Вырванные Cтраницы из Путевого Журнала

1 мая, 19…

6 вечера

Где-то в Юго-Восточной Вирджинии (?)

Сейчас майский день, и я чувствую предчувствие-клише: «покалывание в пальцах», цитируя Шекспира. Ирония сильно поражает меня — да, сегодня 1 мая, Бельтейн[1], древний праздник, который так часто отражается в моих рассказах: Канун и сама Друидская Ночь — ночь потусторонних фантомов, время поклонения богам плодородия, празднование смерти зимы и наступающей весны через ритуальные забавы и оргиастическое веселье, время радостного, созревшего для похоти плодородия…

Я выбрал этот новый северный автобусный маршрут из-за его низкой цены, несмотря на то, что путь по более живописным дорогам требовал дополнительного дня в пути. Но даже с неожиданными для меня деньгами от Райта, я боялся, что задержусь в пути к Новому Орлеану и его античной гранитной архитектуре; его тяжеловесным мавзолеям и разросшимся кладбищам; его призрачным болотам; его первозданным сантерийским[2] погребениям; и — самое главное — его пропитанной Вуду атмосфере. Таким образом, по всей видимости, мой приезд в Чаттанугу отложится, и мне придется изменить маршрут. Возможно, в следующем году финансы позволят мне полноценный тур по Новому Орлеану.

Наш путь пролегал через холмистый лес, начиная с железнодорожного узла в Вашингтоне этим утром. Чем глубже мы углублялись от города, тем хуже становилось дорожное покрытие; но, конечно, этот менее прямой маршрут обеспечивал мне прекраснейшие пейзажи, которые я так любил. Эти девственные холмы, однако, вырисовывались, как огромные живые существа, как какая-то разновидность дыры, которая, казалось, поглотила наш автобус, и мы погрузились в заросшую темноту. Действительно, лес на юге Соединенных Штатов создавал свою собственную атмосферу, очень отличающуюся от атмосферы моей любимой Новой Англии. Зелень здесь была гуще, листва разнообразнее, но при этом выглядела ненормальной из-за чрезмерной растительности, а лесистые аллеи — зловеще темными. Признаки бедности витали повсюду, прячась за вековыми деревьями и заросшими виноградом рощами: полуразрушенные дощатые дома, но все еще жилые, автомобили и сельскохозяйственная техника 1920-х годов, превратившиеся в ржавые скелеты, примитивные лачуги и сараи, населенные семьями в гниющей одежде на истощенных телах. Дважды мы видели трупы негров, свисавших с толстых веток — это было доказательство того, что линчевание кончилось только устами лживых властей. Перед металлическим навесом с прорезями для окон стоял бледный, как воск, подросток с грязными волосами, съежившийся от страха, одетый в мешок с прорезями для рук и головы. Он высасывал внутренности из разрезанного живота белки, его рот был плотно сжат, а лицо окаменело. Его запавшие глаза, следившие за нашим автобусом, были как у восьмидесятилетнего старика. Я знаю, что это было только мое воображение, но его глаза, казалось, смотрели только на меня. В таких поездках, как эта, я много раз видел версию того же отчаяния и бедности, что и в Новой Англии, но до сих пор ничего более разрушительного я ещё не видел. В то время как леса Новой Англии, возможно, были населены призраками, леса юга были населены живыми «призраками».

В то время, как шрамы бедности и чрезмерно густые леса стали слишком гнетущими, автобус выехал на более новую дорогу, возможно она была проложена в результате недавней инициативы расширения федерального шоссе, где рабочим платили $1 в день для улучшения торговли между штатами, путем строительства более эффективных дорог. Но я вздохнул, когда мои глаза наткнулись на знак: ТРС. 6,[3] плохое число. Вибрации моей кармы были уже на пределе, даже с освежающим новым пейзажем за моим окном: полями и лугами, созвездиями всех видов красочной флоры. Именно в этот момент раздался подозрительный грохот из задней части автобуса, где, как я предположил, находился двигатель. А сразу же после этого наш водитель… Не помню, упоминал ли я в предыдущей записи, что его глаза казались водянистыми и нездорово выпученными, а голова казалась уже, чем должна была быть? Кроме того, на его шее был особенно толстый слой кожи, который невозможно было не заметить. Мне нужно будет использовать его уродство в своей следующей истории…

Во всяком случае, этот непривлекательный человек сделал объявление пассажирам. И да, он говорил с сильным акцентом уроженца Новой Англии.

— Ну, какх жеж такх? — у него был темный акцент уроженца Новой Англии. — Движокх накрылся, народ. Ссышите как грохота. (Я понятия не имел, что такое «грохота» — как существительное. Грохочет? Примечание: посмотреть в словаре).

В салоне было еще 11 пассажиров, и все мы застонали в унисон; но как же я ещё не догадался в тот момент? 11 человек, плюс я, плюс внешне неприятный водитель — получается 13, плохое предзнаменование.

Во имя Ньярлатхотепа! Хотя я обычно не суеверен — напыщенная нелогичность — 13 в сочетании с числом 6 & неприятным покалыванием в пальцах, не предвещали для меня ничего хорошего.

Но, по крайней мере, я надеялся, что удача придет в конце этой изнурительной и разрушающей поездки.

— Вот тебе, Боженькха, офф-тух все, yo-йух-бляя!

Водитель пробормотал восклицание и смог вкатить неуклюжий автобус на заправочную станцию/гараж; когда автобус остановился, прозвучал громкий хлопок, вырвавшийся из глушителя с облаком плотного чёрного дыма, двигатель зашипел и заглох.

Гараж представлял из себя лачугу, обшитую досками и назывался просто «БИФЗИН и РИМОНТ НЕЙТА», также вывеска хвасталась ценой в 5 центов за галлон, которая, как я полагаю, была на 2 цента ниже, чем в моей северной усадьбе.

С маленьким саквояжем в руке я вышел на амброзиальную жару после того, как высадились остальные пассажиры (мой любимый Провиденс все еще был одержим зловещим холодом, когда я уезжал несколько дней назад, но даже это скромное расстояние на юг наполнило воздух восхитительным зноем). Длинная узкая полоса асфальта, по которой мы приехали, казалось, делила пополам огромное поле, одичавшее и густо поросшее сорняками, поднимавшимися ввысь, словно это был лес. Пока шофер разговаривал с перепачканным маслом механиком, я и остальные забрели в жалкое подобие конторы; но прежде чем войти, я увидел, что в обоих направлениях, освещенных ярким солнцем, не видно ни одного здания. Мне захотелось узнать название этого района, но я не имел ни малейшего представления, у кого можно было бы спросить это.

Отдалившись от остальных (как я часто делаю), я просмотрел свою карту и пришёл к выводу, что механическая поломка привела нас куда-то недалеко от нескольких городов, о которых я почти ничего не слышал, в частности это был Пуласки и городок с сомнительным названием Кристиансбург. Мы должны были быть очень близко к Западной Вирджинии, а также к границе Кентукки — загадочного региона, известного тем, что он пропитан духом «белого отребья», вырдков и, генетически унаследованного, идиотизма, поскольку эти же самые регионы столетия назад были рассадником для изгнанного преступного элемента Англии. Кажется, немного несправедливым так негативно клеймить регион социальных несчастий, когда на самом деле от этого страдает история всех ближайших округов.

Ворча о разных несчастьях, мои попутчики сидели, обливаясь потом, в то время как я оставался в неторопливом комфорте. К сожалению, в основном это были плебеи (прошу прощения, что сказал), и только один человек, кроме меня, сохранил достоинство и был одет в приличный, лёгкий костюм.

Беременная женщина, скорее всего незамужняя, сидела, держась за живот, как за корзину. Она носила пышную чёрную чёлку и казалась довольно гибкой и стройной, за исключением, конечно, сильно раздутого живота; в то время как высокие, без сомнения, полные молока груди делали ее настоящей диковинкой. Когда она спросила, который час, неожиданный акцент кокни выдал её британское происхождение. Однако, по всей видимости, она не была благородной женщиной: её замечательные груди торчали под потёртым хлопчатобумажным сарафаном, явно не стеснённые бюстгальтером, и когда она вяло раздвинула ноги…

Боже!!!

…тот факт, что на ней не было нижнего белья, сразу выдал себя. Судя по её внешности, она была тем, что вульгарные люди назвали бы «соусницей».

Несколько неряшливых мужчин напоминали головорезов начала 20-х годов, создавалось впечатление, что они знали друг друга; их худые, пронырливые лица заставляли меня думать о бежавших заключённых; или это был просто мой натуралистичный цинизм? Остальной народ был настолько не уникален по внешнему виду и личности, что нет совершенно никакой необходимости описывать их.

Через мгновение водитель вошёл внутрь вместе с владельцем. Нейт, однофамилец гаража, доказал это нашивкой на своей запачканной рубашке: невысокий, жилистый, с точеным подбородком и бицепсами, как яблоки. Его физическая форма, черты лица и одежда говорили о его положении в жизни: «реднек»-автомеханик.

— Не самая луччая новость для вас, — сказал Нейт, — но, и не самая хуччая. У вашава автобуса взарвался впускной клапан, и я магу исправить это в мгнавения ока.

— Значит, это хорошая новость? — встрял в разговор я.

— Агааа… Но плахая новость в том, шо я не палучу праклятую пракладку до завтрева утра. Её привезут аж из Пуласки.

Прозвучал ещё один хор стонов, затем кто-то заметил очевидное:

— Итак, мы застряли здесь, пока автобус не починят.

— Агааа… — ответил Нейт, уперев руки в бока. В такой позе были видны потемневшие подмышки его рабочей куртки. — Кажжый из вас пусть решает сам, шо ему делать. Вы можете дрыхнуть в автобусе или, — он указал пальцем в сторону дороги, — пройти пешкодралом около мили до Люнтвилля и завалиться в матель. Место называется «Гилман-Хаус».

Я сразу же был очарован странным акцентом этого человека. Акценты всегда вызывали у меня странный интерес к тому, как они отражали наследие говорящего — социальный параллелизм; чем грубее был акцент, тем грубее был человек, разговаривающий с ним. Наш водитель, судя по говору, был, по всей видимости, из Вермонта, так как говорил он на диалекте новоанглийской болотной воды, то есть со стилем речи, с которым я был хорошо знаком и, надеюсь, что точно продемонстрировал это в нескольких своих рассказах («Картина», и «Сон», я думаю, будет достаточно назвать эти рассказы). И всё же Нейт, жилистый механик, произнёс нечто совершенно уникальное, то, что я называю акцентом недоразвитого, необразованного, крайне низкого экономического статуса Южанина с Холмов. У всех штатов и регионов были свои особенности культуры речи и языка, и здесь был совершенно новый вид для меня.

Но, что касается мотеля, несомненно, дискредитированный вшивый номер был более лучшей перспективой, которую я немедленно отклонил, узнав о вероятных 1 ½ доллара за ночь (диковинная цена для этих экономических времён и этого места!), в то время как упрямая троица головорезов, как и своенравная мать-англичанка, тоже отказались, все они были явно бедные люди, если даже не беднее меня. Лучше всего быть осторожным в отношении комфорта существования и держать некоторые денежные средства на подобный случай. Остальные отправились сразу же забирать сумки и багаж из багажного отделения автобуса и начинать свой пеший поход. (Мне, кстати, понравилось название мотеля «Гилман-Хаус». В нём было что-то жутковатое. Я обязательно использую его в своей следующей истории вместе с непривлекательным водителем.)

Простой вопрос, заданный Нейту, подсказал мне, как пройти в уборную (которую он назвал «Дрыстальня»), при входе в туалет мне в лицо ударил тошнотворно-миазмальный запах мочи и экскрементов, столь знакомый мне и распространённый среди множества отдалённых остановок. И всё же, затаив дыхание, почти со слезами на глазах от испаряющегося зловония, я приступил к своим делам в туалете, ужасном до неузнаваемости — наблюдение какой-то странности для своего путевого журнала, который я по-прежнему склонен писать. Здесь у меня действительно появился второй ауспик[4], предчувствие какого-то осязаемого эффекта. Мои большие пальцы начало покалывать с новой силой, когда неизвестное предчувствие усилилось, потому что среди типичных грубых каракулей телефонных номеров, обещающих всевозможные сексуальные утехи, мои глаза остановились на одном граффити, нарисованном, видимо, пальцем и фекалиями: ухмыляющаяся мужская фигура с очевидной эрекцией, а перед ней лежала обнаженная женщина, похожая на палку, с вытянутыми руками и ногами в разные стороны, круги на груди и точки на сосках, пучок закорючек в виде волос, выпученные глаза и высунутый язык. Именно простота гротескности привлекла моё внимание, а вовсе не произведение искусства и ужасающе безумное изображение больного ума. На первый взгляд, две фигурки оставались парадоксальными, но по мере, того как я их рассматривал, я заметил ещё детали…

Мужчина явно вставлял свою эрекцию в макушку распростёртой женщины…

Что это за безумие так бесцеремонно осквернять стену комнаты, и что за извращенец нарисовал это? Предположение было столь же удручающим, сколь и заманчивым. В самом деле, кто бы мог подумать о такой порочной вещи?

Тьма, казалось, опустилась на мою душу.

Казалось, мир меняется в весьма мрачную сторону. По сути, пустяковое дело, просто грубые каракули сумасшедшей руки, и всё же по причинам, с которыми я не мог не считаться, я почувствовал, будто предзнаменование проникло в самые мои психические волокна.

Прежде чем выйти из этой ужасной уборной, я нарисовал свою собственную граффити: «Ктулху Фхтагн». И всё же невежественный рисунок поверг меня в отчаяние. Вернувшись в холл, я попытался взять себя в руки, ослабив галстук и сняв пиджак. В этот момент мне сообщили, что трое мужчин отправились на близлежащее озеро со своими удочками, которые они забрали из багажного отделения автобуса; также, по-видимому, беременная британка решила присоединиться к ним, чтобы развеять скуку. Другие пассажиры уже отправились в сторону городка и его гостиницы.

— Джентльмены, — обратился я к Нейту и водителю автобуса, — если вы не против, я, пожалуй, воспользуюсь этими роскошными Вирджинскими окрестностями для прогулки по природе.

Нейт злобно ухмыльнулся моему замечанию и сказал:

— Инагда в озере плавают девки крикеры галышом, они могут…

Э-ээ… по крайней мере, мне показалось, что он сказал слово «Крикер», хотя он произнёс его скорее, как «Клитер», которое, как я предположил, значило что они деревенщины, ещё большие, чем Нейт.

— …если тебе свезёт, и ани тебя не заметят, то ты сможешь вдоволь паглазеть на них, — и он потёр руки о собственную промежность. — Ы-ыы, я не шучу, парень, многие из тех деревенских девок красавицы. У них огромные сиськи, каторые балтаются из староны в сторону, да, сэр!

— Ох, а как жеж киски? — спросил водитель со своим собственным акцентом.

— Чертовски верна, приятель. Их киски? Чёрт! Ну у них бальшие волосатые дырки, каторые так и манють, шоб в них как следует засадили, и их дырки текут, как чёртовы банки с мёдом, перевернутые вверх дном! И иногда можна увидеть, как они трахают друг друга руками, чест слово, — oн подмигнул мне. — Я люблю падсекать за ними, кагда хочецца выдавить из себя сливки.

Этот возмутительный избыток информации и грубости заставил меня вытаращиться, но, что ещё более прискорбно, Нейт продолжил, как в лихорадке вульгарности, всё ещё массируя свою промежность:

— Некаторые девки с холмов так памешаны на хуях, шо, када видят мужика, могут от радости обсрацца!

Я чуть не задохнулся.

Водитель автобуса пискнул:

— Обсраться могут, говоришь? Знаю я таких птичек, у нас на станции было пара таких пташек, им, как алкашам, нужно бухло, только вместо выпивки — пара крепких членов, засунутых в их дырки!

— О, чёрт, мужикх, да почти все девки такхие, — ответил Нейт. — Да, сэр, я чуствую, как мои шары от ентого разговора наполняются спермиком, и за каждую секунду, праведённую без бабскай дырки, мне становится чертовски абидно за енто. Три грёбанные дырки для слива кончи, во кто ани такие, и я чертовски люблю их за енто!

Водитель рассмеялся.

— Верно сказано!

— Но, умом енти девки обделённы! Те, шо живут глубже в горах, попытаюцца взять с тебя деньги за еблю, но если у тебя их нету, они всё равно трахнут и отсосут тебе. Член во рту или член в жопе, в любом случчае, они поимеють тебя…

Побледнев, я пробормотал:

— Я… ценю, что вы мне всё так разъяснили…

Я не мог больше выносить ни минуты кровавой бойни Нейта по английскому языку и головокружительных богохульных разъяснений, но затем, когда я поспешила наружу, Нейт рассмеялся вместе с водителем автобуса.

Боже! Какую мерзость я испытал! Сексуальное влечение человека никогда не перестанет меня удивлять. Хотя у меня и не было ни малейшего желания видеть, как «лесные деревенщины» удовлетворяют друг друга, мне всё же было нужно прогуляться, чтобы очистить голову от внезапного и необъяснимого чувства предчувствия вместе с недавней обратной волной психического мусора. И всё же грубость Нейта укрепляла мрачную истину, которую я только начал узнавать в Нью-Йорке: слишком многое в мире вращается вокруг низменных и болезненных плотских утех. Теперь, покинув приземистое ремонтное здание, я погрузился в пылающее солнце и зрелище широких полей на севере и густых лесов на юге. Через узкую асфальтовую ленту я заметил беременную англичанку, неуклюже ковыляющую по тропинке, на которой висела самодельная табличка с надписью: «ОЗЕРО» и нарисованной стрелкой. Вероятно, она собиралась присоединиться к рыбакам. Её живот был настолько раздут, что она упиралась в него, когда шла, переплетя пальцы под его значительным обхватом. Она остановилась, оглянулась на меня через плечо, затем продолжила идти и через мгновение исчезла в заросшей тропе.

Погода была самая благоприятная, и я нашёл тропинку, идущую в противоположном направлении, и тотчас же позволил ей поглотить себя. Лес у дороги благоухал восхитительными свежими весенними запахами, приятно щебетала саранча. Живописные прогулки, как и поездки на автобусах и поездах, были желанной возможностью для эстета во мне освободиться от раздоров и обдумать предстоящие истории. Но, после странного наблюдения в уборной и мучительной болтовни Нейта о местных женских наклонностях, я обнаружил творческую концентрацию за пределами своих возможностей.

Одобрение Нейта «озабоченных» прицепилось ко мне, как слепень. Конечно, некоторые женщины, также, как и некоторые мужчины, были одержимы ускоренными сексуальными желаниями, возможно, выкованными воспитанием или окружающей средой, или каким-то гормональным дисбалансом, как это предполагали некоторые новые научные труды, хотя я вряд ли был экспертом в данной теме. Я могу говорить только о своем либидо, которое, казалось, всегда было низким. В прошлом, когда бесконечные беседы с моей нью-йоркской группой перешли на грубые темы, мне стало известно, что некоторые женщины страдают такими синдромами, как нимфомания и эротопатия. Соня во время моего недолгого супружества, несомненно, переживала подобные периоды. Она дергала меня из крепкого сна и требовала неприличных вещей, как будто я был мальчик по вызову! И однажды Белкнап, в одном из своих грубых разговоров, упомянул о разновидности женщин «одержимых петушком», как сказал этот дамский угодник, цитирую: «Есть женщины, одержимые мужскими половыми органами». Если мне не изменяет память, он назвал их «королевами отсоса». Я насмехался над такими разговорами, но тогда я не был авторитетен в подобных темах. Ради развлечения я попытался придумать более научное название страдающим подобными острыми пудендаманикальными синдромами. Я назвал это — Genitalus Obsessus!

Я действительно странный человек в этом мире мускусной похоти — я нахожу большую часть человеческого вида кретинами, людьми, похожими на заправочные станции: человеческий сброд; в то время как они называют меня мизантропом. Поэтому, возвращаясь к своему рассказу, я хочу сказать, что для меня данная тема чужда.

В то время как многие мужчины присоединялись с большим удовольствием к подобным беседам, чтобы продемонстрировать свою мужественность, я знаю, что именно моя духовная культура, моё благородное воспитание и дворянский титул были именно тем, что вызывало в этом моё внутреннее отвращение. Но сейчас, однако, было бы нечестно опровергать…

Что-то из сквернословия Нейта проникло в меня… оживило сексуальность.

Мои интимные части тела заметно запульсировали.

Я позволил своим мыслям блуждать, пока шёл по заросшей тропе, затенённой ветвями вековых деревьев. Среди банальных шельфовых грибов, стволов деревьев, цветущих лоз одно необычное открытие остановило меня:

Пожелтевшей череп млекопитающего — скорее всего, собачий — с дыркой промеж глаз…

В переписке Август как-то упомянул одного из своих коллег, который работал на стороне в качестве продавца громоотводов. Теперь это кажется мне лишь излишней абстракцией, ибо я сам чувствую себя сродни громоотводу, не тому, что притягивает рождённые бурей электрические излучения природы, а наоборот.

Человеческого сексуального извращения.

С каждым шагом, казалось, мысли о явном сексе терзали меня и наполняли голову самыми непристойными образами, то есть озабоченными девками, крикерами Нейта, «так помешанных на ху…» Существовали ли такие особы на самом деле? До сих пор я не видел ни одну из них, поэтому более порядочная сторона моего разума надеялась, что россказни бестактного механика были чистой выдумкой. Но… а как же моя-не-совсем-приличная-сторона?

Также всё это время фекальный рисунок на стене сортира оставлял меня беспомощным в попытках понять, что же это значило. Подобные мысли никогда не приходили мне в голову; это были бесполезные мысли, это была пустая трата моих драгоценных способностей и позор для кого-то с такими эрудированными убеждениями, как у меня. Я прошёл, наверно, милю вниз по тропе, пока она не стала непроходимой; после чего я развернулся и понял:

1) что прогулка на природе действительно наконец очистила мой разум от тех навязчивых сексуальных образов, которые так отвлекали меня;

2) по всей видимости, я заблудился. Так как уже несколько минут не мог найти выход к магистрали и гаражу…

Именно теперь моя аналогия с громоотводом попала в точку. Я услышал, или мне показалось, что я услышал звук, похожий на тончайший визг, тенор из которого было непонятно: был ли это визг паники или визг восторга.

Через какие-то считанные секунды, я сунул свою голову в заросли кустарника.

Словно большое мерцающее зеркало на меня смотрело маленькое озеро, Нейт упоминал озеро неподалёку, не так ли? И к нему же отправилась та троица сомнительных типов на рыбалку. Однако, когда мой взгляд остановился на этом скромном водоёме, он не обнаружил никаких признаков тех людей, хотя три удочки действительно были видны, каждая с рукояткой, воткнутой в землю у береговой линии.

Потом до моих ушей снова донёсся визг, а следом?

Ещё один более отчетливый звук.

Шлёп!

Это был сильный, влажный шлепок, похожий на удар ладонью по щеке. За скопищем разросшихся кустов я поднялся на цыпочки, чтобы увидеть, что там происходит…

…и стоял в полном шоке.

Там, в нескольких ярдах от берега озера, я увидел самое дикое действо в своей жизни: три угрюмых мужчины стояли на коленях прямо в грязи вокруг пузатой англичанки, лежавшей на спине. Все четверо были совершенно наги.

Женщина лежала, извиваясь, её колени были болезненно задраны почти до плеч, когда один из тощих деревенщин прелюбодействовал с ней так яростно, что это можно было описать только как дикость. Её грудь и живот вздрагивали при каждом толчке его таза.

— О, я ещё раз спущу в твою сраку, — проворчал мужчина.

Я был потрясён, увидев столь жестокое сношение с женщиной, которая была так близка к истечению срока, но ещё больше меня беспокоили двое других негодяев. Один из них наклонился и укусил левый сосок женщины, после чего она съёжилась и закричала, в то время как другой…

Шлёп!

То был третий деревенщина, который приложил открытой ладонью ей по щеке.

Тогда мне стало ясно, что в своей исследовательской прогулке я наткнулся на явное изнасилование и избиение; и хотя я не создан для имброглио[5]…

Шлёп! Шлёп! Шлёп!

…я знал, что должен был немедленно встать на защиту этой женщины, только с моими скудными кулаками и едва существующими мышцами в качестве оружия. Но когда я сделал именно это, хорошо понимая, что буду избит до полусмерти и, возможно, тоже изнасилован, мне открылась шокирующая правда.

После последней пощёчины, женщина наклонилась, сердито нахмурившись, и ее акцент зазвенел:

— Да что с вами не так, янки? Когда я говорю «укуси меня», я имею в виду кусай что есть силы! — и затем она сердито посмотрела на блудника, который остановился на середине толчка… — И разве ты не можешь трахнуть мою жопу сильнее?

Обнаженная грудь мужчины блестела от пота, а лицо сморщилось в недоумении.

— Ну, чёрт возьми, каждый из нас уже всадил в тебя по две пули! Я и так долблю сильно, как могу!

— Ну, старайся сильнее, любовь моя, — недовольно проворчала она, а затем обратилась к третьему: — если американский мужик не может дать бабе по морде, чтобы она осталась довольна, как вам, слюнтяям, удалось победить нас в двух войнах?

И снова космический смех обрушился на меня.

Жалобы порочной женщины, казалось, возмутили трёх её поклонников. Теперь грубое совокупление возобновилось с такой местью, что я испугался, как бы её эмбриональная вода не была вызвана преждевременно. Так прошло несколько минут, а затем лицо мужчины исказилось в гримасе глубочайшего презрения; он высвободился из женщины, встал и встряхнул рукой пенис, оставляя полосы семенной жидкости на дрожащем животе женщины.

— Да, мужик! — обратился к нему один из его компаньонов. — Освяти эту английскую дырку! — его акцент я до сих пор не мог определить, он произнёс «Освяти» как «Освети».

Когда освящение прекратилось, его вкладчик грубо растёр всё тот же продукты размножения по большому животу женщины, оставив его блестеть на солнечном свете.

— Сука хочет, чтобы её жёстко трахнули, да? Ну, я покажу ей, что такое действительно жёстко, — и так как другие двое продолжали поочередно кусать и шлепать её, он побежал голым только для того, чтобы вернуться через минуту…

…c одной из удочек.

Томное бормотание кружило вокруг непристойного зрелища.

— Давай, Корки, прижми её! — подстрекнул один.

Когда женщина увидела то, что должно было войти в неё, она отреагировала не ужасом, а ободрением! Она передвинула свои обезумевшие руки к обнаженным половым органам, используя пальцы, чтобы расширить входное отверстие и помочь неестественному вторжению.

Послышались улюлюканье, крики и свист, когда крепкая рукоять удочки погрузилась в интимное отверстие женщины; затем усилие её владельца произвело долгий, медленный поршневой эффект. Это было оскорбление всех оскорблений, предельная эксплуатация природы, вызванная болезнью. Всё это время женщина тяжело дышала, её лицо затуманилось, а похотливая ухмылка превратилась в оскал, истекающий слюной. Непристойная ручка удочки продолжала двигаться туда-сюда. Общее хихиканье усилилось, и когда один из них снова прикусил набухший сосок, спина женщины конвульсивно выгнулась, и из ее горла вырвался такой пронзительный крик, что у меня по коже побежали мурашки. Наконец…

Шлёп!

…её последнее требование было выполнено, когда следующий удар по лицу почти её вырубил, она закатила глаза назад; после чего начала дрожать, как в припадке, когда её кульминация, наконец, была достигнута.

Окончательное извлечение ручки доказало, что она достигла приблизительно фута в глубину, каким-то образом, не нарушив хитросплетения матки женщины. Несколько мгновений спустя мужчины рухнули на землю, обессиленные и измученные, а женщина весело вскочила на ноги и с сияющим лицом и с сильным акцентом произнесла:

— Большинство гребанных янки не стоят суходрочки и коричневой форели, но это был отличный трах, а теперь, с вашего позволения, я искупаюсь, — и с этими словами она заковыляла в сторону озера, абсолютно голая и в полнейшем восторге, как будто ничего этого с ней не произошло.

Уныние преследовало меня остаток дня. Будь проклята судьба за то, что бросила такую буйную похоть на мой в остальном кроткий путь. То, что я видел до сих пор, казалось, вызвало глубокое самомнение. Конечно, странные рассказы, которые я сочинял в зрелом возрасте, изобиловали скрытыми отклонениями от нормы в деторождении; я не мог понять, почему наблюдение за ними в реальном мире должно было так меня расстроить. Может быть, в своих маленьких сказках я изливал предположения — или даже фантазии, — которые держал в своем подсознании? Я содрогнулся при мысли об этом.

И я содрогнулся еще сильнее, осознав то, в чем никогда не признался бы ни одной живой душе: сексуальная неестественность, которую я наблюдал на том берегу озера, определенно и стыдливо возбудила меня больше, чем что-либо в жизни.

Воспитанный и вежливый человек не должен так себя чувствовать, и все же я чувствовал. Это странное путешествие становилось все более и более странным, как будто мы нарушили какой-то запретный доступ между потоком нормального мира и каким-то другим, полуреальным макрокосмосом ненормального голода и ошеломляющей похоти. Август заклеймил бы такие мучительные отклонения от воспроизводительной нормальности как побочный продукт общества, теряющего Бога из виду; но как атеист я вижу в этом только восходящее знамение времени. Именно конкретная и единодушная мораль порождает порядок и культуру, а не страх перед гневом Божества Августа (и должен ли я ошибаться? Тот же самый Бог проклянет меня на вечные муки, без сомнения, с демонами с вилами и дымящимися лабиринтами серы! Тем не менее, моих знаний достаточно, чтобы вызвать дьявола, и все же я не верю в него).

Пока солнце клонилось к западу, я проводил время в офисе, а Нейт работал в гараже. Через светскую беседу с автобусным водителем я узнал, что три «деревенщины» были братьями, отважившимися вернуться на юг к своему дому где-то во Флориде, в то время как ему ничего не было известно о британке. Я набросал несколько строк, и стал изучать путеводитель до тех пор, пока маленькие окна с тусклыми стеклами не начали темнеть. Некоторое время спустя вернулась беременная британка и сделала странное замечание:

— Что-то в воздухе сегодня вечером, а?

Очевидно, я начал дремать. Потому что распутная женщина казалась размытой, в то время как ее черты плодовитости (то есть груди, изгибы и, конечно, живот) казались преувеличенными, как в мультфильме.

— Прошу прощения? — пробормотал я.

Ее лицо сияло, хотя глаза казались плоскими, и в зернистом полумраке она повернулась к маленькому окошку, чтобы выглянуть наружу, и, казалось, увидела больше, чем было на самом деле. Ее английский акцент был похож на шипение сальной свечи.

— Иногда звезды… Это судьба выбирает нас.

Странные слова разбудили меня.

— Что вы имеете в виду, мисс?

— О, знаете, мистер. Кажется, она выбрала сегодня вас. Как радиоантенна, да?

— Или громоотвод? — не подумав, прохрипел я.

Она повернулась, улыбнулась мне и кивнула, но потом её улыбка стала дьявольской.

— Те трое, они все еще на озере, рыбачат. Я собираюсь трахнуть их всех еще раз за бесплатный рыбный ужин, то есть, если в их Хэмптонских писуликах осталось что-то, чтобы трахнуть меня. Надеюсь, что предыдущая ебля оставила им немного сил для следующей.

Я сглотнул от этого комментария.

— Птичка должна делать то, что она должна делать в эти тяжелые времена, да? Домашние гусыни — редкость сейчас, как дерьмо деревянной лошадки, — и она захихикала, как стая грызунов.

Странность момента наполнила мою голову гулом. Ее поза так привлекла мое внимание, что часть меня испугалась, как будто дух какого-то другого существа переселился в сосуд ее плоти. Мой взгляд застыл в оцепенении, когда она нагло провела руками вверх по толстому животу, затем погладила свою грудь; и через мгновение она действительно задрала свой сарафан над грудью, чтобы показать мне все. И все же, именно ухмылка пригвоздила меня к стулу.

— Он часто выбирает меня, — ее слова, казались кудахтаньем, — но сегодня он определенно выбрал тебя. Пальцы одной руки сжимали сосок, плотный, как соска младенца; другая рука неторопливо перебирала мех между её ног.

Я поежился.

— Право же, мисс, вы причиняете мне немало неудобств…

— О, я уверена в этом, дорогуша. Ты мне очень понравился, скромняга, это доказывает, что ты не бандит, — и она рассмеялась. — Я видела тебя сегодня — ты прятался за кустами у озера. Тебе ведь понравилось, что ты увидел, не так ли?

В следующий миг мое лицо покраснело.

— О, да, дорогуша, я видела, как ты смотрел, как эти три подонка трахают меня, в том числе и в задницу, и как один из них воткнул в меня удочку, и тебе понравилось то, что ты увидел, не так ли?

Хоть убейте, но я не мог ей ответить, и я мог только надеяться, что не вся ее рука исчезла в ее же лоне. Нет, это было только мое воображение, измученное странностью момента…

Она прекратила самоистязание и поправила свое поношенное платье. Шевелился ли ее большой, натянутый живот, когда я смотрел? Было слышно какой-то слабый звук, похожий на ветер.

— Я надеялась, что ты присоединишься, — сказала она, поворачиваясь ко мне спиной и снова смотря в тусклое окно. — Ты высокий и красивый. О, да, настоящий софист. Но, потом ты будешь дрочить, думая обо мне. И если ты думаешь, что дрочка на мысли о беременной женщине — это извращение… подожди до вечера…

Несмотря на тепло, я вздрогнул от холода.

— Сегодняшнего вечера? — спросил я умоляюще.

Но она уже вышла из захудалого кабинета и пересекла дорогу, ведущую к озеру.

О, Боже.

Неужели ее коснулось какое-то предчувствие? Она говорила так, словно меня ждало что-то мрачное, а что касается ее? Я почувствовал отвращение к своему неудобному, но несомненному возбуждению.

Как это эксцентрично: эта органическая машина, называемая человеческим мозгом, чьи нейротрансмиттеры и гормональное зелье держат хозяина в противоречии с самим собой. Ночь была слишком странной, тошнотворной. Тогда я подумал о беспомощной погоне де Квинси[6] за «драконом», ибо именно сквозь пелену этого наркотика он, несомненно, размышлял о каком-то другом мире гиперреальности, служившем пищей для его искусства; и о бродячих духах, которые взывали к его нищенской кончине, но чьи духи показывали ему его истинную музу, которая живет вечно, в то время как он сам превратился в прах. Что же мне оставалось делать? Язвительному, ворчливому, лицемерному фанатику. Я не мог чувствовать себя ещё более опустошенным. Желание в паху напряглось, порождая стыд и отвращение к самому себе. Чтобы отвлечься, я выглянул в окно. Не было никаких признаков того, что она вернулась к своим поклонникам-реднекам, чтобы удовлетворить свои первобытные потребности. Хотя при дневном свете лес выглядел ярким и роскошным, теперь он казался первобытным, заросшим и искривленным. Сумерки, пробивающиеся сквозь тьму более тягостной глубины, казалось, невозможно было разглядеть в унылом деревянном здании. Я чуть не вскрикнул от внезапного грохота позади меня. Там вспыхнул свет.

— Не нужно сидеть в ентой чертовой темноте, — усмехнулся механик Нейт.

Он вошел через заднюю дверь.

— О, вы напугали меня, — запнулся я.

Мужчина сделал глоток из бутылки.

— Шо вы всё время пишете в ентой книге? Вы писатель?

— Я просто веду дневник моих путешествий, — ответил я, давно научившись никогда не раскрывать свою неуловимую профессию. — Кажется, уже поздно, — заметил я, — но на самом деле это не так. Время — чуть больше восьми.

Он махнул рукой.

— Ой, да шо нам время? Если вы спросите меня, то я скажу, шо ещё очень мало времени. И я чертовски хотел бы, шоб сегодня вечером было чем заняться.

Ругательства раздражали меня.

— Хорошая книга — отличное средство от скуки, — сказал я. — Вы когда-нибудь читали…

— Не, енто не оччень весело, да и у каво есть на енто деньги, а? — а потом он громко расхохотался, хотя я не нашел в его словах ничего смешного.

Затем, однако, почти в унисон мы оба напряглись при звуке длинного деревянного скрипа, как от тяжелой ноги, ступившей на крыльцо снаружи. Мне показалось, что высокая тень начала изгибаться, как лихорадочная галлюцинация. Что-то огромное начало вырисовывается в лунном свете прямо за сетчатой дверью.

— Господи Иисусе! — воскликнул Нейт себе под нос. — Хто, черт возьми…

В нашу обитель бесшумно вошел человек, почти согнувшийся пополам: человек в одежде, сделанной из материала, похожего на брезент палатки, и, кроме всего прочего, он был в фуражке посыльного. Он вошел, согнувшись из-за шокирующей аномалии физического роста; даже внутри он не мог стоять прямо. У меня не было никаких сомнений, что его рост должен быть по крайней мере выше 7 футов[7].

Бусинки, чрезмерно круглых глаз, казалось, щурились прямо из головы, которая казалась слишком маленькой, почти сморщенной. Эти глаза были обращены к Нейту.

— Вечер добрый, сэр. Я прошу прощения и отпущения грехов за любое вторжение, которым я мог бы вас обременить, — произнес он на самом странном древнем диалекте. — Могу ли я поинтересоваться, кто здесь хозяин?

Нейт почесал голову при виде огромного сутулого человека.

— Я управляю заведением, если ты енто имеешь в виду, и… святые угодники, приятель! Никогда в жизни не видел никого выше тебя!

— Бывают гораздо выше, чем я, добрый сэр, вы ещё никогда прежде не видели таких, да? — под мышкой у него было зажато несколько бумажных трубок, и одну из них он развернул одним взмахом огромной руки. — Я прошу вашего разрешения повесить это объявление на окне в обмен, замечу, на бесплатный вход для вас.

Это был плакат с замысловатой иллюстрацией, озаглавленной:

— Ну, пощекачи мою палку, карнавал! — в восторге взревел Нейт. — Ентот самый, шо был тута в прошлом году?

— Действительно, сэр, он самый.

— У меня никогда не было вазможности сходить из-за работы, но пара друганов сказали мне, шо енто было охренительнейше! Вы дадите мне халявные билеты и повесите енто на окне?

Высокий мужчина благоговейно кивнул и передал механику пачку билетов.

— Такое великодушие щедро вознаграждается, добрый сэр, и я постесняюсь задерживать вас больше, пользуясь вашей доброй натурой. Bы можете положиться на мое слово истинного джентльмена, что странствующее шоу О'Слонесси будет самым прекрасным, самым совершенным и самым поразительным из всех, какие вы когда-либо могли видеть, — и затем человек повесил плакат за окном так, чтобы он был виден отовсюду.

Мы с Нейтом вышли вместе с ним на улицу, где он теперь мог стоять без помех. Воистину, он был прирожденным великаном, особенно в других местах, когда я заметил, как Нейт бросил короткий хмурый взгляд на промежность титана, после чего мои собственные глаза рефлекторно последовали его примеру. Он пожал каждому из нас руку, его собственные были вдвое длиннее и шире моих, в конце он сказал:

— Джентльмены, я с нетерпением буду ждать встречи с вами на представлении…

На то, чтобы отвлечься, у меня ушло несколько мгновений, потому что, видите ли, промежность его брюк казалась непропорционально большой.

Он ушел широкими шагами Левиафана, рухнул в ожидавший его грузовик со спицами на колесах и уехал.

— Разве енто не здорово? — заметил Нейт, уперев руки в бока. — Похоже, нам свезло в конце концов.

— Удача, кажется, исполнила твое желание, — сказал я, разглядывая плакат.

— Черт, да, большой-большой гребанный сапог мне в задницу!

Я нахмурился.

С взъерошенными от явного сна волосами появился водитель автобуса, и так начался нескромный рассказ Нейта относительно шоу и бесплатных входных билетов.

— Хах! Я бывал на курновале! — сказал водитель. — Он был в…

— Я тоже, — поддержал я, вспоминая подобные бродячие представления, которые периодически посещали район Стэмпер-Хилл. Однако чаще всего я не мог присутствовать на них из — за проклятия писательства, то есть у меня не было на них денег!

Нейт заострил свою вечно ехидную ухмылку.

— Мой друган трындел мне об ентом шоу в прошлом году, и сказал, шо у них была команда карнавальных шлюх!

— Э-э-э, верю, — сказал водитель. — Я ходил на курневул в Брэттлборо, и лилипуткха осушила мои яйца досуха. Да-да. Если бы член был мусором, то кхиски были бы свалкхой. Спросите меня, нет ли луччего места для парня, шобы послать свою сперму на рожи курнешлюх? И я отвечу, да сэр, кур-не-вул!

— Или в их выхлопные трубы!

— Э-э… и в животы, если уж на то пошло!

— Или сразу! Все три!

Я чувствовал себя беспутным. Уровень вокальной вульгарности и в целом испорченного морализма ошеломил меня, хотя, будучи незнакомцем в незнакомой компании, я изо всех сил старался сохранить хоть какую-то манеру поведения. Только когда водитель счел нужным хлопнуть меня по спине, я побледнел.

— Разве не такх, Тощий? — он хрипло рассмеялся. — Тебе когда-нибудь доводилось пристроить своего «питера-соплякха» в пизде курнешлюхи?

Ошеломленный, я смог только неуверенно ответить:

— Мне грустно говорить, но у меня никогда не было подобного опыта…

— Но ты бы не отказался, правда? — спросил Нейт с некоторым беспокойством.

Что же касается возможности пристроить моего «питера-сопляка» в подобное существо, то я хотел ответить, что мысль о том, чтобы такое сделать, была совершенно невозможна. Будучи джентльменом, я должен был промолчать. Однако, будучи «своим парнем», я ответил:

— Ну, конечно…

Механик, раскачиваясь взад-вперёд на каблуках, объявил:

— Шо ж, севодня тебе свезло, патаму шо мы едем! Тот здоровяк дал мне три билета — по одному на каждого из нас.

Водитель разразился радостным криком:

— Я уверен, шо это будет ночка кончуна!

— Мы там немного повеселимся! — и с этим восклицанием Нейт выполнил вокальную демонстрацию, которую, я думаю, называют «мятежным криком»[8].

Я вопросительно поднял указательный палец.

— Я полагаю, вы упомянули что-то о том, что ваш коллега одобрил это шоу в прошлом году?

— О, да, чувак! — глаза Нейта сверкнули, как у лисы в куртнике, когда он посмотрел на билеты. — И видишь ли, моего другана звать Долман Нэйл, он живет в лесах, и он рассказывал мне об ентом самом карнавале в прошлом году, о том, шо там есть денди-шлюхи, но, сечешь ли, он не мог перестать бредить именно об одной из тех шлюх…

Интерес водителя был надлежащим образом задет. Мой, однако, нет.

— Он сказал, шо у них есть одна мелкая блондиночка, шлюха с улыбкой, которая могет остановить тысчу кораблей, и сиськами такими, шо от одного их виду Монсеньор спустит себе в штаны…

Водитель расхохотался.

Нездоровая ухмылка Нейта склонилась к нам.

— Но знаете, шо ишшо?

— Шо? — взмолился водитель.

— Я не смею даже думать об этом, — послышался от меня скрытый сарказм.

Голос Нейта опустился до шепота:

— У неё руки вместо ног…

И без того странное лицо водителя в ответ на загадочные слова Нейта стало ещё более странным.

— Я, наверное, не совсем правильно расслышал. Ты скхазал, руки…

— Я говорю, шо у неё руки тама, где должны быть её проклятые ноги!

— Не может быть!

— Это факт. Долман Нэйл не из тех, хто будет врать.

Хотя моя собственная вера в доверчивость этого мистера Долмана была явно ниже веры Нейта, я слышал о подобных аномалиях, очевидно, основанных на увлекательных исследованиях Йоханнсена и Менделя много лет назад. Теория такова: как только яйцеклетка положительно оплодотворена, дискретные компоненты, называемые «генными маркерами», таинственно активируются. В результате происходит эмбриогенез; однако дефектные генные маркеры могут по множеству причин вступить в игру, вызывая аномальное развитие.

— Едрён-батон, я не шучу. Девка родилася с руками вместо ног и без зубов…

— Без зубов, какх так-то? — удивился водитель.

— Ни одного ублюдка в её хайле, нет, сэр! — Нейт развратно заулыбался и закивал головой. — И поэтому она сосет члены лучче всех в стране. Долман рассказывал, шо в своё время знавал немало хороших членососок, но он грит, шо эта девка — луччая и она не берет много денег. И он также рассказывал, шо она показывает крутое шоу…

Водитель скрестил руки на груди.

— Шоу говоришь…

— Ага-ж… И у них там куча «смотровых палаток», как они их называют. За десять центов можно заглянуть и позырить.

Эти слова невольно подтолкнули меня к вопросу, который я не смог подавить:

— Позырить…? Посмотреть. Посмотреть на что?

— Позырить, как шлюхи прыгают на членах и проделывают всякие трюки, ну ты знаешь…

— Уверяю вас, я не знаю. Трюки…

Он театрально схватился за промежность и поднял её.

— Это шлюший карнавал для парней с большими херами!

— Ээ-йуху, — дополнил водитель. — А для парней, у которых нет денег, хо-хо-хо… они какх раз зырят и работают рукхой.

— О, — пробормотал я.

— Едрён-батон, — раздраженно продолжил Нейт, — и ента блондиночка, ента девка с руками вместо ног? В своей палатке она обслуживает сразу четырёх парней. Сечёшь?

Сначала дедуктивный вывод, потом ужасная картина сформировалась в моём сознании.

— А, понятно…

— И, как я уже сказал, у этих парней очень большие херы, и они, видите ли, шлепают на неё своей спермой и называют это «камшотом». Бля. Долман сказал мне, шо бедная девка выглядела, как чертова булка с ромом, когда эти каскадёры кончили.

Водитель рассмеялся.

Конечно, это не было моей стихией, но я твёрдо решил пойти с ними, поскольку Нейт сделал вывод, что на бесплатном билете было и моё имя. Меня интересовала только смена обстановки и, возможно, если позволят финансы, засахаренное яблоко. А «смотровые палатки» и «хо-хо-хо» я, пожалуй, оставлю им.

Нейт хлопнул в ладоши, будто сделал пистолетный выстрел.

— Ну, так шо же мы ждём, парни? Это недалеко, и у меня есть грузовик.

— Премного благодарен, что берете меня с собой, — ответил я.

— Иии… — в который раз добавил водитель, и, ради Бога, он снова потёр промежность! — Мне точно нужен хорошей кончун.

Нейт нащупал в кармане ключи.

— Я надеюсь, шо блондиночка с руками вместо ног будет там в ентом году.

За мгновение до этого мой взгляд вернулся к рекламному плакату.

— Если он актуален, я бы сказал, что нам повезло.

Оба мужчины подошли ближе, когда мой палец привлёк их внимание. Плакат оказался сложным художественным произведением и, в частности, спиралью подробных эскизов-иллюстраций, которые обеспечили привлекательную границу для сенсационной надписи. Также добавлю, что художник продемонстрировал выдающийся талант, сродни гибридизации Dore и Brundage: вызывающий воспоминания и, если угодно, слишком подробные представления репертуара персонала карнавала. Именно сейчас я погрузился в изучения плаката, как и мои спутники. Это была богатая и гротескная картина, которая сформировала куртиляж плаката, начиная с, во-первых, типичных: Бородатая женщина, Русалка из Понапе, Старейший в мире человек, Шпагоглотатель и 500-килограммовая женщина; с вкраплением двуглавого скота и странной комнаты, предлагающей банки с различными аномальными плодами; затем более детально прорисованная женщина с мертвенно-бледной кожей и впалыми глазами (Трупесса, воскрешённая из лап смерти Африканской магией!), озорная маленькая девочка (45-летний ребёнок!), призрачный трёхглазый мужчина (Три-Клопс!) и в самом низу — причина моего удивления: Блисс! Девушка с руками вместо ног!

Именно этот рисунок мы и рассматривали втроём.

Крошечная, но замысловатая причуда искусства изображала пышногрудую молодую женщину, ангельского облика, сидящую, широко раскинув руки, и широко улыбающуюся с блаженным выражением лица; её руки были вытянуты так же, как и ноги, последние щеголяли кистями рук там, где природа обычно располагает ступни.

— Чёрт возьми, это ж она! — вскрикнул Нейт.

— Кончун, какх сказал твой друган, — добавил придурок водитель.

Вполне правдоподобная история, предположил я. Большинство таких диковинных карнавальных экспонатов после более тщательного изучения оказывались полным мошенничеством и, следовательно, приманкой для дураков. Но какое мне дело? Несколько часов отвлечения, несомненно, улучшили бы мое настроение, и к тому же билет достался мне бесплатно.

Несколько минут спустя мы уже были в пути. Мятый, ржавый и весь в заплатках грузовик Нейта шумно двигался по дороге, вьющейся через темнеющий лес. Нижняя подвеска автомобиля вызывала хмурую улыбку на моих губах при каждом наезде на кочку, сопровождавшуюся сильным хрустом, в то время как остальные мои хмурые взгляды были прикованы к моим двум компаньонам, которые смердели запахом давно немытых тел, не говоря уже о непрерывном дискусе, изобилующем словами, которые могли бы побудить самых ужасных горгулий наложить на себя руки. Простая порядочность требует, чтобы я не повторял никаких выдержек из этого «скромного» разговора.

Сумерки принесли с собой успокаивающую тишину, медленно опуская яркую темноту на причудливые сельские пейзажи впереди. Я усмехнулся, когда пара летучих мышей пролетела перед нами, потому что Нейт и водитель на мгновение прервали свой грубый разговор, как будто крошечные чёрные хироптераны предвещали нашу погибель. На дороге, за все время нашего пути, мы не встретили ни одной машины и ни одного пешехода, хотя мы несколько раз проехали мимо горстки ветхих деревянных домиков с сенокосцами, сидящими в креслах-качалках на крыльце своих лачуг; все те домишки располагались в некотором расстоянии от дороги и наполовину скрывались в лесу, как будто специально избегая чего-то. Однако, когда мы завернули за следующий поворот, лес внезапно сменился обширным открытым пространством, которое, по моим прикидкам, было площадью в квадратную милю.

— Енто Тактон Филдс, — объяснил Нейт. — Тута нету ничего, акромя грязи, потому шо почва истощилась после войны с агрессорами Северянами.

Я подумал, что было бы благородно не указывать на то, что упомянутый конфликт был вызван Южной агрессией, поскольку я был «Янки», но это его нисколько не касалось.

— Вероятно, из-за отсутствия достаточного количества циклов севооборота, — предположил я. — Если бы здесь выращивали попеременно хлопок и сою, то почва всё ещё обладала бы жизненной силой.

Нейт смущенно ухмыльнулся.

— Здесь иногда устраивают ярмарки и ещё кое-какие развлечения.

Я почти уверен, что водитель автобуса, наклонившись вперёд и прищурившись, разглядывал обширную полоску земли, потирая при этом свою промежность.

— Я не вижу никакого кернервула, парень, — но как раз в этот момент нам показалась сумеречная панорама, эпицентр которой излучал цветение разных цветов. Казалось, что колоссальный живой огненный шар пульсировал посреди бесплодного роля.

— Вот оно, приятель! — взвыл Нейт. — Шлюхи ждут!

— Ииииииии-йеха! — добавил водитель. — Да! Да! Да! Да! Да! Точно в дырочкху!

Я не мог бы вздохнуть с более решительным унынием.

Единственная изрытая колеями дорога пересекала обширное поле, ведущая прямо к этому цветку яркого света. Подъезжая ближе, цветок странно увеличивался в размерах и добавлял детали, ранее рассеянные расстоянием: спиральные башни с мерцающими шпилями, гирлянды сверкающих лампочек, гигантское чертово колесо, вращающееся, как приземлившаяся звезда; аура сияла вокруг всего Голиафа, в разные стороны разносились звуки смеха и ликующих криков вслед за парящими американскими горками и сталкивались с радостной мелодией из множества трубочных органов. Устрашающее зрелище несло с собой самый пик празднества.

Мой собственный страх заставил меня смотреть во все глаза, когда наше приближение замедлилось; площадь карнавала растянулась на десятки акров. Нейт остановил грузовик в общей зоне, где стояло огромное множество разных автомобилей; после того, как он припарковался, мы вышли наружу.

Я почти содрогнулся от необъятности этого карнавала. У входа — деревянной арки, расписанной сценами легкомыслия, мы встали в конец длинной очереди; на этот раз я смотрел на головокружительные сооружения рельсов, балок, и сверкающих огней, в этот момент я понял, что это передвижное шоу затмевает все те немногие, на которых я был в прошлом.

Его границы были огорожены транспортными грузовиками и трейлерами персонала шоу, каждые 10 ярдов или около того стояли вооруженные головорезы в одинаковой одежде, они выполняли роль часовых и следили, чтобы никто не проник на карнавал без оплаты. Пока я ждал, я размышлял о неисчислимом труде, связанном с такими усилиями, как огромное количество транспорта, логистика, разборка, а затем монтаж всего этого; мне также пришло в голову, насколько неквалифицированным я был бы в такой труппе.

Вскоре раскрашенная арка поглотила нас, как пасть, после чего Нейт предоставил нам билеты, и это был сущий ад, в который мы были извергнуты.

— Мож, сразу отправимся искать шлюх, шо думаете? — нечестивый вопрос Нейта превратил чудесный английский язык в кровавое безобразие.

Водитель автобуса ответил с энтузиазмом:

— Иииии-йеха! — и снова потер промежность. — Особенно, эту блондиночкху с рукхами вместо ног и без зубов. Можете себе представить, шо за отсос она нам устроит?

— Я думаю, что первым делом отправлюсь на разведку, — объяснил я, — потому что, по неопытности, мое присутствие будет обременительно для вас. Мы скоро встретимся…

Водитель автобуса выглядел взволнованным.

— Ты имеешь в виду, шо у тебя нету интереса нафаршировать своим спермакхом какхую-нибудь местную курнешлюху?

Любой ответ был почти невозможен, однако мне удалось выдавить:

— Возможно, в скором времени, джентльмены.

— Пошли же, — поторопил Нейт водителя. — Давай найдём блондиночку! — и с этими словами они ушли, но не раньше, чем я смог расслышать, как он вполголоса прокомментировал: — Шо, черт возьми, не так с этим парнем?

— Черт его знает. Наверно, он педик.

Нейт зашагал прочь, посмеиваясь.

— Ага-ж! Держу пари, у ентого парня в жопе было больше треклятых хуёв, чем у меня было дерьма!

Действительно.

Их собственный декадентский смех сопровождал их, когда они пробирались сквозь толпу в поисках необычной женщины с рекламного плаката.

Я повернулся лицом к кипучей деятельности. Среди «зазывал», жонглеров, гномов, ходунов на ходулях и миниатюрных гимнасток, совершавших перед всеми колесо, большая часть толпы была сразу же скормлена широкой дорожке, которая образовывала расселину между главной артерией карнавала. Наблюдение было моей главной целью (плюс засахаренное яблоко), но толпа была так велика, что я чувствовал себя подавленным из-за неё, несмотря на мое желание быть здесь. С робостью я сделал один робкий шаг, когда…

— Сэр, сэр? — спросил сзади чей-то весёлый голос, а потом кто-то постучал пальцем меня по спине.

Я испуганно обернулся.

— Да?

Прямо позади меня стояла молодая блондинка с глубокими адриатическими голубыми глазами и лицом, чья красота сияла, как маяк в ночи. Она была невысокого роста, не более пяти футов[9], и только после того, как я увидел ее привлекательное лицо, я заметил, что она стоит на деревянных костылях.

Ее голос тёк, как мед для ушей.

— Первый раз на карнавале, сэр?

— Ну, э-э… нет, хотя, наверно, так может показаться… просто… я чувствую себя не в своей тарелке…

— Могу себе представить, — прощебетала она. — Здесь в основном только реднеки, а ты определенно не из них!

Нет, но рэднеки ПРИВЕЗЛИ меня сюда, — подумал я с внутренней улыбкой.

— Я был на нескольких карнавалах в далёком прошлом, однако весьма скудных по сравнению с этим. И однажды на Кони-Айленде я попробовал сахарную вату.

— О, она есть у нас…

— И засахаренные яблоки тоже, надеюсь?

— Конечно! — завизжала она, глядя на меня с высоты своего роста.

Я сразу же был очарован, настолько очарован, что мои обычные способности к дедуктивному мышлению не позволили мне сделать самое непосредственное случайное наблюдение. Ее улыбка скользнула слишком широко, обнажив полное отсутствие зубов. Она не могла быть никем иным, кроме той, что показывал плакат высокого мужчины: Блисс, Девушка с руками вместо ног.

Оправившись от запоздалой догадки, я сразу же спросил:

— Не могли бы вы, мисс, показать мне, где находится нужный продавец? Буду весьма признателен.

— Примерно в трех четвертях на полпути, — она указала на заполненный толпой человеческий коридор, — слева от вас. Я бы сама отвела вас туда, но, к сожалению, я высматриваю щипачей.

— Прошу прощения? — я растянул слова.

Она хихикнула, и это было очень трогательно (и даже, признаюсь, эротично).

— Поэтому я и окликнула вас, сэр. Ваш защип… Ну, знаете… бумажник? Никогда не носите его в заднем кармане брюк. Всегда держите его спереди.

Шоковый рефлекс отбросил мою руку назад, где бумажник уже почти наполовину свисал из кармана. «Щипачи» — должно быть, жаргонное название для воров-карманников. Как глупо с моей стороны! Я немедленно последовал ее совету.

— Я не могу выразить вам благодарность в полной мере, мисс. Чистота вашей честности должна быть примером для подражания.

Она снова хихикнула.

— Меня зовут Блисс, — объявила она то, что я втайне уже знал; с минимальными трудностями она протянула изящную белую руку, в то время как подушечка одного костыля оставалась согнутой в ее руке.

Когда я пожал ее, то чуть не растаял от мягкости её рук. У меня перехватило дыхание.

— Говард.

Она вздохнула с облегчением.

— Говард, для разнообразия так приятно встретить кого-то умного и милого! Боже мой!

— Я польщен, Блисс, — ответил я, подозревая, что покраснел. — И как я рад с вами познакомиться, — но тут меня охватило странное отчаяние, ибо я знал, что должен отправиться к прилавку с засахаренными яблоками…

Я больше не буду в ее компании.

— Жаль, что я не могу пойти с тобой… как я уже сказала…, - и затем она опустилась на свои деревянные подпорки.

— Конечно, ваша трудовая деятельность в качестве стража «щипачей», — сказал я, — требует вашего присутствия здесь.

Она кивнула, наполовину утратив улыбку.

Я чуть не вскрикнул, когда массивная рука мягко опустилась на мое плечо. Я сразу узнал красноречивого гиганта, говорившего на очаровательном древнем языке: вешатель плакатов.

— Прекрасный эсквайр, хочу засвидетельствовать ваше удовольствие от знакомства с нашим верным стражем, Блисс.

— Для меня это исключительное удовольствие, сэр, — заверил я его.

— Весьма польщен тем, что я вижу вас сейчас, ибо доверяю своей уверенности в вашем доверии к бродячему цирку О'Слонесси.

— Мои ожидания многократно превзойдены, потому что ваши усилия здесь намного более полны, чем я видел или мог себе вообразить, — крики вслед за взлетающими американскими горками устремили мой взгляд вверх. — В самом деле, это потрясающе похвальное зрелище, и я в неоплатном долгу перед вами за вашу щедрость.

Человек-гигант низко поклонился.

— И, — продолжал я, поддавшись шокирующему порыву, — я теперь вдвойне в долгу, ибо мое пребывание здесь по вашему милостивому приглашению предоставило мне эту возможность, — я сделал паузу и посмотрел прямо в глубоководные глаза Блисс, — познакомиться с Блисс.

Теперь Блисс покраснела. Этот комплимент, казалось, застал ее врасплох, после чего она, казалось, допустила оплошность с ответом:

— Мой друг Говард спрашивал, как добраться до киоска с яблоками.

Словно по волшебству на кончиках пальцев улыбающегося великана появилось несколько пятицентовых билетов, которые затем были предложены мне.

— Этот маленький знак, о великолепный сэр, я прошу вас принять со всей моей благодарностью, — во второй раз за сегодняшний день великодушие этого виртуального Голиафа повергло меня в восторженный шок; однако этот шок поразил меня трижды, т. к. он провозгласил: — и это Блисс будет сопровождать вас к сладкому плоду, который зовется — Желание.

Блисс поднялась на костылях.

— О, спасибо, Септимус! — взвизгнула она.

Септимус! — подумал я. — Великое имя с первых колониальных дней! Мне придется им воспользоваться.

Гигант-Септимус занял место Блисс в качестве стража. Ничто не могло бы сделать меня более восторженным, и в дикции, почти столь же отчетливой, как у него, я излил больше благодарностей, Блисс и я пошли по направлению к лотку — в людной суматохе где-то «на полпути».

Эта женщина-ребёнок показалась мне одной из самых грациозных существ даже на её жалких костылях.

Искалеченный ангел, — подумал я в туманной задумчивости. Внезапно мои опасения по поводу угрюмой, вернее, реднековской толпы рассеялись, как тонкий иней на утреннем солнце. Запах мыла, исходящий от волос Блисс, опьянял меня очарованием и влечением; до сих пор я даже не позволял своему взгляду блуждать ниже её плеч, но теперь поредевшая толпа позволила мне не по-джентельменски продолжить беглый осмотр. Пушистое платье из белого хлопка идеально облегало её женственные изгибы; и было бы приуменьшением сказать, что её грудь выпячивалась вперёд весьма внушительно и без каких-либо дефектов. Присутствие этой женщины оставляло меня в плену, который я мог описать только как либидозно-неумолимый; это также факт, что я никогда прежде не был так охвачен влечением к женщине.

«Hа полпути», как он называется, поразил меня, как двухсторонняя река болтливого, зловонного человечества: бурлящий, суетливый поток, ведущий к неизвестным тайникам. Мы двигались прямо, и я почти не замечал близости этой грязной толпы. Наш разговор начался без промедления: сначала мы заговорили о моем происхождении, потом о её, хотя о себе я упомянул только то, что я антиквар и интересуюсь генеалогией, космологическими науками и то, что я «поклонник» странной фантастики. Я не назвал ей своего полного имени (не то чтобы её поразила какая-то фамильярность) и не сказал, что у меня есть профессиональная издательская работа. От неё я узнал, что она родилась 19 лет назад в штате Мэриленд, в военном городке под названием УДО[10].

— Где раньше была военная тюрьма, — сказала она.

Ее отец служил в армии и даже был направлен в окутанную тайной провинцию Шаньси в экзотическом Китае.

— Что же, — спросил я, — побудило вас к карнавальной жизни?

Она очень легко передвигалась на костылях, её хромота была едва заметна.

— Карнавал принадлежит моему мужу. Он уже много лет добивается успеха, даже несмотря на то, что экономические дела в стране оставляют желать лучшего.

— Могу я предположить, что ваша фамилия О’Слонесси?

— Совершенно верно. Я бы представила вас своему мужу, но… — то, что осталось от её фразы, рассеялось, как пар, и её вездесущая улыбка тоже.

Задержка осознания потрясла меня. Подождите! — пришел мой возглас. — Её муж — владелец бродячего цирка и, по-видимому, его верховный иерарх…

Я уставился на движущуюся толпу.

А Блисс — проститутка…

По крайней мере, это было предположение механика Нейта, основанное на россказнях его доверенного лица. Этот вывод меня задел: О'Слонесси нанимает свою собственную жену в качестве леди на ночь!

Я подавил свой гнев и продолжил терпеть, как будто безраздельно наслаждаясь нашей прогулкой в нервном центре карнавала. Над нами, как огромные, лязгающие, металлические звери, вращались, крутились и парили аттракционы, в то время как их моторы выбивали стаккато в воздух. По обе стороны тянулись прилавки с разнообразными зрелищами или игровыми авантюрами: бросание колечек, игры в ракушки, кувалды, которыми нужно бить, чтобы поднять клэнгер до колокола и доказать свою физическую силу, прорицатели, «неестественные» медицинские образцы, акробаты и т. д., в другом случае безусловно, это всё могло бы меня заинтересовать. Однако сегодня они этого не сделали. Весь мой интерес был прикован к Блисс.

Однако по мере того, как она продолжала вести более разнообразные разговоры, этот «маячный» оттенок ее лица все больше уменьшался. Я приготовился уже было спросить ее о внезапной перемене в настроении, но — будь я проклят! — я потерял самообладание, как часто бывало в прошлом. Тем временем, пока мы шли, различные люди — разнорабочие, наездники, фактотумы, коренастые охранники, бродячие уборщики с мётлами и швабрами, похожими на алебарды, все они слишком ярко улыбались ей и сыпали обрывки приветствий, которые, как казалось, несли потаённый смысл между словами. Когда один из них — билетный кассир, с повязкой на глазу и блестящим прыщом на лбу — сказал:

— Эй, Блисс? Что скажешь, если потом я и ты, а?

Она не ответила, лишь молча нахмурилась и продолжила свой путь на костылях.

— О, Говард… — она вздохнула так, что её нежные плечи поникли. — Не знаю, что и сказать.

— Вам не нужно ничего говорить, если это вас не устраивает. Я очень доволен просто тем, что нахожусь в вашем обществе, — и после того, как я сказал это, я едва мог поверить в свою браваду.

— Ты ведь знаешь, почему Септимус позволил мне уйти? Ты должен знать.

Данный вопрос привёл меня в замешательство.

— Причина… я полагаю, состоит в том, чтобы дать вам перерыв и привести клиента к месту назначения, в данном случае, к продавцу засахаренных яблок.

Ещё несколько шагов на костылях. Только тогда я взглянул на её ноги, которые не сгибались, как следовало бы, а казались свернутыми.

Как кулаки.

Поверх них были натянуты белые носки. Кисти, — понял я. — Не ступни…

— Но ты, очевидно, встречался с ним раньше, так что… ты должны знать…

Наступила пауза с моей стороны.

— О да, ваш друг Септимус появился в ремонтном гараже, чтобы повесить там афишу.

Она казалось, вздрогнула, устремив взгляд на меня.

— И это всё?

— Ну… да. На самом деле все было очень просто. Он повесил плакат, бесплатно снабдил меня билетом — признательная щедрость, надо сказать, — и уехал на своём автомобиле.

— Ты… — но, она сглотнула, словно смутившись. — Ты видел мой рисунок на плакате?

— Нет, конечно, — уклончиво ответил я, и это сразу же омрачило мой дух.

— И Септимус ничего не говорил тебе обо мне?

— Он вообще не упоминал о вас.

— Сюда, — поспешно сказала она и провела меня через узкий проход между прилавком, где продавались пирожные и прилавком негритянки, чьей сильной стороной, по-видимому, было сгибание ложек и других металлических предметов, и всё это исключительно силой мысли.

Сжатое пространство привёло нас в удивительно тихий уголок, находящийся между несколькими транспортными трейлерами. Блисс ударила по кремню, чтобы зажечь несколько ламп, запах которых подсказал мне, что они были наполнены свечным рыбьим маслом. Тусклый свет осветил несколько жестяных банок с окурками и ящиками, служивших стульями.

— Как здесь удобно и уютно, и приятно уединиться от толпы, — сказал я. — Место, где рабочие-карнавальщики могут передохнуть.

Моё замечание заставило её побледнеть. Все более и более угрюмый вид, казалось, тяготил ее на деревянных подпорках.

— Это то, что мы называем «брюхом опоссума», Говард.

— Что?

— Брюхо опоссума. Не знаю, откуда это взялось, но так оно называется.

Я усмехнулся странному обозначению.

— Я уверен, что ничего не понимаю, Блисс.

Выражение ее лица оставалось непроницаемым.

— Брюхо опоссума — это тайное место на карнавале, место между трейлерами, уединенная палатка или даже склад под самими трейлерами. Она указала на голый матрас, испачканный пятнами, которые были наполовину видны в темноте. — Это место, где развлекаются карнавальные девчонки… сюда можно приводить мужчин, ну ты понимаешь… За деньги.

Я постарался не выдать своего волнения.

— А, понятно.

— Неужели, Говард? — она сидела на ящике, отставив костыли в сторону.

Когда я было хотел сесть на дальний ящик, она протянула руку и схватила меня за запястье, требуя, чтобы я сел рядом с ней. Затем она продолжила говорить в том же волнении:

— Девушки приходят сюда подцепить, Говард! И я — одна из них!

Тишина колебалась в колеблющемся масляном свете.

— Вот почему Септимус позволил мне уйти, чтобы «поработать» над тобой, — и теперь в ее глазах блеснули слезы.

«Поработать» надо мной? — я позволил словам течь самим собой.

— Блисс, я…

Теперь это прекрасное, залитое солнцем лицо окаменело.

— Я не могу лгать тебе, Говард. Я всё время вру, я должна! Но, я не хочу! — она начала плакать в открытую. — Я — проститутка! Я — ярмарочная шлюха!

Я, без сознательной предусмотрительности, взял её за руку.

— Меня не волнуют такие вещи.

— Ты знал?

— Конечно, нет, — последовала моя следующая ложь, но какой выбор оставляло мне это унизительное обстоятельство? — Мне все равно, и я не участвую в вынесении суждений. Вы меня очаровали.

Она упала в мои объятия, всхлипывая.

— О, слава Богу, слава Богу! Я знала, что он ответит на мою молитву, — ее стройные руки крепче обняли меня. — Ты совсем другой. Ты напоминаешь мне ту часть мира, которой у меня никогда не будет. Для всех остальных я просто уродливая блядь. Я как плевательница…

— Не говорите о себе так, это невыносимое обстоятельство, которое повлияло на вашу жизнь.

Моя рука сжалась вокруг нее, а она продолжала рыдать на моей груди. От запаха её волос у меня закружилась голова, и, несмотря на мое решение не смотреть на нее сексуально, моя грудь сжалась от всепроникающего возбуждения.

— Мне так хорошо от того, что ты не знал, — прошептала она мне на ухо. — Я думала… я думала, что ты просто еще один «Джон»[11], который сделает это… Который слышал обо мне всякое, — и она нежно поцеловала меня в губы.

— Успокойтесь, Блисс, — попытался утешить ее я. — Я никогда не смог бы думать о вас в таких терминах, и, по правде говоря, я понимаю, что в тяжелые экономические времена мы все должны заниматься деятельностью, которую никогда бы не стали делать при других обстоятельствах.

Ее шепот продолжал звучать у моего уха.

— Многие мужчины приходят ко мне, потому что у меня нет зубов. Это помогает мне… делать некоторые вещи лучше. Я… родилась без них.

Я чувствовал, что мое присутствие здесь было необходимо, чтобы поговорить с ней, оно давало ей столь необходимое утешение.

— И… без ног тоже. Я бы показала тебе, но, боюсь, это вызовет омерзение у тебя.

— Ничто по отношению к вам, Блисс, не сможет заставить меня испытывать омерзение.

Она нерешительно отодвинулась, посмотрела в сторону, затем подняла красивую ногу, демонстрируя белый носок, который, казалось, обтягивал кулак. Все, что я мог сказать, было: врожденные аномалии, такие как отсутствие вмятины, и пороки развития конечностей встречаются чаще, чем вы думаете.

Она посмотрела на сжатую в кулак ногу и потянулась вперед.

— Они выставляют меня на шоу, как уродца, имеющего руки вместо ног, но это не совсем так, — затем она сняла носок.

Это был не «кулак» на конце ее стройной ноги; на самом деле, это вообще не было похоже на руку, вместо этого — аберрационно развитая нога, маленькая, как будто надлежащий рост был замедлен и свернут внутрь.

— Мой отец позаботился об этом, — мрачно сказала она. — Его послали сражаться с боксерами в Китай давным-давно, и он узнал о «связывании ног»…

Я тут же поморщился от возмущения. Я слишком хорошо знал эту дикую, порабощающую процедуру, с помощью которой ступни маленьких девочек были крепко связаны, чтобы помешать надлежащему росту; я видел наброски в нескольких книгах. Это был способ держать женщину неподвижной и, следовательно, в конечном счете, подчиненной.

— Другими словами, ваш отец сделал вам эту процедуру после того, как увидел доказательства еe применения во время отправки с армией для спасения американских дипломатов и миссионеров, удерживаемых династией Цин в первые годы столетия.

В полном унынии Блисс кивнула.

Моя ярость возросла. Отец, который намеренно изувечивает дочери ноги, и муж, который будет сексуально эксплуатировать ее из-за специально сделанных аномалий? Что же это за мир, если он допускает такие дьявольские вещи?

Она снова надела носок, очевидно, показав все, что ей было нужно. Она сразу успокоилась и продолжала держать меня за руку. Однако в воображении я представлял себе самые мучительные пытки для ее несчастного отца и отвратительного мужа.

— Но мы же собирались в киоск с яблоками! — она вспомнила и поднялась, легко опираясь на костыли.

Не в силах держать ее руку, я держал ее открытой на пояснице — бессознательная инициатива, потому что я отчаянно хотел поддерживать хоть какой-то физический контакт с ней. Усилие, казалось, доставило ей удовольствие, когда мы снова погрузились в пульсирующий человеческий поток, называемый «на полпути».

Вскоре мы нашли продавца яблок; подсознательно я собирался купить два, но затем поморщился, вспомнив отсутствие зубов Блисс. Затем мы продолжили наш путь, безобидно болтая; все это время я заставлял себя не думать об испытании, с которым она столкнётся позже, c её «Джонами» и её «Шоу». Ближе к концу дороги к «на полпути» появился своеобразный тупик, в котором три силача поднимали штанги ошеломляющего размера, и была игра «Окуни-Дурака». Но между последней парой стендов я мельком увидел личный трейлер, более экзотический, чем все те, что попадались нам до этого. На мгновение открылась причудливо украшенная дверь, из которой обитатель трейлера всматривался в толпу. Это был худощавый пожилой человек с желтоватой кожей, во фраке, галстуке-шнурке и ослепительно белом жилете. Худое лицо с бакенбардами выглядело изрезанным, с тяжелыми веками и в целом безрадостным выражением, которое говорило об удовлетворённой жадности и умеренной чёрствости. Я бы предположил, что этому человеку было около 60-ти.

— О, нет, — пробормотала Блисс. — Давай повернём здесь, быстрее…

Я с тревогой последовал за ней, заметив, что мужчина в пиджаке бросил на нас ненавидящий взгляд.

— Блисс, — начал я, — тот человек из трейлера, кажется…

— Тссс! Это мой муж. Он изобьет меня, если подумает, что я бездельничаю!

— Изобьёт?

— Говард, обними меня. Если он подумает, что ты «Джон», то не будет бить меня.

Я едва успел понять, что она имеет в виду, но сделал так, как она просила.

— Это странно, — сказала она, — но… ты поймёшь…

Когда мы медленно повернули на глазах у этого несчастного надсмотрщика О’Слонесси, Блисс на мгновение остановилась на костылях, довольно непристойно поцеловала меня, а также погладила мою промежность.

Я напрягся, мой член встал на дыбы, как дразнящийся зверь. Я мог упасть от сладострастного шока.

— А теперь пошли, быстро!

Ошеломлённый, я повиновался ей. Краем глаза я заметил, как О’Слонесси скрылся в своём трейлере.

— Мне очень жаль, Говард, — объяснила Блисс, странно запыхавшись. — Tы не понимаешь ситуации с моим мужем, но я должна была это сделать, потому что…

— Чтобы показать вашему мужу, что вы занимаетесь тем делом, которое он заставляет вас делать, да, я понимаю… — я пожелал О’Слонесси провалиться в яму Шогготов. И вечность быть насилуемым в зад парой чудовищ из других измерений! Это было бы прекрасно.

Она вздохнула, на этот раз с облегчением.

— Я так рада, что ты понимаешь, Говард. Я бы никогда так не поступила, если бы не застряла в этом ужасном карнавале.

— Конечно, не поступила бы…

— Если бы я только могла скопить достаточно денег, чтобы сбежать, или…

Сбежать, — ее слова крутились у меня в голове. Мечта уже начала формироваться: она сбежит… со мной…

Это было легко: основную работу сделали амброзиальное засахаренное яблоко и похотливые мысли, которые действительно занимали большое место в моем сознании, а именно мой образ, доставляющий оральные ласки тяжело дышащей и выгнувшейся назад Блисс, в то время как её странные, деформированные ступни держат мой затылок. Конечно, её оргазм будет всеобъемлющим, и так же несомненно, что её восхитительное лоно будет слаще, чем яблоко. Ах, какая нелепая, если не совсем нехарактерная фантазия, а? Следуя потоку толпы по часовой стрелке, Блисс указала на более заметные особенности шоу; мы ещё не пересекли эту сторону «на полпути», и я нашёл происходящее здесь более интересным и, осмелюсь сказать, более привлекательным. Ещё лучше, с Блисс в качестве моего эскорта я был допущен в каждую специализированную палатку бесплатно!

Небольшая очередь собралась вокруг возвышения Хоуберка-шпагоглотателя! Во-первых, множество предметов исчезло в горле циркача: свеча, осколки стекла, и даже кабачок. Сам выступающий казался старше даже негодяя О’Слонесси, но мускулы у него были, как канаты. Скудные аплодисменты сопровождали каждую демонстрацию, пока один молодой наглец не пропищал:

— Я хочу вернуть свои деньги!

При этих словах Хоуберк улыбнулся и наконец поднял меч необычайной длинны, затем без промедлений опустил его себе в рот, где он легко исчез по рукоятку. Когда он вытащил его, на него был насажен кабачок — настоящий трюк — и толпа зааплодировала намного громче, но молодой наглец не утихал:

— О, я видел такой трюк сто раз на выступлениях получше этого, старик!

— О, неужели получше? — возразил Хоуберк. — Что ещё за шуточки, молокосос! Значит, говоришь, что видел лучше?

Внезапно старик согнулся пополам, и из его рта вылетела мерцающая чёрная змея длиной в шесть футов[12], которая тяжело шлепнулась на пол, и при её появлении половина публики бросилась к выходу, а другая половина отпрыгнула на несколько ярдов. Змея свернулась кольцами под сценой под шумные аплодисменты, напоминающие морской прибой.

Это было довольно грозное зрелище, но Блисс, посмеиваясь, объяснила, что:

1) нахал на самом деле был «прокладкой», то есть работником карнавала низкого порядка, чьи высказывания из толпы были преднамеренными, и

2) «змея» на самом деле была резиновой, вылет которой осуществлялся невидимой леской визуально правдоподобно, благодаря силе внушения. В общем, прекрасная иллюзия.

Другие палатки в меньшей степени можно было назвать «чудесными»; действительно, термин «впечатляюще гротескные» был бы более уместным. Там была Бетти, человеческий кровеносный сосуд, или относительно хорошо сложенная молодая женщина, одетая только в оловянные конусы на сосках и крошечный треугольник блестящей ткани на её интимных местах. Что делало её неимоверно привлекательной, так это вот что: настоящая вспышка венозности, настолько сильная, что каждый квадратный дюйм обнаженной кожи был опутан пульсирующими голубыми венами; намеренное покрытие ее кожи маслом усиливало эффект до мерцающего уродства. Затем был мужчина, который невероятно выталкивал оба глаза из глазниц; затем женщина, объявленная беременной в течение семи лет, ее голый живот выступал не меньше, чем объём шара для гаданий (Блисс позже сообщила мне, что доброкачественная опухоль ответственна за её чрезмерный обхват живота, а не беременность); затем ещё один исполнитель, которого я вспомнил с рекламного плаката; Трупесса, возрождённая из когтей смерти африканской магией! Наблюдение за этой несчастной женщиной на самом деле было гораздо более тревожным, чем набросок копии на плакате. Она была буквально живым скелетом, с бледной кожей, натянутой на кости, и головой, похожей на череп, обмакнутый в бледную восковую краску. Изображение ухудшилось от полной наготы, открывая опустошенные кожные лоскуты вместо груди и болезненно выступающие тазовые кости, поддерживающие лишенный плоти пах и мрачную сморщенную кожу, которая могла быть только входом в её влагалище. Блисс я выразил сомнение, что африканская магия имеет какое-то отношение к её состоянию, но, скорее всего, это сознательное воздержание от употребления пищи.

— О, нет, Говард, — объяснила Блисс, — ее настоящее имя Мэри, и она ест, как свинья. Просто потом она всё это выблёвывает.

Очаровательно.

Дальше, шоу обещало «странности природы», но потом Блисс добавила:

— Ты сказал, что любишь странные вещи, Говард.

— Да, странные сказки, созданные воображением. Любопытно задуматься, почему именно такие вещи увлекательны для многих.

— Ну, я просто хотела сказать, что есть ещё кое-что… — она, казалось, криво улыбалась, как будто колебалась, — но для этого тебе придётся пойти на «Красную Аллею».

— «Красную Аллею»? — спросил я.

— Секция для взрослых. Я там работаю.

Мы стояли в стороне от потока шумных прохожих. Блисс указала на выход из большой палатки, охраняемый с обеих сторон флегматичными, мускулистыми мужчинами.

КРАСНАЯ АЛЛЕЯ — ВХОД $0.25.

Это, должно быть, та часть шоу, где размещались палатки для подглядывания, о которых говорил Нейт. Проститутки и другие непристойные проявления. Место, где Блисс делает свое собственное шоу, — с грустью вспомнил я.

— Но, пожалуйста, не приходи в мою палатку, Говард, — добавила она. — Мне будет плохо от этого.

— Я бы никогда не пошёл наперекор вашим желаниям, Блисс, — заверил я её, слишком хорошо помня рассказ Нейта. — А что касается других достопримечательностей… ну, как бы странно это ни звучало, но боюсь, что они попортят моё финансовое положение.

Ее рука исчезла в кармане, затем она сунула мне длинную полоску билетов.

— Блисс, я бы никогда не смог…

— Возьми их! — прошептала она. — Tы — настоящий джентльмен, но все же мужчина. Я хочу, чтобы ты хорошо провёл время, Говард. Просто… не ходи в мою палатку, — она захлопала своими роскошными ресницами. — И я надеюсь, что ты задержишься потом ненадолго. Надеюсь, ты сможешь остаться и увидеться со мной после моего шоу.

— Именно это я и сделаю…

Выражение ее лица изменилось.

— Я вернусь через час.

— Тогда через час, Блисс. Встретимся здесь.

Моё обещание, казалось, воодушевило её, в то время как я уже был более чем воодушевлен ее желанием увидеть меня напоследок. Прежде чем мы успели произнести ещё несколько прощальных слов, она страстно поцеловала меня в губы, а затем, опираясь на костыли, скрылась за парусиновой фрамугой, зловеще названной «Красной Аллеей».

Вдруг я оказался в совершенном одиночестве, в бесконечном людском потоке, который начал меня нервировать. Без Блисс я вернулся к своим мизантропическим манерам, к пресловутым «булавкам и иголкам». Поцелуй женщины-ребёнка оставил меня болезненно возбужденным, моё интимное место было сырым от смущающей протечки. У меня закружилась голова; я смотрел на таинственный дверной проём, который намекал на самое запретное таинство и обещал невероятные гротески, гораздо более мощные, чем вo всех предыдущие палатки. Сознательно мысль о том, чтобы войти даже с бесплатными билетами наполнила меня страхом, но теперь я оказался во власти своего подсознания. Я был совершенно лишён предвидения, когда подошёл к мускулистым охранникам, охранявших вход, стоически я вручил им один из своих билетов и шагнул в жуткую красноватую темноту. Я вошёл не в другую палатку, а в другой мир.

Мир теней, обрывков звуков, нездоровых запахов, мир парусиновых коридоров, тусклых ламп с красными линзами, крадущихся фигур, раболепных желаний, искрящегося отчаяния, инкогнито, и именно в этот подводный поток я позволил втянуть себя. Это место было не просто логовом для извращенцев; это был мрачный конклав сатиров, инкубов и демонов похоти, которыми, возможно, все мы были под нашими хрупкими человеческими личинами. Более устрашающие вооруженные охранники выстроились вдоль этих загадочных проходов, каждая стена из ткани показывала линию освещённых точек, в которых были прорезаны глазки.

— Дроч-вечеринка прямо здесь, приятель, — сказал один устрашающий страж, затем добавил другой: — собачья случка здесь и сейчас, всего за два билета.

От этих намеков у меня свело живот.

— В чем дело, приятель? Разве ты не хочешь увидеть, как собака трахает девку?

Я попятился, чуть не споткнувшись. Раздались приглушённые визги с частой периодичностью, затем они стали становиться громче и перешли в стоны. Неясные мужские фигуры, стоявшие ко мне спиной, смотрели в похожие на глазки отверстия, они неприкрыто мастурбировали, наслаждаясь визуальным действием внутри. Когда чья-то рука крепко схватила меня за плечо, суровое лицо одного из охранников предупредило:

— Ты можешь смотреть или играться с собой, просто стоять здесь запрещено, — oн указал нa отверстия для подглядывания, как призрак Диккенса. — Решай, что будешь делать, или проваливай, за вход два билета.

Я едва мог вымолвить хоть слово, несмотря на мое измученное оцепенение.

— Учитывая отсутствие опыта у меня, возможно, вы могли бы дать мне рекомендацию, — пробормотал я и передал назначенные билеты.

Ничего не выражающее лицо охранника кивнуло.

— По тому, как ты выглядишь, могу с уверенностью сказать, тебе понравится, — парировал он и подтолкнул меня к светящейся дырке.

Дрожа, я заглянул внутрь, но тут же был поражён чувством, схожим с ударом дубинки по голове: обнаженный толстый человек стоял на четвереньках посреди комнаты со спиной, покрытой настоящим мехом; позади него на коленях стоял молодой, почти высушенный мужчина, у которого не было правой кисти. Толстяк напрягся, когда его прямая кишка стала местом введения культи его коллеги.

Я оторвал взгляд и быстро заковылял прочь. Негодяй охранник усмехнулся.

За то, что я остался, и даже за то, что только вошёл в это отвратительное место, где душа умирает, у меня появилось глубочайшее чувство самоосуждения. Но я знал, почему ещё не ушёл из этого проклятого места.

— Блисс, — потребовал я у одного из громил, помахивая пачкой билетов.

— Она сейчас на своём шоу, — проворчал в ответ безжизненный голос. — Затем у нее перерыв с 11 до 12. Но после этого ты можешь трахнуть её, но сначала ты должен записаться в список, — он ткнул пальцем в сторону места, которое должно было служить борделем. — А цена зависит от того, чего ты хочешь.

— Её шоу, — сказал я. — Куда?

Он оторвал два билета и указал на следующую секцию смотровых щелей, хотя большинство из них уже были заняты. С ужасающей медлительностью, полностью отказавшись от своих убеждений, я перевёл взгляд в дыру…

Наверняка это какое-то извращенченское чувство заставило меня уткнуться лицом в потрёпанный холст. Через отверстие я увидел круг масляных ламп, расставленных вокруг стола, на котором лежала на спине обнаженная Блисс. Ее кожа сияла, как свежий белый шоколад, соски были пухлыми и красными, как клубника. Пышная грудь быстро вздымалась и опадала; она облизала губы и закатила глаза в каком-то подобострастном удовольствии, которое сначала привлекло мое внимание, но потом я заметил макушку мужчины между ее ног. Деятельность, которой он занимался, не могла быть более непристойной наряду с влажными звуками чавканья и лизания, которые сопровождали все действо. Но пока это происходило, все четыре ее конечности двигались с почти механической точностью. Это Нейт уже рассказывал: ещё четверо мужчин стояли по углам стола, худые, ухмыляющиеся, обнаженные, демонстрирующие огромных размеров эрекции. С таким же успехом они могли бы быть безликими охранниками карнавала. Она быстро мастурбировала руками здоровенные пенисы двух мужчин, стоящих от Блисс по краям. Двух других мужчин она удовлетворяла своими деформированными ступнями. Звук этой четверной мастурбации в сочетании с настойчивым кунилингусом напомнил мне о том, как кормятся голодные животные.

Каким бы извращенным и неестественным ни было это зрелище, мое собственное возбуждение было почти невыносимым. Наблюдатели с обеих сторон приступили к ручному самоудовлетворению. Я и сам испытывал сильнейшее искушение, но не мог заставить себя сделать это. Между тем…

Выступление Блисс повысило мою веру в серьёзность проблемы связывания ступней. Я читал о множестве подобных деформациях, но ее случай был явно самым трагичным, ее злой отец явно овладел этим искусством. Ее ступни полностью закатились, что указывало на то, что её дуги и пальцы ног были неоднократно сломаны и повторно завернуты для желаемого эффекта. Странная гибкость также казалась очевидной — Блисс смогла отрегулировать свою «хватку». Всё это время длительная практики демонстрировала ее грязное, неряшливое мастерство; ее движения ускорились до лихорадочного пика, a затем, наконец, все четыре мужчины эякулировали на неё почти одновременно; действительно, впечатляющая «кульминация» шоу.

Или нет?

Когда удовлетворённые люди скрылись из виду, остался ещё оральный работник, чья работа продолжалась. Я мог различить ритмичное движение головы мужчины и полоску светлого меха, едва заметную на линии его губ. Блисс держала свои искривлённые ноги высоко поднятыми, ее живот втягивался и вытягивался в явных волнах удовольствия; ее руки ласкали ее воспалённые груди, массируя и размазывая сперму четырёх мужчин, эту клейкую глазурь, на себе. Она вскрикнула и почти свернулась в пульсирующий человеческий шар, когда ее собственный оргазм накрыл ее сладострастной волной. Но когда ее дрожь удовольствия утихла…

Ее партнёр встал.

Это был Септимус-колосс. Его угловатое тело, казалось, развернулось, когда он сначала встал, затем взобрался на стол, отвратительно преклонив колени между ног Блисс. Обнаженный, этот титан выглядел потусторонним, высосанным из свиных кишок, длиннокостным существом, скорее демоническим, чем человеческим. Маленькая головка с глазами-бусинками склонилась с длинных костлявых плеч, чтобы внимательно рассмотреть глазурованную наготу Блисс и свои гениталии.

Они были такими же неестественно огромными, как и всё остальное.

Его эрекция встала дыбом, как змея с мордой; словно по команде Блисс ласкала её своими уродливыми ступнями, растирая выделения, выступающие с его ужасающего кончика, сжимая мясистое древко своим неестественным хватом. Затем она неуклюже растопыренными бёдрами насадилась на здоровенный орган помогая себе при этом собственными ногами.

Худощавая фигура Септимуса напряглась, когда началось это искажение акта размножения. В медленных, изнурительных конвульсиях половой орган Септимуса пролез в крошечную, нежную женственность Блисс. Один толчок за другим, до конца, до финала. В конце каждого засовывания Блисс реагировала так, как будто в неё засовывали руку; её глаза вылезали из орбит, ее бёдра вздымались, даже язык неприлично выступал из-за чудовищности надругательства. От собственной эрекции я чуть не падал в обморок. В конце концов, движения Септимуса стали более резкими, агрессивными на грани сексуального насилия, вызвав из горла Блисс стаккато воплей среди гротескных хлопков в паху. Но даже несмотря на очевидный дискомфорт, женщина-ребенок одной рукой пощипывала свои соски, а другой отчаянно теребила клитор, каким-то образом получая удовольствие от того, что, должно быть, было болью, разрывающей ее. Однако, больше, чем удовольствие, было следующее действие, когда, чувствуя неминуемый оргазм, Септимус вытащил чудовищный орган, подался вперёд, а затем деформированные, но ловкие ступни Блисс принялись мастурбировать пульсирующий член, когда она сама наклонилась ближе с закрытыми глазами и открытым ртом. Буквально залп нечеловеческих объемов опалесцирующих струй хлынул ей прямо в рот. А потом единственный толчок в горле дал понять, что она проглотила все содержимое рта.

Когда я попятился от этого ужасного глазка — поистине «ока ада» — я ошеломлённо заметил, что все остальные смотрящие ушли, оставив на брезенте палатки следы собственного потраченного семени. Безумие того, что я видел, да и вообще безумие всего этого жалкого предприятия сводило меня с ума, как уличного бродягу. Здравый смысл был теперь за пределами моего понимания; я сразу понял, что должен сделать: я должен каким-то образом помочь сбежать Блисс из этого адского места и забрать ее отсюда навсегда. Я увезу ее с собой в Провиденс. Я найду способ сделать так, чтобы ее жизнь вынужденного разврата в руках ее мелкого сатрапа-мужа закончилась навсегда. Я найду способ поддержать ее даже в суровом свете правды, которую едва смогу выдержать сам.