Вызов небесам

Глава 1. Борис знакомится с Москвой

На всем протяжении переезда к своему новому месту жительства Борис Кедров, впрочем, нет, теперь уже Борис Вадимович Каледин, — не отрывал глаз от окна автомобиля. Вторая в его жизни поездка, да не куда-нибудь, а в самую Москву! Пока по обочинам шоссе мелькали небольшие провинциальные городки, мальчик еще сохранял спокойствие, но когда машина по Дмитровскому шоссе въехала в ближнее Подмосковье, Боря завертелся на заднем сиденье, вращая головой из стороны в сторону, чтобы ненароком не пропустить чего интересного. Пейзаж за окнами стал сильно урбанизированным, города и дачные поселки буквально переходили один в другой, и мальчик никак не мог поверить, что это еще всего лишь пригороды столицы, то и дело донимая Вадима вопросами: «А это не Москва?» — при появлении в поле зрения очередной группы более-менее высоких зданий. Когда же автомобиль пересек Кольцевую, Борис попросту распахнул рот от удивления и так и не закрывал его до самого конца поездки. Теоретически мальчик знал, что Москва — огромный город, но в своем захолустном Кесареве, где и Бежецк представлялся центром цивилизации, он и представить себе не мог, насколько в действительности этот город огромен. Широкие, но при этом забитые машинами улицы тянулись на целые километры, их окружали исполинские на взгляд Бори дома, высотой иногда до сорока этажей. Ближе к центру дома становились приземистей, но толчея на улицах только возрастала. Доехав до Садового кольца, автомобиль свернул на Садово-Триумфальную, затем на Тверскую и, наконец, запетлял по узким переулкам. Остановился он у подъезда высокого современного дома, отстроенного не так давно на месте снесенного Палашевского рынка.

- Вылезайте, приехали! — обратился Вадим к потрясенным и потому малость заторможенным домочадцам. — Наша квартира на девятом этаже, потому придется воспользоваться лифтом.

Боря с матерью выбрались из машины и стали доставать из багажника свой нехитрый скарб. Большую часть вещей пришлось пока оставить в Кесареве, Татьяна надеялась отправить потом за ними грузовик, хотя Вадим и уверял ее, что уже заказал в свою московскую квартиру всю необходимую мебель, да и вообще, зачем тащить с собой в Москву такой хлам?

Боря, оказавшись, наконец, в своей новой квартире, первым делом принялся досконально ее обследовать. Размеры ее поразили воображение юного провинциала: три спальни, кабинет, гостиная, огромная кухня, кладовки, лоджия, ванная и зачем-то аж две туалетных комнаты! Последний вопрос он задал Вадиму.

- Теоретически, второй туалет предназначен для гостей, — ответил тот.

Удивленный такими столичными обычаями мальчик решился задать еще один вопрос:

- А… вы здесь только один жили?

- Во-первых, не «вы», а «ты», как-никак, Боря, я теперь твой папа, ты уж привыкай… а во-вторых, не один, а вместе с домработницей, все-таки твой отец — бывший крупный правительственный чиновник, так что положение обязывало. Но поскольку она больше здесь не живет, в наличии сразу две свободные спальни, можешь выбирать любую. Компьютер у тебя в Кесареве был?

- Не-а. Только у Триллини был, но нас к нему не подпускали, да еще в школе, но там совсем паршивые, во время уроков на них играть не давали, а на переменах к ним целые очереди выстраивались, не протолкнешься.

- Ну а теперь будет, причем самый современный. А еще мы здесь тренажер для тебя соорудим, только дай срок.

Боря выбрал себе комнату, самую небольшую в квартире, но все же она значительно превышала по размерам ту, в которой он обитал в Кесареве. Из мебели здесь были письменный стол со стулом, книжный и платяной шкафы, а также новенькая тахта, на которую мальчик тут же с наслаждением бухнулся. Повалявшись на ней минут пять и сполна оценив мягкость ее поролоновых подушек, мальчик поднялся и принялся раскладывать по полкам свои вещи, затем подошел к окну и оглядел окрестности. Дома в этой части города были в основном старыми и невысокими, новый дом на их фоне казался настоящим небоскребом, и даже с девятого его этажа открывался хороший обзор. Правда, в основном на крыши домов. Боря пожалел, что из его окна не видно Кремля, а ведь Вадим говорил, что жить они будут в центре Москвы, значит, и Кремль должен быть где-то рядом. Ладно, глядя из окна, с городом все равно не познакомишься, надо выйти во двор и провести рекогносцировку на местности, а если повезет, то и завести знакомства с аборигенами. Мальчик отправился в гостиную, где в это время Татьяна с Вадимом распаковывали вещи, и отпросился погулять во дворе.

В отличие от квартиры, двор Бориса сильно разочаровал. Практически никакой зелени, одни машины да детская площадка с песочницей, в которой увлеченно возились несколько малышей. И нигде ни одного его сверстника или хотя бы пацана более-менее сознательного возраста, с которым можно было бы побеседовать. У них в Кесареве, если вдруг появлялся какой новичок, то познакомиться с ним сбегалось все юное население поселка. А тут… Что они, по домам что ли все сидят? Или учатся? Да нет, каникулы вроде еще не кончились… В смятенных чувствах Боря обошел несколько соседних дворов, но так и не встретил ни одного подростка своего возраста. Махнув рукой, мальчик вернулся домой.

За ужином новоявленные москвичи поделились первыми впечатлениями. Татьяна, успевшая обойти соседние магазины, ужасалась здешним ценам — вдвое выше кесаревских!

- А что вы хотите! — усмехнулся Вадим. — Здесь как-никак центр столицы, престижный район, Земляной город, тут в основном обеспеченные люди проживают, потому и цены соответствующие.

- Ага, земляной город… — скривил губы Боря, — а земли-то и не видно совсем, все в асфальт закатано!

- Земляной город, — пояснил Вадим, — был назван так из-за ограждавшего его земляного вала, который проходил аккурат по линии нынешнего Садового кольца. В асфальт, говоришь, все закатано? Не спорю, у вашего Кесарева в плане живой природы есть неоспоримые преимущества, но ты учти, что тут земля стоит на несколько порядков дороже. Все стремятся жить в Москве, и почти никто — в таких провинциальных поселках как Кесарево. Ничего, пообживешься — тебе здесь тоже понравится.

- А почему здесь ребят нигде не видно? — задал Боря самый волнующий его сейчас вопрос.

- Ну, во-первых, их всех на лето за город вывозят, — ответил Вадим. — И возвращаются они сюда только к самому началу учебы. А те, что все же остаются в городе, скорей всего из квартир не вылезают, кто-то, может, в спортивные секции ходит, кто-то в компьютерных клубах целые дни проводят, кто-то по всяким кафе тусуется или по другим популярным у молодежи местам… Ты все же не забывай, Боря, что здесь не ваш поселок, где по большому счету и пойти-то отдохнуть некуда, здесь столица, здесь море всяких соблазнов… Ладно, успеешь еще с ребятами познакомиться, когда в школу здесь пойдешь!

Боря в ответ только мрачно кивнул. Перспектива знакомства с продвинутыми московскими сверстниками уже не сильно его вдохновляла. Всю свою сознательную жизнь он провел в развеселой компании ребят-ровесников, такой же безотцовщины, как и он сам. В редких конфликтах с обычными поселковыми ребятами питомцы Триллини всегда выступали единой командой, их всерьез опасались, и каждый из них всегда чувствовал себя под надежной защитой друзей. Это несколко привилегированное положение позволяло Боре оказывать протекцию младшим поселковым ребятам, те, в свою очередь, души в нем не чаяли и безоговорочно признавали его своим вожаком. Кое-кто из друзей подхихикивал, что Борька возится с малышней, но в целом ему великодушно прощали эту слабость. А здесь — ни друзей поселковых, ни даже знакомых младших ребят. Тоска-а…

На следующий день Боря отпросился у Вадима погулять по городу. Каледину-старшему не очень хотелось отпускать его одного, все же мальчик пока новичок в Москве, еще заблудится ненароком и бог весть куда забредет, но, с другой стороны, не за ручку же водить будущего супермена?! Подавив сомнения, Вадим вручил Борису свой мобильный телефон и, строго наказав немедленно звонить, если что не так, разрешил отправиться в самостоятельное путешествие по столице.

Оказавшись на улице, Боря задумался куда идти. Он точно знал, что где-то здесь в Москве должны быть еще Влад и Толик с Дэви, да вот беда, перед отъездом из Кесарева им так и не дали обменяться адресами их будущих мест проживания. Видимо, Тверинцев ради безопасности посчитал нужным по возможности изолировать кесаревских детей друг от друга. Правда, Борису был известен московский адрес Вити Николаева, того самого мальчика, которого он недавно спас в Алупке от гнева Петра. Этот адрес чуть позже Марио выцыганил у матери Вити вместе с приглашением при первой возможности заглянуть в гости. Сам Марио сейчас наверное осваивается в Риме, на родине отчима, и в Москве еще долго не появится. Что же, придется идти без него.

Да, но как добираться? Города Боря совсем не знал… Помнил только, что нужная ему улица находится где-то в Отрадном. Что ему, у прохожих теперь спрашивать, где оно, это самое Отрадное? В размышлениях мальчик выбрел на Тверскую, и здесь ему повезло: в одном из киосков продавалась карта Москвы. Карманные деньги у Бори были, тут Вадим не поскупился. Вооружившись картой, мальчик сразу почувствовал себя опытным туристом, быстро отыскал на ней район Отрадное, а затем и нужную улицу. Ну, теперь в путь! Правда, пешком туда не добраться, придется ехать на метро.

В московском метро оказалось такое столпотворение, что юный провинциал даже немного ошалел с непривычки. Он бегал со станции на станцию, вглядываясь в указатели и путаясь под ногами у вечно спешащих куда-то москвичей, пока, наконец, не нашел нужную. При посадке в вагон его чуть не затолкали, притиснули к противоположным от входа дверям, где он и простоял до нужной ему станции. К выходу из вагона опять пришлось прорываться с боем. Только выйдя из метро, мальчик немного пришел в себя, садиться еще и в автобус не рискнул и двинулся пешком, разглядывая таблички на стенах домов и поминутно сверяясь с картой.

Нужный ему дом оказался кирпичной пятиэтажкой, невесть как уцелевшей во время кампании по массовому сносу малоэтажных домов. Теперь надо было найти указанную в адресе квартиру, но в подъезд оказалось невозможно проникнуть из-за кодового замка, а никакого охранника у входа, как в его собственном московском доме, здесь почему-то не наблюдалось… В надежде отыскать кого-нибудь, у кого можно будет спросить о Николаевых, Боря стал обходить дом вокруг и тут вдруг заметил трех мальчишек лет десяти на вид, о чем-то увлеченно беседующих.

- Эй, пацаны! Вы не знаете, где здесь Николаевы живут?

Один из мальчишек, что стоял к Боре спиной, удивленно обернулся.

- Витька?!!

Но тот уже сам узнал Бориса и, бросив что-то на ходу приятелям, с радостным криком помчался к своему спасителю, а подбежав, немедленно повис у него на шее:

- Боря-а-а! Ты откуда? Ты к нам погостить приехал? А почему ты тогда один?

- Да нет же, я теперь насовсем к вам в Москву переехал, — отбивался от него Боря. — Буду жить здесь вместе с отчимом. Ну, ты его видел там, в «Ласточкином гнезде». Его Вадимом Калединым зовут. Так что я теперь Борис Каледин! А мама твоя дома?

- Мама на работе, отец тоже, а Ленка в садике, — доложил Витя. — Ну а я здесь гуляю… пока каникулы не кончились!

Витя отцепился от Бори, но отходить не спешил. Его теперь распирало желание удивить кое-чем старшего товарища. Увидев, что два его приятеля все еще ожидают его, топчась в отдалении, он досадливо махнул им рукой: мой, идите, не до вас сейчас!

- Боря, — снова заговорил он, — а хочешь, я тебе нашу штаб-квартиру покажу?

Борис заинтересовался. Все же никогда не помешает узнать, чем живут твои московские сверстники. Витя решительно ухватил его за рукав и потащил в угол двора, где Боря с удивлением узрел на дереве некое странное сооружение. Ствол старого американского клена метрах в четырех от земли разделялся сразу на несколько мощных ветвей. Эта развилка была обложена по бокам какими-то досками, похоже, обломками деревянных ящиков. Сверху эту конструкцию накрывала старая ковровая дорожка. В довершение всего, к сооружению была проложена лестница в виде деревянных плашек, приколоченных прямо к древесному стволу. Похоже, строители сего сооружения, при всем их романтизме, предпочитали существовать с комфортом.

- Вот, это мы с пацанами построили! — гордо произнес Витя. — Хочешь посмотреть, как там внутри?

Борис кивнул. Витя цепляясь за плашки, мгновенно вскарабкался на дерево, скрылся под ковром и уже оттуда крикнул: «Лезь сюда!» Боря последовал за ним. Внутри «штаб-квартиры» оказалось так тесно, что с трудом могли разместиться два человека. Боря втиснулся между боковыми досками, усевшись на толстую ветвь напротив Вити, при этом колени их соприкасались. Но — в тесноте, да не в обиде! Витя сверкал глазами, ждал похвал от старшего товарища, к тому же ему очень хотелось узнать, где теперь живет его кумир и в какую школу станет ходить.

- Боря, а где ты будешь учиться? — спросил он.

- Ну, не знаю… — смутился Борис, — меня пока еще никуда не записывали…

- А давай — в нашу! Не, правда-правда, у нас здесь хорошая школа, мама говорит, что с большими традициями. А я тебя со всеми ребятами познакомлю! У меня тут знакомых — во! — Витя жестом показал, как много у него знакомых.

Боре этот вариант тоже понравился. Если приходится поступать в новую школу, так уж лучше туда, где есть хоть какие-то знакомые, пусть даже этот знакомый младше тебя на два года. Он узнал у Вити номер его школы и пообещал, что непременно скажет о ней Вадиму. Поболтав еще минут десять, ребята слезли с дерева. Витя даже взялся проводить Бориса до метро короткой дорогой.

- Ну, у тебя, друг дорогой, и желания! — промолвил Вадим, с удивлением глядя на Борю. — Где ж это видано — ездить в школу с Тверской куда-то на окраину Москвы! Да здесь, у нас под боком, самые лучшие школы города! И я пока еще не последний человек в Москве, связи остались, так что при необходимости смогу пропихнуть тебя в любую!

- Да не нужна мне никакая другая! — сопротивлялся Боря. — Там у меня никого из знакомых лет, а здесь хоть одна живая душа!

- И охота тебе каждый день туда мотаться?! Ты лучше подсчитай, сколько времени будешь терять на поездки туда-обратно!

- Не так уж и много! От нас туда прямая линия метро ведет, ну, пешком еще, в общем, минут за сорок пять смогу добраться. И вообще, Витя говорит, что у них школа хорошая, с традициями!

- Ладно, уговорил… — вздохнул Вадим. — Попроси у матери собрать твои документы, едем, покажешь мне твою школу…

В отрадненской средней школе на них всех взирали с большим удивлением. Никакого конкурса для поступающих здесь отродясь не бывало, дети сюда ходили только из близлежащих домов, да и то далеко не все — родители с деньгами и амбициями старались отдать своих отпрысков в какую-нибудь приличную частную школу, а если и в государственную, то с хорошей репутацией, такие как правило располагались в центре Москвы. Но чтобы бывший крупный чиновник, а ныне преуспевающий журналист привез сюда своего пасынка аж с самой Тверской — о таком здесь и помыслить не могли! Директор осторожно поинтересовался, все ли нормально у мальчика с дисциплиной. Вадим отговорился, что мальчик только что приехал из глухой провинции, очень пока стесняется, требования к учащимся в его прежней школе, понятно, предъявлялись не те, так что Вадим боится, что в сильной школе мальчик просто не потянет программу, а у них, он слышал, большой опыт по вытягиванию всяких оболтусов. Директор вздохнул: опыт в этом плане у них действительно был весьма большой. После того, как Вадим предложил школе спонсорскую помощь, вопрос с зачислением Бори был немедленно решен, благо свободные места в классе имелись.

Больше никаких проблем не возникло, и первого сентября Борис Каледин переступил порог своей новой школы. Витя его не обманул — еще перед началом торжественной линейки принялся знакомить Борю с другими мальчишками, правда, в основном, со своими одноклассниками, но и кому-то из учеников седьмого «А» — нового бориного класса — тоже Бориса представил. Уж о каких там подвигах старшего товарища Витя наплел своим приятелям — Борис не знал, но взирали они теперь на него с очень большим уважением, мало того, принялись, чуть что, обращаться к нему за защитой. Боря незаметно оказался в привычной для себя роли покровителя малышни.

Все бы ничего, но в исполнении этой функции Боря сразу столкнулся с большими трудностями. Там, в Кесареве, за его спиной были непобедимые Влад с Корнеем, да и другие товарищи могли в случае чего подставить плечо. Здесь Боря оказался один на один со всей местной шпаной, которая в рассказы о его подвигах в Крыму не слишком-то верила, да и в физическом плане решительно его превосходила. В отчаянии Борис стал применять ту тактику, что принесла ему успех в схватке с самим Петром, то есть старался заглянуть им прямо в глаза и загипнотизировать. Это, как ни странно, оказалось действенным оружием: никто из сверстников не мог выдержать взгляда Бори больше пары секунд — тут же начинали мяться, отводить глаза и, в конце концов, отваливали в сторону. К великому сожалению, некоторые агрессивные особи не демонстрировали никакого желания участвовать в поединке воль, а сразу пускали в ход кулаки. Приходилось отвечать им тем же, и здесь Борис неизменно нес потери, покидая поле брани то с разбитым носом, то с подбитым глазом, то с парой шишек на голове, но, однако, ни разу не сдавшимся.

Стоя у себя в комнате перед зеркалом и оценивая понесенный ущерб, Боря мечтал повергать всех своих противников одной левой, даже взялся самостоятельно заниматься на тренажерах, которые вскоре таки приобрел для него Вадим. После этих занятий у мальчика сильно болели руки и ноги, но силы что-то не прибавлялось.

Вадим, впрочем, не оставил своих планов сделать из Бори супермена. Он методично обходил все спортивные клубы Москвы, подыскивая для сына настоящего наставника. В одном из них ему сказали, что некий бывший офицер спецслужб Ролан Танеев, увлекшийся восточной философией и добрых десять лет проведший в Китае, изучая боевые искусства, дает частные уроки. Каледин этим заинтересовался и попросил свести его с философом-спецназовцем. При личной встрече выяснилось, что Танеев хорошо знаком с учением неогностиков, и хотя никогда не состоял в их церкви, но испытывает к ней уважение, в основном благодаря деятельности Павла Олесина, которого считает лучшим правителем России за всю ее историю. Одно то, что Вадим некогда состоял пресс-секретарем Олесина, добавляло ему очков в глазах Ролана. Каледин наскоро ввел Танеева в суть эксперимента, затеянного Антропоцентристской церковью, и поделился своими планами насчет Бориса. Ролан отнесся к ним несколько скептически, но заниматься с Борей не отказался, пообещал обучить мальчика боевым искусствам и медитативной практике, которую, как выяснилось, сам он освоил, проведя несколько лет на Тибете. Так у Бориса появился собственный сэнсей.

Первая их встреча в квартире Калединых не принесла им обоим большого удовлетворения. Боря испуганно таращил глаза на незнакомого мужчину, который, по словам Вадима, должен будет теперь подготовить из него, Бори, настоящего бойца и которому ему теперь придется беспрекословно подчиняться. Танеев же, заставив мальчика раздеться и оценив его хрупкое телосложение, пробормотал, что задача оказывается даже сложнее, чем представлялась вначале, но он, Ролан, от своих слов не отказывается, лишь бы только у мальчика хватило силы воли.

Занятия начались уже на следующий день. Романтичные надежды Бори быстро стать непобедимым бойцом немедленно испарились, тренировки по методикам Танеева оказались страшно изнурительными и болезненными, но мальчик и не думал пищать. Уж чего-чего, а силы воли у Бориса хватало! Месяц спустя Ролан удивленно сказал Вадиму, что еще никогда у него не было столь терпеливого и дисциплинированного ученика, даже среди взрослых, и что мальчик, несмотря на субтильное от природы телосложение, начинает делать успехи.

Глава 2. Румынский «аристократ» в московской школе

В отличие от Бори, променявшего возможность комфортно обучаться в какой-либо из центральных московских школ на каждодневную борьбу за существование в безвестном учебном заведении на окраине Москвы, Влад поступил в элитную гимназию в районе Остоженки, расположенную неподалеку от нового жилища Тверинцева. Сына видного философа должны были принять без всяких проблем, благо при всем своем неугомонном характере Влад обладал вполне приличными умственными способностями и хорошо подвешенным языком. Перед походом на собеседование Николай Игнатьевич обрядил своего любимца в лучший костюм, в котором мальчик стал похож на юного аристократа, и выдал ему несколько ценных инструкций:

- Никто тебя там особо мурыжить не будет, могут проверить знание языков и выдадут задачки на сообразительность. Веди себя прилично, почаще улыбайся — у тебя это очень интеллигентно получается, только, на всякий случай, постарайся не разевать широко рта. Да, и не вздумай упоминать, что в кесаревской школе от тебя все учителя на ушах стояли!

Хотя их появление в гимназии вызвало нездоровый интерес среди местных учителей — посмотреть на дивного мальчика с голубоватой кожей сбежалась чуть не половина педагогического коллектива, — Влад достойно выполнил все отцовские указания: мило улыбался всем встречным-поперечным, говорил, почти не разжимая губ, при этом старательно ввертывая в речь разные ученые словечки, почерпнутые у Тверинцева, со всеми раскланивался, только что ножкой не шаркал. Николай, прекрасно помнивший, какие фортели мог отмочить его пасынок при всяком удобном и неудобном случае, сам поражался, откуда во Владе вдруг взялось столько аристократизма. Подготовку мальчика признали вполне соответствующей уровню гимназии, только осторожно поинтересовались у Тверинцева: не возникнет ли у Влада каких проблем со здоровьем, все же у мальчика нездоровый цвет кожи. Николай Игнатьевич с каким-то непонятным ему самому удовольствием оповестил их о голубой крови своего пасынка, которую объяснил случайной мутацией, но при этом поклялся, что Влад абсолютно здоров, доказательством чему всестороннее обследование, которое мальчик совсем недавно прошел в Бежецкой районной больнице. В медицинской карте Влада и в самом деле никаких заболеваний зафиксировано не было. В результате директор гимназии поздравил нового ученика с зачислением в их славное учебное заведение и выразил надежду, что тот станет достойным членом гимназического коллектива.

Хотя большинство учеников этой школы подвозили к ней на родительских автомобилях, Влад первого сентября скромно притопал пешком, и даже без букета в руках. Тем не менее, именно на него были обращены взоры всех девиц, причем не только из его нынешнего седьмого «А», но и из старших классов. Мальчик воспринимал эти взгляды не без удовольствия: в Кесареве он охотно соперничал в борьбе за девчачье внимание с Василидисом, но, как правило, не слишком удачно. Здесь у него конкурентов не было. Впрочем, сейчас его заботило другое. Девочки, это, конечно, хорошо, но вот появится ли у него здесь настоящий друг, такой как Корней? В этом Влад сильно сомневался.

- Ребята, знакомьтесь, это наш новый ученик Влад Тверинцев! — произнесла молоденькая учительница математики, занимавшая должность классного руководителя седьмого «А». — Влад — это, по-видимому, уменьшительное имя? А полностью тебя как зовут, наверное, Владислав, да?

- Не-а, Влад и есть мое полное имя, у меня мать родом из Румынии, — пояснил мальчик.

- А что он синий-то такой, торчок, что ли?! — хихикнул какой-то мелкий нахал, на голову ниже Влада.

Влад и ухом не повел в ответ на эту провокацию, только, надменно улыбнувшись, продолжил:

- Она, вообще-то, из древнего княжеского рода, состоящего в родстве с господарями Трансильвании.

- Так ты, значит, и сам тогда аристократ… — чуть насмешливо протянул кто-то.

- Ага, — тут же отозвался Влад. — Оттого и кровь у меня голубая!

- Врешь!! Это все сказки! Кровь у всех людей красная! — посыпались со всех сторон реплики уязвленных одноклассников.

- А вот у меня — голубая! — горделиво вскинул голову Влад. — Хотите доказательств? Дайте кто-нибудь булавку!

Булавка, конечно, немедленно нашлась, и Влад, глубоко вонзив ее себе в палец, выдавил и продемонстрировал всем капельку голубой жидкости. Посрамленные скептики из сильной половины класса молчаливо разошлись в стороны, зато взоры девчонок засветились теперь еще большим обожанием.

Вот так и получилось, что с самого первого дня в новой школе Влад сделался неформальным лидером класса. Прежние местные «авторитеты» сперва недовольно бухтели, что не мешало бы разобраться с этим румынским выскочкой, но на открытое столкновение никто из них так и не решился: все же в этой престижной школе обучалась не шпана какая, а дети из хороших семей, к уличным дракам непривычные, юный провинциал имел здесь над ними неоспоримое преимущество. Любые же словесные подколки Влад парировал с блеском, тут ему на пользу шли и воспоминания, как вел себя в подобных случаях Марио, и вечерние философские беседы с Николаем Игнатьевичем. К счастью для Влада, философия в число гимназических предметов пока еще не входила, но эрудиция здесь очень ценилась, и достаточно было уметь в нужный момент привести цитату из какого-нибудь знаменитого философа или хотя бы удачный афоризм, чтобы считаться «первым парнем на деревне». Со временем проигравшие смирились, за Владом закрепилось прозвище Аристократ, а один из ребят, Аркаша Сливкин, даже стал искать его покровительства. За неимением лучшей кандидатуры, Влад великодушно позволил Аркаше считаться его другом. С Корнеем нового приятеля нечего было конечно и сравнивать, но в качестве эрзаца Алеши Ивлева он Владу подходил. Все-таки приятно, когда кто-то смотрит тебе в рот, со всех ног бросается выполнять твои мелкие поручения, а взамен ждет всего лишь протекции в непростых взаимоотношениях с собственными, как правило, неопасными недругами.

Хотя требования, что предъявлялись к ученикам в гимназии, были не чета тем, с которыми сталкивался Влад в своей прежней кесаревской школе, мальчик вполне успешно успевал по математике и естественным наукам, еще лучше знал историю и считался непревзойденным оратором на уроках литературы. Что ему не слишком давалось, так это иностранные языки, которые в гимназии приходилось изучать в обязательном порядке. Причем современный английский был для Влада даже сложнее латыни, к которой мальчик ощущал что-то родное. Временами Влад жутко завидовал Марио, который, помнится, осваивал чужие языки — что семечки лузгал! (Как он там, кстати? Бродит небось теперь по своему Риму без друзей и подруг и хорошо еще, если не стал объектом гонения тамошней уличной пацанвы! А может, пользуясь знанием языков и умением втираться в доверие взрослым, он подался в гиды и водит теперь по городу иностранных туристов, пока его отчим Триллини мечется в поисках работы? Узнать бы, да пока не пишет, а адрес Триллини папаша ни в какую не дает…)

Но настоящим корифеем Влад оказался в гимнастике. На первом же уроке физкультуры их учитель, недавний выпускник Инфизкульта и, кажется, кандидат в мастера спорта как раз по этой спортивной дисциплине, решил пофорсить перед учениками и продемонстрировал им сложное упражнение на брусьях, предложив желающим попробовать его повторить. Влад, никогда специально гимнастикой не занимавшийся, вызвался добровольцем и издевательски точно повторил все движения своего наставника. Тот только стоял, раскрыв рот, и хлопал глазами. Несмотря на подорванный авторитет, незадачливый физкультурник, видимо, решил, что ему повезло ухватить за хвост жар-птицу, то есть выявить талант, о каком начинающий тренер может только мечтать. Он, естественно, ринулся к родителям Влада с просьбой отдать их мальчика серьезно заниматься спортом. Сам Влад, в принципе, был непротив, но Николай Игнатьевич категорически уперся и даже отчитал сына:

- Ты что думаешь, мы без всяких причин всех вас из Кесарева вывезли и по разным местам разбросали?! Пойми, дуралей, чем меньше вы, ребята, привлекаете к себе внимания, тем вам же самим лучше! В этой твоей школе еще могут поверить байке о случайной мутации, а что будет, если тебя вся страна увидит? Ведь есть очень серьезные люди, которые знают, что мы чем-то там занимались в Кесареве, вот только не догадываются пока, чем именно. Но ежели они теперь увидят тебя, такого красивого, да еще узнают, что ты родом из того самого Кесарева, думаешь, им недостанет смекалки сложить один и один? Тогда ты и меня под монастырь подведешь, и все нашу церковь, а тебя самого компетентные товарищи будут так интенсивно обследовать, что тебе все твои мытарства в Бежецкой больнице легкой прогулкой покажутся! Так что и не проси! Не с твоей физиономией на телеэкранах светиться!

Влад повздыхал, но покорился. Физкультурник походил-походил, но в конце концов, видя тщетность своих усилий, тоже отстал.

Влад быстро прижился в новой школе, хотя и скучал по своим прежним приятелям. Среди них мальчик чувствовал себя как рыба в воде, если и выделялся, то скорее не своими физическими особенностями, а лидерским характером. Здесь, среди нормальных детей, он обречен был оставаться особым, ни на кого не похожим. Это порой проявлялось даже в мелочах. Когда весь его класс шумною толпой спешил в школьную столовую, он в одиночестве поедал свой сухой паек, выданный отчимом, а на удивленные вопросы, почему он не ест вместе со всеми, неизменно отвечал, что отравился школьной едой еще в первом классе и с тех пор употребляет только домашнюю пищу. Не посвещать же было, в самом деле, их всех в особенности его вынужденной диеты, содержащей больше соединений меди и меньше железа? Он сможет нормально существовать здесь, только если его будут считать самым сильным, а значит, ему нельзя признаваться ни в одной, даже в такой незначительной слабости.

Что решительно вывело его из себя, так эта ежегодная диспансеризация, обязательная для всех школьников. Мало, что ли, его обследовали в Бежецке, да еще и у Триллини в его лаборатории?! Вот же его медицинская карта со свежими данными, ну загляните туда и перепишите все, что вам нужно! Нет же, приходится ни свет ни заря переть вместе со всеми одноклассниками в какую-то паршивую детскую поликлинику, где у него в очередной раз берут анализ крови (ну и что нового вы там надеетесь отыскать, тоже мне, исследователи фиговы!), проверяют остроту зрения (сказать им что ли, что он эту несчастную нижнюю строчку таблицы видит даже в кромешной темноте?), слуха (да он у него не хуже, чем у летучей мыши!), ищут то ли сколиоз, то ли плоскостопие (ха-ха-ха, это у него-то?!), проверяют молоточком какие-то дурацкие реакции (а вот интересно, что бы было, если бы вместо меня тут оказался Петр, — уж он бы им так прореагировал!…), задают совершенно неприличные вопросы типа того, не писается ли он ночью в постель (Влад в ответ издал совершенно неподражаемый звук, словно одновременно блевал и хохотал, причем не разжимая губ, — дальше его спрашивать не стали). Но больше всего мальчика разозлил стоматолог, возжелавший непременно залезть к Владу в рот, что вызвало оживленную дискуссию.

- Не тяни время и открой рот, — нетерпеливо произнес молодой врач.

- У меня там все нормально, меня всего три месяца назад обследовали, — отвечал мальчик, стараясь не выставить напоказ свои клыки.

- Мало ли, что тебя обследовали! Теперь ты приписан к нашей поликлинике, мне надо убедиться, что у тебя нормальный прикус, что нет кариеса или парадонтоза, — не отступал стоматолог. — Может, тебе уже зубы лечить пора!

- Во-первых, не пора, а во-вторых, я к своим частным зубам всяких государственных халтурщиков все равно не подпускаю! — издевался Влад. — Мой папаша вон тоже сперва в государственной поликлинике зубы лечил, а потом, когда ему надо было коронки ставить, оказалось, что эти шаромыжники ему в зубе обломок бура запломбировали, да еще и сообщить о том не удосужились! С тех пор он в бесплатные поликлиники ни ногой, только у частников лечится и мне иного не позволяет!

Побуревший от ярости стоматолог все-таки вынудил Влада распахнуть рот, попросту зажав ему ноздри своей ручищей. Представшая его взору картина поразила его до глубины души:

- Вот это клыки-и-и! Что у твоей гориллы… И ты еще утверждаешь, что с зубами у тебя все нормально?! Да они ж наверняка мешают тебе пищу перетирать.

- А нафига мне ее перетирать? Я что — корова?! — возмущался Влад, мотая головой в надежде вырвать свой нос из чужого захвата.

- Сиди смирно! Кстати, у многих млекопитающих большие клыки часто портятся. Гораздо чаще, чем более мелкие зубы. Посмотрим, может и у тебя они уже подгнивать начали… — с этими словами врач ввел Владу в полость рта маленькое зеркальце на тонкой металлической ручке, выпустив при этом нос мальчика.

- Плохие, говорите? Ну так глядите, какие они плохие! — выпалил Влад и с силой сомкнул клыки.

Металлическая ручка при этом хрустнула, а оставшееся во рту зеркальце мальчик тут же выплюнул прямо в лицо стоматологу, в шоке взирающему на оставшийся в его руке обломок инструмента. После всего этого Влад, естественно, был немедленно выгнан из кабинета.

Как ни удивительно, превыше всех забав Влад ценил вечера, проводимые им в обществе отчима в его рабочем кабинете. Оказавшись в последнее время без спонсоров, Тверинцев несколько отошел от церковных дел и стал преподавать философию в одном из частных университетов. Тексты своих будущих лекций он сперва обкатывал на Владе.

Николаю Игнатьевичу такое совместное пребывание тоже доставляло немалое удовольствие. «Господи, ну что за болваны решили, что начинать преподавать философию надо только учащимся высшей школы!» — думал он, умиленно взирая на внимательно слушающего Влада. — «Ведь еще в древних Афинах философы, и даже сам Сократ, специально приходили в палестры, чтобы беседовать там с мальчиками вот такого же восприимчивого возраста! На первый взгляд шалопай, на месте не удержишь, а как слушает, и ведь заметно, что почти все понимает, а если в чем сходу и не разберется, так обязательно потом попросит, чтобы разъяснили. Ну где вы еще таких благодарных учеников найдете! Вот кого надо мудрости учить, а не прыщавых юнцов, у которых уже одни девки да пиво на уме!»

Трудно сказать, насколько хорошо потом Влад разбирался в научных концепциях отчима, но некоторые философские категории он все же усвоил и потом успешно жонглировал соответствующими терминами в дискуссиях с одноклассниками. Правда, не всегда их с отчимом вечера протекали столь благостно. Так, после событий в поликлинике старшему Тверинцеву прислали письмо из гимназии.

- Ну что же ты натворил, Владушка, — произнес Николай по прочтении письма, горестно взирая на сына. — Ну к чему нам лишние конфликты на пустом месте? Зачем тебе казенный инструмент-то было портить?

- А чего он мне им в рот полез? — возмущенно ответил Влад. — Что, у меня зубы болят, что ли! Да еще он эту фиговину перед тем, похоже, в спирте держал, мне несколько капель в рот попало… Знаешь же, что я спиртного не выношу! Да ты же сам говорил, что не доверяешь государственной медицине!

- Послушай, Влад, никто же не заставляет тебя у него лечиться! Единственное его право — это проверить состояние твоих зубов. А это уже, извини, государственная политика — каким образом отслеживать здоровье несовершеннолетних граждан страны. Я тут не властен. Мог бы, в конце концов, и потерпеть немного, от тебя бы не убыло! А уж причинять материальный ущерб поликлинике ты точно никакого права не имел! Придется, видимо, мне тебя сейчас как следует наказать.

- Ну и ладно, ну и наказывай, — бесстрашно вымолвил Влад. К наказаниям от Николая он уже успел притерпеться. Обидно было, только когда, по мнению мальчика, ему доставалось не за дело. Но и у этих неприятных процедур все же имелся свой плюс. Когда они заканчивались, Николаю, по обыкновению, становилось жалко наказанного пасынка, и он принимался всячески утешать и даже ласкать его, к немалому удовольствию последнего.

Глава 3. Мальчик не от мира сего

Еще четверть века назад московский район Северный был глухой окраиной столицы, фактически все тем же поселком городского типа, каким он когда-то вошел в ее состав. Сюда вела только одна асфальтированная дорога, по которой очень редко ходили рейсовые автобусы, о метро здесь даже не мечтали. Но поселку внезапно выпала счастливая карта: сравнительно чистый воздух, отсутствие серьезной промышленности и лес прямо за окраиной привели к тому, что Северный стали застраивать не серийными многоэтажками, а престижными коттеджами, и за прошедшие годы он превратился в один из самых престижных и зажиточных районов Москвы. Именно здесь видный московский коммерсант Сергей Разломов отгрохал свой особняк, и именно сюда он привез из столь странно закончившейся для него деловой поездки троих мальчиков вместе с их матерями. Одной из них, Светлане Ивлевой, предстояло стать его женой, а ее сыну Алеше, соответственно, его официальным сыном. Двух других женщин Сергей Павлович оформил домработницами, прежнюю же прислугу поспешил рассчитать, хотя прежде не высказывал к ней никаких особых претензий. Уволенные списали это на прихоти новой пассии их хозяина, вытащенной им откуда-то из тверской глубинки и бог весть каким способом там его околдовавшей. Правда, что скрывать, Светлана Ивлева обладала какой-то утонченной красотой, какую нечасто встретишь и в московских богемных кругах, где временами вращался Разломов. Новые домработницы явно были ее подругами, неудивительно, что новоиспеченная госпожа Разломова и в Москве захотела видеть рядом с собой знакомые лица.

Впрочем, дети всей этой провинциальной компании у всех видевших их вызывали куда больший интерес, поскольку просто не вписывались ни в какие рамки. Сын Светланы словно сошел с какой православной иконы: тощий до прозрачности отрок с невероятно миловидным личиком, на котором очень редко можно было увидеть улыбку. На тоненькой шейке Алеши всегда висел православный крестик, тогда как остальные пришельцы из Кесарева не утруждали себя ношением каких бы то ни было религиозных символов. Второй мальчишка, Василидис Теодовракис, являл собой великолепный образец развязности. Он не утруждал себя ношением лишней одежды, ходил по особняку в одной набедренной повязке, взгляд его нахальных изумрудных глаз мгновенно вгонял в краску не только взрослых, многое что в жизни повидавших женщин, но даже и мужчин! Еще не успевшая покинуть особняк прежняя прислуга с удивлением замечала, что именно к этому пареньку их хозяин проявляет особую симпатию. Уж слишком часто Сергея Павловича можно было увидеть беседующим с Василидисом, при этом рука мужчины либо лежала на колене юного собеседника, либо обнимала его за плечи. Когда Сергей разговаривал с Алешей, ничего подобного не отмечалось, более того, мальчик обычно говорил с отчимом, опустив очи долу. Третий парень, Петр Каменцев, остался для бывших разломовских работников настоящей загадкой, поскольку никто из них так ни разу и не увидел его лица. Оно постоянно было закрыто длинными черными волосами. Но они ощущали какую-то жуткую силу, исходящую от этого мальчика, и старались никогда не задерживаться с ним в одном помещении. Когда последний из прежних работников Разломова покинул территорию особняка, дом окончательно накрыло покровом тайны.

Из всех средних школ, расположенных в районе Северный, самой престижной считалась 1213-я. У нее не было пока ни старинных традиций, ни длинного списка выпускников, многого впоследствии добившихся в жизни и прославивших тем самым родное учебное заведение. Но зато 1213-я была построена по новейшему проекту и напичкана самым современным учебным оборудованием. Статус государственной школы не мешал ей принимать щедрые спонсорские взносы от родителей учащихся, а обитавшим в Северном нуворишам, соответственно, отдавать сюда на обучение своих отпрысков. Короче, здесь уже успели повидать всякое, но появление юного Алеши Разломова не вписалось ни в какие школьные каноны.

Когда классная наставница ввела в класс и представила седьмому «А» их нового соученика, приемного сына крупного предпринимателя Разломова, все девочки класса дружно ахнули. Такого красивого мальчика им не доводилось видеть и на страницах глянцевых журналов. Конечно, перед зачислением в школу Сергей Павлович постарался принарядить пасынка, и Алеша был одет с иголочки, но этим здесь никого было не удивить. Но вот лицо! Тонко очерченное, белое без единого пятнышка, словно его обладатель все лето провел в затененном помещении и ни разу не выходил на солнце, при этом невероятно одухотворенное. Большие голубые глаза мальчика были прикрыты длиннющими пушистыми ресницами, загнутыми на концах. Мальчик явно робел, не знал, куда деть руки и не поднимал глаз, в общем, вел себя совсем не так, как положено сыну торгового магната.

Новичок с ангельской внешностью, естественно, вскоре удостоился и персональных знаков внимания со стороны нескольких классных красавиц. Увы, все они остались без ответа. Получая записочки, Алеша всякий раз мучительно краснел и старался побыстрее от них избавиться, попытки втянуть его в разговор оказались не более удачными. Он доброжелательно отвечал на вопросы, но стоило беседе хоть сколько-нибудь приблизиться к какой-либо интимной теме, мальчик немедленно замыкался в себе и лишь тихонько бормотал в ответ, что это грех, он не может об этом говорить. Когда же на второй день Алеша принялся выяснять у девчонок, где здесь ближайший православный храм и хороший ли там батюшка, потому что он, Алеша, по независящим от него причинам уже два месяца как не исповедовался, те окончательно махнули рукой на этого шизанутого и меж собой прозвали его Исусиком, не забывая, впрочем, выпрашивать у него всякие мелкие услуги. Добрый Алеша никому не отказывал.

Со сверстниками мальчишками дела у Алеши пошли еще хуже. Зная о том, кто его отчим, они сперва несколько настороженно к нему приглядывались, но вскоре убедились, что он совершенно безответен. Быстро выяснилось, что он, по их понятиям, «не пацан» — не болеет ни за какую спортивную команду, не разбирается ни в современной музыке, ни в технике, и что уж совсем противно — ни в какую не желает участвовать в «мужских» разговоров. Стоило кому-то в присутствии Алеши сказать какую-нибудь скабрезность или попросту выругаться матом, как бедный парень тут же пунцовел и затыкал уши. Сперва над ним только смеялись, потом стали целенаправленно издеваться. Словесные нападения быстро дополнились физическими. Тут выяснилась еще одна особенность Алеши — он никому не давал сдачи. Даже кулаков в ответ не сжимал. Когда его больно пихали и провоцировали на драку, мальчик демонстративно закладывал руки за спину и с вызовом смотрел на обидчиков: «Нате, бейте!» Били, конечно, почему бы и не побить, если твердо знаешь, что жертва не ответит. Алеша стоически терпел боль, не унижаясь перед агрессорами, разве что иногда в его глазах выступали слезинки. Как ни удивительно, мальчик ни разу не пожаловался на обидчиков ни отчиму, ни даже кому из учителей.

Некоторые особо наглые одноклассники Алеши скоро поняли, что его можно использовать не только в качестве объекта для безнаказанных издевательств, но и как постоянный источник материальных благ. Разломов-старший не слишком любил навязанного ему пасынка, но в карманных деньгах не ограничивал и в школу экипировал его по первому разряду. Сперва Алеша по первой просьбе раздаривал одноклассникам свои ручки и карандаши, при нужде восполняя их нехватку за счет собственных средств, но потом это приняло характер целенаправленного вымогательства. От алешиных одноклассников о новом источнике наживы стало известно и старшим школьникам, и главари местной шпаны поспешили взять дело выкачивания денег из разломовского сынка в свои руки. Особенно старался некий Пашка Арсентьев, ученик десятого класса и по совместительству неформальный лидер мелкой группки футбольных фанатов, гроза школы, хотя и происходил из хорошей семьи.

Несчастному Алеше прежняя его жизнь в Кесареве казалась теперь настоящим раем. Там ему не дарили дорогих подарков, которые, впрочем, у него здесь все равно потом отнимали, но там к нему никто и не цеплялся. Чуть что, и за спиной Алеши вырастали Влад и Корней, которые могли заставить ходить по струнке любого кесаревского хулигана. Они и сами бывало подшучивали над непрактичностью и чрезмерной уступчивостью Алеши, но это так, по-доброму, даже глупо на них за это обижаться, зато после первого класса никто из кесаревских пацанов даже пальцем не осмеливался тронуть Алешу, находящегося под такой защитой. Здесь же он вдруг почувствовал себя ужасно одиноким. Конечно, дома есть еще Василидис, которого Алеша страшно стеснялся (и были на то причины!), и Петр, коего Алеша откровенно побаивался, но ведь им все равно запрещено покидать дом, и они ничем не смогут помочь Алеше в его школьных делах…

При этом мальчик до болезненности ответственно относился к своим обязанностям. Василидис с Петром не имеют возможности посещать школу? Значит, он должен учиться за всех троих! То есть он должен усваивать весь школьный материал, все объяснения учителей, причем, по возможности, на отлично, а потом уже дома пересказывать все это товарищам. Это при том, что Петр откровенно туповат, а интересы Василидиса лежат в совершенно другой плоскости. Жаль, конечно, что он не Стив и не Марио, ему не так легко все дается, но это его крест, и он его не бросит! Небольшим утешением для Алеши служило то, что он-таки отыскал в окрестностях Северного сельскую церковь и теперь регулярно ходил туда на службы.

Но и бедствиям когда-то наступает предел. В один далеко не прекрасный день у Алеши отняли (то бишь заставили «подарить») последнюю шариковую ручку, а незадолго до этого вытрясли из него все деньги. Идти за вспомоществованием к отчиму было неловко, ведь очередную, весьма приличную для мальчишки сумму тот выдал Алеше совсем недавно, и дома перед очередными совместными занятиями мальчик, заранее покраснев, спросил Василидиса, нет ли у того случайно лишней ручки.

- А свои ты куда все задевал? — удивился тот. — Ведь Сергей их столько тебе понакупал! Раздарил все, что ли?

- Да, раздарил, — чуть слышно ответил Алеша, опустив голову.

- И денег купить новую тоже что ли нет?

Алеша в ответ лишь печально вздохнул и отрицательно помотал головой.

- Та-ак… — протянул Василидис. — Даже если ты милостыню раздавал, то все равно хоть что-то себе оставил бы, в азартные игры ты принципиально не играешь, значит, что? Значит, кто-то их у тебя отнял. Кстати, постой-ка, а чего это ты вчера в мамашину косметичку лез? Только не говори, что за маникюрными ножницами! Небось пудра потребовалась, чтобы синяк скрыть!

Василидис решительно провел ладонью по лицу Алеши и, действительно, обнаружил скрытый под толстым слоем пудры синяк.

- Говори, кто тебя?

- Не стоит о них говорить, — пробормотал Алеша. — Они же все равно только себе хуже делают, грех на душу берут. Их, может, даже пожалеть надо, что они пребывают в неведении и не в состоянии понять, что торят себе дорогу в ад. Я им пытался это объяснить, но…

-…Но они не поняли, и съездили тебе по физиономии! — прервал его Василидис. — Пока ты пытаешься спасти их бессмертные души, они грабят тебя каждый день. А ведь деньги, что они с тебя стрясают, не тобой заработаны! Их тебе Сергей дает, и вовсе не для того, чтобы на них шиковала всякая сволочь. Говори, сколько их!

- Ну, трое…

- Имена знаешь?

- Знаю, что главный у них Паша Арсентьев, его вся школа знает, а остальные… Он их только по кличкам зовет, даже повторять противно…

- Значит, Паша Арсентьев… Петя, по-моему, тебе пора с ним разобраться!

- Ты забыл, что нам запрещено покидать территорию особняка? — ответил Петр. — Думаешь, Николай Игнатьевич зря нам это условие ставил?

- Так ты предпочитаешь ждать, когда нам сюда доставят алешин труп?! Тебе ведь специально было указано охранять Алешу! Хорош охранник, нечего сказать!

- Ладно, убедил! — Петр стремительно поднялся со стула. — Алешка, когда эта кодла в очередной раз захочет что-то с тебя поиметь, назначишь им встречу поздно вечером на улице. Остальное — не твоя забота.

- Ребята, ну не трогайте вы их, а? — взмолился Алеша. — Я лучше им сперва объясню, что если они продолжат лезть ко мне, то им теперь будет плохо.

- Хватит, ты им уже объяснял! — отрезал Василидис. — Такие все равно слов не понимают. Кстати, увещевая их, ты нарушаешь заповедь своей любимой книги: «Не сыпьте бисер перед свиньями!» В общем, с этими свиньями теперь пусть разбирается Петр, а твоя главная задача — случайно не попасть кому под кулак! А пока, так и быть, дам тебе свою ручку. Но учти — в первый и последний раз, хватит быть добреньким за чужой счет.

Алеша печально кивнул в ответ.

Неделю спустя Пашка Арсентьев с двумя дружками потребовал у Алеши очередной дани. Тот в ответ краснел, мялся, но, наконец, выдавил из себя, что сможет принести деньги только в десять вечера, когда отец уйдет на вечеринку: «А то он сейчас за мной следит, из дома не выпустит».

Пашка выразительно помотал перед носом Алеши тяжелым кулаком, но, поняв, что прямо сейчас добыть у данника деньги все равно не удастся, согласился на вечернюю встречу.

Жертву свою Арсентьев с приятелями поджидали в согласованном месте. Без пяти минут десять худенькая алешина фигурка действительно замаячила в конце улицы. Вместе с ним шел еще какой-то пацан, повыше Алеши и куда шире в плечах, но все равно уступающий в габаритах самому Пашке. Лицо незнакомого пацана было скрыто за длинными черными волосами.

- Здорово, Леха! — произнес Пашка, когда те двое приблизились. — А что это за чучело ты с собой притащил?

«Чучело», тем временем, оттерло Алешу плечом и подошло к Пашке на расстояние шага.

- Слушай, ты! — произнесло оно. — Начиная с завтрашнего дня, ты и твои шестерки не приближаетесь к Алеше и на пушечный выстрел, а все, что у него отняли, вернете, понятно?! А если нарушите это условие — из-под земли достану, узлом завяжу и рычать по-собачьи заставлю!

Обомлевший от такой наглости Пашка поднял руку, чтобы выдать охамевшему пацану оплеуху, но тот перехватил его руку и с такой силой ее вывернул, что Пашка заскрипел от боли зубами и действительно чуть не завязался узлом.

- Теперь понял, или надо продолжить? — осведомился волосатый пацан. Его голова вплотную приблизилась к пашкиному лицу, от нее словно исходила какая-то жуткая энергия, глаза незнакомца буквально прожигали Пашку насквозь, хотя по-прежнему были скрыты за густыми черными волосами. Пашка почувствовал сильнейшую головную боль, но все еще пытался трепыхаться.

- Не дергайся, а то руку из сустава выдерну! — предупредил противник.

- А вы что стоите, врежьте ему! — чуть не плача, крикнул Пашка своим замершим в оцепенении приятелям. Те непроизвольно сжали кулаки.

- Подраться захотели, ну-ну… — ехидно произнес черноволосый пацан. — Ну так деритесь… между собой!

На глазах ошеломленного Пашки его верные подручные вдруг яростно накинулись друг на друга с кулаками. Пашкин противник напряженно следил за ними, даже ослабил свою жуткую хватку. Воспользовавшись этим, Пашка рывком высвободил руку, отскочил на шаг и выхватил нож, который на всякий случай носил с собой на разборки. Секунду спустя он попытался пырнуть этим ножом своего противника, но тот опять оказался быстрее. Правая рука Пашки оказалась в железных тисках, затем с хрустом сломались обе кости ее предплечья, ладонь разжалась и нож выпал на мостовую. Только тогда незнакомец выпустил пашкину руку, и самый крутой пацан Северного с воем упал на колени, держась левой рукой за покалеченную правую.

- Ну, теперь-то, наконец, все понял? — осведомился победитель и впервые откинул волосы с лица.

Такой жуткой хари Пашка не видал и в многочисленных просмотренных им ужастиках! А тут эта харя находилась в полуметре от его лица, и ее кроваво-красные глаза буравили Пашку. Арсентьев чуть не обделался со страха, его дружки тоже перестали лупцевать друг друга и в ужасе уставились на представшее перед ними чудовище.

- А теперь — последнее предупреждение всем троим! — громогласно объявил Петр. — Если хоть одна тварь, начиная с завтрашнего дня, попытается что-нибудь отнять у Алешки, отвечать за это будете именно вы своими дурными башками! Уяснили? Тогда — пошли вон отсюда!

Пашкиных приятелей тут же как ветром сдуло, его самого тоже подняла на ноги какая-то неведомая сила и заставила бежать, несмотря на жуткую боль в переломанной руке. Надо ли говорить, что уже на следующий день все малолетние школьные вымогатели обходили Алешу Разломова десятой дорогой.

Глава 4. Ясновидец из Массачусетса

Осенью 2024 года странные явления начали происходить на Нью-Йоркской фондовой бирже. Вдруг ни с того ни с сего выделилась некая группа игроков, с удивительной точностью угадывавших курсовые колебания самых популярных ценных бумаг. Столь успешная спекулятивная деятельность, разумеется, не могла не привлечь внимания их многочисленных коллег, которые, проанализировав информацию, обнаруживали, что у всех везунчиков есть нечто общее, а именно, все они тем или иным образом связаны с ничем доселе не примечательной брокерской конторой «Бэрридж и Ко», базирующейся в Бостоне. До сих пор брокер Фил Бэрридж большим авторитетом в финансовом мире не пользовался, деятельность его компании была ничуть не более успешной, чем деятельность сотен других брокерских контор, зарегистрированных на фондовой бирже. С чего бы вдруг такой поразительный успех? Фил каким-то образом получил доступ к инсайдерской информации? По всем компаниям сразу?! Каким образом это возможно?!

Расследование не дало ничего. У Фила Бэрриджа не было никаких информаторов в руководстве ведущих мировых компаний, он не вступал в неформальные контакты с их аудиторами или представителями тех государственных структур, коим эти компании обязаны были предоставлять информацию о себе. Успех клиентов Фила, меж тем, оказался столь притягательным, что их число стало расти лавинообразно. Бэрридж, не будь дурак, в ответ резко взвинтил расценки на свои консультационные услуги, предпочитая теперь брать средства клиентов под прямое свое управление с выплатой управляющему оговоренного процента от достигнутого прироста капитала. На бирже и охнуть не успели, как объем управляемого Бэрриджем капитала превысил сотню миллиардов долларов, а выплаты в пользу его компании — пять миллиардов. Когда эти цифры были преданы огласке, вокруг Фила стали кружить настырные репортеры, желающие если уж не открыть секрет беспрецедентных успехов новой финансовой империи, так хотя бы вдоволь оттоптаться на личности самого новоявленного магната. Фил спешно съехал из Бостона в купленный особняк на полуострове Кейп-Код и затворился там, руководя теперь своей конторой исключительно по телефону и по сети Интернет. Вопреки своему новому имущественному положению, предполагающему поддержание определенного общественного имиджа, он не светился на светских раутах, не принимал участия в публичных благотворительных мероприятиях, даже интервью никому не давал. Пресса в ответ прозвала его самым таинственным миллиардером Америки и не оставляла попыток проникнуть в его тайну.

Вода, как известно, и камень точит. Неизвестно, кто и за какие деньги подкупил налоговых инспекторов, но в ноябре в прессе всплыла финановая отчетность компании Бэрриджа. Обращали на себя внимание ее исключительно высокие расходы, немыслимые для обычных брокерских контор, причем основной статьей затрат были платы за консультации: более ста миллионов в сентябре и свыше полумиллиарда в октябре, когда Бэрридж уже развернул свой бизнес на всю катушку. Кто мог «наконсультировать» его на такую сумму? Или под «консультациями» скрывались следы коммерческого подкупа, а то и взяток государственным чиновникам, имевшим доступ к отчетам крупнейших американских компаний? Налоговая служба провела внутреннее расследование, никаких следов взяток не обнаружила, но вынуждена была предать гласности имя главного консультанта Бэрриджа: Роберт Салливан. Собственно, за вычетом какой-то мелочи, все суммы за консультации выплачивались именно ему.

Появление новой таинственной фигуры, естественно, только подогрело журналистское расследование. Кто же он, этот Роберт Салливан: неизвестный широкой публике финансовый гений, посредник в делах Бэрриджа или просто марионетка для прикрытия? Первая версия отпала сразу: Салливан оказался бостонским профессором философии, никогда не получавшим экономического образования и никогда доселе, по свидетельствам знавших его людей, фондовым рынком не интересовавшимся. Знакомые профессора утверждали также, что лет тринадцать назад он всерьез увлекся учением русской религиозной секты «Антропоцентристская неогностическая церковь», американский филиал которой некогда возглавлял ныне покойный Ричард Стэйос. Это учение в США пристально изучали, поскольку представители неогностиков на протяжении двенадцати лет занимали президентское кресло во все еще мощной России и активно пропагандировали свои взгляды за рубежом, но в преимущественно христианской Америке сие вероучение как-то не слишком привилось, во всяком случае, кроме вышеупомянутого Стэйоса ни одна общественно значимая фигура им не увлеклась. Так что вряд ли членство в этой церкви помогло бы Салливану получить доступ к сколько-нибудь значимой финансовой информации. К тому же летом этого года Роберт Салливан уволился из университета и уехал в Россию, откуда по слухам вернулся уже с женой и пасынком. Обратно в Бостон Салливан уже не возвратился, продал через агента свою городскую квартиру и купил себе дом в маленьком городке Фэрхейвен на побережье.

Репортеры рванули в Фэрхейвен. Салливановский дом оказался большим особняком за глухим высоким забором. Дом, как выяснилось, был куплен в кредит, впрочем, уже выплаченный (еще бы, при таких-то доходах!). Сам хозяин особняка вел почти затворнический образ жизни, изредка и ненадолго выезжая в Нью-Йорк и Бостон, ни с кем в Фэрхейвене не общался. Жену его изредка встречали в городских магазинах, о наличии же у Роберта приемного сына здесь никто и не слышал. Сам Салливан контактировать с журналистами категорически отказался. Приезжие папарацци продежурили несколько дней у стен особняка, даже наняли было вертолет для наблюдения с воздуха, но никакого движения во внутреннем дворе так и не обнаружили и отправились восвояси несолоно хлебавши.

В Нью-Йорке, тем временем, частных расследователей ожидал больший успех. Фил Бэрридж, наконец, поддался давлению и признался, что всю информацию о будущем движении ценных бумаг на бирже он получает именно от Салливана, точнее, договор о ее получении он заключил с Робертом Салливаном, который в конце августа сам на него вышел с таким предложением и потом еще несколько раз приезжал к Филу в Нью-Йорк. Первые сделанные прогнозы оказались поразительно точными, Фил рискнул заключить договор, хотя за консультации с него требовали огромные суммы, впрочем, только за сбывшиеся прогнозы. Прогнозы, однако, регулярно сбывались, средства клиентов пошли потоком, и Бэрридж ни разу не пожалел о потраченных деньгах. Фил, впрочем, не был уверен, что прогнозы выдает сам Салливан, и уж тем паче не имел никакого понятия, как они составляются. Процесс получения информации, по его словам, выглядел следующим образом: он составлял перечень интересующих его вопросов, пересылал их в электронном виде на почтовый ящик Салливана, а на следующий день получал ответ на них тем же путем. В ответе обычно содержался предполагаемый курс ценных бумаг на интересующий Салливана момент времени, чаще с указанием вероятности достижения бумагами именно такого курса, но изредка и с четким указанием, что курс такой установится при любых обстоятельствах. Подобные прогнозы на памяти Фила сбывались всегда и оплачивались дороже. В остальных же случаях на основе полученной информации Фил Бэрридж сам разрабатывал наиболее наиболее выгодную стратегию биржевой игры. В случае если консультант ожидал внезапное резкое изменение курса какой-либо ценной бумаги, он связывался с Филом по собственной инициативе. Все детали в таких случаях обговаривались по телефону. Как раз эти телефонные переговоры заставляли Фила сомневаться, что именно Салливан — автор прогнозов: голос телефонного собеседника был достаточно юн и никак не мог принадлежать в общем-то знакомому ему Роберту Салливану.

Как бы то ни было, все опять уперлось в отставного бостонского профессора. Только Роберт Салливан мог прояснить происхождение прогнозов и рассекретить имя юного собеседника Бэрриджа. Профессор же ничего объяснять не желал, а самым настырным даже грозил судом за вторжение в его частную жизнь. Расследование это, впрочем, не остановило. Журналисты добрались до данных иммигрантской службы и установили, что Роберт действительно ввез на территорию США недавно обретенную им в России жену (кстати сказать, американскую гражданку!) вместе с ее двенадцатилетним сыном Стивом, появившемся на свет, судя по всему, все в той же России. Зачем американской гражданке потребовалось рожать сына на территории другого государства — загадка, о биологическом отце Стива не было вообще никаких сведений, словно мальчика ей ветром навеяло, единственное, что не подлежало сомнению — Элизабет Салливан давно состояла все в той же Антропоцентристской неогностической церкви, что и ее новоиспеченный супруг. Родственники Элизабет потеряли с ней всякую связь с тех самых пор, как она уехала в Россию, они вспоминали только, что некогда она была одержима желанием произвести на свет Сына Божия, на почве чего они, убежденные христиане, тогда с ней и рассорились. Ни образование Элизабет, ни ее прежние наклонности и связи не позволяли всерьез рассматривать ее в качестве того самого гениального финансового прогнозиста.

Оставался несовершенолетний Стив Салливан, ребенок неизвестного отца. Фил Бэрридж утверждает, что разговаривал по телефону с каким-то юнцом, — так не Стив ли был его собеседником. Вот бы записать голос мальчика и дать его на опознание Бэрриджу! Но… в Фэрхейвене никто не знает голоса Стива и даже никогда не видел его самого! Расследование уперлось в неприступные ворота салливановского особняка.

Слухи по городку, однако, поползли. Заговорили, что в доме Салливанов обретается таинственный ясновидец, с легкостью предсказывающий все перипетии с ценными бумагами. Суммы, которые нью-йоркский брокер Бэрридж выплачивает за эти прогнозы, были уже обнародованы. Никто из местных жителей не мог бы предложить Салливанам за столь ценную информацию ничего и близко подобного, и потому конкурировать с Бэрриджем никто здесь не собирался. Но, может быть, этому ясновидцу доступна и другая информация, которую невозможно получить никаким другим путем? Может быть, если очень хорошо попросить, он не откажет страждущим? Многих останавливала религиозная принадлежность Салливанов, но не все ведь в Фэрхейвене были упертыми христианами. К Роберту и Элизабет на улицах стали обращаться с робкими просьбами о содействии, они поначалу отнекивались, но не настолько уверенно, чтобы рассеять слухи о существовании ясновидца.

Прорыв совершился, когда к Роберту обратилась женщина, у которой два года назад без вести пропал сын. Всеамериканский розыск до сих пор ничего не дал. Теперь она готова была встать на колени перед Робертом, готова была отдать все свои накопления только за то, чтобы узнать, жив ли ее мальчик и где находится. В качестве последнего аргумента она выразила готовность отречься от своей веры и перейти в Антропоцентристскую церковь. Роберт не устоял. Но пообещал женщине представить ее тому, кто сможет ответить ей на ее вопросы.

В назначенный час ворота особняка распахнулись перед несчастной матерью. Роберт Салливан провел ее за руку по анфиладе комнат особняка и завел во внутреннее помещение, видимо, бывшую кладовку, куда не поступал солнечный свет и не доносились звуки с улицы. Войдя в комнату, женщина увидела в центре ее тумбу, на которой сидел в позе лотоса мальчик лет двенадцати, одетый в одежду свободного покроя из легкой серебристой ткани. Голову подростка венчал экзотический головной убор. Нечто похожее когда-то носили египетские фараоны. Мальчик сидел абсолютно неподвижно, словно каменная статуя, его остановившийся взор был уперт в стену. На приход посетителей он никак не отреагировал.

- Это ваш сын? — спросила женщина у Роберта.

- Тише, — прошипел он в ответ, — не видите, он медитирует. Это Стив, он сын моей жены.

- А куда он смотрит? — тоже понизила голос женщина. — Он замер, прямо как изваяние…

- Он сейчас скачивает информацию из сфер, нам с вами недоступных, — шепотом пояснил Роберт. — Когда очередной сеанс окончится, вы сможете задать ему вопрос. Фотография мальчика у вас с собой?

- Да, конечно, — произнесла женщина и дрожащими пальцами стала рыться в сумочке, отыскивая фотографию своего ненаглядного Тимми.

Ожидание длилось долго, не менее получаса. Наконец, мальчик на тумбе пошевелился и скосил глаза на вошедших.

- Стиви, — произнес Роберт, выступая вперед, — вот у этой женщины очень давно пропал сын. Чтобы найти его, она готова даже перейти в нашу веру. Ты можешь ей помочь?

Мальчик утвердительно качнул головой. Женщина на подгибающихся от волнения ногах сделала к нему два шага и протянула фотографию сына:

- Вот он, мой Тимми… Я хочу только узнать, что с ним. Жив ли он и где сейчас находится… А если его больше нет на этом свете, то где мне искать его могилку.

Подросток взял фотографию, несколько секунд вглядывался в нее, затем вернул женщине, принял прежнюю позу и снова погрузился в транс. Пока он медитировал, женщина шепотом спросила Роберта:

- А кто его отец, если не вы?

- Сие нам неведомо, — отрицательно покачал головой тот, — но он оттуда, — при этих словах Роберт указал пальцем на потолок.

Глаза у женщины расширились, рот раскрылся, она сама теперь замерла в нелепой позе. Придти в себя ее заставил только подросток, вышедший из сеанса медитации.

- Да, он жив! — произнес Стив, вперив прямо в женщину свои немигающие глаза. А где он сейчас пребывает, я покажу. Дайте карту!

Роберт услужливо подал ему лежащий на столе в углу атлас Соединенных Штатов. Мальчик полистал его, наконец, его палец уперся в какую-то точку на карте штата Луизиана.

- Ищите его здесь. Запомните, теперь его зовут Дэнни.

Женщина благодарно закивала и стала пятиться к выходу.

Маленького Тимоти, два года назад похищенного, усыновленного по подложным документам и переименованного его новыми родителями в Дэниела, действительно отыскали в указанном Стивом населенном пункте. Стоило счастливой матери воссоединиться с вновь обретенным сыном, как молва о божественном всезнающем ребенке пошла гулять по всему Фэрхейвену и за его пределами. Мать Тимми, перешедшая в Антропоцентристскую церковь и ставшая ярой проповедницей нового культа, немало этому способствовала. К особняку Салливанов потянулись толпы страждущих.

Роберт Салливан здраво рассудил, что от паломников теперь все равно избавиться не удастся. Значит, остается воспользоваться нахлынувшей славой Стива на благо церкви и своей семьи. Журналистов в дом Салливанов теперь все равно не допускали, но сейчас их гнали взашей сами жители города, уверовавшие в божественную сущность Стива. Просителей Салливаны принимали каждый день, отводя на это часа два-три. С адептов Антропоцентристской церкви за оказанные услуги плату взимали весьма умеренную, некоторых Роберт вообще освобождал от оплаты, остальным приходилось раскошеливаться на весьма значительные суммы. Информация о состоянии фондового рынка по-прежнему предоставлялась исключительно Бэрриджу. Банковские счета Роберта и Элизабет росли с комической скоростью, к декабрю там находилось больше миллиарда долларов. Сам источник семейного благосостояния ничего себе не требовал, кроме еды и одежды. Даже книги его больше не интересовали: всю потребную ему информацию он теперь добывал самостоятельно и не знал большей радости, чем постоянное пребывание в контакте с информационными сферами Вселенной. Всезнание позволяло ему ощущать себя владыкой судеб.

Глава 5. Карпатский изгой

Когда тебе двенадцать лет, самые радикальные перемены в твоей жизни ты поначалу готов воспринимать с оптимизмом. Сперва тебе объявляют, что вскоре тебе придется расстаться с друзьями, с которыми ты прожил всю свою пока недолгую жизнь. Потом тебе как снег на голову сваливается отчим, которого ты до того ни разу в жизни не видел, а знаешь о нем только то, что он тоже украинец по национальности, как ты и твоя мать, и принадлежит к той же Антропоцентристской церкви. Затем ты узнаешь, что должен срочно ехать с этим самым отчимом в его родное село Пробойновка и по крайней мере ближайшую пару лет не казать оттуда носа, якобы, для твоей же безопасности. Наконец, в соответствии с пожеланиями отчима, тебе меняют отчество и фамилию, и вот ты уже не Корней Сатанаилович Гриценко, а Корней Петрович Костюк. У любого взрослого от таких новостей голова кругом пойдет и, чего доброго, нервное расстройство случится, но у тебя, к счастью, пока еще здоровая подростковая психика, и подобные перемены ты умеешь воспринимать не как неприятности, а как новые открывающиеся перед тобой возможности.

Да, придется на время расстаться с кесаревскими друзьями, но ведь не навсегда же, в конце-то концов! К тому же там, в Пробойновке, ты наверняка сумеешь найти новых приятелей. Да, кому-то повезло переехать в Москву или в Питер, а тебя загоняют в какое-то отдаленное село, но ведь это село находится на той самой Украине, которую ты благодаря рассказам матери всегда считал своей родиной, хотя никогда там не был, если не считать недавней поездки в Крым. К тому же, говорят, там будут горы, да еще повыше тех Крымских, которые так тебе понравились и за успехи в покорении которых приятели всю обратную дорогу дразнили тебя горным козлом! Ты уже предвкушаешь, что в походах по Карпатам ничуть не уступишь местным ребятам, которые, собственно, в этих самых горах и родились, а значит обязательно завоюешь среди них солидный авторитет. Последние дни перед отъездом ты даже старательно упражняешься в украинском, чем раньше обычно пренебрегал, поскольку во всем Кесареве на этом языке только с матерью и можно было общаться, ну, еще с полиглотом Марио, который вообще с такой легкостью осваивает чужие языки, что вскоре начинает разговаривать на них чуть ли не лучше тех, кто его им, собственно, и обучал. Короче, ты вовсю готовишься к новой жизни и намерен принять ее всей душой.

До нового места жительства семейству Корнея пришлось ехать на поезде с двумя пересадками, а потом еще долго трястись от станции Коломыя в кузове грузовика, поскольку не было никакой другой возможности доставить вещи в это захолустье. Родное село Петра Костюка находилось в Карпатах у самого подножья горного хребта под названием Горы Гринявы. Где-то поблизости располагался Карпатский заповедник, но чтобы до него добраться, надо было преодолеть этот самый горный хребет и переправиться через реку Черный Черемош. Сюда никогда не забредали туристы, здесь никому и в голову не приходило открыть горный курорт, как в не таких уж далеких Ворохтах, Кременцах, Яремче и Ясинях. Здешняя местность издавна имела славу бунташной, ближайший городок Верховина еще в XVIII веке прославился как главная база отрядов опришков — беглых крепостных крестьян, успешно воевавших с панами под началом легендарного Олексы Довбуша. Впоследствии местное население с переменным успехом сражалось и с поляками, и с немцами, и с Советской властью, с последней, пожалуй, даже наиболее упорно. Как только повеяли ветры перестройки, коренные жители Прикарпатья легко и непринужденно избавились и от чуждых им советских учреждений, и от навязанной им православной религии, вернувшись к привычному униатству. Петра Костюка, променявшего религию отцов даже не на православие, а на какой-то непонятный неогностицизм, в селе давно считали больным на голову. Прекрасным подтверждением этого диагноза в глазах селян стало то, что этим летом он внезапно умотал из села куда-то в Россию, и даже не на заработки, что было бы привычней, а ради женитьбы на какой-то фифе, каковую он теперь и привез в село вместе с ее уже большим и, как оказалось, внебрачным сыном. Новоселы немедленно стали объектом насмешек и плохо скрываемого презрения.

Уже по первым впечатлениям, Пробойновка показалась Корнею страшным захолустьем, даже по сравнению с его родным Кесаревом. Бедное небольшое село, затертое в горной долине, обшарпанные, давно не ремонтированные домишки с удобствами во дворе, из всех благ цивилизации — только электричество. По правде говоря, мальчик ожидал от своего нового места жительства того лоска, который присущ горным селениям в Крыму, увы, здесь не рассчитывали привлечь на постой туристов и потому привычно не обращали внимания на убогость своего быта. Хата Костюка ничем не отличалась от прочих. Выделенная Корнею комнатушка оказалась так тесна, что он сразу пожалел о том ладном коттедже, в котором они с мамой проживали в Кесареве.

Вторым потрясением для Корнея стало знакомство с местной ребятней. Внезапно обнаружилось, что его украинский язык, знанием которого он так гордился, очень непохож на местный говор. В конце концов, его мать Олеся была родом с Полтавщины, где всегда было сильно влияние России, карпатские же гуцулы многие века жили под Польшей, что не могло не отразиться на языке. При этом они именно себя считали истинными украинцами, хранителями национальной идеи. Дети во всем копировали взрослых. Сверстники Корнея откровенно передразнивали его выговор и лексику, сплошь и рядом отказывались ему отвечать, когда он к ним обращался, в отчаянии он перешел на русский язык, но от этого стало только хуже. Пробойновские дети русским языком либо вообще не владели, либо старательно делали вид, что его не знают. Корнея же теперь дразнили уже не восточником, а москалем, помимо его говора предметом насмешек стал высокий колпак, в котором он ходил по селу и никогда не снимал его на людях. Некоторые особо ретивые хлопцы даже попытались было разобраться с ним физически, к их несчастью, они ничего не знали о выдающихся бойцовских качествах Корнея. Несколько жарких стычек, в которых помимо ног и кулаков в ход пошли рога, и самые отмороженные забияки Пробойновки стали обходить новичка десятой дорогой, увы, друзей это Корнею не прибавило. С этих пор он всегда бродил по селу один — все сверстники при встрече с ним попросту от него отшатывались. Для веселого и компанейского Корнея это было хуже побоев — он увял, из глаз его исчез задорный блеск, по ночам мальчик теперь часто плакал в подушку.

Что люди! С некоторых пор Корней стал замечать, что даже местные собаки его боятся! При его появлении они отбегали подальше, поджав хвосты, и если и позволяли себе его облаивать, то только с почтительного расстояния и при возможности удрать, как только он к ним направится. Странно, но у кесаревских псов Корней не замечал к себе такой неприязни! У тех, правда, было свое пугало, Петр, на него они даже лаять не осмеливались, но так то Петр, он и любого человека мог вогнать в страх одним своим видом. «То ли это я совсем страшный стал, то ли здесь даже собаки москалей боятся!» — с горькой иронией думал порой мальчик, шагая по разом опустевшей улице.

Но самым плохим было даже не это. Куда бы ни шел Корней, всюду он ощущал потоки некой темной, давящей энергии. Не то чтобы они как-то мешали ему жить (Корней интуитивно чувствовал, что лично ему они никакого вреда принести не могут), но они несли какую-то непонятную опасность для людей, они вообще были несовместимы с понятием комфортной среды обитания. Корней стал вспоминать, случались ли у него прежде подобные ощущения. В Кесареве и его окрестностях, это он точно помнил, не было и намека ни на что подобное! В Бежецке… да, что-то подобное встречалось, но очень слабо выраженное и локализованное. Сделаешь шаг, словно перейдя незаметную глазу черту, и все, нет никакого темного излучения. Вот разве что в том месте на дороге, где с ними случилась авария… Там да, было какое-то аномальное опасное пятно. В Крыму эта таинственная темная энергия тоже присутствовала, но не на суше. Там она шла из глубин моря, Корней особенно явственно ощутил ее, когда нырял в море под Севастополем. Именно поэтому самым опасным местом в той же Алупке был пляж. Не под влиянием ли этой энергии Петр тогда так взъелся на того мальца, а они все приняли участие в травле? Даже сейчас вспоминать стыдно… Если бы не Боря… ох, что бы они натворили… А вот в Крымских горах ничего подобного не было! Корней отлично помнил, что он чувствовал, забираясь на Крестовую гору. Чем выше, тем меньше становилось влияние той энергии, на самой вершине ее не ощущалось вообще. Крымские горы были оплотом стабильности против разрушительной энергии моря. Здесь никакого моря нет и в помине, а потоки темной энергии еще интенсивнее, чем были там. И исходят они здесь как раз от гор, точнее, из толщи земной тверди под этими горами. Именно там расположен гигантский очаг, испускающий эту энергию. Энергию, гибельную для всего живого…

Почему же здесь тогда живут люди? Здесь же нельзя, просто нельзя жить! Им надо бежать отсюда, спасаться, искать более безопасные для жизни места! Неужели они совсем не чувствуют того, что так явственно ощущает он? Похоже, действительно не ощущают… Он один здесь такой, плод непорочного зачатия, сын неизвестного никому отца, очень может быть, как раз таки и связанного каким-то образом с этой самой темной энергией. Что же ему делать? Как заставить людей прочувствовать опасность, если он и сам не понимает, в чем же она, собственно, состоит? Он ведь не Стив, в конце концов, чтобы предугадывать будущее… Да если он вдруг и выяснит, что им всем угрожает, кто ему здесь поверит-то? Ему, чужаку и изгою? От таких мыслей Корней постоянно пребывал в подавленном состоянии, не зная, что ему предпринять.

Он попытался сунуться со своими сомнениями к матери и отчиму, они вежливо его выслушали, но ничего предпринимать не стали. Какая-то темная энергия, какая-то непонятная угроза… Откуда она в этом тихом уголке, где люди проживают уже многие века? Может, у мальчика просто невроз развился из-за стрессовых переживаний? Видно же, что местная ребятня не принимает его в свою компанию, даже на уроках в пробойновской сельской школе ему приходится одному сидеть за партой. Ладно, время все сглаживает, может еще с кем и подружится, а нет, так не вечно же ему здесь пребывать, а ближайшую пару лет уж как-нибудь, да проживет.

Не дождавшись помощи от близких людей, Корней стал думать, с кем еще можно поделиться своими страхами. Когда их спешно развозили из Кесарева по разным местам, им даже не дали возможности обменяться новыми адресами. Один адрес, впрочем, Корнею все же выдали на всякий случай, но запретили писать по нему без крайней необходимости. Это был адрес московской квартиры Тверинцева. Неизвестно, что понимал под крайней необходимостью сам Николай Игнатьевич, но Корней решил, что именно она для него сейчас и настала. Почта в Пробойновке работала отвратительно, но все же работала, ее вынужденно пользовались, поскольку более современных средств связи здесь не видали вообще. Карманные деньги Корнею выдавали скупо, отправка писем за границу стоила недешево, но наскрести на конверт с марками все же было можно. Вот только поймет ли Тверинцев, что именно страшит Корнея? Он ведь тоже обычный человек, он не ощущает никакой темной энергии. Какими словами Корнею описать свои чувства, чтобы Николай Игнатьевич понял, насколько это серьезно? Вдруг он тоже решит, что Корней от одиночества попросту начинает сходить с ума? Мальчик мучился, переживал, несколько раз переписывал свое послание, но наконец все же решился его отправить. Если не поймет Тверинцев, то, может быть, поймет верный друг Влад. Он ведь тоже, как Корней, неизвестно от кого зачатый. Вдруг и он ощущает эту самую темную энергию? А если даже и нет, так что с того. В конце концов, они столько лет прожили вместе в Кесареве и всегда прекрасно друг друга понимали!

Глава 6. Вундеркинды музыки и танца

Этого дня Толик ждал как никакого другого. Еще там, в Кесареве, когда он, до одури назанимавшись за любимым роялем, заваливался спать, ему снилось, как он входит в это здание, как его встречает один из знаменитых учителей, преподающих здесь по классу фортепьяно, как он, Толик, демонстрирует свое искусство… Дальше события развивались по-разному, в зависимости от толькиного настроения. Либо он блестяще все исполнял и поступал в эту школу, либо с треском проваливался, и его тогда с позором прогоняли. Но все равно он потом в своих снах снова и снова возвращался сюда… В Центральную музыкальную школу. И вот, наконец, его самые сладкие мечты начинают воплощаться в реальность. Отчего же тогда так дрожат коленки?

Банкир Олег Акимов не позабыл своих обещаний ввести новообретенных детей в мир большого искусства. Анатолий и Дэви Акимовы обязаны стать звездами, соответственно, в музыке и танце, иначе просто быть не может, ведь таких уникумов мир еще не знал! Пробивной энергии новоявленного папаши могли бы позавидовать и продюсеры эстрадных кумиров, вот жаль только, что в сфере высокого искусства, а именно туда он прочил Толика и Дэви, нахрапистых родителей, вовсю рекламирующих таланты своих чад, не очень-то жалуют. Олегу Васильевичу потребовались огромные усилия, чтобы его, наконец, свели с одним видным московским музыкальным педагогом, который согласился бы хотя бы прослушать двенадцатилетнего мальчика, никогда не посещавшего музыкальной школы.

- Двенадцать лет, говорите? — лицо пожилого музыканта выражало максимальный скепсис, на какой он только был способен. — И учился, говорите, по самоучителю… Извините, Олег Васильевич, не хочу вас огорчать, но обычно дети начинают серьезно заниматься музыкой гораздо раньше. Вы слышали о таком пианисте Кисине? Так вот, в этом возрасте он уже давал сольные концерты, его весь мир знал! Конечно, ваш мальчик еще может стать профессиональным музыкантом, если у него есть к тому способности, но больших высот в искусстве ему, увы, уже не достичь… Отдайте его лучше в какую-нибудь районную музыкальную школу. Общую музыкальную культуру ему там привьют, технику как-нибудь поставят… Ну а если он, паче чаяния, вдруг продемонстрирует выдающиеся успехи, мы всегда его найдем.

- Но вы даже не видели мальчика! — возмутился Акимов. — Я, конечно, не музыковед, но на концертах в консерватории бывал не раз, юных пианистов тоже слушать доводилось, уверяю вас, никого из них и близко нельзя поставить с моим Толиком! Я понимаю, у вас наверняка много дел, ваше время дорого стоит, но я готов компенсировать вам все возможные убытки, только окажите любезность — прослушайте Толика!

Музыкант покачал головой. В затее этой он по-прежнему видел мало смысла, разве что удовлетворить амбиции папаши, внезапно, после двенадцатилетнего перерыва, встретившегося со своим внебрачным сыном и им очарованного. А впрочем, спонсоры на дороге не валяются, не на все нужды школы хватает денег из казны, а этот Акимов, кажется, далеко не беден… Ладно, ради такого дела часок можно и потратить.

- Хорошо, приводите своего мальчика, — наконец, произнес музыкант. — Через неделю у меня будет немного свободного времени. Посмотрим, действительно ли ваш Толик настолько талантлив.

Должным образом экипироваться для похода в ЦМШ оказалось тоже непросто. Олег через каких-то знакомых узнал телефон портного, шьющего фраки для музыкантов. Тот готов был принять заказ, но когда услышал, что требуется концертный фрак с четырьмя рукавами, посчитал, что над ним издеваются. Олегу стоило больших усилий разубедить его в этом. Все разъяснилось только на примерке. Портной долго ходил вокруг четверорукого чуда природы, цокал в восхищении языком, но в итоге запросил двойную цену, поскольку «для вашего мальчика потребуется индивидуально рассчитывать все детали покроя». Как бы то ни было, фрак был пошит и сидел на Толике как влитой. Жаль только, что его владелец сейчас так нервничал, что выглядел отнюдь не на пять баллов… Хорошо если на троечку.

Встреча у них была назначена вечером по завершении уроков в одном из учебных классов, где стоял концертный рояль. Музыкант, увидев испуганного пацана во фраке, невольно улыбнулся, но только на мгновение — затем глаза его округлились, а нижняя челюсть отпала: он обнаружил, что у паренька четыре руки! С трудом выйдя из ступора, он подвел загадку природы к инструменту и, стараясь смотреть в сторону, чтобы не смущать и без того мандражирующего мальчика, произнес:

- Что вы нам сыграете, молодой человек? Ноты у вас с собой?

Ноты Акимовы, конечно, захватили. Олег Васильевич тут же извлек их из своего кейса. Толик уселся за рояль и только тут почувствовал себя в своей стихии. К своему главному в жизни экзамену он подготовил две сонаты Шопена, отрывок из концерта Моцарта для фортепьяно с оркестром, «Хорошо темперированный клавир» Баха, а в качестве изюминки — «Памяти великого художника», фортепьянное трио, написанное Чайковским. Жаль, конечно, что трио, а не дуэт, но партии двух фортепьяно Толик с успехом научился исполнять на одном инструменте.

Как только мальчик начал играть, музыкант утратил весь свой скепсис и дальше слушал, не отрываясь. Взгляд его был прикован к рукам мальчика. «Невозможно поверить, что это самоучка… А как слаженно действуют руки — многие мои ученики с двумя-то руками не в состоянии так справиться, как этот парень справляется с четырьмя! Но техника игры у него, конечно, очень самобытная… Трудно будет переучивать, да и жаль ломать, но придется. Хотя…» Такие мысли бродили в голове преподавателя, пока Толик, весь погруженный в игру, извлекал звуки из рояля.

Доиграв последние ноты, Толик вопросительно глянул на музыканта. Тот тоже молчал, стараясь подобрать нужные слова. Наконец, он заговорил, обращаясь к Олегу:

- Да, признаться, вы меня поразили… Беру обратно все свои слова относительно перспектив вашего мальчика. Он, без сомнения, станет прекрасным пианистом, но… только одним из. Талант у него, похоже, выдающийся, техника игры отличная, но уж слишком своеобразная. Если его переучивать, он многое потеряет, да и не умеют наши преподаватели ставить игру в четыре руки… как-то пока надобности не возникало. А руки ему ставить все равно придется, без этого до самых вершин мастерства не подняться. Жаль будет, если мы в чем-то ошибемся и в итоге потеряем такой феномен… Но у меня есть другое предложение. Существует инструмент, при игре на котором двух рук категорически не хватает. Я, разумеется, имею в виду орган. Вот там ваш Толик сможет стать величайшим музыкантом всех времен, единственным в своем роде… Я понимаю, органов даже в Москве очень мало, доступ к ним непрост, но ради такого феномена я готов задействовать все свои связи! А они, поверьте, в музыкальном мире немалые… Ну как, согласны на такую замену?

Олег Васильевич кивнул на Толика:

- Пусть он решает.

- Соглашайся, малыш! — обратился музыкант теперь уже к мальчику. — Тебе когда-нибудь доводилось слышать орган? Нет? Жаль, очень жаль. Поверь мне, это что-то фантастическое, словами этого не передать. Ты прекрасно сыграл сейчас Иоганна Себастьяна Баха, мне очень понравилось, но ведь большую часть своих произведений он писал отнюдь не для фортепьяно. А именно для органа… И так, как сможешь сыграть ты, их не сыграет больше никто в мире. Поверь мне, это просто грех — зарывать в землю такой талант.

Толик беспомощно оглянулся на отца:

- Я согласен, конечно, но… но как же быть с Дэви? Мы же хотели вместе выступать с ней на концертах! А орган… на нем же на таких концертах не играют…

- А кто такая Дэви? — тихонько спросил музыкант Акимова-старшего.

- Моя дочь, — ответил тот, — они у меня с Толиком от разных матерей. Она тоже музыкально очень одарена, только талант свой реализует в другой области. Она танцует. Мне хотелось бы отдать Дэви в балетную школу.

- Простите за бестактный вопрос, а она, случаем, у вас тоже… — музыкант тайком показал на руки Толика.

- Да, у нее тоже четыре руки, — понял невысказанный вопрос Олег. — Наверное, это у меня такой сбой в генах произошел, что только четверорукие дети рождаются…

- Если они все такие талантливые, то лучше рожайте еще, — пошутил музыкант, — мировая культура будет вам очень признательна! А если серьезно, ваши намерения в отношении дочери очень похвальны, но… в балет ее вряд ли возьмут, какой бы гениальной она ни была. Понимаете, там тоже свои установившиеся стандарты, даже еще более жесткие, чем в музыкальном искусстве. Две ее лишние руки в классическом танце будут абсолютно не к месту. А знаете что? Лучше отдайте ее в школу современного танца, такие есть теперь и в Москве. Хореография там куда более свободная, любые творческие изыски только приветствуются, там талант вашей дочери сумеют раскрыть на все сто процентов. Если хотите, я подыщу вам хорошую школу.

- Буду премного благодарен, — склонил голову Акимов и обратился к сыну:

- Толик, относительно концертов ты ошибаешься, в лучших концертных залах мира обязательно стоят и органы. А вы ведь с Дэви хотите выступать именно в лучших залах, а не по клубам сельским гастролировать, разве не так? Соглашайся, а сестренку твою мы обязательно устроим в лучшую школу современного танца. Когда вы выучитесь, то сможете сами решать, где вам выступать и с какой программой.

- Ну, тогда… я согласен! — ответил Толик.

Через несколько дней участь Толика и Дэви Акимовых была решена: мальчика направили учиться к лучшему московскому преподавателю органа, а девочку отдали на обучение к хореографу — специалисту по современным и этническим танцам.

Глава 7. Искатель любовных приключений

Хотя бабье лето давно закончилось, октябрь неожиданно одарил москвичей ясной и довольно теплой погодой. Довольны ей, впрочем, были не все. Василидис откровенно изнывал в разломовском особняке. В своем родном Кесареве в такие дни он всегда бродил по лесам, охотился, а в последние два года его неизменно тянуло на большое шоссе, где у него была возможность оторваться по полной программе. Сидение в четырех стенах его никогда не привлекало. Конечно, здесь у него была возможность забавляться с Сергеем, но… за полтора месяца мальчик исчерпал все свои фантазии, а его взрослый партнер так ни разу и не решился взять инициативу на себя. Может, не позволяли усвоенные в детстве моральные нормы, а может, само напряженное существование в роли крупного бизнесмена требовало хотя бы в личной жизни побыть не ведущим, а ведомым. Сергей был доброжелателен, неизменно заботлив, все еще смотрел на Василидиса влюбленными глазами, но в его обществе мальчику уже становилось скучно, ну, не привык он так долго общаться с одним и тем же человеком!

Василидис попытался немного разнообразить свои игры вовлечением в них Петра и Алеши, но потерпел полное фиаско. Петра они почему-то абсолютно не интересовали, он вообще с некоторых пор стал смотреть на Василидиса с усмешкой, словно старший на младшего, хотя никаких поводов к тому кроме грубого превосходства в силе никогда не имел. Алеша же, которого Василидис еще с кесаревских времен привык считать слабым и зависимым, неожиданно оказался крепким орешком. Да, там, в Кесареве, он покорно следовал за Владом и Корнеем, куда ни позовут, но они, как правило, были способны сотворить только обычные мальчишеские шалости, да и то не заставляли Алешу принимать в них активное участие. Василидису же смазливая алешина мордашка навевала мысли о совсем других развлечениях, тем паче, наблюдательный мальчик подметил, что Сергей, продолжая отдавать безусловное предпочтение ему, Василидису, все чаще и чаще начинает заглядываться и на своего официального сына. А и в самом деле… Раз повезло тебе родиться на свет таким красавчиком, так не держи ты свою красоту под замком, словно хрупкий бокал, который от неловкого обращения и разбиться может, — дай и людям ей насладиться, тебя ж от этого не убудет! Увы, увы… Маленький святоша категорически отказался проводить ночь в одной комнате с Сергеем и Василидисом, пресек попытки Василидиса просто побарахтаться с ним в одной постели, немедленно краснел и отворачивался, стоило только Василидису завести с ним фривольный разговор, а когда Василидис попытался просветить Алешу относительно некоторых особенностей его физиологии, известных, в принципе, каждому нормальному мальчишке этого возраста, для чего попытался силой стянуть с Алеши трусы, тот стал так отчаянно отбиваться, словно от этого зависела, по меньшей мере, его жизнь! Василидис в итоге отступил от своих намерений, но еще больше загрустил.

Когда Сергею Павловичу пришлось отправиться в очередную длительную деловую поездку, терпеть Василидису стало невмоготу. Вечером он подошел к Петру и попросил разрешения выйти за ворота особняка, чтобы немного прогуляться по городу.

- Тебе Николай Игнатьевич зря что ли наказывал сидеть и не рыпаться? — не согласился тот. — Пойми, дурень, это же для твоей собственной пользы! Ну, выйдешь ты в незнакомый город, ну, полезешь со своими предложениями к первому встречному, так он тебя просто в милицию сдаст, и извлекать тебя оттуда будет некому. Сергей в отъезде, мать твоя сама в Москве не ориентируется и всех властей боится. Мне что ли тогда в отделение идти и силой тебя оттуда освобождать?! Так ведь шум потом поднимется на весь город! А если там еще прознают о твоих наклонностях, так тебе точно свидания с врачами не миновать! И сам попадешься, и нас с Алешкой спалишь! Нам это надо?

- А здесь взаперти сидеть нам очень надо?! — взвился Василидис. — Я об этом, что ли, мечтал, когда Сергея на шоссе отлавливал? Тверинцеву-то что, он своего Влада, небось, в лучшую школу отдал, там ребят разных прорва, а мы уже второй месяц пребываем в этом гареме и будем еще два года здесь торчать, да?!

- Эй, ты поосторожнее относительно гарема-то! — возмутился Петр. — Ты, может, в нем и пребываешь, и наши мамаши тоже, я не знаю, чем они там с Сергеем занимаются, но мы с Алешкой никакого отношения к этому делу не имеем, понял!

- Сразу видать, Петя, что ты малообразованный, ничем не интересуешься, книжек не читаешь, — осклабился Василидис. — Иначе бы ты знал, что слово «гарем» на Востоке обозначает просто часть дома, закрытую для посторонних людей. И там не только жены и наложницы могут проживать, но и их слуги, и охранники, между прочим, тоже! Вот ты нас с Алешей охраняешь, а сам и шагу за ворота ступить не можешь! Ну, если тебе так нравится, так и сиди здесь, пожалуйста. А я-то тут при чем? Я — птица вольная, в клетке проживать непривычная. Я тут давно от скуки загибаюсь, у меня, может, уже депрессия начинается, вот наложу как-нибудь на себя руки — и как ты тогда с Сергеем будешь объясняться? А с Тверинцевым?

- Васька, ты меня не провоцируй! — угрожающе произнес Петр, но про себя задумался. Черт его знает, этого Василидиса, вдруг действительно повеситься решится или какой-нибудь дрянью отравится… Он ведь действительно там, в Кесареве, круглый год по окрестным лесам шастал. Может у него и в самом деле психика такая… на месте сидеть не позволяющая? Ходи теперь за ним круглый день, следи, как бы чего не удумал. Может, пусть лучше действительно немного прошвырнется по улице, авось в себя придет. Ведь сам же он, Петр, уже покидал особняк, несмотря на запрет, когда надо было спасать Алешку от вымогателей. Такую расправу им тогда устроил, небось, до сих пор от страха трясутся, и что? Никакого шума, Алешка говорит, что никто в школе и не стал расследовать, почему один ученик, главный школьный хулиган, вдруг оказался со сломанной рукой, а двое его приятелей — все в синяках. Может, и теперь все обойдется? Все же вечер уже, да и район здесь тихий…

- Ну, Петечка, ну что тебе стоит?… — сменил тем временем интонацию Василидис. — Я выйду только на часок, пройдусь по соседним улицам — и сразу домой!

- Ладно, фиг с тобой, иди гуляй! — сломался, наконец, Петр. — Только далеко от дома не отходи, если кто приставать станет — бросай все и делай ноги, и оденься потеплее, в нормальную одежду, все же уже не лето, и мы в большом городе, а не в маленьком поселке, где тебя и так каждая собака знала!

- Фи! Потеплее… Я, между прочим, холодостойкий! — предоставленную возможность прогуляться Василидис собирался использовать по полной программе, какая уж тут нормальная одежда… — А вообще, спасибо, Петя! Век не забуду твою доброту!

Не дожидаясь ответа, Василидис усвистал в свою комнату и стал спешно собираться на прогулку. Вместо «нормальной одежды» он облачился в привезенный из Симферополя хитон, обулся в сандалии, кудри подвязал красивой лентой, задумался, не прихватить ли с собой еще и лук, но решил, что это все же слишком, после чего гордой походкой свободного человека направился к воротам особняка.

На вожделенной улице Василидис поначалу почувствовал себя несколько неуверенно. Все же он не бывал здесь ни разу, непонятно было, куда идти, где лучше искать приключений. К тому же темно уже, лишь редкие фонари светятся, да и людей чего-то почти не видно. То ли дело было на шоссе под Кесаревом, где каждый куст знаком, и ты знаешь, как выбрать и остановить нужный тебе автомобиль! Вздохнув, мальчик отправился на поиски. Судьба оказалась к нему милостива — после десяти минут хождения по темным улицам он разглядел впереди спины какой-то парочки. Парню и девице этим, на взгляд Василидиса, было лет по восемнадцать. Нехорошо мешать влюбленным, но выбирать мальчику было не из чего…

Когда Василидис подкрался поближе к прогуливающейся парочке, интуиция подсказала ему, что если они и влюблены, то любовь эта уже дышит на ладан. Эти двое не держались за руки, хотя шли плечом к плечу, девушка явно была чем-то недовольна, а парень не понимал, чего от него, собственно, хотят. Время от времени он поворачивал к подруге лицо, что-то спрашивал, та отвечала односложно или вообще не реагировала, и юноша грустно отворачивался. Василидис решил, что в такой ситуации его вмешательство отнюдь не повредит.

Игорь Грошев шел, задумчиво глядя себе под ноги. Нынешнее свидание что-то не заладилось с самого начала. Ленка отчего-то была взвинченной, отказалась от предложений пойти на вечерний киносеанс или посидеть в кафе, а на его настойчивые вопросы, нет ли у нее, случаем, каких неприятностей, вообще не стала отвечать. Они уже добрые полчаса бродили по опустевшим улицам, так и не решаясь нигде приткнуться. Домой ее, что ли, пригласить? Да нет, нельзя, мать, чего доброго, тогда опять хай подымет… От грустных мыслей Игоря отвлек звонкий голосок:

- Простите, вам не нужна моя помощь?

Игорь удивленно обернулся: перед ним стоял желтоволосый пацан лет двенадцати с удивительно нахальным выражением лица. Одет он был в странное платьице, державшееся на одном плече, и старинного вида сандалии на босу ногу. Кудряшки пацана опоясывала лента, цвет которой в тусклом свете уличных фонарей походил на голубой. Игорь зажмурил на мгновение глаза и помотал головой. Видение не исчезло.

- Чего тебе от нас надо, пацан? — хрипло произнес Игорь. Ленка тоже повернулась и застыла на месте, вперившись взглядом в мальчишку.

Мальчуган галантно улыбнулся девушке, как бы извиняясь, затем неожиданно взял Игоря за руку и повлек в сторону. Пораженный Игорь даже не стал упираться.

- Простите, вы не скажете, как вас зовут? — не отвечая на вопрос Игоря, промолвил пацан. — Игорь? Очень хорошо. А вашу подругу, если не секрет? Елена?! Ну, это просто замечательное имя! Кстати, будем знакомы, меня зовут Василидис. Я вообще-то грек, хотя и со светлыми волосами. Можно, мы будем на ты?

- Э-э-э, а ты вообще-то откуда такой взялся? — наконец, выдавил Игорь, капитулировавший уже было под напором юного собеседника. — И почему ходишь в такой дурацкой одежде?

- И ничуть она не дурацкая, — ответил пацан, — в Древней Греции все так ходили, а я, может быть, их потомок по прямой линии. К вам в Москву я приехал совсем недавно из маленького поселка… а где он находится — можно, я не буду отвечать? Игорь, я вижу, что у тебя возникли недоразумения с Леной, я знаю, как тебе помочь, только мне потребуется немного времени. Она тебя любит, не сомневайся, только хочет от тебя того, чего ты ей пока дать не умеешь. Я все тебе потом расскажу и покажу, как делать, только перед этим мне надо немного пообщаться с ней наедине. Я дам тебе знать, когда тебе можно будет подойти. Ты только не встревай раньше времени и не ревнуй ее ко мне, ладно?

- Ревновать? К такому клопу?!… Ладно, поговори с ней, раз тебе этого так хочется, а я пока здесь в сторонке похожу…

- Вот и хорошо! — обаятельно улыбнулся Василидис и ускакал к Лене. Подойдя ко все еще замершей на месте девушке, он деликатно взял ее под локоток и повел к скамейке, стоявшей у подъезда ближайшего дома. Игорь внимательно следил за ними, стоя в отдалении.

Впрочем, с такого расстояния, да еще в потемках, видно было плохо, а уж расслышать, о чем беседовали Лена и этот странный пацан, было и вовсе невозможно. Игорь помаялся в ожидании, когда его позовут, потом все же не выдержал и пошел к ним сам. Когда он приблизился и разглядел, наконец, чем они занимаются, глаза его полезли на лоб. Василидис удобно устроился на коленях Лены и целовался с ней взасос, более того, судя по тому, как оттопырилась ленина щека, он при этом еще и засунул язычок прямо к ней в рот! Одновременно юный нахал запустил Лене руки под кофту и явно гладил сейчас ее груди. Сам Игорь, несмотря на уже длительное знакомство с Леной, о таком и подумать не решался! А та, нет чтобы отвесить оплеуху малолетнему наглецу, вместо этого полностью стащила с него эту его хламиду, оставив пацана в одних трусиках, и теперь нежно оглаживала руками все тело мальчишки! Игорь уже подбирал слова, чтобы высказать все, что он думает об их поведении, когда пацан вдруг оторвался от лениных губ и уставился на Игоря своими хитрющими изумрудными глазами:

- Глупый ты, Игорь, хоть и большой. И стеснительный слишком. Столько времени с девушкой общался, а так и не научился понимать, что ей надо. Что ты на нас так смотришь, словно разорвать готов? Я же просил тебя: не ревнуй! Я все равно ее у тебя никуда не уведу, мы только поиграемся немного, правда, Лена? Вот видишь, подтверждает. Лена комплексы свои снимет, да и тебе от своих избавиться бы не мешало, вам же обоим от этого лучше станет!

- Тоже мне психотерапевт нашелся… — пробормотал Игорь, почему-то мгновенно потерявший всю свою решительность.

- Не-а! Я не психотерапевт, я, может, живое воплощение бога любви Эрота из греческой мифологии, слышал, надеюсь, о таком? Я показываю влюбленным, чего они в действительности хотят, и учу воплощать это на практике. Да ты присаживайся, присаживайся рядом и смотри, что и как я делаю, потом займешь мое место и будешь делать то же самое.

Зеленоглазый мальчуган опять повернулся к Лене и стал деловито снимать с нее кофту, затем расстегнул на ней платье. Девушка и не думала сопротивляться, напротив, активно ему помогала. В качестве последнего штриха, Василидис снял с Лены бюстгальтер и принялся целовать ей соски. Девушка закатила глаза и откинула голову, она, похоже, испытывала полный кайф от такого с ней обращения. Наблюдая за ней, Игорь глупо хлопал ресницами: Лена всегда казалась ему такой целомудренной, такой неприступной, он постоянно боялся оскорбить ее каким-нибудь развязным предложением, ан вот что, выходит, на самом деле от него ждала! Куда же он, дурак, смотрел-то все это время? И почему для понимания сей истины им с Леной потребовался этот чрезмерно раскованный пацан?

Доведя девушку до состояния, близкого к оргазму, Василидис оторвался от нее и чуть ли не силой пристроил на свое место Игоря. Не на колени к Лене, естественно, а рядом. Затем заставил заробевшего парня обнять девушку за плечи и прижаться к ней губами. Инстинкт в итоге взял свое, и уже минуту спустя Лена миловалась с Игорем, как до того с Василидисом. Отринув все сомнения, влюбленные наслаждались друг другом со всей силой юной страсти, уже не осознавая даже, что в их оргии на скамейке принимает активное участие и третье лицо. За следующие четверть часа Василидис таким макаром испробовал все, что хотел, причем с обоими партнерами, после чего оделся и направился домой в полном удовольствии и с сознанием хорошо исполненного долга.

В особняке его так и не хватились, что позволило мальчику доказать Петру свою правоту и впоследствии сделать подобные вылазки пусть и не частыми, но достаточно регулярными.

Глава 8. Римский гид

- Буэнос диас, сеньор! Гутен таг, фрау! Гуд афтенун, сэр! — и так каждый день, с перерывом на обед в какой-нибудь ближайшей забегаловке. А что делать, Антонио пока так и не смог найти себе места ни на одной кафедре генетики, хотя и подал заявления сразу в несколько университетов. За тринадцать с половиной лет, проведенных им в никому не ведомой глуши, блестящего генетика Триллини успели позабыть все его итальянские коллеги, наука за эти годы ушла вперед, и никто уже особо не верит в его квалификацию. Если бы он мог опубликовать, чем он все эти годы занимался! Мир вздрогнул бы от такой сенсации, Антонио дружно избрали бы во все научные академии мира, а здесь, в Италии, специально для него создали бы целый институт! Но нет, нельзя, надо молчать об этом, пока не подрастут плоды его великого эксперимента, пока, в частности, не вырастешь и ты сам, Марио. Мать твоя за годы вынужденного затворничества и подавно утратила всякую квалификацию, и ее теперь могут взять на работу разве что какой-нибудь посудомойкой в кафе. А значит, бегай, Марио, без устали, предлагай свои услуги иностранным туристам, их ведь всегда в Риме великое множество, и многие из них готовы заплатить приличные деньги умелому гиду, пусть даже такому малолетнему.

Этим бизнесом Марио занимается уже третий месяц и уже достиг в нем поразительных успехов. Конечно, он работает самостоятельно и без всяких разрешительных документов, да и кто бы официально разрешил работать гидом двенадцатилетнему существу неопределенного пола. Впрочем, он здесь не один такой: масса местных мальчишек всегда готовы услужить иностранцу, показать ему все римские достопримечательности, включая, естественно, сувенирные лавки, владельцы которых готовы отстегнуть гиду за каждого приведенного к ним клиента. Ради этого они даже с грехом пополам научились изъясняться на иностранных языках, впрочем, только на самых распространенных, и их лексический запас крайне скуден. Тут у Марио есть явное преимущество: он блестяще владеет уже двадцатью восемью языками, включая классическую латынь. Он в состоянии по одной брошенной реплике безошибочно распознать в толпе туристов носителя малоизвестного в здешних краях языка и подкатиться к нему с приветствием на его родном языке. Поскольку для таких путешественников в Риме частенько не находится и взрослых гидов — знатоков соответствующего языка, Марио автоматически оказывается вне конкуренции и тогда уж пользуется привалившим счастьем на полную катушку. Программа известная — провести по самым известным музеям города, если господа пожелают нанять там экскурсовода, то выступить в качестве переводчика, а нет — так провести экскурсию самому, благо, он уже много их наслушался, а цепкая юная память намертво схватывает все интересные услышанные факты и легенды. Не забыть заглянуть к Колизею, где можно разразиться длинным спичем о временах Римской империи и даже процитировать по памяти стихи Вергилия, Горация, Овидия или Петрония, естественно, на латыни. Особенно Марио любит декламировать Петрония, а точнее, его «Сатирикон». Если клиенты заинтересуются, отсюда можно осторожно вырулить и на самую выигрышную для Марио тему.

- Дамы и господа, вы, конечно, видели знаменитый фильм «Сатирикон» нашего великого режиссера Федерико Феллини? Да, вы правы, он поставлен именно по этому роману Петрония Арбитра, который я вам только что здесь цитировал. Вы, может быть, помните эпизод в фильме, когда Энколпий с приятелем похищает ребенка, который по древнеримским верованиям приносит счастье? Да, вы правы, этот ребенок — гермафродит. Видите, уже в те времена в Риме повстречаться с гермафродитом считалось настолько хорошей приметой, что их даже готовы были выкрадывать! Вам это счастье досталось за сущие гроши. Кто здесь гермафродит? Да я, конечно, вы что, до сих пор не поняли? Да-да, неверующие смогут лично в этом убедиться, только заглянем в ближайший туалет…

Неверующие в итоге все-таки убеждались. Восторгам после этого обычно не было конца, все старались дотронуться до Марио, некоторые даже ощутимо его тискали. Особо ретивых приходилось аккуратно осаживать.

- Нет, что вы, сэр, я совсем не в обиде, только разрешите напомнить вам, что мне всего двенадцать лет, а в Италии, так же как и в вашей стране, сейчас борются с педофилией… И это притом, что многие иностранцы всех итальянцев считают тайными педофилами. Между нами говоря, не зря считают… Но такова жизнь, сэр, времена «Сатирикона», к сожалению, давно прошли, и не все желания теперь можно реализовать на практике… Если честно, мне тоже очень обидно, но таковы сейчас законы…

Чего не удавалось избежать, так это поцелуев, которые влепляли ему экзальтированные дамочки. Не сказать, впрочем, что Марио это было так уж неприятно. Да и что пенять на издержки профессии… Зато заведенная публика сверх ранее оговоренной платы за экскурсию выдавала юному гиду щедрые чаевые.

Если очень повезет, то вечером можно не спешить домой, чтобы отведать поднадоевшей уже материнской готовки, а позволить себе заглянуть в приличный ресторан и насладиться настоящими кулинарными шедеврами. В одном из таких заведений, где к Марио успели уже привыкнуть и держали за постоянного клиента, ему даже удалось познакомиться с шеф-поваром. Коммуникативные способности и врожденное обаяние Марио позволили ему расположить к себе этого занятого человека, влюбленного в свою профессию. Обнаружив в странном подростке родственную душу, повар разрешил ему немного понаблюдать свою работу и даже охотно поделился с Марио некоторыми профессиональными секретами. Записная книжка Марио в ходе этого знакомства пополнилась рецептами нескольких изысканных блюд, которые юный гермафродит, конечно, и не рассчитывал когда-нибудь самостоятельно приготовить, но… пусть будут, мало ли как жизнь повернется.

Немало досаждал рэкет. Почему-то, если в твоих карманах в результате напряженной работы вдруг заведется сотня лишних евро, для некоторых наглых личностей это кажется достаточным поводом, чтобы тебя пограбить. Хуже всего были уличные мальчишки, от них, если налетят стаей, не убежишь и не отобьешься. Полиции они тоже не слишком-то боятся. С полицейскими Марио, в принципе, удавалось находить взаимопонимание, хоть те и обязаны гонять таких как он самодеятельных гидов. Просто не походил юный гермафродит на уличного ребенка, склонного к правонарушениям, беседовал с ними всегда степенно, уважительно, да и вообще как-то умел Марио расположить к себе взрослых, независимо даже от их профессии и социального положения. Жаль, с мальчишками так разговаривать бесполезно… Ладно бы это были только итальянцы, а то ведь и дети эмигрантов разбойничают почем зря! Особенно албанцы… Марио даже пришлось спешно изучить албанский, чтобы отбрехиваться от них на их родном языке, хотя в профессиональном плане от владения этим языком выгоды никакой — какие там еще туристы из нищей Албании! Иногда знание родной речи грабителей помогало, чаще нет, по окончании очередной экскурсии приходилось всегда быть настороже. Лучше прилепиться к кому-то из взрослых, да хоть к тем же туристам, и пройти вместе с ними до какого-нибудь безопасного места, например, до входа в метро. Когда ты со взрослыми, малолетняя шпана все же не осмеливается нападать. Главное, суметь оторваться от них, уехать в другой район, где никто не знает, что у тебя в кармане, а там уж можно и вечер хорошо провести и домой принести вполне приличную сумму.

Несмотря на все треволнения и незапланированные потери, заработков Марио вполне хватало на жизнь всему семейству Триллини. От обязанностей по дому главного добытчика семьи, естественно, избавили, поэтому поздно вечером у Марио была возможность заняться самообразованием. Нет, не изучением школьной программы — на школу он давно забил, с тех самых пор еще, как Антонио сумел доказать местным образовательным чиновникам, что Марио, в силу его неопределенной половой принадлежности, прямо-таки необходимо домашнее обучение, иначе, дескать, дети в школе его заклюют. На поверку выяснилось, что программы итальянских школ настолько отстают от того, что Марио проходил в поселковой кесаревской школе, что большинство предметов он запросто сумел сдать экстерном на год вперед и больше изучением их себя не утруждал. Главной его заботой было освоение все новых и новых языков. Помимо тех пятнадцати, со знанием которых он уже приехал в Рим, Марио успел уже выучить арабский, турецкий, фарси, иврит, португальский, голландский, шведский, финский, венгерский, датский, польский, албанский, сербско-хорватский и теперь приступал к давно вожделенному арамейскому (среди пребывающих в Рим туристов полно верующих католиков, они, конечно, хорошо клюют и на латынь, но какими глазами они будут смотреть на гида, говорящего на почти неизвестном никому языке, на котором, однако, по преданию разговаривал сам Христос!), а также к языку индейцев аймара, изучить который ему посоветовал сам Триллини. С последним языком была связана какая-то тайна: лингвисты выяснили, что фразу с любого земного языка можно без потерь перевести на аймара и наоборот, таким образом, этот язык мог бы служить идеальным средством коммуникации для всех народов Земли. Как появился столь функциональный язык, или его кто-то изобрел специально для этих целей, а потом просто внедрил его в племени индейцев аймара? Загадка. Марио искренне надеялся, что когда-нибудь сможет ее разгадать. Да и вообще, по мнению Марио, жизнь его обязательно должна будет вскоре повернуться к лучшему. Антонио, наконец, найдет себе работу, и тогда не надо будет каждый день ездить в центр, чтобы отлавливать там и развлекать туристов. Сам он, Марио, подрастет и сможет на все сто процентов проявить свои способности медиатора, кроме того, ему и его товарищам больше не надо будет таиться по разным уголкам Земли, у них у всех, как предсказывал Стив, проявятся их врожденные способности, и тогда они смогут открыто собраться вместе и, может быть, коллективно исполнить ту миссию по защите человечества от враждебных ему высших сил, ради каковой их всех, собственно, и произвели на свет. Марио очень надеялся, что его роль в исполнении этой миссии будет отнюдь не последней.

Глава 9. Юный артист

Павел Бояринцев приехал в Архангельск из Питера в длительную командировку. Дела на местном предприятии, предоставлявшем производственную базу для некоторых разработок его института, шли ни шатко, ни валко, даже приезд научных консультантов не слишком их ускорил. Днем Павел ругался с мастерами и местными технологами, а вечером в гостинице подыхал со скуки. Областной город со славной историей оказался небогат на развлечения, в кинотеатры он не слишком-то часто заглядывал и в Питере, к тому же здешний репертуар этих культурных заведений состоял из одних блокбастеров, что Павлу было уж совсем не по нутру. Заводить компанию с другими командированными и хлестать с ними водку в гостиничном номере ему и подавно претило. Можно было прогуляться по городу и ознакомиться с местными достопримечательностями, но туриндустрия явно обошла Архангельск стороной, и в уличных киосках даже не удалось отыскать приличную туристскую схему, где были бы помечены здешние культурные объекты. Приходилось бродить наугад в надежде натолкнуться на что-нибудь интересное.

Во время одной из таких прогулок по широкому проспекту, проходящему параллельно набережной Северной Двины, Павел неожиданно наткнулся на городской цирк. Цирковое искусство Бояринцев любил с детства, у себя дома он находил время хотя бы раз в год заглянуть на цирковое представление, хотя и странно немолодому мужику, никогда не имевшему семьи, ходить туда, куда обычно приходят только с детьми. Конечно, в Питере обычно выступают самые сильные цирковые артисты, здесь же, в глухой провинции, невелика вероятность встретить что-нибудь действительно оригинальное, но почему бы и не развеять здесь скуку хоть на один вечерок? К тому же, Павла заинтриговала свежая цирковая афиша. На афише была нарисована детская голова, объятая пламенем, а под ней крупные буквы кричали:

В реальность «огненного мальчика» Павел, конечно, не поверил, но тема аттракциона в какой-то мере перекликалась с его научными интересами — разработкой огнеупорных составов. Было бы любопытно посмотреть, что там нового изобрели в смежной сфере — в жанре цирковой иллюзии. Вряд ли этот самый «огненный мальчик» будет попросту плеваться огнем, как с древних времен делают цирковые факиры. Трюк с распылением бензина изо рта давно уже описан в литературе, и им сейчас можно заинтересовать разве что наивных детей. Может быть, здесь применяют одежду из огнеупорной ткани, какой пользуются при трюках каскадеры? Этим сейчас тоже мало кого удивишь, разве что огнеупорную ткань научились делать еще и неразличимой. Но чтобы на человеке волосы горели?! Допустим, что это парик, а под ним тогда что? Защищающий голову шлем из огнеупорного материала? В любом случае интересно было бы взглянуть на это действо поближе. Хотя билетов в кассе оставалось мало, Бояринцеву удалось купить билет в первый ряд, один из самых дорогих и потому, видимо, и остававшийся непроданным.

Большая часть номеров гастролировавшей в Архангельске цирковой труппы Павла разочаровала — у себя в Питере он видал и получше. Здешняя не избалованная зрелищами публика, впрочем, реагировала на все довольно живо, но все равно в воздухе ощущалось какое-то напряжение: все ждали, когда на арене появится гвоздь программы Эрик Каллистратов, тот самый «огненный мальчик» и — как любезно успел сообщить Павлу сосед слева — житель Архангельска, а вовсе никакой не гастролер. Перед началом аттракциона манеж старательно покрыли толстой асбестовой тканью, в одном месте поверх нее уложили еще металлические листы, вытащили огромную жаровню, в которой тут же разожгли огонь, рядом поставили несколько неразожженных пока факелов, ведро с водой, бутыль с жидкостью и еще какой-то реквизит. Наконец, шфрехшталмейстер объявил о выходе «огненного мальчика». Павел весь обратился во внимание.

На манеж вышел стройный худенький мальчик лет двенадцати на вид, босой, одетый в одни лишь плавки. Двигался мальчуган уверенно, не стесняясь скудости своего одеяния, и даже улыбался, хотя улыбка выглядела несколько вымученной. Оглядев зал и слегка наклонив голову в приветствии, тряхнув при этом своими темными кудрями, подросток подошел к жаровне и для начала сунул в нее руку. Подержав ее там секунд десять, мальчик неожиданно вынул из жаровни… раскаленный уголь и с улыбкой продемонстрировал его залу, потом растер его в ладонях. Ладони, естественно, почернели.

Павел немедленно напрягся: на руках у мальчишки явно не было никаких перчаток, если взять голой рукой раскаленный уголь — ожога не избежать, но пацан явно не испытывает боли, тогда в чем секрет? Какая-нибудь прозрачная пленка на коже, совсем не пропускающая тепло? Таковая Бояринцеву была неизвестна. Неужели новое изобретение? Эх, пощупать бы своими руками! Профессиональный интерес неудержимо влек Павла на сцену, лишь опасение, что его тогда выгонят из зала за хулиганство, удерживало его на месте.

Мальчик, тем временем, подошел в ведру с водой и вымыл в нем руки, после чего продемонстрировал восхищенному залу розовую кожицу своих ладоней без малейших следов от ожогов. Получив заслуженную порцию аплодисментов, Эрик взял в правую руку факел, зажег его от жаровни и принялся водить его горящим концом по всему своему обнаженному телу. Разгоревшееся пламя то обтекало тоненькую левую руку мальчика в районе локтя, то пальцы на ней, то голень, то парень вдруг тыкал факелом прямо себе в сосок, то подмышку, то засовывал его себе в рот, то под самый нос, глаза паренька при этом сверкали сквозь языки пламени.

Бояринцева пробрала дрожь. Допустим, парня даже покрыли каким-то неизвестным огнеупорным составом, но как же он, черт побери, дышит, когда засовывает себе факел чуть ли не в ноздри?! Павел слишком хорошо знал, сколько людей на пожарах гибнут, просто надышавшись продуктов горения — от отравления ядовитыми газами или от ожога дыхательных путей. Чтобы избежать этого, нужна специальная изолирующая маска, даже респиратор не всегда помогает, ничего подобного на пацане не наблюдалось, но вот дышит ведь, и хоть бы хны! В ноздрях у него, что ли, фильтр спрятан? Да не может такого быть, чушь какая-то лезет в голову…

Эрик, между тем, перешел к следующему номеру своей программы. Отложив факел, он стал вынимать из жаровни целые пригоршни горящих углей и раскладывать их на металлических листах, после чего устроил себе прогулку по этим самым углям. Такой трюк Павлу был известен, где-то даже проводились мировые чемпионаты по хождению по горячим углям, но вряд ли и у победителей тех чемпионатов сия процедура выходила так непринужденно, как у юного Эрика. Вдоволь находившись по углям, мальчуган окунул ступни в ведро с водой и продемонстрировал публике, что на них не осталось и намека на ожоги.

Покончив с углями, Эрик раскупорил бутылку с жидкостью, полил ей металлический лист и затем приблизил к нему горящий факел. Жидкость вспыхнула мгновенно, по сцене протянулась огненная дорожка. «Да это бензин, а то что-нибудь и похуже!» — подумал Павел. Довольный произведенным эффектом, мальчик старательно полил из бутылки свою левую руку от пальцев до локтя, затем правую и вновь взялся за факел… Левая рука подростка мгновенно оказалась охвачена пламенем, уже от нее он запалил и свою правую руку, а затем и свою роскошную шевелюру. Раскинув руки на манер креста, мальчуган замер на манеже. Сцена жутко напоминала виденные когда-то Павлом по телевидению кадры самосожжения людей и одновременно нахально им противоречила. Мальчик стоял и улыбался во весь рот, языки бешеного пламени, рвущиеся вверх с его рук и волос, словно тянули его за собой в небесную высь. Казалось, вот-вот, и мальчик воспарит вслед за ними. В этот момент Павел просто залюбовался грациозной фигуркой мальчугана. Весь зал замер, не было слышно ни малейшего шороха, только треск от сгорающих волос Эрика. Наконец, пламя утихло. Вся горючая жидкость на коже мальчика прогорела без остатка, от пышных волос на его голове остался только пепел. Но мальчуган, казалось, ничуть об этом не сожалеет. Он с улыбкой поклонился публике, ладонью смел пепел с облысевшей теперь головы и скромно встал возле жаровни, чего-то ожидая.

Тишину нарушил шпрехшталмейстер, предложивший кому-нибудь из зрителей выйти на манеж и лично убедиться, что в продемонстрированном публике аттракционе нет никакого подвоха. Услышав эти слова, Бояринцев первый рванулся на арену. Мальчик чуть вздрогнул, когда к нему буквально подбежал незнакомый мужчина, но с места не сдвинулся. Вслед за Павлом подошли еще двое: толстая женщина лет пятидесяти и молодой накачанный парень, явно не блещущий интеллектом. Эрик, несколько натужно улыбнувшись подошедшим, опять вытащил рукой из жаровни раскаленный уголек и повертел его чуть ли не перед носами у наблюдателей. Парень-качок, видимо усомнившись, что уголь действительно горячий, для проверки ткнул в него пальцем и тут же взвизгнул от боли. Пострадавшего наблюдателя служители арены увели за кулисы для оказания первой помощи. Отбросив уголек, мальчик продемонстрировал оставшимся свидетелям свои ничуть не пострадавшие розовые пальчики. Чтобы проверить версию защитной пленки, Павел ухватил пацана за руку и старательно ощупал место, только что контактировавшее с раскаленным углем. Обычная нежная детская кожа, может быть, только чуть более теплая, чем полагается. Но и эта излишняя теплота исчезала на глазах. Ни намека ни на какое-либо защитное покрытие, ни даже на покрывающую кожу мазь. Это уже не фокус. Это настоящая научная сенсация! Бояринцев послюнявил палец и потер то место на предплечье паренька, где еще совсем недавно полыхала горючая жидкость. Из под жирной копоти проступила все такая же розовая кожа. Да с любого нормального человека она бы чулком слезла после такого поджаривания! Нет, определенно, с этим пацаном стоит познакомиться поближе!

Обернувшись к публике в зале, Павел подтвердил, что все действительно было без обмана, и перед тем, как вернуться на свое место, сообщил мальчику, что он ученый, изучающий поражающее воздействие высоких температур при пожарах, и потому очень бы хотел с ним, с Эриком, побеседовать.

- Зайдите после представления в мою гримерку, — чуть потупив глаза, ответил мальчик.

Павел, конечно, не мог не воспользоваться таким приглашением. Гримерка Эрика оказалась тесной комнатенкой, из реквизита здесь присутствовало лишь несколько темных париков, один из которых мальчик немедленно нахлобучил себе на голову.

- Сам-то я не горю, но волосы у меня регулярно обгорают, — смущенно пояснил он Павлу. — Приходится на каждое представление новый парик надевать. Но это ничего, — тут же успокоил он гостя, — они потом всякий раз быстро вырастают.

- Ладно, давай знакомиться, — сказал Павел, усаживаясь на стоящий в гримерке скрипучий стул, — я Павел Владимирович Бояринцев, кандидат химических наук, сотрудник одного очень серьезного научного института в Санкт-Петербурге.

- Эрик Каллистратов, артист цирка, — в тон ему ответил юный владелец гримерки.

- Это настоящее твое имя или цирковой псевдоним? — поинтересовался Павел.

- Имя настоящее, у меня мама норвежка, а фамилию я получил от отчима.

- Ты мне вот что скажи, Эрик, — произнес Павел, — давно у тебя такая способность появилась — в огне не гореть?

- Не знаю, наверное, от рождения… — протянул мальчик.

- А что за жидкостью ты себя поливал, если не секрет?

- Не секрет. Обыкновенным бензином. Знаете, публике нравится, когда все огнем полыхает. Когда я первый раз здесь выступал, еще вместе с отчимом, он меня окатил бензином из ведра с ног до головы. Вот тогда действительно было зрелище! Публика чуть в обморок не падала! Только, — мальчик смущенно хихикнул и потупился, — на мне тогда трусы сгорели, представляете, как это стоять перед залом без ничего, хорошо еще, все тело было в копоти… Я потом отчима упросил, чтобы только руки бензином поливать, все равно эффектно получается.

- А не скажешь, Эрик, кто твой отец? — спросил Бояринцев. — А то на норвежца ты что-то непохож, вон, и парик темный носишь, или это только сценический образ, а собственные твои волосы светлые?

- Не-а, волосы у меня такого же цвета, как этот парик, — отвечал мальчик. — А отец… знаете, моего отца даже мама не знает, я у нее появился в результате непорочного зачатия, или как это биологи называют… партеногенеза, вот! И я не один такой на свет родился. Мы сперва вместе жили в одном поселке, а этим летом нас по разным местам развезли, тогда мама и замуж вышла за Каллистратова. Короче, никто наших отцов не видел, но подозревают, что они все оттуда, — Эрик показал пальцем куда-то вверх.

- С неба, значит… Если так, этим многое объясняется… А скажи-ка мне, небесное дитя, самому тебе нравится каждый день на манеже выступать?

- Да знаете, не очень, — вздохнул Эрик. — Сперва интересно было, а теперь как-то приелось все. А что делать-то? На жизнь надо зарабатывать…

- А отчим тебя что, не прокормит? Или ты не один у него?

- Один. Но знаете, он зарабатывает мало, а мама моя нигде не работает, раньше ей на мое воспитание деньги выделяли, а потом перестали, потому и разъезжаться пришлось. В Норвегии мы с мамой никому не нужны оказались, да и здесь кроме Каллистратова никто нас взять не захотел. Ну, он привез нас к себе в Архангельск и говорит мне: «Ты уже большой мальчик, можешь сам себя кормить.» А у меня к тому же способности такие… очень для цирка подходящие. Ну, он и отдал меня сюда.

- И много платят? — осведомился Павел.

- Ну, я точно не знаю, деньги-то не мне выдают, а отчиму, но прилично, наверное, — протянул Эрик. — А он уже потом мне карманные деньги выдает.

- Короче, эксплуатирует он тебя в хвост и в гриву, — подвел итог Бояринцев. — Ты хоть раз сказал ему, что это тебя тяготит, или, скажем, какой-нибудь неприятный номер исполнять отказывался?

- Если откажусь — выдерет и очень больно, — хмуро произнес Эрик, — мне вон и так недавно досталось.

- Покажи, если нетрудно, — вымолвил Павел.

Эрик повернулся к нему спиной и приспустил плавки. Ягодицы мальчика пересекали шесть параллельных багровых полос. Павел присвистнул:

- Чем это он тебя так?

- Да прутом каким-то особым, он его ротанговым, кажется, называл, — неохотно ответил мальчик. — Он этот прут специально из-за границы выписал, чтобы меня им наказывать… Жуть такая, хуже розог! Вроде всего шесть раз ударил, а задница до сих пор побаливает… А еще он иногда меня хлыстом потчует, знаете, каким наездники лошадей во время скачки подхлестывают…

- А за что он тебя, ты номер, что ли, какой завалил?

- Не-а, в этот раз за учебу попало. Ну, схватил пару по математике, с кем не бывает.

- Выходит, отчим тебе и школьной учебой досаждает, — произнес Бояринцев. — Трудновато, наверное, ее с работой в цирке совмещать?

- Да уж…

- И часто тебе, бедному, так достается?

- Ну, один-два раза в неделю обязательно, — ответил Эрик. — Да ладно, — продолжил он, видя, как нахмурился Павел, — я на отчима не очень-то в обиде, я читал, что цирковых мальчиков испокон веку так… стимулировали.

«Самого бы его так «простимулировать»!» — подумал Бояринцев.

- Ладно, Эрик, я вижу, твои нынешние занятия тебе не слишком-то по душе. Конечно, для цирка ты огромное приобретение, но я знаю еще одну работу, где, когда ты подрастешь, тебя с твоими способностями буквально с руками оторвут. Ведь ты же просто идеальный пожарный! Ни высокой температуры не боишься, ни открытого пламени, дымом можешь дышать даже без респиратора. МЧС уже сейчас стоило бы за тебя ухватиться. У меня по роду деятельности есть там связи, если им сообщить, может, какую стипендию тебе выделят, тогда тебе больше не придется каждый вечер перед публикой ломаться… Ну что, мне поговорить об этом с твоим отчимом?

- Не знаю… — опустил глаза Эрик. — Он как-то не любит ни с какими властями дела иметь… А вы долго еще в нашем городе будете?

- Ну, возможно, еще несколько недель. А тебя почему это интересует?

- Ну, я бы тогда вам город смог показать, — снова вскинул глаза мальчик. — В субботу утром у меня ни занятий, ни репетиций. Если вы тогда не работаете, мы могли бы с вами встретиться и прогуляться…

- Хорошо, — решительно произнес Павел, — договорились. Я живу в гостинице «Двина» в четырех кварталах отсюда. Подходи туда в субботу часам к девяти — покажешь свой город!

Когда в назначенный день Бояринцев ровно в девять утра вышел из дверей гостиницы, мальчик уже поджидал его у входа. Несмотря на холодную, практически уже зимнюю погоду, Эрик был одет в легкую осеннюю курточку, словно старался доказать Павлу, что не боится не только жара, но и холода. А возможно, мальчуган просто захотел одеться понаряднее. На голове у Эрика была шерстяная шапочка с помпоном, смешно подпрыгивающим при ходьбе.

- Ну что, звезда манежа, показывай свой город, как обещал! — произнес Павел.

Эрик заулыбался, закивал головой, ухватил мужчину за рукав и повлек в направлении набережной. Мальчику хотелось показать все-все: и памятник Петру Первому, и детский парк с аттракционами, и Дворец детского творчества (то бишь бывший дворец пионеров), где ему тоже довелось выступать.

- А вот там, смотрите, Соловецкое подворье, — трещал он, — то есть оно когда-то принадлежало Соловецкому монастырю. А вы бывали на Соловках? Меня отчим обещал свозить туда летом на несколько деньков, когда у него отпуск будет. А дальше у нас дворец спорта и речной вокзал, а еще дальше — памятник Ломоносову, такой, знаете, в античном стиле, Ломоносов там в тогу одет, а перед ним голый мальчик на коленях стоит, с крыльями за спиной, ангел, наверное. А еще у нас тут деревянный небоскреб есть, единственный в мире. Его какой-то бизнесмен лет тридцать назад построил. Городские власти сперва ругались, даже снести его хотели, дескать, город позорит, а потом одумались и объявили памятником деревянного зодчества. Хотите, покажу? Только он не на набережной, а в глубине.

- Ладно, веди, — согласился Бояринцев.

Они свернули с набережной на небольшую улочку. Каменные дома на ней скоро кончились, сменившись одноэтжными деревянными домишками. Павла удивило, что и мостовая, и тротуары вдоль домов были сделаны сплошь из дерева. Слова знакомой с детства песни Городницкого: «А я иду по деревянным городам, где мостовые скрипят как половицы», — на глазах обретали реальный смысл. Эрику подобный настил был уже, похоже, вполне привычен: он беззаботно скакал рядом с Павлом, не смотря под ноги и поминутно забегая вперед, чтобы заглянуть взрослому в глаза.

- А что это у вас тут все из дерева? — спросил Бояринцев. — Асфальта, что ли, не хватает?

- Нее, асфальт тут и года не протянет! — убежденно произнес Эрик. — Мы ж здесь на болоте живем. У самой реки — там твердая почва, там что угодно можно строить, а чуть подальше отступить — сплошные хляби. У нас тут все дома только на сваях строят, чтобы они в землю не осели. А дороги сплошь мостить — это вообще гиблое дело. Тут как-то главную улицу, что от памятника Петру вглубь идет, замостили бетонными плитами. Так уже через год там проехать никто не мог: одни плиты вниз опустились, а другие, наоборот, почему-то вверх выперло. Водный баланс, говорят, под той улицей нарушился. А где деревянные мостовые — там все нормально. Гниют, они, конечно, ну дак в Архангельске древесина всегда дешевой была, ее к нам своим ходом по Двине сплавляют.

Пресловутый деревянный небоскреб оказался действительно занятным сооружением: создавалось впечатление, что кто-то просто громоздил одну деревянную халупу поверх другой, очень похоже в южных морях разрастаются кораллы. Господи, чего только не взбредет в голову внезапно разбогатевшему русскому мужику! Впрочем, приближалось время обеда, и Эрику надо было идти домой. Напоследок Павел решил еще раз прощупать возможность наведения контактов с семьей мальчугана.

- Скажи, Эрик, а ты кроме Архангельска и своего родного поселка еще где-нибудь бывал? — спросил он.

- Да, нас этим летом всех в Крым вывозили, — радостно улыбнувшись, ответил тот. Похоже, эти воспоминания у мальчика остались окрашенными в самые светлые тона. — А еще мы в прошлом месяце в Мурманской области гастролировали, пересекли ее всю с севера на юг: сперва в самом Мурманске с неделю выступали, потом в Мончегорске пару представлений дали, затем в Апатитах, а закончили в Кандалакше. Мурманск тоже ничего город, не такой старинный, конечно, как Архангельск, зато дома на побережье в самые разные яркие цвета раскрашены, когда нам морскую прогулку на катере устроили, то здоровски на них смотреть с моря было. Говорят, их так специально для моряков красят. В Мончегорске скучно было — пойти некуда и вся тайга вокруг потравлена, даже смотреть противно. А больше всего мне Кандалакша понравилась — город чистенький такой, ухоженный, вокруг тайга заповедная, нас в этот соседний заповедник тоже на экскурсию водили. А еще там на берегу лабиринт из камней есть, который еще в каменном веке построили, только никто не знает для чего. И своих соплеменников я там раз встретил, ну, норвежцев то есть, знаете, как они удивились, когда я с ними по-норвежски заговорил?!

- А в Москву, предположим, тебе никогда не хотелось съездить? — осторожно начал подводить к желаемой теме Бояринцев. — Там, знаешь ли, тоже цирки имеются, и с таким номером тебя куда угодно возьмут.

- Не, мне в Москве нельзя появляться, — погрустнел Эрик. — Там и так наших ребят полно оказалось, отчим говорит, что для нашей же безопасности лучше, чтобы мы в одном месте в больших количествах не скапливались.

- Ну, а в Питер, предположим? Или там тоже ваших много?

- Да нет вроде… — Эрик почесал затылок. — Да только кто ж туда наш цирк пригласит?

- А если, скажем, я приглашу? — промолвил Павел. — Я, конечно, никогда ничьи гастроли не организовывал, но ради тебя готов стать вашим продюсером. У нас в Питере народ не бедный, и таких фантастически увлекательных номеров, как у тебя, там у нас никогда не видели, так что тебя там любой цирковой администратор с руками оторвет и платить будет не в пример больше, чем здесь в Архангельске. Можешь так и передать своему отчиму. Если он неглупый человек, то поймет свою выгоду. А мы с тобой тогда всегда сможем быть рядом.

Лицо Эрика расплылось в радостной улыбке:

- Ой, спасибо вам большое! Я передам, сегодня же и передам!

Глаза мальчика буквально лучились счастьем. Глядя на него, Павел и сам улыбнулся. Даже уходя, Эрик несколько раз оглянулся на Бояринцева, пока тот не помахал ему рукой. Мальчик немедленно ответил тем же и уже затем рванулся вдоль по улице, сходу перейдя на бег — то ли уже опаздывал, то ли просто не мог сдержать распирающей радости. Павел долго глядел ему вслед, пока яркая курточка мальчугана не скрылась за поворотом.

«Удивительный все же паренек», — думал Павел, возвращаясь к себе в гостиницу, — «такой ласковый, привязчивый, и это в двенадцать-то лет! Обычно пацаны в этом возрасте начинают за свою независимость бороться, чуть тронешь — сразу колючки выставляют, а этот, кажется, так и ищет, к чьему плечу прислониться. Жаль его. И отца у парня не было, и с отчимом не повезло. И что это, кстати, за группа ребят, появившаяся на свет в результате партеногенеза? Эксперимент, что ли, какой? И кто их содержал-то все эти годы? Одни сплошные вопросы. Эрик ответить на них не поможет, он, наивное доверчивое существо, похоже, мало что знает о своем происхождении. Вот мать его порасспрошать не мешало бы. Да и Каллистратов наверняка в это посвящен, иначе откуда его уверенность, что в Москве для мальчика может быть опасно. Ладно, если он не слишком подозрителен и не откажется от сотрудничества, вскоре у меня появится возможность осторожно все разузнать.»

Отчим Эрика предложение Бояринцева не отверг, и уже через месяц мальчик поехал на гастроли в Санкт-Петербург.

Глава 10. Случайная встреча

Новогодние праздники стали для Бориса Каледина долгожданным отдыхом от изнурительных тренировок. Уже целых три месяца у него не было ни минуты свободного времени. Утром, едва проснулся, интенсивная зарядка по методу Танеева, потом спешный завтрак, и уже пора бежать из дому, чтобы успеть на первый урок в его отрадненской школе. В вагоне метро, если удастся найти свободный уголок, спешно повторяешь то, что с трудом вызубрил вчера вечером. На уроках тоже особо не порасслабляешься: и пары хватать неохота, и надо постараться побольше запомнить из нового материала, чтобы максимально сократить время, которое придется потом потратить на подготовку домашнего задания. Едва закончились уроки — пулей летишь в маленький зальчик, арендованный Роланом Танеевым, где он часа три к ряду выжимает из тебя все соки. По окончании тренировки, измотанный донельзя, возвращаешься, наконец, к себе домой, где до ночи приходится делать уроки, по крайней мере письменные, на устные времени иногда просто не хватает. Хорошо, что школа, в которую он ходит, не элитная и лишних требований к своим ученикам не предъявляет. В выходные можно немного отдохнуть от учебы, но протяженность тренировок зато резко возрастает, так что не остается времени ни в кино сходить, ни с друзьями по городу прогуляться. Да и друзья у Бориса теперь все в Отрадном, те, кто учится с ним в одной школе, а в родном теперь палашевском дворе он и не знает никого.

Радует, впрочем, что эти месяцы не прошли для него даром. Борис раздался в плечах, его руки и ноги больше не кажутся нелепыми тонкими палочками, когда он сжимает бицепсы, на руках его выступают вполне приличные бугорки, которые уже вполне нравятся ему самому. Координация его тоже существенно улучшилась, и дерется он в последнее время вполне профессионально, даже более старшие противники из стычек с ним без ущерба для себя не выходят, тогда как самому Боре все реже приходится подсчитывать полученные в этих боях синяки. Его авторитет среди младших ребят от этого, понятно, только укрепился, они готовы ходить за ним хвостом на переменах и смотреть ему в рот. Сэнсей знает, что Борис применяет на практике полученные знания, но ничего против не имеет, хотя другим своим ученикам запрещает встревать в драки. Ясно, что из Бори готовят бойца, причем такого бойца, которому, возможно, придется применять все свои умения уже в самое ближайшее время. Отсюда и эти каждодневные тренировки, и спешка в освоении боевых искусств. Борис ничуть не протестует, но все же столь напряженный ритм жизни сильно его утомляет, уже не каждую ночь ему удается полностью избавиться от накопившейся усталости.

К счастью, Танеев понимал, что такая работа на износ не может продолжаться бесконечно долго. Пусть мальчуган демонстрирует стальную выдержку, но и сталь ломается, если ее долго подвергать нагрузкам на пределе возможного. В итоге, на новогодние каникулы Борису решили дать передышку, а в награду за самоотверженную учебу Вадим вручил ему целый ворох билетов на развлекательные мероприятия, по традиции именуемые «новогодними елками». Надо сказать, что за всю свою двенадцатилетнюю жизнь Боре ни разу не довелось участвовать в «новогодней елке». Ну, некому было их устраивать в маленьком Кесареве! Само понятие «новогодняя елка» у Бориса ассоциировалось исключительно с деревом, которое за неделю до Нового года вырубают в соседнем лесу, заносят в дом, наряжают во всякую мишуру, водят вокруг него хоровод в новогоднюю полночь, и стоит оно потом, никому не нужное, пока в двадцатых числах января хозяева не спохватываются, не снимают с него эту мишуру и не выбрасывают древесный скелет с почти осывавшимися иглами на близлежащую помойку. Водить хороводы Борису уже давно разонравилось, а чем еще можно заниматься в присутствии кучи малышни и массы взрослых людей — он плохо себе представлял.

Оказалось, впрочем, что официальные московские «елки» разительно отличаются от знакомых Боре школьных утренников и «голубых огоньков». Тут тебе и представление показывают, и не какая-то там школьная самодеятельность, в которой самое забавное — гадать, что на сей раз отчубучат этот нахал и позер Василидис или неразлучная парочка Влад с Корнеем, нет, самые настоящие театральные артисты, которых ты доселе только по телевизору и видел. Тут и подарки вручают: добрых полкило конфет в вычурной упаковке. Тут и конкурсы всякие, где можно продемонстрировать свою ловкость и выиграть какой-нибудь приз. Борис однажды так и сделал, показал, как можно попасть теннисным мячиком в маленькое кольцо. Приз, мягкую игрушку, он, впрочем, добывал не для себя, а для сопровождавшего его в тот раз Вити Николаева, которому захотелось принести что-нибудь домой в подарок младшей сестренке Леночке. Боря бы, наверное, мог все у них там повыигрывать, но благоразумно решил не привлекать к себе лишнего внимания, не для того же его так интенсивно тренировали, правда ведь?

Последним мероприятием в списке новогодних развлечений значился бал-маскарад. Вите на сей раз билета не досталось, и Борису пришлось идти одному. Необходимо было придумать какой-то костюм, желательно пооригинальнее. Боря решил пойти в костюме средневекового японского воина-ниндзя, благо и стоит недорого, и можно будет при случае продемонстрировать на публике свои недавно приобретенные умения. Боря сперва немного опасался, что на маскарад придет одна малышня, но нет, бал привлек и достаточное количество весьма солидных личностей из девятого, а то и десятого классов. Многие из парней пришли с подружками. В этой толчее и суматохе скромный Боря как-то затерялся. Танцевать ему было не с кем, да и не хотелось, на костюм его никто особого внимания не обращал и показать умение обращаться с нунчаками не просил. Борис встал у стенки и принялся разглядывать танцующих. Рожа одного из высоких парней, одетого в костюм инопланетянина, внезапно показалась ему до боли знакомой. Ну конечно же, это Влад! Вот наглец, даже гримироваться не стал! Его голубоватая кожа прекрасно гармонировала с такого же цвета вычурным комбинезоном, который, видимо, должен был изображать собой космический скафандр. Пользуясь своим не по возрасту высоким ростом, Влад танцевал с девицей года на два старше его самого и, видимо, травил ей анекдоты, поскольку та то и дело заливалась хохотом. Юный ловелас обнаглел до того, что улыбался своей пассии во весь рот, обнажая свои знаменитые клыки. Девица явно их видела, но ничуть не пугалась, принимала за дешевый прикол из Лавки ужасов, что ли? Борис подождал, пока закончится танец и галантный кавалер останется без партнерши, после чего протиснулся поближе к своему кесаревскому приятелю.

- Влад, не узнаешь?

Высокий мальчик в недоумении уставился на пацана в костюме ниндзя, стараясь по фигуре догадаться, кто бы это такой мог быть. Голос вроде знакомый… Не дождавшись ответа, Боря сорвал с себя маску и счастливо заулыбался.

- Борька??!! — Влад, не веря своим глазам, помотал головой. Черное трико плотно обтягивало грудь и плечи подошедшего паренька, подчеркивая его крепкие мышцы. Ну, не вязался этот вид с тем хиляком Борей, слабее которого из всех кесаревских парней был, пожалуй, один только Алешка да, может быть, еще Стив, который вообще из своего дома предпочитал не вылезать. Того, прежнего Борю Влад смог бы запросто уложить одним пальцем, этот же нынешний… Нет, в росте, конечно, сильно уступает, но вот на предмет побить его уже стоит призадуматься…

- Он самый! А я тебя сразу узнал, как только твою морду увидел! Все с девчонками флиртуешь, пользуешься тем, что Васьки рядом нет? А не боишься, что побьют, она же большая, у нее, небось, уже свой парень имеется?

- Не боись, не побьют! — усмехнулся Влад. — Я тут в гимназии учусь на Остоженке, может, слышал про такую? Так я там первый парень на деревне, половина тамошних девиц за меня между собой борются, чуть до драк дело не доходит! А парни… а что парни, здесь же народ сплошь интеллигентный, куда им до меня, когда я даже кесаревскую шпану в бараний рог сгибал!

- Кстати, о баранах, — перебил его Боря, — не знаешь, случаем, где теперь Корней обретается? Нам же, когда нас из поселка вывозили, даже адресами не дали обменяться.

- Это смотря кому и с кем, — хмуро произнес Влад, которому не понравилось замечание о баранах. — Тем, кому в Москве предстояло жить, действительно, не дали, чтобы друг с другом не общались, ну а всем нашим, которых по другим городам и странам развезли, дали, например, домашний адрес Николая, это я точно знаю, они нам уже письма пишут, и Корней в том числе.

- Ну, и как он там?

- Да фигово, — односложно ответил Влад, затем пояснил: — У них там оказалась жуткая дыра, хуже, чем в нашем Кесареве, из всех достижений цивилизации — только электричество да почта, к тому же все пацаны там — сплошь украинские националисты, представь, они Корнея, который по-украински не хуже чем на родном языке болтает, и то москалем прозвали! Короче, у него там ни одного друга нет. А что хуже всего, атмосфера в той местности скверная… Точнее, не атмосфера, а… как бы сказать… вот у тебя бывало такое ощущение, что идешь себе спокойно, и в каком-то месте тебе внезапно словно виски сдавливает и на душе становится погано? Не бывало?! Ну, ты счастливый человек, а вот со мной такое иногда случается… Так вот, это все семечки, минутные неприятности, а там, где теперь живет Корней, такое с ним постоянно творится. Он пишет, что ощущает присутствие там какой-то силы, враждебной всему живому, только не понимает, откуда она взялась и чем, собственно, угрожает.

- Это он тебе писал? — спросил Боря.

- Нет, отцу моему, Николаю Игнатьевичу. Но я тоже прочитал, конечно.

- Так… А что Николай Игнатьевич об этом думает? Он тебе говорил?

- Да он как-то не очень всерьез это воспринял, — совсем посмурнел Влад. — Отец говорит, что Корней, вероятно, попал там в стрессовое состояние, в результате чего у него резко возросла чувствительность к геомагнитным аномалиям. Они, конечно, вредны для здоровья, но не слишком. Дескать, Корней немного обживется там и привыкнет…

- А ты-то сам, похоже, думаешь по-другому?

- Да я уж не знаю, что и думать, — махнул рукой Влад. — Я только одно понимаю: плохо ему там!

- А другие ребята тоже вам пишут? — продолжил расспросы Борис.

- Пишут, а как же. Вон, Чень из своего Пекина пишет, что у него что-то странное начало твориться с правой рукой. Она у него теперь светится в темноте, причем разными цветами, и даже какие-то огоньки по ней бегут. Отец мой посоветовал ему носить перчатки и никому пока о свечении не говорить. Возможно, это просыпается какая-то скрытая способность Ченя, ну, как у Петра проснулась способность управлять людьми. Марио из Рима пишет, что работает теперь гидом, очень хочет к нам в Россию, но понимает, что пока не может приехать. Эрика в Архангельске приемный папаша в цирк отдал и эксплуатирует теперь его, бедного, в хвост и в гриву. Катька твоя в Питере вроде как собственный диагностический центр открыла, к ней больные теперь в очередь записываются.

- А Стив, случаем, не пишет?

- Станет он тебе писать, держи карман шире! К нашему Стивушке теперь люди сами на прием ходят, в особняк его отчима, а он сидит себе там и носа на белый свет не кажет. К тому же он теперь самый главный американский консультант по фондовому рынку, об этом даже в штатовских газетах писали… Больно нужны ему наши советы! А вот Толик, это я от отца слышал, сейчас игрой на органе занимается, а сеструха его — танцами. Они, вроде бы, даже скоро на публике выступать начнут, вот бы сходить посмотреть! А самое интересное знаешь что?

- Что? — переспросил Борис.

- Что Алешка и Васька с Петром, оказывается, тоже теперь в Москве живут! Я слышал, как отец звонил их новому опекуну, которого Васька на шоссе выловил. Этот мужик, Сергей Разломов, оказывается, очень крутой бизнесмен. Алешка у него теперь официальным сыном числится, а Васька и Петр так, подопечными. Алешка в школу ходит, а двум другим строго-настрого запретили выходить за ворота разломовского особняка. Ну, отец мой и справлялся, как там у них дела. Сперва он с этим их опекуном говорил, а потом тот для отчета Ваську к телефону подозвал. Ну, наш Василидис и стал соловьем разливаться. Дескать, сидят они с Петром в четырех стенах как паиньки, даже во двор гулять не выходят! Только однажды к Алешке в школе местная шпана прискребаться стала, деньги с него тащить, тогда Петру пришлось вечерком выйти и, в общем, навести порядок. А больше — ни-ни!

- Ты ему веришь?

Влад криво усмехнулся:

- Ты что, нашего Васеньку не знаешь? Он же с уроков — и то сбегал, чтобы по окрестным лесам шляться! Да чтобы он дома безвылазно сидел и даже не попытался удрать?! Да он через любой забор перелезет, а если по тому забору электрический ток пустить, так подкоп под него выроет! Так что гуляет Васька, гуляет! А только не зря отец хотел его с Петром под домашний арест засадить. У меня что-то нехорошие предчувствия по поводу этой парочки…

Влад на мгновение замолчал, затем вспомнил, что его удивило в Борисе, и решил сменить тему:

- А я тебя даже не признал сначала, чтой-то у тебя мышцы больно мощные стали, и когда только успел нарастить, анаболики, что ли, жрешь?

- Не-а, меня уже несколько месяцев каждый день на тренировках гоняют, — пояснил Боря. — Отец, видишь ли, задался целью из меня супермена вырастить, даже персонального тренера мне нанял, мастера восточных единоборств. Вот этот самый тренер, Ролан Танеев, и заставляет меня заниматься до седьмого пота, а спрашивает, как со своих взрослых учеников…

- А ты что?

- А что я? Приходится соответствовать… Только в эти каникулы и дали отдохнуть…

- Ладно, — покровительственно произнес Влад, — если совсем допекут, звони мне, я сейчас дам тебе свой телефон и адрес, только ты смотри, Вадиму его не показывай. Если что, я скажу отцу, он за тебя заступится. Только по всяким пустякам не звони.

- Да ладно, я что, не понимаю…

Мальчишки обменялись телефонами и адресами и разошлись, очень довольные этой встречей.

Глава 11. Помощник полиции

Восьмого февраля 2025 года в девять утра в один из нью-йоркских офисов ФБР по электронной почте поступило тревожное сообщение:

Принявший сие послание сотрудник чертыхнулся: времени до предполагаемого теракта оставалось всего ничего, а пославший письмо неизвестный шутник, судя по его электронному адресу, проживал в каком-то из маленьких городишек на юге Массачусетса. Вот и добирайся туда, проверяй, кому это вздумалось в очередной раз пошутить над доблестным Федеральным бюро расследований! В то, что это пишет раскаявшийся сообщник террористов, как-то не верилось: уже много лет Федеральное бюро не получало таких подарков. Но береженого бог бережет — любой сигнал с конкретным указанием на теракт надлежало проверять самым тщательнейшим образом, тем паче, что поименованная станция находилась на магистральной железной дороге, ведущей на Манхеттен, да еще в непосредственной близости от аэропорта Ньюарк! Группа захвата немедленно выехала, и, вот чудеса, в указанное время на указанном месте действительно была обнаружена группа из пяти сомнительных личностей с упакованной в целлофан взрывчаткой, взрывателями, и при этом — с безупречными документами, которые не вызвали бы подозрения ни у одного самого бдительного полицейского. Задержанные впали в шок от того, что их схватили на самом пороге осуществления их грандиозных планов и никак не могли понять, где прокололись и кто их мог выдать. Последний вопрос очень интересовал и фэбээровцев.

Увы, отыскать таинственного доброжелателя оказалось гораздо труднее, чем схватить выданных им террористов. В ходе дознания было установлено, что данное электронное письмо отправили из небольшого интернет-кафе в городе Фэрхейвене. С большим трудом, опросив персонал кафе и его посетителей, сотрудникам ФБР удалось выявить молодого парня, который, скорее всего, и отправил это письмо. И вот тут следствие зашло в тупик: данный молодой человек давно не выезжал за пределы своего городка, не имел никаких сомнительных контактов, позволяющих заподозрить его в связях с арестованными террористами, которые, в свою очередь, даже понятия не имели о существовании такого городка Фэрхейвена. На допросе юноша заявил, что записку с информацией о теракте ему просто-напросто подбросили у дверей того же кафе, и он как истинный патриот и гражданин просто не мог не оповестить немедленно органы о столь важной информации. Патриота поблагодарили, изъятую у него записку тщательно исследовали, но так и не смогли выяснить, кто мог ее написать. Не станешь же, в конце концов, собирать образцы почерка у всех жителей городка!

Когда традиционные методы розыска показали свою несостоятельность, некоторые продвинутые сотрудники Федерального бюро решили пойти иным путем. Фэрхейвен ничем не отличался от других маленьких городков Новой Англии, за исключением одного момента: именно здесь проживал таинственный финансовый консультант, на чьи прогнозы вот уже пять месяцев ориентировалась вся Нью-Йоркская фондовая биржа, и именно здесь вокруг него образовалась целая религиозная секта, относящая себя к Антропоцентристской неогностической церкви. За исключением членов этой секты, почитавшей его пророком, юного предсказателя никто не видел в лицо, но слухи о нем в городке ходили самые лестные. Если хотя бы небольшая часть этих слухов соответствовала действительности, резонно было предположить, что субъект, с легкостью угадывающий местонахождение любого указанного ему человека и даже сравнительно точно предугадывающий поведение непредсказуемых по идее фондовых индексов, мог каким-то образом предсказать и появление террористов.

Два уполномоченных сотрудника ФБР вышли на отца новоявленного пророка, Роберта Салливана, и прямо спросили, не его ли сын причастен к появлению письма, оказавшего Федеральному бюро столь неоценимую помощь в пресечении террористических угроз Соединенным Штатам. Судя по реакции Роберта, для него эта информация оказалась большой новостью, но, справившись с первоначальным потрясением, он предположил, что да, его сын, постоянно витающий в недоступных для простых смертных информационных сферах Вселенной, мог натолкнуться и на такую информацию и тогда, конечно же, постарался бы предотвратить готовящийся теракт.

- Нельзя ли встретиться с вашим сыном, чтобы подтвердить или опровергнуть ваши предположения? — спросил фэбээровец Салливана-старшего.

- Допустим, он это подтвердит, а что вам это даст? — вопросом на вопрос ответил тот.

- Ну, он мог бы стать свидетелем на процессе против террористов.

- Свидетелем ЧЕГО? — немедленно отозвался Роберт.

Вот этот вопрос поставил сотрудников Федерального бюро в тупик. Предполагаемый свидетель никогда не встречался и не контактировал каким бы то ни было образом с арестованными террористами, он мог бы рассказать лишь о своих догадках, бог знает каким образом у него возникших… ну, и кто рискнет использовать догадки в качестве доказательной базы чего бы то ни было?

- Достаточно того, что вы взяли этих господ с поличным, — жестко произнес Роберт Салливан, видя, что на его вопрос не могут дать ответа. — Моему сыну нечего делать ни на каких судебных процессах, он все равно не сможет там объяснить, каким образом он все это узнал.

Фэбээровцы вынуждены были согласиться с мнением Салливана-старшего, но, уходя, наменкули, что Федеральное бюро расследований будет очень благодарно, если юный Стив Салливан и дальше будет снабжать его информацией о всех ставших ему известными злоумышлениях против американского народа, и что он вполне может доводить такую информацию лично или через своего уважаемого отца по предоставленным ему контактным адресам, не прибегая впредь к помощи случайных посредников. Роберт Салливан благожелательно согласился с такой постановкой вопроса, и стороны расстались, весьма довольные друг другом.

Стив мог бы и дальше продолжать витать в своих эмпиреях, изредка снабжая ФБР необходимой им информацией и пользуясь взамен его покровительством: высшие чины организации постановили взять сверхценного информатора под негласный контроль и охранять его ото всех нежелательных контактов, — но слух о том, что юный пророк оказал неоценимую услугу правоохранительным органам, быстро разнесся по городку и окрестностям. Этот слух неожиданно вселил пока еще робкую надежду в молодого фэрхейвенского шерифа Кевина Сковилла, который уже не одну неделю мучался над раскрытием убийства. Зацепок не было никаких, и дело явно превращалось в глухой висяк. Будь Сковилл постарше и поциничнее, он бы уже постарался списать оное дело в архив и не забивать голову безнадежными размышлениями с нулевым результатом. Но, несмотря на свою далеко не сентиментальную профессию, оставаясь в глубине души идеалистом, Кевин так поступить не мог. Если есть хоть малейший шанс выявить убийцу, он должен им воспользоваться. Такой шанс мог ему дать только юный Стив Салливан, таинственный и крайне труднодоступный житель городка. Если уж он сумел помочь всей Америке, то может быть, соблаговолит направить свой взор и на местные нужды…

Решение обратиться к помощи предсказателя созрело, но вот как его осуществить на практике? В дом к Салливанам посторонних не пускали, и звезда местного шерифа вряд ли произвела бы впечатление на чрезвычайно разбогатевшее, да к тому же находящееся под покровительством ФБР семейство. Один звонок куда следует, что в особняк ломится посторонний с непонятными намерениями, и Кевина тогда самого затаскают по допросам, хоть он и считается здесь местной властью. Оставалось идти в качестве рядового просителя. Но тогда вставала проблема с оплатой. Сковилл знал, что с членов своей церкви Роберт Салливан берет недорого, но Кевин считал себя верующим католиком и менять свою веру, исходя из нужд службы, никоим образом не желал. Но тогда за услуги сына Салливан-старший, скорее всего, запросит такую сумму, что не хватит и всего имеющегося у местной полиции фонда поощрения информаторов. Попытаться апеллировать к чувству гражданского долга Роберта Салливана? Кто ж его знает, как он понимает свой гражданский долг, может, в его глазах таковой сводится исключительно к распространению среди американцев учения своей церкви? Во всяком случае, семья его существовала крайне замкнуто, ни в каких городских мероприятиях участия не принимала, да и в благотоворительности новоявленный миллиардер Роберт Салливан пока не был замечен. Новоиспеченные неогностики, с которыми смог побеседовать Кевин, считали Роберта весьма жестким бизнесменом, скептически воспринимающим христианские моральные ценности и отнюдь не склонным к альтруизму. Но делать было нечего. Сковилл решил, что если ему каким-нибудь образом удастся получить аудиенцию у юного Стива, то можно будет через голову папаши попытаться убедить мальчика бесплатно поработать на общественное благо. Не факт, что дело выгорит, кто его в конце концов знает, этого Стива, но рискнуть стоило.

Первый пункт своего плана — записаться на прием к Стиву — Кевину удалось осуществить довольно легко. К его счастью, Салливаны не брали денег за погляд, и желание шерифа посмотреть на работу пророка, прежде чем сделать дорогостоящий заказ, Роберт счел вполне правомерным. Служба в полиции располагает к цинизму, да и излишне боязливым или мистически настроенным Кевин себя никак не считал, но в тот момент, когда Салливан-старший проводил его в залу, где Стив принимал просителей, молодой шериф ощутил какую-то благоговейную дрожь. Сейчас, вот сейчас он увидит самого удивительного мальчика Америки, о котором вот уже три месяца с почтением пишет серьезная пресса и лица которого до сих пор не сумел сфотографировать самый пронырливый папарацци. Двери в комнату открылись, и Роберт жестом показал Сковиллу занять место недалеко от входа, за спинами просителей и адептов новоиспеченного пророка.

Зрелище, открывшееся глазам Кевина, поразило его для глубины души. Мальчик в какой-то серебристой хламиде и высоком головном уборе сидел, не шевелясь, в позе Будды на возвышении в центре комнаты. Лицо его было настолько неподвижно, что напоминало маску. Глаза мальчика были направлены на Кевина, но не концентрировались на нем, а как бы смотрели сквозь него, в какие-то понятные лишь их владельцу дали. Это длилось минуту, пять, десять, двадцать… Посетители смиренно ждали, пожирая пророка глазами. Наконец, Стив шевельнулся, взгляд его стал более живым. Ровным голосом, без малейших следов эмоций, подросток принялся выдавать сведения, интересующий просителей. Те вытянули шеи и старались не пропустить ни единого слова. Каждый получивший ответ на свои вопросы кланялся пророку и тихонько, стараясь не мешать другим, протискивался к выходу. Наконец, мальчик замолчал в ожидании следующей порции вопросов. Шериф понял, что настал его шанс. Воспользовавшись тем, что Салливан-старший отвлекся на беседу с кем-то из уже получивших свои ответы, и стремительно выйдя из-за спин замешкавшихся просителей, Кевин обратился к Стиву с речью столь льстивой, что и сам от себя такого не ожидал.

- Позвольте, господин пророк, от имени полиции города Фэрхейвена засвидетельствовать Вам наше почтение и выразить признательность за помощь в избавлении Америки от угрожающих ей террористов. К сожалению, не только они угрожают безопасности американцев… Я понимаю, сколь дорого ваше время, но льщу себя надеждой, что Вы не откажете помочь мне раскрыть убийство молодой женщины, совершенное недавно в нашем городе. К сожалению, все возможности полиции по определению вероятного убийцы исчерпаны, у нас нет ни единой зацепки… Вся надежда только на Вас! Пока эта тварь остается безнаказанной, никто из жителей нашего города не может считать себя в полной безопасности. Может быть, следующей его жертвой станет ваша мать… К сожалению, полиция Фэрхейвена стеснена в средствах и не в состоянии оплатить ваши труды по имеющимся расценкам, но я надеюсь, что Вы согласитесь поработать на общественное благо бесплатно. В ответ Вы, разумеется, сможете рассчитывать на любое содействие нашей организации, каковое будет в наших силах.

Мальчик на помосте глянул на Кевина заинтересованным взором, чуть заметно улыбнулся и кивнул головой:

- Давайте ваши документы.

- Вот… — Сковилл принялся лихорадочно потрошить папку с делом, которую предусмотрительно захватил с собой, — здесь все документы…

- Достаточно только фотографии убитой.

Искомая фотография была немедленно вручена, мальчик на мгновение задумался, глядя на нее, затем произнес:

- Задавайте свои вопросы.

- Меня интересует имя убийцы, мотив его преступления и его нынешнее местонахождение, — произнес Кевин.

Стив кивнул в согласии и вновь принял позу медитации, сеанс ее затянулся на сей раз минут на десять. По прошествии этого времени он выдал Сковиллу исчерпывающие ответы на все поставленные вопросы. Шериф рассыпался в благодарностях, но не забыл при этом ввернуть, что очень надеется на дальнейшее сотрудничество Стива с полицией. Мальчик, чуть поразмышляв, поощрительно кивнул, и Кевин стал пробираться к выходу, но, уже выйдя из комнаты, наткнулся на Роберта Салливана, который буквально сверлил его глазами.

- Э-э, мы с вашим сыном уже обо всем договорились, — произнес Сковилл, стараясь обойти обманутого папашу юного пророка.

- Вижу, что договорились, — сквозь зубы процедил тот. — Столько лет живу и впервые встречаю столь пронырливого шерифа… который любому журналюге сто очков вперед даст! Ладно, раз Стив согласен, можете продолжать ходить к нему со своими вопросами, но при соблюдении трех моих условий. Во-первых, приходить сюда не чаще раза в неделю, во-вторых, не занимать его драгоценное время всякой мелочью вроде украденных кошельков и тому подобного, и в-третьих, не привлекать Стива в качестве свидетеля ни на какие процессы! Я уже говорил парням из ФБР и вам повторю: он никогда не сможет объяснить суду, как образом он узнал то, что узнал. Короче, он дает вам наводку, а дальше справляйтесь собственными силами!

- Конечно-конечно, — закивал Кевин, — так и сделаем, ради сотрудничества со Стивом я согласен на все ваши условия, мистер Салливан, — и провожаемый все еще неприязненным взором Роберта, он поспешил к выходу из особняка.

Салливаны не обманули, и Сковилл получил возможность раз в неделю заявляться к ним в особняк и целый час занимать Стива своими вопросами. Серьезные преступления в маленьком Фэрхейвене совершались редко, и Кевин не мог не поделиться открывшимися перед ним возможностями со своими коллегами. Таким образом, география задаваемых Стиву вопросов все расширялась и вскоре стала охватывать всю территорию штата Массачусетс. Авторитет Сковилла в полиции резко вырос, коллеги теперь сами шли к нему на поклон со своими проблемами, ему лишь оставалось привести заданные ими вопросы в удобоваримый вид, перенести их на бумажный лист, где слева были отпечатаны пронумерованные вопросы, а справа оставлено место для ответов Стива, и идти с этим листом на очередную аудиенцию.

Во время одной из таких встреч в конце марта Сковилл задал Стиву вопрос об обстоятельствах изнасилования взрослым парнем в Бостоне одной несовершеннолетней девицы. Свидетелей при сем действе, как часто водится не было, парень своей вины не признавал, но при этом путался в показаниях, как, впрочем, и сама девица вместе с ее родителями. Дело уже пора было отдавать в суд, но ведущий его следователь сам сомневался в своих выводах и умолял Кевина донести обстоятельства дела до юного пророка и, тем самым, разрешить эти сомнения раз и навсегда.

- А не было никакого изнасилования, — спокойно произнес Стив после очередного сеанса медитации. — Эта девица Люси отдалась совершенно добровольно, к тому же этот парень Питер у нее не первый партнер.

- Положим, что так. А доказательства?

- А какие тут могут быть доказательства? Он ведь на ней одежду не рвал, следов ее сопротивления тоже ведь нету?

- Она утверждает, что он ее предварительно напоил и вообще давил, подавляя ее волю. Будь она совершеннолетней, ее слова не приняли бы так просто на веру, к тому же ее родители, которые при самом акте, естественно, не присутствовали, подтверждают все ее показания. Какие-то нестыковки в их позиции присутствовали, но они наняли очень квалифицированного адвоката, и он наверняка поможет им убрать из их показаний любой намек на противоречия. Мой поручитель не может так просто закрыть это дело. Родители Люси наверняка добьются, чтобы его передали в суд, а тот, скорей всего, им поверит.

- Значит, против их слова в суде должно быть еще чье-то слово, — раздумчиво произнес Стив. — Лучше всего — слово эксперта.

- И откуда нам взять этого самого эксперта?

- А это буду я, — просто ответил мальчик.

- Твой же отец запретим нам привлекать тебя в качестве свидетеля!

- Но не в качестве эксперта… — усмехнулся Стив.

- А какая разница? Ты же все равно не сможешь ничем подтвердить свои слова!

- Ну, это уже моя забота.

- И кто должен вызвать тебя в суд в качестве эксперта? — осведомился Кевин. — Сторона защиты?

- Я не собираюсь вовлекать в свои дела адвоката этого самого Питера, — скривил губы Стив. — Он вряд ли будет в состоянии понять, что ему предлагают. Нет, вызвать меня должна сторона обвинения, то есть ваш прокурор, чтобы объяснить, почему он отказывается от поддержания обвинения. А уж как доказать суду мою компетенцию в этом деле — это я полностью беру на себя.

- И все-таки мне кажется, что ты втягиваешься в безнадежную авантюру, — произнес Кевин.

- Не забывай, с кем имеешь дело, — ответил Стив. — Я никогда, подчеркиваю, НИКОГДА не ввязываюсь в игру, в которой могу проиграть! Если я говорю, что сумею убедить суд в своей правоте, значит, это так и будет. Ваша роль здесь будет чисто техническая — заявить меня для участия в процессе. Все остальное я сделаю сам.

Дрогнувший под его напором Сковилл, у которого было уже достаточно случаев убедиться, насколько точно Стив предсказывает будущее, пообещал ему непременно устроить его вызов на процесс.

Судебный процесс по обвинению Питера Аллмэна в изнасиловании несовершеннолетней Люси Делмор не обещал особых сенсаций и поначалу оказался вне внимания прессы. Но так было только до того момента, когда прокурор, которому надлежало поддерживать обвинение, вдруг отказался от оного, сославшись на заключение эксперта Стива Салливана. Имя юного пророка хорошо было известно и в Бостоне, хотя здесь оно не было окружено таким ореолом, как в его Фэрхейвене, и уж, во всяком случае, никто не воспринимал его здесь в качестве эксперта по половым преступлениям. Адвокат семьи Делморов Брайан Крэйг немедленно подал протест на действия прокуратуры, председательствующий на процессе судья Бенджамин Мюррей принял решение продолжать процесс, но при этом удовлетворил просьбу прокурора о допросе столь неожиданного эксперта. Слух о том, что фэрхейвенский затворник наконец-то покинул свое добровольное заточение и предстанет на глаза широкой публике, немедленно облетел весь Бостон, в результате в день допроса Стива в зале судебных заседаний даже яблоку негде было упасть.

Первое появление юного пророка на публике оказалось весьма эпатирующим: двое мускулистых адептов Антропоцентристской церкви, сцепив руки, попросту внесли его в зал, как на троне, и бережно усадили на предназначенное ему место в первом ряду. Судья Мюррей саркастически осведомился, не инвалид ли мальчик, и если да, то не проще ли ему было воспользоваться инвалидной коляской. Стив в тон ему ответил, что никак нет, он не инвалид, но у них перед зданием суда такой паршивый тротуар, что запросто можно подвернуть ногу, а он, Стив, никогда не рискует даже по мелочам, тем паче, когда есть в наличии люди, готовые его от этого риска избавить. Судья неодобрительно хмыкнул, но дальше тему развивать не стал. Вместо этого он выразил сомнение, что юный возраст Стива позволяет ему профессионально разбираться в тех вещах, в отношении которых он рискнул выступить экспертом, и что не мешало бы еще выяснить, по собственной ли воле Стив выдал свое заключение.

- Вы сомневаетесь, не подвержен ли я чужому влиянию? — спросил Стив. — Уверяю вас, в мире давно уже нет людей, способных на меня повлиять, и возраст мне здесь не помеха.

- Но по закону вы покамест считаетесь недееспособным, — возразил судья. — Если вы уже в столь юном возрасте готовы пройти процедуру эмансипации, то необходимо собрать комиссию психологов, которые определили бы уровень вашего умственного развития.

- Ваша честь, если человек возьмется определять умственный уровень шимпанзе, как вы думаете, он сможет это сделать? — ответил вопросом Стив.

- Полагаю, что сможет, — произнес Мюррей.

- Хорошо, а если наоборот?

В зале раздались смешки, судья недовольно уставился на виновника их появления:

- Извольте разъяснить, что вы имеете в виду?

- Ну, если мне известно все то, что знают ваши психологи, все их концепции, методики, тесты, традиционно задаваемые вопросы и ожидаемые на них ответы, плюс я знаю много такого, чего они не узнают никогда, то каким, интересно, образом они смогут оценить мой интеллект? Измерительная линейка, знаете ли, как минимум не должна уступать в длине измеряемому ею объекту! И если уж на то пошло, ради чего мне проходить эту самую процедуру эмансипации? Чтобы иметь потом радость лично общаться с дебилами из налоговой службы? Нет уж, это почетное право я легко готов передоверить своему отцу!

Сковилл, сидевший тут же в зале, схватился за голову. Стив словно специально делал все, чтобы настроить против себя судью. Последний, между тем, поискал, как бы поязвительнее ответить нахальному юнцу, но не нашел подходящих слов и сдался:

- Ладно, суд готов заслушать ваши показания. Присягните на Библии, что станете говорить правду, и только правду!

- Хм, с какой это стати говорить правду мне надо клясться на самой лживой книге, которую мне только доводилось читать? — риторически вопросил Стив, поднимаясь с кресла и занимая место, откуда полагалось выступать свидетелям. — Я многое мог бы сказать по этому поводу, но мы ведь не для того здесь собрались, чтобы дискутировать по поводу истинности сведений, изложенных в священных книгах каких бы то ни было религий. И каким, интересно, образом процедура присяги поможет вам оценить, правду ли я говорю? Нет, ваша честь, я так понимаю, что вам и уважаемым присяжным важно определить для себя два момента: не ангажирован ли я подсудимым и насколько точно могу описать события, при которых лично не присутствовал. Ведь так?

Судья хмуро кивнул.

- Отлично. По первому вопросу вы легко можете проверить, что я никогда не общался ни с подсудимым, ни с его родными и друзьями, ни с его адвокатом, впервые узнал о его существовании только со слов нашего городского шерифа, а вживую увидел только в этом зале, то есть уже после составления экспертного заключения. Таким образом, ни о каких моих личных чувствах к нему речи идти не может. А с другой стороны, надеюсь, ни у кого же не возникнет подозрения, что его нищая семья могла подкупить меня, при моих-то доходах!

Стив оглядел зал. В ответ на последнюю его фразу оттуда донесся одобрительный гул.

- Ну а что касается второго вопроса, то тут я подготовил доказательства, которые, надеюсь, покажутся убедительными каждому, кому с ними предназначено ознакомиться, — с этими словами Стив достал откуда-то из-за пазухи стопку запечатанных конвертов, отделил один из них, прошел к судейскому столу и вручил конверт прямо в руки Мюррею. — Ваша честь, здесь описаны некоторые события вашей личной жизни, которые не могли быть известны никому, кроме вас. У вас есть возможность оценить, насколько точно они мной описаны.

С сомнением покачав головой, судья вскрыл конверт и погрузился в чтение. По мере ознакомления с текстом лицо его все больше краснело, и к концу этой процедуры он сидел уже совершенно багровый и боялся поднять глаза на Стива.

- Успокойтесь, это все же не криминал, и к тому же никто кроме вас и меня об этом не узнает, — поощрительно произнес Стив. — Надеюсь, теперь вы убедились, что я могу узнать точные обстоятельства любого события, где бы и с кем бы оно не происходило?

Мюррей утвердительно кивнул головой и поспешно спрятал конверт в карман.

- Теперь разрешите вручить такие же конверты нашим уважаемым присяжным, — сказал Стив, — в каждом из них изложены сведения, касающиеся только его адресата.

Некоторые из присяжных отрицательно замахали руками, судья нахмурился:

- Согласно судебной процедуре, вы не имеете права вступать с присяжными в частные контакты. С любыми суждениями, касающимися процесса, они могут быть ознакомлены только в ходе судебного заседания.

- А в конвертах нет ничего, касающегося данного процесса, — улыбнулся Стив. — Там тоже исключтельно сведения частного характера. Если я не вручу эти конверты нашим уважаемым присяжным, то как, интересно, они тогда смогут оценить мои возможности получать информацию по тем вопросам, по которым я даю свое экспертное заключение? Если вы настаиваете, я могу, конечно, огласить содержимое конвертов на публике, но вряд ли тогда, ваша честь, они будут благодарны вам, что их частная жизнь стала известна широкой публике.

Видя, что Стив уже готов вскрыть первый конверт, судья капитулировал. Конверты разошлись среди присяжных, каждый из них озакомился с содержанием своего собственного. Лица их теперь выражали самую широкую гамму чувств от искреннего восхищения до неподдельного ужаса. Довольный произведенным эффектом, Стив приступил к зачтению своего экспертного заключения. Досконально описав все события, начиная со знакомства Питера с Люси и кончая обстоятельствами их сексуального контакта, дословно изложив все, что они при этом говорили, юный Салливан завершил свою речь обращением к благоговейно внимавшим ему присяжным:

- Таким образом, дамы и господа, вы сами можете убедиться, что ни о каких насильственных действиях со стороны подсудимого речи идти не может, более того, он даже не знал о несовершеннолетии своей партнерши! Таким образом, я обоснованно могу заключить, что никакого изнасилования в данном случае не было.

Родители «пострадавшей» во время речи Стива неоднократно краснели и бледнели, сама она уткнулась взором в пол, уши и щеки ее пылали.

- Все это ложь! — подал голос с места адвокат Крэйг. — Это не более чем гнусные измышления психически неустойчивого юнца, жаждущего дешевой славы! Чем он может подтвердить, что не выдумал все это, раз при встречах моей подзащитной с подсудимым никто более не присутствовал? Она, во всяком случае, излагает эти события совсем по-другому!

- А чем, интересно, может подтвердить свои слова ваша подзащитная? — ядовито осведомился Стив. — Одежда, насколько мне известно, на ней не была порвана, следов ее сопротивления тоже не нашли, криков о помощи никто не слышал.

- Она утверждает, что подсудимый чем-то опоил ее, кроме того, он психологически на нее давил, вследствие чего, а также вследствие ее неопытности в этих вопросах, она тогда неадекватно воспринимала действительность и потому поддалась ему.

- Ах, «неопытности в этих вопросах»! — широко улыбнулся Стив. — Мне не хотелось посвящать мистера и миссис Делмор в обстоятельства личной жизни их любимой дочурки, но меня вынуждают это сделать. Так вот, вынужден их разочаровать, данный партнер у их дочери отнюдь не первый, а уже третий. Просто в предыдущих случаях все ограничилось оральными ласками, вследствие чего ее девственная плева не пострадала, а в этот раз ей захотелось большего… И надо же, какой пассаж! Родители, оказывается, не разделяют взгляды своей дочки на допустимость потери девственности до брака, да еще в таком юном возрасте! Естественно, ей приходится лгать, изворачиваться, выдумывать несуществующее изнасилование, они тоже готовы на все для того, чтобы прикрыть грех родной дочурки, да и стрясти денег с ее партнера они тоже отнюдь не прочь! Для этого они нанимают дорогого адвоката, взывают к сердобольной общественности, короче, все делают для того, чтобы опорочить бедного парня, у которого как раз, кстати говоря, до их дочери ничего ни с кем и не было! Вы хотите знать обстоятельства прежних связей Люси Делмор? Я могу их вам предоставить, но не хотелось бы оглашать их на публике, ведь ее прежние партнеры, кстати, ее ровесники, тоже никак не виноваты в ее, хм, предосудительном поведении и уж никак не заслужили того, чтобы здесь полоскали их грязное белье.

Родители Люси теперь сидят с раскрытыми ртами, Крэйг порывается что-то сказать, но Стив прерывает его на полуслове:

- А с вами, Брайан, у меня будет отдельный разговор. Я, знаете ли, очень не люблю, когда меня незаслуженно оскорляют! Уважаемые присяжные уже убедились, что я много что могу порассказать об их личной жизни, вас это тоже касается. Но они получили эти сведения в запечатанных конвертах, о вас же в наказаниея готов все рассказать на публике. В частности, о том, как вы готовились к этому процессу, как обрабатывали свидетелей, сколько им заплатили за нужные показания. Вижу, вы уже раскрыли рот для возражений. Зря стараетесь. Уж не думаете ли вы, что я, при моих-то способностях, готовясь к этому процессу, не узнал досконально, о чем вы станете меня спрашивать, и не определил, что мне вам на это отвечать. Можете вызывать своих свидетелей, надеюсь, они сильно повеселят уважаемый суд, поскольку еще до их здесь появления я расскажу всем, что они будут здесь говорить и как все обстояло на самом деле.

Брайн Крэйг захлопнул рот, так и не решившись возразить на эту тираду. Публика в зале уже откровенно хохотала. Питер Аллмэн застыл на скамье подсудимых с недоуменным выражением на лице, его адвокат, которому пока еще так и не довелось сказать ни слова в защиту своего подзащитного, отвесил нижнюю челюсть, наблюдая как с его функциями здесь и без него прекрасно справился этот доселе совершенно неизвестный ему мальчуган. Предстояли еще допросы свидетелей, прения сторон, но они уже никак не могли переубедить присяжных. Исполнив свою миссию, Стив двинулся на выход. Когда он шествовал по залу, многие из присутствующих, ранее даже и не подозревавшие о существовании Антропоцентристской церкви, норовили припасть губами к его одежде.

Когда присяжные в итоге вынесли оправдательный вердикт, это уже никого не удивило. Слава Стива вышла за пределы Фэрхейвена, охватила весь Массачусетс и стала быстро распространяться по стране. Число адептов его церкви росло как снежный ком. На прием к нему теперь приходили люди их самых дальних уголков Америки, и записываться туда им приходилось за много дней. Но Стив больше не покидал пределов своего особняка, ни одного журналиста к нему так и не подпускали, ни единой его фотографии не появилось на страницах газет, только несколько карандашных зарисовок, сделанных художником в зале суда.

Глава 12. Первый конфликт с властями

Утром 14 апреля Сергей Разломов вошел в комнату мальчиков в большом раздражении. Поскольку Алеша к тому времени уже ушел в школу, здесь оставались только Петр и Василидис.

- Ну, и как это понимать?! — произнес Сергей, с трудом сдерживая злость. — Кто из вас без спросу шатается по улицам?

Мальчики недоуменно переглянулись:

- А в чем дело?

- Дело в том, что мне только что позвонила некая дама из районного органа опеки, заявила, что по их сведениям, я скрываю у себя еще одного мальчика, и поинтересовалась, почему этот мальчик нигде не стоит на учете и не ходит в школу. Так вот, кто из вас двоих прокололся?

- Во будет дело, если Ваську видели! — захихикал Петр, который давно уже не выходил за ворота особняка.

Василидис недовольно поморщился. Он был уверен, что никто его не видел, когда он в темноте прошмыгивал на улицу. К тому же, не далее как вчера, Алешка кое в чем ему признался…

- Да нет, это Лешенька наш вас под монастырь подвел. Он уже вторую неделю ходит сам не свой, не замечали?

- Вообще-то замечал, — произнес Сергей, — даже спрашивал, не заболел ли он, но он только головой отрицательно помотал и больше ничего не ответил. Сам же знаешь, небось, какой он молчаливый. Ну, не клещами же из него слова тянуть! Так какие у него проблемы?

- А проблемы у него самые серьезные — идейные! — скорчив саркастическую рожу, произнес Василидис. — Он умудрился вусмерть разругаться со своей церковной общиной, ну, знаете ту церковку, в которой он еще осенью прихожанином заделался? Он сперва у них там на клиросе пел, тогда все тамошние бабки при виде его слезы от умиления пускали, говорили, что у него ангельский голос. Да и сам он хорошо на ангелочка такого смахивает! В общем, пел он, пел, а потом принялся богословские споры устраивать. Вы же знаете его, он мальчик начитанный и не только православной литературой интересуется. Опять же, в Кесареве он много с Триллини общался, это тот мужик, который всех нас там опекал. Триллини, конечно, познакомил его с концепциями нашей Антропоцентристской церкви, Алешка все это впитал, у него, понятное дело, масса вопросов появилась, и теперь он захотел, чтобы в церкви ему эти вопросы разрешили. А кто там на них отвечать-то будет? Поп местный, что ли, у которого за плечами лишь семинария? Или те старухи, которые туда молиться ходят? Алеше раз сказали, чтобы больно не умничал, два сказали… Но он же у нас принципиальный, его хлебом не корми — дай до истины добраться! Он понял, что там ему никто в его духовных исканиях не поможет, стал самостоятельно искать ответы на все свои вопросы, короче, занялся богоискательством. Да ладно бы, коли он держал бы все это в себе, так нет же, все результаты своих изысканий он стал вываливать на головы прихожан! Ага! Проповедник такой нашелся двенадцати с половиной лет отроду! Там, в храме ихнем, хоть и темный народ, а не могли не вспомнить, кому еще в таком возрасте вздумалось взрослых поучать! Ну, понятно, они такого кощунства и не потерпели. Местный священник приказал Алешке заткнуться и впредь проповедей не устраивать, а вместо того покаяться в грехе гордыни, Алешка свое стремление доискаться до истины грехом не посчитал и каяться отказался, ну, его и отлучили от причастия и из церкви выперли! Короче, ему теперь туда путь заказан. Он, бедный, и от своих воззрений отказаться не может, и без церковных служб мается, вот и ходит, как в воду опущенный.

- Допустим, но как это связано с тем, что районные власти узнали о существовании кого-то из вас?

- А тут уже школьный психолог из алешкиной школы руку приложил. Он им там какие-то тесты задавал, ну, и заметил, что Алешка пребывает на грани нервного срыва. Ну, видишь, что человек не в себе и ни с кем общаться не хочет, так отойди, не мешай! Нет, эта сволочь стала докапываться, в чем там дело, помощь, видишь ли, захотелось ребенку оказать! Не мог же Алешка чужому человеку признаться, что его из церковной общины выгнали, это ж какой позор по его-то понятиям! А психолог этот хренов все давит, вопросы задает, дескать, может в семье нелады? Ну, Алешка и ляпнул сдуру, что его брат психологически подавляет. Потом, конечно, прикусил язычок, да только уже поздно. Этот гад психолог, видимо, стал доискиваться, что это за брат такой, который Алешу так затерроризировал, в школе никакого брата не нашел, ну и, наверное, настучал опекунам этим самым!

- Так, кое-что проясняется… — протянул Сергей. — Но мне все же интересно было бы знать, кого из вас Алеша имел в виду, когда говорил, что дома его подавляют? Неспроста же это ему на ум-то пришло? Ты, что ли, Васька, ему жить спокойно не даешь?

- Не-а! — жизнерадостно откликнулся Василидис. — Это он Петю вспомнил. С Петей же нашим и сидеть рядом бывает страшновато, особенно когда он раздражен, а Алешке-то приходится его по всем предметам подтягивать! Алеша после таких занятий выглядит, как выжатый лимон, честно говорю!

- Значит, это я теперь во всем виноват, — глухо произнес Петр. Волна его раздражения прошла по комнате, так что Сергей с Василидисом невольно поежились.

- Не, не, что ты, Петечка! — замахал руками Василидис. — Мы понимаем, что ты ни в чем не виноват, ты просто, когда не в настроении, не всегда можешь сдержаться, а у Алеши после его церковных передряг психика и так расстроенная…

- Короче, ребята, есть тут ваша вина или нет, а кого-то из вас мне этим чиновникам предъявить придется, — промолвил Сергей, — да еще и объяснять потом, почему этот здоровый парень не ходит в школу, зачем сидит взаперти и каким образом третирует несчастного Алешу.

- Ну, если это они из-за меня сюда заявятся, то мне с ними и встречаться, — зловеще вымолвил Петр. — Не беспокойтесь, Сергей Павлович, я им такую встречу устрою, что они по гроб жизни зарекутся сюда соваться!

Комиссия явилась в дом к Разломову только через две недели, видимо, шестеренки бюрократического механизма проворачивались не больно шустро. О ее приходе Сергей был оповещен загодя и, конечно, успел подготовиться: самолично вывез Василидиса за город в снятый деревенский дом и велел носа не казать из-за забора, спровадил Алешу в школу, дабы чего не ляпнул ненароком, проинструктировал всех трех обитавших в особняке женщин, чтобы не встревали, и уже перед самым приходом проверяющих отвел Петра в небольшую внутреннюю комнату без окон, где тому и надлежало дать свое представление, после чего отправился встречать незваных гостей.

Комиссия, как оказалось, состояла из четырех человек: представительная дама из районного органа опеки, другая дама, делегированная районным отделом народного образования, милицейский полковник, привлеченный, видимо, для того, чтобы внушить почтение к комиссии даже такому видному бизнесмену, каким считался в Северном Разломов, наконец, плюгавый гражданин в очках, на поверку оказавшийся психиатром из Института имени Сербского. Последнего, похоже, привлекли для исследования психологического феномена мальчика, способного так подавлять психику брата, что тот сделался явным невротиком. Любой нормальный ребенок после встречи с подобной комиссией должен был бы немедленно раскаяться во всех своих проступках и выказать горячее желание немедля бежать учиться в школу во избежание худших последствий, но Петр Каменцев настолько отличался от нормальных детей, что комиссии оставалось только посочувствовать. Сергей мысленно так и сделал.

- Здравствуйте, Сергей Павлович, — обратилась к нему дама, возглавлявшая комиссию. — Вам, конечно, уже сообщали, по какому вопросу мы вас беспокоим. К нам поступил сигнал, что у вашего приемного сына Алексея имеется брат приблизительно его возраста, проживающий с ним в одном доме и оказывающий на Алексея негативное влияние. По нашим сведениям, никаких детей кроме Алексея, ни родных, ни приемных, у вас больше нет. Нам бы хотелось узнать, кто этот мальчик, на каких основаниях он проживает в вашем доме и почему не посещает школу?

- Дражайшая, эээ… как вас зовут? А, Валентина Георгиевна! Да, действительно, у меня в доме проживает мальчик Петр Каменцев двенадцати лет, сын моей домработницы. Никакой он, конечно, Алеше не брат, но родом они из одного поселка, их матери давно дружат, и мальчики знакомы друг с другом буквально с пеленок. Возможно, поэтому Алеша воспринимает Петю как своего брата.

- Понятно, мальчик проживает с матерью, — кивнула дама, — но почему все же он не посещает школу? К тому же, мы опросили некоторых ваших соседей, и по их утверждениям, ни они, ни их дети не знакомы ни с одним мальчиком из вашего дома, кроме вашего сына Алеши. Вы что, держите Петю взаперти? Нам хотелось бы ознакомиться, в каких условиях проживает мальчик, и побеседовать с ним самим, чтобы быть уверенными, что вы его не эксплуатируете и не запрещаете ему посещать школу.

- Боюсь, вы плохо представляете, с кем собираетесь иметь дело, — с плохо скрываемым злорадством произнес Разломов. Если Петр вдруг появится в местной школе, то через час там не останется ни одного другого ученика, а боюсь, что и ни одного учителя! Вам, конечно, уже донесли, что он подавляет волю Алеши, хотя мальчики, повторюсь, знакомы с самого раннего детства и никогда серьезно не ссорились. Он сидит взаперти только потому, что осознает свою ответственность и не желает создавать лишние проблемы другим людям. Он вообще, скажу вам, очень порядочный мальчик и никому специально не досаждает, если его не трогать. Вряд ли ему понравится ваше появление, а тем паче, ваше нескрываемое желание учинить ему допрос. Короче, я вас предупреждаю: последствия вашей встречи с Петром могут оказаться очень неприятными для вас самих и виноваты в этом тоже будете исключительно вы сами.

- Тем не менее, мы все же настаиваем на беседе с мальчиком, — холодно произнесла Валентина Георгиевна. — К вашему сведению, среди нас есть специалист по подростковой психике, — она кивком показала на психиатра. — Разрешите пройти!

- Тогда не смею вас задерживать! — ухмыльнулся Сергей, намеренно широко распахивая входную дверь. Он провел всю четверку к комнате, где сидел Петр, открыл дверь в нее, приглашая войти, но сам входить не стал. — Ну, что же, можете побеседовать с объектом вашего интереса, но помните, я вас предупреждал! — произнес он, затворяя за ними дверь.

Войдя в тускло освещенную комнату, члены комиссии увидели подростка, вольготно рассевшегося в кресле, стоявшем у противоположной от входа стены. Петр был одет во все черное, такие же черные волосы полностью закрывали его лицо, его согнутая в колене левая нога ступней упиралась в бедро правой.

- Ну что, присаживайтесь, гости дорогие! — издевательским тоном произнес он, указывая на три стула, сиротливо притулившихся у стены. Другой мебели в комнате не было. — А кому места не хватило, может и постоять, правда, гражданин полковник?

Полковник милиции Козинцев нахмурился, но промолчал. По роду службы ему часто приходилось сталкиваться с такими развязными, невоспитанными пацанами, и он умел ставить их на место, но сейчас что-то его тревожило. Какая-то зловещая, черная энергия исходила от этого паренька, заполняя все небольшое помещение. Козинцев встал у стены рядом с дверью, предоставляя возможность начать разговор главе комиссии.

Дамы тоже чувствовали себя как-то неуютно рядом с этим малолетним нахалом, но долг прежде всего. Валентина Георгиевна решилась задать вопрос:

- Петя… тебя ведь Петя зовут? Мы пришли сюда, чтобы посмотреть на тебя, побеседовать, выяснить, как ты здесь живешь, как к тебе относятся взрослые, почему ты все время сидишь взаперти и не посещаешь школу. Ты можешь на это ответить? И кстати, почему ты скрываешь свое лицо?

- А вы до сих пор не поняли?! — вымолвил Петр, нарочито величественным движением убирая волосы с лица. На женщин уставились два горящих кроваво-красных глаза. Лицо парня оказалось серым и бугристым, а нос до того приплюснутым, что создавал впечатление свиного пятачка. Чудовище зловеще осклабилось:

- Значит, посмотреть на меня пришли… Ну так смотрите!!! Очень хорошо смотрите, чтобы на всю оставшуюся жизнь запомнить!

Петр сделал движение, словно хотел встать из кресла. Дамы от увиденного дружно повалились в обморок, полковник принялся судорожно расстегивать кобуру и извлек из нее пистолет, спешно приводя его в боевое состояние.

- Ты в кого это стрелять собрался, дорогой? В меня, что ли? Или все же в себя? — ужасный взгляд монстра уперлся прямо в лицо Козинцева, и тот вдруг с ужасом почувствовал, как его правая рука помимо его воли полезла вверх и приставила дуло пистолета прямо к его собственному виску. Козинцев сделал волевое усилие, чтобы опустить руку, но тщетно — его конечности больше ему не подчинялись.

- Ну что, может, нажать на спуск? — ехидно вопросил Петр, и сознание полковника помутилось.

Теперь Петр обратил внимание на последнего оставшегося оппонента:

- А ты кто такой будешь?

Мужчина с трудом подавил желание немедля вскочить и выбежать за дверь.

- Я психиатр, доктор наук, работаю в Институте имени Сербского… Петя, я понимаю, что тебе неприятно наше здесь присутствие, но пожалуйста, пойми и нас… К нам поступили сведения, что общение с тобой довело до невроза твоего брата Алешу… или он тебе не брат, а близкий друг, да? Мне просто хотелось задать тебе несколько вопросов по этому поводу…

- Исследовать, значит, меня пришел, вопросы задавать… — интонация Петра была теперь настолько язвительной, что казалось, с языка его стекает змеиный яд. — А кто ты такой, чтобы меня допрашивать? Я тебя сюда звал?! Значит, по-твоему, Алешка из-за меня свихнулся, а не из-за тех мудаков, с которыми он в своей церкви общался?! И меня ты, может, тоже психом считаешь, раз изучать пришел?!! Вот я тебя сейчас заставлю на четвереньках бегать и лаять по-собачьи, тогда посмотрим, кто из нас псих! И лаять будешь до конца своей жизни! А если еще кто из ваших меня донимать станет, так я тогда сам к вам заявлюсь, и будет у вас не Институт имени Сербского, а собачья свора имени Сербского!!!

Волны темной энергии, исходящие от разъяренного Петра и достигающие несчастного психиатра, стали просто нестерпимыми. Он почувствовал удушье, в глазах у него потемнело, только два страшных кровавых глаза заглядывали, казалось, в самую душу, он открыл рот, попытался что-то произнести, но оттуда вырвался только жалкий щенячий визг. Мужчина свалился со стула на все четыре конечности, попытался встать на ноги, но не смог и залился самым натуральным собачьим лаем. Петр взирал на него с презрительной усмешкой.

Услышав лай из-за двери, Сергей решил, что сеанс общения комиссии с Петром достиг своего логичного завершения. Теперь уже ему самому предстояло выступить в роли спасателя. Он открыл дверь и воззрился на представившуюся картину. Обе дамы лежали без чувств, причем одна из них не удержалась на стуле и валялась теперь на полу, полковник, почему-то с пистолетом в руке, медленно оседал по стеночке, почтенный ученый психиатр, стоя на четвереньках, жалобно, с подвыванием, лаял на ухмыляющегося Петра.

- Клиенты готовы, — произнес мальчик, вновь скрывая свое лицо за волосами, — можете уносить.

Сначала, при помощи Петра, Сергей вынес дам на улицу, где на свежем воздухе они стали помаленьку приходить в себя, затем, поддерживая под руку, вывел туда же полковника, пребывавшего в сомнамбулическом состоянии. С психиатром обошлись бесцеремонно: Петр просто выгнал его из дому, как бродячую шавку, и не удержавшись, напоследок дал ему пинка под зад. Когда немного оклемался и полковник, вся комиссия, включая все еще бегающего на четвереньках психиатра, в ужасе поспешила подальше от этого страшного дома.

- Ну что, поразвлекся, как хотел? — спросил Сергей Петра, когда незадачливая комиссия скрылась в отдалении. — Что ты с психиатром-то сотворил?

- Да ничего особенного, просто заставил его ощутить себя дворняжкой, — ответил тот. — На ноги он скоро встанет, а вот лаять ему предстоит до самой кончины, или пока я ему не позволю заговорить по-человечески.

- Не слишком ли жестоко, Петя?

- Ничего, Сергей Павлович, зато ни одна тварь нас больше не побеспокоит!

Еще неделю спустя полковника Козинцева вызвали в один высокий кабинет. Собственно, инициатором этого вызова стал сам полковник, который не мог не проинформировать начальство о странном и жутком событии, участником которого ему довелось стать. Вот уж никогда он не гадал, что его сотрудничество с районной комиссией по делам несовершеннолетних, не служба даже, а общественная нагрузка, преподнесет ему такие неприятности.

- Прочитал я ваш рапорт, Платон Васильевич, — задумчиво произнес хозяин кабинета, — что, действительно все так страшно?

- Страшнее не бывает, товарищ генерал, — ответил Козинцев. — Мне столько раз доводилось принимать участие в задержаниях, с настоящими отморозками встречался, не единожды мне пистолетное дуло в лицо смотрело, но такого ужаса, честно скажу, не испытывал ни разу! Не приведи господь вам оказаться в ситуации, когда ваше же тело вам не подчиняется!

- Он вас гипнотизировал? — спросил собеседник. — У профессиональных психологов не пытались проконсультироваться?

- Нет, это был не гипноз, — замотал головой полковник. — При гипнозе сперва всегда усыпляют, я знаю, сам в таких сеансах участвовал. Здесь же… не поверите, сознание ясное, прекрасно осознаешь все, что происходит, но… твоя собственная рука абсолютно не подчиняется твоему сознанию, словно ты кукла-марионетка и тебя кто-то дергает за веревочки… Врагу не пожелаю такое ощутить!

- Мда, проблема… — хозяин кабинета встал из кресла и зашагал из угла в угол. — С подобными феноменами наша наука пока не сталкивалась. Мы опросили двух свидетельниц, которые были там вместе с вами, но они ничего существенного не могут сообщить. Им обоим запомнилось только жуткое лицо этого эээ… мальчика и общее ощущение давящего запредельного страха. Похоже, обе они очень быстро потеряли сознание.

- А с тем психиатром, что с нами был, тоже поговорили? — спросил Козинцев.

- А с ним пока невозможно поговорить, поскольку разговаривать он не в состоянии, — промолвил его собеседник. — Его коллеги уж какими только лекарствами его ни пичкали, а все без толку. На ноги его, правда, поднять удалось, но лает он по-прежнему. Причем интересно, что пребывает при этом в полном сознании, в письменном виде вполне разумно общается с окружающими, но стоит ему раскрыть рот… Его коллеги сперва было грешили на синдром Жиля Туретта, когда больной непроизвольно изрыгает всякие непотребные звуки, но этот синдром, по их словам, прекрасно поддается медикаментозному лечению, здесь же… Короче, они до сих пор не могут решить, что же это такое, говорят, что их коллегу, возможно, зомбировали или особым образом закодировали, причем так надежно, что ключ к этому коду знает только тот, кто кодировал. Им удалось сподвигнуть пострадавшего описать свои впечатления от встречи в письменном виде, кое-что полезное он там даже сообщил, но стоит задать ему вопрос, выходящий за какую-то установленную границу, как у него немедленно начинается истерический припадок. В общем, в этой ситуации он нам не помощник.

- А они не пытались вступить в контакт с этим парнем и, скажем, попросить раскодировать их коллегу?

- Возможно, это действительно единственный выход, — усмехнулся хозяин кабинета, — но… они боятся! Пострадавший в числе прочего написал, что этот парень пообещал, в случае если к нему еще кто-нибудь заявится, самому придти в их институт и сотворить с ними всеми то же самое, что он уже сделал с их коллегой. В свете имеющихся сведений, угроза, как я понимаю, нешуточная! Во всяком случае, исследовать его больше никто из них не берется…

- Да, теперь понятно, почему этого парня все время держали взаперти и в школу не пускали, — с чувством промолвил Козинцев. — Непонятно только, как он сам-то это терпит? Или этот самый его домовладелец Сергей Разломов имеет на него какое-то особое влияние? Или он мать свою еще слушается? Кого привлекать-то будем за его безобразия? Бизнесмен этот, Разломов, вполне может отбояриться, он ведь действительно нас предупреждал, что будет хреново, только мы, дураки, ему не поверили! Ну в самом деле, товарищ генерал, у меня даже в сознании не укладывалось, что от какого-то мальчишки можно ожидать ТАКОГО!

- Если все так, как вы говорите, то и мать его привлекать бессмысленно, — произнес хозяин кабинета. — Как она может контролировать такого монстра, с которым не в состоянии справиться вооруженный милиционер вместе с дипломированным психиатром! Но следить мы за ними, конечно, будем неусыпно. Бог знает, что этот парень может натворить, если его вдруг перестанут сдерживать! Распоряжения уже отданы, к делу будут привлечены органы госбезопасности.

- Только ради бога, осторожнее, товарищ генерал! — сказал Козинцев. — Что-то у меня нехорошие предчувствия относительно этого парня. Дьявол его знает, на что он еще способен!