Глава 6

14 февраля – День всех влюблённых. В постперестроечной России это знали все, даже дети. И отмечали, как ни странно, хотя я предпочитал всегда делать вид, что это праздник буржуйский, и не фиг тратиться на цветы и прочие духи с золотыми побрякушками.

В СССР о Дне святого Валентина никто и слыхом не слыхивал. А если и слыхивал, то считал это очередной религиозной глупостью, придуманной католиками. В принципе, я был солидарен с этим утверждением, однако решил всё же преподнести своей девушке букет дорогущих роз с Центрального рынка. Просто так, без повода. Все женщины любят цветы без повода, а роза – королева цветов, так что получите и распишитесь.

Инга и впрямь обрадовалась, а как при следующей сообщила, мама тоже порадовалась, что у её дочурки такой заботливый и романтичный жених. При слове «жених» Инга слегка вспыхнула, но что уж тут – жених и есть. Пока, правда, грядущую свадьбу мы не обсуждали, вообще старались не касаться этой темы, но уверен, каждый из нас не раз возвращался мыслями к тому, что рано или поздно ЭТО случится, и как вообще после ЭТОГО будет складываться наша семейная жизнь? Вариантов в моей голове было несколько, от «жили они долго и счастливо» с кучей детишек и внуков до развода на второй месяц. Жизнь – штука такая… Человек предполагает, а бог располагает.

Утром 16 февраля я первым делом включил радио, и стал бегать по частотам, где базировались «вражеские голоса», упорно продиравшиеся сквозь трест «глушилок». Ни на «Русской службе BBC», ни на «Радио Свобода», ни на «Голосе Америки» – нигде ни слова о премии «Грэмми»! Сейчас в Лос-Анджелесе вечер, как раз церемония в полном разгаре. Ну ладно, вечером послушаю, может, Сева Новгородцев обмолвится.

Весь день в училище сидел как на иголках, а вечером после тренировки едва дождался, когда наконец в эфир выйдет Сева Новгородцев в рамках своих ежепятничных «Рок-посевов». Ну уж он-то, музыкальный эксперт, точно должен хоть что-то сказать про «Грэмми»!

Пропела труба, дробно отработала бас-гитара, после чего раздался женский голос:

– Говорит Лондон! Вы слушаете Би-Би-Си. Последние полчаса мы посвящаем программе популярной музыки, которую подготовил для вас Всеволод Новгородцев.

И снова фоном музыка, а спустя несколько секунд из тьмы пространства вынырнул похрипывающий и прерывающийся «глушилками» голос Севы:

– Добрый вечер, друзья! Неделю назад мы начинали нашу передачу с зачитывания писем, но сегодня главные новости летят из-за океана. В Лос-Анджелесе состоялась 21-я церемония вручения премий «Грэмми», на которой были объявлена победители в следующих номинациях: «Запись года», «Альбом года», «Песня года», «Лучшая запись сочинений для оркестра», «Лучшее женское вокальное поп-исполнение» и «Лучшее мужское вокальное поп-исполнение», «Лучшее женское вокальное R&B-исполнение» и «Лучшее мужское вокальное R&B-исполнение», «Лучшее инструментальное джаз-соло», «Лучший инструментальный джаз-бэнд» и «Лучший разговорный альбом». И сразу же хочу начать с новости, которой мне не терпится с вами поделиться… Лучшей песней по итогам 1978 года признана композиция русского автора и исполнителя Максима Варченко «Heart-Shaped Box», выдержавшая нешуточную конкуренцию с Билли Джоэлом и его композицией «Just the Way You Are»…

Словно бы невидимая пружина подбросила меня вверх, и я заорал чуть ли не во всю силу своих лёгких:

– Да-а-а! Да-а-а!

Дверь распахнулась, и в дверном проёме показалась перепуганная мама.

– Максим, что случилось?

– Случилось, мама, ещё как случилось!

На моём лице застыла, словно приклеенная, счастливая и глупая улыбка. Ложка дёгтя, конечно, во всем этом присутствовала, и звали её Курт Кобейн. Эта награда должна была достаться ему, настоящему автору песни, но… В который уже раз оправдывал себя тем, что чёрт его знает, как история развернётся, может, Кобейн не в грандж ударится, а станет петь попсовые песенки. А может, и вообще подсядет на наркоту, и ему вообще будет не до музыки. Правда, он и в той реальности стал наркоманом, но хотя бы успел выпустить три альбома.

Пока я рассказывал маме, в чём дело, Сева за моей спиной уже успел поставить «Heart-Shaped Box».

– Вот, слушай!

Мама до этого эту песню слышала один или два раза, когда я ставил венгерскую пластинку, но сейчас послушно села рядом и замерла перед торжественностью момента, Меня же вообще потряхивало от возбуждения и, не в силах справиться с эмоциями, как только песня закончилась, я рванул на кухню и хряпнул рюмку наливки.

– За победу! – объяснил я маме, появившейся следом.

– Ой, а что же теперь будет? – спросила она растерянно.

– Не знаю, – пожал я плечами. – Вряд ли мне в США устроят гастроли. В лучшем случае статуэтку граммофона перешлют из Америки, поставлю на полку и буду на неё любоваться.

– Ой, ну надо же… Отец приедет из поездки, мы его обрадуем.

Эту ночь я почти что вообще не спал. Уснёшь тут, когда такие новости! А едва дождавшись семи утра, принялся обзванивать Ингу и своих музыкантов, чтобы со всеми поделиться радостной новостью. Договорились отметить это дело вечером походом в «Снежок» – наиболее демократичное кафе в центре Пензы, где к тому же подавали самое вкусное мороженое в креманках. Я с собой принёс захваченную из дома с разрешения мамы почти полную бутылку наливки, и мы, сидя за угловым столиком, втихую её оприходовали на пятерых.

Несколько дней я терялся в догадках, получу ли я вообще заветную статуэтку? Меньшову вон за фильм «Москва слезам не верит» передали «Оскар» вообще несколько лет спустя[11]. И тут в среду мне позвонил не кто иной, как собкор в СССР американского издания «USA Today» Генри Стоун.

– Максим, ты уже знаешь, что стал обладателем престижной музыкальной премии?

Я в ответ соврал, что слышал от одного из знакомых, а тот от другого знакомого, но вроде как до конца не был уверен в правдивости информации. Не признаваться же представителю недружественной державы, что я слушаю «вражеские голоса».

– Ок, я тебя понял. А теперь можешь мне поверить – премия «Грэмми» твоя! Мои поздравления, Максим!

– Спасибо! Это действительно прекрасная новость!

Я постарался через телефонную трубку передать ощущение неподдельного счастья. В общем-то, я и вправду был счастлив, просто за эти несколько дней эмоции слегка поутихли.

– Жаль, конечно, что тебя не было на самой церемонии, – продолжал Стоун. – Но ребята сделали красиво. На большом экране мелькали твои фото, кстати, сделанные мною во время визита в твой город, а фоном шла песня. Но я сам не видел, поскольку нахожусь в Москве, мне рассказали.

– А что с наградой? – не выдержал я.

– Награду за тебя получил атташе по культуре советского посольства. Он сказал буквально, что награда найдёт своего героя. Ну это у вас, русских, такое популярное выражение. Но что-то мне подсказывает, что статуэтку тебе никто отдавать не собирается. И я хочу написать об этом в своём издании. Но только чуть позже, когда сделаю запрос на имя министра культуры и получу от него ответ. Либо не получу, в любом случае у меня будут развязаны руки.

– Так может всё-таки отдадут? – выразил я слабую надежду.

– Очень сильно в этом сомневаюсь. Вашим начальникам от культуры зазорно, когда граждане СССР получают награды на фестивалях, проходящих в стане потенциального врага. Атташе приехал просто потому, что иначе статуэтки была бы отправлена спецпочтой на твой адрес. То есть они там подстраховались, чтобы ты точно её не получил… Я бы хотел ошибаться, но, думаю, так на самом деле и есть. В любом случае мне придётся о тебе писать. Даже если вдруг каким-то чудом «награда найдёт героя», я с удовольствием буду освещать это событие в своей газете.

На том и расстались. А мне оставалось лишь надеяться, что вопреки предположением мистера Стоуна у руководителей советской культуры проснётся совесть и мне, пусть даже безо всякой помпы, вручат позолоченный граммофончик.


В субботу мы с Ингой пришли поглазеть на открытие пиццерии, которая так незатейливо и называлась – «Пиццерия». А если повезёт – то и попасть внутрь. Мне-то что, а вот Инге ужасно хотелось отведать настоящей итальянской пиццы.

Народу собралось – мама не горюй. Вроде бы никто особо не рекламировал сегодняшнее открытие заведения, я сам узнал чисто случайно от Вальки, но вся небольшая площадь перед пиццерией оказалась запружена народом. Валька с Юркой и Леной тоже здесь оказались, причём мы не договаривались пересечься, но каким-то чудом в этом людском водовороте наши маленькие компании встретились. Так все вместе, активно работая локтями, и пробились в первые ряды.

Открытие было проведено по всем канонам соцреализма. Первым с крыльца пиццерии речь в микрофон толкнул Мясников. Мол, мы строили-строили и наконец построили. И вообще это чуть ли не подарок наших итальянских друзей во имя дружбы двух государств, которых многое связывает.

«Ещё в далёком XIII столетии, – вещал Георг Васильевич, – во время монголо-татарского нашествия разрушительные набеги на русские земли делали возможным и захват Европу. Желание христианских народов усилить совместные действия в борьбе против общего врага побудило итальянских представителей навестить русские земли. Несмотря на то, что визиты носили дипломатический характер, стороны имели возможность познакомиться с местной культурой, обычаями и традициями. Совершались визиты выдающихся личностей, к которым относится и приезд Аристотеля Фьораванти. Именно он построил Успенский Собор в Московском Кремле…»

Ну и в том же духе минут на пятнадцать, включая информацию, что в обозримом будущем Пенза может стать городом-побратимом итальянского города Менаджо, расположенного на берегу знаменитого озера Комо. М-да, Мясников был большим любителем поговорить, что, однако, не исключало его работоспособность и умение внедрять что-то новое. Чему свидетельством хотя бы вот эта пиццерия.

Представитель итальянской стороны Виченцо Карбоне, за время пребывания в Пензе уже выучивший несколько слов на русском, обошёлся без переводчика, и был куда более краток. Сказал, что его земляк – специально выписанный с Апеннинского полуострова пиццайоло – уже трудится на кухне, готовясь порадовать первых посетителей настоящей итальянской пиццей.

После выступления Карбоне почётной грамотой за досрочную сдачу объекта был награждён прораб этой… Можно сказать и стройки, хотя все работы производились уже внутри готового помещения, встроенного в первый этаж здания. Разве что внутри могли что-то перепланировать. В общем, наградили куском картона того, чьи работники тут приложили руку, а затем итальянец и Мясников под бравурную музыку духового оркестра торжественно перерезали алую ленточку, после чего Георг Васильевич объявил пиццерию открытой…

Учитывая, как ломанулся было внутрь народ, тут же оттеснив нас в сторону, должно было произойти что-то ужасное… Травматология сегодня оказалась бы переполненной, а на Ново-западном кладбище прибавилось бы свежих могил. И возможно, что и детских, учитывая, сколько в этой толпе было несовершеннолетних, пришедших как с родителями, так и без оных. Но власти догадались подсуетиться, организовав коридор из милиционеров и крепких мужиков с красными повязками на предплечьях, так что обошлось без увечий.

Внутрь запускали по тридцать человек, затем, когда, видимо, кем-то там поторапливаемые люди выходили, на их место запускали точно такое же количество. Вышел один – запустили одного, вышли трое – запустили троих. Всё это грозило затянуться надолго. Мы потоптались в сторонке и пришли к выводу, что лучше зайти в другой раз, когда ажиотаж немного схлынет, а то в такой обстановке никакого удовольствия от поглощения пиццы не испытаем. Однако только двинулись прочь, как сзади раздалось:

– Максим!

Это был не кто иной, как сам Мясников, который резво двигался в нашу сторону, размахивая двумя руками сразу. Подойдя вплотную, сказал, слегка запыхавшись:

– Я тебя с твоими друзьями ещё приметил, когда речь говорил. Подумал, что надо вас провести, всё-таки идея пиццерии, Максим, от тебя исходила, заслужил.

Мясников подмигнул, и кивнул в сторону толпы.

– Такая толкучка… Я бы и сам, наверное, не стал стоять. Идёмте, ребята, я вас провожу через служебный вход, отведаете пиццы.

Ну мы и пошли. А что, отказываться, если зовут? Тем более не абы кто, а второй секретарь обкома партии! Который ещё всё-таки вспомнил, кто подал идею пиццерии. Вот и пошли всей кодлой следом за ним, через служебный вход, да не в общий зал, а в отдельный, где имелся один длинный стол и вокруг него с десяток стульев. Не иначе для VIP-персон и делали. За столом уже сидел давешний итальянец и награждённый грамотой прораб. Судя по лицу последнего, он чувствовал себя здесь явно не в своей тарелке, но вынужден был изображать радость, пусть и с некоторой натугой.

Куски пиццы разных видов уже лежали на красивых фарфоровых тарелках, но и помимо итальянского блюда здесь было на что посмотреть и что вкусить, включая графинчик с водкой и бутылки с настоящими, как я догадывался, итальянскими винами. Пицца на фоне остальных блюд типа груздей в сметане и шашлыков из форели смотрелась чуть ли не бедной родственницей. Высилась даже гора блинов, возле которой стояли вазочки с вишнёвым, смородиновым и абрикосовым вареньем, сметанница и блюдечко с мёдом.

– Прошу любить и жаловать, – представил нас Мясников итальянцу с прорабом. – Это Максим Варченко, наша местная знаменитость… Тебе сколько, шестнадцать? А, уже семнадцать… Так вот, в семнадцать лет он уже публикует свои книги, и не только в журналах, дерётся на ринге, уже успел выиграть чемпионат Европы среди…

– Юниоров, – подсказал я.

– Ага, среди юниоров, – кивнул Георг Васильевич. – А ещё пишет песни, которые исполняют звёзды советской эстрады. Вчера только по радио выступала Ротару с песней про хуторянку, и сказали, что её автор не кто иной, как вот он.

Итальянец послушно улыбался, хотя, думаю, он и знать не знал, кто такая Ротару, и уж тем более вряд ли слушает её песни. А я ведь, честно говоря, и не знал, что Софа так быстро подсуетилась, вон, уже в ротацию попадает с моими песнями. Вернее, пока с одной, хотя, не исключаю, и «Лаванда» вскоре зазвучит из всех радиоприёмников страны. А потом и из телеприёмников, уж для «Песни года», на мой взгляд, оба хита прямо-таки напрашиваются.

– А эти молодые люди, – продолжал между тем Мясников, – играют в его ансамбле. Я недавно был на их концерте, очень мощно играют, очень мощно.

Ингу, похоже, он тоже записал в состав ВИА «GoodOk». Никто и не возражал, сегодня можно.

– О, мюзика я любить! – воскликнул Виченцо Карбоне, играя почти брежневскими бровями. – В Италии все любить мюзика.

– Сан-Ремо, – подыграл ему я, присаживаясь рядом с Ингой.

– О, си-си, Сан-Ремо! Ви бывать там? Нет? Почему?

Ну вот что ему сказать? Потому что простой советский человек так просто не может взять и слетать в Сан-Ремо. Во-первых, он столько не зарабатывает, а во-вторых, хрен его кто выпустит в капстрану. В Болгарию и то не каждый может попасть, что уж говорить про Италию.

– Я ещё слишком юн, – отвечаю ему с улыбкой, – но, думаю, через год-другой обязательно побываю на фестивале в Сан-Ремо. И не только побываю, но, возможно, и стану его участником. Да, Георг Васильевич?

Мясников чуть не поперхнулся грибочками в сметане.

– Да, а почему бы и нет? – справившись с дыханием, заявил он. – Если человек талантлив, то для него у нас открыты все дороги. Хоть в Сан-Ремо, хоть куда лети!

Вот же прощелыга, смеюсь я про себя, так меня и отпустили. Даже не уверен, что и за свой счёт разрешили бы слетать, а уж выступить… Это ж опять худсоветы, цензура, сунут мне, мол, ты не состоишь даже в Союзе композиторов… Кстати, не помешало бы вступить. Если мои песни поют Пугачёва с Ротару, значит – имею право! У того же Гришина и узнаю, позвоню сегодня вечером, как это дело можно обстряпать.

– Это так, – соглашаюсь, – и я уверен, что история с премией «Грэмми» – всего лишь недоразумение.

– Что ещё за история? – напрягся Мясников.

– Ну как же, – говорю я как ни в чём ни бывало, – недавно в Лос-Анджелесе проходила 21-я по счёту церемония вручения премии «Грэмми» в области музыкальной индустрии. И моя песня на английском языке была признана лучшей песней года. Статуэтку в виде позолоченного граммофона получил атташе по культуре советского посольства. Мне тут на днях звонил собственный корреспондент в СССР американского издания «USA Today» Генри Стоун – вы должны его помнить – и он сказал, что если мне премию не передадут, то он об этом скандальном случае напишет в своей газете. Бог с ней, с несостоявшейся поездкой, отдали бы заработанное.

– Э-м-м… Кхм…

Георг Васильевич зашамкал мясистыми губами и отложил вилку в сторону.

Итальянец с интересом прислушивался к нашему разговору, забыв об еде, и только прораб, пользуясь тем, что на него никто не обращает внимания, хлопал рюмку за рюмкой и закусывал всем подряд. И то, когда ещё такая возможность представится?

– Это точная информация?

– Насчёт чего?

– Ну что тебе премию вручили… То есть ты там всех победил?

– Однозначно, – подтвердил я.

– Да? Хм… Возьму дело под свой контроль, – шлёпнул он ладонью по лакированной поверхности стола. – Завтра же… Хотя нет, теперь уже в понедельник поговорю с Ерминым, а потом, думаю, созвонимся с Демичевым. Попробуем прояснить этот вопрос.

А сам нет-нет, да и косится на навострившего уши Виченцо. Боится, что тот разнесёт у себя, как русским нелегко выбраться из-за «железного занавеса», что от ставшего в одночасье знаменитым музыканта утаивают его заслуженную награду.

– Георг Васильевич, – решил я сменить тему. – Мне тут в голову одна идея пришла… Почему бы не наладить в Пензе выпуск джинсов, скажем, под названием «Sura», в честь нашей реки, но на латинице? Молодёжь, к сожалению, падка на иностранные названия, придётся пока с этим мириться. С товарищами итальянцами контакт уже какой-никакой есть, помогут с фурнитурой, и наши связи станут ещё более крепкими. С Индией у нас вроде бы и так мир-дружба – ткань будут поставлять. Мы нашу продукцию сможем продавать по всей стране, представьте, какой доход получит бюджет области! Джинсы будут качественными и по доступной цене, без заоблачных накруток, как у тех же спекулянтов.

– Звучит заманчиво, – снова покосился Мясников на итальянца. – Как думаете, сеньор Карбоне, помогут нам итальянцы с фурнитурой?

– О, си, конечно! Многие бизнесмен с радость будут поставлять в Россия свой продотто. Если хотеть, я есть поговорить с некоторый бизнесмен.

– Поговорите, сеньор Карбоне, но мне сначала нужно обсудить эту идею с главой области и с директорами профильных предприятий. Возможно, швейная фабрика Клары Цеткин взялась бы, там и оборудование современное, и специалисты опытные, всё на лету схватывают, – бормотал он словно бы про себя и тут же встрепенулся. – А почему ткань обязательно из Индии?

– Насколько я знаю, с начала 60-х годов текстильная промышленность Индии переживает настоящий бум, достаточно посмотреть, сколько джинсов они продают по всему миру, в СССР в том числе. Там умеют изготавливают качественный деним.

Которой, правда, в отличие от американского, не трётся, подумал я, но знатоки умеют придавать ему необходимый фирменный вид при помощи обычных отбеливающих хозяйственных средств.

– А вообще, – отвлёк я Мясникова минуту спустя от общения с итальянцем, – Пензу и Пензенскую область в целом можно сделать экспериментальным регионом.

– Это в каком же смысле?

– Может быть, помочь кооперативному движению? Хотя бы немного и по мелочи?

– Та-а-к, – протянул Мясников, – продолжай.

– Я что имею в виду… Пусть люди выйдут из тени и начнут зарабатывать деньги, с которых будут платить налоги в доход областного бюджета и страны в целом. Те же парикмахеры, портные, репетиторы, служба быта, торговцы сельхозпродукцией… Поначалу, понятно, люди отнесутся к такому предложению с опаской, будут думать, что это какая-то провокация, что как только они выйдут из подполья – их тут же и повяжут. Но со временем, когда они поймут, что вот Иванова как стригла – так и стрижёт, а Петров как ремонтировал обувь – так и ремонтирует, но уже на законных основаниях, отчисляя в налоги небольшую часть от прибыли, то ситуация коренным образом изменится в лучшую сторону.

– Предлагаешь вернуться во времена НЭПа?

– В какой-то степени. И, если подумать, в НЭПе не было ничего плохого. Нэпманы занимались мелочёвкой, а заводы и фабрики построились бы независимо от их наличия. Так что зря товарищ Сталин прикрыл Новую экономическую политику.

– Гляжу на тебя – подросток, хоть и здоровый, – задумчиво сказал Георг Васильевич. – А когда слушаю – ну чисто доктор экономических наук. Или как минимум кандидат.

Посидели мы, в целом, не так долго. Пиццы и прочих яств отведали, запили всё это ввиду несовершеннолетия безалкогольными напитками, после чего я намекнул своим, что пора бы и честь знать. Тут у взрослых дядек свои разговоры, опять же, бухать при «детях» им как-то не с руки, так что вежливо откланялись, оставив Мясникова переваривать не только грибочки в сметане, но и мысль о производстве в нашем регионе изделий из джинсовой ткани.

Вечером я не забыл позвонить Гришину, поинтересоваться возможностью вступить в Союз композиторов СССР. Тот сказал, что для начала можно вступить в республиканский союз, а там уже можно будет и о союзном подумать. Пообещал взять вопрос на заметку.

На следующий день мы выступали в Никольском РДК, где нас, кстати, завалили подарками с местного стекольного завода «Красный гигант», которому и принадлежал Дом культуры. Тоже дали два концерта, на втором присутствовал директор завода с женой и двумя сыновьями. От них-то помимо заранее обговорённого Гольдбергом гонорара и вручались подарки – наборы посуды из хрусталя, которые мы везли на выданной нам от директорских щедрот машине с превеликой осторожностью, обхватив коробки руками. Нужно ли говорить, как обрадовалась мама! Хотя у нас и так имелся кое-какой хрусталь, но советская женщина разве откажется от такого набора, за которым, если выбросят в продажу, выстраивались огромные очереди?

Вечером ближайшей пятницы я уже садился в вагон «Суры». Позавчера звонил Стефанович, пригласил на субботнюю премьеру фильма «Женщина, которая поёт» меня и маму, пообещав парочку пригласительных. Эти выходные у меня были свободными, и в общем-то я готов был метнуться в столицу, хоть она уже и поднадоела мне в последнее время. Но ехать всё равно придётся, так как 26 февраля в Калинине, то бишь бывшей Твери (а возможно и будущей), стартует первенство РСФСР. Придётся высаживаться на Казанском и чесать на Ленинградский вокзал, а оттуда электричкой до Калинина. То есть если я еду на премьеру, то в Пензу мне возвращаться не резон, поэтому я и захватил с собой сумку с боксёрской амуницией. Ночь в Москве как-нибудь переживу, а с утра или днём, как захочу уже, можно будет сесть на электричку до Калинина.

Там уже пересечёмся с Храбсковым, в воскресенье же заселимся в гостиницу. Это у него уже там свои какие-то договорённости с организаторами. Просто знаю, где и когда мы с ним там встречаемся. А вообще нам с Анатольичем, по ходу, неделю придётся куковать в одном номере местной гостиницы. Неделю – если я пройду весь путь до финала, в чём у меня почти не было сомнений. Заявлять же меня Анатольич собрался в полутяжёлую весовую категорию, так как ниже 77 кг мой вес ни за что не желал опускаться.

Так вот, в эти выходные у меня никаких дел вроде бы не намечалось, поэтому лично я мог смотаться в столицу, а вот мама вынуждена была отказаться – она пообещала бабушке, что навестит её в воскресенье, привезёт фрукты. В санатории кормили неплохо, но бабуле под конец зимы захотелось яблочек с апельсинами, о чём она так и заявила в прошлое наше посещение, узнав нас не с первого раза. Деменция прогрессировала, и мы перед уходом зашли к главврачу, заплатив очередной взнос за содержание престарелой родственницы и поинтересовавшись состоянием бабули. Та нас успокоила, намекнув, мол, не переживайте, за ваши деньги уход за ней будет самый наилучший.

Что ж теперь, получается, пригласительный пропадает? И тут я подумал, а почему бы не уговорить съездить Ингу? Так ведь и уговаривать не пришлось, отложила все свои дела и дала согласие. Я на всякий случай позвонил Стефановичу, предупредил, что вместо мамы приедет моя девушка. Александр Борисович не имел ничего против, даже, как показалось мне, обрадовался. Хм, с чего бы ему радоваться, глаз что ли, на Ингу положил? Помню, он ещё в «Праге» после «Песни-78» то и дело бросал в её сторону масляные взгляды… У-у-у, старый перец! Впрочем, какой уж там старый, ему ещё и сорока нет. Вот уж кто старый – так это я, хотя и выгляжу подростком. Но об этом я старался не слишком думать, а то додумаюсь до того, что начну обвинять себя в педофилии.

В общем, родители Ингу отпустили без вопросов, и до Москвы мы также добрались без проблем, хоть и в обычном купейном вагоне. Если бы Стефанович позвонил хотя бы парой дней раньше, то я успел бы взять билеты на СВ… Ну ничего страшного, соседи достались приличные, женщина с дочерью лет двенадцати, которая, в отличие от матери, меня тут же узнала, о чём на ухо сообщила маме. Причём таким громким шёпотом, что это не стало секретом и для нас с Ингой. Женщина исподволь принялась меня разглядывать и, когда тронулись, не выдержала и напрямую спросила, тот ли я Максим Варченко?

Я, честно говоря, хотел сказать, что они ошибаются, что меня не первый раз принимают за какого-то Варченко, но Инга меня опередила, толкнул в бок локотком.

– Вот видишь, Максим, слава летит впереди тебя! – заявила она с улыбкой.

И посмотрела на меня с такой нескрываемой гордостью, что мне не оставалось ничего другого, как сознаться в том, что я – это я. После этого на меня просто градом посыпались вопросы, причём дочка от мамаши не отставала, а Инга так и продолжала выпячивать свою упругую, обтянутую маечкой с надписью «Princess», которую я привёз ей из Венгрии. С тех пор Инга малость подросла, как и её грудь тоже, а без бюстгальтера соски проглядывали довольно соблазнительно. Мама дочки-всезнайки косилась на грудь моей девушки явно без одобрения, но всё же больше её интересовал я. Хорошо, что где-то час спустя запас вопросов у этой парочки закончился, и мы начали понемногу готовиться ко сну.

В качестве снотворного устроившаяся на нижней полке Инга прихватила «Rigas modes», он же «Рижские моды» от Дома моделей Риги в русскоязычной версии. Я же специально купил на вокзале 1-й номер за этот год «Техники-молодёжи». Первым делом пролистал в конец, обнаружив там фантастический рассказ Сергея Шарова «Ученик Герострата». Немного наивно, но как бы я писал в это время, ничего толком не зная о компьютерах? Едва ли не больше меня заинтересовало интервью с чехословацким писателем Людвигом Соучеком под заголовком «О будущем с оптимизмом». В частности, он предполагал, что к 10-тысячному году произойдёт полное смешение рас, и человек будущего станет смуглолицым. Учитывая грядущее проникновение в Европу жителей Северной Африки (а что этому сможет помешать на фоне надвигающейся глобализации?) я не сомневался, что смешение рас случится намного раньше, через сто-двести лет. Хотя азиаты, пожалуй, сумеют сохранить свою идентичность, а вот белой расе грозит полное исчезновение.

Премьера кинокартины в расположенном на Арбатской площади кинотеатре «Художественный» в 17 часов. Программу времяпровождения мы составили с Ингой заранее, она согласилась стать моей спутницей в поездках по столичным комиссионкам и «Берёзкам» (благо чеки имелись), где я намеревался приглядеть нормальную электрогитару. Нормальную – это значит гибсоновский «Les Paul» или «Fender» в приличном состоянии. Чисто внешне «Gibson Les Paul» своими обводами деки, двухрядными колками и расцветкой «Sunburst» мне нравился больше. Вообще считается, что на «Gibson» играть проще. И что «Gibson» хорошо дружит с любым перегрузом, он поёт ленивыми густыми нотами. А на чистом звуке «LP» мутноват и расслаблен, выдавая глубокие джазовые вздохи. Тогда как «Fender» – он якобы более грубый, норовит вырваться из рук, весь дрожит на аккордах, и рождён для самого кристального, прозрачно острого звука, холодного и ершистого.

Но при этом кто только ни жаловался, что «Gibson» тяжел и неудобен, в то время как тот же «Stratocaster», когда вы его прижимаете к себе, словно рубашка, сшитая специально для вас. Однако в целом, если будет стоять выбор – я всё же возьму «Gibson Les Paul». Как-то в своём будущем за границей забрёл в музыкальный магазин, поочерёдно на «Stratocaster» и «Les Paul» проиграл знаменитое вступление песни «Stairway to heaven», потом поэкспериментировал с «примочками», и понял, что душа всё же больше лежит к гитарам из Нэшвилла, нежели к их «товаркам» из Скоттсдейла.

Я был уверен, что если найду гитару – то это будет оригинальная модель, произведённая на штатовских фабриках, а не в Китае. А значит, в качестве продукции можно будет не сомневаться. Хотя в моём будущем со временем и китайцы научились делать неплохие гитары, причём, что естественно, на порядок дешевле, но фирма есть фирма. И уж мне ли экономить на инструменте, с которым, судя по всему, будет связано моё музыкальное будущее?! Так что из дома я прихватил нормальную сумму, которой, по моим подсчётам, могло хватить на приобретение даже новой гитары, ежели вдруг такая чудом мне попадётся. А также чеки, так как я собирался заодно заглянуть и в «Берёзку».

Возникал вопрос, где я буду хранить покупку, если мне придётся на неделю зависнуть в Калинине? В крайнем случае будет лежать в гостиничном номере, надеюсь, горничная не позарится на гитару, разве что вдруг окажется советской Дженнифер Баттон[12].

Инга моталась за мной повсюду, словно Крупская за Ильичом. Со станции на станцию, с автобуса на троллейбус, с троллейбуса на автобус… Объехали все комиссионки в центре Москвы и в ближних, что называется, пределах, количеством семь штук, но ничего приличного найти не удалось.

Зато в одной из комиссионок на проспекте Будённого в районе остановки 8-я улица Соколиной горы я присмотрел себе диктофон «PHILIPS». Думаю, в будущем он мне ещё пригодится, наверняка придётся с кем-то общаться, как в прошлый раз с Калитуриным. Состояние оказалось отличное, размеры…. В карман не влезет, но в сумку вполне. Надеюсь, три сотни целковых (включая двадцатку за кассеты) не уйдут коту под хвост.

Заглянули по ходу дела сначала в «Лейпциг» на Ленинском проспекте, где с трудом отбились от стоявших прямо у прилавка спекулянтов, которых всё больше интересовала возможность выкупить одежду и затем, как я понимаю, уже толкнуть её на более выгодных условиях. А потом добрались до музыкального магазина на Неглинке. Выбор оказался скуден, а когда я заговорщицким голосом поинтересовался у относительно молодой продавщицы, нет ли у неё знакомых, кто может достать фирменную гитару, она посмотрела на меня со скукой во взоре.

– Работала тут одна с нами, подгоняла клиентов знакомому спекулянту, имела с этого свою копеечку. Спекулянта посадили, он её сдал, и хорошо ещё, что дело закончилось увольнением. Так что, молодой человек, кто вас знает, вдруг вы…

– Да вы что?! Да я…

– Нет уж, мне проблемы не нужны. Что-то показать? Нет? Дело ваше, весь ассортимент перед вами.

Когда вышли на улицу, Инга дёрнула меня за рукав ставшей совсем уж тесной лётной куртки, отчего я предпочитал даже не застёгивать молнию:

– Макс, а что она имела ввиду, когда говорила, что вдруг ты… Кто?

– Да, – отмахнулся я, – намекала, что я засланный казачок. Ну вроде как если не штатный сотрудник ОБХСС, то, возможно, нештатный… Ладно, давай ещё в «Берёзку» заглянем, прошвырнёмся на Сиреневый бульвар, мне в Пензе один знакомый говорил, там могут быть музыкальные инструменты.

Один знакомый – это Раф Губайдуллин, которого я навестил перед отъездом. Всего-то год с небольшим не виделись, а словно целая вечность миновала. Сказал, что их ресторанный квинтет играет мои песни, но авторские с них взимают исправно, а после, когда я объяснил, чего хочу, подсказал, где в Москве можно посмотреть инструмент. Сиреневый бульвар тоже оказался в этом списке.

В целом не ближний свет, но на метро терпимо. Вышли на «Щёлковской», а оттуда на троллейбусе несколько остановок. Рядом со входом в магазин крутились какие-то подозрительные личности, видимо, перекупщики чеков, но на нашу парочку они не обратили внимания, пока не поняли, что мы направляемся именно в «Берёзку». Один, правда, только дёрнулся в последний момент, но было уже поздно. Тем более что сразу за дверью на стуле сидел молоденький милиционер. Сержант при нашем появлении было рыпнулся, но я продемонстрировал ему чеки, и он с неохотой сел на место. Гитары здесь были представлены в основном акустические, имелась парочка «Музим» типа моей, а остальное не представляло вообще никакого интереса. Разве что синтезатор – однорядная «Вермона», которой, несомненно, обрадовалась бы Лена. Посмотрел я на неё, посмотрел… Нет, не в этот раз. 1400 чеков, но у меня с собой всего была тысяча. Да таскать этот электромузыкальный инструмент была охота, гитара всё-таки габаритами поменьше.

– Не судьба, – вздохнул я, потянув Ингу к выходу. – Зато, с другой стороны, не буду ничем обременён, руки более-менее свободны.

Шагнули на засыпанный какими-то химикатами московский асфальт, только зашли за угол, как к нам тут же кинулись трое отиравшихся там парней.

– Ребята, чеки продаёте? – первым спросил долговязый, в коротком пальтишке и без шапки, но с намотанным на шею шарфом.

– Нет, чеки самому ещё пригодятся, – мотнул я головой.

После чего мы с Ингой продолжили было наш путь, но долговязый оказался настойчив.

– Хорошие деньги предлагаю, зря отказываешься.

– Может, импортные шмотки нужны?

Это уже другой спросил, коренастый тип с усиками, в джинсах и цветастой, совсем не шедшей ему куртке.

– Шмотки не нужны, спасибо, мы тут другое смотрели.

– Так ты скажи, что надо, может, у нас есть, – вклинился третий, с волосами до плеч и сигаретой в зубах.

– Гитара нужна, штатовская, вряд ли у вас такая найдётся.

– Так ты музыкант, что ли? Погоди-ка, ты мне кого-то напоминаешь… Бл… парни, да это, кажись, Максим Варченко!

– Точняк, он! – подхватил долговязый. – И я смотрю, вроде как лицо знакомое. О, а я же по «голосу» слышал, что он премию «Грэмми» выиграл с песней английском, как её… Во, вспомнил – «Heart-Shaped Box»! Она у меня даже на кассете есть.

– Так ты чё, реально «Грэмми» выиграл? – подозрительно прищурился парень в яркой куртке.

– Реально, только саму статуэтку мне, возможно, так и не удастся подержать в руках.

Дальше, когда эмоции поутихли, выяснилось, что у одного из парней – а именно длинноволосого Вити, имеется знакомый, специализирующийся на доставке и продаже музыкальных инструментов. Вот у него точно есть всё! И он даже готов нас немедленно к нему проводить, если конечно, мы ему оплатим не только проезд. Всё ж таки человек время потратит, а оно в его работе дороге, вдруг выгодного клиента здесь упустит.

– Если сделка состоится, то полтинник с меня, – пообещал я.

– А если нет?

– Десяткой отдарюсь.

Витя задумался ненадолго, потом махнул рукой:

– Ладно, идёт. Только я с автомата позвоню Вадиму Николаевичу, может, его дома нет… И как ты говоришь гитара называется? Ага, постараюсь запомнить.

Витя вернулся через пять минут, видно, телефон-автомат находился недалеко.

– Дома он, и говорит, этот, как его, «Gibson» какой-то есть мол, пусть приезжает такой знаменитый клиент и смотрит. По цене не спрашивал, такие вещи уже при личной встрече обговариваются.

Вадим Николаевич обитал на третьем этаже дома № 17 на Большой Ордынке.

– Здесь Ахматова жила в 13-й квартире, как раз под квартирой Вадима Николаича, – пояснил Витёк.

Мы поднялись на нужный нам этаж 5-этажного строения дореволюционной постройки и, остановившись у крепкой металлической двери, Витя позвонил условленным образом – два коротких, один длинный. Затем замер перед глазком, растянув губы в улыбке, после чего где-то минуту спустя защёлкали засовы и на пороге появился одетый в «адидасовский» спортивный костюм… Олег Басилашвили. Тот самый, из «Служебного романа», а не дряхлый борец с путинским режимом. Я даже опешил на какое-то мгновение, застыв, кажется, с раскрытым ртом.

– Что, думаете, я Олег Басилашвили? – спросил он со смешком, правда, не бархатным баритоном актёра, а каким-то скрипучим голосом. – Многие поначалу впадают в шок, пока не услышат, как я говорю… А вот вы действительно Максим Варченко. Польщён, польщён… Ладно, к делу. Я так понимаю, вас интересует гитара производства США? Какая именно модель?

– Виктор сказал, что у вас есть «Gibson».

– Есть, – кивнул он. – Только не здесь.

– И далеко ехать? – немного скиснув от перспективы снова куда-то тащиться, поинтересовался я.

– Недалеко, дверь напротив.

Однако… Нехило товарищ устроился, две квартиры в одном и том же доме, да ещё и дом-то непростой. Наверное, одна из квартир как минимум кооперативная, либо в какой-то кто-то фиктивно прописан. Впрочем, меня сейчас это должно мало волновать.

Прежде чем хозяин захлопнул дверь, так и не впустив нас внутрь, я успел разглядеть сквозь тоннель коридора часть зала, заметив телеприёмник цветного изображения «Sony Trinitron» и магнитофон «SHARP». Любитель японской техники?

– Витя, а ты чего тут? – обернулся к нашему провожатому Вадим Николаевич. – Привёл клиента – и спасибо.

– Так я это… – пролепетал тот.

– Я ему денег обещал, – заступился я за него.

– Много? – хмыкнул хозяин.

– Полтинник, если сделка состоится, десятку – если встреча закончится ничем.

– Вот мошенник, – добродушно качнут тот головой. – Ещё и с меня небось возьмёт свой процент за доставку клиента… Возьмёшь, Витёк?

Вадим Николаевич хлопнут волосатика по плечу, и тот, виновато шмыгнув носом, смущённо улыбнулся.

Дверь и тут была оббита железом, выглядя ещё более кондовой, оборудованной двумя замками. А за ней… А за ней трёхкомнатная квартира практически без мебели, но при этом почти полностью заставлена коробками с импортной техникой. Телевизоры, магнитофоны, автомобильные магнитолы, приёмники, стиральная машинка «Philips» и даже холодильник «Bosch».

– Музыкальные инструменты в дальнем помещении, – пояснил Вадим Николаевич, предлагая следовать за ним.

Вторая комната была завалена стопками упакованных в прозрачный полиэтилен одеждой. Спортивные костюмы, джинсы, платья, куртки… Я даже удивился, почему это он ещё и обувью не спекулирует.

– Прошу!

Да, тут было на что посмотреть! Синтезаторы «Yamaha» и «Arp Odissey», микшерные пульты, гитары электрические и акустические, две бас-гитары, приличных размеров гитарный кабинет, акустические колонки… Разве что барабанов не хватает.

А вот среди всех эти «Музим» и «Риккенбеккеров» я что-то не разглядел обещанную. Но оказалось, не всё так просто. Вадим Николаевич протиснулся в угол, где из-за каких-то коробок извлёк на свет божий чёрный кофр. Положив его на пол к моим ногам, присел, откинул защёлки…

Да, это был «Gibson Les Paul», самый настоящий. Понял я это по нескольким, запомненным из прошлой жизни деталям. Гриф сделан из одного бруска красного дерева. Правда, именно благодаря этой особенности «Gibson'ов» головы грифов имеют свойство ломаться, однако это указывало на то, что в руках я держал оригинал. Хотя и читал где-то в сетях, будто бы даже у настоящих «Gibson'ов» левая и правая части головы бывают склеены из отдельных кусков дерева, но подобные «уши» не являются признаком поддельной гитары. Про окантовку грифа не помню, а вот главный признак – анкерный стержень, и здесь выемка под регулировочный болт анкеры закрывалась треугольной, с изогнутыми краями пластиковой крышкой с двумя болтами… Да что я туплю, в это время вообще, наверное, подделок ещё не штамповали!

И цвет… «Cherry Sunburst» ласкает глаз. Я влюбился в неё с первого взгляда. Заметив, как я медленно погружаюсь в нирвану, Вадим Николаевич деликатно кашлянул.

– Нравится? Знаете, кому принадлежала? Стасу Намину! А ему её новую привезли из Штатов. Играл на ней от силы полгода. Говорит, ни за что мне не отдал бы, но месяц назад деньги срочно понадобились. Обещал выкупить…

Понятно, типа бери быстрее, а то уйдёт законному владельцу. Не знаю, Намин был её прежним хозяином или на самом деле какой-нибудь Вася Пупкин, но гитара с виду классная.

– Можно проверить звучание. Я не сильно в этом разбираюсь, вон там всякие провода лежат, сами тогда воткните куда надо.

Чтобы подсоединить гитару к «комбику», мне понадобилось несколько минут. Сначала выкрутил звук почти до нуля, затем, уже пытаясь что-то наиграть, стал его постепенно прибавлять. Хорош звук! Так, теперь с педалью попробуем… Так увлёкся, играя тему из «Money for Nothing» Марка Нопфлера, что на какое-то время вообще выпал из реальности.

– Классный музон, – выдохнул Витя, когда я не без сожаления выдёргивал шнур из гитары. – Это что, из новой песни?

– Ага, сочиняю понемногу.

– Я, конечно, в некотором роде дилетант в настоящей музыке, но смею заверить, вы играли мастерски, – расплылся в подобострастной улыбке Вадим Николаевич. – Вы с этой гитарой словно созданы друг для друга!

Она по-прежнему висела у меня на шее, и так не хотелось её снимать…

– Неплохой инструмент, – согласился я. – А что по цене?

– Цена самая демократичная… Ну, с учётом того, за сколько мне Намин продал гитару. Так что обойдётся она вам всего в тысячу двести… И это вместе с кофром, – торопливо добавил он.

Такие деньги у меня были, я полторы тысячи с собой взял. Но для приличия всё же решил поторговаться.

– Помилуйте, Вадим Николаевич, гитара, конечно, хорошая, но тысяча двести…

– Максим, уверяю вас, если бы я захотел на этой операции заработать, то продал бы и дороже, желающих пруд пруди. Таких фирменных гитар на весь Союз раз-два – и обчёлся. Это просто я не спешил, думал, Стас заглянет, выкупит обратно. Но, так уж и быть, сотню готов скинуть, чисто ради моего к вам уважения. Очень уж ваш роман мне понравился про юношу, который в 1941-й год попал.

Надо же, и этот читал… В общем, на тысяче сто ударили по рукам. Полтинник я, как и обещал, отстегнул чрезвычайно довольному Вите.

– А «Yamaha» и «Arp Odissey» почём? – спросил я на всякий случай.

– Три пятьсот «Yamaha» и две восемьсот «Arp Odissey»… Может быть, что-то из электроники интересует? – поинтересовался хозяин этой пещеры Али-Бабы, видя, что я не готов пока платить столько за синтезатор.

– Нет, спасибо, как-нибудь в другой раз… Кстати, не боитесь вот так показывать чуть ли не первому встречному свой… хм, склад?

Улыбка Вадима Николаевича стала ещё шире.

– Кто не рискует – тот не пьёт шампанского. Да и какой вы первый встречный? Ко мне люди с улицы не ходят, всё больше по рекомендации. А дверь? Такую только динамитом брать… Что ж, приятно было с вами иметь дело!

Витя, на какое-то время после нашего ухода оставшийся с Вадимом Николаевичем наедине, догнал нас уже на улице.

– Ну вот, не зря сходили, – довольно прокомментировал он и тут же понизил голос, ещё при этом зачем-то стрельнув глазами по сторонам. – А что касательно, как ты сказал, нежелательных гостей… Я тебе скажу по секрету, у Вадима Николаевича имеются связи и в криминальном мире, и в ментовской среде. Так что грабануть его – это нужно быть полным идиотом… Так, мне на остановку, а вам куда? На Арбатскую площадь? Тогда на метро, тут рядом станция «Третьяковская». Ну, бывайте! Рад был познакомиться с самим Максом Варченко!

Да и я рад был с тобой познакомиться, Витёк, ежели в результате урвал «Gibson Les Paul». Удачи тебе в твоём нелёгком и опасном бизнесе!

А на часах уже десять минут четвёртого, до начала премьерного показа час пятьдесят. Должны успеть – Стефанович обещал нас встретить на служебном входе в половине пятого. Даже время на перекусить останется, потому что есть хотелось неимоверно. У нас весь день во рту не было ни крошки, если не считать купленного с утра в ларьке на вокзале эскимо в шоколаде.

Но утолить голод желательно в шаговой доступности от «Художественного», чтобы быть готовыми в случае чего бросить всё и рвануть к кинотеатру. В «шаговой доступности» обнаружилась вполне цивильная «Блинная», где можно было посидеть за столиками. Помимо блинов как с начинкой, так и без оной можно было перекусить салатами и борщом либо ухой из минтая. Мы выбрали борщ, тем более что раздатчица сметаны не пожалела. Ну и блинов, само собой, с чаем, я так вовсе взял два стакана. Ем – а сам то и дело поглядываю на прислонённый к спинке соседнего стула кофр. Как же приятно сознавать, что внутри находится предел мечтаний многих советских гитаристов!

Двадцать пять минут пятого подошли на служебный вход. Тут у дежурного уже толпились с десяток человек. Как выяснилось при кратком знакомстве, когда меня признала парочка томящихся в ожидании, всех их Александр Борисович обещал провести, кого по пригласительным, а кого и так просто.

– Слушай, с твоими вещами нужно что-то делать, – заявил Стефанович, окинув меня скептическим взглядом, когда уже провёл нас внутрь. – Ну не потащишь же ты всё это в зал? Идём, нам с Аллой выделили комнатушку, чтобы она смогла переодеться, там и оставим.

Алла на деликатный стук мужа в дверь ответила протяжным:

– Входи-и-ите!

Пугачёва как раз приводила себя в порядок, увидев нас с Ингой в отражении прямоугольного зеркала, тут же развернулась с кисточкой в одной руке и набором теней в другой.

– О, Максим, Инга… Рада вас видеть. Молодцы, что добрались на премьеру. Саша, надеюсь, ты недалеко их посадишь?

– Что ты, Алла, третий ряд, почти по центру.

– Мог бы и на первый посадить.

– Ты же знаешь, там…

– Да знаю, знаю…

– Вот именно! Замминистра культуры, председатель Госкино, директор «Мосфильма»… Ну и исполнители главных ролей, включая тебя, режиссёр, оператор… Так что третий ряд – не самый плохой вариант.

– А Зацепин всё-таки не пришёл?

– Если бы пришёл – я бы знал. Видно, всё не может простить[13].

Уточнив на всякий пожарный, что гримёрка закрывается на ключ, и будучи более-менее уверенным в сохранности своих вещей (мы ещё и верхнюю одежду там оставили), заняли свои места в зрительном зале. Вижу несколько знакомых лиц, преимущественно актёры, меня тоже узнают, это видно по любопытным взглядам сидящих поблизости зрителей.

По ходу пьесы я всё же увидел себя с мамой, когда снимали сцену в ДК завода имени Лихачёва. Причём камера выхватила крупным планом почему-то именно наши лица из всей массовки, задержавшись на нас несколько секунд.

– Ой, это же ты с мамой! – пискнула Инга.

Фильм, если честно, мне не очень понравился, даже учитывая, что в одной из сцен Алла дуэтом с Добрыниным поют «Две звезды». В целом он мало чем отличался от виденного мною в прошлой жизни, а я был далеко не фанатом этой картины. Если бы в фильме были заняты рок-музыканты, ну или хотя бы что-то такое рядом – то, думаю, его популярность просто зашкаливала бы. Но такой фильм никто бы сейчас снять не позволил, с этим-то, насколько помню, была масса проблем.

В финале зал аплодировал стоя, мы тоже с Ингой встали за компанию, она – отбивая ладоши со счастливой улыбкой на лице, а я вяло хлопая, с кисловатой миной. Правда, когда меня вместе со участниками съёмочной группы пригласили на сцену и, пока я поднимался, зал свистел и аплодировал, пришлось изобразить на лице если не бурную, то как бы искреннюю радость. Мне даже перепало несколько букетов, когда публику с цветами допустили к сцене. Я выбрал самый красивый и вручил его Инге.

В гримёрке, выделенной, я так понял, исключительно для Пугачёвой, и где нам с её благословения было разрешено оставить вещи, мы оказались с ней одновременно.

– Пожалуй, не буду смывать макияж и переодеваться, – сказала она, задумчиво разглядывая себя в зеркало. – Всё равно сейчас едем отмечать премьеру.

– В ресторан? – на автомате спросил я, даже не задумываясь о том, что и нас (меня как минимум) могли бы пригласить.

– Нет, на этот раз собираемся у Ники Щербаковой…[14] Ах, ты же не знаешь, кто это! Ника – это суперженщина, у неё собирается вся богема. Вот и мы с Аллой сегодня пригашены, а также режиссёр фильма… Ну а вы, наверное, ещё успеете на вечерний поезд.

– Я Ингу посажу на «Суру», а сам останусь. Завтра мне нужно быть в Калинине, там стартует первенство РСФСР по боксу.

– А ночевать где собираешься?

– Да вот думаю, то ли в какой привокзальной гостинице переночевать, то ли… То ли в подъезде каком-нибудь у батареи.

– Да ну, совсем уж что ли… Самый известный подросток Советского Союза будет в подъезде у батареи ночевать? Саш, а может, он в моей квартире переночует? – спросила мужа Пугачёва. – А мы у тебя денёк поживём. Тем более там давно надо прибраться, привести жилище в божеский вид.

– Ага, завтра нам как раз будет до уборки, – хмыкнул Стефанович. – Нет, я в общем-то не против. Можешь хоть сейчас ключи ему дать. Проводит Ингу и пусть въезжает. Ты как, Максим, не против такого варианта?

– Ещё бы я был против! Спасибо вам!

– Ну и отлично… А то может, захватим его к Нике, пусть посмотрит на современную богему? – повернулся Александр Борисович к Алле.

– А не рано ему? Хотя… Поедешь с нами?

– Да ну так-то можно, – пожал я плечами. – Но только мне Ингу всё равно нужно на поезд посадить.

– Так в чём проблема, посадишь – и приедешь на тусовку. Там всё как раз будет в разгаре, уверен, многим будет интересно с тобой познакомиться. Да и ты обзаведёшься новыми связями.

В итоге я отвёз Ингу на Казанский, а она настояла на том, чтоб забрать у меня гитару, мол, нечего таскаться с такой тяжестью, и пообещала занести её к нам домой. Если, конечно, дома кто-то будет, иначе придётся тащить её уже к себе домой.

– Отец должен быть, – сказал я, напрягши извилины, – он из поездки как раз сегодня должен был вернуться. Слушай, а я сейчас с межгорода домой позвоню, пусть он на вокзал утром придёт и встретит тебя. Так что и таскать эту бандуру тебе не придётся.

Батя без вопросов согласился встретить Ингу с поезда, а маме, которой я попросил передать трубку, в двух словах рассказал о премьере, не забыв упомянуть, что и нас с ней показали.

– А ты, как утром будешь на работу собираться, проследи, чтобы отец не проспал, – предупредил я её.

После чего с чувством выполненного долга и сумкой, где вместе с экипировкой находился и диктофон-магнитофон (задним числом подумал, что надо было его Инге тоже отдать), отправился по адресу, который мне продиктовал Стефанович – дом на Садовом кольце рядом с Малой Бронной. Добрался уже к девяти вечера. Прежде чем нажать кнопку звонка, прислушался к доносящимся из-за двери голосам и неожиданно раздавшему взрыву смеха. Наконец решился, но, похоже, звонок не услышали. Позвонил снова, на этот раз дверь распахнулась, и моему взору предстала ярко-накрашенная женщина средних лет, в платье до пола и с бокалом шампанского в руке.

– О-о, друзья, а до нас, кажется, наконец-то добрался обещанный Максим Варченко! – воскликнула она, обернувшись в сторону комнаты, из которой доносились голоса.

– Давай, снимай с себя всё… В смысле, верхнюю одежду, – чуть пьяно хохотнула она. – Насчёт остального пока подождём.

– А-а, Максим!

Это уже Стефанович появился на зов хозяйки квартиры. И тоже с бокалом в руке.

– Проходи, мы тебя заждались, я всех предупредил, что у нас должен появиться сам Максим Варченко… Кстати пока не забыл, вот, держи ключи от квартиры Аллы. Адрес помнишь? Вешняковская-11, 1-й корпус…

– Да помню я, помню, – сказал я, забирая ключи и пряча их в карман джинсов.

А что, джинсы – универсальная одежда, плюс заправленная под широкий ремень джинсовая рубашка. На премьере я не выглядел в таком прикиде «белой вороной», да и здесь, собственно говоря, хватало «джинсовых».

– Друзья! – разнёсся по квартире голос Александра Борисовича. – Прошу любить и жаловать – Максим Варченко собственной персоной! Надеюсь, здесь нет человека, кто не знает, кто это такой?

– Я лично не знаю.

Это пробурчала сидевшая рядом на тахте унылая женщина неопределённого возраста в больших очках с роговой оправой. Она мне явно кого-то напоминала, но вот кого – не мог вспомнить.

– Лера, ну тебе с твоими идеями о свержении Советской власти, конечно, не до музыки, разве что «Марсельеза» удовлетворит твоему вкусу. – хохотнул проходивший мимо худой тип в таких же очках, в чёрной водолазке под пиджаком и мятых брюках.

Лера? Ёкарный бабай, да это, похоже, Валерия Новодворская! Не в психушке, не в лагерях, и даже не за 101-м километром, сидит, развалившись, и спокойно листает какую-то книгу в коричневом перелёте… Ого, Лукреций, «О природе вещей». Кажется, мне точно такое же издание 1946 года попадалось когда-то в библиотеке в начале 90-х, в переводе Петровского.

М-да, баба-то в общем умная, её бы энергию – да в мирное русло. И что она вообще делает на этой тусовке? Понятно, что здесь, наверное, собрались не только поэты, писатели, художники, музыканты и артисты. Но всё равно я если и представлял себе Новодворскую, то либо закрывшейся в пыльной и грязной комнатушке с такими же одержимыми соратниками, вынашивающими планы по развалу СССР, либо на митинге с самодельным плакатом, призывающим отдать под суд «кровавую гэбню».

Ну да бог с ней, с Валерией Ильиничной, меня уже тащат к заставленному напитками и закуской столу. Стульев нет, вернее, они есть, только располагаются у стен комнаты, так что всё это похоже на фуршет. Да и закуски соответствующие, разного рода нарезки, салаты, фрукты, а посреди стола большой торт с кремовыми розами, правда, уже сильно посечённый местными сластёнами. Вон тот, в водолазке, уже семенит к Новодворской с блюдечком, на котором покоится нехилый такой кусок торта, а та смотрит на этот ломоть чуть ли не с вожделением. Нет, совершенно ничего нет в ней от женщины, пусть даже пока она ещё и похожа на существо противоположного пола.

– …а он ведь премию «Грэмми» выиграл, – донёсся до моего слуха голос одного из гостей. – Максим, ты знаешь, что твоя песня на премии «Грэмми» признана лучшей?

– Знаю, – кисло улыбнулся я.

– А саму премию, эту статуэтку в виде маленького позолоченного граммофона тебе отдадут?

Что тут сказать? Не буду же я объяснять, что второй секретарь пензенского обкома партии пытается что-то предпринять, но что получится – одному Демичеву ведомо. А то, может быть, и у него даже нет таких полномочий, вдруг там нужна будет санкция лично Леонида Ильича? Ну или хотя бы Суслова, главного идеолога СССР.

– Работа над этим ведётся, – отделываюсь общей фразой. – Надеюсь, рано или поздно я всё же подержу её в руках.

Один из гостей – как оказалось, перспективный фотограф Валерий Плотников – принёс с собой фотокамеру, и периодически фотографирует собравшихся. Пару раз объектив его фотоаппарата оказался направлен и на меня.

Тем временем разговор заходит о каком-то Василии Ситникове, который живёт в подвальной квартире на улице Кирова, под носом у КГБ. Звучат фразы, что это реинкарнация Распутина. У него имеется отдельная молельная комната, обитая мехом. Что при этом он богатый человек, собирает и продаёт иконы, а каждая икона у него в золотом окладе. Что он без конца рисует Лавру или Кремль со снежинками, и каждую снежинку выписывает по несколько дней. Свой китч он продаёт дипломатам и другим иностранцам. А его любимое развлечение – собирать своих домашних клопов в спичечную коробочку и выпускать их во всякого рода присутственных местах, например, в американском посольстве.

В этот момент раздался голос хозяйки квартиры:

– Володя звонил, они с Мариной минут через тридцать приедут.

Какой Володя и какая Марина – я узнал как раз полчаса спустя, когда раздалась трель дверного звонка, а вскоре из прихожей зазвучал знакомый голос с хрипотцой:

– Сегодня, извини, без цветов… А с Мариной ты знакома? Марин, ты у Ники, кажется, ещё не была… Была? Хм, а почему я не помню?

– Володя, вы у меня оба были в позапрошлом году, просто ты тогда… Как бы сказать…

– Так и скажи, что нажрался, как свинья, и всё забыл, – с долей самоиронии сказал Высоцкий. – Ну давай уже, проводи к столу. Марина не знаю как, а я после спектакля голодный как собака.

Вот я его и лицезрю, кумира миллионов современников и тех, кто вырос на его песнях. Увы, это не моя история, Владимир Семёнович как автор и исполнитель своих песен никогда не был мои кумиром. Для меня на персов месте всегда стояла мелодия, для Высоцкого – текст, хотя некоторые песни вполне себе мелодичны. Но эта манера исполнения… Вот как актёра я его вполне уважаю. Особенно за роли в картинах «Служили два товарища» и, конечно же, «Место встречи изменить нельзя». В роли Жеглова я не видел никого другого, кроме как Высоцкого. Но как ни крути – легенда, живая легенда, и от осознания значимости момента у меня почему-то сразу пересохло во рту, а на лбу выступила испарина.

Между тем здоровавшийся с мужчинами за руку Высоцкий добрался и до меня. На мгновение задумался, затем изрёк:

– Ника, ты уже на подростков начала западать?

– Володя, ну что ты, в самом деле, – со смущённой улыбкой откликнулась хозяйка салона. – Это Максим Варченко, он для фильма Аллы песню написал, ты её точно должен был слышать, называется «Две звезды».

– Такую музыку не слушаю, – нахмурился Высоцкий и, так и не подав мне руки, шагнул к столу. – Ну-ка, чем нас тут потчуют?.. Не-не, убери рюмку, Витя, я сегодня за рулём.

Витя – это был не кто иной, как ещё далеко не старый сценарист Виктор Мережко.

– Правда, Викто́р, – обратила к нему Марина Влади, делая ударение в имени на французский манер. – Не стоит, нам ещё домой ехать, тем более что Володя дал мне слово не пить до 8 марта.

– А с чего это именно до 8 марта? – удивился Мережко.

– В этом день мы выпьем шампанского. А там посмотрим, да Володя?

– Угу, – кивнул Высоцкий с набитым едой ртом.

Вот почему Высоцкий с Мариной не пришли чуть раньше?! Услышав, что я «Грэмми» выиграл, думаю, он бы не стал так воротить нос. Я не выдержал, втихую налил себе рюмку «Столичной» и опрокинул в себя, закусив малосольным огурчиком.

Кстати, смотрю, с Пугачёвой у Высоцкого отношения довольно прохладные, приветствуя друг друга, оба ограничились чуть заметным кивком, тогда как Стефановичу Владимир Семёнович всё же пожал руку. Ну это меня в общем-то не касается.

Между тем кто-то разыскал гитару и, пристроившись на стуле в углу у фикуса, начал неумело бренчать, напевая себе под нос что-то типа «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались».

– Игорь, перестань мучить гитару. Вон пусть лучше Володя нам что-нибудь споёт.

– Ребята, я на спектакле наорался, играя Хлопушу[15], а вы меня хотите ещё петь заставить. Да и на семиструнке я привык, а это шестиструнка.

Но народ всё-таки уломал Высоцкого взять в руки гитару. Оказывается, он и на шестиструнной вполне себе могёт. Начал с весёлой «В жёлтой жаркой Африке», затем «В королевстве, где всё тихо и складно…», следом «Подумаешь – с женой не очень ладно…», и пока он пел, присутствующие кидали взгляды на Влади, чьи щёки горели румянцем.

Пока он пел, Пугачёва и Стефанович тихо отбыли восвояси.

– Задержишься? – спросил Александр Борисович тихо, прежде чем они пошли одеваться.

– Ага, когда ещё Высоцкого вживую послушаю.

– Ну смотри… У тебя во сколько электричка в Калинин?

– В 14.05.

– Отлично, тогда к полудню ближе мы с Аллой подъедем, чтобы тебе не пришлось ключи соседям оставлять.

После седьмой или восьмой песни Высоцкий аккуратно прислонил гитару к кадке с фикусом.

– Всё, хорош, а то уже, чувствую, связки совсем садятся. Пусть ещё кто-нибудь споёт, вон, Миша Анчаров[16], например.

– Я бы с радостью, да вон палец сегодня утром порезал, консервы открывая, – продемонстрировал тот и впрямь забинтованный указательный палец.

– А вот молодой человек может быть что-нибудь нам исполнит?

И все после слов Мережко посмотрели на меня. Я с трудом сглотнул застрявший в горле ком, и мне почему-то непременно захотелось хряпнуть ещё рюмашку.

– А что, парень премию «Грэмми» выиграл, – добавил кто-то из гостей.

– В смысле «Грэмми»? – приподнял брови Высоцкий.

Ну вот, всё-таки узнал, интересно, какой будет его реакция? Когда Владимиру Семёновичу объяснили, в чём дело, он посмотрел на меня уже с неподдельным интересом.

– На гитаре-то, надеюсь, играть умеешь?

– Доводилось пару раз, – постаравшись добавить в голосе иронии, ответил я.

– Ну тогда, может, и правда нам что-нибудь исполнишь?

Я взял в руки инструмент, сел на стул, с которого только что привстал зад Высоцкого, пробежался пальцами по струнам, подтянул четвёртую и задумался, что же им такого исполнить… Что-то из репертуара нашего ансамбля? Лучше, пожалуй, из того, что не вошло в официальную программу. Того же «Волколака», может, и зайдёт этой богеме.

Зашло… Пусть и не было оваций, но в глазах публики явно читался интерес, даже Высоцкий одобрительно покивал головой. Правда, я вспомнил песню, которую когда-то написал в конце 80-х, в одно время запав на Башлачёва и иже с ним. Особенно затёр до дыр, помнится, «Время колокольчиков». Песню я назвал «Моя печаль светла»[17], но со временем она мне что-то разонравилась, всё-таки это не мой стиль. Возможно, в данный момент времени пришлась бы ко двору, особенно той части собравшихся, что отличалась вольнодумством.

Играется она реально на трёх аккордах, разве что в припеве их «целых» четыре. Главное – добавить в голос побольше безумия, как у того же Башлача или Егорки Летова. Но слова…

Над крестами вороньё

А вокруг одно враньё

В друзей рядятся враги

Промывают нам мозги

Серый город, серый снег

Серый ходит человек

Серая плетётся тень

Себя ищет третий день

Два куплета – дальше припев, который состоял всего лишь из трёх слов, как раз и лёгших в название вещи. Затем ещё по паре куплетов с припевами.

Кляп во рту, хоть оборись

Если хочешь, то борись

Если страшно – просто плачь

Хочешь есть – возьми калач

На распутье лай собак

Не рассыпать бы табак

Соль крупицами на хлеб

Бог, наверное, ослеп

Все в колонны, строго в ряд

Нужно выполнить обряд

Влево шаг иль вправо шаг

Сразу ты народу враг

Дым клубится из трубы

Пахнут соснами гробы

Улыбнись разбитым ртом

Лучше выглядеть шутом

Представил, что в компании собравшихся наверняка затесался стукачок, а возможно и не один. А это может мне грозить очень серьёзными неприятностями, потому как в «сером человеке» любой соображающий человек может угадать, например, Суслова. И если вот такое моё творчество дойдёт до Михал Андреича… Вот тогда меня, пожалуй, не спасут ни Сергей Борисович с Лазаревым, ни их столичные покровители.

Ладно, погодим совать голову в петлю, спою-ка я им лучше «Никогда он уже не вернётся из боя». Главное, спеть с душой, с лёгким надрывом…

Когда закончил – несколько секунд в квартире царила полная тишина, которую первым нарушил Высоцкий. Подошёл и протянул мне руку.

– Неплохо! Извини, думал, ты всякую ерунду для Пугачёвой сочиняешь, а оказывается, есть у тебя и приличные вещи.

– Спасибо, – поблагодарил я его, невольно краснея.

В этот момент меня едва не ослепила яркая вспышка – это незаметно подкрался Плотников.

– И звезда с звездою говорит, – с улыбкой поддел нас он. – Володя, фото с меня. А вам, Максим, как можно отдать?

– Завтра до обеда я в Москве, а потом на электричке уезжаю в Калинин на первенство республики по боксу.

– Так ты ещё и боксёр? – воскликнул Высоцкий.

– Есть немного, в прошлом году выиграл юниорское первенство Европы.

В общем, с Плотниковым договорились, что завтра я сам к нему подъеду часам к 11, а с Владимиром Семёновичем рамы расстались если и не как друзья, то уж точно, как хорошие знакомые. Щербакова попыталась было меня уговорить остаться на ночь, обещала постелить в дальней комнатушке, но когда я представил, как эта нетрезвая женщина полезет в мою постель, а мне, давшему клятву верности Инге, придётся её обламывать… Нет, вдруг и не полезет, шут её знает, но, в любом случае, когда эти гости разойдутся? Мне что, в 4 утра спать ложиться? Нет уже, лучше я на квартире Пугачёвой нормально отосплюсь.

Загрузка...