Высокое Искусство

Глава 19 Прикладная экономика

Как полагалось нормальной дворянке, Флесса имела обширную свиту. Личные слуги, охранники драгоценностей и одежды, стражи ворот и стен, ключник, повара, гобеленщик, парикмахеры, конюхи и так далее, и так далее. А также около десятка оруженосцев старого герцога в качестве привилегированных «спутников». Спутники под руководством Мурье исполняли роль курьеров, телохранителей, спали у дверей личных покоев, пересказывали новости города и Двора, развлекали чтением вслух повестей о любви и подвигах. Таким образом, наследница практически всегда находилась в чьем-то обществе.

Однако царство помощников заканчивалось на третьем этаже особняка, у дверей в личные покои герцогини. Тренировки с «болваном» проходили один на один, и Елена подозревала, что это была отдельная причина для Флессы ценить фехтовальные занятия — так наследница могла обрести законное уединение. Спутники оказались до крайности недовольны появлением приходящей не пойми кого, выполняющей роль не пойми чего — и не боец, и не фехтмейстер. Тем более что каждый из родовитых мужчин сам по себе обладал всеми навыками классного бойца и с радостью сыграл бы роль спарринг-партнера. Но Флесса держала в ежовой рукавице Грызуна Мурье, а тот в свою очередь умел поддерживать необходимый уровень дисциплины среди личного состава. Так что неприятие тюремной приблуды пока исчерпывалось лишь злобными взглядами исподтишка. С другой стороны и Елена старалась не нарываться, вовремя снимая шапку, обозначая поклоны и вообще соблюдая ритуалы.

Удар, еще удар. Флесса наступала, прикрываясь круглым щитом — высокая фигура в многослойной защите, лица не видно под маской из прочной лозы. Елена присела и чуть наклонилась, развернувшись левым боком к противнице. Деревянные мечи одновременно, с глухим стуком ударили по кожаной обшивке. Елена отступила на полшага, выставив вперед тренировочный клинок, подпирая его для большей устойчивости щитом. Прием был простой и рассчитан на торопливого преследователя, который спешит развить атаку и готов сам в запале прыгнуть на острие. Елена и не ожидала, что получится, скорее, пыталась выиграть несколько мгновений, чтобы оценить ситуацию и как-то изменить ход поединка.

Флесса стукнула своим клинком по самому концу елениного, показывая, что уловка замечена и разгадана. Елене показалось, что в глухой темноте маски сверкают два огонька, как у синеглазого привидения. Противницы двинулись по кругу мелкими осторожными шагами. Девушка чувствовала, что еще немного, и она станет задыхаться. Оставалось надеяться, что Флессе поединок тоже не прибавил выносливости. У серьезных боев имелось много неприятных и совсем не кинематографических нюансов. Например, в толстых стеганках было невероятно жарко. Как бьются настоящие воины, скажем, в кольчугах с войлочными поддевками, Елена даже представить боялась. А деревянные мечи хоть и не убивали, синяки оставляли здоровские, да и сломать ими что-нибудь при должном невезении проблем не составляло.

Флесса замерла, выставив правую ногу и опустив клинок, очень низко, провоцируя на атаку. Елена понимала, что это ловушка, однако не удержалась. И «от кисти», почти без подключения локтя ударила по открытому плечу, одновременно с подшагом влево. Предполагалось, что герцогиня прикроется щитом и нанесет контр-укол, на что у «болвана» уже было готово… Тут Флесса в очередной раз преподнесла сюрприз. Она парировала клинком в клинок и, в свою очередь, шагнула вбок, обходя защиту Елены, обозначая удар по ноге под щитом. Лекарка чудом ушла от хлесткого взмаха, исключительно благодаря науке Шагов Чертежника и простому везению.

Елена скрипнула зубами под маской и со свистом выдохнула, радуясь, что маска плохо пропускает звуки. Синие огоньки снова полыхнули за решеткой, и Елена поняла, что насчет звуковой непроводимости она ошиблась. Больше всего на свете хотелось бешено атаковать, засыпав герцогиню лавиной ударов, стирая с мраморного лица улыбку превосходства, которую лекарка не видела, но великолепно представляла. Также не было сомнений, что именно этого Флесса и ждет, готовая принять порыв «на острие». Елена сжала челюсти, снова пошла кругом, присев еще ниже и высоко поднимая щит, кулак над ухом, рука ближе к телу, так, чтобы движение шло от плеча вверх-вниз. Свободный, расслабленный хват щита был типичной ошибкой непрофессионалов, за который платили в лучшем случае ушибами. Физику не обманешь, и пусть удар не пробивает двойной слой дерева с кожаной обшивкой, кинетическая энергия от этого не исчезает.

— Ты держишь меч как прялку! — подзадоривала Флесса сквозь маску, так что было неясно, как у нее хватает на все дыхания. — А щит как поднос!

Елена молчала, дожидаясь нужной секунды, надеясь на промашку оппонента. За десятки боев с Флессой, она поняла, что даже неплохо поставленной Чертежником техники не хватает для боя на равных. Хотя герцогиня кое в чем и уступала, но чаще все же била партнершу за счет большей практики.

Удар, еще удар. Паркет под ногами тихонько поскрипывал, отдавая дань традиции — деревянные полы в богатых домах специально делали «поющими», двухслойными. Сначала выкладывался основной настил, затем в него вбивались медные гвозди, а уже поверх, в свою очередь, стелились узорные дощечки. Получившийся массив мелодично гудел на каждом шаге, не давая подкрасться убийце.

Полуденное солнце било в окна, заставляя принять поправку на маневрирование, чтобы не встать лицом к слепящему свету. Противницы вновь обменялись выпадами, Елена отразила горизонтальный удар в шею и несколько мгновений поединщицы дрались по-рапирному, нанося удары верхней четвертью клинков с хорошей дистанции. Затем Флесса пошла с козырей, стараясь пробить Елену грубой силой, вертикальными ударами в голову со всей силы в предельно быстром темпе, так, чтобы партнерша успевала только парировать. Лекарка вздрогнула, все это до безумия напомнило страшный абордаж, последнюю самоубийственную атаку Шены и град ударов, которыми она осыпала колдовскую противницу.

Елена выдохнула, чувствуя, как волна слепящей ярости застилает глаза — Чертежник не преминул бы хорошенько взгреть ученицу палкой, читая нотацию о холодном рассудке в бою. Но его здесь не было, и ученица фехтмейстера шагнула прямо под замах, ударив щитом в щит. Флесса пошатнулась, ей пришлось отступить назад и широко раскинуть руки, ловя равновесие. Елена с силой ударила короткой гардой в нагрудный щиток, опрокинув соперницу. Наступила на щит, не дав Флессе подняться, замахнулась опять, готовясь добить. Герцогиня торопливо отбросила меч, поднимая вверх пустую ладонь в толстой перчатке.

Злобная жестокость отхлынула. Пару мгновений спустя Елене уже было стыдно за вспышку. Победительница разжала пальцы, выпуская учебный клинок, протянула Флессе руку, помогая встать. Герцогиня поднялась тяжело, похоже, она устала не меньше своей визави, движения казались тягуче-медленными. Когда Флесса, наконец, утвердилась вертикально, синие глаза за прутьями полыхнули внезапной свирепостью. Елена поняла, что попалась, но было поздно. Флесса скользнула к ней, прижимаясь вплотную, выхватывая из ножен с левого предплечья маленький кинжал. Настоящий, ни разу не учебный. Граненое острие кольнуло чуть ниже ребер, указывая, что подбитая ватой куртка оружию не преграда.

Елена замерла, боясь вздохнуть.

«Черт возьми…»

Флесса убрала кинжал, сняла щит. Обеими руками расшнуровала крепление и стянула шлем-маску. Качнула головой, хватая воздух ртом. Капли пота покрывали белое лицо, прихваченные шнурком волосы растрепались.

«Черт тебя дери, это же учебный поединок!»

— Никогда не давай пощады, — строго наставила герцогиня, все еще тяжело дыша. — Никогда! Получишь удар в спину, и никто не оценит твое благородство. Все скажут, вот человек, что не сумел распорядиться даром Пантократора![38]

Елена склонила голову, признавая ошибку.

— Но было хорошо! — Флесса выровняла дыхание. — Два поединка из пяти твои.

— Я думала, мы тренируем тебя, но кажется, учусь, скорее, я, — заметила Елена.

— И это славно! — герцогиня пребывала в хорошем настроении. — Я сделала верный выбор. Ты достаточно сильна, наши схватки заставляют меня напрягаться, оттачивать мастерство. И ты развиваешься, а значит, мне тоже приходится следить, чтобы счет оставался три к двум, а не два к трем. В следующий раз попробуем сабли. Или что-то более короткое… без щитов.

— Рада служить, — Елена повторила «лебединый реверанс», помня, что это безумно нравится Флессе.

— С гордостью принимаю достойное служение, — ответила герцогиня классической формой приемки ценной услуги и сменила тему. — Подожди немного, я должна прочитать письмо.

В доме-усадьбе, который Вартенслебены арендовали на несколько лет вперед, имелась отдельная фехтовальная зала. Но женщины, как правило, занимались боевыми искусствами в кабинете Флессы, что примыкал к ее спальне. Благо места хватало, огромная комната занимала едва ли не четверть этажа и казалась очень скудно меблированной. Высокие окна от пола до потолка, несколько всегда запертых книжных шкафов, огромный стол из темно-желтого дерева, обтянутый сверху шелковистой кожей настолько тонкой выделки, что хотелось просто водить по нему ладонями, наслаждаясь ощущением совершенства. Недаром кожа во всех мыслимых видах и отделках была визитной карточкой Малэрсида. Красоту немного портило созвездие старых чернильных пятнышек. Они, да еще множество листов и бутылка чернил показывали, что стол отнюдь не служит предметом украшения. Здесь регулярно и помногу работали.

Помимо прочего на столе лежал увесистый журнал расходов, могучая стопка бумажных листов, заключенных в коричневый переплет. Елена представляла жизнь аристократа как череду развлечений и, соответственно, разбрасывания золотых направо и налево. Так оно и было — внешне. А за фасадом легкомысленных трат скрывался скрупулезный учет.

Флесса самолично вела бухгалтерию по всем расходам. Жалование слуг низшего уровня вплоть до мальчика — помощника пекаря, содержание слуг «тела» и «комнаты», телохранители, курьеры, почтовые сообщения. Пожертвования церкви, раздача милостыни, закупки малые, средние и крупные. Ботинки и туфли, ткань, одежда — многочисленные дары друзьям семьи в столице, детям друзей семьи, а также полезным людям вроде стряпчих. Пергамент, выделанная кожа, иглы и прочие снасти, которые покупались для мастеров, которые в свою очередь выполняли для молодой аристократки особые заказы. Расходы домашнего портного на отрезание ворса поношенной одежды. Сундуки из дубленой кожи. Тростник для выстилания полов комнат для слуг и прочих «неблагородных» помещений. Посуда медная, оловянная и «господская». Свечи, лампы, светильное масло, волшебные лампы. Вино купленное, вино, полученное в дар, пиво, сваренное женщиной-пивоваром непосредственно в доме герцогини. Все было учтено до последней монетки.

На сей раз близ привычного красного фолианта покоилась другая книга, похожего формата, но в переплете из кожи черного цвета, да еще с хитроумным замочком без видимой скважины. Но Елена лишь скользнула взглядом по новому предмету. Как обычно женщина засмотрелась на доспех, что стоял по левую руку от стола герцогини на полированном станке из драгоценной северной березы. Собственно доспехом это назвать можно было с большой натяжкой, конструкция больше ассоциировалась с чем-то крепостным, напоминала башню. Несколько цилиндров из черной бронзы на ременных петлях и заклепках с рублеными шляпками образовывали кирасу, длинную юбку ниже колен, а также горжет до уровня глаз. Все это венчалось шлемом, похожим на суповую миску, обшитую кабаньими клыками так часто, что металла почти не было видно под желтой, растрескавшейся от времени костью. Флесса упоминала, что это реликвия семьи, латы древних времен, сделанные до возникновения Старой Империи. Ходить в бронзовых ведрах было почти невозможно, ездить верхом невозможно в принципе. Елена предполагала, что, скорее всего, перед ней доспех колесничего, самоходная боевая башенка, видимо для лучника. Но в любом случае выглядело невероятно впечатляюще.

Рядом с броней, на самом углу стола, рядом с черной книгой, покоился увесистый мешочек с характерными складками, какие дают лишь монеты. Много монет, причем отнюдь не серебряной мелочи. Мешочек был развязан, и драгоценная ноша частично просыпалась наружу. Полуденные лучи добрались и сюда, монеты блеснули отраженным светом. Ого, чеканка-то новехонькая! Что-то в деньгах показалось необычным, странным. Додумать мысль Елена не успела. Флесса решительно подвинула гостью в сторону и накрыла кошель большим листом пергамента.

Несколько мгновений женщины мерились взглядами, затем Елена вздохнула и пожала плечами, признавая поражение. Да, вышло грубовато, но с другой стороны не следовало так явно пялиться на чужое золото. Или серебро?.. Что же все-таки не так с монетами…

— Ванна, — сказала Флесса, показывая улыбкой, что короткий инцидент, в чем бы он ни заключался, исчерпан. — Нам нужна ванна.

— Определенно, — с энтузиазмом согласилась Елена.

Она с удовольствием поглядела, как подруга снимает тренировочную одежду, разбрасывая по надраенному до блеска полу войлочные тапки, куртку, чулки с нашитыми валиками. Оставшись лишь в рубашке из тонкого полотна, Флесса обернулась через плечо.

— Ты со мной?

Женщины, не сговариваясь, улыбнулись, вспоминая не столь уж давнюю ситуацию, когда те же слова говорила другая.

— Да, конечно, — Елена расстегнула кожаный пояс, поддерживавший мужские штаны. Против обыкновения, в гульфике она хранила не мелкие деньги, а ножик, больше похожий на скальпель в деревянных ножнах.

— Я помогу.

Она встала за спиной герцогини, помогла стянуть через голову насквозь мокрую от пота рубаху с широкими рукавами на завязках. Попутно не удержалась от соблазна тронуть коротко остриженными ногтями шею Флессы, открывшуюся из-под короткой стрижки. Шея у наследницы была длинная и в то же время сильная, переходившая в изящные плечи без тени сутулости, характерной для городских жителей. Флесса имела поистине королевскую осанку человека, который не привык ни перед кем склонять голову, с детства хорошо питался и был привычен к изощренной физкультуре.

Взгляд Елены упал на обнажившуюся спину любовницы, и плавное скольжение подушечек пальцев сбилось. Теперь лекарка увидела то, что раньше только чувствовала, сжимая Флессу в объятиях — несколько шрамиков крест-накрест, смотрящихся вызывающе, даже оскорбительно на белой коже, не тронутой загаром. Елена с Земли понятия не имела, откуда они могли появиться. А вот Люнна из тюрьмы с первого взгляда опознала давние, хорошо залеченные следы порки. Много лет назад Флессу жестоко били кнутом, стараясь не искалечить, но причинить максимум боли,

Герцогиня вздрогнула, словно у нее имелись глаза на затылке. Повела плечами, отбросила рубашку и шагнула дальше, не оборачиваясь. Она даже выпрямилась еще больше, хоть это и казалось невозможно. Глядя, как Флесса, не повернув голову ни на волосок, шествует — по иному не скажешь — в купальную, Елена облизнула пересохшие губы и побыстрее избавилась от штанов с нижними портками.

Вода полилась из кувшина горячей струей, почти обжигая. Елена простонала сквозь зубы, переживая экстатический восторг, понятный лишь спортсмену и бойцу. Ванна омывала, вытягивала из тела усталость, приятно ласкала свежие синяки — тренировка тренировкой, но била Флесса в полную силу, как и получала в ответ. Кроме того, само по себе теплое мытье было невероятной роскошью, и Елена наслаждалась каждым актом. Обычно к ванне прилагался еще массажист, но сегодня пришлось обойтись без него, мастер вывихнул палец в уличной драке и оказался временно нетрудоспособен.

Да и черт с ним. И так хорошо. Елена положила руки на медные бортики. Машинально проверила, не распустился ли узел на полотенце, которым она обернула волосы. Краска была стойкой, но Елене до сих пор снились кошмары, в которых Раньян узнавал ее по внезапно проявившейся рыжине. Это, кстати, тоже было проблемой. Учитывая, что теперь Елена близко сошлась со сторонним человеком, вплоть до общей постели, краситься приходилось тщательнее и чаще. Хотя черная мазилка вроде не портила шевелюру, лекарка всерьез опасалась за волосы. Возможно, со временем придется как-то открыться подруге.

— Вон, — Флесса небрежно отослала служанок с кувшинами.

Елена как обычно подавила гримасу недовольства. Манера обхождения герцогини с прислугой низшего звена была одной из многих вещей, которые с одной стороны безмерно раздражали, а с другой заставляли чувствовать бессилие. Елена отлично понимала, что если она попробует задвигать про человеческое достоинство, аристократка попросту не поймет о чем идет речь. Идея «все люди равны» могла с легкостью привести в допросный подвал, ибо прямо покушалась на устои сословного общества.

— А ты знаешь, что в прежние времена лекари прописывали охладевшим супругам совместное принятие раздельных ванн? — прищурилась герцогиня, вытянув над головой левую руку, ту, что с кольцами. — В одной купальне, друг против друга.

— Нет, — улыбнулась Елена, глубже опустившись в большую ванну, выстланную простыней, чтобы металл не касался кожи. В купальне приятно пахло мылом и ароматическими мешочками с высушенными лепестками южных цветов.

— Но это так. Ванны требовалось принимать обнаженными… — Флесса покрутила пальцами, наслаждаясь отблесками драгоценных камней в кольцах. — И в изысканных украшениях.

— Попробую угадать, это разогревало остывшие чувства?..

— Именно, — мурлыкнула герцогиня, поглаживая шею. — Будоражило кровь и пробуждало чувственность.

— Что ж, тебе до этого еще очень и очень долго.

Елена подумала, что легко и приятно льстить правдой. Определенно, пройдет много лет, прежде чем Флессе придется подхлестывать чью-нибудь чувственность афродизиаками и всяческой психотерапией.

— Тебе нужны изысканные украшения, — как бы невзначай предложила герцогиня.

Елена с трудом удержалась от недовольной гримасы, поняв, что снова начинается.

— Когда смотришь на меня, тебе нужно… пробуждать чувственность? — лекарка понимала, что звучит провокационно до наглости, однако не смогла удержаться. Она откинула назад голову, оттянула плечи и полуприкрыла глаза, покусывая губы для нужного оттенка ярко-красного. Судя по тому, как румянец залил обычно бледные скулы герцогини, подействовало безотказно.

— Я хочу любоваться на тебя в драгоценностях! — капризно пожелала Флесса. — У тебя чуть смугловатая кожа, на ней хорошо будет смотреться белое золото. И опалы. К твоим глазам идеально подойдут опалы. А у тебя нет опалов! Только эти… старые монеты.

— Расскажи мне про коммерцию, — неожиданно попросила Елена, желая свернуть скользкий разговор куда угодно, главное подальше от неприятной темы.

— Что? — сбилась с мысли герцогиня.

— Вчера у нас под окнами была драка, побили немало народа. Спор вышел из-за винной монополии. Ты знаешь больше меня. Расскажи, что происходит.

— Хм… — просьба явно оказалась неожиданной и поставила Флессу в тупик. — Ты вряд ли поймешь.

— Я умнее, чем кажусь, — наморщила лоб Елена.

Флесса пригладила мокрые волосы, переплела пальцы с таким видом, будто прикосновение к гладкому золоту колец доставляло удовольствие.

— Императору нужны деньги. Собственно деньги нужны всем, но императору их особенно не хватает.

Она сделала паузу, оценивая реакцию. Елене стало даже немного обидно за то что, что подруга сомневается в ее способности понять настолько простые вещи.

Про императора Елена слышала. Молодой человек, чуть ли не ровесник Флессы, считался повелителем Ойкумены на восемь сторон света, включая Остров. Фактически, как у длинной череды правителей до него, с эпохи Катаклизма, власть императора заканчивалась не то в пределах дворцовых стен, не то где-то за городскими воротами. Тем не менее, определенный вес повелитель имел, как законодатель, арбитр в спорах высшей аристократии, а также что-то там еще.

— Это очевидно, — сказала Елена именно то, что думала.

— Не скажи, — отозвалась герцогиня с ноткой одобрения. — Простолюдины считают, что если ты знатен, деньги берутся сами собой, сколько нужно. А уж если ты император…

Стало еще обиднее от подчеркивания «простолюдинности». Хотя обижаться не имело смысла, Елена была горожанкой низкого сословия, констатируя это, аристократка лишь отмечала факт. Но все равно…

— Однако источников собственного дохода у императора не так уж и много, — продолжала Флесса, разбрызгивая капли воды с кончиков пальцев.

— А налоги?

— Налоги это откупщики, — пояснила герцогиня. — А откупщики это «липкое золото».

— Липкое?

— Прилипает к пальцам в изобилии.

— Понятно… То есть Дворец не так уж богат?

— Ну как сказать… на роскошную жизнь хватает. Но молодой император хотел бы куда большего.

Флесса поневоле увлеклась, а Елена оказалась благодарным слушателем, так что общая картина прояснилась довольно быстро. В процессе лекарка пару раз ловила на себе необычно заинтересованные взгляды герцогини, далекие от обычной страсти, но пренебрегала, стараясь удержать нить повествования.

Финансы императорского двора пополнялись запутанными способами. Формально у правителя мира имелась обширная доля в налоговых поступлениях, а также право собирать взносы у Церкви «на защиту земли и веры». Практически же в силу многих причин живые деньги приносили главным образом личные владения императора, которых у семьи было не так уж и много. И конечно подати с проводимой раз в два года Великой Ярмарки. Прежним владыкам этого вполне хватало. Этому — нет.

Насколько поняла Елена, молодой император вознамерился организовать ни много, ни мало, аналог промышленной революции, серьезно подвинув традиционные цеха к выгоде так называемых ремесленных советов, которые одновременно осуществляли административную власть в городских районах. Декларировались справедливые взносы для подмастерий, возможность каждому заниматься любым ремеслом и менять занятие по личному усмотрению, прямая уплата податей мимо цеховой казны и так далее. А где-то на горизонте уже забрезжили контуры налоговой реформы с переходом от системы откупов к нормальной бюрократии.

Разумеется, вся реформация преследовала простую цель — расширить налогооблагаемую базу. Разумеется, значительная часть цехового сообщества сплотилась единой стеной, саботируя задумку самыми изощренными способами. Тем не менее, до определенного момента все катилось подобно старой телеге, криво, поминутно ломаясь, но все же в условно задуманном направлении. Потому что за императора встало немало разного люда, от разорившегося мелкого дворянства до низких, непривилегированных цехов, которые платили как «высшие», а в остальном считались таким же быдлом, как могильщики, золотари и сборщики нечистот для дубильных мастерских.

— А что плохого в том, чтобы подвинуть цеха? — решилась уточнить Елена.

— А что хорошего?

— Ну, так нечестно! — Елена плеснула водой в подругу. — Вопрос на вопрос! Но скажу… — она задумалась на мгновение. — Когда человек свободен…

И тут случилась заминка. Елена поняла, что не может выразить все, что думает — элементарно не хватает речи. «Буржуазная революция», «мануфактуры», «индустриальное общество» и множество иных понятий крутились у нее в голове понятными образами, могли быть высказаны по-русски… и все. Всеобщий язык Ойкумены, а также его многочисленные диалекты были попросту лишены нужных слов.

— Ну, хорошо, — улыбнулась Флесса, глядя как Елена разевает рот в немой попытке описать неописуемое. — Давай представим.

Она опустилась в ванне, показав изящные ступни, подняла и вытянула правую, любуясь новым браслетом на щиколотке.

— Как ты думаешь, сколько всего цехов на свете?

Елена опять задумалась.

— Ну, не знаю, — сказала она с явной неуверенностью. — Десятка три, наверное… Нет, с полсотни.

— Почти угадала, — хмыкнула Флесса. В обычном городе постоянно работают от двадцати до пятидесяти цехов. Смотря насколько город большой, и чем он занят. Если стоит на реке, значит там цеха рыбников и судостроителей. Если нет, значит, лесопилки, свиноводы и так далее. Угольщики, гончары. Понимаешь?

— Да.

Большой город, это другое дело, а полная цеховая роспись Мильвесса насчитывает сто тридцать два цеха.

— Ого!

— А ты как думала! Драпировшики, изготовители кошельков, переплетчики, хранители вин, красильщики в белый цвет, красильщики в синий цвет и все остальные тоже. Перчаточники, валяльщики войлока, кузнецы с гвоздями, кузнецы с подковами, еще пяток разных кузнечных занятий.

— И все это самостоятельные цеха?

— Конечно! Со своими грамотами, правилами, уставом. И самое главное, — Флесса назидательно подняла сложенные вместе указательный и средний пальцы, призывая к вниманию. — С точными, строгими правилами ремесла.

— Не понимаю. А, нет! Кажется, понимаю. Сколько чего мешать и все такое?

— Именно, — кивнула Флесса. — У каждого ремесла есть подробнейший свод, что и как должно делать, а чего делать нельзя ни в коем случае. Все учтено. Если это стальной доспех, то какой металл, где надлежит ставить клеймо и каким испытаниям подвергаются пластины. У тебя есть кольчуга?

— Нет.

— Покажу потом в арсенале, на каждой хорошей «плетенке» всегда приклепана медная бляха с клеймом — где и какой мастер ее сделал. А если это хлеб, то в цеховых книгах описано как он печется, из какой муки, какого должен быть размера и веса каравай.

— А у муки есть своя роспись?

— Конечно. И так во всем. Когда ты покупаешь хлеб, то знаешь, что он будет надлежащего качества и веса. Когда заказываешь одежду, тебе не нужно ломать голову над ее качеством, потому что ткань поставлена цехом сукноделов. Любой цех следит за своими работниками, всегда бдит. И если кто-нибудь начинает жульничать, недовешивать, варить плохую сталь, цех его жестоко наказывает вперед всяких законов и судей. Ведь если работа негодная, за что требовать привилегии?

Елена крепко задумалась. С такой стороны оценивать явление цеховой организации ей не приходилось. И в словах герцогини имелся вполне определенный, сермяжный такой смысл.

— Но…

— Но?..

— Но ведь подмастерья, они же в аду живут, — нашлась Елена. — Годы в нищете, как рабы, пока не накопят денег на экзамен. Многие так и не собирают. Или приходится жениться на дочках мастеров.

— А тебе не все равно? — с великолепным пренебрежением отозвалась Флесса.

— Но это как-то… — Елена немножко разозлилась, понимая, что сегодня слишком часто тянет, попадает впросак и не может внятно парировать словесный выпад.

— Как-то, наверное, — согласилась Флесса, снова вытянув стопу и ловя золотой спиралью на щиколотке луч света. — Но скажи, а какое тебе дело до мучений какого-то подмастерья, которому приходится крыть страшную как убойная лошадь дочку старого мастера? Разве это твои заботы? Зачем жалеть того, кто тебя жалеть не станет?

Елена сложила руки ковшиком, набрала теплую воду и полила на лицо, зажмурившись. Кажется ее стройная картина архаичности цехов и прогрессивности буржуазно-демократических преобразований была… неполной.

— Продолжай, — попросила она.

Итак, молодой правитель, чтобы собрать в казну больше денег, играл в долгую, пытаясь на ходу пересобрать телегу, что худо-бедно катилась веками. И у него могло бы получиться, но… чтобы заработать много денег, вначале приходится тратить очень, нет, скорее ОЧЕНЬ много денег. Подкупы, продвижение верных людей, награждение должностями, раздача земель и привилегий — все стоило золота. Император занимал, занимал и занимал, влезая в долги. Кто знает, чем бы все закончилось в итоге, но тут в дело вмешалась сама природа. На Ойкумену обрушилась череда недородов. До опустошающего голода было еще далеко, однако денег в кошельках стало существенно меньше. Меньше денег, меньше налогов, худая казна. И это не считая повсеместных слухов о том, что Пантократор недоволен правителем, показывает миру свой гнев, чередуя летнюю засуху и бесснежные зимы.

И тогда Император сделал то, чего люди в здравом уме не делают никогда — взял несколько очень крупных займов у Острова. Для таких сумм требовалось серьезное обеспечение «в натуре», то есть землей и правами откупа. Залогом стали последние на континенте обширные массивы леса и право сбора доходов от Великой Ярмарки. А Ярмарка — не корова намычала, но экономическое событие мирового масштаба.

Раз в два года сотни, тысячи купцов привозили товары со всей Ойкумены, а за купцами тянулись все остальные, как лесное зверье к живительному роднику. Здесь покупали и продавали, сколачивали огромные состояния и разорялись подчистую, роднились кланами и начинали кровную вражду на поколения вперед. Здесь можно было купить все, даже невесту или жениха из родовитой, но разоренной семьи, так что на каждой Ярмарке с десяток-другой богатых и незнатных выскочек обретали дворянство по праву брачных уз.

На две недели Ярмарки прекращались войны, ее территория объявлялась зоной особой подсудности, имущество торговцев охранялось страшными карами и огромными штрафами независимо от вероисповедания. По ходу события нельзя было судиться и принимать в залог имущество. Кроме того Мильвесс оплачивал купеческий постой (обычно торговец, остановившийся в доме, не платил деньгами, а брал на себя возмещение части домовых расходов).

Разумеется, Ярмарка приносила гигантский доход в виде сборов, которые традиционно взимал император и две трети оставлял себе. По традиции же эти деньги считались неприкосновенными. Они шли только в личную казну правителей, не участвуя в иных коммерческих операциях. Под залог лесов и доходов от будущей Ярмарки император занял у Острова в несколько приемов очень много золота, которое затем отказался возвращать.

Ну, то есть не сказать, чтобы отказался… Насколько поняла Елена, скорее это можно было назвать техническим дефолтом. А может временным банкротством. Император не сказал, что кому должен, всем прощает, нет, ни в коем случае! Просто денег-точка-нет, недород, вороватые откупщики, незапланированные расходы. Что же касается леса (который Сальтолучард уже расписал на десять лет вперед, готовясь серьезно обновить флот), то прежде чем отдать залог под вырубку, требовалось провести тщательную ревизию, заново оценить границы и так далее. А после завершения Ярмарки сгорела часть дворцового архива, где по несчастливому стечению обстоятельств погибли все записи, касавшиеся сборов.

Император эффектно вывернул пустые карманы и, фигурально выражаясь, посоветовал заимодавцам держаться, сохраняя хорошее настроение. А как только денег в казне прибавится, тогда конечно же оплата по всем счетам воспоследует без промедления! Кроме того император удвоил охрану, купил несколько наемных отрядов на постоянном жаловании, а также дозволил ремесленным советам формировать собственные дружины. И под конец сообщил, что намерен собрать отдельный совет для организации винной монополии короны. Островитяне оказались в типичном положении кредитора, перед которым всегда гостеприимно раскрыта дверь, но не кошелек. Это было нагло, это было рискованно, однако загнанный в угол хроническим безденежьем молодой император пошел ва-банк и сгреб все фишки со стола, надеясь провернуть реформации, прежде чем сумма недовольства приведет к настоящим потрясениям.

— Большие долги это уже не твои проблемы, а проблемы кредитора? — процитировала Елена, уже и сама не помня кого. — Но так ведь и отравить могут.

Определенно, ей все больше нравился этот молодой император, упорно гнувший вселенную под себя, несмотря на инерцию махины, что катилась тысячу лет по одной колее. Елена никогда не задумывалась над тем, что делает, как живет обитатель громадного дворца в юго-западной части Города. Он просто был, как солнце, море и прочие проявления природы. Небожитель, сразу и навсегда отделенный от всех остальных положением и происхождением, как высший приматор. И вот, оказывается, пока лекарка выживала, как придется, вокруг происходили такие удивительные вещи. Нет, конечно отголоски увлекательных конфликтов она наблюдала ежедневно в разных формах. Но подоплека оказалась увлекательна, как хороший детектив. И вызвала укол недовольства — ведь все это она могла бы узнать сама, если бы поинтересовалась. Если бы оглянулась на мир вокруг себя, оторвавшись от угрюмой борьбы за существование.

— Могут, — согласилась Флесса. — Но все непросто. Остров не единственный, кто дает в долг большие суммы в фениксах, многие континентальные приматоры зарабатывают на проценте. Император им тоже задолжал. Если правителя не станет, возникнут сложности, коллизии, споры об очередности выплат. Все конечно будет решаться за плотно запертыми дверями, но деньги есть деньги, и в таких спорах часто начинают умирать раньше срока.

— А разве император занимает не от лица короны? — удивилась Елена. — Выходит, он пишет расписки сам за себя, как частное лицо?

— Не ломай голову, — отозвалась Флесса, качая ногой. Лицо герцогини помрачнело, как будто женщина корила себя за что-то. Словно ученица оказалась слишком умна, и учительница засомневалась в пользе уроке. Елена этого не заметила и продолжила рассуждать вслух:

— Значит, Остров попал в неприятное положение. Должник пошел в отказ, сделать с ним ничего нельзя, потому что не поймут другие кредиторы. А если долг не взыскать, это ущерб для репутации… И вряд ли повелитель рискнул броситься в такую авантюру совсем без поддержки. Наверняка у него есть какие-то союзники среди других приматоров, может скрытые.

— Хватит! — резко, жестко прервала Флесса, у которой быстро портилось настроение.

— Как скажешь, — согласилась Елена, не понимая, что могло так разгневать молодую герцогиню.

Под «халатом» в Ойкумене подразумевалось что-то вроде длиннополой рубахи с короткими рукавами, чтобы можно было надеть перчатки с маслами и кремами для умягчения кожи. Формально халаты можно было расстегивать и застегивать, но поскольку шнуровка представляла собой типичное для этого мира адское плетение десятка-другого шнурков, надевали их, как правило, не мудрствуя, через голову. Елена запуталась в полотне, а когда выпуталась, герцогиня уже справилась со своей рубашкой, накинула пояс и казалась собранной, готовой к чем-то решительному.

— Я хочу, чтобы бы взяла у меня деньги, — глядя в сторону, упрямо сказала Флесса.

— Мы уже говорили об этом, — тяжело вздохнула Елена. — Я не возьму твоих денег. Одежда, хорошая обувь без украшений, да. Но не больше.

— Подарки, украшения, золото, — чеканно перечислила герцогиня, словно уже проигрывала диалог в уме и теперь лишь повторяла. — Ты должна взять у меня что-то.

Елена подошла к Флессе вплотную, коснулась кончиками пальцев подбородка герцогини. Провела выше, к скулам, чувствуя дрожь мельчайших жилок под гладкой кожей. Выше, к вискам, коснулась черных волос, пригладила шелковистые пряди. Провела по ушам, чуть розоватым и без проколотых мочек — у бономов были не в обычае серьги, аристократы чаще носили клипсы или сложные конструкции, которые накидывали петлями на основание ушной раковины.

— Если я тебя поцелую, это будет считаться, что я ухожу от ответа? — хрипло уточнила Елена. — Или…

Флесса сглотнула, едва заметно. Взяла руки Елены у запястий, сжала, отстраняя с твердой уверенностью.

— Да, — решительно сказала герцогиня. — Считается.

— Да будет так, — Елена шагнула назад, освобождаясь от рук Флессы. — Мы уже говорили об этом. Несколько раз. Я не возьму твоих денег.

— Но почему, черт возьми! — Флесса выпрямилась, как натянутая струна арбалета, Синие глаза метали молнии, так что Елене казалось — еще мгновение и в воздухе запахнет озоном от электрических разрядов. — Почему? Ты моя. Ты со мной. Миньоны, содержанки, куртизанки, слуги, все берут деньги!

Елена склонила голову, потерла переносицу. Неожиданная головная боль укусила за виски, тронула затылок острыми коготками.

— Именно поэтому, — глухо выговорила она в тоскливой безнадежности. — Потому что я не слуга. Не куртизанка.

Бесполезно. Все бесполезно. Флесса умна, очень умна. Опытна, даст миллион очков вперед лекарке в борьбе за что угодно. Она дочь властителя и с детства обучена править, выживать, купаться в интригах как акула в море. Но в ее мире нет такого понятия как…

Как…

Господи, боже.

Елена задохнулась, понимая, что забыла, как это сказать на родном языке. Это было дико и страшно — чувствовать себя немой, даже хуже чем немой. Представлять что-то и не иметь возможности дать этому имя, выразить словами.

В ее мире?

Нет, и в моем теперь тоже.

Флесса ждала продолжения, сердито раздувая ноздри, словно капризный малыш, готовый расплакаться из-за сладости.

— Я свободный человек, — сказала Елена. — И я с тобой, потому что таково мое желание. Я хочу быть с тобой. Видеть тебя счастливой. Дарить радость… и удовольствие. Хочу просыпаться под утро и смотреть, как ты спишь. Если провести ногтем по кончикам волос над глазами, ты смешно морщишь нос. А если коснуться твоих губ чуть-чуть, самую малость, ты улыбаешься, не просыпаясь.

Флесса молча смотрела, ее нижняя челюсть даже на вид казалась жесткой, вырезанной из камня. Елена торопливо говорила, стараясь удержать словами чувства, задержать их, как воду ситом.

— Если ты заплатишь мне хотя бы раз… тогда я стану твоей слугой. И все это уйдет. Закончится. Останется купля и продажа. Торговля поступками, словами. Однажды я не захочу ничего тебе продавать. А ты решишь, что товар слишком дорог и можно поискать другого продавца.

Флесса двинула челюстью в чисто мужском жесте, как боец, готовый ринуться в бой. Посмотрела в глаза Елене, взгляд был остер и резал как осколки синего алмаза. Герцогиня приоткрыла рот, и Елена быстрым движением накрыла ее губы кончиками пальцев.

— Да ты же!..

— Пожалуйста!

Это прозвучало одновременно, два возгласа слились в один. И Елена увидела, что Флесса машинально схватилась за рукоять кинжальчика. Того, что казался игрушкой, но мог убить с неотвратимостью настоящей стали. Господи, пусть будет проклята Ойкумена, пусть сгорит в аду этот страшный мир, где красивая молодая женщина видит в резком движении сначала происки убийцы, а уж затем ласку.

— Пожалуйста, — тише повторила она. — Не надо говорить того, что собиралась. Потому что сказанного не вернуть. И мы обе будем это помнить. Если ты действительно хочешь, скажи потом. Обдумав все, в холодном рассудке.

Флесса чуть ссутулилась, будто надувная игрушка, из которой выпустили немного воздуха, самую малость, ровно столько, чтобы фигура потеряла прежняя четкость и упругость. Герцогиня словно прибавила лет пять, а то и поболе. Преувеличенно медленно, как-то подчеркнуто Флесса взяла руку Елены, отвела в сторону от губ, как можно дальше, на длину вытянутой руки.

— Уходи.

Одно слово, всего лишь одно слово, холодное, как лед с вершин гор в центре материка. Отчужденное, как… как другая сторона луны.

— Как пожелаете, госпожа, — Елена чувствовала, что сейчас не время для дружеских и тем более любовных слов. Чем больше строгой, официальной отстраненности, тем лучше. Как там говорил Мурье, что-то про многообразие сущностей аристократа…

Господи, ну почему все так сложно?! Почему с Шеной все было просто и легко, как теплая волна у пляжа из мягчайшего песка. И ехидный голосок в глубине души прошептал: а может именно поэтому все непросто? Потому что с Шеной им было дано лишь несколько часов счастья. Чистые эмоции, ничего более. А потом смерть и лишь воспоминания. Не живой человек, а его романтическая тень, память о счастье.

Здесь же совсем, совсем иное дело.

— До свидания.

— Ты придешь к портному? — спросила Флесса, опять уставившись куда-то вбок и сложив руки на пряжке расшитого мелким бисером пояса.

— К портному? — переспросила Елена, увлеченная самоанализом и потому не включившись сразу в суть вопроса.

— Турнир близится, осталось несколько дней, — взгляд герцогини оставался тусклым и отстраненным. — Послезавтра белошвейки будут меня обшивать. Приходи…

Она прерывисто вздохнула, словно очередное слово застряло в горле, не желая выходить на свет.

— По… ж…

— Я приду, — пообещала Елена, и увидела, как жестокая ярость в синих глазах на мгновение дрогнула, словно едкий раствор кислоты оказался разбавлен каплей благодарности. За то, что гордой и властной повелительнице не пришлось ломать себя до конца, выговаривая слово, которое она вряд ли говорила кому-нибудь помимо сурового отца.

— До свидания.

Глава 20 Утро, полдень, вечер

— Я ищу! — громко сообщила Малышка.

Елена затаила дыхание. Как обычно случается, когда играешь в прятки, укрытие вдруг показалось не таким уж и хорошим. Причем именно в то мгновение когда менять его уже поздно. Легкие ножки девчонки пробежались за стеной. Скрипели доски, а затем жалоба старой древесины вдруг оборвалась, словно Малышка взлетела, обратившись бесплотным духом. Злым призраком, возможно еще и людоедом — немедленно подсказало разыгравшееся воображение. Очень уже внезапно и зловеще наступила тишина.

За кирпичными стенами дома начинался очередной день, разгорался привычный городской шум, но здесь, на втором этаже, было тихо и пыльно. Хотелось чихнуть, зуд в носу потихоньку становился нестерпимым. Елена с силой прижала пальцем верхнюю губу под носом, гася чих. Помогло. Она притаилась за полуоткрытой дверцей незаконченного шкафа, чувствуя плечом холодок стены. Судя по тому, как менялась погода, сегодня последний день, когда дом останется не топленым. Уже завтра большая печь, похожая на яйцеобразный тандыр с дверцей и трубой, заполыхает огнем жаркого сланца, наполняя особнячок теплом и вездесущим запахом гари.

Скрип. Тихий-тихий, едва заметный и неопределимый. Настолько, что Елена сразу засомневалась, не чудится ли ей.

Вроде нет. Не почудилось. А может и наоборот. Уличный шум пробивался сквозь кирпичи, создавал назойливый фон, который мешал вслушиваться. Вроде и тишина, но в то же время…

Скрип.

Кажется, на сей раз поближе. Нет, точно ближе.

Играть с Малышкой в прятки было забавно и весело, однако весьма утомительно. Девчонка, похоже, обладала каким-то сверхъестественным чутьем и всегда находила взрослую соперницу. Однако кроха так искренне радовалась победам, что Елена опять и опять соглашалась повторить. Все-таки у Малышки в жизни было мало радостного. В Ойкумене дети взрослели рано.

Скрип.

Неправильный скрип.

Елена тихо положила руку на деревянную рукоять ножа. Ни с того, ни с сего припомнила, что Флесса так и не отдала меч из своего арсенала. Бесшумно подцепила средним и безымянным пальцами шнурок, в точности как показывал Чертежник, и подумала, что у нее вошло в привычку сначала хвататься за нож, а затем обдумывать ситуацию.

Скрип.

Что-то в нем было неестественное. Нечто такое от чего волоски по всему телу привстали, как наэлектризованные. Словно не легкие девичьи ножки ступали по деревянным половицам. А если вслушаться, то и вообще не ножки. Елена вытянула нож из кожаного чехла, плотнее обхватила рукоять. Сознание плыло, ежесекундно сбиваясь на смутные видения, образы. У женщины давно не случалось приступов с глюками, и сейчас это было бы крайне…

Шорох, словно провели щеткой с длинными жесткими волосками по шерсти. Звук шел низко, где-то на уровне колен или ниже.

… несвоевременно. Елена чувствовала себя как Фродо с надетым кольцом. Будто сверхъестественное восприятие уже нащупало контуры чего-то среди пыльной мебели, но сознание еще отказывалось это воспринимать. Нечто абсолютно не человеческое и даже не тварное. Некая сущность, что жила сразу в двух мирах, а может и сразу везде, а также нигде. Что-то…

Елена осознала, что пялится во тьму широко раскрытыми глазами. Что-то пребывало в безостановочном движении, искало. Не живое создание, которому свойственно отвлекаться, делать перерывы. А скорее подобие механизма, который, будучи заведенным, продолжает одно и то же действие, пока не кончится запас пружины. Елена чувствовала расфокусированное внимание чуждой сущности, которое жгло случайными касаниями, будто прикосновение льда к оголенным нервам. Внимание такое же искусственное, как луч радара, что бежит по кругу, лишенный собственной воли и мысли, реагируя на четко заданные условия.

Шорох снова повторился, уже совсем близко. Елена тихонько присела на корточки, занося руку с ножом еще выше, готовясь бить обратным хватом, со всей силы. Сразу же заболели натруженные после вчерашней тренировки голеностопы. Услужливое сознание подкинуло образ чего-то прочного, червеобразного, закрытого плоской броней, как…

Елена поплыла окончательно. Она будто глядела на себя со стороны, видела испуганного зверька, забившегося в угол между дверцей шкафа и стеной. С жалким клиночком в руке, который мог повредить Шороху не больше чем сердитый взгляд или бессильное проклятие. Ноги отказывали, она прислонилась к стене, опять же руководствуясь видением со стороны, не чувствуя ни твердость кладки, ни холодок, запасенный ноздреватыми кирпичами холодной ночью. Вообще ничего, кроме…

«Искра»

Слово многократно отражалось само в себе, играло сотнями смыслов и представлений, дробилось как в причудливом калейдоскопе.

«Искра. Тьма. Основание. Ничто»

За каждым понятием вставала целая вселенная, Макрокосм, бесконечная череда великих знаний. Все имело значение и все растворялось, обращалось пылью забвения, стоило лишь сосредоточиться, понять, что же скрыто за…

«Искра. Она уничтожит всех нас»

Разум в поисках чего-то определенного, устойчивого, схватился за некую аналогию, жадно вцепился кончиками невидимых пальцев. Да, голоса, слова. Будто кто-то сотворил нечто важное, сердито разговаривая сам с собой, и гневная беседа с пустотой отразилась в сути Шороха. Как шум на заднем фоне магнитофонной записи.

«Нет, она уничтожит лишь вас. Потому что вы глупы. А я нет»

Елена поняла, что Нечто совсем близко и сейчас нападет. Она не видела агрессора, но понимала его. Понимала как нечто ужасающе сильное, не живое и не мертвое, целеустремленное и опасное. Оно уже совсем рядом, ближе вытянутой руки.

«У меня свой план. И он лучше вашего. Во всяком случае, для меня»

Впереди была дверь. Или не дверь. Скорее идея двери, что-то имеющее отношение к выходу или переходу. То, что можно было использовать, вырваться на другой уровень. Дверь ощущалась как символ, аллегория, завеса незнания. Нужно лишь сосредоточиться, знание было готово пролиться в ее разум полноводной рекой. И Елена сосредоточилась, мысленно протянув руку…

Искра.

Воля.

Раскол.

Собирание.

Страх.

Уничтожение.

«Это мое. Она моя! Только моя. Не ваша!»

Чужой голос ударил, как молотком, разрывая барабанные перепонки изнутри, дробя череп гневом, что казался чистым и беспримесным как лучшая сталь в плавильне. Гнев, ярость и надежда. Болезненная, торопливая, злая надежда разрушителя. И за бешеным кипением чувств Елена увидела тень человека, что оставил печать своего разума на мистической твари в темноте. Посмотрела в красные глаза, лишенные зрачков, полные тщательно контролируемого безумия.

«Искра, я тебя съем»

Она узнала человека.

Она узнала имя.

Она узнала цель.

Она узнала себя, вспомнила свое прошлое, осознала настоящее, увидела будущее в сотнях возможных путей и исходов. И каждый горел пламенем ярости, скользил пролитой кровью, леденел дыханием смерти. Елена, которая больше не была Еленой, увидела все, что имела сейчас, кого обретет — возможно! — в будущем. И как оборотную сторону — все, что ей было суждено потерять. А также забрать.

С безумным хрипом Искра вывалилась из темного и сырого угла, нанося удар за ударом вслепую. Она вырывалась из путаницы собственных «я», но каждое тянуло в свою сторону, разрывая на части, вынуждая идти к тьме и разрушению особенным путем, неповторимой тропой. Она била и била, так, будто судьбу можно заколоть. Чувствовала, как хрустит под клинком старое дерево, как впиваются в кожу щепки, и кровь пузырится горячими капельками на свежих ссадинах.

И с каждым шагом она забывала. Отдалялась от приоткрытой на бесконечно краткое мгновение завесы над прошлым и будущим. Три шага, десять ударов — и Елена все забыла, не в силах обуздать цунами знания, сокрушившего ее разум. Не в силах превозмочь ужас памяти и знания.

— Поймала!

Две маленькие ручки схватили ее за пояс, и Елена лишь чудом не заколола Малышку. Непонимающе сжала рукоять ножа, крутнула головой. Женщина чувствовала себя как после солнечного удара. Тело почти не слушалось, и на каждом движении Елена что-нибудь задевала. Болели костяшки пальцев.

— Ты прямо на меня прыгнула! — с легкой обидой сказала из темноты Малышка. — Это не считается. Ты поддалась!

— Д-да-а… — выдохнула Елена, пытаясь сообразить, что здесь только что произошло. Явно что-то непонятное, только вот что именно? На голодный обморок не похоже. Солнца нет, поэтому тепловой удар тоже исключаем. Сказалась какая-нибудь хворь? Сходным образом лекарка чувствовала себя после редких приступов ложного провидчества, но сейчас если она что-то и прозрела, то в памяти не задержалось ровным счетом ничего, ни единого образа. Похоже, это и в самом деле был какой-то срыв. От нервов, не иначе.

— Помоги мне выбраться, — с этими словами она украдкой спрятала нож. Петля цеплялась за пальцы и никак не хотела освобождать их. Клинок словно требовал чьей-нибудь крови.

— Пойдем, время завтракать, — Малышка взяла ее за руку, направила к выходу через мебельный лабиринт, мимо шаткой, разваливающейся двери, что вела к лестнице и черному ходу.

Шум за стенами усилился. Кто-то что-то скандировал, наверное, снова требовали воск. Восковой дефицит неудачно лег на тревожные слухи о бесснежной зиме, которая снова погубит засеянное зерно. И тревоги горожан умножились. Слишком многое было завязано на этот материал — обработка кожи, металлургия, ювелирное дело, мебель, краски, мази аптекарские и технические. Даже церы — повсеместно распространенные доски для записей — а также бальзамирование аристократических покойников требовали воск. И конечно свечи. Поэтому неожиданный кризис восковых поставок ударил по Мильвессу резко, сильно.

Столица и так жила в лихорадочном ожидании Турнира, была перегрета изобилием съехавшихся головорезов. А теперь… Ходили слухи, что Император стянул в Город всех обязанных ему службой ишпанов и рыцарей, кого только смог, на случай беспорядков. Похоже, никто уже не сомневался, что, так или иначе, прольется кровь. Вопрос лишь — когда и сколько.

Елена быстро перехватила на завтрак ломоть хлеба с тонким слоем желтого масла и парой вяленых рыбешек. Сунула в новую медицинскую торбу горшочек со вчерашней кашей и покрошенными в мелкую стружку полосками сушеного мяса. Добавила пару светло-фиолетовых, с красными прожилками луковиц и решила, что можно идти. Как говаривал Дед: «голодная смерть отступила на несколько шагов».

Баала вручила постоялице стеклянную флягу с козьим молоком, которое основательно скисло и было щедро заправлено порошком из бодрящего ореха. Елена старалась не злоупотреблять смесью, потому что временами она действовала на желудочно-кишечный тракт с непредсказуемой сокрушительностью. Но бодрила, этого не отнять. А день обещал стать непростым.

— Удачи, — напутствовала маленькая куртизанка.

В отличие от большинства горожан Баала процветала. Ее «бизнес» был завязан на развлечениях и «релаксе». Карлице платили не только и не столько за экзотические услуги, сколько за душевность, умение быть качественным собеседником. За возможность расслабиться и услышать от кого-нибудь, что все будет хорошо, несмотря на тяжкую пору и обилие испытаний. Соответственно, чем больше неврозов, тем сильнее потребность в эскапизме. Поэтому когда обычный горожанин все больше свирепел, считая обрезанные, истертые монеты в пустеющем кошеле под лучиной вместо доброй свечи, гильдия циркового искусства (куда относилась Баала) аккуратно поднимала цены, не зная отбоя от клиентов.

Елена тоже смотрела в будущее со сдержанным оптимизмом. Тюрьме сокращения точно не грозили, а лекарка давно показала свою пользу. В дальнем уголке души затаился противный голосок, нашептывающий, что, в крайнем случае, Флесса не даст голодать.

Флесса…

Елена напомнила себе, что вечером надо зайти в лавку, купить, наконец, сапоги. И напомнить герцогине про обещанный меч, на оружие она как «болван» точно заработала.

— Вечером, как обычно, — отозвалась лекарка, махнув рукой Баале и Малышке. Девчонка сидела на высокой скамье, болтая ногами, грызла как сладкий сухарик подсохшую корочку сдобного пирога.

За порогом Елену опять шатнуло. Ноги споткнулись, зацепились друг о друга на ровном месте. нахлынуло ощущение скрытого давления, граничащего с удушьем. Будто женщину замотало в невидимый рулон и начало стягивать. Елена оперлась плечом о косяк, крепко ухватилась за ручку в виде бронзового кулака. Ощущение было очень странным, оно не приносило какой-то физический дискомфорт, скорее это походило на компьютерную игру, где проблемы со здоровьем и восприятием игрока передаются через видеоэффекты.

Пока Елена брела к воротам сквозь крошечный и запущенный садик, ее отпустило, совсем. Оставалось лишь пожать плечами, а также от всей души помолиться, чтобы такие скачки тонуса не стали предвестником запущенной болезни. Хотя не так уж это и страшно, снова шепнул голосок, ведь Флесса, в случае чего, оплатит любое лечение. И даже магическое.

За высокими стенами нарастал шум. Десятки здоровенных глоток скандировали «долой винную монополию!» и «даешь серебряные монеты!!!». Однако Елена не слышала звуков типичного бунта, то есть звона металла, треска вышибаемых ставень и трещоток стражи. Значит, пока буянили без экстремизма. Хотя ближе к вечеру наверняка не обойдется без изнасилований и поножовщин. Но к вечеру она уже вернется.

«А Флесса могла бы приставить охрану»

— В жопу, — энергично сказала Елена, отвечая сразу и поганому голоску, и Мильвессу в целом. А затем отперла воротину.

Флесса старалась не щуриться на полуденное солнце и не мигать, взирая на двух мужчин, что сидели перед ней в расслабленных позах. Очень расслабленных, до такой степени, что настороженность и готовность к действию отражались в каждом жесте, в каждом взгляде.

Вице-герцогине было не по себе и до крайности неудобно. Ее раздражало солнце, холодное, утратившее последние капли осеннего тепла, но в то же время готовое слепить, жалить прямо в глаз. И это в тот момент, когда нельзя ни отвернуться, ни поморщиться, можно лишь являть миру мраморно-бесстрастный облик Вартенслебена. А еще женщине отравляло настроение платье, очень скромное, в сдержанных тонах, с воротником под горло и узким станом. Разумеется, даже без намека на декольте, более того, с широкой лентой, повязанной так, чтобы концы опускались на грудь, скрадывая очертания фигуры. Ни единого украшения помимо золотой цепи наследницы.

«Дочь моя, эти люди в любом случае исполнят твои приказы» — литиры зашифрованного письма старого герцога сами собой всплывали в памяти, звучали в ушах, словно жестокий старик стоял за спиной, шепча мудрые слова.

«Такова воля их посланников, которую никто не рискнет оспорить. Однако весьма благоразумно устроить ваше общение верным образом. Не повелевать, но давать указания, оставляя им возможность высказать свое мнение. Принимать к сведению разумное, тактично отклонять излишнее. Покажи непреклонную волю, однако сделай это без уязвления их мужской гордости. Поверь, сама по себе необходимость подчиниться женщине, пусть нашего с тобой положения, уже есть серьезное испытание для их естества. И ради Отца нашего во всех Его атрибутах, надень хоть в этот раз платье! Просто, скромно, без вызова и броских побрякушек. Эти люди много лет живут, едят и пьют с копья. Строгий вид облеченной властью женщины им будет понятен, поскольку их не раз нанимали вдовы, матери семейств. А твой образ рутьера они воспримут как насмешку»

— Господа, — она сложила пальцы домиком, стараясь, чтобы это не выглядело, как попытка отгородиться, воздвигнуть преграду на пути изучающих взглядов. — Приступим?

Флесса позволила этому слову повиснуть в воздухе, заиграть многими оттенками, смыслами. Вопрос? Утверждение? Рекомендация? Все сразу или ничего из перечисленного?

— Пожалуй, — низко и чуть хрипловато сказал князь с гортанным акцентом.

— Извольте, — после короткой паузы вымолвил герцог с безупречным произношением столичного аристократа.

Мужчины, что сидели против Флессы, нисколько не походили на стратегов, заточивших зубы на костях врагов. Князь был широк в кости, однако не тучен. Просто большой человек, для которого немного велика его же собственная кожа. Морщины и морщинки бежали вокруг маленьких глазок, опускались по бокам пухлых губ, собирались гармошкой даже на щеках. Шея обвисла мясистыми складками. Один лоб да макушка были гладкими, блестели на солнце, как полированные. Одинокая прядь волос точно на геометрической вершине головы была собрана в сиротливый хохолок, аккуратно смазанный маслом и зачесанный влево. Гость выглядел забавно и даже, пожалуй, чуть комично. По крайней мере до того момента, пока взгляды не встречались. Поскольку в глазах князя не было ровным счетом ничего располагающего к шуткам.

Как и положено горцу, мужчина пренебрегал кольцами, ограничившись браслетом на левом запястье и толстой серебряной цепью. В горах, где до сих пор живы были отголоски лунного культа, издавна почитали серебро как «звездный металл». В том числе делали из него «цепи достоинства», традиционно в семь раз тяжелее аналогичных из золота. И носили их сообразно весу, не на шее, а через левое плечо, крест-накрест с ремнем портупеи. Платье князь надел усредненно городское, ничем не выделяющееся. Характерные потертости указывали, что поверх одежды часто ложится бригандина.

В противовес горцу, который без цепи легко мог сойти за купца или мастера, герцог казался демонстративным — вызов и эффект в каждой детали. От «солдатского герцога», профессионального воина, живущего исключительно войной, поневоле ждут соответствующего образа: практичная одежда, сталь доспеха, военная прическа с выбритыми висками. Но этот человек показался бы своим даже при Дворе. Один его костюм стоил состояние, а при взгляде на кружевной воротник пурпурного кафтана Флессе захотелось спросить адрес мастера. Безупречно выбритое лицо воина отличалось изысканной, холодной бледностью. А еще — скульптурным совершенством, которое не нарушал ни единый шрамик. Вкупе с биографией хозяина это многое сообщало о его воинских навыках.

Гладко зачесанные назад волосы пребывали в идеальном порядке, лишь одинокая прядь, залакированная до состояния иглы, опускалась над правым глазом, заканчиваясь у края губ. Узкое лицо в сочетании с жесткими чертами, а также острой линией скул создавали впечатление неестественности, художественной нарочитости, будто не живой человек сидел в изящном кресле, а некое идеалистическое представление о совершенном аристократе-воине. На лице бесстрастной маской застыло выражение скорбного внимания и отстраненной печали.

Князь и герцог. Землевладелец, живущий ради приращения семейных уделов, и наемник, презирающий любое занятие кроме войны. Выдающийся пехотный командир и мастер кавалерийских атак. Смертельно опасные люди, волею судьбы, бога и могущественных владык переданные под ее, Флессы, руководство.

«Вы у меня, гиеновы дети, пройдете по струнке и прыгнете по команде!»

— Итак, — Флесса склонилась чуть вперед, тщательно контролируя угол, чтобы это выглядело исключительно как проявление вежливости, ни единым градусом дальше.

— Определенно, слава опережает вас, достопочтенные. Я искренне рада узреть столь достойных мужей воочию.

Елена возвращалась домой, пытаясь удержаться на грани между терпимым настроением и «да пошло все!». Размолвка с Флессой будто запустила цепь неприятностей, начиная с утреннего припадка и заканчивая… А собственно еще ничего и не закончилось, день близился к завершению, но последние лучи заходящего солнца еще цеплялись за флюгеры и печные трубы, раскрашивая черепицу в бледно-розовые цвета.

Началось все с того, что тюремный исповедник впервые за долгие месяцы вмешался в целительный процесс и принялся настойчиво выпытывать — зачем лекарка протирает руки «мертвой водой»? И для чего купает инструменты в плошке с той же самой жидкостью? Посылать служителя культа было невежливо и чревато, несмотря на то, что Ойкумена и близко не страдала религиозным фанатизмом средневековой Европы[39]. Кроме того лысый пузан откровенно мешал, а операция по вправлению суставов выдалась сложной. Поэтому Елена досадливо и торопливо пересказала якобы услышанный от некоего медика слух о невидимых глазом тварюшках, кои вредят, испражняясь в раны. Как ни удивительно, монах более чем удовлетворился объяснением и сразу отстал с довольной улыбкой.

Зато пристал Динд, робко, невыразительно, удивительно не к месту. Елена как раз пыталась остановить кровь у матереубийцы, который, чтобы избежать казни через расклевывание воронами, «вскрылся» обломком гвоздя, причем крайне удачно, резанув точно и глубоко. Теперь он умирал, а по тюремным правилам заключенного следовало вылечить или хотя бы подлатать, а затем подвергнуть повторной казни, потому что случайная смерть правосудием считаться никак не может.

Кровь никак не хотела останавливаться, свертываемость была ни к черту, видимо из-за тюремной кормежки. Красная жидкость упрямо сочилась сквозь корпию и повязку, не помогал даже жгут, когда лекарка сняла его, кровотечение возобновилось. Елена скрипела зубами, возясь грязными по локоть руками и прикидывая, что тут еще можно сделать. То ли попробовать расширить рану и прижечь сосуд, то ли наложить жгут еще раз, авось второй раз поможет.

Пациент орал, дергался в оковах и всячески мешал целительным процедурам, отлично понимая, что на кону относительно быстрая и немучительная смерть против ужасающих страданий. Динд стоял за плечом, все время одергивая новенькую куртку с затейливой бахромой по нижнему краю и оловянными пуговицами — одежда выходного дня, неуместная в тюремном подвале.

— Да? — сквозь зубы прошипела Елена.

— Я… это… — влюбленный помощник палача мялся и смотрел по сторонам, видимо надеясь, что лекарка сумеет прочитать мысли.

— Все, — устало махнула рукой Елена, затягивая жгут. — Медицина бессильна. Перекручу по второму разу, кровь остановится, но рука отомрет.

На самом деле она, конечно, сказала не «медицина», поскольку такое понятие во всеобщем языке отсутствовало. Но тюремщик понял и досадливо махнул рукой:

— Опять птички голодные, зачем только яму копали…

Писец заскрипел коротким, многократно чиненым пером по листу самой дешевой бумаги, протоколируя событие. Злодей дико и радостно хохотал, поняв, что расклевывание не состоится. Тюремщик вынул из поясной сумки краткий сборник тюремных правил в потемневшем от времени деревянном переплете. Откинул крышку и долго мусолил чудовищно засаленные страницы, где отдельные буквы и слова смазывались в сплошные полосы от края до края страниц. Динд шумно сопел, нетерпеливо ожидая, когда они с женщиной останутся наедине.

— Значит, будем тянуть жилы, а затем удушение петлей на станке с рычагом и размеренным поворотом, — деловито сообщил тюремщик, закончив сверяться с мудростью веков.

— Других родственников нет, казнь не публичная, — подсказал писец. — Значит, если наказания условно равноценны, уведомление судьи о замене наказания не требуется. Одобряется задним числом.

— Точно! — просветлел жирным ликом тюремщик. — К заходу солнца управимся, ничего отвалиться не успеет, — он посмотрел на опешившего убивца и с той же усталой деловитостью вопросил. — Каяться будем? В самый раз, пока наш поп не ушел. Смотри, потом его повезут на восточный конец, мастер Квокк там фальшивомонетчиков будет варить. А это дело долгое, на цельный день, пока вернется, ты уже закончишься.

Матереубийца завыл, совершенно утратив человеческий облик, клацая желтыми зубами как гиена.

— … не допускающим разнотолкований способом отказался от покаяния, — бормотал себе под нос немолодой и подслеповатый писец, для быстроты он отложил перо, взял церу и стилос, чтобы затем, без спешки переписать все начисто без ошибок. — Чем отяготил… и усугубил…

Он глянул поверх церы на тюремщика, напомнив:

— Надо предложить трижды. Иначе не считается.

— А… ну да. Трижды, — буркнул тот, поднял руку с выставленным пальцем. — Это, значит, первый раз был. Каяться будешь, убогий?

Злодей орал. Тюремщик отогнул второй и третий пальцы, пошевелил ими, будто от смены перспективы число могло измениться.

— Исповедь, покаяние, еще не поздно.

Убийца выл.

— Троекратное предложение, — бурчал писец, водя палочкой по воску. — Отклонено. Все, записал.

— Ладно, потащили, — вздохнул тюремщик.

Молчаливые помощники сноровисто затолкали убийцу в рогожу, похожую на смирительную рубашку, затянули ремни, бодро потащили на выход. Считалось, что квалифицированный преступник не может идти на казнь своими ногами, чтобы не осквернять землю. В свое время это вызвало оживленные споры, поскольку тюрьма то находилась под землей, а носить тяжести никому не хотелось.

— Здесь, будьте любезны, — указал писец. Елена привычно поставила крестик напротив своего имени в приложении о безуспешном лечении к приказу о смертной казни.

— Благодарствую, — дежурно сказал писец, собирая принадлежности в кожаный сундучок, похожий на саквояж.

Оставшись одна, Елена с облегчением выдохнула, отерла лоб предплечьем, чтобы не испачкать лицо в крови. Качнулась на месте, склоняясь вправо и влево, растягивая поясницу. Динд кашлянул, напоминая о своем присутствии.

— Да, слушаю тебя, — сказала забывшая о нем лекарка, пытаясь не выдать раздражение. Она устала, спина болела, надо было вымыть руки, ополоснуть стол от крови и мочи. В такие — удручающе частые! — моменты перспектива записаться на полное содержание Флессы уже не казалась такой уж неправильной.

— Люнна… — выдавил помощник палача. — Люнна.

— Да, — повторила Елена.

«Господи, как я устала»

Строго говоря, если бы Динд набрался храбрости хотя бы на месяц раньше и в более романтичной обстановке, определенные шансы у него имелись. Парень был красив (ну, по крайней мере, симпатичен), ухожен, не пренебрегал угодным Параклету мытьем, а также сменой одежды. Профессия… а что профессия? Когда ежедневно возишься с переломами, ранами, ожогами, штопаешь порезанных бандитов и вскрываешь гнойники в жопе, планка допустимого сильно опускается. А Елена устала быть одна, во всех смыслах.

В такие минуты людям свойственно делать ошибки, завязывать отношения, которым завязываться не стоит. Однако юноша не успел, Елена уже отдала Флессе пусть не сердце, но, по крайней мере, все умножающую симпатию и верность. И передумывать не собиралась.

— Я…

— Да, — повторила Елена в третий раз, чувствуя лишь тоскливое раздражение и желание, чтобы эта сцена, наконец, закончилась.

— Пойдешь со мной на Турнир? — Динд решился и сказал, как в прорубь нырнул, без оглядки, с отчаянным блеском в глазах.

— Чего? — не поняла лекарка.

Она, в общем, ждала чего-то подобного, однако процесс ухаживания следовало начинать с вещей «полегче». Приглашение женщины на сугубо мужское мероприятие вроде кулачных боев, стравливания гиен и тем более Турнира Веры, приравнивалось к предложению брака. Собственно в отношении вдов так обычно и делали, чтобы избежать конфуза и оставить возможность отступления для обеих сторон. Елена с ее образом жизни, финансовой самостоятельностью и мужскими штанами, конечно, считалась не совсем женщиной, в отношении нее критерии несколько размывались. Тем не менее, заход был серьезным, далеко выходящим за рамки «а потом на сеновал». Это была претензия как минимум на совместное проживание с целью проверить взаимную способность к зачатию и деторождению.

Елена не смогла удержаться от тяжкого вздоха. Ей было очень плохо и грустно. Принять безмерно щедрое предложение Динда не имелось ни возможности, ни желания. Отказать — все равно, что пнуть котика. В голове роились бесчисленные варианты, начиная с классического «я тебя недостойна!».

— Я тебя… — начала она и умолкла. Динд смотрел большими глазами, которые блестели в тусклом свете дешевых, скатанных вручную свечей.

«Да чтоб тебя!»

— Ты хороший маль… парень, — Елена вовремя вспомнила, что они с Диндом примерно одногодки. — Хороший.

Она коснулась его щеки, видя, как дрожат уголки глаз и губы подмастерья. Тот уже все понял, однако с неистовым отчаянием продолжал надеяться.

— Но…

На душе стало еще хуже. Елена чувствовала себя примерно как лекарский стол, все еще угвазданный кровью и прочими выделениями.

«Романтик херов, нашел время и место!»

— Но сердце мое принадлежит друго… му.

Прозвучало пошло и затаскано, Елена аж скривилась, надеясь, что гримаса внешне сойдет за душевное страдание.

Динд окончательно стал похож на котика, которому показали рыбку, а затем вместо еды отвесили пинок.

— Я понимаю, — сказал он, явно изо всех сил удерживая всхлип, а может и рыдание. — Понимаю…

«Но я другому отдана и буду век ему верна» — ни с того ни с сего пронеслось в голове. Откуда? Бог знает. Из той, другой жизни, которая с каждым днем становилась все дальше, казалась все призрачнее. Нереальнее.

— Понимаю, — повторил как заклинание, молодой человек. И пошел, нервно одергивая рукава новенькой щегольской куртки, спотыкаясь на каждом шагу, будто слепой без палочки. Молча, не унижаясь до уговоров и мольбы, за что Елена ему была искренне благодарна. И чувствовала вину за то, что могла предложить лишь благодарность.

«По крайней мере, это случилось быстро»

— Ну, твою же мать — подытожила она все происшедшее, с чувством, энергией и злостью. Ударила о камень грязного вонючего стола, растревожив и без того поцарапанные костяки. И, словно очнувшись, заторопилась в поисках бутыли с «мертвой водой». Царапины следовало продезинфицировать, мало ли какой гепатит можно было напрямую подхватить с того же матереубийцы.

Вроде бы все закончилось, но легче на душе не стало. Скорее уж наоборот.

Так день и прошел, непоправимо испорченный, запоганенный. Динд старался не попадаться ей на глаза, а если медичка и помощник все же сталкивались, парень отворачивался и дергал кадыком, будто сглатывая слезы. Елена снова и снова повторяла, что не сторож чужому сердцу, что нельзя строить отношения на жалости. И, в конце концов, у нее есть любовница! Бесполезно. На душе становилось лишь темнее и противнее. Да еще и пальцы жгло, как на угольках, поскольку Елена еще несколько раз мыла их спиртом.

Елена шагала домой, жалея, что на одежде нет карманов, чтобы засунуть руки поглубже. Можно, конечно, плотнее завернуться в плащ, но это не то, не то… Впереди, на перекрестке какие-то сомнительные личности пытались развернуть повозку. Сомнительные, потому что были обряжены в пеструю смесь одежек, не позволявших идентифицировать происхождение и род занятий. Именно так обычно начинались внезапные нападения убийц и бретеров — с перегораживания улицы — так что Елена, как и большинство прохожих, инстинктивно шагнула ближе к стене, подобралась, крутя головой. Некоторые от греха подальше сворачивали в переулки, предпочитая обойти сомнительное место.

Елена плотнее стянула завязки теплого плаща и зашагала дальше. Улицы заполнялись народом, что возвращался по домам, закончив работу. Многие несли факелы — из-за беспорядков и прочих неприятностей уличные фонари зажигались через день и не более чем на одну-две стражи. Мальчишки-светоносцы и «покровители честной игры» категорически одобряли.

Неожиданно у повозки образовалась некая суета. Один из пестрых незнакомцев уронил туго набитый, увесистый мешочек. От удара о выщербленную мостовую ткань с металлическим звоном лопнула, через прореху сверкающим ручейком хлынули… монеты? Елена подавила инстинктивное желание броситься и начать собирать звонкое серебро. Кое-кто поступил также, большинство — наоборот. Мгновенно образовалась толпа, сразу же послышались крики, звук глухих ударов, пошла торопливая дележка. Один из пестрых забегал, жалобно крича и размахивая руками.

Елена прижалась спиной к дому, боком двинулась обратно. Женщина и сама не могла в точности сказать, что ей не понравилось. Просто все происходящее казалось каким-то чуть-чуть ненастоящим, нарочитым. Как хороший театр. Монеты сияли слишком ярко и неестественно. Хозяин вопиял слишком громко и притом не старался отбить хоть немного серебра. Куда-то делся его напарник. И вообще, где-то Елена уже видела такие монеты, совсем недавно.

— Медь!!! — заорал кто-то. — Во имя всех Его атрибутов, это же медная чеканка!

Елена ускорила «крабий ход», отметив, что крик слышится далековато от схватки. Хотя с другой стороны, кто-то вырвался из толчеи с добычей, отошел на безопасное расстояние, посмотрел внимательнее… Возможно, вполне возможно.

После короткой паузы, наполненной шумом торопливой и беспорядочной драки, возмущенный крик подхватило сразу несколько голосов, повторяя на все лады слово «медь». Это послужило запалом, панический рев запрыгал по толпе, как огонь по высохшим пучкам травы.

— Медь!

— Медные деньги! Негодные!

— Медная чеканка, фальшивая дрянь!!

Первый хозяин мешочка тоже куда-то пропал. Возмущенная толпа о нем и не вспоминала, заводя сама себя гневом обманутой алчности.

— Фальшивые деньги императора! — проорал все тот же голос, что первым упомянул медь.

— Император привез медь на замену серебра!

И тут же не менее чем с трех разных точек как по указу раздалось:

— Фальшивка! Фальшивка императора!

— Расплата медью, а подати серебром!

Толпа с готовностью подхватила, скандируя на все лады «медь» и «фальшивка». Императора склоняли чуть реже и тише, однако тоже вполне энергично. Здравомыслящие прохожие прыснули во все стороны, как тараканы при виде свечки, поскольку здесь наблюдалось в чистом виде подстрекательство к бунту. Елена торопилась едва ли больше всех, как человек в точности знающий, к чему приводят такие обвинения. Законодательство Ойкумены и Мильвесса, запечатленное на телах узников, запоминались удивительно быстро.

Елена скользнула в переулок, перешла на бег, придерживая сумку одной рукой и полу плаща другой. В такт бегу колотилась мысль:

«А у Флессы мы бы сейчас пили вино, целовались при свечах и никаких экстремизмов!»

Глава 21 И тайное стало явным

Концепция регулярных выходных в Ойкумене отсутствовала, однако праздников было немало, включая обязательное празднование шестидесяти шести Атрибутов Создателя, по одному на каждую неделю. Поэтому в пятидневке так или иначе оказывался нерабочий день[40]. Привыкнуть к такому распорядку было непросто, как и держать в уме «плавающие» выходные. Однако Елена справлялась. Итак, сегодня был нерабочий день, последний перед началом великого Турнира. Еще немного и лучшие бойцы мира начнут поединки на арене Ипподрома, выясняя, за кем все же правда и сила — за Единым или Двумя.

Надо сказать, обычный турнир мало чем отличался от земного — доспехи другие, люди другие, суть та же. Тренировка конно-копейного боя плюс развлечение для знати, как правило, групповое, партия на партию. Турнир Веры проводился по совершенно другим правилам. Воины могли быть кем угодно, происхождение и богатство не имели значения. Бойцы выходили один на один, только пешими, демонстрируя не стоимость коня и надежность брони против копья, а личное мастерство владения оружием. Убийство противника не рекомендовалось, но происходило регулярно. Кроме того, согласно давним обычаям, бои проводились вечером, после заката, при волшебном свете, обеспеченным всей магической гильдией. Так что Турнир (судя по рассказам) ближе всего соответствовал представлениям земной Елены о жестоком спорте.

Женщину грядущее мероприятие весьма интересовало, как возможность поглядеть на фехтовальное искусство лучших из лучших. Поэтому предложение Флессы оказалось весьма к месту. Но великий Турнир маячил где-то в будущем, пусть и не далеком, а тренировка у Чертежника шла здесь и сейчас. И это было очень больно.

— Раз-два-три! Раз-два-три! — обозначал такт и ритм фехтмейстер. — Ты видишь атаку, ты защищаешься, ты бьешь в ответ!

Чертежник знал много разных методик и с удовольствием их тасовал. Все были неприятны и болезненны, вбивая науку Высокого Искусства самым коротким и внятным образом — через больную задницу ученика. Елене доставалось и жесткой палкой, и гибкой палкой, и даже хлыстом. Но упражнения «с огоньком» были хуже всего, их она искренне, глубоко ненавидела.

— Раз — удар! И защита.

В руке Чертежника была зажата ароматическая лучина, похожая на эстафетную палочку. Кончик ее светился алым угольком, источая пряный дым. Обычно кедровые[41] лучины использовали для распространения приятного запаха на сон грядущий, чтобы отогнать дурные сновидения и подлечить органы дыхания. Но Чертежник использовал их другое свойство: долгое и устойчивое горение.

Елена заученным движением отвела выпад Чертежника. Голые предплечья уже болели и чесались от крошечных ожогов, похожих на сигаретные. Здоровью они не угрожали, но саднили больно, а еще оставляли шрамики, похожие на следы оспы. Хорошо, что в Ойкумене короткие рукава на людях носить было не принято.

— Три — контрприем!

Елена устала, движения замедлились, казались тягучими, будто в киселе. Чертежник парировал ее неловкий выпад, брезгливо поджав губы, и не преминул оставить новый след. Женщина зашипела, подавляя желание схватиться за новый ожог, прикрыть его. Елена уже была научена горьким опытом и отлично знала, что это станет хорошим поводом обжечь ей ладонь — чтобы не теряла концентрацию.

— Еще раз! — скомандовал Чертежник.

Елена стиснула зубы, учитель и ученица снова закружились внутри фигуры на каменном полу. Сжимая в левой руке деревянный кинжал, Елена механически переставляла ноги, «играла» на три такта, горько думая, что со временем ей понадобятся перчатки с длинными крагами. Еще год таких занятий, и руки будут изуродованы, как у оспенного больного.

— Раз! Два! Три!

Лучина ужалила в сустав, имитируя режущий удар по пальцам. Елена удержала клинок только благодаря петле. Инстинктивно, со злостью ответила уколом на всю длину руки — и, разумеется, была немедленно наказана. Чертежник даже не стал отшагивать, он пропустил кинжал мимо себя, развернувшись на месте, затем одновременно ударил ее по руке сверху вниз и подсек опорную ногу.

Ученица потеряла равновесие, но сразу превратила падение в управляемый кувырок. Перекатилась через плечо, поднялась, но Чертежник уже был рядом, занося руку. Палочку мастер перехватил за середину и готовился сымитировать «ломающий» удар сверху вниз обратным хватом. «Ломающий» — поскольку считался одним из самых сильных, пробивал любую одежду и даже кольчугу, а будучи нанесенным при помощи учебного клинка с легкостью переламывал ключицу.

На одних рефлексах Елена отвела и этот удар, атаковала в свою очередь, пытаясь на обратном движении «разрезать» снизу вверх наискось лицо Чертежника. Мастер отклонился назад, пропуская деревянный клинок мимо, одновременно выхватил свободной рукой настоящий кинжал из-за пояса сзади. Надо сказать, у Елены не возникло даже мысли «нечестно!», она продолжала действовать заученно, как автомат, строго запрограммированный на драку.

Ножевые схватки обычно шли на таких скоростях, что даже испугаться времени не было. После года ученичества Елена хорошо понимала, почему Фигуэредо считал квинтэссенцией мастерства именно бескомпромиссное пырялово кинжалом. Длинный клинок, будучи тяжелее, медленнее, обладая большим пространством маневра, мог простить ошибку. Кинжал — нет.

Противники замерли друг против друга в левосторонней стойке, чуть раскачиваясь на пружинистых ногах. Чертежник отвел в сторону «эстафетную палочку» таким жестом, словно готовился обнять ученицу правой рукой. Затем легко ударил своим клинком по деревянному кинжалу Елены, еще раз, будто предлагая оценить чистый звон качественной стали. На третий бросил ученице в лицо лучину, выполнил обводку ее оружия своим, сцепил клинки. Вывернул как рычагом тренировочный снаряд из ее руки, а после закончил связку тычком рукояти снизу вверх в подбородок.

Елена пошатнулась, отступила на шаг. Ожоги болели, кисть болела, челюсть болела, хотя и слабее прочего. Самолюбие тоже страдало.

— Посредственно, — сказал Чертежник. Это слово теперь звучало чаще всего при оценке бойцовских навыков Елены. Впрочем, уже прогресс, раньше он выражался куда энергичнее.

— Посредственно. И все же чуть лучше прежнего.

Елене показалось, что у нее проблемы со слухом.

— Что?

— Нашла с кем упражняться?

— Д-да.

— Это правильно. Сразу навыков прибавилось. Надо было раньше искать.

— Но…

Елена хотела бросить наставнику горькие обвинения и осеклась. Фигуэредо проницательно взглянул на нее и сказал:

— Тот, кто ждет смерть по-настоящему, задает себе лишь один вопрос — как лучше подготовиться к неминуемому? Он думает об этом каждый день, каждый час и минуту. А если нет, значит, боец еще не готов и подсказывать ему бесполезно.

Фехтмейстер кашлянул, растер грудь у солнечного сплетения, морщась.

— Схватки лишь с одним человеком закрепощают, ограничивают знание. Если ты не поднялась до понимания, что навык следует оттачивать с разными бойцами, всегда в поисках неожиданностей, значит еще не пришло время.

Он криво усмехнулся, глядя на мрачную физиономию ученицы.

— Я даю знание, ничего не утаивая. Но я не делаю из тебя воина, это уже твоя забота. Хотя… — Улыбка Чертежника стала еще шире и кривее. — На самом деле нет. Если бы я не дал тогда мессер и не предупредил о вызове, сейчас ты лежала бы в общей яме на северном кладбище. Так что я прямо-таки сказочно добр. Есть ли на свете другой столь же щедрый мастер? Не уверен.

Елена опустила голову. Крыть было нечем.

— Ты поможешь мне подобрать меч? — спросила она, не поднимая взгляд. — Или продать тот мессер. Он пришелся по руке.

— Нет, — равнодушно ответил Чертежник. — Это мои клинки. Учитель может одарить ученика оружием, но лишь в особенных обстоятельствах. Ты подобного дара недостойна. Пока, во всяком случае. Голодный не ждет, когда мироздание накормит его, он добывает пропитание. Больной варит себе отвары. Замерзающий собирает дрова и берет огниво. Если ты думаешь, что опасность близка, ищи оружие.

Елена скрипнула зубами… и расслабилась.

— Спасибо за науку, — кивнула она. — Я сделала много ошибок.

Женщина взглянула прямо в глаза наставника. Чертежник молча ждал, кажется, с неподдельным интересом.

— Я чувствую себя, словно жила во сне, не просыпаясь, — неожиданно вымолвила Елена. — Делала вещи, которые нужно было сделать, не задумываясь над их смыслом. Где-то когда увидела, что делать нужно именно так.

Зачем она это говорит?.. И кому она это говорит? Больному садисту, который сломал ей руку просто ради сиюминутного развлечения, который презирает ее как женщину и бесполезного ученика, что никогда не принесет славу наставнику? Елена смотрела в глаза старому фехтмейстеру и понимала, что именно Чертежнику она может сказать все, о чем сейчас думала. Больше никому. Одни не поймут, другие пренебрегут.

— Если ждешь смерти, надо искать учителя. Если будешь долго тренироваться, остальное приложится. Мастер, прежде чем дать знание, должен сказать что-нибудь значимое, серьезное, таков ритуал.

Она уже не столько говорила, сколько размышляла вслух, пытаясь разложить соображения по ящичкам осознания.

— Я не задумывалась, что такое на самом деле жизнь и смерть. Что такое Высокое Искусство. Думаю, только сейчас я начинаю что-то понимать.

Она помолчала.

— Спасибо, мастер.

Елена поклонилась, без подобострастия, но с уважением.

— Спасибо за науку.

Фигуэредо вздохнул, снова потер грудь рассеянным жестом, будто по привычке.

— Вэндера, — отозвался он с неожиданной печалью в голосе. — Все это слова. Только слова. Они красивы, значимы, однако не стоят ничего.

Он шевельнул пальцами, сложил губы дудочкой, будто сдувая невидимую пыльцу.

— Слова это пустой ветер. Только дела имеют значение, больше ничего. Кое-чему ты научилась за год. Могла бы научиться большему. Какие уроки ты извлекла, мы увидим в год следующий. Ступай. Думай. И запомни.

Он снова помолчал.

— Наставники редко делают подарки ученикам. Но тебя я одарил трижды. Меч, перчатки, знание о вызове. Никогда прежде я не был столь щедр. И не собираюсь впредь.

— Я поняла.

— Уходи. На сегодня мы закончили.

Уже на пороге женщина остановилась, обернулась.

— Мастер… Я могла бы сварить эликсиры. Я знаю, как облегчить боль в чреве и сердце.

— Вон отсюда, — сумрачно приказал Фигуэредо.

Елена вздохнула и прикрыла дверь. Чертежник есть Чертежник…

Дальше в планах был визит к Флессе, точнее в мастерскую, где обшивалась герцогиня. Но сначала Елена сделала крюк, зайдя в баню. Конечно, местным банно-помывочным комплексам было далеко до личной купальни Флессы, однако почувствовать себя чистой и надеть свежую рубашку все равно приятно.

Неспешно прогуливаясь по городу, лекарка отметила некоторое затишье, будто Мильвесс устал от напряжения, решил расслабиться хоть на день. Прохожие казались спокойными и дружелюбными, ну, по крайней мере, в большинстве своем. Уличная торговля шла весьма бойко, не слышались возмущенные вопли насчет денег и прочих скандальных тем. Даже вооруженные люди, коих в столице был переизбыток, не искали драк. Словно копили силы и азарт, чтобы выплеснуть их на арене. Возможно, сказался новый слух о том, что в Город прибыл целый караван судов с Острова, груженных чистейшим серебром для монетного двора. Все ждали появления в обороте добрых, новых денег.

Так или иначе, последние пару недель хождение по Мильвессу больше походило на перебежки среди военных действий, однако в этот раз Елена искренне наслаждалась прогулкой. Попутно заметила, что наконец-то близится настоящая зима, причем «злая». Холод все прибывал, а снегопады запаздывали. Если так пойдет и дальше, к весне зерно в голой почве замерзнет, не взойдя. Очередной «тощий» год… Прибрежные районы выживут на рыбе, а тем, кто подальше, придется очень плохо. Особенно горцам, которые издавна покупали зерно.

Чем дальше она углублялась в богатый район, тем больше приходилось следить за обстановкой и глазеть по сторонам, главным образом, чтобы не попасть под чью-то лошадь. Разумеется, мчащийся во весь опор дворянин и не думал следить за безопасностью пешеходов. А еще следовало проявлять особую осторожность с прислугой. Аристократ может вообще не заметить, что ему не оказано должное почтение, однако слуга, наоборот, готов утверждаться за счет хозяина, ретиво защищая честь господина.

Вот и швейная мастерская. Хотя «мастерская» это слабо сказано. Вообще понятие «готовая одежда» в Ойкумене имело оригинальную специфику. Материалы стоили дорого, поэтому шить артикулы про запас никто не стремился. Размеров как таковых не существовало, точнее размер у каждого производителя был один, исходя из личных представлений мастера об усредненной фигуре. Платье шилось под заказ, с меркой, или подгонялось на конкретного человека из того самого размера. Поэтому статус, положение любого горожанина определялись с одного взгляда — «сшито или ушито».

А по-настоящему богатые лавки походили скореена клубы, где состоятельные заказчики проводили часы, а то и целые дни, вдали от суеты низших сословий. Здесь всегда можно было перекусить, утолить жажду, даже вздремнуть в комфорте. Многие юноши бедных родов так подкармливались, переходя из магазина в магазин, изображая требовательных клиентов. Там куриная ножка, здесь бокал вина, вроде не сыт, но уже и не голоден.

Как подобало человеку ее положения, Флесса была очень требовательна к виду и качеству одежды, поэтому зависала в портновских мастерских подолгу. И выбирала лучшие. Этот… наверное, следует сказать «швейный центр», занимал трехэтажный особнячок, маленький, без садика, но весьма уютный. Первый этаж с узкими подслеповатыми окнами крепко врос в землю, там работали обычные швеи. На второй этаж вела отдельная лестница, деревянная, но с искусной резьбой. Здесь принимали клиентов, чтобы уберечь их от контакта с рабочей скотинкой, хранили дорогие ткани, снимали мерки. На третьем этаже заказчиков угощали дорогим вином и оформляли завершение сделки, принимая кошели с оплатой. Печная труба на крыше была закручена вдоль продольной оси, не спиралью, а как винт. Такая кладка делалась трудно, стоила дорого и свидетельствовала о процветании конторы.

Разумеется, Елена здесь никогда не была, но слышала об этом месте от Флессы. Охрана у подножья лестницы была предупреждена и хоть с кривыми рожами, но пропустила неказистую мещанку. А вот наверху ее остановил вездесущий Мурье.

— Госпожа занята, — он остановил женщину взмахом левой руки. — Жди.

Ждать пришлось недолго, минут пять-семь. Дверь открылась, и на галерею, что шла вокруг всего этажа, вышел некий мужчина, которого Елена прежде не видела. Собственно его общественное положение можно было оценить лишь по лицу и осанке. Все остальное закрывала простая мантия с капюшоном. Лицо клиента казалось странным, неживым, как будто хозяин надел искусно сделанную маску. Не бывает у мужчин столь идеальных образов, словно вышедших из-под резца великого скульптора, причем без единой капли женственности. Елена аж засмотрелась, и женщину едва не уронила свита, несколько звероватого вида воинов, обряженных в такие же плащи. Повадками, а также характерными складками на одежде эти мужики сильно напоминали спешенных рыцарей или сержантов при полном доспехе, скрытом под накидками. Очень странные посетители для сугубо мирной лавки.

Бледный мужчина скользнул ничего не выражающим взглядом по Елене, молча накинул капюшон и шагнул по лестнице вниз. Охрана так же без единого слова двинулась за патроном. Мурье выдохнул, казалось, с облегчением. Елена тоже. Близость «маски» была неприятна, казалось, что лицо смутно знакомо, где-то когда-то они встречались, причем в обстоятельствах малоприятных.

— Иди, — сурово приказал телохранитель. — Госпожа ждет.

Против ожиданий здесь не оказалось ни единой души кроме Флессы. Хотя материи было в избытке, как и всяческих одежек в разной степени готовности. Столы вдоль стен, расставленные в кажущемся беспорядке манекены и рамы для материи, все было занято рулонами ткани, швейными принадлежностями, тесьмой. И как будто оставлено прямо в процессе работы. В припадке мгновенного озарения Елене подумалось, что, быть может, Флесса вовсе не обшиваться пришла сюда. Закрытая лавка, где можно сидеть часами, не привлекая внимания, это идеальное место для тайных или просто кулуарных встреч. Интересно, какие дела можно кулуарно обсуждать со скульптурной рожей? И где Елена могла эту рожу видеть? Сплошные загадки. То Флессе кажется, что ей знакомо лицо подруги, теперь у самой Елены глюки и ложные воспоминания.

Флесса удобно расположилась на деревянной скамье, покрытой несколькими расшитыми покрывалами. Герцогиня полулежала, как патрицианка, облокотившись на подушку в виде плотного валика, причем, впервые на елениной памяти, дворянка была в платье. Вид у Флессы был такой, словно герцогиня только что проделала некую работу невероятной тяжести и теперь отдыхала, приводя мысли в порядок.

— Мое почтение, — приветствовала Елена.

Флесса рассеянно кивнула, думая о чем-то своем. Елена почувствовала укол не то, чтобы ревности… скорее недовольства тем, что ей пренебрегают. Но скрыла это, потому что мало ли какие заботы угнетали подругу.

— На столе, — махнула рукой Флесса.

Елена шагнула к небольшому круглому столику со стеклянным кувшином и стеклянными же бокалами. Оглянулась с любопытством, в таких местах ей бывать еще не доводилось, все было интересно и ново. Плеснула себе немного вина, скорее чтобы смочить язык, нежели ради утоления жажды. Флесса думала, отвлекать ее не хотелось, думы те наверняка были важными.

— Да, — неожиданно сказала герцогиня, как будто включилась по нажатию кнопки. — Да!

— Привет, — Елена подняла руку, как школьница за партой, напоминая о себе.

На самом деле она, конечно, сказала не «привет», это было бы чересчур легкомысленно. Однако с учетом поправок на положение, использованный ей оборот был максимально близок к легковесному «привету» от низшего к высшему.

— Да, здравствуй. Дела, дела.

— Я вижу, — Елена широким жестом отметила рабочий беспорядок в мастерской.

— Мурье пропустил сразу?

— Да. Почти. Знаешь… он меня тревожит, — призналась лекарка. — У него злобные глаза. И он все время рядом… даже когда мы…

— Забудь, — махнула изящной кистью герцогиня. — Он моя тень. И наушник отца, без этого никуда. Не смущайся, он бесполое существо.

— Э-э-э… — чуть не подавилась вином Елена. — Ему не нравятся женщины?

— Мурье никто не нравится, — улыбнулась аристократка. — Он любит только власть и деньги. И еще лошадей. Он прекрасно понимает, что получить все желаемое сможет лишь беззаветной службой. Моему отцу, а соответственно и мне. Так что, если захочется, можно поставить его у изголовья с канделябрами. Он будет такой же холодной рыбой.

Флесса хихикнула совсем как шаловливая девчонка.

— Хотя не так давно мне все же удалось его смутить. Но там был особенный случай.

— Да-а-а… — протянула Елена, не очень понимая, что тут еще можно сказать.

— О! — Флессе в голову пришла мысль, которая, похоже, ее захватила. — А хочешь, к ночи позовем служанку посимпатичнее, и Мурье с ней…

— Нет! — отказала Елена слишком быстро и слишком резко, во всяком случае, тонкие брови Флессы поднялись изумленным «домиком».

— Ну, как скажешь, — с некоторым разочарованием сказала герцогиня.

Елена быстро перебрала в уме, как можно объяснить такой консерватизм. Решила, что вообще ничего объяснять не нужно, любая отговорка покажется жалкой и слабой. Верность и пуританство никогда не считались добродетелью среди высшей аристократии. Главные и, по сути, единственные требования, предъявляемые моралью сословия — никакой огласки, никаких детей. Первым время от времени можно было пренебречь. Вторым — ни при каких обстоятельствах. Отсюда, собственно, и происходило традиционное увлечение дворянок собственным полом.

— Может, после, — дипломатично сказала Елена.

«Что я говорю… сама себя закапываю»

— Я долго думала… Мне подумалось… Кажется…

Она замялась.

— Это определенно были трудные думы! — улыбнулась Флесса, которая вроде уже и забыла предложение смелого эксперимента. — Но возможно я сумею порадовать и отвлечь. Чтобы тебя посещали только хорошие, легкие мысли, моя дорогая.

— Это было бы замечательно, — улыбка Елены получилась чуть более натянутой. Она боялась, что подруга снова начнет предлагать ценности.

Флесса, по-прежнему не поднимаясь, вытащила из-за подушек небольшой, однако изящный, тонко сделанный тубус из вощеной кожи с тиснением и откидной крышкой. Красивая и непромокаемая вещь, которая могла уберечь содержимое даже под водой. Герцогиня вынула из цилиндра пергаментный свиток в обвязке из зеленой ленты с зеленой же печатью.

— Держи, — она протянула свиток, и Елена против воли восхитилась, изяществом движений герцогини, выверенной пластикой тренированного тела. Даже строгое платье не могло скрыть грацию молодой женщины. Однако Елена уже представляла, что будет в грамоте, подсказали цвет ленты и печать. Так что настроение опять быстро портилось.

Она сломала печать, развернула тугой свиток, вчиталась. Флесса с блуждающей улыбкой на губах ждала реакцию, безусловно, положительную, как же иначе?

— Зачем это, — сказала Елена тусклым, безжизненным голосом, опустив свиток на стол, рядом с недопитым бокалом. Высококачественный пергамент снова завернулся в трубочку. Лекарка стояла в пол-оборота к герцогине, смотрела куда-то в сторону, чтобы не показать навернувшиеся слезы.

«Ну почему, почему, зачем ты это сделала?!!»

— Что? — Флесса абсолютно искренне удивилась. Очевидно, герцогиня ждала какую угодно реакцию, только не это. На точеном лице проступила нешуточная и непритворная обида. Как у ребенка, что долгие недели готовил сюрприз для мамы, а та и не взглянула на трогательный подарок.

— Зачем, — повторила Елена.

Флесса перешла из полулежачего положения в сидячее, гордо выпрямилась.

— Я купила тебе место в гильдии лекарей, травников и аптекарей, — высокомерно, с плохо скрываемым (точнее совсем не скрываемым) раздражением отчеканила она. — С уплатой всех податей и взносов на семь лет вперед. Чем ты недовольна? Тебе мало?

— Это нечестно, — последнее было уж слишком. Слезы высохли, Елена развернулась к собеседнице, руки за спиной, ноги вместе, носки развернуты. — Нечестно обвинять меня в неблагодарности.

— Тогда в чем дело?

— Ты… — Елена сглотнула. — Ты испортила. Все испортила.

— Я тебя не понимаю, — Флесса встала, подошла ближе, изучающе глядя на спутницу. — Ты не хотела брать мои деньги, подарки. Хорошо, не бери. Теперь ты свободна от тюрьмы. Твое будущее обеспечено.

— Я хотела… сама хотела… наверное, — Елена сбивалась, путалась в словах, пытаясь побороть жгучую обиду и злость. Объяснить высокомерной аристократке, в чем она ошибается.

— Ты неблагодарная… — Флесса оборвала фразу, поджав губы.

— Неблагодарная кто? — Елена почувствовала, как волоски на шее встают дыбом. Ей больше не хотелось закрывать рот герцогине. Наоборот.

На мгновение в глазах Флессы промелькнули неуверенность, колебание, сомнение. Но почти сразу их смыли обида и высокомерное превосходство.

— Неблагодарная шлюха, — отчеканила дворянка.

— Что? — тупо переспросила Елена, глядя сквозь Флессу, пытаясь осознать услышанное.

— Ты. Неблагодарная, — герцогиня подошла еще на шаг, остановилась почти вплотную, глядя с холодным презрением. — Шлюха.

— Нет… — прошептала Елена, не столько возражая, сколько в отрицании всего, что сейчас произошло. Это было просто невозможно. То, что девушка чувствовала, не получалось даже назвать обидой, это было просто безграничное, абсолютное неверие в происходящее.

— Ты принимаешь меня за дуру? — холодно бросила ей в лицо герцогиня. — Решила, у меня нет глаз?

— О чем ты, — глухо спросила Елена.

— Ты умеешь читать и писать. Свободно пользуешься столовыми приборами. Не каждый дворянин умеет держать вилку и нож, а ты будто с детства ела за господским столом.

«Промашка» — отстраненно подумала Елена. — «А вот это моя большая промашка»

— Ты привычна к роскоши, — перечисляла дальше Флесса. — И главное, принимаешь ее как само собой разумеющееся. Как должное! Да любая простолюдинка, любая дочь ремесленника сидела бы на краешке постели, боясь испачкать, смять простыню. Она трогала бы графин двумя пальцами через платок, не дай бог разбить дорогое стекло. А сколько женщин умеет плавать? Да еще с такой ловкостью? Где ты могла этому научиться?

Елена вдохнула и выдохнула. Из глубин души поднималась, разгораясь, лютая злоба. Голос Флессы отдалился, звучал как через ватную стену.

«Значит, шлюха, вот я кто для тебя…»

— Твоя речь, она безликая, лишена примет. По ней нельзя определить, откуда ты родом. Это правильный, классический язык Старой Империи, его ставят лучшие риторы!

Флесса скрестила руки на груди.

— Поначалу я думала, ты бежала из семьи обедневших ишпанов. Может быть дочь кормилицы, которая с младенчества росла бок о бок с дочерью хозяина. Но нет. Ты никогда не жила в благородной семье, это слишком заметно.

Елена молчала, лишь глаза ее наливались темнотой, и лицо каменело, ожесточаясь с каждой фразой.

— А затем все стало на свои места, — с презрительным торжеством сообщила Флесса. — Твое отношение к наготе, отсутствие стыда низших сословий. И мастерство в постели, удивительное, изысканное. Такие навыки нельзя получить в кроватях мещанок!

Елена вздрогнула, как от удара.

— Тайное стало явным, — подчеркнула герцогиня, как будто давно ждала возможность ударить глубже и провернуть клинок в ране.

— Тебя натаскивали на проститутку, очень дорогую. Прививали искусство поддерживать беседу, участвовать в банкетах, даже красиво плавать. При Дворе ценят оргии в бассейнах.

Флесса фыркнула с видом полного превосходства. Она не заметила, как изменилось лицо лекарки, застывая холодной маской.

— Но ты пустилась в бега. Вот откуда такое мастерство и в то же время беспомощность. Тебя просто не доучили. Не показали, как надо вести себя в обществе благородных людей!

Глядя в упор, Флесса процедила сквозь зубы:

— Поэтому знай свое место, шлюха. Будь мне благодарна. Покажи глубокую признательность, так, чтобы я почувствовала себя настоящей благодетельницей. Целовать руку не обязательно, но можешь опуститься на колено. Если не знаешь как, подскажу, на левое, я не королевского рода…

Звук пощечины ударил резко, громко, словно лопнул в огне высохший стебель тростника. Флесса отступила на шаг, приоткрыв рот. На ее лице Елена читала собственные мысли, какими ни были пару минут назад — бесконечное удивление, чувство, что мир перевернулся вверх тормашками. Сама же она больше ничего не чувствовала. Только холодную пустоту.

— Нет, — очень тихо сказала Елена. — Ты не она. И никогда ей не станешь. Как я только могла подумать…

Флесса приложила ладонь к покрасневшей щеке, глянула на пальцы с недоумением. Елена покачала головой, скорее в такт собственным думам, нежели обращаясь к бывшей подруге.

— Похоже, мы обе ошиблись, — мертвым голосом вымолвила Елена. — Перепутали небо и звезды с их отражениями в море.

И это тоже была цитата, одна из многих, чье происхождение девушка с Земли забыла. Хорошая цитата из какой-то хорошей книги, что пришлась очень к месту. Пергаментный свиток выпал из пальцев, с легким шуршанием прокатился по деревянным половицам. Флесса выпрямилась, кинжал скользнул из рукава платья в ладонь герцогини. Елена пропустила бы это незаметное движение, не знай она о существовании скрытого оружия. Еще один клинок был у бывшей любовницы в потайных ножнах сзади, вдоль пояса.

— Не стоит, — покачала головой она, взявшись за рукоять ножа. — Два из пяти боев мои, не забудь… те, благородная госпожа.

Она поклонилась, не спуская, впрочем, глаз с рук Флессы. Герцогиня сжала крепче стилет без гарды, бешено посмотрела в лицо тюремной лекарки… и вздрогнула, машинально сделала шаг назад. Перед дворянкой стояла не симпатичная и трогательно забавная в своей провинциальности лекарка, а натасканный хорошим фехтмейстером убийца. И этот убийца был в любое мгновение готов начать бой насмерть без оглядки на титулы и последствия, с двумя шансами против трех. Клинок Люнны уже покинул чехол наполовину и достаточно всего лишь слова, одного движения, чтобы пролилась кровь. С нарастающим ужасом Флесса поняла, что не может подавить волю соперницы, взгляд бессильно скользил по стеклянным зрачками Люнны.

— Низкородная проститутка благодарит восхитительную госпожу.

Голос Елены звучал глухо и очень тихо, ровно, как чтение вслух с пергамента.

— Вы были чрезмерно добры ко мне, опустились до равного общения с… презренной шлюхой. Но все хорошее заканчивается. Теперь мне пора вернуться в свой круг. А вы продолжите общение с равными себе.

Елена запнулась, вспомнив, где она видела бледную рожу в капюшоне. Точнее, при каких обстоятельствах это произошло.

— С теми, кто насилует и пытает женщин, вырезая на их телах Pàtrean, изысканные узоры. В их обществе вам самое место.

Так и не повернувшись к Флессе спиной, не отпуская рукоять ножа, Елена отошла к двери, нащупала вслепую ручку в виде лошадиной головы. Мурье ждал снаружи и прежде чем выпустить лекарку, заглянул внутрь, чтобы удостовериться в здравии госпожи. Он замер, непонимающе переводя взгляд с лекарки на герцогиню и обратно. Флесса стояла без движения, молча, прикрыв щеку рукой. Грызун открыл и закрыл рот, словно хотел попросить инструкций, однако опасался привлечь гневное внимание повелительницы. Наконец все же решился.

— Прикажете задержать?

Выдержав кажущуюся бесконечной паузу, Флесса покачала головой, очень слабо, едва заметно. Но Мурье заметил.

— Иди отсюда, — буркнул он гостье.

Елены хватило на то, чтобы выпрямившись до хруста в позвонках спуститься по лестнице. Держа гордую осанку, пройти по улице, свернуть за угол. Отправиться еще куда-то, все равно куда, главное подальше, чудом расходясь с прохожими. Одну улицу или две, она не могла сказать. В глазах темнело, образы города неумолимо расплывались, как в подступающем тумане. Наконец, Елена привалилась к стене за очередным поворотом, где поблизости не было людей. Сняла кепку и горько заплакала, прикрывая лицо дрожащей ладонью.

— Не думал, что увижу тебя снова, — проскрипел Фигуэредо. — Кажется, это входит в моду среди моих друзей. Исчезать бесследно, а затем воскресать удивительным образом.

Он оперся локтем на косяк двери, словно мастеру было трудно поддерживать себя в вертикальном положении. Фехтмейстер часто моргал, глаза слезились, для них был чрезмерно ярок даже умирающий свет вечернего солнца.

— Мы никогда не были друзьями, — с удивительным спокойствием напомнил Раньян. — И даже не встречались.

— Все мы предались одному богу, — заметил Чертежник, улыбаясь как паралитик, одной стороной рта. — Все друзья и братья в едином служении.

— Никогда не понимал этого, — с той же прямолинейностью сообщил Раньян. — Вы, старая школа, всегда делали из убийства культ. Зачем?.. Какой в этом смысл?

Чертежник засмеялся, ему не удавалось вдохнуть по-настоящему глубоко, так что получилось мелкое и противное хихиканье.

— Венсан тоже не понимал, — выдавил он в промежутке между приступами болезненного смеха. — До определенной поры. Затем понял. Поймешь и ты, со временем.

— Возможно, — пожал широкими плечами Раньян.

Бретер как обычно казался огромной летучей мышью — в черном плаще, с длинными иссиня-черными волосами, свободно распущенными, без выбритых висков. Лицо скрывалось под шляпой-треуголкой с отвернутыми полями.

— Я вижу, ты не изменяешь себе, — Чертежник двинул бровью, качнул головой в сторону молчаливого слуги, что держал наготове меч хозяина. — «Турнирный» на виду, чтобы отвлекать внимание, а ножи под плащом. Всегда готов к бою?

— Как все мы, — снова пожал плечами бретер. На бесстрастном лице наконец отразилась некая эмоция — сдержанное нетерпение.

— У меня не так много времени. И есть неотложное дело к тебе.

— Ну… — Чертежник ненадолго задумался. Раньян терпеливо ждал.

— Заходи.

Глава 22 Ненависть

На исходе второго дня новой рабочей недели Елена решила, что пора бы сходить в церковь. Лучше всего в Храм, самый большой, самый красивый, самый-самый во всей Ойкумене. Потому что больше так нельзя, просто невозможно.

Разрыв с Флессой и ее слова ранили так, что казалось, лучше бы герцогиня ударила кинжалом. Динд страдал, пытаясь делать это скрытно, однако, в силу бесхитростности и молодости, его конспиративность превращалась в противоположность. Вся тюрьма уже перешептывалась, что, видать, некая девица таки разбила сердце юноше. Вроде пока еще никто не догадался, кем была та девица, но это лишь вопрос времени.

Пропал еще один тюремщик с нижних этажей, и Дворец-под-Холмом снова встал на уши. Кроме того личный состав и без того был перегружен, а теперь городская стража массово хватала бунтарей, причастных к «медным слухам», а также просто невезучих людей, которые оказались рядом с беспорядками. Процветало доносительство, допросчики трудились, не покладая рук и прочего инструментария, а разбираться с эксцессами их усердия приходилось Елене.

Несчастный Динд глядел и страдал, мастер Квокк бесился от нарушений распорядков и роста увечий, причиняемых вымотанными работниками, но Елена оказывалась глуха ко всему. Ее мысли занимал совсем другой вопрос. Лекарка ждала «обратки», скорой и безжалостной.

При всей романтичности так скоропостижно завершившихся отношений, женщина ни секунды не обольщалась относительно юной герцогини. Уже самого по себе разрыва не по ее воле было достаточно, чтобы глубоко уязвить и оскорбить аристократку. А уж пощечина не оставляла выбора и сомнений — Флесса будет мстить, с предельной жестокостью. И надо было что-то делать…

А что делать?..

Накладывая повязки, зашивая порезы, прикладывая компрессы к синякам, смазывая ожоги целебными мазями, Елена раз за разом приходила к одному и тому же выводу — надо бежать. В Мильвессе было не так уж плохо, в последние месяцы даже и хорошо, однако все подходит к завершению. Похоже, закончилась и ее жизнь в качестве горожанки, столичной лекарки.

А все только-только наладилось…

Хуже всего был червь сомнения, который грыз душу, подползая исподтишка, напоминая — а ведь все могло сложиться совсем иначе, куда счастливее и спокойнее. Чуть меньше самолюбивой гордости, чуть больше конформизма, чуткости к пожеланиям властной и могущественной любовницы… Воображение рисовало картины вероятного, однако, неслучившегося будущего. В нем Елена, как и предсказывала месяц назад квартирная хозяйка, просыпалась на простынях из атласа, завтракала с золотого блюда. Могла вообще не работать, могла заниматься не слишком обременительной практикой, которую обеспечивала грамота цеха. Могла все. Ну, или почти все. Во всяком случае, намного больше, чем сейчас, включая более продолжительные занятия у Чертежника, не урывками, по свободным вечерам.

Кажется, собирался снег, тучи едва ли не царапали высокие шпили башен. Будет первый снег в том году, слишком поздний для посевов, издевательский вестник грядущего недорода. Елена замерла на перекрестке, пережидая шествие церковников. Это было что-то вроде крестного хода с восславлением одного из Атрибутов. Монахи шли длинной колонной, по трое. Для земного человека выглядели служители культа очень забавно, словно их собрали из кусочков разных культур. Одеждой слуги Единого смахивали не то на степняков, не то на буддийских монахов.

Степняки — потому что вместо ряс носили особого покроя стеганые халаты с большим треугольным клапаном во всю грудь на одной деревянной пуговице. Халат подпоясывался широченным кушаком-сумой и годился практически для любой погоды, символизируя готовность переживать лишения и нести слово Божье, куда и когда угодно. Поверх надевалась цепь со знаком Пантократора, обычно разделенное горизонтальной перекладиной кольцо, символ того, что господь повелевает всем, что в небе и на земле.

Буддисты — потому что канон предписывал вместо шляпыносить широкую налобную повязку, где традиционными литирами вышивались символы прихода, а также что-нибудь религиозное. Волосы, как правило, отпускались ниже плеч и заплетались в мелкие косички, по числу заученных Атрибутов и священных текстов-комментариев к ним. Полный набор составлял ровно шестьдесят шесть кос, а когда брат начинал от старости лысеть, он брил голову, опять же как буддист, ибо негоже оскорблять канон видом жиденьких патл. Впрочем, некоторые культисты брились целенаправленно, несмотря на вполне пристойные шевелюры, а по слухам вообще избавлялись от волос на теле. Это было как-то связано с движением неких «Демиургов», которые были не то разновидностью официальной религии, не то сектой. Судя по слухам, агрессивной и жесткой. Во всяком случае когда речь заходила об очередном забрасывании камнями лавочек адептов Двух или особо яркой проповеди, рядом всегда упоминались Демиурги. У лысых в кольце на цепи была не перекладина, а восьмиконечная звезда, символизирующая уже мирское господство Пантократора на все стороны света.

Елена машинально коснулась пальцами груди, там, где под курткой висели на цепочке разрубленные монеты с Пустоши. Подумала, что надо бы купить себе пантократорское кольцо и надевать открыто, чтобы не выделяться среди горожан. Как правило жителям столицы было плевать на внешние атрибуты, если человек не носил открыто символику Двоих, по умолчанию подразумевалось, что он верит в Единого. Однако с учетом всеобщей нервозности следовало проявить больше предусмотрительной осторожности.

А еще Люнна подумала, что эти церковники довольно странные, непривычные. В большинстве своем они не носили косичек Джа, однако не сверкали зеркальными лысинами. Мрачные дядьки, шагающие в колонне, стриглись почти как солдаты, кто-то под «горшок», а кто-то и в «конскую гриву», которая закручивалась в амортизирующий подшлемный валик. Выглядело это не сказать, чтобы угрожающе… скорее непривычно и зловеще. Армейского вида колонна из безоружных служителей господа была одета в халаты одинакового темно-коричневого цвета, шла в полной тишине, без привычных песнопений, лишь выбивая четкий ритм деревянными подошвами. Время от времени строевые монахи останавливались и стучали левым кулаком в грудь, одновременно воздевая к небу большой палец правой, указывая, что господь един в их сердцах.

На картинке этот гибрид степи, буддизма и «афро» выглядел бы забавно. В реальности и движении — хотелось отойти подальше, избавляясь от чувства неправильности. От шествия веяло чисто армейской организованностью и порядком солдатского строя. Может какие-то заезжие культисты, паломничество?

Вид служителей культа отринул Елену от желания сходить в Храм. Она здраво рассудила, что монументальное здание оставалось на месте сотни лет и, наверное, простоит еще день-другой. А сейчас время заняться более насущными делами. Елена свернула в направлении ближайшей улицы оружейников, твердо рассчитывая купить оружие. Увы, на хороший меч денег не хватало — в ожидании обещанной награды от герцогини лекарка обновила, наконец, гардероб и прикупила полезных мелочей, в том числе экстрактов и трав осенней сушки для будущих лекарств. Но Елена рассудила, что лучше иметь что-то, чем обходиться ножиком в ожидании неминуемых приключений.

Город лихорадило, слухи мчались по домам и улицам как лесной пожар, обрастая невероятными деталями и ужасающими придумками. Все разговоры, так или иначе, крутились вокруг медных денег и серебряного каравана из Сальтолучарда. «Медь» и «серебро» — эти два слова возникали в любой беседе, перепрыгивали из окна в окно, неслись по кабакам и харчевням. Даже золотари и сборщики навоза готовы были рассуждать о чистоте металла южных рудников, а проститутки могли квалифицированно судить о сравнительной пагубности медных и бронзовых денег.

Елена снова чувствовала себя как-то наособицу от всего этого. Город жил, волновался, готовился к своим испытаниям и заботам, а лекарка двигалась в параллельном русле. И, бредя от лавки к лавке, Елена раз за разом возвращалась к одной и той же мысли, точнее двум соображениям, которые шли в плотной связке — неприятной, горькой, обидной, щедро сдобренной нотками безнадежности. И беспощадной в своей очевидности.

Да, Флесса будет мстить, хотя бы за оскорбление. И сто сорок шесть процентов — за пощечину.

Да, придется покинуть Город.

На этой улице почти не продавали мечи — слишком дорого, не по карману обычной публике. Зато можно было разжиться всевозможными тесаками и кинжалами, компактными арбалетами, баллестерами, дубинками, а также прочей снастью для вышибания здоровья и жизни. На прилавках, ящиках, тачках и руках сверкало, тускнело, брякало и звенело всевозможное оружие, вплоть до копьеметалок и дубинок из клыка диковинных зверей северного архипелага. Копьеметалку Елена чуть было не купила, больно уж красиво смотрелась полированная штука из кости бледно-пурпурного цвета. Можно швырять дротики, что, по слухам, даже с каменными наконечниками прошивают кожаную броню как ветошь, а можно и отоварить, как дубинкой.

Но Елена передумала, остановив выбор на абордажном топорике с крюком-клевцом. Обычное, без изысков, а также изъянов оружие для одной руки. Продавал его скучный и депрессивный островитянин, опухший и разноцветный как спрут. Клиенты обходили его стороной, а Елена сопоставила человеконенавистнический вид продавца, потертый вид оружия (бывалая вещь, хорошо отполированная тысячами касаний), а также одежду моряка — традиционная куртка с рыболовными крючками вместо пуговиц. Такие надевали по праздникам и ради особых мероприятий вроде полного перехода вокруг Ойкумены за один поход. Вывод напрашивался — бродяга пропился вчистую, пустив на деньги даже повседневное платье, а теперь вынуждено натянул праздничное и продавал оружие.

Цену моряк не заламывал и вообще, судя по всему, ему было стыдно расставаться со стальным «товарищем». Елена, в свою очередь, не торговалась особо, и стороны разошлись, совершив взаимовыгодную негоцию. Островитянин теперь мог либо погулять еще недельку, либо купить проезд в родные края без необходимости наниматься в матросы. А Елена чувствовала за поясом приятную, уверенную тяжесть годного инструмента.

Как там говорил Чертежник… «Бронированное — коли, беззащитное — руби», да. Теперь она чувствовала себя лучше, более защищенно, и удивлялась — а почему раньше так не сделала? Может потому, что довлела инерция мышления, дескать, топорик это несерьезно, вот когда придет время, можно сразу на меч или саблю замахнуться, а пока и кинжала хватит.

К сожалению, надолго вспышки энтузиазма не хватило. Иметь оружие это хорошо, и все же необходимость сваливать из Города встала во весь рост. Оставить привычную работу, покинуть дом, ставший почти родным. Расстаться с Баалой и Малышкой, которых Елена пока еще не воспринимала как членов семьи, но к тому все шло. Снова утомительные странствия, да еще в самое голодное и холодное время, когда все стоит в два-три раза дороже. Без особых сбережений, без цеховой грамоты…

Которую можно было и взять — снова шепнул червячок сомнений и упущенных возможностей.

Можно было и взять. А еще проглотить гордость, объясниться с Флессой, помня, что герцогиня не сволочь сама по себе (по крайней мере, не больше чем сословие в целом), просто не хрен было испытывать аристократическое высокомерие. И сейчас не было бы никаких проблем, а творилось сплошное благолепие с уверенностью в будущем. Все подати и взносы за семь лет, значит платить лишь городские налоги, пользуясь всеми правами цехового мастера. Это было сказочно, про такую щедрость слагали песни. И все перечеркнула одна пощечина. Так что никакого благолепия и убраться бы из города живой. Елена не питала иллюзий относительно того, что гордая дворянка в каком-то там поколении забудет как ей от души врезала по красивой и высокомерной физиономии ничтожная простолюдинка.

Снова в путь, опять странствовать…

А может еще и обойдется?

Чтобы вернуться к родному северному краю, нужно было пересечь мост, где снова назревала драка. Причем на сей раз конфликт обещал стать «праздничным» по масштабу, когда сходились даже не улица на улицу, а целые кварталы или цеха. И совсем не праздничным по настроению. Елена посмотрела на все это и решила, что лучше возьмет лодку.

Женщина была не единственным человеком, что проявил похвальную мудрость, так что на реке стало тесно от «водных такси». Кажется в эти дни любой, у кого была хоть створка от ворот, торопился спустить ее на воду и заработать на перевозках. Цены тоже взлетели, однако с каждой минутой Елена все меньше жалела о потраченной монетке. Пока лодочник греб, на противоположных концах моста собирались злобные и весьма организованные группки людей. Причем многие были при серьезном вооружении, включая кольчуги, железные шляпы, шлемы с бармицами, топоры на длинных рукоятях, а также корды. Городская стража, предчувствуя нехорошее, испарилась, будто ее никогда и не было.

— Кто с кем? — спросила Елена у лодочника, рассудив, что кому же еще знать, как не ему.

— По совокупности, — отозвался тот, демонстрируя ученость и философический склад характера. — За серебро.

— Опять? — вздохнула женщина.

— А то ж, — лодочник ухитрился совместить широкий гребок, маневр уклонения от неповоротливого конкурента и выразительное пожатие плечами. — Но после такого и подраться не грех!

— А что такого? — Елена подумала, что видимо снова что-то пропустила.

— Эхма!! — радостно возопил гребец, да так, что едва не выронил весло. В голосе полыхнул энтузиазм прирожденного рассказчика.

Слушая в пол-уха, следя за происходящим на мосту и привыкая к тяжести топора за поясом, Елена худо-бедно составила представление о том, что будоражило Мильвесс последние пару дней. Итак, в то время как Люнна упахивалась по работе и решала непростые вопросы личной жизни, столицу, как пожар на ветру, облетела сокрушительная новость: островной конвой с серебром задержан в порту по личному приказу Императора. Чеканка монет в обозримом будущем не состоится. Новой, ходовой монеты не будет. Никто ничего толком не знал, однако буквально у каждого горожанина нашелся знакомый, у которого был еще один знакомый, которому попробовали всучить то ли медные, то ли бронзовые деньги.

Похоже, Мильвесс все еще не полыхнул от края до края стихийным бунтом исключительно благодаря грядущему Турниру. Любая драка магнитом привлекала вооруженных людей, которые спешили прихватить свое, так что вместо возмущений супротив власти получалась обычная неуправляемая поножовщина. Кроме того, Император в очередной раз сломал о колено чужую гордость и спесь (а скорее просто засыпал их золотом), мобилизовав и поставив на охрану правопорядка лично ему обязанную служением тяжелую кавалерию.

Сторонние наблюдатели вроде того же лодочника зарабатывали на общем хаосе и делали ставки — сумеет ли правитель сдерживать Мильвесс в узде еще буквально два-три дня. Потом начинался Турнир, и всем было ясно, что буйство уличной толпы естественным образом перейдет на трибуны, перельется в погромы еретиков-двоебожцев и прочие кровавые, но безопасные для властей формы. А тем временем, господские дома превращались в крепости, наемники подорожали в два раза, и даже у плохонького бретера в кошеле пело настоящее золото.

Два дня, подумала и приободрилась Елена, два дня хаоса… Хорошее время, чтобы унести ноги. Воздух Мильвесса для нее теперь вредоносен, а Флесса, вероятнее всего, пока будет занята городскими конфликтами. Тем более, сопоставив мешочек с медью на столе герцогини с увиденным и услышанным лично, Елена укрепилась в предположении — своенравная дворянка завязана в мутных делах по самые непроколотые уши.

«Пантократор, ты играешь за меня? — молча спросила она у темнеющего неба, положив руку на сердце. Лодочник заметил жест и отреагировал сообразно, салютом весла и воплем:

— Нет бога кроме Единого! Долой проклятых двоебожников!

Вокруг подхватили крик, проклятия двоебожцам разносились далеко над водой, перекликаясь с воплями на мосту. Там уже дрались, всерьез, не до крови, а смертно. Елена поморщилась от криков боли, ей все это напомнило работу в тюрьме. Противники, тем временем, ожесточенно молотили друг друга, сойдясь толпа на толпу посередине широкого моста. То и дело кого-нибудь выбрасывали через низкий парапет, а некоторые прыгали сами, решив, что с них достаточно. Река закручивала буруны и воронки вокруг широких опор — «быков», раненый, попав туда, как правило, уже не выплывал, живым по крайней мере. Первые трупы уже качались на волнах, попадая под весла матерящихся перевозчиков.

Елене ни к селу, ни к городу вспомнилось услышанное некогда знание, что естественное стремление зодчих сделать опоры прочнее и толще как раз приводили к ускоренному износу быков под мостами. Толще колонна — сужается путь для воды, усиливается постоянное давление на преграду.

В криках на мосту больше не слышалось ничего человеческого, рев озверевшей толпы теперь смахивал на хор голодных гиен. Бой окончательно превратился в обоюдную резню.

— Ниже, — скомандовала Елена, решив, что лучше пройти еще пару улиц пешком, чем высаживаться рядом с настоящей зоной боевых действий. Лодочник кивнул с полным согласием. Похоже, умные мысли пришли во многие головы одновременно, потому что плавсредства, как по команде начали «разбегаться» менять маршрут, избегая площадей у концов моста. Зато к быкам и ниже по течению устремились совсем убогие лодчонки, а то и вкривь, вкось сбитые плотики. Их владельцы не нашли рисковых клиентов, так что теперь спешили на помощь утопающим, рассчитывая на вознаграждение.

Как вовремя она озаботилась топориком… Чертежник не учил Елену особым приемам боя с топором-клевцом, но показал, как принимать и отводить им удары длинномером, «открывая» противника для контратаки или удара вторым оружием. Редкая техника, которой виртуозно владел, по легендам, знаменитый Венсан Монгайяр. Нож есть, абордажный «товарищ» есть, можно справиться даже с не очень крепко бронированным противником. Крюк прошьет и кожу, и кольчугу, а бригандины и, тем более, пластинчатый доспех цеховые с бандитами не носят — глупо и дорого.

Над рекой воняло тиной и отбросами, на мосту орали и гремели оружием. Весла молотили по волнам, поднимая брызги. Елена поежилась, глядя на холодную воду. Несмотря на плащ, одежда потихоньку набиралась влаги, вытягивая тепло из продрогшего тела. Неожиданно гул бьющихся на мосту сменил тональность, не стал тише, а скорее зазвучал более низко, перейдя от истеричной жажды крови к настороженному жужжанию. Елена обернулась и увидела, как на площадь, что лежала впереди слева, выезжают кавалеристы, около десятка рыцарей в полном вооружении.

На самом деле всадников было куда больше, поскольку каждого латника сопровождала свита, по крайней мере, в два-три человека. Однако сержанты и конные лучники остались позади, как и половина основной боевой группы. А пять или шесть самых тяжело бронированных двинулись непосредственно к мосту.

Елене доводилось встречать на улицах настоящих рыцарей, но случалось это редко, недолго и, как правило, издалека. В Городе попросту не было нужды садиться на дестрие и скакать по улицам в полноценном «обвесе». А обычные турниры, где можно было ослепнуть от сияния полированного металла, гостья из другой вселенной не посещала.

Рыцари находились как истина в «Секретных материалах» — где то там, далеко за городскими стенами, в мире войны и полевых сражений. Теперь же Елена видела сразу отряд тяжелых кавалеристов, несколько настоящих «копий». И отчетливо понимала, почему конные латники веками господствовали на поле боя. Они просто были очень страшными. Невероятно страшными, начиная с коней.

Лошадь со стороны кажется довольно небольшой, а дестрие, как правило, был еще ниже обычного коня. Но в каждом движении зверя войны сквозила жуткая и совершенно не звериная целеустремленность, точность. Буквально машинная компактность, готовая в любое мгновение превратиться в энергию разрушения. Несмотря на закованных в броню наездников и собственные латы, лошади ступали легко, но в то же время как-то жестко, высекая искры подковами. Шлемы на мордах были украшены чеканкой, изображающей демонические рожи, что добавляло эффект устрашения.

Прежде, слушая баллады и всевозможные истории про рыцарскую доблесть, Елена обычно пожимала плечами, думая, что это наверняка сказки — ну не может обычная лошадь проскакать на копийного «ежа», тем более, пробить его. Да и в прошлогоднем видении кавалеристы неплохо так огребали от пехоты. Теперь женщина смотрела и понимала — может, еще как может!

Если глянуть спереди, пусть и под углом, становилось понятно, что «рыцарь», как совокупная боевая единица, забронирован вроде танка, с предельной защитой в лобовой проекции. Всадник сам по себе напоминал ожившую статую из металла. Коня же прикрывал мощный нагрудник, такой же мощный шлем с маленькими круглыми отверстиями для глаз, да еще забранными мелкой решеткой. У некоторых под нагрудником опускался еще и кольчужный подол или расшитое стеганое покрывало едва ли не до копыт. Ни дать, ни взять — живой таран, который даже будучи убит на месте, все равно пронесется вперед хотя бы за счет инерции.

Елена поежилась, крепче сжала топорик под плащом и снова поежилась, теперь от того, насколько слабым и бесполезным показался небольшой клевец на фоне железных кавалеристов. Пятерка всадников, без копий, не доставая оружия, двинулась прямо на толпу, не меняя скорости, размеренным шагом, без криков и девизов. Лишь громко звенели подковы и камень. Слабый ветерок шевелил прапорцы с гербами за спинами кавалеристов. Тысячеглазое, многорукое чудовище, которое считанные минуты назад безумствовало в неутолимой жажде крови, на глазах теряло запал и энергию, исходя ужасом как раскаленный клинок, опущенный в студеную воду средь клубов пара.

Как по команде, но без всякой команды рыцари достали плети, больше похожие на толстые бичи, пришпорили коней и прижали толпу, как гидравлический пресс, с кажущейся неторопливостью и в то же время без малейшей заминки. Впереди них катился пронизывающий ужас, заставляя горожан топтать друг друга, рубить в спины недостаточно быстрых, кидаться через парапет в ледяную воду. Все, даже ледяные воды под мостом, казалось менее страшным по сравнению с живой сталью, накатывающей под мертвенный звон и хруст металла. Гневный рык толпы сменился воем, кавалеристы чуть замедлили ход, опустили кнуты, дозволяя панике закончить работу. Кони шли, как четвероногие терминаторы, чуть раскачивая головами, методично и обучено затаптывая упавших. Пар от могучего дыхания валил из-под конских масок. За пятеркой всадников не поднялся ни один человек.

Елена отвернулась, запахнула мокрый плащ. К мертвецам она давно привыкла, но такое столкновение толпы и господ войны оказалось в новинку. И нельзя сказать, что это было впечатление, которое хотелось бы удержать в памяти. Лодочник тоже растерял говорливость и молча греб, забирая все правее, ниже по течению. Для Елены это означало еще с полчаса ходьбы по вечерней улице почти без освещения, однако женщина не возражала. Все, что угодно, лишь бы подальше отсюда!

Два дня… Да пусть хоть два года. Если за Императора встанет хотя бы сотня-другая таких чудовищ в броне, Мильвесс может буянить до второго Катаклизма. Лишь собратья по оружию или горская пехота могут выстоять против латной кавалерии, а им неоткуда взяться на улицах Города.

К дому Баалы Елена подошла уже в темноте, так и не придя к окончательному решению, что ей нужно делать. Но, тщательно заперев дверь и зайдя на кухню, совмещенную со столовой, поняла, что все уже решено за нее.

— Там, — Баала качнула головой, указывая наверх.

— Понимаю, — кивнула Елена. Посмотрела на Мурье и честно, как человек, которому больше нечего терять, сказала:

— Как же ты мне надоел!

— Взаимно, — ответил телохранитель, дожевывая куриную ножку. Держал он ее, впрочем, левой рукой, а правую оставил свободной и близ меча. В неярком свете очага и трех свечей лицо телохранителя казалось отмеченным печатью смертельной усталости.

— И как я спутников не заметила… — подумала вслух Елена. — Дом окружен?

— Кривоглазая, видать, — хмыкнул Мурье. — Конечно.

Малышки нигде не было видно, однако крови также не имелось, и Баала казалась довольно спокойной, так что происходящее вселяло определенную надежду. Как бы то ни было, Флесса, похоже, не намеревалась распространять месть на сторонних людей. Елена скинула плащ на ближайший к очагу табурет, мокрая ткань сразу начала парить. Не смущаясь ни ловага, ни карлицы, лекарка проверила, хорошо ли вынимается из ножен клинок, не зацепится ли крюком топорик.

— Плесни еще, — приказал Мурье, стукнув оловянной кружкой. Баала молча достала кувшин.

Елена уже не смотрела на это, поднимаясь, шагая по старым, но все еще прочным ступеням. Перила скрипели, напоминая, что их давно следует починить и укрепить. Второй этаж. Третий…

Здесь было светло, куда светлее обычного. Словно Баала использовала весь запас свечей, стремясь разогнать и убить тени, до самой слабой и серой. Скорее всего, зажгли по приказу Флессы. Сама герцогиня стояла, глядя в окно, судя по характерно развернутым плечам, скрестив руки на груди. На женщине был ее обычный костюм для верховой езды, похожий на платье рутьера или дворянина в военном походе. С любимым Флессой высоким воротником под самые уши, но без дворянской цепи. Левое плечо прикрывал стальной щиток с выгравированным гербом семейства. На левом боку висел короткий меч в популярной перевязи «косынкой», богато расшитой и украшенной жемчугом. Кроме роскошной перевязи других украшений на дворянке не было.

— Я думала, ты уже сбежала, — не оборачиваясь, вымолвила Флесса. Голос у нее звучал глухо, так же устало, как выглядел Мурье.

— Хотела, — призналась Елена, стоя в дверном проеме. Ей отчетливо представилось, как удобно сейчас было бы врезать бывшую любовницу по затылку. Высоты потолка хватит для замаха со всей дури, клюв топорика уйдет в затылок по самую проушину… Елена положила руку на топор, чуть сжала холодный металл.

— Тогда почему?

Это звучало как завершенный вопрос, несмотря на кажущуюся оборванность, незавершенность. Елена прошла в комнату, видя, как играет в окне красно-желтыми отсветами свет далекого пожара. Встала рядом с герцогиней.

Я хотела. И, наверное, бежала бы.

— И?

Елена не ответила, потому что сама не знала, как ответить. Можно было, конечно, придумать на лету что-нибудь красивое, эффектно звучащее. Воззвать к аристократическому благородству, намекнуть на свое неверие в способность герцогини к бесчестным поступкам. Все любят лесть, особенно красивую, не нарочитую. Все любят, когда их считают благородными, людьми слова и чести. Но Елене просто не хотелось лгать, придумывать, плести словесные кружева. И она хорошо знала Флессу, так что понимала — благородство дочери старого Вартенслебена распространяется строго на узкий круг равных ей. Относительно прочих юная наследница считала себя вправе поступать любым угодным ей образом и сама это прекрасно понимала.

— Не знаю, — честно сказала Елена, стоя немного сбоку и позади бывшей подруги.

Они помолчали с полминуты, может чуть дольше. Казалось, Флессе мало, и она ждет продолжения. Неожиданно для себя Елена действительно продолжила:

— Ты ошиблась во всем, кроме одного. Я действительно бегу. Давно бегу. Скрываюсь. И казалось, наконец то нашла жизнь, которая мне нравилась. Дом. Наставника.

Она помолчала. Герцогиня молча повернула голову, ненамного, так, что на фоне окна четко выделился профиль.

— И нашла тебя.

На бледном лице Флессы не дрогнула ни единая жилка. С уст не сорвалось ни единого звука, хотя Елена и ждала язвительного замечания насчет того, что благородных людей не находят. Они сами снисходят до кого-либо.

— Я не хотела… снова терять все. Снова бежать.

— На столе.

— Что? — Елена потеряла нить беседы и запнулась.

— На столе, — Флесса наконец-то разомкнула сжатые руки, указала на сверток, что действительно лежал в углу стола. Нечто длинное, завернутое в хорошую ткань. Елена сразу поняла, что бы это могло быть, и не удержалась от грустной улыбки.

— Аристократка во всем, — вымолвила она, аккуратно развязывая прочный шнур.

— Не понимаю, о чем ты, — сурово проговорила Флесса.

Елена развернула ткань и взяла обеими руками изящную саблю под одну руку. Клинок обладал едва заметным изгибом, рукоять обернута витой металлической проволокой, S-образная гарда дополнялась крюком и кольцом. Отличное городское оружие, любой бретер оказался бы доволен. Елена постучала ногтем по металлу, оценивая качество полированной стали. Оценила гибкость клинка. Очень дорогое, очень качественное изделие с клеймом известной мастерской Гунза Лофара и стилизованным гербом Вартенслебенов близ эфеса.

— Аристократка во всем, — повторила она, вставая в позицию, заученно выполняя первые гвардии, чтобы проверить, как сабля ложится в руку. — Верность данному слову, прежде всего. Пусть даже простолюдинке и… шлюхе.

Лицо Флессы дрогнуло, однако случилось это на мгновение и миновало так быстро, что Елена решила — показалось. Несколько пробных взмахов и затем сложная комбинация с финальным уколом в сердце тени. Отступив на шаг, Елена обозначила поклон дарительнице, прижав клинок к груди наискось.

— Ты обещала меч, ты подарила меч. Сначала слово дворянина, смерть уже потом.

Еще шаг назад, первое положение для завязки боя. Только сейчас, держа в ладони удобную рукоять, согретую теплом ее руки, Елена поняла, что у Флессы в ножнах такая же сабля. Судя по всему — парное оружие, дуэльный гарнитур. Да, логично и весьма красиво — подарить меч для одного боя. Лучшие эстеты Двора оценили бы изящество решения.

— Здесь? — спросила Елена, все еще не в силах поверить, что все заканчивается именно так. — Мне кажется, лучше все же дождаться рассвета. При первых лучах солнца сталь блестит особенно красиво. И солнце не слепит. Такие мечи… — она сжала рукоять плотнее. — Достойны лучшего поединка.

Ладонь Флессы легла на оружие. Почему то левая рука, словно герцогиня лишь придерживала саблю, чтобы не мешала. Дворянка развернулась к Елене, взгляд ничего не выражал, на лице застыла холодная безучастная маска.

— Значит, здесь, — тихо сказала Елена, скорее сама себе. Вытянула клинок на всю длину руки, словно целясь в точку меж ключиц врага.

— Спасибо, что не стала мстить, как дворянин простолюдину, — искренне поблагодарила Елена. — И у меня просьба. Не трогай женщину и…

«Нет Малышки. Может про нее и не знают?»

— Не трогай ее. Это между нами.

Два шанса против трех. И это будет схватка насмерть, привычная для Флессы, но лишь вторая в жизни лекарки.

Герцогиня шагнула вперед, так, что острие сабли коснулось черной ткани, прямо под лентой, охватывающей низ воротника. Не вынимая меча, легким, обманчиво неторопливым движением руки отвела в сторону клинок Елены, шагнула снова, еще ближе. В следующее мгновение лекарке показалось, что у нее в голове разорвалась бомба. Женщина пошатнулась, едва удержала равновесие и чуть не выронила саблю.

«В бою ты должна быть готова ко всему» — сухо и презрительно отозвался в памяти голос Чертежника. — «Противник может показать нож и ударить кулаком. Может показать кулак и ударить исподтишка ножом. А может вообще ничего не сделать, потому что его дружок стоит у тебя за спиной и уже занес свинчатку, чтобы проломить затылок».

— Ненавижу тебя! — выдохнула с неподдельным чувством Флесса, отвешивая Люнне вторую пощечину, с другой стороны.

— Ненавижу!

Третий удар Елена уже отследила в стадии замаха, хотя в голове звенело, как в колоколе. Выпустив меч, перехватила руку, попробовала бросить противницу через бедро, но помешала теснота в комнате. Вместо чистой борьбы получилась нелепая толкотня, и две женщины налетели на опорный столб. Несколько долгих мгновений они молча боролись, пытаясь не то повалить, не то отшвырнуть друг друга.

— Ненавижу тебя! — прорычала в третий раз Флесса, схватив Елену за шею. Крепкие ладони герцогини скользнули выше, обхватили лицо медички так, что кончики пальцев коснулись висков. Синие глаза Флессы метали призрачные огни, горели, словно подсвеченные дьявольским огнем сапфиры.

Мысли прыгали, как черно-белые картинки в волшебном фонаре, бешено, неразборчиво, мешаясь и сталкиваясь в ярчайших вспышках чувств. Ненависть. Ярость. Злоба. Готовность убивать. Неконтролируемое восхищение жестокой красотой и яростью Флессы, красотой не женщины, а хищника в атаке. Ожидание смерти, перемешанное с надеждой на то, что здесь и сейчас никто не умрет. Вспыхнувшая с новой силой обида. Все вместе сливалось, переплавлялось в душе Елены, как в тигле, вспыхивая будто чистейший философский камень. Пока не осталось ничего, кроме первородного желания, что стоит между жизнью и смертью, объединяя их в себе.

Елена и сама не знала, чего ей сейчас хочется больше, убить Флессу или поцеловать ее, овладеть жестоко, до крови, до расширенных от боли зрачков. Но герцогиня решила раньше, она еще плотнее сжала пальцы и сама впилась в губы Елены поцелуем разъяренного вампира. И Люнна ответила, да так, что, казалось, звезды померкли, а луна дрогнула, споткнувшись на мгновение в бесконечном ходе по черному небу.

Они целовались исступленно, сжимали в объятиях, пили дыхание друг друга и делили на двоих ядовитый нектар уязвленной гордости. До того мгновения пока удушье не затемнило глаза.

— Не-на-ви-жу, — прошептала Флесса в перерывах между судорожными вдохами. Она глотала воздух, как утопающий, что поднялся из глубины навстречу жизни, избегнув смерти. Тонкие пальцы крепко сжимали лицо Елены, причиняя боль, оставляя синяки, но лекарка не чувствовала этого, сжигаемая пламенем в крови.

— Если еще раз… — пальцы Люнны обхватили запястья Флессы, сжали как наручники. — Еще раз назовешь меня шлюхой…

Синее пламя в глазах герцогини столкнулось с темнотой карих зрачков Люнны, растворилось в них, тая ускользающими искорками. Елена поставила подножку четко, умело, как в фехтбуке, опрокинув Флессу на широкую и жесткую кровать, насела сверху прежде, чем противница успела высвободиться из захвата.

— Да что ты… — возмущенный крик Флессы иссяк на губах Елены, растворился в новом поцелуе.

Лекарка перехватила инициативу, решительно перевернула герцогиню лицом вниз, прикусила кожу на шее, открывшейся между воротником и линией волос. В движении не было нежности, лишь жестокая страсть и утверждение власти, так мяур прихватывает жертву, обездвиживая.

— Что… Ты… — вымученно вздохнула Флесса, разрываясь меж двух желаний — освободиться и отдаваться.

— Это бунт низшего сословия, — прошептала Елена.

Дворянка дернулась, пытаясь освободиться, но ученица фехтмейстера была готова и не позволила.

— Когда простолюдины восстают, они врываются в замки, усадьбы…

Треск рвущейся материи аккомпанировал горячечному шепоту, наглядно иллюстрируя тезис о разрушениях.

— … И творят жестокое насилие…

Чтобы воплотить в жизнь отражение бесчинств и насилия, пришлось взять шею Флессы в плотный захват. Сделала это Елена методологически неверно, к тому же, крепко сжав талию аристократки свободной рукой, еще и ослабила контроль. Синеглазая фурия немедленно воспользовалась промашкой и сбросила революционерку, заодно уронив с кровати на жесткий, но дочиста выметенный пол. Теперь воинствующие девы поменялись местами, Флесса оказалась сверху, зажав Елену в позе распятой.

— Бунты всегда подавляются! — голос дворянки сел и звучал низко, с хрипотцой. Лицо залил румянец, а синие зрачки расширились так, словно Флесса сбежала прямиком из «Дюны», накидавшись спайса. Две женщины уже приняли для себя как неизбежное и очевидное то, что смерти нет места под крышей этого дома. Во всяком случае, до рассвета. Однако хотя бы одной следовало уступить, признать капитуляцию, и никто не хотел сдаться первым.

— И мы всегда властвуем. Всегда!

Елена напряглась и свела руки ближе к торсу, выкручивая запястья из хватки герцогини. Но в последний момент расслабилась, закинула руки за голову — воплощение покорности, нежной капитуляции. Флесса наклонилась, дрожа от возбуждения схватки — и не только схватки! — готовая утверждать свое верховенство, как всегда, как и прежде, несмотря ни на что. В ее глазах читался немой вопрос. Легкая испарина выступила на висках, собралась бисеринками на шее. В свете оставшихся свечей увлажнившаяся кожа казалась романтично подсвеченной.

— Поцелуй меня. Как не целовала никого раньше.

В голосе Елены звучали мольба и властный приказ. Она просила, но просьба обжигала как удар кнута, не позволяла сопротивляться, взывая к послушному исполнению. Флесса замерла, и казалось, бешеный стук ее сердца можно было расслышать, даже не прижимаясь ухом к груди. Почувствовать биение, не дотрагиваясь кончиками нежных пальцев. Обычно бледные губы дворянки покраснели так, что касались вишневыми, почти черными.

— Так, чтобы я забыла о том, что было раньше. О твоих… словах…

И Флесса подчинилась, повелевая.

Судорога наслаждения ударила мышцы как электрическим током, выгнула Елену так, что на мгновение она оторвалась спиной от пола, касаясь досок лишь затылком и пятками.

— Никогда больше не смей оскорблять меня, — прошептала Елена. — Никогда. Второй раз… не прощу…

— Ненавижу тебя, — совсем тихо, едва слышно повторила Флесса. — Ты украла мое…

Елена не дала ей вымолвить последнее слово. Забрала в свои губы, поймала на кончик языка. Заставила уже Флессу содрогнуться каждым мускулом, почувствовать укол блаженствующего предвкушения в каждом нерве.

Ненавижу тебя

Не могу без тебя

Кто из них сказал это? Даже не сказал, но выдохнул с мучительным страданием. Кто знает… И лекарка, и герцогиня — каждая была уверена, что услышала четыре заветных слова от другой. И каждая в душе знала, что сама готова была их вымолвить.

— Ну вот… — злобно проворчал Мурье, косясь в потолок, где сквозняк шевелил не замеченную при уборке паутину. — Опять.

— Еще? — вздохнула карлица, вынимая пробку из полегчавшего кувшина.

— Пожалуй, — не чинясь, согласился воин.

Темное вино с легкой пеной и бульканьем пролилось в оловянные стаканы.

— Ты то с чего кислая, — сумрачно полюбопытствовал Мурье, шумно глотнув. Напиток и в самом деле был хорош. — Тебе со всего этого один лишь прибыток да выгода. Ну, или хотя бы никакого урону.

Баала скривилась еще больше, не желая отвечать. Но затем передумала и кратко сообщила:

— От господской любви одна беда в итоге случается.

— Да ну, — скептически хмыкнул воин и утопил нос в кружке. — Кому беда, кому наоборот. Этой… пока что все на пользу, как на удачу заговоренная.

— Удачу и прибыль дают страсть, вожделение, — строго и в то же время с затаенной грустью вымолвила карлица. Взгляд ее затуманился как от давних и грустных воспоминаний. — А вот любовь… тут все сложнее.

Она замолкла и опять наклонила кувшин, раздав напиток. Мурье пожевал губами, обдумывая услышанную мудрость, хотел было возразить и осекся. Вздохнул, поднял кружку в молчаливом салюте. Воин и карлица выпили, не чокаясь, без промедления повторили.

— Э-э-э… — протянул Мурье. — А если…

Он многозначительно шевельнул бровями.

— И не мечтай! — фыркнула Баала. — Даром за амбаром.

— Да не больно то и хотелось! — огрызнулся телохранитель. — И чего сразу даром?

— Не по твоему кошельку, — чуть добрее усмехнулась Баала.

— А ты мой кошель не измеряла! — не на шутку оскорбился Мурье.

Дальше угощались и спорили неторопливо, со вкусом, цедя вино по глоточку, пока не догорели все свечи.

Глава 23 Доверие

Было тихо, уютно и очень спокойно. Просто хорошо-прехорошо. Ярчайшая вспышка выжгла эмоции, однако не дотла, как в горе и несчастье, а скорее подобно очистительному пламени. В душе остались умиротворение, спокойствие, мягкая усталость, легкая дремота, не переходящая, однако, в сон. Елена знала, что днем это скажется сонливостью, апатией, упадком сил. Но то днем, а сейчас — то ли поздней ночью, то ли ранним утром — ей было просто очень хорошо. И не только ей.

Кровать Елены была, пожалуй, чуть широковата для одного человека, но двоим пришлась в самый раз, особенно если прижаться плотнее, спина к груди, как единое создание о двух телах. Елена провела ладонью по боку Флессы. Сердце герцогини все еще не могло успокоиться, лекарка задержала пальцы на тончайшей жилке под грудью, коснулась губами плеча, чувствуя биение крови, частое, ровное. Это нельзя было даже назвать поцелуем, скорее легкое — легчайшее! — прикосновение, однако и оно отозвалось легкой дрожью в теле Флессы.

Свечи почти все догорели, в комнате было довольно тепло, Баала внизу не жалела сланца для очага. За окном царила ночь, ставни приглушали без того слабый шум ночной столицы. Похоже, беспорядки затихли, во всяком случае, до утра. Елена мимолетно пожалела спутников герцогини, которым пришлось бдеть на холоде. С другой стороны от представления тягот молодых аристократов под зимней луной — становилось теплее и уютнее.

Елена двинула руку дальше и ниже, на талию и бедро Флессы, наслаждаясь ощущениями. Она была ярко выраженным визуалистом и сейчас открывала для себя, как приятно может быть просто касаться чего-либо, ощущать на кончиках пальцев шелковистую мягкость. Задержалась и слегка помассировала круговыми движениями восхитительную ямку на стыке бедра, ягодицы и талии. Флесса прерывисто вздохнула, взяла руку Елены, прижала к груди. Взяла столь крепко, что будто хотела сломать пальцы. Тихо произнесла:

— Тебе ничего от меня не нужно.

— Мы уже говорили о том… — выдохнула Елена, стараясь не потерять чувства полного умиротворения. Все было слишком хорошо, чтобы начинать заново тягостный разговор.

— Всем что-нибудь нужно, — сказала герцогиня, и голос ее дрогнул так, словно молодая женщина сдержала слабое рыдание. — Всем кроме тебя. Деньги. Служба. Привилегии. Доступ к ушам и глазам отца. Моя рука и титул для женитьбы. Слава покорителя, наконец. Чтобы можно было похвалиться за вином среди друзей, как ловко объездил гордую Флессу аусф Вартенслебен. Даже отцу я нужна как продолжатель рода, а затем уже как дочь. Младшая, вынужденно полезная, потому что все остальные не оправдали надежд.

— Не надо, — шепнула Елена в ухо подруги, согревая дыханием.

— И лишь тебе ничего не нужно. Ты хочешь меня. Только меня.

Дворянка повернула голову в бок, чтобы Елена лучше слышала, и четкий профиль выделялся на фоне последней свечи идеальной скульптурной линией.

— Да. И ты моя, — вымолвила Елена, прижимаясь к подруге, уютно прижавшись щекой к лопатке Флессы. — По крайней мере, до утра. И дальше. Сколько захотим. Пока будем хотеть.

Она выдохнула, снова поцеловала спину Флессы и в третий раз почувствовала узлы старых шрамов. Никогда в жизни Елене так не хотелось быть настоящей колдуньей, уметь творить нечто волшебное. Она ласкала губами жесткие, рваные линии, отчаянно желая, чтобы те исчезли, растаяли под нежными поцелуями. Но еще больше, чтобы растворились шрамы на душе властной, жестокой и в то же время несчастной Флессы аусф Вартенслебен.

Елена не испытывала иллюзий относительно любовницы. Она знала, что Флесса может убивать — и убивала. Может исхлестать кнутом нерадивую служанку — и лишь воздерживается в присутствии чувствительной подруги. Но… все это было в другой вселенной. Не здесь и не сейчас. Сейчас Елена обнимала женщину, которую искренне, по-настоящему жалела, которую хотела, которую…

Что?..

Какое слово здесь можно использовать? И можно ли вообще?

— Ты любила ее?

— Что? — вздрогнула Елена.

— Ты сказала, что я не она, — глухо выговорила Флесса, снова отвернувшись. — Тогда…

Елена почувствовала, как пересыхают губы. Захотелось вырваться, уйти с кровати, но, будто чувствуя порыв спутницы, Флесса крепче сжала ее руку, приковывая к себе.

— Ты любила ее?

Елена тяжело, прерывисто вздохнула. Старые воспоминания пробудились, ломали тонкую льдинку забвения, которую она с таким трудом создала, замораживая боль в душе.

— Дашь-на-Дашь, — сказала Елена. — Играем? Расскажи мне, откуда шрамы. И я отвечу.

«Дашь-на-Дашь» было детской — да и взрослой, случалось — игрой, известной по всей Ойкумене. Откровенность в обмен на откровенность. Секрет за секрет. Считалось, что сам Пантократор в этот момент прислушивается к словам, поэтому ложь в, казалось бы, совершенно безобидном развлечении оказывалась недопустима. Елена хотела уйти от неприятного разговора и рассчитывала, что Флесса не станет играть. Судя по воцарившемуся молчанию, расчет оправдался.

— Отец бил меня дважды, — внезапно заговорила Флесса. — Один раз, когда я впервые напилась. Другой…

Она снова замолчала. Елена разрывалась меж двух стремлений. Ей одновременно хотелось, чтобы Флесса замолчала и продолжала говорить. Воспоминания причиняли герцогине боль, тревожили старые шрамы на сердце, чтобы это понять, не нужно было смотреть ей в лицо. Но… в сокровенном знании, которым делилась Флесса, было высшее доверие. Отвергнуть его — значило оскорбить. И Елена слушала.

— У отца был паж. Из хорошей семьи, боковая ветвь настоящих приматоров. Родовитые, выше нас, но бедные. Для своего круга, конечно, бедные. Не к лицу таким идти в подчинение к тем, кто ниже по крови. Но мальчик был пятым сыном, никакого будущего в семье. В таких случаях, бывает, закрываются глаза, и прощается кое-какое умаление…

Флесса вздохнула. Елена просунула правую руку между подушкой и головой герцогини, обняла ее за шею, поглаживая по чуть влажной щеке.

— Семья позволила ему идти в услужение к Вартенслебенам, чтобы укрепить дружбу фамилий. А мальчик… полюбил меня.

Флесса качнула головой, чтобы ногти Елены плотнее прижались к щеке, потерлась совсем как кошка.

— И я полюбила его, — коротко вымолвила герцогиня.

— Сколько тебе было лет? — вопрос звучал глупо, но вырвался сам собой.

— Мало. Но он был красивый. Юный. Влюбленный. И я… тоже.

Елена не видела, но с легкостью представила, как огонек свечи отражается в синих зрачках Флессы, играет живым пламенем, отражаясь в слезинках.

— И я, и он уже знали, что мы — бономы. Нам многое дано по праву рождения. Мы вели и будем вести жизнь, о которой низшие сословия могут лишь бесплодно мечтать. Но…

Снова вздох.

— Но такая жизнь накладывает обязательства, долг. Взымает плату.

Что-то подобное говорил и Чертежник. В другое время, о других вещах, но суть та же. Обретая — ты всегда чем-то жертвуешь, даже не желая того.

— Мы уже привыкли, что относимся к небожителям. Но еще не понимали, что даже высшие создания должны следовать правилам.

— Вы бежали? — опять вопрос последовал вперед мысли.

— Да. Мы думали, что все будет как в романах. В балладах. Станем женой и мужем, будем жить долго и счастливо, затеряемся в южных городах.

На этот раз Елена смолчала, но Флесса ответила, словно вопрос прозвучал:

— Да. Мы не ушли далеко.

Лекарка снова провела пальцами по сетке шрамов. Сказала, утверждая, а не спрашивая:

— Кнут.

— Вартенслебен известен кожаными промыслами, — грустно улыбнулась Флесса. — У отца были хорошие… изделия.

«А дурной мальчика с ветром в башке вернулся домой, к семейству, как же еще…» — мысленно продолжила Елена.

— Пажа отец повесил на решетке за окном в моей спальне. И приказал не снимать до весеннего тепла.

— Бля… — выдохнула Елена.

Флесса, похоже, решила, что это был просто вздох. Прижала руку Елены, ладонь поверх ладони.

— Господи, — прошептала Елена, потому что… а что тут еще можно было сказать?

«Блядский психоанализ…»

Сколько лет было тогда Флессе? Двенадцать? Тринадцать? Чуть больше? Вряд ли больше тринадцати-четырнадцати. Старшие девочки уже должны были понимать, чем закончится такая романтика. Романтический подросток, чью любовь убили у нее на глазах. Не просто убили, но мучительно погубили, в жестокое назидание.

«И я еще чувствую себя несчастной?!»

— Это было… жестоко… — со всей деликатностью и осторожностью заметила Елена, чувствуя себя бегуном по минному полю.

— Это было правильно.

— Что? — Елена подумала, что ослышалась. Впервые за много месяцев она усомнилась в хорошем владении всеобщим языком.

— Я была унижена. Оскорблена. Прошли годы, прежде чем я поняла, что отец не мог поступить иначе.

— Но… Почему?

— Паж покусился на дочь своего господина. Нанес оскорбление патриарху, а значит всей семье Вартенслебенов. Если бы удалось скрыть, можно было просто выслать мальчика обратно. Но бегство и погоня… Неизбежные слухи о потере девственности. Отец поступил единственно возможным способом.

— А семья пажа?

— Она тоже поступила правильно. Нельзя просто так убивать членов благородной семьи. И началась война домов.

Значит, эта молодая женщина еще в ранней юности оказалась поводом для межклановой усобицы. Богатый жизненный опыт.

— Вы победили?

— Да. В первом же бою чуть не погиб мой брат. Тогда я еще любила его. И это был хороший урок.

— Ты простила отца?

— Нет. Но я его поняла. И училась у него.

— А я не понимаю этого… — честно призналась Елена.

— Семья, Люнна, семья, — очень серьезно и строго вымолвила Флесса. — Сюзерен оставит тебя без милостей и защиты. Вассалы и горожане переметнутся. Слуги предадут. Закон смолчит, император не заметит.

Елена скорчила гримасу, радуясь, что Флесса не видит ее лица.

— Но лишь семья всегда останется с тобой. Они преломят с тобой хлеб в нужде. Они прокормят в старости. Они похоронят и прочтут молитву, сделают гравировку на черепе в фамильном святилище. Только семья станет за тебя против остального мира. Отец был суров и жесток, за это я его не прощу никогда. Но сейчас мальчик давно в могиле, а я… я буду править сильнейшим герцогством западного королевства.

Елена почувствовала дрожь в руках, и отнюдь не от страсти или холода в комнате.

— Твоя очередь, — напомнила герцогиня. — Ты любила ее?

— Я… — Елена задумалась. — Не знаю.

Флесса ничего не сказала, и ее молчание звучало красноречивее любых слов. Немое обвинение в нечестности. «Дашь-на-Дашь» подразумевала равный обмен.

— Действительно не знаю, — тихо сказала Елена, прижимаясь щекой к лопатке Флессы. Снова захотелось провести кончиком языка вдоль позвоночника, чувствуя чуть солоноватый вкус.

— Я спасла ей жизнь. Она спасла мою. Нам выпало так мало времени… Чего было больше, симпатии, благодарности? Или просто желания разделить опасность и тепло? Не знаю.

Слова появлялись сами собой, Елене было на удивление легко проговаривать то, о чем она прежде запрещала себе даже думать.

— Мне было очень больно, когда она погибла. И больно сейчас. Это любовь? Или грусть? Или потеря? Не знаю. Я никого прежде не любила. Не с чем сравнить.

Флесса помолчала. Затем спросила:

— Монеты на твоей шее… Это от нее?

— Да, они с… — Елена в последнее мгновение решила не упоминать Пустоши. Еще не время. Придется открыться любовнице, это неизбежно, однако… не сейчас. Потом.

— … издалека. Мы разделили с ней тяготы, жизнь и смерть.

— Обычай рутьеров-побратимов, — заметила герцогиня. — Твоя женщина была воином?

— Я расскажу тебе. Но не сейчас, — сказала Елена, и снова у нее вырвалось то, чего говорить не следовало. Это была некая вспышка, взрыв чувств. — Ее истязал тот мерзавец, который был у тебя в доме белошвеек!

Да будет вам известно, любезные господа, что женщина может удовлетворить потребности мужчины разными способами. И хотя может показаться, что сегодня мы испытали их все, позвольте разубедить вас.

Да утихомирьте ее, наконец. Просто сломайте этому животному ногу. Уверяю вас, оно сразу станет очень послушным.

Подайте мой особый нож. Друзья, приглашаю вас оценить старинное искусство pàtrean, сиречь резьбы на выделанной коже. К сожалению, мое умение пока невелико, да и материал оставляет желать лучшего, но я уверен, вы проявите снисходительность к моему несовершенству! Приступим.

Она склонила голову, закусила губу, чувствуя, как горячая волна идет вверх по телу, заполняя жаром кровеносные сосуды, обжигая сердце. Глупо, как глупо… Умолчать про Пустоши, чтобы сразу проболтаться о своем видении в бане с Шеной. Сейчас достаточно одного вопроса, и он обязательно последует! Флесса резко, порывисто развернулась, сминая и без того сбившуюся простыню, так, что послышался характерный звук рвущегося полотна.

— Никогда! — она обхватила лицо Елены, не как прежде, а с нежной тревогой, будто не хотела выпускать, боялась за подругу.

— Никогда не связывайся с Шотаном!!

— Он такой страшный?

— Страшнее нет никого, — все с той же серьезностью и тревогой выпалила Флесса. — Никого! Уж поверь. Меня защищают титул и семья. Тебя не защитит никто, даже я. Бойся его!

Она закрыла Елене рот дрогнувшими нервными пальцами.

— И больше ни слова. Не сейчас.

Лекарка сжала челюсти и сочла за лучшее промолчать. Ее длинный язык и без того почти довел до беды. Для себя она уже решила, что и свяжется, и не испугается. Но — потом. Тщательно подготовившись. Все обдумав и не совершая глупых, скоропалительных поступков.

Флесса провела рукой по лбу Елены, очертила край взмокших от пота волос над глазами.

— А когда ты спишь, у тебя печальное лицо, — внезапно шепнула она. — Всегда печальное.

— Ты смотрела на меня во сне? — улыбнулась Елена. — Как и я на тебя?

— Да.

Движения пальцев Флессы опять напомнили последнюю ночь на Пустошах, только перевернутую, как в зеркале. Тогда Елена гладила утомленное, чуть грустное, прекрасное лицо Шены. А сейчас Флесса разглаживала крошечные морщинки, как будто старалась дать подруге новый, счастливый и безмятежный образ. Елена перехватила руку герцогини, прижалась губами к ладони, потерлась щекой.

— Жаль, что тебе не пришлась по сердцу цеховая грамота, — шепнула Флесса, определенно стараясь отвлечь спутницу от мыслей о Шотане. — Я думала, ты будешь рада.

— Я рада.

— Тогда не понимаю… — чуть отстранилась Флесса, синие глаза полыхнули недоумением.

— Мне трудно объяснить, — Елена подбирала слова медленно, с тщанием. — Я готова была согласиться. Я хотела бы… Хотела. Но ты не дала мне выбора.

— Все равно не понимаю. Это же подарок!

— Флесса, милая, — Елена погладила любовницу подушечками больших пальцев по нежной коже на запястьях. — Я простолюдинка. Я горожанка.

Как легко прозвучали слова… «Правду говорить легко и приятно». Значит ли это, что в ней остается все меньше от человека с Земли? Становится ли она и в самом деле медичкой Люнной, человеком Ойкумены?

— И я знаю, что вы не дарите подарки такой ценности, — Елена отчетливо выделила голосом слово «вы». — Дворяне преподносят презенты. Одолжение патрона клиенту. Оно всегда обязывает. Я подумала, что ты снова хочешь меня купить.

— Глупая, — герцогиня тронула ногтем кончик елениного носа. — Чудесная Люнна… Это был подарок. Просто подарок. Тебе.

— Спасибо, — Елена спрятала лицо на груди Флессы. — Спасибо тебе…

Она не видела лица герцогини, но была уверена, что та улыбается.

— Ты впервые назвала меня по имени.

— Правда? — удивилась Елена. Начала вспоминать и действительно, похоже, так и было.

— Флесса, — повторила она, пробуя слово на языке, как дольку сладкого апельсина.

— Люнна, — отозвалась эхом герцогиня, гладя плечо лекарки по внутренней стороне до локтевого сгиба.

— Давай договоримся, — предложила Елена.

— О чем?

Они говорили так тихо, что сами едва слышали друг друга. Скорее угадывали смысл по глазам, по легчайшим движениям губ. По чувствам.

— Если между нами снова ляжет дохлая лошадь, мы поговорим об этом. Как бы обидно не было. Как бы ни хотелось разбить всю посуду. Сначала мы говорим, чтобы не осталось недомолвок.

Елена уже свободно, инстинктивно оперировала чисто местными речевыми оборотами, даже не задумываясь об этом. Флесса улыбнулась, едва заметно, краешками губ, и от того улыбка казалась особо милой, нежной.

— Хорошо.

Они поцеловались снова, легко, словно два перышка коснулись друг друга. Просто желая показать другой, сколь дорога женщина, что сейчас в объятиях. Просто чтобы убедиться самой — «я желанна». Флесса первой оторвалась от чужих губ, поднялась и села на углу кровати. Свеча почти догорела, слабый огонек порождал удивительную игру света и тени, подсвечивал обнаженное тело так, что Елена сжала челюсти до хруста в зубах, превозмогая желание устроить новый поединок сословий. Но для этого уже не оставалось сил. И одного лишь взгляда на холодно-отстраненное лицо герцогини было достаточно, чтобы понять — всякой вещи свое время. И час изысканных удовольствий закончился.

— Ты доверяешь мне? — спросила Флесса. Очень серьезно, очень весомо.

— Да, — Елена машинально подобралась, накинула край простыни.

— Я доверилась тебе, — с той же предельной, убийственной серьезностью вымолвила дворянка.

— И я не обману твое доверие.

Елена сглотнула, быстро моргнула, чтобы не осталось и следа от одной крошечной слезинки. Да, счастье быстротечно, все хорошее заканчивается. И эта чудесная, волшебная ночь, что едва не началась с убийства, тоже подходит к завершению. Остается наслаждаться каждой минутой. Пусть даже они утекают, как песчинки в часах, и осталось совсем-совсем немного.

— Верю. И речь не о том.

— О чем тогда?

Флесса чуть наклонила голову, словно прислушиваясь к чему-то.

— Я хочу, чтобы ты доверилась мне в ответ.

— Что ты хочешь?

Теперь села и Елена.

— Доверия. Веры.

— Я слушаю.

— Будь со мной.

— Я и так с тобой, — Елена не понимала, что происходит, но судя по тону Флессы, творилось нечто значительное и очень важное.

— Нет. Будь со мной сегодня. Отправимся в мой дом, — аристократка говорила короткими, рублеными фразами. — И ты не покинешь его от рассвета до рассвета.

— Но… моя работа… дом… — лекарка подтянула ветхую, хорошо постиранную ткань еще выше, под самый подбородок.

— Доверие, — повторила Флесса. Ее глаза казались темнейшими омутами, которые вбирали свет, не выпуская наружу ни единого лучика. — Я доверилась тебе. Теперь твоя очередь. Если веришь мне, подчинись, без вопросов, без сомнений.

— Как слуга? — Елена все-таки не удержалась и сразу же устыдилась порыва. Ведь лишь несколько минут назад сама предлагала проговаривать все недомолвки. Она погладила Флессу по плечу и виновато попросила. — Извини.

— Извиняю. Нет. Не как слуга. Как человек, которому я открыла сердце.

Вот здесь Елена ощутила нешуточную тревогу. Вспыльчивая, энергичная Флесса казалась целеустремленной, сосредоточенной, как боец на арене. И просьба явно значила для нее многое.

— Ты можешь мне что-нибудь рассказать? — попросила лекарка.

— Позже. Сейчас я могу… лишь попросить.

Елена хорошо представляла, каких трудов стоило это простое, обыденное «попросить» болезненно гордой — как все дворяне — Флессе. Гордой и привыкшей общаться с низшими на языке приказов и наказаний.

— И я прошу, — Флесса взглянула прямо в глаза Елены. Лицо герцогини казалось спокойным и безмятежным, но в синих зрачках, словно запертое пламя, билась мольба. Глаза высокомерной аристократки молили так отчетливо, словно женщина кричала в голос:

«Пожалуйста, я прошу, не заставляй меня дальше унижаться. Я готова, ради тебя, готова даже на это, но пожалуйста… пожалуйста…»

— Я беспокоюсь о Баале, — Елена постаралась придерживаться столь же ровного, делового тона. Спохватилась, что Флесса, скорее всего, даже не знает, кто это. — Хозяйка дома. У нее маленькая дочь.

— Их будут охранять. Дом будет под охраной.

— Ты расскажешь… потом?

— Да.

Елена вздохнула. Словно в такт ее движению, погасла свеча. За прочными ставнями закукарекал первый, самый отчаянный петух, готовый призывать первый солнечный луч, невзирая на то, что сейчас вовсю правили ночные тени.

— Я пойду с тобой, — прозвучал во тьме голос Елены.

Бадас всегда спал чутко, вполглаза, поэтому (в числе прочего) до сей поры оставался жив, при почете и уважении, пусть в довольно специфических кругах. Так что, пробуждение с клинком у горла было ему в новинку и порождало неприятные мысли, даже сомнение относительно ближайшего будущего.

— Доброе утро, — любезно сказала черная фигура, прижимая острейшее лезвие к шее «покровителя». — Хотя, возможно, правильнее сказать «доброй ночи». Рассвет еще не наступил.

Хотя в комнате было прохладно — угли в печке рановато прогорели — Бадас мгновенно взмок от кислого пота. Взгляд его метался от фигуры к мечу и далее к двери, за которой должна бдить стража. И, совершенно очевидно, не бдела. Пальцы левой руки тихонько, буквально по волоску, двинулись к спрятанному за матрацем кинжалу.

— Не стоит, — фигура еще чуть нажала, и бандит почувствовал, как скользнула по горлу тепловатая струйка.

Бадас глотнул, с подчеркнутой неторопливостью положил руку на грудь, растопырив пальцы.

— Умный человек, — одобрил незваный гость. — Ни криков, ни паники. Это радует. Продолжай так и дальше, быть может, останешься жив.

Длинный узкий меч поднялся, и Бадас нервно глотнул снова, больно уж движение смахивало на замах перед отсечением головы.

— На стене мои рекомендации, — сказал черный силуэт в плаще с капюшоном, убирая меч в ножны. Оружие было диковинным и явно господским, даже и не меч, а какое-то шило с обоюдоострой заточкой и гардой, закрученной спиралью вокруг рукояти.

Инстинкт прирожденного уголовника вкупе с обширным опытом требовали немедленно атаковать. Молча и без промедления, со всей быстротой, а там будь, что будет. Пока мрачный гость занят самолюбованием и гнилой болтовней. Но разум и другая грань инстинкта нашептывали, что как раз этого делать не стоит. Слишком все… загадочно и зловеще. Как эта зараза проникла в дом, поднялась на правильный этаж и миновала Братанов? Как открыла — и закрыла! — дверь с хитрыми запорами. Как обманула чуткий слух самого Бадаса, который много лет еженощно засыпал в готовности к подобному визиту.

И наконец, почему не выходит разглядеть рожу то ли убийцы, то ли грабителя? Лицо визитера скрывалось в тени под шляпой, но тень казалась живой, текучей, она как будто струилась отдельными завитками, едва касаясь кожи, стирая очертания. Даже голос не разобрать, то ли низкий женский, то ли высокий мужской. Или вообще…

Да, разум пусть и с трудом, но усмирял зов блатной ярости. Бадас лежал неподвижно и молча взирал на гостя, ожидая продолжения. А еще слушал непривычную тишину в доме. Как будто с десяток человек — и это самое меньшее — заснули разом. Конечно, можно представить, что вся охрана, мелкие порученцы, шлюхи, прибившаяся гопота, все заснули. Маловероятно, но возможно. Но чтобы задремали повара, прекратив звонкую и круглосуточную суету над никогда не гаснувшими очагами и котлами. Вот это уже невозможно. И человек, способный обеспечить подобную тишину, с каждой секундой казался все более страшным.

— На стене, — повторила фигура уже с явным раздражением в голосе.

Бадас глянул в указанном направлении, тяжело сглотнул в третий раз. Что ж, теперь, по крайней мере, было ясно, куда делись Братаны. Осталось понять — как это можно было провернуть, не потревожив дом. Да и всю улицу, пожалуй.

— К сожалению, голос женщины, как правило, звучит негромко, во всех смыслах… — начал призрак.

«Женщины?!!»

— И я быстро поняла, что когда тебя не принимают всерьез, приходится тратить много сил и времени впустую. Или привлекать внимание другими способами.

Бадас почувствовал, что в комнате слишком холодно. Или это его морозит распускающийся, как ядовитый цветок, ужас.

— Поэтому я взяла за правило начинать разговор с чего-то впечатляющего. Чтобы после звучал только мой голос. Итак, ты впечатлен? Ты готов слушать?

Бадас внимательно, преодолевая приступ тошноты, глянул еще раз на лица Братанов, что смотрели на него в ответ пустыми отверстиями глазниц. Твердая рука аккуратно срезала «маски», растянула на досках. Кровь послужила клеем, прихватив мертвую кожу к стене.

— Я прям впечатленный весь, — он постарался вымолвить это как можно спокойнее и безучастнее. Получилось не слишком удачно, но, по крайней мере, голос не сорвался в совсем жалкий писк, уже достижение!

— Это хорошо, — женщина в маске из живой тьмы искренне обрадовалась.

Темная фигура села на табурет близ кровати. Бадас поневоле вздрогнул, когда жуткая тварь оказалась так близко. «Покровителя» не пугали смерть и жестокость, в том числе и содранная кожа, ему не раз приходилось заниматься подобными вещами. Ужасало до холодной дрожи не то, что было сделано, а в каких обстоятельствах это случилось. Незаметно убить и ободрать двух амбалов, едва ли не с младенчества выживавших на улице в бесконечной драке за жизнь… Для этого требовалось невероятное мастерство. Или какие-то иные умения, о коих не стоит говорить вслух, тем более, ночью.

Бадас не боялся никого из людей, но тот, кто сидел рядом, человеком определенно не был.

— Итак, я буду откровенна. Дело к утру, дожить до рассвета у тебя шансов мало. Но все же они есть. Для этого потребуется лишь подчинение. Без вопросов, со всей искренностью. И полная честность. Это понятно?

— Да.

— Ты местный «покровитель», правишь кварталом. Собираешь дань, решаешь вопросы, судишь, определяешь доли, держишь весь теневой мир. Верно?

— Да.

Бадас никогда не думал, что можно обливаться ледяным потом. Теперь понял, что еще как можно.

— Ты знаешь всех в округе?

— Всех, кто живет поперек закона, — Бадас пытался отвечать как можно короче и внятнее. — Остальных как получится. Знаю многих. Кого не знаю, о том спрашиваю. Могу спросить.

Бандит напрягся, ожидая какой-то реакции, но, похоже, собеседник действительно ждал полной честности. Фигура кивнула, показывая, что довольна ходом беседы.

— Где-то здесь, в округе, живет человек. Это женщина, уже не девочка, еще не тетка. Выглядит, скорее всего, лет на двадцать. Но может и старше, смотря, чем занималась. Высокая, крепко сбитая, однако не мужиковата, просто сильная. Рыжая, не ярко, но возможно красится. Ты знаешь такую?

Бадасу пришлось облизнуть пересохшие губы, взгляд то и дело цеплялся за мертвые лица на стене. Пустые глазницы и рты словно продолжали захлебываться кровавыми слезами и немым криком.

— В округе много женщин. Надо спрашивать.

— Это нехорошо, — под струящейся личиной выражение было не разобрать, но голос выдавал сдержанное недовольство. Пока сдержанное. От двух немудреных слов Бадасу резко захотелось обмочиться.

— Много людей, — заторопился он. — Большие улицы! Этажные дома! Надо посылать на улицы, спрашивать, искать.

— У меня нет времени на расспросы. И ты будешь не спрашивать, а бежать, — здраво рассудила гостья. — Натравливать на меня своих подручных и стражу. Это нехорошо.

Жжение в мочевом пузыре стало почти невыносимым. Бадас понял, что сейчас он закончит как Братаны, возможно и лицо так же потеряет, чтобы впечатлять кого-нибудь, кто знает больше.

— Да, еще, — уточнила женщина-смерть. — Она появилась здесь не раньше минувшей осени. Возможно позже.

— Чем занимается? — выдохнул Бадас. В голове забрезжила мысль, но ее требовалось раздуть, как уголек, подогреть еще хоть чем-то.

— Хм… — фигура прищелкнула пальцами правой, звук прозвучал отчетливо и сухо, как сломанная ветка, несмотря на перчатку. — Действительно. Прежде она была подмастерьем в аптеке.

— Лекарка?

— Да, можно так сказать, — фигура склонилась ближе, и Бадас с большим трудом удержался от того, чтобы не отстраниться, забиваясь в угол меж кроватью и стеной.

— Я знаю об одной. Пришла в Мильвесс по осени чуть больше года назад. Крепкая, сильная. Порезала двух моих людей. Черноволосая, но может красится.

Бадас прервал речь и закашлялся, слова драли пересохшее горло, словно крупный песок.

— Продолжай, — вежливо попросила женщина

— Работает лекарем. Без грамоты, но рука набитая. Шьет раны как человек с опытом. Знает микстуры и травы.

Бадас добросовестно задумался, прикидывая, что еще могло бы относиться к сфере интересов жуткой обдирательницы.

— Одна. Пришла одна, ни семьи, ни друзей. Ни с кем особо не водилась, покровителей не искала, в гильдию не обращалась.

— Все?

— Д-да, — выдавил Бадас.

— А вот это уже хорошо, — констатировала женщина. — Очень хорошо!

Она выпрямилась и замерла как статуя, вероятно в раздумьях. Бадас тоже замер, опасаясь даже глубоко дышать.

— Отлично! — вернувшись из мира грез, убийца негромко хлопнула в ладоши. — Я рада, что у нас так хорошо все получилось. Теперь мне нужно еще две вещи.

— Всегда к услугам, — бандит сумел пошутить, пусть губы и дрожали как на морозе. Похоже, шутка пришлась к месту, да и смелость была оценена по достоинству

— Первое. Где мне ее найти. В каких местах бывает. Хотя… нет. Лучше так, где я сегодня найду ее совершенно точно. Думай хорошо, у меня нет времени на долгие поиски.

— Дом. Она снимает комнату. Городская тюрьма. Работает там.

— Тюрьму не надо, — махнула рукой визитерша. — Еще?

— Бретерская школа.

— Что!? — казалось, эта фраза глубоко, искренне поразила женщину.

— Она берет уроки фехтмейстера. Говорили, звезд не хватает, но учится неплохо. Недавно участвовала в дуэли. Противник отступил.

— Надо же, — хмыкнула черная тень в плаще. — Девочка извлекает уроки… Еще.

— Дом любовницы.

— Любовницы… Ох уж эта Искра! — теперь женщина искренне веселилась, но веселье это было диковатым. Как у злого ребенка, что поджигает уши лисичке-феньку ради смеха над искалеченным зверьком.

— Еще.

— Больше никуда не ходит. Бродит иногда по городу, в лавки заглядывает, но это как получится.

— Итого. Дом. Ученичество. Любовница. Три места. Все верно?

— Да. И… осмелюсь заметить.

— Осмелься. Но кратко.

— Госпожа, вам понадобится кто-нибудь, кто знает ее в лицо.

— Это намек, что тебя не стоит прибавлять к?.. — дьявольская женщина указала большим пальцем через плечо, аккурат в сторону страшных мертвых масок.

— Я полезен! — Бадас понимал, когда нужно рвать на себе рубаху и показывать на все стороны света бандитский гонор, а когда нужно склонить голову ниже и облизать чужой сапог. И сейчас точно была очередь не гонора.

— Это, собственно, второе. Мне понадобятся люди. Наемные дубинки. Плачу золотом.

— Что?.. — Бадас таки не удержался от возгласа, очень уж быстро случился переход от кровавой мясорубки к сугубо рабочему предложению.

— Быть может, понадобятся люди, подручные, — с плохо сдерживаемым нетерпением сказала фигура. — Я не могу быть везде одновременно. И не хочу ждать. Если ты сумеешь объясниться со своими насчет… — она вторично ткнула в направлении бывших Братанов. — Или найдешь кого-то со стороны, мы договоримся.

— Но… зачем? К тво…вашим услугам любые мастера, — Бадас очень, очень не хотел еще больше впутываться в мутное дело. — У меня убийцы, воры, кто угодно, на любой вкус. Но не воины.

— Воины не нужны. Я сама управлюсь с кем угодно, — прозвучало как похвальба, однако похвальбой не являлось. Ведьма констатировала факт, в котором была совершенно уверена, и два лица на стене молчаливо подтверждали ее правоту. — Мне нужно «мясо» на день или два. Жестокие ублюдки без чести и совести. Исполнительные, сметливые. Без лишних вопросов. Которые могут сжечь ребенка средь бела дня и скормить матери его прожаренные пальчики.

— Не выйдет, — покачал головой Бадас, насколько позволяла подушка. — «Мясо» найдется, но за него придется отвечать.

«Покровителю» было искренне жаль, он хотел жить и не хотел составить трио с Братанами. Однако хорошо понимал пределы допустимого и надеялся, что жуткое создание без лица достаточно здравомыслящее, чтобы тоже их представить.

— Все должно работать, как заведено. Тихо, привычно, незаметно, — он честно постарался объяснить суть проблемы. — Если будет «грязная» кровь и сожженные дети, стража встанет на дыбы, юдикаты возмутятся, суды начнут правосудить направо и налево. Будет следствие, допросы, присядут правильные ребята. Люди не поймут. Люди спросят — «кто допустил?». И повисну я не куском рожи на стене, а целиком в обнимку с гвоздями. Так на так выйдет.

— О, будь спокоен, — широкая улыбка призрачной убийцы растекалась в голосе, как подслащенное масло. — Уверяю тебя, в самом скором будущем Двор, советы и суды будут заняты совершенно иными делами. Его Величеству придется срочно жениться на страхолюдной островитянке. По этому поводу состоятся гуляния, погромы, сведения счетов, грабежи, а также многочисленные убийства. Так что лишняя пара мертвецов никого не огорчит и даже не привлечет внимания, поверь.

— Господи, помилуй, — прошептал Бадас.

— Итак, десятка людей мне хватит. Позаботься. Сначала навестим дом.

На стол с многообещающим звоном улегся полный монет кошель. Приятно увесистый, набитый до упора, в иных обстоятельствах он пришелся бы удивительно к месту. Но Бадас почувствовал, как у него замерзает душа.

— Вот задаток. Там хватит с избытком, сам решишь, кому и сколько дать. Не говоря о том, что ты хорошо заработаешь на знании о скорых погромах.

— Я-я-а… — все-таки «покровитель» не выдержал ровности голоса, сорвался и заблеял, пусть на мгновение. Было стыдно.

Безликое создание снова наклонилось, ближе, чем прежде. Бадас посмотрел в подсвеченную багряными огоньками живую тьму и не обмочился лишь благодаря спазму, что сковал мышцы. Парализующий ужас растекся по телу.

— Дружище, — тихо, с бесконечной внушительностью сказала тьма. — Ты можешь поверить в мои рекомендации. Или не поверить. Выбор лишь за тобой.

Бадас закрыл глаза и глубоко вдохнул, просто, чтобы потянуть время, отодвинуть бремя выбора еще на пару мгновений. И понял, что пришелец, а точнее пришелица не пахнет ничем. Вообще ничего, ни тела, ни металла, ни кожи. Как будто сверху навис призрак.

— Десять человек? — выдавил он, не открывая глаз, боясь увидеть. — Я найду лучших.

Глава 24 Рухнувший мир

Елена ожидала, что ее ждет круговерть удивительных секретов и тайных дел. Но в реальности все оказалось скучно и тоскливо. Когда небо только-только начало терять глубокую черноту, женщины в сопровождении охраны покинули дом. Флесса оставила в доме трех сторожей, солидных и вооруженных до зубов. Баала их сразу начала кормить свежей выпечкой, а Малышка проснулась и, совершенно не пугаясь вооруженных людей, полезла знакомиться. Елена покинула дом с легким сердцем, понимая, что здесь все будет хорошо. Или, по крайней мере, безопасно.

К особняку герцогини добрались быстро, на лошадях, причем тут Елена снова почувствовала собственную ущербность — верховую езду лекарка так и не освоила за неимением лошади. Так что пришлось сесть за Флессой, хотя и в этом оказалась своя прелесть, можно было крепко обнять подругу, прижаться к чистому, надушенному цветочной эссенцией плащу.

Площадь перед особняком была обжита почти как в памятную ночь с поклоном, только дисциплины существенно прибавилось. С первого взгляда чувствовался порядок и единая воля, подчинявшая разношерстных бойцов. Внутри дома так же кипела напряженная жизнь — слуги, курьеры, просто вооруженные люди, бретеры и другие сомнительные личности сновали, ждали, торопились, поодиночке и в компаниях.

Все это крайне напоминало штаб перед началом решающей операции, и Флесса с ходу включилась в процесс. После короткой беседы с почти лысым дядькой, похожим на купца, который зачем-то нацепил толстенную цепь из чистого серебра без украшений, герцогиня поднялась в свой кабинет. Там быстро переоделась из мужского костюма в уже знакомое платье, а Елену попросту заперла в гардеробной.

Лекарка тому не особо огорчилась, потому что герцогская гардеробная рассчитывалась на долгий, вдумчивый выбор с примерками, а также философскими размышлениями — что именно подходит к моде, сезону, времени суток и самоощущению хозяина. Так что комната сама по себе могла заменить небольшой гостевой зал, здесь можно было даже подремать на диванчике и выпить хорошего вина, похожего на сангрию.

Елена и задремала под аккомпанемент хлопавших дверей, неразборчивых скороговорок и быстрых четких указаний Флессы. Слов через дверь было почти не разобрать, подслушивать не хотелось, понятно было только, что происходит нечто серьезное и требующее постоянного контроля. В других обстоятельствах сон бежал бы прочь, тем более что лекарка еще и не явилась на службу, и это обещало проблемы. Однако сказалась бессонная ночь, а тревогу насчет будущего смягчила цеховая грамота от Флессы. Тубус не помещался в кошеле, однако имел удобные петельки для подвешивания к поясу, так что Елена сразу надела его, отчасти, чтобы сделать приятное подруге, отчасти на всякий случай, вещь и в самом деле была невероятно дорогая, потерять жалко.

Новоиспеченная цеховая медичка пролежала в полузабытье примерно до полудня, затем суета резко понизила градус, словно все приказы были розданы, и наступила пауза между указанием и отчетами по выполнению. Герцогиня воспользовалась перерывом, чтобы разбудить подругу и отвлечься от текущих забот.

В кабинете почти ничего не изменилось, только у стены с книжными полками утвердился большой — в рост человека — магический хронометр из нескольких окружностей переменного радиуса. На столе герцогини появилось несколько мешочков с деньгами, отнюдь не из меди. Некоторые были развязаны, видимо для оперативных расчетов, так что золото и серебро перемешались, солидно искрясь под неяркими лучами солнца. Загадочная книга в черной обложке с замком лежала на видном месте, теперь раскрытая, вся испещренная пометками. На беглый взгляд это был обычный бухгалтерский календарь со множеством клеточек, большинство из которых было отмечено галочками, крестиками, зачастую с приписками на полях. По очевидным причинам подходить и вчитываться Елена не решилась. Еще на углу стола лежала сабля, а к одной из тумб примостилось нечто прямоугольное и плоское, завернутое в тряпку.

Болван со старинным доспехом оказался задвинут в угол, шлем скрывался под небрежно накинутой курткой очень интересной работы — снаружи дорогая материя с вышивкой, внутри стальные пластины и кольчуга из мелких колец. Будучи по факту бригандиной, одежда скрывала внешние заклепки пластин и со стороны казалась просто манерным платьем избалованного аристократа.

Флесса не стала тратить время на пустой разговор и сразу приступила к главному:

— Пока у нас затишье. Хочу поговорить о важном.

— Давай, — согласилась Елена, надеясь, что сейчас узнает в чем же тут дело.

— Поедем со мной.

— Куда? — не поняла Елена.

— Скоро я покину Мильвесс, — констатировала герцогиня вместо прямого ответа.

— Надолго?

— Думаю, навсегда.

— Отец недоволен? — предположила Елена.

— Что ты! — хмыкнула герцогиня. — Наоборот! Поэтому он прибудет сюда с моим братом, вести дальше семейные дела, защищать наши права. А я…

Флесса продолжила после короткой паузы, и теперь в голосе слышался едва сдерживаемый триумф, крепко взнузданное ожидание:

— А я начну править всем нашим владением. И если Пантократор будет милостив, стану матриархом семьи Вартенслебен. Третьим за всю историю рода.

— Я… рада за тебя, — Елена спряталась за дежурным одобрением, пытаясь сообразить, как следует вести себя дальше.

— Поедем со мной, — предложила Флесса, не дождавшись продолжения.

— В Малэрсид?

— Конечно, — Флесса ни капельки не удивилась глупому вопросу. — Он, конечно, не так велик и знаменит, как Мильвесс. Но это большой город у моря, наш порт один из богатейших на всем западе. Здесь я просто одна из провинциальных дворянок. Там буду повелительницей, госпожой жизни и смерти. А ты…

— Да, я, — улыбнулась через силу Елена. — Кем стану я?

Она знала ответ на этот вопрос и не хотела его произносить. Лекарке было грустно. То было не мрачное беспросветное горе, а скорее печаль осеннего леса. Понимание, что счастье преходяще, и за подъемом всегда следует… не падение, быть может, а просто что-то другое. Не подъем. Не счастье. Изменение.

— Моей спутницей? — звучало и как вопрос, и как предложение, и одновременно с толикой горячего убеждения. — Доверенным лекарем?

Флесса подошла ближе, машинально оглаживая ладонями узкий подол. Платье стесняло ее, было непривычно.

— Будь, кем захочешь, — сказала дворянка. — Кем пожелаешь. Только будь со мной.

— Щедрое предложение, — Елена пыталась маневрировать, играть словами, уходя от ответа. Причем нельзя сказать, чтобы она так уж была против идеи, но слишком все это было неожиданно. И радикально.

Герцогиня снова обняла подругу, крепко, очень крепко, с каким-то непонятным отчаянием.

— Мне будет тяжело, — тихо сказала Флесса. — Я давно участвую в семейном деле, но как представитель великого герцога, как проводник его воли. А теперь стану править уже от своего имени. Это значит, что будет много лести в глаза и потоки яда за спиной. Меня станут обманывать, очернять в глазах отца, интриговать. Возможно, попытаются убить.

Голос дворянки становился все тише и одновременно лихорадочнее. Похоже, Флесса абсолютно искренна. И было видно, что железная вице-герцогиня смертельно боится. Но все же готова принять вызов, начать восхождение к новой вершине.

— Мне нужен кто-нибудь рядом. Тот, кто не станет лебезить. Не будет просить за себя, алчных родственников и любовников. Тот, кто напомнит, что жизнь это не только интриги да убийства.

Флесса разомкнула объятия, словно устыдилась внезапного порыва, отошла на пару шагов.

«И возможно выпьет за тебя кубок с ядом»[42] — подумала Елена, но вслух говорить не стала. Это было грустно и немного забавно — герцогиня даже не подумала, в какие опасности вовлечет спутницу, привезя ее в чужой город, введя в клубок давних связей и конфликтов как приближенную особу, посвященную в тайны тайн, секреты всех секретов. Для герцогини это было совершенно естественно, как воздух или ежечасная возможность услышать тихие шаги убийц.

«А что я потеряю?» — мысль казалась на удивление трезвой.

Баалу. Дом. Уроки Чертежника. Впрочем, карлица будет только рада за постоялицу, о чем говорила прямо. А фехтмейстер… Наверняка в приморском городе тоже есть наставники, учил же кто-то Флессу искусству меча, причем как бы не лучше, чем Фигуэредо Елену.

«И что взамен?»

Достаток. Уверенность. Защита от затаившихся до поры чудовищ. И удивительно красивая синеглазая женщина.

— Я не отвечу тебе сразу, — честно сказала Елена, глядя в глаза Флессы. — Мне надо подумать. И я не играю, не набиваю цену. Я действительно хочу подумать. Это серьезный шаг, важное решение.

— Думай, — согласилась Флесса. — Но ты согласишься.

— Правда?

— Конечно. Ты очень наивная… во многом. Но умная. Ты уже понимаешь, что в Малэрсиде будет лучше, чем здесь. Но хочешь принять решение сама. Я не против. Оттого и говорю заранее, чтобы у тебя хватило времени все обдумать.

— Спасибо, — Елена подумала, что время перевести разговор в другое направление. — Что это? — она указала на загадочный предмет под тряпкой.

— А, это из Малэрсида, — небрежно отмахнулась Флесса. — Отец потребовал обменяться ростовыми портретами, чтобы даже в разлуке члены семьи не забывали друг о друге. Черт возьми, я совсем забыла! Теперь надо искать художника и копиистов. Тратить время и деньги на бесполезную мазню. Отец, брат, две сестры, каждому хорошую копию, да я разорюсь!

— Мы в столице, — заметила Елена едва сдерживая смех. — Здесь хватает художников. И я не сказала бы, что вещь такая бесполезная. Представь, минуют годы, века, никого из живущих не станет, а семья Вартенслебен останется на холсте и в памяти.

— Когда никого не станет, да уж, — пробурчала Флесса. — Твоя жизнерадостность достойна всяческого подражания. А я хочу вина! Так, куда эта старая лошадь сунула бутылку с красным лимоном?..

— Можно посмотреть? — спросила Елена, пока разгневанная Флесса ругалась себе под нос в поисках алкоголя. Герцогиня, которая сама ищет бутылку вместо того, чтобы позвать слуг, выглядела комично и очень мило.

— Да хоть сожги! — прорычала Флесса, но Елена сразу поняла, что гнев не был направлен против лекарки. — Бесполезная мазня… Какое дело до потомков, если мое тело будет развеяно пеплом, а череп ляжет в семейной крипте с молитвенной гравировкой? Покойникам не нужны ни деньги, ни картины. А, вот! Будешь?

Елена качнула головой. Несмотря на отдых в гардеробной даже бокал хорошего вина мог бы отправить ее в нокаут, а лекарке было интересно, что происходит кругом. Флесса по-плебейски вытянула зубами пробку и хлебнула из горла.

— Ненавижу… командовать… родовитыми уродами… — сообщила она между глотками. — Железоносные мудаки с чванством и мудями. Жрут с рук Вартенслебенов и Сальт… других рук. Но все время норовят показать, что всего лишь снизошли до службы. Ими надо управлять, но нельзя приказывать как высший низшему. Я себя чувствую как шлюха с вялым хером в руках! Держать крепко, чтобы встал, но дергать аккуратно, чтобы не поцарапать!

Елена рассмеялась в голос, герцогиня фыркнула.

— Пережить этот день, — громко пожелала она. — И ночь. Не надорваться. И еще завтрашний день, когда придет время закреплять успехи. А потом будем заслуженно пить, отдыхать, веселиться и…

Последние слова утонули в шумном бульканье, однако не приходилось сомневаться относительно их содержания. Елена улыбнулась и, присев на корточки, начала аккуратно стягивать покрывало с картины.

— Хочешь стать ловари? — спросила Флесса, шумно выдыхая. По лицу лекарки сообразила, что та не очень поняла, и герцогиня переиначила титул на восточный манер. — Баронессой.

— Вот так просто? — подняла бровь Елена.

— Через пару дней для нас не будет ничего сложного или дорогого. Сначала я приму тебя в свиту как «лекаря тела». Вылечишь меня от чего-нибудь ужасного, потом придумаем от чего именно.

— Не дай бог! — Елена не отличалась особой суеверностью, но тут вздрогнула, осенила себя знаком Единого. — Не болей!

— Нет, когда я устану от городских дел окончательно, — рассуждала Флесса. — Скажусь больной и устрою себе отдых на пару недель подальше от Малэрсида. Потом вернусь в блеске здравия и бодрости, объявлю, что ты оказала неоценимые услуги врачевания благородного тела, победила неизлечимое и так далее. Щедро награжу. Станешь баронессой, аусф вряд ли, отец не позволит так раздергивать родовые земли. Зато наследуемой цин[43] — запросто. А потом я сделаю тебя фрейлиной. Замок не обещаю, но дом будет хороший. И обязательно с высокой оградой!

— Ограда? — Елена почувствовала, как улыбка расползается еще шире.

Женщина с Земли вспомнила кого-то из бородатых классиков, кажется, Хайнлайна. У него была ремарка о том, что даже завзятые республиканцы очень легко проникаются идеями монархии. Главное, чтобы республиканец оказался в привилегированном положении. В голову сами собой полезли интересные и обширные мысли насчет обустройства гигиены и медицинского обслуживания высокородной пациентки. Меньше алкоголя и красного мяса, больше травяных настоев и вообще упорядоченное питание. Плавание не для удовольствия, а для укрепления спины. Йога? Пилатес? Методический подход к гимнастике и растяжке? А почему бы и нет! И конечно долой всю косметику, что уже годам к тридцати превращает лицо типичной дворянки в дряблую шкуру. Хотя Флесса и так почти не пользовалась всяческими мазилками, вот пусть и дальше не пользуется.

А интересно — даже очень интересно! — если заняться косметическими изысканиями здорового человека? Что можно выжать из природных компонентов с хорошими ресурсами и куцыми познаниями человека индустриально-химического будущего? Порох Елена сделать не сумела, поскольку не знала, что такое селитра и как ее добыть. А в качестве личного тренера и диетолога она вполне может состояться, без всяких скидок на фаворитизм. Тем более, что есть цеховая грамота, которая позволяет многое.

— Да, самый высокий забор! — вещала меж тем герцогиня, не подозревая о своем будущем, в котором уже не нашлось места белилам с окислами свинца. — Чтобы когда я буду гостить у тебя, ни одна сволочь не нарушила мой покой. Будем устраивать безумные оргии! Но все это позже, позже.

Елена покачала головой, хмыкнула, краем глаза наблюдая за подругой. Тяжесть ответственности неведомого дела выбила из герцогини весь дворянский пафос. Флесса устала, изнервничалась, но тяготы лишь прибавляли бойцовской злости. Елене подумалось, что именно сейчас она видит настоящую Флессу аусф Вартенслебен. Наследницу обширного владения, готовую драться со всей Ойкуменой за то, что считала своим. А своим герцогиня считала все, до чего могла дотянуться и что была в состоянии удержать.

«Кроме меня»

«Или нет?..»

Придворный «лекарь тела», баронесса, фрейлина, любовница госпожи. А дальше что? Все тот же яд в бокале? Или приход новой фаворитки?

Елена почесала ухо, глядя на большой прямоугольник в простой раме. В живописи молодая женщина ничего не понимала, но искусство Ойкумены по большей части соответствовало ее представлениям, как должно выглядеть условное Возрождение. Уже никакого «палка, палка, огуречик» средневековья и хорошее приближение к фотореализму. Портрет сердитого молодого человека в полном доспехе действительно казался портретом, а не «я так вижу» из древнего советского сериала.

— Ого! — Елена не удержалась от возгласа.

— Что? — фыркнула Флесса, с видимым сожалением ставя бутылку на хрустальный поднос. Судя по кислому виду, герцогиня с удовольствием приговорила бы сосуд, не отходя от шкафчика, и прибавила еще такой же, самое меньшее. Но долг звал обратно к делам, не терпящим отлагательств.

— Это и есть твой брат? — спросил Елена, глядя на хорошо знакомое лицо.

На портрете мечник бригады Сантели казался немного старше и сменил прическу, кроме того художник постарался облагородить характерное (и крайне обманчивое) выражение слабоумного упыря. Однако на холсте определенно был изображен старый знакомый.

— Да, — Флесса вытерла губы рукавом, брезгливо махнула рукой, поправляя кружевной рукав. — Ты его как будто знаешь.

— Удивительно, но да, знаю, — Елена опять улыбнулась, вспоминая одного из немногих «смоляных» кто относился к аптекарше с искренней симпатией. И сразу помрачнела, вспомнив обстоятельства расставания. — Это же Кай! Мы с ним встречались на Пустошах, он тогда искал удачи в бригаде расхитителей гробниц. А я служила в аптеке. Один раз мы даже участвовали в походе за Профитом, я тебе потом расскажу.

Лекарка не сразу поняла, что случилось нечто странное. Ей понадобилось с полминуты, может больше для осознания — Флесса умолкла. Совсем умолкла. Не пьет, не звенит стеклом, не ругается и не ходит. Полная тишина.

И тут Елене стало страшно. Очень, очень страшно. Она еще не поняла, что именно случилось, разуму требовалось время, чтобы свести воедино все происшедшее и выдать результат, однако инстинкт крепко взял женщину за плечо и безмолвно произнес:

«Беда».

Она повернулась и увидела, что Флесса молча стоит, как изваяние. Стоит и смотрит на лекарку мертвым взглядом остановившихся зрачков. Лицо герцогини ничего не выражало, то есть совсем ничего, будто у нее парализовало мышцы или сказочное существо превратило нежную кожу в прочнейший мрамор. Флесса сжала руки, и пальцы тоже казались белыми, мертвыми, с такой силой герцогиня сцепила кулаки.

— Что… — выговорила Елена, чувствуя, что голос падает, умирает вместе с надеждой. — Что случилось…

В это мгновение она поняла. И понимание совпало с одним лишь словом, которое вырвалось у Флессы. Не вопрос, даже не догадка, а скорее констатация, завершенное знание, когда множество разрозненных осколков, непонятных по отдельности, вдруг, по случайному повороту калейдоскопа, соединяются в завершенную картину.

— Хель.

Они обе молчали, замерев на расстоянии пары метров. И Елене хотелось кричать, выть в голос от понимания, что жизнь опять разделилась, как разрубленная острейшим клинком на «до» и «после». И «после» будет хуже, намного хуже, чем самое тяжелое «до». Минуту назад у женщины было все. Сейчас мир вокруг обрушился, погребая ее саму и все надежды.

— Хель, — негромко повторила Флесса. — Значит, ты и есть она. Была все это время.

Елена прижала руки к груди, даже не подумав, что пришло время схватиться за оружие.

— Нет…

Губы шевелились, но Елена их не чувствовала. Голос был ее, но женщина совсем не ощущала, как воздух проходит сквозь легкие и глотку.

— Как странно, — вымолвила герцогиня. — Я нашла там, где не думала обрести.

Флесса прерывисто вздохнула, и в ее глазах Елена прочитала свой приговор.

— Нет… — прошептала она опять.

Герцогиня открыла рот, молча двинула губами, словно черт забрал ее голос. Глаза аристократки больше не сияли как звезды, они казались темными и слепыми, как взбаламученные штормом волны, полные донной мути.

— Хель, — мучительно выдавила она, и все, что скрывалось за бесстрастным лицом дворянки, прорвалось в голосе, в одном слове.

Елена смотрела и понимала, что в одном человеке столкнулись влюбленная женщина и дочь своей семьи. Видела расколотую душу, чувствовала бесконечную, невыразимую боль чужого сердца, пронзенного осознанием того, что должно сделать.

— Не может быть, — прошептала Елена.

Флесса моргнула, и две слезинки сверкнули на длинных ресницах.

— Как же так, Хель?.. Как же так…

Тишина. Остановившийся мир. Мгновение, разделяющее судьбы.

Флесса подняла руку, с таким усилием и так невысоко, словно запястье отягощал не изящный золотой браслет, а кандальное кольцо. Пальцы дрогнули, сжались в кулак опять, будто герцогиня старалась порвать невидимые нити — однако не могла.

«Это ошибка… Это безумная, безумная, безумная ошибка…»

Елене хотелось лечь и умереть. Просто умереть, чтобы все это закончилось. Чтобы не пришлось думать и решать — что же дальше? Потому что задуматься, означало понять и принять, что впереди смерть, по крайней мере, для одной из них.

— Ты послала ее. Ты убила Шену.

— Ты была на корабле. Ты поднимала мертвых.

Это прозвучало одновременно, и женщины снова замерли в гробовой тишине.

— Уходи, — сказала Флесса, и теперь ее голос казался ровным и спокойным. Голосом настоящего дворянина, высшего создания, всегда сдержанного, неизменно спокойного, далекого от плебейских страстей.

Елена отступила на шаг, чувствуя холод в сердце. Могильный, расходящийся по телу, морозящий до кончиков ногтей.

— У тебя есть время до заката, — Флесса повернулась к высокому окну, скрестила руки на груди, довернула голову еще дальше, будто скрывая лицо. — Поспеши.

— Затем ты снова пошлешь за мной убийц, — как во сне выдавила Елена. — Снова. Как Раньяна. Как чудовище на корабле.

— Нет, — покачала головой Флесса, все так же отвернувшись. — Это претензии к моей сестре и волшебникам. Я лишь искала Хель, чтобы доставить в Малэрсид. И нашла.

Елена опустила руки. Мир вокруг распадался, рушился невидимыми осколками. Все заканчивалось, умирало, как припозднившаяся бабочка на ледяном дуновении зимнего ветра.

— Уходи, — приказала Флесса.

Елена молчала.

— Убирайся! — крикнула герцогиня внезапно, страшно, не сумев сдержать отчаяние и слезы. Так, словно пыталась скрыть рыдание в истеричном вопле. — Пока я не передумала! Беги из Мильвесса! Как можно дальше! Беги, не оглядываясь, проклятая, глупая девка!!!

Елена отступила на шаг, затем другой. Слишком медленно, как во сне.

— Мурье!

Верный телохранитель и глава над спутниками герцогини, как обычно, ждал за дверью. Дверь распахнулась, словно выбитая тараном. Ловаг остановился на пороге, готовый исполнить любое указание госпожи.

— Убери ее, — голос Флессы дрожал, как струна, что уже почти разорвалась и дрожит на последней нити в сотню раз тоньше волоса.

— Госпожа? — Мурье нахмурился, пытаясь понять, что тут вообще происходит. Положил руку на меч, сомневаясь в правильном толковании слова «убери».

— Вон! — взвизгнула Флесса. — Гони ее прочь! Дай кошель и вышвырни за ворота!!!

Мурье без комментариев и вопросов подхватил Елену железной рукой, потащил с мрачной и неотвратимой уверенностью. Лекарка спотыкалась на заплетающихся ногах и казалась белее только что выпавшего снега. Если в душе Мурье и был счастлив, на его физиономии зловещего всеядного грызуна это никак не отразилось.

— Прочь, — шепнула Флесса, когда закрылась дверь из безумно дорогой березы с еще более драгоценной инкрустацией и резьбой. Когда два пальца прочнейшего дерева отделили герцогиню от Люнны.

— Прочь…

От любовницы. Подруги. Единственного в мире человека, который хотел только Флессу и любил смотреть на нее спящую.

От Хель. Некроманта, за чью смерть было выплачено столько — фениксами и магическими услугами — что хватило бы для убийства семьи приматоров, да еще останется на взятки королевским следователям и суду. Человека, которого пожелал найти герцог Вартенслебен, потому что так было нужно для семьи — единственной силы, которая имела значение в мире.

Флесса была дворянкой по рождению, аристократкой по воспитанию, человеком железной воли по собственному выбору и желанию. Она сначала удостоверилась, что за портьерой не спряталась глупая служанка, подслушивающая тайны и секреты. Что двери заперты на засов, и никто не увидит герцогиню здесь, сейчас. Легла на диван, закрыла лицо подушкой. И лишь после этого закричала — страшно, как смертельно раненый зверь. Ее ужасающий, нескончаемый вопль бился, увязая в бархате, оставался запертым в прочных стенах.

Люнна

Хель

Моя любовь

Мой враг

Флесса выла, чувствуя, как горячие слезы, наконец, хлынули ручьем, обжигая глаза, будто кислота. Кричала в безграничном отчаянии, как человек, чья душа билась в мучительной агонии, умирая навсегда.

Фигуэредо по прозвищу Чертежник, понял с первого взгляда, что все закончилось. И, надо сказать, повел себя стоически, возможно в силу твердости характера, может потому, что уже примирился с мыслью о неминуемой гибели. А может и то, и другое. В любом случае, он лишь скривился в мрачной ухмылке и кашлянул, прочищая горло. Сделал то, что следовало, как обычно, с большим искусством, а также изяществом, которое — увы! — некому было оценить. И затем демонстративно проигнорировал бандитское «мясо», которое сопя, воняя немытым телом и кровью, заполнило тренировочный зал, разошлось по углам, чтобы не мешать госпоже.

— Надо же, — заметила ведьма, ступая в центр Кругов. — Классика. Старая школа… Я училась в очень похожем месте… давно. Много лет назад.

Она выполнила несколько Шагов, плавно развернулась на месте, обозначила поклон Чертежнику. Тот не ответил, вытирая алую капельку с губы серым платком.

— Кстати, первый наставник тоже презирал меня. Как и всех женщин. Однако еще больше он любил юных девочек.

Ведьма снова закружилась, буквально танцуя по линиям и кругам, с удивительной легкостью и филигранной точностью.

— И щедро делился с ними отнюдь не отцовской любовью.

— Видимо, оно того стоило. Идеальные Шаги, — буркнул Чертежник. — Безупречное мастерство. Лишь три человека на моей памяти сумели добиться подобного, и один давно мертв.

— А кто его убил? — спросила женщина, игнорируя оскорбление, продолжая скользить. Теперь она выполняла одну из сложнейших связок, предназначенную для боя одного в окружении. Много быстрых коротких перемещений с разнонаправленными поворотами.

— Я. То был мой лучший ученик.

Ведьма закончила и остановилась точно в центре круга, склонилась в традиционном поклоне, высказывая уважение хозяину зала. Фигуэредо обозначил поклон в ответ.

— Но ты невежлив, мастер, — укорила женщина, выровняв дыхание в пару мгновений. — Разве гостей встречают с кинжалом в руке?

— Что поделать, — Фигуэредо покрутил в пальцах тонкий изящный стилет без гарды, чей клинок больше смахивал на иглу. — Незваный гость не может рассчитывать на добрый прием.

— Тебе он не поможет.

— Я знаю, — лаконично отозвался фехтмейстер, потирая слабой ладонью под ребрами, будто старался унять зуд.

— Думала, ты попробуешь драться с этим скотом, — ведьма пренебрежительно махнула в сторону бандитской свиты.

Злодеи промолчали с видом недовольным, но стоическим, сделали вид, что замечание относилось вовсе не к ним. Готовность терпеть брошенные мимоходом оскорбления многое говорила о том, сколько монет уже звенит в карманах. Или о том, как успела себя поставить нанимательница. А возможно о том и другом сразу.

— Я фехтмейстер, а не идиот, — брюзгливо ответил Чертежник. — Без шансов, только позориться.

— Жаль. Было бы интересно посмотреть, — казалось, ведьма искренне огорчена.

— Ты опоздала лет на пять. Тогда я мог и учить, и драться со многими сразу. Теперь только учить.

— А ты спокоен, — отметила женщина.

— Дура, — без особой злобы сообщил Фигуэредо. — Когда десяток ублюдков ломится в дом среди бела дня, не пугаясь стражи, все становится очевидно. Закат мне уже не увидеть.

— Как знать, как знать, все возможно, — ведьма словно и не заметила оскорбления. — Например, сегодня утром я имела сходную беседу с другим человеком. Он был весьма разумен, сговорчив, поэтому остался жив и с прибытком. Можешь присоединиться к нему. Или нет.

Ведьма испытующе поглядела на фехтмейстера. Тот промолчал.

— Однако ты смотришь без удивления. Знаешь, кто я?

— Да, — не стал отпираться мастер. — Знаю. Мало вас осталось. Очень мало. Семеро на весь мир? Или уже шестеро?

— Нас двое. Я и Отшельник. Но он живет по старым законам и не вмешивается в дела обычных людей, так что я последняя.

— Ваше время давно вышло, — хмыкнул Чертежник. — Закончилось, когда Бог забрал у людей волшебство. Не стало великих мастеров, нет больше воинов-магов, остались лишь безумные садисты с отравленными душами. Затянувшаяся агония утраченного мира. Но пройдет и она, вместе с тобой.

— Не будь столь уверен и злоречен, старик, — ведьма сжала губы, замечание фехтмейстера ее задело. — Иначе я могу поджарить твой язык и отведать его на ужин с чесночным маслом.

— Все равно будет горько. Лучшие и сладкие годы моей плоти давно позади, — двинул костлявыми плечами Фигуэредо. — Так что тебе нужно?

— Ты был готов ко мне, — вспышка ярости затихла так же быстро, как родилась. — Значит, кто-то рассказал.

— О тебе — нет, — Чертежник снова проявил откровенность. — Но про вашу братию разговор был, это верно.

Ведьма кивнула, странным, рваным жестом, то ли соглашаясь с мастером, то ли в такт собственной думе. Подошла ближе, посмотрела на Чертежника, если можно было назвать «взглядом» потустороннее мерцание багровых омутов, лишенных зрачков.

— Где она? — очень тихо спросила ведьма. — Где сейчас может быть твоя ученица. И когда она придет на следующий урок. Лучше бы тебе ответить поскорее да поточнее.

Фигуэредо раздвинул тонкие губы в кривой улыбке, показал кривые зубы, покрытые розовой пеной.

— Ищи, — каркнул он в лицо красноглазому демону. — Город большой, но может, тебе повезет.

Ведьма пару мгновений вглядывалась в слезящиеся глаза Чертежника с мутно-желтыми белками.

— Почему? — спросила она. — Не то, чтобы это было существенно, ведь я все равно узнаю. Но любопытно, откуда такая перевернутая верность? Ученик должен почитать наставника, а с каких пор наставник готов страдать за ученика?

— Потому что… — Фигуэредо умолк на несколько секунд. — Потому что Вэндера — мое лучшее творение. И если она умрет, не я буду тому виной.

— Да ты шутишь! — ведьма не сдержала искреннее удивление. — Она никто, она девка с пустошей! Она слишком стара и глупа, ей никогда не стать бретером. Ты выжил из ума и бредишь, старик! Лучше прямо скажи, как она тебя ублажает?

— Стара и глупа, — улыбнулся Чертежник, на сей раз без злобного оскала. почти мягко. — Мне представлялось так же. Я презирал Вэндеру за то, что на ней кончается моя жизнь, умирает мое искусство. Проклинал судьбу и бога за то, что я, великий ювелир бойцовского таланта, на закате жизни получил вместо алмаза дрянной камень с трещинами, вкраплениями бесполезной породы.

— Надо же, философ с мечом, — угрожающе протянула ведьма, на глазах теряющая терпение. Красивое бледное лицо начало подергиваться в легких судорогах, будто ярость имела физическое воплощение и стремилась обрести путь наружу, из черной души.

— Да. Все так, годы склоняют к мыслям, — согласился Фигуэредо. Мастер пошатнулся, и без того бледное лицо обескровилось еще больше. Ведьма презрительно поджала губы, созерцая телесную немощь старика.

— И однажды я задумался, какой ювелир более достоин восхищения. Тот, что взял бесскверный камень и мастерски огранил его, заключил в ажурное золото? Или тот, кто сделал просто хороший перстень из мутного стекла и меди, потому что не было под рукой ни злата, ни камня? Что более высоко в глазах Пантократора, преумножение степени совершенства или создание чего-то прекрасного из дрянной пустоты? Я роптал на жестокую судьбу и слишком поздно понял, что именно это нелепое, бесполезное создание — суть величайший дар. Настоящее, завершающее испытание моей жизни. Она мое последнее служение Àrd-Ealain, Высокому Искусству.

— Судя по тому, что я знаю, ты провалил свое испытание. Девка чему-то научилась, но мало и плохо.

— Увы. Я учил ее не столь хорошо как мог бы, потому что был слеп, глух и не понял, сколь щедр оказался Пантократор. Я не отверг Его дар, однако не проявил должного усердия. Теперь Вэндера пойдет своим путем, обретет новых наставников, продолжит совершенствование…

Чертежник сам шагнул вперед, без дрожи глянул в кровавые глаза ведьмы.

— Но дворец будущего мастерства она построит на фундаменте, что заложил я.

— Не думаю, — покачала головой воинствующая колдунья. — Но сейчас это не важно. Скажи, где найти Искру, и я дам все, что захочешь.

— У тебя нет ничего для меня. Покойникам не нужно золото и мирские удовольствия. А вернуть мне силу и молодость ты не в силах.

— Вернуть твою молодость невозможно, это так. Но прибавить здоровья, изгнать хворь, что гложет нутро — вполне.

— Забудь лицо матери, обглодай кости отца, продай своих детей! — ответил Чертежник старинным проклятием.

— У меня было много матерей, немудрено забыть их лица. Так бывает, когда растешь в борделе. Что же до отца… — безумная ухмылка исказила черты лица колдуньи. — Ты даже не представляешь, как близок к истине. Ведь именно кровный отец стал моим первым фехтмейстером. И да, ты прав, языки стариков горчат. Даже если вымочить их в сладком маринаде.

Чертежник помолчал, он выглядел смертельно уставшим и слабым, казалось, мастер готов упасть от легкого сквозняка.

— Что ж, похоже, так мы успеха не добьемся, — с кажущейся искренностью вздохнула красноглазая. — Остается прибегнуть к верному, испытанному способу. Я не хотела начинать с него, в знак уважения. Все-таки мы оба служим искусству погибели, хоть и по-разному. Но ты выбрал свой удел.

— Неужели пытки? — Чертежник саркастично улыбнулся, с видимым усилием, губы его посинели. — Уже пять лет меня день за днем пожирает собственная утроба. Думаешь, я буду впечатлен твоими потугами?

— О, старик, ты, в самом деле, удивишься, сколь многое я открою тебе в науке боли!

Красноглазая подняла руку. Бандиты привычно изготовились к привычной работе — хватать, держать, мучить.

— Наука… боли… — прокашлял Фигуэредо. — Как забавно. Ведь… мои слова…

— Что за… — ведьма умолкла, всмотрелась в мутные глаза фехтмейстера, схватила его запястье, слабое и безвольное. — Ах ты, тварь!!!

Чертежник начал падать, словно марионетка, у которой перерезали нити. Ведьма с легкостью и нечеловеческой силой подхватила мастера, с ее пальцев сорвались зеленоватые огоньки, заплясали на груди и животе умирающего.

— Не вздумай подохнуть! — прорычала женщина. — Рано! Только не теперь!!!

Из руки фехтмейстера выпал стилет, который Чертежник вонзил себе в живот, когда услышал скрежет открывающегося сам собою замка. Когда прочитал в шагах ведьмовских подручных скорую, неизбежную судьбу. Только великий знаток смерти мог нанести сам себе рану, которая была смертельна и в то же время выпустила наружу от силы пару красных капель. Узкий клинок не оставил видимых следов на одежде. Минута за минутой, пока шел разговор, внутреннее кровотечение убивало, точнее, добивало старого мастера. Ирония судьбы, которую оценила бы Елена, узнай она об этом, ведь схожее ранение погубило Шену.

— Если ты… столь хороша… верни меня… с того света, — прошептал Фигуэредо с большими расстановками, задыхаясь. — Но ты не сможешь… Теперь это мир людей… а не магов.

Ведьма ревела от ярости, неконтролируемого бешенства, щедро тратила силу, стараясь хоть немного удержать самоубийцу на пороге жизни. Уголовное «мясо» жалось в тенях по углам, пытаясь сообразить, а вообще стоит ли золото волшебной жути, не пора ли задуматься о душе и свалить, пока не поздно.

— Она только начала свой путь, но я вижу, Смерть уже любит ее, — очень внятно, с триумфом выговорил фехтмейстер. — Другой наставник выучит ее лучше меня. И когда-нибудь…

Кровавые пузыри выступили на посиневших губах, предсмертные судороги скрючили руки мастера. Но Фигуэредо сумел закончить фразу на последнем в своей жизни выдохе:

— Она придет за тобой.

Ведьма отшвырнула труп с такой силой, что он перевернул щиты с рисунками и упал на холодные камни, словно ворох тряпья. Женщина постояла немного, разминая пальцы. Бандиты молчали, боясь даже громко вздохнуть.

— Итак, уже две промашки, — пробормотала себе под нос зловещая фигура с мечом. — Не дом. Не зал. Значит, пора навестить свинью с желудями.

— Мне вы больше не нужны, — приказала ведьма после короткого раздумья. — Возвращайтесь к дому, затаитесь вместе с остальными. Указания те же, хватать любого, кто придет. Женщину не убивать и не ранить, ни при каких условиях. Но можно сломать ногу или руку. Кто сбежит — найду.

Ответом ей стало гробовое молчание. Обсуждать и тем более оспаривать указания нанимательницы дураков не было. Бадас подобрал хороших исполнителей, им хватило бледного вида квартального «покровителя», чтобы прикинуть хрен к носу. Вопрос, который сейчас занимал каждого — таки отработать задаток и получить остальное или бежать сразу, как выйдешь за дверь? Оба варианта имели сильные и слабые стороны.

— Смерть или не смерть, но судьба определенно хранит тебя, Искра. Однако везение не бесконечно…

Глава 25 Время убивать

Елена чувствовала себя онемевшей конечностью — все вроде на месте, но в то же время тело чужое. Ватные нервы, притупленные чувства, но кровь уже струится по жилам, обещая в скором времени жгучую боль. И душа тоже — не своя, как дрянной протез, который причиняет боль одним лишь существованием. Женщина бежала и бежала, стараясь не думать, не вспоминать, вообще не жить осознанно здесь, сейчас, лишь бы еще на несколько минут оттянуть сокрушительное понимание.

Все потеряно. Все!

Елена более-менее пришла в себя у реки, рядом с тоннелем на другой берег. Она почти не помнила, как Мурье вышвырнул ее за ворота, сунув мешочек с деньгами. Кошель и сейчас был зажат в руке, Елена подвесила его к ремню, рядом с чехлом для огнива и ложки. Уже более-менее осмысленно спустилась под землю.

Итак, ее раскрыли! Несмотря на краску и бегство через полконтинента. Фантастическое невезение… или судьба? Ну и конечно болтливость! Что стоило промолчать, увидев знакомое лицо на портрете? Не спешить, все взвесить. Просто промолчать, не торопиться сразу молоть языком. Это ничего не изменило бы принципиально, зато было бы время как-то что-то придумать.

И вот она снова бежит, все потеряв!

Хотя нет, не все, во многих смыслах. От кое-какого имущества до вполне осязаемой ответственности за близких людей. Проведя рукой по ремню, Елена кратко и грубо выругалась. Ну конечно, саблю она оставила у Флессы… Сняла с пояса перед тем, как прикорнуть на диванчике в гардеробной, потом забыла. Вот, что значит отсутствие привычки к оружию. А топорик остался в доме. Чертежник, несмотря на всю гадостность и склочность, был прав, ученице многому еще надо учиться!

И что же делать?

Выйдя на противоположном конце, Елена вздохнула, чувствуя, как насыщен воздух гарью. Последние пару дней ощутимо похолодало, Мильвесс жег сланец и уголь как не в себя, словно жители торопились согреться впрок. Телеги и тачки с топливом сновали по городу едва ли не круглосуточно, хотя формально торговля теплом относилась к «предрассветным ремеслам», как молочники или пекари.

Что делать… Что же теперь делать…

Не сбавляя шаг, она провела быструю инвентаризацию носимого имущества. Одежда, повседневный набор бытового имущества вроде шейного платка и ложки, ножик в гульфике, обычный нож… Цеховая грамота, немного денег своих плюс кошель Мурье. Черт возьми, все-таки она взяла деньги от Грызуна, воистину от судьбы не уйдешь! Что сказала Флесса? Время до заката, но можно ли в это верить? Куда развернутся мысли и хотелки герцогини, не передумает ли она или не передумала уже?

Елена прикусила кожу на ладони, чтобы сдержать всхлип. Нельзя хлюпать носом, нельзя рыдать, нельзя проявлять слабость. Она снова бежит наперегонки со смертью, а слабость убивает. Никто не поможет, некого просить о помощи. Надежда лишь на себя. Двигаться, греться, думать! Фигуэредо Чертежник? Скорее всего, нет, старик ничем не поможет. Дом? Вот уж где появляться нельзя ни в коем случае, но следует предупредить Баалу, забрать вещи. И к закату Елена успеет покинуть город через восточные врата. Тюрьма? Исключено. Хотя с другой стороны, почему бы и нет… Лекарка не нарушала законы, и она для правоохранительной системы «своя», пусть даже отчасти. Но с другой стороны, чем помогут палачи и тюремщики? Как они ее защитят от врагов, как объяснить свое появление, бегство, а также прочие беды? Нет, тоже не вариант.

Женщина не стала ввязываться в затяжной диалог с самой собой, она просто решила и приступила к выполнению. Нахлобучила плотнее кепку, запахнула плащ, скрывая лицо в тенях между воротником и козырьком. Если не приглядываться, под серым осенне-зимним солнцем она легко сойдет за юношу, который спешит по делам.

Город уже не кипел, а замер в оцепенении, готовом равно как взорваться кровавым бунтом, так и рассеяться в омуте пьяных кутежей. Взгляд Елены, наметанный за время общения с парнями Бадаса, отметил необычное отсутствие на улицах мелкого криминала. Почти все «чоткие пацанчики», приметно одетые, с характерными повадками, куда-то исчезли, будто набирались сил перед будущими подвигами. Притом и стражников почти не было. С улиц одновременно ушли и закон, и преступность, оставив горожан наедине с тревожным ожиданием. Зато все дружины, и цеховые, и ремесленные, вышли «оружно и бронно», не драки ради, а демонстрируя число и силу.

Все ждали. Город ждал, как единое существо, что чувствует сотнями тысяч щетинок приближение бури, готовится к чему-то, еще даже не осознавая этого. И Елена категорически не хотела видеть, какой станет ожидаемая гроза. Что ж, лишний повод убраться из города. Если очень постараться, можно даже попробовать убедить себя, что таково ее решение, а не вынужденное, торопливое бегство.

Бретеры пропали, совсем пропали. Это Елена тоже отметила, выйдя на улицу Вольных Клинков. В ту часть, где располагались школы и штаб-квартиры фехтовальных братств, женщина старалась не заходить, чтобы не нарываться на неприятности и вызовы, но в округе всегда хватало праздношатающихся учеников. Только не сегодня, словно прошла мобилизация всех платных убийц.

«Не думать, ни о чем не думать. Жить маленькими шажками. Пройти задворками — первый шаг. Добраться до дома, второй. Ничего больше»

Но в груди поселился маленький, негасимый уголек. Давным-давно в библиотеке Деда маленькая Лена читала старое классическое фэнтези давно забытого автора. В памяти остался лишь один момент — колдун вонзил в сердце протагонисту призрачный кинжал, который должен был материализоваться то ли в определенное время, то ли при попадании в зону с высокой концентрацией маны. И сейчас Елена чувствовала себя как тот персонаж, будто граненый клинок уже засел под грудью и дрожит на грани убийственной материализации.

«Я не буду об этом думать, я умру, если стану думать»

От нее шарахались женщины, дети, а мужчины уступали дорогу или настороженно сдвигали на видное место кинжалы в ножнах и дубинки на ременных петлях. Даже когда женщина свернула в лабиринт подворотен и переулков, намереваясь длинным и незаметным путем выйти к обратной стороне дома, никто не поспешил с грабежом или хотя бы насмешкой.

Чтобы пробраться через скрытый подкоп с вынутыми кирпичами в основании стены, потребовалось некоторое искусство. Кусты и лозы по-зимнему высохли, цеплялись за одежду, словно пальцы мертвяков на кладбище. Пришлось снять плащ, закрутить в рулон и сначала проталкивать вперед его, а затем уже ползти самой. Елене казалось, что шум и сопение при этом были слышны у самой реки, хотя в действительности получилось быстро и малошумно, хотя с царапинами. Присев на корточки с внутренней стороны забора, женщина опять накинула порядком испачканный плащ и прислушалась.

Тихо. Слишком тихо для дома, в котором находятся пять человек, в том числе пусть не самый дружелюбный и открытый, но все же ребенок. Глядя на слепую стену без окон — в этой части дома их не было — Елена навострила уши. По улице грохотала телега, рисковый торговец предлагал капусту, не боясь, что разграбят. Поодаль звонил колокол, странно, вроде еще не время для молитв. Где-то в стороне, через пару заборов, громко чистили печь с характерным шкрябанием совка. Улица жила обычной, пусть и весьма приглушенной жизнью. Но дом затих, словно вымер. Все ушли? Или же затаились в ожидании?

Елена тихо подошла к двери черного хода, прижалась ухом к трухлявым доскам. Снова ничего, лишь какой-то гул, вероятнее всего не снаружи, а в голове, от биения крови. Но там, где оказался бессилен слух, все сказало обоняние. Елена вдохнула просочившийся сквозь щели запах тюрьмы, привычный, знакомый, положенный, как мазки на картине, поверх общего фона недавно пролитой крови. Прижалась лбом к доскам, чувствуя холод, прикусила губу так, что на подбородок скользнула теплая струйка.

Опоздала.

Что могло произойти? Флесса передумала и послала охотников? Слишком быстро, однако возможно. Бандиты и грабители? Слишком нагло, тем более днем, пусть осеннее солнце и клонится к закату, а кругом подступает анархия. Парни Бадаса решили свести счеты и отомстили карлице, не в силах достать лекарку, защищенную симпатией дворянки? Так и у Баалы хватало покровителей высоких полетов и званий.

Чтобы ни случилось, все уже произошло, и оставался лишь один путь — бежать. Проползти обратно, скрыться в паутине улочек, покинуть Мильвесс до заката. Не искушать судьбу, которая уже дважды за день отвела взгляд смерти.

Да, так и нужно сделать!

Дверь черного хода не запиралась, про нее попросту никто не знал. Елена достала нож, накинула петлю на пальцы левой руки, как учил Фигуэредо. Правой очень тихо, буквально по миллиметру отжала ручку, чувствуя, как пачкают ладонь хлопья то ли ржавчины, то ли мокрой патины. Не скрипнули петли, не затрещали доски. Дом принял лекарку тихо, незаметно, совсем как молчаливый союзник.

Внутри темно, почти все ставни закрыты, свечи догорели. Пахло свежим хлебом и вчерашней курицей. А также кровью и мочой. Страхом, болью, мучительной смертью. Елена закрыла глаза, снова прислушалась, запрещая себе даже думать о том, что здесь могло произойти. Никаких мыслей, она сейчас как море, как синее небо — дует ветер, и волны расходятся морщинками по зеркалу водной глади, тучи бегут наперегонки. Ветер стихает, все успокаивается. Она лишь отражение в зеркале, которое лишено мыслей. Иначе безумие постучится в чердак под сводами черепа.

Трое. Елена слышала троих. Все на третьем этаже и, кажется, потрошат гостевую комнату. Ее комнату. Стараются не шуметь, однако настойчиво ищут нычки, тайники с серебром. Первый этаж перевернули вверх дном, очень качественно, как хорошие сыщики или профессиональные воры. Почти ничего не разбили в слепом разрушении, однако проверили все, что могло скрывать хоть что-то ценное. Не похоже на солдат. Неужто, в самом деле «покровители» дали отмашу, дескать, можно.

Надежды было мало, по совести говоря, вообще никакой, но все же Елена отчаянно надеялась. Вдруг не все. Вдруг остался кто-то. Может Баала вышла из дома. Может девчонка убежала играть или хотя бы успела спрятаться. Может… да что угодно! Ступая, как учил Чертежник, Елена прошла по темному коридору, заглянула на кухню, она же столовая, мастерская и все остальное, что потребуется.

Они были здесь, все пятеро, на свету единственной масляной лампы. Охранников Флессы убрали, судя по всему, быстро и чисто, заколов клинком, слишком узким для солдатских мечей и обычных тесаков. Странно и удивительно — бойцы Мурье явно умерли в бою, у одного остались следы на руке, которой он пытался отбивать удары, надеясь на стальную перчатку. Другой, прежде чем быть заколотым в сердце, получил удар в ногу, да так, что виднелась кость. Однако на лицах не отпечатались боль, страх и прочие спутники безвременной гибели. Скорее умиротворение, как у людей, которые сделали тяжелое, но достойное дело и прилегли отдохнуть. Мертвецов полностью обобрали, но посмертно, даже исподнего не оставив. А затем Елена позволила себе увидеть, точнее, осознать, что она видит Баалу и Малышку. Не под столом, а на нем, среди заскорузлых от крови веревок.

Елена прислонилась к потемневшему от времени косяку и закрыла глаза, чувствуя, как застревает в горле жаркий, горький комок. Неистово прокляла свою работу. Без тюремного опыта женщина могла бы удовлетвориться знанием того, что карлица и девочка просто умерли плохо, страшно, как не должен умирать человек. А как опытный мастер она исчерпывающе осознавала, насколько плохо, а главное — как долго тянулись предсмертные часы несчастных. Еще лекарка отлично понимала, что обычный человек терпеть подобное не может и рассказывает все быстро. А значит, здесь был не допрос, а мучительство ради удовольствия, очень долгое, крайне изобретательное.

И в эти мгновения Елена вспомнила свое видение годовой давности, то, что посетило ее после того как Чертежник сломал ученице руку. В котором неудачливую фехтовальщицу сжигала бесконечная, всепоглощающая злоба. Ярость и желание убивать. Кто мог сказать в ту ночь, что искалеченная девушка снова увидела частицу грядущего? Только на этот раз видение не обмануло, и все увиденное произошло на самом деле.

Бежать. Только бежать! Нельзя связываться с теми, кто может положить троих опытных воинов, а здесь наверняка не обошлось без колдовства. И Елена в точности знала, кто может и колдовать, и убивать острым колющим клинком. Впереди ждет лишь смерть, а скорее всего нечто многократно худшее. Позади — не найденный врагами подкоп и жизнь. Так говорил рассудок, и доводы его были логичны, справедливы, единственно верны. Однако в тот час гласу разума не было места в душе Елены.

Она уже испытывала настоящий страх. Ощущала боль настоящей потери. Окунулась в бездну отчаяния. А сейчас Елена познала новое, всепоглощающее чувство, которому прежде не было места в ее душе, даже когда погибла Шена, а Чертежник обманул и покалечил ученицу.

Это была ненависть. Безграничная, ледяная, убивающая черным дыханием все, даже страх смерти.

Елена тихо сняла плащ, обернула левую, вооруженную клинком руку, оставив примерно два локтя свободно висящей ткани. Абордажный топорик островитянина остался наверху и, наверняка, уже сменил хозяина, но женщина поискала взглядом и нашла молоток. Тот, что сама же по совету Малышки взяла на втором этаже год назад, чтобы сподручнее было колотить в дверь Чертежника. Баала, заметив инструмент, сначала взгрустнула, наверное, вспомнив мужа, но затем приспособила находку под обычную хозяйственную деятельность, оставив на кухне. Где-то наверху, на заброшенном верстаке, были и гвозди, немалая ценность.

Есть время сеять, и есть время пожинать.

Хороший молоток, на длинной прочной рукояти, обожженной для крепости. Боек шестигранный, а носок заточен. Дерево расклинено в проушине серебряной монеткой — на удачу и долгую службу инструмента, старая традиция плотников, столяров. Солидная вещь, сделанная крепкими руками мастера. И удивительно похожая на оружие, ведь боевые топоры — если конечно речь не идет о двуручных монстрах латников — тоже делаются легкими и разворотливыми.

Есть время бежать, не оглядываясь, и время остановиться.

Елена взвесила молоток, сделала пробный замах, оценивая, как лежит в руке. Хорошо лежит, надежно. Лекарка вздрогнула, ей на мгновение показалось, что в ушах зазвенел жуткий, замогильный смех кого-то знакомого. Старческий, дребезжащий хохот человека, которому тяжко вдыхать полной грудью. И шепот, проникающий сквозь смех холодным дуновением: «Смерть любит тебя».

Нет, показалось.

Время бояться и…

Женщина вдохнула и выдохнула, переступила с ноги на ногу, будто раскручивая внутри маховик, слегка пританцовывая в готовности «дыхнуть жопой», как учил Фигуэредо. Наверху зашумели сильнее, похоже, расслабились, не нашли захоронок и стали разочарованно делить скудную добычу

«Время убивать, бляди. Время убивать» — подумала Елена и тихо шагнула на первую ступень лестницы, ведущей под крышу.

Князь смотрел на герцогиню и умело скрывал тревогу.

Поутру Флесса аусф Вартенслебен казалась чуть уставшей, но бодрой и энергичной дамой. Из нее ключом били готовность к свершениям и непробиваемая уверенность как в себе, так и в общем деле. Герцогиня жонглировала проблемами и решениями, как опытный циркач. Без колебаний отбрасывала то, что исправить уже не представлялось возможным, цеплялась, как гиена, за то, что можно и нужно изменить. Грозила, убеждала, раздавала золото в строго отмеренных и безукоризненно точных пропорциях. Князь видел много высокородных господ «плоской земли» (так единственно настоящие люди именовали всех, кто не родился под чистым небом срединных гор, столпов мира), однако мог честно признаться самому себе, что мало кто сумел бы действовать лучше. Определенно, эту юницу ждало большое будущее.

Тем страшнее казались изменения, случившиеся менее, чем за одну стражу. Когда князь, разрешив определенные вопросы, вернулся в дом герцогини за несколько часов до раннего заката, он увидел совершенно другого человека. Этот остановившийся взгляд, ненормальная бледность и ненормальное же количество белил, которые Флесса наложила нетвердой рукой в попытках замазать следы горьких и обильных рыданий… Дочь великого герцога теперь казалась мертвецом, восставшим из могилы, причем настолько, что горец, пару раз встречавший отродий потустороннего мира, искренне усомнился, не подменила чья-то злая воля Флессу? Или хотя бы ее душу.

Спасало одно, план вошел в завершающую стадию, теперь его нужно было не столько разгонять, сколь направлять, а это было чуть менее хлопотно. Но князь все равно беспокоился не на шутку, потому что больно уж много ему было обещано за успех, и слишком многое было завязано на женщину, столь некстати расклеившуюся в самый важный час. У немолодого уже наемника имелись собственные представления о том, что могло так пришибить Флессу, но воин счел за лучшее держать их при себе.

Что-то неладное заметил и эмиссар Сальтолучарда, явившийся без предупреждения, как еще один представитель замогильной нечисти. Во взгляде скромного, невыразительного в манерах и речах островитянина по имени Курцио, сквозило недоумение, щедро сдобренное сомнением. Однако гость и фактический руководитель всего плана не стал особо распространяться и отбыл по своим делам, в коих не давал отчета. И здесь у горца тоже были свои мысли относительно того, как намерен действовать Остров, но эти мысли так же не покинули уст.

— Закат близится, — князь посмотрел на собственных телохранителей, на личного стража Флессы по имени Мурье, на магические часы. — Я отправляюсь к Башне.

— Да, — односложно отозвалась Флесса, делая очередную пометку в книге.

Князь поморщился. Он категорически не одобрял помешательство Сальтолучарда на отчетах и строгих планах, где каждому действию полагалась своя графа и цвет чернил. Слишком легко сбиться и провалить все, когда одна неудача влечет за собой остальные и обрушивает всю задумку. Но самое главное — достаточно было почтовому ведомству[44] Мильвесса заполучить эту писанину или хотя бы узнать о ее существовании… Впрочем, судя по всему, Двор до самого конца оставался в неведении, с какой стороны последует удар. И тут князь, смиряя гордость, должен был признать, что использование Вартенслебенов оказалось великолепной, почти гениальной идеей.

Император отлично понимал, что его эскапады не останутся без последствий, ждал и защищался как мог, но его шпионы ждали провокаций со стороны островитян или, по крайней мере, их прямых союзников. То, что «головой» заговора окажется лицо, вообще никак не связанное с фамилией Алеинсэ (не считать же, в самом деле, торопливую выдачу замуж со всеми признаками «удалить, чтобы не казнить»), и тем более, женщина… Это был сильный ход, который во многом предопределил успех предприятия!

Возможный успех, одернул себя горец. Пока только возможный, ведь ничего еще не завершилось, и будущая невеста Императора пока даже не в Городе. Завтра на рассвете финансовые разногласия Императора и Алеинсэ станут внутрисемейным делом. Но до того многое предстоит совершить, много препятствий убрать, чтобы затем насладиться заслуженной наградой.

И, черт возьми, лучше бы не ко времени расклеившейся герцогине собрать себя в кулак и закончить дело! Так подумал князь, обозначая соответствующий моменту поклон. Затем три шага назад, не поворачиваясь к дворянке спиной, потому что иное выглядело бы неуважением. Еще один поклон, менее глубокий чем прежде, скорее кивок. Телохранители, родственники по материнской линии, плод сложной связи по крайней мере семи ветвей пяти тухумов, повторили все движения господина, только кланялись куда глубже, в соответствии с разницей положения.

Флесса подняла мутные, покрасневшие глаза, вяло качнула головой и выдавила дежурное напутствие, которое показало, что знаки уважения замечены и приняты. Еще требовалось встать и проводить гостя, однако герцогиня пренебрегла этикетом, а горец решил закрыть глаза на это. Будь упущение продиктовано стремлением оскорбить или принизить, кровь оказалась бы неизбежна. Однако дочь Вартенслебена определенно была не в себе, и князь решил, что обещанные земли стоят вовремя отведенного взгляда. Судя по облегченному выдоху Мурье, «плоский» все понял верно и оценил бесконечную доброжелательность визитера. На четвертом шаге князь стал поворачиваться и краем глаза уловил нечто удивительное, чему здесь быть не полагалось.

Возраст — это плохо. Мышцы превращаются в старые веревки. Суставы скрипят и болят, словно меж костей застрял песок. Мысли костенеют, разум теряет живость, а память услужливо подсовывает напоминание о том, что было десятилетия назад, однако не удерживает того, что случилось накануне. Мир вокруг становится серым, теряет краски, расплывается по мере того как желтеют белки глаз.

Да, старость — плохо. Но есть у нее и определенные достоинства. Их не так уж много, они при всем желании не способны заменить утерянное, однако достоинства есть. И в первую очередь это мудрость. Непередаваемое сочетание опыта, памяти, а также того, что люди с плоской земли зовут «интуицией». Хотя на самом деле это всего лишь умение слушать голос предков, шепот духов, весь мир, что расстилается кругом. Не каждый старец обретает мудрость, однако лишь пожилой человек, многое видевший, многое узнавший, может быть по-настоящему разумным. Поэтому стариков берегут, кормят, согревают и уносят в горное безлюдье на спокойную тихую смерть лишь в самые тяжелые, самые голодные зимы. Старый человек — опытный, видевший жизнь человек, способный отыскать в памяти ответ на вопрос, что не по разуму юным.

Князь еще не был так уж стар, но уже обладал опытом и мудростью. Мимолетного взгляда хватило ему не только для понимания, что происходит нечто удивительное и страшное, но и для инстинктивного выбора единственно верного действия. Пожилой боец не стал даже пытаться скрестить мечи с неким созданием, что появилось из ниоткуда посреди большого кабинета. Князь шарахнулся в сторону, падая на колени, перекатился по твердому полу, чувствуя и слыша, как мелодично скрипят под его тяжестью доски «поющего пола». Наемник разорвал дистанцию, уйдя из-под удара и тем выбыл из списка первоочередных мишеней. Мистический визитер принял это как должное и мгновенно занялся телохранителями с гор.

Он выглядел странно, как и положено проявлению иных сфер. Высокий, худой, черный как ворон и кажется даже крылатый, с клювастой головой и огромными, опять же угольно-черными глазами. Лишь на третьем ударе сердца князь понял, что на самом деле из воздуха появилась женщина в черной мужской одежде с плащом, на голове у нее шляпа-треуголка, а глаз вообще не видно, их закрывает сплошная черная повязка, будто у слепой.

Телохранители князя были весьма хороши, а незваной и явно колдовской гостье понадобилось сделать несколько шагов прежде чем сойтись на расстояние удара. Этого хватило, чтобы выхватить мечи, а Мурье встал между врагом и госпожой за столом. Флесса откинулась на спинку, оцепенело уставилась на происходящее.

Убийца двинулась вперед летящим шагом, словно и не шагала, а скользила по навощенному паркету, невероятно быстро. На ходу она извлекла из ножен длинный прямой клинок — удивительно, что лишь сейчас, а не заранее. Оружие убийца достала единым движением, очень плавно и красиво, в то же время странно, не по-людски. Сначала обратным хватом взявшись за рукоять, обвитую спиралью замкнутой гарды, затем уже, когда клинок оказался направлен вперед на уровне лба, перехватила как следует и продолжила замах, высоко поднимая над головой. Будто салютовала противникам.

Горцы слаженно шагнули в разные стороны, занося клинки, чтобы атаковать с двух сторон одновременно. Из какой бы преисподней ни выскочил пришелец, жителю Столпов Мира не пристало показывать страх и, тем более, колебаться. Но высокая тонкая фигура словно раздвоилась, на мгновение обманув зрение. Сброшенный плащ легко порхнул в одну сторону, как невесомая тень, смахивающая на человека, хозяйка же метнулась в другую. Скоординированная атака провалилась, левый охранник купился на иллюзию, рубанул по волшебному плащу, развеяв его на множество дымных струек, будто каплю краски в стакане с водой. Второй горец ударил по силуэту и натолкнулся на столь жесткое парирование, словно под черной курткой скрывались железные руки. Пока телохранитель пытался восстановить равновесие, нападающая с кажущейся небрежностью и легкостью взмахнула рукой, от кисти, словно кисточкой с тушью. Клинок прошел сквозь шею горца, как бритва сквозь натянутый волос, без сопротивления, от глотки до самого позвоночника.

— На помощь! — заорал Мурье в голос, выхватывая из ножен длинный меч. — К оружию! Спасайте госпожу!!!

Слова его звучали громко, однако таяли с каждой пядью, как лед в кипятке. Герцогиня слышала его хорошо, князь с большим трудом, словно верный слуга шептал, а до окон и дверей слабый шепот уже не доходил. Флесса по-прежнему сидела, кажется не в силах поверить в реальность происходящего. Князь поднимался с четверенек, стараясь делать это как можно достойнее и попутно соображал, в какой переплет все они загремели. Со всей определенностью можно было сказать лишь одно — это не происки Двора, потому что слуги Императора пришли бы как положено, со свитой, вооруженным отрядом и грамотами на препровождение под арест.

Оставшийся в живых горец напал вторично, без слов, скаля зубы в злой гримасе. Он был очень скор и силен, клинки отзвенели короткой серией столкновений будто в одну ноту. Черная тень пошатнулась, словно потеряв равновесие. Ободренный кажущимся успехом, телохранитель бросился вперед, занося меч над головой. Ударил наискось, по классическому направлению «плечо-бедро». Убийца чуть присела и одновременно качнулась в сторону, так, что ее голова, торс и вытянутая правая нога образовали одну, почти прямую линию, вдоль которой прошел вражеский меч. Из этого положения женщина с повязкой уколола противника в правую подмышку, попала точно над краем проймы кирасы, скрытой под курткой. Укол был стремителен, как бросок змеи, сразу же перешел в длинный шаг с полным разворотом. Не прекращая движения, фехтовальщица размашистым ударом подсекла горцу ноги чуть выше колен, ушла в новый поворот, который вывел из схватки без потери ритма.

Оставлять недобитого противника было для нормального бойца смертным грехом, однако женщина шагнула вперед, к Мурье так, будто горец уже скончался. Боец князя успел замахнуться еще раз, попробовал сделать шаг и зашатался, путаясь в собственных ногах. Кровь щедро пролилась под кирасой, выбралась наружу, раскрашивая в багровый цвет чулки. Вместе с кровью тело покидала и жизнь. Горец опять махнул вслепую, а на третий раз подломились ноги с рассеченным сухожилиями. Воин с коротким стоном упал навзничь, раскинул руки, будто актер в театре, желающий выбрать самую эффектную позу. Больше он не встал, ноги заскребли по дереву в предсмертных судорогах, выбивая из досок визжащие нотки.

— Разумно отступить, — предупредила ведьма Мурье, вращая клинком.

Ловаг понял, что ему только что дали шанс. Еще понял, что ценой выживания станет бегство длиной в оставшуюся жизнь, потому что старый Вартенслебен не простит и не забудет, а когда владетель умрет, долг мести примет любой наследник. Но все-таки жизнь… пусть в нищете и бегах.

Жизнь!

Все это пронеслось в голове честолюбивого ловага буквально за пару мгновений, пока меч в руке ведьмы завершал круг.

— Всегда верен, тварь, — выдохнул Мурье, приседая и втягивая голову в плечи. Он плотнее схватил рукоять обеими руками и указал острием на противницу.

— Это достойно, — одобрила женщина и пошла прямо на ловага.

Хотя их разделяло не менее полутора, а то и двух саженей, хватило одного шага, чтобы покрыть расстояние. Мурье не понял, как это случилось, то ли длинные ноги в изящных сапожках под колено удлинились, перенеся хозяйку, то ли она вошла в пустой воздух перед собой и вышла перед готовым к схватке ловагом. А может быть просто двигалась настолько быстро, что глаз не уловил движения. Так или иначе, ведьма появилась прямо перед ним и атаковала, Мурье парировал, на чистом навыке и привычке, без участия разума. Ударил сам, целясь в шею, ведьма присела, пропуская широкий клинок над шляпой и ответила стремительным уколом прямо в сердце. Ловаг успел подставить левую руку и отвел вражеский меч, чувствуя как скрипит лезвие по кости. Ведьма, не теряя ритма, выпрямилась, одновременно пнув соперника в голень. Вспышка боли заставила Мурье на мгновение замешкаться, а темная фигура сделала шаг назад, чтобы хватило пространства, и на возвратном движении рубанула телохранителя длинным клинком справа налево через торс. Этот удар считался «слабым», не очень опасным, но железная рука мистической бретерши превратила его в убийственный.

Ведьма шагнула вперед и в сторону, заходя сбоку. Ловаг еще успел с горечью подумать, что напрасно отложил с утра кольчугу. Решил, что лучше дать костям передохнуть от железа перед ночными заботами — ну какая напасть может внезапно приключиться в доме, полном вооруженном людей? Ошибка, которая будет стоить жизни. Мурье поднял руку с мечом выше, пытаясь защитить голову и шею от добивающего удара, но получил в спину и повалился на пол, щедро добавив собственной крови к уже пролитой.

В этот момент Флесса сбросила оцепенение, осознала, что все происходит по-настоящему. Она еще успела наклониться и протянуть руку к сабле на углу стола, но убийца все тем же колдовским шагом оказалась рядом с рабочим столом. Одно движение, и бритвенно острый клинок тронул кожу на шее герцогини.

— Ты готова слушать? — очень миролюбиво, почти светски спросила ведьма.

Голос ее был ровен, речь очень правильна. Флесса замерла в неловкой позе, отлично понимая, что сопротивляться нет возможности, герцогиня не обольщалась насчет способности противостоять бойцу такого уровня. Звать на помощь тоже бесполезно, похоже, за дверью шум схватки остался неслышим. Да и в любом случае ведьма успеет десять раз прикончить жертву прежде чем кто-то подоспеет. На князя надеяться не стоило, горский наемник уже поднялся на ноги, однако замер, не спеша извлекать оружие из ножен.

— Сядь, — приказала ведьма.

Флесса подчинилась. Ведьма острием сбросила саблю со стола, вытерла свой меч о полосу материи, которая по бретерскому обычаю была пришита на живую нитку у сгиба левого локтя, чтобы не пачкать собственно рукав.

— Ты знаешь, кто я? — спросила герцогиня. чувствуя, как безудержный гнев заполняет ее. Бесполезное и вредное чувство, но чем больше Флесса осознавала, что кто-то осмелился напасть на нее, ранить ее слугу, вторгнуться в ее дом, тем жарче разгорался в сердце свирепый огонь Вартенслебенов.

— Сегодня было много разговоров, они оказались бесплодны, скорее даже повредили, — ведьма проигнорировала вопрос. — Поэтому сейчас да возобладает краткость.

Она вытянула руку, граненое острие задрожало перед глазами Флессы.

— Где Хель, Люнна, Вэндера?

— Ты знаешь, кто я? — повторила герцогиня, уставившись исподлобья на черную женщину.

— Сейчас я выколю тебе глаза и разрежу щеки, — деловито пообещала женщина в повязке. — Говори.

Флесса оскалилась в нехорошей улыбке и прикинула, удастся ли достаточно быстро вытащить стилет из рукава.

— И поверь, никакая целительная магия не поможет, — уточнила убийца. — До конца жизни будешь ходить с поводырем и глотать жидкую кашу. А еще я отрежу пальцы, которыми ты пытаешься вытащить эту зубочистку.

Повисло молчание, лишь едва слышно хрипел Мурье, крепко цепляясь за жизнь.

— Где она?

Флесса тяжело сглотнула, граненая игла замерла у самого зрачка.

— Я прогнала ее, — мучительно кривясь, вымолвила дворянка. Каждое слово стоило ей огромных усилий и еще одного сломанного прутика гордости.

— Когда?

— Позавчера.

— Почему?

— Она не проявила должной почтительности.

— Каким образом? Куда она направилась? Сколько денег ты ей дала? Какие подарки сделала?

— Не твое дело. Ты получила ответ. Люнны здесь нет, и больше она не появится. Ищи в другом месте.

— Хороший ответ, но ты не могла прогнать ее позавчера, потому что вы провели вместе эту ночь, — почти огорченно сообщила ведьма. — Попробуй еще раз, теперь правдиво. У тебя прекрасные глаза цвета моря, когда они вытекут на щеки, будет некрасиво и больно.

Флесса закрыла глаза, глубоко вдохнула. Что происходило в душе аристократки, то ведал Пантократор и больше никто. Люди могут совершать разные поступки по различным соображения, руководствуясь уязвленной гордостью, дворянской спесью, неверием в собственную смерть. Или… другими чувствами.

Герцогиня открыла глаза и ответила грязнейшим ругательством, достойным самого гнусного притона в порту Малэрсида.

— Ну что ж, — сказала ведьма, острие меча дрогнуло, готовясь ужалить. — Начнем с правого.

— Прошу прощения! — голос князя чуть дрожал, но это было простительно человеку, который только что разминулся со смертью и теперь по собственной воле подал ей руку опять.

Меч замер, голова с повязкой чуть развернулась в сторону нового шума.

— Прошу уделить мне минуту, ровно одну минуту, — вежливо попросил горец. — Это не помешает затем ослепить сию достойную женщину, бог вам судья в этом намерении. Зато, быть может, избавит от большой ошибки.

— Говори. Полминуты, — дозволила ведьма.

— Благодарю, — князь склонился в поклоне, цепь звучно щелкнула по золотой пряжке расшитого пояса.

— Очевидно, что для вас на кон поставлено многое, очень многое. Но стоит ли оно последствий? Почтенная… гостья, вы собираетесь изувечить дворянку и наследницу старинного, почтенного рода, что само по себе вызовет гнев сословия и дотошное следствие. Кроме того, следует знать, что сейчас Флесса аусф Вартенслебен не просто герцогиня, но и проводник воли очень могущественных людей.

— Я знаю.

— Тем лучше, — не терял присутствия духа князь. — Если она сейчас будет искалечена, пожелания сильных мира сего не исполнятся. Эти господа могущественны, богаты, и получится, что именно вы, любезная воительница, пустите по ветру их чаяния, да еще и выставите на огромные деньги.

Он быстро перевел дух. Старый воин говорить красиво не любил, однако владел этим искусством, потому что косноязычные плохо торгуются. А наемник должен уметь задорого продавать свой меч и полководческое искусство.

— Твои полминуты истекают, говори короче.

— Кроме того, все поймут, что здесь не обошлось без колдовства. То есть по вашему следу отправятся еще и маги, чтобы снять подозрения в том, что кто-то из них поднял руку на бонома, почти приматора.

— Это все?

— Почти. Итого на вас будут заочно обижены многие люди, от бономов до волшебников. Осталось добавить, что мстить будут также за меня. А моя семья так или иначе в родстве почти со всеми княжествами и тухумами Столпов. И в горах еще остались шаманы, которые могут искать сокрытое, видеть невидимое.

— Мстить за тебя? — усмехнулась ведьма. — Ищешь смерти? Готов лечь четвертым?

Князь без особой торопливости вытащил из ножен здоровенный палаш с рукоятью на полторы руки и незамкнутой дужкой.

— Я продаю свой меч и опыт командира. Я дал клятву и получил задаток, — объяснил он со сдержанной гордостью и толикой снисходительности. — Моя верность нерушима, пока длится служба и соблюдается договор. Таков обычай Красной Луны, он неизменен со времен, что были прежде Старой Империи.

— Ищешь смерти, — теперь это звучало как утверждение. — Сейчас найдешь.

— Нет. Храню честь наемника Столпов, — поджал губы князь. Он уже привык, что «плоские» совершенно не понимают суть наемной воинской службы и лишь позорят благородное занятие, а потом еще удивляются, отчего любая пехота Ойкумены ничего не стоит против горских баталий.

— Госпожа, — князь церемонно поклонился в сторону Флессы. — Буду рад встать на вашу защиту телом и мечом.

— С гордостью приму вашу службу, — склонила голову герцогиня. Губы ее дрожали, пальцы дрожали еще сильнее, голос рвался на каждом слоге. Флесса неосознанно щурилась, защищая глаза.

Ведьма очень внимательно посмотрела на жалкую, пытавшуюся собрать остатки смелости герцогиню. Плотная черная повязка не могла пропускать свет, но поворот головы, мимика, движения тела были таковы, словно чудовище с мечом действительно видит все, не упуская ни малейшей детали.

— Последний шанс, — острие коснулось века, пригладило черные ресницы.

Флесса глотнула, сжала пальцы, не в силах побороть их дрожь. Толстый слой белил потек от слез.

— Иди к дьяволу, паскуда, — глухо, с отчаянностью обреченной, выдавила герцогиня.

— Кажется, не наш сегодня день, — тяжело вздохнул князь, не спеша двинувшись к столу. Тяжелый палаш он держал на плече, затем поднял над головой, рассчитывая вложиться в одну сокрушительную атаку. Три тела на окровавленном полу демонстрировали, что перефехтовать ведьму не получится. Оставалось понадеяться на безудержную атаку, способную проломить любую защиту тяжестью клинка.

В следующее мгновение ведьма исчезла. Шагнула в пустоту и пропала, будто скрылась за невидимой завесой. Без слов, предупреждений и угроз напоследок.

— Семь врат ледяного ада… — пробормотал князь, тяжело опершись на палаш. — Флесса, ты мне должна.

Герцогиня выдохнула, обхватила себя руками, сжалась, чувствуя, что не может встать — ноги не держат. Очень хотелось упасть в истерике, не думая ни о чем, выгоняя вместе с криком смертельный ужас.

— Все, что хочешь, — выдавила она онемевшими губами. — Включая постель. Но не сейчас…

— Соберись. Дело не закончено. Галера с невестой уже в пути. Оправданий теперь никто не примет.

— В-вина, — сдавленно каркнула Флесса.

— Водки? — светски предложил фляжку горец. Он бы с удовольствием глотнул сам, чтобы унять дрожь в голосе и теле, но коль уж взялся держать форс, иди до конца.

— Изволь, — слабо улыбнулась герцогиня.

Князь посмотрел на тела, отметил, что Мурье все еще жив, хотя и не должен бы. Флесса шумно глотала из фляжки виноградную водку, как чистейшую родниковую воду.

— Все? — горец забрал фляжку.

Флесса слабо кивнула. Князь склонился над ней, положил руку на плечо, герцогиня машинально дернулась, как и положено аристократке, чей приват грубо нарушили.

— Соберись, девочка, — князь отлично знал, сколько Флессе лет, в ее возрасте обычная женщина уже обзаводится выводком детей и крепкой рукой правит семьей за спиной мужа. Но сейчас двадцатилетняя герцогиня была всего лишь девчонкой с разбитым сердцем, за которой, к тому же, только что приходило чудовище из старых легенд. А испуганным девочкам нужен отец или хотя бы его замена.

— Возьми себя в руки, — повторил горец, мягко обняв ее за плечи. — Мы живы, все закончилось.

— Д-да, — срывающимся голосом отозвалась Флесса. Отерла слезы ладонями, размазывая окончательно косметику. — Да.

Теперь ее голос прозвучал почти ровно, и князь одобрительно кивнул. Девчонка девчонкой, но ее выдержке позавидовало бы немало мужчин. Отличная выйдет жена… для сильного мужа, который умеет оценить крепкий дух и не боится привести в дом равную себе по духу. Жаль будет если этот стальной цветок достанется тому, что начнет его по глупости сминать неловкими пальцами.

«Удолар, скотина, ты недостоин такой дочери!»

— А теперь найди вуаль, чтобы прикрыть лицо. Зови слуг и лекаря. Нам еще нужно покорить этот мир. Горевать будем позже.

Глава 26 Оружие пролетариата

Трое бандитов закончили, наконец, делить имущество пропавшей лекарки. Благо имущества того нашлось немного, в основном одежда и мелкий скарб вроде расчески, пары деревянных мисок и так далее. На самом деле, приказы у налетчиков были несколько иные — таиться, ждать, хватать — и заплачено авансом весьма щедро, однако старые привычки довлели, превозмогая любые указания.

Они управились бы и скорее, но долго не могли поверить, что у проклятой девки нет никаких заначек и хитро скрытых ящичков с ценностями. Все знают, что лекари гребут деньги мешками, сея чуму и прочие непотребства, а еще купают больных в молоке и продают его потом ведьмам и кондитерам. Но, судя по всему, именно эта медичка оказалась нищей, а скорее всего, хранила деньги в другом тайнике или даже в банке. Хотя кто в здравом уме понесет монетки в денежный дом? Все знают, что доброе серебро, а тем более, золото банкиры крадут и переплавляют, отливая мерзких божков для капищ Двоих, обратно же выдают фальшивки, сделанные так искусно, что даже на зуб не отличить. Ну да ничего, девка вернется и тогда уж будет время не спеша порасспросить у нее, где хранится наличность. Как вызнали у поганой карлицы, но то серебро пришлось делить на всех, а эти денежки отойдут лишь троим.

Поскольку ловить здесь было уже нечего, троица затопала вниз по шаткой лестнице, переругиваясь негромко и вяло, скорее, ради приличий, выясняя, кого обделили при дележке портков и обмоток. Поскольку лестница была узкая, налетчики растянулись гуськом, один за другим. Замыкал шествие Безносый. Он был недоволен больше других, как и положено человеку, настроенному на справедливую и честную месть, но обманутому (пусть временно) в своих чаяниях. В голове уголовника сменяли друг друга феерические мечты и видения, живописующие все, что надлежит сделать с этой самой Люнной. Начиналось все одинаково, с отрезанного носа, для начала самый кончик, затем ножницами обстричь по кусочкам остальное, а там уж… Надо сказать, что Безносый (чье предыдущее прозвище стараниями Елены оказалось давно и прочно забыто, и этого бандит не мог ей простить отдельно) имел от природы живое воображение, так что фантазии его были разнообразны и почти не повторялись.

Так «мясо», нанятое ведьмой, спускалось один за другим при свете нескольких ламп-»гнилушек» по старой лестнице, провожаемые скрипом рассыхающихся досок. Елена, затаившаяся на втором этаже, пропустила троицу мимо, а затем шагнула из глубокой тени, занеся молоток, и одним ударом проломила Безносому череп. Незадачливый мститель еще успел сообразить, что скрип досок изменился, в нем прорезалась иная, чуждая нотка, как от посторонних шагов, а затем вся жизнь профессионального негодяя, вся память и переживания закончились в яркой вспышке тьмы, когда шестигранный боек раздробил теменную кость.

Все-таки хорошо быть высокой женщиной ростом со среднестатистического мужчину, а то и повыше. Удобно бить.

Сила удара качнула уголовника в сторону, он плюхнулся о стену как медуза, расслабленным телом, сполз на лестничную площадку. Елена, помня расположение каждой ступеньки, молча перепрыгнула через оседающий труп и сразу ушла в присед, подсекла ногу второму противнику, раздробив колено. Налетчик нелепо взмахнул руками и заорал в голос, не столько от боли, сколь от паники, а также понимания, что произошло нечто ужасающее. Нервы еще только передавали сигнал, а нейроны в мозгу его обрабатывали, прежде чем выдать итоговое «Больно!», в это короткое мгновение бандит с ужасающим воплем взмахнул руками, проломил перила всей тушей и улетел вниз.

Крик, треск перил и ступенек, удар об пол, снова треск досок, уже снизу, из тьмы, опять крик — все это слилось в единый звук, что буквально пилил слух крепкими зубьями. Третий налетчик успел развернуться, зацепил взглядом темную фигуру и резким взмахом швырнул в нее кистень — костяную гирьку[45] на тонкой и прочной бечевке. Уголовник стоял парой ступенек ниже, и грузик пришел не в голову, а по животу, который Елена прикрыла свободной частью плаща. Плотная ткань ослабила и без того плохо рассчитанный удар, однако не защитила полностью. Внезапный толчок чуть пониже солнечного сплетения почти выбил у женщины дыхание, сорвал ритм. А бандит уже кинулся вперед и вверх, как американский футболист, сжимая в левой руке заточенный осколок бараньей кости[46].

Елена снова пригнулась, «собирая в кучку» перед собой сомкнутые руки, плащ, молоток и нож. Она хотела одновременно прикрыть максимум уязвимых зон и поймать врага на клинок. Точнее за Елену работала наука Чертежника, управляющая телом помимо сознания. У обоих противников задуманное не получилось, кость пошла боком и завязла в плаще, который уже второй раз уберег хозяйку, а нож скользнул по вражескому плечу, кроваво и в целом не опасно. К тому же, сила удара выбила из руки молоток, который полетел вниз, ко второму налетчику, что продолжал вопить. От падения уголовник еще сильнее покалечился и к передвижению был совсем не пригоден.

Женщина и бандит вошли в клинч, левая рука Елены с плащом и ножом оказалась блокированной, правая более свободна и, в то же время, безоружна. Уголовник, сопя и дыша кислым луком, вертел костяной иглой, пытаясь вонзить ее, наконец, по-человечески. Инстинкт брюзгливым голосом Чертежника шепнул Елене, что если она прямо сейчас не придумает что-нибудь оригинальное, это конец. Женщина прижалась к противнику еще сильнее, обхватила, как любовника, и с силой оттолкнулась ногой, увлекая два сцепившихся тела вниз.

Они покатились кувырком, под аккомпанемент деревянного треска и криков снизу. Казалось, сам дом вопиял в тревоге, пораженный удивительными, невиданными событиями. Где-то по пути хрупкая баранья кость сломалась, а Елена выронила нож, получив наглядный урок того, что даже страховочный шнурок не помогает, если хват недостаточно крепок. Пересчитав несколько ступеней, клубок из сцепившихся людей поменял траекторию и свалился вбок. Уже внизу, перебив несколько пустых горшков и поломав старую колыбель Малышки, распался на два стонущих от боли тела.

— Убей тварину! — вопил откуда-то сбоку номер два. — Кончай его, бога ради! Боже, боже, боже, боже, нога моя! Спина! Ноги!! Спина!! Ноги не шевелятся!!!

«Его?» — машинально подумала Елена, поднимаясь на четвереньки. — «Все еще не понял».

Болело все, казалось, она приложилась каждой косточкой, каждым суставом. Сломанная год назад рука снова почти вышла из строя. Угол ступеньки едва не пробил висок, но дело ограничилось ссадиной, которая теперь заплывала кровью. Теплые струйки катились по щеке и забегали в уголок рта, оставляя вкус хорошо облизанной дверной ручки. Еще что-то было разбито и, вроде бы, кровила не только голова. Да еще костяное острие таки накололо живот, к счастью неглубоко, однако все это было не важно. Ненависть электризовала каждую клеточку избитого, раненого тела. Ненависть заполняла легкие и сердце при каждом вдохе. Ненависть заглушала боль лучше всякого эликсира, хотя бы потому, что не туманила разум сонным безразличием.

«Смерть любит меня!»

Налетчик уже поднялся, шатаясь, но будучи готовым к бою. Попробовал снова метнуть кистень в темный силуэт, потерял мгновение или два, подтягивая бечевку. Елена, встав на колено, вслепую пошарила кругом, пальцы ухватились за что-то недлинное и угловатое, кажется, обломок детской кроватки. Слишком легкий и короткий для дубинки, но хоть что-то. Она бросилась вперед, оттолкнувшись опорной ногой.

Уже не успевая бросить, налетчик ударил, сжав костяную гирьку в кулаке и попал, но слабо, замаха не хватило. Елена сжала зубы до хруста, чувствуя новую вспышку боли, в следующее мгновение кусок дерева в ее руке воткнулся прямо в пах противнику. Будь у того нормальные штаны, плотная кожа и клапан защитили бы, ослабив удар. Но бандит форсил по южному обычаю, натянув обтягивающие чулки, достаточно тонкие. Жуткая, непередаваемая вспышка боли скрючила его, бросила на пол. Рыча, как зверь, Елена оказалась сверху и, сжимая все тот же обломок в скрюченном кулаке, ударом сверху вниз воткнула деревяшку в глаз. Вернее в то место, где вроде бы мог находиться глаз, потому что единственным источником света здесь была тускло мерцавшая лампа с подгнившим фаршем из рыбьей требухи.

Одно можно сказать точно — куда-то женщина попала. Вопль перешел в надсадный визг, деревяшка в руке окончательно треснула и рассыпалась. Елена скатилась с поверженного противника, упала рядом. Лежать было хорошо, очень спокойно и почти не больно. Только познавший утомительную работу человек знает, что такое настоящий отдых. Только хорошо избитый боец понимает, какое счастье просто лежать, раскинув руки, когда мускулы, кажется, стонут от наслаждения передышкой, легкие жадно глотают воздух, а боль уже не рвет тело раскаленными кусачками, но скорее поглаживает, ободряюще шепча «ты жив, ты все еще жив».

Женщина со стоном перевернулась, снова поднялась на четвереньки, привалилась плечом к стене. Рывок за рывком, понемногу, буквально цепляясь обломанным ногтями за шершавый камень и кирпич, вытянула себя вертикально. Боль и невыносимая усталость навалились как тяжкий саван, гнули обратно, призывая упасть и не думать ни о чем. Инстинкт бретера методично, как хороший бухгалтер, инвентаризировал повреждения. Колено хрустит, что-то с суставом. Если она, Елена, выживет, придется есть много студня. Правая рука — по меньшей мере, сильный ушиб. Слева, в районе трапециевидной мышцы, особая боль, там, куда пришелся второй удар гирькой. И слева же треснула пара ребер. Голове досталось, однако нос цел, несколько ушибов и содрана кожа на виске.

Хрипя, пытаясь выдавить редуцированные до шипения ругательства, поднялся и налетчик. В иных обстоятельствах Елена, пожалуй, отдала бы должное стойкости уголовника. Сама она мужчиной не была и в полной мере оценить последствия удара в пах не могла, но знала, что это по-настоящему больно. Да и глазу досталось, это было видно даже при свете лампы. А мужик не только сумел встать, но и готовился продолжить.

Однако обстоятельства были не иными, а такими, какие сложились. И совсем рядом, за стеной, лежали, привязанные к столу, жутко изувеченные тела двух маленьких женщин, которые никогда не станут старше. Даже если бы Елена очень постаралась, она вряд ли нашла бы в душе хоть каплю милосердия. Но лекарка не старалась.

Каждое движение отзывалось вспышками боли, которые загорались как фейерверки, выжигая нервные окончания. Шумно сопя сквозь зубы, чувствуя, что выдох превращается рычащий стон, Елена махнула рукой, распутывая плащ, в пару экономных движений, как учил Фигуэредо. Набросила ткань на противника точно так же, как однажды это сделал Кай во время их «дуэли» на палках. Налетчик запутался, шатаясь на дрожащих ногах, махнул вслепую кулаком с зажатой гирькой, натыкаясь на стены.

— А вот и мой молоточек, — просипела Елена, глупо хихикнув.

Забить молотком бандита оказалось делом непростым. Из-за темноты, сопротивления и усталости каждый второй удар шел вскользь, а то и мимо. Но женщина справилась. На протяжении всей экзекуции номер два орал во весь голос, призывая на помощь и обещая всевозможные кары, причем зачастую в одном предложении, на одном выдохе.

— Ну, с этим все, — сообщила Елена дому и тьме, опустив, наконец, молоток. Кровь и серо-бурая жижа стекали с бойка, шлепались на пол тяжелыми вязкими каплями. Женщина глубоко вздохнула, чувствуя, как легкие наполняет запах бойни. Казалось, на лекарке промокло все, даже нижние портки, не оставив ни единой сухой нити. К губе пристала и не желала отлипать костная чешуйка, выколоченная из бандитского черепа.

— Оружие пролетариата, блядь, — выдохнула она, сплюнув брань вместе с отставшим, в конце концов, фрагментом чужой башки. Вкус железа во рту усилился.

«Я убийца. Я только что убила трех человек» — подумала она и поискала в душе хоть каплю каких-то чувств по этому поводу. Рефлексию, сожаление или наоборот, счастье. Нет, ничего, лишь общее ощущение, что все было сделано правильно. Как должно.

«А, нет» — наконец то вопли разбившегося проникли в сознание, напомнили, что все обстоит немного не так. — «Только двух».

— Ты погоди, — тяжело, переводя дух едва ли не после каждого слова, попросила она ворочающегося в тени бандита. — Никуда не уходи. Я сейчас.

Понимание, что в данном случае станет наилучшим решением, пришло само собой, сразу в виде законченной концепции. А вот чтобы найти в кухне гвозди понадобилось некоторое время. Можно было управиться и быстрее, но Елене казалось, что Малышка и Баала смотрят на нее с молчаливым осуждением, так что отворачивалась, искала почти на ощупь. Однако все же нашла.

— Ты… что… навострилась… паскудина… — и без того не красноречивый бандит номер два торопился сказать как можно больше и убедительнее, ему было страшно и очень, очень больно, так что слова вырывались изо рта вперемешку с брызгами слюны почти неразборчивой скороговоркой.

— Все узнаешь, — пообещала Елена, подступаясь ближе и занося молоток. — Мимо тебя не пройдет.

Чтобы приколотить второго налетчика к полу, забивая гвозди в запястья и предплечья, понадобилось много времени и сил. А ноги оказались обездвижены, похоже, бандит действительно повредил хребет при падении, так что часть гвоздей не пригодилась. По ходу операции женщина переломала молотком еще и руки, которыми неудачливый преступник отбивался, но цели достигла. Сейчас Елена больше всего волновалась, что кто-то может прийти, вмешаться в процедуру. От воплей должна была взбудоражиться вся улица, но то ли старые стены глушили звук, то ли в неспокойной столице предпочитали не вмешиваться в чужие дела.

— Ну, вот и все. Сделано.

Бандит скулил, тонко и жалобно, сорвав голос.

— Надо больше света, — сообщила Елена. — Побольше. Операционное поле должно быть как следует освещено!

Ей понадобилось еще несколько минут, чтобы найти с пяток более-менее годных огарков, поджечь один из них от уголька в печке, прилепить к ступеням и перилам остальные, тоже поджечь. Но в итоге света оказалось достаточно, чтобы действовать с уверенной точностью.

Бандит хлюпал, матерился и умолял, пока женщина стаскивала с него рваные штаны, а затем, морщась от запаха, разматывала повязку, освобождая чресла. Голос «покровителя» сбивался на высокие, истерические нотки, а форс истощился, как вино в бочонке за хорошим столом. Под конец действа бандит позабыл все угрозы и просто умолял, изыскивая в памяти такие убедительные, красивые словеса, которые не вспомнил бы под страхом смерти еще четверть часа назад.

— Как у нас говорят… — Елена откинула в сторону полосу ткани в застарелых и свежих пятнах. Расстегнула пуговицы собственного гульфика, откинула широкий клапан. Лежащий человек запищал совсем уж противно и жалко, не понимая, что собирается делать эта жуткая баба в мужских штанах.

— … хорошо привязанный больной в средстве от боли не нуждается, — с этими словами Елена достала из гульфика небольшой ножик в деревянных ножнах. Он был похож не то на японский когай, не то на скальпель.

— Ыыыыы!! Ээээ!! — стенал приколоченный, закатывая глаза и дергаясь. В эти мгновения он готов был пожертвовать чем угодно, даже кусками ладоней, лишь бы освободиться. Но гвозди держали прочно, надежно.

Наконец, сквозь страдальческий вой прорезалось более-менее осмысленное:

— Не надо! Пожалуйста, пожалуйста, не надо!

— Надо, — со строгостью учительницы ответила Елена, примеряясь ножиком. — Надо, Федя. Только розог у меня нет, не взыщи уж. Обойдемся тем, что под рукой.

— Умоляю, — прошептал бандит. Лицо его лоснилось от пота, слезы ужаса катились не переставая. — Я вас умоляю, почтенная госпожа, сладчайшая, изумительная госпожа, не надо…

Елена посмотрела в глаза с безумно расширенными зрачками, и бандит задохнулся, потому что взгляд женщины обжигал потусторонним, нечеловеческим холодом. Парализованный крепко зажмурился и выдавил мольбу в третий раз, а про себя дал страшную клятву могилой матери, что если господь пронесет мимо этакое окаянство, то Балкат по прозвищу «Резаный кошелек» завяжет с преступной жизнью, проведет остаток дней в молитвах и будет просить милостыню, пробуждая в людях жалость увечьями, а также покаянными рассказами о прежней своей неправедной жизни. А все деньги, конечно, отдавать в монастырь…

— Они ведь тоже умоляли, — негромко сказала Елена. — Наверняка просили не мучить. Но вас это не остановило.

— Я не делал! Я ничего не делал! — выл ставший очень красноречивым и убедительным преступник. — Я пришел уже потом! Я пытался остановить все!!!

— Верю, — согласилась Елена. — Прямо каждому слову.

Она проверила остроту ножика ногтем и осталась довольна. Хотя клинок давно не подводился, хорошая сталь сохранила заточку. Вместо мольбы и криков прибитый странно и тонко засвистел — спазм сковал ему глотку, звучал только воздух, втягиваемый сквозь зубы.

— Извини, — сказала женщина.

— Ч-чего?… — пропищал фальцетом подручный Бадаса, охваченный неистовой надеждой. Ведь если человек извиняется, значит, он чувствует за собой некую вину. А если он чувствует вину, то может быть…

— У меня нет опыта в таких операциях, — извиняющимся тоном вымолвила Елена. — Но я постараюсь. А! Надо еще перетянуть у основания, кровотечение, сам понимаешь.

Пока Елена распускала его же «трусы» на импровизированную веревочку и перевязывала, Балкат вопил так, что, казалось, стены вот-вот рухнут. Искалеченный бандит забыл от ужаса, что потерял голос и орал на пределе возможностей человеческой глотки. Но когда Елена сделала первый надрез, с легкостью превзошел те самые пределы.

— Надо бы тебе поломать и челюсть, чтоб не орал, — рассудила она вслух, не прекращая работу. — Но я не стану. Кричи, мразь, кричи громче.

Операция, можно сказать, вполне удалась. Хоть лекарка действительно не проводила таких манипуляций ранее, твердая рука и опыт прикладной хирургии помогли справиться. Крови было много, однако не чрезмерно, быстрая смерть ублюдку не грозила. Впрочем, он, похоже, сошел с ума еще в процессе, так что теперь жевал собственный язык, роняя кровавую пену и закатывая красные от лопнувших сосудов глаза.

Елена выпрямилась, чувствуя на руках горячую влагу. Ощущение, которое прежде наполняло отвращением, теперь было… нейтральным. Кровь и кровь. Красная. Липкая. И моча, тоже дело житейское.

— Вот и все, — прошептала она, пытаясь опять найти в душе признаки какого-то морального падения, чувства необратимости, хоть что-то. Не нашла. Только бесконечную пустоту, боль во всем теле и тяжкую усталость.

«Вот ты какая, настоящая схватка насмерть…»

Дорога, вымощенная чужим страданием

Искусство, что принимает в оплату лишь кровь

И снова ей послышался бесплотный хохот Чертежника.

«Что ж, крови сегодня пролилось достаточно!»

— Мои поздравления, — вымолвил за спиной негромкий, сильный и хорошо поставленный голос, как будто отвечая мыслям женщины.

Елена повернулась, на одном движении занося скальпель в готовности отбить атаку и немедленно напасть. Она еще успела удивиться, как это чужак сумел подойти так близко и так незаметно, а затем свет нескольких огарков вырвал из полутьмы лицо высокого, плечистого человека в длинном плаще.

— Не сказать, чтобы я был знатоком кастраций.

Мужчина наклонился, подобрал нож, который выронила при падении Елена. Привычным движением накинул петлю на пальцы, перебросил оружие с прямого хвата на обратный и снова в прямой, испытывая оружие с небрежной ловкостью мастера.

— Но, учитывая обстановку, склоняюсь к тому, что эта проведена просто блестяще.

— Раньян, — просипела враз пересохшим горлом Елена, чувствуя, как буквально замерзает на руках чужая кровь. Пальцы, сохранившие твердость по ходу яростной схватки и жестокой операции, ощутимо дрогнули, едва не выпустили скальпель.

— Хель с Пустошей, — вежливо склонил голову бретер. — Наконец-то свиделись.

Елена выпрямилась, закинула голову назад, качнула ей из стороны в сторону, будто разминая шею и плечи. Перехватила скальпель удобнее и надежней. Нельзя сказать, чтобы новоиспеченной убийце стало как-то особенно страшно, нет, женщину охватило иное чувство. От фигуры бретера веяло не ужасом, а неотвратимостью. И вызывал он не страх, но скорее чувство фатальной обреченности. Как заход солнца и накатывающая тьма. Как приход ледяной зимы, от которой вымерзают посевы, так что весной все едят хлеб из желудей, сорняков и тростниковых корней. Как сама Смерть.

— Меня ты не получишь, — руки дрожали, Елене пришлось взять ножик в обе ладони. — Не получил раньше… и теперь не достанусь.

Раньян вздохнул, тяжело, с отчетливой грустью, как очень уставший человек, которому приходится исполнять тягостную и необходимую обязанность. Только сейчас Елена заметила, что в глубокой тени за плечом бретера угадывается еще одна фигура, пониже, зато куда шире в плечах. Подручный?

— Хель, ты показалась мне весьма неглупой еще тогда, на севере, — терпеливо сказал Раньян. — И не кажешься глупой сейчас. Во всяком случае, Чертежник отозвался о тебе достаточно высоко. С поправкой на его нелюбовь к женщинам, разумеется.

— Чер… тежник?

— Да. И ты должна понимать, что если бы я хотел навредить, не в твоих силах остановить меня. Однако я не намереваюсь. Кроме того, у тебя хорошие покровители.

— Что? — Елена подумала, что, наверное, у нее слуховые галлюцинации от ран и усталости.

Раньян снова вздохнул, на сей раз с плохо скрываемым нетерпением. Шевельнулась и тень за его плечом, безмолвно, однако притом как-то внушительно, солидно.

— Я пришел к тебе, но не за тобой. Мне нужна помощь.

Елена отступила на шаг, едва не поскользнувшись в кровавой луже, взялась крепче за нож.

— Хель, у нас очень мало времени, — медленно и раздельно проговорил бретер. — Точнее, времени у нас нет совсем.

— Что тебе нужно? — глухо спросила женщина.

— Есть дело, которое нужно завершить до того как ударит набат. Без тебя мне с ним вероятнее всего не управиться.

— Снова охота на меня, — Елена не столько спрашивала, сколько утверждала.

— Нет. Тот заказ давно отменен, это случилось, как только ты покинула Пустошь. Но когда Фигуэредо сказал, что ты работаешь в тюрьме, я понял, судьба мне благоволит… возможно. И как только выдалась возможность, пришел. К сожалению, — он красноречиво огляделся. — Опоздал.

— Чертежник, — голова у женщины пошла кругом. — Выдал меня?

— Упомянул, — Раньян поджал губы и сморщился как человек, который вынужден заниматься какое-то ерундой вместо того, чтобы делать важное дело.

— Не понимаю, — Елена отступила еще на шаг, прикидывая, как лучше извернуться, чтобы попробовать сбежать.

Интересно, удастся ли достаточно быстро проскользнуть через подкоп? Вряд ли.

— Ладно, попробуем еще раз, — скривился еще больше Раньян. — Во-первых, ты в безопасности. Пока, во всяком случае. Успокойся.

— Ты убийца. Ты искал меня, чтобы убить.

— Нет.

— Я видела, — глухо вымолвила Елена. — И слышала. Ты искал меня. И ты прикончил тех путников на дороге. Ты отрезал голову девочке, убийца. И ты меня живой не получишь.

— Хель, мы бродим кругами бесплодных речей, — бретер со всей очевидностью терял терпение. — Я знал, что ты в Мильвессе, однако не искал тебя. У меня другие заботы. Шарлей попросил лишь узнать, как идет твое обучение у Чертежника, и я выполнил его просьбу.

— Шарлей… попросил тебя… рассказал обо мне… — Елена разжала пальцы левой руки, коснулась горячего лба, чувствуя, как мозг вот-вот закипит, не в силах осмыслить происходящее.

— Да. Ведь сам он в Город попасть не может, слишком памятно покинул столицу. Черт побери, — Раньян выразительно хлопнул кулаком одной руки в раскрытую ладонь другой. — Все непросто. И нет времени. Нет времени долго объяснять.

— Лжец, — прошептала Елена. — Чертов лжец.

— Я никогда не лгу. Это ниже моего достоинства, — бретер как будто стал еще выше. — И ты должна мне помочь.

— Чего ради? С какого…?

— Я заплачу тебе.

— Сунь свои деньги… — Елена кратко, но вполне исчерпывающе указала направление. — Детоубийца!

По лицу бретера прошла судорога, быстролетная гримаса оскорбленной гордости, однако Раньян удержал себя в руках.

— Если тебе не нужны деньги, я заплачу знанием. Я расскажу все, что знаю про твой заказ.

— Что?

— Расскажу, когда со мной связались и чего хотел заказчик. Еще поделюсь обоснованными предположениями.

— Кто хочет убить меня?!

Раньян красноречиво развел руками, дескать, бесплатный отрывок уже продемонстрирован.

— Хель, я никогда не преступал законы моего ремесла. Никогда не брал денег с двух сторон и не выдавал имен. Но сейчас на карту поставлено слишком многое. Ради этого я готов поступиться честью. Ради твоей помощи я нарушу слово, которое не нарушал никогда в жизни. Но времени уже нет. Решайся.

— А если нет?

Руки устали, сил держать даже легкий ножик почти не было, но Елена очень старалась, не в силах поверить в то, что слышит.

— Тогда я уйду. И ты ничего не узнаешь.

— Врешь, — выдохнула женщина.

— Ты снова меня оскорбляешь, — покачал головой Раньян, длинные темные волосы чуть качнулись по бокам невыразительного, точеного лица. — Я не хочу тебе вредить. Да и не могу, у тебя хорошие заступники. Но сдается мне, врагов и так хватает, — бретер посмотрел на кастрированного бандита, который безостановочно и очень тихо скулил. — Я могу лишь попросить о помощи и расплатиться тем, что ты больше нигде не найдешь. Ну, еще выведу из Мильвесса, если у нас все получится. Скоро в городе станет очень жарко. Решать тебе.

Это было невозможно, нереально, сюрреалистично… и, тем не менее, кажется, один из двух самых страшных для Елены людей Ойкумены говорил правду. Лекарка трезво оценивала свои возможности, и если бы Раньян хотел ее убить, она уже была бы мертва. Но при этом бретер казался вполне миролюбив, не делал ничего угрожающего, говорил про каких-то покровителей. Вместо безжалостного и неотвратимого убийцы Елена увидела мужчину, чьи помыслы были заняты совершенно иными заботами. Раньян либо талантливо играл, либо беженка с Пустошей и в самом деле интересовала его лишь постольку, поскольку могла помочь в неизвестном деле.

Или все же играл.

— Меня защищает Флесса?

— Я не знаю, кто это. И… — Раньян красноречиво посмотрел на собеседницу, скользя критическим взглядом от пят до макушки. — Тебе надо вымыть хотя бы лицо, руки, а также сменить одежду. Сегодня закону нет места на улицах Мильвесса, но ты привлечешь слишком много внимания.

Раньян склонил голову, дернул щекой. Лицо его выражало сомнение и тревогу, кажется, в душе бретера столкнулось сразу несколько взаимоисключающих желаний. Он сделал движение, словно хотел обратиться к молчаливой фигуре за спиной, но сдержался.

— Почтенная Люнна, — с этими словами тень сама шагнула в сторону и вперед, догорающие свечи осветили невысокого и удивительно плечистого мужчину с простым, даже простецким лицом, одетого в какую-то хламиду, похожую на монашеский халат-рясу. — Этот человек не повредит тебе. Ты вольна принять его предложение или отклонить его. Мы поможем в любом случае.

Елена опустила скальпель.

— Я ничего не понимаю, — пожаловалась она. — Ничегошеньки. Вы кто все такие?.. Что значит «мы»?

— Я брат Кадфаль. Я искупитель.

Слово «искупитель» Кадфаль отчетливо выделил голосом, так, словно это имело определенный и особенный смысл, очевидный для всех присутствующих.

— На остальные вопросы мы ответим позже. Человек битвы, — легкий кивок в сторону бретера. — Сказал верно, тебе следует умыться, сменить одежду. И надо уходить. Этот дом становится слишком опасным.

— Их надо… — Елена оглянулась. — Их нужно похоронить. Нет, не этих, — спохватившись, он обвела рукой, показав на труп и прибитого к полу бандита. — Других…

— Понимаю, — очень серьезно кивнул «искупитель». — Тела следует обмыть, переодеть, оплакать и предать должному погребению в земле или огне. Да. Но, к сожалению, мы не сможем.

— Это нужно! — повысила голос Елена.

— Уважение к мертвым есть добродетель. Но сказано, что мертвецы не должны губить живых. Кажется, Бог на твоей стороне, Он позволяет тебе разминуться с дрянными людьми, однако милость Господня имеет пределы. А ушедших мы оплачем в свое время и помолимся за их посмертный удел.

Он шагнул снова. Теперь Елена увидела, что в руке брат Кадфаль держит нечто среднее между коротким посохом и дубиной. Корневище, отполированное едва ли не до блеска многими годами, тысячами прикосновений. Толстый край вызывал нехорошие ассоциации, потому что выглядел точь в точь как палицы, предназначенные для колесования, с такими же характерными следами от многократных ударов по костям.

Искупитель поднял дубину и движением, которое показалось небрежным, почти ленивым, расколол череп прибитому. Точно и аккуратно, как человек, делавший это неоднократно и дозирующий силу строго по необходимости.

— Покарать негодяя суть дело богоугодное, страдания очищают от греха, — назидательно сообщил брат. — Однако разум покинул сие тело, а в неосознанных мучениях искупления нет.

Елена сглотнула. От Кадфаля веяло несокрушимым спокойствием, уверенностью в своей правоте. А еще — силой и прирожденного бойца. Елена подумала несколько мгновений, обтерла ножик о рукав и спрятала в деревянные ножны.

— Так кто же ты? — спросила она.

— Искупитель, — повторил Кадфаль. Похоже, он был немного удивлен из-за того, что слово это явно ничего не говорило собеседнице.

— Нет времени! — напомнил Раньян.

— Есть, — непреклонно вымолвил брат. — Хотя его и немного, это правда.

Елена молча переводила взгляд с Кадфаля на бретера и обратно, не в силах поверить, что нашелся человек, способный указывать Чуме. И более того, Раньян его слушает, хотя и с зубовным скрежетом.

«У меня появились какие-то покровители?»

— Хель, — Раньян сдержался и на этот раз. — Если не поможешь, ты для меня бесполезна. И оплаты не будет.

— Сейчас… — Елена вытерла руками лицо, размазывая подсыхающую кровь. — Подождите… Не понимаю, ничего не понимаю.

— Вымыться. Переодеться, — подытожил Кадфаль вместо закипающего Раньяна. — Уйти с этих улиц подальше. Там как получится, по обстоятельствам.

— Одежда… — Елена оглянулась. — Кажется, они ее украли… надо посмотреть. Найти… И вода.

— Мы подождем, — с тем же спокойствием промолвил брат Кадфаль. — Не забудь лекарский сундучок.

Снаружи, в садике, их ждала небольшая и молчаливая группа. Сумрачный боец с «турнирным» мечом на две руки, очевидно слуга и оруженосец Раньяна. Еще двое бойцов, по виду явные наемники, только классом намного выше того цветастого, что вызывал Елену на бой, это проглядывало во всем, начиная с прекрасного вооружения, более соответствующего дворянам.

Женщина оглянулась на сумрачный, темный дом. Здесь она прожила больше года. Здесь чувствовала себя в безопасности, находя мир, кров, отдых. А теперь особнячок стал могилой, где за один, всего лишь один день упокоились восемь человек, и все умерли очень скверно, хотя по-разному.

— Их нельзя оставлять просто так. Нельзя.

— Тогда сожжем дом, — предложил Кадфаль с будничным практицизмом.

— Привлечет внимание, — отметил слуга бретера.

— Этой ночью в Мильвессе будет немало пожаров, — нетерпеливо подытожил Раньян. — Одним домом больше.

Бретер отдал короткое приказание и открыл небольшие ворота, ведущие наружу. Один из наемников молча кивнул и пошел к дому, нашаривая в поясной суме трут и огниво. За оградой ждало еще несколько столь же суровых и молчаливых людей, покойник, а также второй «искупитель». Если Кадфаль был приземист и широк, этот больше всего походил на японского дедушку из какого-нибудь самурайского фильма. Низкорослый, худощавый и очень-очень старый. Лицо как у глиняной статуэтки, в многочисленных и глубоких морщинах. Однако образу противоречило копье чуть выше человеческого роста, с коротким древком и несоразмерно большим наконечником в виде равнобедренного треугольника. И труп у ног «японского дедушки». Судя по жуткой ране и кровавому следу на копье, прикончил гопника как раз тщедушный копьеносец, причем в один удар.

— Подходила компания, пять или шесть рож, местные «покровители», — коротко доложился бретеру один из наемников. — Хотели вломиться в дом. Огорчились и ушли.

— Ясно, — кивнул Раньян.

— Меня зовут Насильник, — коротко отрекомендовался Елене «дедушка» с копьем. Голос у него оказался под стать виду, негромкий и ветхий.

— Чего?

— Я Насильник, — не изменившись в лице, повторил копьеносец. После короткой паузы счел необходимым разъяснить. — В былые времена я творил много несправедливостей, но главным было насилие над женщинами. Теперь искупаю этот грех. В том числе и людским презрением.

— Ты назвался «насильником», чтобы тебя презирали?

— Да.

Судя по лицам наемников, слушавших этот сюрреалистический диалог, испытывали они скорее недоумение с изрядной долей опаски.

— Понятно, — сказала Елена, которая ничего не поняла.

Из садика потянуло дымком. Оставшийся поджигать наемник вернулся, аккуратно притворил воротину. Елена поправила кожаные лямки «вьетнамского сундучка», огляделась, чувствуя множество колючих взглядов, скрытых в тенях, за ставнями, старыми досками заборов. Приложила руку к холодной стене ограды, сложенной из множества плоских камней на прочном растворе.

Она думала, что сейчас заплачет, что горе накроет волной, как тогда, на берегу, рядом с каменой пирамидкой-кенотафом. Горе было, да. Рвущая сердце боль и жгучая вина. Осознание того, что пусть и не желая того, скорее всего именно женщина с Земли принесла гибель Баале и ее дочери. А слез не было. Как тогда сказал Шарлей-Венсан… Слезы — удел молодых. И Елена чувствовала себя очень, очень старой.

— Выпей, — Раньян протянул ей маленькую бутылочку обычного вида, из мутного стекла с деревянной пробкой.

— Что это?

— Эликсир. До утра он вернет и преумножит силы.

— Не нужно.

— Нужно, — непреклонно сказал бретер. — Впереди бессонная ночь и серьезные заботы. А ты уже валишься с ног.

— Я еще ни на что не согласилась, — Елена посмотрела на просвет бутылочку. Солнце уже заходило, в умирающем свете жидкость едва заметно светилась и выглядела очень подозрительно.

— Согласишься, — предположил бретер. — Ты хочешь знать правду. Я могу открыть часть ее, ту, что знаю сам.

Запахло гарью.

— Идемте, — сказал Кадфаль, и Елена в усталом отупении позволила увлечь себя.

Они спускались к реке плотно сбитой группой, причем «братья» сразу встали по обе стороны, закрывая собой от любой возможной угрозы. Елена оглянулась последний раз, как раз в тот момент, когда первые языки пламени поднялись из-за ограды.

В доме хватает дерева, да еще и хороший запас горючего сланца. Женщина не знала, сколько нужно горючего материала, чтобы сжечь тела до пепла, однако надеялась, что имеющегося хватит. Сегодня утром она была почти счастлива. Минуло несколько часов — и вот Елену окружает смерть, боль и хаос. Рядом сумрачно шагает человек, который лишь чудом не убил ее год назад. Что же готовит ночь? И в каком мире она окажется к рассвету? Сколько еще людей умрет, сколько вещей необратимо изменится?

— Рассказывайте, — негромко потребовала она. — Все, с самого начала.

— Здесь нельзя задерживаться, — ответил бретер. — Переправимся на другой берег, там все расскажу.

Глава 27 Когда ударит набат

— По мосту не пройдем, — отметил один из наемников, указывая на кавалерийский пост.

Судя по всему, в преддверии ночных беспорядков, городская власть решила взять под контроль основные магистрали. Мост, на котором вчера бились цеховые с ремесленными, охраняла группа из двух-трех «копий», общим числом десятка полтора воинов. Пост был сугубо временным, из удобств — пара телег, шатер, раскинутый прямо на мостовой, да еще большая жаровня. Судя по всему, организовали «блок-пост» в спешке, но воины казались боевитыми, доспехи не снимали. Одиночек и небольшие безоружные группы пропускали более-менее свободно, а остальных заворачивали без объяснений и диспутов. Немногочисленные лодочники, рискнувшие выйти на промысел, радовались жизни и прибытку, народ стенал, микро-гарнизон стоял, как стена и кажется, даже не брал взяток. Хотя последнее как раз понятно, дворянам сшибать мелочь было совсем невместно. А платил Император за охранную неурочную[47] службу так, что даже высокородная спесь пряталась в кошель, изредка подтявкивая для порядка.

— Попробую договориться, — решил бретер.

Вооруженную группу, да еще столь необычного состава, постовые заметили издалека и ощутимо напряглись, старший жандарм[48] даже кольчужный капюшон накинул. Раньян поднял руку, тормозя компанию. С полминуты два отряда мрачно и недружелюбно взирали друг на друга. Драться никому не хотелось, да и было понятно, что для открытого боя, прямо скажем, рановато. Раньян поглядел на бледное солнце, что виднелось через промежутки меж крышами. Стиснул челюсти до каменных желваков. Его слуга встал под левую руку в готовности подать меч.

— Не пропустят. Лучше рекой, — кратко и очевидно посоветовал Кадфаль.

— Нет времени.

И в самом деле, паром окончательно ушел на противоположный берег, а лодок, считай, не осталось вовсе. Очевидно, мало кто рисковал зарабатывать и странствовать на ночь глядя, да еще в такой обстановке. За один прием, скорее всего, не переправиться.

— Время не стоит драки с рыцарями Императора, — кажется, брат Кадфаль окончательно взял на себя задачи гласа рассудка. И это удивило Елену, ведь именно Раньян Чума считался на Пустошах образцом хладнокровного профессионала. А теперь всегда мрачный и всегда выдержанный мастер больше напоминал персонажа из присказки про уголек в седалище. Что-то здесь было не так.

Похоже, колебания бретера не остались незамеченными. Несколько оруженосцев-стрелков начали демонстративно проверять арбалеты, крутить вороты и в целом демонстрировать готовность к накалу страстей. Дестрие, гревшиеся под стегаными попонами, глядели на все это и размеренно хлебали подогретый отвар для укрепления суставов.

— Стойте, — предупреждающе поднял руку один из наемных бойцов. — Слушайте!

Сначала был Звук, и он подействовал на притихший район как ударная волна из кинофильма — глуша и расталкивая перед собой все прочие шумы. Звенящая, могильная тишина расходилась кругами, предваряя Звук, будто само естество Города испуганно затихло, прислушиваясь. Лишь заржали, как один, боевые кони, тревожно вытягивая шеи, нервно переступая копытами, словно этим животным Звук был хорошо знаком. Весь отряд на посту в одно мгновение позабыл о группе наемников и развернулся к противоположному концу моста.

— Надо же, — заметил Насильник. — Думал, не про столицы топоток.

Больше всего это походило на шорох лапок тысяченогой гусеницы, только огромной и подкованной металлом. Или на скорый прибой свинцовых волн, раз за разом долбящих гранит. Глухо, слаженно, с лязгом вразнобой, которого было столь много, что он сам по себе складывался в отдельный ритм и ложился поверх шороха тысяченожки.

Толпа, поняла Елена. Большая толпа, по меньшей мере, несколько десятков человек, а может и сотня-другая, идут быстро, в ногу, приближаясь с другого берега реки. И судя по тому, как переглядывались наемники Раньяна, как засуетились постовые, им это о чем-то говорило. А пока женщина думала, в гремящий шорох вплелась дробь, похожая на барабаны, только резче и более сухо, пронзительно. Слышались голоса, выкрикивающие что-то односложное, не на всеобщем языке. Звучало все это командно и организованно.

— Вот они, — указал Кадфаль, но все уже и так видели.

Елена ждала, что из-за угла дома начнут выходить те самые паломники, что встретились ей накануне. Ошиблась, то были не монахи. На площадь перед мостом выдвигалась колонна — действительно похожая на гусеницу — горской пехоты. По четыре человека в ряд, все как один в типичном горском стиле, то есть с косичками на половину лица и огромными узлами поясов на животах.

Надо сказать, что каждый отдельно взятый горец казался очень забавным, так что в Городе смех над неумытыми дикарями стал давней привычкой. Из-за косичек их сравнивали с женщинами, а традиция носить чулки вкупе с хитро завязанными кушаками создавала характерный и абсолютно немужской образ толстопузой пародии на воина. Недаром, тип злобного и тупого горца стал нарицательным, тысячекратно обыгрывался комедиантами всей Ойкумены как противовес благородному рыцарю, совершенному телом и душой. Смеялись, разумеется, за глаза, потому что лицом к лицу можно было и кинжал в живот получить, и стать короче на чересчур смешливый язык.

И удивительное дело… в данный момент «цыплята» совершенно не забавляли, даже на полмизинца. Тем более, что большинство из них натянули по крайней мере длиннополые стеганые куртки с кольчужными вставками, а первые ряды носили пластинчатые доспехи разной степени комплектности, это меняло силуэты. Но в то же время горцы не пугали, пока, во всяком случае. Скорее производили впечатление, сходное с монашеским крестным ходом. Все было неправильно, неестественно и вообще, откуда строевая пехота на улицах столицы? Не представительский отряд, не частная охрана какого-нибудь бонома или богатого купца, а полноценный отряд, хоть сейчас в поле под град стрел и кавалерийскую атаку. Даже сквозь тупое оцепенение, захватившее Елену, пробилась искра любопытства — что все это значит и чего следует ждать?

— Выпей, — снова посоветовал Раньян. — Не то сейчас упадешь.

Елена машинально вытянула пробку и глотнула фосфоресцирующий эликсир. Жидкость оказалась совершенно безвкусной, как вода и вместо утоления жажды сушила рот. Прилива сил не наблюдалось.

Колонна, тем временем, продвигалась вперед, не сбавляя скорость. Впечатление огромной гусеницы усиливалось из-за «щетины» — древкового оружия, которое нес чуть ли не каждый боец. В основном алебарды, еще какие-то зловещие крючья, косы на древке. А вот обычных длинных копий почти не было, наверное, в городе их сочли не практичными. Длинномеры тащили не вертикально к небу, а на плечах, под углом, от того многоножка смахивала еще и на очень длинного дикобраза с приопущенными иглами. Прояснился вопрос с барабанами — вместо них долбили большими молотками, похожими на массажные, по трубчатым костям, взятым, судя по размерам, от динозавров. Кости сухо и пронзительно трещали, будто раскалывались в огне.

— Штандартов не вижу, — удивился Кадфаль. — Идут «голые», как отъявленный сброд какой-то. А должно быть, по меньшей мере, два, «Кровавая Луна» и знамя князя или тухума.

— На «плохую», бесчестную потасовку идут, — один из наемников проявил знание вопроса.

— А так можно? — Елена поначалу спросила, а потом уже поняла, что эликсир начинает действовать. Бодрости не добавилось, но в голове чуть прояснилось.

— Можно. Полк опускает знамена и тем показывает, что сражается без всяких правил. Пленных не берут, выкуп не берут, слова не держат, младенцев в огонь, беременных на кол. Из чужих раненых делают «свиней».

Ноги ступали в ритм, костяные барабаны звучали в ритм, даже стальной еж над головами колебался ритмично, прокатываясь волнами от головы к последним рядам. Без видимой команды отряд «зазвучал», бойцы начали в такт шагам выдыхать что-то похожее на «Вху!». Напряжение выросло, уплотнилось. Оглянувшись, Елена обратила внимание, что у реки больше никого не осталось. Пехота, группа Раньяна поодаль и жандармы со своими «копьями» на посту. Все. Даже пара оставшихся лодок отплыла ближе к середине, остальные ушли ниже по течению.

— Кто же так в бой пойдет… — пробормотала Елена скорее себе, однако ее услышали и ответили:

— Кровная месть, семья семье, клан клану. Или деньги, но такие, что и представить нельзя.

Жандармы, наконец, поняли, что пехота вроде как и не собирается останавливаться. Пока оруженосцы торопливо готовили коней, рыцари быстро совещались. В голове у Елены прояснялось, усталость вымывало из тела, только жажда мучила. Женщина завороженно наблюдала за происходящим, а на мосту, кажется, назревал самый настоящий бой, второй в ее жизни.

Пехота не остановилась и даже не замедлила поступь. Над головами пронеслась отрывистая команда, и строй изменился. Сбоку не получалось разглядеть как следует, но похоже колонна перестроилась прямо на ходу, расширившись по фронту до пяти человек или даже больше, от парапета до парапета. Еще команда, и солдаты перешли на ускоренный шаг, изменилась и бормоталка, вместо прежнего «Вху» отчетливо зазвучало повторяемое на два такта «Ту-Хум!!». Видимо это больше подходило для быстрого передвижения.

Жандармы встали вытянутым клином, впереди самый бронированный, еще двое позади и чуть сбоку, остальные в третьем эшелоне. С флангов, у входа на мост, заняли позиции стрелки, два или три с арбалетами, у остальных луки едва ли не в человеческий рост, а то и больше, причем с явной асимметрией — где-то две трети общей длины приходилось на верхнюю часть.

Сознание «повело», как в предобморочном состоянии. Елена зажмурилась и крутнула головой, потерла уши, чтобы кровь прилила к голове. Буквально через пару мгновений все прошло, осталась только чрезмерная контрастность зрения, как в видеоклипах из девяностых, все какое-то синеватое, без перехода красок. Луна, уже соперничающая с заходящим солнцем, серебристо белая, как металл, раскаленный до следующей стадии после красного. Даже смотреть больно. Факелы, зажженные над колонной, и жаровня у поста — угольно красные, словно и продувают кислородом. А небо кажется черным, хотя на самом деле оно пока лишь серое, закатное.

С головой тоже происходило что-то неладное, горькие переживания отдалились, сильно смазались, как будто «здесь» и «тогда» разделил не от силы час, а годы. Боль утихла, обратившись легкой печалью, как память о школьных годах. Если это было действие эликсира, Елена ничего не имела против и хотела бы запасти еще.

— Ту-Хум!!! — заорали десятки голосов как один человек, и колонна ринулась по мосту, топча будто стадо слонов, подкованных звонкой сталью.

Жандармы, в свою очередь, не тратили слов на предупреждения. Очевидно кавалеристы исходили из того, что если вооруженная братва ступила на мост, она точно понимает, чего хочет и какие будут последствия. Если пехота шагала как огромный поршень, заполняя мост словно зубная паста — горлышко тюбика, то конники двигались будто стальной гвоздь. Для полноценного разгона места не хватало, однако набрать приличную скорость кавалерия успевала.

— Красиво шагают, — вполголоса обронил Насильник, в голосе его звучало нечто большее, нежели просто любование. То были слова человека, который давно лишился чего-то, что в здравом уме вернуть не хотел бы, однако в глубине души сохранил тоску и вожделение. Елена утвердилась в мысли, что неприятный дед тоже был солдатом.

Она помнила, с какой легкостью рыцари разметали, передавили толпу. Очевидно здесь так просто не выйдет, однако… Для размышлений над «однако» времени уже не осталось. Барабаны ударили особенно громко, сменив ритм, и колонна остановилась. Процесс был не мгновенный, понадобилось две-три секунды, чтобы все выполнили команду, строй чуть сбился, однако из-за этой паузы целеустремленность и согласованность действий организованного множества солдат показалась еще более впечатляющими. Колонна выровнялась и как-то уплотнилась, словно каждый боец стал ближе к товарищам. Огромный «дикобраз» встопорщился, оружие над строем поднялось вертикально, как готовые к бою иглы или щетина мяура перед охотничьим броском. Первые ряды не то пригнулись, не то опустились на колено, выставив перед собой алебарды.

— Ну, понеслось… — выдохнул кто-то за спиной.

Сначала выпустили снаряды арбалетчики и лучники. Сразу, как по команде, которую Елена наверное просто не расслышала. На таком расстоянии и по столь крупной мишени промахнуться было невозможно, так что вопрос заключался в том, кого защитят доспехи, а кому не фартанет. Мгновением позже стальной «гвоздь», набравший основательный разгон, влетел в плотную массу пехоты, круша выставленные алебарды. Грянуло так, что Елена чуть не закрыла уши. Металлический звон пошел гулять меж берегами, отражаясь от стен домов с плотно закрытыми ставнями — кажется, никто из окрестных жителей не хотел получить шальную стрелу в окно.

Колонна дрогнула, подалась назад. Судя по всему, первые две шеренги полегли сразу, но плотный строй удержался. С минимальной задержкой — не больше удара сердца — поднятые алебарды следующих рядов опустились, заработали как стальные цепы, выколачивая искры из стальной брони. Вместе с железным грохотом к темнеющему небу вознесся единый ужасающий вопль. Кричали люди, а также страшно — совсем по-человечески — кричали раненые звери. Один из коней встал на дыбы, молотя передними ногами. Точный удар копытом швырнул через парапет алебардиста, тот с воплем канул в стылую воду и сразу пошел на дно. Пехота ожесточенно молотила жандармов, пыталась подрезать косами лошадиные ноги. Всадники яростно отбивались, крестя на все стороны топорами, булавами. Гул стоял как в хорошей кузнице. Вопили раненые и умирающие, ржали дестрие, однако все остальные дрались молча. Ни единого выкрика, проклятия, даже какого-нибудь «ту-хума».

Лучники дали второй залп, вроде бы в кого-то попали. Жандарма на левом фланге притиснули к ограждению, засыпали частыми ударами. От брони отлетали какие-то мелкие части, украшения, однако сталь держалась. Наконец удачливый алебардист попал в шлем, сорвав длинное забрало, похожее на птичий клюв. С такого расстояния было непонятно, пробит шлем или нет, но воин в седле мотнулся куклой, безвольно опустил руки, выронив шестопер. Дальше его смели с коня, отправив вслед за утонувшим пехотинцем.

— Мерки тонут, — печально сказал бретерский слуга и то были его первые слова, которые услышала Елена.

— Не пропадет, — философски заметил довольно-таки общительный Кадфаль. — Бронелоб тяжелый, сразу на дно пошел. Потом вернутся и достанут сетями.

— Вода ледяная, — скептицизм меченосца не спешил рассеиваться. — И течение.

— За такой доспех, — фыркнул Кадфаль. — Рискнут. Тем более вода спала, течение слабое и далеко не уволочет.

Искупитель и слуга затеяли негромкий спор на тему того, имеет ли смысл привлекать к тралению дна местных за копеечку малую. Тем временем быстротечная схватка подошла к завершению. Кавалерия пехоту сбить не сумела, увязла в рукопашной, где на каждого рыцаря пришлось по десятку алебард. Второго повалили вместе с конем, третьего вышибли из седла, освобожденный дестрие с диким ржанием замолотил копытами, будто мстя за поверженного хозяина. Только сейчас пехотинцы начали орать с нескрываемым триумфом. Когда пал четвертый, двое оставшихся конников попробовали спастись, выйдя из боя. Один каким-то чудом сумел развернуть коня посреди моста, среди трупов, на скользящих в крови подковах. Умчался так, словно за ним гнались все черти ада, бросил оруженосцев на посту. Второй замешкался и его стащили на землю крючьями, замелькали боевые молоты. Судя по душераздирающим воплям и жестяному скрежету, доспех сыграл против хозяина, не позволив умереть слишком быстро. Последним пал конь, и мост освободился.

«Копья», не участвовавшие в баталии, сделали третий залп, но как-то слабенько, вразнобой и без энтузиазма. Стальная колонна двинулась вперед, как орда муравьев, переползающая через тела закусанных насмерть жуков. Среди оруженосцев и стрелков на посту образовалась суета, кто-то ударился в бегство сразу, некоторые выстрелили еще по разу и бежали уже потом. Самый храбрый попробовал остановить коллег, но безуспешно. Крича вслед трусам какие-то проклятия, он потряс кулаком в железной перчатке, а затем, после недолгого колебания развернулся и пошел навстречу стальной гусенице. Один, с двуручным полэксом, напоминающим гибрид топора и альшписа.

— Ну и дурак, — сказал кто-то из наемников. Насильник и Кадфаль синхронно качнули головами в молчаливом согласии. Однако спустя пару мгновений тощий копьеносец добавил. — Жаль. Храбрый был воин.

Он говорил о смельчаке в прошедшем времени. Глядя на марширующую пехоту даже Елена, далекая от войны, согласилась с этим. Храбрец встал на пути лавины, занеся топор. Первый ряд колонны слаженно выбросил вперед алебарды, сбив с ног воина. Был ли он еще жив, осталось неизвестным, затем шагающая волна накрыла упавшего.

— Хороший размен, — прокомментировал Насильник. — Очень хороший!

Елена с удивлением отметила, что в целом группа вполне согласна — не меньше двух десятков пехоты на пять кавалеристов плюс один спешенный латник это «очень хорошее» соотношение. И опять вспомнила разгон толпы, в ходе которого пара всадников даже латы не поцарапала.

Гусеница, тем временем, перешла мост, повалила мимоходом шатер и двинулась дальше по улице, распугивая припозднившихся горожан. «Хвост» чуть растянулся, несколько пехотинцев отстали, передав оружие впереди идущим. Отставшие деловито побросали в реку оставшиеся трупы жандармов и пустились догонять товарищей, захватив осиротевшего коня, единственного кто выжил. На группу вооруженных людей поодаль никто из пехотинцев внимания не обратил, видимо, не сочтя угрозой.

— Без арбалетчиков, без телеги с лекарем, своих мертвецов не подбирают, заботятся лишь о богатых трофеях, — задумчиво проговорил Насильник. — Странные дела. Или дурни какие-то, или парни очень спешат к месту сбора.

— Они в городе, но ведут себя как в дальнем и тяжелом походе, — заметил слуга. — Как на войне.

— Значит, времени почти не осталось, — сказал Раньян и приказал. — Через мост, вперед!

— Ты обещал, — напомнила лекарка.

— На той стороне объясню. Торопитесь! Успеем перейти.

Крови было на удивление немного, большая часть осталась под одеждой и доспехами, впиталась в стеганки и толстые подшлемники. Но все же ее оказалось достаточно, чтобы Елена стиснула зубы, перешагивая через трупы, стараясь не ступить в темно-красные, почти черные брызги. Конечно, избежать этого не удалось, и ботинки неприятно проскальзывали. Почти все мертвецы были жутко изувечены, оружие кавалеристов и копыта дестрие наносили впечатляющие раны. Однако тела пехотинцев выглядели не страшно, скорее жалко и нелепо, словно разбросанные в беспорядке куклы с веревочными суставами, что гнутся во все стороны. Елена отметила, что у нескольких мертвых горцев имелись следы от кинжалов — раненых добивали уколами в нижнюю челюсть, чтобы граненый клинок прошел сквозь небо в мозг. Наверное, «тяжелые», которым было уже не помочь.

Улицы вымерли, боязливо притаились за плотно затворенными ставнями, за обитыми бронзой дверями и засовами. Где-то поодаль уперся в низкие тучи столб черного дыма. За спинами бился отсвет желтого, едва заметный над крышами, видимо, дом Баалы как следует разгорелся. Солнце село, окрасив на прощание темное небо акварельно-мягким оттенком багрового. Воздух был холоден и почти неподвижен, несмотря на близость реки.

Они перешли мост, двинулись вдоль забранного в гранит берега. Когда Елена окончательно потеряла терпение, Раньян заговорил, быстро и в то же время деловито, как человек, привыкший излагать суть вещей предельно лаконично и ясно. А может просто репетировал слова, кто знает.

Действительно, Рутьер с Пустошей явился в Город отнюдь не за головой Хель. Ему заказали некую работу, для которой требовалось незаметно проникнуть в один из дворцов Старого Города. Проблема заключалась в том, что сделать это, не привлекая внимания стражи, можно было только через подземный ход, который…

— Поняла, — сморщилась Елена, будто укусила незрелый лимон. — Теперь поняла…

Теперь все, шаг за шагом, становилось на свои места!

Раньян был уверен, что легенда не лжет, и тайный ход существует — тоннель, проложенный в незапамятные времена от дворца (который тогда еще не стал подземным) в Старый Город. Забытый, таинственный — и, по-видимому, взаправду существующий. У бретера имелся чертеж, извлеченный из бог знает каких архивов. Был подкупленный стражник, скорее всего не один, согласный за головокружительную сумму тайно пропустить в подземную тюрьму небольшую группу. Были наемники, готовые к любому риску. Однако тоннель, судя по чертежу, брал начало среди нижних уровней подземной тюрьмы, во тьме старого лабиринта, куда не было дороги посторонним, и несведущий человек заблудился бы сразу. Требовался проводник, найти которого по-настоящему быстро не представлялось возможным. И тут, в беседе с Чертежником, случайно всплыло место работы ученицы Люнны-Хель…

Раньян понял, что бог и судьба ему благоволят, оставалось лишь уговорить лекарку рискнуть и дождаться выходного дня. Лучше всего — открытия Турнира, когда Дворец-под-холмом опустеет, и большая часть стражей отправится на ипподром или ударится в праздничный кутеж. Чертежник ничем не был обязан Раньяну, однако, поскольку рутьер передал весть от старого товарища, согласился выступить посредником, гарантирующим если не результат, но хотя бы спокойный и деловой разговор.

А дальше началась гонка со временем, которую бретер внезапно стал проигрывать в силу надвигающейся смуты и грядущих беспорядков. Более-менее стройный план превратился в беспорядочно меняющий направление снежный ком на крутом склоне. И когда внезапно погиб Чертежник…

— Погиб?! — вскинулась Елена.

— Да. Убит. Скорее всего, покончил с собой.

Елена не чувствовала особых душевных терзаний, в конце концов, она не питала к старому фехтмейстеру никакой симпатии. Он унижал ее, ни во что не ставил, а поначалу вообще изувечил и выбросил на смерть. Но все же… было печально. Еще одна смерть в дополнение ко все растущему мартирологу этого дня. Но кто или что могло послужить причиной гибели Фигуэредо? Все это было как-то связано — Чертежник, загадочные смерти в доме Баалы — но даже подстегнутые эликсиром мозги отказывались складывать воедино кусочки мозаики.

«Кто же меня теперь будет учить?» — подумала она, забыв, что вообще-то сейчас надо уносить ноги из Мильвесса, а не беспокоиться о забытом имуществе и оставленных занятиях.

Раньян меж тем продолжал рассказ о том, как обнаружив взломанный дом и в нем тело старого мастера. Понял, что дело скверно, бросился к дому Елены, где и встретил необычных конкурентов. Или помощников. Или вообще неясно кого. В общем, словно других неприятностей и удивительных событий было недостаточно, вмешались сторонние силы, проявившие себя в образе двух братьев искупителей.

— Мы поможем, — повторил Кадфаль, и Насильник молча кивнул, сохраняя на морщинистом некрасивом лице выражение Будды.

— Кто вы? — задала естественный и очевидный вопрос Елена.

— Те, кто поможет, — ответил искупающий с таким видом, будто закрывал этой фразой все спорные темы мироздания.

— Кто вас прислал?

Кадфаль пожал плечами, словно удивляясь неразумию вопрошающего.

— Те, кто попросил помочь.

— Братство Искупающих дружит с Церковью Пантократора, — неожиданно пояснил Раньян. — И, похоже, среди Демиургов высокого полета у тебя есть друзья или хотя бы доброжелатели. Тот или те, кто мог попросить двух братьев присмотреть за тобой.

— Но у меня нет никаких… — Елена осеклась, вспомнив пузатого исповедника из тюрьмы, его деятельный интерес к лекарке, а главное, ее медицинскому сундучку и знаниям о пользе антисептика. Что это было, простое любопытство или нечто большее, да еще и с затяжными последствиями?..

— Все так, — кивнул Кадфаль. — Нас попросили за тобой приглядеть.

— Охранять меня?

— Нет, — терпеливо сказал Кадфаль. — Приглядеть, чтобы ты нашла свою судьбу. То есть не отговаривать, если захочешь сломать шею. Не мешать ломать себе шею, буде возникнет такое желание. Но по мере возможности не дать тебе помереть совсем уж глупо и желательно покинуть город живой. Иными словами, не пастыри мы, но попутчики во тьме ночной.

— Ни черта не понимаю… — Елена сжала виски, потерла, зажмурившись. — Это какой-то паноптикум… Убийцы, злодеи, преступники, братья, садисты, пастыри… Я хочу проснуться, разбудите меня!

Окружающий мир, тем временем, казался отвратительно материальным и растворяться в уходящем сновидении отнюдь не собрался. Нанятые бойцы Раньяна переминались с ноги на ногу, не вмешиваясь в беседу патрона и его визави. На оставшемся поодаль мосту началось некое шевеление, похоже местный криминал выполз из щелей и начал потихоньку обирать мертвецов, как упыри на оскверненном кладбище. Теперь стало понятнее, зачем горцы побросали в реку тела жандармов. И, надо полагать, пехотинцы рассчитывали вернуться за телами своих мертвецов. Ни к селу, ни к городу вспомнилась еще одна версия, почему горцы не носят перстни с кольцами — чтобы мародеры на поле боя не отрезали ценности вместе с пальцами, уродуя честно павший труп.

— Утром я была счастлива, богата и почти дворянка. Затем выяснилось, что любовница долгие месяцы искала меня, чтобы убить… или отправить в подарок отцу, — отогнула палец Елена. — После умерли два человека, которые стали моей семьей, — она отогнула второй палец, считая. — Я убила двух подонков и кастрировала третьего, он тоже сдох. Старый враг попросил о помощи. Какие-то доброжелатели прислали двух спутников, которые помогут. Однако не помешают залезть на рожон и сломать шею. А еще тут есть подземные ходы, страшные тайны и дворцы…

Она вздохнула и спросила не столько Раньяна и братьев, сколько саму себя:

— Так и сходят с ума?

— Так всегда бывает, когда оказываешься в круговороте событий, — добродушно вымолвил Кадфаль, перекладывая дубину из одной ручищи в другую. — Как в хорошей битве. Ничего не понятно, все кругом бегают, суетятся…

— И выпускают друг другу кишки, — со знанием дела подсказал Насильник.

— Да, так и есть. Потом уже приходят летописцы, записывают что-то в свои церы и оказывается, что все события были скованы единой цепью, звено к звену. Все имело смысл и значение, было упорядоченно и обусловлено, с чего-то началось и чем-то завершилось. Но понимание придет уже после, а в исторический момент остается просто нестись по бурным волнам и постараться не утонуть. Ты тоже все поймешь, что к чему, но сначала придется выжить.

— К делу, — жестко отрезал Раньян, зло посмотрев на луну и чернеющее небо, подсвеченное далекими огнями. Кажется, этой ночью в Мильвессе сгорит еще не один дом… — Меня проведут в тюрьму, — сказал он. — Там необходимо найти тоннель, пройти по нему, сделать дело.

— С меня хватит мертвецов, — выдохнула женщина. снова чувствуя на руках омерзительную липкость чужой крови, склизкое прикосновение жил и внутренностей. Надо сказать, присутствие рядом искупителей придавало уверенности.

— Убивать никого не надо. Только встретиться и кое-что забрать… — Раньян натолкнулся на немигающий взгляд Елены. — Кое-кого переправить за городские стены, вывезти подальше от столицы. Того, кто не может выйти сам обычными путями, потому что его охрана теперь почти что тюремщики.

— Зимний воздух Мильвесса, говорят, очень вреден, — склонившись к Насильнику громко прошептал Кадфаль. — Особенно, когда благородные начинают решать, кто кому прощает все долги.

Низкорослый боец понимающе кивнул, прищурив и без того узкие глаза, похожие под тяжелыми веками на прорези в шлеме. Добавил, прикрывая рот ладонью, столь же трагическим шепотом:

— Особенно ночью.

— И времени почти не осталось. Все должно быть закончено сегодня, когда ударит набат, к рассвету будет поздно, — Раньян сделал вид, что не расслышал саркастический диалог искупителей. — Помоги, за это я тебе уплачу золотом, вывезу из Мильвесса вместе с… персоной. И расскажу все, что знаю про заказ на тебя, который получил год назад.

— Найти и убить, — скривилась Елена. — Тоже мне, хитрость…

— Нет, — скупо улыбнулся Раньян. — Найти, да. А затем беречь и охранять любой ценой.

— Что?!.. — вот сейчас Елену проняло, можно сказать, до самых печенок. Эффект от заявления бретера почти сравнился с хорошим ударом, во всяком случае подавилась слюной и закашлялась женщина по-настоящему.

Раньян терпеливо ждал, когда Елена сможет нормально вдохнуть, лишь сжатые до каменных желваков челюсти выдавали нетерпение бретера.

— Я была там! — прошипела лекарка с такой жестокой яростью, что, казалось, слова растеклись в холодном воздухе как расплавленный свинец. — Я спряталась и слышала все! Ты искал Искру, ты убил всех кого встретил, даже маленькую девочку! Ты — кровавая мразь, ты ничем не лучше тех тварей, которых я поубивала в доме…

Не в силах справиться с приступом бешенства, она схватила бретера за рукав, дернула, будто хотела оторвать. Настолько быстро, что Раньян даже не успел отшатнуться. Наемники разом подобрались, руки в толстых боевых перчатках как по команде коснулись оружия. Кадфаль крепче сжал оголовье дубины, Насильник чуть присел, тонкие узловатые пальцы скользнули по древку копья в странном движении, словно боец приласкал отполированное дерево, покрытое множеством насечек для сцепления и более надежного хвата. Грималь поправил меч, чтобы господину было удобнее перехватить длинную, обтянутую кожей рукоять.

Схватив ненавистного бретера за рукав, Елена впилась глазами в темные, бесстрастные, как полированный камень, зрачки убийцы. Женщине казалось, что в это мгновение она может убивать взглядом, столько ненависти кипело в ее душе. Образ Раньяна в ее сознании объединился с размытыми фигурами убитых бандитов из дома Баалы.

Бретер вывернул руку, перехватил запястье Елены-Хель, начиная прием высвобождения от захвата, на мгновение они замерли, сцепившись в римском рукопожатии, а затем…

Елена отступила, моргая, как только проснувшийся человек, чей взор еще застила пелена нерассеянных сновидений. Раньян вздрогнул, поднял руку со искривленными судорогой пальцами. Казалось, мощный удар тока пробил мужчину и женщину через ладони, превратив секунду в столетие, заставив дрогнуть звезды и остановив круговорот луны в поднебесье.

— Что это было… — прошептала Елена, сжав небольшие кулаки, потирая их друг о друга как сильно замерзший человек. Она растеряла весь пыл и вообще чувствовала себя так, словно бешеная ярость ушла вместе с электрическим ударом.

— Да никогда в жизни, — выдохнул Раньян, скручивая и пальцы, будто разминал заржавевшие суставы. Прозвучало тихо, так, что, пожалуй, только боевой слуга расслышал.

Что бы сейчас ни произошло, Раньян вернул присутствие духа за пару мгновений, завернулся в холодную решимость, как в плащ.

— Я должен был тебя охранять от любых бед и опасностей, любой ценой. Остальное ты узнаешь после того как…

Холодный, чистый, металлический звук разнесся высоко над крышами Города. Колокол ударил где-то в стороне Храма Атрибутов, возможно как раз с храмовой звонницы. Тревожный, одинокий сигнал прокатился, отразившись от темных туч, растворяясь в ночи. Вторя ему, с другого конца Мильвесса послышался второй, затем третий. Они так и не слились в единый звон, как обычно случалось в дни празднований или, скажем, при больших пожарах. Каждый из примерно десятка больших колоколов гремел свою партию, будто с оглядкой на остальные. И было что-то невыразимо страшное, замогильное в этой музыке тревожной бронзы под мертвым светом седой луны.

— Набат, — сказал Раньян. — Все-таки набат…

Не тратя больше слов, он зло посмотрел на Елену, затем развернулся и зашагал прочь, как огромная птица со сложенными за спиной крыльями плаща. За ним потянулись наемные бойцы. Женщина посмотрела на искупителей. Насильник пожал плечами, одернул халат. Кадфаль переложил дубину с плеча на плечо, демонстрируя всем видом: «твои заботы, решай, как знаешь».

Елена зло и отчаянно выругалась, понимая, что решать надо сейчас и даже не «быстро», а мгновенно». Крикнула вслед бретеру:

— Стой! Договорились!

И быстро зашагала по брусчатке, слыша, как идут за спиной нежданные и надежные «спутники в нощи».

— Держи, — Раньян протянул ей на ходу нож, данный Чертежником. Тот, что поднял с пола и проверил. — Больше не теряй. Поспешим.

Глава 28 Во тьме

Елена ожидала, что сейчас начнутся какие-то приключения — тайные проникновения, скрытые убийства и все в том же роде… Однако ничего подобного не случилось. Заговорщики беспрепятственно проследовали к подземной тюрьме, а затем проникли внутрь через одну из старых замковых башенок, которая ныне исполняла роль флигеля для вытаскивания наружу квалифицированных преступников и мертвецов. Дверца была не заперта, внутри не оказалось ни души, даже привратник отсутствовал, видимо, все это было заранее оговорено. В иной день злоумышленники обязательно столкнулись хотя бы с одним патрулем ночной стражи, однако начавшийся бардак хотя бы здесь сыграл на пользу тайному плану. Очевидно, все стражи порядка отсиживались в эту ночь по домам, не желая связываться с толпой.

Колокола по-прежнему звонили и по-прежнему бесцельно, вразнобой. Вдалеке, судя по долетавшим отголоскам, собирались толпы и уже где-то что-то громили. Раньян обронил несколько слов насчет большой улицы, башни Острова и Дворца, однако Елена частично не расслышала, а частично не поняла, уйдя в себя.

— Хель, — широкая ладонь бретера легла на плечо.

— Что? — вскинулась женщина.

— Твой черед.

— Как тихо… — прошептала Елена вместо ответа, оглядываясь.

На самом деле, тишина здесь была достаточно условной. Кто-то кричал вдали, пробивая голосом толстые стены. Не таясь, орали друг другу из своих клеток уголовники, призывая бога и чертей в защитники. Гремели цепи, лязгал металл, в общем — жизнь кипела.

Елена подразумевала иное — не стало обычного, рабочего шума действующей тюрьмы. Исчезли тюремщики вместе со стражей, не слышалась дежурная перекличка. Никто не вопил в голос на допросе под железом. Ушел привычный шумовой фон хорошо налаженного механизма, ему на смену подступал хаос, гремящий и злой.

— Веди, — наполовину попросил, наполовину приказал Раньян, дав лекарке старый обрывок пергамента.

И снова все пошло, как по жирно смазанным слипам для спуска на воду готовых кораблей. Настолько, что Елена сжалась внутренне, ожидая неизбежной и суровой расплаты за халяву. Команда спускалась уровень за уровнем, встречая все меньше и меньше признаков былой роскоши. Сюда не ступала господская нога и в лучшие времена, когда дворец гордо возвышался над землей, а теперь и подавно.

При свете факелов вооруженная группа шла мимо заброшенных комнат и залов, некогда превращенных в склады или темницы для особо важных персон. Некогда — потому что сейчас все оказалось заброшено, растащено, покрыто слежавшимся до состояния войлока слоем пыли. Лишь кое-где остались непонятные следы, будто волокли большой мешок, оставляя широкие борозды. Следы казались относительно свежими, что было странно, хотя и не важно.

— Здесь, — сказала Елена, указывая на проем с дверью, которая по цвету сливалась с желто-серым камнем, удачно маскируясь в царстве запустения. — Это должно быть здесь.

— Ломаем, — приказал после короткого раздумья бретер, несколько человек с топорами подступили к старой двери, изъеденной древоточцем и временем.

— Все так хорошо, что прям тревожно стало, — сухо констатировал Кадфаль, и Елена вздрогнула, настолько мысль, высказанная искупителем, совпала с ее думами.

Раньян не удостоил никого ответом, и дерево затрещало под ударами. Здесь группа разделилась. Почти все наемники, числом около десятка, остались на месте, ждать и сторожить. Судя по обмолвкам, они должны были стать главной ударной силой, если обратно доведется идти уже с боем. Кадфаль, перекинувшись с коллегой парой фраз, тоже остался, без просьб и комментариев. Раньян взял с собой трех бойцов, Грималя, а затем вопросительно глянул на Елену, точнее на ее заплечный груз.

— Может понадобиться лекарская помощь, — сказал он, тревожно поблескивая темными глазами. В остальном бретер казался спокойным и предельно собранным.

Елена кивнула и присоединилась к меньшей группе. Рядом сразу встал Насильник, неразлучный с копьем. Раньян посмотрел на проем, за которым начинались каменные ступени крутой винтовой лестницы.

— Еще факелы!

Елена заметила пару недоуменных взглядов, брошенных наемными бойцами в сторону пояса Грималя, там висела неактивная магическая лампа в защитной сфере из медных прутьев. Однако вслух никто вопросов не задавал — командир не считает нужным использовать магический свет, значит так нужно.

— Спускаемся, — приказал Раньян и первым шагнул на ступени. Снизу тянуло прохладной сыростью и еще чем-то, похожим на мокрую собачью шерсть.

Что ж, тоннель, в самом деле, существовал, и в нем не оказалось решительно ничего интересного. По елениным прикидкам старый ход шел намного ниже реки, однако здесь почти не было воды. Конденсата, да, хватало, но без луж, словно каменные плиты на полу впитывали лишнюю влагу. Все было построено без лишнего украшательства, но добротно. Каменная кладка под ногами, красно-оранжевый кирпич на стенах и сводчатом потолке. Прямой, как стрела, путь куда-то вдаль без уклонов и перепадов. Чем дальше уходила компания, тем больше встречалось белесой плесени, которая висела рваными гобеленами по стенам, расстилалась ковром под ногами.

Интересно, сколько лет здесь не ступал живой человек, подумала Елена, стараясь не отставать. Ноги и шаги у нее были длинные, однако усталость начинала брать свое, а Раньяна словно демоны вперед гнали, нахлестывая невидимыми кнутами. А интересно, для чего использовался тоннель? По ширине здесь могла пройти обычная телега, но если бы тут возили обычные грузы, то в конце должен ждать подъемник, а не лестница. Значит, не для припасов строили…

Хорошие факелы горели ярко, бросали дымные тени на старый кирпич. Видимо здесь кое-где сохранились старые воздуховоды, потому что время от времени доносился приглушенный звон колоколов с поверхности. Учитывая антураж, получалось очень крипово и готично, все равно, что слушать похороны, будучи в склепе.

— Так… — сумрачно сказал Раньян, остановившись и поднимая факел.

Казалось, бригада сумасшедших каменщиков решила проделать отнорок, боковое ответвление от главного тоннеля, так что пробила стену, раскопала землю, да так и бросила на середине работы. Здесь плесени было особенно много, белесая пленка с прожилками желтизны окутывала горловину, уходила дальше в темноту как белая воронка.

Раньян опустил факел, всматриваясь, однако в боковом тоннеле ничего не происходило. Грималь молча пнул ноздреватый комок, при более внимательном рассмотрении оказавшийся головкой молота. Орудие лежало здесь очень давно, дерево истлело, а хорошая сталь почти сдалась ржавчине. Это с одной стороны успокаивало — все-таки дыру в стене проделали люди. С другой наоборот, тревожило — кто-то бросил дорогой металл ценой в несколько недель труда хорошего работника.

— Дальше, — приказал Раньян, видимо решив, что если здесь и крылась некогда опасность, сейчас она точно сдохла от старости и голода или покинула сумрачное подземелье.

Внизу чувство времени давало сбои. Елене казалось, что дорога заняла несколько часов, но закончилось все неожиданно, у новой двери, теперь, без лестницы. Одностворчатая дверь казалась столь же старой, как и предыдущая, но Раньян негромко постучал костяшками пальцев по ржавой оковке. Его сигнал ждали, дверь почти без скрипа отворилась — петли кто-то разработал и хорошо смазал. Елена вздохнула, чувствуя дрожь во всем теле. Сейчас определенно что-нибудь произойдет… Воображение, подстегнутое тоником, рисовало удивительные картины, от вывоза императорской казны до спасения самого Императора! Он молод и наверняка хорош собой… В любом случае произойдет нечто значимое, удивительное, ведь спланированная Раньяном операция стоила огромных денег, начиная от найма воинов и подкупа тюремщиков, заканчивая старой картой, что досталась, наверняка, очень не бесплатно!

За старыми досками открывался небольшой коридорчик с крутой лестницей, уходящей вверх. Похоже, какой-то слепой подвал, наверное, для вина или масла, судя по остаткам рассохшихся бочек, похожих на разбитые прибоем пузатые лодки. Здесь было сухо, пыль собралась по углам косматыми лохмами, легла на каменный пол слоем в палец толщиной.

Их уже ждали, судя по следам в пыли и сильно прогоревшим факелам — ждали долго. Елена разочарованно вздохнула, стараясь, чтобы это прозвучало незаметно. Никакого золота, никакого Императора. Только женщина, старик и какая-то девчонка в мужском платье. При взгляде на женщину захватывало дух. Елена не так уж часто видела бономов, а приматоров вообще никогда — высшая аристократия обитала в иной вселенной. Но хватало одного взгляда, чтобы понять — да, эта дворянка из тех, для кого вертится мир. Она не была ни разодетой, ни украшенной, все скромно и сдержано, как у бедной вдовы — простое черное платье с белыми оборками, пара тонких золотых колец. Не обладала особенной красотой, а каштановые волосы к тому же убраны под шапочку. Но было что-то в осанке и взгляде безымянной аристократки, некая квинтэссенция могущества и власти, по сравнению с которой даже Флесса казалась мещанкой, нахватавшейся обрывочных манер. От ее взгляда становилось не по себе, темные глаза хранили такую концентрацию уверенности в своем праве указывать, что сразу хотелось припомнить, чем ты обязан этой женщине, в чем, не дай господь, провинился и как услужить ей наилучшим образом.

Старик был куда менее колоритен, он представлял собой уже более-менее знакомый Елене типаж потомственного слуги, который вырос при Доме и с детства, что называется, «утратил идентичность», точнее не приобрел ее, растворившись в самоотверженном служении господам.

Девчонка… Нет, не девчонка! Сквозняк, ворвавшийся через заброшенный тоннель, заставил дернуться огонь воскового факела, осветив лицо получше. Мальчишка с тонкими чертами лица и иссиня-черными волосами до плеч, уже почти не ребенок, однако еще не совсем подросток. Чем-то он походил на юного Кристиана Бейла в «Мио, мой Мио», только более испуганного, явно не понимающего, что происходит. Мальчик казался заспанным и был одет как человек, которого поспешно собирали в долгий путь, ориентируясь не на практический опыт, а довольно абстрактное представление о нем. Судя по выражению лица, испуганному взгляду и развороту корпуса, ребенку больше всего хотелось прижаться к матери — фамильное сходство прослеживалось даже в неверном свете факела — крепче ухватиться за юбку. Но маленький дворянин стоически превозмогал недостойные желания. Выглядело это жалко и очень трогательно.

— Ты опоздал, — с ледяным упреком бросила женщина. Говорила она как иностранец, хорошо знающий всеобщий язык Ойкумены, однако даже не пытающийся скрыть акцент. В общем, как Флесса, но еще более выраженной «инаковостью».

— Да, — согласился Раньян, глядя на ребенка. — Были причины.

Как ни странно, похоже, ответ полностью удовлетворил приматессу. Если мужчина сказал, что были дела, значит, они действительно были и действительно помешали. Теперь он здесь и пора действовать дальше. Холодный взгляд женщины скользнул по спутникам бретера как прожектор, все отмечая, ничего не выражая, вернулся к Раньяну. Приматесса поколебалась мгновение, а затем слегка подтолкнула мальчика к бретеру. Ребенок споткнулся, быстро и с панической надеждой глянул на мать и слугу.

— Идите, сын мой, — сказала женщина, и что-то дрогнуло в сердце Елены. — Пора идти.

Ни один мужчина не понял, не прочувствовал бы скрытую в безразличном голосе нотку отчаяния и страха. Но Елена услышала и поняла. Приматесса смертельно боялась — не за себя, за дитя! Боялась и надеялась лишь на бретера. Страх и надежда бились пламенем костра за железной броней выдержки. Только ими сейчас жила незнакомка. Ребенок молча схватил ее за руку, сжал так, что казалось, вот-вот косточки переломятся с отчетливым хрустом.

— Ступайте за мной, юный господин, — хрипло вымолвил бретер, будто сам проникся драматичностью момента. — Надо спешить.

Ребенок молчал, не выпуская материнскую ладонь. Лицо дворянки дрогнуло, чуть поплыло как восковая маска под свечой. Сквозь толщу камня пробивался едва заметный, исчезающий на грани слышимости шум набата, кажется, сейчас звонили все без исключения колокола Мильвесса.

Как ни странно, положение спас Насильник. Он переложил копье в левую руку и обозначил весьма ловкий поклон.

— Идемте с нами, господин, — на удивление мирно и уверенно произнес немолодой грешник. — Ваша мать уйдет другим путем, так безопаснее.

— Да, — торопливо подхватила приматесса. — Мы встретимся позже!

Елене захотелось покачать головой, настолько безыскусным казался обман. Однако сработало. Ребенок еще раз оглянулся, ища поддержку и согласие в глазах матери, очевидно, нашел, потому что выпустил ее руку и сделал неуверенный шаг куда-то между Раньяном и Насильником.

— Ах, простите, где же мои манеры… Буазо цин Туйе, к вашим услугам, — светски представился Насильник. — Почту за честь сопроводить вас, юный господин.

— Идите, — скомандовал Раньян. — Я за вами, мы обсудим с госпожой… ее путь спасения.

Насильник и три бойца окружили мальчика, повели к тоннелю, неторопливо, чтобы не пугать ребенка еще сильнее. Елена чуть замешкалась и увидела, как приматесса передала Раньяну кошелек угловатых очертаний, заполненный, похоже, не только монетами. Видимо дворянка сложила все ценности, что сумела найти. Как будто лишь сейчас заметив кольца, женщина торопливо сорвала их, протянув бретеру. Грималь тактично отвернулся, Елена не стала, рассудив, что представление входит в цену ее помощи.

Аристократка и бретер обменялись несколькими фразами, быстро и как люди, которые давно, хорошо знают друг друга. Елена готова была поклясться, что их связывает нечто давнее, очень крепкое… однако не любовь. А может и она, но чувства отгорели давным-давно. Показалось, что некая важная вещь прошла мимо сознания, что-то вполне очевидное, простое… готовое все объяснить.

Нет, мысль отказывалась ловиться, подсознание не желало делиться секретами. Ладно, будет еще время все обдумать.

— Поторопитесь, — чуть громче обычного сказала аристократка. Ее рука в простой перчатке без кружев и вышивки легла на широкую ладонь бретера в толстой боевой перчатке.

Раньян накрыл ее руку своей, чуть наклонился и что-то ответил. Видимо это «что-то» исчерпывающе завершило разговор. Дворянка пару мгновений испытующе глядела на мужчину немигающим взглядом, на лице ее застыла маска отчужденного безразличия, но в глазах билось неистовое пламя надежды, А затем бретер и женщина, словно по команде, молча повернулись друг к другу спинами, шагнули в разных направлениях. Слуга, который на протяжении всего разговора сохранял молчание, с торопливой угодливостью подал госпоже руку. Хотя нет… не руку. Кажется, он протянул ей небольшую бутылочку в окладе из серебряной проволоки, в такие обычно разливали драгоценный парфюм. Распространившийся запах подтвердил догадку — к запаху горячего воска примешался тонкий и в то же время терпкий, тяжелый аромат, как от пережженных щепок ароматического дерева.

Елена пожала плечами, думая, что хрен пойми этих дворян, нашла время и место душиться… Впрочем, у каждого свои привычки. Лекарка поправила за плечами «вьетнамский сундучок» и пошла вслед за Раньяном. Бретер не обернулся, чтобы бросить прощальный взгляд на загадочную аристократку. Шествие замыкал Грималь. Тяжелая дверь закрылась за ними, оставив наедине с длинным старым тоннелем, приглушенно стукнул засов на той стороне.

Обратный путь показался куда длиннее, однако прервался довольно неожиданно, уже за дырой в стене, когда впереди что-то громко затопало. Раньян отдал факел Грималю, освобождая руки, двое из трех наемных воинов обнажили клинки. Однако на свет вышел не упырь, алчущий людской плоти, а брат Кадфаль. Он тяжело дышал, как человек, что был вынужден сделать тяжелую, непростую работу, а затем сразу, без передышки еще и побегал, не выровняв дыхание. Левое ухо искупителя было порезано, под глазом наливался хороший синяк. Дубина в руках Кадфаля чернела свежепролитой кровью. Похоже, тот, кто причинил брату небольшой телесный ущерб, заплатил кратно сверх того.

— Прям козлы какие-то, — почти беззлобно сказал искупитель, обращаясь к наемным бойцам. — Или вы не в доле?

В следующее мгновение все задвигались, как по команде. Наемники переглянулись, будто единое создание о трех головах, Елена отступила к стене, чувствуя, как давит на спину тяжелый сундучок. Насильник шагнул ближе к ней, держа копье наготове. Грималь отвел в сторону и назад левую руку с факелом, закрывая ребенка. Движение прекратилось так же, как и началось, то есть для всех разом. Наступила пауза длиной от силы пару мгновений, которая, однако, тянулась, будто целый век. Елена как раз подумала, что вероятно, не поняла какую-то важную вещь, когда началось.

Один из наемников метнулся к Раньяну, выхватывая меч, очень быстро, со сноровкой искушенного десятками схваток бойца, но бретер оказался еще быстрее. Он шагнул навстречу убийце, выбросил вперед левую ладонь, в противоход рвущемуся из ножен вражескому клинку. Удар по оголовью рукояти не дал вытащить меч из ножен, а правой рукой Раньян уже заносил кинжал с не длинным, но очень широким клинком. Один удар сердца — и страшный удар сверху вниз вбил кинжал по самое перекрестие чуть выше скрытой под курткой кольчуги, бросив незадачливого убийцу на сырой камень пола. Грималь тут же протянул господину «турнирный» меч.

Второй наемник-предатель замахнулся экономно и нешироко, скользнул вперед правильным шагом. Третий, как тень, двигался за левым плечом спутника, готовясь поддержать атаку. Они совсем не обращали внимания на Кадфаля, оставив его за спиной, а искупитель, в свою очередь, не спешил вмешиваться в поединок. Как и Насильник, опустивший копье, чтобы отгородить от побоища Елену, словно провел стальную черту, пересекать которую не рекомендовалось.

Раньян перехватил левой рукой собственный клинок в положении «полумеч», взял как дубинку, за два конца. Чуть отклонился назад и принял вражеский удар на середину меча, крест-накрест. Громкий звон пошел гулять под сводами тоннеля, а бретер, продолжая движение и не меняя хват, резко дернул правой рукой с зажатой рукоятью. Сделал мощное круговое движение изнутри наружу, буквально сметая набок чужой клинок. Наемник оказался полностью раскрыт, с мечом, уведенным далеко на левую сторону, а бретер с короткого подшага ударил «турнирным» сверху вниз, словно копьем, между шеей и плечом.

Третий наемник не дрогнул и попытался достать Раньяна, однако ему не хватило пространства для маневра, не получилось обойти раненого коллегу. Бретер шагнул еще левее, закрываясь телом еще стоящего на ногах предателя. Одним рывком освободил увязший в плоти клинок. Второй наемник был еще жив, потому что — эту мудрость Чертежника Елена помнила хорошо — люди умирают сразу лишь в театре и легендах. Раненый зажал перчаткой рану и даже попытался достать бретера, но медленно и слабо. Раньян не дал закончить прием и ударом от груди вперед вогнал в глаз противнику перекрестие меча.

Уже второй мертвец осел на каменный пол. За спиной Грималя надрывно расплакался ребенок. Слуга не пытался вмешиваться, держа факел, как статист-осветитель. Кадфаль наблюдал за схваткой, приподняв брови, с видом искушенного знатока. Елена открыла рот, чувствуя не страх, но скорее экстатический восторг, почти благоговение, смешанные с завистью. Место и время были, скажем прямо, неподходящие, но женщина залюбовалась бретером. Она слышала много удивительных слухов о мастерстве Чумы, однако впервые увидела, как легендарный фехтовальщик сражается по-настоящему. Шарлей-Венсан в бою двигался не так уж и быстро, но экономно, всегда безупречно и правильно, воплощая идеал Чертежника «своевременность важнее быстроты». А Раньян оказался именно быстр, дьявольски быстр, словно черный тигр. Только благодаря году ученичества у Фигуэредо Елена вообще понимала, что происходит.

Запахло свежепролитой кровью, остро и сильно. Казалось, что стены, знавшие лишь сырость и затхлый воздух, жадно смаковали аромат недавней смерти, спеша напиться им впрок. Третий и последний наемник застыл, как змея перед броском, лишь мелко-мелко дрожал в его руках слегка изогнутый клинок длинной сабли. Раньян перехватил меч традиционным образом, но в зеркальной позиции, как левша, разбивая привычную для оппонента схему приемов. Стальные острия финтили, рисуя в полумраке сложные кривые, прощупывая оборону. Оба противника намеревались сыграть классически, по принципу «отбив-контратака» и теперь старались вызвать оппонента на опрометчивый удар, заставить раскрыться и сделать ошибку.

— Боже мой, — прошептала Елена, понимая, что видит настоящее Àrd-Ealain, Высокое Искусство Смерти.

Внезапно Раньян цокнул языком, и будто повинуясь заранее условленному сигналу, Грималь взмахнул факелом, заставив тени метнуться клочьями перепуганной тьмы. Меч в руках наемника дрогнул, и Раньян, пользуясь секундным замешательством, напал… Нет, лишь обозначил нападение, провоцируя. Предатель, торопясь, ударил сбоку, параллельно земле, Раньян подставил меч в жестком отбиве и, фактически зажав сталь противника в угол между клинком и гардой своего «турнирника», не расцепляя клинки, ответил уколом в лицо. Металл с визгом скользнул по металлу, высекая быстро гаснущие искры. Наемник отшатнулся, стараясь избежать острия, споткнулся о труп, потерял темп и ритм. Второго шанса Раньян ему не дал, подступил, держа меч очень высоко, рукоятью на уровне лица.

Удар сверху вниз, практически без замаха, за счет рычага длинной рукояти пришелся в лоб. Рана была не смертельна и даже не опасна, но шокировала, залила глаза кровью. Все в то же плавном и неотвратимо-быстром ритме фехтовальщик поднял меч еще выше, параллельно земле, как вертолетный винт и ударил сбоку, все так же, рычагом, используя левую руку под гардой как ось разворота меча. Клинок разрубил противнику ухо, добавил крови, а также, скорее всего, сотрясение мозга. Во всяком случае, наемник беспорядочно и не прицельно взмахнул клинком, рубя вслепую. Третий и последний удар бретер нанес уже с хорошим замахом, сверху вниз, присев на пружинистых ногах, чтобы добавить мощь удару. Разрубил череп до зубов вместе с толстой войлочной шапкой. Елена даже вспомнила, как называется удар — «достойный поклон Смерти».

За все время скоротечной схватки никто не проронил ни звука, противники берегли дыхание, сражались и умирали молча, будто не осмеливались осквернить красоту поединка ничтожными словами. Третий убийца повалился навзничь, присоединившись к двум напарникам, чьи тела уже остывали.

Глава 29 От чего сбежали крысы

Раньян быстро отступил к стене, так, чтобы в случае чего прикрыть и слугу с ребенком.

— Мое почтение, — как ни в чем не бывало, заметил Кадфаль. — Красота! Прям как в старые времена возвратился.

— Собрат бретер? — отрывисто спросил Раньян, дыша часто и ртом, как человек после хорошей пробежки.

— Нет, я по другой дорожке шел. Бери тяжелее, молоти посильнее.

— А, солдат. Немного же от вас толку, — кинул обвинение Раньян, все еще готовый к продолжению схватки, уже с искупителями.

— Я же сказал, мы с ней, — напомнил Кадфаль. — Не с тобой. Если бы она за тебя вступилась, мы бы ее прикрыли, заодно и тебя. А на нет, уж не обессудь.

Раньян пару мгновений поразмыслил над услышанным и вдруг опустил меч со словами:

— Справедливо.

Он вытер клинок о плащ одного из убитых, попутно спросив:

— Что впереди?

— Там уже не пройти, — лаконично сообщил искупитель.

— Все переметнулись? — казалось, бретера совсем не удивило и не огорчило коллективное предательство нанятых профессионалов.

— С лампой ты прокололся, — вполне миролюбиво сообщил Кадфаль, осматривая дубину. — Но думаю, прокусили тебя они еще раньше.

Елена осознала, что тесно прижалась к щербатой стене, чувствуя, как больно упирается в спину твердое дерево сундучка. Слова брата для нее смысла не имели, однако, похоже, бретер все прекрасно понимал.

— За кого они теперь?

— За себя. Вас в расход, товар перепродать.

Раньян выругался, лаконично и устало.

— А ведь лучшие из лучших, — зло проворчал он.

— Суровая правда жизни, — развел руками Кадфаль. — Остальные ведь еще хуже. Могли кинуться сразу всей кучей. Было бы сложнее.

Елена с трудом отлипла от стены и подумала, что неплохо бы успокоить мальчишку.

— Понятно, — Раньян склонил голову, повел вбок, будто готовящийся к броску бойцовский кабан. — Что ж, найду всех. Мир невелик.

От скупого обещания, лишенного вычурности и громких слов, ощутимо повеяло могилой, но мысли бретера уже перешли к другому.

— Прорываться имеет смысл? Ты их сильно проредил?

— Не очень. Двух в землю. Остальным есть о чем подумать и чем заняться. Но тюрьму громят, — искупитель говорил короткими фразами, все еще тяжело отдуваясь. — С душой громят!

— Кто?

— Бог знает. Но сработаны хорошо, сбиты в банду, действуют по плану и команде. По-видимому, кто-то хочет, чтобы ни один бандит на волю не вернулся. Там уже не пройти.

— Ни вперед, ни назад, — задумчиво выдал Насильник, проводя кончиками пальцев по лезвию наконечника копья.

— Вы с нами? — отрывисто спросил бретер, опустив меч.

— Мы с ней, — заляпанная кровью и мозгами палица Кадфаля указала на Елену.

Женщина, тем временем, присела на корточки, стараясь утешить мальчика. Елена понятия не имела, как успокаивать насмерть перепуганных детей, да еще в подобных обстоятельствах, но старалась, как могла. Вышло плохо, ребенок смотрел расширенными глазами на мертвецов и молчал.

— Хель, — негромко сказал Раньян. — Хель! — повторил он громче, увидев, что женщина не слышит, поглощенная заботой о ребенке.

Елена молча повернулась к нему.

— Выхода нет, — сумрачно произнес бретер. — Нас теперь слишком мало, чтобы пробиваться с боем хоть вперед, хоть назад. Остался лишь один путь…

Ее замутило от одной лишь мысли, что предстоит шагать по липкой плесени, дышать воздухом со спорами белесой гадости. Однако единственной альтернативой, похоже, была очередная схватка. И, судя по всему, спутники оценивали шансы на успех скептически.

— Куда он ведет?

— Понятия не имею. Во всяком случае, в сторону от чужих мечей. Пройдем — узнаем.

— Дай руку, — шепнула Елена мальчику. — Держись крепче и с тобой ничего не случится.

Тот неожиданно быстро послушался, вцепился в предплечье Елены тонкими пальцами как лемур за ветку. Глядя на ладони мальчишки, женщина мимоходом подумала, насколько же у нее загрубели руки за минувшие два года…

Кто ты, перепуганный малыш? Кому понадобилось вытаскивать тебя из готового залиться кровью города?

— Идем, — сказала она, от души надеясь, что прозвучало уверенно.

— Зажигай, — отрывисто приказал Раньян слуге. Тот снова без единого слова отбросил почти прогоревший факел и затеплил магическую лампу. Ту самую из-за которой, если верить Кадфалю, все и началось. Что же в ней было такого особенного? Непонятно… Лампа была, похоже, старой, Елена опытным взглядом человека с Пустошей отметила, что светить ей от силы пару часов, ну может чуть больше. Грималь снял и отбросил медную решетку, дабы ничто не ослабляло мертвенный, неестественно ровный свет.

Против ожиданий, идти по боковому ответвлению оказалось не сложно. Первые метров двадцать сильно мешали обломки кирпичей, затем они постепенно исчезли, уступив каменным плитам с очень точной подгонкой друг к другу. Создавалось впечатление, что некогда планировалось соединить два тоннеля, однако работу бросили почти у самого завершения, после все же вернулись, довершили, а затем оставили вторично.

Проход расширялся, переходя во что-то наподобие сильно вытянутого зала с двойным рядом колонн. Похоже, когда-то здесь был склад. Судя по легкому сквозняку, где-то впереди ждал выход или, по крайней мере, обширное пространство. Грималь ступал аккуратно, удерживая лампу. Синеватый свет выхватывал из тьмы проржавевшие крюки для факелов, остатки деревянных стоек, прогнивших до состояния липкой трухи. И везде была уже знакомая плесень.

— В какую сторону идем? — осведомилась Елена, не выпуская руку мальчишки. Тот доверчиво вцепился в нее и шагал вперед, стараясь подладиться под широкие шаги высокой женщины. А Елена все никак не могла понять, что ей здесь не нравится. Ну, помимо опасности, убийств, врагов, давящего подземелья и так далее.

— Понятия не имею, — огрызнулся бретер, но спустя мгновение дополнил более вежливо. — Кажется, в сторону устья реки. Если повезет…

Он то ли осекся, ухватив какую-то иную мысль, то ли просто не закончил фразу, боясь сглазить.

— Эта дрянь даже не липнет, — буркнул Кадфаль, поднимая и рассматривая подошву. — Прям пух какой-то!

Трогать гадость Елена категорически не хотела, субстанция и в самом деле казалась странной. Вроде и липкая на вид, но притом лохматящаяся нитями, словно кокон какого-нибудь шелкопряда. Как будто…

— Крыс нет, — тихо сказал Грималь. Кажется, то были первые слова, что прозвучали из уст боевитого слуги.

— И вправду нет, — согласился Кадфаль. — Но видать и не живут. Что им тут жрать?

— Крысы везде есть, — не согласился Грималь.

Ее не покидало чувство, что где-то и когда-то Елена подобную плесневидную хрень уже видела. Чувство крепло и развивалось, подсказывая, что надо подумать еще немного — и осознание всенепременно явится.

— Стоять! — гаркнул бретер одновременно с явлением осознания.

Прозвучало это настолько резко и жутко, что маленькая процессия замерла, как единое существо. Впрочем, Елене и команда-то не потребовалась, чтобы замереть и крепко прижать к себе мальчика. Он словно того и ждал, обнял ее за талию, прижался лицом к ноющим от побоев ребрам, словно надеясь укрыться от ужасов подземного мира. А женщина думала о том, что теперь понятно — куда исчезали тюремщики с нижних ярусов. И почему здесь нет крыс.

«Ох, как же мы попали!.. как же мы попали…»

— Не двигайтесь, — прошептал бретер в такт ее мыслям. — Во имя Господа, ни звука, ни шага!

В тишине остро и резко звучали падающие капли. Влага конденсировалась на высоких сводах и стучала о каменный пол. Капель сбивала с толку, искажала звуковой фон, маскируя остальные звуки, но Елена готова была поклясться, что где-то совсем рядом что-то прошуршало, быстро и одновременно тяжело. Как будто с силой протащили тяжелый и большой мешок.

— Это не плесень, — решился нарушить тишину Кадфаль, впрочем, негромко, очень даже негромко.

— Это паутина, — прошептал в ответ Раньян, развеяв отчаянную надежду Елены, вдруг она все же ошиблась?

— Что-то много паучков ее сплели, — усомнился Кадфаль, озираясь и покачивая дубиной.

Грималь поднял лампу повыше и сжал покрепче, стараясь достать магическим светом до самых дальних уголков длинного зала-коридора. Мешали колонны, они как часовые вставали на пути магического света, открывая широкие полосы теней. И в этих полосах таилось нечто. Оно оставалось невидимым, однако являло себя в едва заметном шорохе, легчайшем стуке и скрежете — будто концом реберной кости провели по шершавому стеклу. И в ощущении смертельной опасности, которое разливалось по залу, как чернила из каракатицы.

— А их не много, — Раньян поднял меч. — Он всего один…

— Серая Тень, — выдохнула Елена одновременно с бретером.

И будто отвечая их голосам, за колоннами одна из теней двинулась, перебрала клочьями тьмы вместо ног, двигаясь к людям и вбок, обходя добычу по дуге.

Елена торопливо вспоминала то, что слышала о Тенях. Кто-то говорил, что твари — хищники одиночки, кто-то считал, что порождения Сатаны живут небольшими прайдами. Были и те, кто утверждал, что многолапые уроды появляются сразу целым выводком и со временем начинают пожирать друг друга, пока не останется лишь один, который может прожить десятилетиями, не прекращая расти.

В отличие от большинства порождений Катаклизма Тени редко находили приют в пещерах. Как правило, хищник занимал охотничью территорию, покрывая землю чем-то вроде сигнальной паутины, плохо видимой в солнечном свете и совершенно невидимой ночью. Паутина не липла, однако надежно указывала затаившейся твари на приближение добычи.

Теней можно было убить или поймать, за ними даже охотились самые отчаянные и привилегированные бригады «смоляных», чтобы продавать на фермы паучьего шелка, однако без потерь обходилось в исключительных случаях. Как правило, команда теряла самое меньшее до четверти состава. Сейчас ужасающей твари противостояло всего лишь шестеро, а если считать только боеспособных, то четверо.

Откуда взялось чудовище? Надо полагать, сбежало с какой-то шелковой фермы, затаилось в брошенных подземельях, осторожно выползая на охоту. Вот ведь угораздило столкнуться…

— Грималь, держишь свет, — тихо командовал Раньян. — Что бы ни случилось. Только свет.

Слуга кивнул. Да, это было разумно, со светом шансы хоть и были исчезающе малы, но все же были. А без света из подземелья не выйдет никто.

— Кадфаль… — Раньян замешкался, всматриваясь во тьму на краю освещенного пятачка. Сейчас радиус действия лампы казался удручающе малым. А быть может, она просто слабела, исчерпав магический заряд. Или же ее глушила тварь?..

— Я его прикрываю, — понял искупитель и стал ближе к Грималю.

Насильник без команды и без слов перехватил копье, готовясь защищать Елену.

— Пойдем.

Кто это сказал, Елена не поняла, однако послушно двинулась вслед за Раньяном. Ей было не просто страшно. Страх — чувство понятное, объяснимое, знакомое, наконец. Умереть — страшно. Попасть в руки бандитов — страшно. Встретиться с воином-магом — страшно. Все это понятные и очевидные страхи, осязаемые, очевидные. Но закончить жизнь в челюстях арахнида-переростка в забытом подземелье, где никто даже костей твоих не найдет… Кстати, а после Тени остаются кости?.. Все это было неправильно, фантастично, ненормально, как в итальянских фэнтези-фильмах давней эпохи видеокассет. Но рваная, будто сшитая из клочьев тьмы фигура, двигающаяся чуть дальше световой границы, казалась вполне настоящей.

— Ближе друг к другу, — негромко вымолвил Раньян. — Или растащит поодиночке. Не бежать и не останавливаться. Если пойдем слишком быстро, решит, что убегаем. Тогда нападет сразу.

Паутины становилось все больше, видимо логово паука уже близко, все кругом было покрыто наростами белесо-желтоватого цвета. Кое-где под мохнатой пленкой угадывались вытянутые свертки, неприятно похожие на тела в саванах. Вероятнее всего это и были трупы несчастных, захваченных монстром в охотничьих экспедициях к нижним ярусам тюрьмы. Странно, все говорили, что Тени именно пожирают добычу, но эти тела казались замотанными в паутину как у обычных мухоедов.

В тенях что-то хлюпнуло, зачавкало, будто кто-то пытался хлебать жидкость через вытянутые трубочкой губы. Елена хотела сбросить прямо на ходу медицинский сундучок, уже двинула плечом, освобождая широкую кожаную лямку, но в последний момент остановилась. Бросать поклажу имело смысл при бегстве или в драке, а при сложившихся обстоятельствах и то, и другое казалось бессмысленным. Может все же удастся отбиться и на руках окажутся раненые…

Сильно мешал спасаемый ребенок, вцепившийся в ногу утешительницы. Елена проклинала себя за то, что не догадалась взять оружие у какого-нибудь мертвеца. Даже не подумала об этом, чувствуя себя под надежной защитой искупителей. А теперь у нее из оружия только нож, и скотине во тьме можно разве что каноничное «пол-второго!» сказать.

— Выведите его, — тихо сказал, почти попросил бретер. — Выведите обязательно. Если со мной…

Он не закончил. Сначала Елене показалось, что у бретера просто перехватило дыхание, спустя мгновение она сообразила, что Раньян просто услышал раньше нее, как тварь снова зашевелилась, заскребла по камню, двигаясь параллельно и наперерез. Магический свет высветил конец зала, переходящий в новый тоннель, достаточно узкий, едва паре человек разойтись. Если удастся дойти, надо будет защищаться только с одной стороны, длинный меч Раньяна и копье Насильника помогут держать скотину на расстоянии.

В следующий момент Тень выступила из тьмы, преграждая путь.

Елена ожидала увидеть что-то вроде Шелоб из фильма ПиДжея, но полумагическая тварь не походила вообще ни на что, виденное или представимое женщиной. Оно было многолапым, однако явно не стояло в родстве с арахнидами. Ужас наводила одна лишь мысль о том, что могло стать основой подобного создания, из чего столетия назад магический взрыв Катаклизма сотворил… это.

Мешковатое тело, будто сшитое из нескольких бурдюков, было обтянуто розоватой и вислой шкурой, как у свиньи. Лап оказалось не меньше десятка, но длинные, тонкие конечности с угловатыми суставами совсем не по-паучьи обвивались канатами мышц. Каждая «нога» шевелилась как будто сама по себе, живя собственной волей, пребывая в постоянном движении, но все вместе они плели неустанный и зловещий танец вполне целеустремленного движения.

Челюсти казались паучими, но только на первый взгляд. Как таковых жвал у твари не было, вместо них шевелилась бахрома из нескольких толстых и коротких щупалец, покрытых какими-то сфинктерами безмерно отвратного вида. Над «ротожопами» возвышалась башка, похожая на толстый гриб, ее окаймлял ряд неровно посаженных и вполне человеческого вида глаз, которые моргали без всякого порядка. Одни реагировали на свет, сужая зрачки, другие бездумно пялились, застыв в орбитах. И чудовище дышало, то есть имело настоящие легкие. Дыхание сипло, как у астматика, вырывалось откуда-то из-под ротовых щупалец, заставляя колебаться белые пленки на полу.

— Ну и урод же ты! — прошептал Кадфаль, поднимая палицу.

— Не смотри, — дрожащими пальцами Елена закрыла лицо мальчишке, прижала к себе. — Не смотри, малыш, это просто дурной сон…

Раньян молча выставил меч вперед, отставил правую ногу, как охотник, готовый принять на рогатину крупного зверя.

— Я грешник, деяния мои оскорбляют дар жизни, что подарил Отец, — очень тихо и со священным благоговением заговорил Насильник. Судя по тону и ритму, он читал какую-то молитву, но Елена никогда не слышала ничего подобного, хотя основные речитативы церкви Пантократора на слух уже выучила.

Кадфаль при звуках голоса товарища выпрямился, расправил плечи, как будто слова наполняли его душу храбростью, смывали накипь страха.

— Он дал мне свободу и волю, он открыл мне путь к благости и раю, но выбрал я грех, скверну и ад, — с неистовой энергией вещал Насильник. — Я раскаялся и стал на путь искупления, но благие деяния мои ничтожны и скудны, как огонек свечи во бесконечной тьме.

Раньян скривился в молчаливой гримасе, ничего не сказал. Бледное лицо бретера почти ничего не выражало, но чуть согнутая, напряженная фигура говорила сама за себя. Раньян готовился и к бою, и к смерти.

— Когда я умру, встретят меня тени всех, кому я причинил боль и зло. Они упрекнут меня и сочтут дурное, не упустив ничего, ибо мертвые помнят все. А затем бросят душу мою в зловонный ад. Но я приму удел свой в благодарном смирении, потому что лишь в раскаянии — надежда прощения. А кто желает уравновесить весы добра и зла, тот кладет на чашу камни против снежинок. Ибо лишь Господь ведает беспристрастную меру.

— Мы Искупающие. Мы готовы к смерти, — могучий бас Кадфаля соединился с высоким тенором Насильника, и два голоса зазвучали воедино под сводами рукотворной пещеры.

— Мы видим Зло и мы встречаем его без страха! — взывали Кадфаль и Насильник, так, что казалось, вибрируют сырые камни, столетиями не знавшие людской речи. — Ибо лик его ничтожен и не страшен в сравнении с нашими грехами! А боль смерти ничто по сравнению с муками нашей совести, дарованной Господом!

— Иди сюда, лысая падла, сейчас я тебя отдеру этой волшебной палочкой, — прорычал Кадфаль, поводя головой и растягивая шею как палач перед решающим ударом. И сразу добавил, обращаясь к Насильнику. — Заходи сбоку, когда на меня навалится, коли со всей дури. Люнна, как начнется, хватай мальца и беги с фонарщиком. Во имя Господа, у вас будет шанс!

Они встали плечом к плечу, Кадфаль в центре и впереди, словно приглашая начать с себя. Справа Насильник, слева Раньян. И пошли, шаг за шагом, наступая. Елена поднатужилась и взяла мальчишку на руки, чувствуя, как затрещал позвоночник под тяжестью сундука и ребенка. Молчаливый Грималь замыкал шествие, держа лампу над головой едва ли не на вытянутых пальцах, чтобы как можно лучше осветить поле боя.

— Клевия, наконец-то, — с отчаянной, какой-то горячечной исступленностью пробормотал Насильник, обращаясь к тому, кого не было в подземелье и, как подозревала Елена, в мире живых. — Мой час пришел…

Копейщик сдвинулся чуть дальше в сторону, занося оружие над головой, провоцируя ударить в неприкрытый живот. Раньян в свою очередь шагнул левее, сгорбился, едва ли не прижав оголовье рукояти к груди, чтобы противник в любом случае напоролся, даже если руки не выдержат. Кадфаль топал себе вперед, как дестрие, с обманчивой тяжеловесностью, готовый в любой момент сорваться на стремительный рывок.

И хотя момент был удивительно неподходящий, Елена подумала — какие лютые грехи искупают два неслучайных попутчика? Что за жуткие деяния отягощают совесть Кадфаля и Насильника, если сейчас они почитают за славный удел гибель от адской твари?

Женщина пошла вслед за маленьким строем из трех бойцов, навстречу кромешному ужасу, потому что оторваться от настоящих живых людей казалось еще более страшным. Позади сопел и шумно ступал Грималь, который, похоже, устал держать лампу на весу, но стоически превозмогал.

Тень приподнялась на всех «ногах» сразу, благодаря их неустанному движению казалось, что кошмарное создание нетерпеливо пританцовывает. Ротовые щупальца выпрямились, жадно распяливая воронки кожистых отверстий, похожих на гнойные язвы. И…

… шагнула в сторону, точнее переместилась. Сложно говорить о шагах применительно к созданию, которого несет сразу много суставчатых лап с несинхронными движениями. Тень сдвинулась в сторону, пытаясь обойти Насильника. Обогнула колонну в движении одновременно тяжелом, что понятно для твари весом в несколько центнеров — и ловком, показывающем ужасающую силу тонких на вид лап. Когти, похожие на крабьи шипы, царапнули по камню с пронзительным скрежетом, как стальные.

— Стоять! — приказал Раньян.

Елена прижала мальчика теснее, встала за спину Кадфалю. И как будто в такт ее движению, Тень сделала еще пару дерганых шагов, снова в полукружье. Дыхание твари участилось, щупальца дергались, словно их притягивало к людям невидимой нитью. Капли вязкой пузырчатой слизи, похожей на слюну, часто падали на затянутый белесой пленкой пол.

— Теснее строй, — приказал Раньян. — И шагом.

Тварь отступила, недовольно плюясь. Теперь группа буквально развернулась на сто восемьдесят градусов. Чудовище уже не преграждало дорогу, а шло по пятам. Елена же и Грималь возглавили шествие.

Елена не чувствовала рук, только впавший в ступор мальчишка тяжело и горячо дышал ей в ключицу. В голове билось услышанное некогда то ли по «Нэшнэл Джеографик», то ли еще где-то: примитивное существо вроде крокодила атакует всегда, однако охотники с высокоорганизованным мозгом — кошачьи, псовые — более осторожны и разборчивы. Хищник должен учитывать, что, будучи ранен, он уже не сможет охотиться в полную силу и скорее всего, умрет от голода. Потому естественная добыча это слабые и больные. Каждая охота — измерение силы жертвы, ее воли к борьбе. Если риск велик, лучше отступить, поискать другое мясо. Да, Тень способна убить их всех, но у этой охоты будет цена и, судя по решимости мужчин с оружием, она окажется немалой.

Вопрос в том, ведет псевдоарахнида голый паучий инстинкт? Или существо с мышцами и легкими имеет соответствующий мозг, способно соизмерять цель и опасность, делать какие-то выводы…

И есть ли в уродливой башке вообще какой-то мозг.

— Идем спокойно, — сказал Раньян, и голос его звучал ровно, как будто бретер всего лишь готовился к очередной дуэли на темной улице под всевидящей луной. — Идем ровно. Поспешим — умрем.

— Стойте, — неожиданно попросила Елена, и Кадфаль сбился с ритма, чуть не споткнулся, громко хлопнув подошвой старого ботинка о камень.

Брызги паутинной плесени разлетелись как плевки, волна прошла по белесой пленке, качнув один из «свертков». Оболочка лопнула, из прорехи оскалилось лицо сильно обгрызенного трупа без нижней челюсти. Тень качнулась вперед, булькая и шипя, Раньян и Насильник молча, в унисон выбросили перед собой оружие, будто приглашая напороться на заточенную сталь. Чудовище отступило, не спуская моргающих глаз с такой близкой и желанной добычи.

— Оно того стоило? — не оборачиваясь спросил, вернее злобно прошипел бретер.

— У тебя дрожат руки. Опусти лампу, — приказала Грималю Елена. — Неси мальчишку, я возьму свет.

Никто не возразил, никто не вымолвил ни слова, пока женщина и боевой слуга выполняли обмен. Грималь скупо выдохнул с облегчением, когда взял ребенка, куда более тяжелого, нежели чародейский шар, но и более удобного в переноске. Елена покрепче взяла холодный шар бледно-синего стекла и подняла его над головой, отметив, что свет и в самом деле угасает. Наверное, где-нибудь с полчаса и все, дальше придется что-нибудь жечь. Конечно, обмотанная вокруг меча одежда тоже горит, однако недолго, так что лучше бы поскорее найти выход.

— И… пошли, — сказала она, поворачиваясь спиной к мужчинам и Тени, шагнула вперед, к черному зеву нового тоннеля. Обнадеживало то, что там, казалось, паутинной плесени было поменьше. Тварь за спиной булькала и жадно сопела, как старик, шумно шлепающий вислыми губами над миской с жидким супом.

Елена не оборачивалась, целиком сосредоточившись на шагах и лампе. Теперь она сжимала в руках жизнь всей компании. Женщина запретила себе думать о том, что происходит за спиной, постаралась отгородиться, запереть слух. Отказалась слышать короткие возгласы переговаривающихся воинов, жадное хлюпанье и скрежет когтей по неровному камню.

Только шаги, размеренные, осторожные, ритмичные. Если бы не наука Чертежника, она, скорее всего, упала бы, но поставленная техника правильных Шагов уберегла от несчастья. Нога вверх, нога вниз, без усилия, притягиваемая гравитацией. Не надо прикладывать лишних усилий, пусть сила земли сделает работу. Носок приподнят, так что не споткнуться. Серединная точка всего тела плывет, скользит как легкий цветок на воде.

Шаг за шагом. Ровно и спокойно.

«Спасибо, Фигуэредо. Я ненавидела тебя при жизни, не буду скорбеть о смерти. Но твоя наука спасла мне жизнь уже трижды»

Шаг, еще шаг. Не слушать, не думать, не бояться. Она все равно ничем не поможет, если чудовище нападет. Битва — дело Искупителей и бретера, готового сражаться до последнего вздоха за своего маленького «клиента». А ее задача — дать им свет, сохранить лампу, потому что тьма и смерть сейчас одно и то же.

Она вошла в медитативный ритм, отмеряя шаги, сосредоточившись на аккуратном передвижении и удержании гаснущей лампы. Казалось, вселенная движется вокруг нее, будто женщина с лампой превратилась в центр мироздания. Единый ритм шагов, подземелья, Города, Ойкумены… Все было связано неисчислимыми нитями, все едино в бесконечном ритме вечного движения.

«Уходи, сегодня мы не твои» — удивительно трезво и ясно подумала Елена. Мысль засияла в сверкающем, великолепном одиночестве чистого разума, свободного от страха и сомнений. А затем продолжилась, складываясь в кристально прозрачный приказ-просьбу:

«Уходи, несчастное, изувеченное дитя страданий. Обратись к тем, что пойдут за нами»

— Ушло.

Она вздрогнула, разом выйдя из блаженного ритма. Руки застыли в судороге, Елена уронила бы лампу, не прими светильник брат Кадфаль. Синий шар почти угас, теперь он светил на последнем издыхании, как ультрафиолетовая лампа.

— Тварь ушла.

Боль в измученном теле проснулась и закусила нервы, играя мелкими острыми зубами. Сундучок за спиной учетверился в тяжести, пригнул к земле, как самая тяжелая в мире кольчуга. Женщина застонала, осела в крепких руках кого-то из попутчиков. Видимо закончилось действие эликсира, что поддерживал разум и тело после резни в доме Баалы. Раньян говорил, что действия жидкости хватит до утра, неужели рассвет уже близко? Сколько же времени они провели под землей?

— Здесь есть выход. Мы спасены, Хель.

Спасены, это хорошо… как же хорошо просто лежать в чужих объятиях без желаний, без мыслей, без страха.

«Хель»

Значит, ее держит на руках Раньян. Бретер по прозвищу Чума, величайший боец в своем поколении, тот, кто может схватиться с тремя убийцами, перебить их быстрее, чем длится самая короткая молитва. Удивительно, как руки, отнявшие столько жизней, могут быть такими…

Такими…

Эту мысль она уже не стала думать, оставив растворяться в бездумье как медовую каплю в чашке горячего отвара. Елена уплывала в сон без сновидений, слыша только назойливый, беспокоящий звук, что никак не давал ей заснуть. Звон множества колоколов, далекий, но в то же время пронзительно-ясный, отделенный не толщей земли, но большим расстоянием.

Набат. Тревожный набат, вестник беды.

Елена снова вздохнула и окончательно лишилась чувств.

Глава 30 И ад пойдет за нами

Качка, равномерная и узнаваемая. Скрип. Еще скрип, уже другой, более «веревочный». Третий. Весь мир нашел воплощение в звуках и немилосердно скрипел. А еще плескал мелкими волнами. И пах водой. То был не привычный запах морской соли, однако спутать его с чем-либо другим не представлялось возможным. Кругом расстилалась гладь пресноводного моря, глубоко вонзившегося в тело континента. Значит — корабль.

Оставалось лишь раскрыть глаза, чтобы удостовериться в безгрешности слуха и обоняния. Но смотреть и вообще что-либо делать совершенно не хотелось, тем более, что замученное тело, несмотря на отдых, отзывалось болью на любое движение. Лежать под войлочным покрывалом оказалось приятно и тепло. Щеке, правда, было жестко, кажется, под голову Елене подложили канатную связку с колючими волосками. Но это было малым злом по сравнению с возможностью лежать и отдыхать, отдыхать…

Рядом кто-то негромко говорил на два голоса. Один показался смутно знакомым, другой принадлежал не то ребенку, не то писклявой девушке. По-прежнему не раскрывая глаз, Елена плотнее завернулась в покрывало, с сожалением почувствовала, что сон таки бежит, ускользает, как медуза сквозь пальцы — вроде и чувствуешь, а удержать нельзя. Лежать просто так казалось глупым, да и голод внезапно напомнил о себе, прижав пустой желудок. Елена решила, что пора вставать. Открыла глаза, посмотрела вокруг.

Да, корабль, скорее кораблик, что-то вроде большой шлюпки с пузатым корпусом и одной мачтой. Типичный каботажник, рассчитанный на четыре-пять дней автономии, способный идти под парусом и немного на веслах. Внимательный осмотр показал трех членов экипажа, которые, судя по виду, эффективно совмещали рыболовство с мелким пиратством и контрабандой. Очень колоритные рожи, одетые пестро, почти как солдаты, без какой-либо возможности определить происхождение. Физиономии моряков не выражали ни капли энтузиазма относительно рейса и пассажиров, но держались «контрабандьерос» мирно. И еще их было маловато для такого судна, требовалось хотя бы шесть человек. Может быть остальные под палубой. А может и под водой… Да, из мертвецкого подземелья на корабль — Елена подумала, что многое пропустила в период сна-обморока.

Почти у самого носа на чем-то вроде гребной скамьи сидели Раньян и спасенный ребенок. Они тихо переговаривались, сблизив головы, бретеру с его ростом пришлось низко наклониться. Мальчик был ужасно печальным, недавние слезы промыли дорожки на грязных щеках. Оба искупителя примостились на корме, у руля. Кадфаль с аппетитом грыз кусок солонины, Насильник, судя по жестам и благочестивому виду, читал проповедь рулевому, тот казался несчастным и стоически внимал речам, косясь на искупительное копье. Грималь спал у борта, завернувшись в плащ.

Близился рассвет, значит, прошло всего лишь несколько часов. Ветер морщил водную гладь, рождал множество мелких волн, которые обещали разрастись нормальным штормом ближе к полудню. Ну да, зима, время непогоды и бурь. Луна потихоньку закатывалась, окрашивая небо в серебристо-молочные тона. Солнце еще скрывалось за горизонтом, но уже выбрасывало перед собой лучи — предвестники грядущего рассвета. Это совмещение порождало удивительно теплый и красивый оттенок неба над линией горизонта — карамельная охра, которую хотелось лизнуть, почувствовать на языке сказочную сладость.

Все-таки что-то здесь странное творится с небесными телами… Неправильное, хаотическое перемещение солнца и луны, как будто планета не движется по нормальной и заданной на миллионы лет траектории, а крутится в системе трех тел без четкого ритма. Но почему тогда в остальном строго соблюдается смена дня и ночи, сезонов и времен года?

И планета ли здесь вообще? В конце концов, если есть магия, почему бы не быть и краю земли…

Елена шевельнулась под тяжелым покрывалом, осторожно растягивая мышцы. Сломанные ребра и ушибы запротестовали болью, но терпимо. Увидев, что странница проснулась, один из контрабандистов молча подал ей мятую оловянную кружку с водой. Только сейчас Елена поняла, что ее страшно мучит жажда, высунула руку из-под войлока, взяла кружку и проглотила содержимое в несколько жадных глотков. Голод остался, но с едой женщина решила обождать, пока не прояснится дальнейшее. На душе воцарилось некоторое умиротворение, происходящее из чувства временной безопасности.

Тем временем бретер закончил беседу с мальчиком и помог ребенку лечь отдохнуть. Сунул под голову кожаную подушку, накрыл попоной. Мальчик закрыл глаза, раз-другой всхлипнул, скорчившись под импровизированным одеялом и почти мгновенно заснул. Бретер стоял, молча глядя на юного дворянина. Елена откинула покрывало, вытянула руки и ноги, пригладила изрядно засаленные волосы. Черт побери, кепки нет, потерялась… Зато медицинский сундучок в порядке, стоит у борта, на вид целый и запертый. Женщина торопливо схватилась за пояс, нащупала кожаный футляр с цеховой грамотой лекаря. Тоже на месте… Слава богу, с этим уже есть возможность начинать новую жизнь в новых местах.

Спасибо, Флесса, подумала она с горькой теплотой. Спасибо, милая герцогиня…

Елена встала, придерживаясь за мачту. Попрыгала, разминая ноги, проверила нож, точнее оба ножа, и обычный, и запасной. Припомнила, сколько разного — и хорошего! — оружия она потеряла или просто не взяла за минувшие пару дней, от подаренной сабли до мечей убитых наемников. Дала зарок, что больше подобного не повторится. Моряки наморщили рожи при виде женщины в штанах и скальпеля в гульфике, синхронно поглядели на бретера и сделали вид, что никаких штанов тут нет. Очевидно, их недаром осталось лишь трое плюс рулевой.

Елена потопала к бретеру. Раньян сел, поместив между ног меч в ножнах, молча склонил голову в знак приветствия и пожелания доброго утра. Женщина примостилась рядом. Несколько минут бретер и лекарка молча сидели, глядя в разные стороны. Бледный свет лег на воду зыбкими дорожками, как в сказке. Казалось — только сделай шаг, и сможешь пройти до горизонта. Волны тихо плескались в борта корабля. Легкий ветер без энтузиазма надувал парус, впрочем, обещая перерасти во что-нибудь куда более существенное.

— Где моя оплата? — спросила, наконец, Елена.

Раньян посмотрел ей в глаза и неожиданно опустил взгляд.

— Прости, — негромко отозвался он.

Голос бретера звучал глухо и надтреснуто, будто колокол с трещиной, укравшей чистый звон металла. Раньян, похоже, смертельно устал и держался на чистой воле. Впрочем, говорил он по-прежнему отчетливо, как хороший ритор, ясно выделяя каждое слово, каждый слог. Интересно, откуда Чума родом?.. Он вел себя и говорил с достоинством аристократа, но благородные редко становились бретерами, разве что совсем обнищавшие рыцари, бесполезные «четвертые дети» и прочие несчастливцы. Настоящий дворянин рождался для войны, а городские убийства за деньги были достойны лишь презрения. Участие в таком промысле роняло престиж семьи на самое дно, отзываясь ничтожной репутацией детей, внуков и так далее.

— Ты мне солгал? — устало вопросила Елена.

— Нет. Скорее немного… недоговорил. На самом деле, я знаю очень мало, так что ты не услышишь ничего, что могло бы помочь.

— Все равно… говори.

— Заказ был анонимный, через нескольких посредников, а потом еще и с использованием волшебства.

— Волшебства?

— Да. Когда я дал согласие, посредники вышли из дела, а указания стали приходить с помощью магического ящика. Там появлялись свитки пергамента, которые сгорали после того как ломалась печать. Ну, не сразу, конечно… только чтобы успеть прочитать. Ответные сообщения я посылал так же, записями, они просто исчезали из ящика.

— Понятно.

Елена слышала про такие волшебные фокусы. Несмотря на кажущееся удобство, пользовались ими редко, считалось, что организовать такую передачу сложно, да и заклинание «тайного чтения» срабатывало через раз. Это не вязалось с упомянутой Раньяном строгой секретностью. Значит, либо с таинственностью были проблемы, либо заказ исходил от по-настоящему сильного мага или магички, который (которая?) не боялся накладок. Скорее второе.

— Сообщили день и место, — продолжал бретер. — Курьер принес предоплату.

— Золото?

— Сумма была слишком велика, чтобы везти на Пустоши столько металла. Посланник доставил шкатулку с камнями, а затем исчез.

— Магический переход… Камни?

— Да, изумруды.

— Ого, — сказал Елена, прикидывая, что это интересный момент, надо его запомнить. Как и на Земле, в Ойкумене изумруды были очень редки, среди драгоценных камней ценились выше всего. Возможно, тут скрыт незаметный след… хотя вряд ли. Тот, кто столь хитро запутывал дорожку, наверняка позаботился и об этом.

— Осталось что-нибудь?

Да, интересно было бы посмотреть на огранку, Елена помнила, что вроде бы у каждого мастера были свои хитрости, может быть, все же удастся…

— Нет.

Этого следовало ожидать. Понятно, куда пошли все деньги и ценности. Но спросить все равно имело смысл.

— В курьере было что-нибудь приметное?

«Например, женщина с адскими глазищами красного цвета»

— Нет. Обычный бесприметный мужчина под личиной.

— Понятно. Продолжай.

— Приказ был очень строг — найти, взять под охрану, беречь любой ценой. Обращаться крайне вежливо, как с дворянкой. И… — Раньян чуть наморщил высокий лоб, припоминая. — Да, тебя назвали «Искрой». Еще мне прислали несколько магических артефактов, чтобы облегчить поиск.

— Артефакты?

— Проверка на магию в основном. Защита от колдовства. И что-то вроде компаса, указывающего на проявления волшебства. Заказчик, похоже, считал, что имеет дело с могучим колдуном. Кто же знал, что ты не маг… Кстати, в телеге Сантели была ты?

— Да.

— Удивительно. В каждом человеке есть хоть чуть-чуть магии, поэтому волшебная линза видит всех. Но ты… в тебе, похоже, нет ни капли магической силы, для артефакта тебя просто не существовало. Я увидел лишь тень раненого мужчины и больше никого рядом.

— Ни капли волшебства… — эхом повторила Елена и закончила уже про себя — «Видел бы ты, знал бы ты…»

— Мы чуть-чуть разминулись, — сказала она вместо этого. — Я оказалась рядом, затаилась и все слышала. Ты допрашивал случайных путников, а затем вы их убили. Я видела… тела. Как же так? — она посмотрела в темные глаза убийцы. — Зачем было их убивать, если тебе приказывали сохранить жизнь и беречь?

Раньян повел шеей, словно завязки плаща слегка придушили бретера.

— Надо же, — вымолвил он, наконец. — Значит, цель была так близка… — он помолчал и неожиданно сказал. — Но ты ошиблась. Мы действительно перебили путников, однако невинными жертвами они не были.

— Я видела девочку, — с нажимом повторила Елена. — Кто отсек ей голову? Ты? Твой лакей?

— Не называй так Грималя. Он слуга, но не лакей, — неприятно, скрежещущим голосом попросил бретер. — И девчонку убил я, своими руками. Потому что на шее под платком у твари было ожерелье из человеческих зубов. Заговоренное на доверчивость и похоть.

— Что?.. — в памяти сразу проснулись легенды и сказки Пустошей. Что-то там было и про зубы…

— Это были «шарповники». Они забрели очень далеко на север, хотели обосноваться вдали от больших селений. Пользовались ведьмовством, приманивали одиночек и небольшие группы, убивали втихую. Девочка усыпляла бдительность. В повозках было двойное дно, там нашлось… немало. И трофеи.

— Еще добро?

— Нет, трофеи, — отрезал бретер, и Елена поняла, о чем идет речь. Ее передернуло, утренний холодок показался особенно промозглым и неприятным. Женщина плотнее завернулась в плащ.

— Я тебе… не верю, — решилась она. — Слишком все гладко.

— Хель, я бретер и рутьер, мое ремесло — лишать людей жизни, — поморщился Раньян. — Но я мастер, а не живодер. Чужая смерть меня не трогает, но и не радует. Я никогда не убиваю для развлечения и без весомой причины. Зачем умножать свои грехи перед Господом? Их и так немало.

Интересная логика, подумала Елена. Обычно люди рассуждают по-иному, что-нибудь вроде «их и так немало, так чего мелочиться, одним-другим больше».

— Мы встретили мародеров-убийц там, где полагалось быть Искре, — говорил меж тем Раньян. — Я опасался, что они добрались до тебя первыми. Тем более что в трофеях нашелся рыжий скальп. Мы допросили шарповников, а затем казнили, как положено. Добычу я отправил с частью команды к Вратам, чтобы там можно было опознать имущество, проверить, кто пропадал без вести за минувшие недели. С остальными бойцами продолжил поиски. Вот и все.

Елена подумала и не нашла причин для обмана. Действительно, звучало все здраво и логично. И хорошо билось с репутацией человека, который готов убить кого угодно, но строго в рамках заказанной работы.

— Когда стало ясно, что ты ускользнула, заказ был отменен.

— Снова через пергамент?

— Да. Но у меня остался волшебный ящик и сургуч с печатью для посланий, вдруг ты все же появишься. Потом стало ясно, что корабль отбыл, и тебя точно уже нет на Пустошах. Очередной курьер забрал все. Подтвердил, что заказ окончательно отменен и твоя дальнейшая судьба больше не моя забота.

— И посланник снова был неприметным?

— Конечно. Тот, кто организовывал все, знал толк в секретах.

— Аванс потребовали обратно?

— Нет.

— И это все?

— Да, — Раньян чуть развел руками, не выпуская оружие. — Прости, я был не совсем честен с тобой, но это все, что мне известно.

— Ясно.

Луна почти скрылась, а солнце будто уцепилось за горизонт розовыми крючьями, готовясь явить торжество наступающего дня. Вместо карамельной охры по небу разливались все оттенки розового и красного с каплями оранжевого цвета. Свет отражался, преломлялся в рваных тучах и, казалось, что небесный свод пылает, словно гигантский пожар.

Елена вздрогнула, фыркнула. Из ее глотки рвались спазматические звуки. Раньян приподнял бровь, следя за молодой женщиной цепкими, внимательными глазами, непроницаемыми, как вода у самого дна Залива. Руки темноволосого с кажущейся расслабленностью лежали на рукояти, можно сказать, едва касались меча. Раньяну понадобилось несколько мгновений, чтобы понять — Хель смеется. Тяжело, с мрачным, безрадостным весельем, на самой грани истерического припадка. Бровь фехтовальщика скользнула еще на волосок выше

— Так, просто… подумалось, — сказала Хель, вздрагивая от боли в ребрах, которым не понравилось как их растревожил смех.

— Сколько времени прошло… больше двух лет. За это время я пережила несколько встреч с тобой, научилась смешивать порошки и микстуры, отрезать гангренозные конечности, сходила в рейд со смоляными. Увидела абордажный бой, помогла убить демона, влюбилась в женщину, а затем ее похоронила. Стала ученицей настоящего фехтмейстера, который ради пущей науки сломал мне руку… лечила страшно замученных людей… Делила постель с аристократкой из бономов по лучшим рецептам порнхаба… Убила своими руками двух человек.

— Не знаю, что такое «пронахаба», — заметил Раньян. — Но я бы еще занес в этот список достижений впечатляющую кастрацию, — пальцы в кожаных перчатках едва заметно пристукивали по проволочной обмотке на рукояти меча, отбивая одному лишь бретеру известный ритм. — И что?

— Кажется… это называется «арка личностного роста персонажа».

Елена согнулась в новом приступе полубезумного хихиканья.

— Плачь, — внезапно произнес бретер.

— Что?..

— Плачь, — повторил черноволосый убийца. — Ты отлично держишься, но я хорошо понимаю людей. Тебе очень плохо. Больно. Тяжело. Молитва обычно помогает, но по-моему ты не из тех, кто верит, что Господь присматривает за ними. Плачь, слезы очищают душу, вымывают из души боль.

— Венсан говорил так же.

— Жнец мудрый человек. Я рад, что мы так и не скрестили мечи, хотя пару раз оказывались к тому очень близки.

— А еще он говорил, что слезы удел молодых. Удел и великое благо.

Елена снова поглядела на пожар в небесах.

— Я помню тебя на Пустошах потерянной девчонкой, что никогда не снимала платок. И казалось, в любой момент готова была разрыдаться, — констатировал бретер, просто отметил факт, без всяких эмоций. — Ты стала старше.

— Да, старше. Мне кажется, на целую жизнь. И на потерянных близких.

Она потерла опухшие глаза. Ни слезинки. Боль осталась. Грусть и чувство жгучего стыда за принесенную в дом Баалы смерть — да, никуда не исчезли. Но Елена не могла заплакать, слезы пересохли. Она перевела взгляд на спящего мальчика.

— Не становитесь рядом, чтобы можно было сравнить профиль, — сказала Елена.

Раньян молчал, проворачивая меч. Спросил, не поднимая глаз, сухо и с опасным безразличием в голосе:

— Так заметно?

— Не очень. Но если свет упадет правильно… И лампа. Столько золота было потрачено на бойцов и подкупы, на корабль… Но волшебная лампа уже использованная, самая дешевая. Значит, деньги уже закончились, так что даже на хороший светильник не хватило. За тобой нет никакого патрона, никакого заказчика, ты все организовал сам и заплатил из своего кармана.

Раньян молчал, не опровергая и не соглашаясь.

— Как ее звали? — спросила лекарка.

— Зачем тебе?

— Просто так, — пожала плечами Елена. — Она показалась мне сильной и смелой.

— Ее звали Малисса. И она действительно была очень сильной.

— Была? — Елена показалось, что Раньян сделал особый упор на этом слове.

— Да. Она понимала свой долг перед семьей и сыном.

Бутылочка… сосуд в серебряной оплетке, запах, приятный, но слишком острый для обычного парфюма. Яд! Приматесса уберегла сына, точнее сделала все, что могла ради этого, а затем отравилась, чтобы оборвать след. Воистину, впечатление не обмануло — суровую тетку выковали из стали. Но зачем этот перебор… приматоры — соль земли, кто осмелился бы так допрашивать аристократку высшего сорта, что ей пришлось выбирать смерть?

— Куда вы направляетесь?

— Далеко и еще дальше, — односложно отозвался Раньян. А затем продолжил самым неожиданным образом. — Оставайся с нами.

Елена оторопело взглянула на бретера.

— Что?..

— Присоединяйся к нам. Хороший лекарь всегда пригодится в пути. И, насколько я понимаю, за тобой продолжается охота. С нами будет спокойнее.

— Мне будет спокойнее с ними, — Елена указала на искупителей, которые не принимали в разговоре участия, однако Кадфаль не спускал глаз с женщины, да и Насильник держался настороже. — А ты хочешь, чтобы еще два хороших бойца оказались при мальчишке.

— И это тоже, — не стал отрицать Раньян. — Так что скажешь?

Елена горько усмехнулась.

— Глупец…

Бретер нахмурился.

— Нет, ты действительно глупец, если ищешь моего общества, — уголки губ Елены опустились в некрасивой и невеселой ухмылке. — Беги, меченосец, беги как можно дальше.

— Могла бы сразу ответить «нет», — бретер поправил черный плащ, и Елена подумала, что никогда не видела Раньяна без этой зловещей тряпки. — Кажется, Чертежник заразил тебя любовью к мистическим иносказаниям.

— Ты не понимаешь, — почему-то Елене показалось очень важным, чтобы бретер понял ее слова нужным, правильным образом. — Со мной нельзя быть рядом!

— Ты чумная? — вопрос был, в общем, очевиден и вызвал у женщины болезненный всхлип.

— Да, — прошептала Елена. — Я все равно, что чумная. Это страшная болезнь, я проклята и все вокруг меня умирают. Шена… Баала… Малышка… Фигуэредо… Все, кто отдают мне частицу жизни, умирают страшной смертью. Ад идет за мной, забирая тех, кто мне дорог или просто шел рядом. Беги, человек меча, пока ад не пришел и за тобой.

Раньян долго молчал, глядя на Елену, и на бледном осунувшемся лице ничего нельзя было прочитать.

— Ты ведь все еще ничего не поняла, верно? — вдруг спросил он.

Бретер посмотрел на мальчика, который заснул, привалившись к мачте. Насильник оставил проповедь, подошел и укрыл ребенка еще одним плащом, с молчаливой и неожиданной заботой подоткнул края.

— Да, — теперь Раньян уже не спрашивал, а утверждал. — Не поняла.

Налетевший порыв студеного ветра хлопнул парусом, заиграл скрипом снастей.

— Хель, этот мальчик — признанный сын Артиго Готдуа и Малиссы Пиэвиелльэ, сочетавшихся законным браком пятнадцать лет назад.

Елена молча смотрела на бретера, ожидая продолжения, бретер смотрел на нее, пока не понял, что перечисленные имена для Елены пустой звук.

— Ты не знаешь Двадцать Две Фамилии? — Раньян прищурился, будто не в силах поверить в собственное предположение.

— Это приматоры? Нет, не знаю. Не было нужды.

Ясно… — сказал Раньян скорее самому себе. — Ладно, тогда пойдем иным путем.

Он посмотрел на море, глубоко вдохнул свежий воздух, наполненный свежестью и зимним холодком. затем вымолвил:

— Император очень рано женился и рано овдовел. Все ждали, что семья Алеинсэ, правящая Островом, силой вынудит Императора породниться с ней вторым браком.

— И после этого правитель мира станет должен уже не каким-то выскочкам с далекого острова, а родственникам? — Елена очень кстати припомнила экономическую лекцию Флессы, и воспоминание заставило сердце дрогнуть, пропустив удар.

Флесса… милая, жестокая, вспыльчивая, прекрасная Флесса…

— Да. Некоторые были посвящены в план. Многие догадывались. Именно поэтому настоящий, истинный замысел был иной, скрыт внутри большого обмана. Я узнал об этом случайно, когда Остров начал вербовать лучших бойцов. Узнал… и вынужден был действовать. К сожалению, в одиночку, потому что никому не мог довериться.

— Другой план, совсем тайный? — с нетерпением переспросила женщина, чтобы забить болезненное воспоминание о Флессе Вартенслебен иными думами.

— Да. Правители Сальтолучарда решили, что больше не хотят зависеть от прихотей континентальных владык. И решили этот вопрос окончательным образом.

— Они убили Императора?..

Почему-то Елене было жаль молодого человека, которого она никогда в жизни не видела. Может потому, что неизвестный император представал в пересказе Флессы как умный и дальновидный правитель, которому не повезло родиться слишком рано для своих амбиций абсолютного монарха в мире промышленной революции. А может Елена устала от смертей, что макабрическим хороводом окружали женщину последние дни и часы.

— Таков был план. Опереться на купленных союзников и копья наемной пехоты. Посадить на трон своего ставленника.

— Переворот? Смена династии?

— Не совсем, — поправил Раньян. — У Императора нет… не было наследников. Он последний в своем роду и с ним пресеклась его кровная линия. Но династия остается править, на трон взойдет другая ветвь, которая имеет связь с правящей семьей Острова.

— А он-то здесь при чем? — теперь Елена посмотрела на спящего ребенка. При свете восходящего солнца стало видно, что мальчику, похоже, и десяти нет. Аристократически бледная рожица даже во сне казалась измученной, отмеченной печатью страха. Бедняга… как скажется на детской психике такая круговерть событий? Потеря матери, убийства и, наконец, подземное чудовище. Даром такой стресс никак не пройдет, а детские психологи здесь появятся, дай бог, через несколько столетий.

— Хель, Готдуа — фамилия императорского дома.

— Пильвеле и Годуа?.. — припомнила Елена, которая наконец-то начала понимать суть вопроса, продираясь через мозгодробительные звукосочетания. — То есть мальчик тоже Годуа, родственник покойного императора… но с иной стороны… Родство с другой семьей приматоров?

— Пиэвиелльэ и Готдуа, — строго поправил бретер. — Именно так. Этот мальчик — один из пяти человек, что могли бы претендовать на трон с той же долей прав, что ставленник Сальтолучарда. Полгода назад один из пятерки отравился позолоченным мясом[49] на собственной свадьбе. Спустя еще два месяца второй случайно погиб на охоте. Застрелился, неудачно взводя собственный арбалет. Тогда падеж родственников приписали Императору, смерти восстановили против Двора несколько семей, которые в противном случае хранили бы нейтралитет. Полагаю, к этому часу двоих оставшихся тоже нет в живых.

— Ну… — пожала плечами Елена. — Парню повезло. Он остался жив. У заговорщиков должно быть немало врагов, они наверняка дадут кров такой значимой особе.

— Да… Матриса была права, — качнул головой бретер. — И Фигуэредо тоже. Они говорили, что ты умна, но притом не от мира сего. Хель… Остров убил правящего Императора. И посадил на трон худородного юношу — жидкую, разбавленную кровь. Это фокус сродни глотанию клинка на ярмарке, он может пройти, но только если все делается идеально, без единой ошибки. Так, чтобы права нового Императора являлись безусловными… или хотя бы казались таковыми. Чтобы всем пришлось смириться — вот правитель мира, за ним неподкупное войско и порядок, перед ним плаха для всех недовольных. И тем, кто против, некуда идти, не за кем идти. Тогда все получилось бы.

— Но один из возможных преемников… жив? — Елена снова оглянулась на спящего ребенка. И ей вспомнился тщательно скрываемый ужас матери, отдавшей мальчика отцу.

— Да. Семья Алеинсэ сплела изысканный и сложнейший заговор, раздала множество обещаний и богатств, пообещала уйму привилегий, заключила тайные союзы с приматорами, которые были недовольны правящим домом. И сегодня они поймут, что Артиго-младший ускользнул из ловушки. А затем весь мир узнает, что теперь в Ойкумене два Императора.

— Два императора, — повторила Елена. — Значит… смута?

Ей сразу вспомнились Пугачев и длинная череда Петров Третьих. И еще, почему-то, авиньонские папы с антипапами.

— Да, смута, какой не случалось уже три столетия. Ведь пока жив родственник по линии Готдуа-Пиэвиелльэ, правитель ветви Готдуа-Алеинсэ остается сомнительным узурпатором. Каждая минута жизни юного Артиго — прямой вызов Сальтолучарду. Напоминание всей Ойкумене, что новый Император не единственный и безусловный правитель, а лишь один из двух преемников, посаженный на трон силой меча и золота.

— И Остров потратил безумные деньги на смену династии, — продолжила мысль Елена. — Они уже не отступят, никогда.

— Да, теперь ты поняла, — Раньян с такой силой сжал рукоять меча, что кожа перчаток громко заскрипела. Бретер опустил голову, длинные черные пряди скрыли бледное лицо Раньяна, только голос глухо звучал, слышимый только Елене.

— Они будут искать его, если понадобится, годами. А потом убьют. Причем казнь должна быть показательной, чтобы пресечь слухи о чудесном спасении. Чтобы не стали множиться лже-императоры. Малисса понимала это. Понимала и то, что при таких ставках ее не защитит никакое положение. Поэтому они с мужем… приняли меры. Мертвые не выдают секреты, так что у нас есть небольшая фора. Очень небольшая[50].

— Так отец… этот… Артиго знал?

— Конечно. Не спрашивай, здесь очень долгая история, которой сейчас не время и не место. Достаточно того, что Артиго-старший был сильный человек, настоящий приматор. Он отдал роду и фамилии все, в том числе и собственную жизнь. Как и Малисса. Они стоили друг друга.

— Ну, так объявите парня незаконнорожденным, — едва ли не воскликнула Елена. — И конец делу. Получится, что он никак не может бороться за трон с этим, как его… Аленсэ. Пусть кровь нового императора и разбавленная, но всяко благороднее чем…

Она замешкалась, вспоминая местный аналог слова «бастард», но с ходу не припомнила.

— Так и планировалось, — Раньян выпрямился, расправил плечи, будто стыдясь минутной слабости. — Все должно было случиться ближе к концу Турнира, однако проклятые Алеинсэ что-то прознали, перенесли дату. Сейчас уже поздно.

— Не понимаю, — Елена потерла грязный лоб, чувствуя себя отвратительно глупой. Она не понимала вещей, очевидных для местного жителя как дыхание или кружка воды. — Почему поздно? Надо просто на весь мир огласить, что мальчишка сын безродного убийцы. Мать отравилась, не вынеся позора огласки. Грамоты там разослать по всем городам…

Женщина задумалась, вспоминая, как вообще в старые времена делали межгосударственные заявления, и вдруг Елену обожгло понимание, сложившееся в мгновение ока. Она даже стукнула кулаком о ладонь, злясь на то, что не сообразила раньше.

— Если бы вы успели до… переворота, это выглядело бы естественно, просто как позор семьи. А сейчас все решат, что вы так пытаетесь вывести чистокровного наследника из-под удара. Правильно?

— Да, все верно. Мы опоздали… я опоздал! На… несколько… паршивых… дней!

Раньян сопровождал каждое слово ударом наконечника ножен о палубу.

— Так что твой личный маленький ад — ничто по сравнению с тем, что сейчас начнется вокруг этого мальчишки. Которому всего лишь девять лет.

Раньян отложил, наконец, меч, стянул перчатки и погладил ладони, словно омывал их невидимой водой. Скорее всего, просто массировал уставшие пальцы.

— Как только весть разлетится по миру, половина Ойкумены будет искать Артиго Готдуа-Пиэвиелльэ, чтобы доставить в Мильвесс и продать островным. А другая половина… тоже будет искать, чтобы использовать в своих целях, превратить в марионетку для борьбы с ненавистной семьей Острова или просто выловить в мутной воде побольше привилегий, денег, власти. И тогда ад пойдет за нами по пятам.

Он смотрел на Елену, и женщина видела в глазах бретера то же, что накануне, во взгляде Малиссы. То, чего никак не ждешь встретить в фехтовальщике, рутьере, убийце по прозвищу Чума. Тщательно скрываемую боль, страх — не за себя! — но за несчастного ребенка, по чьим следам скоро отправится вся Ойкумена. И отчаянную надежду. Но покойной дворянке было проще, она могла надеяться на мужчину, что пришел спасти сына. Раньяну же надеяться не на кого. Небольшой корабль, ненадежная команда, один верный слуга, случайная спутница и два искупителя с таким прошлым, о котором лучше даже не гадать. Если женщина все правильно поняла, даже денег у бретера осталось — кошель и ценности приматессы. А для беглеца все стоит дорого, Елена познала это на собственном опыте.

— Ты многое потеряла, соболезную, — глухо вымолвил Раньян. — Но это мало что значит по сравнению с бурей, от которой я бегу.

Елена открыла рот, чтобы гневно возразить… и промолчала. Она снова глянула на искупителей, припомнила неистовый, срывающийся голос Насильника, призывающего смерть, упивающегося близостью конца. Посмотрела на спящего ребенка, который мог бы править континентом. На измученного отца, который, рискнул всем и потерял все, уберег сына от скорой гибели… возможно лишь для того, чтобы обречь на куда более страшную, мучительную смерть.

Раньян молча глядел на воду, будто считал мелкие пенистые барашки. Сколько он уже не спал? Сутки, двое… Ветер крепчал.

— Ты любил ее? — неожиданно спросила Елена. И подумала, что этот вопрос идет с ней рука об руку — сначала его задала Флесса, теперь…

— Нет.

— Совсем? — удивилась женщина.

— Это долгая и давняя история, Хель. Между нами не было любви, никогда. Но я не хочу об этом вспоминать. Поверь, сейчас мне есть над чем подумать, кроме истории десятилетней давности. Для начала, как обратить ценности Малиссы в деньги, не привлекая внимания. Фамильные драгоценности приметны, а ювелиров, что могли бы дать настоящую цену, немного. По таким следам нас будут выслеживать в первую очередь. Так что ты решила?

Все-таки бретер дал слабину, не удержался от быстрого взгляда в сторону Кадфаля и Насильника. Да, конечно, лекарь это хорошо, но сейчас Раньяна, безусловно, интересовали главным образом два великолепных бойца, которые могли бы его какое-то время сопровождать. Могли бы…

— Знаешь… — Елена переплела холодные пальцы, которые будто вытащили из ледяной воды. — Я как будто спала… спала целый год. Это был не худший сон. Иногда он казался неприятным, временами обращался в кошмар, но в целом… дремать было приятно и легко. Просто легко. Однако затянувшийся сон всегда завершается мучительным пробуждением. Проснулась и я.

Раньян молчал и слушал.

— Пришло время проснуться, время бодрствовать. Время задать вопросы, над которыми не думаешь во сне. Кто я, почему здесь? Кто знает обо мне столько, что готов тратить время и деньги, чтобы спасти или убить меня. Кто убил Шену, Малышку, Баалу? Кто держал в руках меч, и кто приказал взять оружие.

Во взгляде бретера не отразилось ни единой мысли. Он просто слушал, принимая к сведению каждое слово.

— Я хочу найти его, — сказала Елена совсем тихо, глядя в отливающую багрянцем воду. — Посмотреть на него… или нее… в глаза. А после забить молотком, как тех ублюдков в доме. И поступить так со всеми, сколько бы их ни было, один, двое или целая армия. Да… пришло время проснуться.

— Ты приняла решение?

— Я хочу, чтобы ты еще раз поведал мне все о… заказе. После, когда я буду лучше соображать. Все, не упуская ни единой мелочи. Если понадобится, мы будем повторять снова и снова, пока не останется ни одной упущенной мелочи.

— Хорошо.

— И второе. Научи меня, — сказала Елена.

Во взгляде бретера отразился немой вопрос.

— У меня больше нет наставника. И мои враги никуда не делись. Научи биться так же, как ты, и я пойду с тобой.

Она ждала, что Раньян, как и Чертежник, столкнет речь об упущенных годах и негодных кондициях, но бретер ответил неожиданно:

— Я был фехтмейстером некогда… Но сейчас я не возьмусь тебя учить.

Елена сдвинула брови, пытаясь осмыслить ответ. Был фехтмейстером… поэтому не станет учить… И что?

— Я сделаю лучше, — продолжил меж тем Раньян. — Я найду тебе наставника.

— Будет ли он хорош? — подозрительно спросила Елена.

— Он лучший, — кратко отозвался бретер.

— Я думала, лучшим был Чертежник.

— Да.

— Не понимаю, — Елена скорчила гримасу, подумав, что слишком часто стала прибегать к этому обороту. Она не понимала, так много не понимала…

— Поймешь. Фигуэредо хорошо постарался над тобой, я вижу.

— Ты не видел меня в бою.

— Хель, — Раньян скупо улыбнулся. — Мне не нужно смотреть, как ты машешь клинком. Я вижу цену тебе по шагам, по развороту, по движениям, по взгляду. Чертежник неплохо учил тебя, но это лишь основа, опорные столбы мастерства. Я найду тебе самого лучшего наставника. Того, кто учил меня.

— Он, должно быть, глубокий старик, — протянула разочарованно Елена, вспомнив больного Чертежника.

— Ты хочешь стать мечником? Если да, я обещаю, ты им станешь. Но пока не жди от меня больших откровений. Сама поймешь, со временем.

— Ты обещаешь так же как обещал рассказать мне о… заказе? — не удержалась от укола женщина.

Раньян помолчал, снова оглаживая ладони. Только теперь Елена обратила внимание, что руки бретера покрыты множеством крошечных шрамиков. Некоторые подозрительно напоминали ожоги, оставленные огненной палочкой Фигуэредо.

— Хель, не испытывай судьбу, — голос бретера неприятно напомнил лязг танковых гусениц. И Елена оторопело поняла, что воспоминание из родного мира кажется ей… ненастоящим. Как навеянный сон.

— Я обещал тебе рассказать все, что знал о твоих поисках и сдержал слово. Сейчас ты знаешь все, что было известно мне. Я дал слово, что тебя будет учить тот, кому нет равных в Ойкумене. Можешь верить, можешь не верить, однако не пытайся меня оскорблять.

Они снова посидели в молчании, глядя на восходящее солнце. Несмотря на золотой рассвет, небо сохраняло цвет огня и крови.

— Значит, мы договорились, — полуутвердительно вымолвил бретер.

— Договорились, — согласилась Елена.

— Как тебя дальше называть?

— Что?

— У тебя много имен. Люнна, Вэндера… Какое из них настоящее, как мне обращаться к тебе?

Елена задумалась, надолго. И ответила, когда бретер уже не ждал.

— Зови меня Хель.

— Уверена? Это демоническое имя, многие сочли бы, что тебе оно не принесет счастья.

— Уверена. Я брала разные имена, это не уберегло от страданий, потерь и бегства. Так пусть я буду зваться так же, как и в начале, когда пришла сюда.

— Пусть будет так, — согласился Раньян. — Хель. Женщина из ада.

Подгоняемый крепнущим ветром, оседлав передний край набирающего силу шторма, небольшой кораблик двинулся по ходу рассвета. Судно уплывало в сторону границы, где смыкались вода и небо. Пока не исчезло вовсе. Остался лишь небесный огонь, раскрасивший волны и тучи в багрово-красный цвет свежепролитой крови. И наступающая тьма, что предвещала скорую бурю.