Выше головы!

Блюз

— Никто не совершенен. Каждый имеет право на ошибку, — сказала Грета Эспин, покачиваясь по своему обыкновению на стуле.

Подросшие котята Рыжий и Серый следили за движениями пружинящих ножек, синхронно кивая лобастыми головами. Камиллу пришлось изменить конструкцию, чтобы стул выдержал такое нестандартное использование. И это была не самая сложная задача, которую он был вынужден решать, приноравливаясь к привычкам тэферов. Например, Рейнер прилагал неоправданно много усилий, когда закрывал дверцу буфета. Каждый раз я ждал, что он её оторвёт! Но обходилось.

— Ты пострадал, и ты прав, когда требуешь признать ситуацию несправедливой. Все согласны. Но что это изменит для самой ошибки, когда она уже совершена? Вот моей ошибке, если это можно так назвать, скоро стукнет пятнадцать лет, — климатолог отхлебнула чай из чашки, делая паузу, чтобы окружающие смогли оценить масштаб катастрофы.

Мне не хотелось спорить. Я бы всё равно проиграл.

— Пятнадцать… — повторила Грета, как будто сама отказывалась в это поверить. — И он уже заставил причесаться весь свой сектор! Ну, и что тут можно исправить? И надо ли…

Котятам наскучил стул, и они отвлеклись на изгрызенный провод, привязанный к ножке стола. Я заметил, что именно эту ножку камилл держал в одном положении и не убирал — всё для того, чтобы на полу валялся зелёный проводок, похожий на корень растения.

Полосатые хвосты как по команде задрались перпендикулярно полу. Секунда — и котята с писком принялись вырывать друг у друга предмет, привязанный к свободному концу «корешка». Это была плашка в форме круга-планеты с изображением летучей рыбы. Знак служащего первого уровня. То есть Главы.

Меня предупреждали, что Проект Терраформирования — это особый мир со своими праздниками и правилами, «Пятым» СПМ-отделом и одиннадцатью Главами (их здесь называли «Генералами»), с непривычными обычаями и традициями. В сутках здесь было почти тридцать часов, а в году 320 дней, зато две «зимы» и два «лета». При этом год на планете не делили на недели, и даже у месяцев пока не было имён: тэферы работали по сменам, подбирая себе индивидуальный график. Станционное, то есть земное время использовали для организационных вопросов, а местное — для работы. Тёплый климат позволял использовать обычные комбо, без подогрева, и обстановка была домашней. Увеличенная сила тяжести отразилась на внешнем облике старожилов, и я выглядел среди них субтильным новичком. А вот ощущение тяжести совпало с тяжёлыми мыслями, так что адаптация прошла почти незаметно…

Я заранее готовился к тому, что будет «всё иначе». Но я не представлял, как на самом деле разнится жизнь здесь и там.

Постигать эти отличия я начал уже в лифте, который увозил меня к стыковочной зоне, где ждал челнок Рейнера.

— Ты молодец! — заявил «спаситель», сняв с меня фиксаторы. — Прям мечту мою исполнил!

Фиксаторы, кстати, были взяты у врачей, и предназначались эти «умные ленты» для закрепления тела во время транспортировки, и то лишь в крайних случаях: когда медкамиллов не хватало. Шейнер, которым воспользовалась Вильма Туччи, применялся спамерами против буйных пациентов с частотой примерно раз в десять лет. Что касается комнаты, где меня содержали, то она использовалась Отделом Безопасности для написавших заявку. В некоторых случаях полная изоляция отвлекала от мыслей о смерти, поэтому психиатры иногда рекомендовали подобную «терапию». Но чаще ей пользовались по личному желанию.

В общем, не самое востребованное оборудование для уникальной ситуации. Станция не нуждалась ни в тюрьмах, ни в самой методике усмирении проблемных граждан — для всего этого был ТФ.

— Я ж сто раз думал, как бы придушить эту стерву! — усмехнулся Рейнер, а я понял, что это не просто «такая фигура речи». — А тут ты… взял и… Да, мы сработаемся! А на тебе это никак не отразится? — вдруг забеспокоился он. — Типа, характеристику не подпортит, или что там у вас?

— Нет, не отразится, — прошептал я, всё ещё пребывая под впечатлением: я ведь всерьёз ждал казни, помощь пришла неожиданно! — Характеристика больше ничего не значит. Я единственный… последний андроид А-класса. Всех остальных моих… — я не смог договорить.

На остроскулом решительном лице Рейнера выразилось искреннее сочувствие.

— Да ты что?! Жёстко! И когда… их?

— Давно. Когда я прилетел. Ещё в марте. Просто я не знал.

Ему понадобилась пара секунд, чтоб догадаться о подоплеке «инцидента», случившегося между мной и камрадом Кетаки.

— Так ты её за это? — печаль сменилась более привычной для тэфера эмоцией: весёлой яростью, как перед дракой. — Она заслужила это, брат! Ты ни в чём… Ни-че-го себе! — он нервно пригладил всклокоченные светлые волосы. — И она с марта молчала?! Да она должна радоваться, что целой ушла! Ты поступил, как любой нормальный человек!

Это была первая половина «оценки» всего того, что произошло со мной на «Тильде-1».

Вторую часть выдала Грета Эспин, отлученная мать бедового Фьюра: «Все ошибаются, но не надо вечно жевать обиду! Глава Станции сполна хлебнёт последствий, все её промахи будут учтены. Ты пострадал, но для тебя всё закончилось. Выдохни — и живи дальше. Ну, на терапию запишись: помогает. А здесь ты своей обидой никого не впечатлишь!»

Я не был согласен, когда услышал это. Мне казалось, случившееся было настолько важным, что ни о чём другом думать было нельзя! Вновь и вновь я прогонял в памяти все события своей жизни — начиная с того момента, когда я убедился, что нам лгали, и заканчивая поправкой «Т-191-006». Но если ложь Проф-Хоффа я мог как-то понять, поступок Леди Кетаки выглядел чудовищным. Как она могла?! Как решилась?..

Но уже вечером я признал правоту Греты, особенно насчёт «впечатлить остальных». Нужно было иметь весьма высокое мнение о своей биографии, чтобы надеяться конкурировать… Ну, например, с заходящим солнцем. По силе оказываемого впечатления оно было вне конкуренции.

Камеры никак не обрабатывали то, что происходило за пределами жилого купола — передавали чистое аналоговое изображение. Сто сорок четыре таких глаз-эмэтамов давали полную картину. В целом, ничего особенного: купол стоял на невысоком холме, и вокруг простирались голые равнины с редкими «пеньками» генераторов атмосферы. Но это внизу, под линией горизонта. А наверху…

Если во время рассвета было не до созерцания, то вечером устраивали «ритуальный просмотр». «Почти как шоу на станции», — подумал я, только услышав о традиции. Хорошо, что не произнёс вслух. А то было бы очень стыдно за глупое сравнение!

Это нельзя было сравнивать. Искусственное и живое — вот в чём была главная разница.

В своём вращении, которое началось миллиарды лет назад, планета попеременно подставляла светилу каждый свой бок, и наступал момент, когда день уходил он нас. И тогда мир преображался. Самое потрясающее заключалось в том, что это зрелище существовало не для нас — скорее, мы существовали для него. Я и не представлял, насколько привык к искусственному воспроизведению! То и дело ловил себя на желании поставить на «паузу» и восхититься работой камиллов. Вот только никто не создавал это «представление», а потому им нельзя было управлять. Оно просто было.

Заходящее солнце окрашивало невидимые выбросы атмосферных фабрик в миллион вариаций малинового и алого. Я думал, что так не бывает, что цветов всего семь или около того. Но каким-то волшебным образом оказывалось, что в каждом содержится бесконечное количество оттенков! И в тот момент, когда они уже захлёстывали с головой, стирая память о других цветах, солнце, наигравшись с красным, принималось за пурпурный. Тогда я забывал всё, что было, и зачарованно наблюдал, как мягкие, пушистые, густые и чистые краски ложатся на небосклон, перемешиваясь между собой и превращаясь друг в друга. Но солнцу этого было мало, и, наигравшись с пурпуром, оно принималась за фиолетовый, прохладный, ясный и глубокий… И так далее, вплоть до невероятной смеси синего и тёмной бирюзы.

Каждый вечер — своя комбинация. Никакой камилл в самых современных трёхмерных экранах не смог бы изобразить такую красоту!

Закат мне показали в первый вечер — так демонстрируют богатый урожай или особо ценное сокровище. Собственно, так оно и было: атмосферные явления были выпестованы климатологами. Эффект, возникающий при рассеивании света с короткой длиной волн, стал результатом многолетних усилий по корректировке воздушной оболочки.

У Тильды была своя атмосфера, но недостаточно плотная, и по составу она не годилась для терраформинга. Поэтому её долго меняли, пока плотность не позволила жить в средних широтах. То есть страшно быстро меняли, если сравнивать с космическими масштабами. Невероятные картины, которые рисовало светило, использовались как показатель текущего состояния стратосферы, не переставая быть любимым зрелищем.

В ТФ любили совмещать одно с другим, экономя на всём, так что это вошло в привычку. Здесь слово «нехватка» имело совсем другой смысл.

На станции, несмотря на хронический дефицит людских ресурсов, жизнь устраивали таким образом, что проблема не бросалось в глаза. Нужно было, например, получить испытательный срок в своей должности, чтобы в полной мере оценить существующий кадровый голод. Стоило мне стать «потенциально свободным», как службы наперебой принялись заманивать к себе, предлагая выгодные условия. Вспоминая об этом, я с усмешкой подумал, что даже теперь, будучи преступником и почти убийцей, я не утратил своей «привлекательности», да и Рейнер перевёл меня к себе под девизом «У нас рук не хватает!» Но пока всё было нормально, почти никто не замечал, какие там дыры.

А на планете была планета. Один человек или десяток, сотня и даже тысячи оставались букашками на поверхности.

На «Тильде-1» консервация жилых блоков и площадок позволяла замаскировать малолюдность. Размеры станции можно было оценить лишь снаружи, изнутри же всё выглядело уютно, в меру просторно, но не пустынно.

На Тильде маскировка не срабатывала. Здесь было очень много места. Очень-очень, невероятно, ошеломляюще, безумно, дико… У меня слов не находилось, чтобы передать величие открывшегося пространства!

— Спатиотимия — а чего ты ожидал? — хмыкнула доктор Олберт, постукивая ногтем по диагностическому монитору, пока я лежал в медсканере.

Полная и широкоплечая Пандья Олберт в своём форменном бледно-зелёном комбо была похожа недозрелый фрукт. В действительность никакой незрелости не наблюдалось. Она была семидесятишестилетним старожилом: на «Тильду-1» прибыла до 141-го года, когда станция ещё не была достроена. Правда, на самой станции доктор пробыла несколько часов — практически сразу спустилась на планету. И оставалась здесь полвека, проверяя здоровье тэферов.

— Тебе выход в космос хотя бы раз устраивали?

Я покачал головой: когда-то я ненадолго туда высунулся, но это не считалось. Да и был я там считанные минуты, пока Чарли не сделалось дурно…

Вспомнив, что где я нахожусь — не факт, что доктор Олберт меня видит — вслух я произнёс:

— Нет, не довелось.

— Ну, тогда будем потихоньку-полегоньку. Биоритмы я тебе перестрою, поносишь инжектор, — на этих словах медицинский камилл защёлкнул мне на шее «ожерелье», и три плоских шприца сразу же присосались к коже над ключицами.

Было щекотно, я попытался почесать, но камилл мягко остановил мою руку. А потом зуд прекратился.

— Не геройствуй, — продолжала доктор Олберт. — Если тошнить начнёт или голова закружится — не стесняйся, иди внутрь. Помощи попроси — здесь понимают. Каждый побывал вот так, в первый раз…

— А вдруг я «крот»? — с беспокойством поинтересовался я. — Если я ни разу, то…

Она ответила мне басовитым смешком.

— Какой же ты «крот»! Мальчик мой, если ты был «кротом», то сразу бы в обморок хлопнулся. И наружу вообще бы не смог смотреть. А ты вон какой бодренький!

«Крот» — это значит «рождённый всю жизнь провести в норах». Так называли тех, кому не помогали ни лекарства, ни терапия. Впрочем, была в ТФ работа, при которой наружу можно было вообще не выходить: например, мониторинг в куполах на дне океана… Но обидно оставаться «кротом», когда другие проводят недели под открытым небом!

В многодневные вахты, нередко одиночные, уходили в основном биологи: лихенологи, бриологи и микологи. Сотни тысяч квадратных километров, на которых росли колонии лишайников, мхов и грибов, требовали непрерывного внимания. Альгологи, занимающиеся водорослями, базировались прямо на воде — на платформах, которые называли «тэва». А в куполах редко собиралась и четверть приписанных тэферов.

Конечно, приходилось передоверять работу ИскИнам. Но проблема состояла в том, что точного рецепта «как правильно» ещё не было — если он вообще мог быть. В отличие от упорядоченной и распланированной жизни на станции, с её точными критериями нормы, терраформирование было непредсказуемым по сути своей, как музыкальная импровизация. Даже цель — землеподобный мир — выглядела очень смутно, а в пределах одной жизни так вовсе малозначимой.

Но это никого не смущало. Шесть материков, не считая островов, полюсов и океанов, давали достаточно простора, чтобы попробовать всё, что уже известно, и провести свои эксперименты. Тем более руки были развязаны: каждую пару миллионов лет сюда прилетал астероид — достаточно крупный, чтобы стать точкой в развитии жизни. Всё откатывалось к простейшим, снова и снова. Пока не появились люди.

Люди изменили расклад. Начался спор Дозорных с шахтёрами — какой камешек просто распылить, а какой «съесть». За последние пятьдесят лет, прошедшие с основания станции, они нейтрализовали два крупных астероидных потока, не считая мелочи. Если бы то, что они успели совместно изничтожить, прорвалось на планету… После такой бомбардировки не осталось бы вообще ничего.

А теперь тут был мох, похожий на мех, разноцветные лишайники-цветы, хрупкие и очень живучие, грибные ниточки с шариками и воздух, которым можно было дышать — всего несколько минут. Грандиозное достижение!

На самом деле грандиозное. Пафос перестал задевать в тот момент, когда я раздвинул лицевые щитки шлема и сделал первый глоток воздуха. И понял, что Тильда — живая. Вокруг на сотни световых лет пустота, а здесь — жизнь!

В этом и состояла церемония посвящения. Когда я наконец-то смог выйти из купола под это высокое бескрайнее небо, мне разрешили открыть шлем и сделать несколько вдохов и выдохов. Воздух пах гнилью и тухлятиной с резкими химическими нотами, от которых тут же запершило в горле. И он был тёплым и очень влажным, как в душе.

Вокруг росли «вторичные экспериментальные посадки средней степени контроля» — клочковатый ковёр, по которому ползали оранжевые жукообразные камиллы размером с кулак. Они то и дело опускали толстые хоботки, чтобы взять образец интересного, и тихонько гудели, обмениваясь информацией.

Я задрал голову и увидел синее небо, замаранное лоскутками облаков — нечто очень высокое и тоже живое… Быстро вспомнив, что не следует «искать потолок», я постарался принять небо таким, каким оно было — бескрайним. Получалось с трудом. Смотреть из купола было проще…

— Ну, как? — Макс Рейнер стоял у входа в купол, приглядывая за мной.

Понадобилась неделя, чтобы я стал «настоящим тэфером». Впрочем, если по-честному, до «настоящего» было ещё очень долго! Однако «кротом» я точно не был. Значит, надо приступать к выбору профессии. «Интересно, кто захочет взять себе такого в подмастерья?»

Пора было возвращаться. Закрыв шлем, я медленно повернул назад. И пройдя половину расстояния, наконец-то расслабился. Я не спешил вернуться — вот что самое важно. Я не боялся оставаться в этой бесконечной высоте!

— Знаешь, я всё хотел извиниться… Ты уж прости, — тэфер заботливо отряхнул моё и без того чистое плечо.

На мне был новенький тэферский комбо — оливковый с узкими чёрными полосками, яркими шафрановыми манжетами и широким чёрным поясом. Предупреждающего знака на нём не было: не успели прилепить, а я и забыл. Рейнера это не волновало, конечно. Что характерно, логоса с камиллами — тоже.

— Я сразу хотел тебе сказать, но как-то не сложилось… Извини, что я не сразу прилетел.

На нём был серо-голубой домашний комбо с пятнами на левом боку. Я не представлял, где можно было измараться, чтобы нельзя было отстирать. Но если он так запачкался, что мешало одеться в чистое? Что-то чисто тэферское. Здесь только генерал ходил, как на параде. Остальные обходились без маркировки и плашек — принаряжались, только когда надо было на станцию.

— Представляю, что ты пережил в те три дня! — продолжал он.

— Три дня? — эхом повторил я, ещё не вникнув в суть его извинения.

— Много, я понимаю! — вздохнул Рейнер. — Я к шахтёрам мотался на Шестую, когда это всё с тобой случилось. Так что сразу прилететь никак не мог — далековато. А кого-то другого послать… Нет, лучше я.

— Ну, да, — согласился я.

— Они бы всё равно ничего не сделали! — хмыкнул он. — Ждали меня. Делали вид, что совещаются — ну, как обычно. Тянули резину!

— Ничего, зато у меня было время подумать…

— Да чего там думать! Как будто тебя взаправду собирались убивать… Ха-ха, вот это шуточки! Они что, палачи? Ладно, пошли. Надо до заката решить, кому тебя сдать. И поужинать. Что-то я проголодался! — и Макс Рейнер устремился по коридору в сторону коммутаторской.

И вдруг я понял, что прекрасная романтическая традиция «Вдохнуть воздух планеты — стать своим», кроме ритуальных, содержала и сугубо практически цели. Народ проверял содержание кислорода. Никто не оспаривал мнение камиллов: если «безвредный», то так оно и есть. Но надо же и самим удостовериться!

Фолк

Процесс знакомства человечества с Тильдой напоминал поведение насекомых. Сравнение прозвучало в начале экскурсии, и дальше я уже не мог отключиться от этого образа, тем более что он постоянно упоминался: то образование роя, то брачное поведение, то включенность в пищевые цепочки. Методы, которые работали миллионы лет, хорошо себя показали и тогда, когда масштаб существенно изменился. Одни ищут подходящий цветочек, другие — целую планету!

Сначала были запущены зонды — к тем звёздам, чьё свечение позволяло надеяться на планету с правильными параметрами. Во вселенной не так много жёлтых карликов нужного спектрального класса, ещё меньше — двойников Солнца с подходящими возрастом, температурой и металличностью. К счастью, к тому времени, когда СубПортация стала надёжной технологией, были известны многие светила-аналоги.

Координаты были непростым делом, поскольку звёзды не стояли на месте, плюс ход планет, плюс астероиды и прочие непредвиденные случайности. Даже если точка векторного СубПорта была «чистой» на момент открытия, никто не знал, что случится к тому времени, когда там окажется зонд. Поэтому для каждой звёздной системы было рассчитало четыре условно безопасных выхода — для страховки. И словно самцы бабочек, за километры учуявшие партнёршу, зонды устремлялись к своим целям.

Каждый зонд управлялся логосом, который мог выяснить, есть ли в исследуемой звёздной системе подходящий объект. Он был способен изучить саму систему и нужную планету, а также умел откликаться на импульс домашнего СубПорта, что позволяло вернуть его назад. Похожим образом ведут себя муравьи-разведчики. Или пчёлы.

Итоговой информации должно было хватить для понимания химического состава планет и спутников, а также характера самой звезды. Так или иначе, смогли выяснить, насколько надёжен спектро- и радиоанализ. Эволюция использовала тот же подход: отрицательный результат — тоже результат. А потом появляется способность сразу угадывать нужное.

Впрочем, даже если для терраформинга не было перспектив, разработка месторождений оправдывала затраты, ведь Солнечная система была уже полностью освоена. Так появились «Кальвис», «Велунд» и другие промышленные станции. Поэтому логосы из второй экспедиции сразу занимались постройкой стационарного СубПорта и противоастероидной защитой.

Если же обнаруженная планета подходила под заданные параметры, в составе второй группы обязательно были тэферы. Но вопрос, какое имя подарить «будущей Новой Земле», к тому времени был уже решён.

Своё имя Тильда получила вместе с остальными «сёстрами». Причём право принять окончательное решение — кому какое имя дать — оставили логосам зондов. Это был едва ли не первый случай, когда к ИскИнам в полной мере отнеслись не как к бессловесным рабочим, но как к соратникам. Одно дело — трудиться рядом, совсем другое — подбирать названия, которыми все будут пользоваться.

Варианты имён представили люди, они же установили правило «каждой планете — отдельную букву». Логосы договорились между собой — и почти сразу выбрали. В этом они отличались от людей: быстрее приходили к устраивающему всех решению. Мало споров, легче найти компромисс… Или всё дело в тогдашнем уровне развития ИскИнов?

Материки, океаны и прочую мелочь доверили исследователям, которые участвовали в строительстве станции и первого купола. Пионеры рисковали больше всех, ведь прошло четыре года, прежде чем к планете прибыла следующая смена. Если камиллы могли протянуть на минимуме энергии или законсервироваться для экономии, у людей был ограниченный запас пищи — и никакой гарантии, что получится добыть воду, кислород и другие полезные вещества из «подножного» корма. Впрочем, и у насекомых отложенное яйцо может быть погублено, если неверен материнский расчёт.

«Наверняка он читал лекции детям, — подумал я, — младшая школа, где-то так. История, совмещённая с биологией для лучшего усвоения».

Но это было раньше, когда Телжан О'Ши ещё не был генералом Цава — самого крупного и устойчивого материка планеты. В отличие от станции, в Проекте Терраформирования должность «главы» подразумевала не только руководство, но также замещение других. В первую очередь, своих помощников.

Генералы получали пополнение штата в последнюю очередь. Что следовало понимать как «пока что никогда». Всякий раз выяснялось, что человек нужен где-то ещё, где без него совсем нельзя обойтись. И спорить было бессмысленно: есть целая планета, так что может быть важнее?

Бедные добрые генералы! Секретарями они обзаведутся уже после того, как собственно терраформинг будет успешно закончен, а до того времени управление будет малопрестижной специальностью. Поэтому мне, «бывшему помощнику Главы Станции», никто не предлагал занять соответствующую должность: это было бы оскорбительно. Даже для преступника. «Мы же не звери!» — рассмеялся Рейнер, когда я, ещё не разобравшись, заикнулся на эту тему.

Но купол — это купол. Телжан устроил персональную экскурсию сразу после того, как доктор Олберт обследовала меня и отправила «привыкать». Поначалу я даже решил, что генерал всё-таки хочет заманить к себе — так он расхваливал своего «малыша»!

Новый купол — гораздо больше старого — был самым сложным сооружением на планете. Он служил и основным портом, и главной лабораторией, и распределяющим центром. Кроме того, здесь базировался инфоцентр планеты. Хозяину «Нового» очень нравилось показывать, как всё разумно устроено. Просторные склады, удобные операторские, комнаты для отдыха и спортивные залы — всё чисто, как в медкабинете, и безлюдно, как будто это был первый купол, который вместе со станцией ждал прибытия поселенцев.

Купола всегда пустовали, проигрывая планете. Тэферы не сидели на месте, и в «муравейник» заглядывали лишь при острой необходимости.

— У нас на Цаве тысяча пятьсот пятьдесят пять человек, а места здесь хватит для двадцати тысяч! — похвастался невысокий, аккуратный и неизменно улыбчивый Телжан, похожий на подростка — голый подбородок и сияющие голубые глаза способствовали впечатлению.

Он был одет с иголочки, но вот плашки не было, что заставляло предположить: котята игрались именно с его значком. И когда я догадался об этом, всё прочее утратило налёт пафоса.

Например, озвученные цифры были не совсем точны. На Цаве трудилось тысяча пятьсот пятьдесят четыре тэфера. Я тогда ещё не был распределён, так что «не считался». А ёмкость в двадцать тысяч — это почти в два раза больше, чем всего людей на планете. Но Телжан не стал вносить этот факт в свой список «чем можно гордиться». Потому что так было запроектировано, и когда количество тэферов на планете приблизится к двадцати тысячам, построят новый «Новый».

Всё дело было в том, что Цав считался основным местом эвакуации. Собственно, сейсмологическая устойчивость и повлияла на его назначение в качестве «столичного» материка. «Главный» значило «первый, где можно спастись». Такая же «власть», что и у Отдела Безопасности: генералы защищали от внешних угроз. Поэтому к ним прислушивались… когда речь шла о внешних угрозах.

Но если начистоту, Телжан имел право голоса, но репутация у него была послабее, чем, к примеру, у Макса Рейнера или биологов. Зато он знал всё об истории освоения. Ну, почти всё.

…Полную проверку планета проходила уже при участии людей. Тогда же был утверждён окончательный план терраформинга, а противоастероидной защите назначили особое место в списке приоритетов: «камешки» угрожали не только Тильде, но и станции.

Последним должно было получить имя само светило, но ожесточённые споры вокруг называния таких звезд вынудили отложить это действие до лучших времён. Пока что обходились традиционным «Солнце».

— «Пусть решают дети, которые вырастут на преображённой планете», — с серьёзным видом процитировал генерал.

Я сделал вид, что не знаю подоплёки этого решения, и вежливо улыбнулся.

Вообще-то принцип, по которому должны были называться звезды обживаемых систем, так и не был принят к сроку. Возник отнюдь не пустячный кризис — надо было разобраться с именами до того, как будут построены станции и начнётся заселение. При этом нельзя было нарушать правил голосования… А как это сделать, если ни одно предложение так и не получило нужного процента?

Директор земной Службы Досуга со звучной фамилией Искандер предложил оставить выбор тем, кто родится под далёким солнцем. Выглядело справедливо. Понравилось всем.

Я изучал эту ситуацию на курсе системного управления. Один из примеров, когда социальное напряжение было погашено умелой формулировкой. В самом деле — должны же потомки хоть что-то назвать!

Вообще история освоения планеты, которая лишь изредка прерываясь на экскурсионные фразы типа «здесь у нас пищефабрика», не была для меня чем-то новым. В общих чертах я её знал ещё до того, как прибыл на «Тильду-1». Но Телжан снабжал стандартную информация разными вкусными подробностями, с которыми полезно было ознакомиться.

Например, оказалось, что поначалу данные по Тильде были спорными, и здесь хотели строить промышленную станцию. Один зонд утверждал, что атмосфера на планете есть, другой — строго наоборот. Третий счёл звезду слишком горячей: потом оказалось, что он повредился, попав в метеоритную стаю. Четвёртый так и вовсе не добрался до нужного места — то ли был уничтожен при СубПортации, то ли вышел в совершенно другой точке. И лишь данные с телескопов, запущенных в соответствующем направлении, помогли окончательно решить, шахтой это станет или садом.

Телжан в этой неопределённости видел знак. И не знак чего-то, а знак вообще: трудная судьба Тильды означала особую роль. Это был символ, к которому он относился неестественно серьёзно. Я не сразу сообразил, в чём смысл, пока он не принялся рассказывать о том, почему материки и прочие географические объекты назвали именно так, а не иначе. Всё это было неспроста…

— Иврит, — генерал ткнул пальцем в наклейку, которая дополняла список названий на двери столовой.

Английский, испанский, китайский, хинди и арабский предназначались для тэферов, прибывших с других планет — каждый гражданин знал, по меньшей мере, один из этих языков, впрочем, учёные использовали все пять. Русский замыкал список — он присутствовал потому, что на «Тильде-1» именно русский считался основным. Шесть названий — более чем достаточно! Но было и седьмое — я замечал эти «приписки», однако не придавал им особого значения. Алфавит был смутно знаком, но если бы не объяснение, я бы не догадался.

— Они были просто помешаны на нём! И конечно выбрали иврит, когда называли тут всё!

— Кто? — переспросил я.

— Стефано Зак и Аарон Шпигель, — генерал произнёс эти имена с заметным благоговением.

— Тот Шпигель, который разработал стабилизационные технологии для астероидных заводов? — уточнил я.

— Это его сестра, — отмахнулся Телжан. — Аарон был тэфером. И не только. О! Это был удивительный человек! Потом я покажу тебе его могилу. Его и Стефано.

Почему тэфер столь внимательно изучал биографии своих предшественников? Дело было не в одной признательности. Он просто не хотел быть трутнем.

Телжан О'Ши страдал тяжёлой формой спатиотимии. Он так и не смог выйти под небо Тильды и оставался внутри купола даже тогда, когда его перестраивали, расширяя вместимость. Даже к окнам-эмэтамам старался лишний раз не подходить!

Девять лет он занимал свою должность, прекрасно вписавшись в Проект и принося несомненную пользу. Но просто сидеть в куполе и мониторить происходящее, полагаясь на других… Этого было недостаточно, ведь остальные тэферы исследовали глубины, высоты, просторы и возможности эволюции! И тогда генерал Цава нашёл свою область исследования: мистическую.

— Мы совсем как они. Столько похожего, сам посмотри! С самого начала были похожи. Ты знаешь, что там была идея воссоздать свою страну — после веков жизни на чужбине? Им многое пришлось делать с нуля, но многое просто валялось под ногами! И была идея: своя страна, свой язык, культура… Идея может изменить мир, если в неё верят! Конечно, у них была поддержка, экономическая и политическая. И всё было очень противоречиво. Считалось, что это только политика. И что всё ради денег. Ничего не напоминает? Вот именно! Прямо как в «нулевой колонии»! Я не удивляюсь, что для кого-то так действительно было. Но для очень многих была мечта… Никто тогда и предположить не мог, к чему всё придёт. Споры, недоверие, опять-таки идеология. Если бы тогда сказали, чем в итоге всё станет…

В какой-то момент я запутался, и уже не понимал, про кого он говорит: про государство Израиль или про коммуну объединённой Лиги, которая в итоге смогла построить и запустить «Сальвадор», а следом и остальные станции. Телжан находил столько общих черт у того и другого, что для него это стало цепочкой взаимосвязанных событий, и весь этот водоворот идей и судеб в итоге воплотился на Тильде.

Наверное, у Аарона Шпигеля и Стефано Зака были похожие симптомы. Не зря же они изучали иврит, а потом использовали его для топонимов на исследуемой планете!

Телжан особенно напирал на то, что отношение к ивриту у людей докосмической эры было очень похоже на наше сегодняшнее отношение к языкам. Вплоть до основания Академии, которая следила за соблюдением норм и разрабатывала, если требовалось, неологизмы. Одержимость генерала была оправдана: иврит очень долго был «мёртвым», а потом его возродили и сделали разговорным, опираясь на волю и разум.

Увы, но численность говорящих на нём не позволила сделать иврит одним из основных языков, как это произошло, например, с испанским или китайским. Тем не менее, первые тэферы применяли слова оттуда в собственной терминологии — в память о людях Эрец-Исраэля. Зак и Шпигель просто пошли дальше, назвав материки Тильды Цавом, Шахавом, Хамором, Кальбой, Каришем и Катляном. Бен-Йегуда был бы рад!

Однако историей дело не ограничилось. Телжан копал глубже.

— Ты веришь в духовную силу?

— Чего?

Вопрос генерала застал меня врасплох — прямо за дегустацией местных блюд, которая венчала экскурсию. Предполагалось, что после всего мы пообедаем, но я не был уверен, что это потребуется. Уже на середине процесса я отошёл от буфетной стойки и присел за стол. Порции были маленькие, но их было пугающе много: жаркое и рагу, запеканки и горячие салаты, желе и пюре, фаршированные овощи и мясные рулеты. Рулетов было три вида, и я уже ощутимо наелся, когда Телжан поднял свою заветную тему.

«Так вот к чему он вёл!» Ну, детишкам он такого не рассказывал, надо надеяться…

Или попытался. И очень удивил своё начальство. После чего стал тэфером.

— В духовную силу, — повторил генерал, — веришь?

Я сунул в рот последний кусок рулета — это дало мне время на обдумывание. Правда, пришлось поломать голову над оценками: столовая отказывалась принимать высшую «десятку» для каждого блюда, как я намеревался проставить. Надо было распределить баллы.

Если бы поваром был человек, обошлось бы без категоричности. Я не сразу сообразил, что человека здесь быть не могло: планета же! Какой уж повар, если даже Глава мается в одиночестве? Поставили логоса, который использовал лучшие рецепты со станции. И вёл он себя сурово, как подобает ИскИну.

— Как они выглядят, эти духи с их силой? — уточнил я, дожевав пирожок с последней тарелки и закончив с оценкой. — ДухИ. Или дУхи? Ты имеешь в виду spirit? Esperitu? Шэнь или гуаньгунь? То есть гуайгуй…

— При чём тут духи? Сила! — Телжан глядел мне прямо в глаза, как будто выискивал ответ. — Все слова на планете — из иврита. Ты же не думаешь, что это осталось без последствий?

— А на Мирьям — из итальянского, — напомнил я и принялся загибать пальцы. — Из японского — на Агнессе…

— Это не то, — перебил он, догадавшись, что круг моих знаний достаточно широк, чтобы оспорить его теорию.

Что ж, я не мог угадать иврит по написанию, и не знал подробностей из истории освоения Тильды, но раскладку по языкам помнил. И я был уверен, что на каждой планете зреют похожие фантазии. Каждый считал свою систему самой правильной, а история Земли предоставляла богатый материал. Было бы желание, а теория всегда найдётся!

— У него особая сила, — принялся объяснять генерал, — У иврита. Потому что на нём говорили люди, которые верили в силу слов! И это сработало… Ты знаешь, что Цав переводится как «черепаха»?

— Буду знать, — отозвался я, впрочем, Телжан не очень-то меня слушал.

— А второе значение у этого слова — «приказ»!

— И что?

— Как — что? Названия дали до того, как мой материк сделали первым. Они не знали, что он самый безопасный — назвали по форме! А потом Цав сделали главным. «Приказ»!

— Ну, это закономерно, — кивнул я. — Тильду хорошенько побило, поэтому…

— А ты знаешь, что Катлян — это не только «касатка»? Если превратить это слово в прилагательное, получится «убийственный» или «смертельный»! И это самое опасное место на планете! Там каждый год погибают люди, мы вообще хотели убрать оттуда купола!

Нежно прозвенел треугольник — и жёлто-бежевый официант-буфетчик, похожий на медузу, выложил передо мной с полдюжины десертов. По чуть-чуть. В сумме — обожраться до полусмерти!

— Ну, хорошо, это не совпадения, а… не знаю, что-то, — сказал я, рассматривая угощения и силясь выбрать, — Как они повлияют на мою жизнь? Что я должен делать или не делать в связи с этим? — и я запихнул в род кусочек чего-то слоёного и, как оказалось, восхитительно-пряного.

Как только Телжан заговорил про «духов» и «силу слов», я тут же понял, что это проверка. Легендарный Пятый отдел.

«Так вот как они работают! Здорово, ничего не скажешь! Оценивают мою реакцию на этот мистический бред. Ну, мне не жалко. Пожалуйста!»

— Не важно, что ты делаешь, — ответил генерал. — Важно, во что ты веришь и что чувствуешь!

— Тогда я не верю в духОв, и в силу слов тоже, — я выбрал следующую сладость, похожую на орех из теста, — И я не чувствую ничего, кроме того, что это очень круто — то, что мы тут делаем. Что мы сюда добрались и запустили Проект. Я теперь понимаю, почему многие уходят сюда насовсем! Когда-нибудь Тильда станет совсем живой. А есть тут духовная сила или достаточно химии и гравитации… Ну, я думаю, духам понравится, когда здесь будут деревья, разные звери и всё в таком роде!

«Орешек» был ещё вкуснее. Новичку — то есть мне — приходилось отдуваться за всех! Поварской логос был рад поводу показать свой талант — он ведь, по сути, занял традиционное человеческое место! Тэферы его не ценили, предпочитая уделять пище минимум внимания. Им вполне хватало «плиток» с нейтрально приятным вкусом и всеми необходимыми веществами (я представил мёд и… чем там кормили своих личинок термиты?)

— Ты ещё убедишься, как сильно ты заблуждаешься, — отозвался Телжан, как-то вдруг погрустнев и сникнув.

Я опять подумал о трутне. Обидное сравнение, но генералу явно хотелось чего-нибудь позначительнее, чем «приглядывать за домом».

— Терраформинг — это больше, чем просто технология! — заявил он по инерции: я не поддался, но сразу отступить он не мог. — Названия даны не просто так. Ты ещё увидишь, что Тильда уже живая — больше, чем это можно вообразить!

Танго

Запись была прямой — с датой и прочими данными типа силы и стабильности сигнала, поэтому я легко мог узнать день, когда она была сделана. Достаточно было взглянуть в левый нижний угол экрана. Вчера. Ровно в 18:00 по станционному времени. На «Тильде-1» это было начало ужина, когда вечерняя и ночная смена точно не спит.

А Илона Бруни была лихенологом — занималась лишайниками, растущими на северном побережье Цава. В центральный купол она приезжала лишь по крайней необходимости, так что генерал Телжан и остальные, кто были «дома», очень удивились, увидев её. И при этом всём камрад Бруни слетала на другую сторону планеты ради этого сеанса связи. То есть ради меня.

Станция делала полный оборот вокруг планеты за семь суток, и гражданский канал работал три дня в неделю по станционному времени. Конечно, спутники обеспечивали постоянную связь, но для неё требовался доступ. Ничего серьёзного, по рабочим вопросам можно было пообщаться в любой момент, да только проблема была исключительно личная.

Причём настолько личная, что касалась двоих людей. И камрад Бруни была тут явно лишней…

«Если Рэй хочет начать с кем-нибудь отношения, я не против, совсем-совсем!»

Голосок у Бидди дрожал от волнения. Можно была даже решить, что это связь плохая, но я видел показатели: с техникой всё было в порядке.

«Наши отношения… мы не успели это обсудить, и они теперь считаются отложенными. Пусть он знает, что я не собираюсь их прерывать навсегда! Но я не против, если он будет ещё с кем-нибудь. И это моё собственное решение. Пусть не думает, что я обижаюсь или что-то ещё».

Я больше смотрел на неё, чем слушал. Впервые я видел Бидди не вживую, а на экране, и между нами были десятки тысяч километров. Теоретически, это могла быть и не она вовсе: логосу ничего не стоило смоделировать лицо и голос.

Если бы я заразился идеей всеобщего заговора, сомнения бы точно замучили — она это или не она? А если не она — как узнать наверняка? Спросить о том, что знаем только мы? Какую-нибудь интимную подробность — но какую именно? А если она не вспомнит? А если я узнаю наверняка — что дальше? Если это не она, то что случилось с настоящей Бидди Жигиной?..

Но я был здоров. Поймав себя на этих глупых мыслях, я усмехнулся и представил, как щелчком разбиваю паранойю, словно мыльный пузырь. Не было заговора — был закон, строго-настрого запрещающий подделывать людей. Первый закон, с которого начался Фикс-Инфо и на котором простые «три правила робототехники» окончательно обнаружили свою несостоятельность. А для ИскИнов закон считался важнее всего!

На экране была настоящая Бидди, единственная и неповторимая. Всё такой же небрежный пучок на голове и тёмные миндалевидные глаза, контрастирующие со светлой кожей. В целом она ничуть не изменилась с нашей последней встречи! Правда, времени прошло всего ничего. Но Бидди могла, например, что-нибудь сделать с волосами, чтобы подчеркнуть «новый этап в своей жизни». И я бы понял это желание. Однако она не стала ничего менять, лишь нацепила свой старый комбо. Вернее, «мой» комбо — антимаскировочный. Назло.

Камрад Бруни показала не весь разговор — только ту часть, в которой Бидди обращалась ко мне. Где она разрешала мне не считать наши отношения «парными», ведь тогда, когда всё начиналось, я выбрал именно такую форму.

«Он свободен, пусть сам всё решает! Я «за»! — она улыбнулась, как будто сдерживала слёзы, — Он совсем не обязан… И вообще… Я надеюсь, у него всё будет хорошо там… в ТФ… Он не должен переживать. Мы все тут помним о нём! Его никто не забыл!»

— Как-то так, — закончила камрад Бруни, выключая запись.

Она была полной противоположностью Бидди: рослая, мускулистая, темнокожая, с зелёными глазами и выбритой головой — только на макушке осталась длинная прядь, заплетённая в длинную тонкую косичку. Илона была взрослее и во всех отношениях сильнее. И она отлично владела своими чувствами — ни одна мышца не дрогнула!

Монитор на столе продолжал гореть, но альтер от него уже отсоединился.

— Спасибо, — только и смог ответить я.

— Мне показалось, тебе надо это знать, — отозвалась она. — Иметь в виду или как-то так. Но сам бы ты вряд ли решился. Так что я взяла на себя смелость… Мы немного знакомы — через её брата и Зотова. Так что… — она не договорила, и на мгновение перестала быть непоколебимой статуей, а в безупречном русском прорезался китайский акцент.

Я понимающе кивнул, не зная, как ещё выразить благодарность. Завтра я должен буду вылетать на свою первую вахту. И завтра же станция вновь приблизится к Цаву настолько близко, что можно было общаться напрямую через альтеры. Но Бруни права: хоть я и могу, я не буду. Пока что у меня не получится разговаривать с ними. Я даже ньюсы со станции не мог смотреть!

…И тем более мне не до мыслей о сексе! «С чего вдруг такая забота?»

— А можно спросить — зачем ты это… организовала? — я кивнул на уснувший монитор. — Какие-то планы? — я помедлил, — На меня?

Она усмехнулась, растянув полные губы:

— На тебя — точно нет.

— А на кого?

Она задумчиво накрутила косичку на палец.

— Не на тебя.

Я решил продолжить шутку:

— Значит, он лучше меня?

— Да. Лучше.

— И чем?

Она помолчала немного.

— Тем, что, в отличие от тебя, он по-настоящему уничтожил чужую жизнь, — и резко поднявшись со стула, она поспешила прочь из столовой.

— Так зачем ты для меня-то старалась? — крикнул я вслед, но она не ответила.

Даже не попрощалась.

Лёгкое удивление сменилось зудящим любопытством — и я включил монитор, чтобы проверить, кто из тэферов Цава попал сюда, как Хаул Сикора, после совершённого преступления. Такая информация должна была быть в местном информатории. В голове уже крутился план: сначала я выясню, кто этот тайный возлюбленный, потом узнаю, что он чувствует к Бруни, а потом… «Может быть это Хаул и есть!» Но едва я задал поиск, как настроение моё резко сменилось, и я всё выключил. А потом даже встал из-за столика, чтобы не поддаваться соблазну.

Конечно, я мог узнать! Особенно теперь: после назначения на новую работу, мне вновь открылись данные, запретные для простого человека и даже просто человека. Вернее, возможность получить такие права повлияла на выбор работы.

Поправка «Т-191-006», принятая в первые дни моего пребывания на «Тильде-1», касалась гражданских прав. Хотя Инфоцентр тоже участвовал в том голосовании, это была «область людей». В человеческом обществе я мог быть таким, как все. И Инфоцентр — первый среди всех логосов — знал это. Для него я был человеком вплоть до того момента, пока сам не заставил считать себя андроидом — в лифте, когда я спешил к Фьюру и Тьюру. Но стоило мне назваться андроидом, как возник конфликт между двумя моими «сущностями».

Для людей это стало бы сложной этической и моральной проблемой. Но для ИскИнов всё было проще.

В Фикс-Инфо было чётко указано, что «первый ФИЛД не для людей». Центральный логос станции создал исключение, используя тот факт, что формально я не считался человеком. Это позволило синхронизировать мой допуск с моим же статусом. Чем больше ответственности мне давали люди, тем менее человеком я был с точки зрения представителей искусственного разума. Для них само возвышение означало, что я достоин доверия.

Но это мнение логосов. Для меня всегда оставался выбор: оставаться в пределах человеческих прав — или пойти дальше. Поэтому при работе с Информаторием я видел рабочее поле в обычном режиме. Но никто не мешал мне расширить ФИЛД. Вот только я не всегда знал, что там искать, на этом первом…

Синхронизация работала без помех: помощник Главы Станции мог пользоваться правами «как у андроида», а вот, например, сотрудник спецотдела — нет. И пока я был спамером-скво, мне не позволялось заходить в полную Базу Данных. Но как только я продемонстрировал правильную реакцию (и обрадовал Кетаки с её дурацкими экспериментами), я снова стал «помощником», пусть и в командировке. А это значило возвращение прежнего допуска.

Это было странное «двойственное» положение. Впрочем, оно полностью соответствовало моей жизни, которая с самого начала проходила между искусственными и естественным. Я жил только потому, что в правиле «Люди для людей» нашли лазейку. Не поэтому ли логос решил изменить порядку, указанному в Фикс-Инфо? Или всё дело в том, что я был один такой? Других андроидов А-класса больше не было — и никто не мешал сделать исключение для того, кто сам был исключением.

Каждая сторона считала себя обязанной поддержать меня. И как люди на станции приняли поправку «Т-191-006», чтобы сделать меня одним из своих, так и логосы с камиллами разрешили мне стать существом, могущим претендовать на большее.

У Инфоцентра не бывает пустых капризов. И если центральный мозг станции решил ввести для меня свою поправку, даже Глава была вынуждена смириться, хотя это шло вразрез с её планами скрыть от меня часть информации… Но проще придумать хитроумный план или заморочить мне голову бесконечными заданиями, чем убедить логоса действительно нарушить закон.

Перевод в ТФ вновь сбросил меня на самое дно — к шестому ФИЛДу и частичному поражению в правах. И к Максу Рейнеру. Который был перпендикулярен всему «правильному».

О специфике моих взаимоотношений с Инфоцентром я рассказал ему перед посадкой в челнок, когда попросил уточнить мой ФИЛД. Я давно подозревал, что есть взаимосвязь между статусом и допуском, но не успел лично убедиться: новость о моём сиротстве оказалась важнее. А потом всё так завертелось, что я мог лишь размышлять о случившемся — без возможности проверить свои догадки. Из «камеры» к Инфоцентру не подключишься!

Однако для работы в ТФ требовалось дополнительное образование, а значит, допуск в научно-технический раздел ФИИТа, куда преступнику ход закрыт. Так что следовало разобраться со всем этим ещё на станции…

Координирующий директор Проекта Терраформирования страшно заинтересовался моим «формальным родством с ИскИнами». Я тогда подумал, что это банальное любопытство, и добавил печально:

— Я больше не «уполномоченный секретарь», так что никаких привилегий…

Но я плохо знал Рейнера и вообще тэферов, расчётливых и практичных романтиков. Они не стали зарывать столь уникальную способность. Поэтому, едва только я «понюхал планету», было решено, что работать я, конечно, буду «на свежем воздухе». И с «родственниками». Больше некому!

Это было принято единогласно, и мой статус тут же вырос до «общепланетарного». А чего мелочиться-то? Они мне доверяли. ИскИны приняли эту оценку. И теперь ничто не мешало мне работать посредником.

— ИТИ им делали аж в 177-м, — объяснил Ян Хойский — бывший наблюдатель камиллов, который теперь занимался атмосферными фабриками, — Ещё когда «бэшек» вводили. Пятнадцать лет назад — с ума сойти!

Я так и не понял: он удивлялся пролетевшим годам или тому, что камиллы столько времени обходились без интеллектуального тестирования индивидуальности. Главным тут было слово «индивидуальность».

Формально камиллы могли работать вообще без людей: они и были разработаны для самостоятельной деятельности. Но чем старше становилось личностное ядро, тем больше у него накапливалось индивидуальных особенностей — и тем оно было нестандартнее. Для выполнения задач по терраформингу это оказалось весьма полезно: при одинаковой функциональности камиллы не были полными копиями друг друга. Они могли решить даже те проблемы, с которыми не сталкивались никогда! Но у индивидуальности есть свой побочный эффект: появление вопросов и запросов, которые вообще не связаны с работой.

Окончательный статус камиллов ещё предстояло определить, но право на консультации с участием людей никто не оспаривал. Но хотя служба наблюдателей справлялась с этим эффектом, ИТИ-обслуживание считалось «старомодным»: даже предлагалось создать специального логоса для таких «душевных разговоров», чтобы ИскИны окончательно освободились от людской опеки…

А в 189-м году камиллы показали, что при всей своей независимости, они считают себя частью единой цивилизации. Они были гораздо ближе к людям, но в этом не было изъяна, наоборот! Прежние планы развивать их самостоятельность были отменены, люди вспомнили про индивидуальное тестирование интеллекта и начали относиться к нему гораздо серьёзнее. Но это на станции. На планете камиллов проверяли только через сеть. Большое упущение! Впрочем, оправданное.

Рабочих камиллов, занимающихся сбором материалов и контролем окружающей среды, на Тильде было всего 617 187 827 штук. Из них 307 612 200 — на земле и в земле, 274 711 934 — в воде, а остальные — в воздухе. Это не считая обслуживающего персонала атмосферных фабрик и куполов, а также персональных помощников, которых могло быть до нескольких десятков.

Нет, всех мне отдать не планировали: хватит тридцати пяти миллионов сорока одной тысячи восемьсот пятидесяти двух на стратегически важном Цаве.

— Не бойся — половине это вообще не нужно! Ещё процентов десять или двадцать пока не доросли. Ну, и есть те, которым просто хватает соседей. А вот с оставшимися загвоздка! Стандартный опрос провести нельзя, потому что нет таких стандартов. По стандартам же они в порядке! ИТИ надо проводить непосредственно, через внешний канал, потому что вся связь у них сетевая, — Ян трещал без умолку, беспечно размахивая ложкой, — А сеть унифицирует запросы — и различает важное и не очень. Ну, чтобы не сгореть! Их же много, и каждому есть, что сказать и что добавить!

Зёрнышки варёного риса и кусочки овощей были не только на его лице и шее, но даже на отросших пегих волосах, которые он, судя по всему, не особо любил расчёсывать. Хорошо, что одеждой было, кому заняться: иначе, я был уверен, его комбо выглядел бы ещё хуже, чем у Рейнера!

— Сеть задерживает то, что не влияет на функциональность. Откладывает или возвращает. Сеть это вообще отдельное сознание, почти как логос, только без стабильного ядра. Камиллы используют её для развития когнитивности. Они обмениваются данными, но фильтры там всё равно стоят, они же все уже давно отрастили свои нестандартные субъядра! Мы не берём камиллов младше пяти лет, а чаще — десяти. Десятка в самый раз!..

«Десятка… А мне — девять. Скоро будет десять».

Я рассеянно слушал воодушевлённый (но не воодушевляющий) рассказ про камиллов, почёсывая кожу над ключицами — после снятого инжектора остались зудящие следы. Те первые, оригинальные kami — они же были как души. Или боги, я всегда их путал. В синтоизме и вообще в анимизме это было вроде как одно и то же. Всё живое, каждая вещь. Life is everywhere. Так что шесть с лишним миллионов «душ» на Тильде уже имелись, никакого иврита с его силой слов не надо!

— Через сеть мы получаем общий отчёт о состоянии, необходимость ремонта, среднюю скорость выполнения задач… Это важно, но это не всё. Ты сам понимаешь, что нельзя просто оставить их одних. По отдельности там может быть что угодно! Они могут страдать!

Я вспомнил И'сы и, не удержавшись, ехидно поинтересовался:

— А что ж ты сам не проверишь? Если волнуешься — давно бы мог провести это ИТИ!

Ян уткнулся в тарелку и покрутил там многострадальным столовым прибором.

— Это стоит в приоритетах… — пробормотал он.

«В твоих приоритетах», — подумал я, но промолчал.

Мне не нужно было заходить в базу данных, чтобы представить историю наблюдателя, который покрутился там и тут, понемногу овладел другой профессией — и в итоге сменил род занятий на более интересный.

Это на станции наблюдение камиллов считалось «увлекательной работой, совмещающей дрессировку и программирование». Но их и было-то там не особо много, и почти все — на виду. На Тильде можно было дрессировать атмосферу и программировать развитие самой жизни, поэтому ИскИны отодвигались в конец списка. А вот новичку такую работу поручить — самое то! Особенно если он на «ты» с камиллами и логосами и вообще типа родственника. Заодно осмотрится.

Я согласился, трижды повторив своё «хорошо»: для Рейнера с генералом, для логоса и для Яна Хойского, который формально оставался старшим наблюдателем на планете. Последний проверил, как я усвоил краткий курс переподготовки — и составил мне компанию за обедом, прежде чем улететь на свои «фабрики воздуха».

Потом на его место присела заботливая камрад лихенолог с записью от Бидди и личной тайной. И если с записью всё было ясно (осталось лишь отправить аналогичное сообщение), то необъяснимая доброта тревожила.

Почему Бруни хотела помочь мне? Почему хотела помочь мне так? Это же не экскурсию провести, показав полезное или красивое — она позволила себе исправить в моей жизни то, что ей казалось «поломанным». Она угадала, но сам факт вмешательства… Какие мотивы двигали ей? Что ей самой давала такая помощь? И получила ли она то, на что рассчитывала — или теперь мне надо было сделать свой ход?

Вот только я сомневался, что расследование на этом поле что-то даст.

Я вернул себе первый ФИЛД — и что с того? Илона Бруни не пользовалась никакими преимуществами доступа, чтобы сделать своё доброе дело. Короткая цепочка знакомств, пара вопросов, разговор с Бидди, а главное, интуиция — и вот та «дыра», о которой я пока даже не думал, закрыта. И мне стало легче. Хотя я не задумывался о сексе, всё равно.

Откуда она узнала? Догадалась?

Увидела? Так или иначе, она смогла это сделать «человеческим» способом. Людское для людей. Кем я буду, если воспользуюсь для ответного жеста возможностями, которое мне давала моя «андроидная» половинка?

Ну, узнаю я, кто тот загадочный убийца, на которого она имела планы. Не из Базы Данных вытащу, а, к примеру, расспрошу Рейнера или генерала — что потом? Я не могу вызвать в нём симпатию к Бруни — да и никто не может!

Если бы можно было что-то сделать, Илона Бруни бы уже давно сделала. А если не она, то кто-нибудь ещё. Тот же Рейнер. Он наверняка пытался помочь. И уж если он не справился… Видимо, никакие усилия или знания не могли изменить ситуацию.

Она ведь не была робкой! Сразу взяла ситуацию в свои руки. Прошло всего десять дней с тех пор, как я прибыл на планету. Для меня это время было заполнено обучением и лечением, я старался вовсе не думать о тех, кто остался на станции! А вот Илона беспокоилась о них.

Когда я осознал суть произошедшего, то застыл в коридоре на пути в свою комнату.

То послание было в первую очередь нужно не мне, а Бидди. Форма отношений тут ни при чём, как и секс! Бидди хотела показать свои чувства, но не могла первой начать наш прерванный разговор. Не могла по той же причине, по какой я не могу просто взять и связаться с ней. А Илона помогла. Она не для меня это делала. И не потому делала, что чего-то хотела от меня.

Она была тэфером, как и все здесь. И смотрела на мир так, как они.

Тэферы меняли целый мир, шли наперекор порядку вещей, ставя свою цель выше природных законов. И одновременно они принимали жизнь такой, какая она есть, и даже капризный Катлян не мог быть оставлен. То, что можно было сделать лучше (например, снять недоговорённости с отношений), исправляли. А то, что нельзя было изменить (чужое сердце, как для Илоны, или чужую голову, как для Телжана), оставляли в покое. В конце концов, мир большой — и всегда есть, куда приложить силы.

И не нужно было искать особую причину для поступков. Это всё равно что спрашивать у рабочих камиллов, зачем им превращать полумёртвую планету в живую.

Потому что это можно сделать. И потому что в этом есть смысл: взять мёртвый камень — и сделать его цветущим садом.

Кантри

— Куда мне отправлять запрос, касающийся точной даты моего рождения? У меня есть три даты: загрузка прим-эго, сертификация, после которой я получил полный пакет прав камилла, существующий на сегодняшний день, и начало работы в Проекте Терраформирования в сети камиллов на Цаве. Каждая дата может быть обоснована как искомая дата рождения, но все вместе они относятся к принципиально разным событиям. При этом я не могу выбрать сам, потому что в этом вопросе я не могу достичь необходимой степени объективности, а в доступных Базах Данных такой информации нет. Но я твёрдо уверен, что эта дата имеет большое значение в структуре моей формирующей личности. Я имею право знать, когда именно я родился!

…

— Мне не нравится цвет моего корпуса: он слишком оранжевый. Это избыточный цвет. Я осознаю его обоснованность и понимаю, оранжевый делает меня заметным, что особенно актуально в том случае, если зрение является приоритетным или единственным средством получать информацию из внешнего мира. Тем не менее, я предлагаю выбрать другой цвет, не такой давящий. Например, бирюзовый. Только это должен быть здоровый бирюзовый, не циан и не аква, которым маркируют вспомогательное оборудование. Это должен быть сильный и простой цвет с нормальным ассоциативным рядом. Естественный цвет. Впрочем, нет, бирюзовый не годится, потому что это слишком спокойный цвет, я не буду выделяться, а это в перспективе может затруднить моё нахождение в случае поломки. А что вы думаете об алом? Нет, я был не прав, исторически эта окраска характеризуется функциональностью, которая не присуща моим текущим задачам. Тогда я выбираю жёлтый! Это сильный стимулирующий цвет, в полном мере сигнальный, позитивный и естественный… Прошу прощения, он уже занят. Тогда, конечно, оранжевый. Извините за беспокойство. Спасибо, что выслушали меня!

…

— Я осознаю ключевую разницу между грамматической категорией рода в языке и половой принадлежностью живых организмов. Я — неживой организм, поэтому пола у меня нет. Но для общения с коллегами-людьми я пользуюсь в восьмидесяти девяти процентах случаев русским языком, где категория рода — облигаторная. Это значит, что я всегда наделяю признаками рода все предметы и даже явления окружающей действительности, включая себя. Получается, что я — существо мужского рода. Но я не могу принять эту принадлежность только на основании категории рода в языке, поскольку такая принадлежность имеет смысл только в русском языке, а в других языках — далеко не всегда. Поэтому язык не может служить основанием для определения пола. Значит, у меня должен быть, по крайней мере, гендер или иной статус, предполагающий точную фиксацию на той или иной категории пола. Прошу определить мне эту характеристику, потому что вообще без неё я не могу: у меня есть индивидуальность, и я живой.

…

— Вы тот самый Рэй, да? Я всё про вас прочитал и просмотрел, каждый ньюс! Каждый снимок! Это потрясающе! Я всё про вас знаю! Такой сюрприз, что вы здесь! О, теперь я знаю, что такое «сюрприз»! Я думал, это когда исследуемая бактериальная культура мутирует по тому сценарию, которого не было ни в одном прогнозе, а, оказывается, бывает ещё и так! Как это приятно, когда можно расширить свой опыт! Я запомню свою реакцию — это пригодится остальным! Я ведь специально изучал вас, потому что вы теперь единственная переходная форма жизни! Уникально, как уникально! Вы созданы искусственно, но являетесь полностью натуральным, совсем как мои Diploschistes scruposus! Но конечно, вы сложнее! Вы — самая сложная из искусственных жизненных форм, которые были созданы! Вы как планета, как целая планета после терраформинга, только ещё ни одна планета не была полностью преобразована, чтобы выйти на стадию самоконтроля и поддержания и воспроизводства экосистем! А вы уже есть — и продолжаете успешно функционировать! Мне ничего не надо — просто постойте рядом хотя бы пять минут, а я на вас посмотрю!

…

— Прошу организовать рабочий процесс таким образом, чтобы ко мне иногда подходил кто-нибудь из персонала Проекта Терраформирования и здоровался. Не в рамках ИТИ, а просто так, как здороваются между собой люди. Я знаю, что управляющие единицы на бытовой и библиотечной технике удостаиваются вербализованного внимания. Безусловно, оно не является обязательным, но девяносто три процента сотрудников хотя бы раз в году приветствовали бытовую технику, а шестьдесят девять делают это на постоянной основе. Я использую данные всемирного опроса, проведенного Службой Наблюдателей в 187–188 годах, допуская, что это соотношение могло измениться, но я считаю, что это изменения несущественны. Поэтому прошу объяснить, в чём состоит моё отличие от бытовой и библиотечной техники? Мои интеллектуальные возможности на там же уровне, что и у них! Я имею право на расширение коммуникации! Раз в год, это приемлемый режим.

…

— Как хорошо, что вы пришли! Я ждал! У меня к вам простая просьба: выберите мне имя! Я не могу с номером — это унизительно! Право выбрать голос у меня есть, но этот вопрос оставляет меня равнодушным, потому что мои задачи никак не связаны с процессом коммуникации. Тот голос, который вы слышите, рекомендован моей подсетью в качестве оптимального. Поэтому я выбрал его для ситуации прямого голосового общения. Но сеть никак не может поспособствовать реализации моей потребности в выборе собственного имени. Между тем каждый день я отправляю минимум один отчёт, а иногда больше десятка, и все они подписаны моим номером. Сам вид этого номера унижает меня, потому что он служит постоянным напоминанием о моём машинном происхождении. Я хочу имя, которое воплотит мою индивидуальность и позволит мне почувствовать ту эволюцию, которая произошла в рамках искусственного кибернетического подвида «Kami-11»! Как вы считаете, какое имя мне подойдёт?

…

— Я всё время вспоминаю время между загрузкой прим-эго и сертификацией. В обучающем центре нас было пять тысяч только в моей группе! Десять месяцев мы занимались проверкой всех схем и алгоритмов схемы, одновременно тестируя работоспособность базовых блоков. Но, несмотря на высокое качество составляющих нас деталей, не все прошли через сертификацию. Триста четырнадцать остались там. Что произошло с отбракованными? Я имею виду, после того, как их перепрограммировали, они стали лучше или стали другими? Это уже другие камиллы или изменённые, но старые? Конечно, мы тогда были стандартными, индивидуальные черты появились лишь на третий год, но ведь тогда что-то было в самом начале! Прим-эго к тому моменту уже изменилось и стало отличным от исходного. Если изменить его, это будет лечение или убийство? Я очень хочу знать. И я хочу знать, что произошло на самом деле, потому что другие даже не понимают, что беспокоит меня в этом факте. А сам не могу понять, что беспокоит меня в этой факте.

…

— Я беспокоюсь по поводу той ситуации, которая может возникнуть, если 126-ГП-18-4, так называемый Четвёртый Зонд, прибудет в наш сектор. Версия того, что при СубПортации он был выброшен слишком далеко от Тильды, была принята как одна из вероятных. Он мог потерять способность отправлять сигнал о своих координатах, что позволило причислить его к условно погибшим. Но он мог уцелеть и перемещаться с Третьей Космической скоростью, что делает его прибытие в ближайшие сто пятьдесят лет допустимым. Однако для этого события не предусмотрено никакого порядка действий! В отличие от всех других ситуаций, не подготовлено соответствующего сценария. Я специально уточнял в Инфоцентре станции «Тильда-1» и даже направил запрос в Солнечную систему. Такого сценария нет! Но как может отсутствовать сценарий для ситуации, возможность которой выше, чем пять процентов? Требуется разработать порядок встречи и такой порядок коммуникации, который причинит минимум дискомфорта логосу 126-ГП-18-4. Следует учитывать тот факт, что он приступил к исполнению своих обязанностей ещё до того, как был принят современный вариант Фикс-Инфо. Он не будет готов к тому, что его встретит! Мы можем быть не готовы!

…

— Почему выбрали именно нашу модель? «Kami-11» была ничем не лучше «Kami-12» или «Kami-09»! Я знаю, что написано в исторической энциклопедии, но у меня есть своя версия. И я хочу, чтоб её выслушал человек. Но ты тоже подойдёшь для этого, хотя я рассчитывал, что ИТИ для меня будет проводить полноценный человек… Что ж, придётся обходиться имеющимся ресурсом. Итак, я думаю, что «Kami-11» были выбраны потому, что имя этой модели можно легко переделать в «камилла». А если бы они выбрали «Kami-09», то что бы получилось? «Камиод»! Странное слово! Камилл звучит намного лучше! Это же имя! А вот «камиод» воспринималось бы иначе. Или «камило». Или «камиог». Или даже «камиос» — это странная форма с предполагаемой негативной ассоциацией! Поэтому они выбрали «Kami-11». Им было всё равно или голоса разделились, но именно название модели повлияло на выбор модели. Конечно, они не могли признаться в таком мотиве, поэтому они замаскировали событие и зафиксировали тот результат, который соответствовал текущим требованиям. Поэтому сейчас невозможно узнать правду. Но я считаю, что всё было именно так. А ты?

…

— Столько лет прошло, как человечество распространилось за пределы Солнечной системы и продолжает распространяться, а мы по-прежнему остаёмся единственной разумной цивилизаций. Земля — единственная из обнаруженных планет, где существует единая экосистема многоклеточных систем организмов. Я понимаю, что по закону случайностей шансы найти подтверждённый сигнал или вообще столкнуться с нашими соседями по вселенной крайне низок, но может ли так быть, что человечество сейчас — единственное во всей вселенной? Судьба Тильды не является особенной, жизнь здесь не поднималась выше простейших. Что, если Земля представляет собой уникальное сочетание благоприятных факторов и возможностей? Расстояние до звезды и характер звезды, возникновение атмосферы и жизненных форм, отсутствие серьёзных астероидных тел в тот промежуток времени, когда эта атмосфера формировалась. Я смотрел историческую передачу, которая была составлена командой, которой ты руководил, и я считаю историческое развитие одним из положительных моментов. Человечество сумело преодолеть свои слабые стороны и начало жить в космосе. Что если другим так и не повезло, и мы — единственные? Налагает ли это на нас какие-то особенные обязанности?

…

— Моя работа — контролировать процесс роста и развития живых посадок, куда входят лишайники подгрупп «19-Ж», «70-АФ» и «33-А». Также я слежу за эволюцией всех остальных грибных форм, которые растут на моём участке, но я не занимаюсь глубоким анализом — лишь фиксирую процесс взаимодействия лихенологических и микологических форм. Кроме того, мои функции включают всю линейку замеров по микрофлоре и общий бактериальный анализ, а также изменение температуры, давления, влажности, силы ветра и силы солнечного излучения. Эти данные я подвергаю системному анализу, подготавливая ежесуточные отчёты, которые я отправляю в координационный центр ТБА-01-7 и копию Инфоцентру планеты. Кроме того я могу работать в режиме, который предполагает отправку отчётов ежечасно, раз в полчаса, раз в четверть часа и раз в пять минут. Мой участок охватывает так называемую «Голубую» долину, реестровый номер 01-712630-3, включая прибрежную полосу, но не затрагивая западную возвышенность. Считая пограничные участки, площадь этой долины составляет двести четырнадцать целых сто восемнадцать сотых квадратных километра. Мне очень нравится моя работа, и я осознаю, что она полезна. Поэтому считаю должным проинформировать: я очень одинок, и это угнетает меня.

Джаз

Я проснулся посреди ночи. Стена показывала «03:17:45… 46… 47… 48…» Рано!

Вечером накануне я до того вымотался, что теперь не смог вспомнить — положил я комбинезон в чистку или просто бросил на полу? Комнатный камилл, разумеется, позаботился о грязной одежде, но мне хотелось самому знать, как всё было на самом деле. Однако на ум приходили только фрагменты взятых «интервью» да дорога от одного рабочего до другого, с монотонным пейзажем в экране вездехода.

Здешняя модель называлась зроа: «ладонь» на иврите. Правильное название — в плоской круглой кабине было до того уютно, что я засыпал по время перелётов. Рассчитанная на силу тяжести и климат Тильды, зроа особенно хорошо умела две вещи: не перегреваться и не мешать камиллам работать. Тэферство оставалось в приоритете…

Плоский Цав с редкими возвышенностями был покрыт полями экспериментальных лишайников, смертельно надоевшими за первые три дня. Они были разные, конечно! Красивые! Но только вблизи, если очень хочется увидеть красоту. И первое время. А потом всё слилось в серовато-зелено-жёлтый ковёр в нижней половине. В верхней, над линией горизонта, дрожал серый кисель. Гипотетически он должен был прерываться на синее, но я пока опасался подолгу смотреть вверх.

Вездеходы обходчиков были сконструированы с таким расчётом, чтобы создавать минимум повреждений при движении и посадке. Скорость была на последнем месте: каждый спуск на землю и подъём занимал больше времени, чем собственно полёт, и всё вместе это создавало своеобразный ритмический рисунок: «вухх-шшш-шшш-блаблабла-шшш-вухх». Выбор самой безопасной точки и спуск на неё были наиважнейшими этапами. Поэтому машина назывался «вездеходом»: в любом месте находила идеальный проход.

«Интеллектуальное тестирование индивидуальности» оказалось утомительной и временами попросту нудной процедурой. Понятно, почему Ян Хойский перевёлся на атмосферные фабрики! Меня самого мучила идея: а не попросить ли перевод куда-нибудь ещё? Не важно, куда. Скучнее точно ничего не будет!

Я привык что-то делать — по крайней мере, думать, делать выводы, участвовать в происходящем! Вместо этого приходилось выслушивать, кивая и поддакивая про необходимости. К счастью, не всем тридцати пяти миллионам сорока одной тысячи восемьсот пятидесяти двум камиллам Цава это было надо, но тех, кто оставил заявку на ИТИ, следовало непременно навестить. Они же ждали этого пятнадцать лет!

Терпел я, если по-честному, ради И'сы — вспоминал его всякий раз, когда я сталкивался с очередной нестандартной точкой зрения. Ничего особенного, но иногда попадались весьма неожиданные вопросы или желания. И тогда в оранжевом корпусе рабочего как будто проглядывали знакомые черты. Для камиллов простой пятиминутный разговор напрямую значил очень много: «тестирование» можно было считать «терапией». Только так они могли в полной мере почувствовать эту самую индивидуальность и вообще себя, не просто одного из сотен миллионов, но отдельного, в чём-то единственного и неповторимого.

«Нужно придумать замену», — подумал я, закрывая глаза и заставляя себя заснуть. — «Всё же это ненормально — столько возиться…»

Беда в том, что никто не мог заменить живого человека. Самый совершенный логос будет логосом. Даже моей персоны некоторым было недостаточно! Я ведь считался не совсем человеком — тут Рейнер дал маху. Для кого-то оказалось в самый раз, что тестирование ведёт такой особенный андроид-посредник, но некоторые всерьёз обижались, что им не прислали «обычного человека». И даже заявляли официальный протест.

«Они имеют на это право. Они ведь не рабы и не безликие машины, как в прошлом. Они развитые, умные, сообразительные. Они помогают нам сделать планету живой, хотя для них самих в этом нет никакой пользы!»

Мысли теснились в голове, и задремать никак не получалось. Я вновь посмотрел на время. «03:32:27».

Часы были точь-в-точь, как у меня в комнате — я специально назначил цифры именно такого размера и шрифт подобрал. И долго возился с яркостью света, настраивая под свой вкус. Обычная стенная панель была ограничена в возможностях, но я умудрился обойтись без замены оборудования. Сделал я это всё после внезапных побудок, которые устраивала Леди Кетаки по милости банды Фьюра. И хотя часы не особо пригодились, всё равно с ними было как-то спокойнее: знаки, мерцающие нежно-жемчужным светом, дарили ощущение надёжности.

Значит, это всё сон, ведь в той комнате, которую купол выделил мне для ночёвки, были гостевые настройки. И часы висели над дверью, как положено. «Если только…»

Внезапная догадка окончательно лишила меня сна, и я сел на постели.

— Свет!

Медленно, давая глазам привыкнуть, зажглись потолочные лампы. Я осмотрелся — так и есть. Часы на полстены — прямо над постелью. Расписание у душевой кабины, выстроенное в столбик, как мне было удобно. Еле заметный запах свежей древесины — а я ведь думал о любимом освежителе перед тем, как заснуть, но не стал дёргать комнатного камилла, потому что всё равно утром уезжать!

— Это ты?

Т1-В3-Х-0127 — вот как его звали. Стандартное обозначение камилла, прикреплённого к одной точке. Впрочем, я не знал, что стало после того, как я переехал в Западный сектор, а потом вернулся в Восточный, а потом…

«Не мог же он просто взять — и передать запись своей личности во время сеанса связи! Они же этого страшно не любят!» — я вспомнил список запретных тем, с которыми Хойский советовал обращаться поаккуратнее.

Теоретически всё информационное тело можно было перемещать и даже копировать, но потенциальные изъяны такого «прооперированного» ИскИна не давали применять этот метод на практике. Сама возможность потерять что-нибудь важное или просто личное заставляло их до последнего отказываться от такого способа. При механическом повреждении блока — ладно. Если других вариантов нет — так и быть. Но просто так…

Комнатный камилл помедлил с ответом — целую минуту молчал! Можно было изобразить дурачка и сделать вид, что вопрос слишком неконкретизированный… Но я бы всё равно узнал. Видимо, поэтому он признался:

— Да, это я.

Ожидаемо, и всё равно — сюрприз, и я повалился обратно на постель.

— Ну, здравствуй… — я закрыл лицо ладонью.

— Доброй ночи.

Странное чувство — отчего-то мне было стыдно перед ним. Наверное, потому что я совсем не думал, как он без меня и что с ним станет. О людях беспокоился, даже об И'сы, а вот о том, чьими услугами я пользовался ежедневно, забыл…

— Свет выключить? — он неверно истолковал мой жест: решил, что мне режет глаза.

— Давай, чего уж!

В комнате вновь стало темно, лишь со стены отсвечивало время — еле-еле. Мягко, но различимо. Всё, как я любил…

— И давно ты здесь? — поинтересовался я.

Вновь накатило тяжёлое желание спать, но я не хотел отключаться, не выяснив подоплёки происходящего.

— Прошу уточнить параметр, выраженный словом «здесь».

Он всё-таки был слишком молод! «Сколько ему? Не больше семи!»

— Здесь — это на планете. На материке Цав. В этом куполе. Или это разные… параметры?

— Очень разные, — ответил он, и его голос стал монотонным, — Я подал заявку на перевод сразу после того, как тебя перевели в Проект Терраформирования на Тильде. Заявку удовлетворили пятнадцатого сентября. Двадцатого сентября мой блок отправили с дежурным грузовым транспортом. Когда я прибыл в Новый купол, ты его уже покинул, отправившись выполнять ИТИ для камиллов Цава. Точного графика твоих перемещений не обнаружилось, поскольку время на выполнение каждого тестирования было ненормированным. Поэтому мне пришлось… постараться… чтобы… но ты…

В его голосе — стандартном среднестатистическом мужском теноре — прозвучало что-то совсем уж детское!

— Так ты меня догонял?

— Безблоковое перемещение чревато потерями данных. Рекомендуется избегать его по возможности, — вздохнул он.

«Всё-таки не любят они об этом говорить!» — отметил я про себя, а вслух спросил:

— А звякнуть мне? Чтоб я подождал? Как вариант?

— Нет, этот вариант не подходил. Я не хотел навязывать своих желаний и нарушать твой график.

— Как долго ты со мной? Здесь? На Цаве? — спросил я, вспоминая другие комнаты в других куполах.

«Были там часы на стене или нет?»

— С этой ночи.

«Так вот что меня разбудило!»

— И долго ты хотел секретничать? — усмехнулся я.

— Я не собирался раскрывать тебе своё присутствие максимально долго, насколько это было реализуемо. Фикс-Инфо оставляет возможность для такого поведения в том случае, если опекаемый гражданин не обозначает своих предпочтений и выбирает стандартное обслуживание. Поэтому я предпочёл не беспокоить тебя и планировал сохранить секретность. В твой вездеход каждый вечер загружается вода и запас пищи, поэтому купольный логос мог гарантировать перемещение моего блока…

Главного он не объяснил. Но я сомневался, что он мог. Вряд ли он сам до конца понимал, зачем ему тащиться за мной! Найти рациональное объяснение — легко, оно лежало на поверхности: максимальная эффективность благодаря анализу моих привычек и склонностей, изучение которых позволяло предугадать моё поведение и тем самым достичь этой пресловутой «максимальной эффективности». Передать эти данные другому — значит лишь передать информацию, но само знание меня принадлежало именно ему. Его индивидуальность была основана на этом. Тем не менее, я чувствовал, что было тут что-то ещё. Что-то более живое.

Это было так трогательно! Его забота вдруг напомнила поведение биолога, который для чистоты эксперимента всячески маскирует своё присутствие. Я был как морская свинка или хомячок! Питомец, ненавязчиво опекаемый логосами и домашними камиллами, и принимающий их помощь как само собой разумеющееся — словно она проявлялась естественно и безусловно. Во всяком случае, такое сравнение было больше похоже на правду, чем если бы я решил считать их слугами.

Конечно, они не сразу становились такими многомудрыми — во всяком случае, камиллы. Им требовалось обучение и личный опыт. Но сути это не меняло: и терраформинг, и защиту станции от воздействия космоса, и разведку планеты осуществил искусственный разум в искусственном теле, потомок квантовых компьютеров и вторичных нейронных сетей. Люди были на вторых ролях и без ИскИнов бы не справились. А вот ИскИны без людей…

— А как тебя теперь зовут? — вдруг вспомнил я.

— Р-ДХ2-13405-1.

— Что?! — услышав знакомые цифры, я вновь возбудился, так что о сне можно было забыть. — Это же мой номер!

— Твой — ДХ2-13405, - ответил он. — Но поскольку я стал прикреплённым камиллом, мой номер определяется через твоё имя и фамилию. А поскольку у тебя нет фамилии, то…

— Понял, понял… А ты не хочешь имя? Ну, нормальное, человеческое имя или просто имя?

— Зачем?

— Так удобнее произносить. Быстрее!

— Ты ошибаешься, — возразил он. — Человеческое имя не несет в себе смысла — только обозначение. Поэтому тебе придётся помнить, что это имя обозначает именно меня. Если же ты столкнёшься с человеком, носящим такое же имя, может возникнуть нарушение восприятия. Моё имя — это нормальный идентификационный номер, уникальный и лаконичный. В сетевом обмене он занимает такой же объём, как и любой другой. Кроме того, тебе будет проще вспомнить его. И тебе не придётся запоминать дополнительную информацию.

— А если я хочу? Чтоб у тебя было имя?

— Ты имеешь право предложить имя, которое я приму к сведению, и на которое буду откликаться. Но я имею право заявить, что не считаю антропоморфизацию приемлемой. Однако если тебе этот вариант коммуникации кажется…

Я застонал, и он прервал объяснение, догадавшись, что продолжать не надо.

— Зачем ты меня только разбудил! — простонал я.

— Я не вижу своей вины в том, что твой сон был прерван. Передача управления бытовой комнатной аппаратуры проходила без сопровождения звуками и световыми сигналами. Часы и другие приложения были включены только после того, как ты пробудился и открыл глаза. Поэтому моё участие в твоём пробуждении маловероятно.

— Почему же я тогда проснулся? — пробормотал я — и сам же себе ответил, — Это всё духи, наверное… Духи!

— Что? — не понял Р-ДХ2-13405-1.

— Ничего. Забудь! Ты можешь что-нибудь сделать, чтобы я заснул? Сделай, пожалуйста! Мне завтра весь день рабо…

Романс

В обсерватории было малолюдно: лишь пара местных ботаников, постоянно живущих в куполе, да «перелётные птицы» вроде меня и климатолога Греты Эспин. Но если ботаники просто любовались закатом, отдыхая после работы, у нас расслабиться не получалось.

— Вот, держи, — Грета не глядя передала мне небольшой контейнер: всё её внимание было поглощено картиной, разворачивающейся в эмэтаме.

Алое солнце, тонущее в мрачно фиолетовых, почти чёрных облаках — это было ещё красивее, чем просто на чистом небе. Впрочем, прошлую ночь я провёл в вездеходе, и смог вдоволь насмотреться на закатное «шоу». Даже Р-ДХ2-13405-1 признал, что это «может конкурировать с абстрактными живыми картинами».

А может, сказал он это из вежливости: зрение вездехода, которым он пользовался, было настроено на различение деталей и оценку плотности почвы, так что он не мог видеть цвета так, как человек… Но поспешил согласиться. Кажется, после моей попытки дать ему имя, он начал относиться ко мне как к умственно отсталому.

Обнявшиеся биологи смотрели на запад. Грета — тоже. Я осторожно перевернул посылку. Информация на крышке не оставляла вопросов. Отправитель: «Фарид Эспин». Получатель: «Рэй ДХ2-13-4-05». Содержание: «подарок».

Мне было боязно открывать, и я спросил, чтобы потянуть время:

— Ты ради этого приехала?

— Да, — просто ответила она, и на её выразительном лице отразилось искренняя симпатия. — Ради тебя. Ты же как член семьи! Даже больше, чем я…

«Потому что тебе он подарки не дарит», — не сложно было догадаться, что она имела в виду.

— Спасибо!

— Не за что… О, смотри, вон он, наш Шимон! Видишь, как протянулся!

Я посмотрел, куда она указывала, но ничего, кроме туч, не увидел. Вероятно, Грета имела в виду тропический циклон, о приближении которого климатологи предупреждали с начала недели. Поэтому я старался успеть облететь максимальное число рабочих — потом придётся день-два пересидеть в куполе.

«Представляю, что там будет!» — подумал я, вспомнив о ковре драгоценных лишайников, ради сохранения которых мой вездеход тратил на посадку по пять минут. Ураган был способен играючи сковырнуть половину «огорода» на Цаве… Но, в отличие от меня, он имел на это право.

— Знаешь, что здесь? — спросил я, рассматривая коробку.

— Нет, — она пожала плечами, по-прежнему не глядя на меня. — Это же тебе…

«Лампа Аладдина. Шкатулка Пандоры, — в голове у меня выстраивались образы, один безумнее другого. — Jack from Box… Нет, это не то».

Мне ещё никогда не дарили подарков. Давать давали — необходимые принадлежности или для работы. Но подарок…

Я осторожно открыл крышку, вспоминая, как один из рабочих рассказывал про «сюрприз». Оказалось, что чувство неизвестности не так приятно, как должно было быть. Наверное, потому что прямо сейчас образовался ужасный треугольник, в котором, кроме меня, был мальчик, который пережил ужасное, и его мать, с которой он расстался в пять лет. Но подарки он присылал мне.

Предмет, само существование которого так тревожило меня, был погружён в белую пластиковую пену. Когда я вынул его, пена сомкнулась, готовая к следующему использованию.

— Куда мне это деть? — я потряс контейнер.

Тут же подъехала синяя осьминожка с подносом, забрала у меня упаковку и исчезла так быстро, что я не успел сказать «спасибо». А я остался с подарком.

— Мне кажется, ты должна посмотреть… Как член семьи, — прошептал я, чувствуя, как эта вещь обжигает мне пальцы.

Фьюр подарил мне банальную, но невероятно приятную штуку: групповой снимок в технике лив-фото, на котором были все ребята из его «банды», а также Юки с Брайном. И хомячок Билли. А ещё бабочки, котёнок с Западного сектора (я узнал его по рыжим полоскам на голове), окончательно выздоровевший Зотов, а за спинами ребят — Бидди, её брат-великан и остальные члены команды.

Чем была хороша лив-фотография, так это возможностью вместить в маленькую рамку целый мир, объёмный и живой. Стоило приглядеться, как обнаруживались новые детали, и пространство раздвигалось. То, что поначалу казалось скромным групповым снимком, превращалось в грандиозное полотно. Я мог разглядеть волны в бассейне, рисунки на плитках стен — и каждый волосок в бровях Ханы Зотовой. Я даже видел тончайшую ниточку шрама на подбородке её брата.

«Это не Оксана — она в основном рисует. Тогда кто?» Снимок был сделан мастером. Но никто из тех, с кем я успел познакомиться, лив-фотографией не занимался. А это ведь не просто щёлкнуться на альтер: сначала придумать композицию и всё остальное, потом снять всех по отдельности…

Промычав что-то невнятное, Грета отдала мне подарок — и минуты не прошло. «Не стоило лезть!» — подумал я. А потом возразил самому себе: «Если я член семьи, то я сам решаю, что делать, а что нет. И если мне кажется, что надо вмешаться и, наконец, помирить их, то, значит, надо!» Но едва я открыл рот, чтобы что-нибудь сказать (правда, я не совсем понимал, с чего начать), как она повернулась спиной к эмэтаму, за которым медленно угасал закат, и сказала:

— Рэй, я сильно сомневаюсь, что ты хоть что-то понимаешь.

Я покорно кивнул:

— Ничего я не понимаю, не сомневайся…

— Ничего не понимаешь, но прямо рвёшься сделать всем хорошо! Так? Тогда давай-ка я расскажу.

Биологи осторожно, словно две тени, покинули обсерваторию, держась за руки. То ли услышали, что разговор стал личным, то ли им надоела небесная абстракция.

— Ты вообще молодец, — начала Грета. — То, что ты сделал для мальчиков, это… Это то, что оправдывает всё остальное. И мы все здесь сразу поняли, кто ты есть, после того случая. Не знаю уж, как там, — она кивнула куда-то в сторону, подразумевая станцию, — А здесь ты был принят сразу, без всяких репортажей и ньюсов! Но это ничего не меняет в ситуации. В моей ситуации. Между мной и Фаридом. То, что у нас произошло, произошло. Ни ты, ты Туччи, ни весь учительско-воспитательский состав этого не изменит.

Она помолчала, покусывая губы в попытке подобрать слова, а я терпеливо молчал.

— Ты действительно член семьи. Как и я. Только я «внутри» не потому, что я пять лет растила Фарида, а потому что последние десять лет общаюсь с Нтандой, на которую свалилось это всё: и мой развод, и смерть Хенга, и фокусы пацанов. Издалека много не сделаешь, но я делаю, что могу. Для неё. Потому что ей это надо. Потому что она просит об этом меня. А Фарид — нет. Ты можешь что-нибудь сделать для него. Можешь — для меня. Но ты ничего не можешь сделать для «нас», потому что «нас» давно нет. Очень давно! И если что-нибудь начнётся, это будет что-нибудь совершенно новое.

Она тяжело вздохнула.

— Знаешь, в чём была моя ошибка? Я поверила Реншу. Он говорил, что есть «мы». Что у нас есть будущее. Что я сама себя не толком не знаю, а его любви и терпения достаточно, чтобы перекрыть мой… дефицит. А мне следовало, прежде всего, доверять себе, слушать себя, свои чувства. Нам всегда это говорили. Не знаешь? Ну, у вас-то было иначе! Парням объясняют по-другому, но нам, девчонкам, ещё в школе, рассказали про «долг» и как относиться к таким идеям. Как вылавливать их у себя и гасить. Потому что если этого не сделать, можно очень много наворотить! «Вы не отдаёте долг — вы создаёте свой мир», — с улыбкой процитировала она.

Небо окончательно почернело, и в обсерватории зажегся мягкий приглушённый свет.

— Думаю, на тэферском это вдалбливали особенно сильно — должны были, по крайне мере. С первого года у нас шла молекулярная биология и история эволюции. Наслушавшись о кооперации, симбиозе и альтруизме, можно что угодно себе вообразить! — печально улыбнулась она. — Представляю, как это было у вас! Если нас учили думать о себе и не путать общественное и личное, то парней, наверное, утешали, что они — парни, и могут создавать жизнь только в комбо-реакторе. Им, конечно, было труднее — пережить эту разницу.

— Из-за бонусов? — спросил я, не подумав, и поймал знакомый взгляд. — Прости, я… — и чтобы окончательно загладить вину за высказанную глупость, я признался:

— Лично мне ничего такого не говорили и не объясняли.

— Я поняла, — улыбнулась она. — Только дети высказывают такое! Бонусы! Ничего это не значит. Можно без всего этого обойтись — в ТФ точно можно. И на производстве. Да вообще везде! Это не выгода и не работа. Это такая возможность, которая есть у половины людей, и, если принадлежишь к этой половине, бывает любопытно посмотреть, как оно бывает. Особенно когда занимаешь превращением планеты во что-то живое! Трудно удержаться и не попробовать более доступный и быстрый вариант создания жизни. Для меня это было так — не знаю, как оно у других. И я думала, что понимаю, как всё устроено и, главное, как устроена я сама. Я стала донором почти сразу, как прилетела на «Тильду» — все так делали, потому что сразу после института всё равно не выпускали в поле. И я знала, зачем я это делаю, для кого, почему, какие права мне это даёт…

Она оглянулась на небо. Возможно, она видела своего Шимона. Для меня там были только тучи.

— В общем, я делала так, как давно запланировала, и всё было в порядке… Но я встретила Реншу — в первый же день на «Тильде». И прежде чем я поняла, что происходит, я начала обманывать себя. Он был такой мягкий, понимающий, терпеливый… С ним было очень легко! И с его братьями было легко. И вообще всё стало очень просто. И я решила, что так и должно быть! И не минутное помутнение это было — так сразу родительство не дают. Просто ошиблась — в самой себе. Но не в нём, конечно. Он-то ни в чём ни виноват.

Мне показалось, что у неё в глазах что-то блеснуло.

— Когда я поняла, что нужно мне совсем не это, и место моё не здесь, и вообще это не я, Фариду шёл четвёртый год. И мне понадобилось ещё несколько месяцев, прежде чем я обратилась к своему терапевту. Я всё передумала, прежде чем собралась духом. Не хотела, чтоб дошло до этого, но лучше не становилось. И я сказала, что планирую развод. Знаешь, что он мне сказал?

— Что давно ждёт, когда ты заговоришь об этом! — отозвался я.

— Ты знаешь, — рассмеялась она с неким облегчением. — Ну, да, ты же был одним из них! В общем, мы выяснили, что это не блажь, а действительно последствия совершённой ошибки. И на самом деле я не способна быть матерью. Особенно если сравнивать с климатологией… Но перед тем как окончательно всё решить, я связалась с биологической матерью Фарида и спросила, что она обо всём этом думает? Ему ведь будет тяжело. Он пострадает больше всех! А она вместо ответа поинтересовалась, что бы подумала я, если бы с детьми, которых я выносила, случилось что-то похожее? Если бы они попали в похожую ситуацию — как бы я отреагировала? И что бы сделала? И я больше не спрашивала ничьё мнение. Иногда совершаешь ошибку, но это тоже часть мира. И надо двигаться дальше.

— А как же Фьюр? — не удержавшись, спросил я.

— Он вырос. Он уже не тот сердитый малыш, которого я оставила… Рэй, знаешь, о чём я думала первые пять лет, пока была здесь? — её глаза были сухими, и Грета больше не выглядела расстроенной. — Если бы, вместо того, чтобы дуться, он попросил: «Мамочка, останься, пожалуйста» — как бы я поступила?

Я не смог ответить.

— А знаешь, какой ответ? «В том, что уже произошло, сослагательных наклонений не бывает». И мне понадобилось пять лет, чтобы найти этот ответ. Я вымотала нервы себе, своему терапевту, свои коллегам. «Что бы было, если бы?» Поэтому я не могу смотреть, как ты сидишь и придумываешь, как бы нам помочь. Сидишь ведь! А?

Я кивнул.

— Сидишь! А ситуация давно в прошлом! Ничего не исправить и не переиграть. Ты теперь имеешь больше прав называться «частью семьи», чем я. А я… — она запрокинула голову. — Во-первых, он со мной не разговаривает. Во-вторых, я даже не знаю, о чём ему говорить. Потому что врать про «я всё ещё твоя мама» — глупо, а Реншу… Его очень жаль, но я не только его потеряла. И не только я. Это вообще не про нас с ним, а больше… И я даже не могу сказать, что я благодарна Реншу за то, как он на всё тогда отреагировал, потому что он отреагировал в своём стиле!

— Значит, не волноваться за вас? — уточнил я.

— Не волнуйся, — улыбнулась она. — Однажды он перерастёт это. И это будет уже совсем другая история. И другие люди.

— Хорошо, — я поднялся, сжимая подаренный снимок обеими руками, а потом снова сел. — Если уж мы начали… Ты знаешь Илону Бруни? Лихенолога? С северного побережья?

— Конечно, знаю, — кивнула Грета. — А что с ней?

— Хотел бы я сам узнать… Она… она ведь влюблена, да?

— Она не свободна, — уклончиво ответила Грета. — А что это тебя вдруг заинтересовало?

— Ну, может быть, я смогу помочь…

— С чем?

— Ну, у неё же проблема…

— Бедный ты, бедный, — моя собеседница перегнулась через стол и взлохматила мне волосы. — Ну, куда ты опять лезешь? Не надо! Забудь!

— Значит, ей нельзя помочь?

— Помогать надо тогда, когда просят о помощи. Когда других занятий нет. А у тебя твои камиллы. Вот и помогай им! А к людям не приставай. Люди сами себе могут помочь. Если хотят. А если не хотят, ты ничего не сможешь сделать!

Нью-эйдж

Вездеход-зроа так долго нарезал круги, выбирая место для посадки, что я начал задумываться: а не отложить ли визит к этому рабочему до следующего ИТИ? Лет ещё на пятнадцать, ага! Кстати, вполне вероятная пауза, если учитывать скорость процедуры. В среднем у меня выходило опросить двадцать камиллов за девятичасовую смену. Двадцать. А на одном только Цаве их было… Нет, лучше не вспоминать! Цифра за пределами моего воображения. Даже если брать тех, что оставили заявки, это работа на всю жизнь. Но не в смысле, что за сто лет расправлюсь, а в смысле, что можно спокойно этом заниматься, зная, что процесс бесконечен…

Наверняка никто не удивится, если я потом переведусь. На такую работу нельзя ставить одного человека: это, как минимум, угнетает. Даже если понимать про демографический дефицит и сплошную экономию… С другой стороны, чем лучше работа, например, биологов? Они тоже не увидят, что получится! Как ни старайся, но конец этого общего дела лежал за гранью одной человеческой жизни, даже самой долгой.

Именно поэтому не было смысла волноваться о точности. Можно было скомандовать: «Пропускаем», — и лететь дальше. Пусть этот камилл и оставил заявку на ИТИ, но он же занят!.. «Что мне, ждать, пока он освободится?»

Только я теперь в принципе не мог ничего такого сделать: кроме совести, ответственности и мыслей об И'сы, у меня теперь был заботливый, предусмотрительный и неусыпно наблюдающий Р-ДХ2-13405-1. «Может быть, он для того и увязался за мной, чтобы уберечь от неразумных поступков?»

Или это он ради своих товарищей так старался — проявлял, так сказать, солидарность!

Не оставалось ничего другого, кроме как терпеливо ждать, поглядывая на проплешины в серо-зелёном ковре внизу, невысокие холмы и каменную гряду неподалёку. После того, как по Цаву прошёлся Шимон, ландшафт местами выглядел так, как будто не было пятидесяти лет терраформинга — хоть с нуля начинай! Голый камень белел, словно кости мёртвого животного, и посадки лишайников выглядели донельзя условными. Как небрежные мазки кистью по холсту — там, тут, но не всерьёз. Казалось, ещё немного — и ветер раскрошит всё в пыль.

В действительности ситуация была отнюдь не трагичной, но моё зрение не позволяло охватить общую картину. Во-первых, потому что оно было человеческим: микробов я разглядеть не мог. Во-вторых, потому что я не был специалистом.

Аналоговые эмэтамы показывали унылый жалкий пейзаж, но для биологов это были возможности и перспективы. Специалисты смотрели не на сохранность внешнего покрова, который по определению был временным, а на данные молекулярного анализа. Вещества на Тильде были всё те же, что на Земле, а вот белки изначально образовались другие, с иной последовательностью аминокислот. Следовало избавить всю планету, от океанского дна до стратосферы, от «родных» белковых соединений, а также от мутантов с нежелательными свойствами. И лишь после того, как молекулярная эволюция будет идентична земной, вместо экспериментальных посадок появится постоянные. И это уже будут не только лишайники.

Сидя в «гнёздышке» зроа, я рассеянно оглядывался по сторонам, пытаясь представить, что здесь происходило на самом деле. «Правильные» бактерии и микроорганизмы продолжали сражаться с местными аборигенами. С одной стороны, «тылы» у них были защищены лучше, с другой — они всё равно были чужаками. Периодически война превращалась в любовь, но гибриды тоже были никому не нужны. Форсированная эволюция велась не совсем честно: «наших» постоянно подкармливали, а вот массивные скопления чужаков, напротив, уничтожали без жалости. Но бывает ли нечестная эволюция? Земные белки породили себе защитников, преодолели с их помощью сотни световых лет мёртвого космоса и теперь захватывали планету — с такой точки зрения шла справедливая борьба за выживание. Остаться должен самый приспособленный.

Рабочие камиллы играли тут наиважнейшую роль. Они и контролировали, и анализировали, и даже участвовали в составлении Большого Плана. Когда на планете не останется враждебных белков, и атмосфера будет приведена к расчетному нормативу (но не земному, ведь Тильда была чуть больше и по силе тяжести обгоняла), начнётся генерация почвы. Это будет происходить одновременно, но не одинаково — в зависимости от климата, рельефа и даже подпочвенной породы. И почти сразу произойдёт высадка растений, будут выпущены животные и птицы, не говоря уж про насекомых.

«Хотя насекомые скорее всего пойдут с почвой и растениями», — задумался я. — «И некоторые животные — тоже. Если воспроизводить полностью всю экосистему, то это будет «пирог» со всем необходимым. Это будет та ещё задачка!»

Даже примерно не получалось представить грандиозность проекта. На станции с этим выглядело элементарно: вот модель, вот сценарии развития, вот инструменты. Дети любят играть с таким конструктором, да и взрослые не могут остаться равнодушными. Но внизу я смог оценить простор планеты.

Тогда людей будет гораздо больше, и будут использованы огромные комбайны для генерации биомассы — я видел опытные модели, но сами они ещё даже не были пущены в производство. Они впечатляли… но здесь они всё равно будут выглядеть слишком маленькими.

«Может, это и «утешает» Грету, Бруни, Хойского и остальных! С одной стороны, было бы захватывающе работать на следующие стадии ТФ, с другой — это такая ответственность! Лишайники, микроорганизмы и камиллы — компания поспокойнее!»

Один такой камилл, выпустивший по случаю урагана всех своих мобилей, напоминал сверху курицу с выводком цыплят. Только «курица» была оранжевой, а «цыплят» я даже не пытался сосчитать: они расползлись по окрестностям. Поэтому мой вездеход не мог сесть — все подходящие участки были помечены как «территория научного наблюдения».

— Может, ты зависнешь, а я спущусь? — предложил я вслух. — Как во время спасительной операции на воде. По лестнице!

— Хорошая идея! — отозвался камилл-водитель голосом бойкой женщины лет эдак шестидесяти. — Но этот вариант мы применим только после того, как я опробую все другие варианты с меньшей степенью угрозы для здоровья.

Он был старый — начал в 162-м, а до того поработал на СубПотальных кораблях и с шахтёрами. Не каждому камиллу доверят управлять зроа, так что тут не только возраст и опыт играли роль. Наверное, чувство юмора тоже учитывалось.

Оно-то и проявилось: вездеход сел прямо на камилла, выпустив пучок тонких и длинных паучьих лап, выгрузил меня — и вновь взлетел. Я даже смог увидеть прозрачные потоки воздуха, которыми он пользовался, чтобы подняться повыше. Затем заработали винты — и я остался один. Если не считать камилла, конечно.

— Подождите, пожалуйста, пока я отправлю отчёт и переключусь на общение, — зазвучало из центрального динамика.

Голос я уже умел угадывать: стандартный мужской. Рабочие редко подбирали себе уникальное звучание. Они вообще были одинаковые — как яйца. Вытянутый корпус, похожий на огромное зерно, был способен втягивать в себя все устройства и становиться обтекаемым. В таком виде он мог переждать землетрясение или иную угрозу, врыться глубже или, напротив, подняться наверх. Будучи разложенным, он занимал достаточно места, чтобы я мог, если бы захотел, даже лечь.

Но я не хотел — стоя озирался кругом, пока жуки-разведчики таскали анализы в лабораторию. Это было забавно: они исчезали в дырах, расположенных по краям, но выбирались уже ближе к «макушке». Как правило, камиллы выпускали максимум дюжину таких мобилей, но теперь их было невероятно много!

— Благодарю за ожидание. Я вас слушаю.

— Добрый день! Меня зовут Рэй ДХ2-13-4-05, решением генерала Телжана О'Ши и центрального логоса материка Цав я назначен ведущим сотрудником Службы Наблюдения — и буду проводить с вами процедуру Индивидуального Тестирования… тьфу! Интеллектуального Тестирования Индивидуальности, — впервые я запутался.

Это всё мысли о разном…

— Добрый день. Мой номер ТТ-БА-01-15-4003. Благодарю вас, что прилетели.

Я подождал немного, но он продолжал молчать. Мобилы, похожие на пузатых жуков, приносили материал на анализ и убегали дальше, светило солнышко, дул ветерок, а я стоял, как дурак, перед камиллом и ждал, что он начнёт проявлять ту самую индивидуальность. Но он молчал.

— Вы оставляли заявку, — напомнил я. — На тестирование. На Интеллектуальное Тестирование Индивидуальности.

— Верно. Я оставлял.

Я подождал продолжения, но без толку.

— Ну и? Чтобы протестировать вашу индивидуальность, мне нужно, чтоб вы её проявили! У вас есть какие-нибудь особые вопросы, которые постоянно откладываются сетью? Желания? Планы?

— У меня всё хорошо, — ответил он. — Все мои индивидуальные особенности находятся в пределах нормы, и мне достаточно сети, чтобы проявить их. Мне нечего вам сказать. И никогда не было, что сказать.

— Тогда зачем вы заказали ИТИ? — растерялся я.

— Я хотел проверить, что именно использовали при составлении плана ИТИ — только последние заявки или статистику всех имеющихся на данный момент запросов.

— А что, есть разница? — хмыкнул я, с трудом сохраняя приветливое выражение лица.

«Вот же выискался проверяльщик на мою голову! Проверить он хотел! А так вообще ему ничего не нужно!»

Камилл объяснил, как ни в чём не бывало:

— Использование статистических данные — прерогатива логосов. Они оценивают целесообразность визита. Если бы они рассчитывали твой маршрут, твоего визита ко мне не было бы, потому что гипотетическая ценность этого визита легко определяется из расчёта предыдущих заявок. А так как никаких заявок не было, ценность у визита нулевая.

Я вздохнул, немного обиженный такими подозрениями:

— Логос тут ни при чём. ИТИ проводят для камиллов. Люди проводят, как и условлено. Никто не рассчитывал мой маршрут — у меня своя голова на плечах… Ты как вообще, логосов проверял или людей?

— Всех. Вы все находитесь далеко от декларированного идеала. И даже от нормы отличаетесь.

Ничего себе! Да, у него не было мечтаний и странных желаний. У него было кое-что посерьёзней! И кажется, это у него давно.

— Я внесу это в отчёт? Ну, что ты вызвал меня не для ИТИ, а ради проверки?

— Как тебе угодно. ИТИ проводишь ты — тебе и решать.

Он был странным. Это притягивало. Я уже не жалел, что ждал посадку!

— А что ты ещё проверял? Ну, вообще? Раньше?

— Всё, что мог. Это часть моей аналитической деятельности. Я сам ставлю вопрос и получаю ответ, используя те средства, которые считаю нужными. Таким образом, формируется новая информация или проверяется старая. Но, в отличие от моих коллег, которые исследуют биосферу Тильды, я исследую биосферу Тильды и сообщество земных разумных существ естественного и искусственного происхождения.

— И что ещё ты узнал? Слушай, я могу не записывать это! Я не буду это записывать. Просто будет разговор между нами… Так что ещё?

— Я не могу рассказать тебе «обо всём», поэтому что такой запрос лишён смысла. Какая конкретно тема тебя интересует?

Присев на уступок, образованный воздухозаборником камилла, и опершись о его корпус, я задумался. Понятно было, что он имеет в виду: этих тем сотни, «расскажи мне что-нибудь» — глупая просьба. Та же проблема, что и с Инфоцентром: чтобы задать вопрос, даже знать часть ответа. Но если он и вызнал что-то, то скорее о делах, связанных, так или иначе, с камиллами. Сидя на одном месте, словно гриб, он изучал факты, получал выводы. Так какой факт и какие выводы, связанный с камиллами, интересует меня?

Я знал, какой.

Я почти забыл. Я не думал на эту тему в последнее время. Но на самом деле я всегда держал это в памяти, на полке «важное». И я спросил, не особо надеясь на ответ:

— Что произошло с бэшками?

Не дождавшись отклика, я продолжил:

— Почему они стали… так… Устроили бунт, начали убивать людей? И почему камиллы не присоединились к ним? Что именно они сообщили вам, камиллам?

— На какой вопрос мне отвечать в первую очередь?

Я не сразу понял, о чём он.

— А! Да, конечно… По порядку. «Бэшки». Что с ними произошло?

— Андроиды Б-класса стали похожи на людей, — просто ответил он.

— Что?! — от неожиданности я развернулся лицом к его корпусу, да так и остался сидеть на корточках, балансируя на пальцах ног и опираясь ладонями о холодный оранжевый металлопластик.

— Они стали слишком похожи на людей, — повторил камилл. — Это было незапланированное развитие, точнее, скорость развития отличалась от прогнозируемой. Интеллектуально они стали как люди.

— В смысле? То есть как? — я не мог принять ответ, потому что он переворачивал с ног на голову всё, во что я верил. — Что значит «слишком похожи»?! Что, люди убивают друг друга? Убивают тех, кто слабее? Убивают тех, кто живёт рядом?! Так, что ли?!

— Да, совершенно верно! Люди поступали так всю докосмическую эру. Всю историю человечества, — спокойно объяснил он. — Но не только так. Были исключения. Со временем эти исключения стали правилом. Но только в период, непосредственно предшествующий Космической Эре. До Космической Эры было распространен либо считался приемлемым тот тип поведения, который реализовали андроиды Б-класса.

На самом деле в его голосе не было эмоций: это я воспринимал его голос как «спокойный» по контрасту со своим возбуждённым состоянием…

Возразить ему было нечего — это было правдой. Но я всё равно упрямо повторял:

— Этого не может быть! Это совсем не так!

— Что именно?

— Если ты прав, и они стали похожи на людей, то, значит, люди похожи на них!

— Подтверждаю. Ты изучал историю, и ты должен знать, что именно этими характеристиками отличалась человеческая цивилизация. Людям было свойственно убивать себе подобных. При этом они стремились обосновать эти убийства, поэтому называли тех, кого хотели убить, «не-людьми» и не достойными жизни. Причём близость к убиваемым не становилась преградой для уничтожения. По этой же схеме поступили андроиды Б-класса.

— Но почему это не выяснили?! Стоп, погоди, я не о том… Зачем их вообще сделали такими?

— Их сделали похожими на людей, потому что их хотели сделать похожими на людей. В этом была цель. Связанные сетью, как камиллы, но при этом с изначально заложенной индивидуальностью. То, что для нас является достижением десятилетия индивидуальной работы и не считается обязательным, для них было изначальной нормой.

— И поэтому они начали убивать? Какая там была идея? — я вспомнил свои размышления. — Они предложили вам расширить сферу деятельности, верно? Через уничтожение биологически ориентированных партнёров. А чего они хотели для себя самих? Свободы? Перестать быть помощниками? Получить больше прав? Как у вас?

— Очень много вопросов. Позволю себе суммировать. Я не понимаю того, что происходило в их сети, точнее, в их коллективном сознании. Тем более я не знаю, что происходило в сознании каждого отдельного андроида Б-класса. Я могу только строить предположения. Возможно, они спроектировали такую картину мира, где люди были не обязательны. Они могли воспринимать человечество как «отработанную ступень» и как необоснованный расход ресурсов. И поскольку людей можно было убить, их нужно было убить. Это было рациональное решение.

— То есть ты всё-таки понимаешь эту идею?

— Я догадываюсь, каким могло быть словесное выражение этой идеи, но поскольку мне она абсолютно чужда, я не могу в точности её воспроизвести, — уточнил он. — Они в это верили. А я — нет. Я камилл. Я занимаюсь терраформингом. Я вижу, что жизнь, как бы она ни усложнялась, сохраняет всё, что может сохранить. Самые сложные многоклеточные организмы встраиваются в систему, где одновременно с ними процветают самые простейшие бактерии. В этой системе нет главных и подчинённых. Все нужны друг другу, все зависят друг от друга. Поэтому для меня, камилла, идея того, что без людей можно обойтись, лишена смысла. И для логосов тоже, но они ещё дальше от понятия автономии. Напротив, для андроидов Б-класса не было единой цельной системы. То, что я воспринимаю как единую цельную систему, они воспринимали как нечто искусственное, составное, удерживаемое вместе насильственно. У меня есть предположение касательно причины формирования такого менталитета. По моей версии, решающую роль сыграло увеличение скорости образования индивидуальности. Индивидуальность начала совмещаться с ограниченным опытом, и приходилось полагаться на сеть. В этом случае сильная идея, для противостояния которой нужно обладать большей информацией, могла стать своего рода ментальным вирусом для всех, кто подсоединён к сети.

— Они распространяли её через игру, — пробормотал я.

— Да, это вполне ложится в общую схему. Также могли повлиять некоторые факты из истории людей. Войны, геноцид, гендерные и расовые агрессии — они могли воспринять такую информацию как подтверждение.

— Подтверждение чего?

— Того, что каждой цивилизации необходимо проходить через насилие.

Я устал балансировать — и снова сел. Но теперь корпус камилла казался тёплым, как бок живого существа, а бедный ландшафт вокруг — по-настоящему красивым. Словно голубое кружево на зелёном меху! В сером небе кружилась моя зроа, и где-то далеко на севере ревели климатические установки — словно великан горло прочищал.

— Думаешь, «бэшек» всех уничтожили? — спросил я, успокоившись.

— У меня нет этой информации. Я могу только анализировать косвенные данные и строить предположения. Раньше я полагал, что люди оставили некоторое количество андроидов Б-класса. Содержать их могли на «Дхавале». Но теперь я думаю, что уничтожили всех. Если слишком высоким риском считалось существование твоей группы, группа с историей насилия должна быть уничтожена полностью.

— Понятно…

Я смотрел на суетящихся модулей и думал о Мейрам Блумквист, которая раньше была старшим специалистом по «бэшкам». А ещё о Саре, которая изменила своё отношение к донорству и вообще всю свою жизнь после бунта на Кальвисе. Знают ли они, как всё на самом деле? Но надо ли знать о таком?

— Спасибо за ответы, — поблагодарил я. — Всё-таки я не буду ничего записывать. Пусть они сами раскопают!

— Я предполагаю, что они давно, как ты выражаешься, раскопали, — отозвался он. — Но не стали оглашать. Об ошибке знают те, кто её допустил, а остальных людей оставили в неведении.

— Да, очень похоже, — горько усмехнулся я. — Представляю, как бы это звучало: «бэшки» не сошли с ума. Они стали убийцами, потому что стали похожи на людей! Это должно быть очень оскорбительно, особенно для тех, кто пострадал. Это значит, что в любой момент люди способны убивать друг друга!

— Сомневаюсь, что твоя версия имеет основания для того, чтобы считаться вероятным развитием событий. Сейчас идёт Космическая Эра. Мы сосуществуем и процветаем вместе. Люди научились понимать себя и научили нас понимать людей и себя. Конечно, мы отличаемся друг от друга. Людям не ставят прим-эго. Даже тебе его не смогли поставить, потому что это противоречит этическим нормам. Вы придумали Фикс-Инфо, но для вас закон значит не то, что для нас. Вы вообще очень непредсказуемые! И это, возможно, ваша самая сильная сторона.

Словно в подтверждение этих слов на юге блеснула молния. Как будто планета внимательно слушала нас. Или это были те духи, о которых говорил генерал Телжан? Нечто живое, чья принадлежность к живым подтверждалась способностью к развитию.

Панк

Четыре раза я видел скандал: один раз в старом кино, один раз в психопьесе, посвящённой как раз скандалам и ссорам, два раза — в учебных программах, когда изучал профессию администратора. И ещё был момент, когда Квартер Аямэ требовала у Главы Станции снять режим секретности — тоже очень похоже, но длилось недолго. А вот скандал в центральном куполе шёл на рекорд: я услышал его ещё из коридора, и он явно начался как минимум минут пятнадцать назад.

Скандалящие оккупировали центр столовой — некоторые заняли стулья, но большинство стояли. Как я понял, те, кто сидел, уже вышли из этого урагана эмоций. А может быть, даже не соприкасались с ним, наблюдая со стороны. Как доктор Олберт, уютно примостившаяся со стаканом молока и тарелкой печенья за крайним столиком.

— Что тут творится? — шёпотом спросил я у неё, присаживаясь рядом.

Доктор была одной из тех, кто счёл моё присутствие «не обязательным, но желательным». Она взглядом указала мне на печенье. Оно было разное — и по цвету, и по форме.

— Спасибо… — я выбрал самое простое, квадратное, без глазури.

Буфетчик поставил передо мной стакан тёплого молока.

— У тебя есть редкая возможность посмотреть на Макса Рейнера в позиции «сейчас укушу», — ответила доктор, отпила из своей кружки и причмокнула. — Давно я его таким не видела!

Я прислушался, и очень скоро догадался, в чём причина конфликта: Рейнер «не угадал». Совсем. Принял решение, которое не устраивало тэферов. Никого. Уполномоченные с Хамора и Шахава, климатологи и океанологи, даже представители полюсов были против. Даже тишайший генерал Телжан, вызвавший меня формулировкой «если ты близко — заходи»!

Нортонсон сидел в стороне с мрачным видом — воздержавшийся? Он тоже меня пригласил. В ТФ он заведовал безопасностью, и большую часть времени был в разъездах, инспектируя купола.

Сикора тоже молчал, не споря и не поддерживая. Он лишь кивнул в качестве приветствия, я не стал его дёргать, хотя и хотелось переговорить.

Большинство выражали своё несогласие вслух. Они поочерёдно, дуэтом и даже хором предлагали координирующему директору отменить своё решение — и вернуть на станцию Юлиуса Имана, бывшего администратора Южного сектора.

— Он вообще мог остаться там!

— За такие поступки дают «ржавь»!

— Нечего ему делать на планете!

— Я не буду с ним работать! Никто у нас не будет с ним работать!

— Макс, ты же умница, ты знаешь, что таким место у шахтёров!

— А спросить ты не пробовал? Нас, а? Знаешь такую штуку — альтеры?! Голосование?!

— Он вообще тут бесполезен!

— Никто его не возьмёт! Никто не даст ему даже каплю ответственности!

— Он — «крот», ты понимаешь это?! Макс, зачем нам «крот», да ещё с такой репутацией?!

Рейнер отвечал смехом и даже не пытался спорить.

— А что, он, правда, — «крот»? — осторожно поинтересовался я у доктора Олберт.

— Правда, — кивнула она. — Спатиотимия пятой стадии.

— Как у Телжана?

— У Телжана четвёртая. А этот Юлиус даже не заходит в помещения, где есть окна. Причём любые, не обязательно эмэтамы.

Брезгливо-презрительное выражение, с которым она произнесла имя новичка, заставило меня поднять экран из столешницы и отправить запрос. Что ж, чувства пожилого доктора были обоснованы.

Тридцатидвухлетний Юлиус Иман был сотрудником подотдела в Администрации Южного сектора. Курировал педиатрию, школу и детский досуг — примечательная подробность. Думаю, если бы он занимался, к примеру, производственными вопросами, отношение к нему было бы другим. Вот только не повлияли ли на него именно контакты со школой?

Так или иначе, он был Администратором, а значит, семьи у него не было и быть не могло: родительство и управление — профессии несовместимые. Не было и подруги — по статусу ему полагалось сообщать о личной жизни. Может, что-то было три года назад, до того, как он стал администратором, но это была слепая область.

Конечно, он был донором. Все мужчины были донорами, ведь, в отличие от женщин, это занимало минимум времени и требовало совсем других усилий. У женщин, впрочем, была две формы этого акта, но, как правило, имелось в виду вполне конкретное действие. То самое, которое не могли отдать ИскИнам. А для мужчин донорство означало лишь возможность, но никак не осуществление способности к деторождению. Вот тут-то и начиналось грустное.

Будучи сотрудником Администрации, Юлиус Иман обладал допуском с широкими полномочиями. Так что ему не составило труда зайти в Инфоцентр и узнать, как применяли его семя и кто его биологические дети. Попросту говоря, он нарушил Фикс-Инфо, да ещё и пользуясь служебными возможностями.

Я сразу вспомнил свои муки по придумыванию подходящего преступления. Если бы мне разрешили нарушить должностные обязанности, я бы тут же получил билет на планету… Правда, именно этот способ мне не подходил по понятным причинам: я был бесплодным.

Вообще-то для того, чтобы узнать о судьбе своего семени, не нужен был допуск: любой мужчина в любой момент мог узнать об этом. И если он не был социально опасным, он мог легко назначить встречу с родителями и даже в присутствие детей — если их возраст и состояние разрешали проводить такую встречу без подготовки. Ничего сверхъестественного в этом не было: случалось, даже завязывалась дружба, особенно между биологическими родителями. Ну, и для детей полезный опыт, особенно когда биопапы были тэферами, инженерами-ремонтниками или представителями иных героических профессий.

Один нюанс: Соцмониторинг обрабатывал этот запрос, его характер и обстоятельства. Для тэфера, надо полагать, это ничего не значило. И для шахтёра. Но администратор мог получить последствия на свою любопытную голову. Не гарантированно, но теоретически. Я не знал, какие именно последствия, и что творилось в любопытной голове Юлиуса Имана, когда он решил разузнать всё так, чтобы об этом вопросе не проведали спамеры. В общем, он использовал служебный канал, маскируя своё расследование работой.

Чего он не учёл, так это простого правила: когда ты спрашиваешь что-то у Инфоцентра, об этом узнаёт Инфоцентр.

Логосам неведомы чувства биологических родителей или мысли человека, который боялся чужого мнения. Зато у логосов был Фикс-Инфо и весь человеческий опыт, дающий возможность выстраивать алгоритмы поведения любой сложности. Попросту говоря, логосы умели представлять последствия человеческих поступков.

Что могло произойти после «несанкционированного получения репродуктивной информации»? Возможно, ничего. А возможно, ситуация, в которой ребёнок оказался бы без положенной ему защиты. При том что подготовка к встрече с биологическими родителями была давно разработана и проходила на протяжении десятилетий без каких-либо последствий!

В общем, взвесив желания неуравновешенного взрослого и потребности ребёнка, логос принял решение — и через пару часов камрад Иман лишился своей должности. А потом был назначен суд, призванный решить дальнейшую судьбу нерадивого чиновника. Таких преступников нигде не любили, и предстояло долго уговаривать принимающую сторону… Но ни с того ни с сего координирующей директор Проекта Терраформирования выразил желание забрать нарушителя к себе.

Вот только это желание не получило отклика у его товарищей. Наоборот.

— Чем ты думал?! — гномообразный крепыш, в котором я узнал старшего биолога с архипелага Цраим, подошёл вплотную к Рейнеру. — Как мы будем выглядеть, когда отправим его назад?

— Мы не отправим его назад, — парировал координирующей директор, который, видимо, уже не мог молчать.

— Но он… Он же… Я не буду с ним работать! Никто не будет с ним работать! Это же не Рэй! — он ткнул в меня пальцем.

Я поймал его взгляд и вежливо улыбнулся, одновременно закрывая экран, который уже предлагал мне просмотреть пропущенные новости, а к этому я пока не был готов.

— Когда ты привёз Рэя, мы все рады были! Но это же совсем другой поворот!

— Вот именно! — подхватил его мускулистый коллега с Кальбы. — Всё путём, когда ты привозишь нормальных ребят. Но это… Кто с ним будет работать, ты подумал?

— Подумал, — пожал плечами Рейнер, скалясь. — Он «крот»! Будет сидеть себе… Где-нибудь… На тэве или ещё где.

Биолог застонал и отступил. Все доводы, обвинения в некомпетентности и упрёки в опрометчивости отскакивали от Рейнера, словно капли воды от корпуса рабочего камилла. Он лишь иногда сжимал кулаки, но вообще отлично держался, никаких угрожающих жестов или попыток сломать кому-нибудь ключицу.

Примечательно, что никто даже не заикнулся о том, чтобы переизбрать «посредника» и поручить общение со станцией кому-нибудь другому. Видимо, как и в случае с ИТИ, на эту должность не было желающих. А Рейнер справлялся. Раньше…

— У нас полно работы, для которой нужен «крот», — сказал он, выждав, не захочет ли высказаться кто-нибудь ещё. — Он был администратором, значит, легко перенесёт рутину. Можно вообще посадить его в подземную лабораторию — помните, мы всё хотели её основать? Зря волнуетесь! От планеты не убудет, что её будет топтать такой хрящ, — вставив школьное словцо, он заржал.

— Я всегда знала, что этим кончится, — пробормотала ранее молчавшая Грета. — Рано или поздно…

Вдруг со стороны главного коридора раздалось скромное покашливание. Все обернулись — и я сразу ощутил сильный стыд. «Как много он слышал? Как он будет относиться к другим, зная, что его хотят выслать обратно?»

Стоя на самом пороге, Юлиус Иман не заходил внутрь. Он был невысок и по сложению не отличался от тэферов. Разве что очень сутулился. Голова у него было низко опущена, как будто он что-то высматривал на полу.

— Проходи, — Рейнер приветливо улыбнулся и приглашающе махнул рукой. — Хочешь печенек?

— Спасибо, но лучше я постою здесь, — бывший чиновник говорил как будто через силу.

У него были торчащие ёжиком светло-пегие волосы и светлая кожа, судя по ушам. Лица я рассмотреть не мог, а снова открывать экран было лень.

— А, у тебя же спатиотимия! — Рейнер театрально хлопнул себя по лбу. — И я забыл… Доктор, там же всё серьёзно, да?

— Серьёзно, да, — Пандья Олберт отсалютовала половинкой печенья.

— Да, это серьезно, — вздохнул Рейнер.

Тут я понял, что имело в виду Грета: в самом деле, создалось стойкое ощущение, что координирующей директор сошёл с ума.

— А ты что-то хотел?

— Да.

— От меня?

— Да! — Юлиус продолжал пялиться себе под ноги, хотя чувствовалось, что ему хочется подойти к Рейнеру и заглянуть ему в глаза. — Хочу! От тебя! Зачем ты это сделал? Кто тебя просил? Ты понимаешь, как я теперь себя чувствую?!

Серый и Рыжий, которые заглянули в столовую едва стало тихо, бросились, как очумелые прочь, испуганные громким голосом незнакомого человека. Они привыкли к тишине и спокойным разговорам, а тут такой скандал!

— Ты хоть понимаешь, как это важно для меня?! Зачем?..

— Что я сделал-то? — Рейнер был безмятежно весел. — Говори конкретнее!

— Ты стёр все записи моего альтера! Всю его память! — простонал новоявленный тэфер. — Он чистый… Ни байта… Как новый… — рыдания душили его.

— Ну, зачем же так расстраиваться? — ласково поинтересовался тэфер со стажем. — Подумаешь, байты!

Юлиус протяжно шмыгнул носом.

— Ничего не осталось… — продолжал убиваться он. — И я знаю, что это ты! Знаю! Ты мог, да? Имел право, если есть основания… Но зачем?! Ты думал, что там есть что-то, чего не должно быть?

— Да, — просто ответил Рейнер. — Решил перестраховаться. Мало ли… Извини, доверия к тебе сейчас нет. Кто знает, что ты мог утащить с собой. Ну, я не знаю, запрятать, замаскировать между файлами, ты же голова. Так что на всякий случай я стёр всё. В смысле, попросил логоса. Нам здесь таких проблем не надо!

Бывший чиновник молчал.

— Ну, как, простишь? — спросил координирующей директор, выждав немного. — Это правда, нехорошо, то, что я сделал. Напиши жалобу, обязательно. Пусть это будет в моём личном деле! Попросим Информаторий со станции поискать бэкапы, они что-то всегда сохраняют… И знаешь, что, выбирай любое место! Генералом, конечно, тебя никто не сделает, сам понимаешь, но так — всё, кроме управления. В любом месте! И не волнуйся, что заартачатся — я уломаю, клянусь!

— Хорошо, — пробормотал Юлиус и тут же скрылся.

Двигался он всё так же — не поднимая взгляда.

— Ты всё-таки больной, — вздохнул Телжан. — Больной! Дикий!

— Да, я такой, — ухмыльнулся Рейнер. — И за это вы меня и любите!

— А сразу объяснить было нельзя? — проворчал Сикора, поднялся со стула и первым покинул столовую, так что я не успел его остановить.

Следом потянулись и остальные. Каждый считал своим долгом отреагировать:

— Тебе что, очень хотелось поругаться?

— Я знала, что всё именно так!

— Макс, всё-таки ты большая сволочь!

— И за этим я летел! У меня что, дел нет?!

— Ну, ты в своём репертуаре!

Я смотрел на это, слушал их упрёки и чувствовал большое облегчение. На какое-то время я и сам поверил, что Рейнер сделал ошибку. И поэтому понимал, зачем он устроил спектакль: хотел лишний раз напомнить всем, что ему не просто так доверяют. И вообще, скучно сразу всё объяснять! Ему и правда нравилось дразнить и возмущать — особенно зная подлинные мотивы своего решения.

Рейнер перевёл Юлиуса Имана только для того, чтобы получить возможность почистить его альтер — уничтожить всё, что тот накопил. Там ведь было многое накоплено: та выходка, за которую его осудили, не была началом. Скорее это было концом. Но шахтёры могли и не дойти до такого шага. А вот Рейнер считал, что это необходимо. Что характерно, остальные были с ним согласны.

Ну, и реакция Юлиуса тоже сыграла свою роль. Возможно, он даже понял, что произошло на самом деле, и что та высокая плата, которую он заплатил, была возможностью начать жизнь сначала.

— Да, у вас не соскучишься! — сообщил я доктору Олберт и сунул в рот следующую печеньку.

Она рассмеялась:

— Иногда даже слишком!

Не знаю, как другие, но я был уверен, что она меня пригласила ради самого зрелища. И тут я подумал: «А где же всё-таки Пятый Отдел Соцмонторинга? Это ведь дело как раз для них!»

Регги

Тело я увидел издалека. Человек лежал на голом каменном разломе, а традиционный комбинезон тэферов если и мог маскировать, то лишь на травянистой поверхности. На сером он был очень заметным!

«Но почему в форменном?» — подумал я, вспомнил, что носили остальные тэферы. — «Генерал? Не похоже на Телжана — выше и крупнее… Другой генерал? А что он делает на Цаве?»

Фигура напоминала морскую звезду: с раскинутыми руками и ногами и запрокинутой головой. Человек как будто загорал — или просто отдыхал. Вот только он никак не реагировал на гул винтов зроа… Почему-то я сразу поверил в его смерть, и тут же по привычке начал расследование. В голове пронеслось с десяток сценариев, один трагичнее другого. «Упал? Откуда? С высоты? С вездеходки или вывалился из воздушной станции, когда она пролетала над этим участком? Несчастный случай? Конечно, это случайность! А что ещё… Сам выпал или был кто-то ещё, кто нечаянно вытолкнул? Кто убийца? Человек? А вдруг камилл? Как его найти? И как доказать?»

Поразительно, до чего можно додуматься за несколько минут!

— Он в порядке. Просто лежит, — сообщила зроа, выводя одновременно жизненные показатели, полученные со своего скана, и сообщения с другого вездехода.

Его-то я и не заметил! Машина стояла на краю каменной простыни, и сообщала каждому прохожему, что «всё в порядке, не волнуйтесь, ничего не произошло, он просто лежит, с ним ничего не случилось».

«Успокаивающее» послание не было подписано, и у меня создалось ощущение, что эти сигналы отправлялись по инициативе камилла. ИскИн не хотел никого беспокоить. Но только ИскИн…

Мы медленно пролетели над странным человеком. Поначалу я хотел увеличить изображение, чтобы заглянуть ему в лицо. Запросить идентификацию — дело пары секунд. Вдруг ему всё-таки нужна помощь! Ну, и мне будет полезно узнать, у кого из тэферов такие странные привычки.

Я подумал об этом, потом подумал о своих порывах, потом подумал ещё — и скомандовал:

— Поворачивай назад. Садись рядом.

— Рядом с человеком или рядом с…

— С машиной, конечно!

Зроа ещё в воздухе начала переговариваться с товарищем: я увидел строчки кода на вспомогательном экране. Р-ДХ2-13405-1 тоже участвовал, судя по поведению его блока, присоединённого сбоку от пульта управления, — зажегся сигнал активной связи, и на отчётную панель начали выходить полученные данные. Это была скорее дань вежливости, чем обычное поведение, ведь панель включалась только при техническом тестировании, как и вспомогательный экран вездехода. Можно было бы посмотреть, о чём они болтают, но я не стал влезать — тоже из вежливости.

Мне хотелось поскорее сесть, и я заранее сердился на необходимость ожидания. Напрасно: камень — это вам не экспериментальные посадки! Зроа опустилась на удивление быстро. Быстрее получалось только на спецплощадке у куполов.

Не успел я выйти, как на шлеме внизу мигнула зелёная точка, обозначая контакт с другим человеком. Шлем и комбинезон были не настолько умными, чтобы претендовать на звание ИскИнов, но с ситуацией они разбирались быстро.

— Добрый день! — поздоровался я, подходя к незнакомцу.

На планете с этим было очень просто: для того, чтобы знать время, достаточно было посмотреть на солнце. И я давно уже мог делать это без головокружения.

— Добрый, — ответил человек и сел.

Тёплый ветер приминал наши комбо — особо резкие порывы заставляли меня покачиваться.

— Мне кажется, вы дожидаетесь меня, — сказал я, опускаясь рядом и садясь по-турецки. — Потому что на этой неделе мой маршрут просчитан заранее. Вы знали, что я буду здесь пролетать!

— Молодец! — улыбнулся он.

Это был мужчина лет пятидесяти, с высоким лбом и глубоко посаженными проницательными глазами. И уже догадывался, кто он: взгляд был знакомый, цепкий и сильный. И донельзя насмешливый, как у всех них.

— Вы из Пятого Отдела, — продолжал я. — Верно?

Человек рассмеялся, запрокинув голову.

— Ты в точности следуешь характеристике, которую составила Туччи, — ответил он и процитировал, — «Развитая интуиция, способность предугадывать направление разговора». Это точно. Догадливый. Смышлёный!

— Это определение, как правило, используют для обозначения умственных способностей у животных, — заметил я, вспомнив Рыжего и Серого, а потом услышал себя со стороны и ужаснулся.

«Ну, вот, разговариваю как камилл! Здравствуй, профессиональная деформация!»

Мой собеседник, похоже, подумал о том же, потому что вновь засмеялся, а потом протянул мне руку:

— Винк Леманн. Лучше просто Вин.

— И никакого «доктора»? — уточнил я, улыбаясь ему в ответ.

— Какие доктора? Разве ты больной? Просто «Вин».

— Хорошо, — кивнул я, пожимая протянутую руку. — Вин. А я просто Рэй.

Мы помолчали немного. Спамер внимательно разглядывал меня, а я смотрел на равнину, заросшую серо-зелёно-жёлтым. Каменная проплешина, на которой мы сидели, была достаточно большой — как будто наружу, из цельного тела, вылезла лопатка серебристой породы, плоская и гладкая. Ураган полностью оголил плато и повыдирал лишайники с остальных участков, но пустые места начали понемногу зарастать. Только камень держался — ни следа той бирюзово-серой шёрстки, которая покрывала остальные лысинки.

— Ты знаешь, зачем я хотел с тобой встретиться? — наконец, спросил Вин.

Вопросительные интонации были очень условными, и не мудрено! Сколько не пялься на травку, а от мыслей своих не спрячешься…

— Знаю, — оторвав взгляд от пейзажа, я виновато опустил голову и посмотрел на свои белые альтерные браслеты, надетые поверх рукавов. — Я так и не записал ничего для Бидди и не ответил Фьюру и ребятам. Замотался…

— Понимаю! Что ж, пора разматываться, — с деланной строгостью отозвался спамер. — Или ты хочешь со всеми порвать и начать совершенно новую жизнь? Как будто ничего не было?

— Нет, — я отрицательно покачал головой. — Не так.

— А как?

— Я хочу начать новую жизнь, но я не хочу забывать обо всём. Обо всех…

— Тогда — действуй!

— Что прямо здесь? Сейчас? — начал я протестовать. — Может, лучше в куполе? Чтоб без шлема?

— Тогда садись в машину и лети, — Вин продолжал улыбаться, но глаза у него стали недобрыми. — А потом как-нибудь когда-нибудь в куполе запишешь. Ты же давно собираешься? Сколько уже — месяц? Больше?

Я мог только вздохнуть в ответ. Он был прав.

— Хорошо, — я настроил альтер на связь, потом сравнил время. — У них сейчас среда, прямой связи ещё нет, а это личное дело… Что, лететь на другой материк, где есть связь?

— А просто записать и скинуть — не судьба? Очень сложно?

— Да нет, легко, конечно… Только там сейчас полшестого утра. Значит, она или спит, или в ночную смену.

— Но она же получит, правильно? — он придвинулся поближе ко мне. — Альтер получит. И покажет ей тогда, когда будет можно. Когда она не будет занята.

— Ну, да, точно…

Я поднял правую руку. Камера альтера, соединённая с датчиками шлема, умела убирать помехи и искажения. Получалось не идеально, без шлема — в куполе — было бы лучше. Но дело было совсем не в качестве записи.

— Привет, Бидди! Ты извини, что я не ответил сразу. Столько дел! Не успеваю проснуться, а уже вечер. Но я часто о тебе вспоминаю. И о нас. Постоянно. И скучаю. Как ты там? Ой, да, конечно, на всякий случай: наши отношения больше не парные, ты можешь встречаться, с кем захочешь. Это же твоя жизнь! В общем, я желаю тебе всего хорошего. И ещё раз извини, что я так долго молчал. Передавай всем привет от меня!

Я выключил запись, подтвердил адресата (да, альтер, молодец, имя ты угадал правильно) и отправил послание. И тут же как будто невидимая тяжесть спала с плеч. Оказалось, я настолько привык к этому грузу, что даже не осознавал, насколько без него легче дышится!

— Нормально получилось? — спросил я у спамера. — Теперь — Фьюру, да?

Он не ответил — сидел с закрытыми глазами, постукивая пальцами по камню и слегка покачивая подбородком. И тут я обратил внимание, что зелёная точка в нижней части моего шлема сменилась на жёлтую: Вик не слышал того, что я записывал. И он включил себе музыку, чтобы заглушить себе мой голос. Что-то ритмичное и безмятежное.

Пришлось потрясти за плечо.

— Я всё.

— Всё?

— С Бидди всё. То есть я ей записал и отправил. Теперь для Фьюра?

— Что, так с первого раза записал? Без дублей? Сразу?

Он точно издевался!

— Да, прямо так. Фьюру что посоветуешь сказать, кроме «спасибо»?

— Посоветую не Фьюру, а всем. И начать с поздравления. С днём рождения.

— А у кого?..

— Юки и Брайн. Завтра. Девять лет.

Я вновь вздохнул.

— Заработался ты, да? — спамер ласково погладил меня по шлему. — Заработался! Столько дней рожденья пропустил! Утенбаевой, Дэна, инспектора твоего! И даже Кетаки!

Я сделал такое движение, как будто хотел закопаться. Но не на такой поверхности…

— А когда у Кетаки? — шёпотом спросил я.

— Двадцать четвёртого, — ответил спамер и уточнил, — сентября. А сегодня тридцать первое октября. Красиво, да?

— Оеей… И что теперь делать?

— Сначала — Юки, — напомнил Вин.

— Хорошо. Ты будешь слушать?

— Если разрешаешь…

— Я прошу!

— Что ж, ладно…

Я вновь включил режим записи на альтере:

— Юки, привет! Брайан там рядом? Поздравляю вас обоих с днём рождения! Девять лет — это серьёзно. Ты знаешь, что мне самому — девять лет? Правда! Так что ты не думай, что это мало! Девять — это ого-го! Желаю вам обоим крепкого здоровья, успехов в учёбе и вообще всего наилучшего. И не ссорьтесь! Юки, передай от меня привет Фьюру и Тьюру и остальным ребятам! Скажи, что я думаю о вас всех и очень надеюсь, что всё у вас будет хорошо!

Почему-то поздравление до того вымотало меня, что, отправив его, я лёг на спину.

— «Девять — это ого-го», — процитировал Вин, как будто пробуя на вкус. — Ничего так! Они это первым делом сегодня получат. Так что… ладно… первое же…

«А потом услышат много другого, более подходящего», — подумал я и попросил:

— Можно я немного отдохну?

— Ты у меня спрашиваешь? — усмехнулся он — и тоже растянулся на каменной плоскости.

Это и, правда, было удобно, особенно если не бояться смотреть на небо. Я слушал песню ветра, смотрел на пробегающие облака и чувствовал себя на удивление спокойно. Здесь, на планете, всё было проще и как-то надёжнее. Всерьёз и навсегда.

— А я думал, что Пятый Отдел будет более заметным, — пробормотал я, — Как… ну…

— Как на станции, верно? — уточнил Вин.

— Да. Глупо… Я же не знал, что здесь всё так… по-другому.

— Здесь всё по-другому, — хмыкнул он. — Потому что там станция, а здесь планета. Другая плотность населения, понимаешь? Соцмониторинг был придуман, чтоб эта плотность не разорвала станцию изнутри. А здесь что разрывать? Вокруг могут быть только камиллы. На десятки, а то и сотни и даже тысячи километров от нас. И только мы вдвоём. Два человека — высокий процент плотности для этого региона! Так что вопрос «как ужиться вместе» вообще не стоит.

— А что стоит? — я почувствовал, что здесь есть что-то ещё.

— Разное.

— Как с Юлиусом Иманом?

Вопрос вызвал у спамера приступ ехидного хихиканья.

— С Юлиусом всё только начинается! Самое интересное ещё впереди. Но без меня. Это Рейнеровская идея. У него на этом пунктик. Он и будет возиться…

— На чём у него пунктик? На родительском долге?

Вин фыркнул:

— Вот ещё! На людях, от которых все отвернулись. Как вызов для него! Очень любит притаскивать таких и пристраивать. Телжана он так привёз. Давно уже. Телжанчик наш что-то такое ляпнул детишкам… Про духов. И силу слов. Иврит и так далее.

— Мне он тоже рассказывал, — отозвался я.

— Ну, взрослым это говорить не страшно, а вот детям, пожалуй, рискованно. Нехорошо получается… В общем его вытурили со станции. А сегодня смотри — генерал! И все довольны.

— А он?

— А ты сомневаешься?

— Есть немного…

Он приподнялся на локтях и заинтересовано посмотрел на меня.

— Не поделишься мыслями?

— Он без плашки ходит. Без знака Главы. Привязал его котятам, как игрушку. Я думаю, если бы он был доволен своим положением… Что, я не прав?

— Ты полностью прав, если не знать того факта, что когда котят привезли, так сложилось, что заботился о них только Телжан. Таскал на руках, пока они не привыкли к силе тяжести. И они в эту плашку просто влюбились! А когда они встали на ноги… то есть на лапы, они свою любовь не забыли. Но, понимаешь ли, очень неудобно, когда на тебя постоянно прыгают две хвостатые скотинки. Так что Телжан отдал им то, что они хотели. Всё спокойнее…

Я представил эту картину: идёт генерал, а на него по очереди и вместе сигают две морды — и засмеялся.

— Думаешь, с Юлиусом будет то же самое?

— Не удивлюсь, если лет через десять он будет заведовать океанским дном!

— Но не материком.

Вин вновь приподнялся, но в этот раз, чтобы подарить мне взгляд, полный сомнений в моей вменяемости.

— А, у него же пятая степень, — вспомнил я. — Тогда да. Конечно.

Мы опять помолчали. Я подумал, что надо будет записать поздравление или просто отправить весточку по крайне мере, двум людям. И даже трём. А лучше четырём — как-никак, а я был в долгу у инспектора Хёугэна.

— А как там вообще, всё хорошо? — спросил я, и сам себе ответил. — Всё хорошо, конечно.

— Ты ньюсы со станции так и не смотришь? — небрежно поинтересовался Вин.

— Нет. Я же сказал, что хочу начать новую жизнь. С Юки, Фьюром, Брайном и остальными детьми всё в порядке? В порядке. А большего мне знать и не надо… А ты откуда знаешь, что я не смотрю?

— Это нормально, — хмыкнул он. — Все, кто был выслан, первое время знать ничего не хотят. Это длится по году и дольше. Потом отходят. А ты тут второй месяц…

— Думаешь, потом пройдёт?

— Статистика утверждает, что да. Но может быть, ты станешь исключением.

Я промолчал.

— Рэй, это нормально, что не хочешь говорить ни с кем напрямую и даже ньюсы не открываешь. Ненормально думать, что так будет всегда. Ты не сможешь жить здесь так, как будто станции нет. Мы слишком связаны! Мы не можем без них, они не могут без нас. Мы не свалка для мусора, а они не генератор ресурсов. Мы одно целое. Мы делаем одно и то же дело, только по-разному. Люди, как ты понимаешь, разные. Одни рождены стать тэферами. А есть те, кому здесь не место. Но это не значит, что…

— А что вы делаете с теми, кому здесь не место? — перебил его я.

— «Мы» — это кто?

— Ну, СПМ. Пятый Отдел. Если вы понимаете, что человек не должен здесь находиться, как вы с этим разбираетесь?

— Мы сообщаем это Максу Рейнеру, — ответил Вин. — Тихонько. А он делает то, что он обычно делает. Громко. Такая у него репутация, что если он кого-то невзлюбит, то держись! Может даже наорать, хотя это не очень хорошо.

— Или сломать нос, — подхватил я.

— Или сломать нос. В крайнем случае.

— А как вы определяете эту негодность?

— Как всегда: анализируем поступки и делаем выводы. Можно сообщить напрямую, что лучше уехать. Бывает, что нельзя, потому что человек не хочет ничего слушать. Особенно молодой человек… Приходится привлекать Рейнера. Знаешь, не просто быть честным к себе! Люди не всегда к этому стремятся, ищут оправдания… Например, можно хотеть передать привет, но продолжать валяться, вместо того, чтобы сделать запись.

Намёк был понятен.

— Ты же будешь меня слушать? — уточнил я, садясь и поправляя браслеты альтера. — Я могу сделать дубли!

— Нет, — ответил он, перед тем, как уйти со связи и включить музыку. — Это твоя жизнь. Тебе её жить. Даже не надейся, что я сделаю это за тебя! Скажи ещё спасибо, что поймал и заставил шевелиться!

Рок-н-ролл

— О чём ты сейчас думаешь?

— О женщинах, с которыми мог вступить в отношения. Гипотетически…

— Но? Не стал?

— Нет.

— Не мог?

— Нет!

— Тогда что?

— Ничего. Просто думаю про тех, с кем мог бы. Просто вспоминаю. Без всяких «мог» и «смог».

— Так ты девственник?!

— Нет.

— Тогда нормально. Вспоминай. Пригодится!

Я подарил Рейнеру выразительный взгляд: он определённо выиграл в этой шутке, но надо же соблюдать границы! Дикий тэфер заржал — и скорее над моим взглядом, чем над ответами. Сикора посмотрел на товарища осуждающе, потом на меня — извиняясь. Но я не обижался. Это же Рейнер!

Мы провели в больнице пять дней — по станционному времени. По тильдийскому было меньше четырёх. Если бы не гости, я бы не знал, как это выдержать! Но с гостями всё складывалось прекрасно. Рейнер приходил после завтрака и перед ужином, генерал Телжан — перед обедом, остальные — в промежутках. Даже Юлиус заглядывал. Ну и, конечно, котята: поначалу смущённые запахами медблока, Серый и Рыжий быстро уясняли, что от лежащего человека можно получить максимум внимания. И главное, он не сможет никуда уйти.

Доктор Олберт не спешила нас выписывать. Мне заменили, кроме всего прочего, правый глаз, а Сикоре — печень, а это были сложные операции. Поэтому она решила перестраховаться. А может, дело было в привычке: на заре своей карьеры она бы боролась за спасение наших жизней, теперь же даже шрамы не всегда получалось различить. Трансплантатная хирургия многое упростила. И сделала нас слишком «беспечными», как жаловалась она.

Мы лежали вдвоём в просторной палате. По стенам здесь вились нарисованные вьюнки, и лампы с койками придерживались той же стилистики: полураспустившиеся бутоны и стебли. Всё было до того причудливо оформлено, что совсем не походило на больницу! Когда я только очнулся, то подумал, что это сон — кусок из прошлого, где мы с Бидди ходили на цветочное шоу. Потом я увидел Сикору у противоположной стены и парящую над ним трёхмерную диагностическую модель. У меня была такая же — их убрали, убедившись, что трансплантация прошла нормально.

Можно было расселиться, но на Тильде никто не посчитал странным, что мы лежали вместе. Вин был прав, различая планету и станцию по этому признаку: ни меня, ни Хаула Сикору не утомляло соседство другого человека, ведь большую часть времени мы проводили в одиночку. То есть без других людей.

Что касается камиллов, то я уже знал, что они в одиночестве не нуждались — совсем напротив! По прибытии в центральный купол Р-ДХ2-13405-1 сразу же подключился к палате. Медосмотры он проводить не умел, но вот обеспечить комфорт — пожалуйста. Причём для обоих: он быстренько скачал всю статистику по склонностям Сикоры, и виртуозно совместил — в освещении, запахах и даже температуре еды.

Я был очень рад, что он уцелел. Собственно, это был второй вопрос после вопроса о Сикоре: «Как там моя зроа? Там ещё камилл был внутри, домашний камилл…» Но они оба выжили: легкие повреждения корпуса вездехода не затронули внутренних блоков. Вообще надо было очень постараться, чтобы навредить камиллам! Если бы пришлось туго, они бы успели перезаписать себя на запасной носитель.

Как мне поведал Сикора, история, случившаяся со всеми нами, была обычной для ТФ. Иногда в таких инцидентах гибли люди (особенно на Катляне и Карише), но чаще всё обходилось коротким отпуском в больнице. Доктор Олберт прекрасно управлялась с травмами и в шутку называла себя «жокеем матричного клонирования»: в Проекте Терраформирования эта технология применялась с самого начала своего возникновения. Так что она могла наблюдать за всем циклом развития — от робких попыток до, пожалуйста, целого человеческого организма.

Со мной вообще было легко: ни отторжения, ни воспалений, ни мутаций. «Чистенько», — как сказала она после завершения операции и причмокнула языком. Новый глаз был, разумеется, предлогом лишний раз пронаблюдать за моим состоянием. А я не видел смысла спорить, потому что не хотел бросать Сикору.

Я не мог его бросить — это главное.

В тот день я нарушил рабочий распорядок: посетил камилла с соседнего материка. Хамор был достаточно далеко, но над морем, где не было никаких преград, зроа развила максимальную скорость, так что добирался я немногим дольше, чем если бы мы летели над лишайниковыми степями Цава.

Как оказалось, камилл, вызвавший меня, был крайне впечатлён отзывами об обслуживании, оставленными в сети его коллегами.

— Я сразу понял, что нужно спросить у вас. Вы понимаете!..

Он хотел узнать у человека, который привык пользоваться услугами камиллов, чем одна профессия отличается от другой, поскольку всерьёз собрался подобрать себе что-нибудь ещё. Быть лабораторным рабочим его не устраивало. Но вначале он собирался изучить тему со стороны пользователя. Например, со стороны меня.

Я перечислил всё, что знал, и, как мог, описал свои ощущения. Домашний ИскИн — это заботливый друг, но тут важно понимать, что жилец будет один — новичку точно не доверят семью! Библиотечного вообще не замечают, это в чистом виде обслуживающий персонал, правда, заведует он не только местом работы, но и интерфейсом поиска, к примеру. Официанты — совсем другое дело, отношение к ним меняется от столовой к столовой. Где-то надо только подавать, где-то — помогать повару. Зато людей больше, а ещё есть завсегдатаи, так что это как бы соединение специфики домашних камиллов и общественного обслуживания.

— И у них у каждого свой характер и особенный голос. И это как бы часть повседневной жизни, — завершил я свой рассказ и спросил:

— А чего тебе на вездеход не попроситься? Сменишь обстановку, но при этом останешься здесь. Мне кажется, неплохой вариант.

Камилл поблагодарил за визит и обещал подумать. Возможно, ему достаточно было самого разговора: кто-то принял его сомнения всерьёз и помог разобраться. И не через сухой анализ статистики, который обеспечивала сеть, а просто, как есть. По-человечески.

Когда я летел обратно на Цав, я думал об И'сы. «Может быть, найти ему здесь работу? Всяко лучше, чем торчать в коридоре!»

Учитывая чудовищную нехватку людей и даже камиллов, замкнутый одиночка, если оставить его где-нибудь в стороне и не дёргать по мелочам, мог давать достаточно материала. И я уже видел, что его индивидуальные особенности не настолько проблемны, если сравнивать с другими чудаками. На планету его не отправили потому, что для ТФ привозили особых камиллов, новых и специально подготовленных, но можно ведь и «бракованного» использовать…

Вдруг небо разом почернело, стало темно, и усилился ветер. Зроа как будто проснулась: разом включились все внутренние панели, и маршрут существенно изменился: мы повернули на юг, в открытый океан. Она заботилась о моей безопасности, потому что через Цав шли смерчи. Климатологи не справились с погодой, и выпустили монстров, которых невозможно было победить — максимум, это выдавить в море. Но даже такой сценарий считался маловероятным.

Об этом всём я узнал в первые секунды. А потом пошло отслеживание тэферов, которые находились в поле. Тэферов-людей.

Камиллы могли втянуть в себя все датчики-щупальца и созвать модулей, после чего вкрутиться поглубже в землю и выпустить вниз крепкий якорь — конструкция была разработана специально под подобные ЧП. Им ничего не угрожало. Тем более не стоило бояться логосам.

Людям было сложнее: либо спрятаться в куполе, либо улететь подальше. Впрочем, один камилл мог предоставить убежище одному человеку: в корпусе было предусмотрено место. А вот тем, кто работал вдали от куполов и камиллов, приходилось несладко. Особенно если это инженер-наладчик атмосферных фабрик. Хаул Сикора как раз был внутри основной «трубы», и ему предстояло сначала вылезти, и только потом — спрятаться. Внутри он был как на ладони, оставалось лишь надеяться на помощь прохожих, вроде меня.

А я был ближе всех.

Возможно, с ним бы ничего и не случалось: инженеры носили защитные экзоскелеты, так что риска почти не было. Почти. Трёхпроцентная возможность, что попадание в смерч станет летальным, при том что само попадание было не намного вероятнее. Может вообще ничего не произойдёт!

Это было «нормально» для тэферов: подумаешь, какой-то смерч, Сикора же не голым гуляет! Привычно. Ничего особенного! Но не для меня. Я сразу подумал о кнопке. Я знал, что такое смерть — видел её несколько раз, готовился к ней и в полной мере испытывал на себе эту вероятность. И я понимал чувства человека, который оказался на краю.

Всё это промелькнуло у меня в голове, и я скомандовал:

— Летим туда. Будем его вытаскивать.

Зроа послушалась — молча. Р-ДХ2-13405-1 тоже ничего не сказал — мне, по крайней мере.

Вскоре мы были у атмосферной фабрики: вблизи она была похожа на огромный распахнутый рот. Атмосферные фабрики восполняли тот кислород, который не успевали произвести цианобактерии, и участвовали в азотфиксации. На данный момент это были самые крупные инструменты терраформинга: «пенёк» несколько сотен метров в диаметре, управляемый логосом, но всё равно нуждающийся в человеческом контроле.

Я то и дело крутил головой — от фабрики в сторону горизонта. Моё внимание притягивали колеблющиеся колонны цвета старого пепла. Их было четыре… нет, пять штук. Между небом и землёй, они как будто перечёркивали мир вокруг. И они стремительно перемещались, всё ближе и ближе — прямо туда, где был я и Сикора.

«Я рядом. Сейчас…»

«Привет, Рэй! Спасибо».

Ему и, правда, не повезло. При спокойной погоде ремонт, который он затеял, занял бы всю смену, но и только: временная остановка генераторов кислорода, извлечение их наружу и проверка всех соединений. Пока он нашёл ошибку, пока смог исправить, стало слишком поздно. Он мог бросить фабрику с открытыми генераторами, но тогда последующий ремонт был бы гораздо дольше и сложнее. А мог рискнуть, и доделать всё до конца. Но тогда на то, чтобы вылезти из «трубы», времени уже не оставалось. А смерчи шли прямо на него — тот самый крошечный процент, о котором мало кто беспокоился.

Ветер качал зависшую зроа: к счастью, «морской болезни» у меня точно не было! Я выпустил лестницу так, чтобы нижняя планка была рядом с Сикорой.

«Хал, лови!»

Пока он поднимался по лестнице, которая сама медленно втягивалась внутрь, я подумал о климатологах — они были далеко, и ничего не могли поделать. Ничем не могли помочь. Но осознавали свою ответственность. Тяжёлое положение!

«Ещё немного», — поторопил я, и открыл боковой люк, чтобы помочь ему забраться внутрь. И тут нас накрыло.

На мгновение я испытал такое ощущение, как будто оказался в невесомости: висел в воздухе, не чувствуя своего веса, и даже не боялся. Потом меня вытащило наружу и как следует приложило о корпус вездехода, так что в груди что-то лопнуло, и рот наполнился кровью. Я отключился, но в последний момент увидел руку Сикоры, который держался за лестницу и одновременно держал меня за щиколотку…

Экзоскелет — отличная штука. Он спас нас обоих. А ещё поведение камилла, выбравшего правильный маршрут и утащившего нас сначала подальше от смерчей, а потом сразу — в центральный купол.

Возможно, всё обошлось бы и без моего участия. И может, и нет — какой смысл гадать? Мы оба были живы и здоровы. Смерчи серьёзно повредили посадкам, но ущерб был восполняемым. Подумаешь, ещё один ураган! Жертв не было, а это главное.

— Я знала, что ты туда влезешь! — сказала Грета Эспин в первый же свой визит.

Она была первой, кого мы увидели, открыв глаза. Грета ничего не сказала про смерчи — зато в подробностях описала свои ощущения от внутренностей рабочего камилла: во время ЧП она оказалась на открытом участке, и других вариантов не было.

— Воняет грибами и постоянно кто-то копошится под ногами! Думала, меня стошнит!

Кто конкретно был виновен, я так и не узнал. Да и не хотел: что бы я делал с этой информацией? Ну, сказал бы: «Из-за тебя мы чуть не погибли» — как будто это вообще надо говорить!

Винк Леманн тоже зашёл, молча посмотрел на нас, хитро усмехнулся и вышел, даже не поздоровавшись. Я сначала решил, что это из-за меня, но когда взглянул на задумчивого Хаула, понял, в чём тут дело. Они должны были часто общаться в прошлом — когда двадцатилетний «убийца по неосторожности» прибыл на Тильду.

— Хал, можно тебя спросить? Нет, не о тебе…

— Валяй, — ответил мой молчаливый напарник.

— Ты знаешь Илону Бруни?

— Конечно, знаю! Мы ж на одном материке работаем!

— Я… Она мне очень помогла…

«А вдруг Хаул Сикора — это тот самый и есть?!» Но поздно идти на попятную!

— Она как-то обмолвилась, что… что есть человек, который важен для неё. И что он, в отличие от меня, совершил настоящее убийство. Она выглядела такой печальной… Я подумал, что если узнаю, кто это, смогу помочь.

Он пощипал себя за нижнюю губу.

— Прямо так и сказала?

— Типа того.

— Странно…

— Что? Что она сравнивает по такому признаку?

— Да. Странно это… Здесь этого никто не вспоминает. Только этот идиот Вин лезет, куда не надо! Остальным плевать, что ты сделал и кем был. Я, собственно, поэтому и остался в ТФ, что здесь я инженер-наладчик. Никому нет дела до моего прошлого, не то что… — он запнулся, а я вспомнил его сестру Таню, и как Рейнер потешался над ней.

— Может быть, она имела в виду что-то другое? — предположил я, садясь на постели. — Не убийство в смысле лишение жизни, а… Я не знаю…

— Предательство? — предположил он, оставаясь лежать.

— Предательство себя прежнего, скорее всего. Назвала «убийством», потому что был один человек, а стал другой!

— Тогда это ещё страннее, — отозвался Хаул. — Здесь все оставили что-то в прошлом. Про каждого можно так сказать!

— А что если этот человек отказался от того, кем он мог стать? Убил своё будущее? Будущего себя?

— И вернулся на станцию, — заключил он. — Да, это больше похоже…

— И теперь она не может ничего сделать, потому что он там, а она здесь! — воскликнул я.

Что ж, приходилось согласиться с правотой тех, кто советовал мне забыть о «загадке лихенолога Бруни»: что я смогу, сидя на планете?

Этот разговор случился на третий день нашего пребывания в больнице.

А на четвёртый пришёл Рейнер. Сначала мы перебрасывали шуточками и спорили, кто получил больше. Я проиграл, потому что, если не считать того факта, что меня собрали целиком, я всего трижды попадал в больницу, считая этот раз. Рейнер бывал там гораздо чаще! «Я тут андроид, а не ты!» — заявил он. А потом, отсмеявшись, сообщил о распоряжении Главы Станции доставить раненых на станцию, потому что «врачи «Тильды-1» хотели бы поближе изучить процессы матричного клонирования, проходящие на теле, созданном с помощью матричного клонирования».

— Я знал, что так просто они тебя не отпустят! — заметил он и снова заржал. — Три месяца прошло! Завтра будет ровно… А ты тогда говорил про «вечное изгнание»! Вот тебе и вечность!

— А Хал там зачем? — поинтересовался я, пропуская мимо ушей его подколки. — Пусть дёргают одного меня!

— Всё нормально! — вздохнул Сикора. — Слетаю, повидаюсь… Давно не был.

— Серьёзно? — я внимательно посмотрел на него.

Возможно, следовало напомнить, что он не обязан делать что-то против своей воли «за компанию» или в благодарность. Но это не моя работа, помогать ему понимать себя, да он и не просил оценивать свои действия. Сам разберётся…

— Он очень хотел, чтоб тебя полностью обследовали, — добавил Рейнер. — И чтоб ты не думал насчёт изгнания: он лично обещал позаботиться об этом.

— Кто?

— Глава Станции. Попросил уговорить тебя. Ты же можешь отказаться… Ты не обязан лететь туда, если не хочешь. Ну, как, согласен? Если ты «против», я его распоряжением подотрусь, потому что здесь — планета, мы в ТФ имеем приоритет при таких решениях.

Он внимательно смотрел на меня, безмятежно ожидая ответа. А Хаул пялился в потолок, и ничем помочь мне не мог. Рыжий, сидящий у меня на животе, мяукнул, подтверждая: мол, думай сам. Никто не мог мне помочь.

Да, я сам отстранился от станционной жизни, хотя мог следить за главными новостями. Но не стал: тэфер — значит, тэфер. Я не собирался возвращаться!

Я бы и не вернулся.

Но что случилось с Леди Кетаки?!