Второй Фонд

1. Двое и Мул

В Энциклопедии содержится еще немало сведений о Муле и его Империи. Но почти все они слишком специальны и скучны для изложения главной сути того, о чем пойдет речь. В основном, статья рассматривает экономические условия, которые привели к власти «Первого Гражданина Союза» (официальный титул Мула), и экономические же последствия этого.

Если автор статьи и изумлен головокружительным восхождением Мула от безвестности к огромной власти за какие-то пять лет, он просто скрывает это. Но не высказывая своего удивления тем, что экспансию внезапно сменил пятилетний период консолидации территорий, он замалчивает факт.

Поэтому мы оставим Энциклопедию и пойдем своим путем, излагая историю Великого Междуцарствия — между Первой и Второй Галактическими Империями — в конце тех пяти лет консолидации.

Политически Союз был стабильным. Экономически — процветающим. Мало у кого возникло бы желание поменять спокойную жизнь под твердой властью Мула на хаос, ей предшествовавший. По мирам, за пять лет до того известным как Фонд, могло быть ностальгическое сожаление, но не более. Лидеры Фонда были мертвы там, где в них не было нужды, и обращены, где полезны.

И из обращенных самым полезным стал Хан Притчер, ныне генерал-лейтенант.

Во времена Фонда Хан Притчер был капитаном и членом подпольной демократической оппозиции. Когда Фонд без борьбы сдался Мулу, Притчер воевал с Мулом, пока не был обращен.

Это не было обычным обращением, вызванным властью высших интересов. Хан Притчер понимал это вполне. Он был изменен потому, что Мул был мутантом, обладающим психической властью, способной настраивать обычных людей так, как это было удобно ему. Что, впрочем, полностью удовлетворяло Притчера. Все так и должно было быть. Удовлетворение Обращением было его первым симптомом, но Хана Притчера это больше не интересовало.

Теперь, возвращаясь из своей пятой большой экспедиции за пределы Союза в безграничность Галактики, он испытывал нечто похожее на простодушную радость, и в таком настроении астронавт-ветеран и агент разведслужбы обдумывал приближающуюся аудиенцию с Первым Гражданином. Его суровое лицо, резко выделявшееся в темноте, ничего не выражало. Оно казалось гладкой деревянной маской, которая, улыбнись он, может треснуть. Но внешние признаки не были нужны. Мул видел мельчайшие внутренние эмоции почти так же, как обычный человек замечает подергивание брови.

Притчер оставил свой аэромобиль в старых вице-королевских ангарах и пешком, как было приказано, ступил на земли дворца. Он прошел милю по стреловидной дороге, тихой и пустынной. Притчер знал — на милях и милях дворцовых земель не было ни одного охранника, ни одного солдата, ни одного вооруженного человека.

Мулу не нужна была защита.

Мул был всемогущ и мог защитить себя сам.

Шаги Притчера мягко отдавались в ушах — дворец вознес перед ним свои мерцающие, невероятно легкие и невероятно крепкие металлические стены, в дерзких, непомерно раздутых, почти лихорадочных сводах, характерных для архитектуры Поздней Империи. Он прочно нависал над пустынными землями, над переполненным городом на горизонте.

Внутри дворца, наедине с собой, находился тот единственный человек, от чьих нечеловеческих психических свойств зависела новая аристократия и вся структура Союза.

Огромная гладкая дверь тяжело распахнулась при приближении Генерала, и он вошел. Он ступил на широкую несущую платформу, та двинулась под ним наверх. Он быстро поднялся в бесшумном лифте. Он стоял перед небольшой простой дверью комнаты Мула в самом высоком шпиле дворца.

Дверь открылась…

Бейл Ченнис был молод, и Бейл Ченнис был не обращенным. Попросту говоря, его эмоциональная структура не была отрегулирована Мулом. Она осталась точно такой же, какой была заложена изначальной формой его наследственности и последующими модификациями окружающей среды. И его это тоже вполне устраивало.

В неполных тридцать лет он был удивительно популярен в столице.

Хорош собой, сообразителен — поэтому имел успех в обществе. Умен и хладнокровен — поэтому имел успех у Мула. И был совершенно доволен своими успехами.

И вот, впервые, Мул вызвал его на аудиенцию.

Ноги несли его по длинной, сверкающей дороге, неуклонно ведущей к губчато-алюминиевым шпилям, бывшим когда-то резиденцией Вице-короля Калгана, что правил под контролем старых императоров. Позже здесь расположились независимые принцы Калгана, правившие от собственного имени. А теперь тут обосновался Первый Гражданин Союза и стал управлять империей единолично.

Ченнис ухмыльнулся про себя. Он не сомневался в скрытой подоплеке всего этого. Второй Фонд, естественно! То всеобъемлющее пугало, одна лишь мысль о котором отбросила Мула назад — от политики неограниченной экспансии к состоянию постоянной осторожности. Официально это называлось «консолидация».

Теперь возникли слухи — их не могли остановить: Мул должен начать наступление еще раз; Мул обнаружил приблизительное местонахождение Второго Фонда; Мул пришел к соглашению со Вторым Фондом и разделил Галактику; Мул решил, что Второго Фонда не существует, и будет править всей Галактикой.

Нет нужды перечислять все варианты, услышанные в гостиных. Такие слухи уже ходили, и не раз. Но теперь, похоже, за ними действительно что-то стояло. И все свободные, экспансивные души, процветавшие во времена военных авантюр и политического хаоса и увядшие в эпоху стабильности и инертного мира, радовались.

Бейл Ченнис был одним из них. Таинственный Второй Фонд не страшил его. Тут Мулу нечем было его напугать — и он гордился этим. Возможно, кое-кто, кому Ченнис не нравился — такой молодой и уже столького достигший, — злобно ждал, что веселый любимец дам поплатится. Ведь он открыто острил над внешностью Мула и его уединенной жизнью. Никто не осмеливался присоединиться к нему, и лишь немногие отваживались смеяться. Но когда с ним ничего не случилось, то, соответственно, укрепилась его репутация.

В унисон своим мыслям Ченнис сымпровизировал какую-то чепуху с повторяющимся рефреном: «Второй Фонд угрожает Отечеству, Союзу Миров и всему Человечеству».

Он был во дворце.

Огромная гладкая дверь тяжело распахнулась при его приближении, и он вошел. Он ступил на широкую несущую платформу, та двинулась под ним наверх. Он быстро поднялся на бесшумном лифте. Он стоял перед небольшой простой дверью комнаты Мула в самом высоком шпиле дворца.

Дверь открылась…

Человек, которого не называли иначе как Мул, а титуловали не иначе как «Первый Гражданин», смотрел через односторонне прозрачную стену на светящийся на горизонте величественный город.

В сгущающихся сумерках появлялись звезды, и не было среди них ни одной, не преданной ему.

С мимолетной горечью он улыбнулся этой мысли. Верность личности, которую редко кому доводилось видеть.

Он, Мул, был не из тех, на кого приятно смотреть, на него невозможно было смотреть без насмешки. Каких-то шестьдесят килограммов были растянуты на метр восемьдесят роста. Костлявые стебли конечностей своими уродливыми углами подчеркивали его худобу. Мясистый клюв носа, выступавший сантиметров на восемь, почти заслонял тощее лицо.

Только глаза не вписывались в общий фарс, каким было тело Мула. В мягком взгляде — странная мягкость для величайшего завоевателя Галактики — всегда оставалась хоть капля печали.

Одна лишь беззаботность царила в этой столице роскошной планеты. Мул мог бы перенести столицу в Фонд, самый сильный из уже завоеванных им вражеских миров, но это было слишком далеко, на самом краю Галактики. Калган, расположенный ближе к центру и по давней традиции служивший обиталищем аристократии, подходил ему больше с точки зрения стратегии.

Но в традиционном веселье столицы, усиленном неслыханным процветанием, он не нашел покоя.

Его боялись, ему повиновались, возможно, даже уважали — на расстоянии. Но кто удержался бы от гадливости, увидев его? Только те, кто был обращен. А что стоила эта их искусственная преданность? Это было совсем не то. Он мог присваивать титулы, навязывать ритуалы и выдумывать новшества, но даже это ничего бы не изменило. Лучше — или по крайней мере, не хуже, — быть просто Первым Гражданином — и не показываться.

Неожиданная волна ярости захлестнула его, сильная и жестокая. Ни одна частица Галактики не смеет отвергнуть его. Целых пять лет он был похоронен здесь, на Калгане, и хранил молчание из-за постоянной, смутной, исходящей из космоса угрозы невидимого, неслышимого, неведомого Второго Фонда. Ему тридцать два. Еще не старый, он чувствовал себя стариком. Несмотря на психическую власть мутанта, он был слаб телесно.

Каждая звезда! Каждая звезда, которую видит, и каждая, недосягаемая взору, — все они должны принадлежать ему.

Отомстить всем. Человечеству, частью которого он не стал. Галактике, которую он не смог объять.

В глубине мозга замерцал холодный предупредительный огонек. Мул следил за передвижениями человека, входившего во дворец. В одиноких сумерках чувствительность мутанта усиливалась и обострялась — и одновременно он почувствовал, как волокна его мозга омывает волна эмоционального удовлетворения.

Он без труда узнал его. Это был Притчер.

Капитан Притчер — во времена Фонда. Капитан Притчер, которого отвергли и оставили без внимания бюрократы того распадающегося правительства. Капитан Притчер, которого он освободил от мелочной и грязной работы мелким шпионом. Капитан Притчер, которого он сделал сначала полковником, а потом и генералом, чью сферу деятельности он расширил до размеров Галактики.

Теперешний Генерал Притчер совершенно предан ему, хотя когда-то был несгибаемым бунтовщиком. И даже несмотря на все, что получил, он был предан не из-за приобретенных благ, не из благодарности, не из учтивости, а только благодаря искусству Обращения.

Мул осознавал, что сильный неизменный поверхностный слой преданности и любви, который окрашивал каждый водоворот и завиток эмоциональности Хана Притчера, — это слой, который он сам имплантировал ему пять лет назад. Глубоко под ним находились следы настоящей неподатливой индивидуальности — нетерпимость к любой власти, идеализм. Но даже он сам, Мул, уже едва мог их обнаружить.

Дверь за спиной Мула открылась, и он повернулся. Прозрачность стены затемнилась, и пурпурный вечерний свет сменился беловатым, сверкающим свечением.

Хан Притчер сел на указанное место. Ни поклонов, ни коленопреклонения, ни других знаков почтения во время личных аудиенций Мул не допускал. Мул был просто Первым Гражданином. К нему обращались «сэр». В его присутствии можно было сидеть и, если уж так получалось, даже повернуться к нему спиной. Для Хана Притчера это было доказательством несомненной и твердой власти этого человека. И он был вполне счастлив.

Мул произнес:

— Я вчера получил твой последний отчет. Не скрою, что нашел его где-то даже угнетающим, Притчер.

Брови Генерала сомкнулись.

— Да, я это предполагал. Но не знаю, какие еще выводы можно сделать. Никакого Второго Фонда просто нет, сэр.

Мул подумал, затем покачал головой — об этом уже приходилось говорить.

— Есть свидетельство Эблинга Миса. От свидетельства Эблинга Миса никуда не денешься.

Это была старая песня. Притчер заявил без обиняков:

— Может, Мис и был величайшим психологом Фонда, но по сравнению с Хэри Селдоном он ребенок. Изучая работы Селдона, он находился под искусственным стимулированием вашего собственного умственного контроля. Вы могли подтолкнуть его слишком далеко. Он мог ошибиться. Сэр, он не мог не ошибиться.

Мул вздохнул, его мрачное лицо на тонком черенке шеи подалось вперед.

— Если бы он прожил еще хоть минуту. Он собирался сказать мне, где находится Второй Фонд. Я говорю тебе, он знал. Мне не нужно было отступать. Мне не нужно было ждать и ждать. Столько времени потеряно. Пять лет прошло даром!

Притчер не мог осуждать своего повелителя за проявление слабости, его контролируемая психическая структура не позволяла этого. Вместо этого он чувствовал какое-то беспокойство — смутное и тревожное.

Он сказал:

— Сэр, но какое здесь может быть другое объяснение? Я летал пять раз. Вы сами составляли маршруты, Я не оставил непроверенным ни одного астероида. Триста лет назад, именно тогда, во времена старой Империи, Хэри Селдон предположительно основал два Фонда, чтобы они стали ядром новой Империи вместо умирающей старой. Через сто лет после Селдона Первый Фонд, тот, который мы так хорошо знаем, стал известен по всей Периферии. Через сто пятьдесят лет после Селдона, во время последней битвы со старой Империей, о нем узнали во всей Галактике. И теперь, когда прошло триста лет, где может находиться этот загадочный Второй Фонд? Ни в одном завихрении Галактического потока о нем не слышали.

— Эблинг Мис сказал, что он строжайше засекречен, но только секретность может обернуть их слабость в силу.

— Такая глубокая засекреченность не исключает возможности, что его попросту нет.

Мул поднял взгляд, его большие глаза смотрели остро и настороженно.

— Нет. Он существует.

И резко взмахнул костлявым пальцем:

— Намечается небольшое изменение в тактике.

Притчер нахмурился:

— Вы планируете отправиться сами? Я бы не советовал.

— Нет, конечно, нет. Тебе придется полететь еще один раз, последний. Но командовать ты будешь не один.

Воцарилась тишина, и голос Притчера прозвучал напряженно:

— А с кем, сэр?

— Есть один молодой человек, здесь, на Калгане. Бейл Ченнис.

— Никогда не слышал о нем, сэр.

— Откуда тебе. Но у него живой ум, он честолюбив, и он не обращен.

Тяжелая челюсть Притчера дрогнула лишь на мгновение.

— Не вижу в этом никакого преимущества.

— Есть одно, Притчер. Ты находчивый и опытный человек. Ты хорошо мне служишь. Но ты обращенный. Тобой движет просто усиленная и безудержная преданность мне. Когда ты утратил свои природные побуждения, вместе с ними что-то еще исчезло, какой-то неуловимый порыв, который я не могу тебе вернуть.

— Я не чувствую этого, сэр, — сказал Притчер непреклонно. — Я помню себя довольно хорошо в те дни, когда был вашим врагом. Я не чувствую себя подчиненным.

— Естественно, нет. — Губы Мула растянулись в улыбке. — Твое мнение по этому вопросу вряд ли объективно. Так вот, Ченнис самолюбив. Он абсолютно верен, но только самому себе. Он знает, что именно при моей поддержке он выдвинулся, и сделает все что угодно, чтобы укрепить мою власть. Потому что восхождение может быть длинным и долгим, а конечная ступень может вывести к славе. Если он полетит с тобой, это станет еще одним продвижением в его поисках — продвижением для себя.

— Тогда, — все так же настойчиво продолжал Притчер, — почему вы не уберете мое обращение, если думаете, что это укрепит меня? Теперь я вряд ли могу вызывать недоверие.

Вот это — никогда, Притчер. Пока ты находишься на расстоянии вытянутой руки или выстрела бластера от меня, ты будешь крепко схвачен обращением. Если в это мгновение я бы освободил тебя, то в следующее был бы мертв.

Ноздри Генерала расширились:

— Обидно, что вы можете так думать обо мне.

— Я не хотел обижать тебя, но ты не можешь представить, какими были бы твои чувства, если бы они свободно формировались вдоль линий твоих естественных побуждений. Человеческий ум сопротивляется контролю. По этой причине обычный гипнотизер-человек не может загипнотизировать другого против его воли. Я же могу, потому что я не гипнотизер, и, поверь мне, Притчер, негодование, которое ты не можешь проявить, — и даже не знаешь, что обладаешь им, — это то, с чем мне бы не хотелось столкнуться.

Притчер склонил голову. Чувство пустоты охватило его, и в душе остались уныние и глубокая обида. С усилием он произнес:

— Но как вы можете доверять этому человеку? Я имею в виду, полностью, так, как вы можете доверять мне, с моим обращением?

— Ну, полностью, пожалуй, не могу. Вот поэтому ты должен лететь с ним. Видишь ли, Притчер, — и костлявый Мул погрузился в глубокое кресло, на фоне мягкой спинки которого он выглядел словно одушевленная зубочистка, — если он наткнется на Второй Фонд и если ему придет на ум, что вступить в соглашение с ними может быть выгоднее, чем со мной… Ты понимаешь?

Свет глубокой удовлетворенности озарил глаза Притчера.

— Это уже лучше, сэр.

— Вот именно. Он должен быть на свободном поводке — но не больше.

— Конечно.

— И… хм… Притчер. Молодой человек хорош собой, приятен и чрезвычайно обворожителен. Не дай ему надуть себя. У него опасный и бессовестный характер. Не попадайся ему, пока хорошо не подготовишься к встрече с ним. Это все.

Мул снова остался один. Он погасил свет, и стена перед ним вновь словно растворилась. Теперь небо было пурпурным. И город на горизонте окутала светящаяся дымка.

Для чего все это? И если он станет хозяином всего, что тогда? Неужели от этого такие люди, как Притчер, перестанут быть стройными и высокими, самоуверенными и сильными? Или Бейл изменит свои взгляды? И станет ли он, Мул, другим, не таким, каким был?

Он мучился сомнениями. Что ему нужно в конце концов?

В глубине мозга замерцал холодный предупредительный огонек. Мул следил за передвижениями человека, входившего во дворец. И почти против своей воли он ощутил, как волокна его мозга омывает волна эмоционального удовлетворения.

Он без труда узнал его. Это был Ченнис. Здесь Мул увидел не единообразие, а примитивную стихию сильного ума, нетронутого и не оформленного ничем, кроме разнородного беспорядка Вселенной. Ум корчился в потоках и волнах. На поверхности тонким, ровным слоем лежала настороженность с пеной циничного разврата в ее скрытых водоворотах. А под ним находился сильный поток эгоизма с водопадами — то здесь, то там — жестокого юмора. А под всем этим расположилась глубокая, спокойная заводь честолюбия.

Мул почувствовал, что мог бы спрямить и запрудить поток, выпустить воду из заводи и повернуть в другое русло, осушить один поток и дать начало другому. Но что из того? Если бы он мог склонить кудрявую голову Ченниса в полнейшем обожании, изменило бы это его собственную гротескность, заставлявшую избегать дня и любить ночь, сделавшую его затворником внутри Империи, которая безоговорочно принадлежала ему?

Дверь за ним отворилась, и Мул повернулся. Прозрачность стены затемнилась, и темнота сменилась беловатым сверкающим свечением.

Бейл Ченнис беспечно уселся и сказал:

— Такая честь для меня вовсе не неожиданность, сэр.

Мул всеми четырьмя пальцами потер свой хобот. И голос его прозвучал несколько раздраженно:

— Почему же, молодой человек?

— Я думаю, предчувствие. Если забыть о том, что я слушаю сплетни.

— Сплетни? О каких из нескольких десятков вариантов ты говоришь?

— О тех, в которых говорится, что планируется новое Галактическое наступление. У меня есть надежда, что это правда и что я мог бы сыграть соответствующую роль.

— Значит, ты думаешь, что Второй Фонд существует?

— А почему бы и нет? Это может сделать жизнь намного интереснее.

— А это тебя тоже интересует?

— Конечно, сама его таинственность! Что еще может быть предметом стольких догадок? Газетные приложения заполнены только этим в последнее время, и это что-то да значит. В «Космосе» было сочинение одного из авторов, бред о мире существ с чистым разумом — Втором Фонде, — которые развили психическую силу до энергий достаточно больших, чтобы конкурировать с любой из известных физической науке. Космические корабли могут разрушаться на расстоянии световых лет, планеты могут сходить с орбит…

— Интересно. Да. Но у тебя есть какие-нибудь соображения поэтому поводу? Ты согласен с этой идеей умственной энергии?

— Ради Галактики, нет! Вы думаете, такие существа, как эти, остались бы на своей планете? Нет, сэр. Я думаю, что Второй Фонд остается засекреченным потому, что он слабее, чем мы думаем.

— В таком случае, я смогу легко объясниться. Что ты скажешь насчет того, чтобы возглавить экспедицию по обнаружению местонахождения Второго Фонда?

На мгновение Ченнис оказался подхваченным неожиданным напором событий на несколько большей скорости, чем он был готов. Его язык явно забуксовал — молчание затянулось.

Мул сухо произнес:

— Ну?

Ченнис наморщил лоб:

— Конечно. Но куда я должен отправиться? У вас есть какая-нибудь информация?

— С тобой будет Генерал Притчер…

— Значит, не я возглавляю экспедицию?

— Суди сам, когда я закончу. Ты ведь не из Фонда, ты уроженец Калгана, так? Тогда у тебя смутные знания о Плане Селдона. Когда распадалась Первая Галактическая Империя, Хэри Селдон и группа психоисториков, анализируя будущий ход истории математическими средствами, основали два Фонда, по одному в каждом конце Галактики, и сделали это так, чтобы экономические и социальные силы, медленно эволюционировавшие, превратили Фонды в ядро Второй Империи. Хэри Селдон планировал завершить это за тысячу лет, а без Фонда на это ушло бы тридцать тысяч лет. Но он не учел меня. Я мутант, и меня не могла предсказать психоистория, которая может иметь дело только со средними реакциями масс. Ты понимаешь?

— Вполне, сэр. Но как это затрагивает меня?

— Ты скоро поймешь. Теперь я намерен объединить Галактику и достичь цели Селдона за триста лет. Один Фонд — мир точных наук — все еще процветает под моим правлением. В условиях процветания и порядка Союза атомное оружие, которое они разработали, способно одолеть все что угодно в Галактике, кроме, наверное, Второго Фонда. Поэтому я должен больше о нем знать. У Генерала Притчера определенное мнение, что его вообще не существует. Я знаю другое.

— Как вы можете знать, сэр? — деликатно спросил Ченнис.

И в словах Мула неожиданно прорвалось возмущение:

— Потому что в умы, находящиеся под моим контролем, кто-то проник! Тонко! Неуловимо! Но не настолько неуловимо, чтобы я не мог заметить. И это вмешательство усугубляется, и поражает ценных людей в такие ответственные времена. Теперь ты понял, почему определенная осторожность сдерживала меня все эти годы? Вот для чего ты нужен. Генерал Притчер — лучший человек, оставшийся у меня, поэтому он больше не надежен. Конечно, он этого не знает. Но ты не обращенный — а значит, не можешь быть обнаружен немедленно как человек Мула. Ты можешь обманывать Второй Фонд дольше, чем это мог бы делать любой из моих людей, может, хотя бы чуть дольше. Ты понимаешь?

— Мм …м. Да. Но извините за вопрос, сэр, — как именно повреждают этих ваших людей? Чтобы я мог обнаружить перемену в Генерале Притчере, в случае, если такое произойдет. Они опять становятся не обращенными? Они перестают повиноваться?

— Нет. Я же сказал тебе — это было неуловимо. И беспокоит больше всего, потому что труднее это обнаружить. Иногда мне приходится ждать, прежде чем что-то предпринимать. Я не уверен — то ли такой человек просто неустойчив, то ли на него оказали давление? Их преданность остается нетронутой, но инициатива и изобретательность уничтожаются. Мне оставляют совершенно нормальную личность, очевидно, но она совершенно бесполезна. За последний год таким образом было обработано шестеро. Шестеро самых лучших!

Уголок его рта приподнялся.

— Они сейчас командуют тренировочными центрами. И главная моя забота — проследить, чтобы им самим не пришлось принимать каких-то экстренных решений.

— Предположим, сэр… предположим, что это не Второй Фонд. Что, если это был другой, такой же как вы, мутант?

— Схема слишком осторожная, слишком растянутая; Один человек больше бы спешил. Нет, это целый мир, и ты должен стать моим орудием против него.

Глаза Ченниса загорелись, когда он сказал:

— Я рад этой возможности.

Но Мул уловил неожиданный эмоциональный подъем глубинных вод на поверхность. Он ответил:

— Да, очевидно, это выпадет именно тебе — сделать великое дело, достойное великой награды. Но ты знаешь, существует и великая кара. Мои эмоциональные упражнения не ограничиваются только созданием лояльности.

И легкая улыбка на его тонких губах стала зловещей, когда Ченнис в ужасе вскочил с места.

Только на мгновение, только на одно короткое мгновение Ченнис почувствовал, что его охватывает судорога непреодолимого горя. Она захлестнула его физической болью, которая невыносимо затемнила разум — и затем ушла. Теперь не осталось ничего, кроме сильной волны гнева.

Мул сказал:

— Гнев не поможет… да, ты прячешь его сейчас, не так ли? Но я вижу это. Поэтому просто помни, что такие вещи могут быть проделаны более интенсивно и закреплены. Я убивал людей эмоциональным контролем, и нет смерти более жестокой.

И, после паузы:

— Это все.

Мул опять был один. Он погасил свет, и стена перед ним вновь стала прозрачной. Небо было черным, и восходящий свет Линзы-Галактики протягивал свои блестящие лучи в бархатные глубины космоса.

Вся эта дымка туманности была массой звезд, такой многочисленной, что они растворялись одна в другой и не оставляли ничего, кроме облака света.

И все это должно принадлежать ему…

Теперь сделать одно, последнее, распоряжение — и можно спать.

Исполнительный Совет Второго Фонда проводил заседание. Для нас они только голоса. В данный момент ни точное место действия собрания, ни личности присутствующих не существенны.

Строго говоря, мы даже не можем рассматривать точное воспроизведение какой-нибудь части собрания, если не захотим пожертвовать полностью хотя бы минимумом вразумительности, которой вправе ожидать.

Мы имеем дело с психологами, но не просто психологами. Скажем, скорее — с учеными психологической ориентации. То есть людьми, чья фундаментальная концепция философии науки совершенно отлична от всех известных нам теорий. «Психология» ученых, основанная на аксиомах, выведенных из наблюдательных методов физической науки, имеет очень мало общего с ПСИХОЛОГИЕЙ.

Рассказать о ней — примерно то же, что объяснять слепым, что такое цвет, когда сам ничего не видишь.

Следует отметить, что собравшиеся умы были хорошо осведомлены не только в разработках каждого по общей теории, но и в специфике ее долгосрочного применения к отдельным индивидуальностям. Речи, к которым мы привыкли, были не нужны. Даже фрагмент предложения почти приравнивался к пустопорожней болтовне. Жест, ворчание, изгиб лицевой линии, даже многозначительная временная пауза давали существенную информацию.

Поэтому возьмем на себя смелость свободного перевода небольших отрывков конференции на чрезвычайно специфические словесные комбинации, которые необходимы умам, ориентированным с детства на философию физической науки, — даже если рискуем при этом упустить наиболее тонкие нюансы.

Один «голос» доминировал. Он принадлежал человеку, известному просто как Первый Спикер.

Он сказал:

— Теперь мы почти полностью выяснили, что остановило Мула в его первом безумном натиске. Не могу сказать, что сущность этого способствует прояснению того… скажем, того, как формируется ситуация. Очевидно, он почти обнаружил нас, искусственно стимулируя мыслительную энергию того, кого называют «психологом» Первого Фонда. Этот психолог был убит как раз перед тем, как хотел сообщить о своем открытии Мулу. События, приведшие к убийству, совершенно не совпадали с расчетами Фазы Три. Думаю, вам это ясно.

Модуляция голоса указала, что в разговор вступил Пятый Спикер. Голос звучал несколько мрачно:;

— Ситуация была плохоуправляемой, это так. Конечно, мы очень уязвимы для массовой атаки, особенно атаки, возглавляемой таким психическим феноменом как Мул. Сразу после того, как с завоеванием Первого Фонда он достиг Галактического господства — чтобы быть точным, уже через полгода, — он был на Транторе. Еще через полгода он мог быть здесь. И неравенство сил не в нашу пользу было бы громадным, девяносто шесть и три десятых плюс-минус пять сотых процента. Мы потратили много времени, анализируя, что же остановило его. Конечно, мы знаем, что двигало им в первую очередь — внутреннее раздвоение от его физического уродства и психической уникальности. Это ясно всем. Однако, только благодаря входу в Фазу Три мы смогли определить, пост фактум, возможность его аномального поведения в присутствии другого существа, испытывающего к нему искреннюю любовь. И поскольку подобное аномальное поведение могло зависеть от присутствия этого другого человека в определенное время, то, в какой-то степени, все произошло случайно. Наши агенты уверены, что именно девушка убила психолога. Девушка, которой Мул доверял, и, следовательно, психически не контролировал — просто потому, что он ей нравился. Начиная с этого события (для тех, кто хочет знать детали — его математическая обработка была составлена для Центральной Библиотеки), мы понимаем, что задержали Мула неортодоксальными методами, но вместе с тем ежедневно рискуем полной схемой истории Селдона. Все.

Мгновение Первый Спикер молчал, чтобы собравшиеся восприняли все, что под этим подразумевалось. Затем сказал:

— Ситуация крайне нестабильна. И я должен подчеркнуть, что мы допустили серьезную ошибку, не сумев предвидеть всего. Изначальная схема Селдона дала трещину именно в этом пункте, и мы столкнулись с угрозой необратимого развала Плана. А время уходит. Я думаю, у нас осталось только одно решение, но даже оно рискованно. Мы должны позволить Мулу обнаружить нас — до известной степени.

Еще одна пауза, во время которой он собирал реакции на сказанное, а затем:

— Я повторяю, до известной степени.

2. Двое без Мула

Корабль был почти готов. Не хватало лишь пункта назначения. Мул предложил вернуться на Трантор — мир, который состоял из кучи невообразимых Галактических метрополий самой огромной Империи, когда-либо известной человечеству, мертвый мир, который был в прошлом столицей всех звезд.

Притчер не одобрил этого. Это был старый путь, исхоженный вдоль и поперек.

Он нашел Бейл а Ченниса в штурманской. Только что взъерошенные кудрявые волосы молодого человека завитками упали вокруг лба — как будто он специально готовился к встрече. И даже зубы, обнаженные в улыбке, казалось, свидетельствовали об этом.

Мужественный офицер почувствовал смутное ожесточение против Ченниса.

Тот явно волновался.

— Это не совпадение, Притчер.

Генерал холодно произнес:

— Не понимаю, о чем вы.

— О, ну тогда тащите сюда стул, старина, и давайте этим займемся. Я перечитывал ваши записи — они замечательны.

— Как… мило с вашей стороны.

— Но я думал — совпадут ли мои выводы с вашими? Пытались ли вы когда-нибудь анализировать проблему дедуктивно? Я имею в виду вот что. Все это очень хорошо — прочесывать звезды наугад и делать все то, что вы делали в пяти экспедициях, шарахаясь от звезды к звезде. Это очевидно. Но вы подсчитывали, сколько времени заняло бы пройти каждый известный мир с такой скоростью?

— Да. Несколько раз.

Притчер не чувствовал никакого желания идти навстречу молодому человеку. Главное было — проникнуть в мысли другого, неконтролируемого, а поэтому непредсказуемого разума.

— Ну, тогда предположим, что, применяя аналитический метод, мы пытаемся просто решить, что мы ищем.

— Второй Фонд, — мрачно сказал Притчер.

— Фонд психологов, — поправил Ченнис, — который так же слаб в физической науке, как Первый был слаб в психологии. Так, вы из Первого Фонда, я нет. Я думаю, теперь вам понятно?.. Мы должны найти мир, который управляется силой психических знаний, хотя и отстал в физических науках.

— Это обязательно так? — спросил Притчер спокойно. — Наш собственный Союз Миров не является научно отсталым, хотя его правитель обладает такой силой, благодаря психической власти.

— Потому что у него знания Первого Фонда, — последовал слегка раздраженный ответ, — и это единственный резервуар таких знаний в Галактике. Второй Фонд должен существовать среди уцелевших осколков разбитой Галактической Империи. А здесь от нее ничего не осталось.

— Значит, вы утверждаете их психическую мощь, достаточную для правления группой миров, и в то же время беспомощность техническую?

— Сравнительную техническую беспомощность. От пришедших в упадок соседних областей они в состоянии защитить себя. Против крепнущих сил Мула, опирающихся на развитую атомную экономику, они не смогут выстоять. И еще одно. Почему их местонахождение так тщательно скрывается — как, вначале, основателем Хэри Селдоном, так и теперь, ими самими?.. Ваш Первый Фонд не делал секрета из своего существования даже тогда, когда они были единственным незащищенным городом на одинокой планете три столетия назад.

Спокойное темное лицо Притчера дрогнуло в сардонической улыбке:

— А теперь, когда вы закончили свой глубокий анализ, не хотите ли просмотреть список всех королевств, республик, планетарных государств и диктаторских режимов того или иного политического толка, которые соответствуют вашему описанию и подходят еще по нескольким факторам?

— Это уже учитывалось когда-то? — Ченнис не потерял нахального вида.

— Естественно, вы не найдете его здесь, но у нас полностью отработанный путеводитель по политическим образованиям Противоположной Периферии. Неужели и в самом — деле вы предположили, что Мул работал бы наугад?

— Ну, тогда, — и голос молодого человека окреп в новом порыве энергии, — как насчет Олигархии Тазенда?

Притчер задумчиво потеребил мочку уха.

— Тазенда? А, кажется, знаю. Они находятся не в Периферии, да? Где-то на третьей части пути к центру Галактики?

— Да. Ну, так что?

— В записях, которые у нас имеются, место Второго Фонда определено в другом конце Галактики. Во имя Космоса, это единственное, чего мы должны упорно придерживаться. К чему все эти разговоры о Тазенде? Ее угловое отклонение от Первого Фонда составляет всего сто десять — сто двадцать градусов. И уж никак не сто восемьдесят.

— В записях есть еще один момент. Второй Фонд сформирован в Старзенде — Звездном Тупике.

— Такого региона в Галактике не обнаружено.

— Потому что это местное название, которое в дальнейшем не употребляли — для большей секретности. А может быть, оно было придумано Селдоном и его группой. И все-таки, какое-то отношение друг к другу Звездный Тупик и Тазенда имеют, как вы думаете?

— Сомнительное сходство в звучании? Старзенд и Тазенда? Недостаточно.

— Вы когда-нибудь были там?

— Нет.

— А в ваших записях она упоминается.

— Где? А, да, мы там были только для того, чтобы взять провизию и воду. Ничего особенного в этой планете нет — это точно.

— Вы приземлялись на главной планете? Там, где административный центр?

— Не могу сказать.

Ченнис размышлял об этом под холодным взглядом Притчера.

Затем сказал:

— Хотите, взглянем на секунду в Ленз?

— Конечно.

Наверное, новейшим атрибутом современных межзвездных путешествий был Ленз. Фактически, это была сложная вычислительная машина, которая могла выдавать на экран воспроизведение ночного неба из любой точки Галактики.

Ченнис отрегулировал координационные стрелки и погасил свет в штурманской. В тусклом красноватом свете пульта управления Лензом лицо Ченниса горело румянцем. Притчер сел на место пилота — длинные ноги скрещены, лица не видно в темноте.

Медленно, пока проходил период ввода, на экране загорались точки света. Они увеличились, стали более яркими — и оказались плотными группами звезд центра Галактики.

— Это, — объяснил Ченнис, — зимнее ночное небо, видимое с Трантора. Вот он — важный момент, который, как я понял, был вами упущен. Нужно начать с Трантора как с точки отсчета. Трантор был столицей Галактической Империи. И поэтому — девять из десяти, что значение любого описательного названия произошло из транторианского направления. Вспомните, например, — хотя Селдон был родом с Геликона, ближе к Периферии, сама группа работала на Транторе.

— Что именно вы хотите мне показать? — Холодный голос Притчера вмешался в набирающий силу энтузиазм Ченниса.

— Карта все объяснит. Видите темную туманность? — Тень от руки Ченниса легла на экран, который заполнился звездами Галактики. Палец указывал на крошечное черное пятно, похожее на дыру в пестрой ткани света.

— Стеллаграфические записи называют это Туманностью Пелота. Понаблюдайте ее. Я увеличу изображение.

Притчер и раньше наблюдал феномен увеличения изображения на Лензе, но у него до сих пор захватывало дух. Словно находишься у обзорного экрана космического корабля, проносящегося сквозь забитую звездами Галактику не входя в гиперпространство. Звезды расступались перед ним от общего центра, вспыхивали и, споткнувшись о край экрана, падали. Одиночные точки становились двойными, потом шарообразными. Туманные пятна разлагались на мириады точек. И эта постоянная иллюзия движения.

Тем временем Ченнис рассказывал:

— Видите, мы движемся по прямой линии от Трантора к Туманности Пелота, так что все время сверяем звездное направление по Трантору. Возможна небольшая ошибка из-за гравитационного отклонения света — я неспособен ее вычислить. Но уверен, она не может быть значительной.

По экрану расползлась темнота. Когда скорость увеличения снизилась, звезды исчезли из всех углов экрана — а смотреть бы и смотреть. По концам растущей туманности резко засверкал алмазный мир звезд, свет которого был только скрыт за клубящимися, не испускающими света атомными частицами натрия и кальция, заполнявшими кубические парсеки космоса.

И Ченнис опять указал:

— Это назвали «Ртом» обитатели того района космоса. И это важно, потому что только с транторианского направления это похоже на рот.

То, на что он указывал, было трещиной в теле Туманности, формой походившей на неровный усмехающийся рот в профиль. Он был очерчен ореолом от света звезд, который наполнял его.

— Следуйте по «Рту», — сказал Ченнис, — следуйте по «Рту» в направлении канала, где он сужается книзу в тонкую, расщепленную линию света.

Снова изображение немного увеличилось, пока Туманность, тянущаяся далеко от «Рта», не закрыла весь экран, оставив только узкую полоску. Палец молчавшего Ченниса двигался по ней вниз, остановился, потом продолжил движение вперед к пятну, где уныло сверкала одна-единственная звезда, за которой не было ничего, кроме монотонной черноты, — и здесь окончательно остановился.

— Звездный Тупик, — просто сказал молодой человек. — Ткань Туманности здесь тонкая, и свет этой одинокой звезды проникает через нее только в одном направлении — на Трантор.

— Вы хотите сказать, что... — Голос муловского генерала прервался — он понял.

— Я не пытаюсь. Это Тазенда — Звездный Тупик, Старзенд.

Зажегся свет. Экран Ленза погас. В три больших шага Притчер оказался рядом с Ченнисом:

— Что заставило вас так решить?

А Ченнис откинулся на спинку кресла со странным — недоуменным — выражением лица.

— Это случайность. Конечно, хотелось бы, чтобы я до этого додумался, но это только случайность. Но, как бы это ни вышло, все сходится. По нашим источникам, Тазенда — олигархия. Она управляет двадцатью семью обитаемыми планетами. Она неразвита научно. И более того — это уединенный мир, придерживается строгого нейтралитета в политике региона и не склонен к экспансии. Думаю, нам нужно ее посмотреть.

— Вы информировали об этом Мула?

— Нет. И не будем информировать. Мы теперь в космосе, почти готовы сделать первый прыжок.

Ужаснувшись, Притчер подскочил к обзорному экрану. Наладив его, он увидел только холодный космос. Он пристально уставился на открывшийся вид, затем повернулся. Автоматически его рука потянулась к твердому, привычному изгибу рукоятки брастера.

— По чьему приказу?

— По моему приказу, Генерал. — Впервые Ченнис обратился к нему по чину. — Пока я занимал вас здесь. Вы, возможно, не ощущали ускорения — оно началось как раз в тот момент, когда я увеличивал поле Ленза, и вы, конечно, подумали, что это иллюзия движения звезд.

— Почему? Что вы делаете? Что это за чепуха насчет Тазенды?

— Это не чепуха. Я говорил совершенно серьезно. Мы туда летим. Мы полетели сегодня, хотя по расписанию мы должны были лететь через три дня. Генерал, вы не верите, что Второй Фонд существует, я — верю. Вы, не веря, следуете указаниям Мула; я предвижу серьезную опасность. У Второго Фонда было пять лет, чтобы подготовиться. Как они подготовились, я не знаю, но что, если у них есть на Калгане агенты? Если я держу в голове информацию о приблизительном местонахождении Второго Фонда, они могут обнаружить это. Моя жизнь больше не была бы в безопасности, а я так люблю свою жизнь. Даже имея такую слабую возможность, как эта, нужно действовать наверняка. Итак, никто, кроме вас, не знает о Тазенде. Вы узнали только после того, как мы оказались в космосе. Но даже в этом случае под вопросом экипаж.

Ченнис опять иронически улыбался, очевидно, полностью контролируя ситуацию.

Рука Притчера упала с бластера, и на мгновение чувство смутного дискомфорта охватило его. Что удержало его от действия? Что ослабило его? Было время, когда он — мятежный капитан торговой империи Первого Фонда, именно он, а не Ченнис, действовал бы проворно и смело, как тот сейчас. Мул был прав? Неужели его контролируемый разум так скован послушанием, что утратил инициативу? Он почувствовал растущее уныние, переходящее в страшную усталость.

Он сказал:

— Хорошо! Однако впредь вы будете консультироваться со мной, прежде чем принимать такие решения.

Мерцающий сигнал привлек его внимание.

— Это в машинном отсеке, — спокойно сказал Ченнис. — Они прогрелись до пятиминутной готовности, а я просил их дать мне знать, все ли в порядке. Вы будете здесь?

Притчер безмолвно кивнул и, оставшись в одиночестве, размышлял о болезнях приближающейся старости. Обзорный экран был сориентирован произвольно, один его угол туманом застилала основная масса Галактики. Что, если бы он был свободен от влияния Мула?..

Но он с ужасом отверг эту мысль.

Главный Инженер Хакслэни неприязненно смотрел на молодого человека в гражданке. Но тот вел себя с уверенностью офицера Флота и, похоже, занимал высокую должность. Для Хакслэни, кадрового военного с младых ногтей, как правило, знаки воинского различия смешивались с символами власти.

Но Мул назначил этого человека, а слово Мула было законом. Непререкаемым. Даже подсознательно Инженер не мог в этом усомниться. Эмоциональный контроль проник глубоко.

Без слов он передал Ченнису небольшой овальный предмет.

Ченнис взял его и очаровательно улыбнулся:

— Вы человек Фонда, не так ли?

— Да, сэр. Я служил во Флоте Фонда восемнадцать лет, до того как пришел Первый Гражданин.

— Инженерную подготовку проходили в Фонде?

— Дипломированный специалист первого класса. Центральная школа на Анакреоне.

— Неплохо. И вы обнаружили это в системе связи, где я просил вас посмотреть?

— Да, сэр.

— Это входит в систему связи?

— Нет, сэр.

— Тогда что это?

— Гипертрейсер, сэр.

— Этого недостаточно, я не из Фонда. Что это?

— Это прибор, позволяющий отыскать корабль в гиперпространстве.

— Другими словами, нас могут всюду выследить.

— Да, сэр.

— Хорошо. Это совсем недавнее изобретение, не так ли? Оно было разработано одним из Исследовательских Институтов, организованных Первым Гражданином, да?

— Кажется, так, сэр.

— И эта разработка — государственная тайна. Правильно?

— Думаю, да.

— И тем не менее, вот оно. Занятно.

Ченнис несколько секунд методически перебрасывал гипертрейсер из одной руки в другую. Затем резко протянул его Хакслэни:

— Тогда возьмите его и положите назад — точно туда и точно так, как нашли. Понятно? И потом забудьте об этом случае. Совершенно. Офицер, с трудом подавив почти автоматическое движение — отдать честь, — резко повернулся и вышел.

Корабль проносился через Галактику, его путь был широкой межзвездной тропой, отмеченной точками. Точки, по которым ориентировались, были ограничены десятью-шестьюдесятью световыми секундами, проведенными в обычном космосе, а между ними тянулись столетние световые промежутки — «прыжки» через гиперпространство.

Бейл Ченнис сел за пульт управления Лензом и вновь ощутил непроизвольную волну почти преклонения, глядя на него. Он не был человеком Фонда. Взаимодействие сил при нажатии кнопки или размыкании контакта не было для него обыкновенным делом. Не то чтобы Ленз должен надоесть даже человеку Фонда. Хотя у машины невероятно компактный корпус, в нем достаточно электронных схем, чтобы связать сотни миллионов отдельных звезд в точном взаимоотношении друг к другу.

И само по себе это, пожалуй, не было чем-то сверхъестественным, это была возможность переводить любую заданную часть Галактического Поля вдоль любой из трех пространственных осей или вращать любую часть Поля вокруг центра.

Именно поэтому Ленз совершил почти революцию в межзвездных путешествиях. В самом начале таких путешествий вычисление каждого «прыжка» означало кусок работы от одного дня до недели. И большая часть этой работы приходилась на более или менее точный расчет позиции корабля по галактической шкале отсчета. По существу это означало тщательное наблюдение хотя бы трех звезд на широких пространствах, положение которых, со ссылкой на произвольную тройную ось координат Галактики, было известно.

Именно «известно» — в этом вся хитрость. Для любого, кто хорошо знает звездное поле с одной определенной точки отсчета, звезды так же отличаются друг от друга, как и человек от человека. Однако перепрыгните десять парсеков — и вы не узнаете даже ваше собственное солнце. А может, даже не увидите его.

Ответом, конечно, был спектральный анализ. В течение веков главным объектом межзвездной инженерии служил анализ «сигнатуры света» все большего и большего количества звезд со все большими и большими уточнениями. С учетом этого и все возрастающей точности «прыжков» были приняты стандартные маршруты путешествий через Галактику. Межзвездные путешествия становились все менее предметом искусства и все более предметом науки.

И все же, даже при власти Фонда с усовершенствованными вычислительными машинами и новым методом сканирования звездного поля для известной «сигнатуры света», иногда уходили дни, чтобы обнаружить три звезды и затем вычислить позиции в регионах, не знакомых раньше пилоту.

Именно Ленз изменил все это. Начнем с того, что ему нужна была только одна известная звезда. А потом, даже такой новичок в космосе, как Ченнис, мог им управлять.

В этот момент ближайшей видимой звездой была Винстори, судя по вычислениям «прыжка» и изображению на обзорном экране с яркой звездой в центре. Ченнис надеялся, что это Винстори.

Полевой экран Ленза помещался рядом с обзорным экраном, и Ченнис осторожно набрал координаты Винстори. Он опустил переключатель, и яркая картина звездного поля развернулась перед ним. В нем тоже в центре помещалась яркая звезда, но, казалось, не имела отношения к той, другой. Он настроил Ленз по оси Z и увеличил Поле, и фотометр показал обе центральные звезды одинаковой яркости.

Ченнис поискал вторую, довольно яркую звезду на обзорном экране, и нашел аналогичную на полевом. Он медленно повернул экран в соответствующее угловое отклонение. Скривил в гримасе рот и отверг результат. Снова повернул, и другая яркая звезда была поставлена в позицию, и третья. Потом усмехнулся. Получилось. Возможно, специалист с тренированным восприятием мог бы добиться успеха с первой попытки, но он смог определить за три.

Это была корректировка. На последнем этапе два поля перекрылись и слились в море света не совсем правильной формы. Большинство звезд двоились. Но хорошая корректировка не заняла много времени. Двойные звезды соединились, осталось одно поле, и можно было теперь считывать позицию корабля непосредственно с дисков. Вся процедура заняла менее получаса.

Ченнис нашел Хана Притчера в его личной каюте. Совершенно очевидно было, что Генерал готовится ко сну. Он поднял глаза.

— Новости?

— Ничего особенного. Мы будем на Тазенде через прыжок.

— Я знаю.

— Не хочу надоедать вам, если вы ложитесь спать, но просматривали ли вы пленку, взятую в Чиле?

Хан Притчер метнул пренебрежительный взгляд на предмет, о котором шла речь. Туда, где тот лежал в черном кейсе на низкой широкой книжной полке.

— Да.

— И что вы думаете?

— Я думаю, что если там когда-то и были какие-то знания по Истории, они были совершенно утеряны в этом регионе Галактики.

Ченнис широко ухмыльнулся:

— Я знаю, что вы имеете в виду. Довольно скучно, не так ли?

— Нет, если вас занимают хроники правителей. Но наверняка недостоверно, с какой стороны ни посмотреть. Там, где история касается в основном личностей, картинки становятся либо черными, либо белыми, в зависимости от интересов автора. Все это мне кажется абсолютно бесполезным.

— Но там есть кое-что о Тазенде. Вот что я имел в виду, когда давал вам пленку. Это единственная, какую я смог отыскать, где хотя бы упоминается о ней.

— Хорошо. У них были хорошие правители и плохие. Они завоевали несколько планет, выиграли несколько битв, несколько проиграли. Ничего особенного. Не очень-то я верю в вашу теорию, Ченнис.

— Но вы упустили несколько моментов. Вы заметили, что они никогда не создавали коалиций? Они всегда оставались вне политики в этой глухой звездной дыре. Как вы говорите, они завоевали несколько планет, но потом остановились — и это без всякой особой причины. Просто, как будто они расширились достаточно, чтобы защитить себя, но не настолько, чтобы привлекать внимание.

— Очень хорошо, — последовал равнодушный ответ. — У меня нет возражений против приземления. В худшем случае — небольшая потеря времени.

— О, нет. В худшем — полное поражение! Если это Второй Фонд. Помните, это может оказаться миром, Космос знает, скольких Мулов.

— Что вы собираетесь предпринять?

— Приземлиться на какой-нибудь второстепенной планете. Сначала разузнать как можно больше о Тазенде, затем действовать по обстановке.

— Хорошо. Возражений нет. А теперь, если вы не против, я хотел бы выключить свет.

Махнув рукой, Ченнис вышел.

И в темноте своей крошечной каюты на островке движущегося металла, затерянного в необъятности космоса, Генерал Притчер лежал без сна, следуя мыслям, которые завели его в фантастические дебри.

Если все, что он принял с таким скрипом, правда (и, похоже, это подтверждалось фактами), — тогда Тазенда была Вторым Фондом. Другого выхода не было. Но как же это? Почему?

Может ли это быть Тазенда? Обыкновенный мир? Ничем не выделяющийся? Трущоба, затерянная среди обломков Империи? Осколок среди осколков? Словно издалека, перед ним всплыло съеженное лицо Мула и его тонкий голос, которым он говорил о старом психологе Фонда Эблинге Мисе, единственном, кто, возможно, знал секрет Второго Фонда.

Притчер вспомнил напряжение, звучавшее в словах Мула:

— Это было так, словно изумление потрясло Миса. Словно то, что он узнал о Втором Фонде, превзошло все его ожидания и продвинулось в направлении, совершенно отличном от предполагаемого им. Если бы я только мог читать его мысли быстрее, чем эмоции! Хотя эмоции его были просты, но надо всем было это огромное удивление.

Удивление было основой. Что-то даже большее, чем изумление! А теперь появился этот мальчишка, этот ухмыляющийся юнец, со своей радостной многословной болтовней о Тазенде и ее неясной аномальности. И он, должно быть, прав. Он должен быть прав. Иначе все это бессмысленно.

Последняя сознательная мысль Притчера отдавала злорадством.

Гипертрейсер вместе с передатчиком все еще на месте. Час назад он проверил это — пока не было Ченниса.

Это была обычная встреча в приемной Совещательной Палаты — всего за несколько минут перед тем, как пройти в нее для обсуждения текущих дел. Обмен несколькими быстрыми мыслями.

— Итак, Мул в пути?

— Я тоже это чувствую. Рискованно! Чрезвычайно рискованно!

— Не очень, если все пойдет как было задумано.

— Мул — не обычный человек, трудно манипулировать выбранными им орудиями так, чтобы он этого не обнаружил. Трудно проникать в контролируемые умы. Говорят, кое-где он это заметил.

— Да. Не знаю, как этого избежать.

— Неконтролируемые умы легче. Но не многие из них занимают у него высокие посты…

Они вошли в Палату. Остальные из Второго Фонда последовали за ними.

3. Двое и крестьянин

Россем был одним из тех пограничных миров, которые Галактическая история редко удостоивала своим вниманием, и вряд ли попадал в поле зрения людей с мириад более счастливых планет.

В последние дни Галактической Империи, когда в его пустынях расселили ссыльных, только обсерватория да небольшая база Флота помогали удержать планету от полного запустения. Позже, в роковые дни междоусобиц, еще задолго до Хэри Селдона, многие люди бежали и находили себе пристанище здесь, на задворках Галактики, — самые слабые, уставшие от перемежающихся десятилетий неустойчивости и опасности, от разграбленных планет и призрачного ряда недолговечных императоров, приходивших к власти на несколько бездарных и бесполезных лет.

По холодным пустыням Россема рассыпались деревни. Его небольшому красноватому скупому солнцу едва хватало скудного тепла для самого себя, в то время как снег валил девять месяцев в году. Упрямое местное зерно спало в земле все эти снежные месяцы, потом прорастало и созревало почти с панической скоростью, когда неохотно светившее солнце прогревало воздух до десяти градусов.

На пастбищах щипали траву маленькие козоподобные животные, разгребая толстый покров снега крошечными трехкопытными ножками.

Таким образом, у людей Россема были хлеб и молоко, а когда можно было обойтись без животного — и мясо. Мрачные, зловещие леса, охватившие половину экваториального региона планеты, снабжали прочной, хорошей древесиной для домов.

Лес вместе с кое-какими мехами и минералами были достойны экспорта, и корабли Империи прилетали изредка, привозя на обмен сельскохозяйственную технику, атомные обогреватели и даже телевизоры. Эти последние были действительно подходящим товаром — для длинной зимы, которая навязывала крестьянам одинокую спячку.

Имперская история проходила мимо крестьян Россема. Торговые корабли могла привезти новости, но лихорадочные, обрывочные. Изредка прибывали новые беженцы, а однажды даже относительно большая группа, целиком оставшаяся. И главные новости из Галактики приходили с ними.

И вот тогда россемиты узнавали о важных битвах и истребленных народах, об императорах-тиранах и мятежных вице-королях. И они вздыхали и качали головами, и плотнее укутывали меховыми воротниками свои бородатые лица, сидя на деревенской площади под слабым солнцем и философствуя о зле людском.

Потом, через некоторое время, торговые корабли не прибывали вовсе, и жизнь становилась тяжелее. Снабжение нездешней, нежной едой, табаком и машинами прекратилось. Неясные слова из обрывков, увиденных по телевизору, приносили все больше тревожные новости. И, наконец, распространились слухи, что Трантор разграблен. Огромный столичный мир всей Галактики, чудесный, легендарный, бесподобный и несравненный дом императоров разорен, разрушен, доведен до полного уничтожения.

Это было что-то непостижимое, и многим крестьянам Россема, копавшихся в своих полях, показалось, что конец Галактики не за горами.

А потом в один день, не отличающийся от других, снова прибыл корабль. Старики в каждой деревне мудро покивали и подняли свои старые веки, шепча, что так было во времена их отцов — но это было не совсем так.

Этот корабль не был Имперским. Сияющее Солнце Империи исчезло с его носа. Он был похож на обрубок — штуковина, сделанная из обломков старых кораблей. Люди с нее называли себя солдатами Тазенды.

Крестьяне были смущены. Они не слышали о Тазенде, но все же приветствовали солдат с традиционным гостеприимством. Пришельцев очень интересовала природа планеты, численность ее жителей, количество городов (слово, неправильно понятое крестьянами: они подумали, что оно означает «деревни», к смущению обеих заинтересованных сторон), ее хозяйство и так далее.

Прилетели другие корабли, и повсюду были распространены официальные извещения о том, что теперь Тазенда является правящим миром; что по кольцу экватора, обитаемого района, будут организованы налоговые пункты; что, согласно налоговым таблицам, часть зерна и меха должна ежегодно сдаваться.

Россемиты серьезно мигали, неуверенные в слове «налоги». Когда пришло время сбора, многие заплатили, или стояли в смущении, пока люди в униформе грузили собранный урожай зерна и шкуры в широкие кузова планетоходов.

То здесь, то там возмущенные крестьяне собирались вместе и вытаскивали древнее охотничье оружие, но из этого так ничего и не вышло. Когда подоспели люди с Тазенды, они, ворча, разошлись и с унынием решили, что их суровая борьба за существование становится еще суровее.

Но вскоре было достигнуто равновесие. Тазендийский губернатор жил за семью запорами в деревне Джентри, от которой все россемиты были ограждены решетками. Он и его чиновники были какими-то непонятными, потусторонними существами и редко попадали в круг простых россемитов. Сборщики налогов — россемиты, служащие Тазенде, — периодически приходили, но теперь они были заготовителями — и крестьянин научился прятать зерно и угонять в лес скот, и делать так, чтобы его лачуга имела не слишком цветущий вид. И с глупым, непонимающим лицом встречать все резкие вопросы относительно его имущества, указывая только на то, что оставалось.

Но и этого становилось все меньше, налоги уменьшались, и даже Тазенда как будто устала выбивать гроши из этой несчастной планеты.

Внезапно начался бурный рост торговли, и, возможно, Тазенда нашла это более выгодным. Люди Россема больше не получали в обмен изысканную продукцию Империи, но даже машины и еда с Тазенды были лучше местной продукции. И одежда для женщин — не то, что домотканая серятина, а разве это не важно?

Итак, еще раз, Галактическая история скользила мимо довольно мирно, а крестьяне долбили суровую почву, зарабатывая на жизнь.

Нарови подул себе в бороду, выйдя из домика. Первые снежинки припорошили твердую землю вокруг. Небо было пасмурном, хмуророзовым. Прищурившись, он внимательно посмотрел вверх и решил, что настоящей бури не предвидится. Без особых волнений он мог отправиться в Джентри и избавиться от излишков зерна в обмен на консервированную еду, которой хватит на зиму. Приоткрыв дверцу, чтоб было слышнее, он заорал:

— Машина заправлена, старшой?

Изнутри что-то прокричали в ответ, и затем старший сын Нарови, с короткой рыжей, по-мальчишески реденькой бородой, предстал перед отцом.

— Машина, — сказал он сердито, — заправлена и на ходу, хоть оси никуда. А что я сделаю? Говорил я тебе — надо, чтоб мастер чинил.

Старик отступил и изучающе посмотрел на сына из-под нахмуренных бровей, потом задрал заросший подбородок:

— А может, я виноват? Откуда я мастера тебе достану? Или урожай за последние пять лет богатый? Или мои стада обошлись без мора? А шкуры слезли сами…

— Нарови! — Хорошо знакомый голос изнутри дома остановил его на полуслове.

Он заворчал:

— Вот, вот… теперь твоя мать должна встрять в мужские дела. Выведи машину, да гляди, рефрижераторы прицепи как следует!

Он похлопал рука об руку и снова задрал голову. Собирались тусклые красноватые облака, и серое небо, которое виднелось в просветах, не обещало тепла. Солнце скрылось.

Нарови уже собирался отвести взгляд, когда его слезящиеся глаза остановились, и палец машинально поднялся вверх, а рот раскрылся в крике — он и думать забыл, что на дворе мороз:

— Жена! — завопил он. — Старуха! Скорей сюда!

Возмущенное лицо появилось в окне. Глаза женщины проследили за направлением пальца и широко раскрылись от изумления. С криком она ринулась вниз по деревянной лестнице, схватив на бегу старый платок и кусок полотна. Она появилась в небрежно повязанном вокруг головы и ушей полотне, в платке, болтающемся на плечах.

Она прогнусавила:

— Корабль из космоса.

И Нарови раздраженно ответил:

— А что ж еще? Гости у нас, старуха, гости!

Корабль медленно снижался, приземляясь на голое замерзшее поле в северной части фермы Нарови.

— Так что ж делать? — задыхаясь, спросила женщина. — Как людей в гости звать? Что мы им предложим — пол в лачуге грязный, от лепешки с прошлой недели — одни объедки!..

— Так что же тогда, может, им к соседям идти?

Нарови побагровел до малинового цвета — холодно было, — и руками в гладких меховых рукавицах похлопал жену по сильным плечам и обнял, замурлыкав:

— Женушка ты моя, возьмешь два стула из нижней комнаты; забьешь телка пожирнее да зажаришь с клубнями; испечешь свежую кукурузную лепешку. А я пойду теперь поприветствую этих высокопоставленных господ из космоса… и… и…

Он сделал паузу, сдвинул на бок свою огромную шапку и нерешительно почесал в затылке.

— Да, возьму-ка я мой кувшин с брагой тоже. Кому не приятно выпить по-дружески?

Пока он говорил, женщина нерешительно раскрыла рот. Но не издала ни звука. А когда тирада закончилась, раздался лишь короткий несогласный взвизг.

Нарови поднял палец:

— Старуха, что сказали в деревне Старейшины, с неделю назад? А? Покопайся-ка в памяти. Старейшины ходили с фермы на ферму, сами! Ты понимаешь, что это значит — просить нас, чтобы, если приземлится какой-нибудь корабль из космоса, уведомили их немедленно — по распоряжению Губернатора?!

И теперь-то упустить такое, да не добиться милости у начальства? Посмотри на этот корабль. Ты когда-нибудь такой видала? Эти люди из космоса богатые и знатные. Сам Губернатор посылает такие депеши о них, что Старейшины ходят по фермам в такой холод! Видать, такие депеши разосланы по всему Россему, и эти люди очень нужны Повелителям Тазенды. И они приземляются как раз на моей ферме!

Он прямо подпрыгивал от возбуждения.

— Примем сейчас как надо — они за меня Губернатору замолвят словечко. А там — что не наше?

Его жена неожиданно очнулась — холод пробирал ее сквозь тонкую затрапезу. Она ринулась к двери, крича через плечо:

— Так что же ты стоишь?

Но он уже мчался к краю поля — там, почти у горизонта, садился корабль.

Ни холод планеты, ни ее открытые пустые пространства не волновали Генерала Хана Притчера. Ни окружавшая их бедность, ни сам покрытый испариной крестьянин.

А вот правильную ли тактику они избрали — это его беспокоило. Он и Ченнис были здесь одни.

За корабль, оставленный в космосе, беспокоиться было нечего — дело обычное. Но все же он чувствовал себя ненадежно. Это Ченнис, конечно, несет ответственность за такой шаг. Он посмотрел в сторону молодого человека и увидел, как тот весело подмигивает в сторону щели в покрытой мехом перегородке, за которой показались на мгновение любопытные глаза и широко разинутый рот женщины.

Ченнис, по крайней мере, казался совершенно спокойным. Этот факт Притчер смаковал со злорадным удовлетворением. Его игра не должна была продолжаться точно так, как он этого хочет. Хотя только наручные ультраволновые передатчики связывают их с кораблем.

Тут хозяин-крестьянин, улыбаясь во весь рот, заискивающе поклонившись несколько раз, сказал голосом, масляным от подобострастия:

— Благородные Повелители, позвольте мне сказать, что мой старший сын, — хороший, дельный парень, да вот бедность моя мешает получить ему образование, а он того стоит, — оповестил меня, что Старейшины скоро прибудут. Надеюсь, что не обидитесь на мой прием — живем скудно. Я очень бедный, хоть и работаю тяжело, честный и скромный фермер, любой здесь вам скажет.

— Старейшины? — безразлично переспросил Ченнис. — Они здесь главные?

— Они самые, Благородные Повелители, и все они честные, достойные люди, всю нашу деревню знают по всему Россему, как справедливое и праведное место, хотя жизнь тяжелая, а прибыль с полей и лесов невелика. Может, вы расскажете Старейшинам, Благородные Повелители, про мое уважение и почтение к путешественникам. Может так случиться, что они закажут новый мотофургон для нашего хозяйства, а то старый еле ходит, а мы от него кормимся.

Он выглядел так смиренно и так хотел этого, что Хан Притчер кивнул — как и следует по дарованной им роли «Благородных Повелителей», со снисхождением.

— Старейшины услышат о твоем гостеприимстве.

Притчер использовал несколько минут наедине, чтобы поговорить с Ченнисом, — а тот явно засыпал.

— Я не особенно рад этой встрече со Старейшинами, — сказал он. — Что вы думаете на этот счет?

Ченнис, казалось, удивился:

— Ничего. А что вас беспокоит?

— По-моему, можно придумать что-нибудь получше, чем торчать здесь у всех на виду.

Ченнис заговорил торопливо, тихо, монотонно:

— Мне кажется, действуя дальше, мы должны рискнуть, оставаясь на виду. Людей, которые нам нужны, Притчер, не найдешь наощупь, засунув руки в темный ящик. Люди, управляющие силой мысли, не обязательно должны обладать очевидной властью. Во-первых, психологи Второго Фонда — скорее всего ничтожное меньшинство от общего населения, так же как в вашем Первом Фонде техники и ученые. Обычные жители, возможно, такие, как и везде. Психологи же могут надежно скрываться — и люди, правящие открыто, серьезно думают, что они и есть настоящие хозяева. Мы можем решить проблему здесь, на этом замороженном куске планеты.

— Я абсолютно не понимаю, как.

— Послушайте, это же совершенно очевидно. Тазенда, возможно, огромный мир миллионов и сотен миллионов. Как мы сможем обнаружить среди них психологов и достоверно информировать Мула, что мы нашли Второй Фонд? Но здесь, в этом крошечном крестьянском мире на подчиненной планете, все тазендийские правители, как сообщил нам хозяин, сконцентрированы в главной деревне Джентри. Там их может быть только несколько сотен, Притчер, и среди них должен быть один из людей Второго Фонда — а может, больше. Мы пойдем туда, в конце концов, но сначала давайте посмотрим Старейшин — это логический шаг на пути.

Они непринужденно разошлись в стороны, когда их чернобородый хозяин снова ввалился в комнату, явно взволнованный.

— Благородные Повелители, Старейшины прибыли. Позвольте попросить вас еще раз замолвить словечко насчет меня…

Он почти сложился пополам в пароксизме подобострастия.

— Мы, конечно, вспомним тебя, — сказал Ченнис. — Это и есть ваши Старейшины?

Это явно были они. Их было трое.

Один приблизился. Он поклонился с почтительным достоинством и сказал:

— Это честь для нас. Машина ждет. Уважаемые сэры, надеемся, вы доставите нам удовольствие посетить наш Зал Собраний.

Первый Спикер задумчиво вглядывался в ночное небо. Тонкие облака неслись, заслоняя неяркий свет звезд. Космос был явно враждебным. Он выглядел холодно и страшно сам по себе, но теперь где-то в нем находилось еще и это странное создание — Мул; и, казалось, само его присутствие делает пространство еще темнее и сгущает его в зловещую угрозу.

Заседание закончилось. Оно не было долгим. Были сомнения и расспросы, вызванные сложной математической проблемой — как вести себя с психологическим мутантом, сущность которого изменчива. Все экстремальные отклонения должны были быть учтены.

Но уверены ли они — даже теперь? Где-то в этом регионе космоса — на досягаемом расстоянии пространств Галактики — находился Мул. Что он предпримет?

Управлять его людьми достаточно легко. Они реагировали — и реагируют — согласно плану.

Ну а сам Мул?

4. Двое и старейшины

Старейшины этой части Россема представляли из себя не совсем то, чего можно было ожидать. Они не были просто противоположностью крестьянства — старше, более властными, менее дружественными.

Вовсе нет.

Чувство собственного достоинства, проявленное ими во время первой встречи, усиливалось, пока не стало казаться, что оно — их главная черта.

Они расселись вокруг овального стола с важной неторопливостью людей, основная работа которых — думать. Большинство были в возрасте, далеком от расцвета физических сил, но даже бороды — у тех, кто их носил — были аккуратно подстрижены и расчесаны. Тем не менее казалось, что многим из них не больше сорока, и было совершенно очевидно, что «Старейшины» был скорее термин, подразумевавший авторитет, нежели слово, прямо указывающее на возраст.

Двое из космоса сидели во главе стола в торжественном молчании, которым сопровождалась довольно скудная трапеза, — казавшаяся скорее церемонией, чем утолением голода, — впитывая новую, так контрастирующую с прежней, обстановку.

После еды и одного-двух вежливых замечаний — слишком коротких и простых, чтобы назвать их речами, — сделанных Старейшинами из наиболее, по-видимому, уважаемых, собрание как-то само по себе отступило от установленных церемоний.

Как будто достоинство, с которым приветствовали иностранных особ, уступило, наконец, место славным деревенским чертам характера — любопытству и дружелюбию.

Они столпились вокруг чужестранцев, и полился поток вопросов.

Они спрашивали, трудно ли управлять космическим кораблем; сколько для этого требуется людей; можно ли усовершенствовать двигатели для их планетоходов; правда ли, что в других мирах редко идет снег — говорят, на Тазенде это так; сколько людей живет в их мире и больше ли он Тазенды; далеко ли он отсюда; из какого материала их одежда и почему отливает металлом; почему они не носят меха; каждый ли день они бреются; что это за камень в кольце у Притчера… И так далее.

И почти все вопросы были адресованы Притчеру, как будто, как старшего, они автоматически обрекли его большим авторитетом. Притчер понял, что вынужден отвечать все подробнее и подробнее. Это было все равно, что очутиться в толпе детей. Их вопросы были вопросами крайнего и обезоруживающего изумления. Их любопытство было совершенно неотразимо, и отказать им было невозможно.

Притчер объяснил, что кораблем управлять не трудно и что экипаж варьируется в зависимости от размеров корабля — от одного до большого количества людей; что устройство двигателей их машин в деталях ему не известно, но, без сомнения, они могут быть усовершенствованы; что климат миров разнообразен почти до бесконечности; что много сотен миллионов населяет его мир, но что он намного меньше и незначительнее, чем великая империя Тазенды; что их одежда сделана из силиконовой пластмассы, металлический блеск которой достигается с помощью искусственной направленности поверхностных молекул; что она может обогреваться искусственно, поэтому мех им носить необязательно; что они бреются каждый день; что камень в его кольце — аметист. И так далее. Сам того не желая, он почувствовал, что его настороженность по отношению к этим провинциалам тает.

И после каждого ответа среди Старейшин возникал быстрый гомон — кажется, они обсуждали полученную информацию. Трудно было уловить, о чем они говорят, так как они переходили на свой особый вариант всеобщего Галактического языка, из-за долгого отмежевания от потоков развития которого он стал архаичным. Можно сказать, что почти все краткие их комментарии зависали на краю понимания, но сами нити понимания ухитрялись ускользать.

Пока, наконец, Ченнис не прервал их, сказав:

— Любезные сэры, теперь мы хотели расспросить вас кое о чем — мы чужестранцы, и нам очень хотелось бы узнать о Тазенде как можно больше.

И вслед за этим вдруг воцарилось долгое молчание, и каждый из словоохотливых до этого Старейшин словно онемел. Их руки, сопровождавшие слова быстрой и ловкой жестикуляцией — как будто она придавала им больший размах и разнообразила оттенки значения, — неожиданно безвольно повисли. Они украдкой смотрели друг на друга, и было абсолютно ясно, что каждый предпочел бы, чтоб отвечал другой.

Притчер быстро вставил:

— Мой товарищ спрашивает это из дружелюбия, ибо слава о Тазенде разнеслась по всей Галактике; мы, конечно, проинформируем Губернатора о преданности и любви к ней Старейшин Россема.

Ни одного вздоха облегчения не было слышно, но лица прояснились. Один из Старейшин огладил бороду большим и указательным пальцами, выпрямляя ее незаметные завитки с легким нажимом, и сказал:

— Мы верные слуги Повелителей Тазенды.

Раздражение Притчера вопросом Ченниса утихло. Во всяком случае, похоже, что возраст, который потихоньку давал себя знать в последнее время, еще не лишил его способности сглаживать промахи других.

Он продолжал:

— Мы не знаем, в нашей далекой части вселенной, об истории Правителей Тазенды. Мы полагаем, что они милостиво правили здесь в течение долгого времени.

Отвечал тот же Старейшина. Как-то естественно и незаметно другие уступили ему это право. Он сказал:

— Дед самого старшего из нас не сможет вспомнить время, когда Правителей не было.

— Это было мирное время?

— Это было мирное время! — Он подумал. — Губернатор — сильный и могущественный Правитель, который не будет колебаться, чтобы наказать изменников. Никто из нас не изменник, конечно.

— Но раньше кого-то наказывали, я думаю, — если они того заслуживали.

Опять колебание.

— Никто никогда здесь не был изменником, ни наши отцы, ни отцы наших отцов. Но в других мирах такие были, и смерть не заставила себя ждать. Нехорошо так думать, — мы люди скромные, бедные фермеры, и политикой не интересуемся.

Тревога в его голосе и беспокойство в глазах у всех были очевидны.

Притчер спокойно сказал:

— Не могли бы вы нам подсказать, как попасть на аудиенцию к Губернатору?

И тут же возникла ситуация неожиданного замешательства.

Ибо после долгой паузы старший сказал:

— А вы разве ничего не знаете? Губернатор будет здесь завтра. Он ожидал вас. Вы оказали нам большую честь. Мы… мы искренне надеемся, что вы расскажете ему о нашей преданности все как есть.

Улыбка Притчера чуть дрогнула:

— Ожидал нас?

Старейшина удивленно посмотрел сначала на одного, потом на другого:

— Ну да… вот уже неделя, как мы ждем вас.

Несомненно их апартаменты были роскошными во всех отношениях. Притчер живал и в худших. Ченнис не выказывал ничего, кроме внешнего равнодушия.

Но в их отношениях возникло какое-то новое напряжение. Притчер чувствовал, что вот-вот наступит время принимать определенное решение, и все же был не прочь подождать еще. Встретиться с Губернатором, с одной стороны, значило расширить рискованное предприятие до опасных размеров, и в то же время победа в этой игре могла удвоить выигрыш. Глядя на Чернниса, он ощутил волну гнева. Молодой человек изящно прикусил нижнюю губу, между бровями легла складка неуверенности. Генерал ненавидел притворство — и жаждал положить всему этому конец.

Он сказал:

— Похоже, нас ждали.

— Да, — просто ответил Ченнис.

— И все? А на большее вы не способны? Мы прилетаем сюда и обнаруживаем, что Губернатор нас ждет. По-видимому, мы узнаем от Губернатора, что и на Тазенде нас ждут. Какой тогда смысл во всей нашей миссии?

Ченнис поднял взгляд, не скрывая нотки усталости в голосе:

— Ждать нас — одно дело; знать, кто мы и зачем пришли — другое.

— Вы надеетесь скрыть это от людей Второго Фонда?

— Возможно. Почему нет? Вы готовы выйти из игры? Предположим, наш корабль был обнаружен в космосе. Неужели так необычно, что государство охраняет свои границы с помощью наблюдательных постов? Будь мы даже обычными чужестранцами, к нам бы проявили интерес.

— Хорош интерес — сам Губернатор спешит встретиться с нами, а не наоборот.

Ченнис пожал плечами:

— Над этим подумаем позже. Давайте посмотрим, что за фрукт этот Губернатор.

Притчер оскалил зубы с видом хмурой безнадежности. Ситуация становилась нелепой.

Ченнис продолжал с неестественным оживлением:

— По крайней мере, мы знаем одно. Тазенда — Второй Фонд, в противном случае все собранные нами мелкие доказательства абсолютно ложны. Как вы объясните очевидный страх, в котором Тазенда держит этих местных жителей? Я не вижу признаков политической власти. Их группы Старейшин собираются совершенно свободно, без какого-либо вмешательства. Налог, о котором они говорят, совсем не кажется мне большим или эффективным. Аборигены много говорят о нищете, но выглядят здоровыми и откормленными. Их дома неуклюжи и деревни примитивны, но вполне добротны.

Планета мне в самом деле понравилась. Я никогда не видел, чтоб где-то так скудно жили. Однако убежден, что население не страдает, и в их несложной жизни они ухитряются находить счастье, которого нет у людей развитых центров.

— Вы что, поклонник крестьянских добродетелей?

— Да хранят меня звезды! — Ченниса, казалось, развеселила эта идея.

— Я только хотел обратить внимание на важность всего этого. Очевидно, Тазенда — эффективный администратор. Эффективный в смысле, отличном от эффективности Старой Империи или Первого Фонда, или даже нашего Союза. Они все перенесли всю власть на свои субъекты механически ценою более неуловимых качеств. Тазенда приносит счастье и достаток. Вы не видите, что все направление их власти другое? Оно не физическое, а психологическое!

— Неужели? — Притчер позволил себе иронию. — А ужас, с которым Старейшины говорили о наказании этими добросердечными психологическими администраторами за измену? Как это подходит к вашим тезисам?

— Они были объектами наказания? Они говорили только о наказании других. Как будто знание о наказании было так хорошо им внушено, что само наказание никогда не потребуется применять. Надлежащие психологические позиции так помещены в их умы, что, я уверен, на планете не существует ни одного солдата Тазенды. Вы понимаете все это?

— Возможно, я пойму, — холодно сказал Притчер, — когда увижу Губернатора. А что, кстати, если нашими умами управляют?

Ченнис жестко ответил:

— А разве вы к этому не привыкли?

Притчер заметно побелел, но, пересилив себя, отвернулся.

Больше в тот день они друг с другом не разговаривали.

Это было в тишине безветрия холодной ночи, когда он слушал, как Ченнис тихо ворочается во сне. Притчер молча, бесшумными прикосновениями настроил свой наручный передатчик на ультраволновой канал, на котором не работал передатчик Ченниса, и связался с кораблем.

Ответ пришел небольшими циклами бесшумной вибрации, едва превышавшей сенсорный порог.

Дважды Притчер запросил:

— Никаких сообщений вообще?

— Никаких. Мы все время ждем, — дважды ответили ему.

Генерал встал с постели. В комнате было холодно, и он завернулся в меховое одеяло, сел на стул и уставился на скопление звезд, таких отличных в яркости и сложности расположения от однообразного тумана Линзы-Галактики, который царствовал в ночном небе его родной Периферии.

Где-то там, между звезд, был ответ на сложные вопросы, переполнявшие его, и Генерал чувствовал тоску по этому решению — оно придет и положит всему конец.

На мгновение он вновь удивился. Неужели Мул был прав — неужели Обращение лишило его твердой, отчетливой грани его характера — уверенности в своих силах? Или просто это были возраст и колебания в течение последние лет?

Ему было действительно все равно.

Он устал.

Губернатор Россема прибыл без всякого шума. Его сопровождал лишь один человек в униформе за пультом управления планетоходом.

Машина была сложного дизайна, но Притчеру показалась несовершенной. Она неуклюже развернулась. Несколько раз буксовала, наверное, от слишком быстрого переключения скоростей. По конструкции было видно, что она работает на химическом, а не на атомном топливе.

Губернатор Тазенды мягко ступил на тонкий слой снега и прошел между двумя рядами почтительно замерших Старейшин. Не глядя на них, быстро вошел внутрь. Они последовали за ним.

Двое из Союза Мула наблюдали все это из отведенных им апартаментов. Он, Губернатор, был коренастый, плотный, довольно приземистый и невыразительный.

Но что из этого?

Притчер ругал себя за нервный срыв. Хотя его лицо, конечно, сохраняло ледяное спокойствие. Никакого унижения перед Ченнисом. Но он хорошо чувствовал, что сердце у него колотится и в горле пересохло.

Это не было физическим страхом. Он не был одним из тех тупоумных, лишенных воображения, не имеющих нервов людей, которые слишком глупы, чтобы бояться. И физический страх он мог объяснить и уменьшить.

Но это было другое. Это был другой страх.

Он быстро взглянул на Ченниса. Молодой человек лениво разглядывал ногти на руке и спокойно подчищал какую-то неровность.

Что-то внутри Притчера достигло крайнего возмущения. Что заставляет Ченниса не бояться психического управления?

Он пытался овладеть собой и мысленно вернуться в прошлое. Каким он был, прежде чем Мул обратил его из твердолобого демократа? Это было трудно вспомнить. Он не мог определить свою тогдашнюю психическую сущность. Он не мог разорвать жесткие связи, которыми эмоционально был соединен с Мулом. Размышляя, он вспомнил, что однажды пытался убить Мула, но, даже напрягаясь до предела, Генерал не мог вспомнить сразу свои тогдашние эмоции. Это могло быть и самозащитой его мозга, но при одной лишь смутной догадке о том, какими они могли быть, не осознавая деталей, а только охватывая их направление, — он чувствовал, как внутри у него все холодеет.

Что, если Губернатор контролирует его разум?

Что, если неосязаемые психические щупальца Второго Фонда проникли в эмоциональные трещины его мозга, раздвинули их и вновь соединили?..

Сначала не было никакого ощущения. Не было ни боли, ни психического потрясения — ни даже ощущения разрыва. Он всегда любил Мула. Если и было какое-то время, задолго до этого — пять коротких лет могут быть долгими, — когда он думал, что не любит его, что ненавидит его, то это была только ужасная иллюзия. Мысль об этой иллюзии смутила его.

Но не было никакой боли.

Неужели при встречи с Губернатором это повторится? И все, что было прежде — вся его служба Мулу, все его жизненные установки — присоединится к смутной мечте из другой жизни, которая содержится в слове «Демократия»? Мул ведь тоже только мечта, и Притчер будет предан только Тазенде…

Он резко отвернулся.

К горлу подступил резкий рвотный спазм.

И тут его слух разорвал голос Ченниса:

— Я думаю, мы у цели, Генерал.

Притчер снова повернулся. Старейшина молча открыл дверь и стоял на пороге с достойным и спокойным уважением.

Он сказал:

— Его Превосходительство Губернатор Россема от имени Правителей Тазенды рад передать свое разрешение на аудиенцию и просит вас войти к нему.

— Да, конечно. — И Ченнис рывком затянул ремень и поправил россемианский капюшон над головой. Притчер стиснул зубы.

Это было началом настоящей игры.

Наружность Губернатора Россема не была грозной. Во-первых, он был с непокрытой головой, и его редеющие, светло-каштановые с проседью волосы придавали ей мягкость. Костлявые надбровные дуги нависли над глазами, и те, сидящие в тонкой сети отступивших морщин, смотрели изучающе. Свежевыбритый подбородок был мягким и маленьким. И любой псевдоученный-физиономист, глядя на это лицо, назвал бы его «слабым».

Притчер старался избежать его взгляда и смотрел на подбородок. Он не знал, поможет ли это — если вообще что-то сможет помочь.

Высокий голос Губернатора звучал равнодушно:

— Добро пожаловать на Тазенду. Мир вам. Не голодны?

Его рука — длинные пальцы, узловатые вены — почти царским жестом указала на П-образный стол.

Они поклонились и сели. Губернатор сел с внешней стороны основания П, они с внутренней, вдоль обеих ответвлений сели в два ряда молчаливые Старейшины.

Губернатор говорил короткими, обрывистыми предложениями, хваля еду — импорт с Тазенды. И в самом деле, она была лучшего — хотя и не намного — качества, чем грубая еда Старейшин. Ругал россемианский климат, из-за которого космическое сообщение было сложным и нерегулярным.

Ченнис говорил мало, Притчер вообще молчал.

Затем трапеза была окончена. Небольшие тушенные плоды съедены, салфетки использованы и убраны — и Губернатор откинулся в кресле.

Его маленькие глазки сверкнули:

— Я навел справки относительно вашего корабля. Естественно, я бы хотел, чтобы о нем позаботились должным образом. Мне сказали, что его местонахождение неизвестно.

— Действительно, — спокойно ответил Ченнис. — Мы оставили его в космосе. Это большой корабль, приспособленный для длительных путешествий даже во враждебных районах, и мы решили, что, приземлившись здесь, можем вызвать сомнения относительно наших мирных намерений. Мы предпочли приземлиться одни, безоружными.

— Дружественный акт, — прокомментировал Губернатор, без уверенности. — Большой корабль, вы говорите?

— Это не военный корабль, Ваше Превосходительство.

— Э… хм. А откуда вы прилетели?

— Небольшой мир в секторе Сантанни, Ваше Превосходительство. Возможно, вы не знаете о его существовании из-за его незначительности. Мы заинтересованы в установлении торговых отношений.

— Торговых, вот как? И что у вас есть на продажу?

— Машины любых типов, Ваше Превосходительство. В обмен на съестное, лес, руды…

— Э… хм. — Казалось, Губернатор сомневался. — Я мало в этом разбираюсь. Наверное, можно договориться о взаимной выгоде. Наверное, после того как я детально проверю ваши мандаты — для большей информации, которая понадобиться моему правительству, прежде чем оно сможет перейти к делу, — и после того как я осмотрю ваш корабль. Желательно будет, чтобы вы отправились на Тазенду.

Ответа не последовало, и тон Губернатора стал прохладнее.

— В любом случае, мне необходимо осмотреть ваш корабль.

Ченнис сдержанно произнес:

— К сожалению, в данный момент корабль ремонтируется. Если Ваше Превосходительство не против дать нам сорок восемь часов, то он будет в вашем распоряжении.

— Я не привык ждать.

Впервые Притчер встретил пристальный взгляд Губернатора, глаза в глаза, и чуть не задохнулся. На мгновение у него было ощущение утопающего, но потом он оторвал взгляд.

Ченнис не дрогнул:

— Корабль не может приземлиться за сорок восемь часов, Ваше Превосходительство. Мы здесь, и мы безоружны. Можете ли вы сомневаться в наших честных намерениях?

Долгое молчание, и потом Губернатор сердито сказал:

— Расскажите мне о мире, из которого вы прилетели.

Это было все. С этим обошлось. Больше неприятностей не было. Губернатор, выполнив свои официальные обязанности, явно потерял интерес, и аудиенция на этом полностью закончилась.

И когда все закончилось, Притчер, вновь оказавшись в своих апартаментах, тщательно изучил себя.

Осторожно, сдерживая дыхание, он «почувствовал» свои эмоции. Определенно ему казалось, что никаких изменений с ним не произошло, но почувствовал бы он какие-нибудь изменения? Разве он чувствовал изменения после обращения Мулом? Разве все не выглядело естественно? Как должно было быть.

Он экспериментировал.

Четко осознав цель, он огласил криком тихие пещеры своего разума. И этот внутренний крик звучал так:

— Второй Фонд должен быть обнаружен и уничтожен!

И эмоцией, сопровождавшей этот крик, была подлинная ненависть. И под ней почти не было неуверенности.

И потом в его сознании слово «Мул» заменило фразу «Второй Фонд». И от простой этой эмоции у него сперло дыхание, а язык омертвел.

Пока все идет как надо.

Но может, им управляли по-другому — более тонко? И были сделаны крошечные изменения? Изменения, которые он не смог обнаружить, потому что само их существование деформировало его суждение.

Что можно было на это ответить?

Но он все еще чувствовал абсолютную преданность Мулу! Если это не было изменено, все остальное действительно не имело значения.

Он снова вернул свой разум в действие. Ченнис был занят в своем конце комнаты. Ногтем большого пальца Притчер неторопливо включил наручный передатчик.

И затем, получив ответ, он ощутил волну облегчения, которая накрыла его и оставила ему лишь слабость. Спокойное лицо не выдало его, но внутри он кричал от радости. И когда Ченнис повернулся к нему лицом, Генерал знал, что с этим фарсом почти покончено.

Двое Спикеров шли навстречу друг другу, и один остановил другого:

— Я получил сообщение от Первого Спикера.

В глазах другого замелькала догадка:

— Точка пересечения?

— Да! Дожить бы до рассвета!

5. Один и Мул

Ничто в действиях Ченниса не показывало, что он увидел какую-то незначительную перемену в поведении Притчера и в их отношениях друг к другу. Он откинулся на твердую спинку деревянной скамьи, разбросав ноги.

— Что вы скажете о Губернаторе?

Притчер пожал-плечами:

— Вообще ничего. Он вовсе не показался мне гигантом мысли. Совсем не яркий образец человека Второго Фонда, если это то, чем он предположительно должен быть.

— Вы знаете, я не думаю, что он им был. Я не уверен в том, что все это значит. Предположим, вы из Второго Фонда, — Ченнис задумался. — Что бы вы сделали? Предположим, у вас есть представление о том, зачем мы здесь. Как бы вы управляли нами?

— Конечно, обращением.

— Как Мул? — Ченнис резко поднял взгляд. — А мы почувствовали бы, что нас обратили? Не уверен… А что, если они просто психологи, но очень умные?

— В этом случае, я бы довольно быстро вас убил.

— А наш корабль? Нет. — Ченнис погрозил пальцем. — Мы блефуем, старина Притчер. Это может быть только блеф. Даже если у них есть эмоциональный контроль готовности, мы — вы и я — только фасад. Это с Мулом они должны бороться, и они просто так же осторожны с нами, как и мы с ними. Я допускаю, что им известно, кто мы.

Притчер холодно посмотрел на него:

— Что же вы собираетесь делать?

— Ждать. — Отрубил тот. — Пусть они придут к нам. Может быть, их беспокоит корабль. Но скорее всего — Мул. Они блефовали с Губернатором. Это не сработало. Мы остались тверды. Следующей персоной, которую они пошлют, будет представитель Второго Фонда, и он предложит нам какую-то сделку.

— А затем?

— А затем мы заключим ее.

— Я так не думаю.

— Потому что вы считаете, что мы подставим Мула? Да нет же.

— Нет, Мул смог бы справиться с вашей хитростью, с любой, какую бы вы не придумали. Но все-таки я так не думаю.

— Тогда потому что вы думаете, что мы не смогли бы надуть людей Фонда?

— Может и так. Но дело не в этом.

Взгляд Ченниса упал на то, что сжимал в ладони Генерал. Помрачнев, он произнес:

— Вот в чем, оказывается, дело.

Притчер покачал бластером.

— Вот именно. Вы арестованы.

— За что?

— За измену Первому Гражданину Союза.

Ченнис поджал губы:

— Что происходит?

— Измена! Как я сказал. А я исправляю положение.

— Ваши доказательства? Или основания, предложения, фантазии? Вы сошли с ума?

— Нет. А вы? Вы думаете, Мул отправляет сопливых юнцов с нелепыми безрассудными заданиями просто так? В то время это меня удивило. Но, сомневаясь, я только терял время. Почему он должен был послать вас? Потому что вы умеете улыбаться и хорошо одеваться? Потому что вам двадцать восемь?

— Возможно, потому что мне можно доверять. Или вы не готовы к логическим аргументам?

— А может, потому, что вам нельзя доверять. Что довольно логично, как оказалось.

— Мы подбираем парадоксы, или вся эта словесная игра показывает, кто может сказать последнее слово?

Притчер с бластером подался вперед. Он остановился прямо перед молодым человеком:

— Встать!

Не особенно спеша, Ченнис встал и почувствовал, как ствол бластера слегка уперся ему в живот.

Притчер сказал:

— Целью Мула было найти Второй Фонд. Он и я потерпели неудачу. Это тайна, которую никто из нас не разгадал, хорошо спрятана. Поэтому оставалась лишь одна неиспробованная возможность — найти того, кто уже знал, где.

— Это я?

— Видимо, да. Я не знал тогда этого наверняка, но хотя мой ум и заторможен, направление он пока указывает правильное. Как легко мы нашли Звездный Тупик! Как удивительно точно вы исследовали нужное поле на Лензе среди бесконечного количества возможностей! А сделав это — как замечательно мы находим нужную для изучения точку! Вы непроходимый глупец! Вы так недооценили меня, что вам не пришла в голову комбинация невозможных случайностей. Вы думали, это мне не по зубам?

— Вы хотите сказать, что мне слишком везло?

— Да, слишком — для любого надежного человека.

— А может, вы занизили границы моей везучести?

Бластер дернулся, хотя только холодный блеск глаз стоящего перед Ченнисом человека выдавал его растущий гнев.

— Потому что вы на службе Второго Фонда.

— На службе? — Бесконечное презрение. — Докажите.

— Или под психическим воздействием.

— Без ведома Мула? Смешно.

— С ведома Мула. Прямо в точку, мой юный олух. С ведома Мула. И вы что думаете — вам корабль дали побаловаться? Вы привели нас ко Второму Фонду, как и предполагалось.

— Не улавливаю ни крупицы смысла во всех ваших наговорах. Почему это я, интересно, должен был все это делать? Зачем мне приводить вас во Второй Фонд, если я предатель? Почему бы мне не мотаться беззаботно по Галактике — с теми же результатами, что были у вас?

— Ради корабля. Потому что абсолютно ясно — людям Второго Фонда необходимо для обороны атомное оружие.

— Придумайте что-нибудь получше. Что для них один корабль? И если бы они рассчитывали, что, захватив его, получат необходимые данные и уже на следующий год смогут построить атомные станции — значит, весь Второй Фонд состоит из одних простаков. Вроде вас самого, скажу я вам.

— У вас будет возможность объяснить это Мулу.

— Мы возвращаемся на Калган?

— Напротив. Мы остаемся здесь. И Мул присоединится к нам через пятнадцать минут, может, чуть раньше или позже. Вы думаете, он не последовал за нами, мой остроумный, сообразительный себялюбец? У вас хорошо получилась роль приманки наоборот. Наши жертвы не клюнули на вас, зато мы теперь точно знаем, на кого нам охотиться.

— Могу я сесть, — спросил Ченнис, — и объяснить вам кое-что на пальцах? Пожалуйста.

— Ничего, постоите.

— В таком случае, я могу сказать это и стоя. Вы думаете, что Мул следил за нами с помощью гипертрейсера в системе связи?

Бластер, скорее всего, снова дрогнул. Хотя Ченнис точно не видел. Он продолжал:

— Похоже, вас это не удивило. Хотя к чему терять время, выясняя, притворяетесь вы или нет. Да, я знал об этом. И теперь, показав вам, что я знал кое-что, о чем вы не догадывались, я скажу вам еще одну вещь, о которой вы не знаете, и уж это наверняка.

— Что вы все ходите вокруг да около, Ченнис? Я-то думал, с изобретательностью у вас все гладко.

— При чем здесь изобретательность? Были предатели, конечно, или вражеские агенты, если вы предпочитаете этот термин. Но Мул узнал об этом довольно любопытным образом. Видите ли, похоже на то, что на некоторых из его обращенных людей тайно оказывали давление.

На этот раз бластер дрогнул. Несомненно.

— Я подчеркиваю это, Притчер. Именно поэтому он нуждался во мне. Я не был обращенным. Разве он не говорил тебе особо, что ему нужен обращенный человек? Раскрыл ли он тебе настоящую причину или нет?

— Попробуй что-нибудь другое, Ченнис. Если бы я был против Мула, я бы чувствовал это.

Спокойно, быстро Притчер анализировал, что он думает. Он чувствовал, что все по-прежнему. Все по-прежнему. Ясно, что этот человек лжет.

— Ты думаешь, что чувствуешь преданность Мулу. Возможно. Лояльность не трогали. Это слишком легко обнаружить, сказал Мул. Но как ты чувствуешь себя психически? Вяло? С тех пор как началось наше путешествие, ты всегда чувствуешь себя нормально? Или ты чувствовал себя странно иногда, как будто это не совсем ты? Ты что, хочешь просверлить меня, не спуская курка?

Притчер на полдюйма отвел бластер.

— Что ты хочешь сказать?

— Я говорю, что на тебя оказали давление. Тобой управляли. Ты не видел, как Мул положил этот гипертрейсер. Ты не видел никого, кто это сделал. Ты просто нашел его там и предположил, что это сделал Мул, и тогда-то ты допустил, что он следит за нами. Уверен, что наручный приемник, который ты носишь, связывается с кораблем на длине волны, на которой мой не работает. Ты думаешь, я не знал этого?

Он говорил теперь быстро, сердито. Его маска равнодушия растворилась в жестокости.

— Но это не Мул приближается к нам оттуда. Это не Мул.

— Кто тогда, если не он?

— Ну, кто, ты думаешь? Я обнаружил этот гипертрейсер на следующий день после отлета. Но я не думал, что это Мул. В тот момент у него не было причины для сбора дополнительных сведений. Ты что, не понимаешь, что это абсурд? Если бы я был предателем, и он это знал, меня бы могли обратить так же легко, как и тебя. И он бы узнал тайну местонахождения Второго Фонда из моего разума, не посылая меня в другую половину Галактики. Ты можешь сохранить тайну от Мула? И если я не знал, тогда я не мог привести Мула к нему. Так зачем посылать меня в таком случае?

Ясно, что гипертрейсер должен был быть помещен туда агентом Второго Фонда. Вот кто идет к нам сейчас. А смогли бы тебя одурачить, если бы твой драгоценный разум не был под воздействием? Какая же это нормальность, раз ты представил безмерную глупость мудростью. Я доставляю корабль Второму Фонду? Что бы они делали с кораблем?

Это ты им нужен, Притчер. Ты знаешь о Союзе столько, сколько никто другой, кроме Мула, и ты не опасен им, пока он существует. Вот почему они вложили направление поисков в мой разум. Конечно, я просто так не мог найти Тазенду по поисковой схеме Ленза. Я знал это. Но я знал, что за нами следит Второй Фонд, и я знал, что они устроили это. Почему не поиграть в их игру? Это была битва двух блефующих сторон. Им были нужны мы, а мне — место их расположения. А Космос побеждает того, кто не смог переблефовать другого.

Но именно мы проигрываем, пока ты направляешь на меня свой бластер. И, конечно, это не твоя идея. А их. Отдай мне бластер, Притчер. Я знаю, тебе это кажется неправильным, но это говорит в тебе не твой разум, а Второй Фонд. Дай мне бластер, Притчер, и мы вместе встретим лицом к лицу того, кто сейчас приближается.

Притчер в ужасе столкнулся с растущим смятением. Правдоподобие! Мог ли он так ошибаться? Почему это внутреннее сомнение в себе? Почему слова Ченниса так правдоподобны?

Умение внушать доверие!

Или это его измученный разум, сопротивляющийся вторжению чужестранцев?

Он раздвоился?

Затуманенно он видел Ченниса, стоящего перед ним с протянутой рукой. И неожиданно он понял, что собирается отдать свой бластер.

И когда мышцы его руки начали сокращаться, чтобы сделать это, дверь за его спиной неторопливо открыли — и Генерал обернулся.

Возможно, в Галактике есть люди, которых можно спутать с кем-то другим, даже в спокойной обстановке. Соответственно, бывают состояния ума, когда спутать можно даже абсолютно непохожих. Но Мул выше любой комбинации двух факторов.

Никакая борьба в уме Притчера не смогла воспрепятствовать мгновенному психическому потоку спокойной энергии, который поглотил его.

Физически Мул не мог подавить никакую ситуацию. Не подавил он и эту.

Он был довольно нелепой фигурой под слоями одежды, которые утолщали его сверх разумного, но не позволяя ему достичь нормальных размеров даже таким образом. Его лицо было укутано, и как обычно выступающий клюв закрыл все, что, покраснев от холода, выглядывало наружу.

Наверное, большего несоответствия сцене спасения невозможно представить.

Мул сказал:

— Убери свой бластер, Притчер.

Потом повернулся к Ченнису, который пожал плечами и сел.

— Эмоциональный контекст, похоже, здесь довольно беспорядочный и большей частью конфликтный. Что это там за другой, помимо меня, кто следит за вами?

Резко вмешался Притчер:

— Гипертрейсер помещен на корабль по вашему приказу, сэр?

Мул перевел на него спокойный взгляд:

— Конечно. А разве может какая-нибудь организация в Галактике, кроме Союза Миров, иметь к этому доступ?

— Он сказал…

— Ну, он здесь, Генерал. Зачем его цитировать. Ты что-то говорил, Ченнис?

— Да. Но ошибки очевидны, сэр. Это было мое мнение — что трейсер был помещен туда кем-то, нанятым Вторым Фондом, и что нас привели сюда для других целей, которые я был готов перечислить. Я находился под все большим впечатлением, что Генерал более или менее оказался в их руках.

— Судя по твоим словам, ты так больше не думаешь?

— Боюсь, что да. Или тогда у двери — не вы.

— Хорошо, тогда давайте это обсудим.

Мул снял верхнюю, на мягкой подбивке одежду с электроподогревом.

— Не возражаете, если я тоже сяду? Теперь мы здесь в безопасности, и никто не в силах нам помешать. Ни у одного жителя этой глыбы льда не появится желания приблизиться к этому месту. Это я вам обещаю. — И была зловещая серьезность в этом настойчивом утверждении своей власти.

Ченнис выразил свое негодование:

— Для чего такое уединение? Кто-то собирается подать чай или вызвать танцовщиц?

— Вряд ли. Так что там у тебя за теория, молодой человек? Люди Второго Фонда следили за вами с помощью прибора, которого нет ни у кого, кроме меня. И, как ты сказал, ты обнаружил это место?

— По-видимому, сэр. Кажется очевидным, чтобы объяснить известные события, что в мою голову были вложены определенные знания…

— Теми же людьми Фонда?

— Я думаю, никем другим.

— Тогда тебе не пришло на ум, что если человек из Второго Фонда смог заставить, или переменить, или завлечь тебя на дорогу ко Второму Фонду в своих собственных целях — и я предполагаю, ты не знал, что он использовал методы, похожие на мои, хотя, заметь, я могу имплантировать только эмоции, но не идеи, — и тебе не пришло в голову, что, если он смог это сделать, не было большой нужды посылать с тобой гипертрейсер?

И Ченнис, резко подняв взгляд, с неожиданным испугом встретил большие глаза повелителя. Притчер что-то пробормотал — по его плечам было видно, что он расслабился.

— Нет, — произнес Ченнис, — это не пришло мне в голову.

— Или что, если они были вынуждены следовать за вами, они не способны управлять тобою, и что у тебя, неуправляемого, было очень мало шансов найти путь сюда. А ты нашел его. Это приходило тебе в голову?

— Тоже нет.

— Почему нет? Твой интеллект поднялся на уровень гораздо больше вероятного?

— Единственный ответ — это вопрос, сэр. Вы присоединяетесь к Генералу Притчеру, обвиняя меня в измене?

— Тебе есть чем оправдаться?

— Только одно оправдание, и я его представил Генералу. Если бы я был предателем и знал местонахождение Второго Фонда, вы могли обратить меня и узнать все напрямую. Если у вас была необходимость следить за мною, тогда у меня не было сведений заранее, и я не предатель. Итак, я ответил парадоксом на ваш парадокс.

— Тогда твое заключение.

— Я не предатель.

— С чем я должен согласиться, так как твои аргументы неопровержимы.

— Тогда могу я спросить, почему вы тайно следовали за нами?

— Потому что всем этим событиям есть третье объяснение. Оба, ты и Притчер, объясняли некоторые события по-своему, но не все. Я объясню вам все — если вы выделите мне время, — и довольно коротко. Чтоб вам не наскучить. Сядь, Притчер, и дай мне свой бластер. Опасности нападения на нас больше нет. Никто не выйдет отсюда и никто не зайдет сюда. Действительно никто, даже из Второго Фонда. Благодаря тебе, Ченнис.

Комната освещалась в обычной россемианской манере электрически нагретой проволокой. С потолка свисала единственная лампочка, и в ее тусклом желтоватом свете эти трое отбрасывали характерные тени.

Мул заговорил:

— С тех пор как я почувствовал необходимость следить за Ченнисом, ясно было, что я посредством этого надеюсь что-то получить. Так как он шел ко Второму Фонду с поразительной скоростью и прямотой, мы можем абсолютно обоснованно допустить — это было то, чего я ожидал. Поскольку я не получил сведения непосредственно от него, что-то должно было помешать мне. Таковы факты. Ченнис, конечно, знает ответ. Знаю его и я. Ты понимаешь это, Притчер?

Притчер упрямо ответил:

— Нет, сэр.

— Тогда я объясню. Только один человек мог одновременно знать местонахождение Второго Фонда и помешать мне узнать это. Ченнис, боюсь, что ты сам и есть человек Второго Фонда.

Локти Ченниса оперлись о колени, когда он подался вперед и сердито процедил, поджав губы:

— У вас есть прямые доказательства? Дедукция сегодня уже дважды приводила к неправильным выводам.

— Прямые доказательства тоже есть, Ченнис. Это было довольно легко. Я сказал тебе, что в разум моих людей кем-то были внесены изменения. Этот кто-то должен быть, скорее всего: а) не обращенным и б) довольно близко стоящим к центру событий. Поле было большим, но не всецело безграничным. Ты был слишком удачлив, Ченнис. Тебя слишком любили люди. Ты слишком преуспевал. Я так решил…

И потом, когда я вызвал тебя, чтобы ты возглавил эту экспедицию, это тебя не обескуражило. Я наблюдал за твоими эмоциями. Это не волновало тебя. Ты здесь немного переиграл в самоуверенность, Ченнис. Даже по-настоящему компетентный человек не смог бы удержаться от порыва неуверенности, получив такое задание. Раз твой разум удержался от этого, значит, ты был либо глуп, либо находился под контролем.

Это было легко проверить. Я завладел твоим умом в момент расслабления и наполнил его печалью на мгновение, а потом убрал ее. После этого ты рассердился с таким совершенным искусством, что я мог поклясться: это естественная реакция. Но все же не она была первой. Ибо когда я только на одно мгновение скрутил твои эмоции, на одно крошечное мгновение перед тем, как ты смог овладеть собой, — твой ум воспротивился. Это все, что мне нужно было знать. Никто не может сопротивляться мне, даже на мгновение, не обладая контролем, похожим на мой.

Голос Ченниса прозвучал низко и резко:

— Ну хорошо. Что теперь?

— А теперь ты умрешь, как человек Второго Фонда. Это абсолютно необходимо — я думаю, ты понимаешь.

И еще раз Ченнис уставился в ствол бластера. Ствол, на этот раз направленный разумом, не похожий на разум Притчера, способный изгибаться, как это было удобно ему, Ченнису. Разумом, таким же зрелым и сопротивляющимся силе, как его собственный.

А оставленный для корректировки событий отрезок времени был коротким.

Трудно описать, что за этим последовало, человеку с нормальной психикой и нормальной неспособностью к эмоциональному контролю.

По существу, вот что понял Ченнис в короткий промежуток времени до того, как палец Мула начал нажимать на курок.

Текущим эмоциональным составом Мула была твердая и гладкая решительность, совсем не затуманенная колебанием. Если бы Ченнис заинтересовался впоследствии расчетом времени с момента решения выстрелить до начала воздействия разрушающей энергии, он возможно, понял бы, что в его распоряжении оставалось около одной пятнадцатой секунды.

Во временном измерении.

В тот же самый крошечный промежуток Мул осознал, что не ощутил своим разумом никакого действия. И вдруг эмоциональный потенциал мозга Ченниса неожиданно резко возрос. И одновременно поток чистой, вибрирующей ненависти каскадом обрушился на Мула с той стороны, откуда он никак его не ожидал.

Именно этот новый эмоциональный элемент сорвал его палец с курка. Ничто другое не могло бы сделать этого. И почти вместе с изменением в его действиях пришло полное понимание новой ситуации.

Это была сцена, длившаяся намного меньше, чем ей было бы положено по степени содержащейся в ней значительности. Мул (палец убран с курка), пристально уставившийся на Ченниса. Ченнис, натянутый как струна, еще не решившийся перевести дух. И Притчер, в конвульсиях сидящий на стуле, каждый мускул в судорожном изломе, каждое сухожилие корчилось в усилии броситься вперед. Привычная деревянная жесткость его лица вдруг растворилась, и оно превратилось в неузнаваемую мертвую маску ужасной ненависти. И его взгляд был поглощен всецело и единственно Мулом.

Только словом-двумя обменялись Ченнис и Мул — только парой слов. Все остальное было совершенно открытым потоком эмоционального сознания, который лишь и является настоящим воздействием понимания между такими, как они. Учитывая нашу ограниченность в этом, необходимо перевести в слова все, что происходило с того момента.

Ченнис напряженно сказал:

— Ты между двух огней, Первый Гражданин. Ты не можешь контролировать два разума одновременно — во всяком случае, не тогда, когда один из них — мой. Итак, у тебя есть выбор. Притчер сейчас свободен от твоего Обращения. Я разорвал оковы. Он старый Притчер. Пытавшийся однажды убить тебя. Думающий, что ты враг всего свободного, правого и святого. И кроме того, знающий, что ты пять лет топтал его достоинство, заставляя унижаться. Я сдерживаю его сейчас, подавляя волю. Но если ты убьешь меня, это прекратится. И значительно раньше, чем ты сможешь привести в действие свой бластер или даже волю, он убьет тебя.

Мул понял это вполне. Он не двигался.

Ченнис продолжал:

— Если ты повернешься, чтобы восстановить контроль над ним, убить его, еще что-нибудь сделать, ты не успеешь опять повернуться ко мне, чтобы остановить меня.

Мул все еще не двигался. Только короткий вздох осознания.

— Так вот, — сказал Ченнис, — бросай свой бластер и давай опять будем на равных. Тогда ты сможешь получить Притчера назад.

— Я сделал ошибку, — ответил наконец Мул. — При нашей схватке не должен был присутствовать еще кто-то. Это внесло лишнюю переменную. Пожалуй, за такую ошибку придется платить.

Он небрежно бросил бластер и ногой пнул его в другой конец комнаты. Одновременно Притчер провалился в глубокий сон.

— Он будет нормальным, когда проснется, — сказал Мул равнодушно.

Все изменение ситуации, с того момента, когда палец Мула начал нажимать на курок, и до того, когда он бросил бластер, заняло несколько секунд.

Но каким-то краешком сознания, лишь на мгновение, Ченнис поймал едва различимый, мимолетный эмоциональный отблеск в разуме Мула. Отблеск несомненного и уверенного триумфа.

6. Один, Мул — и еще один

Оба они, хоть и были столь противоположны физически, внешне расслабились и успокоились. Но каждый нерв — детектор эмоционального состояния противника — вибрировал от напряжения.

Мул, впервые за долгие годы, был недостаточно уверен в себе. Ченнис знал, что, хоть он и смог защитить себя на мгновение, ему пришлось напрягать все силы. Чего нельзя было сказать о его оппоненте. В испытании на прочность, Ченнис это понимал, он проиграет Мулу.

Было ужасно думать об этом. Выдать мутанту эмоциональную слабость — вручить ему оружие. Уже что-то мелькнуло, что-то победное, в уме Мула.

Выиграть время…

Почему медлили другие? Было ли это источником Муловой уверенности? Что, неизвестное ему, знал его оппонент? Наблюдаемый им разум не говорил ничего. Если только он мог читать идеи. И все же…

Ченнис резко затормозил свое психическое смятение. Осталось только это — выиграть время…

Ченнис сказал:

— С тех пор как после небольшой дуэли за Притчера решено (я этого не отрицаю), что я человек Второго Фонда, думаю, ты скажешь мне, почему я прибыл на Тазенду.

— Э, нет. — И Мул засмеялся. — Я не Притчер. У меня нет нужды давать тебе объяснения. У тебя были причины. И какими бы они ни были, мне твои действия подходили. Зачем выяснять дальше?

— Все же должны быть пробелы в твоем понимании истории. Является ли Тазенда Вторым Фондом, который ты ожидал найти? Притчер много говорил о другой твоей попытке найти его и о твоем психологическом орудии, Эблинге Мисе. Генерал немного болтал иногда, а я оказывал ему… э-э… незначительную поддержку. Вспомни Эблинга Миса, Первый Гражданин.

— Зачем это?

Уверенность!

Ченнис почувствовал, что уверенность осторожно выбирается наружу, как будто с течением времени любые опасения, которые должны были быть у Мула, все больше испарялись.

Ченнис, крепко сдерживая напор отчаяния, сказал:

— Значит, ты не любопытен? Притчер говорил мне о безмерном удивлении Миса чему-то. Это было ужаснувшее его решительное побуждение поторопиться, успеть предупредить Второй Фонд? Почему? Зачем? Эблинг Мис умер. Второй Фонд не был предупрежден. И все-таки Второй Фонд существует.

Мул улыбнулся с настоящим наслаждением — и с неожиданным, удивительным порывом жестокости, который, как почувствовал Ченнис, выдвигается и тут же отступает вглубь.

— Да нет, ясно, что Второй Фонд был предупрежден. Для чего тогда некоему Бейлу Ченнису появляться на Калгане, управлять моими людьми и принимать на себя неблагодарную задачу перехитрить меня? Предупреждение пришло слишком поздно, вот и все.

— Тогда, — Ченнис позволил сожалению просочиться из него наружу, — ты даже не знаешь, что такое Второй Фонд, или не проникаешь в глубинный смысл того, что происходит.

Выиграть время!

Мул почувствовал сожаление противника, и его глаза сузились с мгновенной враждебностью. Знакомым жестом он потер нос четырьмя пальцами и отрывисто сказал:

— Развлекись, так и быть. Ну, так что Второй Фонд?

Ченнис умышленно говорил больше в словах, чем в эмоциональных символах:

— Из того, что я слышал, именно тайна, которая окружала Второй Фонд, больше всего запутала Миса. Селдон основал два подразделения совсем по-разному. Первый Фонд был выставкой напоказ, поразившей за два столетия пол-Галактики. А Второй — бездной сплошного мрака.

Ты не поймешь, почему так было, если не сможешь еще раз ощутить интеллектуальную атмосферу дней умирающей Империи. Это было время абсолютов, великой конечной всеобщности, по крайней мере в мыслях. Это был вздох распадающейся культуры, конечно. Преграды были построены Империей, чтобы сдержать дальнейшее развитие идей. Именно восстание против этих преград сделало Селдона знаменитым. Это была та последняя вспышка в нем молодого созидания, которая осветила Империю в закатном зареве и туманно возвестила поднимающееся солнце Второй Империи.

— Очень драматично. Ну и что?

— Так вот, он создал свои Фонды по законам психоистории — но кто лучше него знал, что даже эти законы относительны? Он никогда не создавал законченного продукта. Законченные продукты — для разлагающихся умов. Его же детище было эволюционирующим механизмом, и Второй Фонд был инструментом этой эволюции. Мы, Первый Гражданин Временного Союза Миров, мы стражи Плана Селдона. Только мы!

— Ты пытаешься убедить себя в мужестве, — спросил Мул презрительно, — или стараешься поразить меня? Второй Фонд, План Селдона, Вторая Империя — все это ни капельки не привлекает меня. Не затрагивает никакую струну жалости, сочувствия, ответственности, никакой другой источник эмоциональной помощи, который ты, наверное, пытаешься нащупать во мне. И в любом случае, бедный глупец, говори о Втором Фонде в прошедшем времени — потому что он уничтожен.

Ченнис ощутил эмоциональный потенциал, который давил на его разум с увеличивающейся интенсивностью, когда Мул поднялся со стула и приблизился. Он яростно сопротивлялся, но что-то неумолимо вползло в него, подминая и сковывая его сознание все больше и больше…

Он почувствовал за собой стену, а Мул стоял лицом к лицу с ним — кожа да кости, подбоченясь, губы в ужасной улыбке под этой горой носа.

Мул заговорил:

— Твоя игра закончена, Ченнис. Ваша игра, всех людей того, что называли Вторым Фондом. Называли! Называли!

Чего ты сидел здесь и ждал все это время, болтая с Притчером — когда ты должен был одолеть его и забрать бластер без малейшего физического усилия? Ты ждал меня, признайся, ждал, чтобы встретить меня в ситуации, которая не пробудила бы у меня подозрений!

И то, что я был готов ко всему, для тебя очень плохо. Я раскусил тебя. Я хорошо изучил тебя, Ченнис из Второго Фонда.

Чего же ты ждешь сейчас? Ты все еще в отчаянии бросаешь в меня слова, как будто простой звук твоего голоса сможет приморозить меня к сиденью. И все это время, пока ты говоришь, что-то в твоем уме ждет и ждет, и все еще ждет. Но никто не приходит. Никто из тех, кого ты ждешь — никто из твоих союзников. Ты здесь один, Ченнис, и ты останешься один. Знаешь, почему?

Потому что твой Второй Фонд ошибся во мне до конца. Я знал их план раньше. Они думали, я последую сюда за тобой — и стану хорошей начинкой для их пирога. Ты действительно должен был быть приманкой — приманкой для бедного, глупого, хилого мутанта, так спешащего по горячим следам Империи, что он слепо упал бы в очевидную западню. Но разве взят в плен я?

Интересно, приходило ли им в голову, что я вряд ли окажусь здесь без моего Флота, против артиллерии любого подразделения которого они совершенно и ничтожно беспомощны? Думали ли они, что я не буду задерживаться для дискуссий или ждать событий?

Мои корабли выступили на Тазенду двенадцать часов назад, и они почти, почти совсем выполнили свою задачу. Тазенда в руинах, ее населенные центры уничтожены. Сопротивления не было. Второго Фонда больше не существует, Ченнис. И я, странный человек, хилый урод, я правитель Галактики!

Ченнис смог лишь слабо покачать головой:

— Нет… нет…

— Да… да… — передразнил Мул. — И если ты последний, кто остался в живых — скорее всего, так, — то это тоже ненадолго.

И потом последовала короткая, содержательная пауза, и Ченнис почти закричал от неожиданной боли этого неистового проникновения в глубочайшие ткани его разума.

Мул отступил и проворчал:

— Недостаточно. В конце концов ты не прошел испытания. Твое отчаяние — притворство. Твой страх не переполняет всего тебя, как при разрушении идеалов. Это слабый, сочащийся страх персонального разрушения.

И хилая рука Мула слабо ухватила Ченниса за горло, но Ченнис почему-то был неспособен ослабить эту хватку.

— Ты моя страховка, Ченнис. Ты мой поводырь и гарантия от любой недооценки, которую я могу сделать.

Глаза Мула сверлили его. Настойчивые, требовательные…

— Я правильно вычислил, Ченнис? Перехитрил я ваших людей Второго Фонда? Тазенда разрушена, Ченнис, страшно разрушена. Так почему твое отчаяние притворно? Где истина? Я должен знать истину, правду! Говори, Ченнис, говори. Или я проник не слишком глубоко? Может, опасность все еще существует? Говори, Ченнис. Где я ошибся?

Ченнис чувствовал, как слова вырываются из его рта. Их вытягивали насильно. Он преграждал им путь зубами. Он обуздывал свой язык. Он напряг каждую мышцу горла.

Но они вышли, с трудом, вырванные силой, продираясь через горло, и язык, и зубы на своем пути.

— Правда, — проскрипел он. — Правда…

— Да, правда. Что осталось сделать?

— Селдон основал Второй Фонд здесь. Здесь, именно так. Я не солгал. Прибыли психологи и взяли под контроль местное население.

— Тазенды? — Мул глубоко проникал в затопленные страданием глубинные эмоциональные русла Ченниса, грубо протискиваясь в них. — Это Тазенда, которую я уничтожил. Ты знаешь, чего я хочу. Ну, давай же!

— Не Тазенды. Я сказал, люди Второго Фонда не обязательно должны править открыто. Тазенда — номинальное…

Слова были непохожими на слова — Ченнис сопротивлялся им каждым атомом своей воли.

— Россем… Россем? Россем — это мир…

Мул ослабил хватку, и Ченнис впал в сумбур боли и страданий.

— И ты думал обмануть меня? — сказал Мул тихо.

— Тебя и так обманули, — это был последний, умирающий отблеск сопротивления в Ченнисе.

— Но ненадолго для тебя и твоих людей. Я на связи с моим Флотом. И после Тазенды может наступить черед Россема. Но сначала…

Ченнис почувствовал, как мучительная тьма поднимается на него, и машинально поднятая к страдающим глазам рука не смогла отвратить ее. Удушающая тьма. И ощущая, как его разорванный, израненный разум катится назад, назад — в вечную черноту, он увидел финальную сцену торжества Мула — смеющейся спички: длинный, мясистый нос, дрожащий от хохота.

Звуки постепенно замерли. Тьма нежно заключила его в объятия.

Это закончилось ощущением перелома, похожим на неровный свет вспышки молнии. И Ченнис медленно спускался на землю, пока зрение болезненно возвращалось к нему расплывчатыми пятнами — глаза слезились.

У него невыносимо болела голова, и только мучительным усилием он смог поднести к ней руку.

Конечно — он был жив. Мягко, словно перышки, поднятые и опускающиеся в вихре воздуха, его мысли приходили в равновесие и течением относились на покой. Он чувствовал ободрение, впитывая его снаружи. Медленно, измученно он повернул шею — и облегчение стало острой болью.

Потому что дверь была открыта, и сразу за порогом стоял Первый Спикер. Ченнис пытался заговорить, закричать, предупредить, но его язык был заморожен. И он знал, что часть могущественного ума Мула все еще владеет им и не выпускает речь наружу.

Он повернул шеей еще раз. Мул был в комнате. Он стоял сердитый, с разъяренными глазами. Он больше не смеялся, но его зубы оголились в жестокой улыбке.

Ченнис ощутил психическую волну Первого Спикера, осторожно двигающуюся по его разуму исцеляющими прикосновениями. А потом было ощущение онемения, когда она вошла в контакт с блокировкой Мула. Короткая схватка. И отступление.

Мул скрипуче сказал с бешенством, гротескным при его тощей фигуре:

— Ну вот, еще один решил приветствовать меня.

Его проворный ум протянул свои щупальца за предела комнаты, дальше… дальше…

— Ты один… — начал он.

Но Первый Спикер прервал, согласившись:

— Я совершенно один. И я должен быть один — ведь это я сделал ошибку в расчетах о твоем будущем пять лет назад. Я получу определенное удовлетворение, исправив дело без помощи. К сожалению, я не рассчитывал на силу твоего Поля Эмоционального Отталкивания, которым ты окружил это место. Прохождение через него заняло у меня много времени. Мастерство, с которым оно было установлено, заслуживает похвалы.

— Спасибо и на том, — последовал враждебный ответ. — Не стоит тратиться на комплименты. Ты пришел добавить осколок твоего мозга к вот этому треснувшему столпу вашего величия?

Первый Спикер улыбнулся.

— Что ж, человек, которого ты называешь Бейлом Ченнисом, хорошо выполнил свою миссию. Тем более, что он намного уступал тебе в психическом уровне. Да, я вижу, ты дурно с ним обращался, однако, я думаю, мы сможем полностью восстановить его даже несмотря на это. Он храбрый человек, сэр. Он сам вызвался выполнить эту задачу, хотя мы сумели математически предсказать огромную вероятность повреждения его ума — более страшный выбор, чем простая физическая деформация.

Разум Ченниса тщетно испускал импульсы того, что он хотел сказать — и не мог. Предупреждение, которое он пытался выкрикнуть — и был не в силах. Он мог только испускать этот продолжающийся поток страха… страха…

Мул был спокоен.

— Ты, конечно, знаешь о разрушении Тазенды.

— Знаю. Мы предвидели нападение твоего Флота.

Беспощадный ответ:

— Да, вероятно. Но не предотвратили, а?

— Да, не предотвратили.

Символы эмоций Первого Спикера были просты. Он почти ужасался собой — и уж, конечно, презирал себя:

— И вина больше моя, чем твоя. Кто мог вообразить твою власть пять лет назад? Мы с самого начала подозревали, с момента, когда ты захватил Калган, что ты обладаешь властью эмоционального контроля. Эго не было абсолютной неожиданностью, Первый Гражданин.

Такой эмоциональный контакт, каким обладаем ты и я, не самое новое открытие. Фактически он заложен в человеческий мозг. Большинство людей могут читать эмоции примитивным образом, практически связывая это с выражением лица, тоном голоса и так далее. Довольно много животных обладают более развитыми способностями — они в значительной степени используют обоняние. Но, конечно, возникающие при этом эмоции менее сложны.

Фактически, люди могут гораздо больше, но способность прямого эмоционального контакта атрофировалась с развитием речи миллионы лет назад. Большим успехом нашего Второго Фонда было восстановление этого забытого чувства, по крайней мере, некоторых из его возможностей.

Но мы не рождаемся с полным умением его использовать. Миллионы лет распада — труднопреодолимое препятствие, и мы должны развивать это чувство, тренировать его, как мы тренируем свои мускулы. И тут у тебя главное отличие. Ты рожден с ним.

Многое мы могли просчитать. Мы могли рассчитать и влияние такого чувства на личность в мире людей, которые не обладают им. Зрячий человек в королевстве слепых… Мы вычислили степень, начиная с которой твоя мания величия возьмет над тобой контроль. И думали, что готовы. Но не подготовились к двум факторам.

Первый — великая сила твоего чувства. Мы можем вызывать эмоциональный контакт только в поле зрения, вот почему мы более беспомощны против физического оружия, чем ты мог думать. Зрение играет огромную роль. Не так у тебя. Тебе было определенно известно, как контролировать людей, даже больше, как иметь внутренний эмоциональный контакт с ними, когда они находятся вне поля зрения и слуха. Это было открыто слишком поздно.

Второе, мы не знали о твоих физических недостатках, особенно об одном, который казался тебе таким важным, что ты сам назвал себя Мулом. Мы не предвидели, что ты был не просто мутантом, но бесплодным мутантом. И не увидели, что эта физиологическая аномальность привела к комплексу неполноценности. Мы учитывали только манию величия, но не психопатическую паранойю.

Именно я несу ответственность за то, что все это упускал — я был лидером Второго Фонда, когда ты захватил Калган. Когда ты уничтожил Первый Фонд, мы поняли все — но слишком поздно, — и из-за этой ошибки на Тазенде погибли миллионы.

— И теперь ты все исправишь? — Тонкие губы Мула скривились, разум пульсировал ненавистью. — Что ты сделаешь? Откормишь меня? Восстановишь во мне мужскую энергию? Удалишь из прошлого долгое детство, когда вокруг одна враждебность? Ты сожалеешь о моих страданиях? Ты сожалеешь о моем несчастье? Я не грущу по поводу того, что сделал по необходимости. Пусть Галактика защищается сама как может, ведь она и пальцем не шевельнула для моей защиты, когда я нуждался в ней!

— Конечно, — сказал Первый Спикер, — своими эмоциями ты обязан своей жизни, и их нельзя осуждать — а просто должным образом изменить. Уничтожение Тазенды было неизбежно. Альтернативой были бы ужасающие разрушения по всей Галактике в течение веков. Мы сделали все, что позволили наши ограниченные возможности. Мы убирали с Тазенды столько людей, сколько смогли. Мы рассеяли остальных. К несчастью, удалось сделать слишком мало. Много миллионов все же погибли — тебе их не жаль?

— Нисколько — как и те сотни тысяч, которые должны умереть на Россеме через каких-нибудь шесть часов.

— На Россеме? — быстро переспросил Первый Спикер.

Он повернулся к Ченнису, который силился принять полусидячее положение, и мозг его напряг свои силы. Ченнис почувствовал в себе напряжение поединков умов, потом короткий разрыв уз, и из него выдавились слова:

— Сэр, я полностью провалился. Он силой вытянул из меня за десять минут до вашего прихода. Я не мог сопротивляться ему — мне нет оправдания. Он знает, что Тазенда — не Второй Фонд. Он знает, что Фонд на Россеме.

И оковы вновь опутали его.

Первый Спикер нахмурился:

— Понимаю. Что же ты хочешь делать?

— В самом деле, тебе интересно? Все это время, что ты поучал меня насчет природы эмоционального контакта, все время, что ты бросался в меня такими словами, как мания величия, паранойя, — я действовал. Я связался с моим Флотом, и он получил приказы. Через шесть часов, если я по каким-то причинам не отменю свои распоряжения, они должны бомбардировать весь Россем — кроме этой единственной деревушки и территории на сто квадратных миль вокруг. Они сделают все как надо — а потом приземлятся здесь.

У тебя есть шесть часов, а за шесть часов ты не сможешь ни сломить мой разум, ни спасти всех остальных на Россеме.

Мул распростер руки и снова засмеялся, пока Первый Спикер, казалось, с усилием осознает новое положение дел.

Спикер сказал:

— Альтернатива?

— Зачем мне какие-то альтернативы? Что мне выгадывать с помощью альтернатив? Я что, должен скупиться на жизнь этих, на Россеме? Возможно, если ты позволишь моим кораблям приземлиться и подвергнуть вас всех, всех людей Второго Фонда, психическому контролю, достаточному, чтобы быть полезными мне, я отменю приказ о бомбардировке. Может быть, есть смысл поместить столько людей высокого ума под мой контроль. Но опять-таки, на это затратятся значительные усилия, возможно, и не стоящие этого. Поэтому я не особенно жажду твоего согласия. Что ты говоришь, человек Второго Фонда? Какое оружие у тебя есть против моего ума, который так же силен, как, по крайней мере, твой; и против моих кораблей, которые сильнее чего угодно, чем ты когда-либо мечтал обладать?

— Что у меня есть? — медленно повторил Первый Спикер. — Есть кое-что… маленькое зернышко… такое маленькое зернышко знания, что даже ты еще не обладаешь им.

— Говори быстрее, — засмеялся Мул, — постарайся! Как ни крути, из всего этого тебе не выкрутиться.

— Бедный мутант, — сказал Первый Спикер. — Мне нечего увиливать. Спроси себя — почему Бейл Ченнис был послан на Калган как приманка? Бейл Ченнис, который, хотя молод и храбр, почти так же подчинен тебе психически, как и твой спящий офицер Хан Притчер. Почему на это не пошел я или другие из наших лидеров, которые были бы более достойными противниками тебе?

— Наверное, — последовал в высшей степени самоуверенный ответ, — вы были недостаточно глупы, поскольку, возможно, никто из вас мне не пара.

— Настоящая причина более логична. Ты знал, что Ченнис должен быть из Второго Фонда. У него не было способности скрывать это от тебя. И ты знал, что ты сильнее его. Поэтому ты не боялся играть в его игру и последовать за ним, как он хотел, чтобы обмануть его позже. Появись на Калгане я, ты бы убил меня, потому что я представлял бы реальную угрозу. Или избежав смерти, скрывая свое подлинное я, я бы и так провалился, убеждая тебя последовать за мной в космос. Именно известная подчиненность соблазнила тебя. И останься ты на Калгане, никакая сила Второго Фонда не смогла бы навредить тебе, окруженному своими людьми, машинами и психической властью.

— Моя психическая власть пока еще при мне, не изворачивайся, любезный, — сказал Мул, — и мои люди и мои машины недалеко отсюда.

— Действительно так, но ты не на Калгане. Ты здесь, в Королевстве Тазенда, и тебя логически — и безукоризненно — убедили, что Второй Фонд здесь. И должны были убедить, потому что ты мудрый человек, Первый Гражданин, и поверил бы только логике.

— Верно, но вы победили ненадолго. А у меня еще было время вытянуть правду из вашего человека Ченниса. И мудрость, чтобы понять, что такая правда должна существовать.

— И мы, несмотря на недостаточную искусность, понимали, что ты можешь шагнуть дальше. И поэтому Бейл Ченнис был подготовлен для тебя.

— Как же это он был подготовлен — я выпотрошил начисто его мозги, словно какого-нибудь ощипанного цыпленка. Его разум, обнаженный и раскрытый, дрожал передо мной. И когда он сказал, что Россем — Второй Фонд, это и была главная истина. Поверхность его ума была такой ровной и однородной, ни капли не могло скрыться ни в какой микроскопической щели!

— Достаточно верно. Значит, мы это правильно предусмотрели. Ибо я говорил уже тебе, что Бейл Ченнис был добровольцем. Знаешь, какого рода добровольцем? Прежде чем покинуть наш Фонд, он подвергся эмоциональной хирургии радикального характера. Ты что думаешь, достаточно было обмануть тебя? Ты думаешь, что Бейл Ченнис, нетронутый психически, мог обмануть тебя? Нет, Бейл Ченнис был обманут сам, по необходимости и добровольно. До глубочайшей сердцевины его ума Бейл Ченнис честно верит, что Россем — Второй Фонд.

И теперь уже три года, как мы — Второй Фонд — создавали видимость здесь, в Королевстве Тазенда, готовясь и ожидая тебя. И мы достигли цели, разве нет? Ты добрался до Тазенды, потом до Россема… Но дальше ты не сможешь пойти.

Мул поднялся.

— Ты осмеливаешься сказать мне, что и Россем — не Второй Фонд?

Ченнис с пола почувствовал, как его узы рвутся под потоком психической силы Первого Спикера и вертикально натягиваются. Его слова слились в один долгий, недоверчивый крик:

— Вы хотите сказать, что Россем — не Второй Фонд?

Все воспоминания о жизни, все его знания — все в смятении, в тумане пронеслось перед ним.

Первый Спикер улыбнулся.

— Видишь, Первый Гражданин, Ченнис тоже огорчен, как и ты. Конечно, Россем — не Второй Фонд. Мы что, сумасшедшие — привести тебя, нашего величайшего, самого могущественного, самого опасного врага в наш мир?! Ну, нет!

Пусть твой Флот бомбардирует Россем, Первый Гражданин, если тебе так хочется. Пусть они разрушат все, что могут. Самое большее — они могут убить Ченниса и меня. Но тебе это не поможет.

Потому что Экспедиция Второго Фонда на Россеме, находившаяся здесь три года и временно работавшая под видом Старейшин в этой деревне, погрузилась вчера на корабль и возвращается на Калган. Они, конечно, ускользнут от твоего Флота и прибудут на Калган по крайней мере на день раньше, чем ты. Вот почему я говорю тебе все это. Если я не отменю мои приказы, когда ты вернешься, ты найдешь восставшую Империю, разрушенное государство, и только люди, находящиеся с тобой в твоем Флоте здесь, будут лояльны к тебе. Их будет отчаянно мало. И кроме того, люди Второго Фонда будут находиться с твоим оставшимся дома Флотом и следить, чтобы ни один не был вновь обращен тобой. С твоей Империей покончено, мутант.

Медленно, пока гнев и отчаяние полностью не загнали в угол его разум, Мул склонил голову.

— Да. Слишком поздно… слишком поздно. Теперь я понимаю.

— Теперь ты понимаешь, — согласился Первый Спикер, — но далеко не все.

В ту секунду, когда отчаявшийся разум Мула лежал открытым, Первый Спикер, готовый для такого момента и заранее уверенный в его природе, быстро проник в него. Потребовалось только ничтожная доля секунды, чтобы довести до конца полную замену.

Мул поднял взгляд и сказал:

— Значит, назад, на Калган?

— Конечно. Как ты себя чувствуешь?

— Превосходно. — Между бровями появилась складка. — Кто вы?

— Это имеет значение?

— Конечно, нет. — Он ничего больше не спросил и коснулся плеча Притчера. — Вставай, Притчер, мы возвращаемся домой.

Только через два часа Бейл Ченнис почувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы идти самому. Он спросил:

— Он никогда не вспомнит?

— Никогда. Он сохранит свою психическую власть и свою Империю, но его мотивации теперь совершенно другие. Понятие «Второй Фонд» для него пустота. Он теперь человек мирный. К тому же теперь он будет счастливее те несколько лет жизни, что оставлены ему изношенной физической оболочкой. И потом, после его смерти, План Селдона будет продолжаться, что бы ни случилось.

— А это правда, — настаивал Ченнис, — это правда, что Россем не Второй Фонд? Я мог поклясться, говорю вам, что знал это наверняка. Я не сумасшедший.

— Ты не сумасшедший, Ченнис, а просто, как я говорил, измененный. Россем не Второй Фонд. Пойдем! Мы тоже возвращаемся домой.

Бейл Ченнис сидел в маленькой, выложенной белым кафелем комнате. Он позволил своему разуму расслабиться. Он был согласен жить в настоящем. Тут были стены, и окно, и трава снаружи. У них не было названий. Это были просто вещи. Кровать и стул, и страницы, лениво проходящие по экрану в изножье кровати. И сиделка, которая приносила ему еду.

Сначала он пытался собрать вместе обрывки услышанных разговоров. Например, между какими-то двумя людьми.

Один из них говорил:

— Теперь полная афазия. Это вычищено, и, думаю, без всякого ущерба. Необходимо только вернуть запись природной мыслительной волны его ума.

Он вспомнил звуки — шум прибоя, — и по каким-то причинам они казались особенными, как будто что-то значили. Но почему так беспокоили?

Лучше наблюдать за приятной сменой цветов на экране в изножье этого, на чем он лежал.

А потом кто-то вошел, что-то сделал с ним, и он надолго заснул.

И когда это прошло, кровать неожиданно стала кроватью, и он знал, что находится в больнице, и слова, которые он помнил, приобрели смысл.

Он сел.

— Что происходит?

Первый Спикер сел рядом.

— Ты во Втором Фонде, и тебе вернули твой разум, твой природный разум.

— Да! Да! — К Ченнису пришло осознание того, что это он сам, и в этом было невероятное торжество и радость.

— А сейчас ответь мне, — сказал Первый Скипер, — ты знаешь, где теперь Второй Фонд?

И, огромной волной обрушиваясь вниз, прорвалась правда, и Ченнис не ответил. Как когда-то до него Эблинг Мис, он отдавал себе отчет в безбрежном, ошеломляющем удивлении.

Пока наконец, кивнув, не сказал:

— Клянусь Звездами Галактики — теперь я знаю.