Выше времени

Глава 1 Рука дающего не оскудеет

Август — один из лучших месяцев в году. Изобилие, покой и пока еще полная сил, уверенная в себе умиротворенность. Все бы хорошо, если бы не витающее в воздухе ожидание. Ожидание осени. Ожидание увядания.

Мне не слишком по душе осень. А сейчас она наступила словно бы раньше времени. Не люблю жаловаться, и не так часто это делаю… Но когда девушка, которую ты любишь, выходит замуж за другого, мало кто станет радоваться. Для этого нужно быть или сумасшедшим, или святым. Сумасшедших хоть пруд пруди, а найдите-ка настоящего святого!

Центральная улица нашего городка вымыта ночным дождем. Если бы о ней так заботились дворники! Впрочем, собрать обертки, пакеты, пустые банки и бутылки уже не всегда под силу работникам метлы и лопаты.

Вокруг кафе «Кристина» валялось множество банок, а также некоторое количество оберток от мороженого. Какой смысл бросать банку через забор, если можно оставить ее на столике, чтобы убрали официанты? Наверное, сказывается сила привычки избавляться от мусора при первом удобном случае. А может быть, кто-то не хотел потреблять пиво за столиком, непременно желая делать это на природе? Или, напротив, жаждущие общества граждане приносили напитки с собой, но их не пускали в кафе, справедливо полагая, что удовольствия полагаются лишь тем, кто платит за них хозяину? И граждане предавались разгульному пиршеству за невысоким заборчиком «Кристины», впитывая флюиды всеобщего праздника и слушая музыку, гремящую из старых колонок над баром.

Прямо перед отворенной настежь кованой калиткой, ведущей в «Кристину», сидел бомж с грязной и дырявой шляпой в руке. На профессионального нищего он не тянул. Слишком свежий костюм, и, что самое главное, относительно чисто выбритая физиономия.

Заходя в кафе, я положил в шляпу нищего пятерку. Присел за столик лицом к входу, боком к летней стойке бара. Интересно, официанты здесь принимают заказы или придется топать к стойке?

Девушка лет под сорок с ярко накрашенными глазами и тусклым лицом появилась передо мной спустя минуту. Я попросил бокал темного пива и сдвоенный хот-дог.

На свадьбе Толика-боксера скоро начнут подавать шампанское. А я ограничусь пивом. Потому что пить шампанское в одиночку, даже в ресторане — это уже чистое декадентство и тривиальный алкоголизм.

Толик-боксер вспоминался постоянно. Нет, Юля все-таки не дура, что выбрала его. Пусть он и двух слов связать не может — зато с деньгами, бизнес свой. А кто я? Что могу ей дать?

Самый обычный студент, заканчиваю университет. Летом я не учусь, зато разгружаю вагоны, работаю асфальтоукладчиком в бригаде Гены Кондратова, зарабатываю копейку-другую.

Как бы там ни было, я не являюсь человеком самостоятельным. Вот закончу университет, получу диплом… Впрочем, нечего себя обманывать. И тогда я вряд ли кому-то стану нужен. Угораздило же меня пойти на философский факультет! Начитался в свое время Платона и Аристотеля, Гегеля и Руссо. Думал, что за мои таланты и философствования меня поднимут на щит восторженные сограждане и понесут… Куда, интересно, они меня понесут? Может быть, к получению Нобелевской премии? В области литературы? В области философии она ведь не присуждается…

Ну да какая, по большому счету, разница, что я представлял в семнадцать лет, на что надеялся. Теперь я уже понимаю, что диплом нужен только мне самому, а как средство для трудоустройства он малоценен.

Хотя, если я смогу доказать хозяину престижного бутика «Золотая рыбка», что молодой человек с дипломом филфака в некоторой степени специалист по промывке мозгов — дело другое. Проблема не в том, смогу ли я доказать, а в том, в состоянии ли будет понять мои доказательства владелец «Рыбки». И если хозяин поверит, что философ с дипломом сможет облапошить клиента лучше, чем шустрая длинноногая Катенька, пишущая слово «ещё» с четырьмя ошибками, на которую западают только солидные бизнесмены (но не их жены, потому что их она раздражает слишком короткой юбкой и молодостью), — работа у меня в кармане. В паре с той же самой Катенькой.

Однако место в бутике меня не прельщает, а асфальтоукладчиком на сдельном договоре я тружусь без дипломов и даже без справки об окончании школы. Мне там и медицинская справка не нужна. Если на жаре я протяну ноги — это целиком и полностью мои проблемы. Генка Кондратов рабочих найдет. Он и меня взял «по блату», как хорошего знакомого Сергея Шепутько, потомственного плиточника, который весной и осенью облицовывает печки, а летом часто занимается асфальтом — заработок выше, хоть и тяжелее…

За размышлениями я выпил пиво, съел хот-дог и глядел в сторону бара, раздумывая, не потребовать ли еще чего-нибудь. Чебурек я заказывать брезговал, хотя желудок и искушал, нашептывая о давно забытом вкусе из детства. Но кто может знать, какое животное, какого возраста, а также какого времени и способа забоя пошло на фарш? С хот-догами в этом отношении проще. Сосиски, по крайней мере, делают на фабрике, под присмотром санврачей.

Перед моим столиком нарисовался нищий, прежде просиживающий штаны у входа в заведение. Уселся напротив, затянул заунывно:

— Молодой человек, угостите пивом!

На этот раз нищий попал не по адресу. Если я дал ему пять рублей — это еще не значит, что намерен терпеть его общество. Тем более, беседовать с ним мне неинтересно, пахнет от него не слишком хорошо… Глаза мужчины лет под пятьдесят были бесцветными, жалкими.

— Ну что вам стоит, молодой человек? — вновь затянул он свою песню. — Вы молодой, здоровый, богатый. Вас девушки любят! Посидим, поговорим…

Я скрипнул зубами. И этот туда же — о любви, о девушках, которые вовсе меня не любят!

Подозреваю, будь на моем месте Толик-боксер, схватил бы он этого бомжа за седые космы, приложил физиономией об стол, потом сунул бы в бок кулаком — по лицу бить не стал бы, боясь испачкаться, — да и вышвырнул через низкий металлический заборчик. Чтобы не мешал приличным людям.

Впрочем, бить людей, которые слабее тебя, подло, ибо они и ответить по-настоящему не могут. Попытка доказать им что-то силой — жуткая дикость. Силой ничего не докажешь… Бить тех, кто сильнее тебя — глупо. Не ты будешь их бить, а они тебя. Ну, а драться с равным противником — лотерея. Ты побьешь его, он тебя — какая разница? Оба будете хороши. Поэтому мордобой — занятие заведомо недостойное.

— Не хочу я с вами разговаривать. Столиков много.

— Ты место занимал, что ли? — развязно проблеял наглый бомж, поняв, что от меня ему больше ничего не обломится, а нападать на него я не стану. — И у самого копейка найдется! Тоже хочу пива заказать. Жажда мучит нестерпимая!

После этого заявления Толик-боксер наверняка отмутузил бы своего визави. А я пересел за соседний стол, жестом подзывая официантку.

Бомж ворочался за своим столиком, вяло переругиваясь с официанткой, что-то ему втолковывающей. В конце концов, перед ним оказался бокал светлого пива и два чебурека.

Представитель свободной профессии улыбнулся мне, как-то скабрезно подмигнув, и присосался к кружке. Из динамиков над стойкой бара раздавалась музыка, никак не способствовавшая улучшению настроения малочисленных посетителей, но возможно, потакавшая вкусам владельца заведения. Музыкальный центр воспроизводил особенно изощренно-пошлый сборник, составленный, видимо, специально для того, чтобы шокировать безвкусицей и примитивностью. Песни о «мягких губках», исполняемые слащавым малолетним дегенератом, явные пороки которого читались в противном гнусавом голосе, сменялись псевдоромансами на тему «Когда я откинулся с зоны». Голос исполнителя шансона был посильнее (если сравнивать эти понятия как бесконечно малые величины), но он сильно проигрывал попсовику в технике. Создавалось впечатление, что микрофон исполнитель взял в руки в первый раз и сейчас на ходу постигает тяжелое искусство пения. Смысловая нагрузка текстов была примерно одинаковой и сводилась к разумному звучанию отдельно взятых из песен слов.

Подозреваю, именно такие песни будут звучать на свадьбе Толика-боксера… Господи, да что же я все время вспоминаю об этой свадьбе! Наплюй да забудь, как советует один из исполнителей с этого самого диска! Но не так-то это просто. Цветочки-ягодки, милые ножки, пухлые губки, сладкие сны… Она улыбнулась, ты улыбнулся в ответ…

Покосившись на соседний столик, я заметил, что бомж куда-то исчез. Кружка с пивом опустошена наполовину, оставшийся чебурек только надкушен…

И тут динамики перестали хрипеть, и в воздухе, где-то в небе, словно зазвучали серебряные колокольчики. Неужели мучивший меня диск закончился, и бармен зарядил другой? Над кафе понеслись звуки песни «Voulez vous danser» старой итальянской группы «Ricchie e Poveri». Не может быть, чтобы это сейчас слушали! Песня была из детства. Или из той части юности, когда с серьезными проблемами еще не сталкиваешься и не понимаешь их. Когда неприятность — это плохая оценка по предмету или нежелание Маши Ивановой танцевать с тобой на школьном вечере.

А между столиками в кафе «Кристина» шествовал молодой денди во фраке, с тросточкой и даже в цилиндре. Как ни странно, никто на него особого внимания не обращал. Более того, юноша выглядел совершенно естественно и не производил впечатления чудака или сумасшедшего. Как ему это удавалось в подобной одежде — не понимаю.

Подойдя к моему столику, молодой джентльмен осведомился:

— Разрешите составить вам компанию?

— Садитесь.

Небрежным жестом переставив пластиковый стул, молодой человек уселся на него, как на кресло в аристократическом салоне. Пристально посмотрел на меня.

— Вы не знаете, как здесь готовят кофе?

— Понятия не имею. Кофе не заказывал.

Подошедшей официантке молодой человек тоном наследного принца бросил:

— Две чашечки кофе. Самого крепкого, что вы можете сварить. Вам с сахаром или без?

Только спустя несколько мгновений я понял, что он обращается ко мне.

— Спасибо, не стоит…

— Я надеюсь разделить с вами удовольствие провести хотя бы часть этого утра, — заявил франт.

Вот как? Интересно… Что ему от меня надо? Пристально вглядевшись в глаза молодого человека, я содрогнулся. Это были все те же бесцветные глаза, которые я видел у нищего. Только сейчас они излучали не жалкую покорность, а уверенность в себе и, в некоторой степени, доброжелательность.

Неожиданный собеседник оказался совсем не простым. С чего это мне показалось поначалу, что на нем — фрак? Просто дорогой, сшитый на заказ костюм-тройка. Золотая цепочка карманного хронометра свисает из кармана жилета. Ну и, конечно, галстук-бабочка. Наверное, такой галстук и навел на мысль о фраке. Да и цилиндр, скорее, не цилиндр, а модная шляпа. Сейчас многие стали носить шляпы. Даже я подумывал купить. Только зачем мне шляпа, когда нет плаща или подходящего костюма? Да и асфальт укладывать лучше в простой панаме, а «в свет» я выхожу редко.

— Вы здесь работаете? — спросил я, начиная догадываться, что молодой человек может оказаться музыкантом, играющим для посетителей. Или артистом. Хотя какие артисты в летнем кафе?

— Здесь? — лицо моего собеседника отразило живейшее недоумение. — Нет, я здесь не работаю. Хотя сейчас на работе.

— Это логически противоречиво.

Чем-чем, а двусмысленностями меня не смутить. Не на того напал.

— Отнюдь, — улыбнулся молодой человек. — Просто наша с вами беседа — это в некоторой степени работа. Для меня. И развлечение. Для вас.

Песню «Ricchie e Poveri», звучавшую над «Кристиной», сменил другой хит — «Moonlight Shadow». Девушка с очаровательным голосом пела под гитару, и гитарист был настоящим виртуозом.

Официантка принесла кофе, и мой сосед по столику достал из кармана солидный кожаный бумажник, едва не выронив дорогой сотовый телефон. Слишком дорогой даже для преуспевающего провинциального музыканта или артиста.

— Расплачиваться лучше сразу, — сообщил он. — Неизвестно, когда и как придется уходить.

«Что он за человек?» — подумал я, продираясь через благодушное восприятие мира после полутора кружек пива.— «Что ему нужно от меня? Контрразведчик? Или, наоборот, шпион?»

— Вот об этом я и хочу с вами поговорить, — заявил незнакомец.

Я насторожился, но через некоторое время сообразил, что молодой человек вовсе не прочел мои мысли, а лишь продолжил фразу о работе.

— Дело в том, что в какой-то степени мы с вами коллеги…

— По какой линии?

— По философской.

Ничего удивительного, что незнакомец осведомлен о роде моих занятий. Может быть, мы когда-то встречались. Возраста он примерно моего, а в нашем небольшом городе так или иначе познакомишься если не со всеми своими сверстниками, то со значительной их частью. Да и студент-философ — фигура запоминающаяся. У нас больше учились на экономистов и юристов.

— И чем же вы занимаетесь?

— Позвольте представиться. Дипломатор.

Молодой человек поднялся, протягивая мне руку. Я, естественно, тоже встал.

— Никита Латышев. Студент.

В голове моей бродили подозрительные мысли. Что еще за «Дипломатор»? Дипломат? Но кто так представляется? Только сумасшедший. Был у нас в городе шизик, который очень прилично одевался, частенько захаживал на всевозможные презентации и приемы, где его принимали как своего. Но в разговорах — точнее, в бессвязном бормотании, которое исторгалось из его уст, когда он открывал рот, — называл себя то полномочным представителем Правительства Земли, то чрезвычайным посланником Президента. Когда же молчал, производил крайне благоприятное впечатление. Не из той же группы беспокойных граждан «Дипломатор»?

— Простите, не расслышал вашего имени?

Молодой человек едва заметно прищурился.

— Я и не называл его. Просто Дипломатор. Сейчас я отрекся от своего имени. Имя способно ввести собеседника в заблуждение. Представься я вам сейчас, к примеру, Николаем Давыдовым, вы бы сформировали в своем сознании какой-то образ, не соответствующий действительности, увидели бы меня не таким, какой я есть на самом деле, а таким, каким вам удобнее меня видеть. И мы потеряли бы драгоценное время. А каждую секунду нашей бесконечной жизни мы должны использовать максимально эффективно и эстетично. Ведь если времени у нас много — это ведь не значит, что мы должны его убивать?

При всей бредовости речи Дипломатора, излагал он складно. Проглядывалось хорошее образование, и видно было, что прочел в жизни несколько умных книг.

На душе стало тоскливо. Почему, как только познакомишься с интересным человеком, с которым приятно поговорить, выясняется, что он или негодяй, или сумасшедший? Встречаются, конечно, исключения, но как правило, яркими бывают именно ненормальные люди. А лица с общественно-приемлемым поведением не настолько интересны.

— Вы совершенно напрасно считаете, что я сумасшедший, — заявил Дипломатор. — Мое поведение и заявление странны только для вас. Если я буду общаться с кем-то еще, он не увидит ничего особенного.

Для меня, несомненно, было большим счастьем узнать, что безумие этого человека направлено непосредственно на меня. Что меня он выбрал в качестве объекта для изложения своих идей. Но если он и правда сумасшедший, откуда этот костюм, дорогой телефон? Хотя, если даже полудурки типа Толика-боксера сколачивают состояние, то умный человек с легкими психическими отклонениями, которые еще и тщательно замаскированы, имеет все шансы на успех.

— Вижу, вам тяжело, — участливо заметил между тем Дипломатор. — Но это пройдет! Понимаете, если уж я смог до вас достучаться — это значит, что вы созрели. И можете решить все свои проблемы. Абсолютно все!

Я отставил в сторону чашку с кофе. Горячий напиток не прочищал мозги, но делал окружающую обстановку еще более нереальной. Зачем я здесь сижу? Зачем разговариваю с этим человеком?

— Пожалуй, пойду. Спасибо за кофе.

— Сидите, — приказал молодой человек. — Ваша беда, — которая и не беда вовсе — сделала вас восприимчивее. Вы смогли услышать меня. Когда это удастся следующий раз — не знаю. А сами будете долго еще спотыкаться… По большому счету, какое мне дело? Попадете в ад, в чистилище… Да ведь выберетесь оттуда рано или поздно!

На меня нахлынул приступ веселья — разгадка тайны оказалась простой. Дипломатор — религиозный проповедник! Так называется его должность. Ну, не должность, а звание, или что-то там еще. Как пресвитер. Или дьячок. Агитатор, в конце концов.

— Зря смеетесь, — холодно проговорил молодой человек. — Вот хотите, сейчас здесь зазвучит любая музыка? По вашему выбору?

Дошла очередь и до чудес! Молодцы ребята! Хорошо охмуряют паству. Не иначе, подкупили обслуживающий персонал кафе, установили под стойкой бара музыкальный центр с чейнджером лазерных дисков, и сейчас ждут, что я закажу. Стоит только предложить песню — и бармен шустро выберет нужный диск, поставит нужную дорожку. И маленькое чудо свершится.

Стоит подумать, чего же у них нет? Диск с популярной классикой должны предусмотреть. С популярными песнями — тем более. С роком — наверняка. Музыка из мультфильмов — а почему бы и нет? Любому кажется, что до этого уж точно не додумаются. Но достаточно провести небольшой соцопрос, чтобы выяснить предпочтения публики. И бить если не стопроцентно, то с девяностопроцентным попаданием.

— Демис Русос, — предложил я после некоторого размышления вариант, который ничего не доказывал.

Колонки над стойкой крякнули, зашипели, и Демис Русос, словно насмехаясь надо мной, затянул: «Гуд бай, май лав, гуд бай»

— Удачно, — кивнул я.

— Знаете, как мне это удалось? — поинтересовался Дипломатор.

— Дело нехитрое. Музыкальный центр под стойкой спрятать — это легко и не слишком оригинально. Бармена подкупить и того проще.

— Зачем?

— Полагаю, вы мне расскажете.

— Да рассказывать-то нечего, — улыбнулся Дипломатор. — Ничего я никуда не прятал. Просто я захотел, чтобы зазвучала какая-нибудь песня Демиса Руссоса — в проигрывателе и оказался нужный диск. Даже не я захотел, а вы захотели.

— Ничего это не доказывает…

— Конечно. Хотите, я опять стану бомжом? — совершенно просто спросил Дипломатор. — Вы ведь поняли, что давешний бомж — я? Что мне вы дали пять рублей? Вот они, — молодой человек продемонстрировал «пятерку». — Рука дающего не оскудеет.

— Такие подозрения у меня были, — не стал возражать я, еще раз взглянув в почти бесцветные, с зеленоватым оттенком глаза. — И кто вы? Порученец дьявола? Или он сам? Такие штучки не под силу человеку.

— Так я ведь и не говорил, что я человек. Я Дипломатор. Причем, практически силой вторгшийся в ваш мир.

— Вы, стало быть, из другого мира? Инопланетянин?

— Отнюдь. Скажем так: я — не порождение вашего сознания. А реально существующая личность. Вы ведь изучали труды Лейбница?

— Лейбница? — переспросил я.

Упоминание немецкого философа почему-то поставило меня в тупик. Это было еще похлеще, чем разговоры о времени, которое нужно проводить с пользой, аде и чистилище, и появления песни Демиса Руссоса в качестве звукового сопровождения нашей беседы. Кафе и темное пиво — отдельно, Лейбниц — отдельно…

— Готфрида Вильгельма Лейбница. Автора «Монадологии».

Я откинулся в пластиковом кресле.

— Изучал — громко сказано. «Монадология» входила в университетскую программу.

— Понятие монады вам известно?

— С окнами или без окон [1]?

Дипломатор рассмеялся.

— Выходит, известно. Вы никогда не считали, что Лейбниц наиболее близко подошел к разрешению вопроса о принципах существования мира и человека? К вопросу о душе?

— В чем же?

— В том, что любой человек — самодостаточная система. Что мир вокруг просто-напросто ему снится. Что человек управляет всеми своими поступками, восприятием и ощущениями.

— Субъективный идеализм, — пожал плечами я.

— Не совсем. Я ведь не говорю, что существуете только вы, — улыбнулся Дипломатор. — Я вот тоже существую. Мыслю — следовательно, существую… Но вы сами не можете наверняка знать, существую я или нет.

Пожалуй, мы стали говорить слишком громко. Пожилые дамы, сидевшие за столиком неподалеку, обернулись в нашу сторону.

— Давайте погуляем, — предложил Дипломатор. — На улице на нас будут обращать меньше внимания.

— Это ведь персонажи из наших снов! Какое нам до них дело?

— Персонажи, с точки зрения солипсиста, как и мы, живут по созданным нами законам. И если вы попытаетесь избить бармена, забрать у него деньги, полагаясь на то, что вы реальный, а он — видение, вас посадят в тюрьму. На основании законов вашего сна, вашей жизни.

Мы прошли мимо кованой калитки «Кристины» и оказались на мокрой, свежей аллейке. Оттуда свернули на тихую зеленую улочку, ведущую в рощу за городом.

— Смотрите, сейчас из кустов выйдет рыжий кот, — объявил Дипломатор.

Кот вышел. Он был не чисто рыжим, а с темными подпалинами. Редкая масть. Что самое интересное, именно такого кота я и ожидал увидеть.

— Поняли? — осведомился Дипломатор. — Вы управляете событиями. Вы вызвали кота. Я хотел рыжего, а вы «заказали» пятнистого. Вы можете пожелать все, что угодно, и ваше желание сбудется. Если не будет другого желания, открыто или тайно вытесняющего это. И если желание не будет направлено на изменение судьбы существа со свободной волей. В обычной жизни, когда восприятие затуманено, это называется «интуицией», «предчувствием». Вы словно предугадываете события. На самом же деле вы вызываете их.

— Но прежде ничего подобного не происходило!

— Любое желание, любое событие чревато последствиями. Человек просто боится творить чудеса.

Несмотря на появление кота, в сказки загадочного Дипломатора не слишком верилось.

Мы вышли в рощу. На опушке лежало огромное бревно, вокруг которого вечером собирались компании молодежи. Я присел, отшвырнув ногой пару пустых алюминиевых банок. Пожелал, чтобы вокруг стало чисто. А под стволом огромного серебристого тополя, гордости рощи, появился небольшой чистый родничок. Естественно, ничего этого не произошло.

Дипломатор устроился рядом со мной, предварительно отряхнув бревно рукой. Хотя что ему стоило пожелать, чтобы бревно стало стерильным? Или чтобы вместо бревна здесь оказалось кресло?

— Стало быть, я желаю одного, вы — другого. Исполнится мое желание, потому что вы — в моем мире? — уточнил я.

Молодой человек помолчал, затем едва заметно покачал головой.

— Нет. Мир — один на всех. Только монады лежат «на разных полочках». И «поворачиваются» в разные стороны, меняя ориентацию. Проще говоря, выбирают для себя возможные варианты развития событий. Когда я говорил, что вторгся в ваш мир, я имел в виду лишь систему вашего восприятия. Но мир многовариантен. События ветвятся, образуя разные временные потоки, альтернативные причинные линии и даже новые вселенные. Если наши желания будут диаметрально противоположны и полностью несовместимы, то образуются две вселенных в одном реальном мире. В одной победит ваше желание, в другой — мое. Но подобное происходит не очень часто. Обычно реальность находит компромиссы. И именно поэтому любое ваше желание не воплощается в жизнь сразу. Ведь у других людей устремления совсем другие.

— Почему же тогда есть бедные? Больные? Кто-то хочет, чтобы другие страдали? Зачем? Что им от этого за радость?

— Никому не под силу сделать вас нищим, как бы он этого ни хотел, если вы сами не захотите того же. Нищим можно стать лишь по собственной воле, из-за недостатка сил, лени… Каждый хочет чего-то одного сильнее, чем остального. И если основное желание индивидуума — ничего не делать, не напрягаться, то рано или поздно он станет нищим.

— Почему не богатым наследником? — улыбнулся я.

— Потому, что и у богатых наследников масса проблем, как бы ни тривиально это звучало.

— И стоит только захотеть…

— Да. Есть желания, которые приводят вас к тому, что вы становитесь слабым и больным. Но стоит вам пожелать — и вы не будете ни больным, ни бедным, ни глупым.

Эх, красиво, да все равно мало верится… С каждой минутой денди не нравился мне все больше. Может быть, пока он мне зубы заговаривает, квартиру курочат «домушники»? Хотя что у меня брать? Старый телевизор или ношеные рубашки?

— Я обратился к вам потому, что сейчас подходящее время, — заявил Дипломатор. — Нужное состояние вашей души. Я хочу предложить вам Удук. Попробуйте! Вреда он вам не принесет. Хотя бесследно прием Удука для вас не пройдет. Вы никогда уже не будете таким, как раньше. Вы поймете, как устроен мир. Или подойдете к этому пониманию вплотную. Можно сказать, вкусите от древа познания.

— Что это за штука такая — Удук? Вы его продаете?

— Отдаю даром. Зачем мне деньги?

— Удук ваш… Он откуда? И что за слово диковинное?

— Аббревиатура, — объяснил Дипломатор. — Ускоритель, деблокиратор, усилитель и катализатор в одном флаконе. Позволяет вашим желаниям реализовываться как можно быстрее. Путем фазовых переходов, а не естественного течения времени. Опасно, но и интересно. А изобрел Удук я сам.

— Пусть так. Но если я живу сам по себе, в идеальном мире, — у меня уже голова начала кружиться от всех этих предположений, даже принимаемых шутя, — то как мне может помочь какой бы то ни было катализатор? Откуда он возьмется в моей вселенной?

— Через окно. Окно монады Лейбница. А поможет он вам путем деблокирации естественных свойств ваших желаний. По вашему желанию, — скаламбурил или объяснил Дипломатор. — На самом деле, это довольно просто. Чем спорить да думать, вы бы давно попробовали.

Я посмотрел на нас словно со стороны. Франтоватый молодой человек, другой молодой человек — одетый прилично, но не вызывающе, — беседуют, сидя на бревне на заплеванной полянке, среди зеленой рощи. Один предлагает другому чего-то отведать. Ни дать, ни взять — наркоманы, обсуждающие новую «дурь».

— Мне нужно проглотить таблетку? — поинтересовался я.

— Нет. Понюхать ватку, — ответил молодой человек.

Из кармана элегантного пиджака он достал замусленную пластмассовую коробочку.

— Сам я преобразился, а Удук преображать не стал. Утомительно, да и незачем, — зачем-то оправдался Дипломатор. — Берите, нюхайте.

Глупо, даже неловко как-то. Нюхать какую-то дрянь в надежде на сногсшибательные результаты… Да этот Дипломатор потом будет год хохотать и друзьям своим рассказывать, как меня разыграл.

— Вы ведь чего-то хотите? — поинтересовался молодой человек.

— Хочу, — откровенно признался я, хотя прежде не подумал бы, что способен заявить такое почти незнакомому человеку. — Хочу оказаться на месте Толика-боксера. Чтобы Юля Вавилова любила меня. Хотя и понимаю, что это глупо. Хочу, чтобы у меня были деньги. Много денег. Пусть и доставались бы они мне тяжело.

— Так нюхайте! Нюхайте! — жизнерадостно предложил Дипломатор. — Сейчас вас посетило совсем простое желание. Легко реализуемое. Во всяком случае, с Удуком!

Грязная крышечка открутилась легко. В пластмассовой коробочке лежала желтоватая ватка. Аккуратно приблизив ее к носу, я понюхал. Пахло рыбой, немного — гнилью и прелью, еще чуть-чуть — какой-то химией. Противно пахло.

Хотя понюхал я совсем чуть-чуть, земля вдруг закружилась и стала уходить из-под ног.

— Надо же вам было сразу попасть под фазовый переход, — раздался откуда-то издалека голос Дипломатора. — Ну да ничего, бывает и хуже. Холодный душ вам не помешает…

Я почувствовал, что куда-то лечу. Лететь было не слишком приятно.

Глава 2 Спортивное прошлое

— Нет, в натуре, что за хрень! Козлы паршивые, развели нас, как малолеток!

Я падал со второго этажа, смекая, чем это мне светит. Летел красиво — как фанерный лист. Ноги еще гудели от толчка о скользкий деревянный пол. С клешнями, похоже, все зашибись. Не зря на заре своей юности разбил по стройкам тыщонку кирпичей голыми руками — окна будто не было. Лохи! Раскатали губы: второй этаж, рамы дубовые — так я и попал, можно меня метелить, как им нравится!

Приземлиться на ноги не получилось. Плюхнулся на траву, как жаба, упал на брюхо, проелозил метр по мокрой земле. Сверху вопили. Я не стал шуметь. Сейчас братва подтянется — мы вам покажем! Фраера!

Из-за угла с ревом выскочил мотоцикл. На нем Банан — рот до ушей, рожа дурная, довольная. Рыжий вихор торчит из-под кепки. Веснушки на носу.

— Что, Кит, летаешь?

Это он мне, животное. Хотя банан, конечно, не животное, а растение… Но наш Банан — животное. Уел, нечего сказать. А Кит — это я. Не, я не сильно объемистый, и ем не больше других. Зовут меня Никитой, потому и Кит.

Сказал бы и я тебе, Бананище, и послал подальше, да нужен ты сейчас, как никогда. И вообще, Банан — это не со зла. Друган он мой. Юмора у него много. И с бадюгой [2] хорошо управляется.

Вот и сейчас сорвал с плеча «Ксюху» [3], ударил по окнам. Грохот, звон, визг. Не нравится? А нечего лапы с волынами наружу выставлять!

Я прыгнул на мотоцикл позади Банана. Тут и Сомик с Черным подкатили. Сомик за рулем. Плечистый, в кожанке, стрижка короткая. Но на хулигана не похож. То ли спортсмен, то ли студент… Взгляд задумчивый. Можно даже подумать, что профессор, если бы не молодой.

Стрелять они не стали. Притормозили, но не смотрят — будто и не знают нас с Бананом. Кореш мой пушку назад закинул, чуть по носу мне не попал, и по газам ударил. Сомик с Черным — следом. На ходу Банан спрашивает:

— Что?

— А ничего. Лопухнулись мы, Беня. Не на тех наехали. Гладиаторы у них сильные. Надо ноги уносить.

— Зачем уносить? Думаешь, искать будут? Так ты ж, вроде, никого не покоцал. Или их шеф с ментовкой в завязке?

— Не знаю. Искать, может, и не будут. Только на дно залечь все равно надо.

«Ява» Банана ревела, как раненый зверь. Перед ментовским постом Банан сбросил скорость, и мы прокатились мимо «цветных», как пай-мальчики. Автомат болтался у Банана за спиной, я только ближе к нему придвинулся. И вроде мы нормальные ребята. Ну, не совсем нормальные, а так, с придурью… Кто еще по городу на мотоциклах разъезжает? Не будем же мы каждому объяснять, что на деле. А на деле мотоцикл — лучше любого джипа. Свернул в любую узкую подворотню, где тачка не проедет — и нет тебя.

Остановились во дворе, у моего гаража. Банан шустро прикрыл «Ксюху» косухой, просочился в гараж и заначил все лишнее в подвальной нычке. Я не стал бросать волыну. Мало ли, что. Менты ко мне не должны привязаться, а кого на улице встретишь — никогда заранее не знаешь. Хотя почти любого я голыми руками задавлю, но против ствола с кулаками не выйдешь.

— Куда теперь двинем? — спросил Банан.

— Я — домой, отлежусь. Стрелку на вечер забьем. Хочешь — сюда подруливай.

Банан запрыгнул на мотоцикл и с ревом укатил. Я погладил гладкое полированное крыло своей «бэхи», закрыл гараж и поднялся в квартиру.

Может, вы думаете, мы с Бананом, Сомиком и Черным какие-нибудь мелкие гопники, бакланы? На мотоциклах ездим, духаримся? Нет, мы ребята серьезные. А что промышляем мелкими наездами по непроверенным наколкам — так с кем не бывает? Ну, пытались пугнуть фраера. А он оказался совсем не фраером…

Да и вообще, сегодняшний наезд на контору «Парадиза» — это разведка боем. Получилось бы сорвать куш, обеспечить ребятам крышу — хорошо. Нет — и не надо. Никто, кроме меня, не засветился. А меня пусть ищут, если охота есть. Все равно после сегодняшнего дела из города когти рвать нужно надолго. Пишите письма!

Дома я упал на диван, включил телик. В холодильнике меня дожидались несколько банок пива. Но пиво — чуть позже. И вставать лень, и покумекать нужно. Что, почем, как…

Меня вообще сегодня словно прорвало. Все думаю о чем-то, рассуждаю. Даже Банана словно бы со стороны рассматриваю. Мы с ним пацанами десятилетними на секции бокса познакомились да так и дружим до сих пор. Надежней человека нет. И Сомик с Черным — спортивные ребята, нормальные. А я подвох в них какой-то ищу…

И все после глюка давешнего. Когда привиделось мне, что я — философ, в университете учусь. Надо же такую чушь выдумать! Ну, классе в восьмом предки еще надеялись меня на инженера выучить. Сам я хотел моряком стать. Но в моряки попасть — почти как в космонавты. Комиссии, экзамены… А инженером — увольте! Батя на своем грузовом ЗИЛе и то больше зарабатывает. К тому же, для института среднее образование нужно. Аттестат, а не справка с двойкой по поведению. Купить аттестат — не проблема. Но зачем? Я и диплом куплю, если нужно. Только мне диплом что, на стенку прибивать? Я в инженера не хочу, не надо мне такого счастья. Мелкие барыги и то лучше живут.

Но глюк был полноценным. Я вроде бы и слова всякие умные знал. С другими философами о философии спорил. И кликуха у одного философа была прикольная: Дипломиратор. Не иначе, по дипломам работал. Липовые ксивы продавал.

Вспомнив Дипломиратора, я поднялся-таки к холодильнику. И пивка потянуть не помешает, и порубать чего-нибудь. С хавкой, правда, тяжелее. Яичницу варганить было не в масть, а колбасы осталось совсем чуть-чуть. И горбушка в кастрюле. У меня кастрюля вместо хлебницы.

Соорудил бутерброд, открыл банку с пивом. Пора подвести итоги, как говаривал один мой ушлый кореш. Если сегодня вечером мы сработаем грамотно, двадцать кусков можно смело на карман положить. А двадцать кусков — это солидный куш!

Заточив всю хавку и допив пиво, я подошел к столу. Нет, бабки я, конечно, не в столе держу. Под одной из его ножек. Паркет подточил, хорошая нычка вышла. Не то, чтобы большая, но пятнадцать кусков зелени помещается. Скажете, что я бабки не трачу, скопидомничаю? Так я ведь не совсем без мозгов. Дело свое открывать надо.

А на самом деле много тратить приходится. Машиной я обарахлился, понятно. «Бэху» прикупил. В солидные бабки мне обошлась. Как конкретному пацану без тачки? На мотоцикле? Все за баклана считать будут. И зимой на чем-то ездить надо. Хату, опять же, купил и обустроил. Еще пятнадцать штук пока «в плюсе» — ждут надежного вложения. Что, не завидный я разве жених?

То-то Юлька Вавилова ко мне клинья подбивает. Вокруг матушки моей вьется. А та нашептывает: смотри, сынок, какая девочка! Ну, девочка она, может, и ничего, ножки стройные, попка круглая, да только мне есть с кем приятно провести время. Маруська, Светка. Жанна, на худой конец, хоть и дорого мне обходится. А ярмо на шею надевать — увольте. Просто так она ведь не будет — фу-ты ну-ты, стильная фифа… Замуж она хочет. А я не хочу, мне раскручиваться надо. В любой момент на зону можно загреметь, а женушка чтобы дома ждала… Так это если она ждать будет, а не на сторону пойдет… Навидался я всякого. Любовь, любовь, а как муж попал — и она налево! Не хочется мне, чтобы в мою квартиру, моей кровью и потом заработанную, жена хахалей водила.

Пересчитал я бабки. Четырнадцать тысяч восемьсот. Двух сотен до ровного счета не хватает. В кабаке на прошлых выходных прогуляли. Проснулся у Светки. А как к ней попал, зачем, что до этого делал, — не помню. Не такой, конечно, глюк, как с философом Дипломиратором, но тоже ничего себе. Да, жизнь — она вообще штука глючная.

Сныкал я обратно бабки, лег и прикемарил. А когда проснулся — уже Леха под окнами гудел. Банан, то есть. Я ведь не сказал, что его еще Лехой зовут.

Он был крут, как никогда. Подъехал на зачуханной белой «пятерке» и гудит. Рожу из окна высовывает, чтобы его видно было. Типа, чтобы понял я, что он приехал. Машина-то не его, угнал перед делом.

Лыбится из машины и палец мне показывает. Не средний, конечно. Пусть только попробует! Большой. Типа, все классно прошло. Не засветился, номера заменил. Номера мы вчера со старого «Запорожца» свинтили. Хозяин, может, через неделю только заметит. А сколько белых «пятерок» вокруг ездит? Пусть хозяин хоть сейчас в «серый дом» [4] бежит.

Ну, мне долго собираться не нужно. К конкретному делу нужно конкретно готовиться. И мы были давно готовы. Волына — со мной, чулок, на голову натягивать — тоже. Слетел я вниз, из гаража бадюгу забрал, и покатили.

На дороге Сомик с Черным стоят, типа, голосуют. Но руку не поднимают — вдруг, кто машину остановит, подвезти их захочет? А мы же не грабители какие. И пятерку, что Банан угнал, только на дело возьмем, а потом пусть хозяева забирают. А если несколько дырок появится, так не мы виноваты, а менты. Думаете, нас радует, когда в нас палят?

Подобрали наших бойцов и погнали. Куда, как вы думаете? Банк грабить!

Кто, спросите, грабит сейчас банки? Не Америка, да и время не то. В банке — охрана, деньги — в сейфах, сигнализация. Нет, мы не совсем дебилы. Проще, конечно, ночной киоск бомбануть или ювелирный магазин. Но и куш не тот.

Слышали вы, чтобы не в кино, а в жизни, банк грабили? Машины инкассаторские — это да. А банк — крепость с сигнализацией. И двух минут не пройдет, как повяжут. Но это если бестолково лезть, врываться и объявлять: «Деньги на бочку». Никто так не делает.

Потому что никто ограбления по-серьезному и не ждет. Разве что молодые охранники, фильмов про терминаторов насмотревшиеся. Любой опытный чувак знает, что банк грабить бесполезно. В этом и соль.

Мы хоть и не профессора, но и не дурные ребята. У Сомика даже четверка по физике была. Он у нас отвечает за техническую часть. Банан и Черный будут на подхвате. Я, как всегда, — руководить. Потому что, хоть мне четверку по физике и не ставили, соображаю я лучше их всех. И идея с банком мне понравилась. Не новая идея, но хорошо проработанная.

Фишка в чем? Есть у нас банк коммерческий. Стоит он на главной улице, но место не слишком людное. Можно даже сказать, совсем безлюдное. Тачки только ездят, да и то нечасто. И от «серого дома» далеко.

Раньше как было? Стоит охранник с автоматом на входе, кто входит, выходит, он тех внимательно осматривает. Палец хоть и не на спусковом крючке, но подозрительных ребят на мушку возьмет в случае чего. А мы — самые что ни на есть подозрительные ребята. По лицам видно — не мажоры.

Теперь в этом банке система другая. Впускают и выпускают всех только по часам. Ну, не всех, естественно, а тех, кто там работает. Управляющий-то заставляет их мантулить до восьми-девяти вечера. Работы, как всегда, много, людей мало. Ну, и что за радость людям, до девяти вечера рогом упиравшимся, еще и ждать, когда их на волю выпустят? Просятся они, чтобы им невовремя дверь открывали, а их не пускают.

Поэтому, когда дверь открывают, они такой толпой ломят — только держись! Шум, суета. И если надо кому войти, то тоже заходят в это время. Водители там, охранники, которые запоздали.

По часам банкиров выпускают потому, что дверь открывают, когда приезжает и снаружи дежурит машина с ментами. Это в теории. А на самом деле — один день менты каждый час приезжали, второй… Им за это деньги платят, понятно… Но мы все ж таки в России живем, не в Америке и не в Швейцарии. Видят менты, ничего не происходит, приезжают они, или нет. И бензин дорогой. Если много не ездить, сэкономить можно, в свою машину личную потом залить. Поэтому появляются они вовсе не каждый раз. А в половину десятого у них что-то вроде развода. Поэтому в девять вечера ментов почти никогда и не бывает. Черный проверил, несколько дней отдежурил…

Подъехали мы, стало быть, на угнанной «пятерке» к банку. Ну, не к самому банку, за двести метров остановились. Сомик с Черным в боковой переулок порыли, делишки наши обстряпывать. А мы с Бананом к главному входу направились. Там кустов понасажали — в человеческий рост. И днем ничего не видать. Стоим, ждем, чулки в руках мнем, которые на голову натягивать будем.

Хорошо, что я и Банан не курим. Спортсмены, все-таки, не уголовники. Сигарета маскировку нарушить может. И окна в подсобке охранников открыты. Учуют дым, заинтересуются: кто под окнами дымит? Хотя не мы одни стоим. Вон и мужик прямо под фонарем устроился. Жену встречает. Беспокоится.

Только зря беспокоится. Мы не беспредельщики какие, не уркаганы. Трогать никого не будем. Даже охрану мочить не станем. Мокрое дело — кому оно надо?

Фонарь горит, хотя Сомик с Черным сами догадываетесь, куда пошли. Я Сомика по трубе набираю, он уже на месте. Остаемся на связи. Дорого, конечно, да куда денешься? Что нынче дешево, кому легко?

Дверь скрип-скрип, дамочки из банка выходят. Мы с Бананом, как радостные мужья, им навстречу, чулки на голову по ходу натягиваем. Типа холодно нам. Все равно видно паршиво, в чулках мы, или это шапки у нас такие. Мужик этот, из-под фонаря, тоже к двери направляется, женушку обнять.

На ходу я Сомику командую: давай! Мы с Бананом, конечно, не мажоры, но на работяг вполне тянем. Что, думаете, в банках только дочки и жены начальников работают? Те, кто до девяти вечера с восьми утра сидят, — как раз самые простые тетки.

Тут бац — неожиданность. Фонарь потух. Да не только фонарь. Во всем квартале свет отключили. Надо же, как некстати! Только охранник внутри к телефону потянулся, как смотрит: и телефон не работает. Хотя телефонная подстанция на другом конце города и на связь отключения электричества никак не влияет. То, что у нас на фейсах чулки, никого уже в принципе не трогает — других проблем хватает.

А все ведь не случайно получилось! Просто Сомик сейчас как раз электроподстанцию курочит, да так, чтобы часа три свет сделать не могли. Лишь бы током его не долбануло. А Черному самая простая работа досталась: кабель телефонный топором перерубить. Правда, в люк канализационный залезть пришлось, ну так зато безопасно совсем. И не видит его никто.

Мы с Бананом дамочек расталкиваем, охранник что-то шевелиться начинает, да только не будет же он в своих из автомата палить? А стоят все густо. Я между тем перцовым аэрозолем ему в морду. И с левой добавил — чтобы наверняка.

Дамочки завизжали, всполошились. Банан последнюю вышвырнул на улицу, чтобы панику не создавать, да дверь стальную и захлопнул. Автомат из-под косухи вытащил. А я тот, что у охранника был, забрал.

Второй дежурный, как крыса, в темноте сидит. И, слышно, жрет что-то. Вряд ли секретные документы. Когда мы вошли, он как раз обедал. Кусок большой откусил. Выплюнуть — жалко, да и неудобно, вроде, на пол в общественном месте. Проглотить не может. Вот и приходится чавкать. Оно боязно, что кто-то снаружи шумит, но что на банк напали — не верится, как я и говорил.

Автомат у этого охранника в сторонке стоит. Не будет же он с автоматом наперевес жрать! Это все Банан через полноценный прибор ночного видения наблюдает, ну а я в простой инфракрасный прицел смотрю. Не на автомате у меня прицел, просто в руке его держу. Не очень-то удобно с прицелом, но стоит он дешево, и купить такой проще. Не то, что прибор, который у Банана.

Ну, Банан резко охранника связал — тоже по кумполу, конечно, двинул, для надежности. Потерпит мужик, и спрос с больного меньше будет… А я — на второй этаж. Главного ловить. Который нам сейфы откроет. Разведка в лице Черного показала, что он сегодня ночевать у себя в банке будет. У него рядом с кабинетом и конура оборудована, чтобы прикемарить часок-другой, если на ночь на работе задержишься. Это уже Сомик, как самый деловой, на прием к нему записывался, да все и разузнал, пока в приемной сидел.

С улицы гомон какой-то доносится. Я трубку из кармана достал, у Сомика спрашиваю:

— Что делается?

Деньги капают, да трубку я все равно отключать не стал. Сомик на всех парах к входу мчится, сопение слышно. У него трубка крутая, GPRS, подключение к Интернету, чтобы по порносайтам лазить, хиты свежие скачивать. И наушники с микрофоном, типа за рулем ездить и разговаривать. Ну, за рулем можно и так поговорить, а сейчас пригодилось. Он меня всегда слышит, а я его — только когда трубку к уху поднесу.

— Все путем, — говорит. — Ментов пока не видно. Только телки у входа собрались, шумят.

Ладно, пусть шумят. Я уже на второй этаж поднялся. Автомат на руке болтается, пистолет за поясом. В одной руке — труба, в другой — прицел. А без прицела — хоть глаза выколи, ничего не видно!

Аккуратно, прицел опустив, я дверь в приемную открываю. Может, у них там охрана с фонариками. Нет, все темно. И людей нет. Это я уже через прицел выяснил. Следующая дверь. Тут Сомик в трубку орет, как резаный:

— Кит, тут телки сговорились все-таки ментов вызвать. Половина считает, что их охранник вышвырнул, когда свет отключили. Проклинают его, на чем свет стоит. А одной померещилось, что вы в банк зашли. Они на всякий случай хотят в «серый дом» позвонить.

— Пусть звонят, — тихо говорю я. — Откуда они позвонят? Телефоны все отключены. Ты не ори, я уже почти на месте.

— Да тут у них у каждой трубка, — объясняет Сомик. — Крутые.

— Ну, вы там с Черным на что? Соберите.

— Визг поднимут. Нежелательно.

— Ты меньше рассуждай, Сомик! Действуй по обстоятельствам. Обещай им, что потом отдашь. Через полчаса.

Трубку я опять в карман сунул. Следующую дверь открываю. Кабинет. Большой. Рыбки в аквариуме плавают. А банкира нигде нет.

Я из угла в угол. Под стол заглянул. Нет! Что ж он, успел уже свалить куда-то? Где там дверь в его кильдим, о котором Сомик рассказывал?

И тут я понял, что кое-что и без прицела вижу. Окна у банкира в кабинете, конечно, большие, а небо еще светится. Совсем чуть-чуть. И в дальних домах, в которых электричество не отключили, окна горят. Но тут дело другое. Дверь я в его подсобку увидел. Из-под нее свет пробивался!

Ну, мне долго готовиться не надо. Безоружных избивать — не для меня. А вот табаш [5]— это клево. Посмотрим сейчас, чего банкир стоит!

Прицел я в карман спрятал, автомат за плечо закинул — чужое оружие, которое не пристрелял, только по крайней нужде использовать можно. А достал из кобуры свой верный ТТ — пусть смеются любители крутых пушек, лучше ТТ для дела и для ближнего боя нет — и дверцу-то в кильдимчик банкирский распахнул.

Думал, банкир там, как крыса, стволами ощетинился, сейчас палить начнет. Поэтому дверь открыл, а сам в сторону отступил. Спешить нужно с умом. А банкир спокойно так и говорит:

— Что вы там возитесь, Миша?

Ну, думаю, совсем нюх потерял, суслик позорный! Заглянул в комнату. Банкир в кресле сидит, свечку запалил, и бумажки какие-то смотрит. Даже глаз на меня не поднимает. Ни пушки, ни ножа в руках. В углу вешалка стоит, вполне подходящая, чтобы ее покрепче ухватить да драться — а он и не посмотрел в ее сторону. Видно, крепко в своих охранников верит. А стол у него почти такой же, как и в кабинете. И зачем ему два одинаковых стола? Не иначе, оптом брал, по дешевке.

— Ну-ка, — говорю, — крыса бумажная, руки на стол! И не верещи — не поможет.

Поднял на меня банкир глаза и вижу — бледнеет. Хоть при свечке и не очень-то заметно должно быть, рожа у него просто белым светиться начинает.

— Вы кто? — спрашивает.

— Конь в пальто! Пошли в сейф, банкиренок!

Действительно, я думал, тут чувак серьезный, финансовый волчара, а этому и тридцати нет. Может, на год-другой меня старше, а то и моложе.

— Что вам надо?

Думаю, сейчас в ящик за пушкой полезет. Не может быть, чтобы такой воротила без пушки ходил. Но сидит в рубашке, без пиджака, кобуры не заметно. Значит, в ящике. Хотя, опять же, его торпеды охраняют, зачем ему самому с пушкой светиться, ментам за разрешение платить?

Однако ж обошел я банкира, в сторонку его вместе с креслом отодвинул, а сам в верхний ящик стола — где, как не там, оружие держать? Разве только в тумбочке.

Волыны в ящике не было. А были там бабки. Самые настоящие, в пачках. Не доллары, правда, рубли. Но было их много. Пачка тысячных, две пачки пятисоток, ну и сотенных — куча. Это ж надо, какой дятел — бабки в столе держит. Хотя, может быть, для него это и не бабки — так, мелочь разменная? Что же он тогда в сейфе прячет?

Скинул я со спины специальный рюкзачок — Сомик их притарил, чтобы было в чем бабки уносить — и из ящика все в него высыпал. Рюкзачок хороший, крепкий и вместительный. «Камелот» английскими буквами написано. Фирма, что ли? Сомик радовался, что мы теперь вроде как рыцари с этими рюкзаками. Что, рыцари в этой фирме тарились? У меня как-то другие брэнды на слуху…

Пачки в рюкзаке утонули — словно и нет их. Это в столе их много казалось. Ни разу столько деревянных разом не видел. У меня в гринах дома, может быть, и не меньше лежит, но все равно впечатляет.

— Вы грабители? — подал голос банкир.

— Нет, Робин Гуды, — хмыкнул я. — У богатеньких забираем, бедным раздаем.

— Я сам помогаю бедным. Кому вы намерены сделать пожертвования?

Похоже, банкирчик не слишком-то на понты сел. Да и то — что ему бояться? Убивать его ни к чему, вклады застрахованы… Или в себя он так верит?

— Мы бедные, друган. Мы, — ответил я ему. — Или по нам не видно? Пошли в сейф. Ключи у тебя есть?

— Ключи есть. Деньги достать не удастся.

— Это типа как? — поинтересовался я. — А если мы тебя на кусочки порежем?

— Не надо меня резать. Я ключи отдам, сейф покажу. Только на нем замок электромагнитный. Не откроется без электричества. А как электричество включится, сигнализация сработает. Ночью сейф открывать не положено.

Опа! Это-то мы и не продумали! Слыхал я, что такие заморочки встречаются. Но такой резкий облом…

— Не откроешь дверь — пристрелю!

Сам говорю, но понимаю, что обламываемся мы на месте. Взрывчатку нужно было брать. И подрывника. Среди нас спецов нет.

Тут еще труба в кармане заверещала. Сомик отключился, потом опять меня, выходит, набрал.

— Слышь, Кит, тут такая потеха идет… Телки пытаются по мобилам ноль два набрать…

— Не пойму, что прикольного, — буркнул я. — Почему вы до сих пор мобильники не собрали?

— Зачем? — фыркнул в трубку Сомик. — Они ведь так и набирают: ноль два. Кто особенно продвинутый — с кодом города. А не набирается. Пятизначный номер ментовки знать надо. Но они об этом даже не догадываются.

— Ты там не особо хохми. Какая-нибудь знакомым домой позвонит, они перенаберут. У нас народ башковитый. Даже бабы. Или патрульную машину по-простому остановят. Менты мимо ведь ездят иногда? Держи связь.

Сунул я трубку в карман, банкира тычком к выходу направил. Мы соображали, где у него сейф должен стоять, но пусть дорогу показывает…

И тут банкир, приметив, что я пистолет опустил, и автомат вместе с рюкзаком за спину закинул, как двинет меня ногой! Даже попал, сволочь. В бедро.

Может, конечно, для его дружков это и был неотразимый удар. Но меня и ломом в свое время били, и битой, и клюшкой для хоккея на траве. А уж ногами сколько раз — и не сосчитать. И друзья, и враги. Видно, банкиренок крутым себя возомнил. На какое-нибудь айкидо ходил. Но и я не лох, к тому же, не бумажки со стола на стол перекладываю, а тренируюсь каждый день, можно сказать, в боевых условиях.

Рубанул я этого ушуиста от души, в рыло. Он и блок поставить забыл. Потом еще пару раз сунул по ребрам, для верности, но чтобы не вырубился. Упал банкиренок на пол, чуть свечку не задул, подвывает. Метнулось пламя и вновь разгорелось. А я приставил ему ствол к башке и популярно объясняю:

— Последняя твоя выходка была. Если не наберем мы в твоих сейфах миллион, дырку тебе в голове сделаю. Ты на меня руку поднял, обидел. Я тебя до этого даже не бил.

Сник банкир, понурился. А я еще кое-что вспомнил. На любом уважающем себя предприятии «черная касса» бывает. Не знаю, как там в банках, но и банкиры тоже люди. Где-то он свои бабки хранит? Не в общем же сейфе? И не под подушкой. На рабочем месте, в заначке.

— Показывай, где у тебя сейф в кабинете!

— Нет сейфа. Видел же — в ящике деньги держу!

— Вот только гнать не надо. И самым хитрым себя считать. Ты что, сам в конуре убираешь? Или так уборщице доверяешь, что у тебя штуки по полу рассыпаны? И деньги не в гринах держишь?

— У меня деньги в деле. И на счету.

Звезданул я его еще раз, вскользь, по тому же уху, что и раньше. Он аж взвыл.

— Сейчас Апельсин поднимется — мы тебя на чистую воду выведем.

Это я Банана имел в виду. Не буду же я банкиренку его настоящее погоняло сдавать? Убивать мы его не собираемся. А Банан и правда резкий. Увидит, что фуфло гонит — живого места не оставит.

Банкир к стеночке подошел, кусок обоев в сторону отодвинул, а там у него дверца. Достал из кармана ключи, открыл, только руку совать туда стал, я ему шею прижал. Может, в сейфе у него пушка?

Тут сзади шорох раздается. Я быстро банкирчика перехватил, от двери им загородился, фигуру на прицел взял. Но фигура знакомая. Банан.

— Да вы базарьте, я не помешаю, — говорит.

— Вот и Апельсин, — объяснил я банкиру. — Апельсин, проверь, что там в сейфе!

Полез Банан в сейф, скинул в свой рюкзак несколько пачек гринов.

— Штук пятьдесят, — докладывает. — И браслет золотой. Наверное, шмаре своей прикупил.

— Или в залог у хорошего человека взял. Нажиться хочет, сволочь.

— Залог, — признался банкиренок. — Меня за этот браслет убьют… Браслет одному авторитету принадлежит. Он и вас достанет…

— Ты нас не пугай. Мы тебя раньше убьем, если что не так. Но браслет можешь выкупить. Двадцать штук гринов — и он твой.

— Да мне его под залог пяти тысяч дали… И то — не стоит он столько.

— Ну и не плачь, что убьют. За такие деньги богатых буратин не убивают. Ты больше заплатить можешь. Пошли к главному сейфу. Будем открывать.

Побрели по коридору, вышли на лестницу. Темно. Я прицел свой достал, Банан в прибор смотрит да твердой рукой банкира направляет. Тот спотыкается, зубами скрипит. Бросил через плечо:

— Повезло вам, Робин Гуды. Я только «Шевроле» продал, что у главного входа стоял. Видели, небось? И кредит одному пацану собирался без бухгалтерии дать. Так бы вам пара тысяч в лучшем случае обломилась. Деньги в деле.

— Видел я «Шевроле», — поцокал Банан. — Классная тачка. Себе бы взял, да денег нет. Потому к тебе и пришли.

Тут у меня в кармане опять мобила заверещала. Я этого Сомика убью! Опять с какими-то приколами лезет…

— Менты, — коротко сообщил Сомик. — С мигалкой к главному входу подъехали. Бабы их обступили, что-то доказывают. Один кулачищами в дверь стучит. Грохот даже сюда слышно.

— Менты, — повторил я для Банана.

Мы прислушались. Действительно, внизу громыхало железо.

— Допрыгались, — нагло сообщил банкиренок. — Что ж, не зря я вневедомственной охране деньги плачу. Теперь вас повяжут.

— Рано радуешься, — сказал я банкиру.

— Я не радуюсь, — отозвался из трубки Сомик. — Этих ментов мы, может, и положим. Но тогда сюда другие примчатся.

— Никого не трогать! — приказал я. — Мы здесь никого не завалили, нам мокрое дело ни к чему. Пушки сбросьте куда-нибудь. Нет, Черный с бадюгой пусть двигает отсюда, а ты подальше отойди. Может, подскажешь что.

— Вместе будем, — коротко бросил Сомик. — Мы вам еще пригодимся. Вторая машина подъехала. Менты уже автоматами размахивают. Поняли, что дело неладно.

Банкиренок ухмыляется. Довольный и этого не скрывает.

— В заложники его возьмем? — спросил Банан.

— Здесь тебе не дикие горы. Куда мы уйдем? Тихо сматываться надо, без обузы.

— Отдадите деньги — покажу, как уйти, — обещает банкир.

— Нет, ты нам и так покажешь, — вызверился на него Банан. — Ну!

Банкир, видно, не рад, что глупость сморозил. А отступать некуда. Банан уже из-за голенища кинжал вынул и нашему новому знакомцу в морду тычет.

— Говори, сволочь, как с черного хода выйти. Не может быть, чтобы у тебя черного хода не было.

Банкир заскулил, заерзал. Ствола не боялся, а нож, видать, сердце в пятки загнал. Оно и правда: пуля вылетит или нет, а холодное лезвие, сталью светящееся, любого храбреца в дрожь вгонит. Банан дело знает: все ближе и ближе нож подвигает, уже и гладко выбритую, ухоженную, дорогим одеколоном пахнущую щеку им скребет. И первые капли крови показались. Этого лучше бы не надо — при виде крови Банан звереет.

— Наверх, — коротко взвизгнул банкир. — В окно прыгнете.

— Окна у него все зарешечены, — бросил Банан.

— Видел, не слепой, — ответил я. — Сейчас, банкиренок, мы тебя резать будем. Кусками. И нас за это не посадят. Потому что после вооруженного нападения на банк такие мелочи, как твое отрезанное ухо, нам простят. Убивать мы тебя не станем. Вот и думай, что тебе дороже — смазливое личико или несколько тонн гринов. Если грины дороже, Банан сейчас приступит.

— У меня в комнате отдыха окно… Там решетка крепится на замках. Почти декоративная.

— А прыгать нам из нее ментам на головы? — осведомился Банан.

— Она на другую сторону выходит… В парк.

Я приложил трубку к уху.

— Что там менты, Сомик?

— Перед входом толпятся. Двое патрульных в тыл зашли. Смотрят, как внутрь пролезть. На окнах везде решетки.

— Ясно, — бросил я.

Банан толкал впереди себя нашего банкира. Что, кроме него и охранников действительно в банке никого не осталось? Или по кабинетам сидят, поняли, что не все ладно?

Вернулись в кабинет, потом в кильдим его. Там все свечка горит.

— Внимание привлекает, — кивнул я на свечку. И пальцами загасил.

— Как я ключи найду? — заверещал наш хозяин. А сам, смотрю, думает, как бы ему в сторону свернуть. Но это для него темно, не для нас.

Бросил Банан автомат за спину, открыл одну раму. Скрипит окно, нехорошо. Ну да, авось, не услышат. Перед крыльцом гомон стоит, народ собирается, машины с мигалками подъезжают. Это все я из кабинета видел. У него окна на улицу выходит, а кильдимчик — на другую сторону.

Я тем временем обнаружил замочки, что решетку на месте держат. С улицы решетку не выдавишь. А изнутри — легко.

Банан своим кинжалом без ключей в два счета запоры сорвал. Только щелкнули.

— Пошли?

— Двигаем, — подтвердил я, от автомата рожок отсоединяя и на пол его бросая. Жаль «Ксюху», но с ней — лишние проблемы. Засвечена она. Оставить — что приговор себе подписать.

Тут Банан нашему банкиру по затылку кулаком двинул, потому как орать ему никто не помешает, когда нас с ним не будет, а пасть ему затыкать некогда, и обеими ногами в решетку. Треск, звон — вылетела. И Банан следом прыгнул, даже не посмотрел, куда. Ну, я посмотрел и прыгнул на елку, на ветку разлапистую. Мне уже не впервой со второго этажа выпрыгивать. На прощание я и браслет золотой на пол кинул. Нечего нам с авторитетами связываться. В этом банкиренок прав.

Тут мент какой-то издали заорал:

— Заложники выбираются! Заложники выбираются!

Другой его за рукав дергает. Типа, что орешь, бандюки услышат. А нам того и надо. Автомат только у Банана и то за спиной, пистолет не очень-то в темноте разглядишь. Вроде, и правда, мы невинные овечки. И дернули мы от елок подальше в темные переулки.

Я только в трубку Сомику крикнул:

— Мы снаружи. Уходите.

Сомик и отозваться успел:

— Видим, Кит, видим. К машине?

— Ты что, тупой? Ногами, Сомик, ногами… О тачке забудьте.

Тут какая-то сволочь осторожная из автомата поверх наших голов очередь пустила. То ли сообразили, что мы за птицы, то ли с перепугу. Банан, придурок, очередь в ответ дал. И такая стрельба началась…

А мы в переулок и ходу. Меня в спину кто-то словно толкнул, но ничего — показалось, наверное. Не пуля. Попадали в меня, знаю, как бывает. Банан завопил — ему руку прострелили. Тут переулок повернул, мы через чей-то забор сиганули, и еще раз… Банан, хоть и с больной рукой, но шустрее меня на заборы запрыгивал.

За банком дома одноэтажные, частные… Пойди, найди нас здесь! Попетляли немного, потом оружие в трансформаторной будке бросили. И оптику там же сныкали. Только деньги в рюкзаках оставили. Тоже, понятно, улика, но не бросать же их?

Созвонился я с Сомиком. Тот доложил, что Черный отправился домой. Ему, как он на шухере постоит, отлежаться надо — нервный очень. Если не отлежится, на людей бросаться начнет. Или, наоборот, шарахается ото всех. Что хуже, еще неизвестно.

Банану между тем худо стало. Температура поднялась, лихорадить его начало, рука заныла. Это с перепугу он через заборы сигал, а дырка в бицепсе — не шутка. Отправил я и его домой. Что ж, я с Бананом работаю, Черный с Сомиком. Мы друг другу доверяем. Без этого нельзя. Ну, ясное дело, могу я пачку гринов от дележа сныкать. Кто у дележа, тот и прав. Но кидать друзей никогда не буду. И Сомик это отлично знает.

Пришел в гараж, открыл дверь, свет включил и жду. Пусть хоть менты являются. Я чист. Вот, сижу себе, колбаску режу. Ее и литровую бутылку «Столичной» в киоске купил. Продавец — лишний свидетель, что в вечер ограбления банка я совсем в другом конце города отирался. А что я восемь километров отмахал, высунув язык, он не знает. Может, я с вечерней пробежки как раз возвращался. Да и только в детективах продавцы и прочие свидетели на часы смотрят. А потом рассказывают: двадцать шестого августа в двадцать часов семь минут я видел подозреваемого около своего киоска в поисках бутылки водки… Это при том, что допрашивают их уже в декабре.

Ближе к полуночи нарисовался Сомик. Переоделся уже, побрился даже. В футболочке, со спортивной сумкой, мобила на ремне болтается. Прямо мажор.

Я рюкзаки еще не распаковывал. Заглянул только, когда мы с Бананом расставались. Его рюкзачок в мой рюкзак закинули, и я домой почалил. А Банан — к себе на хату, отлеживаться и антибиотики жрать. Не в больницу же ему идти, заживет само. И воды поднести есть кому — не напрасно он с Махой второй год живет.

Присели мы с Сомиком, перемигнулись, по стаканчику выпили. За успех. И чтобы не поймали.

— Что, считать будем?

— Считать, — довольно улыбнулся Сомик. Считать бабки он любит. — Только дверь закрой.

И правда. Мы в гараже на свету, как в аквариуме, сидим. Выпить на виду у всех — это одно. А деньги считать лучше скромнее, без свидетелей.

Прикрыл я дверь, пушку рядом с собой положил. Нет, это не Сомику намек, чтобы вел себя хорошо. Сомик меня уважает, я его уважаю. Просто с такими бабками как-то боязно почти на улице сидеть. Даже мне.

Открыли рюкзак Банана. Солидно, что и говорить. Двенадцать пачек зелени. Но у Банана, когда он в сейф полез, от радости в зобу дыханье сперло. Он о пятидесяти штуках заливал, но пятидесяти в пачках не было. Потому что сотенных была только одна пачка, да еще одна надорванная. В ней восемь штук гринов лежало. Еще две пачки — с купюрами по пятьдесят баксов. Одна пачка — двадцатибаксовая. Шесть — десятибаксовых. И чего он баксы в мелких купюрах держал? С мафией, что ли, расплачиваться собирался? И одна пачка — смешно сказать — по одному доллару. Я и не видел такого никогда.

— Детям раздадим, — предложил я. — Играться.

— Или нищим, — отозвался Сомик. — На паперти. Когда в церковь пойдем.

— Заметано, — согласился я.

Итого в баксах вышло тридцать шесть тысяч сто. Сто отметаем — получается тридцать шесть. По девять штук на рыло. Ну, мы не единоличники, по штуке в общак. Значит, каждому по восемь. На большее губы раскатывали, но как дело пошло — еще и радоваться надо.

Открыли пачку с рублями. Тут меня холодный пот и прошиб. Знаете, сколько моя жизнь стоила? Шестьдесят семь тысяч двести рублей. Немало, но и не так уж много. Реальная, я бы сказал, цена. И за меньшие бабки убивают.

Острая пуля от «Калаша» в аккурат три пачки прошила. Первую, из пятисоток старых, почти напополам разорвала. В сотенных новеньких только дырку проделала. А в третьей пачке застряла.

— Повезло, — выдохнул Сомик. — На спине рюкзак был?

— На спине. Или в сердце, или в легкое маслина шла. Печень могла бы пробить. Или в позвоночнике засесть. Стукнуло пониже лопаток, примерно посредине. Повезло.

— Сегодня у тебя почти как день рождения.

— Точно. Деньги-то с дырками куда девать? Выбросить?

— Зачем? Поделим. В банке их примут. Номера-то целы. Только сдавать нужно не сразу. И не в нашем банке. А по одной, в разных местах…

— Жадность фраера сгубила… Только внимание к себе дырявыми деньгами привлекать. Сразу видно, не моль их проела. Знаешь, заберите вы с Черным эти пачки! Вроде как выкуп за меня. Мне денежки лучшую службу сослужили.

Спорить Сомик не стал. А я подумал, что так оно и справедливее будет. Все-таки я Банану пачку двадцатидолларовых бумажек сунул на мелкие расходы, пока не оклемается. Купюры старые, вряд ли у банкира все номера переписаны. И себе полтинников пачку взял, за общее руководство.

Деньги поделили, сели отдыхать. У Сомика в сумке четыре пузырька пива оказались, по полтора литра. Он, зная наши обычаи, прихватил. Я всегда водку беру, Сомик — пиво. И отдыхаем культурно. Не ругаемся, людей не задеваем, как всякая шантрапа.

Накатили мы бутылочку «беленькой», закусили колбаской, выпили по бутылочке пива. Хорошо, уютно. Что нам на каждого пол-литра водки да полтора — пива? Разминка. Даже не окосеешь. И пропорция хорошая — один к трем. Недаром же говорят: пиво без водки — деньги на ветер.

Сомик, довольный, улыбается. Такой куш мы еще не срывали. А мне захотелось за жизнь поговорить. Тем более, ханка язык развязывает.

— Вот скажи, Сомик, ты жизнью доволен?

— Да вполне. Не напрягает никто, на работу ходить не надо. Риск, опять же. Кто-то рисковать не любит, а я люблю. Подумать, обмозговать, как лучше к делу подойти, не попасться… И сделать все аккуратно. Вот как сегодня.

— Сегодня мы облажались. Еще немного — и загребли бы нас менты. Откуда патруль приехал?

— По улицам шпарил, медленно так… Сержант по сторонам глядел. А тут куча телок… Увидели машину, начали верещать. Мусоровоз и остановился. Мы помешать не могли, не валить же там всех подряд? А с телефонами, чтобы их собрать, идея неважная была… Пока начальника курочат — работники, может, и стерпят. Но забери у них хоть копейку, а тем более мобильник — визгу в десять раз больше было бы.

Да, действительно… Десяток разъяренных баб двое бандитов не удержат.

— Нет, к тебе и Черному претензий не имеется, — заявил я. — Разве еще что-то надумать надо было. Или не лезть сегодня, когда народу много.

— Обычно девок выходит две-три, — оправдался Сомик. — А сегодня — как прорвало. Наверное, отчет какой-то готовили. В банках это бывает.

Мы помолчали.

— Глюк мне недавно был, — сообщил я зачем-то Сомику. Он мне друг, конечно, но Банану я о любом глюке могу рассказать, а вот Сомик — дело другое. Сильно умный. Смеяться еще начнет… Но рассказать хотелось. — Казалось мне, что я — это не я.

— Это в каком смысле? — уточнил Сомик.

— Типа был я студентом, изучал философию… А потом подъехал ко мне какой-то бобер, и говорит: хочешь в шкуре горного барана побывать? Я отвечаю: отчего нет, типа как хочу. Интересно же. Вот он меня сюда и отправил.

— Куда сюда? — не понял Сомик.

— Ну, в нашу жизнь.

— Эка ты повернул! А этот кент типа волшебника был? Желания исполнял? Так что ж ты чего-то стоящего не попросил? Миллионером, скажем, в Штатах заделаться? Охота тебе с нами банки грабить…

Сомик довольно осклабился, будто сказал что-то умное.

— Да нет, не та тема. Он мои желания конкретные не исполнял. Он еще круче был. Говорит просто: все, что ты ни пожелаешь, сбывается. Всегда и везде. Только захоти по-настоящему.

— Прямо всегда?

— Ну, нет, он молотил что-то насчет того, что и другие чего-то хотят, поэтому ты иногда бываешь в обломе.

Сомик задумался, прищурил карие глаза.

— Занятно. А ты, Кит, нигде этого до сих пор не читал? Или сам придумал?

Я засмеялся.

— Ты гонишь, что ли, Сомик? Ничего я не придумывал. Я же тебе объяснил — сон это. Тип тот мне приснился. Дипломиратором его звали. Он это все пропрягал. А последняя книжка, которую я читал, были стихи Маяковского. Я по ним сочинение на экзамене писал. Книжку под партой спрятал и предисловие переписывал. А если по-настоящему — то последнего я читал «Тараса Бульбу» Гоголя. Вот сильная книга, скажу я тебе.

— Да, согласен…

— Хотя нет, иногда еще одну умную книгу почитываю. «Уголовный кодекс» называется.

Сомик кивнул. Кодекс он и сам любил изучать, я даже замечал его за этим занятием пару раз. Нужно ведь знать, что нам светит в случае поимки.

— Ведь прав тип из твоего сна был, пожалуй, — заявил вдруг Сомик. — Вот наше сегодняшнее дело… Сколько всего могло нам его испортить! А мы куш сорвали, без потерь ушли. И не поймали нас. Потому что хотели мы бабки эти получить. Очень хотели.

— Ну да. Я хотел. Да и вы тоже, наверное. Но ты все равно сплюнь. Банану лапу прострелили, меня чуть не шлепнули…

Говорю я, а сам вспоминаю свой разговор с философом. Вроде как он мне что-то нюхать давал, чтобы желания лучше сбывались. Какое-то средство, называется вроде урюка. Может, оно виновато?

— Не шлепнули же! — вошел в раж Сомик.

— Почему тогда ты не миллионер? — спросил я его. — Не хочешь, что ли?

— Так тип же тебе говорил, что желания исполняются, а не мне. Я с ним не встречался.

Это он типа отшучивается. Но я Сомика знаю — просто так болтать не станет. И что-то из того, что Дипломиратор мне рассказывал, понял.

— Он говорил, у всех они исполняются. И ты тоже за это подписался. Только что.

Сомик не растерялся и нагло улыбнулся.

— Я, может, еще буду миллионером. Может, я сейчас здесь трусь только для того, чтобы потом кайф ловить лучше, вспоминая, как мы тут парились. Вот прикинь — был бы ты сейчас на месте этого банкира… Что бы ты, радовался его миллионам? Тебе бы даже типа не хватало их. Дрожал бы за каждую копейку, а какое это счастье — малый куш сорвать — и не подозревал бы. Мы с тобой урвали по восемь штук баксов и рады. Да что там рады — счастливы!

— Я не рад, — ответил я и понял, что говорю правду. — Прикинь, мы с тобой постоянно в дерьме копаемся. Взять хоть сегодняшнее дело — что тебе, радость, как мы под пули лезли, из банкиренка этого бабки вытаскивали? Он нас кем считает? Сволочью безродной, шакалами… Да мы и есть типа сволочи. Не воры с понятием, не спортсмены… Так, конкретные бизнесмены. Вагон угля на сторону толкнуть, долги из кого выбить… Вот ты говорил, наше лучшее дело… А если посмотреть — сплошная гнусь. Банан раненый, бабок сорвали мало. Повезло просто, что у него деньги сверху лежали. В хранилище мы так и не попали. Банкиренок даже в большой сейф баксы прятать не стал. Для него это не деньги.

— Не так, чтобы не деньги…

— В год он гораздо больше зарабатывает… Да что там, в год — в месяц. Вот если бы на самом деле все желания исполнялись, разве сидел бы я сейчас в этом поганом гараже, пил бы эту паленую керосинку? Опять продавец из киоска наколол. Я вот хочу бутылку водки украинской холодной, чтобы на почках березовых…

— Пойди да купи. Деньги есть, — заявил Сомик. — Я подожду. Или давай таксистам позвоним, привезут.

— Нет, вот я хочу, чтобы она прямо на столе появилась, рядом с колбаской. Возле надкусанной горбушки! Видишь — не появляется! Вот ты захоти — тоже не появится!

Сомик покачал головой и завернул красиво:

— Если бы все желания так выполнялись, стремиться не к чему стало бы. Неинтересно. А вот если ты на самом деле хочешь бутылку «Немирова» — ты получишь возможность ее достать. Да что там получишь — ты ее уже имеешь. Глупо ждать чуда, когда ты можешь поднять зад и купить эту бутылку через десять минут. Или даже две. С любой закуской. Может, тебе и скатерть самобранку еще надо?

Я тускло посмотрел на Сомика. Вот за это мне больше нравится Банан. Сомик — сильно умный.

— Это я, типа, глупый? — уточнил я. — Или ленивый?

— Да не то я имел в виду… — оправдался Сомик, а я не стал лезть на конфликт. — Может, ты и правда хочешь пить паленую водку, жить так, как живешь? Учиться не пошел, на заводе работать не желаешь. И, как банкир, мозги сушить, перед налоговой инспекцией, мэром и губернатором лебезить тоже не стремишься…

— Может, всего этого я и не захотел бы. А вот заиметь богатенького папу я бы не отказался! И образование получить. Ты, как-никак, два курса института окончил. А я только среднюю школу и потянул. Все спорт. То тренировки, то соревнования, то бои, то разборки… И что с того? Только и радости, что я всем пацанам в школе морду набить мог. Девчонки как на героя смотрели. Теперь Борька Иванов, об которого все в школе ноги вытирали, герой, на «мерине» ездит, а я — так, почти что гладиатор…

— Еще не поздно назад отыграть, все исправить. Ляжем на дно, займемся легальным бизнесом, — продолжал пропрягать Сомик… — Куш сорвали, можно отойти. Только бы воры не прознали, чья работа с банком… Могут наехать.

А я вдруг понял, что на самом деле хочу иметь богатого папу. И не думать о том, как заработать лишнюю сотню баксов. Не мотаться по улицам, как бешеный носорог, а как богатенький Буратино, прийти на все готовенькое. Тусоваться среди студентов, делать пальцы веером в умных разговорах. Не молчать, как баран, когда затеют разговор о чем-то умном. Хотя, были бы бабки — с ними все придет. Я хотел богатого папу и только богатого папу! Толчок в начале жизни! Почему так получается, что у других родители крутые, а мой батя — обычный водитель? И матушка — медсестра? Сейчас только жизнь немного и увидели, когда я им сотню-другую баксов в месяц подкидываю…

— Нет, ну я реально хочу быть крутым, — начал я…

Сквозь дымное марево от сигареты Сомика непонятно как пробился противный голос Дипломиратора из моего сна:

— Фазовый переход!

Я словно упал с ящика, на котором мы с Сомиком закусывали. Но о бетонный пол не ударился, а провалился куда-то.

Глава 3 Богатый папа

— Конгруэнтность, толерантность, — блеял худой мужичок в темно-сером костюме тройке, обладатель небольшой козлиной бородки. — Менталитет, промискуитет…

Сколько ни старайся, ни вставляй умных терминов, денег я тебе больше, чем заработаешь, не заплачу. Может быть, и вообще не заплачу. Потому что толку от тебя мало. Разве народу нужно объяснять прописные истины словами, которые он и понять не может? У меня хоть и диплом о высшем образовании одного из лучших вузов страны в кармане лежит, терпения не хватает слушать. А дяде Васе, что утром во дворе кого-нибудь из соседей дожидается, чтобы на опохмелку занять, попробуй, скажи: менталитет… Он подумает, что ты его оскорбляешь. Совсем нехорошее подумает. Потому что из сложных терминов он только те знает, которые к половой жизни и ее проявлениям относятся. Да и то — в молодости нахватался, когда к знаниям тянулся. А сейчас он только к бутылке тянется… Но все равно — избиратель!

— Достаточно, Соломон Моисеевич, — прервал я выступление видного специалиста по проблемам «паблик рилэйшенз», или, говоря проще, запудриванию мозгов. — Что вы предлагаете сделать конкретно сейчас?

— Убрать слово «конкретно» из вашего лексикона полностью, — тут же прицепился имиджмейкер. — От него попахивает чем-то блатным…

Да уж, попахивает. Одно из любимых словечек Кита. Конкретного пацана, хозяина целого звериного пантеона, в шкуре которого я был совсем недавно. Он бы и этого мудреца назвал бы просто: «дятел обдолбанный», или «козел, что мне заумь пропрягает»…

Как вспомню, так вздрогну… Пальба, нищета, пьянки… Девчонки у него, правда, были ничего. Оторванные, экспрессивные. Красивые. Но развратные, гулящие, глупые и подлые. Одним словом, шлюхи. Да и туповат был Кит, хотя в своем кругу слыл за крутого. Не мог понять изменений, которые с ним произошли. Свои воспоминания, которые, возможно, были ему имплантированы, принял за сон. Хотя с другой стороны корректнее предположить, что сознание Никиты Латышева было перенесено в другой временной поток. Или было видоизменено. Что там говорил Дипломатор, которого Кит потешно называл Дипломиратором?

Меня пробил нервный смех. Я помнил то, что происходило со мной с самого детства. И в то же время я помнил кое-что о Ките и о Никите Латышеве, студенте философе. Не так, как если бы это были мои воспоминания. Примерно так, словно посмотрел о них фильм. Подробный, яркий и красочный.

Соломон Моисеевич глянул на меня поверх очков.

— Я сказал что-то веселое, Никита Евгеньевич? Или вы немного переутомились накануне предстоящих выборов?

Посмотрев на имиджмейкера с некоторой неприязнью, я поспешно придал лицу доброжелательное выражение. Полагаю, он понял, что я недоволен. Ну, так на это я и рассчитывал.

— Что вы, Соломон Моисеевич, что вы! Просто задумался над тем, как окружение накладывает отпечаток на любого человека. Среда обитания, так сказать…

Про себя же я подумал: тебе бы мои проблемы, козлобородый. Выборы — мелочь, не выберут — ладно. А вот то, что налоговая инспекция треплет нервы третий месяц, — проблема. И два невозвратных кредита, о которых еще не знают инвесторы, — бомба замедленного действия. И еще много чего… Я же пока хочу работать, а не ехать на постоянное жительство в Калифорнию. Там хорошо, но двух недель отдыха вполне хватает. Деньги нужно делать здесь.

— Тогда позвольте с вами попрощаться, — проблеял имиджмейкер. — Хочу напомнить, сегодня вечером у вас съемка для клипа.

— Для клипа? — переспросил я. — Что, по-вашему, я в эстрадные певцы собрался? На «Фабрику звезд»?

— Не для клипа. Для рекламного ролика. Простите, — быстро поправился имиджмейкер.

Так-то. Контролируй свои слова! Других ловить каждый умеет.

Козлобородый убрался из кабинета, я присел в кресло. Болела голова. За последние три дня спал в общей сложности часов восемь. Да и сны были рваными, запутанными. Не сны, а кошмары. На один день восьми часов сна больше, чем достаточно. А на три — маловато.

Итак, судьба выкидывает порой странные коленца. С точки зрения Кита, я оказался в шкуре того, кого совсем недавно грабил. Преуспевающий банкир, бизнесмен… У меня влиятельный отец, подающий надежды младший брат, полтора миллиона долларов на счету в Нью-Йоркском банке… Что еще нужно для счастья? Но это с его точки зрения… А я вижу ситуацию совсем по-другому. Мне просто стали доступны воспоминания других людей.

На самом деле, нигде я не оказывался. Я всегда жил так. Родился, учился в самой обычной школе. Увлекался историей и каратэ, брал на себя много общественной работы. Мы жили, как все. Потом дела отца пошли в гору, а тут еще и перестройка… Переехали из двухкомнатной квартиры в двухэтажный особняк, который отец построил за каких-то полтора года. Я закончил экстерном институт. Мог бы и не заканчивать, но без диплома все будут смотреть на тебя, как на быдло, зарвавшегося нувориша. А сейчас я подумывал о защите кандидатской диссертации. Дел-то — пять тысяч «зеленых». Только обратиться нужно к надежным людям, чтобы все по закону было. Мне же не просто диплом купить нужно…

А теперь мое сознание скачкообразно претерпело некоторые изменения. Еще вчера я не подозревал ни о каких дипломаторах, монадах, и не был готов к тому, что мир устроен почти по Лейбницу. Кстати, и с теориями Лейбница я был знаком довольно приблизительно. Вспоминалось что-то из школьных факультативных курсов, а может быть, из «сна» о студенте-философе. Тот, похоже, был специалистом, чего обо мне не скажешь.

Однако все свои воспоминания, реальные и навеянные, я воспринимал почти как должное. Меня не удивляло присутствие частичек памяти Кита или философа Латышева. Мне даже казалось, что я понимаю механизм внедрения воспоминаний. Я словно бы обменивался памятью с обитателями других вселенных…

Бррр, жутко было бы попасть в те миры, где жили Кит и студент, въяве! У меня свои проблемы, но работать асфальтоукладчиком на частных стройках в заштатном городишке или бандитской «торпедой» — увольте! Хотя «торпедами», наверное, не работают. Это, скорее, призвание. Неужели и я на это способен? Мог бы стать таким вот Китом?

В кабинет вошла Надя, мой секретарь.

— Никита Евгеньевич, посетители. Утренний прием, пять человек дожидаются…

— Зови. По одному, — приказал я.

Ох уж эти посетители…

— Специалистов собирать не будем?

— Да ну их, наших специалистов… Сам справлюсь…

Я провел рукой по небритой щеке. Щетина кололась. Ничего, избиратели потерпят. Пусть видят, что я близок к народу. И что о них думаю денно и нощно — побриться некогда. Ночами не сплю.

Первой вошла ушлая старушонка в довоенном ватном пиджаке, чем-то похожая на старую и больную крысу.

— Никита Евгеньевич, дом сгорел, все пропало! Помогите, чем можете! — начала она прямо с порога.

Я взглянул в листок, поданный Надей. Пенсионерка, Раиса Трофимовна, семидесяти одного года. Живет поблизости — на Колхозной улице. То-то внешность ее мне знакомой кажется. Не первый раз, наверное, на прием пришла.

— И что же, Раиса Трофимовна, помочь вам больше некому? Дети, внуки, родственники есть?

— Есть, Никита Евгеньевич, есть! — завздыхала старушка. — Сын шофер, получает не очень много. А дочь — учительница, я ей сама с пенсии деньжат подбрасываю постоянно. Двое детей.

— Заявление на помощь написали?

— Написала, — с готовностью кивнула старушка. Быстро, будто боясь, что я вскочу с кресла и убегу, протянула лист в клеточку, исписанный неровным почерком.

Я взглянул на листочек. Просит десять тысяч. Ну, бабка, ну, дает! Десять тысяч! Да это же твоя пенсия за полгода, старушка!

— А кредит не хотите взять? — осторожно попытался я подтолкнуть посетительницу в нужном направлении.

— Кредит ведь отдавать надо, — резонно ответила бабка.

— Надо, — вздохнул я. — А у вас источников дохода, кроме пенсии, нет?

— Да семечками на улице не торгую. Совестно как-то… Я ведь бывший педагог все-таки…

А, так вот почему я эту бабку знаю! Она у нас в школе работала. Учительницей начальных классов. Да, у учителей пенсия низкая…

И не помочь нельзя — выборы, и помочь весьма затруднительно. Десять тысяч — сумма солидная… Меньше дашь — обидится. Они ведь все думают, что у меня денег — куры не клюют. Но выход всегда найдется. Тут же, при старушке, я продиктовал письмо мэру, попросив, как кандидат в депутаты, оказать ей помощь, пришпилил к заявлению, улыбнулся. Была проблема моя, стала проблема городской администрации. Пусть изыскивают средства в бюджете. Правда, их там нет — но это уже не мое дело. Я еще не депутат.

— Поможет власть. Как не помочь? Ждите, Раиса Трофимовна. Через пару месяцев помощь выделят. После заседания городской думы.

— Хоть бы чем сейчас помогли, — вздохнула старушка. — Кастрюль — и то нет. Оплавились все. Я уж не говорю, крышу перекрывать, деньги-то на крышу… Сама во времянке живу, суп сварить не в чем. И не из чего…

Я тяжело вздохнул. Все выборы. Без расходов не обойдешься.

Полез в ящик стола, достал сторублевую купюру. Потом подумал, добавил полтинник.

— Возьмите, Раиса Трофимовна. Чем могу.

— Спасибо, — сказала бабка. И как-то странно поджала губы.

Мало, что ли? Так я на всех не напасусь. Если каждому давать хоть столько, завтра с утра тут очередь выстроится в два километра. Без налога с неба упали деньги, а они еще и недовольны…

Вошедшего следом за Раисой Трофимовной мужичка я отправил в центр занятости с сопроводительным письмом. Денег он, к счастью, не просил — хотел работать. На работу его устроят вряд ли, но участие я проявил, внимание оказал.

Еще двое больных просили деньги на операцию. Это — святое. Больным помогать надо. Каждому дал по триста рублей. Одному, правда, нужно было шесть тысяч, а другому — пятнадцать, но это не те суммы, которые я могу жертвовать безболезненно. Особенно в дни приема — будь неладны эти выборы!

Пятая дамочка, вся в золоте, просила помочь в оплате обучения дочери. Нет, совсем люди стыд потеряли! Хоть бы оделась скромнее, сережки с бриллиантами на двадцать пять тысяч сняла… Впрочем, письмо мэру я опять написал. Пусть она о нем плохо думает, а не обо мне. А уж он ей разъяснит, кому помощь полагается.

Выпроводив последнюю посетительницу, я налил в стакан итальянской минеральной воды, смочил горло, закурил. Не люблю курить, не люблю минеральную воду… А надо курить, надо пить эту дрянь… Иначе не найдешь общего языка с деловыми партнерами. И водку пить приходится, хотя я предпочитаю красное вино или чешское пиво… Казалось бы, влиятельный человек, а пожить в свое удовольствие не получается никак!

В уголке сознания словно проснулся Кит. Посмотрел на меня искоса, сплюнул сквозь зубы. Неудобно ему было и за меня, и за себя. Ведь я — это и он тоже…

— Бабке, у которой сгорело все, хотя бы «пятикатку» сунул. Да и больным-доходягам по тыщонке-две дать можно было. А остальных — послать по-простому, без реверансов, — заявило мое второе я.

Я был с ним, в общем-то, согласен. Потому что я — это тоже он. В какой-то мере. Сволочью становишься с этой работой. Каждую копейку считаешь, долю процента на каждой сделке. А кто не считает — улицу подметать идет. Или, как мужичок-посетитель, в поисках работы рыщет. Не я выбираю, как мне себя вести. Ситуация диктует поведение.

Студент Латышев, когда я попробовал взглянуть на ситуацию с его точки зрения, вообще остался в недоумении. Как, имея несколько миллионов долларов, можно не помочь людям в пустячных для меня и таких важных для них просьбах? Не заплатить за работу имиджмейкеру, трем журналистам, что вчера снимали меня с утра да вечера, экономя предвыборный фонд? Да вот так! Нецелесообразно. Потерпят. Им редактор команду дал, вот они и работают. Редактору я заплатил — и заплатил хорошо. А что журналисты, весь день без обеда просидевшие, меня проклинают — не проблема. В эфире скажут то, что нужно. Тебе этого и не понять, молодой неудачник и идеалист! Кит, тот скорее с ухмылкой этот эпизод оценил. Видел во мне коллегу — кидалу.

Тихо звякнул интерком, стилизованный под колокольчик.

— Слушаю, Надя.

— Никита Евгеньевич, к вам тут из налоговой инспекции. Требуют немедленно доложить.

— Кто?

— Оксана Сергеевна Кареткина. Старший налоговый инспектор.

— Пусть зайдет через пять минут. У меня посетитель.

Надя, конечно, знала, что просители меня покинули, а Соломон Моисеевич из кабинета давно ушел. Видела. Но с черного хода, мимо приемной, вполне мог кто-то зайти. И выйти тем же путем. Не каждый мой посетитель должен попадать на глаза другим. Даже моему секретарю. А уж тем более — работникам налоговой инспекции или других контролирующих органов.

Если с Соломоном Моисеевичем и, тем более, с просителями я мог разговаривать небритым и даже неумытым, то с Оксаной Сергеевной такой номер не пройдет.

Настроение из расслабленно-вялого перешло в деловое, действия обрели целеустремленность. Пройдя через короткий коридорчик, я вышел в санузел. Здесь у меня и душ, и умывальник, и, понятное дело, туалет. Быстро выдавив на щеки пену, я принялся работать одноразовым бритвенным станком.

Конечно, Оксана Сергеевна еще та стерва. Но она гораздо лучше, чем Афанасий Игнатьевич, лысый мужичок с отвисшими щеками, который ошибки в отчетах чуял, казалось, своим крупным носом. Неужели Наталья Викторовна, начальник налоговой, решила сменить гнев на милость? Или Афанасий Игнатьевич подхватил очередную простуду? Состояние простуженности было у него перманентным, он постоянно болел, но когда температура инспектора не поднималась выше тридцати восьми, он стойко шел на службу, заражая всех окружающих неведомо где подхваченными вирусами. Взяток эта пожилая сволочь не брала, что меня особенно раздражало.

Побрившись и смыв остатки пены, я снял со стеклянной полки первый попавшийся одеколон. Их мне дарили на двадцать третье февраля, Новый год и иногда даже на День рождения. Если учесть, что поздравлять с праздниками всегда являлась толпа народа, а самому раздаривать подаренные одеколоны было неловко, можете представить, сколько склянок с ароматной жидкостью скопилось у меня в шкафу. Две полки в три ряда. Несколько флаконов стояли сверху, на полочке в душе. Брился я, как правило, не дома, а на работе. Да что там брился — я здесь практически жил.

Запах взятого наугад одеколона оказался приятным, цитрусовым. К чести моих поздравителей, дешевые одеколоны они дарили редко. Но использовать такое количество парфюма я был не в состоянии. Разве что пить? Или сдавать в магазин? Без гигиенических сертификатов торговая инспекция покоя не даст… Да и выручка мизерная. Вот если бы просителям можно было вместо денег одеколоны отдавать! Но журналюги из неконтролируемых газет пронюхают, и такой скандал выйдет…

Не прошло и пяти минут, как меня было не узнать. Поспешно почистив зубы отбеливающей пастой, я вернулся на рабочее место, нажал кнопку селектора.

— Пригласите Оксану Сергеевну, пожалуйста.

Инспектор вошла в кабинет, бодро цокая высокими каблучками. Сразу видно — она-то ночью выспалась. Круглое личико свежее, словно сияет, волосы блестят. Оксана Сергеевна не писаная красавица, и, думаю, сама это понимает. Носик капризно вздернут, глаза немного печальные, припухшие, ротик небольшой, тоже какой-то капризный, челка кудрявая на лоб падает… Нет, она не страшная, но и красивой ее никак не назовешь. Зато фигурка у девушки — просто обалдеть. Поэтому, несмотря на солидный ранг старшего налогового инспектора, ходит Оксана Сергеевна исключительно в мини-юбке, и все мужчины оборачиваются ей вслед.

Вот и сейчас сверкнула гладкими коленками, и, плавно выступая, остановилась на середине кабинета. Садиться не спешит. Знает, что и сидя выглядит отлично, но хочет продемонстрировать свою новую юбочку и прозрачную блузку со всех сторон. Пусть я и подконтрольный, зависимый от нее сейчас субъект — неважно.

— Здравствуйте, Оксана Сергеевна. Присаживайтесь, пожалуйста.

— Доброе утро, Никита Евгеньевич. Не выспались? Дел много или отдыхали хорошо?

— Какой уж тут отдых…

Так и хочется сказать: тебе-то какое дело? Но не скажу. И она знает, что я не скажу. Стоит, улыбается. Потом села. Коленки, опять же, ко мне. А что же, соблазнительное зрелище. Не скажу, чтобы трусики видно было, сидит девушка пристойно. Но при размерах юбки — отчего бы и не увидеть что-то лишнее? Я даже слюну сглотнул и глаза отвел.

— Что же вы, Никита Евгеньевич, налоговые органы в заблуждение вводите? — переходит в наступление инспектор. — Согласно вашему отчету, у вас словно бы и доходов нет. А по нашим прикидкам, вы двадцать миллионов налогов не заплатили.

— Да что вы, Оксана Сергеевна, какие двадцать миллионов? У меня оборот меньше. А прибыль и подавно. К тому же, как мы можем государство обманывать? У нас специалисты квалифицированные, законопослушные…

— Перейдем к отчету, — заявляет наш ревизор и на стол перед собой отчет кладет.

Вот она и хозяйка положения. Я должен со своего места встать, подойти к ней, стул подставить и рядом сесть. Если не хочу стоя слушать, или не видеть, в чем она меня обвиняет. То есть не иметь фактуры для дискуссии.

Гладким лакированным ноготком Оксана Сергеевна подозрительные строчки подчеркивает. Я уверенно что-то ей объясняю, на законодательство ссылаюсь. Время от времени мои сотрудники в кабинет лезут. Увидят, что босс не один, и назад. А ведь Надя всех предупреждает, что у меня инспектор! Думают, у них вопросы самые важные. Или они мне чем-то помочь могут…

Приказал я секретарю, чтобы и близко к двери никто не подходил. Теперь Надя силой посетителей останавливать будет. И по телефону соединять ни с кем не станет. Разве что мэр приедет или начальник милиции. Тогда Надя позвонит, доложит. Но они ведь у меня не каждый день бывают.

В некоторых местах претензии Оксаны Сергеевны липовые, и сама она это прекрасно понимает. В некоторых вопросах я душой кривлю, и она об этом хорошо осведомлена. Но нарушения ведь доказать надо! А кое-где мои хваленые специалисты на самом деле ошибки сделали. За это с них строжайше взыщется. Но сейчас я их защищаю. Перед лицом инспекции мы — одна команда. Разбор полетов — после.

Час спорим, два. Инспектор разгорячилась. Кондиционер в кабинете я специально отключил — может, уйдет быстрее. От волос у нее духами пахнет. «Шанелью». Не той, что номер пять, какой-то другой. Но то, что «Шанель», точно знаю. У меня на запахи память хорошая, и приятные ароматы я очень люблю.

Оксана Сергеевна меня обвиняет, я ей с каменным лицом возражаю. Потом зевнул. Раз, другой. Ее это особенно возмутило. Вскакивает, кричит:

— Никита Евгеньевич, настройтесь на рабочий лад! Я лицензию вашего банка приостановлю!

— Лицензию моего банка только Центробанк отозвать может, — объясняю я. — Вы в худшем случае счета арестуете. По решению суда. Это совсем другая операция.

— Полагаете, только у вас в банке специалисты работают? В других местах — недоучки?

— Нет, специалисты не только у нас. Но у нас — лучшие.

Покраснела Оксана Сергеевна, щеки огнем горят, рот приоткрылся — не знает, что сказать. А я думаю — ну, зачем весь этот балаган? И она знает, чего от меня хочет. И начальник налоговой ей определенные указания дал. Относительно суммы, на которой можно сойтись. Я не о взятках, о налогах.

— Может, кофе выпьем? Ты устала, я вижу. А я с утра крошки во рту не держал.

Оксана еще больше возмутилась. Она при исполнении, а я к ней на «ты» да еще и кофе предлагаю, хотя обеденное время не наступило. Только собралась она мне отповедь дать, я ее в охапку сгреб, поцеловал крепко да на диван понес.

На блузке пуговицы некоторые оторвать пришлось, ну а юбка нам совсем не мешала. Мало ее было и незаметно.

Не скажу, что кожаный диван, даже широкий — самое удобное место для интимного общения с девушками. Но пикантность какая-то в скрипучей упругой коже есть.

Минут через сорок пошел я кофе заварить. А Оксана свою блузку принялась разглядывать. Смотрела на меня она теперь, правда, спокойно, без гнева. Я бы даже сказал — удовлетворенно.

— Куплю я тебе новую блузочку. Любую, — обещаю, хотя знаю, во что мне «любая» блузка выльется. — А сейчас в шкафу посмотри. У меня рубашек и маек там много, что-нибудь себе подберешь.

— Да как я мимо секретарши твоей пойду? Ты, Латышев, совсем уже озверел! И не соображаешь ничего!

— Не беспокойся, все я соображаю. Через черный ход тебя выведу.

— А охранники?

— Охранники — мужики. Они и не заметили, в чем ты пришла, не поймут, в чем уходишь.

— Такую миленькую блузочку не заметить… Это надо без глаз быть. Впрочем, у тебя охранники такие долдоны… А в инспекции что скажут?

— Тебя домой завезут, переоденешься полностью. Чего из мелочей проблемы делать?

Заварил я кофе, достал конфеты и печенье. Чувствую, легче немного стало. Да и Оксана подобрела, даже об ошибках в формах речь не пытается завести.

Думаете, я просто так на налогового инспектора набросился? Совсем дикий? Не все так просто. Были и у нас с Оксаной лучшие времена. Ездили как-то на Кипр вместе, точнее — я ее с собой брал. Очень неплохо время провели. Особенно поначалу, когда из постели не вылезали.

Полагаю, у Оксаночки виды на меня имелись. Ну, а я вовремя понял, что она стерва, и в сторону уйти успел. С тех пор она на меня обижается. И, по-моему, матримониальных планов не оставляет. По-прежнему надеется завидного жениха к рукам прибрать. Если бы не характер ее, я бы еще, может, и подумал. А так — нет, увольте. В любовницах стерву иметь еще можно, а женой — не надо. И так у меня сплошные напряги. И на работе, и… Хотя, что у меня, кроме работы, есть? Разве что поедешь куда на недельку, в соленом море отмокнуть, кипарисами подышать.

Что касаемо сегодняшнего инцидента… Обычно я не такой наглый. Видно, частичка души спортсмена-Кита мне передалась. Проще надо с женщинами быть. И, главное, понимать, чего они хотят. Оксана Сергеевна именно этого и хотела. Просто, я не понимал до сих пор. А Кит сразу понял. И словно бы подсказал мне. Вот и не верьте после этого в переселение душ…

Сидим мы, кофе пьем, и вдруг дверь в мою комнату отдыха распахивается, и появляется счастливый и довольный Вася. Голова цепляет за высокую притолоку, явился-не запылился младший мой братишка. Понятное дело, он секретаря слушать не стал и без комплексов и стуков ко мне зашел. И все бы ничего, да только блузку-то Оксана так и не надела и рубашку мою тоже…

Вася слегка побледнел, пробормотал:

— Извините…

И словно его и не было. Чуть не выпрыгнул из кабинета спиной вперед. Вот тебе, братишка, и наука: не лезь, если не приглашали. Даже к родным людям. Хотя, науку эту можно и по-другому интерпретировать: всегда и везде лезь без спросу, много интересного увидишь.

— Животное! — возмутилась Оксана, обращаясь почему-то ко мне. — Я тебе этого никогда не прощу!

— Чего не простишь? Что в одном бюстгальтере кофе пить уселась? Я тебе рубашки десять минут назад показал.

Поругались мы еще немного для вида и бросили. Все же сексуальное взаимопонимание — великое дело.

— Ты знаешь, Латышев, что тебя некоторые в городе «голубым» считают? — не удержалась от шпильки Оксана.

Знаю. Доверенные люди говорили. Это потому, что одеваюсь всегда прилично, даже стильно, и с женщинами редко бываю. Ну, положим, что мне с ними, по местным кабакам дешевым ходить? Меня ведь и с парнями там не видели… Во всяком случае, в интимной обстановке. С деловыми-то партнерами где только сидеть не приходится…

Но, чтобы Оксане приятно сделать, я, конечно, ответил немного обиженно:

— Неужели? И ты в это веришь?

— У меня-то повода верить нет. Хотя в последнее время думала: может, перековался?

— Не перековался. Ориентацию менять пока не собираюсь. Как соберусь, скрывать не буду. Сейчас натуралов даже третирует кое-кто. Некоторые представители богемы считают их недостаточно тонкими существами.

— Ты-то достаточно тонкий…

— Это, в каком смысле? — усмехнулся я.

— Да нет, нет, не в том… Я имею в виду, ты понять многое можешь. В общем, все нормально. Даже хорошо.

Посмеялись, поболтали еще, а потом и «договор о согласии» подписали. Я плачу еще сто двадцать тысяч рублей налогов, а инспекция меня не трогает до конца года. Согласовали с Натальей Викторовной по телефону. Каждый сделал свое дело.

Нет, не зря я все-таки устраивал Оксану в налоговую инспекцию. Мог бы и к себе в банк ее принять, но не стал. Правильно сделал. Потому что в банке она была бы змеей на груди, а в инспекции… Тоже змея, но та змея, которой иногда можно управлять. И которая укусить только при случае может.

Одела Оксана мою рубашку — очень неплохо в ней выглядела, почти впору пришлась, между прочим — и черным ходом к выходу. Мне, правда, эта рубашка была слегка мала. Но в общем-то, парень я не хилый. Вот и представьте объем груди девушки. И позавидуйте.

Я Оксану Сергеевну до порога проводил, в машину посадил, пятьсот долларов в сумочку сунул. На блузку и на гостинцы. И Оксана речь о проституции заводить не стала, как некоторые, которые обижаются, когда им деньги предлагают. Наверное, потому, что знает: столько она не стоит. И за двести баксов можно гораздо симпатичнее девочку пригласить. Профессионалку.

Вернулся я в кабинет, сто граммов коньяка выпил. Спросите, почему девушке не предложил? Потому что, выпей она пару рюмок, до ночи захотела бы остаться. Если не на ночь. А я не в том состоянии, когда радуешься каждому проведенному с сексуальной женщиной часу. К тому же, дел по горло.

После коньяка немного легче стало. Тем более, с налоговой расплевался. Да только в налоговой бы меня не убили, и с инспектором я гладко договорился. А вот в три часа дня мне гораздо менее приятная встреча предстоит. Как бы там меня самого не… В общем, с опаской нужно к свиданиям с такими людьми подходить.

Хочется мне, как сказал бы Кит, «на стрелку двигать» или нет, делать нечего. Обеденное время подошло. Оделся я попроще, незаметнее — в костюм от «Гуччи», который в Нью-Йорке в прошлом году приобрел. Если на этикетки не смотреть, обычный костюмчик, в нашем универмаге купленный за три тысячи «деревянных». Не в красном же пиджаке мне на встречу с бандитами идти? Прошло уже время красных пиджаков. Я тогда только начинал. И пиджака у меня не было.

Прихватил я с собой телохранителя Гену Лыкова, и помчались мы в «Эдем». Забегаловка, конечно, не настоящий ресторан, но готовят здесь прилично, и место считается в какой-то степени модным.

Гасан в «Эдеме», видно, уже не первый час отдыхал, меня поджидал. Глаза немного мутные, щеки набрякли, но для него и это — редкость.

Усадил меня рядом с собой. Гену — за отдельный столик, на другом конце зала. Телохранители Гасана вообще не показываются. То ли на кухне питаются, то ли в машине сидят. Как ни крути, территория их, мало что здесь боссу угрожает.

— Что твоя душа желает?

Это Гасан у меня спрашивает. На столе закусок полно, бутылка с коньяком грузинским стоит, водка.

— Пусть мясо какое-нибудь принесут, не очень жирное. И вина красного сухого.

Гасан только взглянул на хозяина заведения, тот с места сорвался и помчался заказ выполнять. Официантам такое ответственное дело не доверил.

— Что с кредитом, Никита? — перешел к делу мой восточный партнер.

Сразу видно, вопрос для него — первостепенной важности. Даже не стал предприниматель ждать, пока я поем. Мне казалось, у них принято после обеда делами заниматься. Впрочем, может, и ошибаюсь? Дел я с Гасаном вел мало.

— Триста тысяч не могу дать, Гасан. Денег таких нет.

Понятно, говорим мы не о рублях. Если бы о рублях, и говорить бы не стали. Я бы даром отдал, чтобы от него отвязаться, а он ко мне за такой безделицей и обращаться бы не стал.

— Надо найти, — заявляет Гасан. — Вопрос жизни и смерти.

И говорит он это таким тоном, что понимаю я — не жалуется он мне. Намекает, что, если о его смерти речь идет, то и моя где-то неподалеку бродит.

— Серьезным людям я должен. Не отдам — убьют. Мне заправку надо продать, магазин, к землякам обратиться… Это время. Дай мне денег, я тебе любые проценты выплачу.

Эх, заманчиво, конечно. И средства свободные у меня сейчас есть. Не триста тысяч долларов, конечно, но и я призанять имею возможность — на то и банк. Процент хороший поставить можно, заработать очень неплохо. Да только как знать, вернет он эти деньги, или нет? А если убьют его? Или нищим по миру пойдет? Что мне тогда делать? Раз такой кредит дашь, второй, а после себе пулю в лоб пускать?

— Ты ведь и залога подходящего не имеешь, Гасан. Недвижимость твоя столько не стоит. Ну, машина, ну, дом… Едва ли на четверть суммы наберется. А под поручительство такие кредиты не дают.

— Слова тебе моего мало, да?

— Мне — достаточно. Но у меня — банк. Есть определенные правила…

— Слушай, мозги мне не дури, да? Ты поиздеваться пришел? Мне деньги нужны. Скажи, сколько можешь дать.

— Сто тысяч. Под залог дома и машины. Сам знаешь, они в два раза меньше стоят…

— Мне нужно хотя бы двести. И не под залог. Машину я продавать буду. Дом — нет. Я уезжать отсюда не собираюсь… Некуда мне уезжать…

Гасан вдруг жадно схватил бутылку с коньяком, налил только себе полную рюмку, одним махом выпил. Видно, и правда, жизнь достала восточного друга.

Тут официант принес мясо с зеленым горошком, луковой приправой. И бутылку «Каберне». Вина он мне в бокал налил и отошел. А я за еду взялся. Кушать, надо заметить, очень хотелось.

— В общем, даешь мне двести тысяч, — как-то слишком уж уверенно заявил Гасан. — Я тебе через год отдам. С процентами. Двести двадцать. Для валюты — хороший процент.

Может быть, и хороший…

— Нет, — твердо заявил я. — Могу дать сто тысяч. Под залог машины и дома. Да и процент будет повыше — отдашь сто двадцать пять.

С такими людьми разговаривать уметь надо. Только слабину покажи — в горло вцепятся. И зачем я вообще к нему на встречу поехал? Кит, тот сразу бы понял, что ничего хорошего из этого не выйдет. А я все до последнего миром уладить дело хотел.

— Если у тебя проблемы какие есть — я помогу. Ненужные люди, лишние связи… Невзирая на лица, — пообещал Гасан.

Вот оно как запел! Уберет любого, кто мне мешает… Да только и заказчиком в уголовном деле проходить — удовольствие слабое. А после заказа всю жизнь у Гасана на крючке висеть будешь. Так что хоть и не нравятся мне некоторые люди в нашем городе, пусть живут. Есть и цивилизованные способы борьбы. Хотел бы — давно киллера нанял без Гасана.

В личных проблемах мне Гасан тоже не поможет. Помнится, Кит Юлю Вавилову слишком деловой считал… А по-моему, она не от мира сего. Собирается замуж за учителя математики, который ее к поступлению в медицинский готовил. Ну, в своем ли уме? Какая бабка ей нашептала, что меня сторониться нужно? Будет всю жизнь нищету с этим учителем хлебать. А я бы, по крайней мере, надежно ее обеспечил. Даже если бы мы с ней, в конце концов, решили расстаться. Она ведь этого боится — что не на всю жизнь. И как таких идеалисток воспитывают? В общем-то, за это я ее и люблю. Это — не Оксана, которая на Кипр со мной ехать решила, как только я предложил, хотя мы до этого едва знакомы были.

Попросить, что ли, Гасана, чтобы он учителя этого, Колю, завалил? Это и не дело даже — так, ерунда. Гасан ведь о серьезных людях говорил. Вроде милицейских полковников. А Коля — простой баклан. Да и замочат его — мне от этого легче не станет.

— Мне, Гасан, ничего от тебя не надо, — усмехнулся я после некоторых раздумий. — Давай так договоримся: или делаем по-моему, или никак.

— Пожалеешь, — скрипнул зубами Гасан.

— Ты мне не угрожай, — жестко ответил я. — Вроде бы тебе я ничего не должен.

— Без крыши сколько времени жил, — пояснил свою позицию авторитетный бандит. — Я на тебя хоть раз наехал?

Я прожевал еще один кусок мяса, рассмеялся:

— Мог бы, наехал бы. Не по зубам я тебе.

— Посмотрим еще, по зубам, или нет, — едва ли не прошипел Гасан.

— Посмотрим, — кивнул я. — Что ж, мои сто тысяч тебе помочь могли. Сейчас ты ничего не получишь. Впрочем, я понимаю, кровь играет. Передумаешь — приходи, поговорим.

Я — не Кит. Мне тактика тотальной войны чужда. В конце концов, ничего плохого мне Гасан пока не сделал. И, буду надеяться, не сделает. Не посмеет.

Гасан что-то по-своему прошипел. На каком языке — не знаю. То ли азербайджанец он, то ли из Дагестана, а может, курд или ассириец. Мне, в принципе, все равно. Но из шипения ясно было — ругается.

Сотенную я на стол бросил — не хватало еще, чтобы он говорил, будто угощал меня. Можно было бы и не бросать, но меня все к красивым поступкам тянуло. Что та жалкая сотня?

— Я тебя не отпускал, — прошипел Гасан.

Чувствую — ствол мне в бок уперся. Стало быть, все серьезно… Готовился он к этой встрече. Или только сейчас решение принял?

Мой Генка сидит в другом конце зала. Не видит даже, что у меня проблемы. Но и гасановых телохранителей поблизости нет. Дело между нами…

Прежде я никогда бы рисковать не стал. Дрогнет у этого уголовника рука, продырявит он меня — и что дальше? Жизнь дороже трехсот штук, даже зелеными.

Но сейчас словно что-то нашло на меня. Тот Никита, Кит, которого я помнил, инициативу в экстремальной ситуации в свои руки взял. Я словно бы и ни при делах был, как он бы сказал.

— Опусти пушку, зверек, — приказал я Гасану.

Тот, такие слова услышав, зашипел, как чайник, пистолет мне уже в лицо тычет. А я на пол опрокинулся вместе со стулом, и с пола ногой — Гасану по горлу. Достал, как ни странно. Жаль, туфли дорогие, мягкие. Гасан только квакнул и пистолет выронил. Хотя мог бы и выстрелить.

Я, конечно, в спортзал ходил, карате занимался. Но сам от себя такого не ожидал. Словно моторная память из прошлого ко мне вернулась. Или даже не из прошлого — от того Латышева, который в молодости на улицах гоп-стопом промышлял. Для которого ударить человека ногой было в порядке вещей.

Лыков вскочил — бледный, как полотно, пистолет из кобуры рвет. Гасан на пол повалился — хрипит.

— Ты со мной так не разговаривай, — посоветовал я несостоявшемуся деловому партнеру. — Уважение имей.

Пистолет ногой в сторону отбросил — и к выходу. Оружие в руки брать — себе дороже. Теперь у меня одна надежда — на Лыкова. Тот, хоть и десантник бывший, выше меня на голову и в плечах шире раза в полтора, против нескольких «стволов» не выстоит. Особенно, когда в спину палить начнут.

И все-таки Генка молодец. Увидел, что я без оружия, ствол под пиджак спрятал и к выходу. Понял, что дело — табак.

Гасан заверещать не успел, но на грохот из кухни чья-то любопытная голова показалась. И бойцы в дверях нарисовались. Пока — без оружия. Видно, Гасан им четкие указания заранее дал. Гомонят что-то по своему, на Гасана, который на полу валяется, поглядывают. Хорошо, что хоть видно — жив он, шевелится. И крови нет.

— Ваш хозяин поскользнулся, — громко крикнул я им. — Помогите, что встали! Мы уходим.

Но они мнутся, соображают, что делать. Тут Гена в два прыжка у двери очутился, да одного из бойцов как двинет в грудь раскрытой ладонью — тот метра на три отлетел и кубарем по земле покатился. Они оружие не достают, и он пока свой пистолет в кобуре держит. Такая тактика ему наиболее выгодна. Потому что голыми руками Лыков и с четырьмя бойцами Гасана справится. Подготовка соответствующая и габариты. Парня крупней него я в нашем городе не встречал.

Я ускоряться почти не стал — быстрыми шагами к выходу подошел, где Гена уже следующего бойца отшвыривал, мимо него — и к машине. Гасан прошипел что-то, к пистолету пополз. Команду дать толком не может.

Лыков тут уже свой пистолет достал, но стрелять не стал. И бойцы Гасана оружие вытащили, вопят, ругаются. И не стреляют.

Правильно делают. Все-таки я в своем городе. А они — в гостях, хоть и силу здесь имеют. Да и попадут ли они в Гену с тридцати метров, да еще с пьяных глаз — вопрос. А Лыков попадет. Он — профессионал. И по глазам любого человека чует, когда тот стрелять начнет. Чтобы на долю секунды его опередить.

Прыгнул я на заднее сидение нашего «Фольксвагена», Лыков за руль уселся, и помчались мы от «Эдема» прочь. Конечно, нас могут попытаться догнать. Машина у Гасана мощнее, «Мерседес». Я же, чтобы не светиться, не на такой крутой «тачке» езжу.

Лыков машину спокойно вел минут пять, потом хохотать начал.

— Ты что смеешься? Понравилось?

— Извините, нервное. Давно на прицеле никого не держал. Можно даже сказать, что понравилось. Но лучше бы не каждый день такое. Отвык немного. Вы-то как этого двинули… Не ожидал…

— Да и я не ожидал… Знаешь, автоматически действовал…

— Хороший автоматизм, — одобрил Лыков.

Его похвала дорого стоила.

— Но все же без тебя я не выбрался бы. Спасибо, — выдохнул я, хлопая Гену по плечу. — Премия в размере оклада с меня. Сегодня в кассе и получишь.

— Благодарствую, — отозвался Лыков.

Оклад у него совсем неплохой. Но заработал. Такой, как Гена, трех телохранителей стоит.

Приехали мы к банку, Лыков машину припарковал, и в свою каморку под лестницей — туда, где менты дежурят. Я что-то совсем, как Кит, мыслить стал. Менты! Не менты, конечно, а вневедомственная охрана, которой я плачу. И Гена с ними сидит. Потому что держать телохранителя в приемной — дурной тон. От кого меня в моем банке охранять? Если охранять, то всех сразу. Я должен обеспечивать безопасность каждого сотрудника, каждого посетителя. Когда я эту мысль до своего имиджмейкера довел, он от восторга кудахтал полчаса. На этом мы и компанию строим: безопасность для всех в городе. Чтобы люди не боялись ходить по родным улицам.

Я Гену взял за локоть, в кабинет повел. Тот не понимает, в чем дело. А ни в чем. Просто поблагодарить его хочу, по-человечески.

Зашли мы в кабинет, я бутылку с коньяком достал. Кто-то выпендривается, пьет французский, армянский. А мне и дербентский нравится, «Юбилейный», пятнадцатилетней выдержки. Экономия, опять же, большая.

Налил Гене полный стакан, себе половину.

— Ты мне сегодня жизнь спас, может быть. За здоровье.

— За ваше здоровье, — опустил глаза Лыков. — Только мне дежурить сегодня, Никита Евгеньевич.

— Пей. С дежурства снимаешься, свободен до завтра. Я Артема вызову.

Геннадий заерзал. Видно было, что при начальстве ему пить неудобно.

— Нужно ведь тебе стресс снять?

Лыков хмыкнул, храбриться начал.

— Разве тут стресс? Вот когда в тебя из гранатомета с двадцати метров палят — это стресс. Или когда у тебя на глазах другу глотку кинжалом перерезают. Ну и когда сам, на худой конец, пару человек убил. А это — не стресс. Драка небольшая. Просто с непривычки у меня кровь заиграла. Давно дела настоящего не было.

Я с уважением посмотрел на мощную красную шею Гены. Кровь у него, наверное, и правда, играла.

— Еще по стаканчику. Ты закусывать чем любишь?

Лыков хмыкнул, а я понял, что не вполне корректно задал вопрос. Как и одна из моих «реинкарнаций», или «аватар», бандюга Кит, Гена Лыков закусывал что придется и чем придется. Коньяк дербентского завода, впрочем, для него, наверное, редкостью не был. Что там — и десяти долларов бутылка не стоит. Но и покупать его сам мой телохранитель вряд ли спешил. Разве только для торжественного случая. Или для женщин. Что там пьют жены пролетариев? Вино, или все же коньяк?

Я достал из холодильника банку красной икры, кусок масла, батон в вакуумной упаковке, который мог храниться едва ли не полгода. Подтолкнул банку Лыкову, но не успел достать из шкафа консервный нож, как обнаружил, что банка уже вскрыта солидных размеров кинжалом. Этим же кинжалом мой телохранитель теперь крупными ломтями рубил батон. Откуда он его достал, хотел бы я знать? Не из ботинка ли? Неэстетично как-то резать хлеб ножом, который терся о потные носки… С другой стороны, он, наверное, не к носкам его приматывает. Какие-никакие ножны имеются…

— Ты женат, Гена? Дети есть?

— Дочке два года, — объявил Лыков. — Женат, конечно. В таком возрасте пора жениться.

Я подумал, что Лыков года на два моложе меня. Выходит, я свое время уже пропустил?

— И как тебе семейная жизнь?

— Терпимо…

Я еще раз вспомнил Юлю. Почему так — если ты хочешь, тебя не хотят, если ты можешь, другие не могут, если тебя хотят — не хочешь уже ты? Или у меня одного характер такой?

— Ты закусывай, Гена, закусывай… Я как-то икру не очень.

Действительно, икры я в свое время переел — когда дорвался. Мог себе позволить. Бывало, две банки в день съедал. Даже толстеть начал. А потом на нее смотреть противно стало. И на прочие деликатесы. В природе все разумно устроено. Для меня теперь лучше вареной картошки с домашним соленым огурцом да растительным маслом — обычным, подсолнечным, нерафинированным — ничего нет. И, конечно, есть эту картошку приходится редко. На работе — пища из ресторана, на приемах — та же икра да мясная нарезка. И в гости когда идешь, все стремятся в грязь лицом не ударить. Те же дорогие и привычные закуски на стол выставляют.

— Вы бы, Никита Евгеньевич, не ходили сегодня никуда, — заявил Лыков. Видно было, что он захмелел, но не чрезмерно. — И посетителей лучше принимать не надо. Гасан — мужик горячий. Это завтра он остынет, покушение готовить начнет. А сегодня может просто убийцу подослать. Внаглую. Это самое опасное. От неподготовленного покушения еще тяжелее защититься, чем от заранее спланированного. И я, хоть вы меня и отпустили, в подсобке посижу…

Я усмехнулся. Умеет Гена обрадовать нанимателя! «Покушение готовить начнет»… А что, и правда, Гасан начнет. Нужно будет прокурору сдать имеющийся на него компромат. Вреда не будет. Раз уж мы враги, пусть из тюрьмы покушение готовит.

— Нет, домой иди. Проблемы будут, что выпил на работе — я позвоню жене, объясню.

У Гены даже челюсть слегка отвисла. А мне что, жалко? Человеком надо быть. Хотя бы иногда…

Посидели немного, поговорили о жизни, и пошел Гена домой. К жене и дочке. Ну а я очередной отчет читать начал. Сотрудникам моим доверять можно, но с оглядкой — когда проверяешь каждую строчку.

Посетителей сегодня на самом деле не предвиделось. День неприемный, разве что знакомый какой зайдет. Поэтому я очень удивился, когда Наденька сообщила по телефону:

— Никита Евгеньевич, здесь к вам господин Удуков по вопросу дипломов. Говорит, вы непременно его увидеть захотите.

Я едва с места не вскочил. Нет, нужно все-таки оружие купить. И держать пистолет в ящике. Этот Удуков сейчас в приемной, отшвырнуть Наденьку для него не проблема, хоть она и стеной на защиту моего кабинета станет. А у меня только и есть в запасе, что черный ход в коридор. Почему, спрашивается, секретарь мне об этом Удукове докладывает, а не охрана, что на входе стоит? Впрочем, он мог солгать, что идет к какому-то начальнику отдела, а свернуть в приемную. Нужно будет ужесточить пропускную систему!

Впрочем, хотел бы этот Удуков ко мне ворваться, уже ворвался бы. А мне через черный ход бегать — людей смешить. К тому же, что там за дипломы? Какие еще дипломы?

И тут я догадываться начал. Поначалу мне показалось, что Удуков запросто может быть порученцем Гасана. Фамилия говорила в пользу такой версии. Но теперь я сообразил: фамилия визитера слишком уж походила на название средства, которое некий Дипломатор дал студенту Латышеву. И фраза «по поводу дипломов», наверное, тоже на это намекала. Была в своем роде кодовой.

— Пригласите, — предложил я Наде.

Спустя несколько секунд дверь кабинета открылась, и на пороге появился невысокий, с достоинством держащийся мужчина лет пятидесяти. В темных волосах пробивалась седина, разрез глаз был восточным. Небольшая бородка клинышком, дорогой приличный костюм. В чем-то Удуков даже походил на моего имиджмейкера.

— Здравствуйте, — жизнерадостно заявил мужчина с порога. — У вас здесь серьезная пропускная система, однако! Еле пробрался. И не обращайте внимания на мой внешний вид! Я не Удуков. Я Дипломатор. Но нельзя же мне было так представляться вашему секретарю, Никита Евгеньевич? Не пустили бы… Верно?

— Верно, — кивнул я. — Присаживайтесь.

Не скажу, что появление Дипломатора я воспринял спокойно. Да, мне было странно помнить что-то о Ките, о студенте-философе… Но я помнил о них, как о своих фантазиях, которые не могут слишком обеспокоить. Я вспоминал те события, как сюжетную канву прочитанной накануне вечером книги. Как эпизоды из увиденного некогда фильма. Как детали очень реального сна, в конце концов. И эта память скрывалась в глубине моего сознания.

С таких вот снов, наверное, начинается шизофрения. А вот так — когда в твоем кресле появляются граждане мефистофелевского вида, представляющиеся Дипломаторами — она прогрессирует.

— Готов внимательно выслушать ваши вопросы, — безапелляционно заявил Дипломатор, удобно, можно даже сказать, по-хозяйски, расположившийся в кресле.

— Вопросы? — хмыкнул я, стараясь не потерять лицо. — Перефразируя известное высказывание, заявлю, что обычно вопросы здесь задают мне. Если только человек не пришел наниматься на работу.

— Нет, на работу к вам я не хочу, — сурово заявил Дипломатор. — Вы слишком много заставляете людей работать.

Ничего себе заявления! Нашел капиталиста… Хотя, в общем-то, я и есть капиталист. По терминологии Кита — мажор. И что мне так Кит дался? Вот студента-интеллигента почти и не вспоминаю…

— Я и сам много работаю. Только так можно чего-то достичь.

— Нет, не только так, — возразил мой собеседник. — Прежде чем что-то делать, нужно это обдумать. А ваши сотрудники зачастую бросаются выполнять одну вашу команду, затем следует другая, третья… Суеты много, толку мало.

Мне стало даже как-то не по себе. Давненько не слышал таких речей! Но возмутиться как следует что-то мешало.

— Вы-то откуда знаете, господин Удуков?

— Знаю, потому что интересуюсь происходящим вокруг. В орбиту вашей работы втянуто много людей. Вы на многих оказываете влияние. К тому же, я все-таки предпочитаю, чтобы вы называли меня Дипломатором. Собственно, Никита, я и есть Дипломатор. Мы же говорили во время предыдущей встречи, что имена — пусты. Особенно у таких существ, как я.

— И все-таки существ? — поднял бровь я. — Человеком вы себя не считаете? Так кто же вы тогда? Падший ангел? Посланник дьявола?

Дипломатор по-доброму улыбнулся.

— Нет, я слишком люблю людей. А дьявол — ненавистник. У меня же только и есть, что любовь к людям. Благодаря ей, я могу общаться с вами, как разумное существо с разумным существом. Благодаря любви, действует мой УДУК. Да и все мы живем полной жизнью только потому, что любим. Все мы любим. Даже самые отъявленные негодяи.

Я вздохнул. Становилось тоскливо. Если бы я захотел послушать проповедь, мог бы сходить в церковь. Или к каким-нибудь сектантам.

— И все-таки, мы ведь в прошлом не встречались. Только в снах.

— Все спят и видят сны, — четко ответил Дипломатор. — Наша жизнь — сон. А сон — это жизнь. Мы действительно встречались, хотя вам и кажется, что этого никогда не было. Но даже по времени вашей монады прошло совсем немного времени.

Я решил опустить заявления относительно монад. Это студент разбирался в монадах и прочей ерунде. Мне не до того. Деньги нужно зарабатывать, о насущных вещах заботиться. А что касается того, что мы встречались… Внутренне я в это, как ни странно, верил. И спорить с Дипломатором не собирался.

— Так вы человек или нет? — повторил я заданный прежде вопрос.

— Если под «человеком» подразумевать разумное существо — несомненно. Если же вложить в это слово смысл «смертный, имеющий определенную форму, определенные навыки и определенные свойства», — то нет. Потому что я могу менять свою форму, мои навыки совершенствуются, а свойства моего организма изменяются в разных ситуациях.

— И, конечно же, вы бессмертны?

— Все разумные существа бессмертны. Только некоторые — еще и беспамятны, — уверенно заявил Дипломатор.

И я как-то не нашелся, что на это ответить.

Дипломатор между тем потянулся в кресле, искоса посмотрел на меня и поинтересовался:

— Может быть, угостите чем-нибудь?

— Без пищи вы, стало быть, обходиться не можете?

— Могу, почему не могу? Какое-то время могу. Но пожевать чего-то всегда интересно. К тому же, нужно соблюдать законы мира, в котором воплотился. Да и вы голодны. Слишком много энергии сегодня растратили. Нужно восполнять.

Я поднялся со своего места, сделал приглашающий жест в комнату отдыха, нажал клавишу интеркома.

— Надя, пошли кого-нибудь за парой куриц гриль. Ну и овощей пусть купят, хлеба. Вас устроят курицы, Дипломатор? Или вы вегетарианец?

— Нет, я ем все, что едят другие, — ответил Дипломатор. — Хотя и считаю, что рыба — не еда. Рыбы — это наши друзья.

Последняя фраза звучала настолько бредово, что я едва не выронил электрочайник. Но потом из каких-то потаенных уголков сознания всплыла мысль, что Дипломатор, кажется, всего-навсего процитировал один из слоганов «зеленых». Я его слышал пару лет назад, на какой-то левой сходке в Москве. Поэтому развивать тему, интересуясь, являются ли друзьями Дипломатора живые куры и куры гриль, я не стал. Даже Дипломаторы могут, наверное, шутить.

— Вспоминая нашу предыдущую встречу, — начал я, включив чайник. — Если допустить, что она действительно была… Вы, кажется, утверждали, будто любое желание человека исполняется?

— Совершенно верно, — склонил голову мой собеседник.

Он уже устроился в кожаном кресле и вертел в руках чайную ложку, словно ожидая, когда ее можно будет пустить в дело. Заметив это, я достал из холодильника банку яблочного варенья. Сам я такое варенье не люблю, держу специально для гостей. Но мой посетитель приступать к еде не спешил. Ждал чая.

— Студенту вы, пожалуй, могли запудрить мозги, — заявил я, разрезая остатки батона, не съеденного Геной Лыковым, на тонкие ломти. — Он — идеалист, жил философскими категориями. Считал, что мир устроен так, как хочется ему. Но я, хоть и одного с ним возраста, понимаю, что зачастую человеку приходится делать совсем не то, что он хочет. И что мир гораздо более сложен и жесток, чем нам кажется.

— Мир действительно устроен так, как хочется нам, — с живостью, обычно не свойственной пятидесятилетнему человеку, отозвался Дипломатор. — И, как справедливо утверждал Готфрид Вильгельм, мы живем в лучшем из миров!

— Какой Готфрид Вильгельм? — переспросил я.

— Ах, ну да… Вы же не изучали профессионально философию и не помните все. Лейбниц, естественно. Готфрид Вильгельм Лейбниц.

Я перевел дух. Спокойно, Никита, спокойно! Как говорится, не перебивайте меня, я и сам собьюсь…

— С Китом вы тоже душеспасительные беседы вели? Я что-то не припомню…

Дипломатор улыбнулся, покачал головой.

— Нет. В ту плоскость вашего сознания почти невозможно попасть. Люди вокруг — ненастоящие. Сам он — ограничен в воображении. На то и Удук — чтобы человек мог в такое место беспрепятственно попасть, а потом его покинуть — безболезненно.

— Если бы я еще понял вас…

— Еще поймете… Еще поймете, — пообещал Дипломатор.

Что ж, если к тебе в гости вдруг зашел оракул или юродивый, или пророк, моментом надо пользоваться… Чтобы получать знания и опыт.

— Ладно, поговорим о лучшем из миров. Сейчас я в Думу баллотируюсь. Да и до этого повидать всякого пришлось. Вы бы пришли ко мне на прием. И послушали людей, которые живут в «лучшем из миров»! Двадцать первый век. Некоторые, конечно, жируют… И я, пожалуй, в их числе. Но сколько людей голодает! Сколько болеет! Скольким требуются немедленные, тяжелые, дорогостоящие операции! Сколько горя и страданий вокруг! Это сидя в философском кресле, легко говорить: все устроено наилучшим образом. И пока вам относительно тепло и сытно. Но выйдите на улице, дружище Дипломатор, и вы там такое увидите — волосы на голове зашевелятся!

Мой собеседник как-то смущенно откашлялся, потупил глаза, спросил:

— А что это еще за кресло философское такое? Я прежде не слышал…

— Извините, неверно выразился… Я имел в виду, сидя в кабинете для раздумий. С широким письменным столом, удобным стулом, да еще и горничной на кухне, которая готова в любой момент кофе подать…

— И не только кофе…

Дверь в мою комнатку отворилась, и Надя внесла двух куриц с аппетитной румяной корочкой, а также объемистый полиэтиленовый пакет с овощами.

— Помидоры только с рынка, и перец тоже, я помою сейчас, Никита Евгеньевич, — скороговоркой выпалила она.

— Вот так? — улыбнулся Дипломатор, кивнув вслед Наде, скрывшейся за дверью, ведущей к умывальнику.

— Именно так, — согласился я. — Что, опять ваши фокусы?

Действительно, Надя появилась слишком вовремя, чтобы показать: как раз я-то имею все необходимые удобства и даже сверх того.

— Да нет, овеществление ваших желаний, — ответил Дипломатор и запустил-таки ложку в банку с яблочным вареньем. Выудив несколько сладких яблочных ломтиков, он задумчиво принялся их жевать. Съев четыре ложки варенья, Дипломатор пристально посмотрел на меня.

— Страдания, несомненно, имеют место. И имеют свой смысл. Какой — я могу только догадываться, рассуждать… Будда в свое время считал, что цель жизни каждого человека — избавиться от страданий. Я не знаю пока, насколько верно это утверждение. Но полагаю, цель человека вовсе не в этом. Точнее, высшая цель. Избавить других от страданий — может быть. Но не путем погружения в Нирвану забвения. Сделать всех счастливыми возможно, только создав гармоничный мир. Это действительно может стать сверхзадачей. Не исключено, что путь к этому идет через страдания… И по-другому даже быть не может…

— То есть вы спорите с Буддой? И считаете, что страдать полезно?

— Иногда, несомненно, полезно. Ибо легкие страдания можно переносить, а тяжелые быстро проходят. Тоже не я придумал. Но согласен, — заявил Дипломатор.

Он оставил, наконец, в покое ложку и сел в кресле прямо, улыбаясь слишком широко. Будто бы наш разговор был совсем не серьезным. Мне захотелось сбить с Дипломатора его самодовольство.

— И вы согласны с тем, что болеют дети? Что мучаются их родители? Что люди живут без крыши над головой, роются в помойках? Что в тюремных камерах, рассчитанных на десять заключенных — совсем не по гуманным нормам — содержится человек пятьдесят? Что они спят по очереди и гниют заживо при стопроцентной влажности и сорокаградусной жаре? Что грязные подонки пытают в застенках идеологических противников? Я уже молчу о жертвах бесчеловечных преступлений…

В комнату вновь вошла Надя, неся на большом блюде свежевымытые помидоры, перец с капельками воды на зеленой кожице и даже несколько пупырчатых огурцов. На меня она посмотрела с испугом. Наверное, я слишком громко кричал.

Дождавшись, пока мой секретарь выйдет, Дипломатор ответил:

— Нет, не согласен. А вы разве согласны? Только больные люди могли все это придумать. Люди, желания которых входят в противоречие со здравым смыслом. Наша с вами цель — сделать так, чтобы всего этого не было. Ведь я, Никита, сильно люблю людей. Очень сильно. Наверное, даже больше, чем другие. Поэтому и странствую по миру, стучусь в чужие окошки. Потому что хочу понять, кто чем дышит, что нужно для счастья каждому человеку. Да и что такое это счастье… И повидал я, поверьте, гораздо больше вашего. И то, как людей живьем варят… И то, как тысячами убивают… Не на войне — в своих домах. Ни за что. Бесцельно. Хотя оправдано ли вообще какое-то убийство?

Лицо Дипломатора покрылось испариной, а я невольно остановил руку, потянувшуюся за помидором.

— Я, Никита, много чего видел и знаю. Много где побывал. Но в чем я по-настоящему уверен — так это в том, что все на свете происходит потому, что кто-то сильно этого желает. И сильное желание превозмогает слабое.

— Выходит, тот, кого в котле варили, меньше хотел не свариться, чем те, кто его туда засунул, хотели, чтобы он мучался?

— Выходит, что так, — согласился Дипломатор. — Хотя вряд ли. Часто бывает совсем по-другому. Когда совсем уж какую-то гнусность человек задумает, попадает он в свой личный ад. И нет вокруг него живых душ, открытых монад. И все те злодеяния, что он совершает, он внутри себя творит. С куклами, созданными его больным воображением. И сам вместо этих кукол мучается — потому что он только в этом мире есть, и, мучая кого-то, он себя мучает, жизнь этих кукол проживать должен. И не понимает того. И меру страданий, злобствуя, увеличивает, но хуже делает только себе. Страшней этого, думаю, ничего нет. Потому что мир наш, и правда, справедливо устроен. И наилучшим образом. Таких-то, погрязших во зле, труднее всего вызволять. Ведь только себя слышать привыкли…

Есть уже не хотелось. Я пододвинул блюдо с овощами к Дипломатору, который словно бы стал на двадцать лет старше, но тот только покачал головой, продолжил:

— И все-таки, из этого ада можно вырваться. Вы вот задумайтесь — не в таком ли аду живете? Можете ли что дать людям, которые вокруг вас? Или только у них берете да за их счет свои проблемы решить стараетесь? Может быть, иногда и пострадать полезно, отказать себе в чем-то? Потому что в этом смысл жизни и есть — выручить кого-то да к обществу приобщить. Сделать окошко своей монады пошире. Это я так себе смысл жизни сейчас вижу. А потом, наверное, и что-то более ценное постигну.

Закипел чайник. Я заварил крепкий цейлонский чай, приготовил тонкие фарфоровые чашки. Кто их изготовил, когда? Что я делаю настолько полезного, отчего у меня есть такая прекрасная посуда? Ложки серебряные, стол полированный… Яблочное варенье, которое я не люблю… А миллионам людей не то что варенья — хлеба с отрубями не хватает!

Нет, что бы ни говорил Дипломатор, жесток мир, в котором мы живем. Или весь этот мир — порождение моего сознания? А на самом деле нет ни голодающих, ни страдающих? Кому я тогда помогаю каждый четверг? Себе самому? Своей совести? Да и есть ли эта совесть, что она такое?

— Грустно, брат Никита? — спросил Дипломатор.

— Есть немного, — через силу выдавил я.

— Так ведь кому много дано, с того много и спросится! Блаженны нищие духом…

Я отхлебнул терпкого чая, взял хлебную корочку. Хоть попоститься нужно будет. С завтрашнего дня… Только кому от этого легче станет? Моей совести?

— И теперь меня с твоим УДУКом по мирам так и будет мотать? — поинтересовался я у собеседника, непроизвольно перейдя на «ты». Тем более, из семидесятилетнего старика Дипломатор плавно превратился в молодого мужчину лет тридцати. То ли не контролировал свои метаморфозы, то ли хотел что-то ими показать. — Кем я должен теперь стать? Президентом России? Или генеральным секретарем ООН? Чтобы добиваться лучшей жизни для всех?

Дипломатор неожиданно хихикнул.

— Ты для себя лучшей жизни добейся. Люди — они часто так… Для себя ничего сделать не могут, а туда же — мировые проблемы решать. Да, очень типичный случай.

— Я и так живу неплохо. По сравнению с другими.

— Ты? Неплохо? — спросил Дипломатор. — Я бы так не сказал. Разве что по сравнению… Смысла я в твоей жизни не вижу, Никита. Цели. Если заработать денег побольше целью не считать. А какая это, извини меня, цель? Не цель — мираж.

Я не стал задавать вопрос в лоб, интересуясь, какая же цель есть у Дипломатора. Он уже говорил — расширить окошко своей монады. Чтобы с другими общаться сподручнее было. Только как этого добиться? Может быть, как раз, работать больше? И, вообще, окошко — понятие философское. Может, и нет никаких монад? И я спросил еще раз, надеясь, что Дипломатор ответит прямо:

— А какая настоящая цель может быть у человека? И, вообще, одна ли она?

— Нет, не одна, конечно, — обезоруживающе просто улыбнулся Дипломатор. — Но глобальную цель на уровне своего сознания я вижу одну. И эту цель тоже сформулировали до меня. Я думаю, любой человек хочет стать Богом. Или слиться с ним. Что, в общем-то, одно и то же, ибо Бог один. В конце концов, каждый стремится именно к этому.

— Да нет, я, наверное, не хочу, — протянул я. — И кощунственно как-то такое желание выглядит.

— Абсолютно ничего кощунственного. Потому что подобное стремление и есть выражение абсолютной любви. Не отрицать, но любить. Впрочем, тебе, наверное, еще рано об этом задумываться. Ты не созрел.

— Да где уж мне, — вздохнул я, представляя почему-то старцев в схимнических одеяниях. — Я и в церковь-то крайне редко хожу.

— И УДУК мой в таком желании нисколько не поможет, — продолжил Дипломатор. — УДУК — он для другого. Только деблокирует желания. И работает, как вариатор. С его помощью человек смело может поставить перед собой вопрос: а что, если?.. И исполнить почти любое желание. Попробовать самые разные пути развития. Оно и без УДУКа у человека по-всякому получается. Да только о предыдущих жизнях он забывает, опыт теряет. И изменения не так быстро происходят.

— Это ты о реинкарнациях говоришь? — осведомился я.

— Если вариации через смерть идут — о реинкарнациях. А если с помощью плавных изменений — то и о нынешней жизни. Вот почему ты так уверен, что всегда жил так, как сейчас живешь? Что твои воспоминания — не привнесенные? Я, напротив, утверждаю, что ты и Китом, и студентом-философом был. Да и много еще кем. Жизнь так устроена, что ты забываешь о прошлом, если изменить что-то захотел. И воспоминания новые будто приобретаешь. Да и что такое эти воспоминания? Как их от снов отличить? Ведь прошлого уже нет…

Я отставил в сторону чашку, невольно вздохнул.

— А будущее еще не наступило. Твоими бы устами, да мед пить. Все-то целесообразно, все хорошо. А меня завтра пристрелит какой-нибудь порученец Гасана, да так я и не узнаю, правду ты говорил мне, или нет.

— Никогда не пристрелит. В своем мире и от несчастного случая, и от преднамеренного убийства ты не умрешь. Только от своей руки или от старости. Поэтому самоубийство и считается страшным грехом. Смертным грехом. Собственно, грех — понятие относительное. А вот воздаяние за него — обязательное. Ты сам обрываешь линию жизни, захлопываешь окно своей монады и остаешься наедине с собой. В личном аду. Оттуда можно выбраться, но не так-то легко… Вот и убийство любое — это срыв в другую плоскость сознания. Потому что, как мы уже выяснили, человек от убийства умереть не может. Он, стало быть, остается в прежнем мире, а ты переходишь в другой, где его нет… Просто, правда? Своего рода теорема, которую мы только что доказали.

Теорема-то теоремой, но и я не лыком шит.

— А если на твоих глазах человека убили? И человек ушел, и я не виноват. Как получается?

— Значит, ты допустил. Виноват в чем-то. И тоже в другую область сознания проваливаешься. А может быть, и не виноват. Но без должной ясности сознания не можешь понять, что тебе нужно будет с такой фактурой жить. Что это продуктивнее. Полезнее. И для тебя, и для того, кто в «другом мире». Не потустороннем — именно другом. В том, где он жив остался.

Чай остыл, и я подумал, что можно было бы поставить чайник еще раз. Но такое суетное желание показалось настолько смешным, что я не выдержал и в самом деле рассмеялся. В который раз за сегодняшний день внешне беспричинным смехом. Но Дипломатор, в отличие от моего имиджмейкера, нисколько не удивился. Он, похоже, ожидал следующего вопроса.

— То есть ты заявляешь, что я бессмертен?

— Конечно. Ты когда-нибудь умирал? Имеешь такой опыт? Нет. Следовательно, ты бессмертен. Каждый день — вечность. И время… Понимаешь, очень тонкая штука — время. Любовь гораздо выше.

— Любовь?

— Конечно. Стремление дотянуться до других монад. Познать их. Ведь это и есть любовь. К миру. К людям. К Богу. Да и к самому себе, отчасти…

Ох уж эта философия! Любовь выше времени. Любовь сильнее смерти… Но ведь и правда — я никогда не умирал… Значит ли это, что не умру? Действительно, есть некоторые вещи, которые можно только попробовать самому. Другие о них не расскажут…

— Спасибо тебе, Дипломатор… Знаешь, многое для себя понял. В том числе то, что я не хочу быть банкиром, финансистом. Хотя раньше без дрожи представить не мог, что состояния лишился, дела. Хлопотно мне сейчас, муторно. Подумать о жизни — и то некогда. Лучше бы сразу родиться миллионером, чтобы денег куры не клевали. Философией заняться! А я, между прочим, в детстве очень бедно жил. Родители зарабатывали мало. Отец инженером работал, на маленькой должности. Мама — в техникуме преподавала. В магазинах — дефицит. Колбасу мать достала — почти праздник. Кубик Рубика отечественный — это вообще мечта была… А импортный, лакированный — недостижимая сказка. Да что там дефицит…

— Вот ты и стал богатым, — заметил Доминатор. — Захотел, и стал. И колбаса появилась, много сортов. Игрушек — сколько угодно. Хочешь — железная дорога, хочешь — настоящий БМВ. И все это ты можешь купить. А если захочешь, банкиром ты не будешь. Чего уж проще — продай свой банк, живи в праздности. Денег до конца жизни хватит. Для этого даже УДУК не нужен. Только без УДУКа никогда ты на это не решишься.

Сказал, и хитро улыбнулся. Уверен, что банк я не продам. Это только кажется, что подняться тяжело, а опуститься — легко. Опуститься — тоже трудно. Бывает, что и труднее, чем подняться.

— Банк здесь ни при чем. Мне бы вот хотелось быть эльфом! — неожиданно для себя выпалил я.

— Эльфом? — переспросил Дипломатор, даже, кажется, развеселившись. — Странное желание для банкира. Лучше бы уж пожелал стать гномом… Или, лучше, царем гномов. Алмазы, золото…

Я обиделся. Казалось бы, Дипломатор, стремится понимать душу каждого человека — и туда же, налепил ярлык: «Банкир». Хотя, с его точки зрения, если уж я банкир, то и хотел стать именно им. Значит, банкир по своей сути. Сознание определяет бытие — так ведь? Пришлось уточнить:

— В детстве я читал книгу. Не помню, как называется. Там эльфы бились долгими мечами с Черным властелином мира. Мне очень понравилось.

— Что же теперь не читаешь? И название забыл?

— Некогда. На специальную литературу времени не хватает.

— А ты хоть раз видел живого эльфа? Может, они не такие уж замечательные?

Мне было, в общем-то, все равно, какие на самом деле эльфы. В детстве, помнится, я им завидовал. Сейчас уже плохо помню, почему. Но меня, что называется, «несло». К тому же, если господин Дипломатор подсунул мне какую-то влияющую на психику дрянь, ему должно быть все равно, куда меня отправлять — к гномам или к эльфам. А если действие препарата заканчивается, то на эльфов его сил явно не хватит… Эльфы — слишком чудные создания.

— Причем здесь — видел, не видел? — возмутился я. — Мне кажется, что эльфом быть здорово. — Они прекрасные. И бессмертные. Они первыми пришли в мир…

— Тогда ясно, — вздохнул Дипломатор. — Тут уж ничего не поделаешь…

Я все-таки получил некоторое удовлетворение. Выходит, эльфом я стать не могу? Ждал я каких-то слов наподобие «фазовый переход», провала в сознании — но нет, сидим, едим варенье. Все, как прежде.

И, выходит, глюки это все. Может быть, и обидно, да все как-то спокойнее. Завязывать нужно работать — поехать куда-нибудь на Мауи, отдохнуть недельку-другую. Может, Оксану с собой взять. А лучше — еще кого-нибудь. Марину из кредитного отдела, скажем… И полезно, и приятно. А главное, безопаснее. На Мауи меня Гасан не достанет. Руки коротки.

— Я, пожалуй, попрощаюсь пока, — заметил Дипломатор.

— Всего хорошего. Заходите, если что.

— В другой раз — непременно. Сейчас вы мне не очень-то нравитесь, — нагло заявил гость. — Хотя кое-что хорошее в вас осталось, в целом ваши желания по этому вектору далеки от идеальных. Точнее, от правильных. Они ведут в никуда. Хорошо, что у вас есть УДУК!

После этой развязной тирады мой собеседник быстро, я бы даже сказал, стремительно истаял в воздухе. Нет, отдыхать, и только отдыхать! А может быть, даже пролечиться немного перед этим. Принять курс расслабляющих ванн. Бромных.

Мне таять в воздухе было недосуг. Да и не умел я. Нужно было править отчеты. Чем я и занялся. Даже не стал уточнять у Нади — видела она моего посетителя, или нет. Что могли бы дать ее показания? Не видела — еще ладно. А видела? Что это доказывает? Да ничего!

Может быть, и нет на самом деле никакой Нади. Только идея, что Надя у меня работает, в моем сознании. Или есть она, но очень далеко. Если принять, как аксиому, теорию Дипломатора.

Мне бы теперь еще избавиться от последствий действия этого УДУКа. Дипломаторов, конечно, на самом деле нет. А вот УДУК — есть. Не иначе, на каком-нибудь торжественном приеме какой-то слишком отвязанный товарищ подсунул наркотик. Психоделик. А с психоделиками еще и не то покажется. Подумаешь: Кит, Дипломатор. Хорошо, что хоть драконы трехголовые по небу не летают.

Продуктивно отработав остаток дня, я ложился спать практически удовлетворенным. В принципе, не так уж мне плохо живется. Даже отлично. С Гасаном разберемся, не в первый раз. Юля Вавилова… Других найдем! Все-таки полтора миллиона в банке Нью-Йорка — не мелочи. Это не заначка Кита в пятнадцать тысяч баксов…

А эльфы… Эльфы подождут… Они — сказка. Но эльфом стать все же хотелось бы! Как ни глупо, а хотелось!

Вот Кит — тот и не слышал об эльфах ничего. И не страдал. Хорошо, все-таки, что я — не Кит!

Глава 4 Под сенью Леса

Теплое дуновение ветра скользнуло по щеке, приятно согревая кожу лица, остывшую в прохладе, идущей от ручья. Лежать на пахучей густой траве было мягко и уютно. В воздухе не чувствовалось никакой тревоги. Лес не предупреждал об опасности. Да и кто мог угрожать мне в нашем Лесу?

Деревья шуршали изумрудной листвой, отходя ко сну. Лесные великаны, как и прочие живые существа, то засыпают, то просыпаются, беседуют между собой, чутко вслушиваются в дуновения ветра, улавливают каждый звук. А потом они дремлют, набираются сил, впитывают свет далеких звезд. И тогда им мало дела до того, что происходит под сенью их крон…

Одним движением я поднялся на ноги, отгоняя дремотные видения. Видения были тревожные — совсем не подходящие для спокойного сна в теплом и добром лесу. Там, где я был своим.

Мне снились странные существа, одержимые страстью наживы, лютой жаждой власти и удовольствий, с извращенными чувствами и желаниями, безмерной похотью… Эти твари гнездились в огромных каменных муравейниках, суетились подобно тле, пожирающей цветущий куст, дрались за место у лакомых листков, убивали себе подобных. Мне снилось, что я сам был такой тварью… Обожравшейся личинкой разумного существа, перед которой склоняются другие… Не потому, что она в чем-то разумнее. Потому, что так сложилось.

Люди… Сколько легенд, сколько пророчеств связано с этими существами… Неужели они — такие? Страшно и думать об этом. Гномы, хоббиты, даже гоблины гораздо более симпатичные и милые существа. Нет, не может быть, чтобы хищное отродье, привидевшееся мне в сонных грезах, существовало на самом деле. И тем более, чтобы такими были люди. Те, кто придет…

Тихо свистнув, я подозвал Жемчужногривого. Конь появился из-за деревьев. Приветственно всхрапнул. Склонил набок голову и лукаво посмотрел на меня.

— Не боишься идти со мной в Запретные Ущелья? — спросил я благородного скакуна.

Тот фыркнул, возмущенно стукнул оземь правым копытом.

— Нет, пойми меня правильно: мы ведь можем объехать гиблые места. Это в четыре раза дальше и в три раза дольше, зато полностью безопасно. Да и копыта по камням бить не придется…

Жемчужногривый едва заметно пошевелил чуткими ушами. По мягкой земле с сочной травкой скакать не в пример приятнее, чем по скользким, холодным и опасным камням горных ущелий. Но как и любой конь, Жечужногривый был любопытен. А также чувствителен и предан. Он понимал, что я хочу попасть в Долину Радуги быстрее и могу даже отпустить его обратно, пройти меж опасных каменных осыпей самому. Кто бросает друга в таком положении? Во всяком случае, не лошади и не собаки…

Конь поднялся на дыбы и пронзительно заржал.

— Стало быть, выступаем? — уточнил я. — Что ж, не жалуйся, если мы встретим по пути кого-то, кто тебе совсем не понравится…

Жемчужногривый еще раз топнул копытом и приблизился ко мне почти вплотную, ткнулся мягкими губами в плечо. Тогда я подошел к разлапистому старому клену, росшему над ручьем, взял прислоненное к дереву копье из белого ясеня с широким серебряным жалом, закинул за спину перевязь с мечом. Оттолкнулся от земли и прыгнул на спину коня, который, повинуясь моим желаниям, тут же пустился в путь — к отрогам гор, не видных сейчас за темной зеленью леса. Но и я, и Жемчужногривый отлично чувствовали присутствие каменных громад, вершины которых всегда украшены сияющими ледяными шапками.

Как-то мне доводилось подниматься на горный ледник. Без коня, естественно. Он в это время был еще несмышленым жеребенком и носился по степям вместе с табуном матери. В горах, в холодных высях, звезды льдисто светили с черного неба и отражались в заснеженных полянах, как в озерах. Величественное зрелище, хоть и слишком торжественное для тех, кто любит тепло и покой.

Копье надежно лежало в руке. Никакому злому созданию не удастся причинить вред моему коню, пока я рядом. Правда, держать оружие на весу не слишком удобно. Гномы, как я слышал, придумали такую любопытную штуку, как седло — прокладку между спиной животного и самим гномом. И ездят на ослах с помощью этих седел, вставив ноги в специальные постромки. Издевательство над животным, конечно. Но проехав весь день с копьем в руке, начинаешь понимать, почему бородатые недомерки пытаются облегчить себе жизнь с помощью столь любимых ими механических приспособлений.

И все же и седло, и прочая упряжь — зло. С седлом ты не чувствуешь животное. Ставишь себя в преимущественное по сравнению с ним положение — ведь седло делается для удобства седока, а не для облегчения жизни осла или коня. Ну и, к тому же, случись что с всадником — так и бегать коню с привязанной сбруей? Нет, союз разумного существа и коня должен быть добровольным, дружба — крепкой. Только тогда он будет свободен от зла.

Лес вокруг шумел и искрился. Пели проснувшиеся после короткого сна птицы, стрекотали кузнечики, гудели пчелы и шмели.

Кряжистые дубы, гладкоствольные каштаны, ароматные орехи росли уже не так густо и были не такими огромными, как на расстоянии прямого перехода от нависающих над ними гор. Здесь и воздух холоднее, и ветра сильнее. Но все равно лес оставался лесом… Что может быть прекраснее его? Менестрели добавляют к слову «лес» много звонких эпитетов: золотой, серебряный, звонкий, вечный, бескрайний, великий… Да, лес такой. И для того, кто любит его, одним словом сказано все. А тот, кто не видел настоящего леса, кто не понимает его, не поймет со слов даже самого искусного песнопевца.

Звезды сделали четверть оборота по небу, когда мы с Жемчужногривым добрались до каменистых полян, поросших по краям редкими деревцами. Лес закончился. Мы вступали в горное царство. Конь настороженно нюхал воздух, вслушивался в шорохи, раздающихся с каменных осыпей высоких голых холмов. Горы отчетливо виднелись впереди — черные громады с сияющими шапками ледников. Где-то там, среди нагромождения скал, вился потаенный проход в Долину Радуги.

Одинокое большое дерево, мимо которого проходила тропа, было наполовину сухим. Мне сразу не понравился запах его листьев. Листья пахли страхом. Тоской. Отчаяньем.

Жемчужногривый почуял что-то, но не смотрел на дерево, а косился в сторону черных осыпей. Я поднял копье и вогнал его в черноту, скрывающуюся под кроной дерева. Шорох, едва слышный писк, и пронзенный паук размером с лошадиную голову упал на дорогу. Мой благородный скакун поднялся на дыбы, не решаясь раздавить гадину копытами. И правильно — яда в жвалах монстра было достаточно, он мог ранить коня. Я ударил мерзкую тварь еще раз. Широкое жало копья рассекло паука пополам.

Одним исчадьем тьмы в этих горах стало меньше. Но порождения зла множатся в темных ущельях, душных чащобах. Все чаще выползают они под звезды, добираются порой даже до Леса. И тогда слухи о них расходятся, как круги по воде, повергая в уныние тех, кто не может защититься…

Оставив опустевшее гнездо ужаса позади, мы углубились в скальную теснину. Гулкое эхо шагов коня разносилось окрест.

Пауки, волки, огромные змеи — не самое страшное, что можно встретить в горах. Разумные твари, по собственной воле принявшие зло, — вот жуткое порождение темных сил. Безымянный ужас, идущий от могущественных существ, что когда-то были велики и умны, но превратились в алчных хищников, остановит и самого безрассудного храбреца. Потому что Ночной Охотник, Черное Озеро или Надломленное Дерево, как говорят, могут не только уничтожить бренную оболочку, но и нанести непоправимый вред душе.

Я не верю в это. Никакие монстры не властны над чистой душой, не обремененной путами плоти. Но гномы, гоблины и прочие темные народцы панически боятся чудовищ из страшных историй, придуманных, возможно, заклятыми врагами Света.

Скалы нависали над тропой все круче. Вот мы достигли такого места, где с тропинки я мог достать кончиком копья и до скалы, нависающей справа, и до камней, громоздящихся слева. А вверх отвесные стены уходили на расстояние полета стрелы, пущенной умелой рукой.

Если бы враги могли забраться на каменные кручи, ни одному путнику здесь прохода не было бы. Но горы равно чужды и светлым, и темным силам. Они живут по своим законам.

Из ущелья я выехал в обширную по здешним меркам долину, освещенную ярким светом звезд. В чистом, незамутненном лесными испарениями небе величественной аркой от горизонта до горизонта протянулся сияющий Млечный Путь. Сверкали, подобно драгоценным камням, семь звезд Серпа и пять звезд Короны. Летел в неизведанные светлые дали Королевский Лебедь, указывал на юг Великий Треугольник.

Наверное, я слишком много думал о звездах и красоте горных высей, уделяя мало внимания земле. Жемчужногривый заметил опасность раньше меня. Он тихо всхрапнул и по-особенному шевельнул ушами. Впереди было неладно.

Первый грумх был на половине расстояния полета стрелы от меня. За ним плотной толпой сгрудились остальные. Две дюжины. А следом — еще две. И, возможно, дюжины три еще дальше.

Копье против грумхов бесполезно. Особенно против такой кучи. Я положил его на согнутые ноги, поперек спины коня, и вынул из-за спины меч. Темное серебро тускло блеснуло в свете звезд. Грумхи защелкали, завыли. По крайней мере, один из их стаи знал, что означает этот блеск. Помнил? Слышал? Предчувствовал? В том, что грумхи частично разумны, не сомневается, наверное, никто. Но разумность их исключительно плотоядная. Удивительную слаженность и изворотливость они проявляют, охотясь за путниками. В остальном — примитивные и ограниченные твари. Впрочем, мало кому удавалось наблюдать грумха в «естественном» состоянии, когда он не охотится за тобой. Чутье у них прямо-таки волшебное.

Главное — не теряться. И ничего не бояться. Самые невежественные из гоблинов утверждают, что грумхи тоже питаются душами. Это, по-моему, полная чушь. Если уж так рассуждать, любой, кто тебя может съесть, в состоянии пожрать твою душу. Но в грумхах, несомненно, есть что-то… Не простые это твари, ох, не простые. С виду — куст кустом. Но подойди к нему ближе — и тебе не сдобровать.

Я взмахнул мечом над головой, примериваясь, разминая руку.

Грумхи перегруппировались. Они выбрали весьма удачное построение — дугой. Если бы я был достаточно глуп, чтобы устремиться в центр их строя к внешне слабому перешейку, надеясь прорубиться вперед, меня окружили бы со всех сторон и начали жадно обгладывать. Потому что прикрыть себя со всех сторон при борьбе с таким числом противников нельзя даже при помощи меча.

Но я знал — теперь, когда меня заметили на этих каменистых кручах, покоя не будет, пока целым останется хотя бы один грумх. Поворачивать я не собирался. А за мной они не пойдут только в Лес. Здесь будут ползти следом, щелканьем и писком подзывать сородичей, которые окажутся поблизости, и не дадут мне передышки.

Я направил Жемчужногривого на левый фланг грумхов, чтобы удобнее было наносить удары. Грумхи не слишком резвы, но смертельно поразить каждого из них не так легко.

Меч врезался в ряды целеустремленно шевелящихся тварей, и во все стороны полетели щепки. Сок грумхов — кровью жидкость их древообразного тела решались называть только некоторые — мгновенно закипал на серебре клинка. Грумхи отчаянно верещали — серебро явно не приходилось им по вкусу — но целеустремленно лезли вперед. Отступить им, наверное, просто не приходило в голову. Точнее, в те бугристые клубеньки и отростки, что ее заменяли.

Прежде мне доводилось встречаться с грумхами крайне редко, и не в таком количестве. Впрочем, я не видел большой проблемы в том, нужно мне изрубить полдюжины грумхов, или сотню.

Между тем грумхи оказались не так просты.

— Грумх. Грумх. Грумх.

Скрипела под тяжелыми шагами земля, и со стороны, откуда я пришел, из бокового ущелья выдвинулся еще один отряд.

Похоже, я попал-таки в переплет. Я просто не успеваю валить их на землю! Рано или поздно они меня окружат. А тут еще грумхи из задних рядов пустили извивающиеся корни-отростки вперед, присосались к останкам своих поверженных сородичей и толстели, росли, крепчали буквально на глазах!

Жемчужногривый тревожно заржал.

— Пробьемся! — успокоил я его. — Пробьемся!

Правда, твердой уверенности я уже не испытывал.

Грумхи копошились уже со всех сторон. Пытались вырвать копье, которое я придерживал левой рукой. Чавкали и урчали.

Основная дорога была перекрыта. Я развернул коня и рванулся назад. На тех грумхов, что заходили сзади. Несколькими мощными ударами снес полдюжины врагов и устремился в боковое ущелье, откуда они вышли.

Скорее всего, узкая дорожка вела в тупик. Но здесь я смогу отбиваться от наседающих древовидных хищников дольше! Спешить ускорить развязку стоит только тогда, когда уверен, что время работает не на тебя. Сейчас был не тот случай.

Расселина круто поднималась вверх. Два поворота, и мы с Жемчужногривым уперлись в гладкую высокую стену. Дальше пути не было. Попались.

Хотя, слева от высокой скалы, преграждавшей прямую дорогу, открывался узкий проход. Но в какие темные дали он вел? Кто скрывался там? Да и стоило ли углубляться в неведомую горную теснину с конем, который мог поломать ноги на острых камнях?

— Что ж, друг мой, — обратился я к Жемчужногривому. — Похоже, наше путешествие заканчивается не так, как я предполагал. Ты уж прости меня…

Конь всхрапнул, всем своим видом выражая покорность судьбе, если судьбу эту он разделит с хозяином.

— Будем отбиваться, покуда достанет сил, — объяснил я коню. — Кто же знал, что здесь соберется столько этих тварей?

— Надо было знать, — раздался писклявый голосок из-за камней. — Или не соваться в такие гиблые места… Пробираешься в Долину Радуги, эльф? Можно было найти путь поспокойнее…

Мгновение, и над большим серым валуном появилась остроухая голова гоблина, заинтересованно разглядывавшего меня. Что ж, ему впервые представилась возможность это сделать. До сих пор волосатый карлик мог судить о событиях в ущелье только на слух, чтобы его не заметили грумхи, чтобы не увидел я. А слух у гоблинов отменный.

— Еду в Долину, — согласился я. — Ты оттуда?

— Оттуда.

— Держись меня — может быть, нам удастся отбиться…

— Ты сам-то веришь в это, эльф?

Я хмуро посмотрел на чересчур разговорчивого гоблина и не удостоил его ответом.

— А у меня есть хорошее предложение, — прошептал гоблин, судорожно облизывая маленькие сухие губы. — Там, впереди — каменный лабиринт. Я разведал все дорожки. И мог бы вывести тебя в другое ущелье. По нему проходит почти безопасный путь до самой Долины…

— Так веди, — холодно ответил я.

Много предательств начиналось именно с такого вот обещания «вывести на безопасный путь».

— Но у меня есть дело… Важное дело… И я хотел бы получить плату за свою работу. Твоего коня.

Не время и не место ставить наглого выскочку на место. Хотя о чести забывать нельзя никогда, честь мою гоблин не задел. А Жемчужногривый вряд ли на него обиделся.

— Конь — сам по себе, — объяснил я гоблину. — Мой друг. Если захочет идти с тобой — пожалуйста. Но что-то я сомневаюсь…

— Еще бы, еще бы, — вздохнул гоблин. — Тогда, может быть, меч? В нем столько серебра… Бедному гоблину хватит его не на одну сотню лет, чтобы жить в достатке в своем гнезде, а не бродить по голым камням под носом у грумхов…

Не в силах сдержать алчности в затуманившемся взоре, гоблин протянул дрожащую тонкую ручку к обнаженному клинку.

— Убери свои вшивые лапки, — приказал я гоблину. — Эльфы не продают своего оружия никому. А уж меч я не отдам и подавно. И не проси. У меня нет с собой ничего ценного. Хочешь — помоги мне. И себе тоже. Нет — проваливай.

— Грумх, грумх, грумх, — раздалось за моей спиной.

Грумхи держали мой след и наполняли ущелье темной шевелящейся массой. Гоблин злобно ощерился, глаза его гневно сверкнули.

— Как же, вы — высшая раса, — почти прошипел он.

Я опять не стал спорить. Эльфы — перворожденные, и это известно каждому. А кто такие гоблины и откуда они взялись — вопрос спорный. Впрочем, ни один эльф не будет отрицать их разумности. Некоторые шаманы гоблинов даже славятся своей мудростью, столь удивительной для их короткого века.

Похоже, сейчас мой новый знакомец задаст стрекача в каменный лабиринт, а я останусь наедине со своими проблемами. Хорошо еще, если гоблин не пустит мне в спину стрелу.

На ум пришла древняя легенда и горделивые слова одного из эльфийских владык: «Как смеете вы, отродье нечистого племени, требовать что-то от меня, Элу Тингола, Владыки Белерианда, чья жизнь зародилась у вод Куйвиэнэн за бессчетные годы до того, как пробудились ничтожные предки сплюснутого народца?» Гордость, несомненно, погубила не одного представителя нашего рода…

Гоблин, однако, подавил свою злобу и почти спокойно спросил:

— Почему ты назвал мои лапки вшивыми?

— Не заговаривай мне зубы, — посоветовал я. — Мое утверждение было всего лишь предположением. Ты так волосат, что насекомые наверняка тебя любят.

— Да, насекомые донимают, — согласился вдруг гоблин. — Но полагаю, и у тебя, эльф, есть проблемы.

— Я в состоянии их решить, — равнодушно ответил я.

Гоблин вновь облизнулся и предложил:

— Следуй за мной. Сойди с коня — с лишним весом он скорее может поломать ноги.

Этого гоблин мог и не говорить. Я спрыгнул на землю, и мы углубились в нагромождения каменных валунов.

— Грумх, грумх, грумх, — раздавалось сзади.

Враги отстали, но не оставили надежды добраться до нас. Да и гоблин… Бывало, что и более возвышенные существа попадали под власть темных сил и только тем и занимались, что служили какому-нибудь павшему темному духу в могучей телесной оболочке. Доставляли ему заблудившихся путников с пустынных дорог. Что ж, если мне придется решать такую проблему — это будет интереснее, чем битва с сотней безмозглых грумхов… Хоть и опаснее, и труднее. Об этом могут сложить песню. Если из гоблина после моей гибели, в конце концов, вытянут всю подноготную…

Тропинка неуклонно поднималась все выше и выше. Несколько поворотов — и мы оказались у обрыва, под которым копошилось с полсотни грумхов. Остальные, видимо, еще не успели подтянуться.

— Здесь у меня заготовлен небольшой подарок нашим преследователям, — объявил вдруг гоблин.

За большим круглым камнем обнаружилась крепкая деревянная бочка с дурно пахнущей темной и вязкой жидкостью. Бочка стояла на небольших колесиках, и гоблину не составило труда подкатить ее к самому краю обрыва.

— Сюрприз! — торжественно объявил мой провожатый, и, поднатужившись, опрокинул содержимое бочки вниз. Тяжелые капли, дробясь в воздухе, окатили толпу грумхов, собравшихся внизу. Те возмущенно защелкали и закряхтели.

Типично гоблинская выходка! Хотя, вонючая жидкость, возможно, собьет грумхов со следа? Ходят слухи, что жертв они отыскивают в первую очередь благодаря нюху…

Бесчинства гоблина обливанием наших врагов не закончились. Откуда-то из тайника среди камней он вытащил тлеющую тряпицу, поспешно раздул ее, зажег другую тряпку, вспыхнувшую на удивление споро, и швырнул ее вниз.

— Развлекаешься? — поинтересовался я. — Или исполняешь обряд?

Представители низших племен, как я уже упоминал, весьма суеверны, и подчас совершают весьма странные поступки.

Горящая тряпка, между тем, упала на одного из облитых вонючей жидкостью грумха. И он неожиданно вспыхнул от нижних корней до верхних отростков! Занялись и другие грумхи. Треск, скрежет, гомон, писк, переходящий в верещание, начали доноситься снизу.

— Во, как! — восторженно объявил гоблин. — Давненько ждал этого момента! Сколько готовился! И в последний момент ты едва мне все не испортил, уважаемый эльф!

— Довольно низкая расправа. И жестокая, — прокомментировал я, наблюдая горящих заживо грумхов. — Впрочем, нужно признать, примененные тобой средства весьма эффективны… Что это было? Высший продукт перегонки виноградного сока? Я слышал, у вас он очень дорог, так как используется в первую очередь не как жидкость для светильников, а употребляется внутрь…

— Нет, это земляное масло, — ответил гоблин. — Оно тоже дорого, но не чрезмерно. — Великий Дран Мах Ги отпустил мне его в достаточном количестве. Дал помощников, чтобы доставить его сюда — для уничтожения грумхов.

— Где сейчас эти помощники? — поинтересовался я.

И одного гоблина терпеть рядом с собой подчас тяжело, а уж нескольких…

— Двое сбежали. Один пропал в горах. Полагаю, его съели грумхи. Или с ним произошло что-то еще более неприятное. Здешние места таят много ужасного!

— Много, — согласился я. — Как же зовут тебя, гоблин?

— Цмуб, — ответил польщенный карлик.

Я, естественно, представляться гоблину пока не стал. Хватит того, что он назвал мне свое имя. И так много чести.

— Теперь ты отправишься в Долину Радуги? — поинтересовался я.

— Я свершил то, что мне было поручено, — торжественно отозвался гоблин. — Возможно, мое имя будет состоять теперь из двух слогов! Цмуб Чвегрумх, например!

— Придержи восторги, — посоветовал я новому товарищу. — Чем меньше ждешь награду, тем больше удовольствия от полученного. Если на самом деле хочешь иметь имя из двух слогов — будешь иметь. Так ведь?

Гоблин задумчиво посмотрел на меня.

— Правда?

— Правда. На том стоим.

Я усмехнулся, и гоблин довольно захрюкал.

— Не сказал бы, что низко расправился с грумхами, — заявил он. — Это они были низки. Я, напротив, оказался на высоте.

Это же надо! Он еще и пытается шутить!

— В использовании огня таким способом есть что-то варварское.

— Ну, гоблин не может быть варваром. Варвар — это одичавший эльф. А мы — вообще животные. Разве не так?

— Нет, конечно, уважаемый Цмуб, — усмехнулся я. — Животные не говорят. Не думают о глубоких истинах. И не обливают себе подобных горючей жидкостью. Они кротки и покладисты. Даже в том случае, когда хотят тебя съесть, они делают это с позиций целесообразности. Посмотри на коня, что идет со мной — он воплощение совершенства. Поэтому многие разумные гораздо хуже животных…

— Это так, — почтительно склонил голову карлик.

Что ж, похоже, Цмуб был не самым глупым представителем своего племени. Возможно, с ним будет любопытно пообщаться. Среди гоблинов вообще попадаются интересные экземпляры.

— Пора идти, — объявил Цмуб. — Я уничтожил несколько десятков грумхов, что остановит продвижение их популяции в сторону Долины Радуги на несколько лет. Но много их осталось в горах. Я не хочу сталкиваться с этими порождениями зла.

— Со мной можешь не бояться десятка-другого грумхов, — обронил я. — Тем не менее, пойдем. Меня ждут в Долине важные дела.

— Какие, если не секрет? — тут же поинтересовался не в меру любопытный гоблин.

— Не имеющие к тебе совершенно никакого отношения. Ты вряд ли сможешь мне помочь. Разве что, когда обретешь второй слог в своем имени.

Гоблин засопел, но смолчал. По узкой тропинке между скал мы двинулись вперед, в сторону снежных вершин. Эти вершины возвышались уже за Долиной Радуги. Но и до Долины нужно было пройти немало.

Шли мы гоблинскими тропками, которые я вряд ли нашел бы сам. Слишком странный народ гоблины, слишком отличаются они от нас, а их пути — от наших путей…

Кое-где тропинка была такой узкой, что мы с Жемчужногривым едва не срывались в пропасть… Мелкому гоблину было все равно, а широкий конь всхрапывал и прижимался боком к холодной каменной стене. Иногда из-под его копыт срывались в пропасть обледеневшие камни.

Два оборота неба — и мы вышли на широкий полузаброшенный тракт, проложенный на огромной высоте, среди черных камней и острых скал. Я слышал об этом древнем тракте, но никогда прежде не бывал на нем. Дорога, по которой я намеревался добраться до Долины Радуги, проходила гораздо ниже, в теплых ущельях. Здесь же дул пронизывающий, с ледяными иглами ветер. Даже мне приходилось трудно. Оголодавший среди обледеневших голых камней Жемчужногривый дрожал от холода, хоть я и накрывал его своим плащом. Маленькому щуплому Цмубу приходилось совсем несладко. Если бы не богатая растительность, покрывавшая его тело, гоблин мог бы и не одолеть пути.

Путешествовали мы все больше молча. Я не поощрял разговорчивости своего нежданного спутника, и он старался не донимать меня вопросами. Только когда вышли на тракт, Цмуб спросил:

— Правда, что этот тракт проложили существа, которые жили прежде эльфов?

Интересный вопрос. Что еще занимает гоблинов? Какие сказки они рассказывают друг другу у своих костров?

— Нет, не правда, — после некоторого раздумья ответил я. — Эльфы — перворожденные. Прежде нас не было существ в этом мире, что бы ни утверждали на сей счет легенды невежественных народов.

— Стало быть, он — творение ваших рук? Зачем вам понадобился этот тракт? Дорога от одной пропасти до другой? — в который раз поеживаясь, едва шевеля посиневшими губами, спросил Цмуб.

— Разве я говорил, что тракт построили мы? — удивился я. — Он был до нас…

Цмуб посмотрел на меня ошалевшими глазами.

— Не хочу обидеть высокородного эльфа, но совсем недавно он, вроде бы, утверждал нечто другое… Я боюсь ошибиться, но мне показалось, что ты заявил, что тракт не был проложен существами, жившими до вас…

— Так и есть, — склонил голову я.

Любопытно, долго еще будет терзать меня волосатый карлик? Берег бы тепло — когда лишний раз открываешь рот, его больше расходуется.

— Но этого не может быть! То ты говоришь, что тракт существовал до вас, то утверждаешь, что он не был построен существами более древними, чем вы. Где же истина?

— Истинны оба утверждения. Этот тракт не был проложен существами. Те, кто его проложил, никак не подходят под определение «существо», принятое у нас… Это были…

— Боги? — нетерпеливо перебил меня гоблин.

Глаза его начали возбужденно блестеть. Они пожирали тракт, бегали по скалам, словно бы в надежде увидеть что-то новое, хотя прежде, несомненно, гоблин здесь бывал. Что он мечтал обнаружить? Роспись строителей на гладкой придорожной стене?

Да, не так часто представителям низших народов приходится слышать о сотворении мира «из первых рук». Они с жадностью ловят такие моменты.

— Тракт проложен стихиями. Впрочем, сложно описать это словами…

— То есть это не тракт, а естественное образование? — опустил уголки рта Цмуб.

Похоже, ему было горько услышать такой вердикт.

— Что ты понимаешь под естественным? И что такое искусственное? Вопрос только во взгляде на причину и следствие… Я не думаю, что тракт появился сам собой… Да и земля, по которой мы ходим, не возникла сама по себе, случайно… И горы кто-то воздвиг.

Карлик тяжело вздохнул. Вряд ли он меня понял.

— А правда, что эльфы могут покидать свое тело и путешествовать налегке? — спросил он. — Если, конечно, этот вопрос не обидел тебя, высочайший…

Я рассмеялся.

— Конечно, могут, маловер! Я мог бы явиться в Долину Радуги, если бы мои кости обглодали грумхи. Но как мог бы я разговаривать с вашим народом? Ведь вы не видите бестелесных существ и не можете общаться с духами… А мне пришлось бы долго работать над созданием нового тела. И оно было бы не таким, как это. Поэтому я предпочитаю хранить то, что имею…

Карлик вздохнул и замолчал. Воздух впереди сгустился, стал более плотным. Скоро стали видны облака загустевшего пара, поднимающегося вверх от теплых водопадов Долины Радуги. Где-то там, внизу, жили гоблины. Долина, в которой оказалось слишком мало места для эльфов, привлекла маленьких волосатых существ, которые строили свои жилища в два, три, а то и четыре этажа. Они жили друг у друга на головах, но их это нисколько не смущало.

В Долине было много странного. Но какое нам дело до гоблинов? До Долины? Пусть живут, как знают. Тем более что в Долину из Леса очень долго идти по каменистым дорогам. Зачем? Это только у меня причины имелись…

Величественный тракт оборвался у края грандиозной пропасти, дна которой не было видно из-за облаков, проплывавших внизу. Узкая тропинка среди камней, по которой с трудом мог пройти конь, закрутилась, спеша вниз, к теплым туманам Долины Радуги.

Несколько поворотов — и внизу можно было разглядеть гоблинов. Сотни и сотни карликов, суетящихся между каменных домов, перебегающих по узким мосткам над пропастью, обрабатывающих зеленые террасы с какой-то растительностью. Долина Радуги жила своей жизнью.

Мы спустились еще ниже. Теперь гоблинское поселение было видно не целиком, зато в небе зажглись первые робкие радуги. Свет звезд переливался и дробился в облаках пара, поднимающегося от водопадов, бросая разноцветные блики на темные скалы и белые снега…

— Где ты остановишься, эльф? — поинтересовался начавший согреваться и поэтому заметно повеселевший Цмуб.

— Где-нибудь остановлюсь. Ты хочешь пригласить меня в гости?

— Вряд ли ты захочешь жить в казарме, в небольшой комнате, где, кроме меня, обитают еще четверо гоблинов…

— Да, у вас здесь тесно…

— Зато сытно и безопасно. К тому же, интересно. Здесь — столица нашего государства! Даже то, что ты сюда приехал, о многом говорит… В нору одинокого гоблина эльфийский воитель никогда не пожалует!

— Ну, как знать, как знать, — не очень уверенно возразил я.

Действительно, придумать причину, по которой я стал бы лазить по гоблинским норам среди гор, было не так легко.

Мы продолжали спуск. Вот и первая сравнительно гладкая терраса с тонким слоем почвы на монолитной скале. Растущие в каменистой земле овощи и зелень. Маленькая сторожка огородника.

— Пожалуй, здесь мы расстанемся, — заявил Цмуб. — Не пристало мне возвращаться домой с эльфом. А тебе не пристало приходить к вождям в моем обществе.

— Ты прав. Я буду помнить тебя и твою помощь, Цмуб. Если в этом возникнет нужда, то помогу тебе.

Сняв с руки тонкий серебряный браслет с гербом своего дома, носимый именно для такого случая, я отдал его Цмубу. Гоблин почтительно склонил голову. Хорошо, что не кинулся целовать мне руки, как, я слышал, принято у их народа.

Цмуб скрылся среди нагромождений домов, больше похожих на гнезда, или скопища гнезд, напоминающих дома. Я двинулся дальше, вниз, к огромному теплому водопаду Хиларэ, низвергающемуся с черной горы Фенедрах. Гору назвали так гоблины. Мы называли ее просто — Черной горой. Недра этой горы таят много дивного, но по моему глубокому убеждению, не стоит их тревожить. Хорошо, что Долину Радуги заняли гоблины, а не гномы. Те бы не остановились перед грозными пророчествами и предостережениями…

Дорога становилась все шире, гоблинов встречалось все больше. Некоторые спешили по своим делам и вообще не обращали на меня внимания, но большинство глазели, открыв рты и растопырив уши в разные стороны. Не часто на улицах их каменного городка встретишь эльфа, да еще верхом! Отдельные гоблины даже замирали от удивления. Что ж, запретить им разглядывать меня я не мог. К тому же, ни с меня, ни с Жемчужногривого не убудет.

Города гоблинов весьма запутаны. Я, собственно, не был прежде ни в одном их городе, а наши предания мало что сообщают о поселениях маленьких волосатиков. Они рассказывают, в лучшем случае, о пещерах гномов. Мало ли у нас своих дел? Но вывод о запутанности гоблинских городов я сделал, исходя из собственного опыта. Раз свернул на, казалось бы, хорошую и широкую улицу, другой… и в результате снова оказался на окраине.

Другой раз я повернул в невзрачный, но полный гоблинов проулок. Что же вы думаете? Оказался у какого-то грязевого источника, маленького булькающего озерца, где толпы волосатиков погружали свои тела в горячую и не слишком приятно пахнущую жижу. Полагаю, они выводили блох. И на меня смотрели совсем уж широко открытыми глазами. Действительно, вздумай я искупаться в этом озере, россказней бы хватило на много поколений. Но мне добровольное купание в грязи не могло привидеться и в страшном сне. Поэтому я вновь развернул коня и поехал дальше — искать центр их города, жилище верховного шамана. Наверное, он был и правителем этого поселения, разрешал споры между карликами Долины.

Обращаться в своих поисках за помощью к гоблинам мне не хотелось. Они могли составить плохое впечатление об эльфах в целом, а этого я допустить не мог. Что мне стоит немного поискать самому? Заодно и познакомиться с жизнью этих странных существ. Вернусь в лес, может быть, напишу трактат…

Звезды сделали половину оборота, а я все еще не достиг желанной цели — гнезда старого шамана. Но определенного успеха добился. Свернув в узкий проулок между высокими домами, я вдруг очутился на площади, буквально целиком заполненной гоблинами. Здесь их было сотни три, а то и четыре.

Увидев меня, гоблины заголосили. Один из них, крупный экземпляр в ярких одеждах, под гомон толпы вышел вперед, приосанился и обратился ко мне с речью:

— Дозволит ли высокородный эльф поинтересоваться, с какой целью бродит он по нашему городу, пугая женщин и детей, внося беспокойство в сердца стариков? Есть ли у него желание, которое мы можем исполнить, либо же он оказался здесь случайно? Или же его желание и наши возможности вступают в противоречие?

Я засмеялся высокопарной речи, отметив, что гоблины окружают меня. Некоторые из них крепко сжимали в волосатых лапках инструменты: мотыги и лопаты, молотки и ломы. Мне не слишком это понравилось. Прежде гоблины не отличались злобным нравом и коварством, но все когда-то случается в первый раз…

— Я хочу видеть главного в вашем поселении, — сообщил я высокому гоблину.

— Тогда одно твое желание уже исполнилось. Главный здесь я!

Смерив выскочку взглядом с головы до босых ног, я покачал головой.

— Ты не шаман. Мне нужен шаман, который жжет траву и беседует со звездами. Где я могу его найти?

Тут гоблины возмутились до крайности, некоторые начали подскакивать на месте, а один, уже пожилой, седой и почтенный гоблин завопил:

— Это он, это он! Хватайте его!

Я начал подозревать, что он говорит обо мне.

— Поостерегитесь, уважаемые, — предупредил я гоблинов. — Если ваш сородич предлагает хватать меня, то я бы трижды подумал, прежде чем протянул свои, гм… лапки… Свои милые лапки ко мне!

Толпа взревела.

— Да он издевается над нами! Держите его! Не дайте ему уйти!

— Еще раз повторяю: умерьте свой пыл.

Вождь гоблинов приосанился еще больше, разводя руки и, словно бы сдерживая ими толпу.

— Меня зовут Гим Драх Бра. Наш гость и так никуда не уходит, — сообщил он сородичам. — Ведь правда, высокородный?

Я слегка нагнулся, разглядывая вождя, имя которого состояло из целых трех слогов. Представитель королевской семьи…

— Право же, тебе самому виднее, как тебя зовут, — осторожно ответил я.

Нет, гоблинов я совсем не боялся. Но вступать в схватку с этими существами мне никак не хотелось. Гоблины — не грумхи. Если придется прибить хотя бы одного из них, совесть будет меня мучить, когда и живых свидетелей этого происшествия не останется…

— Мы отведем его к шаману! — объявил Гим Драх Бра.

Гоблины восторженно зашумели.

— Таково и было мое скромное желание, — осторожно сказал я гоблинскому вождю. — Мне не хотелось обременять ваш славный народ просьбами. Но вы угадали мои стремления. Почти угадали. Мне нужно было только немного вам подсказать.

Гоблины промолчали, пытаясь переварить то, что я им сказал. Только шорох передних, передававших по цепочке мои слова задним, нарушал тишину.

— К шаману! К великому Нга Тха!

— К шаману, — легко согласился я.

— Следуй за мной! Или ты желаешь идти впереди? — осведомился Гим Драх Бра.

— Как же я могу идти впереди, почтенный, если не знаю пути? Или ты будешь указывать мне, куда повернуть, при каждом разветвлении дороги? Думаю, поступим проще. Ты иди впереди, а все твои подданные могут следовать за мной. Ну, или пусти кого-то вперед. Мне, в общем-то, все равно.

— Так мы и поступим! — согласился вождь. — Я пойду впереди, ты — за мной, а кузнецы Острого Утеса — следом за тобой!

— Договорились.

Мы направились в какой-то совершенно неприметный проход, который сам я не нашел бы, наверное, до скончания века. На узкую, местами грязноватую улицу выходили скальные выступы, на которых смело сидели и болтали волосатыми и почти безволосыми ногами крупные и мелкие гоблины. Между некоторыми выступами были протянуты веревки, на которых болталось гоблинское тряпье. Что и говорить, я оказался в самом сердце поселения, в спальном районе!

— Это старый город, — пояснил Гим Драх Бра.

— Отлично. Однако же, помню я времена, когда, кроме скал и радуг, здесь вообще ничего не было.

— А великий Храм Зеленой Ветви? — осведомился вождь.

— Не знаю, — честно признался я. — Тут обитали разные существа… Между скал, в водопадах… А был ли храм — я не припоминаю…

— У нас здесь с храмом неприятность приключилась, — испытующе глядя на меня, сообщил Гим Драх Бра. — Кто-то переступил священный порог, преступать который нельзя никому, кроме жреца.

— Неужели? — вздохнул я. — И что? Мироздание еще не рухнуло?

— Мироздание стоит, — скрипнув зубами, ответил вождь. — Но бедствия ожидаются. Самое главное, непонятно, кто совершил святотатство.

— Преступил порог?

— Ну да.

— Вы, очевидно, полагаете, что святотатец — я?

— Не хочется кого-то обвинять… — тоскливо протянул вождь. — Но в народе болтают всякое. А твои поездки по городу, высокородный, привлекли внимание многих. Может быть, ты сам не заметил, как вошел в храм? Сделал это, так сказать, по незнанию?

— Вряд ли… Я, видишь ли, и с коня не сходил… Правда, Жемчужногривый?

Мой скакун возмущенно фыркнул. По его мнению, я мог бы больше ходить пешком. Но после того как я спас его от грумхов, Жемчужногривый стал куда покладистее, чем раньше.

— В том-то и дело, — нахмурился гоблинский вождь. — Следы у алтаря — конские.

— То есть кто-то въехал в храм верхом на лошади? — уточнил я. — Нет, тогда это точно не я. Как бы я не относился к разным религиям и верованиям, въезжать в чужой храм верхом — это слишком. Даже если там поклоняются маленькой рогатой улитке, а не вечнозеленой ветви.

— Зеленой ветви, — поправил меня Гим Драх Бра. — И не ветви, а тому, что она олицетворяет. Жизни. Силам природы.

Между тем улица стала шире, гоблинов на ней прибавилось, и вскоре мы оказались на площади. Но дома стояли только с одной стороны. С двух других возвышались монолитные скалы, а прямо напротив я увидел сооружение, в котором каждый мог разгадать культовую постройку. На обычных домах не бывает столько лепнины, позолоты и архитектурных излишеств в форме башенок, никому не нужных колонн и куполов.

— Это Храм Зеленой Ветви?

— Как ты догадался? — подозрительно воззрился на меня Гим Драх Бра.

— Немудрено, вообще-то… Вон и ветвь на стене нарисована…

— Да, нарисована, — чуть не всхлипнул гоблинский вождь. — А на алтаре… На алтаре ветви нет!

— А должна быть?

— Ты еще спрашиваешь! Ее-то и украл святотатец, переступив священный порог!

Только я собрался осведомиться, была ли выполнена ветвь из драгоценных материалов, или же носила для гоблинов сугубо фетишную ценность, как рядом с конем словно бы материализовался гоблин в летах. Судя по тому, как шарахнулась в разные стороны толпа, давая пожилому гоблину больше места — это и был шаман Нга Тха. Серые одеяния гоблина развевались от порывистых движений. Пахло от него дымом.

— Эльф! — констатировал шаман. — На коне.

— Пришел к тебе, Нга Тха. Тут у вас, как я слышал, произошли некоторые неприятности?

— Похищена священная ветвь. С алтаря. Из храма, куда никто не должен входить. Что ты думаешь по этому поводу, эльф?

Похоже, шаман меня не подозревал. Хотя я и был на коне. Хотя и ездил по городу очень долго под любопытными взглядами прохожих. Действительно, будет ли так себя вести похититель? Если только он не чрезмерно хитер. От эльфов, в общем-то, можно ожидать всякого… Но шаман, наверное, от меня пакостей не опасался.

— Вы не будете против, если я подойду к Священному Порогу и загляну внутрь? Через порог я, конечно, переступать не буду…

Шаман не возражал. Я соскочил со спины Жемчужногривого. Конь радостно всхрапнул. Пора бы и отдохнуть! Особенно после такого трудного пути, совсем без еды…

Пробравшись через толпу и подойдя к порогу храма, я заглянул внутрь. Каменный пол покрывал довольно толстый слой пыли. Ветра в Долине Радуги почти не дули, пыль время от времени грунтовалась густыми туманами… Очень неплохая поверхность для следопыта. К алтарю и от алтаря вели следы копыт. Любопытно!

— Сюда больше никто не входил?

— Рука Сборщика Урожая еще не коснулась Черной Горы, — ответил шаман. — Никто не может войти в Храм! Даже я.

Рукой Сборщика гоблины называют последнюю звезду «ручки» серпа. У нас для этой звезды нет специального названия. Она — всего лишь одна из семи…

— И все же кто-то нарушил запрет. Более того — похитил ветвь! — вскричал Гим Драх Бра.

— А вход никто не стережет?

— Зачем? — изумился шаман. — Проклятие падет на каждого, кто переступит порог раньше указанного времени. Только безумец мог совершить святотатство. Его и его потомство покарает судьба. Но вот ветвь… То, что украдена ветвь, может привести к печальным последствиям…

— Как она, по крайней мере, выглядела? — спросил я. — Она сделана из золота и драгоценных камней, или является древним талисманом, частью легендарного древа?

Гим Драх Бра посмотрел на меня с некоторым подозрением. Похоже, его не оставляла мысль, что я прикидываюсь незнающим, на самом деле являясь главным преступником и святотатцем. Интересно, по его мнению, зачем мне их ветвь?

— Это освященная ветвь лавра, — нехотя буркнул шаман. — Особым образом освященная, что отличает ее от других. Она меняется каждый год. На празднике урожая. Но какое это имеет значение, эльф?

— Пожалуй, какое-то имеет. На золото и изумруды могли польститься многие. Лавр — дело другое. Это покушение на святыню, а не на ценности…

— Ты логично мыслишь, — прокомментировал Гим Драх Бра. — Очень глубоко…

— Ты в этом сомневался? — прищурился я, в упор глядя на наглого гоблина.

— Нет, нет. Просто решил подтвердить очевидное…

— Лавр — редкость в этих краях?

— Нет, — ответил Нга Тха. — Но сейчас листья лавра заскорузли. А на алтаре была ветвь с молоденькими листочками… Благодаря нашей магии мы сохраняем ветвь такой, как она была перед цветением. Следующий раз мы срежем ветвь нескоро…

Толпа гоблинов позади нас загудела. Видимо, их страшно огорчало то, что молодая ветвь лавра, сохраненная чудесным заклятием, теперь не будет услаждать их взор. А может быть, они сетовали на то, что не слышат разговор эльфа, своего вождя и своего шамана.

— Пройдем во двор храма, — предложил Гим Драх Бра. — Что толку околачиваться на площади?

— А народу прикажи расходиться, — нахмурился шаман. — Эльфа им не устеречь — если он этого не захочет.

Я рассмеялся понятливости гоблина.

— У меня есть к тебе дело, Нга Тха. Пока я не получу ответы на свои вопросы, я не уйду. А ты ответишь на них — слава о твоей мудрости пошла даже в Лесу…

Шаман довольно засопел, отошел от главного входа в храм и широким жестом распахнул каменную калитку, ведущую в небольшой дворик. Здесь тоже имелся небольшой порожек, но Нга Тха перешагнул его безбоязненно. А Гим Драх Бра обратился к сородичам:

— Нам нужно уединиться! Можете расходиться по домам!

Я не заметил, чтобы хотя бы один гоблин вознамерился после этих слов покинуть площадь. Но Гим Драх Бра захлопнул за нами каменную дверь, и мы остались втроем. Жемчужногривого я тоже завел во дворик, но его можно не считать — он не вмешивался в беседу.

— Не иначе, вы хотите, чтобы я помог вам найти вора, — улыбнулся я.

— Хотим, — кивнул шаман. — Даже не вора. Мы хотим, чтобы ты нашел Священную Ветвь, эльф. Вернул ее нам.

— А сами вы что же?

Шаман нахмурился.

— Логика, высокородный, логика… Если похититель был на коне, нам его не догнать. Потому что он скрылся в горах, а пешему конного не настигнуть. В нашем городе лошадей нет: так что ясно — святотатство совершил чужак. Если ветвь вернется на место, бедствия обойдут наш народ стороной. Если нет — можно ждать самого худшего. Проклятие, которое в случае твоего успеха ляжет только на похитителя, при неудаче настигнет весь наш род.

— А если он был не на коне?

— Откуда тогда следы? Да и какой безумец мог приютить святотатца? Нет, сейчас он спасается бегством от нашего гнева…

Я подумал немного.

— Что ж, хорошо. Я помогу вам, вы поможете мне. Ведь для расплаты с тобой я вез серебряный браслет, но мне уже пришлось отдать его Цмубу — отважному гоблину, который помог мне в схватке с грумхами.

— Цмуб возвратился? — поинтересовался Гим Драх Бра.

— Да. Большую часть пути через горы мы проделали вместе.

— Тогда ты тем более вне подозрений. Вряд ли ты мог успеть похитить ветвь. Разве что направился за ней сразу. Но зачем тебе тогда блуждать по городу? — заявил шаман.

— Да, Нга Тха, я не брал вашу ветвь, — в который раз повторил я. — Зачем она мне? Но некоторые подозрения у меня уже имеются… Накормите моего коня, и мы отправимся в путь.

Шаман подошел к низкому амбару с каменной крышей.

— Твой конь, наверное, предпочитает зерно?

— Свежей травы или сена у вас ведь, наверное, нет…

— Травы — нет, — криво усмехнулся гоблин, распахивая каменную дверь амбара.

Свежий дух листьев лавра распространился по дворику. Амбар был доверху заполнен лавровыми ветвями!

— Ничего себе! — я не смог сдержать удивленного возгласа. — Зачем вам столько?

— Для культовых праздников, — отчего-то немного смутился шаман. — Да и вообще — у каждого — свои секреты…

Взяв целую охапку ветвей, он осторожно положил их на каменные плиты перед конем. Жемчужногривый понюхал ароматный лавр, откусил один листочек, другой… Видно было, что угощение для него непривычно. Но очень скоро он вошел во вкус и начал пожирать листья с жадностью.

Я вошел в амбар, взял в руки одну из ветвей.

— Священная ветвь была такой же?

— Именно, — кивнул Нга Тха.

— Почему бы вам не заменить ее этой?

Гоблины посмотрели на меня с едва скрываемым презрением.

— То — священная ветвь, — объявил Гим Драх Бра. — А это — сохраненные с помощью заклятия обычные ветки. Улавливаешь разницу?

— Конечно, — кивнул я. — Вам нужна старая. И вы хотели бы прибить шкуру святотатца к своему порогу.

— Преступника покарают боги, — холодно ответил шаман. — Наша цель — вернуть похищенное.

— Как только мой конь насытится и отдохнет, мы пустимся в путь, — объявил я шаману.

— Отлично, — ответил за него Гим Драх Бра. — Я пока разгоню своих подданных на площади. Надеюсь, твой благородный скакун не будет есть слишком долго?

Жемчужногривый обиженно пошевелил ушами, фыркнул и поднял морду, дохнув мне в лицо чистым лавровым духом. Может, коню стоит иногда устраивать разгрузочные дни?

— Я заметил, как ты спрятал под плащ ветвь, — заявил шаман, когда мы остались одни. — Не думай, что ты сможешь выдать ее за священную. Ту я узнаю из тысячи… К тому же, на ней есть священные знаки, известные каждому гоблину!

— Не собираюсь тебя обманывать, — холодно ответил я. — Ветвь я взял для коня — подкормить его в дороге. Зерна ведь ты пожалел… Думаешь, я не понял, что лавр — дармовое, никому не нужное сено, а зерно дорого?

Шаман вздохнул.

— Зерно мы можем съесть сами. А коню все равно… Урожай был не слишком хорош…

— Ладно, — вздохнул я. — Спасибо и на том. Жемчужногривый неприхотлив в еде.

Конь обиженно всхрапнул. Глаза его смотрели как-то косо…

— Пора, — обратился я уже к скакуну. — Дел совсем немного. Всего-то догнать вора и отнять у него ветвь. И вернуться обратно. Тогда ты сможешь вдоволь наесться этих ароматных листиков и подремать в каком-нибудь каменном стойле.

Конь нехотя поднял голову, позволил вывести себя со двора и покорно ожидал, когда я вновь взберусь ему на спину. Настоящий друг!

— Туда, — указал шаман волосатой рукой на прямую узкую улочку. — Два переулка — и вы выйдете прямо на новый тракт. Больше похитителю уйти было некуда.

Я вскочил на спину коня, и мы поскакали вперед. Эхо катилось между высокими каменными домами. Гоблинов и след простыл — словно бы они тут никогда не жили. Где-то случилось очередное происшествие?

Все бы ничего, но Жемчужногривый двигался как-то неуклюже… Не загнал ли я своего друга? Но он не жаловался. А я пытался поделиться с ним своими подозрениями:

— Странно все это, Жемчужногривый. Маленькие стервецы, по-моему, отлично знают, кто украл их ветку. Даже направление показали — скачи туда, там и поймаешь вора. Долина Радуги, конечно, уединенное местечко. Но даже я знаю три дороги, которыми можно сюда добраться. И, которые, соответственно, ведут прочь. А они почему-то уверены, что вор ушел по той, где скачем сейчас мы! К тому же, волосатые мерзавцы отлично знают окрестные горы. Цмуб спокойно убежал от грумхов. А эти твари тоже не новички в горах… Что гоблинам стоило воспользоваться какой-то тайной скрытой тропкой? Где и конь не пройдет, и чужак заблудится? Но нет, они хотят загрести жар чужими руками. А тут еще следы этих копыт…

Жемчужногривый громко всхрапнул.

— Вот-вот, следы копыт и показались мне странными, — согласился с ним я. — Кому могло понадобиться въезжать в святилище на коне? Да и кто здесь ездит на конях? На меня глазел едва ли не весь город… Сдается мне, они отлично знают, кто взял их ветку… И не хотят с ним связываться. Почему? На этот счет у меня есть определенные соображения…

Конь как-то слишком радостно заржал. Что было для него нехарактерно. Когда я ехал верхом, он не ржал никогда. Понимал, что это может быть не к месту. А сейчас, когда мы преследовали кого-то…

Город закончился, мы выбрались на ровный и довольно широкий тракт. Но Жемчужногривый не пожелал придерживаться одной стороны или, скажем, середины тракта. Он носился по тракту как гончая, которая выискивает след. Всхрапывал, притопывал копытами, а потом и вовсе остановился.

— Ты хочешь мне что-то показать? — поинтересовался я. — Что ж, друг, в сообразительности тебе нельзя отказать…

Я спрыгнул на землю, оглянулся по сторонам, пристально вгляделся в камни под ногами — но не увидел ровным счетом ничего интересного! А Жемчужногривый тем временем заржал еще громче.

Вглядевшись в морду коня пристальнее, я ужаснулся. Глаза скакуна глядели в разные стороны — но не как у обычной лошади. Они блуждали, причем каждый — сам по себе. Губы коня были растянуты, словно бы в усмешке. Жемчужногривый ни минуты не стоял на месте. Он переступал с копыта на копыто, притопывал и гримасничал!

— Да что с тобой, друг? — испугался я. — Тебе плохо?

И неожиданно понял, в чем дело. Мой конь был пьян! Ему было слишком хорошо!

— Лавр, — усмехнулся я. — Жадные гоблины сэкономили на зерне. А лавр для тебя — что крепкое вино для них. Так что ты в проигрыше не остался. Ну, погодите, мерзавцы! Когда мы вернемся — отсыплете зерна полной мерой!

Я похлопал Жемчужногривого по крупу, прошептал ему на ухо несколько ласковых слов, и конь словно бы успокоился. Но о том, чтобы продолжать ехать на нем, и речи быть не могло.

— Жди меня здесь, — приказал я скакуну. — Не давай себя в обиду. Если что — возвращайся в Долину Радуги.

Кажется, он меня понял. Я перехватил перевязь с мечом поудобнее, спрятал копье среди скал, сбросил котомку и отправился дальше налегке. Верхом путешествовать сподручнее, но кто скажет, что может обогнать эльфа верхом, когда идти нужно долго? Особенно, в горах?

Поступь моя была легка, я перепрыгивал с камня на камень, взбираясь на кручи, оглядываясь по сторонам. Тракт петлял, и кое-где я срезал его изгибы. Оставшись без Жемчужногривого, я пел, ткал заклятие поиска, и скоро уже звезды рассказывали мне, кто, когда и зачем путешествовал по этому тракту. Четверть оборота неба — и я достиг укромной рощи с низкорослыми деревьями. Вряд ли здесь останавливались караваны — роща была слишком близко к Долине Радуги. А для отдыха злоумышленника, сбежавшего из долины, роща вполне подходила.

Я сделал свою поступь легче поступи ветра. Я растворился в камнях. Слился цветом с низкорослыми деревцами. И вошел в рощу.

На укромной поляне, возбужденный и утомившийся, сидел, пристально вглядываясь в сторону тракта, молодой сатир. От него пахло едким потом, страхом, надеждой и священным лавром Долины. Чуткие уши ловили каждый звук. Широкие ноздри подрагивали, словно бы он что-то заподозрил.

Но заметить меня он не мог. Я пришел не со стороны тракта, я был много старше и несоизмеримо опытнее.

— Похититель лавровой ветви, — тихо сказал я, очутившись почти за спиной у сатира. — Вот я и нашел тебя.

Тот вздрогнул. Я услышал, как громче забилось его сердце. Но глупостей сатир не натворил. Медленно обернулся, увидел меня. И немного расслабился. Эльф — не гоблины. Те, пожалуй, могли бы снять с него шкуру и прибить к земле перед порогом Храма Зеленой Ветви.

— Здравствуй, высокородный, — промямлил сатир. — Почему ты думаешь, что я похитил какую-то ветвь? И что тебе дела до этого?

— Знаю я то, что знаю, козлоногий. Не знаю только — зачем ты так раззадорил гоблинов? Ищешь неприятностей? Их легко найти… Но разве вам надоел мир? Разве вы не хотите жить, как добрые соседи?

Сатир закашлялся, на глазах его выступили слезы.

— Прости меня, о высокородный! Ты вправе забрать мою жизнь, ибо эльфам сама судьба велела быть судьями над низшими существами. Но все же прошу — пощади меня, ибо я не хотел сделать гоблинам плохого!

Я усмехнулся.

— Ты хочешь сказать, что стянул ветвь по недомыслию? Или случайно? Я что-то не верю в такие случайности… Впрочем, не буду требовать от тебя ответа. Ты отдашь мне ветвь, и мы мирно разойдемся. Ты вернешься в свою дубраву, я отнесу ветвь гоблинам. Полагаю, они будут счастливы. Кстати, а сам ты не боишься проклятия?

— Проклятия… — проблеял сатир. — Опасаюсь. Немного. Но ветвь мне действительно нужна. Я не могу отдать ее тебе, эльф.

— В чем же дело? — недобро улыбнулся я.

Дело становилось все более странным. Сатир видел меч у меня за спиной. Знал, что, буде понадобится, я воспользуюсь им без колебаний. Вряд ли он мог что-то противопоставить моей силе. И все же он не спешил выполнить мои требования.

— Я обещал… Без этой ветви не будет мне счастья…

— Ты ошибаешься. Горести могут пролиться на ваши дубравы и дома гоблинов, если ты не расстанешься с ветвью. Впрочем, я не вижу способа, которым ты мог бы оставить ее у себя… Ну-ка, рассказывай, зачем она тебе понадобилась? Мне стало по-настоящему интересно! По-моему, только гоблины такие фетишисты, что могут носиться с каким-то предметом долгие века…

— Я не ношусь… Она мне совсем не дорога… То есть дорога, но совсем по-другому… — проблеял сатир. — Она на самом деле нужна мне!

— Рассказывай! — прикрикнул на него я.

Что ж, рассказ сатира был бестолковым, кое-что мне приходилось из него словно клещами тянуть. Но очень скоро я узнал, что молодой козлоногий — обладатель крупных копыт, которые и я, и гоблины приняли за лошадиные — безнадежно влюблен. И капризная дама потребовала от своего потенциального кавалера молодую ветвь лавра. Она отлично знала, что лавр сейчас огрубел, и найти молодую ветвь почти невозможно. Но пылкий возлюбленный отправился высоко в горы, надеясь там найти рощу, что живет по своим законам, игнорируя периоды вращения небосвода. Набрел на Долину Радуги. Вошел в город, якобы не встретив никого из гоблинов. Увидел ветвь, которая словно бы дожидалась его — совсем как в легендах. Взял ее и был таков.

Не скажу, что я поверил рассказам сатира целиком и полностью. Возможно, с самого начала он искал не какую-то чудную рощу, а замышлял тривиальный грабеж. Но вот его слова насчет капризной сатирки — или как там называются их самки — я не поставил под сомнение и на мгновение. Мне ли не знать, как капризны и коварны женщины?

— Обмен тебя устроит? — поинтересовался я.

— Обмен? Какой обмен? — забеспокоился сатир.

— Честный, — усмехнулся я. — Две обычные молодые ветви лавра в обмен на одну — священную.

Я вынул из-под плаща ветви, которые прихватил в амбаре гоблинов, и помахал ими перед носом своего нового знакомого.

— Ну, эти ветки, по-моему, меньше… — протянул сатир.

— Тебе не все равно? Ты обещал молодую ветвь. Ты ее принесешь. И не одну. Или слопаешь другую сам — я так понял, у вас это деликатес?

Мой новый знакомец задумчиво посмотрел на меня, потом на ветви лавра в моей руке. Глазки его затуманились, кончик короткого хвоста дрогнул.

— Вот она, — доставая из-за камня, на котором он сидел, лавровую ветвь, сообщил сатир. — Можешь ее взять, высокородный. И вернуть гоблинам.

— Ты не объел листья? — спросил я, осматривая ветвь.

— Ну, разве что, парочку… Снизу, — признался сатир. — Гоблины не заметят…

— Они заметят, но что с тобой делать…

Козлоногий тем временем завладел моими ветками, внимательно их обнюхал, осмотрел и констатировал:

— Совсем свежие. И откуда они у тебя?

— Вряд ли я расскажу тебе. Дабы не вводить тебя и твоих родичей в соблазн. Живите в своих дубравах. И не шастайте по землям гоблинов.

— Земля на всех одна, — ответил сатир.

— И все же, вы не очень-то любите, когда кто-то забредает к вам в дубравы. Я бы на твоем месте поспешил. Гоблины, знаешь ли, могут пуститься в погоню…

— Да. Я, пожалуй, пойду, — согласился козлоногий. — Не поминай лихом, высокородный. Благодарю, что не отнял у меня ветвь просто так…

— В этом не было необходимости.

Сатир, постукивая копытами по камням, побрел вниз, а я отправился вверх, в Долину. Чем быстрее ветвь займет положенное ей место, тем скорее улягутся страсти.

Не исключено, что прозорливый шаман Нга Тха догадывался, в чем дело. Но гоблинам сатир мог и не отдать ветвь. Точнее, в любом случае им пришлось бы применить силу. Даже если бы сатир покаялся в своих грехах — он должен был понести суровое наказание. Иначе чего стоили бы святыни гоблинов? А на расправу со своим непутевым сородичем непременно отозвались бы сатиры всех дубрав — независимо от того, прав он был, или виноват. Так начинаются затяжные конфликты и кровопролитные войны…

Войско Долины Радуги — три десятка отлично вооруженных гоблинов под предводительством моего знакомца Цмуба — я встретил на половине пути к городу.

— Я вернул ветвь, Цмуб, — сообщил я, демонстрируя свой трофей.

— Цмуб Чвегрумх, — вежливо, но с достоинством поправил меня гоблин. Он все-таки заслужил прибавку в виде второго слова к своему имени! — Наверное, не обошлось без кровавой битвы?

— Лучше я не буду об этом рассказывать. Крепче будете спать. Может быть, ваш шаман что-то узнает. Но не раньше, чем я отдохну, поем и высплюсь. Мне действительно это необходимо. Тело чувствует усталость…

— Позвольте почтительно проводить вас в город, — заявил Цмуб Чвегрумх.

— Позволяю, — согласился я.

Спустя три четверти оборота неба мы сидели перед костром с пожилым шаманом, вдыхали дым от сгорающих трав, растущих на высокогорных плато, и беседовали о жизни. Жемчужногривый, стоя, похрапывал рядом. Конь уже отошел от действия лавровых листьев, наелся зерна, и ему опять было хорошо. Правда, не исключено, Нга Тха тайком угостил его лавром?

В руках у нас были золотые чаши, в них — самое лучшее вино. Шаман гоблинов после того, как я вернул ветвь, проникся ко мне большим почтением. Впрочем, золото не было такой уж редкостью у гоблинов, а вино они выменивали у сатиров — так я полагаю…

— И было мне видение, — сообщил я гоблину, когда о многом уже было говорено. — Словно бы я — человек, и живу среди таких же, себе подобных.

— Много говорится в легендах о людях, — многозначительно пробормотал шаман, прихлебывая вино.

— И люди в моем сне были странными, — добавил я, ставя чашу на плоский камень, закопченный некогда костром. — Совсем не теми легендарными героями, о которых говорят предания… Меньше в них было злобности, рока и коварства. Но еще меньше — благородства и самоотверженности…

— Легенды говорят и о ярком, всеосвещающем Солнце, которого еще нет, — усмехнулся гоблин. — Ты веришь, что Солнце когда-то появится на нашем небе и затмит звезды?

С этими словами шаман кинул в костер очередной пучок травы. Пламя вспыхнуло, на миг осветило ближние скалы — но разве могло оно сравниться с ярким и чистым светом звезд?

— Верю, — ответил я шаману. — Правда, в голове не укладывается, как что-то может затмить звезды… Будь этот светильник даже в тысячу раз ярче любой звезды. Но Солнце взойдет. В это мы верим, на том стоим, этого ждем.

— Раз солнце взойдет, то и люди появятся… Наши легенды говорят, что они пойдут от эльфов и хоббитов…

Я не выдержал и рассмеялся глубокомысленому тону Нга Тха.

— Такую несуразицу могли придумать только вы! Хотя, кто знает, кто знает… По характеру людей из моего сна, можно предположить и такое…

— Может, твой сон и не был сном, — задумчиво ответил шаман. — Может, ты просто увидел себя — другого. Того, кем ты будешь после разрушения и нового сотворения мира. Ведь сознающее себя существо не может исчезнуть бесследно — даже если вселенная рушится. А может, в другом мире дела обстоят так, как виделось тебе… Кстати, там было Солнце?

— Солнце? — переспросил я. — Не знаю… Я не смотрел в небо и не видел ни звезд, ни Солнца… Мне было не до того… Это может показаться диким, но я совсем забыл о звездах! Но если я чего-то не видел — это ведь не значит, что его не было?

— Да, не значит. Поворот мира — и ты будешь совсем не тем, кем являешься сейчас…

— Поворот?

— Ну да. Если ты смотришь на камень под одним углом, то видишь одну его грань… Если повернешь — увидишь совсем другую.

— Да, пожалуй, — согласился я.

А сам задумался о своем. Вряд ли гоблин изучал кристаллы так, как это принято у нас, знатоков камня. Любой кристалл составляет кристаллическая решетка. Упорядоченные ряды атомов. Разная симметрия, различное чередование атомов образуют разные сингонии. Небольшое смещение кристаллической решетки, ее поворот — и камень уже другой. Вроде бы, все на месте, все такое же. Но графит стал алмазом, прозрачный драгоценный камень превратился в темный булыжник.

Мы не слишком задумываемся о жизни в других мирах. Хотя их, несомненно, множество. Нам бы постичь все тайны своего мира…

— И мы можем выбирать, в каком мире жить?

— Без всякого сомнения, — уверенно ответил гоблин. — Но разве ты променяешь на что-то свою бесконечную жизнь в красоте и гармонии? Медовый поток напоенных светом звезд веков?

— Не знаю, — неожиданно для себя ответил я. — Может быть, лучше триста лет питаться нектаром, чем тридцать тысяч лет — гнилой корой… Эльфы, конечно, могут обойтись вообще без еды… Нам противно убийство живых существ. Но в последние столетия меня терзает непокой. Я хочу чего-то… Хочу, чтобы жизнь была ярче. Потому что ничто не ново под этими звездами.

— Да, — пробормотал гоблин, подбрасывая в костер очередной пучок ароматной травы. — Вы, эльфы, бессмертны… Что для тебя это тело? Не больше, чем инструмент. Ты можешь пользоваться им, можешь ходить без покровов… Тебе ничто не грозит. Ни разлука с близкими, такими же, как ты сам, ни расставание с этим миром… Только когда мир будет разрушен, ты изменишься… Не это ли тебя страшит?

— Нет. Меня ничего не страшит.

Я поднял с камня золотую чашу, в гладко скругленном желтом боку которой отражался костер, и Нга Тха, и скалы за его спиной. Отражались искаженными и изломанными.

— Но ведь и люди будут жить вечно! — воскликнул шаман. — Они будут сильны и скоры… Правда, уходя из мира, они будут уходить навсегда. Туда, откуда не придет вести. Не в этом ли будут заключены корни их гордости и могущества?

— Навсегда — слово для высшего существа, — заметил я.

— Да. И не в этом ли секрет тех, кто придет? Ты можешь прожить долгую и славную жизнь, совершить многое, изменить мир… Но ярка ли твоя жизнь? Что может быть ярче, чем короткая вспышка падающей звезды в непроглядном мраке ночи?

— Дело в сроках?

— В ответственности, — ответил шаман. — В праве сделать только одну попытку. Принять только одно решение…

— Это грустно. И величественно. Я хотел бы попробовать быть человеком. Когда-нибудь. Когда люди придут.

— Человеком нельзя побыть когда-нибудь, — покачал головой шаман, допивая вино. — Если есть путь к отступлению — ты так и останешься эльфом. Люди идут только вперед. И до конца.

— Много ты знаешь.

— Много, — многозначительно кивнул Нга Тха. — Не только тебе снятся сны… Тебе привиделось, что ты был человеком. А мне кажется, что когда-то я был Дипломатором.

Край неба над горами вдруг вспыхнул нестерпимым оранжевым светом.

— Пожар? — предположил я.

— День пришел. Солнце всходит, — ответил шаман. — Теперь мир будет отдан людям.

Глава 5 Погружение

7 мая, 11.45.

Маша с Николенькой на руках стояла на набережной, не сводя глаз со «Сварога», пока мы выходили из бухты. Народу на прощание с нашим ракетным крейсером пришло не так много — человек сто. Город давно не подвергался воздушным нападениям противника, но атаки террористов становятся все чаще, и люди боялись собираться большими группами. Даже сто человек — очень много.

Маша махала вслед крейсеру платком, опустив Николеньку на землю. Он тоже махал. Другие офицеры, кажется, даже немного мне завидовали. Многих пришли проводить жены, но платок догадалась взять только Маша. Вот ведь как — платков давно не носят, на берег можно позвонить по сотовому телефону, а традиция провожать моряков, держа в руках яркую тряпицу, которую видно и за милю, осталась…

На прощание жена подарила мне диктофон. Как сказано в инструкции, сегнетоэлектрический. Из курса радиофизики знаю кое-что о сегнетоэлектричестве. Сонар на нашей подводной лодке, кажется, использует сегнетоэлектрические свойства кристаллов титаната бария. Но что еще за сегнетоэлектрический диктофон? Скорее всего, назван так для красоты. Очередная «удачная» находка «Крафта и сыновей». У них недавно и телевизоры появились «Биполярные». Ни один грамотный человек не может получить внятного объяснения, что это значит. Выходит, есть и монополярные? Или многополярные? А вот простой народ теперь жаждет покупать только «биполярные» телевизоры. И никаких других. От «биполярных» и герань на окне ряснее цветет…

С новым диктофоном вести дневник — одно удовольствие. Воспринимает он даже легкий шепот, кассет никаких нет, а запаса элементов памяти — не знаю, из чего они состоят, что-то кристаллическое — хватает на сто часов. Ни магнитные поля, ни удары диктофону не страшны. Может, и правда, сегнетоэлектрический? Крафты все правильно называют, это я физику плохо учил?

Полагаю, сто часов я не наговорю и за кругосветное плавание. А мы отправились в ближний рейд — в Ионическое море. Говорят, в этот раз без нужды не будем заходить ни в Адриатику, ни в Тирренское, ни в Лигурийское море.

До Босфора даже погружаться не станем. Спешить некуда, скрытность лишняя нам не нужна. Наш поход — секрет Полишинеля. Мы идем к «итальянскому сапогу», крейсер «Вихрь» — обратно, в Севастопольскую гавань. Обычный дежурный рейд. Итальянцев нельзя оставлять без присмотра. Хоть и зажаты между наших союзников, они, вопреки здравому смыслу, не хотят взять нашу сторону, поддерживают заокеанских друзей. Может, оттого, что в Америке сильна итальянская диаспора?

Что ж, им виднее. Но хотя против итальянцев мы военных действий не ведем, помнить о них надо. Они предоставляют свои гавани для судов противника, на их территории базируются вражеские самолеты и корабли.

В этот раз, говорят, поход будет недолгим. «Вихрь» сделал часть нашей работы — успел отметиться у Балеарских островов, едва не дошел до Гибралтара. Но американский Шестой флот оттеснил наш крейсер от берегов еще одного своего союзника — Испанского королевства. Зайдя в Марсель, один из главных портов наших французских друзей, скрывшись под защитой береговых укреплений от кораблей противника на несколько дней, «Вихрь» возвращается и проходит предположительно неподалеку от Крита. Мы должны разминуться в Эгейском море, где-то среди малых греческих островов.

Берег Крыма виден сейчас одной зеленой полоской. Николенька, наверное, лег спать. Он хорошо засыпает днем, даже уговаривать не надо. Солнце перевалило за полдень. Мне ночью заступать на вахту. Отдохну и я.

8 мая, 3.15.

Только выйдем в море — и почему-то хочется видеть в небе голубой костер Сириуса, пылающий Южный Крест, яркие звезды Киля, загадочные очертания Центавра… Странно, вообще говоря. Морское училище я заканчивал в Питере, и во время учебных походов только один раз мы пересекали экватор, а бороздили все больше Северный Ледовитый океан. Но запомнился больше всего тот южный поход.

Эх, обидно все-таки, что с Тихоокеанского флота меня перевели на Черноморский. Здесь только и увидишь, что старушку-Европу. А на Тихом океане я даже Гавайи не успел повидать. В прицел перископа, естественно. Это на Туамоту нас всегда ждут с распростертыми объятиями французские друзья. Еще бы — что бы они там делали без поддержки наших флотов?

Четыре флотские группировки: Камчатская, Сахалинская, Владивостокская и Порт-Артуровская — сила. Не будь их, французов вытеснили бы с Тихого океана. Или американцы, или японцы.

Зато на Черном море я служу на «Свароге» — одном из лучших крейсеров нашего флота. А Машенька и Николай живут не среди сопок, а в Крыму. Климат для ребенка здесь гораздо благоприятнее.

Хотя на Тихом океане и в Атлантике идет война, а в Средиземноморье — относительно спокойно, и в этих водах нужно обеспечивать наше присутствие. Затишье в Европе — перед бурей. И движения Шестого флота — лишнее тому подтверждение. Сейчас, как я слышал на берегу, американцы выдвигаются в сторону Кипра. Опять будем играть на нервах друг у друга?

На мостике сейчас я один. В других отсеках несут вахту офицеры, дежурят матросы, но их не слышно. Кажется, что я один управляю крейсером. Как капитан Немо «Наутилусом». Ощущения не назовешь новыми, но они всегда такие волнующие… Наедине с кораблем особенно четко осознаешь мощь нашей технической мысли, силу оружия. Гордость за державу и ее подводный флот.

8 мая, 18.45.

Первый раз после выхода в море обедал в кают-компании. Что и говорить, за то время, что я был в отпуске, Андрей Степанович преобразил офицерскую столовую. Купил новую хрустальную посуду — прежняя во время предыдущего рейда побилась больше, чем наполовину. Мельхиоровые приборы заменил на серебряные. Скатерти приобрел какие-то особенные, ручной работы. Лен немного с желтизной, по краю крестиком вышиты красные птицы. Мичман Семенов утверждает, что в Париже это последний писк моды. Не знаю, я в Париже никогда не был. Семенов, насколько я знаю, тоже.

Наш командир, капитан первого ранга Александр Федорович Терентьев, объявил о дежурстве по состоянию боевой готовности номер три. Стало быть, не все гладко в мире. На марше в Черном море мы обычно дежурим по боевой готовности номер четыре, и только оказавшись в заданном районе, переходим на третью ступень готовности.

Обед был хорошим. Лосось в винном соусе, мускат из Абрау-Дюрсо, ватрушки — Андрей Степанович говорил, что прямо из ялтинской «Пчелки». А что, вполне может быть, почему и не привезти? Но и повар наш готовит не хуже. Тот же лосось — его творение. Пальчики оближешь.

Когда от лосося ничего не осталось, капитан третьего ранга Тарас Петрейко сделал многозначительное лицо и объявил:

— Как бы, господа, не пришлось бы нам в самое ближайшее время проходить Столбы Гибралтара.

Капитан корабля к тому времени в кают-компании уже отсутствовал, и Петрейко вполне мог похвастаться своей осведомленностью, не опасаясь навлечь на себя гнев Александра Федоровича. А любому на «Свароге» известно, что дядя Петрейко служит не на последней должности в штабе округа, в Киеве, и порой даже присылает за дорогим племянником вертолет, чтобы тот слетал в малороссийскую столицу.

Впрочем, нет беды — Петрейко парень хороший, а вертолет дядя гоняет за ним не специально. Как-то и мы с Машей летали с Тарасом в Киев, на балет «Княгиня Ольга». Два часа туда, два — обратно. Удобно, нужно заметить.

Тарас, если есть возможность, никогда не отказывает друзьям. Нас в Киев даже специально зазвал — я при нем как-то обмолвился, что ни разу в древней столице славян не был. Да и что флотскому человеку там делать? Петрейко не только запомнил, но и постарался показать нам город. Сам он оттуда родом.

— Откуда же такие сведения, Тарас Петрович? — отозвался из-за своего стола капитан второго ранга Хамзаев. — Сорока на хвосте принесла? В Атлантическом океане, вроде бы, Балтийская группировка работает… Три ударных подводных крейсера, два авианосца, кораблей поддержки около двадцати… Это я о рейдерских силах. Ракетоносцы со стратегическими ракетами не в счет.

— Разве вы не знаете, Руслан Хаджибекович, что в Индийский океан через Суэц нам путь заказан? — хитро прищурившись, осведомился Петрейко.

Вроде бы ничего прямо не сказал, но всем стало ясно, что «Сварог» могут в Индийский океан бросить. К Мадагаскару? Или в акваторию Индокитая? И там, и там сейчас горячо.

Хамзаев из-за стола поднялся, крахмальную салфетку смял, бросил поверх приборов:

— Не нагнетайте панику, Петрейко. Мне точно известно, что за пределы Средиземного моря крейсер в этом рейде не выйдет. Разве только в экстренных случаях.

— Об экстренных случаях и речь, — отозвался со своего места молодой мичман Котиков, когда Хамзаев покинул столовую. — Вам что-то стало известно, Тарас?

— Вообще говоря, ходят слухи, что Пакистан может объявить войну Индии. Очень кстати, между прочим. Сейчас самое время разобраться между собой — ни наших, ни американских соединений нет и в трех тысячах миль от их берегов.

Выдав эту информацию, Петрейко достал из блестящей серебряной коробочки гаванскую сигару, отщипнул кончик и поджег самой обычной пластмассовой зажигалкой за пятнадцать копеек. В этом — весь Тарас. Сигары у него по полтора рубля, портсигар — за сотню, а зажигалку не удивлюсь, если на улице подобрал. Или купил за пятнадцать копеек в мелочной лавке. Вот лейтенант Кураев, тот, если бы такие сигары курил, непременно достал бы вражескую «Zippo». Хоть и серебряного портсигара у него нет.

Я сам не курю, да и вообще на подводной лодке это не приветствуется, но после обеда в кают-компании выкурить сигару разрешено. Неписаное правило. Здесь и принудительная вентиляция, и все условия. Хотя мне не нравится табачный дым, остался послушать, о чем пойдет разговор.

Тему между тем поддержал капитан второго ранга Ласточкин, прежде незаметно сидевший в углу:

— Нам до Индии идти несколько месяцев. Пока прибудем, война закончится.

— Идти далеко, — согласился Петрейко. — Но там каждый корабль будет на счету. Как вы считаете, Латышев?

Мне стало немного неловко, как будто бы меня поймали за подслушиванием. Можно подумать, если я не курю, то после обеда должен подняться и уходить из столовой. Но Тарас, скорее всего, искренне поинтересовался моим мнением. Он почему-то всегда относился ко мне тепло.

Я ответил:

— Интересно побывать в Индийском океане. Мне не доводилось.

— Мне тоже, — хмыкнул Петренко. — Хотя рядом, у берегов Индонезии со стороны Тихого океана, ходил. На крейсере «Хельсинки».

Я и прежде слышал, что Петрейко начинал во флоте Порт-Артура. Выходит, служили мы почти рядом. На одном океане. Только Петрейко в Севастополь, наверное, перетащил дядя, а меня взяли на «Сварог» как лучшего мичмана, координирующего огонь. При переводе я получил звание лейтенанта, уже на «Свароге» — капитан-лейтенанта, и полгода назад — капитана третьего ранга.

— И, сдается мне, за пару месяцев война не закончится, — закончил Тарас после паузы. — Но меня что-то в Индийский океан не тянет. Лучше бы зайти в Марсель. Или в Ниццу. Сейчас — самое время. Начало сезона.

— В отпуск в Ниццу поедете, — проворчал капитан третьего ранга Загорулько, заведующий хозяйственной частью лодки, страшный педант. — Хотя по мне, глупо из Крыма отправляться на Ривьеру. У нас лучше. И безопаснее.

Петренко скорчил уморительную физиономию, показывающую, видно, что уж его-то ждут в Ницце все симпатичные француженки — причем с распростертыми объятиями. Но как истинный джентльмен, высказываться вслух не стал.

Я подумал, что тоже с удовольствием побывал бы на Ривьере. Может быть, осенью удастся взять отпуск и съездить с Машей в Париж? Русским там всегда рады. Еще бы — Францию война истощила, живут небогато, доход от колоний уже не тот — одни расходы. Наши туристы существенно пополняют казну республики.

9 мая, 12.40.

Подошли к Босфору. Боевая готовность номер два. Продолжаю оставаться у пульта управления огнем, несмотря на то, что отстоял ночную вахту.

Готовность номер два при подходе к Проливам объявляют, конечно, правильно, хоть ни разу здесь столкновений с врагом не случалось. Турция — рядом. Подлетное время штурмовика после отрыва от полосы на аэродроме в Измите — две минуты. Крылатая ракета долетит за девяносто секунд.

Хотя Проливы теперь и наши, они по-прежнему обладают нейтральным статусом. Согласно договору, мы не можем запретить турецким кораблям проходить через Босфор и Дарданеллы. Потому что полоска земли вокруг Проливов очень уязвима. В случае конфликта ее выжгут дотла. Было бы жаль. Берега здесь очень красивые.

Да, любопытно, конечно. В Турции базируются стратегические ядерные силы Америки и Англии, и здесь они представляют собой более чем достойный паритет нашим ракетам на Аляске и в Никарагуа. Но с Турцией — давним нашим противником — боестолкновений практически не случается. Потому что наш южный сосед понимает: серьезный конфликт, и турецкие вооруженные силы будут сметены вихрем огня. Пусть и успеют стартовать ракеты — туркам это уже не поможет. А мы не можем вышвырнуть американцев с полуострова Малой Азии именно из-за этих ракет, которые в случае атаки на Анкару сразу уйдут в сторону Киева, Ростова и Москвы.

Равновесие хрупкое, равновесие шаткое, но оно держится уже не один десяток лет. Ядерное сдерживание.

И в то же время нашим лучшим союзникам югославам приходится воевать с турецкими наемниками на своей земле, наши парни бьются с турками в Сомали, французы — в Алжире. А проблема Турции решается двумя танковыми бросками — с Балканского полуострова и через Кавказ — максимум за две недели. Если бы не ракеты. Если бы не твердая уверенность командования в том, что, как только хотя бы один наш танк пересечет начерченную в Пентагоне незримую линию, начнется ядерная атака на наши города. Что приведет к всеобщей бойне.

9 мая, 16.45.

Идем по Мраморному морю. Никто из моих сослуживцев не любит оставаться здесь долго. Словно в мышеловке. Командам судов, что дежурят здесь постоянно, не позавидуешь. Все время быть на прицеле, не имея практически никакой возможности отступить — неважное удовольствие. Людей постоянно меняют. Хоть и климат хороший, долго никто не выдерживает. Радует одно — присутствием в Мраморном море мы все-таки надежно защищаем свои берега и помогаем грекам. А греческие миноносцы здесь — хорошее подспорье нашим ракетоносцам.

10 мая, 10.25.

Прошли Дарданеллы. Теперь на открытой воде. Готовимся к погружению.

Не знаю, кто прошляпил оповестить флот о начале боевых действий — генеральный штаб или разведка. В любом случае, звезд с погон полетит немало.

Отдежурив, я решил все-таки выйти к завтраку в кают-компанию, выпить чашечку кофе. После небольшой дозы кофе лучше сплю, а выспаться нужно. У меня еще два ночных дежурства, потом заступаю на дневные вахты.

В кают-компании присутствовали почти все офицеры: начиная с капитана Терентьева и заканчивая мичманом Котиковым. Хотя капитан не приветствует, когда телевизор включают во время завтрака, сегодня телевизионный приемник работал.

В девять часов выпуск новостей начался с экстренного сообщения: войска Пакистана сорок минут назад начали широкомасштабное наступление на полуострове Катхиавар и нанесли ракетные удары по Амритсару. В ответ индийские вооруженные силы нанесли авиационно-ракетные удары по Лахору и Хайдарабаду. Вслух об этом не говорилось, но все почему-то поняли, что большинство самолетов индийских ВВС не вернулись обратно на базу.

Капитан побелел, глядя в телевизор. Что происходит в мире? Почему мы узнаем о начале войны из новостей? Где приказы командования?

Александр Федорович, досмотрев новости до конца, вновь объявил отмененную час назад боевую готовность номер два. Все разошлись по местам согласно боевому расписанию. И только в коридоре я встретил мичмана Дятлова с шифровкой, спешащего оповестить капитана о том, что уже ни для кого не было новостью.

Войны между Пакистаном и Индией ждали давно. Но от этого не легче. Аналитики, по всей вероятности, промахнулись. Что теперь будет?

Казалось бы, война началась далеко от наших берегов. Но Индия — хороший союзник на юге. Во многом благодаря индусам удается сдерживать натиск мусульман-экстремистов в Средней Азии. У Пакистана имеются свои проблемы, и он не в состоянии воевать на два фронта даже с поддержкой Великобритании и Америки.

А самое главное — у Индии есть атомное оружие. По сообщениям «Военно-морского вестника», восемь ракет среднего радиуса действия и пятнадцать тактических зарядов. Ядерное оружие не применяли уже сорок пять лет. Если Индия решится на этот шаг, она спровоцирует адекватный ответ. И тогда мы должны будем поддержать союзников всей мощью своих сил. Это глобальная ядерная война.

10 мая, 14.45.

Александр Федорович собрал свободных от вахты офицеров и провел небольшую политинформацию. Стоя у большой карты мира, он рассказывал о ходе боевых действий и раскладе сил, время от времени отмечая лазерной указкой нахождение тех или иных группировок, а также направления ударов армии Пакистана.

Самое неприятное заключается в том, что возле берегов Индии сейчас нет никаких наших кораблей! Ближайший ракетный крейсер «Варшава» — у южной оконечности Мадагаскара. Группировка во главе с авианосцем «Петр Великий» — у берегов Филиппин. Хорошо, что и Американский флот отошел в Мельбурн. А от южного побережья Австралии до Индии идти столько же, сколько из Кейптауна на юге Африки, где постоянно дежурит несколько крейсеров американо-британской группировки.

Капитан, получив шифровку, знал уже больше, чем телевизионные журналисты. По секретным каналам на «Сварог» передали информацию спутниковой разведки. Войска пакистанской коалиции продвинулись до Бхуджа и Радханпура. Под их контроль взят Лакхпат и Налил. Возникла угроза оккупации Джамангара. Открыто направление на Раджкот. Полуостров Кач практически полностью захвачен, на полуострове Катхиавар ведутся активные боевые действия.

Об этом говорили и в новостях — но не в таких подробностях и пока без акцентов, стараясь не употреблять термины «разгром», «капитуляция», «огромные потери». Между тем ситуация для наших союзников складывалась катастрофическая.

В пакистанских портах формировались десантные эскадры регулярной армии, наемников и добровольцев. Аналитики утверждали, что десант будет высаживаться в районе Бомбея. Если бы акция готовилась для высадки в заливах Кач и в Камбейском заливе, корабли выдвинули бы давно. Сейчас же они чего-то ждали. Возможно, подхода подкреплений.

Капитан Терентьев объяснил, что у пакистанцев нет шансов победить в сухопутной операции, несмотря на ошеломительные успехи в начале кампании. Даже если агрессию не сможет сдержать регулярная армия Индии, неделя мобилизации — и враг будет остановлен и отброшен. Еще пара недель — и придут новые поставки оружия и техники из Российской Империи. То, что сотни самолетов и танков потеряны на Катхиаваре, перестанет иметь значение.

Единственная надежда Пакистана — на быструю операцию, поддержку с моря, массированные авиационные удары по прибрежным территориям. Именно так и собираются действовать агрессоры. В противном случае удар был бы нанесен по индийской столице — Дели.

Таким образом, характер конфликта указывает на то, что Пакистан намерен отторгнуть от Индии часть территории, не ввязываясь в тотальную войну. Политика, характерная для всех боестолкновений последнего времени.

Но в Индийском океане сейчас нет американского флота! Это и усыпило бдительность наших аналитиков. Откуда будут выдвигаться корабли? С юга Африки или с юга Австралии? Из Атлантики? Из Тихого океана?

Группировка «Петра Великого» уже получила приказ следовать к берегам Индии. Если необходимо — прорываться с боем. Из Порт-Артура на смену ей выходит несколько ракетных крейсеров.

Если бы наш корабль пропустили через Суэцкий канал, мы вполне могли бы получить приказ выдвигаться к Бомбею. Но канал контролируют британцы. Хорошо, что они, скорее всего, тоже не смогут им воспользоваться. Побоятся. Проход военного флота через канал — прецедент. Уничтожить не только канал — превратить в топкую, непролазную грязь весь перешеек нашей авиации и ракетам вполне по силам…

10 мая, 20.05.

В новостях по радио передали, что наступление пакистанских войск на полуострове Катхиавар продолжается. Индусы объявили, что для защиты своей территории они готовы использовать все средства, вплоть до ядерного оружия. Это — ультиматум прямым текстом, открытое письмо мировому сообществу. Американский президент тут же отозвался на ультиматум, заявив, что, в случае применения оружия массового уничтожения против их союзников, Соединенные Штаты ответят адекватно. И ведь ответят! Против России применить ядерные силы американцы не посмеют — понимают, что это приведет к ответному удару межконтинентальными баллистическими ракетами по всей территории Америки и ее союзников. Но нанести удары по Индии, которая ответить не сможет — нет проблем!

«Сварог» на полном ходу идет на юг. Прошли Лесбос, сейчас по левому борту в туманной дымке можно различить берег острова Хиос. Зачем-то всплыли. Видимо, для того, чтобы иметь устойчивый радиоконтакт со штабом флота.

Сейчас наша цель — Кипр. Иначе уже повернули бы в сторону Пелопонеса. В кают-компании эту тему не обсуждали. Всем не до того.

10 мая, 23.15.

Заступил на вахту. Опять погрузились, но каждый час поднимаемся на поверхность. Идем, меняя скорость движения.

Крейсер ведет сам Александр Федорович. Заметна повышенная активность турецких самолетов-разведчиков. Эти данные передали на борт из Киева во время контрольного всплытия и сеанса связи. Американские корабли пока далеко.

Сейчас, при очередной эскалации военных действий, много размышлял над современной политической обстановкой. Вторая мировая война идет уже больше тридцати лет — она началась еще до моего рождения, в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году. Но дата — условная. Военные конфликты с пугающей регулярностью случались и до этого. А в шестьдесят четвертом году Российская империя отозвала свои посольства из Соединенных Штатов и Британской империи. Спустя два года мы окончательно аннексировали Румынию и Болгарию, особым указом императора закрепили статус Проливов, занятых еще в двадцатые годы, ввели войска в Монголию.

Американцы через некоторое время попытались высадить десант и утвердиться в Югославии, используя тлевшие там межэтнические конфликты, но были отброшены объединенными силами европейской коалиции. С тех пор активные боевые действия ведутся ими лишь в Африке, Океании и в Южной Америке. В Азии американцы и британцы поддерживают экстремистов различного толка, поставляют самое современное оружие Пакистану, Ирану, Египту, Индонезии. Мы, в свою очередь, помогаем Кубе, Колумбии, Чили, Аргентине. Не забываем и об азиатских союзниках, содействуем французам в обеспечении безопасности колоний в Африке и Океании.

Спрашивается, что сорок лет назад понадобилось Америке в Югославии? Официальная пропаганда объясняет это бесчеловечностью и беспринципностью правительств стран американской коалиции, стремлением вести захватническую, хищническую политику во всем мире. Что ж, верно. Война в Африке и в Тихом океане проявляется в столкновениях из-за рынков сбыта и рынков сырья. Это — война за территории. Но в Европе полюса давно определились, и конфликт в Югославии ярко показывает еще один аспект военных действий, который официальная пропаганда, агитация «для народа» обычно обходит стороной.

Каждая из воюющих держав считает необходимым сдвинуть чашу весов в свою пользу. Потому что в первую очередь вторая мировая война — не война за ресурсы. Политиками движут не экономические соображения. Точнее, они руководствуются экономическими соображениями высшего порядка.

Война идет за поддержание престижа враждующих государств. Как только одна из коалиций показывает слабину, на сторону другой переходят нейтральные прежде государства. А это — мощный толчок в развитии экономики, новые поставки сырья, рост производства. Возможность изменить расклад сил в мире. Поэтому стороны до сих пор не могут заключить мир, хотя прямые боестолкновения между армиями основных государств коалиции редки.

Все предпочитают воевать руками слаборазвитых государств-союзников с такими же слаборазвитыми государствами-противниками. Ядерные арсеналы в войне не используются. Сколько-нибудь серьезный удар по территории одного из союзников либо применение ядерного оружия против одного из флотов моментально приведет к ответному удару. Начнется своего рода «цепная реакция», глобальное ядерное столкновение. Это — конец для цивилизации, для человечества как вида. Именно поэтому, хотя официальных договоров о неприменении ядерного оружия нет, бомбы не взрывались уже многие десятки лет. Сейчас атомных зарядов слишком много, чтобы их можно было использовать.

Официальных соглашений о неприменении атомного оружия нет, но неофициальный договор адмиралов, «Тихоокеанское бусидо», неуклонно соблюдается. Да и как можно его игнорировать? Наши ракеты угрожают Канаде и Америке с Аляски — нашей самой восточной, или, напротив, самой западной губернии. Американцы не пытаются завладеть Аляской, хотя двух танковых дивизий при поддержке авиации и флота достаточно, чтобы решить проблему раз и навсегда. Но наш ответ будет адекватным…

В то же время, с территории Турции, Италии, Нидерландов и Пакистана нам грозят американские и британские ракеты. От их удара нам не спастись. И Турцию, самый близкий и опасный вражеский плацдарм, мы захватить не можем… Хорошо, что Проливы аннексировали до того, как было изобретено атомное оружие. Но Труция по-прежнему имеет выход к Мраморному морю…

На «Свароге», одном из мощнейших крейсеров флота, ядерных ракет нет. Потому что мы участвуем в боестолкновениях. Крейсера с ядерным оружием с той и с другой стороны — своего рода «священные коровы». Попытка атаковать такой крейсер приведет к немедленному ядерному удару по территории противника, потому что стратегические подводные лодки имеют минимум оборонительного оружия и находятся в «свободном плавании». Ответить на нападение они могут только стартом межконтинентальных баллистических ракет. И все это прекрасно знают.

Служба на крейсерах с атомным оружием считается престижной и почетной, но мне больше по душе открытые бои, а не политика ядерного шантажа. Поэтому, когда меня хотели отправить на атомную подлодку «Рига», я попросил перевода в рейдерский флот. Полгода дежурить у берегов Соединенных Штатов, держа на прицеле мирные города — не для меня. Хотя и эту работу должен кто-то делать. Потому что и наши города находятся на чьем-то прицеле.

Надеюсь, мой сын пойдет по моим стопам. Конечно, хорошо будет, если война закончится к тому времени, как он станет взрослым. Но вряд ли это реально осуществимо.

11 мая, 9.40.

Капитан Терентьев собрал всех без исключения офицеров, не занятых непосредственно на боевом дежурстве, в кают-компании. Шестой флот США идет не к Кипру. По агентурным данным, подтверждаемым наблюдениями со спутников, американцы полным ходом движутся ко входу в Суэцкий канал.

Что это означает, большинству из нас объяснять не надо. Но Александр Федорович дал справку для тех, кто невнимательно следил за расстановкой сил на суше и на море. Если Шестой флот без помех пройдет Суэц, он окажется у берегов Индии по крайней мере на три дня раньше, чем любое из наших военно-морских соединений. Тогда при огневой поддержке орудий крейсеров «Саратога», «Сенатор Кеннеди» и «Гуантанамо», а также с помощью ударной мощи авиации «Америки» индийцы будут отброшены еще дальше вглубь страны. Враг захватит Бомбей, потопит большую часть индийского флота.

Страшно, на самом деле, не это. Индусы оправятся, им не привыкать воевать с мусульманами и науськивающей их Британией. Но безропотно терпеть открытое вмешательство в конфликт американского Шестого флота они не станут.

Аналитики Пентагона в который раз промахнулись. И расплачиваться за это придется не им — расплачиваться будет весь мир.

Корабли Шестого флота не имеют на борту атомного оружия. Соответственно, по неписаному кодексу, они могут участвовать в боестолкновениях без угрозы спровоцировать серьезный конфликт.

Американцы уверены, что более слабые вооруженные силы Индии не посмеют применить против их флота ядерное оружие. Аналитики Пентагона, скорее всего, даже не рассматривают этот вариант. Они никогда не стали бы применять ядерное оружие, если бы у них было только десять бомб, а у противника — десять тысяч. И в этом их главная ошибка.

Президент Ганди не подставит американцам щеку. Он давно не считает Индию «страной третьего мира» и не позволит обращаться с ней, как с захудалой колонией. Если выяснится, что мощь Шестого флота превосходит мощь индийских кораблей и авиации (а так оно, несомненно, и будет), он атакует флот с помощью тактических, а то и стратегических ядерных ракет. И даже если американцы собьют большинство зарядов на подходе, одного будет достаточно, чтобы потопить практически весь флот.

Это — прецедент. Америка обязана будет среагировать максимально жестко — иначе все государства, имеющие одну-две ядерные бомбы, начнут топить суда «американских друзей», топанье кованых сапог которых по всему миру порядком надоело. И американские аналитики обязаны будут предложить президенту нанести по Индии ответный ядерный удар.

Мы связаны с Индией договором о взаимопомощи. Удар американских стратегических ракет даже по одному индийскому городу приведет к немедленной массированной атаке по территории противника ядерных сил Российской империи. Потому что мы тоже не можем позволить создавать прецедент и разрешать кому бы то ни было бомбить наших союзников.

Таким образом, выдвижение Шестого флота к берегам Индостана — первый шаг самого короткого пути к ядерной войне. Американцы считают, что обыграли всех в позиционной игре, получив кратковременное тактическое преимущество в Индийском океане. И что каждый будет играть по правилам.

Если бы существовала возможность остановить их флот неядерными ударами — все было бы нормально. Никаких обид, за исключением очередного морского боя и еще одного витка эскалации напряженности, не ведущего напрямую к обмену ядерными ударами. Но реальная жизнь — не шахматы. И из-за несовпадения менталитета представителей Востока и Запада мы подошли к краю пропасти.

После выступления капитана «Сварога» самые понятливые сообразили, что наш крейсер угодил в переплет. Но некоторые еще не понимали размеры неприятности, в которую мы влипли.

— Разрешите вопрос? — несмело поднял руку мичман Котиков, видя, что старшие офицеры сидят на своих местах с холодным спокойствием, почти что с отсутствующим видом.

— Пожалуйста, — тепло, по-отечески улыбнулся молодому мичману капитан.

— Им ведь нужно пройти через Суэц. Прежде их флот туда не совался. Корабли легко уничтожить при прохождении канала. Да еще и наглухо закрыть канал…

— Не так-то это легко, — вздохнул Александр Федорович. — Для противодействия прохождению флота через канал нужна или мощная флотская группировка, или сильная авиационная эскадрилья, или удар по каналу стратегическими ракетами. Последние два варианта исключаются, так как гарантированно приведут к ответному удару по территории России. Мощной флотской группировки у нас поблизости в данный момент нет.

— Зато есть мы, — мрачно изрек капитан второго ранга Ласточкин.

— Да, есть мы, — подтвердил капитан Терентьев.

— И нам придется отдуваться за тех штабных крыс, которые не могли спрогнозировать подобное развитие ситуации, — продолжал ворчать Михаил Павлович.

— Придется, — согласился Терентьев.

— Но, господа, а государь-император, или, скажем, премьер-министр — они не могут объявить американцам ультиматум? — поинтересовался лейтенант Кураев. Не ожидал от него такой разговорчивости — не иначе, лейтенанту стало сильно не по себе. — Неужели наше командование не может изложить американцам то, что так доходчиво объяснил нам сейчас Александр Федорович?

На несколько мгновений повисло тяжелое молчание. Потом капитан второго ранга Милорадович мрачно ответил лейтенанту:

— Если бы вся политика сводилась к разговорам и объяснениям, война бы давно закончилась. Да и не наше дело объяснять премьер-министру, какие шаги предпринять.

— Совершенно верно, — склонил голову капитан Терентьев. — Наше дело — исполнять приказ. Чего бы нам это ни стоило. И памятники нам ставить никто не будет. Все мы принимали присягу, и каждый из нас готов умереть за Россию. За веру, царя и Отечество. Пусть нас объявят сумасшедшими милитаристами. Пусть нас обвинят в этом конфликте. Мы должны исполнить свой долг! Объявляю на корабле боевую готовность номер один. Всем надеть парадную форму. Отец Афанасий начнет исповедовать и причащать моряков сразу после окончания собрания. Со всеми вопросами обращаться к своему непосредственному командиру. По местам, господа!

11 мая, 12.25.

Исповедался. Причастился. Надел парадный мундир. Вахта ночью. До тех пор, полагаю, все решится. Хотя мне кажется, что я имею больше опыта, чем капитан-лейтенант Мирзоев, у систем управления огнем стоит он. Было бы несправедливо выражать ему недоверие, предлагая занять место на вахте вне очереди. К тому же, капитан-лейтенант отдохнул, у него свежие силы. А я ночью дежурил, реакция уже не та. Таким образом, я, хоть и старший по званию, но на подхвате.

Заместитель капитана по идеологической подготовке, капитан второго ранга Берсецкий встречался с офицерами еще раз, объяснил, что нас ждет. Хорошо, что отцы-командиры честны с нами, даже когда перспективы не самые блестящие. Впрочем, положительный момент можно найти даже при нынешнем ужасном раскладе. О наших семьях позаботятся, они никогда не будут испытывать нужды.

Если все-таки поступит приказ атаковать корабли Шестого флота, и крейсер погибнет — а это в варианте боестолкновения со столь крупной группировкой противника наиболее вероятный исход — командование объявит нашу акцию самостоятельным решением капитана, «ошибкой связи с командованием». Так происходит практически при каждом вооруженном столкновении. Для внешнего мира, если выражаться простым языком, наша команда во главе с милитаристом-капитаном и поддержавшими его офицерами решила пустить кровь американцам и уничтожить несколько их кораблей. Ведь мы живем в миролюбивой стране, а наши противники — бесчеловечные агрессоры.

Соответственно, не будет ни посмертных орденов, ни славословий в прессе. О нас не забудут, но и вспоминать не будут. Более того, если лодке каким-то чудом удастся выжить, команду расформируют.

Капитан пойдет в отставку — правда, отставка эта будет почетной, через год-другой Терентьеву наверняка предложат высокую гражданскую должность. Офицеры и матросы будут распределены по другим кораблям. С повышением звания, как только суета уляжется.

Если мы все-таки погибнем, семья будет получать пособия на сумму, превышающую наше нынешнее жалование примерно в два раза. Жена получит пожизненную пенсию, которой лишится только в том случае, если во второй раз выйдет замуж. Не потому, что она должна хранить верность мертвому. Просто государству неразумно содержать женщину, о которой есть, кому позаботиться. Дети будут получать специальную стипендию до двадцати одного года или до окончания учебы. Пенсии и стипендии, кстати, платятся не государством, а специальным некоммерческим фондом помощи семьям погибших военнослужащих. Так что с общественным мнением все в порядке — ни один правозащитник из нейтральных стран, мнение которых важно для нашей родины, не прицепится. О семьях погибших заботится страховое общество, а не государство. Хотя, по большому счету, кого волнует мнение так называемых правозащитников?

Семья будет жить в довольстве, но лучше бы все-таки политики уладили дело миром.

Многие офицеры ходят мрачные. Матросы, которые тоже кое-что почувствовали, молятся. Но на берег никто не просится. Все мы давали присягу, и для офицера отступить сейчас уже невозможно. Даже если появится необходимость послать кого-то на берег, каждый будет отказываться до последней возможности. Спастись таким образом — позор на всю жизнь.

Матросов, как это ни печально, никто не спрашивает, готовы ли они умереть во имя человечества. Жалко ребят. Но ничего не поделаешь. Кому-то нужно жертвовать собой во имя Родины.

11 мая, 14.35.

Идем с предельной маршевой скоростью — тридцать три узла. Глубина погружения — двести метров. Сонары кораблей Шестого флота засекли наше присутствие — не до бесшумных режимов, нужно догонять.

Группировка американцев в ста пятидесяти милях, движется в сторону Суэца со скоростью около двадцати узлов. Не слишком торопятся.

На пятнадцать часов намечено контрольное всплытие и сеанс связи со штабом.

11 мая, 16.15.

В пятнадцать часов лодка поднялась на поверхность. Некоторое время все было спокойно. Капитан, как мы полагали, получал приказы от адмиралов в Севастополе или в Киеве. Когда в пятнадцать двадцать никаких команд с центрального поста не поступило, офицеры и матросы нашего отсека начали недоумевать. Только что мы сломя голову мчались на перехват Шестого флота, и вот — дрейфуем на поверхности. Ни отбоя тревоги, ни подтверждения готовности.

В пятнадцать двадцать две капитан-лейтенант Мирзоев по собственной инициативе вызвал по внутренней связи центральный пост. Никто не ответил. Мы решили, что отказала проводная связь, и я помчался в пятый отсек, где должен был находиться капитан или старпом. Что-нибудь хуже отсутствия связи между отсеками перед боем трудно даже представить.

Оказалось, бывают вещи и пострашнее неработающего телефона. Когда я оказался в центральном посту, то в первую очередь увидел лежащего в луже собственной крови капитана Терентьева. Ослепительно-белый китель и разводы алого по нему. Капитан смотрел мертвыми глазами в потолок. Рядом лежало еще несколько трупов. Над ними стоял капитан второго ранга Ласточкин, пытающийся сотворить что-то с блоком связи. Жесткий голос, звучащий из динамика, требовал доложить ситуацию.

Ласточкин на приказы командования не реагировал, поглощенный своими занятиями. На плече его болтался короткоствольный штурмовой автомат. Узнав среди убитых капитана второго ранга Зотова и капитан-лейтенанта Кураева, капитана третьего ранга Ибрагимова и главного корабельного старшину Денисенко, я вдруг обратил внимание на автоматный рожок, валявшийся на полу. Теперь можно было с уверенностью сказать: нашего командира и других офицеров застрелил именно Ласточкин.

Если бы у меня было с собой огнестрельное оружие, не знаю, выстрелил бы я в Ласточкина, или нет. Может быть, я неправильно понимаю ситуацию… Но у меня и пистолета не было. А вот капитан второго ранга позаботился вооружиться. Секунда — и черный ствол штурмового автомата заглянул мне в лицо.

— Вот и Латышев. Пришел вторым. Первым не выдержал ожидания непоседа Кураев, — мерзко хихикнул Ласточкин, кивнув на труп капитан-лейтенанта. — Предпочитаете умереть с честью, капитан, или присоединитесь к сильной стороне, которую здесь представляю я?

У меня перехватило дыхание, кровь закипела.

— Что это означает, Михаил Павлович? Потрудитесь объяснить!

Ласточкин посмотрел на меня свинцовым взглядом.

— Ничего я тебе объяснять не буду. Сказал бы спасибо, что я тебе не пустил пулю в лоб сразу, как только увидел. У кого оружие — тот и прав. Разве не так? Но может, ты мне еще и сгодишься, Латышев? В устройстве блока связи разбираешься?

В висках стучала кровь. Я чувствовал, что почти не контролирую себя. Этот подонок, только что подло убивший нашего капитана, несколько моих боевых товарищей, хочет, чтобы я помог ему? В чем? Сдать корабль американцам? Пустить его на дно? Дезертировать с лодки, обреченной на гибель?

Скорее всего, Ласточкина завербовали давно. И держали на одном из лучших российских крейсеров в «законсервированном варианте». Сейчас он то ли получил сигнал из своего центра, то ли решил действовать по собственной инициативе, в надежде на вознаграждение…

А, может быть, Михаил Павлович вовсе и не шпион. Просто предатель. Но тогда ведет он себя более чем странно. То, что капитан второго ранга, офицер с высокой должностью решился на бунт — событие из ряда вон выходящее в любом случае. И сейчас не время докапываться до мотивов его действий, будь это меркантильный расчет или вынянченная годами паранойя.

Ситуация складывалась критическая. Судя по тому, что негодяй копался в блоке связи, он пытается связаться со своими заокеанскими друзьями. Но он, скорее всего, не может дать некодированный сигнал. Не может договориться с врагами. Ведь переговорные устройства нашего крейсера кодируют сигнал автоматически. И, чтобы выйти в открытый режим, нужны определенные навыки. А шифровальщик, мичман Мореев, лежит в углу рубки, прошитый несколькими пулями.

— В училище нам преподавали принципы устройства блоков связи, — с трудом выдавил из себя я. — Радист-шифровальщик — моя вторая специальность.

Мерзко даже разговаривать с этой жабой. Да и насчет шифровальщика я солгал. Хотя в кружке радио я когда-то занимался.

— Узнаю отличника боевой подготовки! — противно осклабился Ласточкин. — Боюсь только, обманешь. Слишком ты правильный, Латышев. Или тоже жить хочется?

— Кому жить не хочется? — осторожно спросил я, моля Бога, чтобы никто меня не услышал. Даже прикрываясь соображениями самого высокого порядка, боевой офицер не должен так себя вести. Нет мне прощения.

— У тебя ведь жена молодая? Сын?

Когда эта тварь заговорила о Николеньке, к щекам прихлынула краска.

— Да, — выдавил из себя я, хотя для достоверности нужно было называть жену и сына по именам. Я не смог открывать душу перед этой гадиной. Говорить с ним о Николеньке — все равно, что предавать сына.

— Подумай — тебе ничего не нужно делать… Только помочь мне связаться с американцами. Я даже позволю тебе выпрыгнуть за борт, если не хочешь сдаваться в плен. Расскажешь своим, что сбежал с взбунтовавшегося корабля.

— Корабль взбунтовался? — уточнил я.

— Несколько матросов перешли на мою сторону, когда узнали, что командование посылает их на верную смерть. Они контролируют ходовую часть. Все понимают, что бой с Шестым флотом — преднамеренное самоубийство.

— Ясно, — буркнул я. — Мне раскодировать для вас переговорное устройство?

— Какой сообразительный! Именно! Ты сможешь?

— Смогу.

— Действуй.

— Так я подойду к блоку связи?

Никогда нелишне продемонстрировать излишнюю покорность. Может быть, Ласточкин подумает, что я буду спрашивать его разрешения перед каждым действием. Это здорово притупляет реакцию. Так нас учили на психологических курсах в академии.

— После того, как я отойду, — согласился предатель.

Ласточкин неожиданно проворно отступил в угол, едва не задев ботинком лицо поверженного Мореева. Я скрипнул зубами.

— Приступайте, капитан третьего ранга Латышев, — приказал американский шпион. — Останетесь живы. Будете еще благодарны мне, что не дал вам сгинуть во цвете лет. Сохранил для потомства…

По тому, как часто он повторял свои обещания оставить меня в живых, как масляно блестели его глазки, было видно, что Ласточкин лжет. Как только я изменю настройки блока связи, и он получит возможность переговорить с хозяевами, я получу пулю в затылок. Но важно не это. Важно нейтрализовать предателя — любой ценой.

— Что происходит на «Свароге»? — продолжал вопрошать железный голос из динамика. — Видим вас на картинке со спутника. Внешних повреждений лодки не имеется. Если вышел из строя блок связи, отвечайте на открытой волне. Отвечайте на открытой волне!

— Вот я и мечтаю послать сигнал без кодировки, — покачал головой Ласточкин. — Да не могу… Не дает Бог жабе крыльев… Знаю только, что сейчас мы работаем на приеме, и нас слышать не могут.

Я едва не расхохотался, услышав столь самокритичное заявление. Но вовремя спохватился. Скорее всего, этот гад меня проверяет. Или провоцирует. Да, с таким количеством адреналина в крови я — как пьяный. Но это не повод совершать ошибки.

Подойдя к блоку связи, я уверенно повернул какую-то ручку. Два щелчка по часовой стрелке, два — обратно. Нажать на клавишу — отпустить ее. Повернуть тумблер — и возвратить его в исходное положение. Главное — не сбить волну. Потому что на самом деле в блоке связи нашей лодки я понимал столько же, сколько и Ласточкин. Знал только, что, говоря, нужно нажать большую красную кнопку «ПЕРЕДАЧА». Тогда погаснет другая кнопка, «ПРИЕМ», которую следует нажать, когда все скажешь.

— А ты без оружия ходишь, — осклабился из своего угла Ласточкин. — Ничего на родном корабле не боишься?

— Как же без оружия? — спросил я, простодушно оборачиваясь. — Вот кортик на парадной форме…

— Муляж, — презрительно бросил предатель. Глаза его, впрочем, испуганно загорелись.

Время разговоров закончилось. Настал момент истины.

Моя рука, которой я указывал на кортик, продолжила безобидное с первого взгляда движение и легла на рукоять. Клинок вышел из ножен на удивление легко. Подарок деда, клинок, который носил прадед еще во время русско-японской войны, не мог меня подвести. Я не слишком долго занимался боем с применением холодного оружия. Навык, который я никогда не считал практически полезным. Кому может понадобиться умение драться кинжалом в век атомных подводных лодок, стратегических ракет и ковровых бомбардировок?

Но сейчас моя надежда — только на этот клинок. Больше мне надеяться не на что. И надежда плавно перетекала в уверенность. Во мне просыпались древние инстинкты. Даже не человеческие — того существа, эльфа, который бесконечной звездной ночью скакал с копьем по лесу, разил врагов серебряным клинком, стрелял из лука… Которого я помнил из своих странных, далеких и туманных снов. Тех снов, которые посетители великосветских салонов объяснили бы переселением душ. А я, боевой офицер, и не пытался найти им объяснения.

Эльф, жизнь которого я помнил, мастерски владел любыми видами холодного оружия. Века тренировок, сотни стычек, в которых умение владеть клинком постоянно применялось на практике…

— Стоять! — проревел Ласточкин, вскидывая автомат. — Стой, сволочь!

Поздно. Я и не думал отвечать предателю. Патетические речи — для героев и неудачников. Только бы Ласточкин не попал в голову! Даже с пулей в сердце я, наверное, смогу завершить бросок. Слишком многое от этого зависит.

Грохот выстрела. Толчок в бедро. Резкая боль. Нога подкашивается. Предатель побоялся задеть блок связи — как я и рассчитывал. Стрелял по ногам. Думал, меня это остановит! Меня не остановит уже ничто!

Поздно! Я уже на расстоянии удара, тело движется вперед, и ранение мне не помешает. Бью. Снизу вверх, от живота, под ребро, пронзая сердце предателя. Только бы на нем не было бронежилета! Сил на второй удар, в горло, может не хватить.

Бронежилета нет. Он знал, что будет иметь дело с безоружными людьми, и побоялся привлекать к себе лишнее внимание. Ведь бронежилет под кителем могут заметить…

Автомат, которым Ласточкин пытается отмахнуться от меня в животном ужасе, бесполезен. Несколько пуль ударяют в переборки лодки.

Я падаю на пол вместе с поверженным предателем. Нога не работает. Но до блока связи не больше метра. Я подползаю, подтягиваюсь, нажимаю на кнопку «ПЕРЕДАЧА».

— Капитан третьего ранга Латышев у аппарата. Прием.

Нажатие на другую кнопку, и железный голос рокочет:

— Вы что, белены объелись? Что со связью? Капитана Терентьева к аппарату! Доложить обстановку!

Вновь нажатие кнопки. Перед глазами плывут круги, но с каждой секундой становится легче. Страшная боль в ноге, как ни странно, проясняет сознание.

— Капитан Терентьев, старпом, радист, еще несколько офицеров и матросов погибли. Их застрелил Ласточкин — бывший офицер нашего корабля. Лодка дрейфует на поверхности. Готовность систем доложить не могу. Полагаю, основные узлы крейсера не повреждены. Предатель захватил только рубку управления. Правда, по его словам, у него были…

Я замолчал, не желая повторять гнусные утверждения Ласточкина. Может быть, он придумал матросов-предателей. А пятно ляжет на весь корабль. На всю команду. Особенно если лодка погибнет. Никто и никогда не сможет гордо заявить: мой отец, муж или брат погиб как герой. Потому что и он мог входить в число предателей.

— По его словам, он намеревался вызвать сюда американцев. Сдать им корабль. Прием, — на ходу исправился я.

И тут из динамика раздался не прежний, громовой и твердый голос, а интеллигентный, мягкий малороссийский говорок:

— Капитан Латышев, вы меня слышите? Говорит Санкт-Петербург, премьер-министр. Что с Ласточкиным? Где он теперь? Доложите ситуацию на корабле.

Я забыл нажать кнопку «ПЕРЕДАЧА». Только стоял и слушал. Премьер-министр! А я-то полагал, что мы говорим в лучшем случае с каким-нибудь адмиралом из штаба округа!

— Вы слышите, капитан третьего ранга? — ворвался в диалог громовой бас.

— Слышу, господин премьер-министр, — невпопад отозвался я. — Ласточкина мне удалось уничтожить. Я убил его кортиком. Сейчас в центральном посту один. С командой связаться не успел. Прием.

— Времени не осталось, — отозвался премьер министр. — У вас около двадцати минут. Приказываю вам немедленно принять командование крейсером на себя. Справитесь? Если удастся, проверьте наличие специалистов на боевых постах. И если найдется такая возможность, атакуйте корабли Шестого флота. Задержите их у входа в Суэц. От этого зависит судьба мира.

Последнюю фразу премьер-министр мог и не произносить. Я офицер. Мне неважно, зависит от моих действий судьба мира или безопасность одного-единственного человека. Я получил приказ и выполняю его.

Само собой, для меня важна и судьба мира. Я не хочу, чтобы на Крым упали ядерные бомбы. У меня там жена и сын. Пусть живут они, если мне суждено погибнуть. Можно биться за человечество в целом, можно — за своих родных. И если это необходимо, я готов пожертвовать своей жизнью и жизнью экипажа, чтобы выполнить приказ. Мы солдаты, наш долг — умирать, чтобы жили другие.

— Слушаюсь, — ответил я. — Принимаю командование.

— Удачи, — совсем не по-военному пожелал премьер министр. Но ведь он и не военный.

Я ударил по клавише корабельного селектора.

— Внимание всем, — объявил я. — На мостике — капитан третьего ранга Латышев. Капитан Терентьев погиб. Верховное командование приказало руководить крейсером мне. Подтверждаю боевую готовность номер один. Приготовиться к атаке. Доложить о готовности. Погружение. И — полный вперед.

С разных концов «Сварога» полетели изумленные возгласы. Я в двух словах обрисовал ситуацию и вызвал на мостик мичмана Котикова, приказав ему захватить в оружейной пару автоматов. Может быть, еще кто-то из членов команды не захочет умирать так сильно, что отважится на предательство?

11 мая. 17.30 (примерно).

Капитана Терентьева и погибших офицеров матросы перенесли в капитанскую каюту. Отец Афанасий не сможет произнести над ними нужные слова. Ласточкин зачем-то убил и его. Наш священник не вовремя попал под руку? Личная неприязнь? Боязнь, что батюшка сможет усовестить предавших Родину матросов?

После поверки оказалось, что «Сварог» вполне способен вести боевые действия. Заново сформированы боевые расчеты. Погибли только офицеры и корабельный старшина. Почти все офицеры — с центрального командного поста.

Погрузившись на глубину сто метров, мы полным ходом, со скоростью тридцать два — тридцать три узла, двинулись в сторону Порт-Саида. Море здесь глубокое. Есть где развернуться.

Гидроакустики поймали шумы Шестого флота, и мы отлично знали направление, в котором необходимо идти. Данные полностью совпадали с докладами спутниковой разведки. На полном ходу до критического сближения с американцами — сорок минут.

Огневые расчеты трудились без устали. На «Свароге» — два счетверенных торпедных аппарата, по четверке с каждого борта. Тридцать две торпеды «Шквал» мощностью в две тонны тротилового эквивалента каждая. Торпеды — новейшая разработка наших ученых, высокоточное интеллектуальное оружие, с собственными системами защиты, улучшенными системами поиска, бортовым компьютером, способным принимать решения. Дальность действия — до пятидесяти миль.

Скорость торпеды — до ста пятидесяти узлов. Меняется произвольно, как и курс, с целью сбить с толку противоторпедную оборону противника. Правда, заряжающие механизмы торпедных аппаратов, случается, дают сбои. Поэтому процесс перезарядки всегда нужно контролировать.

Помимо торпед, в арсенал «Сварога» входят восемь новейших ракет «Перун». Мощностью в три тонны тротилового эквивалента каждая. Способны отстреливать ложные цели для успешного уклонения от зенитных ракет. Скорость — полтора Маха.

Ракеты «Перун» можно использовать и как тактические, для нанесения ударов по береговым целям, и как противолодочные. Запускаются из вертикальных шахт субмарины. Если возникнет необходимость, можно запустить все ракеты одновременно.

Кроме того, нашу лодку защищают тридцать два ракетных комплекса «Шило», по восемь сдвоенных пусковых установок с каждого борта, предназначенных для борьбы с авиацией и противолодочными ракетами противника.

Я был твердо уверен, что мы дадим Шестому флоту достойный бой. Нужно только подойти на разумную дистанцию и атаковать. Будем надеяться, что американцы не нападут первыми. У них — другая задача. Любой ценой выйти к берегам Индии, помочь пакистанцам захватить Бомбей.

Помню, пронеслась мысль: «Эх, жаль, мне в Бомбее не побывать уже ни при каких обстоятельствах! Ведь, если даже в последний момент нам запретят атаку, Бомбей будет уничтожен. Сметен с лица Земли». Да, я так мечтал увидеть Индию… Но либо я останусь жив, либо Бомбей не будет разрушен. Третьего не дано. Мы с Бомбеем жили уже в разных мирах.

На расстояние в сорок миль до флагманского корабля Шестого флота мы подошли без проблем. Полагаю, американцы не придавали значения нашим передвижениям. Они не ожидали, что один ракетный крейсер, даже самый современный и мощный, осмелится обеспокоить четырнадцать боевых кораблей Шестого флота. Охвостье в виде двух заправщиков и еще нескольких вспомогательных судов я не считаю.

Готовясь к атаке, я просматривал данные по кораблям Шестого флота. Авианосец «Америка», восемьдесят самолетов, один из лучших в американских военно-морских силах. Три крейсера: «Сенатор Кеннеди», «Гуантанамо» и «Саратога». Шесть фрегатов. «Йорктаун» — ближе всех к нам. Четыре эсминца. Краткая оперативная сводка космической разведки давала их порядковые номера.

Еще в состав группировки входили две подводные лодки — не такие мощные, как у нас. Хотя, противолодочные и противокорабельные торпеды на них, конечно, имелись. Но лодки представляют угрозу для нас, они не помогут американцам в операции против Индии. Поэтому атаковать их я не собирался.

А в Индостане Шестой флот, несомненно, склонит чашу весов в пользу наших врагов. В условиях превосходства или даже равенства сухопутных сил Индии и Пакистана поддержка восьмидесяти самолетов, корабельных и лодочных ракет, артиллерии крейсеров и фрегатов может коренным образом изменить расклад сил в районе боевых действий.

Нас пока «не замечали». Глупо искать приключений и по собственной инициативе атаковать российскую подводную лодку, которая, возможно, просто спешит в заданный район. Но когда она так настойчиво приближается к ядру флота, к авианосцу, командующий просто обязан устранить угрозу. Даже ценой уничтожения субмарины, что, конечно, может привести к конфликту у берегов сильного и хорошо вооруженного противника, каковым является Российская империя.

— Две минуты назад с авианосца «Америка» поднялось звено из четырех штурмовиков, — сразу же довели до моего сведения радисты, связавшиеся через спутник со штабом в Киеве. — На крейсерах космическая разведка отмечает повышенную активность.

— Приготовиться к атаке! — приказал я. — Пускаем ракеты без предупреждения, атакуем первыми! Если на нас не нападут раньше. Пускаем ракеты из-под воды. Ракеты запускаем в сдвоенном режиме, торпеды — залпом. Цели для ракет «Перун»: два залпа на «Америку», один — на большой заправщик, один — на крейсер «Сенатор Кеннеди». Цели для залпов «Шквала»: фрегат «Йорктаун», авианосец «Америка». Второй залп: крейсера «Саратога» и «Гуантанамо». Третий залп: ближайшие к нам после «Йорктауна» фрегаты, если не поступит дополнительных распоряжений. Цели для четвертого залпа будут определены дополнительно. После старта тактических ракет сбить все самолеты, находящиеся в воздухе. Отслеживать и уничтожать противолодочные ракеты. Готовность тридцать секунд!

— С авианосца поднялось еще одно звено штурмовиков! — сообщили связисты.

Котиков побледнел и начал что-то шептать. Наверное, молился.

После четвертого залпа из торпедных аппаратов можно будет начать глубоководное погружение, уходить прочь. Но успеем ли мы сделать даже третий залп? Шестой флот вооружен очень хорошо… Мы можем надеяться только на быстроту и внезапность атаки, на то, что торпедные аппараты будут перезаряжаться без проблем.

А что касается того, что наша атака идет вразрез с кодексом чести… Сейчас нам не до его соблюдения. В любом случае мы — изгои. Чтобы спасти Родину, я готов поступиться даже честью. За веру, царя и Отечество!

— Штурмовики заходят на лодку с левого борта, — сообщил капитан третьего ранга Свешников. — Готовятся сбрасывать глубинные бомбы или противолодочные торпеды.

— Самолеты сбить, — приказал я. — Активировать зенитные комплексы. Залп тактическими ракетами!

Лодку тряхнуло так, что можно было подумать, будто в нас попали по крайней мере три глубинные бомбы. Впрочем, может, так и есть? Может, какой-то самолет успел сбросить смертоносный груз? Вряд ли… Сам по себе почти одновременный старт восьми трехтонных ракет — мощнейший толчок, от которого «Сварог» заходил ходуном.

Меня отшвырнуло от капитанского пульта связи. Я смог удержаться, только ухватившись руками за поручни. Толчок отозвался болью в раздробленной ноге — хотя мичман Котиков собственноручно обколол ее анестетиками так, что я не чувствовал не только ноги, но и живота. Сам мичман покатился по полу — не догадался вовремя за что-то уцепиться.

После первого толчка лодку начала сотрясать мелкая дрожь. Из миниатюрных шахт вырывались зенитные ракеты «Шило», отыскивая в небе вражеские самолеты. Самолеты подошли очень близко… Развязки долго ждать не приходилось.

Низкий гул и еще один толчок сообщил нам, что первый залп торпедами произведен. «Шквалы» устремились к своим целям. Смогут ли американцы уничтожить все восемь торпед на подходе? Предотвратить распознавание целей электронными средствами борьбы? Чье оружие лучше? Именно от этого зависел сейчас исход боя…

— Один из «Перунов» накрыл «Америку»! — восторженно прокричал в свой микрофон Свешников. — Надстройка пылает! Три сбили… Заправщик подбит, огромный столб огня, дыма, горящее топливо растекается! Штурмовикам с «Америки» будет трудно взлетать при такой видимости! В нашу сторону произведен залп ракетами «Гарпун» со всех крейсеров и двух фрегатов!

— Ракеты сбивать! — приказал я, хотя всем и так было ясно, что нужно делать. Восемь зенитных комплексов «Шило»» с каждого борта — хорошая защита.

— Много ракет сбили на подходе, они упали в море, — кричал Свешников. — Один «Перун» взорвался в непосредственной близости от «Сенатора Кеннеди», насколько поврежден корабль — определить сложно. «Йорктаун» горит и погружается: первый «Шквал» дошел до цели. Подводного взрыва в районе «Америки» не засекли.

Лодка снова низко загудела: торпедные аппараты были заряжены во второй раз, торпеды ушли к своим целям — «Саратоге» и «Гуантанамо». Наш крейсер сотряс мощный взрыв.

— Попадание ракеты «Гарпун», поврежден восьмой отсек, — доложил кто-то из офицеров. Я не узнал голоса. — Лодка теряет остойчивость!

— Действия аварийных бригад — согласно штатному расписанию, — приказал я.

— С «Америки» поднялись еще четыре штурмовика, — объявил Свешников. — Они выпустили противолодочные ракеты.

— Третий залп: перенацелить обе торпеды на авианосец «Америка», — приказал я. — Начинаем противоторпедный маневр.

Заряжающие работали на совесть. Лодка легла набок, в очередной раз вздрогнула, гораздо сильнее, чем при предыдущих залпах, и интеллектуальные торпеды «Шквал», гордость нашего флота, постоянно меняя траекторию, погружаясь на несколько десятков метров и время от времени выпрыгивая из воды, помчались в сторону авианосца, который мы никак не могли достать.

— Не будете командовать погружение? — вопреки всем уставам и правилам прошептал мичман Котиков, поднявшийся с пола. Разбитое лицо его было перекошено, губы — белые. — Мы можем выпустить еще две торпеды…

Мичман говорил, а зубы у него лязгали. В душе он, возможно, надеялся, что я прикажу уводить лодку прочь, спасаться. В восьмом отсеке погибли все. Но лодка еще живет…

Впрочем, спасаться бессмысленно. Теперь, после этой атаки, нас будут расстреливать, пока не достанут. Ракет и бомб у американцев еще очень много… Большинство кораблей в ордере не повреждены.

— Мы не ставим перед собой цель спастись, — сжав зубы, ответил я, зная, что меня слышат на всем корабле. — Наша задача — выполнить свой долг до конца! Готовить торпеды к четвертому залпу!

Лодку тряхнуло так, что меня отшвырнуло от пульта. На несколько секунд потерял сознание. Когда очнулся, из динамика гремел на удивление бодрый голос Свешникова:

— Второй отсек разнесло к чертовой бабушке! Мы стремительно погружаемся. Тонем! Достали «Чупсом» с какой-то их субмарины… Первый «Шквал» из третьего залпа достал «Америку»! В борту дыра! С палубы сыпятся самолеты! Второй «Шквал» перенацелен на «Саратогу». Гидроакустики зафиксировали взрыв, но где взорвался «Шквал», неизвестно!

Капитан третьего ранга докладывал обстановку почти что с упоением. В другой ситуации я подумал бы, что он сильно выпил. Может быть… После первого залпа уже не грех. Фронтовые «сто грамм». Но вряд ли Свешников приложился к своей фляжке. Адреналина в крови было столько, что мне самому хотелось кричать, куда-то бежать. Плыть с гранатой в руке к самому захудалому миноносцу. Грызть броню зубами… Мы нанесли непоправимый урон авианосцу! Потопили еще несколько американских кораблей! Поход Шестого флота остановлен! Без авианосца он ничего не стоит у берегов Индии! У нас есть повод для гордости: мы выполнили боевую задачу!

— Лодку не удается выправить! — доложил из ходового отсека капитан второго ранга Милютин. — Погружение необратимо. Дифферент двадцать три градуса. Скорость погружения — три метра в минуту.

— Торпедные аппараты с правого борта повреждены, — объявил Котиков.

Еще бы — повреждены… Их просто разнесло в клочки. Вместе со вторым отсеком. Да и в третьем отсеке торпедные аппараты наверняка переклинило. Торпеды не уйдут с лодки, если приказать дать залп…

— Спасайся, кто может! — отдал последний приказ я. — Следовать к аварийным люкам!

И тихо добавил:

— Правда, на милость противника после этого боя нам вряд ли стоит рассчитывать…

Действительно, если хоть один самолет поднимется с погибающего авианосца, он будет расстреливать спасающихся вплавь моряков. А не поднимется — их будут расстреливать из орудий самого крупного калибра с крейсеров и фрегатов — лишь бы никто не остался на воде… Да и помощи дождаться здесь, в нескольких десятках миль от берега проблематично — даже если американцы забудут о нас и займутся своими делами. Но почему бы и не попробовать покинуть погибающий корабль? Если спасется хотя бы один матрос — уже замечательно. Человеческая жизнь бесценна. И отдавать ее даром не стоит. Другое дело — во имя великих целей…

Интересно, где сейчас любитель вертолетных экскурсий в Киев, капитан третьего ранга Петрейко? В суете боя я не слышал о нем. Тарас командует одной из торпедных бригад. И наш успех во многом зависел от него. Погиб ли он во втором отсеке? Или пытается спастись из третьего? Вряд ли мне доведется это узнать…

Котиков попытался схватить меня и куда-то тащить. Я грозно крикнул ему:

— Отставить, мичман! Капитан должен оставить судно последним. А многие из нас наверняка останутся в нем навсегда… Да и куда я денусь со своей ногой? Даже если выберусь, мне не продержаться на воде и десяти минут. Назначаю вас своим адъютантом, мичман Котиков! Приказываю добраться до аварийного люка. Приложить все силы, чтобы остаться в живых. Доложить верховному командованию о ходе боя. Скорее, мичман! Выполняйте приказ!

Котиков очертя голову бросился в полуоткрытый люк. Не думаю, что у него был шанс спастись. Но может быть? По крайней мере, парень отвлечется от грустных мыслей. Ему будет чем заняться в последние минуты жизни…

У меня тоже есть занятие. Подарок Маши пришелся очень кстати… Говорят, «сегнетоэлектрическому» диктофону не страшны ни удары, ни вода. Интересно, как насчет давления в несколько десятков атмосфер? Скорее всего, лодку поднимут… Россия не бросает своих моряков. И диктофон вместе с орденами передадут моей семье. Николеньке, наверное, будет интересно услышать голос своего отца. И его рассказ о том самом бое, после которого отец не вернулся домой.

Мы погружаемся. Аварийные лампы гаснут. Дышать нечем. Барабанные перепонки гудят.

Я верю, что теперь «Петр Великий» и «Варшава» вовремя подойдут к Бомбею. И остановят американскую агрессию. Город будет спасен. Пусть мне никогда там и не бывать.

Еще я верю в то, что «Америка» и ударные корабли Шестого флота дойдут до берегов Индостана не раньше, чем через год. Конечно, хотелось бы, чтобы они легли рядом со «Сварогом», но это — из области мечтаний. Ракеты и торпеды сделали свое дело. Все, что будет с вражескими кораблями дальше — уже не наша забота.

Верю, что мы смогли предотвратить глобальную войну. Потому что теперь индусы не нанесут атомного удара по кораблям шестого флота. И не будет череды ответных ударов. Не вспыхнет всепожирающий костер ядерной войны.

Наш удар — это только наш удар. Если кто положит жизнь за други своя… Не помню, что дальше… Дышать нечем. Голова гудит.

Глубиномер показывает пятьсот пятьдесят метров. Слышно, как сминаются цистерны, трещат уцелевшие переборки. Нас уже не спасут. Некогда, да и некому.

Уверен, что наша атака не зачтется на небесах как преднамеренное самоубийство. Мы все-таки кое-что совершили.

Мы погружаемся в последний раз. Навсегда. Как навсегда ушедший в пучину вод «Наутилус». Откуда-то, из прошлой жизни, пришла мелодия песни о нашем корабле, о километровой толще вод над головой и о китах…

Если бы мне довелось снова жить на Земле, я опять стал бы офицером. Или священником. Священники тоже нужны, когда офицеры уходят…

Глава 6 Мир во спасение

Всегда вставал раньше звонаря, а сегодня проснулся от звона колоколов. Помоги, Господи, с миром прожить этот день!

Вышел во двор. С дерева в палисаднике осыпались поздние груши, закрывали землю плотным желто-коричневым слоем. В воздухе пахло медом, сладостью. Вокруг был разлит покой.

Мягко светило солнце, был чист и прозрачен напоенный легкими осенними ароматами воздух. Хотелось жить и не думать ни о чем. Совсем не так, как в душные вечера. Когда, как ни открывай окно, в комнате душно. Когда луна заглядывает в лицо, когда звезды шепчут о вечном и скоротечном. И скоротечное пугает, а до вечности не дотянуться. И грех неверия хватает за горло, и не дает дышать, и тоска захлестывает, и с унынием нельзя справиться… Остается только молиться, но и молитва не приносит облегчения.

По вечерам особенно ясно понимаешь, что тебе уже тридцать два, и что до разгадок тайн мироздания гораздо дальше, чем мнилось в детстве. Тогда казалось: вот выучу физику, постигну логику — и все тайны мира упадут к ногам, станет ясна гармония небесных сфер. Но нет… Чем больше знаешь, чем шире круг твоих знаний, тем длиннее границы этого круга — и больше объем непознанного, лежащего вне его.

История, философия, психология… Чем больше ведаешь, тем хуже спишь. А ну, как правы нигилисты, и нет ничего за крышкой гроба? Зачем тогда живем мы? Зачем так страстно хотим жить? Какой в этом прок? Только ли инстинкт продолжения рода заставляет нас цепляться за существование? Обычный животный инстинкт, вложенный в нас миллионами лет эволюции?

Где-то вдали, внося смятение в тишину и умиротворенность, заголосили бабы. Нет, далеко миру до совершенства… Даже до видимости благолепия. Здесь, в деревне, вдали от суеты — и то далеко.

Порозовел серебристый купол храма. От домика священника до церкви — рукой подать. Палисадник с пышными астрами и георгинами, асфальтовая дорожка, ведущая к амбарчику церковного старосты — и гладкая площадка перед церковью, умытая вчерашним дождем.

Вот уже три года, как живу я при храме деревни Ковалево, взял на себя заботу об этом приходе — а домик язык не поворачивается назвать «своим». Потому что мой дом — это усадьба отца. А здесь, во флигеле приходского священника, я просто живу. До поры, до времени…

В церкви уже собрались певчие. Распевались на хорах. Вполголоса, благостно тянули:

— Сокрушившему брани мышцею Своею, и проведшему Израиля сквозе Чермное море, поим Ему, яко Избавителю нашему Богу: яко прославися…

Тишина, нарушаемая только щебетом ранних птах, и из церкви вновь донеслось:

— Утверди нас в Тебе Господи, древом умерщвлей грех, и страх Твой всади в сердца нас поющих Тя…

Вновь замолчали певчие, и заголосили вдали за церковным двором мужики и бабы, нарушая небесное благолепие:

— Что же делается-то, а? К батюшке, к батюшке пойдем…

Нет покоя. Помещик обидел мужиков, между собой поругались, чужая скотина потравила поле — идут ко мне. Священник — главный судья. А местному помещику, Феликсу Ипатьевичу Берендееву, совсем житья не стало, как я здесь появился. Прежнего батюшку он прикармливал, и тот его интересы во всех спорах соблюдал. А у меня состояние поболе, чем у Берендеева… И школу церковноприходскую я за свои деньги отстроил, и мужикам помогаю в случае нужды.

Вот и отбились мужики от рук — на помещика кляузы в губернию строчат, сено с его полей воруют, деревья в лесу рубят. Нехорошо — а что делать? Или помещик их обижал, или они его обижают. Жизнь такая. Теперь все чаще помещик ко мне ходит, чтобы я мужиков усовестил. И приходится. С Феликса Ипатьевича, может, и не убудет, но закон забывать нельзя.

Голоса людей, горячо о чем-то спорящих, приближались. Нет нужды разбирать свары на церковном дворе, да еще в праздник. Как был, в простой рясе, вышел навстречу. Только вышел за калитку, лицом к лицу столкнулся с Марфой Извариной, полной краснощекой бабой лет сорока пяти.

С ходу поклонившись, Марфа припала к руке. Перекрестив ее, я заметил, что следом за ней бегут еще несколько баб. И пожилые мужики: пастухи Терентий и Иван.

— Что деется-то, что деется, батюшка! Мужик в поле лежит убитый! — запричитала Марфа.

Внутри у меня захолонуло, но я быстро вспомнил, что под «убитым» в деревне понимают и сильно избитого, потерявшего сознание. Вряд ли сломя голову понеслись бы ко мне, чтобы оповестить о покойнике. До принятия сана я учился в медицинской академии, и в деревне об этом знали. Несчастному человеку, найденному в поле, скорее всего, нужна помощь.

Не медля, отправились в поле. Мужики с кнутами бежали впереди. Убитые убитыми, а стадо осталось без присмотра. Бабы семенили следом.

Неизвестный лежал метрах в двухстах от проселочной дороги, среди жухлой травы, на спине. Лицом он был черен, плечо вывихнуто, нога, скорее всего, сломана. Без сознания, но еще жив — в этом я убедился, осторожно прикоснувшись к шее.

Характер повреждений — более чем странный. Деревенские полагали, что неизвестного избили разбойники. Но человек не может сломать другому ногу и вывихнуть плечо! Точнее, может, конечно, но не при тривиальном избиении, когда идет драка. Тем более, все остальные части тела незнакомца были более-менее в порядке. Такие повреждения случаются, если человека собьет идущий на большой скорости автомобиль. Однако, до дороги отсюда далеко… Да и дорога — проселок, по которому почти никто не ездит. А шоссе, на котором автомобиль на самом деле может разогнаться, в половине версты.

— Позовите мужиков, человек четырех, и несите дверь, — приказал я бабам. — Снимите у меня в доме.

— Как же у тебя, батюшка? — удивился Игнат, помахивая кнутом. — Ломать ее, что ли?

— Зачем ломать? С петель снимите. На замок я дверь не запираю, в дом войдете свободно.

Опустившись на колени, я еще раз вгляделся в лицо несчастного. Сердце мое оборвалось. Словно страшный сон стал явью. На земле лежал мой брат — Дмитрий. Лица я не узнал сразу из-за исказившей его судороги.

— Дима! — прошептал я. — Дима! Что ты делал здесь? Шел ко мне? Но зачем? Как? Что с тобой случилось?

Брат ничего не ответил. Он не слышал меня. Еле заметно поднималась и опадала грудь — он дышал. Но было ему плохо… Да и головой он, видно, крепко зашибся о землю…

Нужно было срочно позвонить отцу. Вызвать «скорую помощь». Медицинский вертолет. Но я забыл телефон дома. Точнее, не забыл — оставил. Никогда не носил его с собой. Зазвонит в церкви, во время службы — то-то стыда будет! Не все ведь миряне знают расписание служб. Или просто не придают этому значения — могут позвонить не вовремя.

— У кого-нибудь есть телефон? — спросил я.

Бабы переглянулись. Молодуха Василиса, жена Ивана Пахомова, смущаясь, протянула мне дешевую финскую трубку — подарок мужа. Он постоянно уезжал на заработки, звонил жене домой. Но на престижный московский аппарат все же раскошеливаться не стал — зачем Василисе, которая и читает-то с трудом, телефон с дополнительными функциями? Поговорить с мужем — и ладно.

— Я позвоню в Москву. Стоимость звонка тебе возмещу. Денег на счету хватит?

Василиса зарделась.

— Иван обычно сам мне звонит. Входящие — бесплатно. Но копеек пятьдесят на счету имеется!

Копеек пятьдесят хватит не больше, чем на минуту разговора со столицей. Я набрал номер, и, как только услышал голос отца, сказал:

— Никита у аппарата. Дмитрий в тяжелом состоянии у меня дома. Ты можешь прислать медицинский вертолет?

— Сделаю, — мрачно отозвался отец. — Что опять случилось с этим беспутным?

— Не знаю. Его нашли в поле, рядом с церковью.

— Состояние счета вышло на нулевую отметку, — сообщил неживой голос оператора. — Для продолжения пользования телефоном в режиме исходящих звонков вам необходимо пополнить баланс.

Я вернул Василисе телефон, сунул серебряный рубль — вот деньги, в отличие от телефона, я с собой, как правило, носил. Женщина попыталась отказаться, руководствуясь, видимо, принципом «у попа сдачи нет», но я ее и слушать не стал.

Послышался топот, пыхтение. Четверка мужиков тащила тяжелую дубовую дверь. Входную. Я, вообще-то, имел в виду легкую сосновую дверь из коридорчика. Она и снимается легче, и ровнее, без рельефа на внешней и внутренне стороне. Но откуда мужики могли знать? Стало быть, мне надо было лучше объяснять.

— Очень осторожно, — приказал я. — За здоровое плечо, под голову, под спину, за ноги…

— Знаем, батюшка, — ответил Макар, щуплый забияка и драчун. Работник, впрочем, хороший, толковый. — Уж сколько убитых носили! И Семен с лошади грохнулся о прошлом годе, и Миколая машина сбила три года назад, прямо на Крещение… Он еще не совсем трезвый был…

— Господь его наказал! — твердо заявила Марфа, поглядывая на меня.

— Не упоминай имя Господа всуе, — вздохнул я. — Ну, давайте, ребята! С Богом!

Аккуратно подняв Дмитрия, мужики переложили его на дверь. Правая рука брата, которую он словно бы засунул под себя, была сжата в кулак. Теперь стало ясно, что в кулаке был зажат какой-то предмет.

Никогда не читал детективы, но в голову сразу пришло: вот, у брата в руке — улика. Может быть, пуговица нападавшего. Или клочок рубашки. Прядь волос. Или, скажем, боковое зеркало заднего обзора с машины, которая сбила Диму. Понятно, что зеркало в кулаке не поместится, но все же…

Я аккуратно разжал Дмитрию пальцы. Мужики ахнули. В розовых лучах восходящего солнца нестерпимым блеском сиял крупный продолговатый бриллиант, размером и формой напоминающий дикую сливу. С благородным голубоватым отливом, чистейшей воды, ограненный лучшими ювелирами Амстердама. Но добыт алмаз был в Якутии, и, как один из крупнейших за всю историю прииска, к тому же, необычный по отливу, сразу получил красивое имя «Северное сияние». Гордость отца, камень, который он купил на прошлогоднем аукционе в Петрограде за полтора миллиона рублей.

Прежде отец не слишком увлекался камнями, и не старался вложить средства в золото, камни или произведения искусства. Все деньги у него были в деле. А увидев «Северное сияние», не устоял, сам пришел на аукцион, отдал полтора миллиона. Правда, знатоки уверяли, что уже через пару лет камень можно будет продать миллиона за два, а лет через десять — и за три. Цены на алмазы росли, вложения в камни считались одними из самых надежных.

Я забрал бриллиант у брата, спрятал в карман брюк под рясу. Почему он оказался у него? Как мог отец отдать Диме, который сейчас явно не числился у него в фаворитах, свое сокровище? Или Дмитрий взял камень сам? Но почему отец ничего не сказал мне об этом? Да и вообще, самый главный вопрос: как мой брат оказался здесь в таком состоянии? Темна вода в облацех…

Брат не застонал, не пошевелился, когда его перекладывали. Плохо дело. Была бы цела спина! Череп, вроде бы, не пробит, хотя щека стесана, как при падении, и глаз заплыл.

Мы поспешали в избу. Что я могу сделать? Нужен рентгеновский аппарат, нужен томограф. Это все есть в городе — но не в фельдшерском пункте нашей деревни. Как скоро отец распорядится насчет вертолета? В любом случае, он договорится со всеми быстрее, чем я. И его команды станут выполнять с куда большим рвением. Они подкреплены деньгами купца первой гильдии Евгения Васильевича Латышева, властью депутата Думы и члена нескольких попечительских советов. А кто я? Приходской священник. И сын своего отца.

А чаяния нашего отца сыновья, наверное, не оправдали, хоть никогда и словом об этом не обмолвился. Старший брат, Максим, пошел по военной линии. Дослужился до подполковника, а скоро, может, и полковником станет. Я, после всех метаний, произведен в сан священнослужителя. Все были уверены, что уж младший, Дима, станет купцом. Хватка была, и желание. Но заработав первые деньги — и деньги немалые — пустился Дмитрий в разгул. Пятьдесят тысяч прогулял. Потом сто заработал. И снова они в прах превратились. Потом и зарабатывать сложнее стало. Потому как репутацию делового человека он подмочил. Ну, как загул прежде начнется, чем дело выгорит? Русский купец — человек основательный, фокусов не любит…

Добрались до избы.

— Ставьте здесь, — приказал я мужикам, указывая на широкий каменный парапет, огораживающий палисадник.

— Да как же, батюшка? — изумился Макар. — Нечто ж в дом не понесем? Если провинился он перед тобой чем, так вели ко мне отнесть. Мы с женой уход обеспечим, да…

— Кабы и преступник безродный был — не пожалел бы места под крышей. А он — брат мой, — укорил я Макара. — Вертолет сейчас прилетит, перед церковью сядет. Здесь только поляна есть. Что мы Дмитрия туда-сюда таскать будем?

— Что ж, батюшка, к тебе братец направлялся, когда разбойники его перехватили? — запричитала Марфа.

— Не знаю, — покачал головой я. — Просто не представляю. Бог даст — будет брат жив, расскажет.

С юга раздался стрекот, гул, и уже через минуту над церковью завис большой вертолет камуфляжной раскраски с большим красным крестом на двери. Мужики, узрев чудо-птицу, принялись махать шапками. Ветер ворошил волосы, вздувал рубахи. Девки, прибежавшие с пастбища, ровно искупались в платьях — так туго прилегали они к телам…

— Сюда, сюда, — замахал я вертолетчику на гладкий пятачок.

Винтокрылая машина мягко опустилась на землю. Доктор с черным чемоданчиком легко выскочил на траву, побежал ко мне. Следом выпрыгнули двое дюжих санитаров с носилками.

— Пациент? — коротко спросил доктор.

Я указал на Диму.

— Забираем, — заявил эскулап.

— Я с вами полечу, — предложил я. — Брат мой…

— Батюшка ваш обо всем побеспокоился, — утешил меня доктор. — С нами никак нельзя — места нет. Санитаров я взял на всякий случай — вдруг бы здесь людей не нашлось? Каждая секунда дорога, отец Никита. Отправляемся!

Спорить было бессмысленно. Санитары уже положили Дмитрия на носилки и тащили в вертолет.

— Позвоните мне. Нет, я, пожалуй, приеду в город!

— Приезжайте, — легко согласился доктор. — К вечеру. Когда исследования будут закончены.

Не прошло и пяти минут после посадки, как вертолет оторвался от земли и унесся туда же, откуда прилетел. Только тень скользнула по земле.

Прежде молчавший механизатор Пахом — руки в масле, робу так и не снял, когда позвали принести больного — почесал в густой бороде, глубокомысленно заявил:

— До чего же техника дошла! И четверти часа не прошло, а они тут, как тут! Я так смекал, до города на вертолете лететь минут двадцать. А им ведь еще и погрузиться надо, двигатель раскочегарить…

— Может, их в полете упредили? — предположил Макар.

— Только этим и можно объяснить, — вздохнул Пахом.

Мужики двинулись по своим делам. Я прислушался к пению, доносившему из церкви. Певчие тянули:

— Преукрашенная Божественною славою, священная и славная, Дево, память Твоя, вся собра к веселию верныя, начинающей Мариаме с лики и тимпаны, Твоему поюще Единородному: славно яко прославися…

Пора было начинать службу. Бабушки в белых платочках уже собрались внутри храма. Остальные прихожане вряд ли придут. Работа. Хорошо, хоть на Рождество и Пасху в церкви появляются. И исповедаются регулярно. Что ни говори, основная моя паства — эти вот бабули. Есть среди них и искренне верующие женщины, и такие, которых я и к причастию не допускал бы — была бы моя воля, и не было б греха… Подлые, мерзкие ведьмы…

Поймав себя на неподобающей мысли, три раза прочел «Отче наш» и направился в ризницу. Там облачился в ризу, приготовился уже начать службу, когда вспомнил, что не позвонил отцу. Телефон как раз лежал на полке.

Попытался включить — аккумулятор разряжен. Отыскал зарядное устройство, поставил аппарат на зарядку, а сам кликнул дьячка, вышел в храм и возгласил:

— Восставши же Мариамь во дни тыя, иде в горняя со тщанием, во град Иудов: И вниде в дом Захариин и целова Елисаветь…

Не прошло и десяти минут, как в воздухе вновь раздался гул вертолетных винтов. Он заглушал певчих, мешал сосредоточиться. Что случилось? Отец прилетел? Но почему ко мне? Или случилось страшное — и доктор с санитарами вернулись? Но зачем возвращаться?

Между тем в храм вошел высокий мужчина в костюме. В руках — большой пластиковый кейс. Встал возле двери, прямо напротив аналоя. Знаков никаких мне не делал — воспитание не позволяло. Но смотрел пристально, вопрошающе.

— И рече Мариамь: величит душа Моя Господа, И возрадовася дух Мой о Бозе Спасе Моем: Яко призре на смирение рабы Своея: се бо, отныне ублажат Мя вси роди…

Что же надо-то ему? Следователь, должно быть. За всеми хлопотами как-то и забылось, что Диму, не иначе, обидел кто-то. Но неужто он до конца службы подождать не может? Хотя, с другой стороны, преступников ведь по горячим следам ловить надо.

— Яко сотвори Мне величие Сильный, и свято имя Его. Пребысть же Мариамь с нею яко три месяцы и возвратися в дом свой…

Служба длится долго. Следователь начал проявлять признаки нетерпения. Кивком подозвав дьячка, я указал на книгу и вышел в притвор. Тотчас же мужчина подошел ко мне.

Певчие на хорах тянули:

— Преукрашенная Божественною славою, священная и славная, Дево, память Твоя, вся собра к веселию верныя, начинающей Мариаме с лики и тимпаны, Твоему поюще Единородному: славно яко прославися…

— Где пациент, батюшка? — обратился ко мне настойчивый посетитель. — Молитвы помогают, конечно, но иногда потребно своевременное хирургическое вмешательство.

— Так ведь забрали Дмитрия, — ответил я. — Уже минут тридцать, как увезли. Вы в городе его, наверное, увидите.

— В городе? — незнакомец посмотрел на меня, как на сумасшедшего. — Так вы что, в автомобиле его отправили? Или на телеге?

— На вертолете, — успокоил я нетерпеливца. — Прилетел медицинский вертолет. И забрал его. Все в порядке. Может быть, вы мне вопросы зададите, раз уж приехали?

— Вопросы? — обалдело спросил мужчина. — За кого, собственно, вы меня принимаете?

— Если бы вы представились, мне бы и гадать нужды не было.

— Доктор Терентий Сологубов. Прилетел, как это ни удивительно, на медицинском вертолете. Сразу после того, как ваш отец передал нам просьбу помочь вашему брату. Только десять минут и собирались.

Настал черед оторопеть мне.

— Кто же тогда забрал Диму?

Доктор нахмурился.

— Не имею понятия. Медицинские вертолеты есть только в нашей службе. Вызовы стоят дорого, мы летаем не так часто…

Я вышел из храма, перекрестился, взглянул на поле перед церковью. Там стоял белый вертолет с красными крестами на двери, на хвосте, рядом с передней фарой… Он был гораздо меньше того, что забрал моего брата.

— Как вообще можно отличить доктора от того, кто себя за доктора выдает? — обратился я к стоящему передо мной эскулапу.

— По документам, — нисколько не обиделся тот. Открыл черный чемоданчик, вынул оттуда красное служебное удостоверение, диплом об окончании медицинской академии, паспорт.

— Диплом-то вам зачем с собой? — удивился я.

— В глубинке люди часто интересуются, — ответил Сологубов. — Намаялись с недоученными фельдшерами…

— У тех, что забрали Дмитрия, документов не было, — заметил я. — Точнее, я их и не спрашивал о документах… Как-то даже в голову не пришло. Они прилетели на большом пятнистом вертолете. И красный крест был на двери…

— Медицинская авиация никогда не красилась в камуфляж. Вертолет или армейский, или, скорее, взятый в прокат, — заметил доктор. — Но поднять армию ваш отец вряд ли успел бы… Да и зачем тогда вызывать нас? По-моему, происходит что-то нехорошее.

— Мне тоже так кажется, — отозвался я.

— Следует заявить в полицию.

— Я сделаю это прямо сейчас. Но сначала позвоню отцу. Подождите меня в вертолете, пожалуйста.

— Конечно. Но постарайтесь не задерживать нас долго. Доктор может понадобиться в другом месте. А у нас всего два вертолета.

Вернувшись в ризницу, я набрал номер отца. И по голосу понял, что он мрачнее тучи.

— Папа, у нас серьезные неприятности, — сообщил я.

— У меня тоже, — отозвался отец.

— Дима пропал.

— То есть? Опять сбежал? — едва ли не зарычал папа.

— Нет. Его увезли какие-то люди. На вертолете. Они представились медиками.

Отец на другом конце линии застонал.

— Никита! Ты, и правда, блаженный? Не можешь отличить бандитов от докторов? Впрочем, откуда тебе знать, как выглядят бандиты… Да и что ты мог сделать, если бы они решили забрать его силой?

Я люблю своего отца, и этим все сказано. Но что я в нем особенно ценю — справедливость и умение поставить себя на место человека, вникнуть в линию его поведения. Правда, иногда ему это чувство изменяет. Но сейчас было не до обид.

— Звонить в полицию? — спросил я. — Поднимаем на ноги службу безопасности? Что вообще нужно этим людям? Они похитили его с целью выкупа? А он сбежал?

— Все куда мрачнее, чем тебе кажется, — отозвался отец. — Но мне надо окончательно проверить некоторые факты. В полицию не звони ни в коем случае. Только навредит. У меня хватит своих сил. Лети с медиками в Ростов — вот и вертолет окажется кстати. Сними в гостинице «Нахичевань» лучший номер. Люкс. За мой счет, естественно. Чтобы обязательно было подключение к Интернету, оргтехника, линии связи. Там устроим штаб. Я пришлю людей, чуть позже приеду сам.

— Все настолько серьезно? — огорчился я.

— Еще хуже. Гораздо хуже.

— Но у меня служба… Праздник…

— Делай, как знаешь, — ответил отец, и бросил трубку.

Он знал, что ослушаться его я не смогу. Через пять минут белый вертолет оторвался от земли. Я сидел на откидном кресле. Доктор был впереди, вместе с пилотом. Медсестра — женщина лет сорока — расположилась по другую сторону от носилок. Полагаю, в этом вертолете могли лететь еще человек пять. А он был совсем небольшим. Гораздо меньше того, что забрал Диму. И все-таки лже-доктор соврал, что для меня места в салоне не хватит… Еще один довод в пользу того, что с Димой случилось неладное.

Карман брюк оттягивали ключи от храма. Здесь же катался небольшой шарик. Не сразу сообразил, что это. Орех? Конфета? На глазах у изумленной медсестры я вынул из кармана бриллиант «Северное сияние», сразу же раскрасивший цветными сполохами салон вертолета. От волнения за Диму, после истории с его похищением я совершенно забыл о камне! А ведь бриллиант — ключ ко всей этой истории!

Вот на что намекал отец — Дима не только пропал сам — он прихватил с собой его бриллиант. Очевидно, связался с плохими людьми… Но нет! Не мог мой младший брат украсть! Тем более — у своего отца. Тем более — именной бриллиант, продать который легально и за полную стоимость абсолютно нереально. Да и не в этом дело — не мог Дмитрий так подвести батюшку! Характер у него разгульный, даже авантюрный — но чтобы украсть сокровище отца? Беспутностью он отличался, подлостью — никогда!

Но если взял не он — как камень оказался у него в руке? Как сам Дима очутился за пятьсот верст от столицы, около деревни, где служу я? Бежал в Ростов, в город, где отец начинал свое дело, где все мы выросли и где у каждого из нас есть друзья и знакомые? А почему не добрался до этого города? Почему оказался в поле в бессознательном состоянии? И если его грабили, если на него покушались — как смог сохранить камень?

Понятно — отца беспокоит не только пропажа сына. Его мучает исчезновение дорогого камня, он подозревает, что бриллиант взял Дима. Но могу ли я сейчас сказать, что камень у меня? Что я взял его из руки бесчувственного брата? Слишком уж это походит на предательство. Я сам должен найти Дмитрия. Поговорить с ним. А уж потом разговаривать с отцом. Или, еще лучше, убедить брата побеседовать с ним, покаяться, если виновен. Отец простит, когда Дмитрий явится с повинной. Но в гневе он страшен. Узнает, что брат украл камень — оставит без всякой помощи. Потом всю жизнь будет себя казнить — но сделанного не воротишь.

Алмаз играл в лучах солнца, а я размышлял — как найти брата раньше отца, который бросит на его поиски лучших сыщиков? Полицию он привлекать не хочет. Ясно. Выносить семейный позор на всеобщее обозрение — не для Латышевых. Дорого станет…

От посадочной площадки медицинского вертолета до «Нахичевани» я добрался за четверть часа. Швейцар не бросился открывать мне дверь. Священник, да еще без вещей — наверняка пришел что-то просить. Каково же было удивление портье, когда я заказал «люкс», да еще и потребовал оборудовать его всеми современными средствами связи. Представляю перешептывание за спиной, сплетни, россказни о невоздержанности духовенства… Впрочем, нашу фамилию здесь знали. Может быть, сплетни пойдут исключительно обо мне, а не о представителях церкви в целом.

В номере я сразу связался с отцом. Мой компьютер был оборудован цифровой видеокамерой, а рабочее место отца всегда являло собой образец передовых технологий. Так что общались мы с ним, глядя в глаза друг другу, словно бы находясь в одной комнате.

— Три детектива уже едут, — сообщил мне батюшка. — Кстати, хочу тебя спросить — ты следишь за делами моей компании?

— Не вполне, — признался я. — И духовную литературу читать не успеваю. А уж статьи о политике и экономике проходят мимо меня… Хотя «Вестник» наш приход выписывает.

— Что «Вестник»? — фыркнул отец. — В «Вестнике» такого не напишут. Ну, надеюсь, держать язык за зубами ты еще не разучился?

— Надеюсь, что нет.

— «Магнолия» на грани банкротства. Я взял кредит в три миллиона. Под залог. У меня совсем нет оборотных средств… И есть опасения, что кредиторы потребуют вернуть долг сполна. Сразу. Это разорение. Я по миру пойду. И вы вместе со мной.

— Карьера Василия продвигается неплохо, — осторожно заметил я. — А мне ничего не надо.

— Значит, на отца тебе попросту наплевать? — нахмурился Евгений Васильевич. — Ты будешь на паперти юродствовать, и я рядом стать смогу?

— Не кощунствуй, папа, — попросил я.

— Извини… Столько всего свалилось…

Отец сгорбился в своем кресле. На столе были видны горы бумаг, стакан с недопитым крепким чаем. Тяжело ему одному. И ни один из нас не может или не хочет ему помочь. С другой стороны — никто ведь не заставляет его работать по шестнадцать часов в сутки. Но остановиться он уже не может.

— Ну а Дима… Как он мог оказаться здесь? — осторожно спросил я.

— Ты с ним точно не разговаривал? — пристально посмотрел мне прямо в глаза отец. — Никак он не мог оказаться рядом с твоей деревней случайно. Ехал к тебе. Но зачем?

— Понятия не имею, — ответил я. — Мы не виделись года два, а разговаривали последний раз с полгода назад. Я звонил поздравить его с днем рождения. Может быть, он хотел исповедаться?

Отец неожиданно хрипло расхохотался. Со стороны это выглядело страшно.

— Да, самое время… Ты понимаешь — мой алмаз пропал!

— Не думаешь же ты, что это он взял? — спросил я, пряча глаза.

— Не думаю? Да я в этом практически уверен! Месяц Дмитрий жил со мной. Работал. За ум взялся. Не пил совсем. В карты не играл. Я уже радоваться начал… Оказалось — случая ждал. Вчера вечером исчез. А ночью, поздно уже было, я обнаружил: сейф вскрыт, алмаз исчез! И сигнализация отключена. Окошко в мой второй кабинет, где сейф стоит, распахнуто настежь. Побоялся он через центральный вход идти почему-то. Через окно улепетнул!

Нехорошо. Ой, как нехорошо… И алмаз у меня, а сказать отцу — нельзя. Потому как этим я Диму последнего шанса лишу.

— Главное, предал он меня, — вздохнул отец. — Камень бы украл — ладно. Не камень ему нужен. Бриллиант он не продаст. Заплатили ему за то, чтобы у меня сейчас «Северного сияния» не было…

— Не понял, — покачал головой я. — Кому это может быть выгодно? В чем соль?

— И чем ты слушаешь, Никита? — недовольно спросил отец. — Я тебе объяснял: мне дали кредит в три миллиона. Залогом был бриллиант. Но Крафт, щедрая душа — а может, хороший игрок — предложил камень у меня не забирать. Достаточно, мол, того, что я документ подпишу, а он мне и на слово верит. Теперь алмаз пропал! Ты понимаешь, что это значит? Или три миллиона на бочку, или камень, или меня вором объявят! А настоящие воры, или те, кто их нанял, слух обязательно пустят, что бриллиант исчез! А у меня нет трех миллионов! Значит, «Магнолию» нужно продать. С убытком. Когда паника начнется, акции так упадут, что я и трех миллионов за нее не выручу!

— Но ведь твоя компания стоила миллионов десять, — заметил я.

— Стоила. И сейчас стоит. Но с молотка никогда и ничто за полную цену не идет. Поэтому Диму мне поймать надо. Бриллиант вернуть.

— Может быть, не он все же взял?

Отец нахмурился.

— Без него в любом случае не обошлось.

— Мне кажется, он сам попал в беду, — осторожно заметил я.

— Да уж понятно… Дурачком он был, дурачком и остался. Алмаз с его помощью украли, пообещали золотые горы. А теперь и убить могут. И добро бы, за что хорошее продался. Наверняка, чьи-то зеленые глаза звезды затмили.

Я смущенно потупился.

— Папа, насчет алмаза не беспокойся. Все будет хорошо…

— Ты молиться будешь, — вздохнул отец. — Я понимаю, Никита… Я понимаю. Действуй. Размышляй. Ищи. Часа через два мои ребята подтянутся. А ты сам подумай, куда Дмитрий пойти мог. Вызови к себе управляющего «Магнолии» по Донской губернии. Пусть окажет тебе любое содействие. Работай. Помоги семье.

И отец отключился, не прощаясь.

Я вновь вынул из кармана алмаз стоимостью никак не меньше двух миллионов. Который пошел в обеспечение трех миллионов. Посмотрел на него. С трудом удержался от того, чтобы позвонить отцу. Нет, нельзя звонить! Надо найти Дмитрия, а уж после — все остальное. Но таскать с собой сокровище, которое стоит столько, сколько вся эта роскошная гостиница — глупо. Камень надо спрятать.

Под матрас — слишком тривиально. К тому же, не удивлюсь, если в «люксах» два раза в день меняют и перетряхивают постель. В сливной бачок в туалете — неплохо, но тоже слишком обыденно. И не хватало еще слить бриллиант вместе с водой… Вещей у меня с собой нет, ваза для цветов не подходит по той же причине, что и постель…

Взгляд мой наткнулся на белый бар-холодильник, где хранилось несколько банок и бутылок с пивом и прохладительными напитками. Спрятать камень в бутылку? Нет, есть способ лучше!

В морозилке совсем не было продуктов. Зато она заросла приличной «шубой» льда. Сейчас, когда номер занят, и напитки должны быть холодными в любую минуту, никто не станет размораживать холодильник!

Я сделал во льду небольшое углубление, положил туда бриллиант, присыпал его «снегом». Отлично! Все сверкало и переливалось. Даже зная, где лежит камень, я не мог его разглядеть.

Избавившись от «Северного сияния», почувствовал себя гораздо легче. Настало время работать. Я найду Диму, и он сам отдаст алмаз отцу. Я смогу его убедить!

Взяв тяжелую трубку блестящего, сделанного под старину телефона, я вооружился телефонным справочником и принялся накручивать диск. С некоторыми из старых друзей говорил о жизни, спрашивал об общих знакомых и, в частности, о своем брате, и быстро закруглял беседу. Тех, кому доверял, приглашал в гости на вечер. Среди моих друзей были разные люди… Многие хорошо знали город и были известны в нем сами. Они могли помочь найти иголку в стоге сена — не говоря уж о пропавшем человеке.

Через час язык у меня заболел, в горле пересохло. Я достал из холодильника банку лимонада и собирался открыть ее, когда зазвонил телефон.

— Никита Евгеньевич? — осведомился взволнованный женский голос. — Вас беспокоят из городской больницы номер три. К нам поступил пациент… Очень странный. По документам значится как Дмитрий Евгеньевич Латышев. Это ваш брат?

— Дмитрий Евгеньевич — мой брат, — дрогнувшим голосом ответил я. — А что в нем странного? Вы уверены, что к вам привезли его?

— Фотография в паспорте похожа… Дело в том, что он поступил в бессознательном состоянии. Совсем голый. К руке привязаны документы… И еще — вместе с ним — куча рентгеновских снимков. Отличных, профессиональных. Отсняты все части тела. Даже те, которые, на первый взгляд, не имеют повреждений. Вашему брату досталось. Сломана ключица, накол ребра, сломана большая берцовая кость, несколько ушибов, гематом… Но жить будет. Кому пришло в голову устраивать полное рентгеновское обследование? Вы, видимо, не нашли взаимопонимания с персоналом прежней лечебницы?

— О, господи! — выдохнул я. — Конечно, нет! Я даже не представляю, как такое получилось!

— Нам ситуация тоже показалась несколько странной. Может быть, его забрали с пляжа? Но тогда откуда рентгеновские снимки? Наверное, его все же привезли из другой больницы? Когда поняли, что он не в состоянии заплатить по счету. В какую палату его поместить?

Вопрос оказался более тривиальным, чем я думал. Городская больница номер три в лице доктора или старшей медсестры интересовалась счетом отпрыска известной фамилии. Который в данный момент остался даже без штанов. В буквальном смысле. И репутация которого была подмочена тем, что некие эскулапы, устроившие рентгеновское обследование, от пациента отказались.

— В самую лучшую палату, — приказал я. — Сиделку приставьте. Опытную. Оплата почасовая, сколько там платят у вас? Даю вдвое больше. Вызовите для консультации лучших докторов. Все будет оплачено. Выезжаю к вам немедленно.

— Хорошо, — отозвалась женщина на другом конце провода.

— Как вы узнали мой номер? — запоздало спросил я.

— Он был вместе с документами при вашем брате. Записка, — охотно пояснила женщина.

— И что же в ней было написано? — поинтересовался я. Брови сами собой ползли вверх.

— Никита Евгеньевич Латышев, брат. И номер телефона, — прощебетала девушка. — Городской и мобильный. Я решила позвонить сначала по городскому.

— Здорово! — сказал я. — Спасибо. Буду в ближайшие полчаса.

Действительно, здорово! Не успел я остановиться в гостинице, как мой номер уже становится известен тем, кто везет моего брата в больницу, предварительно раздев его догола. Зачем догола — любому ясно. Искали бриллиант, одежду на всякий случай оставили себе. И рентгеновские снимки делали для этого же — может быть, брат проглотил камень? Но зачем Дмитрия привезли в больницу? Да еще и дали врачам номер моего телефона, известный неизвестным непостижимым образом… Ум за разум заходит!

Набрав номер администратора гостиницы, я поинтересовался, могу ли арендовать машину с водителем на несколько дней. Машину я арендовать мог, но прибудет она только через час-полтора. Меня это не устраивало. Я вышел из здания «Нахичевани» на Большую Садовую, поймал такси и помчался в больницу номер три.

Таксист вел автомобиль по-ростовски — то есть, нарушая все правила, отчаянно сигналя, выезжая на встречную полосу. То, что он везет особу духовного звания, нисколько его не смущало. Я опрометчиво попросил ехать быстрее — и он старался вовсю.

Третья больница располагалась, в общем-то, недалеко от «Нахичевани». Почти в центре города, рядом с Доном, в ста метрах от Лермонтовского проспекта. Поэтому дорога заняла минут десять. Водитель подрулил к парадному подъезду, который охраняли чугунные львы, резко затормозил.

— Сколько? — спросил я.

— Сколько дадите, — смиренно ответил водитель. — С батюшки деньги брать грех. Хоть благословите на дорогу.

Искреннее благословение тоже, конечно, дорого стоит. Только не хочу я, чтобы о служителях церкви складывалось негативное впечатление. И чтобы водитель с укоризной смотрел вслед.

Сунув таксисту трехрублевку, вышел из автомобиля. Где здесь регистратура? Куда идти? На главный вход? Маловероятно… Обычно приемный покой в больницах где-то сбоку.

Пока я размышлял, рядом со мной словно из-под земли выскочил чернявый верткий мужичок. Не иначе, цыган.

— Батюшка! Пойдем, дорогу покажу, батюшка! — предложил он.

— Куда дорогу? — спросил я его.

— В больницу! Главный вход-то закрыт!

Тут двери, которые сторожили львы, открылись, и из больницы вышли две скромно одетые дамы — явно, посетительницы. Бедовый народ в Ростове! Кто же это — налетчик, наводчик, просто авантюрист? Выяснять было некогда.

— Поди прочь, — приказал я мужичку и ступил на лестницу.

— Пожалеешь, поповская душа! — бросил мне вслед цыган.

Нет, до чего обнаглел народ! И полиции нет, и людей вокруг мало…

Регистратура оказалась все же у главного входа. Там мне без промедления назвали номер палаты брата и даже выделили молоденькую медсестричку, чтобы проводить. Слухи о таинственном пациенте и его родственниках, наверное, уже распространились по больнице.

В палате я застал и сиделку, и доктора.

— Профессор Зенгердт, — представился эскулап. — Лечащий врач…

Лечащему врачу я сунул пятьдесят рублей, сиделке — десять.

— Странный характер повреждений, — объявил доктор после небольшой успокоительной речи о том, что брату, в общем-то, ничего не грозит. — Такое впечатление, будто упал откуда-то. С высоты. Не знаете, что произошло?

— Не знаю, — покачал головой я. — Но нашли его в поле. Может быть, машина сбила?

— Маловероятно, — ответил Зенгердт. — Перелом ноги — как если бы он упал на нее. Ребра сломаны — как будто после падения запнулся и задел камень. Ну, и лицо стесано так же. Все — с одной стороны. Если бы машина — по-другому выглядело бы.

— А если упал с самолета?

— Самолет летит с такой скоростью и на такой высоте, что живым приземлиться невозможно. К сожалению, — вздохнул Зенгердт. — Разве что с вертолета…

— Не слышал я шума вертолета, — вздохнул я. — У нас деревенька тихая. Уж вертолет-то мы бы услышали… Не я, так крестьяне.

— Понятно. Кстати, извините за любопытство, откуда все эти рентгеновские снимки? Почему он был голым? Надеюсь, я не спрашиваю ничего лишнего? — эскулап пристально посмотрел на меня.

— Сам бы хотел получить ответы на все эти вопросы.

— Но вы ведь знаете, как и где его обнаружили? — начал загонять меня в угол доктор. — Стало быть, заботились о нем после? Или нет?

Я подумал, что вряд ли выболтаю что-то лишнее — в конце концов, тот факт, что Дмитрия похитили, репутации отца ущерба нанести не мог.

— Брата обнаружили в степи, неподалеку от церкви, где я служу. Как он там появился — неизвестно. Отец по моей просьбе вызвал медицинский вертолет. Но какие-то люди прилетели раньше. Представились докторами. Забрали его. А потом уже мне сообщили, что нужно приехать к вам в больницу. Кто его доставил сюда, я не знаю.

Доктор опустил очки на нос, посмотрел на меня поверх них.

— Занятный сюжет! Но кто бы мог провернуть такую операцию?

— Те же, кто бросил его в степи, — ответил я.

— Зачем?

— Не знаю…

— Вы заявили в полицию? — поинтересовался Зенгердт.

— Отец нанял частных детективов.

И тут Дмитрий открыл глаза и посмотрел на меня.

— Дима! — вздохнул я. — Ты очнулся?

— Все пропало, — прошептал брат. — Они забрали камень…

— Нет, — коротко ответил я. — Не беспокойся.

— Поймали? — с надеждой спросил брат.

— Ловят, — ответил я.

Доктор тактично отвел глаза, предложил:

— Побеседуйте наедине. Только недолго.

Когда дверь за ним закрылась, я спросил брата:

— Что произошло? Как ты оказался рядом с Гнилушанкой?

— Камень? Где камень? — опять спросил брат.

— Алмаз у меня.

— Отдай отцу! Сейчас же! Позвони отцу! Скажи! Отдай!

Дима прохрипел эти слова и обессилено закрыл глаза. Заснул? Потерял сознание? Он дышал, причем довольно ровно, и я позвал врача.

— Что с ним?

Зенгердт нахмурился.

— Шок. Травматический. Болевой. Психологический. Было бы хорошо, если бы некоторое время вы его не беспокоили. Какие бы важные дела вам не предстояли.

— Хорошо, — согласился я.

Выйдя из палаты, набрал по мобильному телефону номер отца. Но не успел раздаться гудок, как меня под руку взяла высокая красивая медсестра. Я с трудом удержался от того, чтобы сделать ей замечание — хватать таким образом священника, по меньшей мере, неприлично. Впрочем, молодежь сейчас развязная. Анархисты. Может быть, она даже сделала это намерено. Ради эпатажа. Или еще с какой целью…

— Что вы хотели, сударыня?

— Нужно срочно оформить финансовые документы. Пройдемте со мной, — предложила девушка.

Я нажал на телефоне кнопку отбоя. Решу финансовые вопросы — и тогда уже позвоню отцу. В любом случае, при настойчивой девице рассказывать о хранящемся у меня алмазе не стоит.

— На улицу, — заявила девушка. — У нас бухгалтерия в одноэтажном домике. В саду.

— Не очень-то удобно, — заметил я.

— Зато больных не тревожат крики родственников, — ответила медсестра.

— Вы хотите сказать, родственников не тревожат крики больных?

— Нет. Больных — крики родственников. Которые расстаются с деньгами за их лечение.

Шутка была грубой, но я не выдержал и рассмеялся.

Мы вышли в сад через какой-то подсобный выход. Рядом стоял грязно-белый фургончик.

— О, Вадим! — обрадовалась моя проводница. — Довези нас с батюшкой до бухгалтерии!

— Стоит ли затруднять молодого человека? — спросил я.

— Что вы, что вы, — осклабился паренек, отбрасывая дешевую сигарету прямо на тротуар. — Конечно, я вас довезу.

Дверца фургона съехала набок. Я вошел в салон фургона, который оказался оборудован как пассажирский, несмотря на отсутствие больших окон. Тут же кто-то прижал к моему лицу мокрую тряпку. Я вдохнул что-то мерзко-приторное и отключился.

Очнулся с сухостью во рту и головной болью. Меня куда-то везли. Из трещащего радиоприемника звучала пошлая, крикливая музыка.

— Быстро очухался, — пророкотал гулкий бас. — Крепкий поп!

— А что? Им пахать не надо, работа на свежем воздухе, — отозвался молодой голос с хрипотцой. Я узнал Вадима, водителя фургона.

— Ты его обыскала, Ольга? — поинтересовался бас.

— Ясное дело. Только ключи нашла. Здоровые! И денег немного. Сложен он, надо сказать, неплохо…

Меня покоробило от лестной, в общем-то, оценки. С трудом открыв глаза шире, я осмотрелся. Надо мной нависал громила, голова которого упиралась в потолок фургона. Весил он пудов восемь. Широкая грудь, мощные руки… Мнимая медсестра, которую, как выяснилось, звали Ольга, устроилась возле дверей. Вадим управлял микроавтобусом. Насколько я мог разглядеть, мы ехали вдоль Дона.

— Сам бриллиант отдашь или его из тебя выколачивать придется? — спросил громила.

— Наверное, выколотить не получится, — ответил я. — Сложно отдать то, чего у тебя нет.

— Рентгеновский аппарат у босса на ходу, — бросил Вадим. — Просветим всего… Что это за привычка — камни глотать? Один порывался, теперь другой…

Кое-что я начинал понимать. Стало быть, Дмитрий все же хотел спасти камень. Но как он оказался среди бандитов? И как те завладели «Северным Сиянием»?

— Отпустили бы вы меня, — предложил я, не найдя для бандитов подходящего обращения. Чадами или господами называть их никак не хотелось, но и татями язык не поворачивался. Может, подневольные люди. Всякие обстоятельства в жизни случаются.

— Отпустим. Как алмаз отдашь, так и отпустим, — ответил громила.

Фургон резко свернул с дороги и въехал по сходням прямо на большой корабль — то ли сухогруз, то ли баржу — я плохо разбираюсь. Бандиты неплохо устроились!

— Выходи, — приказал громила. — Да не дергайся — чтобы тебя не покалечить.

— У меня и пистолет есть, — предупредил Вадим.

— Понял, — ответил я.

Грациозной кошкой выскользнула из фургона Ольга. Тяжело спрыгнул на дощатую палубу громила, чье имя мне было неизвестно. Спустился и я. Вадим остался в машине.

— Пойдем, — приказал бандит.

— Лиц своих вы не скрываете, — заметил я. — Стало быть, в живых меня не оставите?

— С чего ты взял? — быстро спросила Ольга. — Мы просто из страны уезжаем. Скоро и надолго. Да и не делаем мы ничего плохого. Даже камень твоему батюшке вернем. Чуть позже…

— Меньше болтай, лучше будет, — приказал громила. — Пошли, поп!

Я хотел было указать бандиту на неуместность такого обращения к духовному лицу, но не стал. И правда, как ему еще меня называть — батюшка? Какой я ему батюшка…

Посматривая по сторонам, я вместе с остальными спустился в просторную каюту. Здесь нас ждал всего один человек. Высокий, стройный, коротко стриженый. Молодой, но даже по позе видно — уверенный в себе. В штатском костюме, однотонных брюках и клетчатом пиджаке, но с военной выправкой. Стоял он спиной к входу, обернулся не сразу — спустя пару секунд после того, как мы зашли.

Я взглянул в приятное, с мягкими чертами лицо, вздохнул.

— Здравствуй, Виктор! Кто бы думал, что так свидимся?

Молодой человек на мгновение изменился в лице. Но замешательство длилось всего мгновение.

— Вот уж не думал, что ты — сын того самого Латышева… Латышевых-то полно… А уж чтобы купеческий сын в горячую точку поехал…

Ну, почему же нет? Поехал. И не я один. Во время второго чеченского бунта под Грозным воевал и мой старший брат, тогда в чине капитана. И я служил медбратом — в другой части, на другом направлении… Там мы и встретились с Виктором Кожиным — лейтенантом из мотопехоты.

Я отбился от части, и он отстал от своих. После того, как обстреляли и рассеяли колонну, которая шла к Ножай-юрту. Я был цел, а он, хоть и раненый — ему прострелили обе ноги — сохранил автомат. Машины ушли вперед, прочь из-под огня, мы остались около дороги, в грязной канаве. Хорошо, что оказалась там эта канава, ведущая, к тому же, в сторону гор…

Тащить его пришлось восемь километров. Два раза отстреливались. Точнее, отстреливался он. И даже уложил какого-то бородача с ружьем, который решил поохотиться в одиночку. Но ружье я брать не стал — и одного лейтенанта нести было очень тяжело. А второй раз насели трое «партизан» — из тех, кто напал на нашу колонну, и которых потом расстреляли с вертолетов. Удивительно упрямый народ! Уже спасаясь от основных сил, высланных на подмогу колонне, они обнаружили нас и решили продолжить свой джихад. Впрочем, последствия для них были роковыми. Перестрелку засекли то ли с разведывательного самолета, то ли со спутника, и прислали два боевых вертолета для них, а следом транспортный — для нас.

Как объяснил подобравший нас майор, решение уйти, принятое лейтенантом, было правильным. Две дежурных «вертушки» покружили вокруг подбитых автомобилей, но их отогнали мощным зенитным огнем. Один вертолет сбили из переносного зенитно-ракетного комплекса. И только через час местность была взята под контроль армией. За этот час бандиты, конечно же, нашли бы нас. И быстрая смерть в этом случае была бы лучшим выходом.

Лейтенанта я проводил до госпиталя, потом несколько раз навещал. Можно сказать, мы почти подружились.

Виктор рассказывал, что работал управляющим у Крафта, когда его призвали в армию. Был на хорошем счету. И после службы намеревался возвращаться на ту же работу. Платили хорошо, обещали перевести в Москву — сам Кожин был родом из Иваново.

Я провожал его, когда он демобилизовался по ранению. Потом написал несколько писем, но он ответил только один раз. Устроился хорошо, на прежнюю работу, вспоминает тот бой, поставил за меня свечку в церкви, как за человека, спасшего ему жизнь. Собирается переезжать в Москву.

Потом жизнь закрутила меня, и я не искал следов лейтенанта. Только поминал его в своих молитвах…

— Так ты по-прежнему на Крафта работаешь, Виктор? — спросил я.

— Почему ты так думаешь? — смутился на мгновение Кожин.

— Сердце подсказывает…

Громила удивленно вслушивался в наш разговор. А Ольга даже рот приоткрыла. Видимо, такого поворота событий они никак не ожидали.

— Служили вместе, — пояснил для них Виктор. — Так вот…

— И что теперь? — спросила Ольга.

— Дурак я, что лицо не закрыл… Вы-то в Турцию собрались, а меня он знает. Имя, фамилию, должность…

— Ну, должность я, положим, не знаю, — поправил я Виктора.

— Это уже все равно, — с каким-то странным, неприятным выражением сказал он. — Рассказывай, Никита, где алмаз?

— Ничего я тебе не скажу, Виктор, — ответил я. — Неужто ты наглость имеешь меня грабить? Или отца моего? Совсем стыд потерял?

— А что ты — спаситель мой? — оскалился Кожин. — Если бы не я — тебя бы бородач тот, с ружьем, подстрелил. И трое басмачей на куски порезали… Ты у меня дважды в долгу. Лишних, почитай, уже шесть лет живешь. Будешь запираться — ни перед чем не остановлюсь. Говори!

В руке у Кожина словно сам собой появился револьвер — наверное, американский — слишком уж большой.

— Не в том дело, я тебя спас, или ты меня. Ты же офицером был! Мы же с тобой чарку вместе поднимали!

— Был, да весь вышел, — мрачно вздохнул Виктор. — Жизнь такая. Мне детей кормить надо. Ты уж прости, Латышев. А не простишь — и не надо. Не нужно мне твое прощение. Отдай алмаз — Ольга слышала, как ты брату говорил, что он у тебя. И себя от мук избавишь, и нас от трудов.

Такого поворота событий я не ожидал. Пусть громила, имени которого я так и не узнал, грозил бы мне, даже мучил — его можно понять. Я для него — как кукла. Неизвестный без родных и привязанностей. Помеха на дороге. Коварная Ольга — что с нее возьмешь? Но человек, с которым ты был знаком, с которым прожил несколько самых трудных часов в своей жизни… Которому передачи в госпиталь носил, судьбой которого интересовался, в молитве поминал… И угрожает он мне не из страха, не по крайней необходимости — только потому, что могу его карьере помешать. А что такое карьера? Кусок колбасы вместо куска хлеба? Один автомобиль вместо другого?

Кожин поступил глупо, решив сыну знаменитого Латышева показаться, не отказав себе в удовольствии на него посмотреть. И ведь наверняка ничего плохого не задумывал. Ведь отпустили же они Дмитрия, еще и в больницу отвезли. Действительно, ну как потом найти одного из трехсот миллионов россиян? По одной внешности? А если кто что и заподозрит — свидетелей ведь нет…

Но со мной дело обстояло сложнее. Я Кожина хорошо знал. И, стало быть, вернись я к отцу, в безопасности он чувствовать себя не мог. Хоть и без свидетелей, я был уверен в своей правоте. И доказательства его участия в этом деле мог найти.

Все было ясно. По брошенной в запале фразе я понял — из списка живых Виктор меня уже исключил. Только для того, чтобы проверить его еще раз, может быть, дать последний шанс, спросил:

— Может, закроете меня в какой-то яме на месяц? Или за границу вывезете? Убивать-то зачем?

— Да кто же вас убивать будет? — спросила Ольга. — Вы алмаз отдайте — и ступайте на все четыре стороны!

Но Виктор зыркнул на нее злым взглядом, коротко бросил:

— Любого бы обманул, Никита, а тебя не буду. Не жилец ты. Поэтому отдай бриллиант.

И Ольга, и громила уставились на своего босса с удивлением. Чего это ему пришло в голову откровенничать? Хочешь убить — убей. Но когда дело сделано будет.

— Ну да, ну да! — заорал Виктор. — Правду говорю! Не вру! Всегда этот святоша меня раздражал! Не смылся потихоньку, когда наш грузовик подбили, не уполз по канаве этой вонючей — меня тащил. Смотрел, кого бы еще из огня выудить. Да только всех картечью посекло! Булки мне белые в госпиталь таскал — я таких прежде и не пробовал никогда, семья бедно жила… Сразу я понял — не из простых он. Простой бы кусок сала принес. И на войну черти понесли. А зачем? Ведь сразу ясно, богатенький, сытенький… Вот я и хочу посмотреть — купит он себе легкую смерть, или нет? Жизнь легкая, деньги, богатство — это все ладно. Это все у него было. А вот смерть — это серьезно!

Ольга вздрогнула. Потом усмехнулась. Похоже, ей тоже стало интересно. Верзила смотрел равнодушно — только достал из-под полы пиджака пистолет.

— Да ты не бойся, Рустам! — заорал опять Виктор. — Он и мухи не обидит. Драться не умеет, стрелять — тоже. Потому, наверное, меня с собой и взял. Тоже ведь не железный, хоть и святоша! А в паре с ним мы отлично смотрелись. Прекрасная боевая единица — как жаба со скорпионом! Он не умеет жалить, я не умею плавать. А вместе — почти миноносец! Ноги у меня пробиты были. Даже ползти не мог…

Я сделал шаг назад, к глухой стене. Посмотрел Кожину в глаза.

— Помнишь про ноги, стало быть? Да, смерть — это серьезно… Только со смертью все не кончается… Ты об этом не забыл?

— Не помню, не знаю, и знать не хочу! — закричал бывший лейтенант. — Слышал уже. От тех душманов, что себя вместе с нашими ребятами взрывали… От учителей их, которых мы живьем на кострах поджаривали. Не все веру-то сохранили… Не все!

— Но большинство — сохранили, — заметил я.

— Ты-то откуда знаешь? — взбеленился Виктор. — Ты же поп! Они враги твои!

— Нет, мои враги — люди злые. Независимо от того, во что они верят. А сильнее всего — любовь.

— Вяжи его, Рустам! — приказал Виктор. — Сейчас посмотрим, какой он герой!

Громила двинулся ко мне. Я вздрогнул. С одной стороны, отец Никита — то есть я, конечно — уже лет пять не занимался физическими упражнениями, за исключением поясных поклонов, не учился стрелять, дрался последний раз в третьем классе гимназии, да и то, был бит. С другой — я чувствовал в себе силы. Такие силы, о которых ни Виктор Кожин, ни его подельники не имели ни малейшего представления. Из глубин моей памяти всплывали занятия рукопашным боем в кадетской школе и мореходной академии, бои на ринге, в которых участвовал Кит, стычки с тварями древними и ужасными, лицом к лицу, когда в руке только копье или меч…

Но не в том было дело, могу одолеть я Рустама, или нет, лучше ли я стреляю, чем Виктор… Имею ли я право их убивать? Не должен ли показать на своем примере, что вера — выше насилия, что правда — выше боли, что любовь — выше смерти? Но почему я должен любить негодяя Кожина больше, чем своего отца? Почему обязан сохранять ему жизнь, когда это будет стоить жизни мне, благополучия и спокойной старости — моему отцу?

Рустам, убаюканный словами Виктора, спрятал пистолет и выхватил из потайных ножен кинжал. Ольга открыла сумочку, быстро вытащила сигарету, нервно прикурила. Виктор помахивал своим револьвером.

Я сделал шаг в сторону и шаг навстречу Рустаму. Тот даже не успел сообразить, что происходит, когда я резко сместился вперед и вывернул ему руку. Нож упал на пол.

Виктор вскрикнул:

— Обманул меня, гад!

Поднял пистолет, собираясь стрелять по ногам. Я довернул Рустама, оказался за его спиной. Пуля из огромного револьвера раздробила великану ногу, но не задела меня. А я уже катился по полу, схватив упавший кинжал.

— Дверь, Оля! — вновь закричал Виктор.

Сигарета тусклой звездой упала на пол. В сумочке у девушки была не только косметика. Она выхватила оттуда маленький пистолет. Я даже узнал марку — «Беретта». Такой пистолет лежал в сейфе отца, когда я учился в гимназии.

Виктор продолжал целить мне по ногам. Попадание из такого пистолета — и останешься инвалидом на всю жизнь. Огромная пуля дробит кости. Да и о сопротивлении речи уже не будет.

Перехватив нож, я метнул его в Виктора. Так, как умели делать это только лесные жители, предугадывая и каждый поворот ножа, и каждое движение противника. Здесь не нужна была сила. Требовалась только точность. И хороший клинок.

Пуля из револьвера прошла в паре сантиметров от моей ноги, а нож вонзился точно в глаз Кожина. Все-таки он, а не я прожил на свете шесть лишних лет…

Кожин умер сразу. Тело упало на пол с глухим стуком. Револьвер наделал куда больше шума.

Ольга уже держала меня на мушке. Почему-то не стреляла. Надеялась все-таки выбить из меня сведения об алмазе? Не понимала, что связалась не с тем человеком и не в то время?

— Сдавайся, — предложил я ей. — Отпущу. Даже в полицию сдавать не стану…

— Да ты в своем уме, поп? — скривила рот девушка. — Завалил Виктора, думаешь, выиграл? Я сейчас Вадима позову, и мы из тебя всю информацию выбьем. А что с Рустамом ты справился — он всегда увальнем был. Слишком силен. Никого не боялся.

Рустам хрипел на полу. Полагаю, ему было очень больно.

— Ты себя не успокаивай. Брось пистолет по-хорошему.

— Лицом к стене! Руки за голову! — приказал девушка.

Сейчас! Не для того я все это начинал, красавица. Нечего рассуждать, кто прав, кто виноват. Кровь пролилась. И теперь смертью больше, смертью меньше — значения не имеет. А избивать до бесчувствия моего брата? Ломать ему ногу, ребра? Я цивилизованный человек, но и для меня родственники много значат! Помню, как Димка бегал по дому в одной распашонке, толстенький, кудрявый, шаловливый мальчик. Помню, как он хохотал, когда мы с ним играли, какие милые ямочки появлялись у него на щечках… И вы ему кости ломаете? Из-за какого-то бриллианта?

Я сделал то, что Ольга ожидала от меня меньше всего. Резко присел, кувыркнулся назад, а уж потом покатился по полу вбок. От неожиданности она выстрелила — но поверх моей головы, естественно. Когда я добрался до трупа Виктора, она выстрелила уже второй раз. Пуля ожгла бок. Дрянь! Хорошо стреляет…

Подобрать револьвер Кожина было не тяжело. Сложнее — взять его в руку так, чтобы можно было стрелять. Казалось бы, в чем проблема? Но когда счет идет даже не на секунды, а на доли секунды, поймете, что сложно, а что — не очень. Может, и не очень сложно, но слишком медленно…

Ольга выстрелила в третий раз. Хорошо, что опять не попала. Теперь она даже не опускала пистолет. Вопрос попадания упирался в скорострельность «Беретты». Третья пуля разорвала воздух около моей щеки. Четвертая может попасть точно в лоб. То, что эта девушка не может промахиваться постоянно, ясно. Крафт держал ее в своем отряде для специальных поручений не только за красивые глаза. Сколько всего пуль в обойме «Беретты»? Никак не меньше пяти. Скорее всего, семь…

Стрелять нужно было во что бы то ни стало. Чтобы посеять панику. Чтобы девушка не чувствовала себя, как в тире. Ведь стрелять по вооруженному противнику — совсем не то, что палить по безоружной мишени!

Я резко дернул тугой спусковой крючок револьвера. Грохот, вспышка огня, мощная отдача — и пуля опрокинула Ольгу, ударив в голову. Это было неправдоподобно, но я попал с первого раза. Впрочем, банкир, жизнь которого я помнил, регулярно стрелял в тире, причем из разных положений… В результате попадания можно было не сомневаться — пуля такого калибра не оставит человека в живых.

На полу шевелился Рустам. Судорожно доставал из-под пиджака пистолет. Лучше бы он этого не делал! Рефлексы сработали раньше, чем я успел обдумать ситуацию. У врага есть оружие — он опасен. Я выстрелил громиле в грудь и снова не промахнулся.

Никогда не думал, что смогу убить трех человек. Даже обороняясь. И что среди них будет женщина и мой друг, пусть и бывший… А сейчас, по большому счету, я даже волнения не испытывал. Меня не тошнило, руки не дрожали. Я только что хорошо сделал свою работу. Подумаю об этом после…

Аккуратно приоткрыв дверь, я выглянул наружу. Вадим развернул фургон на широкой палубе, чтобы в любой момент можно было выехать на берег, и, сидя за рулем, читал газету. Стрельба в трюме его, похоже, не взволновала. Солнце закрывала гигантская тень. Я удивился, что не заметил пристропленный к кораблю дирижабль сразу, как только мы подъехали. Наверное, аэростат порывами ветра относило далеко от корабля. На боку дирижабля было крупно написано: «ПОМЫВКА ОКОН». Все медленно вставало на свои места.

Не очень торопясь, я подошел к фургону, открыл боковую дверь и влез в салон. Вадим был так увлечен газетной статьей, что даже не повернулся. Или не хотел расспрашивать появившихся товарищей о том, как застрелили попа. Грех, все-таки.

Приставив дуло револьвера к затылку водителя, я приказал:

— Быстро в город. К «Нахичевани».

С того момента, как я застрелил трех человек и вернул отцу бриллиант, прошла неделя. Отец выбранил меня за то, что я не сказал ему о находке камня сразу, набросился на Дмитрия, едва тот пришел в себя…

Как оказалось, в отцовский кабинет воры проникли из корзины дирижабля. Летательный аппарат не вызвал ни у кого подозрений, ибо причина его нахождения около дома была крупно начертана на баллоне. Моют люди окна — что же непонятного? Не с вертолета же окна мыть? Бензина не хватит. А дирижабль сам собой висит. Даже пропеллеры можно остановить — когда веревку к дому прицепишь.

Услышав шум в кабинете отца, Дмитрий вошел, застал грабителей, бросился на них с голыми руками. Но его одолели, связали и погрузили в дирижабль. Люди Крафта на самом деле не намеревались никого убивать. Зачем осложнять ситуацию? Да и убийство — лишний шум. Тогда ясно, что бриллиант не спрятан, а украден. И требовать долг у Латышева после такой кражи — не слишком-то порядочно. Купец может инсценировать кражу собственного камня, но не будет же он убивать своего сына?

С «Северным сиянием» грабители намеревались улететь на Кавказ — благо ветер был попутным, свежим. Оттуда бежать в Турцию, или в Иран. Потом Крафт потребовал бы отдать долг или камень, камня не оказалось бы, денег тоже. Отца обвинили бы в нечестной игре, «Магнолию» продали с молотка. Да и алмаз на Востоке можно было пристроить… Но не вышло!

С камнем и братом на борту похитители летели всю ночь. Дмитрия даже развязали — куда он денется из гондолы? Сами рассматривали камень, пили, играли в карты.

А брат оглядывался по сторонам, тосковал, понимая, что в краже камня теперь обвинят его, молился. И вдруг увидел внизу, в свете луны, купол церкви, где я служил! Словно озарение на него снизошло по его молитве, словно чудо случилось! Брат рассказывал, что место он узнал сразу. И заплакал. И понял, что нужно делать.

Выхватил у любовавшейся игрой лунного света в гранях бриллианта Ольги камень, зачем-то сунул его в рот и, недолго думая, спрыгнул вниз — за ограждение гондолы. Падал долго. Понял, что во рту камню не место, переложил его в руку. И хорошо, что переложил — не подавился им, когда потерял сознание. А сознание он потерял от боли, когда грохнулся оземь.

Повезло Дмитрию — в рубашке родился. Несколько переломов после такого падения — мелочи. Грабители остались с носом. Казалось бы, вот он, беглец, внизу. Но не догнать его! Дирижабль — не вертолет, под порывами ветра уносится прочь, никакие пропеллеры не позволят ему идти против свежего утреннего ветра. Ночь скрывает следы… Только спустя несколько минут похитители вспомнили о парашютах. Но было поздно. Да даже если бы и сразу прыгнули — куда бы отнес парашют ветер? А брат летел по прямой. К земле.

Но злоключения Дмитрия и алмаза на этом не кончились. Одного из секретарей батюшки, как выяснилось, подкупили. И, как только я позвонил отцу, это сразу стало известно похитителям. Хорошо, что я ничего не сказал о камне — тогда у меня забрали бы его, и дело с концом.

Люди Крафта еще ночью арендовали вертолет и рыскали над степью, искали Дмитрия. Полагали, что он вряд ли остался живой. А если и остался — далеко не уйдет. Но так уж вышло, что мужики из нашей деревни нашли его раньше. Да еще и меня позвали. Все-таки не зря Дима выпрыгнул не в белый свет, а рядом с деревенькой, где я служу…

Поисковой команде наймитов Крафта сообщили, куда надо лететь, и они забрали Дмитрия из-под носа у настоящих врачей. Роль доктора сыграл наглый порученец, который выкрал камень из кабинета отца. После того, как он «засветился», Крафт прислал Виктора Кожина. На свою беду, на его, или на мою…

Брата они, конечно, обыскали. Просветили рентгеном в частной клинике. Бриллианта не нашли. И допросить возможности не имели, хоть и пытались привести в чувство, делая инъекции стимуляторов. Тогда они решили использовать его как живую приманку. Сдали в больницу и сообщили мне. Проницательности бандитов следует отдать должное — я приехал сразу, без охраны. Но дальше карты бандитов оказались спутанными…

Впрочем, отец версии Дмитрия поверил не полностью. Он больше склонялся к мнению, что разругался брат с бандитами уже по дороге. И со свойственной ему бесшабашностью сиганул с дирижабля вниз.

Я не берусь судить… Кто будет судить меня, вот вопрос?

После того, как я своими руками, по своей воле, находясь в священнической одежде, лишил жизни трех человек, и сон не идет, и молиться трудно…

Постоянно вспоминаю обрывки прошлых жизней, тяжкие наваждения. Слышу голоса. И один глас преследует неотступно, зовя за собой.

Полагаю, нет мне прощения. И только тяжкой схимой, жестокими муками может быть облегчена моя участь. Но глас нашептывает, искушает — все, что ни делается, к лучшему… Бандиты получили по заслугам, а ты сделал то, что должно. Пути твои с путями бандитов разошлись. Но в некотором мире — их мире — они живы, а ты мертв. И этот мир — ад для них.

Не знаю… Пока что этот мир — ад и для меня. Как может быть, что отец не верит сыну? Брат не доверяет брату? Как получается, что боевой друг предает своего товарища не ради веры, не ради жизни, не из-за голода или под угрозой мук, а только чтобы устроиться немного сытнее, получить немного больше?

Задумаешься о ересях и других верах… И гложет червь сомнения, и начинаешь сомневаться: а нельзя ли пожелать чего-то всем сердцем, как советовал таинственный Дипломатор, который никогда не являлся мне, но которого я видел в чужих снах? Счастья всем, сразу? Но всем и сразу, наверное, все же не получится… Дерзновенно даже помышлять, что ты сможешь устроить мир лучше, чем Господь. И если мир устроен так, как устроен — в этом есть смысл, и он — лучший из миров…

Или отринуть все желания, погрузиться в себя — как учит Будда? Но нет, и Христос сказал: «Легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому войти в Царство Небесное…» Может быть, стоит быть беднее? Проще? Не быть так привязанным к месту и к людям? Хотелось бы попробовать… Пойти по стране, на паперти постоять, почувствовать себя от мира зависимым. Или независимым вовсе… Да только у меня никогда не достанет сил.

Распространение книги преследует благотворительные цели — помощь Алине Стародубцевой, талантливому поэту и актрисе, жертве несчастного случая.

После проведенной операции некоторые шурупы металлической конструкции, которая находится в спине девушки, перекрывают спинномозговой канал и не позволяют проходить нервному импульсу по нужной траектории. Поэтому срочно нужно делать повторную операцию, проводить мероприятия по заживлению спинного мозга, а после операции потребуется курс реабилитации.

Украинские врачи проводить подобную операцию опасаются. Это действительно огромный риск. Отработанные технологии, которые позволяют снизить минимизировать этот риск, применяют в Германии. Ориентировочная смета, включающая полное предоперационное обследование, собственно операцию и реабилитацию составляет около 40000 евро. Все желающие помочь девушке вернуться к полноценной жизни, могут связаться с ней по телефону +380505616098 или перевести средства на счет ее мамы:

Банк получателя: Приват Банк.

Номер счёта: 29244825509100

МФО: 305299

ОКПО: 14360570

Номер карты: № 5168 7423 0490 9678

Стародубцева Инна Валерьевна

Назначение платежа: для лечения Стародубцевой Алины.

Яндекс-деньги: 410011709686471

Веб-мани кошельки: R205835746107(рубли), Z420415192167(доллары),U985286944171(гривны)

Группа помощи Алине вконтакте: https://vk.com/oak_lee#/oak_lee

Сайт http://starodubceva.info/

Перед тем как отправить средства, пожалуйста, сверьтесь с новостями, чтобы быть уверенными — счетами не пользуются мошенники.

Если вы нашли этот файл в электронной библиотеке, учтите — он попал туда без разрешения автора. Пожалуйста, заплатите сколько можете по указанным реквизитам.

Глава 7 Полностью свободная личность

Жизнь хороша, и жить хорошо! Если бы еще не эти теплые капли, шмякающиеся около уха и разлетающиеся мелкими брызгами… Кусок картона, который я приладил к трубе для отвода конденсата, под неумолимым действием влаги намок, провис и теперь пропускал воду.

Вообще, в моем канализационном колодце образовалась любопытная термодинамическая система. Вот эти самые теплые капли… Любого теплотехника они навели бы на мысль о том, что труба с горячей водой течет. Потому что на горячей трубе конденсата быть не может. Но все в порядке. Капли конденсируются на трубе с холодной водой. Но почему падают теплыми? Да потому, что под холодной трубой — горячая. Капли падают на нее, но испариться не успевают. Часть из них, нагреваясь на магистрали отопления, падает на пол. Или мне на голову — если лягу не так, как надо.

Любопытная система, вообще говоря. Ведь с первого взгляда кажется, что количество сконденсировавшейся воды должно быть равно количеству испаренной — во всяком случае, при равном сечении труб, как в нашем случае. Но в том-то и дело, что конденсация влаги происходит на всей холодной трубе, в то время как испарение — только на пути движения капли. Вода не распределяется по горячей трубе равномерно!

Ну а расчет объемов конденсации и испарения с учетом температуры труб, градиента температуры и влажности воздуха в колодце — задача более сложная. Я решил бы и ее, но для этого нужны книги с формулами. Потому что всех формул я, конечно, не помню. А книг у меня давно уже нет. Ведь книга, хоть и лучшая из вещей, концентрированное выражение знаний, все же вещь. А от вещей нужно избавляться. Вещи для нас, а не мы для вещей, и ни малейшей уступки вещизму! Оставил книгу — захотелось иметь книжную полку, где полка — там и квартира, где квартира — там диван и шкафы, набитые ненужным барахлом и мягкой рухлядью… Поэтому и без книг можно обойтись. Все, что ему может потребоваться, человек в состоянии выучить! Возможности мозга безграничны. Разве не так?

Квартира, спертый воздух, шкафы, ковры, собирающие пыль. Масса сил, бесцельно тратящихся на уборку квартиры. Возня с электроприборами. Их вредоносные излучения. Шум телевизора и радио. Шум от соседей. Дребезжание холодильника…

Воспоминание о белом холодном монстре подтолкнуло меня к мыслям о еде. Пожалуй, стоило слегка подпитать свой организм. Главная пища, конечно же, духовная. Но и белки с углеводами бывают иногда потребны.

Я поднялся, открыл крышку люка, выглянул на улицу. Солнце едва показало красный краешек над горизонтом. Весна!

Все же весна — самое приятное время года. Уже не холодно, и дни длинные, и жары нет. Снег сходит, воздух свежий, ароматный. Свалки еще не воняют, как летом. Только по ночам можно замерзнуть. А днем — гулять, дышать, и наслаждаться жизнью!

Плотнее запахнув пальто — все же после тепла колодца свежий воздух бодрил — я выбрался наружу. Стукнул по железному листу, под которым жил Санёк. Но мой сосед не отозвался. То ли опять напился и дрыхнет без задних ног, то ли уже ушел кормиться. Что ж, он — свободная личность. Я и сам поброжу по городу. Наедине с природой. Наедине с весной.

По левую руку от меня, насколько хватало глаз, простиралась свалка. Там уже копошились какие-то люди. Кажется, я узнал кудлатую голову Негра. Вместе с ним в мусоре копался тощий Сема в красной болоньевой куртке. Справа поднимались ветхие двухэтажные дома из красного потрескавшегося кирпича. Там жил все больше темный, необразованный народ — впрочем, достаточно воспитанный для того, чтобы не лезть в чужую жизнь.

Работать не хотелось. Да и Негр с Семой моими друзьями не были. Так, перекинемся при встрече парой слов — и разойдемся. Поэтому искать что-нибудь полезное на свалке я не стал. Утренний моцион полезен для здоровья, и, затянув туже шнурки на ботинках, я пошел мимо жалких двухэтажных домишек к району новой застройки.

Пели ранние птахи, ветерок ласкал лицо, проветривал одежду… Надо бы сегодня вечером зайти в баню, к Дорофеичу. Конечно, Дорофеич любит поддать, но баню содержит отменно. Гоняет мальчишек, следит за тем, чтобы не было перерасхода воды. Самому ему приятно жить рядом с баней — и пар совсем не мешает. С мужиками, что приходят помыться, он никогда не против опрокинуть рюмочку. За девчонками подглядывает. Что ж тут такого, когда это приятно и им, и ему?

В общем, Дорофеич застолбил неплохой колодец. Но я бы там жить не хотел. Не люблю, когда кто-то постоянно ко мне ходит — это Дорофеич обожает общество. Плохо, когда все время влажно — и для здоровья не слишком полезно, и одежда гниет быстро. Ну и теплотехники наведываются, бывает, ругаются с ним — когда много людей на помывке. Вроде бы мы много воды забираем… Дорофеич и деревянный чопик в трубу вбивает, когда никто не моется. Вода тогда еле-еле сочится — для обогрева.

Но сейчас, похоже, понимающие люди среди теплотехников пошли. Даже инструмент ему какой-то оставили — чтобы за колодцем следил, вентили закручивал, когда тепло. Им-то лень ездить за два километра, и бензина жалко. Так что Дорофеич — полезный член общества. И свои скромные удовольствия отрабатывает.

Ветхие халупы закончились, и небо закрыл первый четырнадцатиэтажный дом. Экая махина! Когда-то и я в таком жил. А потом надоело чувствовать четыре этажа снизу, девять — сверху. Те, что снизу, еще бы ничего — хотя кажется иногда, что под тобой какие-то крупные паразиты шевелятся. А вот девять этажей сверху… Тяжело их держать! Давят! Не на плечи — на мозги.

Еще один дом, длинная девятиэтажка, а в торце у нее — пять мусорных контейнеров. Не оборудовали эти дома мусоропроводом. По просьбе жильцов. Запах им не нравится, тараканы. И правильно. Мусоропровод — все равно, что выгребная яма в квартире. Которую не очень часто чистят.

В наполовину заполненных контейнерах рылся Шмель. Черный, мохнатый, добродушно и низко гудящий — этот человек как нельзя подходил к своему прозвищу. Впрочем, фамилия его была Шмелев, и, полагаю, прозвище он получил в первую очередь из-за нее. Но ведь и фамилию кто-то когда-то придумал для его предков… Жил Шмель в подвале четырнадцатиэтажки, но с наступлением весны всегда подавался на юг, к морю. В этом году я подумывал поехать с ним.

— Привет, Доцент, — завидев меня зорким глазом, не повышая голоса, прожужжал Шмель. — Бери два крайних ящика — я их еще не смотрел.

— Мне бы так, поесть, — заметил я. — Бутылки можешь себе забрать.

— Я тут яблок нашел, вполне съедобных. Картошки немного. Сухари не брал — у меня запасец… А бутылки тебе что не по нраву? Ты уже не только от вещей — и от денег отказываешься?

— Да как тебе сказать… Деньги — зло. Ну, разве что на чекушку насобирать… Сегодня в баню хочу сходить.

— Я позавчера был. С Зиной, — ухмыльнулся Шмель. — Очень, я тебе скажу, приятно попарились.

Представив чернобородого, мохнатого Шмеля в бане, я улыбнулся.

— Дорофеич подглядывал, как всегда?

— Нет, он к другу ездил — в деревню. Мешок картошки привез. И чеснока много.

— Обокрали кого? — поморщился я.

— Ну, наверное, не в поле выкопали. Да только весна идет. Все равно картошка пропадает.

Начав с крайнего ящика, я выбросил на землю пару крупных пакетов, которые и вскрывать не стоило. Мусор после ремонта, самая бесполезная штука. Под ними лежала почти целая буханка черного хлеба — не совсем даже зачерствевшая. И две невскрытые банки рыбных консервов.

— Будет день, будет и пища, — объявил я Шмелю, демонстрируя находки.

— Совсем народ зажрался, — покачал головой тот. — Ну, хлеб, ладно, не едят они твердый… А консервы? Подумаешь, срок годности вышел. Выбрасывают! Они и десять лет лежать будут — ничего страшного. Отличные консервы. Сайра.

— Да, позавтракаем славно.

Мы продолжили поиски. Но больше ничего интересного в контейнерах не нашлось, кроме почти новых детских сапожек, которые можно было выгодно сдать Ольке-спекулянтке, принимавшей и старые, и краденые вещи.

— Ко мне пойдем? — спросил Шмель, закидывая на плечо торбу с находками.

— Лучше на воздухе посидим. В подвале твоем мрачно…

Из подъездов вылезали первые жители. Кто-то спешил на работу, кому-то просто не сиделось дома. Молодой паренек — не иначе, студент — вынес ведро мусора. И сунул в руку Шмеля два рубля.

— Спасибо, — чинно, с достоинством поклонился тот.

— Эка! Любит тебя народ, — заметил я, когда студент удалился.

— А что же? Пьяным не валяюсь, возле контейнеров порядок навожу после себя. Никому ничего плохого не делаю.

— Правильно, — кивнул я. — Так и надо жить.

Мы, не спеша, двинулись в сторону моего колодца. Там, на пригорке, на теплых, нагретых солнцем плитах хорошо посидеть, поговорить.

— Куда-то Санёк задевался, — сообщил я Шмелю. — Или напился ночью, валяется под кустом… Ты его не видел?

— Не видел, — покачал головой Шмель и как-то посерьезнел. — Что, его дома нет?

— Я стучал — не отозвался. Внутрь не заглядывал. Не люблю вторгаться в частную жизнь.

— Кто любит? Но бывает, и к нам вторгаются…

— Опять облавы? — насторожился я.

— Какие облавы? Кому мы нужны? — спросил Шмель. — Ментам с нас взять нечего. Не о том я. Три дня назад Куяк пропал. Вчера Ефимыч как сквозь землю провалился. А сегодня Санёк исчез. Тебе не кажется, что это странно?

Мы подошли к пригорку с колодцами. Железный лист на люке Санька лежал, как прежде. Я приподнял его, заглянул в темный провал люка. Внутри колодца никого не было. Груда тряпок, заменяющих Саньку постель, гнутая алюминиевая кастрюля. И большая тряпичная сумка, в которую он собирал добычу. Странно. Если бы ушел по делу — сумку забрал бы с собой.

— Вот то-то ж! — прожужжал Шмель, заглядывая в колодец вместе со мной.

— И куда он мог деться?

— Вивисекторы, — отозвался мой товарищ. — Забрали его на органы. Пора отсюда смываться, Никита. Самая пора…

То, что Шмель назвал меня по имени, говорило о серьезности его слов. Видно, он не на шутку встревожился.

Как бы там ни было, что бы нам ни угрожало в самом близком будущем, подкрепиться не мешало. Мы вскрыли банки с сайрой, порезали хлеб, молча, со вкусом съели каждый свою долю. Закусили яблоками — вяловатыми, но вполне съедобными.

— Пошли, Негра поспрошаем, — предложил Шмель, во время еды наблюдавший за фигурой с курчавой головой, медленно передвигавшейся по свалке.

— Про что? Про Санька?

— Да и про Санька тоже… Негр — он рассудительный, хоть и не моется месяцами…

Обходя свежие мусорные кучи, мы побрели к Негру. Когда подошли, рядом уже были Сема и Законник.

— А что, дело какое есть? — прищурившись, прошепелявил Сема. Был он какой-то приблатненный, и я его не любил.

— Есть, — легко ответил Шмель, словно и не замечая скрытой неприязни «хозяев» свалки. — Не знаете, куда ребята подевались? Куяк исчез. Ефимыч. Теперь и Санька нет.

— Не больно-то и нужен ваш Санек, — затянул Сема. — Вечно лучшие куски из-под носа выхватывал, из горла вырывал. Поселился тут, рядом, и думает, что он — свалочный. А мы здесь живем, на свалке… Значит, все права имеем. Он пусть в бараках и работает, если среди бараков живет. Мы его тут не прописывали…

— Цыц, — прикрикнул на товарища Негр, оскалив белые зубы. — Тут, ребята, дело страшное… Душитель!

— Какой душитель? — изумился Шмель.

— Самый настоящий. Душит людей. Находит в том удовольствие, — объявил Негр, прищурившись.

Рассказывая о душителе, он начал размахивать руками. И, поскольку от этих движений от Негра пошли в разные стороны волны воздуха, я поморщился. Пах Негр не слишком приятно. Как, впрочем, и Сема. Законника я не нюхал, но выглядел он лучше. Да и жил он не на свалке — только приходил к Негру по каким-то своим делам.

— Ну, душит… А тела где? — спросил я.

— Поедает, — с нехорошим огнем в глазах ответил Негр.

— Статья сто пять, пункты «д», «ж», «м», — объявил Законник. — Редкий пунктик «м»… От восьми до двадцати лет лишения свободы…

Как всегда, Законник цитировал уголовный кодекс. Это было его любимым занятием, его хобби. Кодекс он знал близко к тексту, практически наизусть.

— Да ты представляешь, какой аппетит надо иметь, чтобы человека съесть? — спросил я. — К тому же, все не съешь. Кости останутся там, сухожилия…

— Со знанием дела говоришь, — прокомментировал Сема. — Будто только этим и занимаешься. В смысле, поедаешь. А, Доцент?

— Пошел ты, — коротко ответил я.

— Аппетит надо иметь хороший, — словно и не услышав наших реплик, продолжил Негр.

Чумазое лицо его было задумчиво. Из угла рта потекла, смывая копоть с подбородка, струйка слюны.

— Может, тела менты прячут, — заявил Законник. — Статья 316, без пунктов. Укрывательство. До двух лет.

— Менты? — удивился я. — С чего бы им убийцу покрывать? Сам говоришь — подсудное дело.

— А зачем им дело заводить? Пока мы живые, им до нас дела нет, — пояснил Законник. — А как убили кого — мы ведь тоже люди… Вот и прячут — чтобы «висяки» не заводить. Чтобы показатели по отделу хорошие были. Хорошо, когда другой район рядом — перекинул тело к соседям, и забыл — если те менты обратно его не перекинут. А у нас — центр. В самом центре свалка… Труп соседям не перекинешь.

— Не, в душителей я не очень верю, — протянул Шмель. — У вас на продажу ничего нет? Я в город иду сейчас.

— Сами продадим, — ответил Сема. — Тебе верить…

— Как знаете, — кивнул Шмель. — Пошли, Доцент!

И направился к Северному жилому массиву. Через всю свалку. Я не особенно хотел уходить от своего прибежища, но зашагал следом за Шмелем. Сегодня что-то не было настроения оставаться одному.

Пройдя уже почти всю свалку, мы наткнулись на роющегося в куче отбросов Миху. Увидев нас, он поднялся, подошел к Шмелю и залопотал:

— Гу-гу угу, мугугу, шу-шу…

— Да, Миха, конечно, — ответил Шмель.

— Угуру, буру тур! — продолжал бормотать Миха.

Время от времени Шмель односложно отвечал ему.

— И как ты хоть что-то понимаешь? — удивился я.

— Тут главное выражение понять, — ответил Шмель. — Миха — он ведь контуженный. Не то, чтобы совсем дурак. Учился даже когда-то. Просто с придурью. Ты бы постарался — понял его. Только ленишься.

— Наверное, — согласился я.

После того, как мы оставили Миху, вернувшегося к своей куче отбросов, Шмель заявил:

— Он видел, как Ефимыч садился в черный автомобиль. Как тебе это нравится?

— Приснилось, — ответил я. — Кто Ефимыча в автомобиль пустит? Хоть в черный, хоть в белый? Разве что в грузовой, с углем.

— Не скажи, всякое бывает, — заметил Шмель. — Я, когда после бани, так ко мне даже женщины пристают одинокие. Иногда.

Я засмеялся. Шмель не обиделся.

Дотопав до Северного жилого массива, мы зашли к Ольке-спекулянтке, сдали ей сапожки и три разные ложки из мельхиора, которые Шмель нашел накануне. Заплатила за них Олька, на мой взгляд, мало, но Шмель остался доволен.

— Клиенты как, ходят? — осведомился он у спекулянтки.

— Тебе-то что? — насторожилась Олька.

— Пропадать стали люди…

— Каждый день сейчас кто-то пропадает. Это все вампиры, — объявила Олька. — Вы чеснока больше ешьте. Помогает, и для здоровья полезно. У меня совсем дешевый — по рублю за головку. Возьмите!

Чеснок и вправду был дешев — наверное, достался спекулянтке с какой-то базы под видом гнилого. Или был краденым. Шмель приобрел целых три головки, угостил меня. Полголовки я съел сразу. Не то, чтобы боялся вампиров — хотелось чеснока. К тому же, чеснок отлично помогает от цинги.

Домой поехали на автобусе, распространяя чесночный дух. Пассажиры косоротились, глядя на нас, но молчали. Платить за проезд мы, конечно, не стали. Водитель обругал нас вслед, но мы только вежливо сказали ему «спасибо», и он замолчал.

Шмель отправился к себе — придремнуть в полуденное время. Я последовал его примеру и вернулся в свой канализационный колодец. Наше время — раннее утро. Ну, вечером можно на свалке порыться. А ночью и днем надо спать.

Когда я открыл глаза, хорошо выспавшись, Дип висел около трубы с холодной водой, не слишком интенсивно помахивая маленькими кожистыми крыльями. Нос у него был большой, с горбинкой, немного напоминающий клюв. Рожек не имелось — их с успехом заменяли ушки — то ли трубочками, то ли молодыми полуразвернувшимися лопушками. Цвет Дипа произвольно менялся от серого до ярко-малинового.

— Привет! — улыбнулся я. — Давненько тебя не было. Неделю уже. Что скажешь?

— То, что ты хочешь услышать, — объявил Дип тонким голоском. — Я ведь твой добрый гений.

Пожалуй, он был прав. Время от времени Дип давал мне дельные советы. Да и то, что я решил уйти из семьи, бросил квартиру, машину и ненужное барахло — во многом его заслуга. Без него я, пожалуй, не решился бы на такой серьезный шаг. А теперь я свободен и счастлив. Еще не просветлен, но на пути к этому.

Был ли Дип частью моего сознания? Или явился откуда-то издалека? Сложно сказать. В любом случае, знал он многое. Порой, весьма неожиданные вещи.

— Как полагаешь, куда деваются люди? Куда пропали наши товарищи? Кто виноват: душитель, вивисекторы, вампиры?

Дип втянул носом воздух, сменил цвет с серого на золотистый и изрек:

— Не могу сказать. На окружающих действует что-то вне тебя.

— Глубокомысленно, — усмехнулся я. — То, что я не виноват в их исчезновениях, знаю и сам.

— Ты виноват во всем, что происходит в мире! — поднял тонкую лапку Дип. — Почему ты все время об этом забываешь? Ведь это твой мир! И ты выбираешь свою линию жизни. Если Санек исчез, и исчез навсегда — значит, внутренне ты был с этим согласен. Иначе выбрал бы другую линию развития событий.

— Дался мне этот Санек, — заметил я. — Мы с ним и не общались почти, хоть и рядом жили. Вот Ефимыч был довольно интересным мужиком. Все же бывший военный. Подводник. Но по большому счету, он тоже не играл в моей жизни существенной роли.

— Вот и я о том же, — позеленев и расправив уши, пропищал Дип. — Может, ты и не хотел, чтобы он исчез. Но имел другие желания, исполнению которых его присутствие косвенно мешало. Например, занять его землянку. Или ближе подружиться с Надькой. Или, например, клад найти — хотя клад этот суждено отыскать именно Ефимычу через два года… Надо же куда-то в этом случае Ефимыча деть? Не все просто в этом мире!

— Не гони пургу, — попросил я.

— Ты знаешь, что я прав, — обиженно скривился Дип.

— И все же, ты сказал, что на исчезновения людей влияет что-то вне меня?

— Да. Реальные личности. Не куклы, созданные твоим воображением. Ведь ты прекрасно знаешь, что есть настоящие люди, а есть те, что только кажутся тебе, за кого живешь ты. Которых ты придумал сам, и от кого никогда не узнаешь ничего нового. Они выражают твои мысли, говорят твоим голосом, и тебе иногда кажется, что это наиболее приятные и умные собеседники…

Дипу надоело, видно, махать крыльями, и он присел на трубу, скрестив лапки на груди. Ногами он болтал, время от времени задевая трубу с горячей водой.

— А вот Шмель… Он реальный? — спросил я. — Настоящий? Я что-то не пойму никак.

— Ясное дело, — кивнул Дип. — Да и Санек реальный. Почти каждая кукла появилась не просто так. Тот Санек, с которым ты общаешься, имеет реального прототипа. Но это не значит, что он живет в твоем мире. И чем-то похож на твоего Санька. Проекция на твою монаду и ее прототип могли разойтись очень далеко… Ты Платона-то помнишь? Про мир идей? Лейбница читал?

— Читал. И Платона, и Лейбница. Не дикий.

— Ну, вот. Стало быть, если ты уж решил сейчас бродяжничать, юродствовать, то много достойных людей пошло за тобой. Для антуража. Ну, не за тобой, конечно, а следуя твоим желаниям. Что, тебе хотелось бы со всякой швалью общаться? Хотя среди бомжей попадаются и приличные люди, но как правило, это все же отбросы общества. А у тебя компания приличная. Только Миха на настоящего бродягу и похож. Да Сема с Негром. Но те — тоже с причудами…

— Миха — полудурок, идиот.

— И я о том же. И все вы должны быть если не полудурками, то с придурью. Подонками. Крайне несчастными личностями. А вы копошитесь в грязи и находите в том немалое эстетическое удовольствие. Смотрите на себя как бы со стороны. И даже ахаете от восхищения: ишь, как Шмель хорошо сыграл! Надо же, какое амплуа Дорофеич себе придумал!

— А ты не стесняешься в выражениях.

— Чего мне стесняться? Я же гений! Воображаемое существо. Или идеальное. Вечное. Как посмотреть!

Я повернулся к Дипу спиной и вылез из люка. Солнце садилось. Впереди была новая ночь. И, возможно, новое исчезновение, которое я внутренне одобрю. Потому что ничто в этом мире не происходит без нашего ведома.

На пригорке, щурясь от солнечного света, стоял Ибрагим. Должно быть, ждал меня. Ибрагим — то ли турок, то ли таджик. Приехал в город вместе с семьей по осени. Семья у него большая: три дочки, сын и еще сын — совсем маленький, грудной. Ну, жена, понятное дело. Днем они все, кроме Ибрагима, просят милостыню. Ибрагим тоже иногда просит, но ему мало подают — советуют лучше идти работать. Но обремененный семьей восточный мужчина работать не хочет. Наша работа — не для него, да и паспорта у него нет. Поэтому, бывает, он роется на свалке, или общается со здешним народом. Иногда приходит на свалку с детьми — детям ведь тоже нужно отдыхать.

Меня Ибрагим очень уважает. Я учил его детей читать и считать, сын и две дочки немного продвинулись по этому пути. И деньги теперь различают не только по цвету. Деньги, кстати, у Ибрагима всегда водятся. В тяжелое время он даже мне подкидывал по десять — двадцать рублей. Когда у него были.

— Домой собираюсь, — сообщил Ибрагим. — Попрощаться пришел. Потом пойду в милицию — сдаваться.

— Сделал что плохое?

— Нет, зачем? — улыбнулся Ибрагим. — Я ведь иностранец. Пусть депортируют. Доехать хочу без проблем, с удобствами. Мне и детям в милиции билеты купят, отправят. Что я буду зайцем по вагонам мыкаться? Поеду, как приличный человек, в общем вагоне.

— Поезжай. Может, работать устроишься…

Ибрагим криво усмехнулся.

— Очень я уважаю тебя, Доцент, а и ты туда же… Работать! Сам-то что не идешь работать?

Я задумался. Как объяснить не слишком грамотному, да еще и не слишком хорошо владеющему русским языком Ибрагиму концепцию, которая подвигла меня пойти в люди? Бросить все имущество? Оставить жену, работу, привычный уклад жизни?

Кажется, еще Резерфорд говорил: если вы не в состоянии объяснить техничке, убирающей вашу лабораторию, чем занимаетесь, то вы и сами этого не понимаете.

— Стремлюсь к свободе, — объяснил я. — Понимаешь, не хочу ни за что отвечать. Я и так в ответе за весь мир! Ты вот только за семью отвечаешь. А я — за каждого человека. И, когда живешь, как обычно, делаешь какую-то свою работу — не получается думать обо всех. Заботы о насущном мешают думать о глобальных… хм, ну, по-настоящему важных вещах…

— Не понимаю, — коротко ответил Ибрагим. — Ученый ты человек, Доцент!

— Вот как бы тебе лучше объяснить… Если человек чего-нибудь хочет — это исполняется. Ты захотел, чтобы твои дети умели читать и считать, а сам научить их не можешь — и ты встретил меня. Ты хочешь, чтобы твои дети не голодали — и находятся добрые люди, которые подают им на хлеб. Если ты по-настоящему захочешь изменить свою жизнь — ты ее изменишь.

— И ты хочешь в этой норе жить? — не поверил Ибрагим. — Хотя у тебя даже паспорт имеется?

— Да. Отсюда я вижу мир таким, какой он есть. Мне не застилает глаза пелена условностей.

— А я не хочу так жить! — засмеялся мой восточный приятель. — Я хочу быть баем. А не работать на бая за гроши, чтобы мои дети опять голодали. Но ведь я не бай, Доцент! Так что, неправильно ты говоришь. Где-то есть ошибка.

— Значит, чего-то ты хочешь больше, чем быть баем. Например, посмотреть мир. Или не обижать никого. Ты ведь добрый, деньги мне давал, когда самому они были нужны, и на детей никогда не кричишь — я заметил. Так?

— Так. Мне обидеть человека трудно. Жалко людей, — ответил Ибрагим. — Даже тех, кто плюет в меня, ругает. Аллах воздаст им за это. А я помолюсь, чтобы воздаяние обошло их стороной. Пусть живут, как живется.

— Баю людей обижать приходится. И не один раз. Не будет обижать — его другие затопчут. Стало быть, баем ты не сможешь быть.

— Я не могу. Абдулла мог бы. Он злой. И украсть может, и отобрать деньги. Тоже хочет баем быть.

— Значит, и он хочет не сильно. Или все остальные не хотят, чтобы он баем стал. Мир справедливо устроен, Ибрагим!

— Мир справедливо устроен, Доцент! Я в это верю! Так его устроил Аллах! Ты верно говоришь! Я в это верю. Только почему я скитаюсь по чужим улицам — вот вопрос? Почему бай не может быть хорошим и добрым?

Я вздохнул.

— Может, Ибрагим. Но значит, есть что-то еще, что не дает тебе стать баем. И что не дает баю стать хорошим. И это, наверное, справедливо.

— Если бы не было справедливости на свете — и жить было бы незачем, — кивнул мой восточный друг.

— Жить всегда есть зачем, — возразил я. — Какой бы философской системы мы ни придерживались.

Потом сообразил, что Ибрагим не совсем понимает меня, но не огорчился. Семена упали на добрую почву. Мой друг подумает над моими словами год, два, три… Или десять лет… И что-то начнет понимать.

Ибрагим полез во внутренний карман грязного черного пиджака. Было еще не слишком тепло, но куртки у него не было, везде он ходил в этом пиджаке. Вынул оттуда новый, в кожаном переплете блокнот и красивую, сделанную «под натуральный камень» ручку.

— Ты ведь ученый, Доцент, — смущенно улыбнулся он. — Я принес тебе подарок. На память.

Я тоже улыбнулся. Отказаться — нельзя. А сказать, что я решил не иметь никаких вещей — долго объяснять. Расстраивать хорошего человека.

— Спасибо, Ибрагим. Кем я только не был…

— И кем же? — заинтересовался он.

— Ученым. Священником. Военным. Очень богатым человеком… ну и, конечно, молодым разгильдяем… Все мы были молодыми…

— Да, — солидно кивнул Ибрагим. — Каждый был молодым и беспутным. А богатым — не каждый.

На холм, где располагался люк, ведущий в мой колодец, вбежали дети Ибрагима: Фирюза и Рахим.

— Никита! Никита! — кричали они. — Мы уезжаем, слышал?

— Слышал, — улыбнулся я, кладя руки на головы детей. — Удачи вам. Учитесь. Любите людей, но будьте бдительны.

— Хорошо, — солидно кивнул Рахим.

Втроем они спустились с холма. Я смотрел им вслед. И тут из-за двухэтажных бараков, из-за гор мусора почти неслышно вылетел черный автомобиль. «Кадиллак», кажется. Шума двигателя и неслышно, только гравий под колесами хрустит. Из автомобиля выскочили два огромных бритых парня с пистолетами. Один схватил за шиворот Рахима, другой поймал за руку Фирюзу. А Ибрагим — куда он от детей денется?

Бритоголовые запихнули детей в машину, сунули туда же Ибрагима, оскалились в мою сторону. Наверное, тоже решили прихватить с собой.

Я вполне мог убежать. Мог и остаться. Потому что мне эти бандиты ничего сделать не могли. Но так жалко стало Ибрагима и его детей! Даже если эти бритые — переодетые милиционеры, которые всего-то хотят депортировать мигрантов из нашей страны. Но скорее всего, это самые настоящие бандиты. И ничего хорошего Ибрагиму, Фирюзе и Рахиму ждать не приходится.

Справиться с бандитами я не мог. Они сильнее. Они вооружены. Да и имей я какое-то оружие — должен ли я стрелять во врагов? Для того ли я уходил из дома, жил в этом люке? Нет у меня врагов. И бритоголовые так же несчастны и беззащитны, как любой в мире. Или так же счастливы. Или так же блаженны. Даже самые жестокие люди — чьи-то дети…

И я пошел с холма к машине. Навстречу громилам.

— Отпустите их, пожалуйста. Зачем вы схватили детей, их отца?

Парни посмотрели на меня, как на сумасшедшего. С изрядной долей презрительности. Сострадания в их взглядах не было.

— Мы и тебя возьмем, — процедил один из них, в коричневой кожаной крутке. — Не боись, не страшно! Будешь работать, приносить пользу обществу. Как все твои беспаспортные друзья-подонки.

Ситуация начала проясняться. Бандиты похищали людей и продавали в рабство. Какие там вивисекторы? Какие душители? Мы скатываемся к средневековью, к жестоким древним временам, когда человека лишали самого дорогого, что у него есть — свободы! Для того чтобы кто-то другой за счет чужого голода мог съесть лишний кусок мяса, за счет чужой несвободы стал немного свободнее сам.

На меня накатил такой гнев, что самому стало страшно. Но направить гнев на людей я не мог. Слишком дороги мне люди. Слишком связано все в этом мире.

В «Кадиллаке» словно сама собой лопнула камера на заднем колесе. Треснуло и осыпалось тонированное заднее стекло.

— Черномазый гаденыш выбил стекло! — закричал парень в черной куртке. — Лови этого бомжа, Толян, а я проучу тех!

Он в два прыжка вернулся к машине, левой рукой через осыпавшееся стекло ударил Рахима. В кровь разбил ему лицо. Мальчишка закричал от боли и обиды.

— Прекрати! — крикнул я. — Он не трогал твое стекло! Это я его выбил!

А бандит рвал на себя ручку двери, намереваясь вытащить ребенка из машины. Зачем — оставалось только гадать. Одно было ясно — стекло машины для него гораздо дороже, чем человек.

Я не пошевелил рукой, не дал никакой определенной мысленной команды. Но мне никак не хотелось, чтобы на моих глазах били мальчика. И парень в черной куртке схватился за живот, согнулся пополам и повалился на землю.

— Ага! — закричал парень в коричневой крутке, которого напарник называл Толяном. — Так это ты тот самый юродивый, о котором нам все уши прожужжали! Не вздумай дергаться — стрелять буду по ногам, колени раздроблю!

Несмотря на столь категоричный приказ, я все же передернулся. Это же надо — раздробить колени. Гадко-то как. Ну, может ли человек желать другому такой муки? Может ли быть настолько зол?

Бандит приближался. В руке его плясал пистолет. То ли Толян сильно волновался, то ли постоянно менял решение относительно того, куда стрелять. И так, и эдак выходило не слишком хорошо.

— Уезжайте отсюда, — попросил я. — Оставьте моих друзей — и уезжайте.

Толян выстрелил. Пуля ударила в землю в нескольких сантиметрах от моей ноги. В разные стороны брызнул грунт. Кусок камня рассек мне бровь.

Следующее желание было рефлекторным. Пистолет в руке бандита словно оплавился, потек черной слизью. Хотел бы я превращать оружие в цветы… Но слишком разное предназначение у цветов и оружия.

Толян дико закричал, стряхивая с руки ошметки черной, отливающей металлом грязи. Может быть, ему было горячо? Или выделилась кислота? Не знаю…

— Уходим, Утюг, уходим! — заорал, едва не заплакал он. — Он и нас по земле растечет! Уходим быстрее.

Утюг мычал на земле, не желая подниматься. На секунду мне захотелось, чтобы он, и правда, стал похож на утюг. Абсолютно иррациональное желание. Бандит выгнулся дугой, замычал. А я осознал, что хочу вовсе не этого — просто не могу понять, откуда такая кличка? Что-то утюгообразное в лице? Или он жертв своих жег утюгом? Если так, пусть почувствует хотя бы десятую часть их боли…

Лежащий бандит заорал так, что Толян подпрыгнул на месте и без оглядки понесся прочь. Утюг взвыл последний раз и затих. Небо стремительно темнело. Фирюза и Рахим сжались за разбитым стеклом, боясь пошевелиться. Ибрагима я не видел.

А дверь «кадиллака» медленно открылась, и оттуда выполз словно бы сгусток тьмы — обретая все более четкие формы. Минута — и над машиной воздвигся черный силуэт двухметрового мужчины с темным лицом и горящими глазами.

— Преступил! — пророкотал он. — Преступил! Отмстить решил и любовь предал! Судией себя возомнил! И воздастся тебе за это!

Громовой хохот раздавался, казалось, со всех сторон. Небо продолжало темнеть, приобретало багровый оттенок.

— Любовь — выше всего, — ответил я.

— Ты месть свою выше поставил. Силу свою на месть направил. И рухнет твой мир! Кому много дано — с того много спросится! Юродствовал бы себе помаленьку, чудеса творил, пророчествовал, людей исцелял. Да не по Сеньке шапка! Взбунтовался!

— Не взбунтовался, — прошептал я, понимая, однако, что Темный прав.

— И нет больше этого мира! — воскликнул Темный. — Своими руками разрушил ты его!

Ближайший двухэтажный дом подернулся дымкой и словно истаял на глазах. На его месте осталась только серая проплешина. Второй дом вспыхнул, столб огня поднялся до неба — и не стало дома, только хлопья черного пепла полетели по ветру.

«Кадиллак» растекся по земле блестящей нефтяной лужей. Куда делись Ибрагим, Фирюза и Рахим? Куда исчез Утюг? Словно и не было их никогда… А может, и правда, не было?

Мир менялся. Казалось, сами очертания горизонта трансформируются, оплывают. Высотные дома превращались в черные, пылающие горы. С неба падали раскаленные камни. Откуда-то, словно из-под земли слышались стенания и крики людей. Но поблизости никого не было. Невесть куда исчезли мои приятели со свалки, ибо не осталось им места под этим небом, в какие-то темные дали ушел Шмель…

Темный хохотал громоподобно, взирая на происходящие вокруг разрушения.

— По слову моему разрушения прекратиться могут! — заявил он. — Согласись признать власть мою — и будешь жить в мире, который тебе по нраву! Хочешь — в зеленом лесу, хочешь — в дивном городе, с золотой короной на благородных сединах… Да хоть в синем море — все возможно для меня! Не веришь?

Э, да, почему же не верю? Верю… Только кто добровольно станет жить в выдуманном мире? Когда определенно знает, что он — не настоящий? А после таких превращений, после всех исканий и чудес ясно — совсем не прост наш мир…

— Отойди от меня! — попросил я Темного. — Твоих иллюзий мне не надо. Если мир таков — пусть он таковым и будет. Лучше горькая правда, чем красивая ложь.

— Не всегда! Не всегда! — расхохотался Темный. — А какова вселенная на самом деле — ты никогда не узнаешь! Потому что ты внутри нее, часть ее. А познать предмет может лишь тот, кто вне его. Но ты упрям! Оставайся и гори огнем!

Словно в огненное болото, провалились дома и холмы вокруг. Куда ни бросишь взгляд — всюду колыхалось багровое пламя. Горизонт был затянут дымным маревом. Лишь мой холм возвышался среди огня одиноким островком. Пламя лизало его подножие.

Не знаю, сколько прошло времени. Минута, час, а может, и несколько дней. И вот из темного облака, с достоинством помахивая маленькими крыльями, появился Дип. Шкурка его отливала серебристым, он морщился и чихал.

— Застрял немного? — поинтересовался он, садясь рядом со мной на твердую землю.

— Похоже на то… Неприятные ощущения. Словно бы и правда, в ад попал.

— Удивительные и странные миры находятся в неустойчивом равновесии, — назидательно изрек Дип. — Взялся играть по правилам — следуй им!

— По правилам? — удивился я. — В чем же заключались правила? Меня, наверное, как-то забыли о них предупредить!

Дип кашлянул, поморщился, из серебристого стал нежно-голубым. В окружении дыма, огня и пепла лазоревый цвет выглядел дико.

— Ты захотел уйти от мира. Познать себя. Изменить себя. Почувствовать свободу. Ну, наверное, думал ты, что и других научишь быть по-настоящему свободными. Да сделав несколько шагов, получив какую-то силу — вмешался в жизнь других людей — которые потянулись к тебе, поверили в тебя. Или просто заинтересовались тобой. Одним словом, вошли в твой мир. Были втянуты в его орбиту. А ты стал кроить мир по своему разумению…

— Вот и Темный мне то же самое говорил, — отметил я. — Он-то кто? Я не совсем понял. Злой гений?

— Бери выше. Властелин иллюзий, — ответил Дип. — Тот, кто нагромождает видения, мешает человеку понять мир таким, какой он есть.

— Зачем?

— Ну, вот так ему захотелось, — хмыкнул Дип, меняя окрас на снежно-белый. По гладкой шкурке поползли отражения багрового пламени. — Кто-то хочет сделать мир лучше, кто-то — еще лучше… В силу своего разумения. Но правда всегда одна…

— Или для всех разная?

— Нет, угол зрения разный, — неожиданно твердо ответил Дип. — Правда одна. И вселенная одна. Я, конечно, имею в виду нашу вселенную.

— Так этот иллюзионист… Он, выходит, над кем-то властен? Есть подчиненные ему монады?

Дип тихо рассмеялся, поднялся над землей, взмахнул хвостиком, выписывая им в воздухе затейливую фигуру.

— Над тобой никто не властен, Никита! И ни над кем никто не властен. Только ты сам можешь изменять себя и свой мир. Но нажужжать тебе в уши, повесить пелену перед глазами, убедить в чем-то под силу и стороннему наблюдателю. Другой монаде, если можно так выразиться. Если ты склонен будешь поддаться.

— А что стороннему наблюдателю в этом за интерес?

— Он проводит свои эксперименты, — фыркнул Дип, поднимаясь еще выше. Сейчас он уже висел на уровне моей головы. — На окраине миров, там, где все нестабильно, это сделать проще всего. Идя по пути своих превращений, ты все дальше отходишь от центра…

— Значит, центр все-таки есть? — заинтересовался я. — Никакой относительности?

Идея центра. Сколько копий вокруг нее сломано! Вот я сейчас стою на невысоком холме, посреди огненного моря, от которого поднимаются волны жара. Своего рода центр. Мировое древо. Пуп земли…

— Стабильного центра, как такового, нет, — ответил Дип, приобретая полосатый черно-белый окрас. Есть средоточие пересечений монад. Если твои желания расходятся с желаниями других, если они, кхм, весьма своеобразны, то ты забредаешь все дальше в места, где, кроме тебя, и нет никого. Оно, с одной стороны, лучше… А с другой — не совсем интересно. И правила начинаются другие. А там, где вообще никого нет — там ад. Вот и сейчас ты — в персональном аду. Да, пожалуй, что так…

— И здесь я и останусь?

— Нет, конечно, — радостно всхрюкнул Дип, расправил крылья, расправил уши и стал светиться красноватым золотом. — Если при другом раскладе тебе пришлось бы провести здесь пару сотен лет — сейчас у тебя есть Удук. Нужно только пожелать. Чего-то определенного. Если не хочешь жить на облаке. В воздушном замке… Отсюда ближе всего до воздушных замков. Да только это такая же иллюзия, как и островок, на котором ты стоишь, и огненное море вокруг…

Дип стал полупрозрачным — словно бы сделанным из хрусталя.

— Я хочу узнать людей, — вздохнул я. — Потому что я люблю их…

— Да, любовь двигает миры, — склонил голову Дип. — Но выбора у тебя мало… Отсюда трудно выбираться напрямую. Ты не хочешь испытать власть?

— А совмещаются ли власть и любовь?

Дип смешно взмахнул ушками, заявил:

— Не знаю. Любовь — суть взаимодействие между монадами. Время — показатель развития монады. Власть — такое же взаимодействие, только однобокое. Ты можешь менять мир других — но они всегда могут уйти от тебя… Грань тонка, балансировать на ней сложно… Может быть, любая власть — это жертва себя. Попытка отдать себя, а не взять что-то у других. Потому что жертвовать надо для других. Но чем? Настоящая жертва — только память, знания, свобода…

— Разошелся ты, — беззлобно указал я Дипу. — Стремителен полет твоей мысли, за которым я не успеваю…

— Это оттого, что мы с тобой вдвоем. Классический случай — диалог двух мудрецов среди пустыни!

— Скромно, — засмеялся я.

— Зато справедливо, — ответил Дип и свернул хвост колечком.

Он вновь опустился на землю, расправил короткие крылышки и, вертя головой, пытался разглядеть их кончики.

— Ты знаешь, почему я захотел побыть бродягой? Отверженным?

— Как же, — фыркнул тот. — Чтобы познать полную свободу! Свободу от людей и от мира. Хочешь — спишь, хочешь — стихи пишешь. Никакого барахла, совсем мало привязанностей…

— Да нет, — покачал головой я. — Просто ты не представляешь, как меня все достало… Я хотел уйти от ответственности. Я не хотел ни за что отвечать…

— Глубоко порочное желание, — вытянув губы трубочкой, присвистнул Дип. — Даже не то, чтобы порочное, ибо что есть порок, как не условность, но весьма неконструктивное.

— Я хотел отдохнуть.

— Вот это — другое дело! Отдыхать можно и нужно! Хочешь, я тебе такой круиз устрою — закачаешься!

— В собственном воображении?

— Зачем же, — фыркнул Дип. — В желании отдохнуть, испытать романтические приключения, ты нет одинок. Компания найдется. И не все будет идти, как по маслу. Потому что отдых каждый видит по-своему!

— Ладно, давай, — согласился я.

— Вот тебе билет!

Дип извлек из уха золотистую полоску бумаги, развернул ее, сунул мне за пазуху.

— Ты уж извини, как-то все скачками… Но надеюсь, отдохнешь, дальше плавно пойдет… Недоработки Удука, понимаешь… Чересчур резкое действие!

— Да ладно уж…

Я чувствовал, что меня вновь куда-то засасывает. Чувствовал на этот раз непривычно отчетливо. И даже в какой-то степени мог управлять процессом — как управляешь сном, когда еще не до конца заснул, поворачивая его в интересующее тебя русло. Сон обещал быть приятным.

Глава 8 Золотая молодежь

Море, солнце, чайки, соленый ветер, брызги мелкие, холодные… Поначалу было неплохо, потом как-то начало надоедать. Лайнер слегка качает на волне. Земли не видно. Теплеет с каждым днем. Несколько дней, как обогнули мыс Горн. Идем на остров Пасхи.

Один из моих новых знакомцев, бритоголовый, с массивной золотой цепью и почти что священническим по размерам крестом, убеждал меня, что корабль движется на юг, и пусть капитан не заливает, что мы идем на север. Если на север — почему становится теплее? Теплые течения, что ли?

Убойная логика, сильные аргументы. Когда я попытался объяснить ему что-то насчет экватора, предложил посмотреть карту, он закивал, и опять сказал: так на экваторе ведь тепло? Даже жарко? Там юг… Значит, идем на юг.

Похоже, про южный полюс и Антарктиду он просто не слышал. Как и про то, что Земля имеет шарообразную форму. Школу в тот день прогулял, а для жизни ему знания не пригодилось — вот и обходится… Да и в круиз Витек поехал, можно сказать, по делам — отсидеться пару месяцев, пока им слишком интересуются дома. Здесь, на французском круизном лайнере, место для отсидки, что и говорить, гораздо удобнее, чем у нас на родине.

Впрочем, молодой человек не так уж плох. Ругается редко, всего в жизни достиг самостоятельно. Ну а незнание географии вряд ли самый тяжкий из его грехов… Хотя, насколько я понял, людей он не убивает. Только кидает. Какой-то бизнес с автомобилями. Ко мне относится покровительственно. Даже пытается чему-то учить. Особенно забавляет, когда это касается правил хорошего тона. При этом он неодобрительно косится в сторону европейцев и ворчит: «а то эти грамотеи нас за людей считать не будут».

Я попал на этот корабль почти случайно. Поехал на Канары, а там что-то тоска заела… Тут лайнер французский как раз в Японию отправлялся. Через Тихий океан. Редкий маршрут. Почему бы и не попутешествовать? Всегда мечтал посмотреть Полинезию, Микронезию и все острова вокруг — как уж они называются? Что касается архипелагов Тихого океана, я их знаю едва ли лучше, чем Витек антарктические воды. Но хочу узнать и увидеть. Тут, пожалуй, мы отличаемся. Витек не вылезает из бара и казино и сходит на берег только для того, чтобы посетить местные бары и казино, а я все же иногда езжу на экскурсии. Или просто стою на палубе, глядя на проплывающие мимо лайнера берега. Читать не хочется, писать не хочется.

Гулко загудел тяжелый медный колокол. Чувствовалось, как от лайнера в океанские дали понесся над водой звук. Но шелест волн быстро заглушил сигнал. Помощник капитана ударил в колокол еще раз. Да, на этом лайнере абы кого не поставят сзывать пассажиров к обеду — только помощника капитана.

Проводя на свежем воздухе много времени, легко приобрести хороший аппетит. В ресторан, где для пассажиров первого класса накрывали обед, я отправился с радостью. Вот, вроде бы, стремление набить брюхо — низменное. Но сколько приятных минут процесс набивания может доставить человеку! Особенно, если набивать с чувством, с расстановкой, ощущать, как мозг перестает получать сигналы от голодного желудка, как приходит эйфория, сравнимая разве что с опьянением, как отступают на второй план все желания, и приходит покой…

К столу я пришел одним из последних. Пожелал приятного аппетита соседям — пожилой паре из Лиссабона, и жизнерадостному, но не говорящему ни на каком другом языке, кроме родного, немцу. Я, к счастью, совершенно не знаю немецкого, и от общения с веселым представителем Германии всегда могу увильнуть. Потому что использовать, как переводчицу, пожилую даму из Португалии, учившую немецкий в школе, жестоко и по отношению к ней, и по отношению к нам. А немец знает английский очень плохо.

Взяв нож и вилку, я бросил взгляд на соседний столик. Как же, Инна Андреевна уже грызла свой салат. Улыбалась соседям, но улыбалась отстраненно. Не смотрела в сторону спутника — Васи из Ростова. Толстый, килограммов под сто пятьдесят, Вася сегодня был хмур. Вообще говоря, мрачный тип. И, кажется, даже муж Инны, а не любовник. Ведет себя слишком солидно. Что редкость по нынешним временам. Это я об оформлении отношений, а не о солидности поведения.

Инна, конечно, заметила, что я пришел. Но взглянула на меня только спустя минут пять. Словно бы и не на меня. Уверен, все увидела, все запомнила. Да, нелегко быть подругой Васи из Ростова! Но навыки, наверное, приобретаются.

Мне легче — я сижу к девушке лицом, она — вполоборота. Поэтому рассмотреть ее могу хорошо. Гладкая высокая шейка, шаловливая темная прядь, падающая на глаза, нежный обвод высокой скулы. И очень изящный носик, конечно. У меня тяга к изящным носикам. Полагаю, для меня в лице женщины главное — нос. Если нос не той формы, то и женщина кажется некрасивой. Впрочем, может быть, я преувеличиваю?

Обед заканчивался. Инна грациозно встала, сказала что-то соседям по-французски, почти открыто улыбнулась мне и вышла. Ее приятель или муж все еще жевал. Но жевать он будет недолго. Так что выходить следом попросту глупо. Да и я еще не наелся.

Вы можете спросить — почему я не найду себе девушку и глазею на чужую подругу вместо того, чтобы отдыхать в свое удовольствие? Ну, как бы вам сказать… Вопрос сродни тому, зачем меня вообще понесло в этот круиз. Одного.

Билеты дорогие, молодых скучающих девушек без спутников тут нет. Точнее, есть, но это англичанки, немки, американки… Увольте меня от их общества! Я ведь не животное, мне человек нужен, а не движущаяся теплая кукла. Человек, с которым можно поговорить, обсудить насущные проблемы, то, от чего болит душа. Женщина, которая будет понимать тебя с полуслова. Кто, кроме русской девушки, способен на такое? Нет, я не говорю, что иностранки все холоднокровны и ужасны. Но ментальность у нас с ними разная. И мне интересны соотечественницы.

Я им тоже интересен. Люся и Маруся, тетя Люся и тетя Маша, как я их называю, проявили ко мне повышенный интерес с первого дня круиза. Люся вполне серьезно пыталась меня очаровать. Они неплохие тетки, пожалуй. Но обеим — за сорок, комплекция их указывает на хорошее питание, а лица — на приверженность к отличной косметике. И интересы дам все-таки несколько разнятся с моими. Может быть, женщины — лесбиянки. Но вряд ли. Скорее всего, просто подруги. В любом случае, мне нет до этого дела.

Девочек легкого поведения на нашем лайнере, как вы понимаете, нет. Да и зачем они нормальному мужчине? То есть под девушками без комплексов я имел в виду, конечно, не дам, согласных на все, а профессионалок. Но данный маршрут слишком дорог. И компания заботится о своей репутации. Так что все свое носи с собой.

А понравившаяся мне девушка, конечно же, не одна. Она недоступна. Она прекрасна. Она умна — это видно с первого взгляда. И все это в некоторой степени трагично. Все в русских традициях. Нет в жизни счастья, а если и есть, то где-то далеко. На краю света. Куда мы сейчас и плывем.

Как я познакомился с Инной? Ну, сначала, увидел ее за столом. А потом столкнулся по пути из бассейна в солярий. Я не пользуюсь солярием — что за радость жарится под жестким ультрафиолетом? — просто исследовал корабль. А Инна несла какой-то огромный лист — то ли пенопласт, то ли резина, одним словом, коврик, на котором нужно лежать под солнцем. Она уже позагорала. И, увидев меня, отчего-то уронила этот лист. Сейчас у меня закрадывается подозрение — может, специально? Я кинулся лист ловить. Как будто, если кусок резины упадет на пол, с ним что-то случится!

Поймать такой огромный и довольно жесткий лист можно только, прижав его к стене. Что я и сделал. Как-то так вышло, что между мной и листом оказалась девушка. Волосы ее пахли морем, и тропическими цветами, хотя за бортом бушевал холодный шторм. Лицо светилось, как лилия. А лист был серым, и стена была серой.

Инна оказалась необычно горячей — я удивился, потому что не знал, что она только что загорала. Поэтому не удержался и спросил, не заболела ли она? Девушка очаровательно улыбнулась и поинтересовалась, с чего я это взял? Тогда я поведал ей о своих тактильных ощущениях. Она засмеялась еще громче и заразительнее. И спросила, как меня зовут.

Спросить имя попутчика в таком круизе не считается правилом дурного тона. Особенно у соотечественника. Русских на весь корабль человек двадцать, и мы чувствуем себя почти что родственниками. Друзьями — точно. То, что я русский, она поняла сразу, по междометиям, которые я произносил, ловя лист. Междометия ведь у каждого народа свои!

Так мы и познакомились. Пошли купаться в бассейн. Я, хотя только оттуда вылез, не преминул залезть обратно. И плавал еще час. Инна была стройной, но не худой. У нее были очень красивые ноги. Да и в целом она выглядела отлично. В конце часа, проведенного в бассейне, когда я уже влюбился, Инна сообщила, что путешествует с Васей из Ростова, и что будет не слишком хорошо, если он увидит нас вместе. Но в бассейн Вася никогда не приходит, потому что плавать не умеет. Поэтому она всегда будет рада встретить здесь меня.

Заметив, как вытянулось мое лицо, Инна тонко усмехнулась. Ее улыбка сказала: а что ты хотел, дурачок? Чтобы свободная и веселая студентка на стипендию раскатывала на дорогущем круизном лайнере? И ждала, что ее кто-то подцепит? Да я и сам прекрасно понимал абсурдность такого предположения. Но все равно было обидно.

В последующие дни мы регулярно встречались в бассейне. В пять вечера. Иногда — в шесть или в семь. Тогда мне приходилось посидеть в воде или полежать в гамаке рядом с огромной чашей соленой океанской воды подольше.

Как-то я встретил Инну по дороге из солярия еще раз. Мы столкнулись нос к носу, и я опять прижал ее к теплой серой стенке. На этот раз без всякого повода. Кожа ее пахла ландышами, была нежной и шелковистой. С полминуты она даже не сопротивлялась, потом быстро высвободилась и уже после этого непонятно зачем приказала:

— Пусти!

— Извини, — ответил я.

— Не за что извиняться. Потому что ничего не было. И дальше чтобы не было — если я Васе хотя бы намекну, что ты ко мне пристаешь, он тебя акулам скормит.

— Как знать, кто кого, — усмехнулся я.

— Да что тут и знать? Он тебя на честный поединок вызывать не будет. Спихнет в море — и до свидания! Поберегись, Никита! Мне, может быть, даже приятно твое внимание — но как бы тебе не стало худо.

— В бассейн мне больше не приходить?

— Отчего же не приходить? Приходи, если не боишься.

Я попытался обнять ее еще раз, но на этот раз она высвободилась сразу и покачала головой.

— Нет.

В бассейне мы плавали потом, как ни в чем не бывало. Она даже позволяла мне помочь ей подняться по крутой лесенке. Стоит ли говорить, что после этого, если не находилось темы для размышлений, я думал только о ней?

Обед закончился, до купания в бассейне оставалось часа три. Я решил провести время с пользой. Вернулся в каюту, взял ноутбук, отправился гулять с ним по кораблю. Походил вдоль борта, поднялся к бассейну, забрел в оранжерею рядом с солярием. Вот и тот коридор. По нему она, скорее всего, будет идти в бассейн.

Я присел на кресло под пальмой, открыл ноутбук, начал писать письмо:

«Ах, Инна Андреевна!

Смутили Вы мой покой…

Посмотришь налево и направо — серые стены. Но ведь и серая стена может напоминать о чем-то приятном? Когда ветер приносит с моря запахи тропиков, напоминающие о вас…

Не знаю, с чем у Вас ассоциируются разные запахи. Любопытный вопрос. Мне вот аромат свежезаваренного кофе напоминает о наших скоротечных встречах. Почему кофе, а не духов? Наверное, потому, что духи не были так различимы. Или просто не имелось возможности оценить их гамму по достоинству. Да, наверняка дело в этом! И это весьма досадное упущение! А кофе всегда заваривают в ресторане, где я могу любоваться Вами подольше…

Представляю Вас, и представить, на самом деле, не могу. Всплывают только отдельные детали, штрихи, движения, слова, интонации. Вот поднялась голова — волосы открыли Вашу грациозную, во всех отношениях привлекательную шейку. Помню сам факт, не помню объект. Вот вы присели, закинули ногу на ногу. Соблазнительное зрелище. Только недоступное… Ах, и еще раз ах…

Вот блеснули в улыбке зубки. Вы что-то сказали. Что-то простое, и вместе с тем интересное, занимательное. Потому что не бывает неинтересных тем, если интересен сам человек.

Не вижу Вас вот уже два часа. А тут еще Ваши обещания, точнее, предупреждения. Грустно, барышня, грустно…

Вспоминая наш разговор, невольно вспоминаю и Гумилева — больно уж к месту.

Я проснулся от сна дурного

И поднялся, тяжко скорбя

Снилось мне, что ты любишь другого

И что он обидел тебя…

За точность цитаты не поручусь, книги под рукой нет, но смысл верен. То есть, если никто и никак тебя не обидел — то и я спокоен. Потому что так уж сложились обстоятельства. Но вот не хочется, чтобы кто-то тебя обижал. Хочется защитить. По мере сил.

Интересно, эти чувства напоминают отцовские? Или не совсем? Или совсем не? Пожалуй, что последние. В смысле совсем не.

Смайлик. (В смысле, в конце предыдущего предложения)

Знаешь, что такое смайлик? Вот такая вот штука.:)

Интернетовский знак. Пользуешься Интернетом? Если нет, то и письмо это, скорее всего, никогда не прочтешь. Переверни смайлик на девяносто градусов, увидишь улыбающуюся рожицу. А бывают и большие смайлики.:))))

Радость от того, что ты есть, велика. Вот этот смайлик — тебе.:)))))))))))))))))))))

Но бывают и анти-смайлики — мордочки грустные, печальные.: ((

Их — поменьше.:)))

До свидания! «

Письмо готово. Только вот куда его теперь отправлять? Распечатать и просунуть под дверь каюты — проще уж сразу отдать хмурому Васе. И как он отнесется к моему эпистолярному творчеству? Положим, Васю я не слишком боюсь, но зачем же делать пакость Инне?

Оставаться в оранжерее больше не хотелось. Я выбрался на палубу, нашел шезлонг и сел, глядя в море. В дымке за бортом виднелся большой зеленый остров. Не иначе, обещанный капитаном накануне остров Пасхи. Мне почему-то совсем не хотелось осматривать каменных исполинов, установленных здесь аборигенами или пришельцами с далеких звезд. Но надо! Когда я еще здесь побываю? Скорее всего, никогда. Жизнь коротка, лишь музыка вечна. Музыка звучания небесных сфер…

В бассейн Инна не пришла. То ли продолжала ссориться с Василием в каюте, то ли готовила наряды к вечерней высадке на остров. В девятнадцать часов корабль пришвартуется в местном порту — не знаю, как он называется — и можно будет сойти на берег. Ходят слухи, что здесь дешевая выпивка. Мои соотечественники по этому поводу нездорово возбуждены. Самое интересное, пьют не на последние. Но само словосочетание «дешевая выпивка», наверное, действует на нас магически. У меня, хоть я пить много и не люблю, и то шевелится какая-то струнка в душе.

На острове Пасхи погуляли на славу. Встретил Инну среди торчащих из земли каменных исполинов. В их окружении она выглядела очень сексуально. Не знаю уж, почему. Группа в это время топталась в стороне. Некоторые делали вид, что понимают плохой английский экскурсовода. Может быть, неангличане и понимали. Есть теория, согласно которой два плохо говорящих на иностранном языке студента скорее поймут друг друга, чем тот же студент поймет того, кто говорит на безупречном иностранном языке.

— Наконец-то догадался отойти, — обратилась ко мне девушка.

Вообще-то, я отошел совершено случайно. И, пока соображал, что ответить, сзади почти неслышно подкрался Василий.

— А не зайти ли нам в ближайший бар, Никита? — вкрадчиво поинтересовался он. — Пока это стадо будет пастись на каменистых полянах…

Не подозревал, что Вася может так изысканно выражаться. Или он повторил чьи-то слова?

— Пытаюсь не пить до вечера, — ответил я соотечественнику.

— Что ж, тогда буду рад видеть тебя вечером, — осклабился он и увел девушку.

Больше я их на острове не видел. Еще несколько часов, и мы покинули эту землю. Я полагаю, навсегда. Загадка каменных исполинов осталась неразгаданной. Нет, я все же не верю в то, что их вытесали и установили дикари. Зачем? Но с другой стороны, зачем заниматься столь непродуктивной работой выходцам из других миров?

Корабль шел все дальше на север, и теплее становилось с каждым днем. Осень перевалила за вторую половину, близился жаркий декабрь южного полушария. Впрочем, по ночам было еще холодно.

В бассейн Инна перестала ходить. Видел я ее только за обедом и за ужином. Завтракать она не приходила. Может быть, ей приносили в каюту фрукты, сок или кофе. А может, она вообще соблюдала диету. Или вставала слишком поздно.

После очередного ужина я сел за еще одно письмо. Глупо писать письма и не отправлять их. Но может быть, когда-нибудь я все же решусь? Сделаю распечатку в офисном центре, или, еще лучше, отдам ей дискету. Наверное, Вася не умеет пользоваться электронными носителями информации?

«Здравствуй, милая!

Мы не виделись уже несколько дней.

Вряд ли я удивлю или обрадую тебя своим признанием, но я соскучился. Сильно-сильно. И я хочу тебя.

Твои нежные запястья стоят у меня перед глазами. Мне так хочется припасть к ним губами. Может быть запястья — не самый подходящий объект. Но с ними я знаком лучше всего. Я так часто вижу их за обедом…

Впрочем, что я все о себе и о своих чувствах? Кому они интересны? Как живешь ты? Что происходит в твоей жизни? Когда человек небезразличен, только об этом и думаешь…»

Не дописав письмо, я отложил ноутбук и вышел на палубу. В небе сверкали алмазами россыпи звезд. Рисунки созвездий — непривычные, загадочные. От каждой из звезд свет летит несколько лет, а то и тысячелетий. Каждая звезда — огромный, недоступный даже нашему воображению мир. Что может быть величественнее звездного неба? По сравнению с ним, любая проблема кажется такой мелкой…

Я отправился бродить по палубе. Почти в полном одиночестве. Никто не сидел в креслах, не курил около перил. Сегодня публику пригласили на концерт какой-то португальской знаменитости, выступающей на португальском и английском языках. Народ на концерт валом валил, но мне было совершенно неинтересно слушать юмориста, язык которого я понимал плохо, а менталитет не понимал совсем.

Бродя по кораблю, я поднялся наверх, к солярию, где сейчас, конечно, никого не было, спустился вниз, к перилам самой нижней палубы. Метрах в двадцати внизу плескалась океанская волна. Иллюминаторы здесь были маленькими, света — мало. Почему бы Инне не побродить по палубе в одиночестве? Неужели каждый вечер нужно сидеть в баре или играть в казино? Впрочем, может быть, она где-то и ходит. Но встретить друг друга на этом огромном корабле слишком тяжело… Как в большом, чужом для людей городе.

Впереди на моем пути стояла парочка, горячо о чем-то говорившая. Лиц я не видел. Одни силуэты. Из-за близорукости я вообще очень плохо вижу в сумраке.

Я шел неслышно и размышлял над тем, как незаметно ретироваться, когда голоса стали еще громче. Ветер подул в мою сторону, принеся запах духов и слова:

— Все равно я буду делать так, как считаю нужным!

Девушка размахнулась и попыталась ударить своего собеседника чем-то, похожим на свернутый коврик.

— Дрянь! — крикнул мужчина.

И ударил девушку по лицу. Не очень сильно, придержав в последний момент руку. Но этого хватило. Картинно подставившись под удар, она потеряла равновесие и полетела через перила. Мелькнули туфли на высоком каблуке, раздулась широкая юбка — и девушка исчезла за бортом.

Сказать, что я опешил — значит, ничего не сказать. Что делать? Звать капитана? Пытаться спустить на воду шлюпку? Просто кричать? Здесь и спасательного круга поблизости нет…

Мужчина между тем быстро обернулся ко мне. Заметил. И в руке у него блеснул нож.

— Ты что? — возмутился я, забыв удивиться, что этот хам говорит по-русски.

— Ничего, — тихо сказал он. — Шума не поднимай.

Какой уж тут шум?

Снизу послышался плеск. Девушка долетела до воды. Умеет ли она плавать? Сможет ли вынырнуть на поверхность? Удержаться на плаву?

Драться с бандитом, который осторожно подходил ко мне, я не видел никакой возможности. Он крепче меня, у него нож. Похоже, позвать на помощь он мне не даст.

Резко оттолкнувшись ногами от палубы, я перемахнул через перила и полетел вниз. Кругом была чернота. Уже в полете я понял, что выбрал, пожалуй, худший из способов спасти девушку. Собственно, я ее не спасал. Просто зачем-то решил утонуть вместе с ней в безбрежном океане. Потому что разумный человек любой ценой позвал бы на помощь, поднял тревогу… А я совершил абсолютно идиотский поступок. Впрочем, останься я на палубе, вполне мог напороться на нож. И полететь в океан уже в сильно потрепанном виде…

Ноги сильно ударились о поверхность воды, тело обжег холод, и я ушел в глубину метров на пять. Работая руками и ногами, всплыл на поверхность. Закричал. Да что толку? Огромный стальной борт нависал надо мной. Нужно еще не попасть под винты. Но должно быть, винты у этого лайнера расположены глубоко — туда меня не затянет. Я утону через некоторое время — когда не останется сил держаться на воде.

Корабль уходил. Я болтался в океане — благо, волнение оказалось совсем небольшим. В небе ярко светили звезды. Когда я представлял, что подо мной несколько километров воды, просто жуть брала. Морских чудовищ я почему-то не боялся — только необъятности этой пучины и одиночества…

Шум от корабля стал стихать, а на воде послышался какой-то плеск. Я поплыл туда.

Спустя минуту мне удалось разглядеть в черноте ночи торчащую над водой женскую головку с мокрыми волосами.

— Никита? С твоей стороны было очень любезно присоединиться ко мне, — заявила девушка. — Надеюсь, тебе этот мерзавец не сделал ничего плохого?

Я узнал Инну. Такого не могло быть! Ситуация выглядела просто нереальной! Дождался. Вот мы с ней наедине. В очень романтичной обстановке. Не этого ли я хотел все время? Пожалуй, все виделось мне не совсем так. Но что-то приятное в случившемся все же имелось. Что-то нездорово-приятное…

— Ты не поможешь мне надуть матрас? — спросила девушка. — Как кстати, что я захватила его с собой… Словно чувствовала…

— Матрас? — переспросил я.

— Да. Надувной матрас. Я брала его, чтобы мягче было лежать в солярии. Тамошние попонки мне не очень нравятся. Да все никак не могла занести его в каюту. А тут такой неприятный разговор… И это животное бросает меня за борт. Всегда ожидала от него пакости!

Я осторожно, чтобы не утопить, перехватил из ее рук матрас. Нашел ниппель и начал надувать наше единственное плавсредство. Воздух входил внутрь матраса с трудом, но благодаря ниппелю, обратно выйти не мог, что облегчало задачу.

Минут десять, и работа была завершена. Мы с Инной положили руки на матрас, чтобы не тратить силы, и лишь слегка гребли ногами. Пока нормально, но к утру можно и замерзнуть. Вода бодрила.

Звезды горели не очень ярко. Маленькие облака и дымка, поднимающаяся от океана, мешали увидеть все небо.

— Куда поплывем? — спросил я Инну.

— Надо обязательно куда-то плыть? По-моему, разумнее остаться здесь и не расходовать силы. Мы находимся на пути следования кораблей, на судоходном маршруте. Тем более, далеко мы все равно не уплывем.

— Может быть, ты и права, — согласился я. — Интересно, нас хватятся?

— Мой попутчик вряд ли сразу сообщит о моем исчезновении. А когда сообщит — не сможет же он молчать все время — поздно будет искать.

— У меня и попутчика-то нет. Разве что на завтраке соседи заметят, что я не пришел. С другой стороны — кому какое дело? Я ведь не обязан ходить на завтраки.

— Действительно, — засмеялась Инна. — Как ты думаешь, здесь водятся акулы?

— Вода сравнительно теплая. Все может быть.

— Это нехорошо, — вздохнула девушка. — Хотя мне вода кажется холодной. Но мы ведь отобьемся?

Я ничего не ответил. Как мы отобьемся? Хорошо, что никто не ранен. По крайней мере, запаха крови морские хищники не почуют…

— Почти уверена, что утром нас подберут, — заявила девушка. — Нужно только продержаться до утра.

— У меня такой уверенности нет. Почему ты поругалась с мужем?

— С мужем? — расхохоталась Инна. — Какой он мне муж? Телохранитель. Правда, получил от отца строгое предупреждение отшивать всех, кто ко мне приблизится. На меня многие охотились… Сейчас что-то произошло. Он отказался подчиняться. Начал приставать ко мне со всякими странными предложениями. Когда я пообещала пожаловаться отцу, повел себя вызывающе. И вот — скинул за борт…

— Так запросто?

— В том-то и проблема. Боюсь, как бы с отцом ничего не случилось. Ведь Вася понимает, что, потеряй он меня, ему не жить. А он будто специально провоцировал конфликт. Может быть, отца сместили?

Что я мог ответить?

— Позволь полюбопытствовать, кто твой отец?

— Директор одного крупного завода, — туманно ответила девушка. — Очень важного.

— И он не хотел, чтобы ты познакомилась с кем-то в круизе?

История казалось мне все более странной. Более того, шитой белыми нитками.

— Ну да. Он — человек старой закалки. Не хочет, чтобы дочь вела разгульный, по его мнению, образ жизни.

— Поэтому он отправляет тебя в круиз с молодым сильным мужчиной? Странно это…

— Ничего странного. Васе нужно было побыть вдали от дома. У него возникли некоторые неприятности с законом. А угрозы никакой для меня в том плане, как опасался отец, он не представляет. Вася импотент.

— Ты только что говорила, что он приставал к тебе, — поймал я девушку на вранье.

— Да? — ничуть не смутилась она. — Я разве говорила, что его домогательства носили сексуальный характер?

— Мне так показалось.

— Но это было не так. Предложения касались бизнеса. А я не люблю, когда кто-то лезет в мой бизнес.

Может быть, девушка и лгала. Скорее всего, лгала. Но что ей в этом за выгода? Да и какое мне дело? Может, она патологическая лгунья, а может, напротив, рассказывает правду, какой бы странной она ни казалась.

— Стало быть, твой отец занимается чем-то незаконным, — резюмировал я очевидный факт. — Впрочем, кто в нашей стране может позволить себе отправлять детей в тихоокеанские круизы, будучи полностью честным?

— Сам-то ты чем занимаешься? — спросила Инна.

— Все больше — философией, — усмехнулся я.

— И за это сейчас много платят?

— Платит, как правило, мой отец. Я не исключение из правил… К сожалению. К тому же, отец считает меня паршивой овцой. До бизнеса пока не допускает. Отправил в Европу, подальше от всех наших дел… А я здесь резвлюсь помаленьку.

— Вот как, — тонко улыбнулась девушка. — Тогда ясно. То-то я смотрю — у тебя вид не слишком боевой… Если ты мозгом работаешь, непонятно, где охрана…

— Работаю мозгом? — переспросил я.

— Смотри, небо светлеет! — воскликнула Инна. — И, кажется, там, впереди, гора!

Я обернулся. На небе и правда обозначилась светлая полоска. Внизу ее закрывала какая-то черная громада.

— Может быть, это туча. Не будем радоваться заранее.

— Нет, это остров! — с энтузиазмом заявила девушка. — Настоящий необитаемый остров!

— Лучше бы он был обитаемым, — вздохнул я. — С гостиницей, рестораном и телефоном. У меня что-то нет настроения играть в «Последнего героя»…

— А я всегда хотела побыть на необитаемом острове одна, — прошептала Инна. — Это так романтично и интересно…

— Твоему желанию не суждено сбыться. Одна ты там не будешь — если, конечно, по дороге меня не съест акула.

— Ну, это в детстве я хотела оказаться на острове одна, — выдохнула девушка. — Теперь, пожалуй, мне будет приятнее там с хорошим спутником. Приятным молодым человеком. Надо ведь кому-то разводить костер, охотиться, жарить для меня мясо? Хотя, похоже, охотник из тебя никакой…

— Посмотрим…

Мне почему-то стало обидно, хотя на роль мускулистого волосатого дикаря, догоняющего горных коз и сворачивающего им шею одним движением руки, я никогда не претендовал.

— Увидим, — Инна широко улыбнулась, показав жемчужные зубки. — Наверное, стоит поторопиться добраться туда?

Небо светлело быстро, и теперь даже я с моим плохим зрением, прищурившись, мог различить гору, поросшую лесом. Если есть лес — значит, есть вода. И значит, жить на этом острове можно.

В море ориентироваться трудно, но мне показалось, что до земли не больше двух километров. Ну, может быть, трех… Если плыть со скоростью даже один километр в час, мы доберемся быстро. Впрочем, возможно, не так быстро, как акулы доберутся до нас…

— Поплывем, — согласился я, перебираясь на ту же сторону матраса, что и девушка. — Работай ногами.

— Интересное предложение, — усмехнулась Инна.

— Я имею в виду — греби, — уточнил я. — Руками помогать не нужно. Устанешь быстро, а толку никакого. Наш матрас только будет вилять из стороны в сторону.

— Ладно, — согласилась девушка, и забила ногами по воде.

— Не так сильно, — попросил я. — Мы не на соревнованиях. Ты быстро выдохнешься, а плыть далеко.

Приятно, что мои часы водонепроницаемые. Они исправно шли, отмечая время пребывания в воде. С того момента, как мы покинули корабль, и начало светать, прошло три часа. Теперь уже два часа мы плыли к неведомому острову. Не скажу, что он сильно приблизился. Впрочем, гора закрывала значительно большую часть неба, нежели прежде.

Хорошо, что туфли, в которых меня скинули за борт, были на шнурках. В горячке я не сбросил их, потом аккуратно снял, связал шнурки и повесил туфли на шею. В океане они мне ни к чему, а на острове могут пригодиться… Инна, кстати, тоже сохранила свои туфли. Их мы привязали длинными ремешками, которые прежде обхватывали ногу, к резиновым кольцам матраса.

Много положительных моментов можно было найти в нашей нынешней ситуации. Но я начал замерзать и уставать. А не такая крепкая Инна вообще лязгала зубами. Губы ее посинели, лицо стало бледным, почти белым.

— Интересно, одежда, что на нас, хоть немного греет? Или, наоборот, холодит? — слегка заикаясь, спросила девушка. — Она ведь мокрая…

— Она и не согревает, и не холодит, — ответил я. — Вода проходит через нее практически беспрепятственно… Нам надо грести сильнее. Еще час — и мы спасены.

— Час я не выдержу, — едва слышно ответила девушка. — Я хочу есть и спать. Я так замерзла…

— Я тоже замерз. Но выхода у нас нет… Хотя нет, подожди… Выход всегда есть. Полезай на матрас!

— Зачем? С него плохо грести…

— Но ты согреешься. Воздух теплее, чем вода. Залазь.

Инна вскарабкалась на матрас. Туфли плюхнулись в воду, но не утонули — держались на ремешках, которыми я привязал их к матрасу. Живот и ноги девушки были в воде, но плечи, спина, голова теперь не страдали от холода. Я лязгнул зубами, подплыл к матрасу с узкой стороны и начал грести еще сильнее.

— Хорошо, — тихо сказала Инна. — Когда ты совсем замерзнешь, поменяемся местами.

— Надеюсь, этого не понадобится. Опускаться обратно в холод слишком мучительно.

Девушка расслабилась и, возможно, даже задремала. Я себе такой роскоши позволить не мог. Болтал в воде ногами, а когда голова опускалась слишком низко, захлебывался горько-соленой водой. Обидно! Спасение совсем рядом, добраться до берега, кажется, смог бы и ребенок — но силы оставляют, холод высасывает из тела жизнь…

Инна подняла голову, широко открыла глаза.

— Плавник. Я вижу чей-то плавник.

Чей плавник она могла увидеть, долго размышлять не приходилось.

— Далеко?

— Метрах в трехстах. Кстати, берег рядом! Тоже метров триста. Но в другом направлении.

— Это уже радует.

Гора действительно возвышалась почти над нами. Можно было увидеть отдельные деревья, черные скалы. Не было только никаких признаков присутствия человека. В этой части остров казался необитаемым.

— Акулы часто охотятся у берега. Здесь больше живности, — объяснил я Инне. — Кто-то возвращается в море, кто-то хочет вылезти на сушу…

— Как мы, — тихо отозвалась девушка.

— Если акула одна, она может удовлетвориться тем, кто внизу. Но почувствовав запах крови, сюда быстро устремятся ее родичи. Так что, если со мной что-то случится, греби быстрее.

— Она пока нас не заметила, — тихо сказала Инна.

— Но скоро заметит. У них хороший нюх и хороший слух…

Белая полоска песчаного берега приближалась слишком медленно. Черный плавник теперь видел и я.

Я забыл о холоде и усталости. Грести стало легко. Только ноги двигались слишком медленно.

И вдруг наш матрас поплыл гораздо быстрее. Ночной бриз, сопротивление которого приходилось постоянно преодолевать, стих. Мне даже показалось, что ветер начал дуть к острову. Впрочем, ночной, дующий с суши бриз, рано или поздно должен был смениться дневным, дующим с моря. Солнце поднялось высоко.

— Она рядом! — закричала Инна.

Я повернулся, взмахнул ногой, пытаясь отогнать акулу, как не очень крупную собаку. Инна начала изо всех сил грести руками. Акула пронеслась мимо, но тут же попыталась развернуться.

Плот качнулся на волне, поднявшейся около берега, его бросило в одну сторону, в другую… Плавник надвигался прямо на меня. Исчез. Я слышал, что акулы переворачиваются для того, чтобы схватить добычу, плавающую на поверхности…

Не знаю, как мне это удалось, но я почти целиком выскочил из воды. Инна закричала:

— Не сталкивай меня в воду! Нам хватит места!

Девушка, похоже, совсем тронулась рассудком. Сталкивать ее? Чтобы акула получила свое и убралась? Хм, мысль достаточно трезвая… Но я не хочу жить любой ценой. Это — не та цена, которую я согласен платить…

Белая пасть мелькнула подо мной. Я, погружаясь в воду после рывка, ударил по ней ногой, вновь рванувшись вверх. Ободрал ногу. Нет, туфли снимать все же не стоило!

Плот зашипел, Инна полетела в воду. Тварь прокусила наше спасательное средство!

— На берег! — отплевываясь, закричал я. — На берег!

Под ногами обнаружилось каменистое дно. Схватил в охапку Инну, швырнул ее в направлении острова. Девушка отчаянно верещала и зачем-то держалась за спущенный плот. Не могла же она знать, что ее хватаю я, а не акула? В первый момент не разберешься, а потом уже поздно…

Серая туша вылетела на мелководье, но здесь огромной рыбине было трудно развернуться. Вздымая фонтаны брызг, мы выбежали на песчаный берег. Инна тащила за собой сдувшийся матрас, к которому были привязаны ее туфли…

Акула вернулась в родную среду обитания, мы упали на песок, поползли прочь от воды… Вряд ли в ближайшие несколько дней я отважусь искупаться или даже приблизиться к морю…

— Мы доплыли, — счастливо прошептала Инна. — Берег. Спасены…

— Пока нет, — мрачно заявил я. — У нас нет оружия, мы пока еще не нашли воду… Но это неважно…

Упав на песок, я заснул.

Проснулся я оттого, что в глаза бил яркий зеленый свет. По щеке стекала горячая капля пота. Очень хотелось пить. Кожа была шершавой, шелушащейся, но не обгорела. Пока я спал, на меня упал огромный лист. Кажется, банановой пальмы. Точнее, бананы, конечно, растут не на пальмах — но я не знаю, как называется эта банановая трава.

Я приподнялся. Нет, лист упал на меня не сам. Его положила мне на голову Инна, справедливо предполагая, что нужно защитить лицо. А кости после ночного купания лучше прогреть на горячем песке.

Сама девушка дремала рядом. Такой же лист прикрывал ее голову. Руки раскинуты на песке. Ноги прикрывает бывший надувной матрас. Туфли девушка надела.

Пожалуй, жариться на солнце хватит. Я тихо позвал:

— Инна!

Она не отозвалась.

Тогда я аккуратно взял девушку за руку, погладил.

Инна жалобно вздохнула, с трудом разлепила веки. Даже ненакрашенная, с осунувшимся личиком и спутанными волосами, она выглядела очень хорошенькой.

— Пить хочется, — пожаловалась она.

— Ты смотрела, что есть вокруг?

— Нет. Только сорвала несколько листьев. И вернулась греться на солнце. В лесу было холодно… А потом стало жарко. И я тоже заснула…

Я взглянул на хронометр. Пожалуй, с того момента, как мы выбрались на берег, прошло часа три.

— Пойдем в лес. Осмотримся, найдем воду. Она должна здесь быть. Остров большой.

— Пойдем, — согласилась девушка.

С трудом мне удалось натянуть заскорузлые, скукожившиеся от соленой морской воды и жаркого солнца туфли. По горячему, рыхлому песку мы побрели к зеленым зарослям. Полоса джунглей за песчаным пляжем начиналась резко, без всякого перехода. Густая, яркая зелень встала над полоской песчаного берега сплошной стеной. Чуть дальше, примерно в полукилометре от океана, поднимался крутой склон горы. С пляжа можно было разглядеть серые и желтые скалы, крупные желтоватые валуны и небольшие светло-зеленые поляны на склоне, выделяющиеся на фоне темной зелени джунглей. Пожалуй, поляны образовались там, где было слишком много камней… Или где склон был чересчур крутым.

— В лесу водятся львы? — осведомилась Инна.

— Львы? Пожалуй, нет, — ответил я, поразмыслив. — Точнее, львов наверняка нет. Вот ягуары, наверное, могут встречаться. Впрочем, тоже вряд ли. Остров, скорее всего, небольшой — больших островов в этой части океана просто нет. Раз так, то и крупных сухопутных хищников здесь быть не должно. А вот травоядных вполне могли завезти какие-нибудь моряки. Еще в прошлом или позапрошлом веке. Мы вполне можем набрести на стадо коз. Или одичавших свиней. И это хорошо.

— Что же тут хорошего?

— Козы — еда. Гораздо лучшая, чем ракушки и дождевые черви.

— Кабаны могут быть опасны…

— Надеюсь, мы с ними справимся. Я больше опасаюсь людей…

— Людей? — удивилась Инна. — Хочешь, чтобы остров был необитаемым? Совсем недавно ты смеялся, когда я говорила тебе о том, что хотела бы пожить на необитаемом острове…

— Я и хочу встретить людей, и боюсь этого, — вздохнул я. — Человек — самое опасное животное. Мы здесь чужие. Дикари или пираты будут рассматривать нас всего лишь как добычу. Но возможно, нам и повезет. В любом случае, если мы кого-то увидим, не спеши его окликнуть.

— Хорошо, — серьезно кивнула девушка.

Мы шли вдоль полосы растительности, не решаясь направиться прямо в заросли. Чего-то похожего на тропинку или просвет в густом кустарнике пока видно не было.

— Может быть, наши страхи напрасны, и мы выйдем сейчас к какому-нибудь уютному коттеджу, откуда позвоним во французское консульство… — не слишком веря своим словам, обнадежил я Инну.

— Почему во французское?

— Острова в этой части океана, насколько я знаю, в основном принадлежат или принадлежали Франции.

— У меня и паспорта с собой нет, — вздохнула моя спутница. — Он остался в каюте.

— Пожалуй, так даже лучше. Там у него больше шансов уцелеть. Вряд ли тебе удалось бы сохранить его в воде.

— Ты говоришь по-французски? — забеспокоилась Инна. — Я могу сказать несколько слов, но вряд ли смогу объяснить кому-то, в какую ситуацию мы попали.

— Я говорю по-английски. Надеюсь, французы — тоже.

— Ага, вот здесь можно свернуть, — обрадовано воскликнула девушка, указывая на просвет между деревьями.

— Пожалуй, — кивнул я.

Под высокими красноватыми стволами неизвестных мне деревьев действительно не было подлеска. Но радость наша оказалась преждевременной. Деревья росли из воды. Точнее, были залиты водой.

— Никита, мы пойдем вброд?

— Не стоит, наверное…

Я опустил руку в воду и попробовал ее на язык. Солоноватая, но не такая горькая, как в океане. При нужде ее можно пить, но лучше найти другой источник пресной воды.

— По-моему, тут запросто может сидеть крокодил, — предположила Инна.

Я не помнил, водятся ли на островах крокодилы. Кажется, есть какой-то вид, который живет даже в полусоленой, а не в пресной воде… Но это в Южной Америке. С другой стороны, отсюда до Южной Америки не так далеко…

— Здесь должна быть речка, — заявил я. — Этот водоем, скорее всего, образовался под действием приливов. Или во время шторма. Но воду разбавляет пресный источник.

Полусоленый водоем мы миновали быстро, и сразу же густые заросли кустарников закрыли нам путь вглубь острова.

— Будем продираться, — предложил я. — Остерегайся насекомых и змей. Думаю, они опаснее всего…

— А зачем продираться? — спросила Инна.

— Мы должны найти реку. Или озеро, — объяснил я. — Иначе совсем ослабеем от жажды.

— Но любая речка должна впадать в океан, — сказала девушка. — Мы увидим устье, если будем идти по берегу.

Замечательно трезвая мысль поразила меня.

— Действительно! Правда, реки здесь может и не быть. И тогда нам придется искать дождевое озеро. А пока — пойдем вдоль берега.

Инна устала брести в туфлях на каблуке по песку, я тоже еле передвигал ноги. На наше счастье, мы нашли деревце с зеленоватыми бананами и пожевали их. Вяжущие плоды слегка притупили голод, но не помогли нам бороться с жаждой. Все же банан — не апельсин. И только в три часа дня по времени острова Пасхи — полагаю, здешнее время не слишком отличалось от него — мы вышли к устью довольно большой реки.

Инна встала на колени, опуская лицо к текущему с гор потоку, и разочарованно сморщилась:

— Здесь вода тоже соленая!

— Прилив, — пояснил я. — Пойдем вверх — там она будет пресной и чистой.

Вдоль реки идти было ненамного легче, чем продираться сквозь заросли в другом месте, но здесь, по крайней мере, мы имели четкую цель и знали направление движения, не рисковали заблудиться и начать кружить в джунглях. Речка бурлила, шумела, стремясь быстрее скатиться с крутой горы. Поднявшись метров на четыреста от океана, мы обнаружили трехметровый уступ, с которого срывался красивый, искрящийся в солнечных лучах водопад.

— Как здорово, — прошептала девушка.

— И вода здесь хорошая, — ответил я, припадая к падающей с горы тонкой струйке.

Мы жадно пили, потом купались, забыв о холоде. Хотя температура бегущей с гор воды едва ли превышала пятнадцать градусов, смыть соль с тела очень хотелось… Одежду снимать было лень. Я об этом даже как-то не думал. Какие соображения имелись у девушки, не знаю…

— Бурный поток, — сказал я, глядя в переливающуюся на солнце воду. — Инна, тебя ведь зовут так?

— Что? — опешила девушка. — Ты забыл, как меня зовут?

Я рассмеялся.

— Речь не о том. Имя «Инна», по-моему, означает «бурный поток».

— Просто «бурная», — ответила обладательница звучного имени, откидывая со лба прядь темных волос. Пожалуй, имя влияет на жизнь человека.

— Несомненно, — согласился я.

Инна накупалась первой, выбралась на скалу и принялась оглядывать окрестности.

— Что интересного? Нет ли поблизости кокосов или чего-то стоящего?

— Здесь дом, — тихо отозвалась Инна. — Кажется, он брошен.

Спустя несколько секунд я оказался рядом с девушкой. В каких-то пятидесяти метрах от нас, на самом берегу речки стояло бунгало с бамбуковой крышей и когда-то ярко раскрашенной в синий цвет, а теперь порядком выцветшей дверью. Джунгли вокруг были вырублены, и бунгало освещалось солнцем. Впрочем, растительность возвращалась на поляну вокруг творения человеческих рук.

Перед дверью бунгало густо поднималась какая-то хвощеобразная трава. Если бы в хижине кто-то жил, он не смог бы входить и выходить беспрепятственно. Разве что в окно. Поэтому постройка, скорее всего, действительно была покинута людьми.

— Пошли, посмотрим, — предложил я.

— Боюсь, — тихо прошептала Инна.

— Почему? Если там никого нет, чего бояться?

— А вдруг они умерли? И там скелеты?

Не скажу, что такая перспектива обрадовала бы меня. Но в некоторых ситуациях соседство с мертвецами предпочтительнее, чем с живыми людьми.

— Мертвые не могут причинить нам вреда. Давай я посмотрю сам, если ты хочешь.

Тропинка, ведущая к бунгало, заросла густой травой. Она приходила откуда-то слева — видимо, от берега океана. Туда еще стоит сходить. Но сейчас нужно обследовать жилье.

Хвощи с треском ломались у меня под ногами. Инна брела следом — оставаться одной ей, видимо, хотелось еще меньше, чем исследовать заброшенный дом. В океане, там, где нам действительно могло прийтись солоно, девушка проявила значительно больше мужества. Или она просто не понимала, что ей грозит?

Синюю дверь я открыл с внутренним содроганием. Но на меня не бросился дикий зверь, не рухнул скелет. Никто не целился из ружья мне в лицо, не размахивал кривым обоюдоострым ножом. Внутри бунгало было светло, грязно и тихо. Только резко, словно ножом по металлу, скрипнули дверные петли.

— Заходи, предложил я Инне. — Тут пусто. Людей не было, наверное, уже больше года.

Действительно, крыша в некоторых местах прохудилась, доски пола в одном месте, под самой большой прорехой, сгнили. Шкаф в углу, два ящика под окном, стол, на котором стоял большой металлический чайник и стопка из нескольких алюминиевых мисок, широкая лежанка с аккуратно сложенным шерстяным одеялом.

— Странно все это, — тихо прошептала Инна, выглядывая у меня из-за плеча. — Ушли, бросили вещи…

— Может быть, рассчитывали вернуться, — предположил я. — Может, еще и вернутся. Скажем, на сбор урожая. Я слышал, что на некоторые острова люди приплывают только в сезон. Места мало, деревья плодоносят не круглый год. Как здесь жить? А сорвать куш, собрать орехи или манго, или что еще здесь растет, можно.

— Да. Или просто приехать поохотиться, — предположила Инна. — На диких коз.

— Или на потерпевших кораблекрушение путешественников, — добавил я.

Инна, похоже, не услышала меня.

— Тут все запущенно… Мы остановимся здесь?

— Наверное. Если не найдем людей.

— Ты собираешься искать их прямо сейчас?

— Нет, — улыбнулся я. — Не думаю, что бежать куда-то сейчас — лучший вариант. Отдохнем.

В шкафу мы обнаружили туго скатанный большой спальный мешок. Ни одежды, ни обуви, ни инструментов, ни оружия. В нижнем ящике лежали керосиновая лампа без керосина, неработающий электрический фонарик и несколько коробков спичек с надписями на английском языке. Мешок мы вывернули наизнанку и повесили сушиться на солнце. Спальник выглядел чистым, но мало ли, кто в нем спал? Рисковать не хотелось… Яркий солнечный свет — хороший дезинфектор.

Содержимое ящиков у окна порадовало меня куда больше. Один был почти доверху наполнен жестянками с тушенкой. Другой — наполовину — банками со сгущенным молоком. Произвели консервы в Новой Зеландии. Оставили их здесь охотники или сборщики урожая? Выловили из океана такие же бедолаги, как мы?

Срок годности консервов истек. Они были произведены четыре года назад. Может, этим и объяснялось то, что педантичные охотники (рыболовы, собиратели) из благополучной страны бросили их, как ненужный мусор?

Но мы отказываться от неожиданного подарка судьбы не собирались. Тем более, выбора особого не имелось. Тушенкой, конечно, можно серьезно отравиться. Все-таки мясо. А со сгущенкой, я уверен, проблем возникнуть не должно. Разве что молоко изменило вкус и цвет. Но съедобным оно осталось наверняка.

Если тушенка открывалась при помощи кольца, то для сгущенки нужен был консервный нож. Или заменяющий его предмет, которого мы не имели.

Впрочем, опасность и трудности нас с Инной не смутили. Мы съели по банке тушенки, отправляя мясо в рот прямо пальцами. Ложки на столе имелись, но они были грязными, а мыть их пока не хотелось. Консервов вкуснее я в жизни не пробовал. Если бы к мясу еще ломтик хлеба… Потом я нашел гвоздь и с помощью камня пробил в банке сгущенки две дырки. Молоко тоже оказалось неплохим. Одно отверстие для того, чтобы в банку поступал воздух, другое — для сгущенки. Передавая банку из рук в руки, можно было пользоваться разными отверстиями. Впрочем, я Инной не брезговал, но мало ли, как воспитана девушка? Одно дело — целоваться с человеком, другое — есть с ним одной вилкой. Второе лично мне как-то не очень приятно.

Тем временем в бунгало стремительно темнело, хотя до вечера, вроде бы, оставалось еще много времени. Я подошел к окну и выглянул наружу. Небо закрыли черные тучи.

— Похоже, скоро пойдет дождь, — сообщил я Инне.

— Хорошо, что мы нашли место под крышей, — улыбнулась сытая и довольная девушка. Глаза ее закрывались. — Надо снять с ветки спальник.

Едва я вернулся в хижину, прижимая к себе нагретую на солнце толстую ткань, небо на мгновение вспыхнуло, и на остров обрушился оглушительный гром. Инна вздрогнула. Я едва не выронил спальный мешок.

По бамбуковой, накрытой сверху длинными стеблями неизвестной мне травы крыше ударили первые крупные капли дождя. А спустя две минуты на джунгли обрушился тропический ливень. Гром гремел, как артиллерийская канонада. Вода лилась сплошным потоком. Резко похолодало.

— Надо же — какой сильный дождь, — сказала Инна. Из-за шума падающей воды ее было едва слышно. — В лесу мы бы промокли.

Из прорехи в крыше обильным потоком лилась вода.

— Заделаем завтра утром, — кивнул я на дыру. — Вечером дождь кончится, но лазить по мокрой крыше я не хочу.

— Почему ты думаешь, что дождь перестанет? — спросила девушка.

— В тропиках всегда так. Утро ясное, после полудня сгущаются тучи, льет дождь, а к вечеру опять появляется солнце.

— Не знала, — улыбнулась Инна. — Выходит, к определенному времени надо будет возвращаться домой?

— Ты уже считаешь эту хижину домом? — улыбнулся я. — Да, пожалуй, так и есть… Если бы здесь жили люди, какие-нибудь дикари, они бы растащили имущество из этой хижины. Остров безлюден. Когда дождь закончится, нужно будет приготовиться к ночлегу. Запастись дровами, посмотреть, не удастся ли набрать где-нибудь сена. Из-за ливня сделать все это будет не так легко…

Буйство стихии прекратилось так же быстро, как началось. Оглушительно прогремел гром, на травяную крышу шмякнулись последние капли дождя — и все вокруг стихло. Только журчали сбегающие в речку ручьи, да начали подавать голоса смолкшие в грозу птицы.

— Все прошло! — радостно воскликнула Инна. На щеках ее играли задорные ямочки. — Солнце опять светит!

На душе, и правда, стало радостно и спокойно.

— Стемнеет примерно через час, — предположил я. — Успеем ли мы запастись дровами?

— А зачем? — поинтересовалась девушка.

— Развести костер. Чтобы нагреть ужин. И отпугивать хищников…

Объясняя, зачем нам нужен костер, я понял, что не так уж мы в нем нуждаемся…

— Лично я уже наелась. На сегодня. А хищников, ты сам говорил, здесь нет. Может быть, просто ляжем спать? Двое суток на ногах, не считая «тихого часа» на пляже — это как-то чересчур…

— Ты права, — согласился я. — Бери себе спальный мешок — тем более, костюм у тебя легкий… А я обойдусь одеялом. Лягу в том углу, рядом со шкафом. С утра примемся за исследования острова.

Инна прищурилась, посмотрела на меня искоса, рассмеялась.

— Здесь будет холодно ночью, Никита. По-моему, мы поместимся в спальник вдвоем. Конечно, я согласна на это только в том случае, если ты будешь хорошо себя вести.

— Буду, — смутился я. — Что мне остается?

— Как легко согласился, — вновь рассмеялась девушка. — Вот что значит — мужчина. За теплое и мягкое место готов отказаться от всего. Готовь постель. Я скоро приду.

Умыться перед сном не мешало и мне. Я вышел к водопаду, напился, пожалел, что нет бритвы и зубной щетки. Да, пребывание на необитаемом острове таит в себе много трудностей, о которых на «большой земле» даже не вспоминаешь.

Когда я вернулся в хижину, Инны еще не было. Я залез в спальник и даже слегка задремал. Никаких посторонних мыслей, как ни странно, не возникало. Я размышлял над тем, чем мы займемся завтра, представлял, как буду заделывать прореху в крыше, и наслаждался теплом. Воздух после ливня бодрил.

Девушка скользнула в спальный мешок, чувствительно пнув меня коленками в живот.

— Уже заснул?

— Почти.

— И я буду спать, — констатировала Инна.

— Спокойной ночи, — пожелал я.

Девушка тихонько засопела мне в плечо. И я понял, что заснуть будет совсем нелегко. Несмотря на усталость, присутствие красивой молодой женщины рядом путало мысли и заставляло сердце биться чаще.

— Инна! — позвал я спустя минуту.

— Мр-мур, — ответила девушка.

— Спишь?

— Угу…

Я подождал еще минуту, но бороться с собой сил не было.

— Можно обратиться к тебе с нескромным предложением?

— Обращайся.

— Ты не будешь против, если я нарушу наш договор?

— Какой?

— Насчет хорошего поведения.

— Категорически против. Я уйду из хижины. В дикий холодный лес. На съедение ягуарам. Терпеть не могу, когда кто-то храпит во сне.

— А если я не буду храпеть? Если я буду вести себя тихо-тихо?

— Ну, разве что так, — мурлыкнула девушка.

Я опустился немного ниже и поцеловал ее в губы. Они были такими мягкими и сладкими на вкус… Наверняка, перед тем, как лечь спать, Инна полакомилась сгущенкой. Вот вам и декларируемая забота о фигуре!

— Это ничего? — спросил я, обнимая ее за плечи.

— Вовсе не ничего. Это я, — тихо фыркнула она. — Не задавай глупых вопросов. Я уже думала, ты заснешь, не поцеловав меня на ночь. Спокойной ночи!

— Все-таки спокойной ночи?

Инна тихонько засмеялась, услышав, что мой голос дрогнул.

— Не будь таким наивным. Хотя, впрочем, таким ты мне даже больше нравишься. На корабле ты был слишком самоуверен.

Девушка мурлыкнула и обняла меня за шею.

Проснулись мы, когда солнце уже встало. Было жарко и хотелось есть. И если прежде тушенка казалась нам необычайно вкусной, то с утра без хлеба жевать ее было не так уж приятно.

Инна часто улыбалась, поглядывая на меня. Это было очень приятно. Я решил, что нужно непременно что-то сделать для нее. Поймать голыми руками дикую козу. Найти прекрасное высокогорное озеро. Построить лодку или плот. Или, на худой конец, найти какие-нибудь вкусные фрукты. Манго, например, а не зеленые бананы. Растет ли здесь манго?

— Ты пойдешь со мной в горы? — спросил я девушку, когда мы позавтракали.

— Не знаю. Я не очень хочу лезть наверх… У меня и обуви подходящей нет. Но и здесь я оставаться боюсь.

— Мои туфли тоже не приспособлены для лазания по косогорам… Но нам стоит осмотреться…

— Ты полагаешь, мы увидим сверху что-то интересное?

— Мало ли? Может, на другой стороне острова метеорологическая станция. Или поселок. Не слишком верится, но все же. Зачем нам сидеть здесь?

— Тебе не нравится?

— Пока — нравится, — улыбнулся я, обнимая и целуя девушку.

Спустя час мы карабкались в гору вдоль речки. Не хватало еще заблудиться в лесу…

К счастью, чем выше, тем проще было продираться по зарослям. Подлесок становился реже, но скалы — выше, и обходить их стало труднее. Мы нашли еще пару водопадов, потом были вынуждены отойти от речки, которая сбегала по голым острым камням. Спустя некоторое время мы поднялись над истоком реки — нагромождением крупных камней.

С полян можно было хорошо разглядеть «нашу» часть острова. Следов присутствия людей видно не было. Впрочем, бунгало, где мы остановились, разглядеть с высоты тоже не представлялось возможным. Поэтому несколько туземных хижин мы вполне могли не заметить.

Полоска песка у берега имела разную ширину. За устьем речки песчаный пляж простирался дальше, растительность отступала к горам. Наверное, с этой стороны чаще дули океанские ветра. Интересно, какая это сторона света? Север, юг, восток, запад? В какую сторону нужно поворачиваться, чтобы увидеть восходящее солнце? Сейчас оно поднялось уже слишком высоко в небо… А мы так и не успели сориентироваться.

— Тебе не кажется, что проще обойти остров по периметру? — спросила Инна, когда мы выбрались на очередную поляну. Темные пряди волос, падающие на лоб, были мокрыми от пота. Инна покраснела и тяжело дышала.

Скалы перед нами стояли уже сплошной стеной. Дальше вверх пути не было. Оставалось только опуститься и попробовать взойти на гору по другой лощине. А может быть, прохода не было и там…

— Будем возвращаться, — согласился я. — Пройдем правее, чтобы не идти по тому же маршруту.

— Я сниму туфли, — заявила Инна. — И буду за тебя держаться.

— Держись, — улыбнулся я. — Мне будет приятно.

Вниз мы спускались медленно. В одном месте приятная с виду полянка оказалась заплетенной колючими ползучими лианами, которые намертво вцеплялись в одежду и кожу. У меня, по крайней мере, были брюки и закрытые туфли. Инну пришлось нести на руках. Когда я продрался к лесу, где землю устилали листья, чуть не уронил Инну на землю. И самый приятный груз может стать тяжелым…

— Иди ко мне, мой герой, — улыбнулась девушка. — Полежим рядышком. Ты такой сильный, такой самоотверженный! И так возбужденно дышишь!

Наглая, неприкрытая лесть, но мне все равно было очень приятно. Дышал я, правда, не возбужденно, а устало. Попробовали бы вы пройтись по горному склону, продираясь через колючки, держа в руках килограммов пятьдесят-шестьдесят. А полежать спокойно, конечно, не удалось. У Инны было слишком игривое настроение.

Когда мы двинулись дальше, меня шатало, очень хотелось есть. Инна жаловалась:

— У меня ноги дрожат.

— Ну, еще бы…

— Может, остановимся еще?

— Нет уж, — стиснув зубы, шептал я.

Хотя остановиться хотелось… Но я понимал, чем это закончится. Мы просто не вернемся к вечеру домой. Или вообще не вернемся.

Съедобного вокруг, как назло, ничего не находилось. А бунгало было еще очень далеко.

— Почему мы не взяли еду с собой? — спросила Инна. Она потеряла энергии гораздо меньше, чем я, но кушать тоже хотела.

— Не подумал.

— Глупенький…

Девушка провела пальцами по моей щеке, потом острыми ногтями дотронулась до запястья, несильно царапая его. Нет, нравиться она определенно умела. И опыт в обольщении мужчин у нее большой. Или это врожденное женское чутье?

— Пойдем правее, — предложила Инна.

— Нет, так мы спустимся быстрее, — возразил я.

— Нет, ну давай прямо через лес! Я прошу, — мягко улыбнулась девушка.

— Я понесу тебя, если ты устала, — скрепя сердце, заявил я. — Или опять отдохнем. Но в чащу забираться не будем. Видишь — лощина ведет к океану почти ровно. Здесь легко идти. В лесу нам придется несладко.

Инна надула губки, но спорить не стала. А спустя четверть часа мы вышли к недавно покрашенной металлической будке.

— Ой, что это? — выдохнула девушка.

— Судя по антенне — автоматический передатчик, — заявил я. — Видишь, на двери замок. Здесь глушь, но мало ли, кто появится.

— И что передает этот передатчик?

— Сигнал для пеленга, — объяснил я. — Это своего рода маяк. Ну, точнее, я так думаю. А на самом деле — кто знает?

— Может, сломаем его? — предложила Инна.

Я посмотрел на девушку с удивлением, потом сообразил: действительно, если передатчик сломать, рано или поздно кто-то приедет его чинить. И найдет нас. Такие случаи, кажется, даже описаны в литературе. Ну а если из-за нашей самодеятельности какой-то корабль или самолет не сможет найти дорогу в океане?

— Подождем, — предложил я Инне. — Может, тут все-таки есть люди. А мы начнем пакостить прямо сразу… Правда, идея у меня появилась. Надо соорудить на пляже, на берегу, какой-то сигнал для самолетов. Может быть, сверху заметят, что здесь обосновались потерпевшие крушение.

— Отлично придумано! — заявила Инна. — Ты заметил — скоро опять начнется дождь!

Действительно, небо уже было черным от туч.

— Жаль, будка закрыта, — вздохнул я. — Впрочем, не думаю, что дождь нам помешает. Мы и так грязные и мокрые.

— Там, кажется, сарайчик, — кивнула Инна на лес. — Пойдем?

— Конечно, пойдем…

И правда, на краю поляны оказалась неприметная сторожка. Не дом — хижина, в которой ремонтники, или смотрители могли укрыться от дождя. На полу — следы золы, на двух камнях стоит большая сковорода. На полке — пластиковая бутыль с желтой жидкостью. Скорее всего, с маслом.

— Можно что-то пожарить, — предложила Инна.

— Это что-то сначала нужно поймать, — вздохнул я.

Нет, охотник из меня никакой… Даже не видел никакой дичи — не говоря о том, чтобы добыть ее. А может быть, кроме мелких птиц, тут ничего и не водится?

Дождь прошел сравнительно быстро. Мы прихватили с собой сковороду, взяли масло, спустились к океану. Мокрый песчаный пляж был таким ярким…

— Вот здесь мы и соорудим опознавательный знак, — предложил я.

— Не сейчас! — воскликнула Инна. — У меня от зеленых бананов уже изжога. Мне на них смотреть тошно. Хочу тушенки! Хотя она мне тоже надоела.

— Разнообразим наше меню, — предложил я. — Пожарим бананов. Я слышал, так делают. Возьмем пару гроздей с собой… И если увидишь подходящие сучья, тоже бери…

— Что мы, вьючные лошади? — возмутилась девушка. — Сковорода, масло, бананы — а ты еще хочешь, чтобы я тащила вязанку хвороста?

— Бананы, положим, несу я…

Костер весело потрескивал. В ночное небо летели быстрые, юркие искры. Сковорода стояла на двух камнях. В ней шипело масло, и жарились бананы.

— Долго их жарить? — поинтересовалась Инна.

— Не знаю. Вряд ли дольше, чем картошку. Это зависит от того, что мы хотим получить. Попробуй кусочек.

Девушка алюминиевой ложкой выудила кусок банана, аккуратно положила его в рот.

— Ничего, — сообщила она через некоторое время. — Но пожалуй, следует пожарить еще. Чтобы получилась корочка.

Хрустящей банановой корочки мы так и не получили, но новое блюдо разнообразило наше меню. На сытый желудок спать было гораздо веселее.

С утра пораньше я предложил:

— Построим на берегу пирамиду из камней. Хорошо бы воткнуть в нее что-то вроде флага.

Инна покачала головой.

— Я смотрела «Последнего героя»… Они, когда им дали задание привлечь внимание пилота, выложили на желтом берегу какое-то слово зелеными листьями. С воздуха отлично смотрелось.

— Хорошо придумала. То есть вспомнила… Только ведь листья завянут.

— Их можно будет менять, когда они высохнут. А что твоя пирамида с флагом? Она никому ничего не скажет.

Спустя два часа мы выложили на берегу международный символ SOS. Не знаю, как он смотрелся с воздуха, а с земли — просто отлично. Пожалуй, дня на два листьев хватит. Потом заменим.

Экскурсию вокруг острова мы отложили. Близилось время ливня, а его лучше переждать в хижине, в теплом спальном мешке. Дыру в крыше я худо-бедно залатал, набросав на нее сверху жесткой травы. Вода внутрь теперь не лилась сплошным потоком, а тихо капала. Все же я не кровельщик…

Вечером мы снова жгли костер, смотрели на звезды. Если бы не легкое чувство голода и стойкое ощущение тревоги, было бы просто прекрасно. Огонь, теплая ночь, свежий воздух, красивая девушка рядом. И никого вокруг. Что еще нужно для счастья?

На следующее утро нас разбудил гул работающего вдалеке мощного мотора.

— Самолет, — предположила Инна.

— Может быть, катер. Пойдем, посмотрим. Не спеши высовываться и звать наших спасителей. Надо сначала рассмотреть, кто это такие.

Мы быстро спустились к берегу. Над водой, точнее, над берегом с нашей надписью, которая оказалась слегка поврежденной вчерашним ливнем, кружил большой гидросамолет.

— Что будем делать? — спросила девушка.

— Махать им, конечно, — пожал плечами я. — Другого случая может не представиться.

Инна выскочила на песок и подняла руки над головой. Я тоже выбежал на берег.

Самолет сделал вираж и пошел на посадку.

Волнения на море почти не было, и крылатая машина без проблем опустилась на воду, оставив за собой длинную белую полосу пены. Своим ходом самолет добрался до берега, ткнулся одним из поплавков в песок. Распахнулся люк, и прямо в воду выскочили трое русоволосых мужчин с автоматическими винтовками. Один — бородатый, два — просто заросшие щетиной.

Впрочем, я со стороны, наверное, выглядел не лучше. Тоже оброс за несколько дней. Инна жаловалась, что щетина ее колет.

Появление вооруженных бородатых незнакомцев меня совсем не обрадовало. Зачем им винтовки? Я беспокоился за Инну. Да и за себя тоже. Меня просто застрелят, а ее возьмут в рабство, будут мучить. Красивая женщина — желанная добыча…

— Ду ю спик инглиш? — закричал я издалека.

Если не вступят в разговор, лучше, наверное, убегать в лес. Хотя, они могут улыбаться, а уже оказавшись рядом, заломить нам руки и затолкать в самолет. Или расправиться на берегу.

— Ес, ви ду, — хмуро ответил один из бородачей.

Инна вдруг побледнела и прошептала:

— Я боюсь… Они мне не нравятся.

— Мне тоже не сильно нравятся. Но боюсь, поздно каяться…

— Убежим?

Что уж теперь убегать…

— Ви а ве ситезен оф Раша! — зачем-то заявил я. Потом подумал, что артикль the в этой фразе лишний. Или нет? Совсем уж глупый вопрос. От волнения я забыл ставший почти родным язык.

— Ты бы по-русски говорил, Никита Евгеньевич, — заявил один из мужиков, самый крепкий на вид. — И тебе проще, и, главное, нам понятнее. А то «ситизен», «ви», «ве»…

Было от чего опешить! Потом я расслабился. Если они меня знают — ничего страшного не произойдет. Или напротив? А вот Инна повела себя более чем странно. Услышав обращенную ко мне фразу, она взвизгнула и метнулась в лес.

Я хотел было бежать следом, но бородатый, который прежде изъяснялся на английском, крикнул:

— Погодь, Никита! Найдем мы ее, чего сейчас бегать? И допросим с пристрастием.

Этого я уже совсем не понял.

— Вы кто такие?

— Кто, кто… Кони в пальто, — буркнул самый худой мужчина с жидкой щетиной. — Отец твой нас послал. Третий день по морям рыщем… И горло промочить некогда.

— Ага, — тупо кивнул я.

Мне уже ничего не было понятно.

— Ты, типа, не дергайся, — продолжал худой. — Еще не хватало тебя по лесам ловить.

— Да зачем же меня ловить? — осведомился я.

— Слухи дошли, приболел ты, — объяснил бородач.

— Нет, все нормально. Только с корабля в воду упал.

— Ну да, ясен пень, — хмыкнул худой. На лице его был написан глубокий скептицизм.

Тем временем мужики дошлепали до берега.

— Ахеец, — представился бородатый.

— Меня Жлобом кличут, — похвастался крепкий. — А это — Шмыга. — Он кивнул в сторону худого.

— Мы из личной охраны твоего отца, — объяснил Ахеец.

— Ясно, — кивнул я.

— Ничего тебе не ясно, — пробурчал Шмыга. — Проводи разъяснительную работу, Жлоб.

— Ты не командуй, — обиделся Жлоб. — Над нами Ахеец начальник.

— Действуй, — кивнул бородатый.

Я приготовился слушать объяснения, но Жлоб молчал. Молча он вытащил из нагрудного кармана полиэтиленовый пакет, в который была упакована какая-то тряпка. Сосредоточенно разорвал пакет, извлек тряпку и резко схватил меня за шиворот, другой рукой прижимая тряпку к моему лицу.

«Влип», — пронеслась быстрая мысль. Но сознание я не терял, плохо мне не становилось. Хотя какие-то изменения в сознании и в физическом самочувствии, несомненно, происходили. Будто разом навалилось тяжелое, мрачное похмелье.

— Это что значит? — спросил я спустя полминуты, когда Жлоб убрал тряпку от моего лица.

— Извини, Никита Евгеньевич. Прививка. Тебя враги нашего отца опоить хотели. Запрограммировать.

— Опоить? Запрограммировать?

— Ну да. Ведьма рыжая, что с тобой была, постоянно в еду наркотики подмешивала.

Я покачал головой.

— Быть этого не может. Я и познакомился с ней случайно. Да и вообще — вы-то откуда такие вещи знаете?

— Работа требует, — буркнул Шмыга.

Я пристальнее вгляделся в лица нашедших меня людей. В физиономии Ахейца, несомненно, было что-то знакомое. Да и Шмыгу я прежде видел. Правда, память на лица у меня так себе, и в России я не появлялся уже года три… Но с Ахейцем, кажется, приезжал в Англию отец, когда я еще учился в Кембридже.

— От отца знак какой-нибудь есть? — спросил я. — Или на слово вам верить?

— Какие уж знаки, — хмыкнул Ахеец, доставая из кармана прорезиненный спутниковый телефон в титановом корпусе. — Позвони отцу, если не веришь. Мы с ним разговаривали, когда остров с вашим знаком нашли. Хорошо, что раньше, чем вражеские «спасатели» успели.

— Какие «вражеские»?

— Те, что работают на врагов наших, которые тебя похитили.

— Да никто меня не похищал…

— Тонко сработали, — криво усмехнулся Шмыга. — Ты даже не заметил. В том и соль… Будешь звонить?

— Да ладно… Что его зря беспокоить?

Общаться лишний раз с отцом мне в самом деле не хотелось. Тем более, ничего, кроме очередной взбучки, ждать от него не приходилось.

— Смотри, — усмехнулся худой порученец отца, видимо, тоже хорошо знавший его характер. И рассказал мне о том, как они, собственно, появились здесь.

Структурам, отвечающим в нашей корпорации за разведку, стало известно, что на меня началась охота. Конкуренты наняли девушку, отправили ее в круиз вместе со мной. Чтобы я ничего не заподозрил, да и для надежности с ней послали сообщника — специалиста по психологии и наркотическим веществам. То-то я подумал, что толстый Вася не слишком-то похож на боевика…

Девушке заранее сделали инъекцию новейшего препарата — супрелокса, разработанного специально для воздействия на меня, с учетом данных анализов ДНК. Где враги добыли мою кровь, остается только гадать. Производные супрелокса выделяются естественным путем, и делают его носителя чрезвычайно привлекательным именно для объекта охоты. Я читал о таком прежде, но полагал, что фармацевты слегка преувеличивают свои возможности.

— Вот она тебя и окрутила, — констатировал Ахеец.

— Почему бы ей было не отдаться мне прямо на корабле?

— Подозрительно. Неинтересно, — фыркнул тот. — А здесь можно провести обработку по полной программе. Это пока еще ее дружина не подтянулась. Не успей мы раньше — тебя бы и не спасти было…

Я покачал головой.

— Вы говорите, что она мне понравилась, потому что я попал под воздействие производных супрелокса. Но на корабле я редко входил с этой женщиной в контакт. Да и вообще, мне всегда нравились девушки такого типа.

— Какого? — состроив кислую мину, спросил Шмыга.

— Темноволосые, не толстые, но и не худые, с хорошей фигурой, с аккуратным носиком, — я попытался описать Инну и замялся. Понял, что она была другой! Я представлял ее темноволосой, а девушка, скорее, была рыжей… Пусть и темно-рыжей. И сейчас я осознал, что она была гораздо крупнее, чем мне казалось. Почти одного со мной роста, крепкая, хорошо сбитая… То-то мне было так тяжело таскать ее на руках! Она весила не шестьдесят килограммов, а все семьдесят, а то и восемьдесят. Спальник трещал по швам, когда мы залезали в него вдвоем. Там было слишком мало места, особенно, когда кто-то начинал двигаться…

— Ага, начинает доходить, — вставил свое слово Ахеец. — Мы, когда высадились на остров, увидели рядом с тобой большую рыжую деваху.

— Но такие тебе тоже нравились когда-то — и этот факт отражен в досье наших врагов, которые мы получили от нашего человека у них…

— Что за враги-то? — вздохнул я.

— Питерская группировка, — пояснил Шмыга. — Они давно хотят нас потеснить…

— И Инна… Она работает на них? Или все-таки дочь их главаря?

— Пес ее знает, — отозвался Жлоб. — Скорее всего, просто рыжая шлюха.

Я нахмурился, Шмыга невозмутимо предложил:

— Не мешало бы ее поймать. И допросить. Жестко.

— Не позволю сделать ей ничего плохого, — возразил я.

— Отрезвина мало в рецепт добавили, — поморщился Ахеец. — Она же использовала тебя, парень! И ты используй ее. Сделай с ней все, что хочешь, и выбрось!

— А жестко — это не обязательно пытать, — добавил Шмыга. — Мы понимаем, ностальгия, все такое… Запас правдина у меня всегда имеется. Будет рассказывать нам все, да еще и плакать от счастья. Да и вообще — хочешь, возьмешь ее с собой. Посадишь в клетку, будешь развлекаться, когда приспичит.

Меня передернуло. Я вспомнил нрав отца, порядки, царящие сейчас в моей стране. Нет уж, там девушка из враждебного лагеря долго не выживет. Даже если наши пощадят — что маловероятно — достанут и убьют свои.

— Я здесь главный? — спросил я Ахейца.

— Ты, — согласился он. — Отец тебя для дела вызывает. Моя забота — тебя домой довезти. И это я в любом случае сделаю. Но отношения мне с тобой портить ни к чему.

— Тогда я сам разберусь с девчонкой. Возвращайтесь в самолет и ждите меня.

— Нет, — оскалился Шмыга.

— Да, — жестко ответил я. — Тебе тоже нечего портить отношения с будущим боссом.

— Если она тебя пришибет, нас всех за ребро на крюк повесят, — ответил Шмыга сквозь зубы.

— Она меня не пришибет. Ты дашь мне винтовку, — заявил я.

— В лес не убежишь? — спросил Жлоб. — Искать тебя долго.

— После нашего допинга — не убежит. Он почти нормальный, — ответил Ахеец. — Но боюсь я, прав Шмыга. Как бы она тебе горло не перегрызла.

— Ты не бойся. Она тоже не дура. Понимает, что вы ее тогда найдете и прикончите.

— С особой жестокостью, — добавил Шмыга. — Что ж, верно… Поторопись только — как бы катер с питерскими не нагрянул. Разборки нам сейчас ни к чему.

— Вы за мной не ходите.

— Ладно, — кивнул Ахеец. — Если ты через два часа не вернешься, мы весь этот остров перевернем. И девка твоя пусть на пощаду не рассчитывает.

— Я вернусь после дождя, — заявил я, взглянув на темнеющее небо.

Дождь поливал, как из ведра. С листьев текло, ноги скользили по мокрой траве. Я поднимался к будке с передатчиком, которую мы с Инной нашли, когда лазили в горы. Если ребята правы, визит на этот остров готовился. И у Инны там база. Которую она не хотела показывать мне — поэтому и уводила прочь из лощинки, когда мы спускались к океану. И теперь она пошла туда — вызвать подмогу, сообщить о провале плана.

В хижину она вряд ли вернется. Понимает, что мы ее там можем найти. Глупо вообще уходить из леса — проще спрятаться где-нибудь в джунглях. Но девушка боится грозы и тропического ливня. Она постарается быть под крышей.

Догадка моя оказалась верной. Только сидела Инна не в железной будке, а под хилым навесиком. Сквозь щели в досках сочилась вода. Девушка увидела меня с винтовкой, вздрогнула, съежилась.

Какая она все-таки хорошенькая!

Хоть и рыжая, а не темноволосая, хоть и крупная, а не изящная…

— Привет, — зачем-то поздоровался я. — Это правда?

— Насчет чего? — вздрогнула Инна.

— Ты работала на врагов моего отца?

— Да, — не стала спорить девушка.

Если бы она сказала по-другому, боюсь, я обошелся бы с ней жестче.

— Почему?

— А почему ты сын своего отца? Так сложилось. Можно подумать, у нас есть выбор.

— Выбор есть всегда…

— Но почему я должна была отказываться от хорошего заказа? Я не знала тебя, я не знала твоего отца. Думала, ты богатенький порочный мерзавец. Потом ты мне очень понравился, и это правда…

— Может, и не правда, но проверить это уже никак нельзя.

— Нельзя, — вздохнула девушка. — Но я люблю тебя. И спала с тобой по любви, а не по работе.

— Врешь.

— Не вру.

— Боевиков уже вызвала?

Инна покачала головой.

— Все пошло не по плану. По нашему замыслу, тебя и меня должны были подобрать прямо в океане. Минут через сорок после того, как мы выпрыгнули с корабля. Но что-то произошло. Катер нас не нашел. И мы своим ходом добрались до этого острова.

— Значит, об этой будке ты ничего не знала?

— Не знала.

— И здесь нет передатчика?

— Ты же видишь — дверь заперта. У меня нет ключа, и я не знаю, где он.

Я снял с плеча винтовку. Девушка зажмурилась, но я выстрелил в дужку замка, запирающую дверь будки. Распахнул дверцу. Будка оказалась пустой… Кабель, ведущий к антенне, болтался в воздухе обрезанный.

— Ты сказала правду?

— Да.

— Почему же не призналась в заговоре сразу, когда поняла, что любишь меня? — криво усмехнулся я. — Думаешь, я не простил бы?

— Конечно, не простил бы, — отозвалась Инна. — Но я все равно собиралась признаться.

Женская логика! Точнее, вранье все, конечно.

— Полагаю, ты сама не заинтересована в том, чтобы тебя нашли твои заказчики?

— Наверное, — прошептала Инна.

— Точно. Они избавятся от тебя, или накажут за проваленное задание. Останешься здесь. Я улетаю.

— Как? Я останусь одна? Ты что? — широко открыв глаза, прошептала девушка.

— Так. Останешься. Тебе же будет лучше. Продержишься годик. Потом, может быть, я заберу тебя отсюда. Если соскучусь.

— Никита… — прошептала девушка.

— Сиди в лесу. Сделай себе шалаш — не очень далеко от речки, но и не близко. Чтобы тебя было трудно найти.

— Никита…

— Возьми винтовку. Она тебе пригодится, — я отдал девушке оружие. — Прощай. Мне нужно вернуться, пока солнце не выглянуло.

Инна ничего не сказала. Я повернулся к ней спиной и пошел прочь.

Сзади раздался сухой щелчок. Инна нажала на спусковой крючок винтовки. Я оглянулся. Ствол смотрел мне прямо в спину.

— Ты меня все-таки не любишь, — заметил я. — Или любишь очень сильно. Или не понимаешь, что творишь. Неужели ты думаешь, что у тебя есть шансы в случае моей смерти?

Инна вздрогнула и разрыдалась.

— Не бойся, я не причиню тебе вреда. Хоть ты и предала меня. Обойму найдешь на берегу. Там, где мы выкладывали с тобой призыв о помощи. Может быть, патроны тебе пригодятся. Не пытайся напасть на меня еще раз — по крайней мере, в ближайшее время. И запомни: вряд ли тебе стоит возвращаться на родину.

— Спасибо, Никита, — прошептала Инна.

— Что ты… Не стоит благодарности. Но ты — ты все-таки ведьма… Несмотря на все препараты и отрезвляющие инъекции — я люблю тебя. Прощай.

Через силу усмехнувшись, я пошел к самолету. Через сутки он доставит меня в Россию.

Глава 9 Суровые реалии

Черный лимузин затормозил возле высокой лестницы, ведущей в офис отца. Шестеро охранников с дубинками и электрошокерами быстро оттеснили от входа просителей — разношерстный народ, преимущественно старух и детей. За две недели пребывания дома я вновь успел привыкнуть к нищете, голоду и болезням. Точнее, к тому, что здесь многие голодают и болеют, и почти каждый — нищий. Я не был нищим. Я занимался бизнесом отца. Папа наконец-то решил приобщить меня к делу.

В последние две недели, после приезда на родину, проблемы навалились скопом… Впрочем, дела были почти в порядке. Я приводил в порядок себя. Пытался освоиться с новым укладом жизни. И взять свой бизнес под свой же контроль — то, к чему меня так настойчиво подталкивал отец. Не надеяться во всем на его поддержку, а решать проблемы самому. И это было очень непросто.

Я поднялся по лестнице. Двери на фотоэлементах открылись при моем приближении, двое охранников с дубинками и пистолетами на поясе вытянулись по струнке.

«Зачем нужны два жлоба, если двери открывает фотоэлемент?» — подумалось мне.

Секретарь, лысоватый мужчина неопределенного возраста, выбежал навстречу.

— К вам посетитель, Никита Евгеньевич. Ждет в приемной.

— Пусть заходит.

Посетителем оказался предприниматель Злодюшкин, тщедушный, с бегающими глазками и синяком на половину лица.

— Что у вас с лицом? — спросил я Злодюшкина.

— Ваши сотрудники проводили разъяснительную работу, — криво улыбнулся и мелко хихикнул предприниматель. — Миша, племянник мой, не дал пропасть. Говорит: Никита Евгеньевич человек новый, поможет тебе ласты не склеить. Обратись только.

— Миша? — не понял я. — Кто такой?

— Секретарь ваш. Михаил Семенович Гапликов. Племянник он мой. Двоюродный.

— А ты кто?

— Я Паша Злодюшкин. По металлу работаю. На приемке. Алюминий, медь, чугун…

— Стало быть, прогорает производство? Прессовать тебя долговой отдел начал?

— Ну да. То есть, нет! Производство процветает! Печь новую плавильную купил, да с поставками перебой вышел. Поставщика моего главного воронежские на куски порубили.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Он с могилы их пахана, которого в прошлом году кислотой облили, доску медную принял. И надпись сбить не успел вовремя. А ребята там оперативно работают. Нашли.

— Молодцы…

— Да. А Лешку нашинковали. Он, правда, хохотал им в лицо, даже когда ему зубы все выбили и руки отрубали. Три таблетки эйфориака заглотил и неболина без счета. Его даже отрезвин не брал, хотя они ему клизму с отрезвином поставили.

— Повезло…

— Семья осталась. Их убивать не стали.

— Прямо гуманисты эти воронежские…

— Жена теперь будет работать. Долг отдать нужно.

— Бывает…

— А у меня-то долг — всего десять тысяч долларов, — свернул на свою тему Злодюшкин, видя, что я потерял интерес к судьбе его партнера.

— Ты отдай — тогда для тебя будет всего-то… — предложил я. — Для нас это деньги. Ты, может, и широкий, а нам каждый цент дорог…

— Но не убивать же меня из-за них? Я квартиру продам в любой момент, отдам деньги. Прошу — подождите две недели…

Я нахмурился. Почему секретарь подсовывает мне подобных посетителей? Будь он хоть трижды родственник — дело превыше всего…

— Как собираешься вернуть кредит? — спросил я Злодюшкина.

— Товар придет — я продам, и верну.

— По нашей информации, товар твой не придет.

— Придет, придет, — почти заскулил Злодюшкин. — Непременно придет. Только подождите. Пожалуйста…

— Сколько времени дала тебе служба безопасности? — спросил я.

— Сутки, — проблеял предприниматель. — До сегодняшнего вечера.

— Я даю трое суток. Сошлись на меня, если к тебе приедут. Может, и правда, жена твоего порубленного — баба толковая. Хотя сомневаюсь я…

— Мне трех дней не хватит. Она еще неделю металл собирать будет.

— Это не мои проблемы. Всего наилучшего.

Я нажал звонок для вызова секретаря.

— Проводи, Миша. И сюда, мухой…

Злодюшкин, пятясь, вышел за дверь. Секретарь вернулся почти сразу.

— Уволен, Миха. Расчет получишь в кассе.

Лицо секретаря перекосилось.

— Не убивайте, Никита Евгеньевич! Пощадите!

— О чем болтаешь? — нахмурился я. — Из бизнеса я выводить тебя не собираюсь. Просто найди себе другую работу. В компании. И прими капсулу равнодокса [6]. Ты теперь не на работе, можно. Я намереваюсь взять девушку-секретаря.

— С ней будет больше проблем! Она подсыплет вам в чай афротонус! — пискнул секретарь. — Все секретарши так делают, чтобы заполучить своих боссов!

— Ну, ты же не подсыпал голубин? — усмехнулся я. — Проваливай, Гапликов!

Оля вышла на проспект рано. Не было еще и семи вечера. Но сегодня занятия закончились в два, сидеть в библиотеке совсем не хотелось — почему бы не заработать сотню-другую на оплату учебы?

Машин по проспекту двигалось мало. А каждому известно, что любой мало-мальски состоятельный клиент должен быть в автомобиле… Пешком ходят только шаромыжники.

Морщась, Оля проглотила таблетку вселюба и таблетку равнодокса. Лучше бы не надо — равнодокс притупляет не только отвращение и эмоции, он снижает чувство опасности. Это само по себе опасно. Но слишком уж Оле было мерзко…

Уже через пять минут на душе потеплело, стало хорошо. Оля подумала, что совсем зря отвергла вчера настойчивое предложение трех бритых молодых людей в черном «Кадиллаке» поехать с ними. И что совершенно напрасно брызнула на них отупином из баллончика, и убежала, пока не догнали. Такие славные ребята наверняка не замышляли ничего скверного! А в руках одного из них была вовсе не удавка. Скорее всего, он купил веревку, чтобы помогать больной матери развешивать белье после стирки… И любовался ею, представляя, как теперь легче станет жить всей семье…

По проспекту неуверенно, крабьей походкой шел ветеран. Сразу видно — настоящий вояка. Короткая стрижка, камуфляжная куртка, заляпанные грязью сапоги. И где он ухитрился найти грязь при такой погоде? То ли лазил по свалке или канализационным колодцам, то ли не мыл сапоги неделю-другую. Левый глаз ветерана гноился — струйка мутной зеленоватой жидкости стекала по небритой щеке. Правую ногу ветеран волочил, и это показалось Оле очень притягательным и милым. Настоящий защитник отечества.

— Как дела, шлюшка страшненькая? — спросил ветеран, подмигивая Оле здоровым глазом. — Тяжело, наверное, такой тощей и кривоногой заманивать клиентов? Хотя, они у тебя все обдолбанные…

— Я не тощая, а стройная, дядя, — ничуть не обиделась Оля. — Что тебе, коровы… то есть булочки больше нравятся? А ножки у меня французские. Тебе не кажется?

— Я-то тощих люблю, — осклабился ветеран и цыкнул единственным гнилым передним зубом. — А что кривоногая — это ничего… Лишь бы попка у девчонки была. Это главное. Работаешь?

— Ну! — широко улыбнулась девушка.

— Пойдешь со мной, дурочка?

— Пойдем. Есть куда?

— Номер снимем. Я знаю тут неподалеку, дешевый. Тараканов, правда, много, но клопов совсем нет. Диваны каждый день дихлофосом протравливают. И запах приятный, и безопасно. Тебе всяких глупостей, вроде шампанского, не надо? Ломаться не станешь?

Оля с удивлением посмотрела на ветерана.

— Зачем?

— Да так… На передовой всякое бывает… Не привык я еще к здешнему дурдому.

— А ты афротонусом запасся?

— Я молоденьких и так люблю, — объяснил ветеран. — В любом виде. Мне эти глупости ни к чему. К тому же, у меня иммунитет к вселюбину и прочей гадости.

— С отрезвином переборщил? — жалостливо спросила Оля.

— Не… Армейская прививка. Патентованная. Чтобы террористы, падлы, с водой отраву не пустили. Только озверин на меня по-прежнему четко действует и в радость бывает. Но не бойся — я его уже месяц не нюхал. Теперь всю жизнь как увечный буду. Зато пенсия…

— Пойдем, служивый, — хихикнула Оля. — Мне уже невтерпеж. Хочу тебя, касатик.

— Пойдем, — согласился ветеран.

Злодюшкин бежал по улице, соображая, где бы достать денег. Мысленно он оценивал свое имущество. Костюм-тройка шерстяной, лучшая его вещь, что на нем. За пять тысяч рублей покупал, сейчас долларов за сто можно будет продать. Доллар упал, и это радует… Часы механические, завода «Восток» — еще пятьдесят баксов. Цепь золотая с крестом — сто долларов.

Рубашка хлопковая, белая — долларов пять. Он ее надел только пару раз… И еще шесть рубашек в шкафу, однотонные — долларов за двадцать уйдут. Галстуков штук десять. Китайское дерьмо, но выглядят неплохо, почти как от Версачче. Еще долларов двадцать, если лоха найти.

Машина — в залоге. Квартира — в залоге. Главарю бандитскому он сказал, что квартиру продать может. Если бы так…

Запас таблеток приличный. Сто доз эйфориака, двести — экстазина, вселюба — вообще пятьсот порций… Еще с того времени остались, когда он сутенером подрабатывал. Афротонуса, опять же, двести таблеток. Прелокса пять флаконов. Но стоит все это копейки… Долларов сто, если оптом продавать, можно выручить. Нет, за такие деньги даже билет на самолет не возьмешь — когти из города сорвать… Разве что в армию завербоваться, во внутренние войска? Но и там достанут…

Под темной аркой дорогу Злодюшкину заступила молоденькая девушка. Красивая, нет — не разберешь. Юбка короткая, руки голые. Поэтому взгляда от нее Паша отвести не мог. С таблетками с утра он явно переборщил… Казалось бы, речь сейчас шла о жизни и смерти, но девицу ему хотелось. Хоть афротонуса он и не принимал.

— Дядя, давай кошелек, — предложила хулиганка.

— Ага, сейчас, милая, — фыркнул Злодюшкин. — Еще тебе чего?

— Пиджак свой фуфловый снимай, — приказала девушка. — Тогда бить не будем.

— Не сниму, — заявил Злодюшкин. — Отвали, киска! А еще лучше — пойдем со мной. Тогда я тебе пиджак сам отдам! И вообще, не пожалеешь!

— Не, ну он, в натуре, охренел! — проревел невесть откуда взявшийся парень — тощий, высокий. Глаза его поблескивали красным, что вполне могло указывать на то, что парень недавно принял таблетку озверина.

— Бить не будем, — прорычал он. — Больше ничего не придумала? Сама по башке не хочешь?

С нехорошими предчувствиями Злодюшкин полез в боковой карман пиджака за дозой неболина. Но тяжелый железный прут в руке грабителя опередил его движение. Парень врезал прутом по руке Злодюшкина, потом тощим кулаком — по носу.

— Хватит, Толик! Пиджак испортишь! — взвизгнула девица. — Отупином его, отупином!

— Я лучше прутом, — входил в раж юноша. — По морде! Нет, по затылку, на пиджак не потечет…

— Отупином меня, отупином! — подал голос Злодюшкин.

— Отупином, а потом — прутом, — задумчиво кивнул бандит.

В руке девицы появился баллон, и она брызнула в лицо Паше маслянистой вонючей жидкостью.

Баба Рая стояла на углу Литейного и Машиностроительной. В пластиковом пакете, висящем на руке, позвякивали две поллитровки и три «чекушки» самогона. Клиент не шел. Пареньки, толкавшие с рук паленый эйфориак, с усмешкой шныряли мимо. У них клиентов было, хоть отбавляй. А баба Рая продала всего одну поллитровку, и то, вчера. Клиентами оказались трое ностальгирующих старичков вполне приличного вида. Раньше, не иначе, пили коньячок. Теперь ни водки, ни коньяка нигде не купишь. Спроса нет. А нет спроса — нет предложения. Только на энтузиастах алкогольная отрасль и держится…

Сегодня какой-то странный молодой человек с красными глазами купил чекушку. Но смотрел он вокруг так, что можно было сделать вывод — ему было все равно, что покупать, его крепко плющило — и не эйфориаком, а чем-то посильнее, запрещенным. Баба Рая была для паренька просто приглянувшимся пятном, бутылка — каким-то фетишем. Вряд ли он собирался пить самогон. Наверное, даже не знал, что это за напиток и как его используют. Слишком молодой.

Стоять было тоскливо. То ли дело лет двадцать назад, когда алкоголики и простые пьяницы стекались к этому углу со всей округи… Строили глазки продавщицам, дергали «чекушки» прямо здесь, угощали семечками ментов, что охраняли торговок. Ну а показательные милицейские рейды, когда нелегальных продавщиц везли в КПЗ и били бутылки с самогонкой, были даже в чем-то веселы. Суровые сержанты, когда не видели проверяющие, подмигивали торговкам. И прессовали их не слишком сильно. Зачем портить отношения, когда завтра самогон опять будет продаваться на том же углу, а тот же сержант станет отгонять от торгующих любителей выпить на дармовщинку? Днями вместе… И сержанту, и его начальнику заплачено, а если нужно создать видимость борьбы с «зеленым змием» — куда деваться? Правда, от этого одни убытки.

Баба Рая вспомнила время, когда она была самой молодой среди самогонщиц. Где сейчас все ее товарки? Нет их… Только она «держит место», да помнит, какую чудесную вещь можно приготовить из обыкновенного сахара и дрожжей. Проклятая беспутная молодежь даже о пиве забыла: глотает эйфорин, кайфин, студенты давятся перед сессией экстезином… Можно подумать, зверская работоспособность что-то изменит в их жизни… Если ты родился дебилом, то дебилом и умрешь — как ни учи лекции. Если нет крутых родителей — тебе тоже ничего не светит. Разве только рвать всех вокруг зубами и когтями. Если не убьют молодым — можно выйти в люди…

На глаза бабы Раи невольно навернулись слезы. Она открутила крышку «непродажной» чекушки, которую держала в кармане плаща, отхлебнула огненного зелья, закашлялась, задумалась на минуту. Когда подняла глаза, обнаружила, что мальчишки-толкачи словно сквозь землю провалились. Паршивый признак. Облава? Да нет, пацаны работают с прикрытием, а продажа эйфорина официально разрешена.

Со стороны улицы подкатился большой черный автомобиль — баба Рая даже в молодости путалась в марках машин, а сейчас их попросту не различала. Из него вышли двое крепких парней.

— Что, касатики, хотите настоящего мужского напитка? — хитро прищурившись, спросила самогонщица.

— У нас с сексом и так все нормально, — буркнул один из парней. На бабу Раю он смотрел неприязненно.

— Между собой? — тут же уточнила ехидная самогонщица, быстро сообразившая, что эти ребята тоже не знают, что такое спирт и как его употреблять.

Но парень на провокацию не поддался.

— Полезай-ка в машину, бабка, — строго заявил он.

— Вы из общественной безопасности? — заюлила старушка, искоса поглядывая по сторонам и соображая, в какой бы проулок можно сквозануть от непонятных молодых людей. По всему выходило — догонят, еще и по шее накостыляют, и сумку отберут, и товар, и выручку. А сахар нынче дорог!

— Мне с вами не по пути, милки! — сообщила Рая, потихоньку пятясь назад.

— По пути, — продолжал настаивать молодой человек, наступая на самогонщицу.

— Убери грабли, извращенец! — завизжала баба Рая, как давно, в молодости, когда ее пытались затащить в машину подвыпившие ребята.

— Садись, карга старая! — прошипел нападающий, хватая самогонщицу за руку.

Нет, не насильники… И глаза нехорошо поблескивают красным. Как после озверина…

— Вы чего, чего, ребята! — заскулила старушка.

— И правда, что мы эти старые кости берем? — пробасил напарник настойчивого молодого человека. Он открыл рот первый раз с тех пор, как вышел из машины. — Шлепнем ее прямо здесь…

Баба Рая едва ли не сама юркнула в распахнутую дверь автомобиля.

— На плазму пойдет, — хмыкнул парень. — Костный мозг, опять же… Мало ли — печенка негодная. Шеф сказал — грести всех подряд. Не привередничай, Колян! Тем более, бабка верная. Крыши у нее нет, искать никто не станет…

— Тебе виднее. Ты ученый, — кивнул второй молодой человек, усаживаясь за руль. — Кстати, давай бабку в багажник переложим. Тогда еще двоих можно будет в салон запихать.

— Я не верная! Я всем своим парням изменяла! — заверещала Рая, чувствуя, что запахло жареным. — И искать меня будут! Два сына, три дочки…

— Были б твои сыновья в авторитете были — ты бы тут не стояла, — объявил разговорчивый молодой человек.

— А дочки пусть ищут, — хмыкнул басовитый. — Своим ходом на базу идут… Нам товара много надо. Большой заказ поступил.

Как только Миша убрался из приемной, стало легче дышать. Секретарь не нравился мне с первого дня работы. Выполнял поручения безукоризненно, и подсказать многое мог. Да только не лежала у меня к нему душа. Ясно, конечно, что Гапликов шпионил для отца. Доносил ему о каждом моем шаге. Казалось бы, что такого? А неприятно. Когда имеешь такого папу, как у меня, хочешь, чтобы он знал о тебе поменьше…

Я взял со стола папку с информацией по проекту «Д». Смоляков, руководитель одной из двух моих бригад, докладывал, что отец дал отмашку, и проект набирает обороты. Просил помощи второй бригады, но там ребята сейчас трусили наркоманов и левых поставщиков кайфина. Весь Железнодорожный район от рук отбился, надо было срочно что-то предпринимать…

О проекте «Д» я вообще ничего не знал. Разрабатывал его отец, он же инструктировал Смолякова. А теперь проект, вместе с бригадой, которая за него отвечала, перешел ко мне. Прямо скажем, папенька мог бы ограничиться и передачей мне одной бригады, оставив в своем непосредственном подчинении остальные пять. Но он с детства натаскивал меня по полной программе. И сейчас решил, что на роль рядового командира сына ставить незачем. Нужно сразу учить его координировать действия, перераспределять силы. Вот я и попробую что-то перераспределить.

Папка, в которой должны были храниться документы по проекту «Д», оказалась пустой. Я хмыкнул. Гапликов, сволочь, успел напакостить? Нет, никогда он на это не пойдет, жизнь ему дорога, и умереть он хочет без мучений. Да и папка у меня в кабинете лежала, секретарь после своего увольнения сюда зайти не мог. Может быть, он как раз бумаги готовил? Была у Миши мерзкая привычка мои документы у себя в столе держать, вразнобой. Он-то знал, какой документ откуда. А без него найти что-то в столе дело почти безнадежное.

Что ж, я еще не успел стать гордым. Вышел в приемную, залез к Мише в стол. Бумаг — полные ящики. Натаскал из архива, у меня из кабинета. Все, наверное, с лучшими побуждениями. А может, и шпионил. Нет, напрасно отец доверял этому мерзавцу, совсем напрасно…

Я принялся перекладывать бумаги. Квитки, счета, листочки с заметками… Второй ящик был интереснее первого. Документы с печатями, и прямо сверху — маленький листочек на гербовой бумаге. Надпись в правом углу: для Никиты Евгеньевича. Интересно, а почему я этого листка не видел?

На листке было написано:

незлобин — 0,2

пофигин — 0,1

озверин — 0,05

гордин — 0,1

отупин — 0,05

омерзин — 0,1

экстезин — 0,3

героин-2–0,2

Ничего себе, коктейльчик! И что же, этот мерзавец собирался меня травить такой гремучей смесью стимуляторов и успокоителей, психотропных ускорителей и тормозителей? Ну и ну…

Рука сама потянулась к чистому листу бумаги. Я почувствовал позыв переписать рецепт. Зачем? Да вот захотелось, хотя сейчас в этом не было никакой нужды. Оригинал у меня, и никто его не заберет…

Для того чтобы составить подобное зелье из общедоступных препаратов, нужен настоящий специалист. Причем желательно, чтобы у этого специалиста были анализы крови того, для кого готовится состав, чтобы он знал его темперамент и эмоциональные склонности. Стало быть, кто-то опять шпионил за мной. Как тогда, на острове…

Под листком стояла подпись:

Доктор Всеволод Игоревич Дягтерев. И номер телефона.

Стало быть, Дягтерев в курсе? Снять ребят, приволочь доктора сюда, выпытать всю подноготную… С другой стороны, он выполнял чей-то заказ. И по-настоящему мне нужно знать только имя заказчика. А исполнители лишь делали свою работу.

Настроение менялось очень быстро. Я поднялся, полез в шкаф, где Миша хранил припасы для чая. Здесь нашел банку молотого кофе, банку растворимого, сахарницу, коробку с крупнолистовым чаем, пачку мелкопорубленных чайных листьев. И аптечку.

Я выхватил ящик с крестом, открыл его. Обычный набор. Бинт, йод, валидол, аспирин, отрезвин, неболин. И все перечисленные в рецепте препараты. Да что там препараты: несколько заготовленных впрок пакетиков с мелкими кусочками таблеток, приготовленных по рецептуре. Эта сволочь давно кормила меня смесью Дягтерева!

Я рванулся к телефону: вызвать охрану, доставить сюда Гапликова и Дягтерева. Потом опустил трубку, вернулся к аптечке, проглотил две таблетки отрезвина и одну — омерзина. Нужно снять побочные действия чудо-смеси. И действовать только после этого.

Минут через пятнадцать стало по настоящему мерзко. Сознание прояснилось, я вспомнил оставленную на острове Инну, то, как отец вводил меня в курс наших дел, а я только глумливо хихикал, узнавая о количестве публичных домов в разных районах города и предоставляемых ими услугах. А еще — о точках по распространению нелегальных наркотиков, о тайных клиниках и игровых притонах, о бригаде по выколачиванию долгов и методах ее работы… Хорошо еще, что ни разу не удосужился посетить какое-нибудь злачное место. Препараты, которыми меня пичкали, не способствовали повышению сексуального влечения и порочных желаний. Напротив, они подавляли все чувства и желания. Отцу нужен был послушный и работящий сын без посторонних мыслей в голове.

Последняя мысль пришла словно бы сама собой. Отцу? Конечно, а кому, кроме него? Кто посмел бы травить хитрыми наркотическими смесями сына босса?

Я снял телефонную трубку. Набрал номер Дягтерева.

— Всеволод Игоревич?

— Слушаю вас, — ответил уставший прокуренный голос.

— Латышев беспокоит.

— Извините, не узнал, Евгений Васильевич.

— Нет, это Никита Евгеньевич. Сын.

— Очень рад, — расслабился на другом конце провода доктор. — Вас что-то беспокоит? Мне подъехать?

— Нет, хотел поблагодарить вас за состав. Действует отлично.

— Спасибо. Рад, что вам нравится.

Голос эскулапа не дрогнул. Похоже, он не считает, что сделал что-то плохое. Напротив, воспринимает похвалу как должное.

— Не могли бы вы…

— Устранить некоторые побочные эффекты? — тут же спросил Дягтерев. — Это возможно…

— Нет, напомнить, сколько я принимаю этот препарат.

— Ваш отец заказал его месяц назад, кажется. Но не беспокойтесь — привыкания он не вызовет, дозы препаратов, скорее, гомеопатические. И действие их обратимо.

— Если я захочу вернуться в исходное состояние — что мне принять?

— Можно таблеточку омерзина. Хорошо прочистит мозги, отбросит в сторону все посторонние мысли. А еще лучше — не принимать смесь в течение двух-трех дней. Но она практически безвредна. Разве что повышает вашу работоспособность. И немного снижает сексуальный тонус — исключительно в интересах дела. Если вы устали работать, хотите отдохнуть — нужно пока воздержаться от приема препаратов.

— Спасибо. Счет за консультацию пришлите на адрес конторы.

— О чем вы, какой счет? — мелко захихикал Дягтерев. — Я вашему отцу по гроб жизни обязан!

— Отлично, — невпопад заметил я и повесил трубку.

Вот так-то. Отец все спланировал заранее. Накормил меня таблетками, которые заставляли относиться к старухам и больным с брезгливостью, к врагам — с ненавистью, никого не любить и никого не жалеть. Не верить, не бояться и не просить. Еще немного — и я бы перестал быть человеком.

Интересно, отец понимал, что делает? Или сам был под воздействием подобной смеси? Ведь пытался он как можно дольше ограждать меня от всей этой мерзости. Отправил в Европу, выучил там… Ездил я в круизы, не делал ничего полезного для семьи. Но видно, старый волк понял, что недолго ему осталось. И решил натаскать своего волчонка. Сделать его таким же зубастым, уверенным в себе, безжалостным. С тем, чтобы хоть внуки его стали приличными людьми. Только станут ли даже правнуки наши нормальными, если ситуация в стране не измениться? А пока изменений в лучшую сторону не заметно. И люди все злее, все агрессивнее… И еще эта химия…

Нет, я правильно сделал, что оставил Инну на острове. Ничего хорошего в стране ее не ждало. И в том случае, если она дочь конкурента отца. И в том, если просто на него работает. Какой бы она ни была, девушка доставила мне немало приятных минут. Может быть, я даже вернусь к ней. Тогда, когда закончу все свои дела здесь…

Омерзин работал на полную катушку. Мне было гадко, противно и муторно. Стало жаль всех. Отца, Гапликова, Злодюшкина, что просил отсрочить выплату ничтожного, в общем-то, долга. Его приятеля, порубленного на куски, что меня, кажется, во время рассказа Гапликова даже позабавило. Просто дрожь пробирает…

Вспомнил я и Юлю Вавилову, которую бросил перед отъездом за границу по какому-то пустяковому поводу. Просто так это произошло или я находился под действием какого-то героина-2? Не вспомнить. Помню только, что девушка была мне небезразлична — и все, как ножом отрезало.

Интересно, она живет там же? Чем сейчас занимается?

Я вызвал начальника охраны и приказал:

— Машину. Не очень приметную. Пару человек охраны. Поедем, прокатимся.

Очнулся Злодюшкин все в той же подворотне. Пиджака не было, брюк — тоже. Туфли, естественно, тоже сняли. Только хорошую хлопковую рубашку грабители оставили. И носки с трусами снимать побрезговали. Видно, рубашку оставили из-за того, что из белой она превратилась в сильно грязную. Правда, все больше на сорочке была пыль и грязь — крови совсем немного. А грязь отстирается.

Нос болел, голова — умеренно. Подруга все-таки удержала грабителя от того, чтобы ударить жертву прутом по голове. К чему бы такие нежности? Не к добру, это ясно. Значит, скоро будут бить сильнее и больнее.

Паша встал, пошатываясь и держась за скользкую грязную стену. Из разбитого носа опять полилась кровь. Но нос — это ничего. Череп цел — уже очень хорошо. Бандиты, однако, совсем обнаглели. Среди бела дня останавливать приличного человека… Как чувствуют, что у него «крыши» в данный момент нет. Наверное, по выражению лица ориентируются?

Теперь бы только ментам не попасться. Те и последнее вытрясут. А повод какой хороший — босой и голый человек идет по улице… И менты — они отсутствие крыши определяют еще четче, чем бандиты. У них специализация такая.

На улице темнело. Гапликов брел по проспекту, раздумывая, снять носки или оставаться в них. И так, и так было не слишком хорошо. Подонки! Пусть забрали брюки, пусть нет дорогого пиджака — но как же плохо ходить без туфель!

Людей на проспекте совсем не было. Словно город вымер. С одной стороны — хорошо. Никто не видит, никто не пнет и не потащит в ментовку. С другой — странно и, опять же, не к добру.

Из-за угла раздалось цоканье каблучков. Неужели опять эта стерва возвращается?

Нет, из-за угла вынырнула девушка в мини-юбке, на высоких каблуках. Волосы растрепанные, краска на глазах размазана. Проститутка. Чего только в порядок себя не привела?

— Эй, подруга, не приютишь меня? В долгу не останусь, — пообещал Гапликов. — Не смотри, что меня обокрали.

— Меня саму обокрали, — всхлипнула девушка, — Эх ты, мой жалкий!

Баба Рая сидела на кожаном сидении большого автомобиля, невольно прислушиваясь к разговору парней, темноволосого, симпатичного, сидевшего рядом с ней, и бритого наголо, который вполоборота развалился на переднем сидении. Бандиты явно замыслили что-то нехорошее, но пока беседовали между собой и не обращали на старушку никакого внимания.

— А Бобика в ментовку вчера взяли, — сообщил один из них, темноволосый. — Идет он по проспекту, дурила, гайку не надел, цепуру дома оставил, а в кармане знаешь что?

— Волына, — предположил бритый.

— Нет, — захохотал темноволосый. — Еще попытка!

— Кинжал, — сделал следующее предположение не отягченный интеллектом бандит.

— Нет!

— А что же?

— Паспорт, — давясь хохотом, сообщил темноволосый.

— Что?!

Бритый начал хлопать себя широкими лапищами по толстым ляжкам и дико хохотать.

— Ну! Видно, большую дозу экстезина принял, совсем ошизел. Его менты хватают, а этот дятел им паспорт показывает! Те, понятное дело, сразу в оборот его взяли. Он кричит: я честный гражданин! У меня паспорт есть! С пропиской! Менты паспорт порвали в мелкие клочья, и объясняют ему: не гражданин ты, а говно! Бомж! Мы тебе сами прописку устроим, у нас в отделении, а потом браткам на органы продадим. У них сейчас кампания такая идет как раз!

Бритый подавился хохотом.

— Ну, Бобик на понты сел, кричит: да я сам браток, из этой же группировки, — продолжал рассказ довольный темноволосый. — Ему менты говорят: как бы за базар ответить не пришлось, волчок позорный. Ты ври, да не завирайся. Где волына? Где цепура? Где гайки твои? Понтовщик ты дешевый, а не браток! А нас на понт не возьмешь. И чувствует Бобик, что попал он.

— И дальше что? — всхрюкнул бритый.

— Дальше привезли его в подвал, отметелили по первое число. Потом один сержант, которому Бобик штуку пообещал, позвонил-таки папику нашему. Самсон съездил, выручил Бобика. Отрабатывать ему теперь не один месяц придется…

— Да уж, себя держать надо, — заметил бритый, поглаживая тяжелую золотую цепь.

— Вот-вот! — поддержал его темноволосый. — Хорошо еще, Самсон добрый. Мог бы и бросить его в ментовке. А там бы его за неделю убили.

Баба Рая, приложившись к бутылочке самогона, тонко хихикнула. Оба «братка» уставились на нее.

— Что пьешь, старая? — спросил бритый.

— Напиток настоящих мужчин, — провозгласила свой любимый слоган баба Рая. — Хотите дернуть?

— Мы хотим. Только, смотри, старая — если гадость какая, на куски тебя порежем, — деловито пообещал темноволосый.

— Пейте, пейте, — ласково предложила баба Рая, протягивая парням «непродажную» чекушку, самогон в которой был самого лучшего качества, двойной очистки. Для себя гнала…

Оля возвращалась из дешевого номера со смешанными чувствами. С одной стороны, все было нормально, она помогла ветерану забыть о его тяжкой доле. Ей не было противно или мерзко, что при ее работе, в общем-то, редкость. Но девушка корила себя за то, что не взяла с ветерана денег. Принципиально, хотя тот и предлагал. Включилась какая-то блокировка в сознании.

— Что я тебе, шлюха? — гневно спросила она у хромоногого мужичка.

— Ну, я думал, да, — раздумчиво произнес тот.

— А вот и нет.

— Что же, по любви? — изумился мужик.

— Нет, из чувства долга, — ляпнула Оля и захлопнула дверь, оставив изнемогающего ветерана на скособоченной кровати.

Потом подумала — зачем было вообще выходить на работу, если ни копейки не получила? Хорошо еще, что за гостиничный номер платил ветеран…

На проспекте встретила еще одного мужика. И этот выглядел так сексуально, что сразу потеплело на душе… Был он в рубашке и носках. Совсем без брюк. Молодой и даже симпатичный. Не иначе, не вовремя вернувшийся муж застукал у любовницы.

— Бу-бу-бу, гу-бу-бу, — пробормотал мужик, давясь кровью. Кровь сочилась у него и из носа. — Бу-бу, обокрали…

— Меня саму обокрали, — заявила Оля, только сейчас ясно сообразив, что, по сути, она просто так потеряла трудом и потом заработанную сотню. — Эх ты, мой жалкий… Кто ж тебя?

— Грабители, — почти внятно произнес мужик.

— Звать тебя как?

— Гапликов, — ответил избитый мужик без штанов.

— Какой ты официальный, — нахмурилась Оля. — По фамилии сразу… Юрист, что ли?

— Не, предприниматель, — ответил Гапликов. — А зовут меня Пашей. У меня денег много, между прочим. Помоги мне, девушка. Я в долгу не останусь.

— Э, все вы так говорите, — вздохнула Оля. — Потом сережки пластмассовые за сорок рублей подарите, а то и просто сбежите… Еще и стянуть что-то норовите.

— Мне бы туфли. И штаны, — продолжал гнуть свое Гапликов. — Я тебя на экскурсию по Золотому кольцу России возьму. Не пожалеешь.

— Ты мне лучше настоящее золотое кольцо подари. Надежнее, — ответила Оля.

— А я тебя хочу, — проблеял мужик, что было уже совсем смешно.

— С этим проблем не будет, если заплатишь. Побрели, что ли, ко мне на хату? Или у тебя флэт есть?

— Есть, но туда нельзя. Там бандиты ждут. Могут ждать.

Вселюбин еще бурлил у Оли в крови, поэтому она неизвестно зачем потащила Гапликова к себе в однокомнатную квартирку. Мужских брюк у нее не было, туфлей — тоже, покупать их она не собиралась, да и не на что было. Но Гапликов боялся остаться один и вцепился в девушку мертвой хваткой. Что оставалось делать?

Не прошли молодые люди и двадцати шагов, как сзади взвизгнули тормоза.

— Оба! Наши клиенты, — раздался глумливый голос.

— Менты, — ахнула Оля.

— Менты, — эхом отозвался Гапликов.

Обернулись. Возле черного «Кадиллака» стоял крепкий парень в штатском.

— Это не менты, — обрадовано улыбнулся Гапликов. — Это правильные ребята. Хлопцы, все нормально! Меня бригада самого Латышева крышует!

— Да ты что? — усмехнулся парень. — Не свисти. Чтобы наши предприниматели со шлюхами без штанов по центральной улице ползали? Не бывает такого. А если бывает — значит, такой клиент нам не нужен! Ладно, полезайте в машину, потом разберемся.

Вторая дверь «Кадиллака» открылась, и другой накачанный парень под локоток вывел из нее старушку почтенного возраста и вполне приличного вида. В руках старушка держала вместительную сумку — не иначе, с «черной кассой» группировки.

«Крестная мать», — мелькнула в голове Оли быстрая мысль.— «Надо у нее попросить, чтобы не трогали. У этих бандитов, конечно, не так, как у ментов — бывает, что и пронесет. Но могут и в гарем продать, и в публичном доме заставить работать. А это — не вольные хлеба…»

— Бабушка, отпусти нас, мы ничего плохого не замышляли! — закричала девушка, порываясь встать на колени. — Век тебя помнить будем!

— Совсем одурела, — хмыкнул парень, распахнул крышку багажника «Кадиллака» и, перехватив старушку поудобнее, засунул ее туда. — Меньше эйфорина жри, киска! Сама, что ли, в багажник хочешь?

— Не знаю, — пожала плечами Оля.

— Тогда полезай в машину. И бить мы тебя не будем.

На неприметной «девятке» цвета «папирус» с инжекторным двигателем мы заехали во двор того дома, где когда-то жила Юля Вавилова. Впрочем, почему жила? Она должна жить здесь и сейчас — ребята «пробили» адрес по нашей базе данных. В прошедшем времени можно говорить обо мне. Мы жили по соседству, когда я ходил в детский садик, в начальную школу. Потом переехали в пятикомнатную квартиру на Новопромышленной улице, потом отец построил особняк… И себе, и мне — на будущее. Но я в том особняке появляться не люблю. Мрачноватое место…

Полусгнившие деревянные сараи для угля по-прежнему торчали посреди двора. Несколько старых разлапистых тополей шелестели листьями на ветру. Во дворе сидел пожилой мужчина в ветхом пиджаке и измятых брюках. На ногах его были домашние тапочки без задников.

Когда-то таких мужиков было больше. Они забивали во дворе «козла», курили дешевые папиросы, судачили о жизни. Впрочем, судачили больше бабки. Мужики были степенны и предпочитали пустому трепу азартные игры. Сейчас стариков все меньше. Не каждый выдержит современную жизнь.

— Оставайтесь, — приказал я водителю и доверенному охраннику Сереже.

— Не положено, — буркнул Сергей.

— Да что там не положено? Я вырос здесь…

Распахнув дверцу, вышел во двор. Дед на лавочке вперился в меня острым взглядом. Сразу видно — этому палец в рот не клади. И под облаву не попадет, и с хулиганами договорится. Да и к пенсии подрабатывает что-то. Иначе был бы похудее, глаза блестели бы голодным блеском, да и лохмотья оказались бы грязнее…

— Здравствуйте, — приветствовал я его. — Юля Вавилова здесь живет?

Старик тонко хихикнул.

— О, к Юльке клиенты уже на дом приезжают! На крутых тачках, — прокомментировал он. — Дела в гору пошли. Нету ее дома.

— Какие клиенты? — напрягся я.

— Какие? — осклабился дед. — Она же проститутка. Днем — в институт, вечером — на проспект. Такая молодая, а уже проститутка… То ли дело, баба Валя из третьего подъезда, которой пятьдесят на днях исполнилось… Хорошо, Юлька хоть домой клиентов редко приводит, стыд имеет. У нее спокойно. А еще две шалавы, Оксанка и Катька из второго подъезда, вообще житья не дают… Что ни вечер, то у них гай-гуй идет.

— Прямо проститутка? — нахмурившись, спросил я. — Или просто гуляет?

— Да как тут гулять? Некогда гулять. Она девушка серьезная. Профессионалка. Ей жить на что-то надо. Девчонка одна обитает, мужа нет, любовника тоже, родители умерли давно. Кому она нужна? Где она еще заработает? Я так считаю, дело нужное… Институт закончит — может, в учителки пойдет. Или во врачихи. Не знаю, на кого она там учится…

Обойдя словоохотливого старика, я вошел в подъезд. Вот и дверь в квартиру Вавиловых… Давно я здесь не был. Дверь осталась такой же, какой была десять лет назад. Хлипкой, со старым замком, не единожды выбитым… Я разбежался, ударил в дверь плечом. Она распахнулась на удивление легко.

В квартире — почти ничего. Ни телевизора, ни холодильника, ни стиральной машины. Шкаф со старыми платьями, кровать с ветхим покрывалом. Розовый пластмассовый тазик на стене. Несколько книжек на простой деревянной полке. Старый альбом с фотографиями.

Снял его с полки, открыл. Вот еще школьные снимки. Вот и я. В четвертом классе. А вот, видно, последний снимок Юли. Большеротая девушка с удивленно-уставшим выражением лица, худыми коленками, небрежно уложенными волосами. Кто фотографировал? Друг, родственник? Кому она, на самом деле, нужна?

Разглядывая фотографию, я понял, что Юля мне совершенно безразлична, как девушка. Много у меня их было, гораздо лучшее нее. Но она совсем небезразлична мне, как человек. Как кусочек моей давней молодости. Беспечной, наивной и чистой. В горле словно застрял комок.

Сзади послышалось шарканье. В квартиру вошел дед, сидевший прежде на лавочке во дворе.

— Должна она тебе, что ли? — спросил он. — Дверь-то зачем выбивать? Нет в квартире ничего и никого, я бы тебе сказал…

— Дверь починят, — ответил я.

— Зачем? — удивился дед. — Все равно выбить каждый может. А домой она придет — на щеколду закроется. Щеколда понадежнее, чем замок.

— Увидит кто-то, что дверь открыта, зайдет, нагадит. Или костер на полу разведут. Ты что, алкашей наших не знаешь, или пацанов?

— Да, все может быть, — согласился дед.

— Не знаешь, где ее сейчас найти можно будет? — спросил я.

— А что ты мне за это дашь? — хитро прищурился старик.

— Что ты хочешь?

— Денег, — просто ответил ушлый сосед.

Я достал из внутреннего кармана бумажник, вынул из него три сотни. Большие это сейчас деньги или не очень? Я пока еще плохо ориентировался в рублях и местных ценах. Пообедать за три сотни, по-моему, можно…

Старик дрожащими руками схватил розовые бумажки.

— Не знаю, что она там набедокурила, — задыхающимся шепотом сообщил он. — А только сегодня ее с каким-то голым мужиком в черную машину затолкали и увезли куда-то. Там еще бабка в багажнике была.

— Что ты мелешь? — спросил я, борясь с головной болью. — Какая бабка в багажнике?

— Старуху в багажник засунули, их с мужиком — внутрь машины, и повезли. Наверное, не одному тебе задолжала.

— Прямо из квартиры взяли? — уточнил я.

— Нет, на проспекте. Я же говорил тебе — она дома редко работает.

— А голый мужик откуда взялся?

— Э, история отдельная, — протянул дед. — Я вышел за макаронами, и прогуляться. Смотрю — Юлька с мужиком болтает. А мужик голый почти. В рубахе, без штанов. Взгляд обалдевший. Наверное, эйфорина пережрал. Или паленое какое средство проглотил. Потом сговорились они, пошли куда-то. Тут их и повязали.

— Что за дичь, — вздохнул я. — Получше ничего придумать не мог?

— Правда! Правда! — истово воскликнул старичок. — Век воли не видать! Остановился черный членовоз, вышли двое крутых, бабку в багажник запихали, а этих внутрь посадили.

— Что значит членовоз? — изумился я. — Члены возит?

— Ну да… Членов… Правительственный автомобиль так раньше назывался. Этот — очень напоминает.

— «Линкольн», наверное?

— Я в буржуйских машинах не разбираюсь. На ЗИЛ правительственный похож.

— А бабка откуда взялась?

— Бабку они с собой привезли.

— Так что они ее, из багажника погулять выпускали?

— Нет. Она раньше в машине сидела, да, видно, не понравилась чем-то этим крутым… Воняло от нее, может быть. Вот они ее и засунули в багажник.

Я вынул из кармана еще три сотни.

— Хватит дверь починить? Наймешь человека?

Дед довольно всхрюкнул:

— Да за такие деньги я ее самолично починю. И замок новый поставлю.

— Поставь, — согласился я. — Смотри, не обмани. Проверю обязательно.

— Исполню в лучшем виде, — пообещал старик.

Вернувшись к ребятам, я спросил:

— У кого в городе есть черный «линкольн»? Кто мог хватать людей на улице? Мы вроде бы этот район контролируем?

— Мы, конечно, — отозвался Сергей. — И никто здесь никого хватать не может. Это крутой наезд на нашего папика… На Евгения Васильевича, я хотел сказать… Да, Ренат?

— Пиплов вчера люди Рашида собирали, по какому-то секретному проекту, — сообщил водитель.

«Тот самый проект «Д», по которому у меня не оказалось ни одного документа», — подумал я.

— Который подручным у Ахейца, — продолжил Ренат. — Ахейца отец твой в Германию отправил, а операциями сейчас Рашид руководит. Жлоб у него правая рука. Только у его ребят «линкольна» нет.

— А что есть?

— «Кадиллак» есть.

— «Кадиллак», «линкольн» — какая разница? На базу их поехали, быстро…

— Надо бы Рашиду прозвонить — я его ребят не всех знаю, — осторожно заметил Сергей.

— Гони! — приказал я. — И звонить никому не смей. Рашид твой на понты сядет, перебьет всех, кого схватили вчера, чтобы лишнего не сболтнули. Что я, не знаю ваших повадок?

Я уже начинал догадываться, зачем подручные отца крали людей. И почему у меня в папке не оказалось документов.

— А какие у нас повадки? — обиделся Сергей. — Мы по понятиям живем.

— Пушку мне дай, — приказал я.

— Зачем? — изумился Сергей. — У меня автомат, у Рената волына. Вам вроде бы и ни к чему…

— Ладно.

И правда, неужели я стрелять буду в людей своего отца? Главное, за что? За то, что они выполняли наши приказы?

«Кадиллак» въехал за гофрированный алюминиевый забор и остановился перед небольшой дверью мрачного бетонного пакгауза.

— Принимай добычу, Чахлый! — прокричал водитель.

Олю и Гапликова вытащили из машины. Появление из багажника бабы Раи с ее большой пластиковой сумкой было встречено хохотом охранников.

— Еще сколько осталось? — спросил бритоголовый громила.

— Тебе лучше знать, — хохотнул здоровенный детина с дубинкой на боку и автоматом в руке — не иначе, тот самый Чахлый. — Вы под днищем никого не привязали?

— Нет, у них в поводу один бежал, да потерялся, — поддержал босса низкорослый крепыш.

— Хватит хохмить, — нахмурился бритоголовый. — Сколько у вас на складе?

— Двадцать один вместе с этими, — ответил охранник. — Очко. Заказ выполнили. Двух для страховки полагается, а не одного… Так что еще кого-то привезти надо.

— Сейчас, — буркнул бритоголовый. — Поедем мы тебе еще одного искать. Этих берегите.

Чахлый и его подручный провели пленников через короткий коридор с несколькими обитыми ДВП дверьми в большой зал с бетонным полом и несколькими лампочками под высоким потолком. Не иначе, прежде здесь было картофелехранилище. Сейчас прямо на голом полу и на нескольких брошенных, как попало, деревянных досках сидели, стояли и лежали люди.

Один мужчина был прикован к решетке с помощью наручников. Другой, в углу, не подавал признаков жизни. Голова его была окровавлена.

— Сидеть, не рыпаться. Будете верещать — накажем, — объяснил Чахлый.

— Меня Латышев крышует, — попробовал затянуть старую песню Гапликов. — Мне его сын дал три дня, пока я долг не заплачу.

— И сколько должен? — равнодушно спросил Чахлый.

— Десять тысяч долларов, — ответил правдивый Гапликов.

— О такой сумме и говорить не стоит. Другим наука будет. Да и не отдашь ты…

— Отдам! Отпустите! — закричал Паша.

— У тебя даже штанов нет, — мрачно заявил крепыш-охранник. — А выручить за тебя много нужно будет. Почки у тебя как, не болят?

— Нет, — опешил от такой заботы Гапликов.

— Ну вот — каждая почка — пятнадцать тысяч. Селезенка там, сердце, может, пригодится. Костный мозг. Ты дороже стоишь, чем жалкие десять тысяч, парень! Помни об этом! Держи себя.

По подвалу прошла волна нездорового ажиотажа. Заявление охранника вряд ли хорошо повлияло на настроение заключенных.

— Меньше болтай, — посоветовал товарищу Чахлый. — Не пугай их раньше времени.

— Что у нас, отупин закончился? — спросил крепыш.

— Тоже верно, — кивнул Чахлый. — Отдыхайте, граждане доноры.

Оля выслушивала откровения охранников с замирающим сердцем. Публичный дом — еще не самое страшное. А вот когда порежут на куски — действительно плохо…

— Ишь, озверином накачались, — неодобрительно заметила старушка, которую Оля сначала приняла за Крестную мать. — Глумятся, ироды…

— То-то я думаю — зачем они нас пугают? — прошептала Оля.

— Удовольствие получают. Если бы сейчас кто начал от страха головой о стену биться, им бы совсем захорошело, — заметила старушка. — А мы с тобой народными средствами лечиться будем, молодая. Самогоночкой. Звать-то тебя как? Я — баба Рая.

— А я — Оля, — ответила девушка. — Что за самогонка такая? Тонус повышает? Или как неболин?

Старушка прыснула в худой кулачок.

— Самогонка — лучше. Наркоту продвинутую кто выдумал?

— Ученые, — ответила Оля.

— Ну, это ясно. Я не о том. Кто заказывал?

— Люди, — пожала плечами Оля.

— Люди… — вздохнула баба Рая. — Люди и самогонкой хорошо обходились. Настроение поднимали. Или упивались до скотского состояния. А наркоту для них ученым заказали богатеи, министры, депутаты всякие… Слово такое было… Олигофрены, что ли… Олеандры? Нет, олигархи! Точно, олигархи! Они дали такой заказ, чтобы у меня клиентов отбить!

— Так, значит, вы все же крестная мать? — удивилась Оля.

— Ну, для кого-то и крестная, — вздохнула баба Рая. — Тоже не из последних когда-то была. Райка-медвежатница — так меня называли. Детишек крестить звали, да… Денег много было, жила хорошо… Где сейчас мои крестники? Жив ли хоть один? Всех постреляли, наверное…

— А медвежатница — это как? — не поняла Оля. — Медведей дрессировала?

— Навроде того. Только дерссировала я замки. Квартиру вскрыть, даже сейф — проблем для меня не было. Редкая для женщины специальность. Потому и работала без проблем. Потом поймали — любовник, падла, подставил. Отсидела, за самогон взялась — оно спокойнее. А потом с рынка нас выдавливать начали. Олеандры эти хреновы. Им, видишь, нужен был управляемый народ. Ну, наш народ управляемым никогда не станет. Но легче этим сволочам-олигофренам, я думаю, стало. О революциях никто теперь не помышляет.

Старушка достала из сумки полулитровую стеклянную бутылку, скрутила крышку, задумчиво понюхала прозрачную жидкость.

— Заболтались мы с тобой, голуба. Давай лучше дернем!

— Что дернем?

— Самогонки. Из горла не сможешь?

— Смогу, — пожала плечами Оля и приложилась к бутылке, глотая жидкость.

Горло обожгло, как кислотой. Оля попыталась вздохнуть, но не смогла. Захлебнулась, закричала, начала кашлять так, что народ шарахнулся от них с бабой Раей в стороны. Старушка колотила девушку по спине, приговаривая:

— Что ж ты ее, как чай, пьешь? Этот продукт аккуратного обращения требует…

— Отравила, зараза! — заорал Гапликов. — Помогите!

Предпринимателю, слышавшему разговор охранников о количестве пленников, почудилось, что, поскольку он лишний — двадцать первый — его, может быть, и отпустят. А если девчонка загнется — тогда комплект едва набирается. Если даже того мужика считать, который в углу без сознания валяется.

На шум к решетке, отгораживающей зал от коридора, прибежали Чахлый и его подручный.

— Она ее отравила! — верещал Гапликов. — Она ее отравила!

— Что ты тут делаешь, старая карга? — в бешенстве прокричал Чахлый.

— Подругу угощаю, — смиренно ответила старушка.

— Чем? Ядом крысиным?

— Самогонкой, — осторожно ответила баба Рая.

Крепыш, выглядывавший из-за спины своего босса, зашептал:

— Я как-то пробовал самогонку, Чахлый! Вещь, я тебе скажу! Плющит не по детски.

— Ладно, дай и нам пару таблеток, старая, — покровительственно кивнул бабе Рае Чахлый. — А мы вам сухарей принесем. А лично тебе — сахару. Много.

При слове «сахар» народ оживился. Некоторые сидели в подвале второй день, и лишь один раз за это время охранники швырнули им на пол ведро черствых сухарей и дали несколько пластиковых бутылок с водой. А некоторые и до попадания в подвал ели не очень-то часто и сытно…

— Я сладкое как-то не очень, — заявила старушка. — Мне бы лучше колбаски. А самогонкой угощу. Все равно добру пропадать. Вот, возьмите бутылку, хлопчики. Только как пить, знаете? Не подавитесь?

— Сама ты подавишься, сволочь старая, — нахмурился Чахлый. — Колбаски ей… Лопай, что дают.

— Я плохого тебе не желаю, касатик, — пошла на попятный бабка. — Только самогонка, она горло сильно дерет. Как кайфин, когда его без запивки в порошке глотаешь.

— Дыхание задержать надо, — пояснил крепыш.

— Тащи стаканы, — приказал Чахлый. — Если не так пойдет, мы эту бабку на куски порежем.

— Ты залпом ее, залпом, — поучала баба Рая. — И не дыши. А то обратно пойдет…

— Не нуди, старая.

Крепыш налил в стаканы по сто граммов самогона, и Чахлый, зажмурившись, залпом выпил обжигающую жидкость. Крепыш последовал его примеру.

— Ничего себе, — прокомментировал охранник. Уши его покраснели, на лбу выступили капли пота. — Принесем тебе, бабка, сахару. Потом. И хлеба лишнюю пайку. Давай еще!

Баба Рая покорно протянула бандитам еще одну бутылку.

— Вы ту сначала допейте. Лучший продукт. Двойная очистка, — заявила она.

— Давай, наливай, — кивнул Чахлый своему товарищу.

Выпили еще по сто граммов. Чахлый неожиданно побагровел и захрипел:

— Как же я вас всех ненавижу!

— И я, — сумрачно заметил крепыш.

Пленники, справедливо воспринявшие слова бандита на свой счет, опасливо подались назад.

— А давай их всех шлепнем? — предложил Чахлый.

— Дубиной забьем! — заорал крепыш.

Неожиданно он оскалился и сорвал с пояса резиновую дубинку, напоминающую милицейскую. Подскочив к решетке, бандит вцепился в нее и, как взбесившаяся обезьяна, пуская изо рта слюну, начал бешено колотить дубинкой по прутьям. Пленники отступили еще дальше. Некоторые прижались к дальней стене.

— Эк их втыркнуло, — довольно хмыкнула баба Рая.

— Зачем ты это сделала? — спросила испуганная Оля. Дрожа, она отступила в самый угол картофелехранилища, куда благоразумно убралась с глаз долой и баба Рая.

— Да затем… Планку у них сорвало — алкоголь на наркотики плохо ложится, программа сбивается. Думаешь, напрасно государство антиалкогольную программу проводило, даже пиво из употребления изъяли? Нет, чтобы народом легче управлять было.

Оле рассуждения старухи были не слишком интересны.

— Нам-то что толку от этого? — спросила она. — Сейчас еще начнут нас избивать…

— Не начнут. Это они только с виду грозные…

— Но зачем вообще рисковать?

— Если охранники заснут, на волю выберемся.

— С чего они заснут?

— Могут заснуть, — упрямо заявила баба Рая. — Не первый год самогонкой торгую. Всякое повидала. Знаю, как огненная вода на пьяниц действует в разных ситуациях.

— А замок? — кивнула Оля на запертую дверь картофелехранилища. — Если они и заснут, дверь нам вряд ли откроют.

— Замок — не проблема, — уверенно ответила баба Рая.

— Не похоже, чтобы они засыпать собирались, — заметила Оля, кивнув на беснующегося у решетки крепыша.

— Значит, ошибочка вышла, — вздохнула старуха. — Да хуже уже все равно не станет.

В это время где-то на входе в склад прозвенел звонок.

— Ну, сейчас я вас урою, собаки бешеные! — заорал Чахлый. — Будете знать, как срывать мне воспитательную работу с подопечными. Перехватив автомат поудобнее, он рванулся к выходу. Крепыш, топая коваными ботинками по бетонному полу, побежал за ним.

Ворота бывшей овощной базы, где сейчас размещалась одна из баз отца, были полуоткрыты. Пройти — можно, проехать — нет. Серега потянулся к рулю, нажал на сигнал. Ренат, когда Сергей убрал руку, просигналил еще раз. Металлический лист поехал в сторону. В будке я заметил улыбающуюся физиономию Жлоба. На голове — наушники от плеера. Чего это он сам сегодня дежурит? Или остальных послал за дозой?

— Останови, я спрошу, где людей держат, — приказал я.

— Чего спрашивать? — поинтересовался водитель. — Вон в том бункере. Я вчера привозил двух проституток. Они что-то много рыпаться стали, вот Красавчик и отправил их сюда. Пусть за кордоном выделываются. А здесь у нас — порядок.

— Езжай туда.

— А все же Жлоба прихватить не мешает, — сказал Сергей.

— Что нам Жлоб? — разозлился я. — Кто здесь хозяин?

«Девятка» подлетела к бункеру. Я вышел, дернул дверь. Заперта. Нет никого из охраны, что ли? Зачем они изнутри закрылись?

Надавил кнопку электрического звонка. Тот оглушительно загремел — так, что я даже отступил на шаг. Ренат вышел из машины, оперся на крыло. Серега стоял рядом со мной. На плече его болтался автомат.

С минуту все было тихо. Я нажал звонок еще раз. Внутри послышался топот, лязг.

— Испугались, бегут, — усмехнулся Ренат. — Жлоб, наверное, по внутреннему им звякнул.

— В этом бункере телефона нет, а мобилы железобетон не пробивают, — заявил Сергей.

Дверь резко распахнулась. На пороге стоял огромный потный мужик с дико-красными глазами. Побелевшими пальцами он сжимал автомат.

— Эй, Чахлый, ты чего? — спросил Ренат.

Мужик взглянул на нашего водителя с такой ненавистью, что даже мне стало не по себе.

— Тормози, братан, — начал Ренат. Но тут автомат в руке Чахлого дрогнул, и Рената прошила очередь. Водителя отбросило в сторону, на белой рубашке проступили яркие красные пятна.

Сергей толкнул меня в сторону, сорвал с плеча автомат. Чахлый дал очередь поверх наших голов. Мой телохранитель выстрелил в ответ, но не попал. На пороге появился еще не разобравшийся в ситуации крепкий низкорослый парень с автоматом. Глаза его тоже горели огнем.

Сергей срезал его точной очередью. Крепыш опрокинулся назад. А Чахлый тем временем обошел машину и выпустил несколько пуль в голову Сергея. Но это не удовлетворило взбесившегося бандита. С криком «Ты, сука, моего кореша уложил!» он выпустил в тело Сергея весь рожок.

Только когда автомат захлебнулся, Чахлый перевел взгляд на меня. Медленно поднял ствол, нажал спусковой крючок. Выстрела не последовало — бандит слишком увлекся, расстреливая моего телохранителя. Но и у меня оружия не было — застрелить его я не мог, хотя сейчас сделал бы это, не задумываясь.

— Положи автомат, сволочь, — приказал я. — Ты что, не узнал меня?

— Узнал, — прохрипел Чахлый. — Ты — двадцать второй. Тебя мне судьба прислала!

Он рванулся ко мне и ударил прикладом в грудь, сбивая с ног. Наверное, сломал ребро, а то и два. Я не мог вздохнуть. Бандит же, не обращая больше внимания на лежащие трупы, схватил меня за шиворот и поволок по коридору.

От боли я потерял сознание. Очнулся за решеткой. Вокруг толпились люди.

— Эй, что за стрельба была? — спросил худой мужчина с усами, как только увидел, что я открыл глаза.

— Разборка, — коротко ответил я.

— И кто кого?

— Наши проиграли, — преодолевая боль, усмехнулся я. — Три трупа, если тебе это интересно.

Повернув голову, я увидел уставившиеся на меня огромные зеленые глаза. Юля Вавилова стояла чуть поодаль и глядела с жадным любопытством.

— Не бойся, Юля, я тебя выручу, — пообещал я, приподнимаясь на локте. — Вытащу отсюда.

— Выручишь? — отозвалась девушка. — Не знаю… Ты мне кажешься знакомым…

— Я Никита, — попытался улыбнуться я. — Отец пришлет людей, и через час мы будем на свободе. У тебя теперь все будет хорошо…

Что-то белесое рванулось ко мне. Сначала я испугался, но вовремя рассмотрел, что это обычный мужчина без брюк в рваной и грязной рубашке. Когда-то рубашка была белой.

— Никита Евгеньевич! Вы мне три дня сроку дали! — заорал он. — А меня эти изверги за границу на органы продать хотят!

— Понял, — кивнул я. — Выпущу. Я всех вас выпущу. Не бойтесь.

Среди людей прошел какой-то неодобрительный ропот.

— Я Латышев, — представился я. — Сын того самого Латышева… Наши люди захватили вас незаконно. Без приказа. Скоро вы все будете на свободе.

— Сволочь! — закричала какая-то ярко раскрашенная худая девица. — Он провоцирует нас! Издевается!

— Нужны вы мне, — вздохнул я. — Юля, иди поближе… Расскажи мне, как ты здесь оказалась.

Девушка подошла, присела рядом со мной на корточки. И без того слишком короткая юбочка открыла ноги почти полностью.

— Почему ты называешь меня Юлей?

— Как почему? — удивился я. — Ты — Юля. Мы с тобой учились в одной школе. Встречались, когда ты ходила в десятый класс. Забыла меня, что ли?

— Я не Юля, — покачала головой девушка. — С Юлей не может случиться ничего плохого. Она не ходит на панель, не спит с отвратительными мужиками за десятку или за кусок хлеба. Она не ворует у соседей объедки. Она могла бы платить за обучение в университете, не слишком напрягаясь. Я — Оля. Оля могла попасть сюда. Она вечно влипает в разные неприятности. Юля — нет. С ней не может случиться ничего плохого. Так-то, Никита.

Если бы не это «так-то, Никита», я, наверное, поверил бы, что у Юли была сестра, похожая на нее подруга… Но это «так-то» поставило все на свои места. У девушки — раздвоение личности. Под действием наркотиков, или просто от тяжелой жизни. Она дошла до ручки.

— Прости меня, — сказал я, чувствуя, как по щеке течет слеза. — Прости.

— Нет тебе прощенья, — заявила еще одна накрашенная девица в желтом платье.

— Мы тебя убьем, сволочь, — заявил мужчина лет пятидесяти в рваном ватнике. — Как хорошо, что и у вас, бандюков, случаются ошибки! Что ты на своей шкуре почувствовал, каково это — быть на нашем месте!

— Я сейчас в том же положении, что и вы…

— Только попали мы сюда разными путями, — заявил мужчина.

— Но я могу дать вам шанс! Реальный шанс выйти отсюда.

Сухая старушенция выступила вперед.

— Не троньте его, идиоты, — сказала она. — На свободу выйдем, тогда… тогда посмотрим. Видишь, Олька, как моя самогонка подействовала? — обращаясь к Юле, спросила бабка. — Бандюки своих валить начали. Нет, все же полезный продукт, кто бы что ни болтал…

— Вижу, — кивнула та. — Мне жаль Никиту. Я любила его… И сейчас люблю.

— Да ты на шмотки его посмотри, герла! — вновь встряла девица в желтом платье. — Костюм стоит столько, сколько ты за год зарабатываешь. А он тебя на панели бросил, скотина…

— Бросил, — быстро согласился я. В горле опять запершило. — Не на панели, правда… Но о будущем я не думал. Не счел нужным подумать, когда уезжал в Англию.

— С иностранными фифами знакомства водил, пока ты по пять клиентов за ночь обслуживала!

Юля заплакала.

— Не плачь, милая. Все будет по-другому, — попытался утешить ее я. Сам зная, что по-другому, может быть, и будет, но не так, как должно быть. Потому что прошлого из жизни не выкинешь.

— Я Оля, — повторила девушка.

— Что, неясно, что ли? У нее блокировка стоит, — объяснила девица в желтом платье. — У меня тоже такая была. Профессиональный психолог ставил. За то, что я неделю с ним жила и все его капризы выполняла. Наверное, и эту тоже он обработал.

— Обработал, — отозвалась Юля. — Ненавижу его… Всех люблю, а его — ненавижу. Хотя сделал он мне только лучше… Когда на проспекте стоишь — об университете не вспоминаешь. А в университете о проспекте совсем не помнишь. Разве специально кто-то зацепит…

Я поднялся на ноги. То место на груди, в которое Чахлый приложил прикладом, болело, но уже гораздо меньше. Гораздо сильнее болело сердце.

— Эй, Чахлый, иди сюда! — громко позвал я.

Люди шарахнулись от меня в стороны. Только Юля осталась рядом.

— Чахлый! — позвал я еще громче.

— Заснул твой Чахлый, — хихикнула старушка. — Баба Рая дело знает. И баба Рая вас сейчас на волю выведет. Жаль только, что не один этот склад — вся база их охраняется… Вот тут нам ты и пригодишься, паренек. Своих охранников мы самогоночкой нейтрализовали, других нам ты нейтрализовать поможешь.

С этими словами старуха извлекла из сумки проволочку, хитро согнула ее, подошла к замку, который запирал дверь на решетке, и, подхихикивая, принялась ковыряться в нем.

Не прошло и минуты, как солидный стальной замок тихо щелкнул. Старуха откинула дужку и вытащила замок из «ушек» решетчатой двери.

— Дерьмовый замок. От честных людей, — прокомментировала баба Рая. — Кто смелый — на выход. Кто не хочет — может оставаться и отправляться за рубежи нашей родины. На консервы.

Юля всхлипнула:

— Этого, прикованного, отстегнуть можешь?

— Да зачем он тебе? На него отупина целый баллон вылили. Если и очухается, то к завтрашнему утру. А скорее всего, так дебилом и останется, — заметила старушка.

— Отстегните, ему неудобно стоять, — попросил я.

— Была бы проблема, — хихикнула бабка. — Возня с наручниками не заняла у нее и десяти секунд. Мужчина тяжело осел на пол. Похоже, он, и правда, ничего не соображал.

— Вынесем больного? — спросила Юля. — Который в углу лежит?

— Не стоит, — покачал головой я. — Обещаю: все будут невредимы. Если вы боитесь попасть под пули — оставайтесь здесь. Я ручаюсь, что всех выпущу, как только получу возможность контролировать ситуацию.

— Ага, — захохотал мужчина в ватнике. — Только ситуацию контролировать мы тебе пока не дадим. Ты первый пойдешь. А я — за тобой. И не сомневайся — нас ты охране не сдашь. Не удастся.

— Нет у меня таких планов. Ты бы хоть сказал, как зовут тебя.

— Чтобы потом быстрее меня найти? — усмехнулся мужик. — Да зови хоть горшком — только в печку не ставь.

— Ладно, Горшок, — кивнул я. — Так и буду звать.

— Скушай-ка вот это, начальник, — предложила девица в желтом платье. Это таблеточка правдина. Всегда с собой ношу. На всякий случай.

Я проглотил таблетку.

— И как, что собираешься делать? — спросил Горшок, выждав пару минут, пока быстродействующий шипучий правдин впитается в кровь.

— Вывести вас отсюда, — подтвердил я.

— Ну, может быть… — нехотя согласился он. — Хотя некоторые и от правдина блокировку ставят. Дело-то нехитрое. Правдин — это тебе не отупин.

Покинувшие картофелехранилище пленники не слишком спешили двигаться дальше по коридору. Чахлый, может быть, и заснул. Но как знать, сколько еще охранников на базе? Стрелять они будут, не задумываясь.

— Пойду впереди, — предложил я притихшим и нерешительно мнущимся перед входом в узкий коридорчик людям. — Постараюсь, чтобы с вами ничего не случилось. Потому что вы попали сюда и по моей вине.

— Иди, — согласился Горшок, одергивая свой ватник. Он словно бы сам собой стал главарем освободившихся пленников. Я, что довольно-таки закономерно, попал на роль заложника. Хотя взбесившийся Чахлый при малейшей возможности расстрелял бы меня точно так же, как и остальных.

Девятнадцать человек поплелись по узкому коридору. Двое мужчин остались в картофелехранилище. Больше никто не сделал попытки им помочь. Эти люди стали бы лишней обузой.

За одной из дверей в коридорчике овощехранилища был слышен сильный храп. Баба Рая, идущая справа от меня, хихикнула и подмигнула.

— Начальничек наш умаялся. Хоть бы он захлебнулся во сне, жадная безмозглая скотина, — глаза старушки недобро блеснули. — Салом, небось, обожрался, вот самогонка его и не брала.

Неплохо было бы запереть дверь, из-за которой раздавался храп. Но чем ее закроешь? Горшок вдруг отстал от меня, юркнул в комнату. Раздался короткий всхрип, и храп прекратился. Мой конвоир вернулся, сжимая в руке охотничий нож, обагренный кровью.

— Захлебнулся, — оскалился он. — Смотри, Латышев, как бы тебе не захлебнуться. При случае я и тебя завалить не побрезгую.

— Понятно, — кивнул я. — Только проку тебе от этого не будет. Я хочу вам всем помочь. И я знаю, как отсюда выйти.

Двор склада был пустым. Только стояла одинокая «девятка» с открытыми дверями и валялись около нее трупы Рената и Сергея. Крепыш лежал прямо в проходе, загораживая дорогу. Чахлый не потрудился убрать своего товарища, вызвать подмогу, или, напротив, замести следы. Крышу у него сорвало напрочь.

Я вспомнил улыбающуюся физиономию Жлоба в будке на входе. Что же он, не слышал выстрелов? Почему не пришел сюда, не вызвал подкрепление? И что он будет делать, когда двадцать человек, за сохранность которых, как товара, он отвечает перед отцом головой, станут выбираться на улицу? Стрелять, естественно. Только стрелять. И вызывать на помощь ребят, чтобы загнать всех обратно на склад. Меня он, конечно, не тронет…

Было странно, что на базе, обычно кишевшей людьми, сейчас никого нет. Я никак не мог понять, почему. Потом сообразил. На главном стадионе города сейчас идет эйфориновый поп-фестиваль. Халявная раздача эйфорина-д, нового препарата, который рекламируют фармацевтические компании. Громкая музыка, доступные молоденькие девочки — вот все и потянулись на стадион. Остался один Жлоб. Он постарше, отпустил молодняк, а сам слушает рок — от попсы его тошнит, он мне еще в самолете признавался, когда мы летели из Океании.

Неудивительно, что за грохотанием рока в наушниках своего отличного плеера он не услышал выстрелов. Когда мы подъезжали сюда на машине — с трудом верится, что это было час назад — он увидел нас на мониторе с камеры слежения за воротами. Так что Серега и Ренат могли не сигналить наперебой — шум, который они производили, вряд ли произвел на Жлоба какое-то впечатление — ему хватало своего. Впрочем, может быть, ребятам и повезло — если они попали в паузу между шумными композициями.

И сейчас Жлоб ничего не слышит, но когда народ пойдет в ворота, он сразу засечет посторонних людей на мониторе. Потому что службу Жлоб знает. А после того, как он нас заметит, поднимется большой шум.

— Дай глотнуть, — попросил я бабу Раю, кивнув на сумку.

— Еще чего, — нахмурилась баба Рая. — Теперь самогоночка денег стоит. Мы ведь почти на свободе.

— Пол-литра сколько? — спросил я.

— Двадцать. Чекушка — десять.

Я достал из бумажника пятьдесят рублей.

— Сдачи не надо. Давай пол-литра.

Получив бутылку — темно-коричневую, толстую, из-под кетчупа — я отхлебнул из горлышка. Стало немного легче. Впрочем, это ненадолго — скоро станет еще хуже.

Овощехранилище располагалось метрах в трехстах от входа на базу. Высокие металлические ворота были закрыты. Я знал, как их открыть — нажав кнопку в будке, где сидел Жлоб.

— Поднимусь, — объяснил я Горшку. — Охранник, скорее всего, один. Надо открыть ворота.

— Я с тобой, — ответил тот.

— Ладно.

— Твоего согласия никто и не спрашивает, — фыркнул Горшок.

— В меня охранник стрелять не будет. Он ведь не сошел с ума. А в тебя выстрелит.

— Я проконтролирую, чтобы ты не предупредил его. А уж спрятаться за тебя успею. Твоя задача — вырубить его и открыть ворота. Если что не так — сразу получишь перо под ребро.

Прямо на асфальте валялась короткая стальная труба. Я подобрал ее. Горшок взглянул на меня со смесью одобрения и опаски. Потом, поразмыслив, предупредил:

— Вырубишь охранника — бросай трубу, — приказал он. — Нет — я бью тебя ножом. Мне сложности не нужны.

— Брошу, — согласился я.

— На меня с трубой не кинешься?

— Нет, — покачал головой я. — Не бойся — я ведь под воздействием правдина — не вру тебе.

Мы поднялись по металлической лесенке к входу в стоявшую на сваях будку. Я приоткрыл скрипнувшую дверь. Жлоб сидел к нам спиной, лицом к небольшому монитору, на котором отображалась картинка перед воротами. Остальные мониторы были темными. Жлоб покачивался в такт музыке и невнятно что-то напевал. Музыка из наушников была слышна, наверное, даже на улице. Как он не оглохнет?

— Сейчас, — сказал я, отхлебывая из бутылки. — Сейчас…

— Двигай, а то прирежу, — приказал Горшок.

А я впервые задумался — кто он такой, как попал к нам в подвал? По замашкам — такой же бандит, как и мои подчиненные. Может быть, из конкурирующей группировки?

Я шагнул к Жлобу и ударил его трубой по голове. Постарался бить не очень сильно — чтобы не проломить ему череп. Но достаточно сильно, чтобы он отключился хотя бы на несколько минут. После этого, как и обещал Горшку, уронил трубу на пол. Может, и не пырнет меня ножом, хотя гарантий нет никаких…

— Что ты его жалеешь, бьешь еле-еле? — зарычал Горшок, шагнув к упавшему на пол Жлобу и поднимая нож. В это время он повернулся ко мне спиной. Напрасно… Я не помешал ему зарезать Чахлого, застрелившего моих товарищей. Но позволить ему убить Жлоба не собирался. Поэтому резко поднял бутылку с остатками самогона и опустил ее на затылок Горшка. На это раз — изо всей силы. Бутылка — не труба. А противником он был опасным. Если бы с первого раза мне не удалось вырубить его, Горшок бы просто-напросто меня прирезал.

Бутылка разлетелась на куски, во все стороны брызнул самогон, смешанный с кровью. Горшок упал рядом со Жлобом.

Я подошел к столу, нажал на кнопку, открывающую ворота. Раздался металлический скрежет, стальной лист пополз в сторону.

Самые нетерпеливые из пленников бросились на выход. Но не все. Человека четыре выскочили на улицу и скрылись в подворотнях. Остальные чего-то ждали. Или их задержали?

Я покинул будку, не слишком заботясь о том, что будет с Горшком. Убьют — поделом. А Жлоб должен скоро очнуться. Да и подмогу надо будет все-таки вызвать… Одно дело — отпустить людей, другое — оставить одну из отцовских баз без охраны. Это не дело.

Мои товарищи по несчастью толпились у открытых ворот. Девица в желтом платье нашла где-то обрезок трубы — почти такой же, как был у меня, только на него налипла грязь. У некоторых в руках были палки. Моя труба осталась в будке. Я ее подбирать не стал. Надоело таскать что-то в руках…

— Теперь пришла пора посчитаться с тобой, — заявила девица.

— Но ведь я вывел вас отсюда! — опешил я. — Сделал все для того, чтобы вы ушли невредимыми. Хотя мог бы сейчас закрыться в будке, вызвать подмогу. Горшок ваш пал жертвой обстоятельств, охранять меня было некому!

— Ты — враг, — заявил молодой худощавый парень в синей футболке и спортивных брюках. — Ты нас видел… Что случилось с Горшком?

— Тебе не все равно? — спросил я. — Он нейтрализован.

— А сейчас настало время нейтрализовать тебя! — заявила девица в желтом платье, пытаясь ударить меня своим обрезком трубы.

Юля кинулась наперерез ей — защитить меня. Труба попала девушке по уху, повредила руку и лицо. Я хотел что-то сказать, но меня ударили по затылку, потом по спине, и опять по голове… Краем глаза я успел заметить и узнать предпринимателя Гапликова, сжимающего в руке сучковатую палку. Не иначе, он хотел отомстить мне за свои долги. Откуда-то издалека пришел крик Юли:

— Я люблю тебя, Никита! И всегда любила!

Я хотел ответить то же самое. Но не мог. Сознание проваливалось в черноту, мысли воспаряли над болью, которую испытывало тело. Я, несомненно, любил Юлю. Любил Инну, что осталась на острове в Тихом океане. Я любил их всех: бабку самогонщицу, справедливую и жестокую девицу, что решила расправиться со мной, парня, который почти ничего в жизни не видел. Даже запутавшегося подловатого Гапликова. Но Юлю — больше других. Вовсе не как девушку. В такие минуты, когда смерть рядом — совсем не до этого. Я любил ее, как человека, который мне дорог. А это, наверное, вмещает в себя все…

И я понимал, как далеко я забрел в своих желаниях. Какими глупостями и мерзостями занимался…

Пусть меня пичкали наркотиками и обрабатывали психологически. Пусть весь уклад жизни в стране подталкивал к такому поведению. Надо было бороться или умереть. «Делай, что должно, и будь, что будет»… Я не следовал этому вечному девизу… Я оказался слаб.

Мне захотелось почувствовать себя бесправным. На собственном опыте ощутить, каково это — быть винтиком в механизме. И тем самым, может быть, искупить свою вину. Перед Юлей. Перед людьми. И, главное, перед самим собой.

Еще один удар — и сознание растворилось в вечереющем розовом небе, впиталось в горькую сухую пыль дороги. Его подхватил и унес ветер. Я снова был свободен. Но я не был счастлив.

Перечень отечественных и импортных психоделических препаратов (импортируемые помечены значком копирайта ©), разрешенных к применению полноправными гражданами в лечебных и профилактических целях.

Эйфориак © — обеспечивает устойчивое хорошее настроение. Вызывает стойкую зависимость.

Экстазин — не путать с древним наркотиком «экстази» — дает возможность получать удовольствие от любого, самого неприятного труда. Рекомендован для применения во всех крупных компаниях персоналу вплоть до менеджеров среднего звена. При применении высококвалифицированными специалистами возможен нежелательный эффект — отличный программист может половину дня протирать спиртом клавиатуру или полировать монитор, руководитель — перепечатывать собственный доклад на компьютере или даже переписывать его от руки, инженер — завинчивать гайки на конвейере. Случаи привыкания отмечены, но официальной медициной считаются практически безвредными.

Кайфин — обладает теми же свойствами, что и эйфориак, но стоит дешевле, производится по более простой технологии и зачастую вызывает приступы немотивированного веселья и неудержимого дурашливого смеха.

Неболин — снижает болевой порог, реакцию на боль. В обычном случае зависимости не вызывает. Повсеместно рекомендован как дежурное обезболивающее для любых случаев.

Вселюб — повышает любовь к ближнему, стремление помочь ему, вплоть до самых крайних проявлений отзывчивости. Как правило, применяется проститутками для снятия омерзения по отношению к клиентам. Зависимости не вызывает.

Пофигин — вызывает равнодушие к каким бы то ни было эмпатическим проявлениям, а равно подавляет боязнь за свою судьбу. Вызывает зависимость примерно в тридцати процентах случаев.

Гомодин — в просторечии голубин — способен временно изменить сексуальную ориентацию человека. Привыкания не вызывает, однако, отмечены случаи необратимого действия. Применяется, как правило, работниками сферы сексуальных услуг.

Аболин — то же действие, что и у неболина, но до полной потери болевых и тактильных ощущений. Случаев привыкания не отмечено.

Озверин © — вызывает немотивированную жестокость. Разрешен как лечебное средство, но применяется, как правило, совместно с экстазином в бандитских группировках для «обработки» ее членов. Случаи привыкания редки.

Равнодокс — проявляет флегматические черты характера человека, позволяет ему спокойнее относится к неудачам и негативным жизненным проявлениям. Часто вызывает зависимость.

Незлобин © — мягкий вариант равнодокса.

Афротонус — повышает сексуальное влечение. По большому счету, принявшему афротонус важно только, чтобы партнер обладал признаками принадлежности к противоположному (интересующему субъекта) полу. Внешность и личные качества для сексуального контакта перестают иметь значение. Очень популярный препарат. Привыкание возможно только на эмоциональном уровне.

Отупин — разрешенное средство самозащиты. Продается в виде аэрозоля. На несколько минут отупин вводит подвергшегося воздействию в ступор, лишая его возможности трезво мыслить и предпринимать какие-либо осмысленные действия. Некоторые дегенеративные личности (преимущественно из так называемой «интеллектуальной элиты») применяют отупин для собственных нужд. Привыкания не вызывает, но известны случаи необратимого действия.

Прелокс © — выпускается в форме духов или дезодорантов. Воздействуя на рецепторы людей, воплощает в жизнь принцип «некрасивых женщин (и мужчин) не бывает». Естественно, действует и на тех, кто обрызгался прелоксом, и на тех, кто вступает с ними в контакт. Концентрация прелокса в городском воздухе стабильно высокая. Действие нейтрализуют только омерзин и отрезвин. Однако эффекта афротонуса прелокс не дает. Стирая только некоторые неприятные черты окружающих, любви к ним прелокс не вызывает.

Омерзин © — снимает действие большинства психоделических препаратов. Возвращает сознание практически к нормальному уровню. Побочное явление — появление глубокого пессимизма. В некоторых случаях наблюдается беспричинная, до истерики, грусть. Случаи привыкания редки.

Отрезвин © — снимает действие некоторых психоделических препаратов. Проясняет сознание. Эффект ненадежен. Привыкания не вызывает.

Гордин — повышает уверенность человека в себе. Большая доза принятого препарата может доставить человеку большое удовольствие от осознания собственной значимости и ничтожности других. В некоторых случаях вызывает привыкание.

Героин-2 — не путать с древним героином — в отличие от классического наркотика действует совершенно по другому принципу и дает другой результат. Человек, принявший героин, чувствует себя героем. Попутно появляется полное пренебрежение к окружающим. Для потребителей героина-2 мир — лишь сцена, а остальные люди — статисты. Вызывает привыкание в большинстве случаев.

Правдин — побуждает говорить правду, и только правду. Действие правдина, впрочем, легко блокируется некоторыми другими препаратами — если подвергшийся воздействию имеет возможность их принять.

Глава 10 Простой рабочий человек

Клеть ухнула вниз. Сердце, как всегда, подпрыгнуло и толчками вернулось на место. Снова в забой! Рубить уголек… Выдавать его на-гора… Чтобы на нем грели руки заезжие барыги…

Санька Пешков толкнул меня в бок:

— Что задумался? Или перебрал вчера?

— Я самогон не принимаю, — огрызнулся я. — Душа не лежит. Гадость это, никогда не знаешь, что от него приключится. А на водку давно денег нет.

— Говорят, через неделю четверть зарплаты за март должны дать, — подал голос из дальнего угла клети Прохорович.

— Четверть на четверть, — отозвался Вася Трушкин. Под второй «четвертью», или «банкой», он понимал трехлитровку с самогоном.

— Мы в марте план выполнили? — заинтересованно спросил Мишка Клецкин.

— Кто помнит? — отозвался Пешков. — Когда тот март был? Лето заканчивается…

— Я помню, — невозмутимо заявил Прохорович. — В марте — точно выполнили. А в апреле — нет.

— Значит, больше денег дадут, — рассудительно заявил Гришка Петров, самый молодой ГРОЗ [7] в бригаде.

— Нет, значит, по кускам будут выдавать, — фыркнул Пешков. — А апрель — зараз. Что это такое — четвертинка? Скоро нам вообще по сто рублей будут выплачивать…

— Хоть бы по сто, да каждый день, — вздохнул Гриша. — Худое лицо его задумчиво вытянулось. — А мы зарабатываем сто рублей в день? У меня приятель на рынке стоит, ему пятьдесят платят. Или восемьдесят. Как сработает.

— Мы за-зарабатываем, да не по-получаем, — объяснил молодому Клецкин, подергивая щекой и слегка заикаясь. Клецкин произносил слова невнятно, иногда повторяя слоги, но уж если открывал рот, говорил долго. — Надо-до же директорам на что-то трехэтажные дома стро-строить? Наш Канды-дыбин никак стеклянную мансарду на сто двадцать квад-квад-ратов в новом доме не вы-выведет… Второй год дом стро-строит, ему, наверное, даже перед дру-другими директорами не-неудобно. А почему так? Да по-потому что ты, Гриша, плохо ра-работаешь.

Все захохотали, а я даже не улыбнулся.

— Потому что делиться приходится, — попытался «оправдать» директора Прохорович, но разговаривать про это было уже не интересно.

Много разговаривали. И про директоров, и про коммерсантов-барыг, и про депутатов. Каждый пытался учить нас работать. Но в забой почему-то никто не лез, а если и лез, то только перед выборами. И в лаву [8] заходить начальники боялись — постоят рядом, в штреке, натрут морды угольной пылью, чтобы на работяг походить — и на выход.

— Латышев сегодня какой-то смурной, — бросил через плечо Пешков и подмигнул остальным, так, чтобы я видел. — Влюбился, что ли?

Ребята опять заржали. Я не обиделся. Пусть подначивают. Каждого чем-то подначивают. Любовью — это еще ничего… Тем более, девчонки у меня сейчас не было. Кому я нужен без денег?

Клеть достигла нулевой отметки, дернулась и замерла. Сверху из высокого шурфа лился настоящий дождь из конденсата. Еще бы, наверху — только десять градусов тепла, внизу — минимум тридцать. Горячий воздух идет наверх, охлаждается. Водяной пар конденсируется, и капли падают вниз…

Несколько холодных капель попали мне за шиворот. Я поднял воротник, выбросил из головы глупые мысли и побежал к «козе» — занимать места. Не успеешь на «козу» в первый заход, вагончики подземной «электрички», карабкающейся на крутой склон, уйдут без тебя. А потом в очередной раз старая канатка сломается, и придется топать пятьсот метров под уклон, спотыкаясь о выступающие камни, в темноте… И бригадир будет орать, что ты опоздал — его проблемы внутришахтного транспорта не колышут.

До лавы добрались быстро — минут за сорок. Еще десять минут осталось. Третья смена собиралась на-гора.

Комбайн работал, транспортеры, шурша и густо пыля, выносили из забоя уголь. В одном месте ролик забился углем. Лента транспортера терлась о него и начинала дымиться. Прохорыч, утратив степенность и матерясь, бросился отгребать пыль.

Наша смена рассредоточилась по лаве. Кто-то чистил «карманы» между секциями крепи, кто-то уже передвигал тяжелую кровлю. Работа ГРОЗа не самая сложная. Комбайн прошел, ты карман вычистил, секцию подвинул, ждешь следующей ходки. Хотя попробуй, помаши лопатой на полусогнутых, в пыли и при сорокаградусной жаре!

Ничто не предвещало беды. Уголь шел ровно, без включений, комбайн работал, как швейцарские часы. Ваня Зарубский приносил вчера в нарядную каталог фирмы «Баум и Мерсье», его друг по Интернету выписал. Закачаешься! Правда, мне на самые простые часики работать года два надо. Один каталог рублей двести стоит, наверное. Не для нас часы, это точно.

Сегодня, пожалуй, план дадим! Да еще как — с заделом на все те дни, когда комбайн бурится и зубья ломаются. Пыли много. Но много пыли — это хорошо. Значит, уголек идет.

Грохнуло сзади. Села порода за лавой, там, откуда уже убрали крепь. И тихо вздохнул кто-то. Хоть мы сейчас и не верим в подземных духов, такие стоны мало кому понравятся… Я оглянулся, и увидел Прохоровича, ногу которого придавил огромный кусок породы. Прохорович скалил зубы и шипел.

— Прохорович! — заорал я почти на всю лаву. — Прохорович!

Бригадир уже был рядом.

— Что же ты туда полез, старый дурень? — скороговоркой шептал он. Шептал без злобы, испуганно. Сам бригадир, бывало, по десять раз за час оббегал препятствия в лаве под незакрепленной «крышей». Проносило. Прохоровича не пронесло.

Прихватив лом, как нарочно оказавшийся под рукой, я бросился к Прохоровичу. Только разве такую глыбу поднимешь ломом?

— Уйди отсюда, пацан, — тихо сказал пожилой шахтер. — Опасно тут…

— Вытащим, — скороговоркой прошептал бригадир. — Зарубский, Пешков, подмогните!

И Слава, и Санек оказались рядом с Прохоровичем в считанные секунды. Никто не выл, что его может придавить. Может быть, каждый и старался быть ближе к спасительной тяжелой крепи, но своего товарища мы выручали. Нажали втроем, сдвинули каменюку. Бригадир вырвал Прохоровича из-под осыпавшихся камней, втащил под крепь лавы. Пешков задумчиво вытирал голову.

— Что стали, раздолбаи! — уже вновь орал бригадир. — Назад, еще кого-нибудь придавит! Пешков, тебе сегодня работы мало — потащишь Прохоровича вместе со мной. А вы кидайте уголь. План нужно давать, нас и так мало осталось! В медпункт кто позвонил?

Клецкин позвонил. Медсестра уже спешила в сторону нашей лавы. Да только что здесь медсестра сделает? Это ведь не сердечный приступ, не голодный обморок…

Я взялся за лопату. На ногу Прохоровича лучше было не смотреть. Огромный камень буквально размолол ее. Старик потерял сознание. Что ж, так даже лучше — его еще тащить под землей больше километра.

Обычных шуток-прибауток в ту смену уже не было. Работали молча, сосредоточенно кидали на транспортер уголь. Пыль оседала на разгоряченных телах. Только зубы блестели из-под грязно-красных касок [9]. Мне почему-то казалось, что я работаю в забое впервые. Иногда даже забывал, что нужно делать.

В голове роились странные сны. Подводная лодка, бой в Средиземном море, бандиты, необитаемый остров и красивая девушка… Зря я, наверное, позавчера смотрел телевизор до двух ночи. Лучше бы отоспался… Правда, фильмы были про инопланетных чудовищ, а не про подводный флот или приключения в океане.

Жалко было Прохоровича. Теперь калекой точно останется. Нога никуда не годится… Можно такую ногу вылечить, или нет? Разве что если хирурги постараются. А бригадир все не возвращался.

На-гора поднимались в мрачном настроении. Даже яркое солнце и чистое небо не радовали. «Что ты знаешь о солнце, если в шахте ты не был»… Это песня про нас. После черноты километровых глубин даже серое дождливое небо покажется прекрасным!

Когда мы вышли из бани, в холле административно-бытового комплекса увидели бригадира. Был он в костюме, что не очень удивительно — марку Виктор Анатольевич держит — и в галстуке. Вот это уже что-то из ряда вон выходящее. Не любил бригадир галстуки и одевал их только в редких случаях.

— Что с Прохоровичем, Анатольевич? — посыпались возгласы ребят. — Живой? Что доктора говорят?

— В больницу увезли, — как-то чересчур мрачно ответил бригадир. — Был уже и в больнице… Разговаривал с врачом… К директору ходил.

Если надо, для ребят Виктор Анатольевич все сделает. Вот и сейчас оседлал свою старенькую шестерку и понесся в районную больницу следом за «скорой». Уж каких сил ему это стоило! Анатольевич может уголь добывать, ворочать лопатой две смены подряд, крепь ремонтировать десять часов кряду, а просить у кого-то что угодно — не для него. Но в городе он личность известная. Передовик. Лучший бригадир. На День шахтера парадный костюм оденет — вся грудь в орденах. Еще по прежним временам его знают, когда труд шахтерский не так, как сейчас ценился. И отказывают редко…

— Зачем к директору ходил? — поинтересовался Пешков. — Доктора круглую сумму заломили?

— Нет, не то, чтобы совсем круглую… Там хирург попался очень приличный. Видит, что мы не из воротил, за восстановление ноги попросил двадцать пять тысяч. Не для себя — арматура импортная столько стоит. Кости-то размолоты все. А стальные крепления, чтобы срасталось все хорошо, почти на тысячу долларов затягивают. Ну, может, и не двадцать пять тысяч арматура стоит, но почти столько… Должен же доктор что-то за труд получить?

— Должен, должен. Без этого они пальцем не шевельнут, — согласился Пешков. — И что директор? Дал деньги?

— Где там, — горько усмехнулся бригадир. — И слушать меня не стал. В ближайшие две недели денег на шахте нет и не предвидится. А за две недели у Прохоровича гангрена начнется, ногу ампутируют.

— Сволочи, — без всякого энтузиазма заметил Миша Клецкин. — Когда надо человеку, и то денег не дадут. Прохоровичу шахта, наверное, больше двадцати пяти тонн должна?

— Да, пожалуй, — согласился бригадир. С марта месяца сколько прошло? Весна вся, лето… Сейчас — сентябрь. Даже по пять тысяч в месяц брать — заработал дед себе на операцию, на здоровую ногу. Но директор не дает. Им надо главного инженера в Австралию послать, на стажировку.

— Сволочи! — закричал вдруг в голос Пешков, мало заботясь, что его кто-то услышит. — Пусть объединение деньги выделит!

— Так объединение деньги и выделяет. Главному, — пояснил бригадир. — У него уже и загранпаспорт оформлен, и билеты куплены. На шахте денег нет. Для поездки они целевой кредит в банке взяли. И пока по нему не расплатимся, банк больше денег не даст. А в Австралию надо обязательно съездить. Чтобы главный наш на кенгурей посмотрел.

Бригадир смачно сплюнул на только что вымытый кафельный пол АБК [10] шахты, чего никогда прежде себе не позволял.

— Кенгуров, — зачем-то поправил бригадира Клецкин.

— Сам знаю, что кенгуров! — рявкнул бригадир. — И прочих лемуров! В общем, считайте, если денег не будет — инвалид Прохорович.

— Давайте, может, скинемся? — предложил молчаливый Егоров. — Каждый рублей по пятьсот… Хотя у меня пятисот рублей нет. В буфете что возьму в счет зарплаты, тем семью и кормлю.

— У кого здесь деньги есть? — фыркнул бригадир. — Ну, я пару тысяч могу дать. Пенсию вовремя получаю. Да только Прохоровича это не спасет. А директор прямо говорит — и не просите. Из-за Прохоровича показатели упали. Он — нарушитель техники безопасности и трудовой дисциплины…

— Как это, не просите? — вмешался, наконец, и я. — Давайте сидячую забастовку у дверей директорского кабинета устроим! У него в сейфе тысяч пятьдесят лежит! Вон, машины двух барыг на стоянке стоят. Не с пустыми же руками они приехали? За углем, понятное дело!

Бригадир фыркнул.

— Ты, Никита, пойми — директор нам свои деньги давать не будет. Не нужны мы ему. И по закону он прав. Доктор тоже по закону обязан все бесплатно сделать. Да только по закону Прохорович без ноги останется… Наложит доктор гипс, и все, а гипс тут не поможет. Жизнь сегодня такая! Проклятая жизнь!

— Давайте, и правда, сядем! — поддержал меня Пешков. — Пусть хоть половину директор даст. Какие-то сбережения у Прохоровича должны быть…

— Сын у него без работы и дочь учительница, внуков трое, — вздохнул бригадир. — Вряд ли сбережения есть. Просить — просите, если надеетесь на что-то… И я с вами посижу…

Гурьбой повалили к директорскому кабинету. Испуганная секретарша выскочила нам навстречу.

— Что случилось? Зачем все идете? Куда?

— К директору, — буркнул Пешков.

— Прием в понедельник. После обеда. Записывайтесь.

— Нам срочно, — заявил я.

— У директора посетители. Потом — совещание.

— А мы сядем, и никуда не уйдем, — подал голос Клецкин откуда-то из-за спин товарищей.

— Как это вы сядете? Как это вы сядете? — задыхаясь от возмущения, запричитала секретарша. — Вы не можете сесть! Я милицию вызову!

— Мы порядок не нарушаем, — заявил помрачневший Пешкин.

— Вы ко мне пристаете! Пьяные! — заорала секретарша. — К директору нельзя! Поняли?! Мужичье!

— Да, мы мужики, — тихо согласился кто-то сзади. — Не то, что наш директор.

— Я вызываю охрану! — еще раз взвизгнула секретарша. — По-хорошему идите! На прием записывайтесь!

— Пойдемте, ребята, так мы ничего не выстоим, — предложил Петрович.

— Не здесь сядем — на выходе, — предложил Пешков. — Чтобы эта овца не верещала. Как директор домой поедет, поговорим с ним.

Пошли к выходу, хотя уже было ясно, что толку не будет. Если делаешь, делай до конца. Остановился, не выполнил то, что планировал — уже проиграл.

Часа полтора сидели. Кто-то курил, кто-то оглядывался по сторонам. Курить многие сейчас бросили — дорого.

Подъехал милицейский «газик» с мигалкой. Оттуда лениво вышли три милиционера. Связываться с нами они не хотели. Помнили прежние забастовки, когда ощетинившаяся толпа работяг могла порвать любого, кто скажет хоть слово против. Но все равно чувствовали себя хозяевами положения.

— Расходитесь, мужики, — предложил молодой лейтенант. — Чего вы тут собрались?

— А что, нельзя, что ли? — спросил Пешков.

— Пока порядок не нарушаете — можно. Будете нарушать — заберем. ОМОН вызовем — и в обезьянник. Директор ваш попросил разъяснительную работу провести…

Молодой лейтенант зря произнес последнюю фразу. Слишком многое она нам сказала. Выходит, знает Кандыбин о том, что мы здесь сидим. Знает, и боится из кабинета выйти… Бригада возмущенно загудела.

— Эй, что вы, что вы? — испугался лейтенант. — Давайте по-хорошему, мужики! Вы никого не трогаете, вас никто не трогает… Идите по домам. Не доводите до греха! Уволят вас еще…

— Кто на наше место пойдет? — спросил Анатолий Федорович, пожилой шахтер, почти того же возраста, что и Прохорович. — Ты, что ли? Нас он выгонит, других в шахту не загонит…

— Ну, у нас тоже работа не сахар, — отозвался немолодой сержант.

— Что ж ты тогда в шахту не идешь? — спросил Пешков. — У нас в бригаде места есть. И платят больше, чем у вас. Правда, левых доходов нет. Разве что в карманах угля вынесешь. Да и то, директорские холуи ловят…

Сержант нахмурился, но смолчал.

— Расходитесь, ребята, — подытожил лейтенант. — Ничего вы здесь не выстоите…

И тут на пороге появился директор. Не знаю, как получилось, но я оказался к нему ближе всего. И подошел почти первый. Меня опередила только какая-то разряженная, вся увешанная золотом дамочка, которая резко обошла нашу группу и пробилась к директору раньше всех.

— У нас важный вопрос, женщина, — сказал я, подумав почему-то, что она тоже просительница. — Не лезьте к директору первой, мы здесь уже три часа стоим!

— Да ты что, не узнал меня? — спросила дамочка.

— Не узнал, — ответил я. — А что? Должен?

— Я жена твоего директора! И нам домой пора. Посторонитесь.

— Ишь ты, царица Тамара, — фыркнул Пешков.

— Я бы попросил! — сразу окрысился в его сторону Кандыбин. — Мне с вами разговаривать не о чем! С Виктором Анатольевичем мы уже все решили!

— Нет, стой! — приказал я и схватил директора за рукав. — Ничего вы не решили!

Такая злость во мне вскипела на него — словами не передать. Да за кого он нас принимает? Зажравшийся негодяй, вор! Такие, как он, поставили простых шахтеров на колени. Сосут соки из страны, продают все, что можно. Набивают карманы, когда люди голодают.

— Ты что себе позволяешь, хам? — закричала женушка директора.

И огрела меня зонтиком по голове. Не больно, но обидно. Не знаю уж, зачем ей в такую погоду был зонтик. Дорогой, японский, цветастый… Дождь, вроде бы, не собирался.

Конечно, поднять руку на женщину я не мог. Но позволять лупить меня зонтиком по голове, да еще и обзывать хамом — тоже. Я всего лишь перехватил зонтик, когда она собиралась стукнуть меня еще раз, и отшвырнул его в сторону.

Ребята испуганно притихли. А жена директора заверещала:

— Милиция! Помогите! На мужа бандиты напали! Меня избивают!

Тут же двое стражей порядка рванулись ко мне. Один ударил дубинкой по руке, другой — по спине. Больше никуда достать не мог. Дубинкой было уже больно — не то, что зонтиком.

— Как вы смеете поднимать руку на офицера?

Вопрос вырвался у меня как-то сам собой. А Пешков прошептал:

— И надо же было Никите сейчас выпить! Теперь пятнадцатью сутками не отделается…

А я вспомнил, что и в самом деле вовсе не офицер, закончил срочную в звании ефрейтора, и больше повышений по службе с тех пор не имел. Тем временем мент ударил еще раз — по голове. Перед глазами поплыли круги.

— Что вы его бьете? — заорал Виктор Анатольевич. — Он порядок не нарушает! Не сопротивляется!

— Он на жену директора напал, — сказал лейтенант. Голос его я слышал, словно издалека. — Зонт испортил. Пусть руки не распускает!

— Хам! Он пытался меня убить! И мужа моего тоже! Если бы я не заслонила его собой, он бы его ударил заточкой!

С чего она взяла, что у меня заточка? Почему именно заточка?

Милиционеры не стали больше меня бить — еще успеют — скрутили руки за спиной и затолкали в «воронок». В обезьянник. Никого там больше не было, и я опустился на пол: дубинкой приложили крепко, на ногах не устоишь. Сесть на скамейку мне почему-то не пришло в голову.

Ребята что-то кричали, но «воронок» сорвался с места и покатился прочь. Директор, надо полагать, тоже успел сесть в машину — вряд ли менты оставили бы его без охраны.

Приехали в отделение, меня выволокли из машины, потащили в подвал, пнули напоследок, вталкивая в камеру. Хлопнула железная дверь, и я оказался в полутемном помещении. Окошко наверху маленькое, зарешеченное. Лавка у стены. На ней — какой-то обросший, неопрятно одетый мужик.

Похоже, он обрадовался нежданной компании. Как только дверь захлопнулась, подошел, посмотрел в лицо, хмыкнул.

— Работяга?

— Вроде того, — вяло ответил я.

— Ну и я тоже, — отозвался он. — Работаю, металлолом собираю… Ты садись, садись — в ногах правды нет…

Я присел, мужик тотчас пристроился рядом.

— За что взяли? — поинтересовался он.

— Да ни за что…

— Это ясно. А шьют чего?

— Вроде как я на жену директора напал.

— И зачем? Сумку отобрать хотел или цепочку сорвать? Или того хуже? Домогался?

— Цепочки у нее, конечно, завидные… Но мне чужого не надо. Я ей всего-то не дал себя зонтиком по голове лупить.

— Ну, энто ты зря, конечно, — крякнул мужичок. — Если директорская жена — она в своем праве. Хочет — зонтиком тебя бить будет, захочет — туфлю снимет и туфлей. Бабы — они такие. Особенно, директорские жены. И что ты ей воли не дал — за это с тебя строжайше взыщется…

Покопавшись в чалой бороденке, он извлек оттуда куриное перышко, внимательно осмотрел его и бросил на бетонный пол.

— Тебя за что взяли? За металлолом? С дачи, небось, у кого-то железки уворовал? — спросил я сокамерника, не желая показаться невежливым.

— На елку мочился. Прямо в центре города. Напротив мэрии, — объяснил мужик. — Меня Федей зовут, кстати.

— Никита, — машинально ответил я.

— А тут и менты появились, — продолжил тему Федя. — Дубинкой по башке, понятное дело, и не в вытрезвиловку повезли, а сюда. Хулиганство, значит, шить будут. Оскорбление власти, может быть. Елка та — прямо напротив кабинета мэра. План у ментов не выполняется — так я думаю. Вот и метут всех подряд.

— Разве тут есть план? — спросил я. — Мне всегда казалось, чем меньше, тем лучше…

— Э, план везде есть, — ответил Федя. — Это я тебе скажу, как бывший токарь-многостаночник. План — великая сила.

— А ты на елку как… В знак протеста?

— Отлить захотелось. Туалета нигде в городе нет — сам знаешь. Ну, в подъезде нехорошо нужду справлять — людей обижать. Морду набить, опять же, могут, если поймают. Я так подумал, что елке вреда не будет… А прохожим какое до меня дело?

— Прохожим до всего есть дело. Всегда найдется сволочь, которая тебя заложит.

— Ну, заложил-то меня охранник, который мэрию охраняет. Так я думаю. Здоровый лоб, заняться ему нечем. Но сам, видишь, не подошел — наряд вызвал.

— Может, и так. А может, и из простых какой-то доброжелатель. Мы с мужиками и «банку» нормально распить после смены не можем. Менты караулят возле кустов, старухи цепляются, что под их окнами пьяные орут, — сообщил я. — Хотя мы и не орем никогда…

— Ага, — кивнул Федя. — Закурить не найдется?

— Не курю, — ответил я.

— Больной?

— Да глупо это — курить.

— Ясно, — ответил бомж. — Здоровый образ жизни. И денег нет. Тогда поспи, конечно. Пока можно.

С этими словами он улегся на лавку и вытянул ноги. Борода Феди стала торчком, руки он сложил на животе.

— Что, потом спать нельзя будет?

— Ночью алкашей привозить начнут, шантрапу всякую. Буянить будут, бузить, орать. Проституток звать.

— Каких проституток? — опешил я.

— Из соседней камеры.

— И они что же — могут прийти?

— Прийти они не могут, но звать их будут. А те еще и кокетничать начнут. Тут по ночам такой гвалт стоит — только держись!

Поспать, однако, мне не удалось. Только я прилег, пришел хмурый сержант.

— Разлеглись тут, бандиты, — проворчал он. — Латышев, на допрос!

— Уже? — изумился Федя. — Он что же, убил кого-то?

— Не твое дело, — ответил мрачный милиционер. — Пошевеливайся, Латышев!

Я поднялся.

— Руки за спину! Вперед.

Что ж, фильмы я смотрел, как ходят арестанты, знал. Дело нехитрое. Сложил руки за спиной. Сержант быстро защелкнул наручники. Вот сволочь! Чтобы все видели, что я бандит. Можно подумать, отсюда убежать можно… Пошел в наручниках, куда деваться. Сержант топал следом.

Поднялись из подвала на второй этаж. Там милиционер втолкнул меня в маленькую комнату. За небольшим столиком с настольной лампой сидел худой мужчина в темном, почти черном костюме, с синим галстуком, на котором красовалась золотая заколка в форме двуглавого орла. Следователь, надо полагать…

Я аккуратно присел на стул. Наручники с меня не сняли, и просить сделать это я не стал. Порядок — значит, порядок.

— Ага, Латышев, — заявил следователь. — Что ж тебя так задержали — без оружия, боеприпасов? Недоработка…

— Да откуда у меня оружие? — изумился я.

— Конечно, с собой ты его не носишь. Хитрый. Да мы еще хитрее. В квартире твоей нашли пистолет «ТТ», со следами пороховых газов в стволе, девять патронов к нему, гранату РГД-5, взрывчатки пластиковой шестьдесят граммов и героина восемь с половиной граммов. Найдено все в присутствии понятых. После получения ордера на обыск. Еще что-то выдать хочешь? На даче, может, что зарыто, или у тещи, допустим, спрятано? Через добровольное признание тебе послабление выйдет.

— Быть такого не может! Я пистолета в руках никогда не держал! А дачи у меня не было никогда. Как и тещи!

Слетело с языка… Сорвался. Сообразил-то почти сразу, что и взрывчатку, и наркотики, и пистолет подбросили. Не сами менты, так директорские холуи.

— Быть не может? — усмехнулся следователь. — Еще как может… Заявление с повинной напишешь? Что покушение на директора готовил, на жену его нападал, застрелить их собирался? Или взорвать? По причине личной неприязни…

— Зачем это?

— Покушение на убийство — все-таки не терроризм, — объяснил мне следователь. — Времена-то нынче неспокойные, Латышев. С таким арсеналом, как у тебя, можно и пожизненное схлопотать. А так — подумаешь, собрался директора застрелить. Не застрелил же. Лет пять всего дадут, ты ведь молодой еще…

Конечно, еще вчера вечером ни пистолета, ни патронов у меня дома не было. Подбросили, получили санкцию на обыск, пригласили понятых и нашли. Дело ясное. Рассказывали ребята, как таким образом взятки с предпринимателей вымогают, как бомжей подставляют, чтобы показатели милицейские поднять. Но чтобы вот так, на простого работягу наехали… Не иначе, сильно испугался наш директор. Приплатил начальнику милиции, или следователю… Ну, я не знаю, кому и как он может приплатить. Важно то, что в оборот меня взяли по его наводке.

— Вы кто будете? — спросил я следователя после небольшой паузы, которую он старательно выдерживал.

— Подполковник Марьин, — ответил тот. — А ты жаловаться собираешься?

— Да на что же жаловаться? — вздохнул я. — Все по закону. Но вы ведь офицер. Знаете же, что я невиновен.

В глазах Марьина зажглись нехорошие огоньки.

— Честью офицерской меня попрекаешь? Может, еще и о человеколюбии поговорим?

Я вздохнул. Нет, разговаривать с такими о человеколюбии — дело бесполезное.

— Так вот, людей я не люблю, — заявил подполковник. — Человек, по-моему, вещь слишком несовершенная. Любовь к человеку лишила бы меня жизни.

— Это как? — не понял я. — Хотите сказать, что, если меня не посадите, вам конец придет?

— Оскверняться я не хочу, — фыркнул полковник. — Человек — это грязный поток. Нужно быть морем, чтобы возможно было принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым.

Ну не везет мне все же… Если на работу устроился — всегда в бригаде найдется какой-нибудь умник, который станет о смысле жизни рассуждать. С девушкой познакомишься — и она с какими-то идеями — то стихи пишет, то книжки заумные читает, а нет — так дура дурой… И сейчас — первый раз серьезно в ментовку загремел, а следователь тоже с какими-то выкрутасами. Несет ахинею. Намекает, что ли? Только мне его намеков не понять…

— Жизнь — кладезь радости, — продолжил между тем подполковник, — но там, где пьет также чернь, все колодцы отравлены. Покайся, Латышев! Прими свою меру страданий и ступай!

— Не в чем мне каяться, — покачал головой я. — Отпустили бы вы меня, товарищ Марьин.

— Я тебе не товарищ, — обиделся следователь. — Не хочешь по-хорошему — будет по-плохому… Отвечай на вопросы! Женат?

Я вздохнул.

— Вы же у меня в квартире были, видели, как живу. Не женат.

— А что так? По идейным соображениям?

Подполковник посмотрел на меня с интересом. Я, видно, покраснел — ушам стало тепло. На что это он намекает?

— Какие идейные соображения? Денег нет жениться… Разве что дружу с девушками…

Марьин громогласно расхохотался.

— Дружишь? Я-то думал, ты постиг, что женщина еще неспособна к дружбе: женщины все еще суть кошки и птицы. Или, в лучшем случае, коровы…

Слушать подполковника становилось все тяжелее. Боюсь, я просто перестал его понимать. Правда, мне смутно казалось, что Марьин говорит то, о чем я когда-то слышал. Но это раздражало еще сильнее.

— Оставили бы вы меня в покое, — попросил я. — Знаете ведь, что не трогал я вашего директора. И покушение на него не готовил. Только-то и закрылся от зонтика, которым меня его жена дубасила.

— Выходит, жена директора на тебя напала? Ты-то чем ей повредил?

— Мы мужа ее ждали…

— Стало быть, готовили покушение. А она распознала ваши планы. Проницательная женщина!

— Да нет, придавило одного нашего шахтера. В больнице деньги потребовали. Мы попросить решили. Но тут она первая к директору полезла…

Следователь хлопнул ладонью по столу.

— Врешь! Не может такого быть, чтоб в наших больницах деньги брали! Это взятка. На прямое нарушение клятвы Гиппократа ни один уважающий себя врач не пойдет. Вы, значит, не просто так на директора покушались, не из хулиганских побуждений, а грабеж затевали! Да, тут статья тяжелее выйдет…

— Мы хотели из кассы взаимопомощи попросить.

— Так ей профсоюз ведает. Зачем вы к директору обращались? Отвечай быстро, не задумываясь!

— Наш профсоюзный лидер без указания директора и шагу не ступит, крыса канцелярская.

— Ага, ага, — вздохнул подполковник. — Стало быть, и профсоюзами ты недоволен. Склочная, психопатическая личность. Анархист.

Я промолчал. Следователь тоже посидел немного спокойно и, когда я уже почти расслабился и не ожидал этого, проревел так громко, что я едва не подпрыгнул:

— Так, значит, признание писать не будешь?

— Не буду. Нечего мне писать.

— Ну, берегись! Возомнил себя высшим существом! В то время как ты — всего лишь одна из юрких обезьян, что перелезают друг через друга и сбрасывают, таким образом, друг друга в тину и грязь!

— Это вы хотите сбросить меня в грязь, — заявил я сумасшедшему милиционеру.

— Вот ты как запел!

Следователь хлопнул ладонью по внушительной черной кнопке на столе, и в кабинет ворвались три молодца — словно бы давно ждали этого момента. Двое в гражданском, один — в форме. Тот, что в форме, словно походя смахнул меня со стула на пол. Я больно приложился плечом и не успел порадоваться, что удачно поднял голову, как другой молодой человек врезал мне ногой по ребрам. Видно, он боялся повредить носки остроносых туфлей, поэтому бил аккуратно. Но получилось все равно довольно больно. А вот одетый в форму и ботинки имел соответствующие, тяжелые. Приложил меня по бедру так, что сомневаться не приходилось — синяк останется внушительный.

— По морде не бейте, — приказал подполковник. — Адвоката мы к нему, конечно, не пустим, но вдруг им прокурор заинтересуется? А он уже с уликами на лице. Наш прокурор давно на меня компромат ищет.

После предупреждения следователя молодые люди пинали меня совсем уж вяло. Но это один раз — ничего. А когда пинают постоянно, сила ударов уже значения не имеет. Я все-таки не железный человек и не стойкий подпольщик — что бы там ни молол этот шизанутый следователь.

«Поскорей бы уж все закончилось», — подумал я.

И молодые люди вдруг оставили меня, отступили к стене, сели на продавленные мягкие стулья. А следователь словно переоделся — хотя, уверен, не успел бы он этого сделать за две минуты! Исчезла золотая булавка с галстука. Да и сам галстук пропал — был теперь Марьин в полувоенном темно-зеленом френче, в золотом пенсне.

— Мы будем тебя судить, — заявил он. — И расстреляем. Точнее, сначала, конечно, надо, чтобы тебя осудил трибунал. Но потом мы тебя все равно расстреляем.

Я сел на полу. Молодые люди смотрели сурово.

— Что там и говорить, — произнес тот, что был в форме. — К стенке его! Собаке — собачья смерть!

Двое других согласно кивнули.

— Так, увести его! — приказал Марьин. — В подвал, я так думаю. Рассвета ждать не будем.

«Что за чушь?» — думал я.— «Сейчас же так не делают… Надо хоть какой-то повод… Ну, повод у них есть… А как объяснят?»

— И не расстрелять. Повесить, — приказал подполковник. — Как бешеную собаку! Скажем — сам повесился. Не вынес гнета улик и мук совести.

Теперь дело принимало очень нехороший оборот! Слышал я о таких делах. Убьют человека, а потом как самоубийство представят. Или труп на улицу выкинут, а потом еще на какого-нибудь бедолагу повесят.

Молодые люди вскочили, потащили меня к выходу. Я слабо упирался, но толку от этого было мало.

И страшила меня вовсе не смерть. Ее я почему-то совершенно не боялся. Более того, в смерть как в прекращение существования, потерю всего и вся я не верил. Но путь мой лежал совершенно не в ту сторону, в какую хотелось мне. И это было настолько обидно… Гораздо хуже, чем невыплаченная вовремя зарплата, отобранная премия или две смены подряд вместо загулявшего любимчика начальника участка… Это отклонение от моих желаний, пренебрежение ими, то, что со мной обращаются, как с кем-то не заслуживающим внимания, можно было сравнить, наверное, с изменой любимой девушки. Или с крушением планов, вынашивавшихся много лет. Хотя и было-то всего — меня не воспринимали! Не хотели воспринимать, как человека. А ведь я, кажется, уже к этому привык!

— Не хочу! — заявил я. — Не хочу жить так!

Молодые люди замерли. Повисла тишина. Подполковник Марьин сообщил:

— Величайшие события — это не наши наиболее шумные, но наши наиболее тихие часы.

И тоже замолк. Глаза его остекленели.

А в коридоре, в метре над полом, показался мой старый знакомец Дип. Он махал крылышками и пульсировал разными оттенками зеленого цвета.

— Как ты на этого любителя Ницше нарвался, Латышев? — словно ни в чем не бывало, спросил гений, или чертенок — кем уж там был мой знакомец из другого времени и другого мира?

— Какого Ницше? — спросил я.

— Какого, какого… Много их, что ли? Фридриха Вильгельма! Поразительное невежество, — проворчал Дип. — Книжки надо больше читать. Ему все «Так говорил Заратустра» цитируют, провоцируют, можно сказать, а он и понять не может, что от него хотят. Вроде цитирующий сверхчеловек, а ты — так… Признал бы, что червь земляной — подполковник бы тебя и отпустил. Думаешь, в тюрьму посадили бы? Ну, разве что, лет на пять… А ты ведь этого и хотел. Простой, определенной жизни, без затей. Чтобы ответственности не было. Чтобы излишние знания не донимали. Ибо от многих знаний умножаются печали… Вроде, так лучше. Отдохнуть. Никогда не бывает лучше, Латышев! Потому что только знающий человек счастлив. Только любящий человек счастлив! Отсидеться в своей скорлупе еще никому не удавалось. И не удастся. Только любовь движет миры! Только любовь двигает время. Иначе, зачем оно все?

— Не знаю, — пожал плечами я.

— Не знаешь… А что ты знаешь? Что ты хочешь?

— Чтобы люди жили нормально. Чтобы Прохоровичу прооперировали ногу. Чтобы все у него было хорошо… Из-за этого сюда и попал.

— Нет! — горячо воскликнул Дип, расправив уши и став бордовым. — Сюда ты попал из-за несдержанности и неправильных желаний! Из-за непривычного, гипертрофированного самоуничижения, которое ты принял за смирение. Любое желание исполняется. Подсознательно ты захотел стать слабым и не слишком грамотным — и ты стал им. Затуманил свое сознание. Добился своего. И что? Любое желание исполняется. Но смирение — тотальное смирение — не лучший путь.

— Скажешь тоже — любое желание исполняется, — хмыкнул я. — Можно подумать, что Прохорович хотел, чтобы ему раздавило ногу!

— Откат… — пробормотал Дип, сворачивая ушки. — Ведь я тебе уже объяснял… Он не хотел, чтобы ему раздавило ногу. Так вышло. Потому что он хотел чего-то другого. Может быть — отдохнуть. Может — проверить любовь своих родственников. Может — преданность коллег. Проверить этот мир на справедливость, в конце концов! Но мир не справедлив и не несправедлив. Мир — это мы! И от нас зависит, каким он будет!

— А мои желания… Прежде мне не удавалось замораживать людей!

— Потому что ты жил в нормальном мире. Не смещался в удаленные области. Да и сейчас, когда ты вернулся ближе к центру, тебе слегка помог я.

— И я по-прежнему могу пожелать, чего угодно? Без ограничений?

— Ограничений нет только внутри твоей монады. В твоем личном аду. Ты можешь воздействовать на среду моего обитания, ты можешь изменить людей вокруг себя и вокруг меня, которые суть только тени, но ты не сможешь ничего сделать мне. Ибо я — самостоятельная личность, а не проекция. И ты можешь отнять у меня все — кроме меня. А я могу отнять все у тебя. Но такого никогда не будет. Потому что желающий отнимать, а не давать, выпадает из времени. Оказывается наедине с собой. Миром движет любовь! Только она выше времени.

— Почему именно любовь?

— Да потому, что любовь — мера взаимоотношений между монадами. Любовь есть тяга одной монады к другой. Возможность построить не замкнутый идеалистичный или монструозный мирок, а познать что-то вне себя. Обратиться к другим.

— Я хочу обратиться к другим, — вздохнул я. — Только меня никто не слушает.

— В этом-то и проблема, — вытянул губы трубочкой Дип. — Это — главная проблема. Но ты можешь попробовать! Я предлагаю тебе попробовать! Собственно, ты уже имел возможность обратиться напрямую к Марьину… Он настоящий. И понимает, кто ты такой. Но любитель Ницше — не лучший объект для первого эксперимента.

Молодые люди вдруг начали оттаивать. А Марьин очнулся раньше всех. Увидел Дипа, оскалился и спросил его:

— Что было бы с твоим счастьем, если бы у тебя не было тех, кому ты светишь?!

— Да, — кивнул Дип. — Ничего. Жаль, что ты не можешь этого понять. И Латышев-шахтер рано или поздно добился бы своего. Даже в этом мире, где ты вложил столько труда в возможность властвовать лично. Он стал бы предпринимателем, профсоюзным лидером, депутатом. Он превратился бы в твой кошмар. Только ему не хватило терпения. Да и ты убежал бы из этой плоскости гораздо раньше… Ваши пути пока не могут сойтись. Прощай, Марьин!

— Прощай, Дипломатор, — гордо вскинул голову Марьин. — Надеюсь не увидеть тебя еще много лет.

— Любое желание разумной личности — закон, — ответил Дип. — А здесь я не Дипломатор. В твоем мире я — Адвокатор. И помни: даже залучив сюда кого-то, раскинув паутину зла, ты не сможешь его удержать. Найдутся те, кто выручит заблудшую монаду. А не найдутся — недолго она будет в твоей власти… Потому что мир устроен справедливо, Марьин! Это — лучший из миров!

— Где все убивают друг друга! Где юркие обезьяны лезут наверх, спихивая друг друга в грязь!

— Ты повторяешься, — наморщив большой нос, заметил Дипломатор.

— Как и ты! Убить человека легко! Нажмешь на курок — и нет человека. Пробовал когда-нибудь? Нет человека — нет проблемы. Главное — не задумываться над этим. Понимаешь? Не задумываться! Не ставить себя на место жертвы. Ты — это ты. А жертва — она и есть жертва.

— Нет жертвы, — твердо, чересчур спокойно ответил Дипломатор. — Никто не пойдет на заклание добровольно. Жертву ты всего лишь воображаешь. И, вообразив, ставишь себя на ее место, играешь ее роль. И все мучения, что ты придумал, возвращаются тебе сторицей. Поэтому думай, когда что-то делаешь. Время устроено так, что назад ничего не воротишь. Дважды в одну реку не войдешь. Изменить себя и мир можно, но собственную память не сотрешь…

— Будь ты проклят! — закричал подполковник. Лицо его посерело. — Будь проклят!

— Проклиная меня, ты, прежде всего, проклинаешь себя, — заявил Дипломатор. — Прощай, ненавистник. Я не держу на тебя зла.

Мы словно бы растворились в воздухе, впитались в стены, растеклись по подвалу лучами света. Потому что мы никуда не ушли, но и не остались на месте. Наше состояние изменилось. Мы стали другими.

Глава 11 С любовью к людям

Зайдя в магазин, Зинаида Михайловна внимательно осмотрелась, стараясь, впрочем, чтобы никто этого не заметил. Незачем кому-то знать, чем интересуется аккуратная и подтянутая шестидесятилетняя женщина, выглядящая максимум на сорок пять. Достаточно, чтобы каждому было ясно: она настороже! И всякие штучки с ней не пройдут. Нечего и пытаться залезть в сумочку, не стоит не только хамить, но и косо смотреть в ее сторону.

Небольшие очереди стояли в каждом из трех отделов универсама: в рыбном, в колбасном, и там, где продавали крупу и сладости. Немного поразмышляв, Зинаида Михайловна пристроилась в хвост самой длинной очереди колбасного отдела. И осмотреться можно, и колбаски хочется… Граммов сто, может быть. Или двести. Пока только попробовать. Не то, чтобы денег нет. В библиотеке жалованье вовремя платят, и пенсия, хоть и маленькая, но приходит. К тому же, намечается неплохой заработок. И все равно нужно экономить. Мало ли, какие расходы предстоят…

Очередь продвигалась вяло. Дамочка в широкополой шляпе, стоящая через два человека от Зинаиды Михайловны, казалось, хотела скупить весь магазин. Не иначе, жена какого-то богатея. А скорее всего, любовница. Жены одеваются приличнее, скромнее. Набрала два с половиной килограмма разных колбас, полтора килограмма сыра, семьсот сорок грамм масла, да еще и сгущенки заказала, зеленого горошка, консервированной кукурузы. Как бы тебе не лопнуть, ненасытная!

Когда дамочка с набитой сумкой проходила мимо, Зинаида Михайловна демонстративно поджала губы. Любовница неизвестного богатея сделала вид, что не заметила. Совсем стыд потеряла!

Не успела расточительная мерзавка выйти из магазина, как из недр магазина появился небритый рабочий, тащивший в руках картонный ящик, от которого валил пар. Ящик был только из морозильника, и «потел» в магазинной жаре.

— Что это, что это? — засуетилась сухонькая старушонка впереди. — Мойва мороженая?

— Куриные палочки, — на весь зал проорала продавщица Римма, принимая от рабочего ящик.

— Что еще за куриные палочки? — спросил чудаковатый мужчина в кургузом пиджачке с протертыми локтями. Не иначе, неудачник и бездельник. Кто еще будет стоять в очереди в продуктовый магазин? У этого мужика, наверное, и жены нет. Вот и отирается по очередям сам.

— Палочки из курей! — все так же громогласно сообщила Римма. — Что непонятного? Жарите их, как котлеты, и едите! Можно с макаронами, можно просто так!

С этими словами Римма огромным ножом поддела крышку ящика, заклеенную скотчем, и выставила на обозрение новый чудо-продукт.

При виде куриных палочек стоящий в очереди народ возбудился. Выглядели палочки аппетитно. И, что самое главное, никто прежде такого продукта не видел и не ел.

— Сколько стоят-то, милая? — спросила старушка.

Продавщица сверилась с накладной, рявкнула:

— Сорок рублей килограмм!

Народ загомонил еще пуще. Если куры по восемьдесят рублей, то почему же палочки из них в два раза дешевле? А ведь палочки без костей, без перьев!

— Всего два ящика привезли! На пробу! — продолжала вещать Римма.

При этом известии возбуждение очереди стало нездоровым. Пахнуло забытым уже словом «дефицит», сработали старые рефлексы.

— Как же их жарить-то? — опасливо спросила старушка. — На масле?

— Да хоть на масле, хоть на жиру, хоть на маргарине, — бойко ответила Римма. — Навроде куриных котлет получается. Только лучше. Ну что, берете, бабуля?

— Полкило, — с ходу заявила бабушка, уже собиравшаяся отходить от прилавка.

— Да там, наверное, одна соя! — закричала бойкая женщина, пристроившаяся в хвост быстро выросшей очереди, опасавшаяся, видимо, что ей палочек не хватит. — Цена-то какая? Маленькая цена!

— Сорок рублей, сорок рублей, — на разные голоса отозвалась очередь.

— Соя при жарке выпариваться будет, — задумчиво проговорил неопрятный мужичок-неудачник.

— Авось, вся не выпариться! — гаркнула дородная тетка под полтора центнера весом. — Я килограмма два возьму. На пробу!

Люди забыли, зачем они пришли в магазин. Все стали покупать палочки. Семьсот грамм взял неудачник, килограмм — невзрачно одетая женщина с тусклым лицом, двести граммов попросила бойкая молодая девчонка в испачканном краской синем халате. Ей бы работать надо, а она сбежала в магазин — за продуктами. Как в стране порядок будет, когда не работает никто, только смотрят, где бы что украсть?

Зинаида Михайловна взяла полкилограмма палочек. Цена все же казалась более чем приемлемой. Да и как пропустить новый продукт? Как не похвастаться приобретением перед соседками?

Следом за Зинаидой Михайловной куриные палочки брали уже килограммами. Пока она придирчиво осматривала товары кондитерского и рыбного отделов, первый ящик закончился. Рабочий на нетвердых ногах внес еще один. Глаза его мечтательно блуждали по сторонам. То ли опохмелился, то ли не удержался и попробовал палочек сырыми, и теперь модифицированная на генном уровне соя давала о себе знать.

Покинув магазин в приподнятом настроении, Зинаида Михайловна двинулась в сторону дома. Жизнь была хороша, жить было хорошо.

День удавался. С утра Зинаида Михайловна строжайше отчитала студентку-практикантку, подводившую глазки на рабочем месте. Сообщила ей, что для приведения себя в порядок есть туалет и вообще, библиотека — не лучшее место для того, чтобы искать богатого жениха. Сюда ходят только неудачники — такие же, как и сама девица, в двадцать три года еще не вышедшая замуж и даже не окончившая институт, где все парни моложе ее. После справедливой нотации практикантка не вылезала из туалета целый час. И синей краски на ее припухших красных глазках не осталось совсем.

Потом удалось содрать по двенадцать пятьдесят штрафа с читателей, задержавших книги, и потребовать новую книгу на замену у молодого человека, который, на свое несчастье, не заметил вырванных еще два года назад страниц в учебнике по политологии. Молодой человек сунул Зинаиде Михайловне двадцать рублей, и это ее удовлетворило. А поскольку практикантка отсиживалась в туалете, деньги можно было не приходовать. Таким образом, палочки, привезенные в магазин, были своего рода подарком судьбы.

Потом заведующая, старая грымза Марья Кондратьевна, почувствовала недомогание и уехала домой. Тут и Зинаида Михайловна решила, что без нее библиотека не сгорит и не развалится. Девица и так зря получает деньги — пусть поработает, наберется опыта, пока более опытная напарница займется более важными делами.

Стараясь тише цокать каблуками, Зинаида Михайловна вошла в подъезд. Не то, чтобы она боялась разбудить вкушавших послеобеденный отдых соседей. Этим пьяндалыгам нужно работать, а не дрыхнуть по двенадцать часов в день. Она всего лишь хотела застать врасплох воришек, давно уже покушавшихся на ее почтовый ящик. Именно поэтому пожилая дама вошла в подъезд не прямо с дороги, а прокравшись под окнами, за густым кустом сирени.

Завидев Зинаиду Михайловну, прочь с дороги с громким воплем ринулась полосатая кошка соседей сверху. Но демаскировка уже не имела значения. Зинаида Михайловна уже увидела то, что хотела — мальчика Васю, который сопел и заглядывал в ее добротный, окруженный каркасом из металлических прутьев почтовый ящик.

— Ой, Васек, а что это ты здесь делаешь? — картинно удивилась Зинаида Михайловна, крепко беря мальчишку сухими жесткими пальцами за ухо. — Или ты здесь оставил что-то? Уронил в мой ящик?

Глазки Васи забегали.

— Да, я уронил… — не подумав, ухватился он за версию пенсионерки.

— А, наверное, спичку горящую? — нехорошо усмехнулась Зинаида Михайловна. — То-то я смотрю, два раза за последний месяц почту у меня жгли. Ну, что же, пойдем к родителям, Васятка! От них милицию вызовем.

— Зачем милицию, бабушка! — заскулил мальчишка. — Я не жег вашу почту! И не брал ничего! Только посмотреть хотел! Там что-то такое яркое лежало…

— Бабушка? — оскорбилась Зинаида Михайловна. — Какая же я тебе бабушка, маленький негодяй! Я лишь немногим старше твоей мамы! А что в ящике, я уж без тебя посмотрю… Вам только покажи… Потом и квартиру обворуете… Пойдем к родителям, да побыстрее! — приказала пенсионерка, выкручивая мальчишке ухо.

— Ой, не надо, Зинаида Михайловна! — вспомнил тот имя-отчество мучительницы. — У меня отец телефон мобильный отберет! Только неделю назад купил! Простите меня!

— Хм… — вздохнула пенсионерка. — Что же, получается, ты безнаказанным останешься? Порок должен быть наказан!

— Я вам карточку на оплату телефона на пять долларов дам! — закричал мальчишка. — Я ведь видел, у вас тоже телефон есть!

— Ишь, какой глазастый, — удивилась пенсионерка. — Ну, давай, что ли!

Вася поспешно достал из кармашка зеленую карточку. Зинаида Михайловна проверила целостность защитного слоя секретного кода, спрятала карточку в сумку и отпустила ухо.

— Смотри, Вася, будет почта пропадать — я знаю, кто ей интересовался, — предупредила она мальчишку.

Тот поспешно выбежал во двор, потирая ухо, и припустил прочь, радуясь, что легко отделался.

Зинаида Михайловна открыла одним ключом внешний, решетчатый кожух почтового ящика, вторым — сам ящик. Улов сегодня был ярким и солидным, но не очень богатым. Впрочем, хорошо, что почту не сожгли…

Во вместительном ящике лежали три конверта из Америки: путеводители по штатам Техас и Луизиана, а также годовой отчет компании «Кока-кола» — толстенная бандероль, одна авиапересылка которой влетела отправителям в двадцать долларов. Еще между конвертами затесалась открытка из Парижа с пробником очередных духов от «Шанель».

Зинаида Михайловна покрутила открытку с летящей по волнам женщиной, наморщила нос.

— Хоть бы малюсенький пузырек прислали. Его хоть продать можно. Все открытку намажут, да фольгой заклеят. Мерзавцы жадные! Буржуи…

Побросав конверты в сумку, пенсионерка начала подъем на второй этаж — к себе в квартиру. К компьютеру. Где же обещанные шоколадки, которые она заказывала уже раз десять? Только время и силы тратятся. Одни путеводители и присылают… А путеводитель на хлеб не намажешь. Хотя, опять же, неплохой подарок, если в гости позовут.

Да и вообще, путеводитель — штука полезная. Не то, чтобы Зинаида Михайловна собиралась ехать на отдых в Америку. Дорого, денег нет, да и смысла никакого. Посмотреть на пейзажи той же Луизианы — ничего особенного, дальнее Подмосковье. К тому же, ознакомившись со всеми достопримечательностями, и ехать, вроде бы, незачем. Картинки яркие, красивые. Вроде бы самое интересное она уже и посмотрела… К тому же, красочные путеводители по Канаде с недавних пор Зинаиде Михайловне были нужны для дела.

Путеводители хороши еще тем, что их проще всего заказывать в Интернете. И доставляют их надежнее всего. К тому же, в придачу к путеводителям идут хорошие конверты, которые могут сгодиться в хозяйстве. Конверты иногда приходили не со штампами почтовых отделений, а с настоящими марками, которые Зинаида Михайловна продавала придурковатому коллекционеру из дома напротив. По пару рублей за штуку — и он доволен, и она не в накладе.

Зинаида Михайловна приобщилась к Интернету около года назад. Побывала на семинаре библиотекарей в Самаре, где ей, наряду с другими, объяснили, какие необъятные просторы открывает перед человеком Всемирная Паутина. Доступ к библиотеке конгресса США библиотекаря взволновал мало — своих книжек хватает, половину читатели никогда не берут — а вот возможность что-то заказать, да еще и бесплатно, очень сильно вдохновила работающую пенсионерку.

Вернувшись в родной город, Зинаида Михайловна купила мобильный телефон с Джи Пи Эр Эс — подключением к Интернету, которое, ко всему прочему, было безлимитным — плати только абонентную плату за пользование мобильником. И начала заказывать все подряд. Компьютер у Зинаиды Михайловны был давно. Числился он, правда, за библиотекой, но стоял дома. В библиотеке дорогую вещь могли украсть, и заведующая Марья Кондратьевна, которая боялась новой техники, как огня, только обрадовалась, когда Зинаида Михайловна предложила взять заботу о железном монстре на себя.

Впрочем, халявные вещи — не самое полезное, что обнаружила Зинаида Михайловна в Интернете. Сеть оправдывала свое название, заманивая в ловушку доверчивых граждан. Главное здесь — проявить предприимчивость и хватку. И даже без особых технических навыков можно было сделать много полезного и узнать достаточно интересного.

Один из лучших «проектов» Зинаиды Михайловны должен был принести большие дивиденды в самое ближайшее время. Операция была проведена с таким изяществом, что пожилая дама гордилась собой.

А началось все с пустяка — с того, что Зинаида Михайловна завела в Интернете журнал. Собственно, у нее и в мыслях не было делиться своими переживаниями с какими-то дармоедами, которым нечем заняться, кроме чтения чужих дневников и сопливых рассуждений в собственном. Но почитав излияния некоторых доверчивых граждан, Зинаида Михайловна решила, что при случае их можно изрядно потрусить. Попросить денег для каких-нибудь целей. Или узнать что-то полезное.

Сама Зинаида Михайловна завела дневник под именем канадского бизнесмена, выходца из России, которого гложет тоска по родине. Действительно, кому нужен библиотекарь из уездного города, да еще и в летах? Другое дело — преуспевающий молодой человек. Девчонки на таких просто западали. А Зинаиду Михайловну забавляла возможность посмеяться над молодыми дурочками. Желания и устремления их она представляла более чем хорошо. Сама когда-то была молодой и глупой, да и сейчас в библиотеке глаза ей мозолили несколько похожих особей…

Поначалу все больше внимания Зинаида Михайловна уделяла зарубежным и столичным девчонкам. Но потом поняла — от них-то никакого проку нет и не будет. Во всяком случае, сейчас. И библиотекарь с присущим ей педантизмом занялась поисками и скоро нашла молодую домохозяйку, жившую буквально на соседней улицей. Только улица эта состояла не из панельных пятиэтажек, а из очень даже приличных двухэтажных коттеджей.

Звали девушку Леночка. Была она замужем за крупным бизнесменом. Детей у них пока не имелось, и Леночка вечерами отрывалась с мужем в ночных клубах, а днем маялась от скуки, находя утешение в болтовне с виртуальными друзьями. Муж купил ей дорогую игрушку — компьютер, чтобы Леночка, которая училась заочно, не выходя из дома, готовилась к сессиям. Но с помощью компьютера гораздо интереснее было играть в игры и путешествовать по Интернету, чем писать рефераты или пользоваться обучающими программами.

Вкусы Леночки были незатейливы. К тому же, обо всех своих интересах она честно рассказала в анкете, которая прилагалась к дневнику. Танцы, песни, развлечения, ночные клубы, мороженое, шоколад, желание нравиться мужчинам… Дамские романы — куда же без них? А уж по дамским романам Зинаида Михайловна являлась в библиотеке признанным специалистом.

Вот уже месяц пожилой библиотекарь под маской удачливого канадского бизнесмена Сержа Долгова окучивала делянку, которая обещала принести ей неплохой урожай зелени.

Сначала Зинаида Михайловна, будто случайно, прокомментировала несколько глуповатых восторгов, которыми Лена делилась в своем дневнике. «Вчера оттягивались в ночном клубе до трех утра, — писала Леночка. — Ели ванильное мороженое и раков. Пиво с мороженым — гадость». Бизнесмен Серж Долгов отвечал: «Как я устал от работы… Мне тоже хотелось бы потанцевать — я люблю быстрые зажигательные танцы. А раков я не ел уже десять лет». «У вас не продают раков?» — спрашивала любопытная Леночка. «Да, не продают. Я могу их заказывать прямым самолетом из Санкт-Петербурга, но не считаю возможным заниматься чревоугодием. Веду здоровый образ жизни. Не пью пива, не ем раков. Только красное французское вино. Иногда — коньяк».

Похудение также было одной из идей-фикс Лены. И мужчина, который весит восемьдесят килограммов, а не сто двадцать, как ее муж, имеющий пивной животик внушительных размеров, не мог не затронуть тонкую струнку в девичьей душе. А уж Зинаида Михайловна постаралась подобрать для Сержа Долгова подходящую внешность: жгучий мускулистый брюнет с пронзительным взглядом темных глаз, волевым подбородком и высоким лбом не мог оставить равнодушной нормальную женщину. Хорошую фотографию библиотекарь искала в Интернете целых два дня…

Знакомство по Интернету имело и еще одну положительную сторону. Если в ночных клубах Лене не стоило и смотреть на посторонних мужчин — супруг всегда был рядом и проявлял высокую степень бдительности — то в Интернете девушка была почти полностью свободна. Она могла флиртовать, заигрывать с незнакомцами, даже принимать их нескромные предложения — мысленно, естественно… На виртуальном уровне.

Одна запись в комментариях к дневнику Леночки, другая… Несколько продуманных записей в дневнике Сержа Долгова, который Лена, конечно, читала — о том, какие женщины ему нравятся, как бы он боготворил девушку своей мечты — которую, увы, пока не встретил, но которую так хочет найти. И глупышка уже готова бросить мужа и мчаться в Канаду.

Но цель Зинаиды Михайловны была вовсе не в том, чтобы заочно совратить глупую девчонку. Переписка Леночки и несуществующего Сержа Долгова постепенно перемещалась из живого журнала, который вела Лена, в личные письма. Здесь можно было говорить откровеннее. И Серж Долгов заочно душил Леночку в объятиях, танцевал танго на песчаном берегу при свете костра, путешествовал на роскошных океанских лайнерах, ходил в уютные канадские ресторанчики и останавливался в номерах-люкс самых дорогих отелей. Соответствующие фотографии прилагались. Их без труда можно было найти в Интернете, но Зинаида Михайловна не утруждала себя этим — просто листала канадский журнал-путеводитель и сканировала понравившиеся картинки. Иногда накладывая на них фотографию человека, похожего на поджарого темноволосого Сержа Долгова. Точнее, на портрет, изображенный в его дневнике.

Лена поверяла Сержу все свои маленькие горести и радости, а Серж засыпал Леночку длинными посланиями — которые на деле являлись слегка переделанными отрывками из дамских романов.

Скоро молодые люди обменялись фотографиями. Серж блистал во всей красе. Круглое личико Леночки не было лишено миловидности, большие накрашенные глаза доверчиво смотрели в объектив.

Зинаида Михайловна начала искушать девушку, прося ее прислать фотографии в обнаженном виде. «Уж если мы не можем пока встретиться лично, я бы хотел насладиться изящной красотой твоего стана, округлой линией бедер, плавным изгибом колен… Я представляю эти совершенные формы, но твердо уверен — действительность еще прекраснее! Ты — моя богиня!»

Видно было, что Леночке такие предложения очень льстили и нравились. Они ее возбуждали. Тем более, о своей фигурке девушка была очень неплохого мнения. Но Леночка все же оказалась не настолько глупой или решительной, чтобы высылать фотографии неглиже незнакомому человеку. Объясняла она это, правда, своеобразно. «Мне стыдно, Серж… Если бы я знала, что не увижу тебя никогда — другое дело. А если увижу — пусть моя красота станет для тебя приятным сюрпризом. Мне неловко осознавать, что ты разглядываешь мои снимки, может быть, показываешь их кому-то»…

Библиотекарь не была уверена, что сможет убедить девушку изменить мужу мысленно в полной мере в ближайшее время. А забава с Интернетом ветреной красотке может наскучить. К тому же, оказавшись на пороге измены мужу в виртуальном пространстве, она вполне может найти себе настоящего любовника и забыть о Серже из Канады.

Зинаида Михайловна решила идти ва-банк. Серж Долгов признался Леночке, что у него имеются проблемы с опорно-двигательным аппаратом после тяжелой аварии. Большую часть времени он проводит в инвалидном кресле, лишь мечтая о друзьях. Чопорные канадцы избегают посещать его помимо бизнеса, хотя в кабинете едва ли не на коленях ползают — лишь бы дал кредит, или согласился заключить какой-нибудь контракт на пару миллионов. Правда, Серж занимается спортом, каждый день по два часа плавает в бассейне. Он надеется победить недуг. Но для этого у него должна быть цель. Дружба с Леной очень его вдохновляет. И оказывается, что девушка, которая стала ему почти родной, не доверяет ему… Страшный удар!

Как и большинство русских девушек, жалостливая, импульсивная и романтичная Леночка, поплакав над судьбой своего друга и подивившись его самоотверженности и благородству, в тот же день вооружилась цифровым фотоаппаратом и специально для Сержа устроила настоящую фотосессию. Лена в пеньюаре, Лена с обнаженной грудью (Зинаида Михайловна поморщилась, но не могла не признать, что грудка у девушки соблазнительная), в короткой домашней юбочке, томно растянувшаяся на темном паркете особняка… Слишком откровенных фотографий среди присланных девушкой не встречалось. Они были скорее эротического, а не порнографического характера, как рассчитывала Зинаида Михайловна, немного познакомившаяся со вкусами Лены. Но и их было достаточно.

Серж Долгов трогательно поблагодарил свою виртуальную возлюбленную за заботу и красивые снимки. Написал ей еще одно прочувствованное письмо, где уверял, что теперь будет плавать в бассейне по три часа — только бы скорее встать на ноги, чтобы если не увидеть свою любимую — то быть достойным ее. Сказал, что идет в бассейн прямо сейчас, и поэтому несколько дней писать не будет. Зинаида Михайловна прямо-таки представляла, как в мыслях девушки после получения письма роятся разные непристойные картинки, которым она едва заметно улыбается.

Леночка летала на крыльях до самого вечера. А ближе к полуночи ей пришло другое письмо — от хакера Отверткина. Ясное дело, хакера такого не существовало в природе. Роль хакера тоже играла Зинаида Михайловна. С бесплатного почтового ящика на популярном сервере Отверткин сообщал Лене, что перехватил ее почту и имеет весьма пикантные фотографии. В качестве доказательства он один из снимков, сделанных самой Леной, прислал.

Ответ Лены был коротким:

«Что ты хочешь, подонок?»

«Многого не прошу — понимаю, что девичья честь тебе слишком дорога и любишь ты совсем не меня. Хочу только, чтобы ты выкупила фотографии».

«Сколько?»

«Тысяча долларов».

Противоречивые чувства бурлили в душе Зинаиды Михайловны. Попросить меньше — продешевить. Переиграть и потребовать непомерную сумму — дурочка признается во всем мужу. Или не во всем, а только в том, что она фотографировалась обнаженной. Для него. Сама Зинаида Михайловна на месте Леночки сделала бы именно так. Но надеялась, что у девушки не хватит ума. К тому же, если потом снимки все же попадут к мужу, подозрения у него могут возникнуть самые серьезные…

Леночка отписала, что подумает над предложением хакера Отверткина. Тот дал ей сутки.

И теперь, стоя в магазине за куриными палочками, выкручивая ухо соседскому мальчишке, Зинаида Михайловна делала это без особого энтузиазма. Главный проект занимал все ее воображение.

Вернувшись в квартиру, библиотекарь первым делом включила компьютер и проверила свой почтовый ящик. Есть! Письмо от Лены пришло два часа назад.

«Я согласна. Только как я могу узнать, что ты не оставишь снимки себе? Продумай приемлемое предложение и дай номер счета, на который нужно перечислить деньги».

Зинаида Михайловна задумалась. Ишь ты: «приемлемое предложение». Слова-то такие откуда она узнала? Не иначе, посоветовалась с кем-то. А как же быть с такими предложениями? Действительно, раньше шантажисты предлагали выкупить негативы. Сейчас негативов нет. Если снимок сделан, можно скопировать его сколько угодно раз. Контроля над копированием не может быть практически никакого. Остается только полагаться на честность партнеров…

Впрочем, какая честность у шантажистов? Зинаида Михайловна собиралась через пару месяцев, или через полгода повторить «наезд». Карманные деньги у Леночки, если она согласилась на выплату тысячи долларов, водились. Надо помогать ей избавляться от излишка средств время от времени. Чтобы девушка не слишком растолстела на любимом ей ванильном мороженном и пломбире.

«Какие же дать Лене гарантии? Да никаких, — решила библиотекарь. — Кто силен, тот и прав. Пусть верит на слово или расплачивается за свою недоверчивость. И доверчивость тоже».

Впрочем, радость Зинаиды Михайловны была недолгой. Открыв почтовый ящик бизнесмена Сержа Долгова, библиотекарь обнаружила там слезное послание от Леночки, где та в подробностях описывала возникшие у нее проблемы и просила у Сержа тысячу долларов. Неглупо придумано! Только платить самой себе Зинаида Михайловна не собиралась. Послать девочку куда подальше, чтобы мысли ее работали в нужном направлении — то есть над изысканием средств? Нет, бизнесмен Серж Долгов еще может пригодиться. Гораздо лучше сыграть тоньше…

Зинаида Михайловна просто не ответила на письмо. Серж ведь обещал не писать несколько дней. Из бассейна он, наверное, сразу поехал в инвалидном кресле по делам фирмы. Зато хакер Отверткин сообщил:

«Не такой я дурак, чтобы давать тебе номер своего счета. Деньги наличными оставишь в тайнике. Я укажу его тебе, когда ты скажешь, что нужная сумма есть на руках. Поторопись — если через сутки денег не будет, я отошлю фотографии мужу. Гарантии тебе — мое честное слово хакера».

Лена была в негодовании. Она тут же отправила хакеру записку:

«Так ты местный, подонок?»

Зинаида Михайловна тут же ответила:

«Поосторожней в выражениях. Если бы я был местным, это было бы для тебя еще печальнее. Я могу не только послать снимки твоему мужу, но и изготовить специальный диск, который станут продавать на радиорынке города. Назову его «Эротические достопримечательности нашего города». И еще твой номер телефона дам, и адрес. Все узнают, какая ты. А местный я или нет — ты не узнаешь. Наша хакерская организация обширна, в каждом городе у нас свои люди».

«Муж меня простит и поймет, — ответила Лена на сумбурные угрозы хакера. — Я расскажу ему правду — что фотографировалась давно, еще до встречи с ним, для «Плэйбоя». А сейчас снимки украли. Если ты продашь хоть один диск, да еще с нашим телефоном, он тебя из-под земли достанет и убьет».

«Да? Ой, боюсь, боюсь… Муж твой поверит только в то, что тебя голой снимал кто-то в его доме. Совсем недавно. В пеньюаре, который он подарил тебе только месяц назад. На вашем новом паркете, который постелили в этом году».

Волнующаяся Лена даже не заметила, что Зинаида Михайловна прокололась с пеньюаром. Хакер Отверткин никак не мог знать о том, что пеньюар у Лены недавно. Впрочем, в электронном дневнике девушка о покупке обновки писала — «под замочком», для друзей… И тоже хотела выложить фотографию — не свою, конечно, а пеньюара. А среди ее «друзей» в Сети были самые разные. Вполне мог оказаться «другом» и подлый Отверткин под каким-нибудь ласковым псевдонимом, вроде «Серый мышонок» или «Бешеный бурундучок».

«У меня есть только семьсот долларов, — сообщила Лена. — Триста я в ближайшее время не найду».

«Займи, — посоветовала Зинаида Михайловна. — Ждать я не стану, на меньшее не соглашусь».

Лена на два часа исчезла из Сети. Библиотекарь присела в продавленное кресло — вязать шерстяные носки. На кухне шипели на сковороде куриные палочки, которые Зинаида Михайловна жарила на рафинированном подсолнечном масле.

Следующее письмо Лены было продуманным:

«Скажи, куда надо положить деньги. И пообещай, что ты сотрешь попавшие к тебе снимки. Я не собираюсь платить больше. Если ты потребуешь чего-то еще, я признаюсь мужу. Он, может быть, выгонит меня, но из тебя, сволочь, вытянет все жилы».

«Деньги положишь под вторую от входа колонну забора в городском парке. Возьмешь темную пивную пластиковую бутылку, обрежешь ее немного и засунешь купюры. Сверху намажешь бутылку грязью — чтобы никто не польстился.»

«У меня нет пластиковой пивной бутылки, — пожаловалась Леночка. — Муж пьет только чешское пиво в стеклянных бутылках. И мы их сразу выкидываем».

«Пойди, поройся в общественной помойке. Всему тебя учить», — злорадно подхихикивая, написала Зинаида Михайловна. Надо же — кому-то только и дела, что ублажать мужа, жить в роскоши. А другие должны постоянно думать о хлебе насущном. Почему? Только потому, что эта Леночка уродилась со смазливой мордашкой и пока еще молода?

Опухшая от слез Леночка принесла найденную на помойке бутылку в парк, когда опускающееся солнце коснулось верхушек деревьев. Ей было жаль денег, но еще хуже было состояние страха и беспомощности. Кто-то рассматривал ее фотографии, сделанные с такой любовью всего лишь для одного человека, грозил показать их мужу или всему городу. Так мерзко девушка себя не чувствовала давно. Неприметная пожилая женщина сидела на скамейке неподалеку от колонны, читая какую-то книжку в яркой обложке. Больше в парке никого не было.

Вынув из красивого пластикового пакета бутылку, обильно намазанную грязью, добытой в палисаднике перед домом, Лена бросила ее возле колонны. Подумав, бросила там же и испачканный изнутри пакет. Оглянулась по сторонам, опять не увидела никого, кроме старушки, погруженной в чтение, и ушла домой. Встречать мужа и быть с ним ласковее. Готовиться к возможной грозе… Хотя муж стал таким постылым… Жрет, пьет пиво едва ли не ведрами да храпит во сне. Разжирел чуть ли не вдвое с того времени, как они познакомились.

Убедившись, что девушка ушла, и никто не следит за территорией парка, Зинаида Михайловна быстро поднялась со скамейки, подошла к колонне, подобрала с травы пакет и положила в него грязную бутылку. Пересчитать деньги можно будет и дома.

Старушка быстро миновала выход из парка и мелко семенила по асфальту. На лице ее отражалась целая гамма чувств: радость, жадность, опасливость, недоверие к окружающим…

— Здравствуйте, Зинаида Михайловна, — обратился я к ней, когда женщина вышла на перекресток улиц Парковой и Пушкина. — Можно вас на минутку?

Библиотекарь едва не взвизгнула, но визг сдержала, отчего он превратился в приглушенный всхрюк. После этого она быстро пришла в себя и пролепетала:

— Что тебе надо, что тебе надо, бандит?

— Почему же бандит, Зинаида Михайловна? Я, может быть, хочу вам помочь… как ваш читатель…

При слове «читатель» пожилая дама немного успокоилась, натянуто улыбнулась и сообщила:

— Нынче каждый так и норовит другому помочь — от денег избавиться.

— Да, да… Сейчас ведь вы помогли одной девушки избавиться от всех ее денег. Да еще и в долги заставили ее залезть.

Глаза Зинаиды Михайловны метнулись в сторону. Библиотекарь словно бы искала путь к спасению, безопасную подворотню… А может быть, какой-нибудь предмет, которым было бы просто огреть меня по голове. Убедившись, что ничего достойного внимания в поле зрения не находится, старушка заявила:

— Меня попросили. Попросили пакет забрать. Вот этот вот пакет. Трое амбалов здоровенных. Ты что, неприятностей хочешь? Они подъехать сейчас должны!

— Нет, неприятностей не хочу, — покачал головой я. — Я хочу поговорить. А амбалов никаких не будет. Пригласите меня к себе на чай, Зинаида Михайловна?

Библиотекарь едва не завизжала опять.

— Нет! Отстаньте от меня! Вы маньяк, наверное! Я сейчас милицию вызову. Или людей на помощь звать буду!

— Никого вы не вызовете и звать не станете — не в ваших это интересах. Но если домой меня пригласить не хотите — давайте в бар зайдем. Кофе выпьем.

— Я кофе не пью. Давление у меня, — отрезала старушка.

— Тогда я вас мороженым угощу!

— Дороговато мне станет твое мороженое за тысячу долларов…

Я начал злиться, понимая всю неуместность этого чувства.

— Поймите — хотел бы я отобрать у вас деньги — вырвал бы пакет и убежал. Мне поговорить с вами надо.

— Фотографии Ленкины купить хочешь? — хитро прищурившись, спросила старуха. — Любовник ее?

— Не любовник. Будем считать, что фотографии получить, и правда, хочу.

— То-то я и смотрю — чудной ты… Если так — пойдем, потолкуем.

Мы спустились в подвальчик на Парковой, где было много свободных столиков. Я заказал ванильное мороженое. И Зинаиде Михайловне, и себе. Любимое мороженое Леночки. Символично.

Впрочем, библиотекаря мой выбор, похоже, не смутил. Пожилая женщина крепко взяла в руки пластиковую ложечку и принялась поглощать ледяное лакомство с удивительной скоростью. Я и моргнуть не успел, как пришлось заказывать вторую порцию.

— Не жаль вам Лену? — спросил я Зинаиду Михайловну.

— Нет, — коротко бросила она.

— Совсем?

— Совсем! Кто меня жалел? Я тебя спрашиваю: кто и когда пожалел меня?

— А когда вас надо было жалеть? — поинтересовался я.

Ответ был мне известен. О Зинаиде Михайловне я узнал многое. В какой-то степени я стал ее частью. Проник в ее сознание. Хоть это было и тяжело. Очень тяжело. Но Дипломатор помог.

Жизнь ее, действительно, не баловала. Но и Зина с ранней молодости не была мягкой и пушистой… А с чего все началось? Сейчас уже трудно сказать. Сломалось ли что-то в ее душе, когда мать заставляла ее нянчить капризного брата, вместо того, чтобы девочка поиграла с куклами и с подругами? Или тогда, когда ее обманул и бросил молодой человек, которого Зина в первый и, может быть, в последний раз в своей жизни полюбила? Или все началось только тогда, когда она холодно и расчетливо увела у знакомой мужа — чтобы бросить его через два года, когда подвернулась лучшая партия? Или когда судьба отняла у нее второго мужа, который боялся попасть под суд из-за хищений и застрелился, чтобы избежать позора? Но благосостояние семьи это не спасло. Часть имущества была конфискована государством, часть отобрала у Зинаиды Михайловны, состоявшей с самоубийцей в гражданском браке, его прежняя жена…

Била жизнь Зину и била сильно. Она не оставалась в долгу.

— Не надо меня жалеть, парень! — зло заявила старуха. — Молодость не вернется, чувства не разгорятся вновь. Ко мне были злы, и я буду зла. Даже не зла — справедлива!

— А если отвечать на зло добром? — спросил я.

— Ты пробовал?

— Пытался…

— Вот и пытайся дальше… А меня не трогай.

— Может быть, вы вернете Лене деньги? Сотрете с «винчестера» ее фотографии, которые она послала вам из лучших чувств? Вы ведь очень ее обидели. Обманули лучшие чувства. А у девушки вся жизнь впереди.

— Потаскуха она. И ничего хорошего не заслуживает, — сверкнула глазами Зинаида Михайловна.

— Я бы мог вам помочь…

— Что ты меня лечишь? На жалость давишь! Будь ты проклят! — на весь подвал закричала старушка.

Меня словно отшвырнуло от нее. Посетители подвала неохотно оглянулись на наш столик, но быстро вернулись к своим занятиям. Подумаешь, мать что-то не поделила с сыном, или бабка с внуком… И проклинает его во все горло. Эка невидаль!

— Мне тяжело находиться с вами в контакте, Зинаида Михайловна, — сообщил я. — Проклиная кого-то, вы ломаете ему жизнь. Точнее, не ему, конечно, а себе. Исключаете человека из орбиты своих интересов. Но изменяете этим действием только свою жизнь, свое восприятие мира. Я не смогу удержаться здесь, если вы будете относиться ко мне так враждебно. Наша связь и так слишком слаба.

— Пошел ты к черту, — опять прошипела библиотекарь.

Наш столик вновь качнуло.

— Неужели чужие страдания доставляют вам радость? Зачем вы предали доверившуюся вам Леночку?

— Что ты ко мне прицепился? Чужие страдания не доставляют мне радости. Но они не доставляют мне и горя, — ответила Зинаида Михайловна. — Понимаешь? Почему я должна беспокоиться о ком-то?

— Потому что только настоящая любовь дает нам силы жить. Только в любви радость.

— Мне не надо никаких сил. Я жила так, как считала нужным. И буду жить так же. И деньги я ни тебе, ни Ленке не отдам. Заработала их своими мозгами и своим трудом. Клювом щелкать не надо. Не расслабляйся — будешь жить лучше.

— Вы заработали эти деньги трудом?

— Да, трудом! — вскипела Зинаида Михайловна. — Не то, что эта дармоедка, которая деньги известно за что получает!

— Пусть Лена и не заслужила такой роскошной жизни… Но это ведь не значит, что вы имеете на нее право?

— А ты знаешь, на что я имею право? Можешь судить?

Я отдалялся от Зинаиды Михайловны все сильнее. Проваливался сквозь слои реальности, оставляя в мирах, через которые проходил, слабых, бессильных двойников. Тени своей монады… Нам с Зинаидой Михайловной не хватало места в одном мире. Желания наши взаимоисключались.

— Вы ведь разумная женщина! Изобретательная. С богатой фантазией. Вы можете быть счастливой! — попытался я убедить ее напоследок.

— Я счастлива, пока кто-то не пытается залезть ко мне в карман! — глаза старухи полыхнули злобным огнем.

В голове у меня раздался спокойный голос:

Срежь ветки дубка

Другой разрастется

Всяк занят собой.

Я понял, что это — Дипломатор.

— Снова Ницше? — поинтересовался я.

— Что ты, — даже мысленный голос Дипломатора стал веселым.— «Речи Гримнира», «Старшая Эдда». Что Ницше? Подражатель… Так и отирается где-то по задворкам миров в образе сверхчеловека… Не видит никого вокруг с высоты своего величия. Вот уж ад, так ад…

— Эй, ты что сам с собой разговариваешь? — насторожилась Зинаида Михайловна.

— Вам-то не все равно? — спросил я.

— Сам ты хоть огнем гори, лишь бы на меня искры не полетели, — ответила библиотекарь. — Я опасаюсь. Может, ты взбесился, сейчас в горло мне вцепишься.

— Не беспокойтесь, бабушка, я вас покидаю, — помимо своей воли заявил я. Похоже, моими устами говорил Дипломатор.

— Бабушка? — вскипела Зинаида Михайловна. — Да я тебя едва ли на десять лет старше!

Положим, старше меня она была, как минимум, лет на сорок, но я не стал акцентировать на этом внимания. Не знаю, зачем Дипломатор задел больной для любой женщины вопрос. Может быть, таким образом проявилось его своеобразное чувство юмора.

А в баре словно бы гас свет. Надвигалась темнота, вещи вокруг становились все менее прозрачными… Глупо звучит, правда? Но совершенно верно. Непрозрачные и в обычном восприятии столы, стулья, пол и стены обретали словно бы другую материальность. Становились такими плотными, что даже находиться рядом с ним было тяжело.

— Уходим! — заявил Дипломатор.

— А как же Зинаида Михайловна?

— Она сама выбирает, где ей быть. Здесь никакой Удук не поможет.

— А Леночка?

— И Леночка разберется со своими проблемами сама. В конце концов, она виновата в сложившейся ситуации. Никто не заставлял ее заигрывать с канадцем и посылать ему свои фотографии в голом виде. Она знала, что муж ее действия вряд ли одобрит… А теперь боится его. Пусть определяется — свободна она делать то, что хочет, или должна оглядываться на других. И если оглядывается — пусть не сетует, что с ней обошлись жестоко люди, от которых она зависит.

Стены и мебель вокруг вдруг разом исчезли. Я оказался в пространстве, где не было ничего. Ни черноты, ни света, ни предметов, ни воздуха… Что-то серое, непонятное, неосязаемое и невидимое. И все же пространство воспринималось.

— Куда теперь? — раздался в моем мозгу голос Дипломатора.

— Нужно обязательно выбрать? А как же случайное действие Удука?

— Действие Удука строго закономерно. Но твоя монада адаптировалась к нему. Выработала противоядие. Еще одно перемещение — и ты вновь будешь двигаться в обычном потоке времени и вероятности. До поры до времени.

— Это страшно?

— Тебе виднее, — голос Дипломатора стал веселым. — Если ты хочешь сохранить телесную сущность — это не очень удобно. Если хочешь перейти в разряд иных существ — нет никакой разницы…

— Я хочу еще пожить, — заявил я с внезапной тревогой за свою судьбу. — Хочу общаться с людьми. Они мне еще не надоели!

— Да никуда люди не денутся… Но впрочем, я тебя понимаю. Куда? Домой?

— То есть?

— В ту точку вероятностного пространства, откуда ты прибыл?

— Почему именно туда?

— Обычно все хотят вернуться назад. Понимают, что они жили в лучшем из миров. Что ориентация их монады изначально была наиболее правильной. Потому что случайными метаниями не достигнешь того же, чего можно достичь размеренной, плавной жизнью.

— Не знаю… — я хотел пожать плечами, но у меня не было плеч, как таковых. Хотел улыбнуться — но мне было нечем улыбаться, не было средств выразить свое веселье. Да и веселье — очень отдаленное понятие мое тогдашнего состояния. Я воспринимал себя, я существовал — как идея. Это было немного страшно и в то же время очень приятно. Возможно, сейчас я был ближе всего к абсолюту. — А как же Инна? Она так и останется на острове? И Юля, что считает себя Олей… Я хотел ей помочь… Я хотел всем им помочь…

Справа от меня проявилась какая-то искра. Она быстро росла. Я почему-то был уверен, что так выглядит в этом странном месте Дипломатор.

Искра вспыхнула, и ко мне пришли слова:

— Неужели ты до сих пор не понял? Некоторых миров, таких, какими ты их увидел, нет и не было. Ты вообразил их. Представил в очень искаженном виде. Там твоя монада имела дело лишь с тенью других. Потому что сам ты, конечно, не в состоянии создать мир. Пока не в состоянии. В некоторых мирах ты был всего лишь гостем. И, когда ты перестал воспринимать их — это не значит, что ты куда-то исчез. Для Инны ты будешь таким, каким она хочет тебя видеть. Для Юли — тоже. И для Зинаиды Михайловны… Полагаю, она договорится с твоим аналогом в своем сознании. Сунет ему долларов пятьдесят — он и отстанет. Таким она видит тебя — мелким вымогателем.

— Ну да — это только ты — джентльмен в белых одеждах.

Искра Дипломатора просияла.

— Это твое восприятие меня как разумного существа. У Зинаиды Михайловны оно несколько другое. Полагаю, меня она увидела бы как черную фигуру с хвостом и рогами. Или как огненный столп… Все зависит от субъекта восприятия. Почти ничего — от того, кто пытается найти контакт.

— Зинаида Михайловна так несчастна?

— Нет счастливых. Нет несчастных. Зинаида Михайловна ненавидит людей. А от ненависти до любви один шаг. Ведь, ненавидя кого-то, ты пытаешься воздействовать на него, стать для него заметнее. Все великие негодяи хотели, чтобы на них обратили внимание. Или вспомнили… Взять хотя бы Герострата [11]…

— Нет несчастных? — не поверил я. — Только вот об этом не надо рассказывать. Повидал я всякого… Даже без Удука.

— Нет безнадежно несчастных. Полностью несчастных. У каждого были в жизни светлые моменты.

— У родившихся инвалидами детей?

— Да. А если не было — то такие моменты будут. И будет их много. Очень много. Больше, чем у других. Может быть, в другой жизни. Потому что они знают разницу. Так куда тебе, Никита? К Инне, на остров? Оттуда и к Юле можно будет вернуться.

— Ведь в том мире Латышева убили? — уточнил я.

— В том — убили, в точно таком же — нет.

— А если я вернусь, и меня убьют опять?

— Ты сможешь возвращаться сколько угодно раз, потому что миров — бесчисленное множество.

— То есть, возвращаясь, я, по сути, ничего не меняю? Меняю положение только в одном отдельно взятом мире?

— Нет, — ответил Дипломатор. — Ты меняешь себя и только себя.

— Нельзя дважды войти в одну реку, — заметил я. — Наверное, так. И все же я попробую. Я хочу не просто назад… Мне хотелось бы поступить в другой университет… Иметь на тот момент чуть больше опыта… Потому что философия — не та наука, с помощью которой можно познать мир. Такое желание можно реализовать?

— Все возможно, — ответил Дипломатор. — Не всегда так, как хочется нам, но возможно все.

Глава 12 Прояснение

Большая холодная лужа серебрилась под неярким ноябрьским солнцем. Поверхность ее то и дело подергивалась рябью. Порывистый ветер швырял в разные стороны грязные рваные пакеты, нес по улице сухие листья. Я сидел за единственным выставленным на улицу столиком в кафе «Кристина» и листал научно-популярный журнал. В одной из статей сравнительно коротко и относительно доступно излагалась теория возникновения Вселенной, принципы устройства нашего мира. Та тема, которой я интересовался уже много лет. Со школьной скамьи. Статья не содержала никаких математических выкладок и носила описательный характер, но я понимал, что имел в виду автор — доктор физико-математических наук, хорошо владевший темой…

Пожалуй, я и поступил на факультет физики не для того, чтобы получить там специальность, а для того, чтобы узнать, как устроен мир. Нет, я не думал, что мне поведают там все секреты мироздания. Я собирался овладеть знаниями и понять устройство Вселенной сам. Объяснить его людям. Сейчас я уже заканчивал учебу, обогатив свои знания так, как мне и не представлялось каких-то пять лет назад.

И что же? Если прежде у меня были хоть какие-то наивные теории относительно устройства мира, если я верил в то, что рано или поздно большинство загадок природы будут разгаданы, то сейчас все больше приходил к мысли, что в рамках существующих теорий ответы на некоторые вопросы не могут быть получены в принципе. Причем вопросы эти глобальны: суть пространства, времени и материи, закон сохранения энергии, в который все мы свято верим, явление причинности. Слишком сложны законы физики. Слишком громадна Вселенная. Слишком красив и велик мир, в котором мы живем, слишком изящны его законы и их взаимосвязь.

Мы не знаем, кто мы. Не знаем, как появились на свет и как живем. Не знаем, что есть время, пространство и материя — самые существенные понятия нашего мира. Мы можем только предполагать, как устроена Вселенная, сделав массу допущений, приняв множество постулатов.

Мы не имеем ни малейшего представления о дальнейшей судьбе нашего мира… И, соответственно, о нашем собственном будущем. Даже если мы не только органические, но и энергетические объекты. Даже если душа живет вечно… Куда денется душа, когда Вселенной не станет?

А человеку свойственно мыслить глобально. Он знает, что солнце будет светить еще несколько миллиардов лет, но его беспокоит — а что произойдет дальше? Что станет с нашими потомками, оставшимися на Земле? Хотя мало кто из людей проживет больше ста лет. Во всяком случае, в этом теле… Символично, не правда ли?

Существует достаточно теорий развития Вселенной, которые делают попытки заглянуть в будущее как можно дальше. Но конструируемые модели настолько разнообразны и используют столько допущений, что придерживаться какой-либо из них может только очень убежденный человек. Настоящий ученый. Настоящий мечтатель. К тому же, даже самые хорошие теории все равно не дают ответы на основные вопросы! На вопросы, которые может поставить даже ребенок, и на который абсолютно нечего ответить взрослым!

Я поднял голову, краем глаза заметив нескладный беспокойный силуэт. По улице быстро перемещался, интенсивно размахивая руками и разговаривая сам с собой, Арсений. Он не обращал совершенно никакого внимания на окружающих. Не смотрел по сторонам. Только говорил что-то, говорил, словно доказывая кому-то, и размахивал руками. Одежда Арсения была всепогодной. Пальто поверх бельевой майки, не завязанная солдатская шапка-ушанка из искусственного меха, хлопчатобумажные тренировочные брюки и ботинки. Он ходил так и весной, и осенью, и зимой, и летом. Летом, может быть, снимал шапку. А может, и нет. Я не обращал внимания. Знаю только, что каждый день он выходил на прогулку и преодолевал огромные расстояния, убеждая в чем-то невидимого собеседника. В городе на Арсения давно перестали обращать внимание. Он разглагольствовал на порогах магазинов, шел по обочинам дорог, игнорируя непогоду, грязь и лужи. Арсений никогда никого не трогал, даже не смотрел в сторону людей. Его тоже, как правило, не обижали.

Двое посетителей «Кристины», мужчина и женщина лет под сорок, вышедшие из теплого зала в веселом настроении, мельком взглянули в сторону сумасшедшего.

— И не холодно ему никогда, — мимоходом заметил мужчина, взглянув на Арсения. — Зимой вот так бегает, и никакая болезнь не берет. А ты выйди без шарфа — завтра сляжешь с температурой и насморком.

— Дурачок он, — беззлобно улыбнулась ярко одетая и увешанная блестящей бижутерией женщина. — Блаженный. Легко ему живется. Ни забот, ни хлопот, ни проблем.

Я не выдержал и расхохотался. После тех проблем, над которыми я размышлял сейчас, любое человеческое желание, любые мудрствования кажутся такими смешными и бесполезными… У Арсения нет проблем! А у вас они есть, милые обыватели? Какие проблемы у вас? Как набить свой желудок? Обеспечить условия комфортного существования себе и своим отпрыскам? Устроиться на хорошую работу? Купить престижную и ненужную вам вещь? Завести нужных друзей? Это проблемы амебы…

Потом я представил себя со стороны: та же самая амеба, пытающаяся решать мировые проблемы. Напыщенная и рассуждающая о смысле жизни. Мне стало еще веселее. Я уткнулся лицом в журнал и давился хохотом, пока опасливо поглядывающая в мою сторону парочка не вышла за ворота кафе. Действительно, что обо мне можно подумать со стороны? Странный тип, который зачем-то сидит на ветру с журналом и чашкой остывшего кофе вместо того, чтобы войти в полупустой зал и согреться в прокуренном воздухе…

Впрочем, я обычный человек. У меня, как и у других, есть семья, друзья. Есть свои привычки и пристрастия. Свои интересы, подчас совсем не глобального характера. Мне нравятся красивые вещи, я люблю вкусно поесть…

Все мы похожи друг на друга, и в то же время, все мы со странностями. Вопрос в том, что есть любой человек? Пусть только с естественной точки зрения, как биологический организм? С точки зрения физики — довольно-таки сложное собрание органических молекул. Сердце, легкие, нервы, обмен веществ — с этим все более или менее ясно.

Начни копать глубже — дойдешь до мозга. Мы знаем, что мозг есть, более того, работает. Органический объект в несколько десятков кубических сантиметров, принципы функционирования которого пока не удалось постичь. Люди не раз видели его, могут каким-то образом воздействовать на него — начиная от удара обычной дубиной и заканчивая скальпелем и лазерами хирурга… Но как ни смешно, мы не представляем, как работает мозг. То есть мало что знаем о себе. Слишком сложно устроен наш мозг. Объект невероятный. Удивительный.

Ладно, допустим, с мозгом мы когда-нибудь разберемся. Надежда есть. Пусть он окажется сложнейшим органическим компьютером, случайно образовавшимся в процессе миллионов лет эволюции. Я не верю, но пусть. Копнем еще глубже. Вглубь и вглубь.

Каждый человек, да и все вокруг состоит из молекул. Молекулы образуются из атомов. Атомы, сами по себе, очень простые объекты. Ядро, состоящее из протонов и нейтронов, электроны…

Из протонов, нейтронов и электронов образовано почти все вещество. И что такое вещество, мы, как я уже говорил выше, не знаем.

Возьмем, к примеру, электрон. Некая частица, которая, как скажет вам школьник-шестиклассник, вращается вокруг ядра. Но нет, на самом деле — не вращается. Потому что вращением это не назовешь. Электроны в атоме образуют некое электронное облако. Распределение вероятности встретить электрон в той или иной точке…

Сам электрон — то ли частица, то ли волна. Впрочем, все частицы — в какой-то степени волны.

Собственно ядро — «материальный» объект — занимает одну стотысячную часть объема атома [12]. Остальное — пустота. Самая настоящая пустота… Вакуум. Если бы мы могли изучать так называемые материальные объекты с помощью прибора с огромной разрешающей способностью, мы бы их просто не увидели. Такими плотными тела кажутся только потому, что мы рассматриваем их с помощью световых волн. А свет — очень грубый инструмент. Он дает усредненную картинку [13]. С помощью обычного света и атом водорода не разглядишь, не то, что ядро… Вот и кажется нам, что существуют какие-то материальные тела. На самом деле — пустота… Одна пустота с вкрапленными точками сосредоточения массы ужасающей плотности. Иллюзия, описываемая уравнением Шредингера.

И пусть даже такое «редкое» собрание атомов может иметь право на существование. Да что там иметь право — атомы и молекулы существуют, никуда от этого не деться, и существуют без нашего согласия и участия. То, что обыденно для нас, вовсе необязательно должно быть нормой для микромира. Статистика. Где-то протонов больше, где-то — меньше. Там есть материальный объект, здесь нет. Все ясно, хоть и не очень привычно.

Но что такое все эти электроны, протоны, нейтроны, кварки? По большому счету, волны. Возбуждение глобальной суперструны. Электрон — положительное возбуждение. Позитрон — отрицательное. Сошлись два возбуждения, выпуклости на струне взаимно поглотились. Произошла аннигиляция. А по струне пошли еще более мелкие, но быстрые колебания. Кванты, нейтрино…

И каждое колебание суперструны содержит в себе информацию о заряде, массе, цвете кварков, их странности, даже очарованности. Столько всяких характеристик! Сложно устроена струна…

Смещаются возбуждения, летят элементарные частицы… Можно ли поймать хоть одну? Детально описать ее движение? Нет! Еще один великий закон Вселенной — соотношение неопределенности, открытое Максом Планком. Нельзя узнать с абсолютной точностью положение частицы и ее импульс. То есть предсказать ее дальнейшее поведение. В принципе нельзя. Доказано математически на основе экспериментальных данных. И откуда появился такой закон, что он означает? Невольно задумаешься о древней поговорке — неисповедимы пути Господни…

А что есть само пространство? Оно-то откуда появилось? Откуда есть пошла наша Вселенная? Почему до одной звезды свет летит четыре года, а до другой — сто тысяч лет? Ведь между звездами ничего нет! Выходит, «ничего» — понятие сложное. Совсем не так прост «вакуум», как кажется сначала…

Звезды, галактики, метагалактики… Все это образовалось в результате Большого взрыва, как предполагают нынче ученые. Но что взорвалось? Как взорвалось? Почему?

И на это тоже ищет ответ наш пытливый разум… Хотя, казалось бы, какое практическое применение могут иметь такие сведения? А ведь интересно! Да еще как интересно!

Существует инфляционная теория, предполагающая наличие инфлатонного поля. Откуда появилось это поле, совершенно неясно, и выяснено быть в принципе не может. На это может дать ответ только сторонний наблюдатель, а мы сторонними наблюдателями не являемся. В инфлатонном поле образовалась однородная конфигурация. Ничтожно малая, порядка десяти в минус двадцать седьмой степени сантиметра. Эта флуктуация и породила Вселенную. Потому что инфлатонное поле стремилось занять положение, в котором его энергия минимальна. Минимум энергии достигался путем расширения объема флуктуации. Расширение происходило катастрофически быстро, инфляционно. За десять в минус тридцать пятой степени секунды диаметр Вселенной возрос в десять в двадцать седьмой степени раз. Вселенная достигла диаметра в один сантиметр… А инфлатонное поле вышло на минимум своей потенциальной энергии. Накопившаяся кинетическая энергия перешла в энергию разлетающихся частиц. И произошел Большой взрыв…

Размер Вселенной все увеличивался. Мириады частиц, имевших огромную температуру, летели во все стороны. Вселенная становилась такой, какой мы видим ее сейчас. Миллионы галактик, состоящих из миллионов звезд. Непредставимые размеры, невообразимая мощь… И все же наша Вселенная согласно инфляционной теории — не более, чем флуктуация. Искра в ночи. Потому что энергия колоссальных масс звезд и галактик компенсируется отрицательной энергией гравитационного поля. По сути, Вселенная родилась из ничего и, по-видимому, уйдет в ничто… Спустя миллиарды лет по нашему счету. Спустя мгновение по часам стороннего наблюдателя. Вот только есть ли этот наблюдатель? Гнетет тоска несовершенный разум…

А как же люди? А что люди… Возникают и рушатся миры. Человек — песчинка в сравнении с планетой. Планету не видно из-за звезд. Звезд — миллиарды в галактике. Галактик во вселенной — не сочтешь… Что человек?

Но ведь есть он. Мыслит и существует. Он хочет жить. Жить вечно. Хочет познавать. Познавать себя и мир. Хочет любить.

— И его любовь двигает миры, — заявил Дипломатор, присаживаясь за мой столик в кафе на окраине маленького города. — Любовь выше времени. Любовь выше смерти. Потому что те теории, которые ты учишь в своем университете — лишь теории. Проверка разума на прочность. Я не говорю, что они неверны. Не утверждаю их истинности. Только напоминаю, что любую задачу можно решить по-разному. С помощью численных методов или с помощью интегрального исчисления. Путем подбора или путем анализа.

Дипломатор был одет так же, как в момент нашей первой встречи: щеголеватый костюм, шляпа, блестящая цепочка от карманных часов… Добавился только изящный светлый плащ — по погоде. И сейчас внешний вид Дипломатора только подчеркивал его иллюзорность. Чуждость миру. Абстрактность. Вряд ли моего собеседника могли увидеть посетители кафе. Впрочем, скорее всего, они не видели сейчас и меня.

— А ты решаешь свои задачи с помощью Удука? — спросил я.

— С помощью Удука и с помощью общения. Как и ты. У меня свой путь, у тебя — свой. Ты сейчас выбрал математику. Когда-то ты станешь выше ее. Потому что математика не решает всех проблем. Точнее, решает, но такими окольными путями…

— Лучше инструмента у нас пока не придумали, — заметил я. — Математика — выраженная в числах философия.

— Да, согласен. Но ты вспомни Авакянца и собаку. Математические методы бывают разными…

Сначала я не сообразил, какую собаку он имеет в виду. С Авакянцом, углубленным в себя и немного странным пареньком, мы учились в одной группе. Но у него, вроде бы, не было собаки. Во всяком случае, я о ней не знал.

Потом я сообразил, что Дипломатор имеет в виду собаку Ландау. Точнее, классическую занимательную задачу, любимую физиками.

Суть задачи следующая. Известный физик-теоретик Ландау идет от дома к трамвайной остановке. Его провожает собака, которая бегает весьма быстро, но с постоянной скоростью. Идти рядом с Ландау собака не хочет, поэтому она бегает от него к стоящему на остановке трамваю и обратно. Только добежала до трамвая — поворачивает к Ландау, только добежала до физика — вновь поворачивает к трамваю. Нужно найти путь собаки — общее расстояние, которое она преодолела, мотаясь туда-сюда.

В чем, собственно, сложность решения? В том, что расстояние, которое пробегает пес за одну ходку, все время меняется, уменьшается. Ландау идет с постоянной скоростью, собака бегает с постоянной скоростью, но ей приходится преодолевать все меньшие и меньшие участки пути. Если принять «точку зрения собаки» и суммировать пройденный ею путь, то без интегрирования не обойтись. Потому что кусочки пути, которые вынужден пробежать пес, становятся все меньше — ведь физик подходит к трамваю. И время на преодоление этих участков пути, естественно, тоже изменяется. Хорошо, что зависимость линейная…

Существует, однако же, гораздо более простой способ решения, без всяких интегралов. Но для этого нужно абстрагироваться от собаки, стать на место стороннего наблюдателя. Тогда достаточно вычислить время, которое потребуется Ландау, чтобы дойти до трамвая. И умножить его на скорость собаки. А куда и как бегает собака, в этом случае совершенно неважно, ибо скорость ее постоянна.

Так вот, Авакянц умудрился решить задачу с помощью интегрирования, просуммировав кусочки пути, пройденные псом. Составление верного интеграла заняло у него минут двадцать. В то же время, задача решалась за две минуты пятиклассником — если только он нашел правильный путь к ее решению.

— И что? — спросил я, хотя уже сообразил, что имеет в виду Дипломатор.

— Да то, — не слишком вежливо ответил он. — Существует множество сложных задач, которые, в общем-то, необязательно решать. Та же самая задача трех тел — будешь решать аналитически, с ума сойдешь. При описании некоторых явлений природы надо просто знать общий принцип. Не жалеешь, что стал физиком?

— Нет, — покачал головой я. — Я гораздо лучше вижу мир. Нет той пелены перед глазами… Да и практичнее это, чем быть философом. По крайней мере, асфальтоукладчиком сейчас не работаю. Программы пишу, задачи экономистам решаю. Концы с концами сводим. Хотя бывает и лучше.

— Захочешь, будет лучше, — засмеялся Дипломатор.

— Надоело мне скакать между мирами, — признался я. — Наверное, каждое состояние человека должно быть чем-то оправдано. Выстрадано. Влезть в чужую шкуру очень тяжело…

— Удук выветрился, — заметил Дипломатор. — Точнее, ты выработал к нему иммунитет. И больше я тебе дать Удук не смогу. Разве что ты сам придумаешь новую формулу. Это не так сложно.

— Нужна ли она мне?

— Пока — нет. Потом, может быть, понадобится, — хитро прищурился мой собеседник. — Как там твой сын?

— Растет. Уже рассуждает. Все-таки три года… Почти взрослый.

— И ты можешь поверить в то, что он — просто кучка атомов? Возбуждение на суперструне?

Я вспомнил Колю и улыбнулся, глядя на смеющегося Дипломатора.

— Нет, конечно. Я люблю его. И я очень боюсь за него. Что ждет его в жизни? Столько жуткого повидал в других мирах…

— В другом состоянии сознания, — поправил меня Дипломатор.

— Да и здесь столько грязи вокруг… — продолжил я.

— С ним никогда ничего плохого не случится, — заявил Дипломатор, и я сразу ему поверил. В такие вещи веришь сразу. Они приходят, как озарение. — Хотя вы можете расстаться. Он может потерять тебя, ты можешь потерять его. Но это — временно. Любовь выше времени. Если любишь — найдешь любимого человека где угодно. Пусть даже спустя сотни лет.

— Только человека? — спросил я.

— Научись сначала любить людей, — откликнулся мой собеседник. — Потом будешь любить города, страны, планеты, звезды… Порождения чужого разума. То, что ты не в силах понять.

С Дипломатором было легко и уютно. Ведь он был частью меня. Он понимал меня лучше, чем мать, лучше, чем жена. Лучше, чем я понимал сына. Мы были близки духовно. Иначе и нельзя, если пути двух разумных существ пересеклись на самом деле…

— Ты знаешь, я хотел спросить: физические законы мира ведь никто не отменял? — обратился я к мудрецу в образе франтоватого молодого человека, сидящего напротив.

— Никто, — легко кивнул Дипломатор.

— Они действуют. Стало быть, в любой момент на наш квартал может упасть самолет и все уничтожить. Мы даже не успеем ничего почувствовать. Или Земля столкнется с астероидом. А то и будет поглощена черной дырой… А Удука нет… Как быть с твоими теориями в этом случае?

— С теориями? — поднял брови Дипломатор. — Теории никуда не денутся. Теория суть явление полностью абстрактное. Как быть с людьми, ты хочешь сказать? Да никак. И Удук здесь совершенно не при чем. Для каждого конкретного человека вариант внезапной гибели неприемлем. И он никогда не будет реализован. А если даже будет — по какой-то причине, сообразно невысказанному желанию — человек продолжит существование в другой форме. Кстати, друг мой, откуда такой пессимизм?

Я помолчал некоторое время, потом понял, что скрывать что-то от Дипломатора попросту глупо, и объяснил:

— Когда ложился спать вчера вечером, такая тоска накатила… Все иллюзорно, все призрачно… Уверенности нет. Веры. Я боялся, что не успею закончить книгу. Что придет внезапная смерть.

— Ты все-таки решил описать свои странствия, — по-доброму усмехнулся Дипломатор. — Думаешь, кому-то будет интересно?

— Надеюсь на то, что моя книга даст кому-то надежду. Не к каждому ведь можешь явиться ты.

— Да, так. Но столько было написано до тебя… Что изменило бы отсутствие твоей книги?

— Мой труд… О нем не узнали бы люди.

— То есть ты не смог бы донести до них свою любовь, — констатировал Дипломатор. — Нет, не надо даже предполагать таких страшных вещей. Любовь выше смерти.

— Но ведь ежедневно погибают люди, — заметил я.

— Для тебя, — твердо ответил Дипломатор. — И не навсегда. Весь твой путь, все твои метания были только иллюстрацией к тому, что человек выбирает судьбу. У него меняется круг общения. Да, порой это очень горько. Но такое развитие событий необходимо для совершенствования разумного существа. И любовь, стремление монад к взаимопроникновению, выше времени, выше пространства. Выше всех физических законов… Здесь, в этой Вселенной, пространство устроено определенным образом. Может быть, когда-то Вселенная действительно охладится… И расстояние между элементарными частицами в ней будет таким же, как диаметр современной вселенной. Мороз по коже, правда? Такой холод и такое одиночество трудно представить.

— Да. Подобная модель вселенной описана в статье, что я читал до твоего прихода, — указал я на глянцевую обложку журнала.

— Знаю. Видел. Может быть, кто-то и придумал такие законы природы, чтобы мы могли представить холод и одиночество… — задумчиво проговорил Дипломатор. — Изначальный холод, когда и монад не было. Я ведь не знаю точно, что было раньше, Никита. Я сам ищу. Ищу постоянно. А насчет остывания Вселенной… Перед тем, как она остынет навечно, надо, чтобы и черные дыры полностью испарились. А как они будут испаряться? Я имею в виду, останутся ли они до конца черными дырами? Вот вопрос…

— Ты все-таки веришь в физику?

— Глупо не верить в очевидное. Но, понимаешь, вся физика может оказаться только иллюзией. Игрой нашего воображения. Ты не задумывался над тем, что у человека рано или поздно появляется все, что ему нужно? Ты хочешь быстро перемещаться — и откуда-то берутся самолеты, автомобили, принцип действия которых ты представляешь только приблизительно. Ты хочешь видеть мир, не имея времени и возможности путешествовать — и наука изобретает кинематограф, а потом — телевизор, видеомагнитофон… В то, что все это работает, поверить еще труднее. Ты хочешь в реальном времени общаться с людьми со всего света — и возникает глобальная компьютерная сеть Интернет. Да и сами компьютеры удовлетворяют столько наших потребностей… От удобства писать книги до возможности играть в стратегические игры, представляя себя великим полководцем, магом… А уж как работает компьютер, понять еще сложнее! Однако ты пытаешься. Если положишь на это много лет, разберешься. Попросту говоря — создашь приемлемую для твоего сознания подробную модель. Но наконец, ты захочешь, чтобы возникла задача, которую ты не смог бы решить. И такая задача давно уже есть! Перед тобой встает вся Вселенная с ее законами и многообразием…

— Может ли всемогущий Бог создать камень, который не сможет поднять? — тихо сказал я.

— Вот именно. Я не знаю, — Дипломатор воспринял мой вопрос на свой счет. — Думаю, никто не знает. А наше мнение по этому вопросу всемогущую сущность вряд ли интересует.

— Мы — дети.

— И что может быть прекраснее и счастливее детей? — широко улыбнулся Дипломатор. — Дети взрослеют только потому, что стремятся к любви… К любви между монадами без предопределения. Это дает им возможность и силы изменить свою жизнь. Но дети чисты. Они никогда не спешат… Поэтому детство идет так медленно. А потом, когда мы встречаемся с первыми трудностями, любое наше действие сводится к тому, что мы хотим больше влиять на события. Это и есть любовь. Все делается нами для любви. Здоровье нужно нам для того, чтобы быть активными и влиять на события. Власть — для того же. Богатство — всего лишь разновидность власти. Свобода дает возможность быть в нужное время в нужном месте, делать все, что пожелаешь — то есть влиять на события. Знание — сила, сила — возможность что-то изменить.

— И мы изменим этот мир.

— Непременно изменим, — согласился Дипломатор. — Ведь суть любви — в изменении мира и изменении нашей личности.

Он поднялся, словно сказал все, что хотел, повернулся ко мне спиной и, не прощаясь, двинулся прочь. Зачем прощаться, если мы живем в одном мире? Если мы знаем, что непременно встретимся?

Я поглядел на официанта через толстое стекло «Кристины» и знаком предложил принести мне счет.

Официант двинулся к кассе — пробить чек. Даже до его прихода в моем распоряжении была вечность. Невероятное многообразие возможностей. Ведь временной поток — объективная реальность. А сознание человека устроено таким образом, что выбирает только один вектор и движется по нему, тогда как Вселенная развивается по всем возможным направлениям. Наш выбор — бессознательный. Мы выбираем так же, как дышим. И в каждую секунду образуются мириады миров…

С помощью Удука Дипломатор дал мне возможность осознано выбрать несколько вариантов развития событий. Повернуть мир вокруг себя. Нисколько не меняя его. И так ли важно, существует ли Удук на самом деле? Наркотик это, лечебный препарат, прибор, или просто идея? Ведь это ничего не меняет.

Любовь — действительно одна из основных констант нашего мира. Куда более четкая, чем пространство. Потому что пространство многомерно и многовариантно, а любовь всегда направлена на кого-то. Ведь если Вселенная устроена по Лейбницу, то все физические проявления — лишь стремление монад взаимодействовать друг с другом. Именно их взаимодействие и есть жизнь.

Великий драматург сказал: мир театр, а люди в нем — актеры… Нет, не совсем актеры. Они — игроки! Мы постоянно играем в большую игру. Похожую на компьютерную, но гораздо более сложную и достоверную. Мы можем прервать игру в любой момент — но какой в этом интерес? Что за радость бросать начатое дело на полпути?

Жизнь вечна. Хотя бы потому, что ни один человек не имеет опыта умирания. Никто не помнит момента, когда его не было, и никто не почувствует, когда его не станет. Если не станет. Но мы были, есть и будем в каком-то участке Вселенной. Однажды появившись на свет, мы пребудем в нем вечно…

Мы можем прожить совершенно разные жизни, а можем повторять одну и ту же жизнь в разных нюансах. Или жить ее снова и снова — как смотрят любимый фильм. Наверное, это и есть счастье…

Потому что даже если бы у человека не было души и свободы воли, непреложным остается факт, что он существовал в пространственно-временном континууме. Учился. Любил. Работал. И если жизнь его прервалась, и он вышел из временного потока — время над ним не властно. Он был, есть и будет в объеме континуума, ограниченного годами его жизни. Он пребудет там всегда. В этом смысле он вечен. Другое дело — стоит ли зацикливаться на одной жизни?

Я посмотрел вслед уходящему вниз по улице Дипломатору. Вечному страннику, всю свою жизнь посвятившему любви. Попытке понять других.

Дипломатор шел медленно и устало. В его фигуре угадывалась одновременно грусть и безмятежность. Грусть о мире и уверенность в том, что когда-то каждая монада в нем будет счастлива. Из полуоткрытой двери кафе доносилась нежная и успокаивающая мелодия композиции «The Boxer» Симона и Гарфункеля. В ней были раскаты грозного зимнего грома, поднимающийся над благодатной весенней землей пар, летний ливень и холодный осенний ветер… Зная любовь Дипломатора к хорошей музыке, я был уверен, что нужный диск оказался в музыкальном центре не случайно. Песня была прощальным приветом надежного друга, уверенного в том, что, несмотря на долгие расставания, когда-то мы все же встретимся. И встреча наша будет радостной.

Распространение книги преследует благотворительные цели — помощь Алине Стародубцевой, талантливому поэту и актрисе, жертве несчастного случая.

После проведенной операции некоторые шурупы металлической конструкции, которая находится в спине девушки, перекрывают спинномозговой канал и не позволяют проходить нервному импульсу по нужной траектории. Поэтому срочно нужно делать повторную операцию, проводить мероприятия по заживлению спинного мозга, а после операции потребуется курс реабилитации.

Украинские врачи проводить подобную операцию опасаются. Это действительно огромный риск. Отработанные технологии, которые позволяют снизить минимизировать этот риск, применяют в Германии. Ориентировочная смета, включающая полное предоперационное обследование, собственно операцию и реабилитацию составляет около 40000 евро. Все желающие помочь девушке вернуться к полноценной жизни, могут связаться с ней по телефону +380505616098 или перевести средства на счет ее мамы:

Банк получателя: Приват Банк.

Номер счёта: 29244825509100

МФО: 305299

ОКПО: 14360570

Номер карты: № 5168 7423 0490 9678

Стародубцева Инна Валерьевна

Назначение платежа: для лечения Стародубцевой Алины.

Яндекс-деньги: 410011709686471

Веб-мани кошельки: R205835746107(рубли), Z420415192167(доллары),U985286944171(гривны)

Группа помощи Алине вконтакте: https://vk.com/oak_lee#/oak_lee

Сайт http://starodubceva.info/

Перед тем как отправить средства, пожалуйста, сверьтесь с новостями, чтобы быть уверенными — счетами не пользуются мошенники.

Если вы нашли этот файл в электронной библиотеке, учтите — он попал туда без разрешения автора. Пожалуйста, заплатите сколько можете по указанным реквизитам.