Я – Распутин

Глава 2

19 октября 1906 года, 12:30

Санкт-Петербург

– А я думал, ты, Гришка, обычный мошенник! – Столыпин вперил в меня свой грозный взгляд, но я его проигнорировал. Перекрестился на красный угол, без спросу уселся за массивный стол. У нас у самих грозный взгляд. Да и настроение, если честно, не очень.

С утра «генерал» уехал на службу, а я отстоял заутреню в соседней церкви, вернулся в дом Лохтиных и задумался над тем, что мне делать. Войти в царскую семью не так уж и сложно. Экзальтированная императрица хочет чуда. И она его получит, Алексею станет лучше. Николай – подкаблучник, сделает все, что хочет жена. Да и сам не чужд религиозному мистицизму. Но тут такая ситуация, что вход рубль – выход два.

Вокруг трона – огромная свора аристократических псов, каждый из который в гробу видел крестьянина из Сибири, пусть он трижды праведник. Коим Распутин, конечно, не был. Съедят и не подавятся! И первым меня начнет есть вовсе не Столыпин, который никак не отойдет от взрыва на Аптекарском острове, а дядя царя – великий князь Николай Николаевич. Именно его жена Стана познакомила Распутина с императорской семьей, но она же вместе с сестрой Милицей будут первыми против меня, когда я буду захаживать в Царское Село мимо «черногорок». Так в столице зовут этих двух княжон.

Пока я размышлял над этой дилеммой, в комнату проскользнула Ольга. К моему удивлению, она заперла дверь на ключ, принялась стаскивать уже расшнурованное синее платье.

– Что же ты лежишь?! Помоги!

– Ольга Владимировна! Уместно ли сие?

– Я вся горю, мочи нет. Да помоги же!

Пришлось помогать. Сначала снимать платье, потом сорочку и чулки. А дальше Лохтина управилась сама – села сверху, начала покачиваясь двигаться.

– Это божественно! Еще, еще…

Ее стоны могли переполошить весь дом. О чем я и сказал, придерживая женщину за крупные ягодицы.

– Всех слуг отослала с поручениями, ну же! Не останавливайся.

Остановиться пришлось совсем скоро. В дверь дома требовательно постучали. Я скинул с себя Лохтину, бросился вниз. Пригладив волосы, перевел дыхание. Как хорошо, что в постели я даже не потрудился снять штаны. Открыл дверь, вопросительно посмотрел на лакея в ливрее. Позади него стоял роскошный Fiat Brevetti, вокруг которого клубилась ребятня. Кряжистый водитель в крагах отгонял пацанву, одновременно протирая фары.

– Господин Распутин? – осведомился лакей, удивленно меня разглядывая.

– Он самый. Чего надо?

– Экипаж подан, извольте пожаловать.

Черт, как не хватает часов! Куплю их первым делом! Я зашел обратно в дом, не прощаясь с Лохтиной, быстро оделся.

Доехали мы быстро – через час я уже вышагивал вслед за лакеем по анфиладам Зимнего дворца. Именно сюда определил Николай Столыпина с семьей после покушения. У каждого входа стояли гвардейцы с винтовками, во дворце ощущалась атмосфера нервозности.

Спешащие чиновники с удивлением поглядывали на мой наряд, но никто даже не притормаживал – в Зимнем ощущалось биение настоящего пульса империи.

– Поклепа много… – пожал я равнодушно плечами, оглядываясь. – Чайку бы испить, замерз.

Столыпин покачал головой в удивлении, позвонил в звонок. Лакей быстро сервировал на столе для совещаний чай для двоих.

– Вот, посмотри, какая на тебя папка в Охранном… – Столыпин полистал мое дело. – Разврат с женщинами в бане, воровство, конокрадство…

Глупо было полагать, что Распутина пустят к царю, не изучив его подноготную.

– Завистники доносы пишут. – я отхлебнул чая, хрустнул баранкой. – Пущай пишут. Бумага все стерпит.

– Не крал, значит? – премьер усмехнулся, уселся рядом. Взял чашку, подул на чай.

– Ежели бы крал – уже на каторге был бы.

Столыпин задумался.

– О вашей договоренности с архимандритом Феофаном я знаю, полностью поддерживаю план.

Тут я насторожился. Помимо Милицы, Феофан был вторым человеком, который помог Распутину попасть в царскую семью.

– Сделаю, что смогу… – я допил чай, отставил чашку. – Благодарствуйте. Когда можно будет помолиться над болящей?

– Я еще не закончил с тобой. – Столыпин забарабанил пальцами по столу. – Скажи-ка, друг любезный, а это что такое?

Передо мной легла газета «Копейка». Номер за 19 октября. В нем рассказывалось о новом старце в Петербурге, которому приходят разные видения. В статье журналист описывал пророчество о земле, что дал Распутин в связи с будущим указом о выходе из общин.

– Говори, кто из моих проговорился об указе?! – Столыпин выхватил газету, тряхнул ей перед носом.

– Петр Аркадьевич, не веришь ты в Бога. – Я покачал головой.

– Богу верю, а тебе нет! Мы проект указа в тайне держали, кто проговорился? Царь?

– Указ не в тайне надо бы держать, а со всем обчеством обсудить да обкашлять. А еще бы в Думе утвердить.

– Дума распущена! – прихлопнул рукой премьер.

– Так новую соберите! – я тоже повысил голос. – Все меж собой хотите решать, а потом удивляетесь, что же народ-то бунтует?

Столыпин зло на меня посмотрел, но сдержался. Пересел за рабочий стол.

– Доктор Калмейер телефонировал мне. Говорит, что аппарат какой-то тебе привиделся. Коим дочери он сможет ноги выправить.

– Истинно так… – покивал я. – А тако ж святая молитва Богу.

– Ладно, тебя проводят к Наталье. Но смотри, Гришка! За тобой будут самым тщательным образом наблюдать.

– Ну хоть чаем напоили, и за то благодарствуйте. – Я встал, поклонился в пояс.

– Шут!

Из кабинета Столыпина я вышел разочарованный. Да, властный, деловой, полезный стране. Но какой-то… слишком командир, что ли? Шашкой махать, впереди на лихом коне – это его, а все проекты составляли Крыжановский да Ромейко-Гурко, своего рода «мозговой центр» премьера.

Да и как составляли, с помещичьей точки зрения, дескать, сейчас как облагодетельствуем Россию, а что там крестьяне думают, в расчет не брали. Так что получилось серединка на половинку – и вроде результат есть, да какой-то сомнительный. Вон, в Сибирь сколько народу переселили, миллионы, да пятьсот тысяч вернулось – голые, босые, многие семьи потеряли, вот оно и полыхнуло в семнадцатом. Или затеяли выделение крестьян на отруба, вроде как фермеров создать – а землемеров в стране кот наплакал, растянули процесс на годы и так и не завершили. Или вбухали в обеспечение реформы казенные, удельные и кабинетские земли, но на невыгодных для крестьян условиях.

А главное, реформа не поколебала глубинное ощущение народа, еще с освобождения 1861 года, что «помещики истинную волю утаили», и твердое убеждение, что аристократы владеют землей не по правде.

Я вздохнул, погладил рукой по бедру скульптуру «Спящая Ариадна» работы Паоло Трискорни. Через сто лет будет стоять в Эрмитаже и радовать народ.

Про какой же план с Феофаном все-таки говорил Столыпин? Я резко остановился в коридоре, задумался. Со стен на меня смотрели портреты царей, цариц, каких-то князей и полководцев. Грозно так смотрели.

Чиновник, что сопровождал меня, тоже притормозил, откашлялся:

– Что же, Григорий Ефимович? Наталья Петровна ждет-с! С самого утра.

– Погодь… – что-то в голове щелкнуло.

Ага, вот о чем говорил Столыпин. Феофан и другие православные иерархи крайне недовольны царем, а особенно царицей – таскают во дворец всяких религиозных проходимцев. Причем большей частью иноверцев.

Сначала был астролог Демчинский, потом французский оккультист Филипп Низье, наконец, ученик Филиппа, известный как Папюс. Последний так и вовсе не стеснялся – проводил массовые спиритические сеансы для аристократии, вызывал дух Александра III и давал советы, как выражался булгаковский доктор Преображенский, «космического масштаба и космической же глупости».

Феофан, тут надо отдать ему должное, придумал ход конем. Раз уж царская семья так падка на все эзотерическое – давайте подсунем им нашего, исконно-посконного православного старца, схимника. Судя по тому, что в столице Распутин объявился с рекомендательным письмом от казанских священников, кастинг был объявлен по всей России.

Наталья оказалась измученной, бледной девушкой лет пятнадцати-шестнадцати в сорочке, укрытая одеялом. В палате витал тяжелый дух лекарств, дежурила пожилая сиделка.

– Ой, пророк пришел! – девушка натянула одеяло выше, открыв ноги в лубках.

– Я не пророк, красавица… – кивнул сиделке, сел рядом на стул. На прикроватном столике стояло множество склянок, среди которых я отметил детские капли с кокаином. Нормально так лечат ребенка! Или кокс тут в качестве болеутоляющего?

– Кто же?

– Странник. А звать меня Григорий Ефимович Распутин.

– Распутин – это от распутный человек? – поинтересовалась дочь Столыпина.

Ничего так, живая, любопытная.

Сиделка осуждающе покачала головой.

– Нет, милая. Распута – это перекресток, пересечка дорог. На нем стоит мое село Покровское.

– В Сибири?

– Там, красавица. В Тобольской губернии.

Сиделка тихо ушла, но в комнате тут же появилась статная дама, с такой увядшей русской красотой и припухшими от слез глазами.

Я поднялся, поклонился. Она представилась официально – Ольга Борисовна Столыпина.

– Мамочка, отец Григорий пришел! – Наташа пошевелилась в кровати, но тут же сморщилась и чуть не заплакала.

– Не отец он, доченька, и не пророк – простой сибирский мужик, даже не рукоположен.

Я лишь пристально смотрел в глаза жены премьера. Промолчал.

– Не надо меня мессимизировать, господин Распутин. Я во все эти сказки не верю!

– Не веришь и не надо… – я пожал плечами, принюхался, прошелся вдоль левой от входа стены. Женщины смотрели на меня в удивлении.

– Тяжкий тут дух-то… Поди недалече спальня Катьки Мужеубийцы.

– Ой, и правда… – Наталья посмотрела на меня в удивлении. – Сиделка говорила, что за соседней стеной Екатерина Великая умерла. А почему мужеубийцы?

– Поди вам в гимназиях не рассказывали?

Столыпина нахмурилась, произнесла, цедя слова:

– Не надо пугать девочку! Делайте то, ради чего посланы, и убирайтесь!

– Мамочка, ну пусть Григорий Ефимович расскажет!

– У Екатерины муж был, Петр Третий… – я посмотрел на Столыпину. Заткнет или нет?

Жена премьера лишь сжала губы.

– Знаю, – кивнула Наталья. – Внук Петра Первого.

– Ему сосватали невесту. Из немецких принцесс. Будущую Екатерину Вторую. Но семейная жизнь у них не задалась… – я замялся, не зная, как продолжить про любовников Фике. Посмотрел на Столыпину. Та лишь незаметно покачала головой.

– И она убила своего мужа?? – не выдержала Наталья.

– Не сама конечно же, подручные у нее были.

Прошелся еще раз по комнате, встряхнул руками.

– Тяжкий дух, тяжкий… – я покачал головой. – Но святая молитва завсегда помогает. Почистим сейчас ваше обиталище.

Я встал на колени перед кроватью Натальи, начал «Отче наш». Молился громко, медленно.

Столыпина быстро потеряла терпение, вышла из комнаты. А Наташа на последних словах даже присоединилась ко мне, перекрестилась.

– Исповедуешься ли, чадо? – спросил я.

– Исповедуюсь и причащаюсь, – кивнула дочка Столыпина.

– Тверда ли твоя вера?

– Тверда, отче!

– Тогда и пугаться нечего. Поправишься ты. И ходить будешь. Веришь ли моему слову?

– Верю, Григорий Ефимович!

Вот в этом вся российская власть. Нужен был – подали к крыльцу ландо, привезли. Нужда отпала? Иди домой пешком.

А мы не гордые… Я вышел из Зимнего, вдохнул морской воздух полной грудью. Рядом Нева несла свои свинцовые воды, дул холодный ветер. Но октябрьское солнышко постепенно нагревало город и уже успело расплавить снег. Дворники сгребали конские яблоки, по брусчатке мимо проехала богатая карета, запряженная четверкой лошадей.

Ко мне подошел усатый городовой с шашкой-селедкой на боку, строго спросил:

– Почто колобродишь у дворца? Кто таков?

– Тобольский крестьянин, Распутин. Вызывали к Столыпину.

– К самому первому министру? – поразился городовой.

– К нему.

– И зачем же ты ему нужон?

– То дело секретное, касаемо его детей.

Городовой снял фуражку, в сомнении почесал затылок.

– Ладно, иди.

И я пошел по Невскому. Он практически не изменился за сто лет – все так же по нему фланировала разодетая публика, сияли начищенные витрины магазинов и рестораций. По проспекту шла самая настоящая конка, и я не удержался – проехал пару остановок. Это было… необычно!

У дома Гейденрейха я вышел, заглянул на почту. Дал две телеграммы в Покровское. В одной коротко сообщал жене, что со мной все в порядке, я молюсь за нее и детей, высылаю переводом денег. Во второй, адресованной шурину Николаю Распопову, спрашивал не хочет ли он, вместе с моим покровским сомолитвенником Ильей Ароновым приехать в столицу. Имена односельчан я узнал из писем – судя по дружескому тону в переписке, это были люди, на которых можно положиться. А мне такие в Питере ой как нужны!

Пятьдесят рублей разделил так. Двадцать послал жене, тридцать Распопову на дорогу. Третьим классом как-нибудь доедут. Обратным адресом указал собственный дом Лохтиных.

Я точно собрался из него съезжать – от увядших прелестей Ольги надо бежать, но куда?

Остро стоял вопрос с деньгами. В кармане звенела мелочь, все свои капиталы я выслал в Покровское. Срочно нужен был источник пополнения финансов. Царь? Деньгами в семье заведовали скупая Алекс и министр царского двора. С этих поди получи хоть что-то.

Можно было бы взять патенты на разные изобретения, которые появятся в будущем. Но когда от них пойдет отдача? А деньги нужны прямо сейчас.

В мрачном расположении духа я вернулся к дому Лохтиных и обнаружил перед ним толпу народа.

Народ гудел, переругивался. Многие щелкали семечками, сплевывая на мостовую. Я увидел пару журналистов с камерами на треногах.

Была чистая публика – стояла даже чья-то коляска-двуколка. Но в основном клубился простой люд – крестьяне, мастеровые.

Я встал за углом, прислушался. Одна женщина в платке рассказывала соседке:

– …ожег меня своими глазищами, я вся замерла аж… А внутри так тепло стало…

Другой старичок на клюке интересовался:

– Как же старец-то излечивает? Силой молитвы, али какие заклинания знает?

Ему отвечали:

– Да православный он. Заклинания-то читать грех большой!

Ясно. Мне предстоит целое представление.

Быстрым шагом я вышел из-за угла и сразу стал крестить народ:

– Господи помилуй! Поздорову ли, православные?

– Григорий, он!

– Распутин, Распутин!

Толпа подобралась, стала напирать. Ослепляюще щелкнули вспышки магния в фотоаппаратах.

– Почто стоите тут, кого ждете? – я взобрался на крыльцо, скинул армяк на перила. А прохладненько так! Солнышко зашло за тучки – переменчивая питерская погода показала свой обычный норов.

– Благослови нас, отец родной!

– Помоги деньгой!

– Исцели, исцели!

Просьб о лечении было больше всего.

– Не я врачую, лишь Бог. Через молитву святую! Ежели и правда хотите оздоровиться, помните! Исцеления телесного без духовного не бывает! Молитесь, причащайтесь да исповедуйтесь. И не грешите.

– Благослови нас, святой человек!

Толпа еще что-то кричала, но я затянул «Царь Небесный» – третью из тех молитв, которые знал более-менее:

– Царь Небесный, Утешитель, Дух истины, везде сущий и всё наполняющий…

Народ дружно подхватил.

Молились мы в унисон, и на последних словах выглянуло солнце. Луч света появился сначала на крыше дома, спустился на крыльцо и, наконец, попал в толпу. Никаким чудом это, разумеется, не было, но люди решили иначе.

– Свят, свят! – раздались возгласы.

Я перекрестил всех, зашел в дом. Можно сказать, даже сбежал.

Внутри уже ждала бледная Лохтина. Пока меня не был, Ольга переоделась в темное платье, накрылась платком. Женщина схватила мою ладонь, стала целовать.

– Ольга Владимировна! – я попытался отнять руку, но какое там…

– Прости, отче! – шептала она. – Согрешила я утром, не удержалась! Бес в меня вселился. Грех это – святого соблазнять!

– Я не святой! – почти выкрикнул я.

В прихожую заглянул широкоплечий бородатый мужик в хорошем шерстяном костюме. Его глаза навыкате смотрели на нас с испугом.

– Слышу шум, а драки нет, – пробасил гость, потирая рваный шрам на щеке.

– Кто ты? – невежливо ответил я, наконец выдергивая руку у Лохтиной.

– Это сосед наш, по даче. Капитан Стольников… – представила мне мужика хозяйка. – Дело у него до вас, Григорий Ефимович. Важное…

– Не до дел мне сейчас. – Общения с толпой хватило с лихвой. Хотелось покоя.

– Не откажи, отче! – губы капитана задрожали. – Умираю я!

Я оглядел здоровенную фигуру Стольникова. Не похоже, что он умирал. Разве что рак какой внутри. Так тут я не помощник.

– Духовно погибаю… – добавил капитан. – Сил нет, хоть в петлю лезь!

– Ну пойдем в гостиную, – тяжело вздохнул я, повернулся к Лохтиной. – Ольга Владимировна, нам бы чайку.

– Сейчас все будет, прислуга уже вернулась.

Как только мы расположились в гостиной, кукушка в часах прокуковала дважды. Время обеда, а в желудке пусто.

– Измучило меня мое горе, отче.

– Не священник я, не рукоположен.

– Так даже лучше… – покивал Стольников. – Был я у попов в лавре и вообще… Обошел все главные монастыри. Нигде мне не захотели помочь, везде гнали бородатые вороны.

– Какой же грех на тебе? – удивился я.

– Смертный… – повесил голову мужчина. – Ольга Владимировна сказала, что я капитан. Но на самом деле я в отставке уже пять лет как. До этого работал в одесском пароходстве. Возили каторжан на Сахалин.

– Их разве не железной дорогой отправляют?

– Дорого и долго, – пояснил Стольников, – морем быстрее. Как открыли Суэцкий канал, так наши корабли начали возить кандальников. Тот рейс сразу не задался. Сначала котел сломался. Пока чинились, пропустили свою очередь в канале. Жара стояла невообразимая. Прошли Суэц, Аден, Коломбо, что на Цейлоне. Малаккским проливом добрались, наконец, до Южно-Китайского моря. И тут нас шторм накрыл. Да такой, каких я ранее не видывал. Мотало туда-сюда два дня. Не видно ни зги и ветер все усиливается. Котел опять сломался, нас понесло на рифы. Смотрю по карте, не вырулить нам. Как ударились носом, я сразу дал команду спасаться. Спустили с трудом шлюпки, а каторжане будто почувствовали – долбят в трюме, кричат. Жалобно так, сердце разрывается.

Капитан повесил голову, к чаю, что нам принесла прислуга, даже не притронулся.

– Нет в том твоего греха… – я тяжело вздохнул. – На все воля Бога.

– Так это еще не все… – Стольников потер лицо руками, продолжил: – Я уходил последним, открыл замок на люке трюмном и сразу в лодку прыгнул. Отходим, а они высыпали на палубу. Корабль-то уже погружается, на правый бок его заваливать начало. Каторжане в воду и к нам.

Тут уже и у меня внутри похолодело, а капитан и вовсе закрыл руками лицо. Плечи вздрагивают.

– Ну-ну…

– Мы их веслами по головам, а они цепляются за борта, молят…

Стольников заплакал. А я даже и не знаю, что делать. Как утешить этого здоровяка?

– И это еще не все… – спустя пару минут капитан справился с собой. – Отошли мы от места крушения, взяли путь на юг. Шторм-то усиливается. Сначала одну лодку перевернуло, потом другую – только мы их и видели. Нашу понесло на запад. День плыли, два. Уже и шторм стих. Только вот лодка все сильнее текла. Откачивали воду круглые сутки, а ее все больше и больше. Но повезло. Увидели землю. Это были острова Ай-рабу. Поплыли к ближайшему. Гребли так, что руки отваливались – торопились. Там поймал нас прибой и как поволок по рифам. Всю лодку изломало, пятеро нас выплыло.

Капитан замолчал. А я уже понимал, куда все идет. Это только в сказках Робинзон Крузо себе персональную цивилизацию выстраивает на острове. А в реальности…

– Островок маленький, за десять минут обойти можно… – Стольников тяжело сглотнул. – В центре скалы крохотное озеро. Вода собирается дождевая. С водой-то нам повезло…

– А с едой нет… – закончил я за капитана.

– Вообще ничего. Ни одного кокоса. Креветок да мидий мы в первый день подъели. Пытались ловить рыбу руками – бесполезно. День голодаем, второй. Через неделю решили тянуть жребий.

Я встал, подошел к окну. Видеть капитана уже не мог. Но и остановить его исповедь тоже рука не поднималась.

– Решили так… – глухо продолжал Стольников. – Кто вытянет короткую щепку… Ну вскроет ножом себе жилы. Потом его съедим.

За окном продолжал толкаться народ, появилось несколько новых калек. Один юродивый в обносках что-то вещал толпе, показывая пальцем на крыльцо. Узнать бы что…

– Жребий Юрчику выпал. Юнге нашему, – совсем тихо произнес капитан.

– Я уже все понял… – все-таки не выдержал. – Сколько вас осталось?

– Трое.

– А спаслись как?

– Еще через неделю корабль мимо проходил. Китайский. Вытащили нас.

– И ты, вернувшись домой, пошел к попам, думал, очистят они тебя от греха-то смертного?

Стольников скрипнул зубами:

– Гнали взашей.

Юродивый увидел меня в окне, поклонился в ноги. На шее у него закачались железные вериги.

– Вы не думайте, отче, я не с пустыми руками.

По столу что-то стукнуло. Я обернулся и увидел, что капитан достал саквояж, открыл его. Он был забит пачками денег.

– Тридцать тысяч. Рубль к рублю. Копил на часовенку или даже церквушку, чтобы, значица, отмолили мои грехи там. Но священники не взяли. Отдам все вам. Только умоляю, отчитайте грех. Жить так больше не могу – хоть в петлю лезь. Как засыпаю – перед глазами Юрчик.

Юнгу уже не вернешь, а вот капитана еще можно спасти… Я посмотрел на Стольникова, подошел, закрыл саквояж.

– Плохие деньги.

– Ольга Владимировна сказала, – всхлипнул капитан, – что вы святой человек…

– Звать-то тебя как?

– Никодим.

– Одной отчиткой тут не обойтись. Жизнь за жизнь надо вернуть, Никодим. Двоих убили вы, осквернились – двоих спасти надо.

Капитан согласно закивал.

– Все сделаю! Жизни не пожалею. Только научите, отче.

– Остальные моряки где?..

– Один с ума сошел, в одесском желтом доме содержится. Другой в Москве осел, что с ним – не знаю. Но адресок есть.

– Жди тут.

Я вышел в коридор, шуганул лакеев, что подслушивали разговор. В своей комнате нашел Молитвослов, пролистал его. Самая сильная молитва для отчитки была «Живый в помощи Вышняго». Читали её в самых критических ситуациях, от врагов и во время бедствий. Состояла она из упоминания обещаний Бога сохранить и спасти своих. Самое то для профилактики самоубийства. Да и народ её уважает.

– Будешь при мне… – я вернулся обратно, показал капитану Молитвослов. – «Живый в помощи» над тобой буду читать каждое утро. Ежели сможем через тебя помочь людям каким, а паче спасти кого и почувствуешь ты себе облегчение, значит, все у нас сработало.

Стольников бросился целовать руку.