Взлет и падение ДОДО

Часть вторая

Материализация – куда более сильное потрясение, чем все другие эксперименты, которые мы проводили в ОДЕКе. Я не только (как всегда) плохо соображала, кто я и где, но еще и очутилась на месте совершенно голой. Под открытым небом средь бела дня.

Я успела ощутить босыми ступнями теплую траву и тут же, не устояв на ногах, рухнула вбок. В ноздри мне ударил запах прогретого солнцем перегноя. Несколько мгновений я ничего не делала, только дышала. Сознание – «здесь и сейчас» человеческого разума – привязано к физическому окружению тысячами нитей, которых мы по большей части не замечаем, пока они вдруг не порвутся. Если взять современную аналогию, нечто похожее происходит, когда экскаватор случайно перерубит толстый подземный кабель, разом обрывая бесчисленные интернет-соединения и телефонные звонки. Наши чувства постоянно воспринимают картинки, звуки, запахи, тактильные ощущения. Когда ведьма вас переносит, все это рвется и ваш мозг не понимает, как ему работать, пока не вплетет себя в окружающую обстановку. На это уходит минута.

Солнце, пробивающееся сквозь древесную крону, согревало мне левый бок, правый ощущал неровности земли, кустики травы, веточки, корявые корни. Пока сознание привыкало к новой обстановке, я отметила, что не слышу постоянного фонового шума современной цивилизации. Воздух полнился пением птиц и жужжанием насекомых.

Что-то просвистело прямо надо мной, и тут же раздалось негромкое «тюк». Я подняла голову и увидела, что из выступающего над землей древесного корня торчит стрела. Серое оперение все еще подрагивало. Если бы я не упала, она вонзилась бы в меня.

И тут же солнце заслонила нависшая надо мной высокая фигура. Голая, ошарашенная, безоружная, я никак не могла защититься от неизвестного. Эржебет отправила меня на смерть в точности как генерала Шнейдера. Какие мы были дураки, что ей поверили. Незнакомец переступил через меня одной ногой, да так и остановился, будто под ним никого нет. Край его длинного одеяния закрыл середину моего голого тела. Священник? Племенной вождь?

Однако фигура заговорила женским голосом, низким и строгим:

– Самюэль! На кроликов с луком не охотятся, на них ставят силки. Мы тебе уже говорили. Побереги стрелы для оленей и не балуйся с ними подле моего дома.

Английский явно родной, с ритмом почти как в аппалачском или ирландском.

Далекий голос, мальчишеский, принялся жалобно оправдываться.

– Самюэль, ничего такого ты не видел, это твое дурное воображение снова разыгралось. Ты не слушаешься. Ступай к матери.

Пауза.

– Ступай к матери, тебе говорю. За стрелой вернешься в другой раз. Найти ее легко – торчит из корня.

Затем, шепотом, в мою сторону:

– Не двигайся, пока я не скажу.

И снова громко:

– Самюэль! А ну уходи!

Новая долгая пауза, за время которой я немного собралась с мыслями. Колония Массачусетского залива. Август 1640-го. Деревня Грязная Речка, которую со временем переименуют в более благозвучный Бруклин. Да, все встало на свои места.

Наконец женщина отступила на шаг, и я смогла ее разглядеть. Она была пуританка, в длинной юбке, синем приталенном жакете и простом белом чепце. Плечи покрывал большой белый воротник. Я знала, как она будет одета, и все равно зрелище ошарашивало. Она не вырядилась на исторический фестиваль, она в том, что носит каждый день. Я здесь. Это действительно происходит.

На вид я дала бы ей лет сорок, но из наших разысканий знала, что ей чуть за тридцать. Женщина глядела на меня осуждающе.

– Зачем ты здесь? – строго спросила она. – Нам тут не место. Очень неосмотрительно с твоей стороны появиться там, где любой может увидеть тебя и причинить тебе вред. Другой раз стрела в тебя попадет. И мальчик тебя заметил. По твоей милости мне пришлось солгать, будто ему почудилось. Если он донесет, нас обеих повесят.

– Я… извините, матушка Фитч, я…

– Не вставай, – ответила она, ничуть не удивившись, что я назвала ее по имени. – Я принесу тебе что-нибудь прикрыться.

Она повернулась и пропала из моего поля зрения.

Я чуть приподняла голову. Тишина и птичье пение продолжали свой контрапункт, издалека доносились журчание и запах реки. В неподвижном воздухе висела влажная летняя тяжесть. Метрах в тридцати от меня стоял глинобитный дом под соломенной крышей, с маленькой дверью, но без окон с этой стороны. На сотню шагов в обе стороны угадывались такие же строения. Земля была по большей части расчищена, кое-где из пашни торчали пни с узнаваемыми следами топора, но несколько старых больших деревьев рубить не стали. Я лежала под одним из них, американским кленом.

За домом был разбит аккуратный огород, а дальше начинался густой лес – в основном дубы, изредка сосны. Мальчик, которого отчитала матушка Фитч, был во время их разговора справа от меня – на юге, сообразила я, наложив карту Грязной Речки на то, что вижу. Значит, он из семьи Григгзов. Самюэль Григгз… имя незнакомое, но я не заучивала наизусть всех жителей деревни. Только основные сведения, чтобы при необходимости выказать хотя бы общее знакомство. Может быть, он умрет в детстве.

В поселке жило меньше двухсот душ, так что я, разумеется, не надеялась сойти за местную. Однако участки были большие – по двенадцать с лишним акров – и я могла рассчитывать, что попаду сюда незамеченной. Так и планировалось: я материализуюсь на участке у ведьмы (по крайней мере мы имели основания думать, что она ведьма) вдали от посторонних глаз. Отличный план, если бы не накладки.

Любезный читатель: накладки бывают всегда. Каждый раз, блин.

Матушка Фитч вернулась с тонким бурым одеялом и протянула его мне.

– Быстро заходи в дом. Мы с тобой одного роста, я тебя одену. А потом тебе надо будет быстро уйти, на случай если матушку Григгз науськает сынок и она сюда заглянет.

Пауза, пока я закутывалась в одеяло и осторожно вставала на ноги. Матушка Фитч не протянула руку, чтобы помочь, просто разглядывала меня оценивающе.

– Но перед этим ты расскажешь, зачем ты здесь.

– Я…

Она быстро скосила глаза вбок, приметив какое-то движение.

– В доме поговорим.

Ее осторожность казалась мне чрезмерной – мы были одни посреди сельской глуши. Однако я послушно закрыла рот и вслед за ней обошла дом мимо груды свеженаколотых дров, на которой лежал топор. По обе стороны от двери росли кусты розмарина, рядом белели ромашки. Удивительное совпадение: вход в подвал Ребекки Ист-Ода обрамляли те же растения.

В доме оказалось куда приятнее, чем я ожидала. От утоптанного земляного пола исходила прохлада; угли в очаге еще тлели, но жарко не было, поскольку обращенная к югу дверь стояла открытой. Два окна – одно в восточной стене, другое в западной – были не застеклены, так что помещение немного проветривалось. Рядом с очагом располагался открытый дверной проем в спальню.

Комната была обставлена по-спартански, вся мебель – деревянная, утилитарная, опрятная: две маленькие скамьи, табурет, один стол в середине и другой у стены; два сундука.

– Сядь, – сказала матушка Фитч, указывая на табурет.

Она ушла в спальню и через минуту вернулась с перекинутой через руку одеждой: длинной белой сорочкой без рукавов, красновато-бурыми жакетом и юбкой, воротником и длинным фартуком (в неотстиранных пятнах). В другой руке она держала полотняный чепец, мешочек с завязками и пояс.

– Лишнего корсета у меня, разумеется, нет, – сказала она. – Это лучшее, что я смогла для тебя собрать. Моя запасная нижняя юбка убрана, так что придется тебе обойтись без нее, и без чулок тоже. У меня есть запасные башмаки, стоптанные, но еще вполне годные. Они стоят у двери.

– Спасибо, – ответила я, принимая у нее одежду, и влезла в сорочку. – Понимаете, я не ведьма. Меня перенесла сюда ведьма, чтобы я выполнила поручение. Согласитесь ли вы мне помочь?

Матушка Фитч не ответила, только прищелкнула языком, давая понять, что просьба моя ей неприятна.

– Есть хочешь? – спросила она, как будто хотела увести разговор от магии. – Пить? У меня есть эль, и я могу сготовить тебе еды. Пшеницы дать не могу, муж заметит недостачу, но за маисом он так не следит.

– Маиса больше, поэтому он ценится меньше, – осторожно проговорила я, застегивая ворот сорочки.

– Да. – Она скрестила руки на груди и посмотрела на меня в упор. – Откуда ты знаешь? Ты тоже из этой колонии?

– Нет. Вы для меня… история.

Она понимающе кивнула.

– Так рассказать вам про мое поручение? – спросила я.

– Я не стану затыкать тебе рот. – Матушка Фитч подошла к бочке в углу, сняла деревянную крышку и, зачерпнув горсть дробленой кукурузы, насыпала ее в чугунок. – Но не жди от меня помощи. Колдовать здесь опасно. Все эти недоумки одержимы дьяволом. – Она подлила в чугунок пенистой жидкости из оловянного кувшина и сняла с круга над очагом ухват. Затем поворошила и раздула угли. – Каша в минуту не сварится. Успеешь все рассказать.

Невежливо было бы говорить это вслух, но есть я не спешила. Желудок бунтовал. Мы провели исторические изыскания в связи с гибелью генерала Шнейдера и выяснили, что после его недолгого пребывания в Надьбёржёне вспыхнула эпидемия – какая-то кишечная болезнь, унесшая заметное число жизней. Благодаря изолированности деревушки эпидемия дальше не распространилась, а выжившие селяне, разумеется, приписали ее колдовству. Однако урок мы извлекли: путешественник во времени может заразить людей прошлого болезнями, к которым у них нет иммунитета, и наоборот. Так что мне сделали все возможные прививки и накачали меня всеми известными науке противовирусными препаратами. Чтобы защитить жителей Грязной Речки, я пропила курс антибиотиков, которые убили все в моих внутренностях, а перед входом в ОДЕК меня с ног до головы обработали дезинфектантом. Я не знала, что будет, если съесть кашу матушки Фитч.

Я начала завязывать юбку на талии и уже открыла рот, чтобы продолжать, но матушка Фитч заговорила снова и одновременно подошла мне помочь.

– Они тут охотятся на ведьм, будто с цепи сорвались, потому что тридцать восьмой чуть нас всех не убил. Мы только-только начали строить дома и расчищать землю под огороды. Кукурузу пришлось сажать дважды, она гнила в мерзлой почве, потом весна выдалась слишком сырой, лето – слишком жарким, с нескончаемыми грозами, потом всю осень лили дожди, а в октябре лег снег. Многие другие поселения на реке Чарльз не пережили этого года. Дела матери-природы приписали колдовству, а спасение поселка – милости Божьей. На самом деле поселок спасла я, но соседи этого не знают и, надеюсь, никогда не узнают. Если бы они что-нибудь заподозрили, то не поблагодарили бы меня, а убили, потому что считают, будто колдовство – от дьявола. Глупые люди. – Она с силой затянула завязки у меня на талии. – В этом году они отлучили от церкви Энн Хатчинсон, а она была тут одной из лучших. И впустили в гавань невольничье судно. А еще называют себя христианами. Широковата ты в талии, для твоих-то размеров.

– Я в детстве не носила корсета. В мое время женщины их не носят.

Она удивленно хмыкнула и, продолжая свой монолог, помогла мне надеть жакет.

– Сами себя калечат. Уверена, ничего путного из этого места не выйдет.

– А тогда зачем вы сюда приехали? – спросила я.

– Хотела познакомиться с новыми ведьмами. Я из семьи хронистов и мудрецов, меня с детства поощряли учиться. Я надеялась сравнить свои знания со знаниями местных ведьм – уж наверняка они здесь должны быть. Мой муж никогда не был пуританином, но сочувствовал их взглядам, к тому же по своим причинам хотел убраться из Англии. Мы приплыли в Бостон, а затем при первой же возможности перебрались сюда. У меня были большие надежды. Однако колонисты – такие твердолобые ханжи, что никто из местных ведьм со мной и говорить не стал, а уж о колдовстве – тем паче. Боялись, что я стану отвращать их от старых богов и верований. Все из-за пуритан с их несносностью и неотвязностью. А тут столько растений, которые у нас в Англии не растут, я льстилась о них узнать, но никого не нашла, кто бы меня просветил.

Ровно этих слов я и ждала.

– Например, стебелист? – спросила я как можно небрежнее. – Или, может быть, вы называете его корень скво?

Матушка Фитч – она застегивала на мне жакет – замерла на миг, потом возобновила свое занятие.

– Откуда ты про него знаешь? Именно это растение занимает меня больше всего. Мне кажется, без магии всех его полезных свойств не раскрыть.

– И клюква, – добавила я. – Но с ней, наверное, разобраться легче.

– Клюква замечательная, – согласилась она. – Как и здешняя бузина, которую я знаю по ее английской родственнице. Но корень скво – это что-то совсем особенное.

– Он растет рядом с соснами. Это вы уже знаете?

Она кивнула, разглядывая меня с осторожным интересом. «Спасибо, Ребекка», – подумала я.

– Я много о нем знаю, – продолжала я. – Как и когда его собирать, какие части растения самые полезные. Мне много о нем известно, хотя, разумеется, не то, что можно узнать только с помощью магии, ведь я не ведьма. Но я могу вам помочь. Если вы мне поможете.

Чувствовалось, что предложение мое для нее соблазнительно, но осмотрительность пока перевешивает.

– Ты хоть понимаешь, насколько для нас обеих это опасно?

– Еще могу рассказать кое-что интересное про шлёмник. И про монарду.

Матушка Фитч мотнула головой.

– Их я уже знаю. У них нет того запаха, что у корня скво. Они лекарственные, не магические. А корень скво меня зовет. Но на неведомом языке.

– Это поправимо. Помогите мне исполнить поручение, и я, как вернусь, расскажу вам все, что знаю. А потом вы перенесете меня обратно.

– Хорошо, – сказала она, помолчав. – Как тебя звать?

– Мелисанда. Я не замужем.

– Я – матушка Фитч. Мое имя – Мэри.

– Знаю, – ответила я и коротко изложила мое поручение: добыть только что изданную Массачусетскую Псалтирь, запечатать в бочку для защиты от стихий и закопать в строго определенном месте на поле к северо-западу от поселка Кембридж.

Не полюбопытствовав, зачем мне книга и чего ради ее надо закапывать, матушка Фитч спросила:

– Почему именно там?

Я задумалась, насколько полно отвечать.

– Там будут жить ваши потомки. Люди, которых я знаю в моем времени. Им нужен экземпляр этой книги. Если я не… не отложу его для них сейчас, у них не будет способа его добыть.

К моему изумлению, она в ответ прыснула со смеху.

– Как же глупо было надеяться, что в такой глуши когда-нибудь расцветет культура! И как печально думать, что моим отпрыскам не хватит ума выбраться из этой дыры.

Я обиделась за город, в котором живу, и вспылила – очень неосторожно, поскольку о будущем говорить не следует.

– Кембридж станет одним из центров мировой учености. Он сравняется со своим английским тезкой… если не затмит его.

– Чепуха, – хмыкнула она. – Деревушка за частоколом. Запуганные глупцы. У них есть величайшее изобретение человечества – печатный станок! И что они тиснули? Никчемную религиозную книжонку. Единственная школа в Новом Свете, и чему там учат? Только религии. И только своей религии.

– Ну, по справедливости, если бы не их религия, ничего бы этого сейчас не было. Вас бы здесь не было.

– Я была бы в Виргинии, где одна религия – нажива, что хоть немного, да лучше, хотя тутошние обитатели страдают от этой религии больше, чем от христианства. Ладно… мы тебя одели, так что не будем мешкать. Скажи прямо, чего тебе от меня надо.

– Главное – чтобы вы перенесли меня обратно, когда я сюда вернусь. И буду признательна, если покажете, в какой стороне Кембридж.

– Это несложно. Тебе надо будет заплатить паромщику.

Матушка Фитч подошла к одному из сундуков у стены. На нем стояла шкатулка размером с хлебницу. Матушка Фитч открыла ее ключом, который носила на шее на кожаном шнурке, и вытащила два маленьких круглых предмета: один оказался свинцовой ружейной пулей, другой, посветлее и полегче, был больше размером и блестел, как отполированный.

– Это на переправу туда и обратно. Я дала бы тебе какой-нибудь обменный товар, но за ним муж следит, а он пропажу капустного кочана заметит, не то что чего другого.

– Можно попросить у вас лопату?

Она задумалась.

– Да. Но странно девушке идти одной, а уж тем более с лопатой. Скажи, что ты моя двоюродная сестра, недавно из Шропшира, а лопату возвращаешь дядюшке Портеру в Уотертаун, тебе все равно через него идти. Никто меня в Кембридже хорошо не знает, вопросов, на которые ответить не сможешь, тебе не зададут. Вроде там есть бочар, как раз неподалеку от книжной лавки. Чем ему заплатить, я тебе дать не могу, и как книгу будешь добывать, не знаю.

– О магической помощи мне вас даже не просить?

– Просить можешь что угодно, но я не стану рисковать. В Англии бы помогла, если бы считала, что дело твое правое. Здесь – нет. И все же удачи тебе. Видать, ты крепко хочешь добыть эту книгу, коли решилась сюда отправиться. Подкрепи силы маисовой кашей и уходи.

Заталкивая в себя невкусную кашу, по сравнению с которой манная – гурманское лакомство, я вспоминала, что должно произойти дальше. Правильнее сказать, перебирала в памяти то, что произошло раньше – то есть в будущем.

На следующий день после того, как я приняла предложение Тристана, сразу после рассвета вся команда собралась на Хэнсом-филд, базе ВВС и аэродроме к северо-западу от Бостона. До сих пор все мои воздушные путешествия начинались из аэропорта Логана, но оказалось, что пассажиры частных самолетов летают с Хэнсом-филд – и обитатели параллельного мира военных тоже. Я, Тристан, Эржебет, Ода-сэнсэй и, к моему удивлению, Ребекка погрузились в самолет, который на диаграмме Венна помещался на пересечении двух миров – маленький, восьмиместный, с армейской маркировкой. Мы еще не успели оценить всю его роскошь, как приземлились в национальном аэропорту имени Рейгана через реку от Вашингтона. В полете Тристан надолго монополизировал туалет и переоделся в форму – я впервые увидела его в этом облачении. Форма была парадная, с галстуком и всяческими нашивками и значками, которые для меня представляли тайный шифр. Выглядел он, если можно так сказать, бравым, но в сдержанном варианте.

Я думала, в аэропорту нас заберет правительственный микроавтобус, но вместо этого Тристан повел нас по пешеходному переходу к метро и раздал всем карточки.

– Быстрее, чем стоять в пробках – тут всего три остановки! – объяснил он.

Мы сели в поезд метро и через несколько минут проехали Кристал-сити. Когда объявили Трапецоид-сити, я собралась выходить, но Тристан поймал мой взгляд и мотнул головой.

– Стоукс, Трапецоид-сити – просто торговый центр, не то, куда мы едем. Если останется время, можем потом туда заскочить!

Эржебет дивилась на метро, а метро дивилось на нее. До сих пор мы не бывали вместе на людях, и у меня не было случая наблюдать, как реагируют на нее случайные незнакомцы. Читатель, думаю, что могу сказать без хвастовства: я не дурнушка. На меня смотрят, мне делают комплименты. Однако, сидя рядом с Эржебет в вагоне метро, я готова была поверить, что эликсир невидимости существует на самом деле и она подлила его мне в кофе.

Следующая станция называлась просто «Трапецоид», но я и без того могла бы это угадать, потому что половина вставших и сошедших с поезда были в военной форме того или иного рода войск. Мы следом за Тристаном поднялись на эскалаторе в автовокзал, а оттуда попали в огромный современный КПП – отдельное здание, выстроенное на безопасном расстоянии от тусклого известнякового фасада самого Трапецоида. Был утренний час пик, так что нам пришлось несколько минут простоять в очереди. Пока я глядела через парковку на прославленное здание, на меня накатило чувство нереальности, такое же сильное, как во всех экспериментах с ОДЕКом. Штаб американской армии, предполагаемый эпицентр любого неприятельского удара, Трапецоид был для меня чем-то из области мифов. Подобно Олимпу или Стиксу, он бытовал как упоминание в книгах или фильмах и как синекдоха означал американские вооруженные силы в целом. Одиннадцатого сентября террористы избрали его одной из мишеней, и я со своего места видела часть мемориала на месте крушения самолета. Почему-то разочарованием стало увидеть его в реальности – по большому счету просто еще одно штабное здание с дверями и окнами, как у любого другого.

Поскольку у Эржебет не было нормальных документов вроде свидетельства о рождении, ее провели через отдельный вход вышедшие нам навстречу референты. Тристан пошел с ней. Мы, оставшиеся, предъявили водительские удостоверения, после чего нас просканировали на предмет спрятанного оружия. Специфический гардероб Эржебет – наследие пятидесятых – не оставлял места для тайников. Думаю, охрана просветила ее сумочку. Потом мы долго шли пешком – Эржебет на высоких каблуках и старенький Фрэнк Ода были не особо быстрые ходоки. Мы трюхали бесконечными коридорами в недрах Трапецоида, пока не оказались перед эскалатором, который вывез нас в невероятно изысканную офисную зону.

– Острый угол, – пояснил Тристан. – Лучший, с видом на реку.

В любом другом месте он бы так и назывался – угловой офис на верхнем этаже. Все здесь было выдержано в приятном старинном стиле – стены обшиты деревянными панелями, на них картины: корабли эпохи парусного флота, Джордж Вашингтон в Вэлли-Фордж и тому подобное. Пройдя через двойной кордон секретарей и референтов и сдав наши электронные устройства, мы оказались в конференц-зале, где нас усадили и предложили каждому стакан воды со льдом. Эржебет потребовала воды без льда и сообщила все, что думает об идиотской американской привычке совать лед куда надо и не надо.

Мы прождали минут двадцать, что Тристана если и удивило, то самую малость. Затем другая дверь – не та, через которую мы вошли, – открылась. Вернее, ее открыл референт, и вошел человек в штатском. Даже я, уж на что мало понимаю в одежде, сразу поняла, что костюм на нем шикарный.

– Доктор Рудж! – произнес Тристан. – Рад снова вас видеть!

За Руджем вошли два референта в штатском. Пока Тристан нас всех знакомил, оба сели у стены и открыли ноутбуки.

– Пожалуйста, не вставайте, – проговорил Рудж с тем среднеатлантическим выговором, который у меня ассоциируется с Франклином Делано Рузвельтом и телеведущими середины двадцатого века. – Извините, что опоздал, но нас задержали в Западном крыле – сегодня там все идет с отставанием от графика. Доктор Стоукс! Очень приятно! Я столько о вас слышал и мечтал, если как-нибудь представится возможность, поговорить с вами о бретонском языке. Старые семейные связи – долгая история. А вы, должно быть, миссис Ист-Ода.

И так далее. Манеры у доктора Константайна Руджа были такие же безупречные, как его костюм. Лет сорока с небольшим, он держался как человек заметно старше, но стиль выбрал чуть более молодежный – волосы длиннее, чем у большинства мужчин в Трапецоиде, и очки в модной тяжелой оправе, которую я почему-то привыкла считать европейской. Его жовиальность оставила у меня странное чувство, будто я чего-то недопонимаю. Он правда знаменит? Влиятелен? Обладает властью? Позже я его загуглила и узнала, что он учился в Йеле, был Родсовским стипендиатом в Оксфорде, стипендиатом исследовательских программ Фулбрайта и Лондонского университета – в общем, полный букет, но в интернете никогда особо не светился. Рудж возглавлял ИАРПА, Агентство передовых исследований в сфере разведки, которое, как многое в мире разведки, включало и военных, и гражданских. Он был начальником покойного генерала Шнейдера. Как уже объяснил Тристан, ему предстояло быть советником – «пунктир» в схеме организационной структуры – заново созданного ДОДО.

Так или иначе, он растопил сердце Эржебет, поцеловав ей руку (при этом он – совершенно случайно – дал ей возможность полюбоваться своими запонками) и приветствовав ее, как мне показалось, на вполне сносном венгерском. К моему изумлению, они даже обменялись несколькими словами на этом труднейшем языке, после чего Рудж сдался, принес извинения, что коверкает прекрасный мадьярский язык, и перешел на верхненемецкий. В какой-то момент он поймал мой взгляд и сказал:

– Доктор Стоукс приметит австрийский акцент. В молодости я несколько лет жил в Вене, писал диссертацию по международному банковскому делу. В процессе мне случалось часто ездить в Будапешт.

Говоря, он исхитрился легонько пожать плечами и завести глаза к потолку, так что все вместе прозвучало почти самоуничижительно.

Мне, в общем-то, было все равно, я видела одно: на взгляд Эржебет он – единственный сколько-нибудь воспитанный человек в помещении, то есть единственный, кто старается ей угодить. Тристан дважды глядел на часы; во второй раз он поднял брови и шепнул мне: «Похоже, Стоукс, за покупками мы все-таки не успеем!»

Наконец появился генерал Фринк в сопровождении помощников: некоторые были в гражданском, другие – в форме различных служб. На каждом лацкане у него было по три звезды, и даже я поняла, что это большая шишка. Мне незачем было его гуглить: со слов Тристана я знала, что он – директор национальной разведки, подчиняется непосредственно президенту. Начальник Руджа, а теперь и Тристана. Он на ходу разговаривал с двумя членами свиты и, кажется, даже не заметил, что вошел в другое помещение, где есть какие-то люди. Команда на минуту окружила его плотным кольцом, словно футболисты – тренера, продолжая пересыпанное аббревиатурами обсуждение, которое нас не касалось. Затем половина референтов стремительно вышла из конференц-зала. Из оставшихся некоторые сели у стены. Генерал Фринк плюхнулся грузным задом на стул, придвинутый младшим офицером. Для Тристана это, видимо, был сигнал сесть: с самого появления генерала он стоял по стойке «смирно», ожидая, когда его заметят.

Референт в штатском положил на стол перед генералом Фринком лист бумаги. Фринк сунул руку в нагрудный карман формы, жесткой от орденских колодок, вытащил очки для чтения, надел и с минуту изучал бумагу, прежде чем поднял взгляд и заметил нас.

– Да, – сказал он. – Департамент осуществления диахронических операций.

Он обвел глазами сидящих за столом и, надо отдать должное его самодисциплине, лишь чуть-чуть задержал взгляд на Эржебет. Штатский что-то зашептал ему в ухо, и я вроде бы различила слово «Актив» – так покойный генерал Шнейдер называл Эржебет. Фринк вновь покосился на нее, кивнул. Некоторое время он молча размышлял, затем, после тяжелого вздоха, начал:

– Я, ребята, столько себе крови попортил, пока вас выгораживал, что, если бы не навидался за время службы в разведке чего поудивительнее, давно бы слил ваш проект в толчок. Но все указывает, что в нем есть здравое зерно. Роджер Блевинс вас поддержал, а это дорогого стоит.

– Роджер Блевинс?! – выпалила я.

Наступило недолгое молчание. Все опешили – а я больше всех. Вообще мне не свойственно ляпать что-нибудь не к месту, но от этого имени в таком контексте трудно было не изумиться. Тристан незаметно пнул меня под столом.

Референт в штатском – бугай лет тридцати с небольшим, с волосами, густо намазанными гелем, – вновь что-то зашептал генералу на ухо.

– Вы Стоукс, – сказал тот. – Роджер ваш наставник. В Гарварде.

Тут я просто утратила дар речи, но Тристан на всякий случай еще раз пнул меня под столом.

– Генерал Фринк, если позволите, я объясню. Доктор Стоукс немного удивилась, услышав фамилию доктора Блевинса, поскольку не знала о его участии в программе. Соображения секретности.

– А, ясно. Очень хорошо, Стоукс. Миз Стоукс, связь давняя – мы с Роджером вместе учились. И когда появились первые исторические аномалии, он вместе с доктором Руджем вошел в созданный нами мозговой трест для поиска объяснений.

Я еще долго не смогла бы проронить ни слова, но, с точки зрения Фринка, лед был сломан. Он снял очки и, вертя их в руках, пустился в длинное объяснение, что такое магия и почему Соединенным Штатам важно избежать «магического отставания».

– Извините, – резко перебила Эржебет, когда Фринк забрел в изложение многомировой интерпретации квантовой теории, абсолютно кривое даже на мой несведущий взгляд. – Неужели вы потратили день моей жизни и немалые средства налогоплательщиков, чтобы доставить меня в своем дурно пахнущем аэроплане сюда, в эту комнату, где даже не потрудились представиться… с единственной целью сообщить мне, кто я такая и почему вам это важно? Так у вас тут делаются дела?

Впервые я была благодарна Эржебет за ее… эржебетность. Фринк глянул чуть обиженно и попытался продолжить монолог, обращаясь теперь исключительно ко мне, но ее не так-то просто было заткнуть.

– Я задала прямой вопрос. – Эржебет поднялась со стула и встала передо мной, чтобы перехватить его взгляд. – Неужели вы не способны ответить «да» или «нет»? – Она возмущенно посмотрела на Тристана. – Не работайте на этого человека. Он безмозглый идиот.

Три минуты она отчитывала Фринка так, что тот наконец сдался, встал и нехотя пожал нам руки. За это время я также узнала, как зовут бугаистого референта: Лес Холгейт. Он ходил и жал всем руки с бодрой энергией человека, пересмотревшего бесплатных вебинаров о необходимости неформального общения в коллективе.

На Эржебет это не подействовало: вежливость Фринка была недостаточно пылкой, а Лес Холгейт переигрывал. Мы все сели обратно. Фринк заговорил снова и объяснил, как тут делаются дела, в том числе кратко ознакомил нас с концепциями затягивания поясов и ответственности за каждый цент. На это Эржебет вновь резко осведомилась, почему деньги налогоплательщиков потратили на то, чтобы доставить четырех человек к нему, хотя дешевле было бы ему сесть на обычный рейс и доехать на метро до Сентрал-сквер, а сэкономленные деньги употребить на общественное благо? Я никогда бы не заподозрила ее в таких уравнительских взглядах. Впрочем, с тех пор она ни разу при мне их не высказывала, так что тогда, возможно, просто нарочно вредничала.

Обычно проповеди о затягивании поясов читают перед тем, как сообщить плохие новости. И впрямь, Фринк сообщил, что денег нам дадут мало и наша задача – на эти деньги сделать магию самофинансируемой.

Обеспокоенная Эржебет умерила гонор и очень доходчиво объяснила, почему не будет превращать воду в вино и свинец в золото – не говоря уже о плутонии. Она втолковывала, что колдовство не применялось так ни в какие эпохи, иначе оно давно уничтожило бы человеческий род.

– И правильно, к чертям золото! – воскликнул Лес Холгейт. – Есть нечто куда более ценное: акции «Майкрософт». Почему бы не вернуться в восьмидесятые и не прикупить немного?

Эржебет набрала в грудь воздуха, чтобы стереть Холгейта в порошок, но доктор Рудж остановил ее несколькими словами на венгерском.

– Мисс Карпати, позвольте мне. – Он перенес внимание на Холгейта. – Лес, это все было в информационных документах. Возможно, ты не успел их просмотреть. Знаю, ты предпочитаешь презентации в «Пауэрпойнте».

Сказано это было так благодушно, что лицо Холгейта начало багроветь лишь несколько секунд спустя.

– Перенесение – то есть перемещение субъекта в ВиМН, или время и место назначения, – процесс, основанный на магии, – продолжал Рудж. – А значит, деец – диахроническая действующая единица – может быть перенесен в такое место и время, где магия работает. Между тысяча восемьсот пятьдесят первым годом и сегодняшним днем магия не работала нигде. Самый поздний ВиМН, куда мы можем переносить людей, – конец июля тысяча восемьсот пятьдесят первого. Майкрософтовский гамбит не сработает. И вернуться в прошлое и убить Гитлера мы тоже не можем.

Холгейт не до конца понял, насколько доктор Рудж втоптал его в землю, так что попробовал новый заход:

– Отлично, значит, надо вернуться в прошлое и вложиться во фьючерсы на китовый жир или что-нибудь в таком роде.

– Примерно это мы и собираемся сделать, – сказал Тристан. После чего изложил гамбит с Массачусетской Псалтирью.

Несколько лет назад в церковном подвале нашли экземпляр этой книги 1640 года – первой книги, отпечатанной в Северной Америке, – и продали на аукционе за миллионы долларов. Тристан предлагал вернуться в прошлое, раздобыть еще экземпляр, спрятать где-нибудь, где мы сумеем найти его в настоящем, и выставить на торги. Операция представлялась довольно простой: не надо никого убивать или как-то еще сильно вмешиваться в историю. Всё в окрестностях Бостона. А выручка обеспечит работу ДОДО почти на год.

Генерала Фринка идея привела в восторг. Доктор Рудж в качестве советника задал несколько толковых вопросов про финансовую сторону операции, затем одобрительно кивнул. На этом Фринк быстренько свернул совещание и велел нам возвращаться в Кембридж – готовить теоретическую базу для своей авантюры.

Через несколько минут, воссоединившись со своими электронными устройствами, мы прошли обратный досмотр на пропускном пункте и спустились на эскалаторе в метро. Мы даже успели забежать в торговый центр Трапецоид-сити, где в ресторанном дворике молодой человек – только что из дорогого косметического бутика – попросил у Эржебет автограф. Кто она такая, он не знал, но решил, что непременно кинозвезда.

Гамбит с Массачусетской Псалтирью был для нас всех новостью. Однако по пути домой Ребекка сделала сразу несколько очень дельных предложений. Я-то думала, она с нами поневоле, только потому, что Фрэнк ничего без нее не делает, а она не может ему отказать. Но за время обратного перелета Ребекка поделилась с нами недавно возникшим подозрением, что ее повешенная в Салеме прародительница и вправду была ведьмой.

Когда мы вернулись в Бостон и Ребекка добралась до генеалогических записей, ей удалось проследить родословную несчастной еще на полвека назад, до Грязной Речки, деревушки неподалеку от Бостона. Мы, конечно, не могли знать, была ли матушка Фитч ведьмой, даже если бы не сомневались насчет ее внучки Мэри Исти. Эржебет говорила о наследственной природе магии небрежно и неопределенно, но когда Тристан потребовал прямого ответа, ответила, что магия вроде бы передается по женской линии, хотя многие ее знакомые ведьмы получили эту способность от бабки по отцу. Поскольку матушка Фитч приходилась матушке Исти бабкой по матери, у нас были неплохие шансы на успех, пусть и не стопроцентная уверенность.

Где закопать книгу, тоже придумала Ребекка. Как владелица старейшего дома в округе, она знала местную историю вплоть до основания Кембриджа – в ту пору поселка, о котором матушка Фитч только что отозвалась с презрительной насмешкой. В сегодняшнем заднем дворе Ребекки лежал огромный валун – единственная неизменившаяся топографическая примета на весь квартал. В колониальные времена у его восточной стороны протекал ручей, но ему предстояло пересохнуть через год-два, когда на Уотертаунской дороге поставят мельницу и поток повернут, чтобы вращать колесо. Мы договорились, что я в 1640-м закопаю книгу у западного края валуна, на расстоянии моей вытянутой руки и на такой же глубине.

Мы с Ребеккой изучили, что мне потребуется, чтобы сойти за хронологически местную – в смысле одежды, речи, правил поведения, а Тристан выяснил, во что упаковать книгу, чтобы она пролежала под землей несколько веков. Он пришел к выводу, что из доступных в то время средств наилучшие шансы дает водонепроницаемый бочонок с мукой или сухим песком.

Я запомнила наизусть все, что мы с Ребеккой узнали, и приготовилась быть первым дейцем (диахронической действующей единицей), отправляющимся в прошлое на первое дело (или, как мы писали, ДЭЛО – диахрон-эффект локальную операцию) под знаменем ДОДО.

Затолкав в себя маисовую кашу (которая теперь тяжелым комом лежала в моем стерилизованном желудке), я встала, и матушка Фитч отвела меня к небольшому хлеву неподалеку от дома. Несколько овец и угрюмая корова без любопытства наблюдали, как матушка Фитч выбирала мне лопату из ряда аккуратных садовых инструментов.

– Мой муж и сын с телегой в полях, но дядюшка Григгз в это время ездит к переправе. Я попрошу его тебя подвезти, а то там пешком почти час.

Дядюшка Григгз был точь-в-точь из массовки к историческому фильму: темный дублет, короткие штаны, широкополая шляпа и воротник вроде салфетки, какую кладут на плечи в парикмахерских. Фермер, как и все в поселении, немолодой. Он глянул на меня мельком, потом присмотрелся внимательнее, словно не веря своим глазам, и тут же отвел взгляд. Я было испугалась, что меня разоблачили, однако он ничего не сказал. От него исходило напыщенное самодовольство, свойственное фундаменталистам, и я мысленно повторила зазубренные цитаты из Библии, чтобы при необходимости продемонстрировать свою пылкую веру. Однако дядюшка Григгз оказался молчуном. Когда матушка Фитч меня представила, он недовольно засопел, но подвезти не отказался. Впрочем, подсаживать меня на телегу, заставленную бочками с кукурузой и тыквами, он тоже не стал – пришлось залезать самой.