Второй Беличий Песок (СИ)

Седьмое ведро песка! Названо ше(р)стым вслуху понятно чего

Полный пароходик пушей, шлёпая колёсами, медленно тащился вверх по притоку Жад-Лапы; как обычно оно и бывает, грызи сидели смирно, не желая вознёй раскачать хлипкое плавсредство, чьи борта зижделись на просмолённом клохе и решётке из жердей, навроде штакетника. Вместе со всеми на берега таращились ушами Бронька и Кулифа Треожисхулты; уже не особо молодые грызи, они тем не менее бодренько цокали и мотали ушными раковинами по поводу и без оного. Нынче, умяв всякую возню, они взяли да и сорвались заехать в Таров, где обитала ихняя дочка Ситрик со своим согрызуном; нельзя цокнуть что такая идея была нова, но внезапность придавала ей эффект внезапности. От Щенкова до посёлка добирались как правило стандартно — пароходом до пристани Весёлая Пырь, а там килошагов сорок пешком, вдоль «лемминговой» дороги. Ездить летом на трясущихся паровиках было настолько не в пух, что никто и не ездил, если только была малейшая возможность.

— Посиди-ка на хвосте, — цокнула Кулифа, — Так это та дорога, что через Чихов?

— Не, там ещё дальше, — ответил Бронька, — Эта через шишмор, только не заходя в цокалище.

— Сорок киловых шагов это прилично, — призналась белка, — Если бы не отдых на пароходе, йа бы цокнула, что будет не так просто их прошагать.

— Да так все пуши ходят, — пожал плечами грызь.

— Как ходят, чап-чап лапами? — покатилась по смеху грызуниха.

— И это тоже. Всмысле, ходят от пристани по этой дороге. Ну, эти, трясы заплывные.

Под заплывными трясами он как и всякий грызь подразумевал белокъ, приходивших на сезонные работы в шишморской топи, а заплывные они были вслуху того, что заплывали по рекам на пароходах, а не заезжали, кпримеру.

— Да, если с утра выйти, к вечеру кло, — зевнула во все резцы Кулифа.

Пароходик покачивался, причём в основном под порывами ветра, потому как волн на реке ясное дело не наблюдалосиха, и тащился всё дальше и дальше. Собственно уцокнутые трясы плыли тут же, на расстоянии вытянутой лапы, и пуши осведомились у них, почём перья с дорогой.

— Про утро это правильно, хотя и не всегда. Мы вот пол-ночи ходили, и ничегошеньки. Правда, луна была.

— А дорога там вообще как?

— Ну как, из места отправления начинается, и в месте назначения заканчивается… Да в общем, в пух дорога.

Возле пристани имелись несколько изб большой вместимости, чтобы устраивать хвосты тех самых заплывных трясов; там отвалились в сурящики и Бронька с Кулифой, внеся за оную операцию воистину жалкое количество единиц бобра. Сам бобёр наверняка бы посмеялся, а уж белки тем более. Отсурковавшись как следует, они с утреца вышли в дорогу, как собственно и многие другие пуши с того же парохода. Как и угрожали грызи, дорога оказалась годной — достаточно наезженая колея среди леса, где в низинах лежали настилы из брёвен или имелись глиняные насыпи, чтобы в дождь не создавалось болото; идти сдесь было одно удовольствие, пуха ли — через Лес, а не через что-то там.

Идти было одно удовольствие, посидеть после этого и погрызть орехов из карманных запасов — другое удовольствие, а потом опять первое, так что чувствовался даже некоторый перекорм. На огромных пушных ёлках горели ярким зелёным пламенем свежие свечки иголок, а повыше — и малиново-красные мягкие шишки, только что отросшие. Листва поспевала попозже и ещё не до конца распушилась после зимы, но тоже выслушила весьма живенько и внушительно. Восхитительный свежий ветер гладил ушные кисти и прочие части пуха, так что оставалосиха довольно прицокивать. Ну и конечно, проходя мимо плотных ельников, грызи не забывали цявкать, дабы не наткнуться на кого внезапно. Впрочем, это было весьма маловероятно, потому как по дороге шла целая растянутая вереница пушей — компаниями по несколько хвостов или на одну морду, они разошлись так, чтобы и слышно не было, и вытянулись наверное килошагов на десять.

Иногда слышался харакетерный шум паровика, скрежет веток по бортам, и по просеке медленно — но быстрее шага — проползал паровой грузовик, тягая что-нибудь. За всё время их было слыхано только штук пять, да оно и неудивительно, потому как иначе транспорт развозил бы дорогу в жижу. Бронька и Кулифа, как и все прочие звери, отходили в сторону и пырились, как мимо проплывают борта длинной платформы, на которой громоздилась всякая погрызень, покрытая брезентом. Напрашиваться в попутчики совершенно не хотелосиха, потому как куда приятнее пройтись своими лапами, нежели трястись на сиденьи и постоянно нюхать угольный дым — у паровика он всегда угольный, даже если топить сухим камышом, из-за режима сжигания в топке.

На песчаной горке, которую переваливала дорога, возле неё стояла каменная тумба с выбитыми надписями навроде «Куриная ямка — налево 6 кш; Вторая Куриная Ямка — направо 4 кш; Гора Смеха — налево 12 кш; Шишмор — вперёд 24 кш.» Поставили это сооружение недавно, когда расширяли дорогу, но от него уже веяло твердокаменной — что неудивительно! — постоянностью. Ни пуха не верилосиха, что эту тумбу сложили из каменных кирпичей отнюдь не в древние времена. Кроме того, при взгляде на тумбу грызи обычно катились по смеху, потому как представляли себе, что могло случиться, чтобы посередь леса взялись кирпичи.

Бронька с Кулифой прошли уже больше половины дороги до цокалища, когда за их хвостами снова раздалось шипение и скрип рессор. По дороге довольно резво катился трёхколёсный аппаратишко навроде телеги с присобаченным с одной стороны велогоном; на телеге имелась паровая машинка, а на велогоне — грызо. В данном случае грызо было серое и к тому же с выкрашенными в фиолетовое лапками, так что двое слегка замерли от внезапности, но потом Бронька вышел из-за сосны, куда сныкался при приближении транспорта, и цокнул.

— Эй Ситти, посиди-ка на хвосте!

Ситти мотнула рулём и резко остановив трицикл, заозиралась ушами. Поняв, в чём дело, белка соскочила с сиденья и через пол-цока сгребла родичей в охапку, аж пискнув от удовольствия. Те тоже были далеко не огорчены слышать её, так что три пары ушей измотались основательно, как и хвосты.

— А что это вы, впесок? — осведомилась Ситрик, — Внезапно же!

— Да вот собрались послушать, как тут у вас, — цокнула Кулифа, продолжая гладить шёлковые ушки дочки, — Это в пух?

— Это более чем в пух! — засмеялась грызуниха, — Белочь уже подросла, выслушаете, ну и вообще!

— А ты что, возишь чтоли чего? — цокнул Бронька, кивнув на паровичок.

— Свой хвост в основном. Как развели погрызище, так приходится по всем окрестностям то и дело шастать, лапами это только и делать, что ходить, да и всё равно не успеть, — пояснила Ситрик, — Ну и письма вожу, заодно. Йа и в Щенкове была дней десять назад, да вас не застала.

— Пуха себе круги нарезаешь!

— А поедемте? — предложила белка, — Эдак быстрее будем, а обратно ещё пройдётесь.

— Ну давай, — согласились грызи.

Два дополнительных хвоста устроились на откидных сидушках сзади телеги и осторожно прижимали эти самые хвосты, чтобы те не попали под колёса или к горячей трубе.

— Пуши, держаться крепко! — предуцокнула Ситрик, — Колдобины те ещё.

На самом деле колдобин было не так уж много, скорее било, когда колёса натыкались на большие корни, торчащие из песка, или вогнанные туда брёвнышки. По чистой дороге машина катилась более-менее ровно, только покачиваясь на ямах, и при этом развивала весьма приличную скорость, шага четыре, наверное! Ветки и кусты так и мелькали мимо, а на поворотах вообще приходилось сбавлять ход, что было не особо слыханно — на всех паровых машинах, что ездили на колёсах, тормоза применялись или на стоянке, или никак, потому что колымаги еле разгонялись и немудрено затормозить, наехав колесом на край колеи. Даже пшиканье, которое издавал трицикл, было торопливым, а не медленным, как у грузовика. Серая грызуниха ловко орудовала рулём и лапкой подачи пара, так что сразу становилось ясно, что она это не первый раз.

— Сразу ясно, что ты это не первый раз! — цокнул Бронька, — Хорошо идёт!

— А то! — согласилась Ситрик, перецокивая шум движения, — Натурально без этой телеги пух куда сбегаешь. Только когда половодье, конечно, не разъездишься, да и зимой тоже.

— Не слишком ли ты суетишься, грызуниха? — хихикнула Кулифа, удобнее устраивая хвост.

— Да нет, не слишком. Там вообще ещё есть грызи, нагруженные эт-самым, так что когда Дури нет, забиваю вообще, — дала справку Ситрик, — Да и с грызунятами надо производить действия, которые поважнее всякой пухни.

— Это уж сто пухов, — цокнула её мама, а папа подумал не вслух.

Дорогу на целый день лапного пути трицикл одолевал за шесть килоцоков, обогнав всю колонну трясов и паровые грузовики с тяжёлыми телегами. По пути только пришлосиха останавливаться напилить дровишек и налить воды из канавы, дабы кормить паровой двигатель, но это не занимало много времени, вслуху того что вдоль дороги имелись места для отдыха и пополнения вышецокнутого, а уж отпилить десяток чурбаков от нетолстого бревна — это всегда пожалуйста, пилу Ситрик возила с собой, как и всякий машинист паровика. Дорога, обходя стороной шишморское цокалище, заворачивала к Сушнячихе и затем к Понино. Посёлок сушильщиков выслушил ровным счётом также, каким его услышали первые разведчики из Щенкова — и Макузь с Ситрик, и Рилла с Руфысом. Единственное что сделали вдобавок, так это объездную дорогу вокруг, дабы не месить грязь, и ещё один большой сушильный сарай, потому как делянки ещё больше расширялись.

Трое пушей объехали Сушнячиху сбоку и через килоцок были в Понино; тут тоже мало что поменялосиха, только теперь невдалеке проходила узкоколейка и торчал навес станции. Ситрик остановила машину рядом со станцией, и как раз мимо прополз грузовой состав, тащимый «ящерицей» — две полные цистерны с таром и семь пустых вагонов из-под дров. Бронька и Кулифа с непривычки прижали уши, потому как в отличие от зимохода рельсовый поезд издавал куда более громкий звук, грохоча по стыкам и вообще — всем, что могло грохотать. Лишь слегка притормозив, поезд прокатился через станцию и скрылся за поворотом, оставляя завитушки серого дыма.

— Сейчас только почту отдам, — цокнула Ситрик, и побежала в будку станции.

Пока она отдавала почту, грызи прошлись вокруг и нарвали каждый по пуку щавеля, дабы слопать. Мыслей о том, чтобы кормиться основательно, у них пока не возникало — и с собой имелось, да и вообще проще доехать до Тарова, чем искать что-то сдесь. Серо-фиолетовая грызуниха вышла обратно, а в её уши с боков вцепились два грызя и что-то цоцоцоцо… Та кое-как сумела от них отделаться.

— Тебе не приходило под уши перекрасить пух обратно? — хихикнула Кулифа.

— Приходило, — подёрнула ухом Ситрик, — Но пока, как слышишь, держусь.

Грызи покатились по смеху, что впрочем неудивительно. Они по нему катались столько, что если бы это было поле, оно уже оказалось бы укатанным, как двор.

— Вообще трясы ходят досюдова, — показала станцию Ситрик, — И на вагонетках. Но мы пожалуй поедем сами, кло?

— Да кло, — пожал плечами Бронька, — Думаю, ещё прокатимся.

— Сто пухов. Тут вообще пока плату за проезд брать не удосуживаются, потому как тащиться сюда за полста килошагов кататься — желающих мало, а трясов почему бы и не отвезти за ничто.

— Кстати, йа слышу одну ветку, — показал на рельсы грызь, — А как по ней в две стороны ездят?

— Как на пуху. Утром туда, вечером оттуда, — цокнула белка, — За день как раз полностью оборачиваются, так что друг другу не мешают.

Она снова поддала пламени в топке и повела машинку по дороге, каковая шла параллельно колее, а кое-где и просто вплотную к оной. Групп из трёх грызей возился на полотне, проверяя прочность костылей, которыми рельсы крепились к шпалам, и перезабиванию, при надобности. Путейцы, заметив Ситрик, помахали приветственно ушами, но чувствовалось, что если бы не наличие ещё двух пушей — ушам не избежать бы трёпки.

Провилявши по лесной дороге — а других тут отродясь не водилось, впрочем — трицикл вынес хвосты к окраине Тарова, кояя угадывалась по полосам нарочно посаженых ореховых кустов и деревьев, ещё не особо высоких. Как оно всегда и бывает, если цокать о белках, посёлок не прослушивался сразу, потому как его объекты были разделены полосами леса и поля с огородами. Только явная прямота хорошо укатанных дорог и намордие на поворотах указателей цокали о том, что пункт населённый — ну и попадавшиеся грызи, конечно. Ситрик свернула в какой-то узкий проезд между стенами кустов, прогромыхала по настилу двух мостков через канавы, и за стеной свежих ёлок появилось здоровенное деревянное здание в три этажа; судя по тому что на шесте полоскался по ветерку красный флажок, это была центральная изба посёлка.

Собственно, на избу она уже не особо походила — по передней стене ширь составляла окон двадцать, наверное, а вверх торчали отдельные башни из бревенчатых срубов, сделанные пирамидками — верхний этаж уже нижнего. Въезд во внутренний двор происходил через туннель под третьим этажом, проходивший через строение насквозь — а вдобавок, шагах в пяти от стен «избу» опоясывал канал с укреплёнными глиной берегами и наполненный водой. На въезде через канал был переброшен мостик, потому как ширь его составляла шага три, так что не перепрыгнуть.

— Как укрепление какое, — хихикнул Бронька, когда трицикл переваливал через мостик, — Со рвом!

— Так это, мне кажется, Ольша затевалась, — припомнила Кулифа, — Она эту пухню обожает.

— Сто пухов. В том здании библиотеки, которое она спланировала, обороняться год можно. Но это скорее в пух, чем мимо.

Учитывая, что бревенчатые стены были увиты хмелем внутри двора и виноградом снаружи, ещё как в пух. Внутренний двор радовал ухо зеленью, а также тем, что упирался напротив въезда в круглый пруд, в каковой впадали с боков и каналы, проходившие также в туннелях под этажами. Только вслуху довольно прохладной погоды в пруду никто не плескался, а только сидела лисица и задумчиво трогала воду лапой. За прудом слышалась ещё одна такая же площадь, огороженная ступенчатыми зданиями из брёвен. Ситрик довольно лихо завернула машинку под навес, где и остановила рядом с большим паровиком.

— Ну вот слухните ушами, — цокнула она, разводя лапами, — Это учётный центр посёлка и тарных разработок на болоте. Собственно довольно часто трясу — сдесь.

— Прямо тут? — уточнила Кулифа.

— Два шага влево, — показала грызуниха, — Вот жимолость, которую мы с Маком сеяли. А вон те тыблони — уже вместе с нашей белочью. Так что да, почти прямо тут.

По пути ей пришлосиха отмахнуться от нескольких белок, которые нацелились на её уши — те не особо и настаивали, впрочем. Как и в случае со станцией, в первую очередь Ситрик занесла куда следует почту, и только потом вспушилась. Хотя она собственно и до этого тоже вспушалась, так что связь не прямая.

— Такенное погрызище! — обобрительно цокнул Бронька, пырючись вверх, на крыши выступающих на третий этаж изб, — И это только учётный центр?

— Со всем прибочным, — пояснила Ситрик, — У нас только архив уже такой, что там трясут две пуши, и делать им есть что. А конторных гнёзд по разной возне почти полсотни штук, следовательно что?

— Следовательно всё это надо убирать, кормить грызей, зимой топить, — цокнул в запятую Бронька.

— Ты цокнул в запятую. Кроме того, даже такая ерунда как написание букв и цифр на бумаге требует как минимум этой самой бумаги, чернил и перьев, так что мастерские тоже тут. Ну и каналы с прудом, кстати цокнуть, пришлись в пушнину вслуху того, что оттуда таскают тину, а из неё делают тонкую бумагу.

— Не только, как слышно, — показала на пруд Кулифа.

По воде плыли две стайки уток с пушистыми серо-жёлтыми птенцами, вытягивающимися за большими утками, как хвост. Лиса на берегу засуетилась, притащила какую-то фигню и стала грызть, отчего успокоилась и смотрела на уток уже без фанатизма, а примерно также как и белки.

— Ну да, в общем цокнуть Ольша не промахнулась мимо пуха, — цокнула Ситрик, — Если перетащить чего допуха, грузишь в лодку и везёшь к любому месту в здании.

— А паровики?

— Да паровик пока растопишь, это пол-дня в песок, — цявкнула грызуниха, — А лодку сразу. Кроме того послушайте на эти террасы…

— Да, они в пух, — согласились грызи.

— Не просто в пух. Тут проводятся собрания, когда нужно много пушей сразу, — показала по ступеням здания Ситрик, — Слышите, сколько можно усадить хвостов? И все носами ко двору.

Кулифа с оглушительным хрустом разгрызла орех, добытый из закромов рюкзака.

— Кстати пойдёмте покормимся?

Пуши ни разу не отказались, так что скоро сидели на одной из уцокнутых ступенек, на длинных скамейках, и лопали гороховый суп. Из столовой доносились звуки стука деревянных ложек по деревянным-же мискам и периодическое прокатывание по смеху, а также крайне съедобные запахи. Судя по всему, на голодный паёк тут сажать себя никто не собирался. Бронька и Кулифа нисколько не удивились, что тут не спрашивают про деньги — у себя в Щенкове они привыкли кормиться в общих треожисхултовских столовых, если не дома. Также вполне обычной практикой было то, что харчующиеся заходили к мойке и сами полоскали посуду, чтобы повара не опушнели раньше времени.

Подкормив тушки, троепушие двинулосиха к дому Ситрик и Макузя, который находился слегка подальше от Учётной Избы, по адресу дорога Рыжих Перьев, 14. Следует цокнуть что дорога в данном случае была тропой, едва слышимой среди густой травищи и нависающих веток кустов, на многих из коих нынче случились цветы. Ездить тут на паровике не было никакой надобности, так что если и возили дрова, так на тележках. Из-за непроницаемых кущей зелени донёсся стук колёс очередного поезда — он тут доносился регулярно, пуха ли. Ситрик нырнула в совершенно незаметный прогал среди кустов, и последовав за её серо-фиолетовым хвостом, грызи оказались на более свободной дорожке между огородами, каковая вела к достаточно большому норуплу с кирпичной трубой и окнами под козырьками. Как и всякое норупло, это по большей части покрывалосиха густой порослью, в данном случае люпина. Издали уши различали, что возле дома кто-то возится, но когда грызи подошли ближе — стояла тишина, и только вороны щёлкали клювами на гребне земляной насыпи. Грызунята всегда затаивались, чисто смеха ради, хотя и из крысторожности тоже.

— Баклыш! Баклушка! — негромко цявкнула Ситрик, — Речка! Речюнь!

Две ушастые головы разом появились из зарослей картохли. Грызунята были лютым образом похожи друг на друга и напоминали большую белочь, только с более длинными лапами, потому как в таком возрасте они уже ходили почти только на двух лапах, а не как раньше, на четырёх. Посмотрев на родителей, Ситрик подёрнула их за хвосты:

— Тихо, тискать — не сразу.

— Не бельчи бельчёного, — цокнула Кулифа, хотя и опустила сильно поднявшийся хохолок.

Тискать сразу действительно было противопоказано, к тому же грызунята не очень хорошо помнили бабку с дедом, вслуху того что видели их два года назад, когда были куда как меньше. Но, само собой, глядя на Ситрик, они сразу поняли, что это совсем свои животные, и не опасались, а вслуху природного любопытства — грызунята тут же схватили их за уши. Причём как в переносном, так и в прямом смысле цока — уши, они на ощупь приятны, давно известно.

— А Макки где? — зацокнула Ситрик, — Всё копается?

— Так он цокнул, нескоро того, — ответил Баклыш, повернув на мать только одно ухо, а остальным таращась на Броньку и Кулифу.

— Они вроде ещё в самый дальняк хотели, — добавила Речка, поводя ушками.

— Да, если дальняк то нескоро, — заключила Ситрик, — Ну ладно, покажите-ка бабуле с дедком ог…

Она не успела доцокнуть «огород», как грызунята уже забегали кругами, цокая, цявкая и мотая хвостами, и потащили грызей к грядкам. Грызуниха слегка прокатилась по смеху и пошла разжечь печку, дабы в перспективе испить чаю и сварить чего-нибудь на вечерний корм. Она успела всё это сделать два раза, а пуши всё толклись на огороде, так что Ситрик, довольная и счастливая — всмысле ещё больше, чем обычно — отвалилась на завалинку и задремала, пригревшись на солнышке. Всё-таки она часто уподоблялась колёсной белочи, так что была рада и расслабить лапы.

К вечеру, когда накатавшееся по смеху за день солнце стало окончательно закатываться, пятеро пушей сели таки лупануть слегка каши и испить чаище. Как и угрожали при начале постройки посёлка, обширная вырубка заросла в первую очередь ель-чаем в огромных объёмах, так что пока чая имелосиха хоть ушами жуй.

— А землица-то тут вообще как, пуховая? — цокал Бронька.

— Да нет, землица сплошная пухня! — хором цокнули грызунята, а Баклыш продолжил, — Мы весной у речки собираем, из наносов, а потом эт-самое.

— Почва да, так себе, — хмыкнула Ситрик, — Да и попуху. По речкам, как они цокают, можно понабрать, да и из Шишмора с грунтфабрики завозят вагонами. Так что, по корму сидим на хвостах крепко.

— А куда ваш папень упилил-то? — уточнил Бронька.

— Вообще он последнее время на рельсоукладчике тряс, — Ситрик взяла чашку, прочертила когтем по столу рельсы и показала, как тряс, — Но там другая погрызень, нашли тачкотанке.

— Что нашли? В болоте?

— Сто пухов. Как полагают пуши, во времена разгона бурского шняжества из Щенкова, который тогда был очень небольшим посёлком, вышла трясина с тачкотанке…

Под тачкотанке она имела вслуху бронированную телегу, которая использовалась для перевозки орудий, тяжёлых для лапного переноса — катапульт, баллист и так далее; телега закрывала стрелков и давала им неограниченные боеприпасы, что делало её, вкупе с отрядом натасканных трясов, эффективным оружием. Тачкотанке использовались при уцокнутом разгоне, когда трясины с огромных территорий собрались, чтобы ликвидировать очаг распространения лютой нехрурности.

— А ты карту слышала когда-нибудь? — хмыкнула Кулифа, — Где Щенков, и где Бурнинач!

— В том и песок, — кивнула грызуниха, — Прямого пути нет, поэтому грызи собирались довести груз на плотах по рекам примерно туда, где у нас Весёлая Пырь сейчас, а зимой перетащить по льду через болота и выйти в бассейн соседней большой реки, откуда уже можно вплавь и вдоль побережья.

— На болоте лёд пухня, Макузь постоянно цокал! — цокнула Речка.

— Вот именно. Судя по всему, эта штука провалилась под лёд и утонула скраю одного из тарных прудов, а когда наши стали копаться и бить сваи — наткнулись.

— Наткнулисёнок, — поправил Бронька.

— Да. А поскольку дров в болоте как сейчас нет, так и тогда не было, и паровиков никаких не имелосиха, то даже вытащить эту клячу слышимо не смогли, а пока возились — разгон уже закончился, так и бросили.

— Ну бросили и бросили, — пожал плечами Баклыш, — Оно что, такое ценное?

— Бесценное, — хихикнула Ситрик, — Тобишь цены никакой.

— Так зачем его тогда вообще слушают?

— А ты подумай, — улыбнулась Кулифа, — Когда не было ещё паровиков, и грызи знали о Мире куда меньше теперешнего, такой поход был очень серьёзным предприятием. И самое главное, что затеяли его не для того, что набить себе брюхо или потешиться, а потому что хотели помочь своим.

— Именно, — взволнованно цокнула Ситрик, — Настолько, что в глушайшем цокалище собрали полный комплект тачкотанке. Это сейчас пухня, а тогда это было как… ну, как зимоход серии «С», понимаешь?

— Кажется понимаю, — почесал ухи грызунёнок, — Но ведь они эту же тачку и утопили.

— Это уж поперёк не цокнешь. Но это не умаляет грызьего стремления, — пояснила Ситрик, — Поэтому наши хотят поднять телегу и оставить как память. Ну знаете, как в музее.

— Сгниёт враз, — точно цокнул Бронька.

— Попуху, переделать заново, но точно по образцу. Главное же не материал, а соль.

— О, вспомнил! — цокнул Баклыш, — В библиотеке есть книжка про! Йа всё хотел взять, но её утащили в школу.

— Ну вот, как сумеешь схватить — послушай.

Однако пока что наступили основательные сумерки, и пушам — всем без исключений — подумалосиха про суркование, потому как шарахаться впотьмах белки не уважали. Конечно в доме был масляный фонарь, но напух оно надо, когда не надо — без фонаря лучше слышно звёзды и в кронах деревьев летают ночные птицы и жуки. Грызунята забились в сурящик, и обложившись пуховыми хвостами со всех сторон, тут же засопели, а крупные сели ещё покрошить немножко на уши, потому как им было, что цокнуть.

— Да, есть что цокнуть! — распушила щёки Кулифа, — Песок-песок-песок! Песок-песок-песок!..

Грызи сдержано прокатились по смеху, чтобы не будить суркующих.

— Как там в Щенкове? — спросила Ситрик, — Кроме того, что в пух.

— А кроме ничего! — хором ответили двое, и Бронька продолжил, — Ну, что тебя будет интересовать, так чейнин грызунёнок уже укрупнился достаточно, чтобы его взяли на полу-тряса в учгнездо.

— Здорово! — цявкнула Ситрик, — Вот не знаю, как наша белочь вырастет, может тоже ломанётся.

— До этого ещё дотрясти надо, — напомнила Кулифа, — У Ратыша, ну который речник, на пристани брата зашибло. Как-грится сегодня цокал, завтра нет.

— Фщу, — подёрнула ухом грызуниха, — Как так?

— Да просто, бегал как олуш возле грузовика, а оттуда грызь поддон сбросил, ну и торцом прямо на уши. А ты думаю знаешь, сколько эта тупь весит… так что, наповал.

— Бывает, у Мака тряс лапу отдавил под шпалой, овощ эдакий.

— А у вас тут, цокалось, с заразными комарами что-то есть? — припомнила Кулифа.

— На самых болотах — да. Ничего особенного, если принимать меры, — пожала плечами Ситрик, — Какие грызи ещё не болели, те трясут только будучи в полном здравии, ну чтобы там никакого кашля и всё такое. Если их кусает заразный комар, забодай его другой комар, а он скорее всего кусает, то грызя помещают в лечебень и отстаивают, пока не пройдёт.

— А оно обязательно пройдёт? — хмыкнул Бронька.

— Обязательно. У нас, насколько йа помню, уже под тысячу случаев, и ни одного жмурика, да и последствий никаких. Потерпеть приходится, это да, но потом грызь уже не заражается вообще, хоть истыкай его этими комарами.

— Серьёзно? — удивилась Кулифа, — С чего бы?

— А никто не грызёт, но опыт цокает, что так оно и есть. Вслуху этого врачихи думают о том, как бы намеренно заражать грызей, когда есть все условия для перенесения болезни. Правда, пока ничего особо конкретного не придумали, потому как комаров трудно содержать в неволе.

Представив себе комаров в неволе, белки снова прокатились по смешкам.

— В общем, это вполне терпимо, — цокнула Ситрик.

— Посиди-ка на хвосте, а ты тоже болела?

— Вообще-то да, — кивнула грызуниха, — В первую же весну, как оказалась надолго возле болот. Странно что мы на хватанули, ещё когда разведывали. Ну и Макки конечно тоже того, так что мы тёртые грызи.

— Это уж кто бы выставил под сомнение. Вы главное белочь берегите, — предуцокнула Кулифа.

— А то. Белочи там делать нечего, а если уж чисто попыриться — так в накомарниках, — пояснила Ситрик, — А так эти комары сюда не долетают, даже когда ветер с болот.

— Да тут вообще не чуется, что болота, — подтвердил Бронька, — Место самое в пух!

— Макки выбирал, — цявкнула белочка, вспушившись.

— Это могла бы и не цокать, потому как неважно, кто выбирал. Место от этого другим не станет, а Макки твой и без этого — тот ещё пуховик.

— ХРУ! — довольно громко сказал кабан в кустах за живой изгородью, и белки были вынуждены согласиться, что сказано весьма метко.

Три пуши сидели далеко за полночь, привалившись к мягким бокам друг друга и глазея на звёздное небо, по которому тащились компактные кучки облаков — а над облаками мерцали россыпи светящихся точек и даже несколько явных кружочков разного цвета — жёлтый, синий и белый. В кронах жужжали жуки и суетились летучие мыши, смотревшие на жуков с точки слуха набить брюхо.

Макузь же в это время ходил кругами возле норупла, где ночевала бригада путепрокладчиков; останавливались они возле Понино, чуть подальше от края болота. Тут специально для путейцев сделали дополнительную стрелку и тупиковую ветку, упиравшуюся в огромную ель, чтобы не гонять состав каждый раз в Таров, дабы освободить путь. Нынче громоздкие вагонетки и укладчик с краном как раз в ель и упёрлись, и постепенно остывал котёл — хотя все знали, что за ночь остынет он так себе, тем более не на морозе. Макузь же раздумывал над вообщами — как он и любил это делать — и над конкретикой, в плане того как лучше заменить часть настила. Кроме того, мысли его возвращались к найденной в болоте тачкотанке — не в первую очередь, но грызь имел полную решимость её вытащить.

— Из принципа! — пояснил он ближайшей ёлке, и та согласно промолчала, — Хотя в общем не из принципа, а из трясины, но и из принципа тоже.

Пока же следовало устроить ремонт путей, что не так просто, как может показаться с высоты птичьего помёта. В целом ветка, проходящая через топь по настилу, была одна, и когда её перерезали — таровые платформы оставались без подвоза дров и вывоза собственно тара. За этим рожном Макузь и настоял в своё время на постройке тупика — он назывался Тупой тупик — чтобы иметь возможность выехать оттуда вечером, после прохода последнего поезда, быстро прибыть на место и наковырявшись до утра вдосталь, слинять обратно. Таким образом транспортному сообщению вообще ничего не мешало, хотя и наковырять за одну ночь более чем несколько новых свай или пару десятков метров дороги — не получалосиха. С другой стороны, поскольку процесс был постоянный — его вполне хватало для аммортизации путей.

— Аммортизация, — пояснил для ёлки Макузь, чтоб дерево знало, — Это вплане того, что поддержание состояния против процесса распада. Причём не обязательно именно в том месте, где гниёт, а в целом по общему количеству — если всего сгнило за год сто шпал, то и положить следует не меньше, проще цокая.

С третьей стороны, хватало, пока работали семь платформ, а нынче в постройке находились ещё пять, так что туда постоянно ходили поезда со стройматериалами, и в том числе по ночам, так что выбираться на ремонтные работы становилосиха всё более проблематично. Собственно, сейчас бы и, но где-то через час на восьмую платформу пойдёт набитый досками состав, и попробуй его не пропусти — все уши истреплют. Вслуху этого грызи решили сурковать, днём ещё подготовиться, а следующей ночью, что называется, атаковать.

Грызь ещё попырился ушами на поезд, прилично видимый в рассеяном лунном свете — вагоны стояли почти зигзагом, потому как путь огибал большие ёлки; спереди громоздился укладчик с краном, намекая, что штука весьма большая. С этой штукой Макузь потратил сотни часов пинания мозга, приводя в годность механизмы, изобретённые сдесь же и изготовленные буквально на коленке в мастерской Тарова. С одной стороны, теперь у путейцев был укладчик, какого нигде не достанешь, потому как пух у кого такой есть — а с другой, кроме Макузя никто толком не разбирался, где чего подкрутить и подмазать, если застряло. Это обстоятельство заставляло его хватать грызей за уши и вцокивать туда, воимя.

В этом ему не могла помочь даже согрызунья, которая уж что-что, а если вцокивать — то только держись. Пушнина, припомнил Макузь и зажмурился, потому как обожал Ситрик до полного ухомотания. Та самая белка недавно цокнула ему интересные вещи навроде таких, что за прошедший зимний сезон в Чихов уехало по лыжне около трёх с половиной тысяч тонн тара. Собственно это уже вызывало апух, потому как грызь помнил, что несколько лет назад лично черпал тар лапным черпаком и радовался, что его целый горшок. В пересчёте не только на топку черпаков, но и на посёлок, на каждую тонну тара уходило по пятнадцать тонн дров, а следовательно завезли как минимум пятьдесят две тысячи тонн топлива — что допуха. Ну и наконец, учитывая стоимость дров и все прочие расходы, прибыль предприятия в бобрах составила восемнадцать миллионов: это позволяло почти полностью покрыть все долги перед дальними поставщиками за одолженные рельсы, паровые машины и прочие предметы.

Эти самые сведения работники Избы Учёта должны были довести до всех ушей в посёлке только через некоторое время, Ситрик цокнула заранее, потому как интересно, да и секретности вроде никакой не требуется. Ещё она цокнула — так как была близка к темам и оттого знала — что милиция проводила в шишморском околотке профилактику и было признано, что для достижения противотупакового эффекта открытие добычи тара пришлось в пух. Если раньше существовали некоторые опасения по поводу брожения недоумий среди скворчьих кланов, то теперь они имели куда меньше почвы — привыкшие к втыканию в работу в коллективе скворчьи трясы пропадали на тароразработках, и им просто было ни до чего.

Если цокать достаточно откровенно — а так и цокали — то скворки по многим показателям отставали от средних трясов; накачать мышечную массу, которой они славились, можно достаточно быстро, а вот перестроить ход мыслей — почти невозможно. Если самый распоследний дича легко работал в одну морду, и его не требовалось подгонять, то скворк моментально сбивался на пух знает что и делал что угодно, только не то что нужно — Макузь уже успел наслушаться этого лично, и просто диву давался, как они так ухитряются. Скворки работали как следует только с присутствием, как они выцокивались, лаповодителя — а поскольку к каждому лаповодителя не приставишь, то получалось, что бригаду не разделить. Это вызывало негодование и зачастую Макузь думал, какого пуха вообще связывается с этими животными — но ответ был очевиден, раз животные есть — придётся и связываться. Это было не так просто, даже учитывая, что это точно такие же грызи, как и все остальные — а как тогда трясти с волками и кабанами, вообще ума не приложить! Ещё разок брыльнув мыслями по кругу — грызуниха, тар, рельсы, грызуниха, тар — Макузь таки отвалился сурячить.

С утра Ситрик, верная тряске, сразу после того как покормила белочь, наведалась в Избу Учёта, а там её схватили за уши, что впрочем не ново. Правда, на этот раз цоканье было совсем конкретное и заключалось в том, что образовался грызодефицит: вслуху строительных работ на осуществление плановой работы на платформе номер четыре осталось ноль пушей.

— Ровно ноль? — уточнила на всякий случай Ситрик.

— Нет впух, ноль целых три десятых! — фыркнул грызь, — Ровней не бывает.

— Кло.

Чуть не бегом вернувшись домой, грызуниха цокнула грызунятам, почём перья; сонные Бронька и Кулифа только вылезали кормиться, так что наблюдали по большей части серо-фиолетовую молнию, проносящуюся туда-сюда. Когда же она прочистила, в чём причина, Бронька думал недолго:

— А пуха ли искать, поехали мы, а Куль?

— А что, в пух, — распушила щёки Куль, — А то и тар не услышим лично.

— С вами, с вами!! — затараторили грызунята, подпрыгивая как пушистые рыжие мячики с ушами.

— У вас горох засохнет, — напомнила Ситрик, — Йа бы полила, но меня снова за уши — хвать, и всё.

— Оу…

— Давайте по очереди! — цокнула Кулифа, — Кпримеру возьму Речку и поедем, тем более вы цокаете, никто не будет против. А потом может как-нить эт-самое, ну и кло!

— Вот вам хвост покоя не даёт, — покатилась по смеху Ситрик, — Вы у себя засиделись, чтоли?

— Да нет, но у нас нет болота и тарных черпаков, — резонно цокнул Бронька, — А это люто интересно выслушать собственными ушами.

— Сто пухов! — хором подтвердили грызунята.

Вслуху такого подъёма хохолков план был принят незамедлительно. Ситрик была не просто запасливая грызунья, а запасливая грызунья, постоянно трясущая в Избе Учёта — а в этой избе можно было найти что угодно, если знать где искать. Так что белка выдала Броньке и Баклышу накомарники и прочий инвентарь, крайне затребованный для существования на болоте — чесночные сухарики, в частности.

— Повезло вам, что комаров пока особо нет, — цокнула Ситрик, — Пока только мошки и обычные комары, не заразные. Летом пух бы йа вас пустила, ибо тупо, а так слазайте, покатайтесь по смехам.

— Иих, в пух! — привзвизгнул Баклыш.

— Думаешь, мы осилим весь песок с платформой? — почесал ухи Бронька, — За время-то да, но тут надо сразу, как йа понял…

— Это легко, йа думаю просто завернуть к вам Макки, пусть покажет, почём перья, вот и всё.

— А, тогда в пух.

В кормоблоке Избы набрали и корма с собой, чтобы не ходить на базар, потому как это не особо быстро. От огромного бревенчатого здания через участок леса шагов в полтысячи грызи выходили по тропинке к станции — навесу возле путей и будке, где чаще всего бдили только сорные куры, залезшие через окно. Это была пассажирская станция — и кстати одна из трёх, имевшихся по ветке. Вслуху этого возле навеса сидели пуши, и если подойти достаточно близко — слышен звук трясущихся ушей. Едва раковины повернулись на Ситрик, та мотнула своей и отмахнулась лапой:

— Нет три раза! Вот мой батяня, Бронька Треожисхулт, и не надо мне сейчас ничего на уши.

Грызи моментально опустили хохола и уши не пострадали, даже если было и надо — грызи умели беречь чужие уши, особенно если уж об этом прямо просили. Баклыш с интересом наблюдал за группками белок, мерно поцокивавших и то и дело катавшихся по смеху — надо думать! Для грызунят в посёлке болото было самым привлекательным местом в плане попыриться — потому как всякие другие интересности, вроде морских кораблей, ветряных мельниц или стальных заводов — были далеко, а болото в двух килоцоках езды.

— Давайте с вами съезжу, — цокнула Ситрик, — А то не найдёте Макки, будете мотаться, как овечий курдюк.

— Почему как овечий? Как бараний, — резонно поправил Бронька.

— Потому что йа знаю, где его искать. Та ещё белочь, забъётся в ельник и ни гу-гу…

Под поцокивание прикатился, не по смеху, по рельсам, состав из паровозика, вагонетки с дровами и пяти пуховозных вагонеток; пух поднялся на лапы и потянулся внутри. Вагонетка была узкая, так что умещались только два грызя рядом, залезая через боковые двери довольно символического типа — тонкие досочки, набитые на раму. Устроив хвосты в вагонетке, где кроме них сидели только три пуши, троегрызие закрыло эти самые двери на шпингалеты, дабы не вываливаться по дороге. Паровозик свистнул пару раз, а потом покатился, волоча состав с дребезжанием и стуком колёс по стыкам. Видно вокруг было идеально, потому как окна просто отсутствовали, имелся только навес от дождя, да и то судя по просветам, дырявый.

— А зимой что, тоже так? — спросил Бронька.

— Тоже, — пожала плечами Ситрик, — Да и в пух вполне, хвост подложишь и сидишь на нём. Ну, когда осенью дожди совсем, или метели зимой, вешают брезентухи, чтоб в морду не пухячило.

— Ну, тут недалеко, — цокнул грызь.

Зато отсутствие окон позволяло ловить носом запахи цветущей травы и деревьев, мимо изобилия коих проезжал поезд; даже периодически налетавший дым от паровоза не мешал нюхать, а скорее даже помогал, создавая контраст. Баклыш, хоть и катался конечно на железке раньше, таращился во все уши, и Ситрик то и дело аккуратно тащила его за хвост, когда грызунёнок слишком высовывался за борт вагонетки.

— Ты слишком высовываешься за борт вагонетки, грызунёнок, — так и цокнула она.

— Кло, кло, — кивнул ушами тот, беря себя в лапы.

Небо было не совсем чистое, с востока быстро набежала серо-синяя туча, задул ветер и пролился мощный ливень, продолжавшийся менее килоцока. Струи воды хлестали по деревянным навесам вагонеток, а брызги обильно летели и на пух, потому как никто и не подумал закрываться — тепло потому как, так что и вымокнуть не зазорно. Тут же, на продувоне от ветра и движения, подмоченная шерсть высохла, как и было. Поезд перевалил несколько пологих холмов. что становилось заметно по изменению скорости, и подъехал к Понино; тут тоже останавливались, дабы добить место хвостами, и добили как следует, так что свободного почти не осталосиха. Заметно потяжелевший состав тронулся, но к счастью не умом, а дальше по пути.

Почти сразу за станцией, шагов через двести, узкоколейка влезала на гать. Сразу изменялся звук движения, который теперь выслушил как езда по деревянному полу избы — настил бумкал и поскрипывал от нагрузки, хотя конечно и не качался заметным образом. Ветви кустов и худосочных деревьев, растущих на болотных кочках, тёрлись прямо о бока вагонеток, так что местами казалось, что поезд прёт просто через заросли, как кабан. Собственно так оно и было, пуха ли. То с одной, то с другой стороны открывались обширные пространства, залитые водой или покрытые только осокой — там была конкретная трясина, безо всяких кочек, летом практически непроходимая. Среди сухого тростника и свежей листвы буянили цветением разнообразные цветы, бросаясь в уши яркостью; чаще всего встречались обычные жёлтые, каких в любом пруду навалом, но от этого они не становились менее в пух.

Достаточно внезапно грызи обнаружили, что поезд остановился; Баклыш закрутил ушами и чуть не вылез на крышу, но мама снова придержала его за хвост.

— Стрелка, — пояснила она, — Машинист сейчас переведёт куда надо, чтобы не было куда не надо.

— Весьма чисто цокнуто, — заметил Бронька.

На стрелке вагоны трясло и колёса грохотали по чугуну, вызывая даже некоторые опасения, но всё сходило, как обычно — состав протащился дальше и вышел на остров Куний Хвост. Тут по сторонам росли обычные кусты, в том числе малина и орехи, а также «сухопутные» сосны и ёлки. Путь тут был не меньше обложен ветками, так что если выставить лапу — можно легко набрать полный веник веточек. При всём при этом, поезд отмахал уже несколько килошагов расстояния по болоту, так что пройти столько лапами быстро не получится. Ещё через пол-килоцока въехали на станцию у платформы.

Сама платформа возвышалась своими крышами на три этажа, а при приближении к оной явственно начинало нести мазутом, потому как оный плавал на поверхности тарного пруда, в котором платформа и стояла. Поезд подходил к ней уже по настоящему мосту через воду и становился вдоль разгрузочной платформы, куда выкидывали привезённые дрова. Кстати цокнуть, на каждой платформе имелся свой паровой погрузчик — или скорее, разгрузчик — которым грызи и кантовали несколько тонн погрызени, ибо влапную не то чтобы лень, но очень долго. Вслуху этого напротив платформы высились штабеля здоровенных чурбаков — в топку влезали почти по полтора шага длиной; в одну сторону от этой кучи был открытый навес, под которым и стояла топка котла, а в другую — отстаивательное корыто, плоская огромная бочка двухшаговой высоты. За бочкой возвышалось колесо с черпаками, чёрное как чернота, потому как было сплошь уделано мазутом.

Пуши резво выгружали свои хвосты — ну всмысле не только хвосты, а весь организм целиком, конечно — и расходились по платформе. Собственно цокнуть, в самом обычном режиме дежурили не более чем семеро, а большее количество прибывало для проведения каких-либо мероприятий типа ремонта.

Сначала — ну всмысле, после того как вспушилась, но это по умолчанию — Ситрик доехала с пушами до «ихней» платформы и убедилась, что всё в пух. На платформе пока ещё возились два грызя в количестве белкача и белки, так что было кому цокнуть о цене перьев; они собирались непременно умотать на подъём тачкотанке, так что и. Оставив новых трясов на попечение старых, Ситрик дошла до стрелки и прицепилась на проходящий поезд, пока тот остановился — ей сие было не во второй раз.

Броньке и Баклышу предстояло выслушать, и они это сделали; соль излагал Лушыш, а Елька просто дрыхла, так что ничего не излагала.

— Да тут собственно что? — цокнул он, — Пока наберётся полное корыто, это несколько дней. И всё это время надо тупо топить топку, чтобы машина крутила колесо. Подтаскиваешь полено, и кло!

С этими цоками грызь, облачённый в куртку из плотного клоха, дабы не опалить пух, толкнул чурбак в топку и оттуда вылетел сноп искр и дыма.

— В целом, вот давлениеметр, — показал он на шкалу, — Кидать следует так, чтобы держалосиха примерно у отметки «в пух»…

Грызи покатились по смеху, читая градуировку шкалы: «совсем низкое», «низкое, но в пух», «в пух», «высокое, но в пух», «высокое мимо пуха».

— Это получается примерно по три таких полена в килоцок. Но поскольку полено полену волк… тоесть, рознь, может понадобится прибавить или убавить. Настройки не трогайте, иы их сами не трогаем, а тупо количеством поленьев, кло?

— Кло! — мотнули ушами трясы.

— А если что? — уточнил Бронька.

— Если что, то если что. Йа имею вслуху, что по идее ничегошеньки быть не должно, — пояснил Лушыш, — Но если будет, то в избе есть инструкции и памятки, а ещё сейчас цокну, что наиболее вероятно.

Следует прицокнуть, что хотя Баклыш был грызунёнком раннего школьного возраста, ещё не до конца перешедший из состояния белочи, Лушыш обращался однопухственно как к его деду, так и к нему — потому что если решил трясти, то уж.

Сначала Бронька и Баклыш расположились слегка отдохнуть перед эт-самым и развесили уши, но как оказалосиха, приступать предстоит немедленно. Как цокается, чеши пух не отходя от хвоста. Лушыш и Елька собрались и отчалили по настилу вдоль узкоколейки, ловить попутный поезд, а оставшимся предстояло таки бросать поленья и слушать, как оно. Вслуху того что поленья были тяжёлые, бросал их в основном крупный грызь, а мелкий соответственно слушал, уставившись ушами на медленно вращающееся колесо, глубоко черпавшее деревянными бадьями и выливавшее их на лотки, по которым вода вперемешку с таром хлестала вниз с громким плеском.

Грызи не сидели на постоянном взводе, а пошли и чаю испить; в избе, которая громоздилась на сваях на высоте третьего этажа, по стенам висели уцокнутые инструкции и памятки, вызывавшие большие покатушки по смехам. В частности, оба сразу заметили распечатанную на копировальной машине листовку, нарисованную Ситрик. Достаточно цокнуть, что подпись гласила «Перерасходовать дрова — это как жевать свой хвост: и неприятно, и толку никакого». Грызи прицокнули и вспушились, потому как было приятно в очередной раз вспомнить, что у них такая замечательная белка-мама и она же белка-дочка.

— Посиди-ка на хвосте, — цокнул Баклыш, зевая, — Это что получается, и ночью топить?

— Сто пухов! — бодро ответствовал дед, — Вслуху чего следует начинать сурковать прямо сейчас.

— Это как? — удивился грызунёнок.

Бронька показал, как: возле штабеля дров имелся навес для отдыха, как раз в пух — с сеткой от мошкары и сидячим ящиком, набитым мхом, в котором удобно дремать. Там же на полке стоял будильник, устроеный попроще: грызь перемещал наверх рычаг с грузиком и переворачивал водяные часы. Когда из часов выливалась вся вода, рычаг соскакивал и бил в металлическую чашку, как в колокол. При должной сноровке грызи ухитрялись всю ночь не то чтобы бдить, а просто спать! Чтобы бросить полено пару раз в килоцок, требовалосиха от силы двадцать шагов туда-сюда, после чего суркуй себе дальше.

В избе такая же будилка была у Баклыша, и грызунёнок выбегал слушать, как работает колесо и черпаки, чтобы не отвлекать деда. Поскольку натасканности у них пока ещё не было, Бронька и решил перейти в режим заранее, а не только ночью. Так и поехали — усаживали хвосты в ящики и дремали, а когда раздавалось «блуммм!» — шли сделать действие, взводили будак, и всё заново. Из жестяной трубы над навесом мерно вываливался серый дым, стелившийся над болотом, а кипящий котёл подавал пара в цилиндры, и механизм крутился. Бронька задался было вопросом, на сколько хватит воды в котле, но не стал, потому как всё равно не полез бы, не знаючи тонкостей, заправлять его. Прямо во время такого бдения было легко и покормиться — да хоть борщ сварить, не то что орехов погрызть — чем пуши и воспользовались на сто пухов. Всмысле орехов, а не борща.

— Кстати о пеликанах, — цокнул Баклыш, — Борщ они тут тоже лупцуют, по столу в избе слышно. Вроде бы на Керовке есть кухня, где его сразу в чанах варят, а потом с поездом отправляют.

— А почему бы и нет? — ответил Бронька, — Борщ для грызя полезен, проверено.

— А трясти тут не так и напряжно, — заметил грызунёнок.

— Это на пару дней не напряжно, пока ничего разваливаться не начало, а оно начнёт, уж поверь мне. Как цокала твоя мама, платформа в среднем только чуть больше половины времени работает, а остальное — стоит на ремонте. Хотя один пух, пока она стоит — в пруду накапливается тар, так что это не критично.

— Да и вообще, что теперь, весь пух из хвоста выдернуть, раз тар? — резонно цокнул Баклыш, — Ну есть он, это в пух, но ведь больше чем надо — не надо.

— Поперёк не цокнешь.

Грызи, мелкий и крупный, то и дело подходили потаращиться ушами на корыто, куда сливался уже отфильтрованный тар из отстойника — жижа жижей, и всё тут, а сколько подъёма хохолов! Из корыта потом жижу ещё закачивали в осушитель, где окончательно избавляли от воды, чтобы не возить лишнего, но это следовало точно оставить до прихода натасканных пушей. Пока же трясы трясли, солнце стало закатываться. Уже в сумерках по путям пришёл Макузь, и грызи прокатились по смеху уже на три морды, потому как им было смешно.

— Ну вы дали! — цокал Макузь, отдышавшись, — Пошли трясти на платформу, оягрызу!

— Так дома Реча с бабушкой, горох ни-ни! — пояснил Баклыш.

— Да понятно, пуховые щёки, — грызь погладил сына по ушам, — А мне Ситти такая цокает — сходил бы прочистил моему бате, почём перья. А йа цокаю, до Щенкова сгонять не ближний свет…

Покатавшись по смехам, грызи вернулись к теме; Макузь вспушился и пройдясь по платформе, убедился, что всё в пух. Затем он уточнил те вопросы, которые могли быть непонятными, чтобы эт-самое и всё такое, тобишь для хрурности. Которая, в данном случае, выражалась в конкретном количестве не менее конкретного тара, накачанного в хранилище.

— Да со всех сторон туда! — ткнул в пух на хвосте Макузь, — По многим областям теперь с таром будут сидеть, там где раньше сидели без тара, а щенковской области вот такенное развитие для хузяйства.

— Такое? — показал лапами во всю ширь Баклыш.

— Чуть побольше. С такими делами можно будет и вторую серию учгнезда построить, и много чего ещё! — мотнул ушами Макузь, — Да хотя бы взять скворков, зуда-зуда бу-бу-бу… Без направляющей для тряски, каковой является тарное хузяйство, они могли бы отчебучить чего.

— Скворков… — хмыкнул Бронька, полуприкрыв глаза и покачиваясь на краю сурящика, — Ты знаешь, что в этом году в Щенкове буча была?

— Теперь знаю, — резонно цокнул грызь, — А что за?

— Потом наверняка цокнут, как дойдёт. Там эти, собственники, — с нескрываемым сарказмом цокнул Бронька, — Ну знаешь этих хвостоголовых?…

— Вообще-то нет, — хихикнул Макузь.

— А, ну да, откуда тебе. Повезло. Собственник — это когда у зверя крышу сносит по поводу его норы, ну а где нора там и огород вокруг, понимаешь? Бегает как собака цепная вокруг, на всех кидается…

— Не, не понимаю, — прямо цокнул Макузь, — Это как?

— Это хорошо, что не понимаешь, — катнулся по смеху Бронька, — Но это уж так, поверь мне. Ну вот, стали эти недогрызки собираться протестовать, против того что никто не уважает их собственность…

— Что уважает? — округлил глаза Баклыш.

— Пфф… просто считай, что у некоторых грызей не стало хватать орехов в голове. Поскольку по одиночке на них чихали и смеялись над, они стали собираться в толпы и орать, но так над ними смеялись вместе, и вся разница, и так же чихали, что неудивительно. Тогда самые больные хорьки собрались и захватили контору, где районный цокСовет…

— Данунапух?? — вскинул хохолок Макузь.

— Вот именно. С оружием в лапчонках, кстати цокнуть, — поморщился Бронька, — Ты же знаешь, по Щенкову хоть с пушкой ходи, всем попуху. Ну вот они ружей да пистолей понабрали и засели в конторе. Раждак Утков, который из милиции, чуть пулю не схлопотал, когда пошёл доцокиваться.

— Пуха себе! Йа с ним чай вместе в столовке пил! — припомнил Макузь, — Ну хоть не схлопотал?

— Хитрое грызо. Он доцокиваться пошёл вечером, со стороны заката, так что не видно нипуха, а на башку привязал шапку в виде башки, — Бронька опять заржал, но взял себя в лапы, — Ну когда он им и цокнул прямым текстом, что они гузла, влепили ему в фальшбашку три пули. Плюшевой башке, как понимаешь, это не вредно.

— Ну и?! — обалдело цокнул Баклыш.

— Что ну и, — фыркнул Макузь, — Пришла трясина и всех вынесла вперёд хвостами.

— Да ну на пух, влапную штурмовать никто не полез, хотя и окружили почти сразу. По каналу артиллерийский пароход подошёл, который «Гарантийный», и прямой наводкой…

— Даже жалко, что йа этого не видел, — цокнул Макузь, представив.

Милицейский артпароход «Гарантийный» был один из двух, бдящих в Щенкове. Благодаря наличию каналов и малой осадке и габаритам судов, они могли заходить практически в любые районы цокалища и производить действия вроде тех, что были только что упомянуты. В отличии от громоздких орудий на колёсном ходу, которым долго карабкаться по дорогам, пароходы подходили незаметно, что и вызывало профит. Грызи ещё посидели и помотали ушами в апухе, недоумевая, как могло прийти на недоумие сделать то, что сделали хулиганы-покойники.

— Да уж, с таром вы тут развернулись оягрызу и мать моя белочка, — цокнул Бронька, окидывая ухом панораму, — Тебе ещё не надоело?

— Данунапух! — фыркнул Макузь, — Тут ещё столько всего улучшить можно, что столько не живут ни разу. Тем более когда с грызунихой и белочью, оно вообще в пух. Хотя конечно облизываюсь, когда слышу всякое…

— Например?

— Например, «черничное варенье»… Кхм. Вот в цокалище Прямой Вор, там где железо нашли, ставят солнечные печи, чтобы отражённым теплом греть и без дров и угля.

— Да, слыхал, — кивнул Бронька, — Погрызище конечно то ещё, но оно того стоит.

— Ну вот, повозиться было бы в пух, — пояснил Макузь, — А в горах Безудержного Смеха камушки полезные нашли, лазают и ковыряют, тоже интересно. Но в конце начал, надо же кому-то и на хвосте сидеть, чтобы тар был. Да и от белочи конечно удаляться не хочется.

— Это да. А в учгнезде…

— Да там вообще, — отмахнулся ухом Макузь, — Куда ни цокни, везде песок. Надеюсь всё-таки они сподобятся на расширение, благо бобров мы им подкинули не по пуху.

— Это сколько грызей сбежится, — прикинул Бронька.

— Сами по себе не сбегутся, — поправил Макузь, — Вот думаешь йа что, сам копался-копался, и вдруг бабах! Хохол дыбом, пойду в учгнездо в Щенков!

Грызи снова прокатились по смеху, а Бронька встал и закинул в топку очередной чурбак. Баклыш, мотая пушным хвостом аки белочь, пробежал вокруг колеса, ослушивая, не отвалилось ли чего.

— А как было? — уточнил Бронька.

— А к нам в околоток пришла белка, — цокнул Макузь, припоминая, — Очень симпатичная грызуниха, даром что не молодая, всё по смеху каталась… Так вот она из Щенкова пришла, цокать о научном песке.

— Прям так взяла и пришла цокать о песке? — склонил ухо Баклыш.

— Именно. Если не цокать, никто ничего и не узнает, а узнает так не додумается дальше, так что и. Мы там возле колодца собирались по вечерам, и выслушивали, а Лайса прочищала. Ну всмысле, когда по смеху не каталась, тогда прочищала.

— Прочистила?

— Как слышишь, — показал на себя пальцем Макузь.

Слышно было отлично, что ещё как прочистила. Из-за кустов доносился шум очередного проходящего состава.

Как показала дальнейшая практика, внезапный десант трясов в виде Треожисхултов оказался крайне кстати и помог и не остужать котёл на платформе, и достать таки тачкотанке из болота. Собственно грызи, приготовившись, сделали всё быстро — положили настил, чтобы вытащить на гать, и волокли лебёдкой рельсоукладчика. Не прошло и дня, как разобранная на части бронетелега была погружена по поезд и отправлена в Таров. Откровенно цокнуть, пока её не отмыли — это было нагромождение совершенно чёрной пухни, обмазанной смесью мазута и тины, к тому же источавшей отвратительную вонь. Однако стоило взяться как следует — а так и брались — и из-под грызи появлялись деревянные и металлические детали, без преувеличения будет цокнуть, боевой машины. Для того чтобы очистить, отремонтировать и перерисовать в чертёж находку, был сделан навес возле механической мастерской депо, где периодически появлялся и Макузь, а также многие другие пуши, чисто позырить и не только. Впоследствии исторический кусок переправили в Щенков, так цокнуть на Родину, где он и был сооружён в своё время.

Чтоже до Треожисхултов, то они как и угрожали, набегали на платформу поочерёдно, так что там побывали и Кулифа с Речкой, а Макузь и Ситрик заезжали, когда были свободны от неотложной возни. Причём что касется именно треожисхултовости, то Макузь и сам уже погонялся так, хотя в свидетельстве о тряске у него было написано другое. Но написано это одно, а практика совсем другое, так что и; учитывая, что в Тарове шастало много пушей из этой семьи — да вспомнить хоть Ольшу с её проектами — то это было вполне чисто. Пораскинув на эту тему и спросив Ситрик, будет ли это в пух, грызь так и стал подписывать бумаги, когда это требовалосиха — Макузь Треожисхулт, кло.

Бронька и Баклыш, параллельно со всем этим, смогли наблюдать за весьма несложным, но доставляющим чувство хрурности процессом — сливом очищенного тара в цистерны поезда. Как оно обычно случалось, грузовой поезд таскал как дрова, так и две цистерны для продукта; цистерны эти выслушили особенно жирно, потому как представляли из себя пузатые бочки, установленные вместо упоров для поленьев. Бочки были самые обычные, деревянные, стянутые железными полосами, но вдобавок обивались железными пластинами изнутри. Сверху каждого такого «хряка» имелась крышка с клапаном…

— С каким клапаном? — уточнил Баклыш, сидючи на цистерне, аки белочь на ветке.

— С выпускным, — пояснил Бронька, показывая клапан, — Вслуху того, что при болтании тар может выделять горючий газ, а если жара — то и допуха газа, так что или просто крышку вышибет, или вообще рванёт.

— Сто пухов, — хихикнул грызь, помогавший с погрузкой, — Если этот клапан заклинит, потом оягрызу. Вышибет ещё ладно, а как не вышибет? На станции откроешь — а оттуда фонтан газу, да и загорится, погрызец в полный рост.

— А что, было?

— Да нет, нам Макузь на учениях показывал, как оно, чтоб никому не хотелось на своей шкуре проверять.

— Чисто. Ну что, льём?

— Лейте!

Бронька протянул слегка гибкий рукав из очень плотного клоха, который выходил из хранилища, и сунул в люк цистерны.

— Слушай, чтоб вот по эту отметку, — показал он Баклышу.

— Кло!

Перелезши на хранилище, грызь повернул задвижку и тар повалил по рукаву — он был достаточно текучий, чтобы валить быстро под собственным весом, как жидкость, что он собственно и делал. Из цистерны раздавалосиха характерное бульканье и плеск. Бронька, само собой, внимательно следил за процессом, потому как грызунёнок мог и не дождаться, когда уровень тара дойдёт до отметки, а отвлечься. Переполнять цистерну совершенно не стоило. Однако, Баклыш таки хоть и крутил ушами по сторонам и таращился на болотных птиц, сновавших в кустах, не отрывал от люка по крайней мере одного глаза, так что сразу цокнул, когда всё.

— Всё! — цокнул он.

— Кло! — кивнул дед, закрывая задвижку.

— Кстати там ещё место есть.

— Это сейчас из рукава стечёт, как раз.

Когда остатки вылились из рукава, стало как раз, и Балкыш с плохо скрываемым удовольствием закрыл крышку и закрепил запор оной, воизбежание. Те же операции грызи провели со второй цистерной, пока та не была набита под завязку. Грызунёнок отошёл от поезда и почувствовал на контрасте, что когда сидишь на цистерне с таром — всё-таки сильно воняет! Уже в пяти шагах в сторону воздух приобретал замечательную свежесть, даром что и тут несло болотной тиной и прелостью.

— Ну что, поедете разгружаться? — спросил машинист, чувствуя что пуши вцепились как следует.

— Сто пухов! — вполне бодренько отозвался Бронька, — Погнали, Баклышка!

Погнали так погнали. Паровоз стоял уже под парами… ну это так выцокивались, что под парами, на самом деле стоял он на рельсах, а если и под чем-нибудь, так это под дымом, а пар был внутри, собственно. В любом случае, когда цокают что паровоз под парами — можно ехать.

— Ну давайте уж, чтоб не зря, — хмыкнул Марамак, который машинист, — Кто рулить?

Рулить посадили грызунёнка, вслуху соображений того, что из этого получится больше всего восторга — само собой, сам грызунёнок был ни разу не против. В деревянную кабину, что торчала над большущими колёсами спереди, забирались или сбоку, или сзади, с котла; Баклыша усадили на сиденье машиниста — потому как «машинист» это только атрибут грызя, и резьбы на нём специально для усаживания на сиденье не нарезано — и грызунёнок смог увидеть через оконный проём, где нынче не было рамы, уходящую вдаль за поворот колею.

— Удхх… — поёжился он и оглянулся на Марамака, — А точно ничего не будет?

— Нет, что-нибудь точно будет, сто пухов, — точно ответил тот, катнувшись по смеху, — А пухни какой-нибудь не будет, если всё сделать по шерсти.

— Так йа не машинист!

— Ничего сложного, йа слежу за. Вот тормозной рычаг, — показал на тормозной рычаг грызь, — Эй Бро, ты слушаешь?

— В обе раковины, — заверил Бро, который стоял на площадке котла за кабиной, и слушал через открытую заднюю дверь.

— В пух. Значит, вот рычаг парового клапана, думаю это чисто, как он работает?

— Более-менее.

— Тогда попёрли, — на полном серьёзе цокнул Марамак, усаживаясь сзади и складывая лапы.

Баклыш сглотнул, но интерес был сильнее опасений, и грызунёнок, взявшись за рычаг, отпустил тормоз. Затем потянул другой, но тот не поддавался, и Баклыш налёг. Лапка пошла, и в механизме раздалось характерное шипение — пар пошёл. Колёса сдвинулись с места, как и весь состав; с грохотом натянув сцепки, поезд медленно пошёл.

— В пух, в пух, — подтвердил Марамак, — Ещё. Ещё… вот, хорош. Дайте-ка пролезу к топке…

Пролезть к топке можно было по настилу над котлом, держась за поручни; грызи так и делали, чтобы набросать поленьев. В то время как Баклыш не отрывал ушей от дороги, а Бронька в общем тоже, машинист возился в топочном отделе, что подтверждалосиха грохотом чурбаков и пыхтением грызя.

— Так, слышишь стрелку давлениемера? — цокнул Марамак, вернувшись, — Снизилось почти до «ниже пуха». Значит убавь ход, кло?

— Кло!

Само собой, в том чтобы давить на два рычага и смотреть за дорогой, не было ничегошеньки сложного, и Баклыш убедился в этом. Однако нужно было знать пухову тучу всяких тонкостей и толстостей, чтобы не упустить возникающие в процессе косяки. Кроме того, машинист знал о том, где следует сбавлять ход из-за близости стрелки — хотя возле пути и висели знаки, их можно и пропустить; в других местах, вслуху подъёмов, наоборот следовало загодя дать больше скорости, чтобы поезд легко забрался на горку. Стук колёс по стыкам и шипение пара с непривычки грузили уши, так что после первой стрелки за рычаги управления усадили Броньку, а довольный до ушей грызунёнок встал за кабиной, таращиться ими, ушами, вокруг.

Поскольку грызи придерживались расписания движения, но не строго, после Понино поезд догнал впереди идущий состав, на котором ерундила одна из тележек, вслуху чего он ехал медленнее обычного — иначе пух бы догнали, собственно. Тащась за последним вагоном, грызи довели состав до посёлка, в очередной раз перевели стрелку на нужный путь и въехали на разгрузку. Разгрузка производилась с довольно высокой насыпи, которую навалили немного выше, чем уровень в хранилищах; поезда вкатывались туда по длинному заходу, чтобы было легко это делать. Сдесь уже Марамак подогнал состав лично, чтобы не проехать мимо — задний ход на паровозе включался не так просто, как хотелосиха бы.

Взобравшись на насыпь, уже поросшую густыми кустами, состав остановился таким образом, чтобы цистерны оказались возле слива. Слив производился по закрытым деревянным лоткам, ведущим в разные стороны к трём разным хранилищам; на разгрузку приходил дежурный грызь, вспушался и смотрел, чтобы всё было в пух, а главное чтобы слили в то хранилище, где есть место. Дежурный грызь, оказавшийся грызунихой, слегка удивился наличию практикантов на паровозе, но ничего не цокнул… то есть, не цокнула. Всмысле, лишнего, а так белка показала, в какой танк сливать эт-самое, на «т».

— Почему «эт-самое на т»? — спросил Баклыш.

— Потому что во всех бумагах и при цоканье только и слышно тар, тар, тар, — пояснил Марамак, — Надоело, переименовали в «эт-самое на т».

— А, тогда чисто.

— Сливай!

Тут же лежали рукава, которые присоединяли к сливным горловинам и ложили в лоток, после чего открывалась задвижка и опять слышалосиха бульканье и плеск жидкости. Белка послушала, что натурально слиты две полные цистерны, и поставила галочки, обозначавшие, что слиты две полные цистерны. Стоит ли уточнять, что Баклыш испытал, и в том числе чувство, и в том числе — Профита, слушая как сливается в хранилища продукт.

— По-моему ты испытал чувство профита, — цокнул Бронька, слухнув на внука.

— А? Сто пухов! — подтвердил тот.

— Выслушайте-ка ушами, а отмечаете каждую цистерну зачем?

— Чтобы точно было и знать, сколько в хранилище. А то если дырка где незаметная, как узнать о?

— Йа не совсем про то, — хмыкнул Бро, — Йа думал, чтобы куда налево не сливали.

— А напуха? — удивился Марамак, — Оно и так всё «налево» до последней капли идёт.

Тут уж поперёк было цокнуть можно, но с трудом — на каждого тряса имелся бобровый счёт, всмысле счёт с единицами бобра — а на самом деле добра, но называли их «бобра», смехахашечек ради… так вот на каждого тряса был счёт, куда теоретически зачислялось всё, что производилось в виде чистой прибыли. Преобразовать этот счёт в знаки также мог практически каждый тряс — это если все вместе бросятся, будет нельзя, а так можно; соль же состояла в том, что трясы в огромном количестве бобров не нуждались вообще, а нуждались изредка — ну там, досок на новый дом, или кирпичей на печку. Учитывая же общий настрой пушей, уделяющих барахлу ровно столько внимания, сколько оно заслуживало, никто из них не стал бы городить дома больше чем ему нужно или десять домов, просто потому что есть возможность.

— Ну что, в пух и по домам? — спросил машинист, зевая.

— Пожалуй да. Хруродарствуем за! — мотнули ушами Баклыш и Бронька.

Обратно шли по всё тем же узким тропинкам, зажатым между густейшими кустами, и поматывали хвостами. Грызунятам и белочи тут было удобно, потому как ветки не тормозили, а крупным приходилосиха обтираться боками. Куда ни цокни, везде жирно цвело, даже если не цвело — как дикие травы пучками, так и кусты орешника и ягод, рябины и тыблони, на которых уже подумывали о существовании плоды. Из-за плотных лиственных стен доносилось тявканье, поблеивание и кудахтанье, а кое-где и звук распилки в широком смысле — когда грызи пилили жажу, то использовали не только пилы, но и молотки, косы или ещё что.

— Гусака мне в свинарник! — цокнул Бронька, оглядывая местность с небольшой горки.

— Кому гусака? — спросил грызь из-за кустов, — У нас есть их!

— Йа образно, — уточнил Бро, — Всмысле, распилили тут жажу по нулевому сорту. Тут ведь раньше сплошное чернолесье было, а теперь есть куда хвостом мотнуть!

— Макузь цокал, оно так всегда, — пожал плечами Баклыш, — Если цокать о белках. Место которое в пух, оно и так в пух, а вот которое мимо, то эт-самое.

Над кронами деревьев, с шумом рассекая воздух крыльями, спланировал огромный жирный гусак.

А Речка с Кулифой, узрев что прошёл дождь и горох поливать не обязательно, взяли и пошли. Причём не просто пошли, а на ближайшие поля за опятами: когда проливались дожди, среди невысокой травы на взгорках появлялись россыпи мелких, но мясистых грибков, весьма уважаемых среди пушей в смысле корма. Сами грибы на это дело смотрели крайне философично — так что можно считать, что и вовсе не смотрели. Пройдя по всё тем же дорожкам посёлка, зажатым среди буйной зелени, грызунихи вышли к песчаному карьеру, где работали два грызя, а дальше раскинулосиха поле почти на килошаг. В начале лета оно просто насильно заставляло мотать ушами, потому как было расцвечено изумительным образом — жёлтыми, синими и фиолетовыми цветами, разными оттенками зелёного, а в иных местах жирно сидело фиолетовое — та самая травка, которой Ситрик красила пушнину.

Поле было далеко не пустое — на нём возились как пуши, так и прочие животные, как то козы, зайцы и дикие камышовые коты, мышковавшие возле прудика в низине. На дальнем краю поля шла свежая вырубка, и там произрастали кущи цок-чая, так что там тоже мелькали рыжие уши: грызи набивали листья в мешки, дабы было что испить. Несколько хвостов собирали всё те же опята, медленно баражируя по полю кругами и то и дело оседая надолго на одном месте. Также сделали и белки, найдя кружок грибов размахов в десять шагов, и уселись выщипывать продукт из травы.

Речушка — рыженькая, белобрюхая и с люто опушёнными кистями, сидела на коленях, обернувшись хвостищем, и послухивала на бабушку, потому как ей было интересно на неё послухивать. Кулифа улыбалась и поводила ушами — не менее пуховыми, чем у внучки, и поцокивала. Грызуниха пыталась угадать заранее, о чём хотела бы спросить молодая бельчона, и цокала сразу, чтобы не вынуждать её думать, как зацокнуть.

— Ну, в Щенкове, — расцокивалась она, — Там кло, кло. А бывает что и пык, и пыщ…

— Опушнеть! — удивлялась Речка.

— Серьёзно цокаю, — подтвердила Кулифа, — Вообще ничего такого, как ваш посёлок, только больше.

— Но там есть большая река!

— Да Речка, там есть большая река, — прокатилась по смеху белка, — Она действительно такая, что стоит услышать. Наверняка вы ещё выслушаете её, до Щенкова от силы пару дней дороги, если через пароход.

— А почему Жад-Лапа?

— Потому что она сильно разливается, и когда разливается, вода утаскивает всё, что может утащить, а утащить она может всё, кроме камней и деревьев. Поэтому и назвали — Жадная Лапа.

— Насколько в пууух… — восхищённо зажмурилась белочка, представляя Жадную Лапу.

— Сдесь в посёлке река тоже замечательная, — заверила Кулифа, — Хоть йа и слыхала мельком.

— Да, там раки водятся, и улитки! Пойдём потом, к ужину?

— Кло!

Они и пошли потом, и на речку, и в кучу других, не менее хрурных мест, каковых по посёлку и окрестностям имелось сколько угодно. Пока же лёгкий свежий ветерок перекатывался по полю, хотя казалось что он перекатывается и по смеху тоже, настолько в пух было движение воздуха. Ветер словно поглаживал грызей по пушным ушам, как лапа Мира, чем и вызывал довольное прицокивание. Ну и до кучи к этому — тот же самый ветер вращал крыльчатки мельниц, какие кое-где торчали из ковра кустов и деревьев. А над полем, расправив широкие крылья, бороздил воздух жирный гусак — возможно тот же самый, что пролетел над Бронькой и Баклышем.

С самого утра, неслушая на прохладу и влажность от прошедшего ночью дождя, Ситрик уже чуяла хвостом, что собирается жара — и как обычно, не ошиблась. Хорошо ещё поднялся ветер, но и при нём приходилосиха вываливать язык, настолько тёплым оказался воздух и так припекало солнце. Вылезши из сурковательного ящика, грызуниха хотела было метнуться на огород за овощем, но вспомнила про Макузя и дёрнула его за хвост.

— А? — отозвался тот.

— Ты просил тебя разбудить, — напомнила Ситрик, и таки метнулась за овощем.

Когда она принесла к норуплу репу и два огурца на салат, Макузь с невозмутимым видом уже нарезал овощ — хитрый грызь заныкал его с вечера. Оба прокатились по смеху, но потом прекратили, чтобы съесть еду… и снова начали. В оконные проёмы без стёкол отлично задувало свежаком, так что ни о какой пыли в жилище цоканья не шло — даже линялый пух в большом количестве и то выносило без следа. В кустах с квохтаньем возились сорные курицы, брыляя старыми листьями и веточками.

— А где наша белочь? — полюбопытствовал Макузь, — Ну, чисто из академического интереса?

— Почему из академического?

— Ну, потому что где белочь есть, там она и будет, — резонно цокнул грызь.

— Чисто из академического интереса, белочь пропалывает укроп и лук, — сообщила Ситрик, — Йа им цокнула, чтобы как совсем жарко будет, шли на ручей купаться, а то мимо пуха.

— Это думается они сразу, — кивнул Макузь, — А ты как с вознёй?

— Йа уже почти не с вознёй, а без возни. Сейчас как раз поеду доцокнусь окончательно, сдам паровик в гараж, и кло. А ты чего вскочил?

— Мне как раз в Избу, там собирались собраться несколько пушей для цоцо.

— Цоцо какого рода?

— Опять таки теоретического, — хмыкнул грызь, — Есть какие-то данные по поводу тара, хотели обцокать. Как обцокаем, доведу до твоих ушек.

— Это уж за тобой не заржавеет.

Пока пуши неспеша кормились, в топке паровичка уже трещали поленья, загодя брошенные туда — ну и подожжённые, потому как просто так поленья не трещат! — и как раз после испития чая котёл вскипел. Ситрик забралась на сиденье машиниста, Макузь на дрова, так и поехали, покатываясь по смеху, когда колесо попадало в очередной ухабчик.

— Погрызец аппарат!

— Погрызец аппарат, погрызец и нам!

С такими прицокиваниями Ситрик заехала кругом, чтобы не ломиться по лапоходным топинкам, и трицикл бодро прокатился по мостику через канал, ведущему в ворота Избы. Там грызуниха сразу завернула к гаражу, как она впрочем всегда и делала, и заглушила топку. Затем она пошла искать, кому бы сдать транспорт, а Макузь пошёл к 24-му помещению, где уславливались эт-самое.

Как оно постоянно и случалосиха, внутренний двор Избы был набит зеленью не хуже любого огорода, так что налопаться щавелем или сорвать пучок лука — только так, благо не убудет. На бережку центрального пруда плескалась белочь, овцы и две собаки типа прилапнённого волка, а в кустах было понятно что — там тоже слышалось поквохтывание. Пушей, которые бы активно трясли, было не слыхать — тут вообще не особо суетились, но уж к пику лета вообще наблюдалась самая спячка хвостов. На одном из наиболее высоких шестов, увешанном скворечниками по нулевому сорту, ярко выделялась трепещущая на ветру алая тряпочка; если бы Изба совсем закрылась, в пушнину, то тряпочки бы не было, так что она несла и чисто утилитарную функцию, помимо прокатов по смеху.

— Эй грызо! — получила оцок сбоку Ситрик.

— От грызо слышу, — резонно ответила она, — Доброго утреца, Жижень.

Жижень был самым заядлым бюрократом во всей Избе — цокнуть хотя бы то, что когда он садился писать цифры, надевал напалечник, потому как иначе просто лапы болели от количества цифр. Грызь был достаточно пожилой, так что ходил с палкой; этой палкой он имел привычку тыкать в сторону того, кому цокал. У непривычных пушей это вызывало опасения за ненатыкаемость своего организма на палку, но не у Ситрик.

— Ты по песок, или что? — уточнил грызь.

— Или что. Сейчас сдам паровик, и кло.

— ЭхЪ, — почесал подбородок Жижень, пырючись в небо, — Архив бы разобрать.

— Хвост на него положить, потом разберём, — хихикнула Ситрик, — Лета самая макушка, корм растить надо, а главное давно йа не тискала плотно свою белочь, прямо цокнуть.

— О, тут поперёк ни-ни, — кивнул тот, — Только цокни, что там за коробка с бумагой «Елову Е. Ы.»?

— А да, это… — и грызуниха прочистила, что это.

Макузь же в это время забрался по лестницам на третий ярус постройки — лесницы тут имелись основательные, из толщенных досок, так что ходили не побаиваясь — и двинул в нужную сторону. По террасам стояли земляные ящики, из которых также таращилась зелень буйным образом, что способствовало. В частности, грызей можно было обнаруживать по чавканью, которое они издавали при поедании щавелевого листа, что Макузь и сделал. Присутствовали несколько пушей, из местных таровских, а также Мышыш из щенковского учгнезда, каковой собственно и подзаварил кашу. В первую очередь грызи приветственно мотнули ушами и цокнули, почём перья в целом, затем уселись к скамейке — потому как стол отсюда унесли куда-то, клали что нужно на скамейку, и ладно.

— Стало быть, песок таков, — распушил щёки Мышыш, — От грызей, которые работают с таром в Канавии… все знают, где это?

— Не все, — цокнул Макузь, — Кажется, это за океаном?

— Сто пухов, — кивнул серый грызь, — На другой стороне Мира практически. Так вот они там пришли к выводам, что тар на самом деле залегает в глубине земли. Всмысле, допуха как в глубине, а не то чтобы два-три шага.

— Три-четыре шага? — предположил кто-то.

— Помножь на сто, тогда будет похоже. Именно они пробурили скважину глубиной пятьсот сорок шагов, и там обнаружили тар. Правда не такой как у нас, более лёгкий, но тем не более.

— Мать моя белочка!! — представил себе Макузь.

— Вот именно. Конечно гипотеза о том, что на такой глубине сплошь всё забито таром, ничем не подтверждается, однако факта цокает о том, что по крайней мере в тех местах где тар есть — его ещё больше в глубине… Эй, грызо, её тебе с шеи снять, или сам?

— Сссам, — прохрипел тот, потирая сжатую Жабой шею, — А есть какие сведения о том, как они это, ну, скважину?

— Кое-что есть, — кивнул Мышыш, — Копия с отчёта для Мармазюкского учгнезда, где и возятся с. Вроде бы там достаточно чисто цокнуто в письменном виде.

— Это в центр пуха! — цокнул Макузь, и вспушился, а вдобавок и цявкнул, — А почему обложка такая уделанная?

— Это та самая книжка, что привезли из Канавии, подмокла на корабле. На всякий случай в Щенкове есть ещё.

— А йа думал, слюнями залили…

Пушира, согрызунья главного строителя Бобрыша, подёрнула Макузя за хвост.

— Да йа и не собираюсь прям сейчас! — фыркнул тот, но подумав, поправился, — Хотя чуть и не собрался, да.

— Сто пухов, — кивнула белка, — Нужно понимать, что тара всё-таки требуется ограниченное количество, по крайней мере пока, так что гнать цифры смысла нет.

— Но смысл увеличивать производительность есть прямой, — цокнул Макузь, — В любом случае, надо начать с тестового варианта, как мы это сделали и с черпаком, а дальше по результатам.

— Он не собирается, — показала на него пальцем Пушира.

— Собираюсь, — признался тот, — Но после доцоков, естественно.

— Тогда в пух.

Впрочем она и сама потёрла лапки, представив себе, что можно по производительности заменить несколько громоздких платформ на одну не особо громоздкую скважину. Учитывая структуру хузяйства, это не грозило трясам остаться без работы — просто пока им не найдут занятия получше, они будут ковырять старый тар новым способом, затрачивая на это пропорционально меньше времени и сил.

— Йа потёрла лапки, представив себе… — цокнула она.

— Мы всё видим, — хмыкнул Мышыш.

— Хотя есть и ещё один песок, — добавил Макузь, уже открывший книжку и лопавший её глазами, — Соль в том, что у этих в полупустыне только еле-еле заметный выход тара на поверхность, так что им ничего не оставалось, как бурить. А у нас он сам льётся в огромных объёмах.

— Так всё равно будет лучше, если больше.

— Йа про то, что может быть если мы начнём качать снизу, его не станет сверху, — пояснил грызь.

— Ммм… — глубокомысленно изрекли пуши.

— Мэ не мэ, а книжку оставь!! — предуцокнул Макузь грызю, который порывался улизнуть с.

В любом случае, было над чем пораскинуть, и белки уважали это состояние головы. В нулевую очередь пришлосиха идти в копировальню, искать бумагу, убеждаться что её нет и идти собирать тину из каналов вокруг Избы. На одно только вот такое копирование печатных листов уходило очень прилично возни, как и на производство бумаги. Впринципе, в Щенкове была мануфактура, которая гнала бумагу из опилок и прочей пухни, но грызи предпочитали свою собственную. когда была возможность. А учитывая то, что Ольша налопатила каналов, это было не так уж трудно… Спускаясь с верхних ярусов, Макузь услышал во дворе Ситрик, которая махала хвостом и крутилась на месте от годования.

— Что Ситти, сбросила тряску? — осведомился он.

— Сто пухов! — с нескрываемым удовольствием ответила она, — А ты куда?

— Йа не куда, йа кто, — как обычно поправил Макузь, — За тиной.

— Фыщ, вроде допуха бумаги завозили, опять всё съели? Ну ладно, пойдём, раз за тиной.

— О, это в пух! — обрадовался грызь, — Сейчас только два решета принесу.

— Воду носить?

Как было цокнуто ранее, канал проходил по периметру Избы снаружи и пересекал её в центре, соединяя две ветки, а совсем в центре проходил через круглый пруд. Каналы эти были по большей части просто канавами, хотя и ровно выкопанными, так что по берегу росли камыши, осока и прочие растения; центр оставался свободным, потому как дно уходило достаточно глубоко, более чем на рост грызя. При всём при этом, тину собирали в основном в туннелях и возле причалов, где грузились на лодки — там берег был не земляной, а выложенный сырым кирпичом, на котором и произрастала всякая пухня, составляющая тину. Как раз более всего этой дребузни накапливалосиха по стенкам туннеля возле выходов, так что туда и лезли.

Макузь и Ситрик были рады в очередной раз шевельнуть хвостами на две пуши, так что дело пошло быстро; при помощи больших решёток в мелкую ячейку они выцеживали зелёную жижу и сливали в ведро, влезши в воду по колено. По краю канала в туннеле проходил уступ из кирпичей, так что по нему и следовало ходить лапами. Мимо то и дело проплывали утки с птенцами, а пуши везли на лодке кучу табуреток, дабы не таскать лапами, раз есть канал. Само собой, пуши не собирались немедленно переработать тину в пригодную бумагу — процесс довольно долгий, как ни выкручивай. Они собирались взять уже существующие запасы, а на их место сунуть то, что наберётся — так и выкручивались всегда.

Послухивая на грызуниху, у которой намок и обвис хвост, Макузь то и дело облизывался, и когда пуши сели перегусить, ласково прикусил её за ухо.

— Что? — хихикнула Ситрик, поджимая лапки.

— Да вот думаю, — прямо цокнул Макузь, — Потискать тебя сейчас, или до вечера оставить?

— Послушаем-послушаем, — мотнула ушами белка и брызнулась в грызя водой.

Всё-таки более головным вариантом всегда было оставить до вечера, потому как Изба не самое удобное место для тисканья пушной тушки: на единицу времени и площади тут появлялось самое большое количество пушей в окрестностях, а это мимо пуха, когда цоканье об эт-самом. Пока же грызи вывалили тину сохнуть на лотки на крыше хузяйственной пристройки, и пошли в саму пристройку мучить печатное оборудование; как уже было уцокнуто, в Избе имелась практически вся подсобка, которая затребована для функционирования, что было в пух.

Копировали довольно хитрым способом, посыпая лист химическим реагентом, накрывая другим листом и затем нагревая под горячим железным листом — именно под, а не над. То что находится над ним, греется восходящими потоками воздуха, а то что под — только прямыми лучами тепла, что и нужно: чернила нагреваются быстрее, чем чистая бумага, и нагретый порошок превращается в краску именно в нужном месте, создавая зеркальное отражение страницы, с которого потом можно печатать копии. Также знаменательное свойство порошка, получаемого довольно сложным способом из кучи компонентов, состояло в том, что после спекания он превращался почти в такую же краску, и скопированное можно было копировать ещё и ещё.

Ситрик и Макузь, само собой, делали всё вышецокнутое отнюдь не в сосредоточенном молчании, а катались по смехам, как горошины по миске — тем более что в мастерской стоял дым коромыслом из-за забитой трубы, заставляя то и дело чихать. Благо, как и в большинстве подобных мест — грызниц, как это называли — одной стены не имелосиха, и пространство проветривалось не намного хуже, чем открытое место. Вдобавок лезущие кусты и трава вызывали довольное поматывание ушных раковин, что тоже далеко не всуе.

— Отнюдь не! — подтвердила Ситрик, сорвав сочную земляничину с кустика.

— Ну вот, — цокнул Макузь, склеивая листы в книжку, — Теперь есть что прочитать о скважинах!

— Начнёшь прямо сейчас?

— Ммм… нет, — почесал подбородок грызь, — Не горит, отнюдь, так что пусть позреет. Пошли к белочи нашей, чтоли.

— УИ! — цявкнула Ситрик, вскакивая.

И оставив буквенные залежи другим грызям, они бок о бок пошли к дому ближе — а теперь норупло на собственном огороде они иначе и не воспринимали, как домъ. Жара сидела на зеленеющей земле, как курица на яйцах, а сверху опять пролетел гусак, потряхивая жировыми мешками на окороках.

— Послушайте-ка ушами, — цокнул Баклыш, проводив взглядом гусака, который всё летал и летал над посёлком, — Почему гусь это гусь, а…

— А другой гусь — это другой гусь? — звонко засмеялась Речка, — Потому что гусей больше, чем один.

— Чисто цокнуто, — катнулся по смеху тот, — Йа имел вслуху широко, почему гусиха несёт яйца, из которых появляются не курицы, не утки, и даже не бобры, а именно гусята! А?

Тут уже грызунята уставились ушами на Макузя и Ситрик, потому как все четверо пушей шли через поле к дальней делянке, потрясти хвостами и произвести кормовые операции. На небе, затянутом многослойной облачностью, было ясно написано «дождь», но это не только не подгрызало, но и радовало — как само по себе, так ещё сильнее после жары.

— Йа — в пуше не грызу, почему, — цокнул Макузь, — Это весьма сложный зацок.

Ситрик повела серо-фиолетовыми ушками и привспушилась.

— Но если подумать о песке, — подумала о песке Речка, — Представь себе, что из гусиных яиц вылупятся коровы!

— Косяк, — согласился Баклыш, представив и проржавшись, — Хотя вслуху того что мы не знаем причин наблюдаемого положения, нельзя цокать и о том, что не может быть другого положения. С одной стороны…

Ситрик и Макузь с плохо скрываемыми улыбками послухивали на своих грызунят, которые цокали, цявкали и пока ещё иногда сбивались на конкретное чириканье, как настоящая белочь. Конечно, с ходу решить вопрос о гусе было нельзя, но пуши собирались взяться за него и трепать, пока не будет готово. Уверенности в результатах прибавляло и знание того, что уже очень много всего оказалосиха готово.

По пришествии грызей на участочек на краю поля они немедленно схватились за лапные плуги, полоть картохлю и репу — ну всмысле, полоть грядки овощей от сорняков, а не полоть сами овощи! А то пуши часто катались со смеху, вспоминая, как неосторожно цокать «прополи редиску»:

— Эй грызо, будь бобр, прополи редиску.

— Кло!.. Кло, прополол!

— Тщательно?

— Более чем! Только один вопрос — а сорняки полоть?

Баклыш и Речка на такие вещи уже не покупались и знали, как растить картохлю и прививать плодовые ветки на деревья; инстинктивная тяга к производству корма была очень сильна у белочи, да собственно и потом не особо куда девалась, так что пуши получали тонны хрурности как от процесса, так и от результатов.

— Ну, вслуху того что спешить не будем, — зевнул во все резцы Макузь, — Надо бы испить чаю.

— Йа сейчас наберу дребузни! — цявкнул Баклыш.

— Йа с тобой! — подпрыгнула на пол-роста его сестра, мотнув пушным хвостом.

Грызунята с шуршанием скрылись в густых зарослях высоченной травы, подступавшей к самому огороду; собственно трава упиралась в полосу, засыпанную толстым слоем старого игольника, и тут же торчала изгородь из редких жердей, оплетённая хмелем. Поотдаль возле ручья вопил медведь — судя по всему не вслуху какого-то события, а чисто из любви к искусству. Медведей, как было цокнуто, никто не опасался, потому как его и слышно, и носом чуется за много шагов, и главное вообще это не тот зверь, который только и думает о крови. Крупные пуши продолжали неспеша культяпить почву.

— Йа диковато рада, — цокнула Ситрик.

— И к тому же оригинальна, — добавил Макузь, — Что именно ты имеешь вслуху?

— Пуховых мячиков, — счастливо прищурилась она, — По-моему они очень сгрызлись друг с другом, как тебе кажется?

— Вполне себе сгрызлись, — подтвердил грызь, — Чего бы и нет.

— Бывает по разному, — цокнула белка, — Йа никак не могу цокнуть, что не люблю свою сестру, но мы с ней как-то не часто вместе трясли, так что и.

— Ну да, — подумав, цокнул Макузь, — Но ведь это в пух, а не мимо.

— Это в пух? Это точно по центру пуха! — поправила Ситрик, — Очень радостно слышать, когда грызунята радуются.

— Главное, чтобы бока не заболели.

Грызи в очередной раз покатились по смехам, потому как бока у них действительно побаливали от этого процесса. Когда же Макузь не катался — а всё-таки он не катался большую часть времени, иначе понятно что — то картина Мира, попадающая в раковины и яблоки, отчётливо светилась Хрурностью, как золотое солнце на восходе, как зелёные еловые свечки весной… короче цокнуть, картина была в пух. Будучи белочью, Макузь как и все остальные животные зачастую испытывал страхи — от непонятности окружающих процессов, таких как гуси, от возможных опасностей, и тому подобное. Однако по мере того как он вёл перецокивания с пушами и узнавал всё больше, становился сильнее тот самый свет Хрурности, практически ощущаемый пушными рыжими ушами, как солнечный.

Кстати цокнуть, цвет ушей тут роли не играл, потому как достаточно было слухнуть на довольную мордочку Ситрик, чтобы понять что и она тоже эт-самое. Макузь с той самой упомянутой диковатой радостью слышал, что ничто не может помешать продолжать возиться в Лесу, и даже если и помешает — то они и так же пошевелили хвостами вполне достаточно. Грызя нисколько не огорчала мысль о том, что его собственная жизнь конечна, потому как он слышал своими ушами, что бесконечна жизнь Мира, а это было для него гораздо важнее. И что немаловажно, пуши прикладывали к этой жизни свои лапы, чтобы ярче был свет Хрурности, ну и всё такое.

В частности, Ситрик и Макузь обельчились только по здравому рассуждению, а не как белочь, от нечего делать. Они знали, что если так делать — пухни не оберёшься, и не делали. После рождения грызунят мысли родителей всё время возвращались к ним, причём отнюдь не столько в плане того, чтобы накормить их, потому как накормить дело крайне нехитрое, с которым справляется на сто пухов и белочь, и любая улитка. Пуши раздумывали над тем, как передать грызунятам то самое чувство хрурного света, что заставляло их выматывать уши. И никак нельзя цокнуть, чтобы это у них не получалосиха — Баклыш сам спросил, а где грызи учатся считать и писать буквы, а Речка за компанию. Конечно крупные белки подвели его к этому, но не напрямую, и уж тем более им не пришло бы под уши настаивать на том, чтобы грызунята учили грамоту и счёт — в частности просто потому, что это бесполезно.

Рыжие уши в количестве четырёх штук появились на тропинке уже с другой стороны — Баклыш и Речка обошли край поля по осиннику и березняку, набирая веток на костёр, и теперь пёрли полные охапки. Хотя они явно набрали куда больше, чем стоило, и еле тащили тяжёлые связки, Ситрик и Макузь только переслухнулись и хихикнули, а крошить на уши грызунятам ничего не стали, потому как это мимо пуха. На песчаной площадке возле навеса, который на этом участке заменял дом, затрещал костерок, и достаточно быстро подоспел обещанный чай, сдобренный сушёной сахарной репой. Пуши уселись на скамеечки, уставились ушами на грядки и небо — так чтобы поровну попадало — и поцокивали, как обычно.

— Как думаешь с этой штукой, Ситти, — Макузь мотнул ухом на участок вокруг, — Вроде место самое в пух, должны вырастить достаточно корма.

— Ну, вон оттуда сосны затеняют, — показала на сосны белка, — Но в остальном да, в пух. Тут главное что? Не упираться чрезмерно, как иногда бывает.

— А кто собирался?

В ответ грызуниха показала на Речку и Баклыша, которые пухячили лапами землю, как кроты.

— Им можно, — улыбнулся грызь, — А нам нельзя. Летом конечно покормиться самое в пух, а полные запасы картохли и зерна пусть колхоз обеспечивает.

— На колхоз надейся, а сам распушай, — цокнула Ситрик старую пословицу.

— Распушим, — заверил он, — Как йа прикинул, у нас за зиму примерно мешок муки изводится.

— Так мы не растим зерна! — удивился Баклыш.

— В запятую, зерно растят другие, а мы картохлю и моркву. Мешок муки это примерно десять мешков картохли, плюс ещё десять мешков самим слопать, итого двадцать. Вот если что будет больше этого — обменять.

— Не говори цок, пока не перегрыз, — хихикнула Ситрик, — Ты слышал, что на картохлю нападает какой-то жук?

— Один? — покатился по смеху Макузь.

— Да если бы, тучей. Если вовремя не сделать чего — сожрут начисто.

— Надо прочистить, — вспушился грызь, обеспокоившись за судьбу картохли.

Впрочем, была ещё репа; на неё тоже нападали гусеницы, но грызи умели от них избавляться с помощью настоев, обрызгивая ботву в частности настоем простой полыни. Вслуху наблюдательности и главное отсутствия надуманных выводов из наблюдаемого, пуши издавна умели не остаться без корма, а уж теперь об этом не шло никакенного цоканья; в крайнем случае можно было завезти недостачу из других областей, но этого случая вообще никто не слыхивал в самые неурожайные годы. Основанное на ужирнении, а не укрупнении, беличье хузяйство не катастрофически зависело от погоды — как правило имелся свой полив и средства затенения на случай чрезмерного пекла. Вслуху этого никто из пушей не беспокоился о том, что будет вообще нечего есть, а думали над тем, чтобы не грохнуть на огород больше времени, чем следует.

У грызей в любом случае было чем заняться, даже помимо вспушения. Баклыш расцокивал, что один из грызей, которые трясли в школе в качестве учителей, работает над нитконаматывательным механизмом — тот показывал грызунятам всю эту пухню, интереса для. Тот грызь работал раньше в Щенкове в мастерской с часовыми механизмами, поэтому и ниткотрон оказался того же свойства — маленький и заводящийся от пружины. Соль состояла в том, что достаточно накидать перед машинкой, размером с курицу, какой-нибудь волокнистой пухни типа цветков репея, и механизм начинает сам зажёвывать её и перематывать в нитки. Самое то развлечение для мелкой белочи, а заодно и нитки, которые лишними никогда не будут.

Вообще о том, чтобы потешить белочь, грызи думали постоянно, как оно того и стоило. Например была мысль поставить в пруду возле школы макет морского корабля со всей пухнёй — якорями, мачтами и парусами; собственно, впоследствии так и сделали. В Тарове, как впрочем и в одинадцати беличьих посёлках из десяти, белочи было куда сунуть нос и где потрясти хвостами. Впрочем не только белочи, но и всяким прочим животным от зайца до медведя, но просто у белочи, как у растущих грызунят, были более широкие запросы по этому поводу.

Сидючи прибочно с согрызуном, Макузь и Ситрик как обычно получали полные уши довольства, а учитывая возящихся рядом грызунят — ещё в несколько раз больше. В воздухе ворочал боками сырой свежак, впрочем очень тёплый, учитывая южный ветер; с восточной стороны висела серая облачность, сквозь которую кочевали синие пятна дождевых туч, а к западу в прорехи между облаками светило солнце, клонящееся к закату со смеху. Как это обычно и случается при низком солнце, свет становился особенно мягким, золотистым, так что его прямо таки хотелосиха мять лапами.

— Какой свет! — восхитилась Ситрик, — Хочется мять его лапами.

Что она собственно и сделала, помяв лапами макузьевый хвост, на который в том числе и падал свет — если хвост не сгребать совсем в охапку, то мять его лапами это примерно тоже самое, что мять пустое место, потому как он крайне пушон и состоит поэтому по большей части из воздуха.

— Думаю он будет не против, — хихикнул Макузь, поглаживая белочку по шёлковым ушкам.

С одной стороны рекой лился этот самый свет, а с другой ветер доносил мелкую дождевую пыль, которая даже в рассеяном освещении переливалась радужными кольцами. Над огородом, свободно раскинув широкие крылья, пролетели гусак и гусиха.