Выполненное задание

ЧЕТЫРЕ

— Конечно, я озлоблен, — сказал человек, который сидел слева от Бейли. Ему было под тридцать — среднего роста, светловолосый и очень пьяный. — А кто бы не озлобился? — он допил свое виски со льдом и, выдохнув с оглушительным свистом, поставил стакан на стойку. — Еще одну порцию, — выкрикнул он и повернулся к соседу, — будешь еще?

— Нет, спасибо, — ответил Бейли.

— О, д-давай. Я плачу. Что я еще могу сделать, чтобы ты меня выслушал. А то ст-т-танешь ты меня слушать, незнакомого человека, и все такое прочее. Но если Джим Ваймен — меня т-так зовут — если Джим Ваймен захочет кому-нибудь поплакаться в жилетку, Джим Ваймен может заплатить за то, что его выслушают.

— Не стоит, — сказал Бейли. — Мне интересно вас слушать. Я, видите ли, несколько лет был в отъезде. Только сегодня вернулся. Здесь все так изменилось.

— Конечно, изменилось, мистер м-м-м… мистер. Конечно, изменилось. Все меняется, эт-то точно. Бармен! — вдуг заорал Ваймен. — Почему м-мне до сих пор не налили?

Бейли стиснул зубы, приготовившись стать свидетелем неприятной сцены. Ему не хотелось, чтобы его вышвырнули отсюда вместе с Вайменом. Он хотел отдохнуть в прохладной темноте, в запомнившейся с прошлых времен элегантности красного дерева и ворсистых ковров, потягивая одинарную порцию слабого разбавленного шотландского виски — все, что он мог позволить себе, он собирался провести здесь около часа и попытаться вернуть себе прежнюю уверенность. Они предупредили его, что Сан-Франциско, как и любой другой американский город, сильно изменился; но они не сказали ему, что эти изменения могут оказаться настолько шокирующими.

Бармен посмотрел на Ваймена, пожал плечами и налил ему. Еще один симптом, подумал Бейли. Прежде в таверне Дрейка ни за что не стали бы обслуживать до такой степени напившегося посетителя. Но и оформление таверны в стиле королевы Елизаветы, если приглядеться попристальнее, довольно-таки изменилось. Все вокруг стало ветхим и пыльным.

— Вы говорили, что занимаетесь научно-исследовательской работой — совершенствуете компьютеры? — спросил Бейли в надежде утихомирить Ваймена.

Уловка сработала. Речь Ваймена стала более внятной:

— Да. В медцентре. Или, вернее, я занимался этим до сих пор. До вчерашнего дня. Теперь уже не занимаюсь. Исследовательскую программу аннулировали. А результаты этой работы могли бы стать самыми ошеломительными с тех пор, как — с тех пор, как — нет, еще более ошеломительными. Меняющими фундаментальные понятия!

— А что это была за программа?

Наверное, речь шла о программе, теоретические аспекты которой широко обсуждались до того, как Бейли заболел. Прямая связь человека с машиной была предметом разработок в течение уже многих лет; и, конечно, уже достаточно привычными стали работающие на батареях и управляемые нервной системой протезы конечностей человека, они были разработаны где-то в 1980 году. Но объединение в одно целое мозга и компьютера представляло собой трудности другого порядка. Само соединение не было проблемой. При этом не требовалось подсоединение к черепу проводов и всякой другой ерунды. В результате усиления и индукции импульсы могли перемещаться в обоих направлениях — от нейтрона к транзистору и обратно — по электромагнитным каналам. Но как создать общий язык для такой связи? Этот вопрос еще не был решен. Ни разу не было зафиксировано, что определенной мысли соответствует определенное изображение на энцефалограмме, все данные свидетельствовали об обратном. Мысль была невероятно сложным отражением функционирования всей корковой системы.

— Но мы определили ос-с-с-новной подход к проблеме, — объяснял Ваймен. — Мы наметили дальнейший ход исследований. Основная идея состоит в том, что нет необходимости использовать какие-то особые коды. Достаточно взаимно однозначного соответствия. Это что-то вроде двух схожих языков. Вы можете выражать одни и те же мысли на английском и на немецком языках, просто одно и тоже понятие может обозначаться разными словами. Там они в отделе нейрофизиологии доказали, что мозг может включать в свои процессы обработки данных любой цифровой код, но при ус-с-словии, что это будет единственное в своем роде соответствие. П-п-потом ребята-математики разработали массу теорем. Видите ли, новые данные сводили всю проблему к проблеме преобразования данных из одной формы в другую. К проблеме топологического преобразования данных, понимаете? Как только мы получили эти теоремы, мы продолжили работу. Научные исследования. Разработка соответствующего к-компьютера и с-соответствующих программ — задача нелегкая, требует усилий, штата сотрудников, нес-с-кольких лет работы — но мы знаем, что, черт возьми, мы можем с этим справиться. А в-вы знаете, что произошло бы в случае нашего успеха?

Бейли энергично кивнул. Он чувствовал себя все лучше и лучше. Хоть Ваймен и был пьян, но он говорил научным языком. А слышать этот язык после стольких утраченных лет, означало для Бейли возвращение в привычную среду. Специальностью Бейли была социология, а она в последнее время в значительной степени зависела от математических расчетов, кроме того…

Кроме того, система «человек-компьютер» предполагала фантастические возможности. Фактически, огромный объем памяти машины, скорость считывания данных из памяти, способность выполнения логических операций за считанные доли секунды — все эти возможности могли бы сочетаться — или объединяться

— со способностью человека к творчеству и проявлению своей воли. Соединенные воедино, человек и машина, стали бы одним целым — непрерывно программирующей себя вычислительной машиной, разумом настолько мощным, что применение коэффициента умственного развития утратило бы всякий смысл. Они/он/она могли бы впервые в истории интеллектуального развития человека рассматривать проблемы во всей их целостности.

Конечно, следовало учитывать определенные опасности, которые явно предвиделись и то, что в работе могли возникнуть и менее очевидные опасные моменты. Но преимущества конечного результата, наверное, оправдывают любой риск.

— Но, мы б-больше этим не занимаемся, — Ваймен склонился над стаканом. — Не хватает д-денег. Вчера было принято окончательное решение. По этому поводу я хочу напиться.

— Почему не хватает денег? — спросил Бейли. — Наверное, Национальный научный фонд закрыл программу, потому что был не в состоянии выделить на нее миллиардную сумму?

— Фью! Откуда вы, приятель? Уже давно прошли те времена, когда у Национального научного фонда были деньги и он мог ими р-распоряжаться. У Национального института здоровья их тоже нет. Мы и т-туда обращались. К к-кому мы только не обращались. Никаких результатов. Слишком много денег идет на обеспечение психического здоровья. Иначе правительство не аннулировало бы несколько уже выполняющих-х-хся программ. Министерство обороны — вы думаете, что Министерство обороны могло бы этим заинтересоваться, да? — да, черт возьми, они заинтересованы, но вы же знаете, какое у них сейчас финансовое положение. Военно-Воздушные Силы занимаются перевозкой пассажиров и таким образам зарабатывают деньги, военный корабль «Пуэрто-Рико» превращен в п-плавающее казино за пределами территориальных вод… т-только так могут быть получены средства на оборону. Поэтому в прошлом году мы сдались после рассмотрения вопроса о Гайане. О, президент пытался с-с-сделать хорошую мину при плохой игре, что-то говорил о «почетном заселении без военного давления»… но, черт возьми, весь мир знает о том, что военное давление было — это было давление на нас — при участии корабля «Венесуэла», черт возьми!

В стакан Ваймена скатилась слеза.

— Черт побери этого человека, — пробормотал он. — Гори он в адском пламени. Пусть ему будут ниспосланы вечные муки. Он один во всем виноват. Могу поспорить, правительство Франции превозносит его за это. Я могу поспорить на какую хотите с-с-сумму, он писал свои книги и в-в-выступал перед публикой с определенной целью.

— О ком вы говорите? — поинтересовался Бейли.

— Ну, вы знаете. О, профессоре. Французе. Не могу пр-ро-изнести его чертово имя. Ну, тот, с идеями о защите сумасшедших.

— Постойте. — Бейли оцепенел. Он замер в той позе, в которой сидел. По коже побежали мурашки. — Не имеете ли вы в виду Мишеля Шансона д'Уазо?

— Тьфу! Он, именно он. Шансонг Двазо. Могу поспорить, он на самом деле был китайским агентом, с таким-то именем! Он знал, что наша большая, сентиментальная, мягкосердечная, заботливая страна воодушевится его идеями, бросится их воплощать — бросится в кучу н-навоза. Он один нас погубил. Погубил мою программу. Погубил мою страну. Теперь мы ни черта больше не можем делать, мы можем только заботиться о г-горстке бесполезных чокнутых бездельников. — Ваймен поднял свой стакан. — За погибель Шансонга Двазо!

— Нет, — Бейли резко поднялся. Его стул с грохотом упал.

— А? — заморгал Ваймен.

«Я не должен позволять себе сердиться», — подумал Бейли. — «Я еще не совсем в порядке. Они мне сказали, что я должен быть осторожен, не возбуждаться, постоянно контролировать свои эмоции, пока не окрепнут нервы». Но, тем не менее, ярость росла, обдавая его холодом, вызывая тошноту и дрожь. Он сказал с вызовом:

— К вашему сведению, я один из этих бесполезных, чокнутых бездельников.

— Что? Вы?

— Не верите? — Бейли вынул из брюк бумажник. (Он им говорил, что ему не нужен такой дорогой костюм, но они сказали, что моральное состояние играет важную роль в выздоровлении.) Он раскрыл бумажник и показал карточку, удостоверяющую его как психически больного человека.

— Меня выписали сегодня утром, после пяти лет лечения в государственной клинике в Напе, — сказал он. — Я был полезным членом общества до тех пор, пока не заболел. Но потом я прошел через такой кошмар, который вы себе с вашим самодовольством и ограниченностью не можете и представить. В Напе меня спасли. Более добрых людей я не видел. Насколько позволяли их знания, они починили мой ум. Сейчас я нахожусь на амбулаторном лечении. Когда я полностью выздоровею, — надеюсь, в конце концов так и будет, — я опять буду работать. И я с радостью буду платить налоги, чтобы помочь тем, кто не совсем здоров.

— Н-но… — Ваймен пытался что-то сказать.

Бейли его перебил:

— А как, вы считаете, должна была реагировать страна? Последние двадцать лет количество психических заболеваний возрастало экспоненциально. Что-то нужно было делать. Чтобы вы выбрали? Убить нас, обработать наши мозги? Посадить нас в тюрьму, уморить нас голодом? Можно было поступить и так. Но я, вместе со многими миллионами своих собратьев, я говорю: слава Богу, что Шансон д'Уазо показал нам милосердный путь решения проблемы, а вы… будьте прокляты!

Он выплеснул содержимое своего стакана в лицо Ваймену.

— Бармен! — заверещал Ваймен. — Вы видите, что он сделал. Вы видите, что этот иждивенец, сидящий на шее общества, что этот псих сделал?

— Следите за тем, что говорите, — ответил бармен. — Ведь у него удостоверение? А закон говорит о том, что мы должны быть снисходительны к таким людям.

— Правда? — воскликнул Бейли. Довольный, он схватил стакан Ваймена и вылил остатки содержимого Ваймену на голову.

— Эй, — сказал бармен. — Имей совесть, приятель, мне придется все это убирать.

Бейли повернулся на каблуках и с достоинством вышел.

Бриллиантовые солнечные лучи заливали улицу, обрушиваясь с безоблачного неба, наполненного ветром и чайками. Бейли пытался не замечать ярко освещенной запущенности когда-то престижных зданий, грязных тротуаров, однообразных витрин, редко встречающихся автомобилей и плохо одетых прохожих. Цена действительно была большой, но обязательства нужно выполнять. Как об этом писал Шансон д'Уазо — Бейли смаковал в уме замечательный, часто перечитываемый абзац, и, шагая по улице, переводил его на английский:

«Показав в предыдущих главах, что эпидемия сумасшествия возникает как результат ситуации, созданной коллективными усилиями людей (посредством перенаселения, чрезмерной механизации, строгой регламентации жизни, деперсонализации — всего того, против чего восстают глубочайшие инстинкты человека-животного), ниже я рассмотрю мероприятия, которые должны быть осуществлены при наличии таких восставших людей-животных. Количества таких особей в действительности представляют для общества такую нагрузку и опасность, что они вызывают все меньше сочувствия. И все же их состояние не их вина, оно является результатом глобальной несостоятельности общества. Следовательно, необходимо определить социальный способ лечения этой социальной болезни.

Решение, которое я предлагаю и разрабатываю в деталях, является наиболее радикальным. Но что значит «радикальный»? Это слово происходит от латинского слова radix, что значит racine — «корень», и, таким образом, радикальное решение представляет собой решение, касающееся основ проблемы.

Очевидно, что услуги клиники должны быть бесплатными, и должны предоставляться в максимальном объеме, в той мере, в какой они требуются в каждом отдельном случае. Но психиатрия пока не совершенна. Полностью излечить можно лишь некоторых, если полное излечение вообще возможно. Пациент, состояние которого находится на грани нестабильности или в состоянии которого появилась некоторая стабильность после пребывания в лечебном учреждении, не должен подвергаться в дальнейшем такому же непереносимому давлению, которое привело его к болезни. Напротив, он должен быть избавлен от такого давления. Его задачей является выздоровление или, по крайней мере, не ухудшение состояния. Следовательно, он должен получать из общественных фондов пенсию, необходимую для поддержания его самого и его иждивенцев на достаточно высоком жизненном уровне. И в том случае, если его поведение не представляет собой непосредственной опасности для окружающих, он должен быть освобожден от рамок закона, ему следует разрешить работать а соответствии с его побуждениями и с применением любых способов труда, какие он считает необходимыми…»

Завизжали тормоза. Автомобиль занесло, когда водитель попытался резко затормозить. Побледневшее лицо водителя показалось из окна машины и Бейли услышал резкий окрик:

— Ты смотришь, куда идешь? Сумасшедший придурок!

— О, — Бейли вернулся к реальности, и это было для него ударом — он осознал, что находится на проезжей части Пост-Стрит, ярко освещенной солнцем. — Я…

Автомобили, громко сигналя, окружили Бейли. Собиралась толпа любопытных. Сквозь толпу протискивался дюжий полицейский в голубой форме.

— Так-так, — сказал он, — что тут происходит? — Он быстро оценил ситуацию. — Что, неосторожно переходили улицу? Вам жить надоело?

— Я… я… — Страх, иррациональный, но совершенно реальный, стиснул Бейли горло.

— Выпишите ему повестку в суд за нарушение правил уличного движения, господин полицейский, — требовал водитель. — Заберите его прямо сейчас. Он представляет опасность для решеток радиаторов.

Фа! Фа! Фа!

— Боже мой, — застонал полицейский. — Из-за вас мы сейчас устроим здесь пробку до самого Дейли-Сити. Убирайтесь отсюда. Прочь с дороги. Давайте сюда свои…

Но Бейли уже протягивал ему свой бумажник с удостоверением.

У полицейского отвисла челюсть:

— Почему, черт возьми, вы не сказали об этом сразу? — воскликнул он. Автомобиль, который чуть не сбил Бейли, уже отъезжал. Полицейский побежал вдогонку и засвистел, чтобы он остановился. — Эй, вы! А ну, стойте! Вы знаете, что вы, черт возьми, чуть не убили человека, которому не повезло в жизни?

Лицо водителя опять побледнело.

— Да, — сказали в толпе, — он еще и оскорбил его. Назвал его сумасшедшим придурком.

— Это правда? — спросил полицейский.

— Да, конечно. — Говоривший вышел вперед. — Я сам слышал, господин офицер. Бог знает, какой моральный ущерб нанес этот грубиян несчастному.

Несколько свидетелей согласно закивали. Полицейский сказал:

— Мне очень жаль, мистер Бейли, но я не могу арестовать его за преступление, которое он совершил, оскорбив вас, пока вы не пройдете со мной в участок и не подтвердите обвинение. Вы согласны это сделать?

Бейли с усилием глотнул и отрицательно покачал головой.

— Ну, хорошо, в любом случае, я могу выписать ему судебную повестку,

— строго сказал полицейский. — И ему придется встретиться с судьей Джеффризом. Я лично прослежу за этим. На моей смене никто просто так не уходит, оскорбив человека.

Бейли чувствовал, что он тоже должен что-то сказать, но не мог этого сделать: слишком сильным было потрясение. С единственным желанием куда-нибудь уйти отсюда он смешался с толпой, которая, тем не менее, расступалась перед ним, и направился к Юнион-Сквер. Трава там была высокой и давно требовала ухода, повсюду валялся мусор, но зато на флагштоках все еще трепетали флаги…

Стоп. Этими флагами должны были быть флаги Соединенных Штатов и штата Калифорния, ведь так? Не «Веселый Роджер», не флаг какого-то исследовательского общества, не клетчатый флаг лагерной стоянки, не флаг «друзей, объединенных тесным родством», и не…

Человек, который был первым свидетелем во время происшествия на проезжей части, прикоснулся к руке Бейли:

— Вам нужна помощь, мой мальчик? — прошептал он. — Вы, по-видимому, новичок в нашем прекрасном городе?

— Ну, я… я был в Напе, — сказал Бейли.

— А теперь вы один, как это ужасно! Вы могли потратить не один день, чтобы найти себе подобных. — Человек был невысокого роста, опрятный, чистый, образованный, судя по его речи; и как бы тщательно Бейли не разглядывал этого человека, единственной чертой, которая бросалась в глаза, был вечерний костюм из синего вельвета, который он носил без пояса. Он долго жал руку Бейли, потом сказал: — Зовите меня Джулес.

— Бейли. Уильям Бейли. Я… ммм… вы… тоже… ммм… один из несчастных?

— К сожалению, да, мой очаровательный мальчик, к сожалению, да. Вам так повезло, что я как раз там оказался. Не многие из нас приходят в этот район. Без гида вы могли бы оказаться в затруднительном положении среди абсолютных тэсси.

От толпы, собравшейся неподалеку, отделился человек в черной униформе, он взобрался на скамейку и закричал в рупор:

— Друзья! Мои дорогие друзья-получеловеки! Послушайте. Это жизненно важное сообщение. Вы заметили, что я отношусь к европеоидной расе, ну, друзья, теперь у меня для вас сюрприз. Я являюсь чем-то вроде уникума, я расист — самозабвенный, фанатичный расист, который утверждает и может научно обосновать утверждение, гласящее о том, что его собственная раса является низшей. Единственными настоящими людьми на земле, мои друзья, основной эволюционной линией, людьми будущего являются меланезийцы.

Бейли и Джулес побрели прочь.

— Кажется, здесь иногда встречаются, ну, незаурядные типы, — сказал Бейли.

— О, мой бедный наивный друг, — ответил Джулес. — Им здесь нет счета. Не будьте таким наивным, это придает вам очарование, но все-таки, это очень наивное замечание. Половина ораторов в Юнион-Сквер — здравомыслящие люди. Они позволяют себе подобные маленькие удовольствия, зная, что перегруженные работой полицейские редко спрашивают удостоверение. А другая половина — ну, в самом деле, дорогой мой, согласитесь — другая половина состоит из таких же плохих людей, как тэсси.

— Тэсси?

Джулес похлопал Бейли по спине:

— Я вижу, мне придется взять над вами шефство. Мне действительно придется это сделать. Нет, нет, не чувствуйте себя чем-то мне обязанным. Это доставит мне удовольствие. Это будет, я бы сказал, художественное воссоздание вашей души. Я представлю вас влиятельным людям. Я буду вас информировать. Я заново сформирую вашу личность. Одним словом — я воссоздам вас.

— Что? Ммм, эй, послушайте, я не…

Джулес вял Бейли под руку и, применив некоторую силу, повел его дальше.

— Тэсси, — сказал он, — это тессеракты. Четырехмерные кубы. Прочные и непоколебимо здравомыслящие. Но готов поспорить, что те психи массового выпуска, которых мы видели там, в нижних районах города, на самом деле, тоже тэсси. У них те же профессии, общество, успех, кичливость, и ни малейшего понятия о внутреннем космосе. Да, однажды я слышал, как один из них напыщенно проповедовал, говорил о Боге; и я спросил его, постигал ли он когда-нибудь бесконечность путем обычного созерцания коробки из под овсяного печенья «Квакер» — он просто сплюнул! — Они пересекли улицу. — Я поведу вас прямо к Чингису. Я уверен, что к нашему приходу вечеринка только начнется. Она начинается именно в это время дня, а у него просто чудесные друзья… Ага, вот мы и пришли.

Джулес остановился возле фольксвагена. Машина была неправильно припаркована, но, очевидно, значок на ветровом стекле, свидетельствующий о психическом расстройстве водителя и подпорки под колесами говорили сами за себя.

— У вас есть водительские права? — недоуменно спросил Бейли.

Джулес кивнул:

— Поэтому я пользуюсь большим спросом в небольшом кругу своих друзей. Не многим из них, как вы сами понимаете, разрешено водить автомобиль. Некоторых этот запрет приводит прямо в бешенство. Но я, между нами говоря, согласен с тем, что общество тоже имеет кое-какие права по отношению к нам, несчастным. Не слишком много, но все же. Но придумаете ли вы какую-нибудь причину, по которой гомосексуалисту можно было бы запретить водить автомобиль?

— Что? Но, ммм, но — ваш случай…

Джулес развеселился:

— О, любовь моя, как они вдействительности обращались с вами в Напе? Вам позволяли читать газеты? Или слушать радио? Ведь это был великий исход последних выборов. Даже в наших рядах по этому поводу произошел раскол. Общество «Мэттэчин» объявило, что оно долго работало над тем, чтобы включить нас в категорию нормальных, если не неординарных, граждан. Славные ребята. Им просто не хватило реализма. Преимущества статуса «несчастных» стоят необходимости носить это клеймо. Но такое звание, в общем-то, клеймом и не является, согласитесь. Каждый кандидат — то есть каждый кандидат по всей стране — который обещал изменить закон, объявив нас душевнобольными, избирался подавляющим количеством голосов. Я понятия не имел о том, что нас так много. Теперь запрыгивайте в машину, детка, сейчас отправимся в веселое путешествие.

Бейли по инерции забрался в машину, чувствуя свою слабость, но не в силах что-либо предпринять. «Кроме всего прочего», — думал он, — «я сейчас ничем не занят. Может, там будет забавно. Если мне понадобится, я в любой момент смогу уйти. Надеюсь, что смогу».

Они ехали в западном направлении, к Хейт-Эшбери. Джулес показывал достопримечательности, мимо которых они проезжали.

Храм «Иштар»:

— Да, может быть, у меня слишком много предубеждений, но я все же считаю, что эти несчастные, которые страдают от сатириаза и нимфомании, вульгарны, как подростки, особенно когда они возводят все это в ранг религии, что разрешается законами штата Калифорния, а вы как считаете? Кроме того, они какие-то ненужные.

Марихуановый лабиринт на спортивной площадке «Гамильтон»:

— Эта тяжба дошла до самого Верховного Суда. Что вправе, а что не вправе делать имеющие удостоверение родители в плане воспитания своих собственных детей? Суд определил, что в соответствии с четырнадцатой поправкой, официальный контроль за такими семьями является дискриминационным, если нет свидетельств, что детям наносятся телесные повреждения.

Потемневшие руины Окленда вдалеке:

— Все это слишком трагично. Но я думаю, при такой нагрузке на лечебные учреждения, не считая очереди жаждущих туда попасть, намного превышающей возможности этих учреждений в размещении пациентов, врачей следует простить за веру в то, что какого-нибудь поджигателя таким образом вылечат.

Толпа мужчин и женщин, голых, но живописно раскрашенных, позирующих перед кинокамерами супружеской пары, по-видимому, иностранных туристов:

— Мне кажется, эти туристы — русские. В последнее время к нам приезжает много русских. Они постоянно смеются. Не знаю, почему.

Когда автомобиль остановился, Бейли сделал глубокий вдох и заставил работать мозг хотя бы вполовину своих возможностей. В старых домах, выстроившихся вдоль улицы, стекла были выбиты, двери перекошены, кровельная дранка болталась, а облупленные рамы грозились вот-вот сорваться с петель. Тротуары покрывал слой мусора в несколько сантиметров. Дальше проезда не было: когда-то давно два автомобиля столкнулись и так и остались на дороге; теперь от них остались только проржавевшие кузова; из одного выскочила крыса. Вокруг никого не было, только одинокий наркоман сидел на разрушенном крыльце ближайшего дома и со счастливым видом впрыскивал себе наркотик. Холодный бриз разносил вонь от мусора; покосившиеся стены домов тонули в сумраке. Кто-то где-то кричал, громко и с ужасающей регулярностью.

Джулес почувствовал тревогу Бейли и похлопал его по руке:

— Не сомневайтесь, — сказал этот маленький человек. — Я знаю, все это шокирует вас, кажется вам немного… зловещим? Но, на самом деле, ваша красивая головка не подвергается никакой опасности. Все очень просто — да, у тэсси есть свои районы, но ведь они не могут прибрать к рукам весь город, верно? Эта часть города отдана несчастным, чтобы они делали здесь все, что им нравится. Разве не чрезмерные требования соответствия общепринятым правилам стали причиной их болезни?

Бейли собрался с духом и последовал за Джулесом в особняк в стиле короля Эдуарда — трехэтажного здания с башенками и черепицей, разделенного на отдельные квартиры.

— Может быть, нам следовало бы… м-мм… принести что-то с собой? — спросил Бейли. — Ну, если мы вторгаемся без приглашения… бутылку или что-нибудь из еды?

Джулес топнул ногой:

— Немедленно выбросьте из головы все заботы! — закричал он. — Что может быть скучнее «вечеринки»? — Интонацией он отчетливо выделил кавычки.

— Как обычно организуют веселье? А что касается напитков, если у вас действительно нет внутренних ресурсов самому себе поднять настроение усилием воли, то пожалуйста, будут вам напитки. Видите ли, Чингисхан знаком с Лысым Джо.

— Да?

Джулес успокоился и объяснил:

— Один из наших знакомых считает, что он — Лысый Джо. Вы, конечно же, помните классику. Лысый Джо занимался изготовлением крепких напитков. Следовательно, каждому, кто считает себя Лысым Джо, необходимо разрешить практику изготовления крепких напитков. Но лицензирование или обложение налогом могло бы травмировать его психику. Поэтому цена напитков совсем небольшая. — Он подмигнул и ткнул Бейли в бок. — Ему было нелегко получить удостоверение. Лысый Джо — это самый проницательный человек, которого я когда-либо встречал.

Из темного, затянутого паутиной холла наверх вела лестница; оттуда доносились голоса и звуки, которые, по предположению Бейли, должны были быть музыкой.

— Ммм, кто, вы сказали, хозяин? — спросил он.

— О! — Джулес ударил себя в грудь. — Замечательно, что вы мне напомнили! Было бы просто ужасно, если бы вы не были осведомлены о том, что следует всячески ублажать его заблуждение. Не забывайте называть его Чингисханом. Его имя… раньше, на самом деле, его звали Оле Свенсон, но мы это имя никогда не упоминаем. Если вы угодите ему, используя способы, не требующие особых усилий — ну, скажем, выразите подобострастие низким поклоном, когда вас будут знакомить, или будете дрожать от страха, а может быть, поинтересуетесь, как идет кампания по завоеванию Китая, — он станет просто душечкой. Но, в противном случае, надо признать, он становиться ужасным.

— Бешеным?

— Да нет же! Боже мой, конечно, нет! — Джулес всплеснул руками. — Откуда у вас такое восприятие? Я согласен с тем, что у некоторых моих друзей действительно есть свои маленькие странности, но это не их вина, это вина общества, а все они, я в этом уверен, в глубине души славные, хорошие люди. — Он понизил голос до шепота. — Но однако, что касается Чингиса — будьте осторожны. Если вы не будете обращаться с ним как с императором всех народов, он… затаскаетвас по судам. За моральный ущерб. Он часто выигрывает такие процессы.

Бейли облизал пересохшие губы и нетвердой походкой последовал за Джулесом.

Но как только он окунулся в атмосферу вечеринки, оказалось, что это вполне безобидное времяпрепровождение. Вечеринка напомнила ему студенческие годы в Беркли. Странная одежда, немытые тела, откровенные и несколько помпезные разговоры, обнимающиеся по углам парочки, окрашенные в черный цвет стены, завешанные парашютным шелком или, наоборот, оформленные с учетом новейшего, неконформистского направления — все это было знакомо Бейли. Он вспомнил, что у представителей этой компании в удостоверениях указывалась безопасная форма заболевания, эти люди могли приспосабливаться к окружающему миру, правда, при условии, что мир будет оплачивать выбранный ими образ жизни. Как и в случае с Бейли.

С наступлением ночи вечеринка становилась все более людной и шумной. Желающие устроили складчину — в отличие от других представителей богемы, эти не чувствовали недостатка в деньгах — и сходили за сандвичами. Бейли оставался с гостями — прохаживался по квартире, знакомился, беседовал и внутренне соглашался с тем, что Джулес, похоже, действительно оказал ему хорошую услугу. Все оказалось неожиданно интересным.

Правда, кое-что его разочаровало. Например, молодой человек в халате, с волосами по пояс, перебил беседу Бейли с бывшим профессором экономики:

— Эй, Фил, ты слышал, что случилось с Томми?

— Нет, а что? — ответил профессор. Это был кроткий седой человечек с тихим голосом, скорее смирившийся со своей неопрятностью, чем приветствовавший ее.

— Его схватили с поличным, — сказал молодой человек. — Полицейские застукали его со своей женой.

— Так-так. — Профессор покачал головой. — Не могу сказать, что я ему очень сочувствую. Ты же знаешь, я никогда этого не одобрял.

— Перестань радоваться, как тэсси, — сказал молодой человек. — Мы не должны позволять полиции вытворять такие штучки. Надо что-то делать.

— А в чем дело? — спросил Бейли. К тому времени, когда один стакан вина согревал ему руку, а содержимое другого — желудок, он чувствовал себя почти смелым.

— Новенький? — поинтересовался молодой человек. — Сразу видно. В прошлом году Томми достал себе удостоверение. Неизлечимая форма брачной импотенции.

— Вы имеете в виду, что на самом деле ее не было?

— Черт возьми, конечно же, нет. Томми — самый здоровый жеребец на всем западном побережье. Похоже на то, что он разошелся, и об этом прослышала полиция. Представь себе! Совать нос в личную жизнь человека! Мы что, в конце концов, живем в полицейском штате?

— Но симуляция… — Бейли обнаружил, что обращается к спине. Она растворилась в толпе людей и сигаретном дыме.

Профессор улыбнулся:

— Боюсь, это стало настолько распространенным явлением, что в определенных кругах симуляция считается престижной, — сказал он. — Наш юный друг не скрывает от своих друзей, что его религиозная мономания является лишь избранным им способом жить, не работая.

— И вы о нем не заявляете?

— Нет. К сожалению, у меня не хватает смелости стать штрейкбрехером.

— Профессор вздохнул. — А мой нервный срыв был самым что ни на есть настоящим. Попробовали бы вы объяснить современную американскую экономическую политику…

Часом или двумя позже Бейли стоял чуть в стороне от кучки людей, слушавших, как разговорчивый негр объясняет свою идею:

— Люди, говорю вам, это в наших силах. Все что нам нужно — это организация. Если этим занимались белые, то почему нельзя цветным? Давайте вспомним судебный иск Брауна против Министерства просвещения. Верховный Суд показал, как дискриминация влияет на психику. Правильно? Правильно. Но есть закон или нет закона, а мы все еще подвергаемся дискриминации в собственной стране. Итак, почему бы нам не принять законопроект, гласящий о том, что каждый чернокожий страдает психическим расстройством? Разве белые не в долгу перед нами?

— Да, — ответил Чингисхан, — если бы тот же законопроект можно было применить к монголам и шведам…

— Конечно, — сказал негр. — А почему нет? Я думал о том, что нам следует объединиться с евреями. Но слишком многие из них получили от тэсси отказ в выдаче удостоверений. Так почему вместо евреев не вовлечь вас? «Взаимные услуги» — кажется, так это называется в политике.

Рыжеволосая девушка подергала Бейли за рукав, кивнула в сторону говорящего и прошептала:

— Какая изумительная ирония! Фред так хочет удостоверение, что как будто уже чувствует его вкус. Вы, наверное, слышали его бред о том, что чернокожие должны подняться на борьбу и убить каждого грязного бледнолицего во всем мире. Но он ни разу не смог убедить комиссию в том, что он психически ненормальный. Эти негодяи всегда говорили, что он не параноик, что он просто выражает свое политическое мнение. Видите ли, в глубине души он любит белых. Он ничего не может с этим поделать — просто любит и все. И вот теперь у него есть план, который должен дать ему возможность получить удостоверение в качестве обеспечения права свободы личности. Только могу поклясться, это не сработает. Сто процентов, в течение ближайших десяти лет будет разработан соответствующий закон.

Ближе к полуночи начались танцы. К этому времени, в особняке собралось, наверное, с половину всех жителей района; веселились во всех квартирах. Как оказалось, под запись ритмичного боя барабанов бонго можно было танцевать всем вместе, если всем удавалось одновременно подпрыгнуть в такт.

У Бейли болела голова. Он чувствовал легкое головокружение. Слишком много спиртного, дыма, тепла, застоявшегося воздуха, возбуждения — и все это при его ослабленном состоянии. Но он не хотел уходить. Внутренние противоречия затерялись в радостном оживлении гостей. Одиночества больше не было. Этот мир-внутри-мира поглотил его. Рыжеволосая девушка говорила о своих анализах, все говорила и говорила. Но она была хорошенькой и, кроме того, энергичной, как он почувствовал, когда они прижались животами во время танца; и он подумал, что впоследствии он мог бы заполучить ее в постель. Он танцевал.

Вся компания танцевала. Пол гудел. Люстры качались. Штукатурка сыпалась. Оконные стекла дребезжали. «Прам-па-па, прам-па-па, прам-па-па-ра, тара-ра!» Гей, га!

Пока насквозь прогнивший, подточенный термитами дом не рухнул. В распоряжении Бейли было одно мгновение, чтобы подумать о том, что он сам и крыша дома падают.

Потом булыжники похоронили его под собой, и он умер.

Смерть пришла как ураган. Казалось, его выдувало ветром, кружило в вихре, бросало вверх и вниз, и снова все сначала. Но, собрав волю, решительно не обращая внимания на гром и молнии, на осьминогов, он смог поддержать что-то вроде порядка в сознании.

«Ноль, — считал Бог, — один, десять, одиннадцать…»

— О, заткнись», — проворчал он.

Что с ним происходило? Неужели эта последовательность пренеприятнейших концов будет продолжаться вечно? Он умер на самом деле и теперь обречен на вечные муки?

Нет. Потому что какой же это ад, если неизвестно, за что ты в нем пребываешь?

Он сосредоточился на этой одной загадке. Кем он был? Почему он? В этот раз он не был так сильно потрясен и напуган, как раньше, и поэтому обнаружил, что помнит каждую из прошлых своих жизней. До самого мгновения, когда они становились одним и тем же. Обычное детство, учеба, путешествия, книги, музыка, друзья, женитьба, развод, другие женщины, другие хобби, многообещающая карьера молодого ученого-социолога, работающего в университетском Медицинском Центре Сан-Франциско, написавшего тезисы о проблеме, связанной с увеличением количества психических заболеваний и теперь пытающегося найти причину и способ лечения в рамках социологии… Жизнь расщепилась на отдельные жизни несколько лет назад, в 1984 году, как он приблизительно определил.

«Тысяча, тысяча один, тысяча десять».

Но какая из четырех жизней была реальной? Или они все были реальными? Нет. Этого не может быть. Ничего из прошлого, общего для всех жизней, не предвещало того, что его душа может разделиться. И все-таки она могла это делать. Четыре раза. А может, эти эпизоды были иллюзией, вихрем не таких уж приятных видений, которые нужно просто забыть?

Но как?

Ну, хорошо. Как он попал в этот круговорот в самом начале?

Он не знал. «Инкарнации» полностью замаскировали этот самый первый этап его жизни. И все-таки, осужден ли он, черт возьми, постоянно умирать

— то в одном безумном мире, то в другом, — пока и в самом деле не сойдет с ума?

Думай, думал он в отчаянии, которое все нарастало. Думай изо всех сил. Какие именно совершаемые тобой действия катапультируют тебя с этой точки в другую псевдореальность?

«Тысяча сто одиннадцать».

Вспомни, где ты был в последний момент. Ты видишь, что было не так в твоих попытках справиться с ситуацией. Тебе кажется, что ты знаешь больше их. Потом Бог говорит: «Щелк», и ты задействован в новой ситуации, и ты обнаруживаешь, что и она не срабатывает.

Например, возьмем этот последний мир. У них был зачаток идеи. Устранение давления, которое сгибает более слабые личности. Вся беда в том, что общество не может функционировать без существования некоторой доли нетерпимости и принуждения.

Но, по крайней мере, следующий тип общества будет от этого избавлен. Технологическое, с большим количеством городов, рациональное общество вынуждено оказывать давление на людей, и, возможно, это давление всегда будет слишком сильным для некоторых людей. Но что, если создать совершенно новую культуру? Нет, конечно, не общество благородных дикарей, а, скажем, общество людей пост-технологической эры, которые использовали бы механизмы только для выполнения сложных, скучных или опасных заданий; которые избавили бы окружающий их мир от уродства и сверхсложности; которые вернулись бы к природе, безопасной и незагрязненной. Таким образом, наряду с удовлетворением животных инстинктов, такие люди культивировали бы свои интеллектуальные, духовные, чисто человеческие способности…

Щелк. Далекое будущее уже наступало.

— Нет! — закричал Бейли в ужасе. — Я не имел этого в виду!

Но было поздно.