Второй сон

Глава 4 Среда, 10 апреля. Непредвиденное происшествие на похоронах

Он задул свечу и, вернувшись обратно в постель, натянул стеганое одеяло до самого подбородка. Оказалось, что в темноте проще выбросить из головы многочисленные доказательства еретических взглядов старого священника. И впрямь, Фэйрфакс так устал, что, несмотря на все волнения сегодняшнего дня и вечера, неудобный диван очень скоро, казалось, растворился под ним, и его дыхание стало глубоким и размеренным.

Второй сон был наполнен сновидениями больше первого, хотя впоследствии он не смог вспомнить ни одного, кроме последнего – повторяющегося кошмара, который начался вскоре после того, как родители и сестра умерли от потницы, а его самого отправили жить к пожилому дяде. Снилось ему всегда одно и то же: он, босой, блуждал по незнакомой местности в поисках нужной улицы, нужного дома, нужной двери. И лишь когда после многочасовых поисков он находил ее – убогую развалюху в бедном квартале – и, взломав замок, врывался внутрь, перед ним вновь появлялись его родные. Они безмолвно протягивали к нему руки, и в этот миг Фэйрфакс неизменно просыпался.

Его глаза распахнулись. В комнате плавал серый рассветный сумрак. Где-то на краю сознания забрезжило смутное беспокойство, он повернул голову и различил расплывчатые очертания застекленного шкафчика с парящими внутри предметами. К нему мгновенно вернулись воспоминания прошлой ночи.

Он отбросил одеяло и опустился на колени рядом с диваном. Костяшки молитвенно сжатых рук побелели от напряжения. Благодарю тебя, Отец мой Небесный, за то, что позволил мне увидеть еще один день. Дай мне, молю Тебя, силы, дабы сопротивляться искусу, и благочестие, дабы служить Тебе к вящей славе Твоей сегодня и до скончания веков. Аминь.

Старательно отводя глаза от книжных полок и шкафа, он поднялся, раздвинул шторы и открыл маленькое окно. Воздух был прохладным и влажным, неподвижным, тихим. В конце переулка виднелась церковь с повисшим на шпиле флагом, за ней – деревушка, а еще дальше, вздымаясь, точно волны, уходили вдаль крутые склоны долины, где под низким хмурым небом там и сям белели кудрявые овцы.

На столике у окна для него уже были приготовлены кувшин с водой, таз, небольшое зеркальце, полотенце и кусок старомодного черного мыла, от которого разило поташом. Фэйрфакс не смог заставить себя воспользоваться им. При мысли о том, что от него будет весь день исходить этот едкий дух, ему немедленно вспомнилась семинария: промозглое утро, он, ежась от холода в одном исподнем, стоит в очереди к колонке, чтобы умыться…

Он ополоснул лицо холодной водой и провел мокрыми руками по волосам и бороде, после чего окинул взглядом свое отражение в зеркале. Как и все священники, он носил бороду. Она была такой же густой и темной, как и волосы. Фэйрфакс тщательно следил за тем, чтобы борода была подстрижена скобкой, по современной моде, однако это почему-то не придавало его облику солидности. Кожа, бледная после зимних месяцев, проведенных по большей части в стенах собора, была слишком нежной, а в глазах сквозил явный избыток юношеского пыла. Он попробовал насупить брови, но решил, что его отражение выглядит глупо.

Часы в коридоре показывали самое начало седьмого. С кухни доносился звон горшков и кастрюль.

– Доброе утро! – крикнул он и прошел в гостиную, где его уже ждал накрытый к завтраку стол.

Окно комнаты выходило прямо на тележную колею, которая служила главной улицей деревни. Женщина осторожно несла на голове массивный кувшин – по всей видимости, ходила за водой к общественному колодцу. Мужчина в халате вел за собой мула. Они обменялись приветствиями и дальше пошли вместе. Фэйрфакс провожал их взглядом, пока они не скрылись из виду.

За спиной у него послышался шум, и он обернулся. Молодая женщина ставила на стол тарелку. Он даже не слышал, как она вошла. Почему-то он представлял себе племянницу миссис Бадд ничем не примечательной деревенской тетехой. Но она оказалась тоненькой, с бледным правильным лицом, большими голубыми глазами и перехваченными голубой ленточкой пышными черными волосами, которые подчеркивали ее длинную нежную шею. На ней было траурное одеяние, делавшее ее облик еще более ослепительным, и Фэйрфакс забеспокоился: не слишком ли он на нее засмотрелся? Придя в себя после некоторого замешательства, он преувеличенно бодрым тоном произнес:

– Доброе утро! Вы, должно быть, Роуз? Поистине луч солнца в непогожий день!

Девушка оглянулась и, не сказав ни слова, ретировалась.

Когда стало понятно, что возвращаться она не собирается, Фэйрфакс сел за стол и уныло уставился на тарелку с холодной бараниной и сыром. Какая трагедия – обладать пылкой натурой, не имея никакой возможности дать ей выход! Как следствие, у него не было ни сноровки, ни опыта в общении с женщинами. В соборе его окружали одни мужчины: целомудрие было главным ограничением, налагаемым на священнослужителей. В глубине души он сожалел об этом запрете, но прикладывал все усилия к тому, чтобы соблюдать его, и ни разу не усомнился в его необходимости. И все же говорили, что до Апокалипсиса большинство священников в Англии были женаты, а в последние десятилетия женщинам даже дозволялось совершать службы! Наверняка это кощунство стало не последней причиной, по которой на мир обрушился гнев Божий.

Дверь снова распахнулась, и Фэйрфакс поспешно обернулся в надежде загладить свою промашку. Однако это была всего лишь Агнес, которая принесла чайник.

– Доброе утро, преподобный отец.

– Доброе утро, миссис Бадд.

– Чайку выпьете? Отец Лэйси предпочитал корнский, но у нас есть и горный, коли пожелаете.

– Корнский меня вполне устроит. – Он стал смотреть, как Агнес осторожно наливает чай в чашу, одной рукой обхватив ручку чайника, а другой придерживая крышку. – Боюсь, я невольно напугал вашу племянницу.

– О, не обращайте на нее внимания. Она робкая, как олененок.

– И тем не менее я был бы рад поговорить с ней. О печальных переменах в ее жизни.

– Вот чего не выйдет, того не выйдет.

– Это почему же?

– Она не говорит.

– Что, совсем?

– Да, она немая от рождения.

Теперь ему стало еще более неловко за свою бестактность.

– Печально это слышать.

– На все Божья воля, преподобный отец.

– И сколько же ей лет?

– Восемнадцать.

Когда Агнес удалилась, он обхватил обеими руками чашу с чаем и попытался представить, что станет с бедной девушкой после того, как она лишится крова. Вернется к родным? Примут ли они ее обратно? Немую, скорее всего, будет непросто выдать замуж, несмотря на ее внешность. Может, все-таки попросить епископа, чтобы приход отдали ему? Фэйрфакс представил, как они втроем будут жить в этом доме. Мало-помалу он своей добротой завоюет ее доверие. Быть может, долгими зимними вечерами они вместе смогут побороть ее недуг. А он, ежедневно, ежечасно смиряя плоть и противостоя искусу, сможет стать ближе к Богу. Разве такая жизнь настолько уж плоха?

К тому времени, когда чай был допит, Фэйрфакс почти убедил себя в том, что в его судьбе должен произойти этот невероятный – можно даже сказать, отмеченный подвижничеством, – поворот, и, обнаружив, что у него не на шутку разыгрался аппетит, набросился на завтрак.

Он принес из кабинета сумку, плотно закрыл дверь, перекрестился и вернулся в гостиную, чтобы дописать свою речь. После открытий, совершенных им между первым и вторым сном, это стало куда более сложной задачей, и следующие два часа он провел в попытках увязать учение Церкви с тем, что узнал об отце Лэйси. Он грел руки своим дыханием. Выкуривал трубку за трубкой. Время от времени он прерывался, чтобы выглянуть в окно. Светлее за ним не становилось. Наоборот, становилось темнее. В конце концов пошел дождь – не вчерашняя морось, больше похожая на водяную дымку, а натуральный ливень, который барабанил по крыше и превращался в водопады, перехлестывавшие через края водосточных желобов.

Агнес все утро сновала между кухней и церковью с тарелками в руках. В конце концов она принесла ему свечу. Вдруг издалека донесся глухой рокот, раскатившийся по всей долине.

Фэйрфакс вскинул голову:

– Гром?

– Да откуда ж взяться грому без молнии, преподобный отец. Это в каменоломне что-то взрывают.

– В такую непогоду?

Экономка ничего не ответила. Взгляд ее был прикован к чему-то за окном. Из боковой калитки в кладбищенской ограде выходили пятеро мужчин, пригибая головы в капюшонах, чтобы защититься от дождя. Четверо, одетые в темные воскресные костюмы, явно чувствовали себя не в своей тарелке; на пятом был красный стихарь алтарника. Они торопливо пересекли дорожку и двинулись по направлению к дому.

– Ну вот, пришли за ним. Уже почти пора.

Агнес пошла открывать дверь. До Фэйрфакса донеслись голоса – почтительно приглушенные – и топот сапог у порога: пришедшие старательно стряхивали с подошв грязь и воду. Потом на лестнице послышались тяжелые шаги. На пороге вновь показалась Агнес, за ее спиной стоял облаченный в красное служитель. Фэйрфакс поднялся на ноги.

– Преподобный отец, это Джордж Кифер, наш причетник.

Она отступила в сторону, чтобы дать ему пройти.

Фэйрфакс мгновенно узнал эту лысую голову с родинкой в форме полумесяца. Кифер протянул руку.

– Выходит, вы все-таки отыскали нас, преподобный отец.

– В конечном счете да.

Фэйрфакс пожал его широкую влажную ладонь.

Агнес с изумлением воззрилась на них.

– Вы знаете друг дружку?

– Встретились вчера на дороге, – пояснил Фэйрфакс.

– Я бы сам вас проводил, – сказал Кифер, – да не поспел бы шерсть на мануфактуру отвезти. – Сверху послышался стук молотка, и он вскинул глаза к потолку. – Я сказал, чтобы гроб заколачивали. Он пролежал тут неделю, и все, кто хотел с ним попрощаться, уже это сделали. Верно, Агнес?

– Ты у нас причетник, Джордж, – холодно ответила та.

Из-за лысины определить возраст Кифера было сложно. Вне всякого сомнения, он был моложе, чем казался. Наверное, между двадцатью и тридцатью. Впрочем, сколько бы лет ни было Киферу, Фэйрфаксу очень не понравилось поведение служителя: захотелось отчитать его за вчерашнюю неприветливость, особенно если учесть, что тот был причетником, а он, Фэйрфакс – рукоположенным священником. Следовало догадаться, что Фэйрфакс едет хоронить отца Лэйси. Однако приглушенный стук молотка наверху напомнил о том, что у него есть дела поважнее, нежели защита своего оскорбленного достоинства.

– Что ж, мистер Кифер, полагаю, нам стоит обсудить панихиду. – Он сверился со своими записями. – Я выбрал два гимна: «Из сердца нашего Отца» и «Твердыня наша – вечный Бог». Но, может, отец Лэйси предпочитал другие песнопения?

– Да кто ж его знает, – пожал плечами Кифер.

– Тогда решено. А читать будем Первое послание к Коринфянам: «Не все мы умрем, но все изменимся». Это соответствует традиции и подобает случаю.

– Как скажете.

– Кто будет читать?

Кифер почесал голову:

– Леди Дарстон наверняка придет. Дарстоны по традиции занимают первый ряд. Она хорошо знала старика.

– Отлично, тогда попросим леди Дарстон. Возможно, еще кто-нибудь пожелает произнести речь?

– Мы тут к речам не слишком привычны.

Конец их разговору положил похоронный звон церковного колокола. Если в христианском мире и существовал более безрадостный звук, Фэйрфакс от души надеялся никогда его не услышать. За каждым приглушенным ударом следовал интервал в три-четыре секунды, затем он раздавался снова – плач по умершему: настойчивый, неотвратимый, беспощадный.

– Сколько сейчас времени, миссис Бадд? – спросил Фэйрфакс.

Та оглянулась на часы в коридоре:

– Без четверти одиннадцать, преподобный отец.

– Пора начинать. Оставьте меня одного, пожалуйста.

Когда они удалились, Фэйрфакс открыл сумку и достал свое облачение. Натянув через голову белый стихарь, он обеими руками разгладил его, проведя руками до лодыжек. Потом накинул зеленую с золотом ризу, развернул сто́лу, поцеловал ее и обернул вокруг шеи. Фэйрфакса рукоположили только в прошлом году, на Михайлов день; на мгновение его одолела нервозность, которую он немедленно подавил. Если он не в состоянии провести самую простую службу в захудалой деревушке, о какой карьере священника вообще может идти речь? Он сложил в стопку молитвенник, Библию, свои записи и вышел в коридор.

Гробоносцы все еще сражались со своей ношей, пытаясь спустить ее по узкой лестнице. Пришлось расположить гроб практически вертикально, и он то и дело задевал то стены, то перила. Казалось, доски вот-вот треснут и старый священник вывалится на ступени. Агнес стояла дальше по коридору, прижимая руку ко рту. Из-за спины ее выглядывала Роуз. На обеих были черные траурные чепцы.

Фэйрфакс протиснулся мимо Кифера, который пытался руководить, и, поднявшись на несколько ступенек вверх, взялся за край гроба.

– С какой стороны голова? Выносить надо головой вперед!

Когда гроб выровняли – двое на нижней ступеньке придерживали задний конец, а двое других передний, – он отошел и открыл дверь.

Стоя на пороге, Фэйрфакс про себя воззвал к Господу, прося о том, чтобы в него вошел Святой Дух – в этот миг он определенно не чувствовал его присутствия, – и выбрался под проливной дождь. На счет «три» мужчины вскинули гроб на плечи и, пошатываясь под его тяжестью, двинулись за священником. Следом шел Кифер. Замыкали шествие Роуз и Агнес, которая заперла за собой дверь. Маленькая похоронная процессия медленно потянулась по садовой дорожке и, огибая грязные лужи, направилась к воротам. Фэйрфакс заметил пару лошадей, привязанных к крюкам, которые были вмурованы в стену. Неподалеку ждал пони, впряженный в легкую повозку, рядом стоял крытый фургон с мулами. Колокол продолжал звонить. Ветер раздувал облачение Фэйрфакса, точно парус. У него было такое чувство, будто его выбросило на мель и теперь он изо всех сил пытается доплыть до берега.

Они прошли сквозь ворота меж сочащихся влагой камней и, оставив позади разверстый зев свежевырытой могилы, направились к церковному притвору, сулившему укрытие от дождя. На миг притормозив перед входом, чтобы поудобнее примостить на плечах свою скорбную ношу, они двинулись вниз, в маленькую церквушку, по ступеням, на которых за многие века образовались углубления. В памяти Фэйрфакса остались благоговейная тишина, время от времени нарушаемая чьим-нибудь негромким покашливанием, холод, сероватый сумрак, сливающиеся в единую массу огоньки свечей на периферии зрения, множество еле уловимых запахов: воска, ладана, мокрой одежды, пота. Обойдя гроб спереди, он двинулся к алтарю, на ходу открывая молитвенник. Прихожане поднялись.

Много веков тому назад, искореняя наукопоклонничество, Церковь уничтожила еретические модернизированные тексты доапокалиптической эпохи и вернула христианам язык Библии короля Иакова. Ее двенадцать тысяч слов легли в основу Узаконенного национального словаря. И хотя в обиходную речь проникли и другие слова, в школе изучали исключительно библейский лексикон. Это был английский язык в том виде, в каком его задумал Господь, – богатый, величественный и очищенный от всех выражений, способных хоть как-то отражать научные понятия. Именно он звучал в то утро под сводами церкви Святого Георгия, как наверняка звучал в стародавние времена, до Упадка.

– Я есмь воскресение и жизнь, рек Господь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек[4].

У Фэйрфакса был красивый и сильный голос. Он отдавал себе отчет в том, что сейчас, когда он идет по проходу, все головы поворачиваются в его сторону. В тусклом свете мелкий шрифт было трудно различить, но это не имело никакого значения. Человеческие жизни были недолгими, а похороны – частыми; текст службы он знал наизусть.

– Ибо мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынести из него[5]. Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно![6]

Остановившись перед ступенями алтаря, он повернулся. В стенах узкого нефа были ниши, где стояли статуи святых – необычайно много изваяний для такой маленькой церквушки. Огоньки свечей под каждой резной фигурой мерцали в полумраке, точно звезды. Гробоносцы остановились перед козлами, осторожно опустили на них гроб, повернулись к алтарю и поклонились. Кифер, Агнес и Роуз заняли места во втором ряду. Кифер почтительно наклонился вперед и прошептал что-то на ухо женщине, которая сидела перед ним. Та кивнула в ответ и принялась листать свою Библию.

Фэйрфакс вскинул руки:

– Давайте помолимся.

Паства преклонила колени.

– Господи! Ты нам прибежище в род и род. Прежде нежели родились горы, и Ты образовал землю и вселенную, и от века и до века Ты – Бог. Ты возвращаешь человека в тление и говоришь: «Возвратитесь, сыны человеческие!» Ибо пред очами Твоими тысяча лет, как день вчерашний, когда он прошел, и как стража в ночи…[7]

По окончании молитвы, к изумлению Фэйрфакса, Роуз встала и двинулась мимо него к органу. Где-то одышливо засипели и загромыхали незримые мехи. Роуз очень чисто сыграла вступительные такты, после чего остановилась. Собравшиеся зашелестели страницами молитвенников. Зазвучали ноты древнего гимна.

Не прекращая петь, Фэйрфакс принялся разглядывать прихожан. Несмотря на непогоду, отдать дань уважения старому священнику собралось больше сотни человек – худых, оборванных, с загрубелыми лицами крестьян в убогой одежде, чья внешность красноречиво свидетельствовала о беспросветной жизни с бесконечными родами, тяжким трудом и постоянным недоеданием. И тем не менее они пели с воодушевлением. По крыше барабанил дождь.

Когда гимн допели, он кивнул женщине, сидевшей в переднем ряду; судя по всему, это и была леди Дарстон. Та поднялась на ноги и раскрыла свою Библию. По крайней мере, она принадлежала к избранному обществу. Фэйрфакс сразу же понял это по ее безупречной осанке и наряду. На ней были строгий жакет и юбка из темно-зеленого бархата, длиной по щиколотку; и то и другое – слегка поношенное и выцветшее, но явно дорогое и, без сомнения, некогда очень модное. Рыжеватые волосы были убраны под бархатный капор такого же зеленого цвета. Женщина уверенно поднялась на амвон и немного помедлила, сосредоточиваясь, прежде чем заговорить.

– Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся…[8]

Она без запинки прочитала этот отрывок звонким, приятным голосом и вернулась на свое место. Мужчина, сидевший рядом с ней, по всей видимости муж, одобрительно похлопал ее по руке, обтянутой перчаткой. Фэйрфакс взошел на амвон и положил на аналой свои заметки.

– Друзья, мы собрались здесь сегодня утром, чтобы проводить в последний путь отца Томаса Джеймса Лэйси, чья жизнь оборвалась в возрасте пятидесяти шести лет по трагической случайности…

– По трагической случайности, как же! – донесся из задних рядов громкий и насмешливый мужской голос.

Фэйрфакс умолк и вскинул глаза, чтобы посмотреть, кто это сказал. Прихожане зашевелились и принялись оглядываться. Одни что-то недовольно бормотали, другие обращались к мужчине, требуя молчания. Он сидел в заднем ряду, полускрытый колон- ной. Фэйрфакс повторил попытку:

– Отца Лэйси, чья жизнь оборвалась в возрасте пятидесяти шести лет по трагической случайности. Его смерть напоминает нам…

– Трагическая случайность тут совершенно ни при чем! – У него был выговор образованного человека и звучный, хотя и слегка дребезжащий от старости, голос. – Нет, я не намерен молчать! – раздраженно бросил он кому-то из окружающих. – Это вы все должны умолкнуть и очнуться, чтобы увидеть правду!

По залу пробежал негромкий ропот. Кровь застучала у Фэйрфакса в ушах.

– Друзья, прошу вас, давайте не забывать, по какому печальному поводу мы здесь собрались…

Но его голос утонул в общем гомоне.

Внезапно мужчина, сидевший рядом с леди Дарстон, швырнул на пол свой сборник гимнов и вскочил на ноги. У него было кирпично-красное лицо с грубыми чертами, а мускулистые плечи и шея в сравнении с остальным телом казались непропорционально широкими. Он напомнил Фэйрфаксу минотавра. Здоровяк решительно двинулся к задним рядам, и прихожане немедленно затихли. Добравшись до возмутителя спокойствия, он наклонился к нему и что-то произнес, негромко и отрывисто. Его мощный торс заслонял от Фэйрфакса происходящее. Потом началось какое-то шевеление. Несколько мгновений спустя два человека в полумраке принялись пробираться к выходу, причем, по всей видимости, один вел другого. Дверь открылась и снова закрылась. Спутник леди Дарстон, уперев кулаки в бока, проводил их взглядом, опустил руки, развернулся и все тем же решительным шагом вернулся в первый ряд. Подняв с пола сборник гимнов, он уселся на свое место и кивком велел Фэйрфаксу продолжать.

Фэйрфакс принялся продираться через оставшуюся часть своей речи.

– Его смерть напоминает нам о том, что Господь может призвать нас на Свой суд в любой миг. Научи нас так счислять дни наши, чтобы нам приобрести сердце мудрое…

Он говорил о святости служения, о ценности долгой и скромной жизни, проведенной на одном месте, о пастыре и его пастве, изрекал прочие высокопарные благоглупости, а когда закончил, то обнаружил, что его руки с силой сжимают край аналоя и скрючились, как когти грифона. Он спустился с амвона и произнес название второго гимна. Ему показалось, что на этот раз все пели с некоторым вызовом, демонстрируя неодобрение в адрес изгнанного смутьяна. Когда отзвучали последние слова гимна, те же четверо мужчин вновь вскинули гроб на плечи, и Фэйрфакс повел процессию к выходу из церкви. Очутившись во дворе, он огляделся по сторонам в поисках прихожанина, прервавшего проповедь, но, кроме могильщика и его подручного, поблизости никого не было видно.

Дождь продолжал лить, окропляя страницы молитвенника, – холодный, как зима, и неумолимый, как смерть. Вокруг вырытой могилы лежали доски, которые прогнулись под тяжестью Фэйрфакса. В щелях между ними хлюпала жидкая грязь. С холмика земли, извлеченной из ямы, стекала вода, собираясь в лужу на дне ямы. Фэйрфакс забеспокоился – если он не поспешит, гроб будет плавать в могиле, – и решил начать погребение, хотя еще не все прихожане успели подтянуться.

– Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями: как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается…[9]

Гробоносцы поставили гроб на две веревки, принялись осторожно тянуть его к разверстой могиле – он на миг завис над ямой, – и начали рывками спускать вниз. Когда примерно половина расстояния была преодолена, один из них слишком резко ослабил свой конец веревки. Скользкая пенька выскользнула из пальцев, гроб накренился и, пролетев последнюю пару футов, шумно плюхнулся в лужу на дне. Не будь Фэйрфакс ответственным за церемонию, он счел бы, что вся эта сцена не лишена мрачного комизма.

Скорбящие вереницей потянулись мимо, на миг останавливаясь, чтобы бросить в могилу горсть земли. Леди Дарстон задержалась дольше остальных. Стянув с руки зеленую лайковую перчатку, она погрузила пальцы в сероватую землю, словно не замечая грязи. Некоторое время она стояла в глубокой задумчивости, глядя на то, как земля сыплется сквозь ее тонкие пальцы на крышку гроба, потом приподняла подол юбки и отошла в сторону.

– Поелику Господь Всемогущий в неизреченной милости Своей принял к Себе душу усопшего брата нашего, мы предаем его тело земле; земля к земле, прах к праху, тлен к тлену, в безусловном и твердом уповании на воскрешение к вечной жизни в Господе нашем Иисусе Христе…

Фэйрфакс скороговоркой отбарабанил «Отче наш» и коллекту, и к тому времени, когда он затянул благословение, бо́льшая часть собравшихся, отбросив приличия, поспешила укрыться под крышей. Едва он успел захлопнуть молитвенник, как могильщик с подручным бросились зарывать могилу, трудясь с таким рвением, что менее чем через четверть часа бренные останки отца Томаса Лэйси были засыпаны землей, присоединившись к сонму мертвецов – тех, которые уже десять тысяч лет, если не больше, покоились в древней земле Уэссекса, тех, чьи голоса так настойчиво взывали к нему, когда он был еще жив.