Второе Установление

1. Двое и Мул

Если колоссальная быстрота, с которой Мул сделался господином обширных владений, а также внезапное прекращение экспансии в пользу пятилетней консолидации и вызывает у автора энциклопедической статьи чувство удивления, то в самом тексте это чувство никак не проявляется.

Поэтому мы отложим Энциклопедию и двинемся по нашему собственному пути в наших собственных целях. Рассмотрим историю Великого Междуцарствия — промежутка, разделяющего Первую и Вторую Галактические Империи, — в конце этих пяти лет консолидации.

Политически Союз спокоен. Экономически он процветает. Немногие желали бы обменять мир под жесткой хваткой Мула на предшествующий хаос. На планетах, пять лет назад известных как Установление, могли сохраняться ностальгические сожаления, но не более. Руководители Установления делились на бесполезных, которые были уже мертвы, и полезных, то есть Обращенных.

А из Обращенных наиболее полезным был Хэн Притчер, теперь уже генерал-лейтенант.

В дни Установления Хэн Притчер был капитаном и членом подпольной демократической оппозиции. Когда Установление без борьбы пало перед Мулом, Притчер продолжал бороться против Мула. До тех самых пор, пока он не был Обращен.

Обращение, постигшее его, было необычным, не таким, которое достигается силой высших убеждений. Хэн Притчер представлял это достаточно хорошо. Он изменился, потому что Мул был мутантом и обладал ментальной мощью, вполне способной направлять мысли обычных людей себе на пользу. И это Притчера полностью устраивало. Так и должно было быть. Само примирение с Обращением являлось его первичным симптомом, но вопрос этот больше не вызывал у Хэна Притчера никакого интереса.

И теперь, возвращаясь из своей пятой крупной экспедиции в бескрайние просторы Галактики за пределами Союза, ветеран космоса и агент Разведки радостно, с открытым сердцем предвкушал будущую аудиенцию у «Первого Гражданина». Его жесткое лицо, словно высеченное из темного, гладкого дерева, — лицо, которое, казалось, неспособно было улыбнуться, не растрескавшись, — не выражало этого чувства; но во внешних проявлениях не было нужды. Мул мог видеть мельчайшие изгибы чувств в душах людей, почти так же, как обычный человек может заметить изгиб брови.

Притчер оставил свой аэромобиль в старом вице-королевском ангаре и вступил на территорию дворца пешком, как и полагалось. Он прошел около мили вдоль прямого, как стрела, шоссе — пустого и безмолвного. Притчер знал, что на площади во много квадратных миль, занятых дворцовыми владениями, нет ни единого охранника, ни единого солдата, ни одного вооруженного человека.

Мул не нуждался в защите.

Мул был своим собственным всемогущим защитником.

Шаги Притчера мягко отдавались в его собственных ушах. Блестящие, невероятно легкие и прочные металлические стены дворца вздымались перед ним, образуя дерзновенные по форме, изломанные арки, характерные для архитектуры Поздней Империи. Стены эти грозно нависали над пустыми окрестностями, над густонаселенным городом у горизонта.

Во дворце находился тот единственный человек, на чьи сверхъестественные ментальные свойства опиралась новая аристократия и вся структура Союза.

Огромная гладкая дверь с приближением генерала тяжело раздвинулась, он вошел внутрь и ступил на широкий, величавый скат, двинувшийся вверх от прикосновения его ног. Бесшумный эскалатор быстро поднял его. Притчер оказался перед небольшой, простой дверцей в личную комнату Мула, вознесенную под самое сверкание дворцовых шпилей.

Дверь открылась…

Беиль Чаннис был молод, и Беиль Чаннис не был Обращен. То есть, попросту говоря, его эмоциональный настрой не был подправлен Мулом. Он оставался именно таким, каким его сформировали наследственность и воздействие окружения. И это его вполне устраивало.

Еще не достигнув тридцатилетия, он оказался в столице на отменном счету. Он был красив и остроумен — и, следовательно, имел успех в обществе. Он отличался умом и самообладанием — и, следовательно, имел успех у Мула. И оба эти успеха его очень радовали.

А теперь Мул впервые вызвал его на личную аудиенцию.

Легкими шагами он преодолел длинное поблескивающее шоссе, которое вело прямо к пеноалюминиевым шпилям, служившим резиденцией вице-королей Калгана при былых Императорах.

Позднее эта резиденция перешла к независимым князьям Калгана, правившим от собственного имени; а теперь она была занята Первым Гражданином Союза, правившим своей личной империей.

Чаннис тихо мурлыкал себе под нос. Он не сомневался, что все это затеяно ради Второго Установления, этого всеобъемлющего пугала, одна лишь мысль о котором отвратила Мула от его политики беспредельной экспансии и заставила остановиться и задуматься. Официально новая политика, основанная на осторожности и неподвижности, именовалась «Консолидацией».

Ходили разные слухи — ведь слухи остановить невозможно. Мул снова намеревался начать агрессию. Мул открыл местонахождение Второго Установления и нападет на него. Мул пришел к соглашению со Вторым Установлением и поделил Галактику. Мул решил, что Второго Установления не существует, и собирается захватить всю Галактику.

Все варианты, которые можно было слышать в приемных, перечислять не стоило. Подобные слухи начали распространяться уже не впервые. Но теперь, казалось, они имели под собой больше оснований, — и все вольные, беспокойные души, жаждавшие войны, военных приключений и политического хаоса, смертельно уставшие от стабильности и застойного мира, могли возрадоваться.

Беиль Чаннис принадлежал к людям подобного рода. Он не опасался таинственного Второго Установления. И, кстати, он не опасался Мула, чем и хвастался. Некоторые, сразу же невзлюбив молодого и удачливого придворного, мрачно ждали развязки, которой едва ли мог избежать развеселый дамский угодник, столь открыто язвивший по поводу физического облика и уединенной жизни Мула. Никто не осмеливался присоединиться к нему, и лишь немногие отваживались смеяться, но с Чаннисом упорно ничего не происходило — с большой выгодой для его репутации.

Чаннис на ходу подбирал слова к мелодии, которую напевал — разную чушь с повторяющимся припевом: «От Второго от Установления все подохнет население и вконец развалится Творение».

Он подошел ко дворцу.

Огромная гладкая дверь с его приближением тяжело раздвинулась, он вошел внутрь и ступил на широкий, величавый скат, двинувшийся вверх от прикосновения его ног. Бесшумный эскалатор быстро поднял его. Чаннис оказался перед небольшой, простой дверцей в личную комнату Мула, вознесенную под самое сверкание дворцовых шпилей.

Дверь открылась…

Человек, имевший только одно имя — Мул, и только один титул — Первый Гражданин, смотрел через прозрачную с внутренней стороны стену на светлый город, вздымавшийся на горизонте.

В сгущающихся сумерках появлялись звезды — и, все до единой, они хранили ему верность.

Он с мимолетной горечью улыбнулся этой мысли. Они подчинялись личности, которую, собственно, мало кто видел.

Он, Мул, не был человеком, на которого стоило посмотреть; человеком, на которого можно было смотреть без насмешки. Не более ста двадцати фунтов его веса вытягивались в удлиненное тело ростом в пять футов и восемь дюймов. Его конечности были похожи на костлявые стебли, угловато и неуклюже выпиравшие из его нескладной фигуры. А его узкое лицо почти терялось за мясистым клювом, выступавшим на три дюйма вперед.

Только глаза не вязались с этим шутовским обликом. В их мягком — странно мягком для величайшего завоевателя Галактики — взгляде никогда не затухала печаль.

Роскошная столица роскошного мира предоставляла возможность для любых развлечений.

Мул мог бы разместить свою столицу на Установлении, сильнейшем среди покоренных врагов, но оно было слишком далеко, у самого края Галактики. Калган, располагавшийся ближе к центру, с давней репутацией площадки для аристократических игр, был предпочтительнее со стратегической стороны.

Но и на вечно веселом, донельзя благополучном Калгане, он не нашел покоя.

Они боялись его, подчинялись ему и, возможно, даже уважали его — с достаточного расстояния. Но кто мог смотреть на него без презрения? Только те, кого он обратил. А какую цену имела их искусственная верность? Ей недоставало искренности. Он мог принять титулы, ввести ритуал и изобрести всяческие ухищрения, но даже это ничего бы не изменило. Лучше — или, по крайней мере, не хуже — быть просто Первым Гражданином — и скрывать от всех самого себя.

В нем со внезапной, брутальной силой поднялась волна протеста. Ни одна часть Галактики не смеет отрицать его. Пять лет он молчал, окопавшись здесь, на Калгане, из-за постоянной, туманной, космически мучительной угрозы невидимого, неслышимого, неизвестного Второго Установления.

Ему было уже тридцать два. Это не старость — но он ощущал себя старым. Его тело было физически слабым, какими бы мутировавшими ментальными силами оно ни обладало.

Каждая звезда! Любая из доступных его взору звезд — и недоступных тоже. Они все должны принадлежать ему!

Отомстить всем. Человечеству, частью которого он не являлся, Галактике, которой он не подходил.

Замигал холодный, предупреждающий свет над головой. Мул мог проследить, как приближается человек, вошедший во дворец, и, одновременно, словно его мутировавшие чувства были усилены и обострены одиночеством сумерек, он уловил, как наплыв эмоционального довольства коснулся волокон его мозга.

Он распознал личность человека без труда. Это был Притчер.

Капитан Притчер с бывшего Установления. Капитан Притчер, которого игнорировали и упустили из виду бюрократы этого разложившегося правительства. Капитан Притчер, чью работу ничтожного шпиона он за ненадобностью ликвидировал и вытащил его из этой мерзости. Капитан Притчер, которого он сделал сначала полковником, а затем генералом; чье поле действий он расширил до пределов Галактики.

В нынешнем, абсолютно лояльном генерале Притчере, ничего не оставалось от прежнего мятежника. Но таковым он стал не из-за приобретенных благ, не из благодарности, не в знак честной отплаты — а только благодаря хитроумию Обращения.

Мул ощущал этот сильный и неизменный поверхностный слой лояльности и любви, окутывавший каждый виток и нюанс эмоций Хэна Притчера, — слой, который он сам вложил в него пять лет назад. Глубоко под ним скрывались первоначальные следы упрямого индивидуализма, нетерпимости к власти, идеализма — но даже сам Мул еле улавливал теперь эти глубинные потоки.

Дверь позади него открылась, и он повернулся. Прозрачность стены истаяла, и пурпурный свет заката сменился пылающе-белым сиянием атомной энергии.

Хэн Притчер занял указанное ему кресло. При личных аудиенциях у Мула не требовалось ни поклонов, ни преклонения колен, ни употребления почетных званий. Мул был просто «Первым Гражданином». К нему обращались «сударь». В его присутствии садились, и к нему при необходимости можно было поворачиваться спиной.

Для Хэна Притчера все это свидетельствовало об уверенной и неоспоримой мощи этого человека и вызывало самое теплое чувство.

Мул сказал:

— Ваш итоговый отчет вчера поступил ко мне. Я не могу отрицать, Притчер, что я несколько разочарован.

Брови генерала сошлись вместе.

— Да, я понимаю вас. Но я не вижу, к каким бы еще заключениям я мог придти. Просто, сударь, никакого Второго Установления не существует.

Мул, призадумавшись, медленно покачал головой, как делал уже не раз.

— Но есть свидетельство Эблинга Миса. Всегда остается свидетельство Эблинга Миса.

Это было уже знакомо. Притчер заявил без обиняков:

— Мис мог быть величайшим психологом Установления, но по сравнению с Хари Селдоном он был просто ребенком. Во время изучения работ Селдона он находился под искусственной стимуляцией — вашим собственным воздействием на его мозг. Вы могли подтолкнуть его слишком далеко. Он мог ошибиться. Сударь, он обязан был ошибиться.

Мул вздохнул, его печальное лицо подалось вперед на тонком стебле шеи.

— Если бы он прожил хотя бы на минуту дольше! Он уже собирался сказать мне, где находится Второе Установление. Он знал, говорю вам, он знал. Я не должен был отступать. Я не должен был сидеть и ждать. Так много времени потеряно. Пять лет ушло впустую.

Управляемый менталитет Притчера не позволял ему осуждать слабости своего повелителя.

Вместо этого он испытал смутное беспокойство и растерянность. Он сказал:

— Но какое же альтернативное объяснение может существовать, сударь? Пять раз я отправлялся в поход. Вы сами начертили маршруты. Я облазил даже астероиды. Ведь все это происходило триста лет назад — когда Хари Селдон из старой Империи предположительно основал два Установления, чтобы они послужили ядрами новой Империи, идущей на смену старой. Спустя сто лет после Селдона Первое Установление — то, которое нам обоим так хорошо знакомо — было известно всей Периферии. Спустя сто пятьдесят лет после Селдона — во времена последней битвы со старой Империей — оно было известно уже всей Галактике. А теперь прошло уже триста лет — и где же должно находиться это таинственное Второе? О нем не слыхали ни в одном из завитков галактического потока.

— Эблинг Мис сказал, что оно хранит себя в секрете. Только секретность может обратить его слабость в силу.

— Столь глубокая секретность просто невозможна. С тем же успехом можно утверждать, что его вообще нет.

Мул поднял голову; взгляд его больших глаз стал резким и настороженным.

— Нет. Оно существует, — его костлявый палец резко дернулся вверх. — Надо несколько изменить тактику.

Притчер нахмурился.

— Вы собираетесь отправиться сами? Я бы вам этого не советовал.

— Нет, разумеется, нет. Вам придется отправиться еще раз — в последний раз. Но вместе с еще одним человеком. Он будет командовать наряду с вами.

Последовало молчание. Голос Притчера зазвучал жестко:

— Кто, сударь?

— Здесь, на Калгане, есть один молодой человек. Беиль Чаннис.

— Я никогда не слышал о нем, сударь.

— Понятно. Но у него быстрый ум, он амбициозен — и он не Обращен.

Выпяченная челюсть Притчера на миг дрогнула.

— Я не в состоянии увидеть кроющиеся в этом преимущества.

— Таковые имеются, Притчер. Вы человек изобретательный и опытный. Вы мне хорошо послужили. Но вы Обращены. Вами движет просто усиленная и беспомощная лояльность ко мне.

Потеряв ваши природные побуждения, вы лишились еще чего-то, некоего скрытого порыва, который я, возможно, не могу заместить.

— Я не чувствую этого, сударь, — сказал Притчер угрюмо. — Я хорошо помню себя в те дни, когда я был вашим врагом. Я не ощущаю себя изменившимся в худшую сторону.

— Естественно, нет, — и рот Мула скривился в улыбке. — Ваши суждения о таких вещах едва ли могут быть объективными. Так вот, этот Чаннис амбициозен — сам по себе. Ему абсолютно можно доверять — он лоялен сам по себе. Ему известно, что он всецело зависит от меня, и он будет делать все, чтобы увеличить мою мощь, дабы я продвинул его к высокой и славной цели. Если он отправится с вами, эти стремления будут как раз дополнительным толчком в его поисках.

— Тогда, — произнес Притчер, все еще упорствуя, — почему бы не удалить мое собственное Обращение, раз вы думаете, что это улучшит меня. Теперь мне едва ли можно не доверять.

— Я этого никогда не сделаю, Притчер. Пока я нахожусь в пределах досягаемости руки или бластера, вы будете оставаться надежно Обращенным. Освободи я вас в данную минуту — и в следующую я буду мертв.

Ноздри генерала раздулись.

— Я уязвлен вашим мнением о себе.

— Я не желаю обижать вас. Но вы не способны осознать, какими сделаются ваши чувства, если им позволить развиваться согласно вашим естественным наклонностям. Человеческое сознание отвергает контроль. Обыкновенный гипнотизер по этой причине не может загипнотизировать человека против его воли. Я могу это сделать, поскольку я не гипнотизер, и верьте мне, Притчер, скрытое в вас негодование, которое вы не можете проявить и даже не подозреваете о его существовании, настолько сильно, что мне не хотелось бы с ним столкнуться.

Голова Притчера склонилась. Ощущение бесполезности сломило его, оставив внутри уныние и опустошенность. Он с усилием произнес:

— Но как вы можете доверять этому человеку? Я хочу сказать — доверять всецело, как если бы он, подобно мне, был Обращенным.

— Полагаю, что если и могу, то не всецело. Вот почему вы должны отправиться с ним. Видите ли, Притчер, — и Мул поглубже зарылся в кресло, на фоне мягкой спинки которого он выглядел как угловатая, ожившая зубочистка, — если он наткнется на Второе Установление — и если решит, что договоренность с ними может быть более выгодна, чем со мной… Понимаете?

Глаза Притчера просветлели в глубоком удовлетворении.

— Так-то оно лучше, сударь.

— Вот именно. Но помните, он должен по возможности быть на свободном поводке.

— Конечно.

— И еще… э… Притчер… Молодой человек красив, приятен и предельно обходителен. Не дайте ему провести вас. Он — личность опасная и неразборчивая. Не преграждайте ему дорогу, пока вы не будете как следует готовы противостоять ему. Это все.

Мул снова остался в одиночестве. Он дал светильникам погаснуть, и стена перед ним опять сделалась прозрачной. Небо теперь было темно-пурпурным, а город сиял у горизонта огненным пятном.

Ради чего все это затевалось? А если бы он уже являлся господином всего — что тогда? В сущности, могло ли это помешать людям вроде Притчера быть стройными и высокими, самоуверенными, сильными? Могло ли это заставить Беиля Чанниса изменить свои взгляды? Могло ли это изменить его самого?

Он проклял свои сомнения. Чего он, в сущности, добивается?

Замигал холодный, предупреждающий свет над головой. Мул мог проследить, как приближается человек, вошедший во дворец, и, почти против своей воли, он уловил, как мягкий наплыв эмоционального довольства коснулся волокон его мозга.

Он распознал личность человека без труда. Это был Чаннис. Мул ощутил не единство, а исконное многообразие сильного, нетронутого сознания, формирование которого подчинялось только разнонаправленным силам Вселенной. Его сотрясали потоки и волны. На поверхности лежала осторожность — тонкий, все сглаживающий слой, но с оттенком циничной грубости в потаенных вихрях. А под ним было сильное течение эгоизма и себялюбия, с возникающими тут и там всплесками жестокого юмора, и, уже в самой глубине — стоячая вода амбиций.

Мул сознавал, что он может дотянуться и перекрыть течение, пустить его иным путем, вырвать пруд из его ложа, осушить один поток и создать другой. Но что из того? Если он и может склонить курчавую голову Чанниса в глубочайшем обожании, разве это изменит его собственный нелепый облик, который заставляет его избегать дня и любить ночь, делает его затворником в безоговорочно принадлежащей ему империи?

Дверь позади него открылась, и он повернулся. Прозрачность стены истаяла, и тьма уступила место пылающе-белому хитроумию атомной энергии.

Беиль Чаннис непринужденно уселся и сказал:

— Это не совсем неожиданная для меня честь, сударь.

Мул почесал свой носище сразу четырьмя пальцами. Реплика его прозвучала чуть обеспокоенно:

— Почему так, молодой человек?

— Вероятно, озарение. Если только я не пожелаю признать, что обращаю внимание на слухи.

— Слухи? Какие именно из многочисленных слухов вы имеете в виду?

— Тот, согласно которому вскоре возобновится Галактическое Наступление. Я льщу себе надеждой, что это правда, и что я могу сыграть достойную роль.

— Значит, вы думаете, что Второе Установление существует?

— Почему бы и нет? Так было бы намного интереснее.

— И вы к тому же находите в этом интерес?

— Без сомнения. В самой тайне! Существует ли более подходящая тема для того, чтобы строить догадки? В последнее время газетные приложения забиты только ею — вероятно, это уже кое-что значит. Один из модных писак в «Космосе» состряпал чушь насчет мира, состоящего из существ, являющихся чистым разумом, — надо понимать, что имеется в виду как раз Второе Установление. Так вот, эти существа будто бы развили умственную мощь в степени, достаточной для состязания с любыми силами, известными физическим наукам. Звездолеты взрываются на расстоянии целых световых лет, планеты сходят с орбит…

— Любопытно. Да. А вы что скажете об этом предмете? Подпишетесь ли вы под соображениями об их умственной мощи?

— Нет, клянусь Галактикой! Вы думаете, что этакие существа будут сидеть на своей планете?

Нет, сударь. Я думаю, что Второе Установление остается скрытым потому, что оно слабее, чем мы считаем.

— Раз так, я смогу очень легко пояснить свои намерения. Не хотите ли вы возглавить экспедицию по обнаружению Второго Установления?

На миг Чаннис, казалось, был ошарашен стремительным ходом событий, не оставившим ему должного времени на подготовку. Его язык словно заело. Молчание затянулось.

Мул сухо произнес:

— Ну?

Чаннис наморщил лоб.

— Разумеется. Но куда я должен отправиться? У вас имеется какая-либо информация?

— С вами будет генерал Притчер…

— Так значит, руководить буду не я?

— Судите сами, когда я кончу говорить. Послушайте, вы ведь не с Установления. Вы уроженец Калгана, не так ли? Да. Так вот, ваши представления о плане Селдона могут быть смутными. Когда первая Галактическая Империя рушилась, Хари Селдон с группой психоисториков, проанализировав будущий ход истории с помощью математических методов, недоступных в нынешние времена вырождения, основали два Установления, по одному на каждом краю Галактики — таким образом, чтобы медленно развивающиеся экономические и социальные силы сделали их фокусами Второй Империи. На достижение этого Хари Селдон отвел тысячу лет, — а без Установлений это заняло бы тридцать тысяч лет. Но он не мог предугадать меня. Я — мутант, и я непредсказуем для психоистории, которая может иметь дело только с усредненными реакциями больших масс людей. Вы понимаете?

— Полностью, сударь! Но какое отношение это имеет ко мне?

— Вы сразу поймете. Я намереваюсь объединить Галактику сейчас — и достичь целей Селдоновского тысячелетия по истечении трехсот лет. Одно из Установлений, мир ученых-физиков, по-прежнему процветает — под моей властью. Учитывая расцвет и стабильность Союза, разработанное этими учеными атомное оружие, мы будем в состоянии справиться с чем угодно в Галактике — за возможным исключением одного только Второго Установления. Поэтому я должен знать о нем побольше. Генерал Притчер убежден, что его не существует вообще. Мои же знания свидетельствуют об обратном.

Чаннис деликатно осведомился:

— Откуда же вы черпаете свои знания, сударь?

И тут из уст Мула вырвались слова откровенного негодования:

— Потому что в сознания, находящиеся под моим контролем, кто-то вмешивается! Искусно!

Осторожно! Но не столь осторожно, чтобы я не смог этого заметить. И вмешательство возрастает, поражая ценных людей в важные моменты. Покажется ли вам теперь удивительным, что известное благоразумие держало меня все эти годы в бездействии? Вот в чем ваша значимость. Генерал Притчер — лучший из оставшихся у меня людей, так что впредь он тоже не находится в безопасности. Конечно, он об этом не знает. Но вы — Необращенный и, следовательно, не можете быть распознаны немедленно как человек Мула. Вы можете водить за нос Второе Установление дольше, чем кто-либо из моих собственных людей — возможно, настолько долго, насколько это вообще необходимо. Вы понимаете?

— Хм-м. Да. Но простите меня, сударь, за следующий вопрос: как именно изменены эти ваши люди? Чтобы я мог заметить перемены в Притчере, если таковые произойдут. Становятся ли они опять Необращенными? Становятся ли они нелояльными?

— Нет. Я же говорил вам, это делалось осторожно. И это еще опаснее, поскольку такие изменения труднее заметить. Временами мне приходится ждать, чтобы выяснить, нормальные ли это странности человека, на которого я рассчитывал, или с ним что-то сделали. Их лояльность остается нетронутой, но инициатива и изобретательность стираются напрочь. Я остаюсь с как будто бы совершенно нормальными, но абсолютно бесполезными личностями. За последний год так обработали шестерых. Шестерых самых лучших, — уголок его рта приподнялся. — Они теперь руководят учебными базами — и я самым искренним образом желаю, чтобы там не случилось неожиданностей и им не пришлось принимать решений.

— А предположим, сударь… предположим, что это не Второе Установление. Что если это еще кто-то подобный вам — еще один мутант?

— Этот замысел слишком осторожен, слишком далеко рассчитан. Один человек был бы куда торопливее. Нет, это целый мир, и вы явитесь моим оружием против него.

Глаза Чанниса сверкнули, когда он произнес:

— Я восхищен этим шансом.

Но Мул уловил внезапный всплеск эмоций. Он сказал:

— Да, вам, видно, представляется, что вы сослужите великую службу, достойную великой награды — возможно даже, назначения моим преемником. Да, именно так. Но существуют, знаете ли, также и великие наказания. Моя эмоциональная гимнастика не ограничивается только внушением лояльности.

И слабая усмешка его тонких губ стала жестокой, когда Чаннис в ужасе вскочил со своего кресла.

Ибо лишь на миг, только на один стремительный миг Чаннис почувствовал, как на нем сомкнулись когти всеподавляющего горя. Они соединились, принеся ощущение физической боли, невыносимо затуманившей его сознание — и исчезли. Остался лишь сильный прилив гнева.

Мул сказал:

— Гнев не поможет… да, вы его теперь пытаетесь скрыть, не так ли? Но я его все равно вижу.

Так что помните — дела могут обернуться и так, и хуже — и продлиться долго. Мне приходилось убивать людей с помощью эмоционального контроля — и нет смерти более жестокой.

Он помедлил.

— Это все!

Мул снова остался в одиночестве. Он дал светильникам погаснуть, и стена перед ним опять сделалась прозрачной. Небо было черным, и восходившее тело Галактической Линзы рассыпало свои блестки по бархатным глубинам космоса.

Весь этот туманный флер был массой звезд, столь многочисленных, что они сливались одна с другой, превращаясь в облака света.

И все они будут принадлежать ему…

А теперь остается договориться лишь еще кое о чем, и он может заснуть.

Исполнительный Совет Второго Установления собрался на заседание. Для нас это просто голоса. Ни подробного описания места встречи, ни указаний на то, кто именно явился, нам пока не требуется.

Строго говоря, мы не можем даже рассчитывать на точное воспроизведение любой части заседания — если только мы не хотим полностью пожертвовать даже тем минимальным пониманием, на которое мы имеем право надеяться.

Мы имеем здесь дело с психологами — но не просто психологами. Скажем лучше, с учеными психологического направления. То есть с людьми, чьи фундаментальные концепции и научные принципы указывают в совершенно иную сторону, чем все известные нам направления. «Психология» ученых, воспитанных на аксиомах, которые выведены из наблюдательной практики физических наук, имеет лишь отдаленнейшее сходство с психологией.

Все это выглядит примерно так же, как попытка объяснить слепцу, что такое цвета — при том, что рассказчик так же слеп, как и его слушатели.

Смысл же заключается в том, что собравшиеся интеллекты полностью понимали ход мыслей друг друга — исходя не только из общей теории, но и из специфических приложений этой теории к отдельным личностям на протяжении долгого времени. Знакомая нам речь стала ненужной. Даже краткий фрагмент предложения был бы здесь избыточен. Жест, смешок, изменение черт лица, даже рассчитанная пауза — от всего исходили токи информации.

Итак, изложим происходящее со всей возможной свободой, даже рискуя упустить особенно тонкие нюансы. Расскажем о небольшой части заседания в тех предельно специфических комбинациях слов, которые необходимы для нормальных сознаний, с детства привыкших к естественно-научному мировоззрению.

Ведущим был «голос», принадлежавший личности, известной просто как Первый Спикер. Он сказал:

— Теперь, видимо, совершенно ясно, что именно остановило Мула в его первом бешеном натиске. Я бы не сказал, что это делает нам честь… ну, скажем, при подготовке этой ситуации.

Видимо, он почти отыскал нас с помощью искусственно стимулированной умственной энергии одного из тех людей, кого на Первом Установлении именуют «психологами». Этот психолог был убит как раз перед тем, как он успел сообщить свое открытие Мулу. События, приведшие к убийству, полностью согласуются с расчетами до Фазы Три. Полагаю, вы продолжите.

Смена тона указывала на Пятого Спикера. Тот произнес с оттенком некоторой угрюмости:

— Несомненно, ситуация была выпущена из рук. Мы, конечно, очень уязвимы для массированного нападения, особенно для нападения, возглавляемого таким ментальным феноменом, как Мул. Вскоре после того, как он, завоевав Первое Установление, достиг господствующей позиции в Галактике, через полгода, чтобы быть точным, он был на Транторе. За следующие полгода он отыскал бы нас, и наши шансы были бы поразительно малы — 96.3 % плюс-минус 0.05 против нас, если быть точным. Мы затратили значительное время, анализируя остановившие его силы. Мы знаем, разумеется, что в первую очередь двигало им. Внутренние воздействия его физического уродства и ментальной уникальности для всех нас были понятны. Однако лишь с проникновением в Фазу Три мы смогли определить, — уже после того, как сам факт имел место, — что существует возможность его аномального поведения в присутствии другого человека, испытывающего к нему искреннюю привязанность. А поскольку такие аномальные действия определяются присутствием подобного человека в соответствующий момент времени, весь ход событий в этом смысле сделался случайным.

Наши агенты уверены, что психолог Мула был убит одной девушкой — девушкой, к которой Мул испытывал сентиментальное доверие и которую он, таким образом, не контролировал ментально — просто потому, что нравился ей и без того. Для тех, кто желает знать все подробности, математический анализ данного происшествия помещен в Центральную Библиотеку, — происшествия, которое предостерегло нас. После этого мы начали сдерживание Мула неортодоксальными методами, тем самым каждодневно рискуя всей Селдоновской исторической схемой. Это все.

Первый Спикер помедлил, чтобы дать собравшимся в полной мере впитать в себя все следствия и неявные намеки доклада. Затем он сказал:

— Итак, ситуация очень нестабильна. Мы упускаем время. Я думаю, что нам остается только одно решение — но даже оно очень рискованно. Мы должны позволить Мулу найти нас — в некотором смысле.

Последовала еще одна пауза. Объединив реакции присутствующих, он добавил:

— Я повторяю: в некотором смысле!

2. Двое в отсутствие Мула

Корабль был почти готов к старту. Недоставало только конечной цели. Мул предложил опять начать с Трантора — мира, являвшегося остовом несравненной галактической метрополии самой крупной из когда-либо известных человечеству Империй, мертвого мира, бывшего когда-то столицей всех звезд.

Притчер не одобрял такого решения. То был старый путь, обглоданный дочиста.

Он обнаружил Беиля Чанниса в навигационной рубке звездолета. Курчавые волосы молодого человека были в меру растрепаны, один локон спадал на лоб, словно его аккуратно поместили туда — и даже сверкающие в улыбке зубы соответствовали прическе. Подтянутый офицер смутно уловил в самом себе растущее предубеждение.

Возбуждение Чанниса бросалось в глаза.

— Притчер, это не может быть совпадением.

— Я не в курсе темы нашего разговора, — холодно сказал генерал.

— Ох… Ну тогда придвиньте стул, старина, и усаживайтесь. Я просматривал ваши путевые заметки. Я нашел их превосходными.

— Как… приятно с вашей стороны.

— Но я задаюсь вопросом: приходили ли вы к тем же заключениям, которые сделал я? Вы когда-либо пытались проанализировать проблему с дедуктивной стороны? Я имею в виду, что это, конечно, очень впечатляюще — прочесывать звезды наугад. Все, что вы сделали в этих пяти экспедициях — это весьма широкие скачки от звезды к звезде. Это очевидно. Но подсчитали ли вы, сколько времени займет перебор всех известных миров при таких темпах?

— Да. Несколько раз, — Притчер не испытывал желания идти навстречу молодому человеку, но важно было уловить ход его неконтролируемой и, следовательно, непредсказуемой мысли.

— Что ж, тогда попробуем подойти к делу аналитически и постараемся для начала определить, что именно мы разыскиваем.

— Второе Установление, — угрюмо сказал Притчер.

— Установление психологов, — поправил Чаннис, — которое так же слабо в физике, как Первое Установление было слабо в психологии. Да вы же сами с Первого Установления, не я. Значит, выводы для вас должны быть очевидны. Мы должны отыскать мир, управляемый силой ментального искусства и, тем не менее, очень отсталый в научном смысле.

— Разве эта связь обязательна? — спокойно спросил Притчер. — Наш собственный Союз Миров не является научно отсталым, даже при том, что наш правитель своей силой обязан ментальным возможностям.

— Потому что он опирается на культуру Первого Установления, — последовал слегка нетерпеливый ответ, — оно же является единственным в Галактике вместилищем знаний такого рода.

Второе Установление должно питаться сухими крохами рухнувшей Галактической Империи. Им нечем там поживиться.

— Значит, вы утверждаете, будто они обладают ментальной силой, достаточной для распространения их власти на группу планет, и одновременно физически беспомощны?

— Относительно беспомощны. Они в состоянии защитить себя от соседей, пребывающих в упадке. Но против возрождающейся мощи Мула, с ее опорой на зрелую атомную экономику, они устоять не могут. Иначе зачем им, начиная с самого их основателя Хари Селдона, нужно было так тщательно скрывать свое местонахождение. Ваше собственное Первое Установление не делает секрета из своего существования, не делало и раньше, триста лет назад, когда представляло собой единственный беззащитный город на одинокой планете.

Гладкие черты смуглого лица Притчера искривились в саркастической усмешке.

— А теперь, когда вы завершили свой глубокий анализ, не хотите ли получить список всех королевств, республик, штатов и диктатур любого сорта в политической пустыне тех краев, которые соответствуют вашему описанию и вдобавок еще нескольким важным факторам?

— Так значит, вы уже размышляли над тем, что я сказал? — Чаннис ничуть не утратил нахальства.

— Здесь, в заметках, вы этого, естественно, не найдете, но мы разработали подробный перечень всех политических единиц Противолежащей Периферии. В самом деле, неужто вы полагали, что Мул будет действовать совершенно вслепую?

— Что ж, тогда, — голос молодого человека приобрел энергию, — как насчет Олигархии Ределла?

Притчер задумчиво потрогал себя за ухо.

— Ределл? О да, полагаю, что я знаю о нем. Но они ведь не на Периферии? Мне кажется, они находятся почти на трети пути к центру Галактики.

— Да. Ну и что?

— Имеющиеся у нас архивы помещают Второе Установление на другом краю Галактики.

Космосу ведомо, что больше нам не за что уцепиться. Но зачем вообще говорить о Ределле? Его угловое отклонение от радиуса Первого Установления составляет всего сто десять — сто двадцать градусов, но никак не сто восемьдесят.

— В архивах говорится и о другом. Второе Установление было основано у «Звездного Предела».

— Подобное место в Галактике никогда не было обнаружено.

— Потому что это было местное название, в дальнейшем, для большей секретности, сохраняемое в тайне. Или, может быть, специально изобретенное Селдоном и его группой. По-моему, между «Звездным Пределом» и звездой Ределл есть некая связь.[2] Вы так не думаете?

— Расплывчатое сходство в звучании? Этого мало.

— Вы когда-нибудь там бывали?

— Нет.

— Но он упоминается в ваших заметках.

— Где? О да, но это была просто остановка для того, чтобы запастись провизией и водой. На этом мире явно не было ничего примечательного.

— А вы садились на главную планету? Там, где центральное правительство?

— Вероятно. Точно я не могу сказать.

Чаннис некоторое время размышлял под пристальным, холодным взором Притчера.

— Не согласитесь ли вы на несколько минут взглянуть вместе со мной на Линзу?

— Разумеется.

Линза была, возможно, самым необычным устройством на межзвездных крейсерах нового времени. В действительности она представляла собой сложную вычислительную машину, которая могла отображать на экране блистание ночного неба в любой данной точке Галактики.

Чаннис установил указатели координат, и освещение стен пилотской рубки отключилось. В тусклом красном сиянии пульта управления Линзой лицо Чанниса отсвечивало бордовым. Притчер сел в пилотское кресло, скрестив длинные ноги. Голова его терялась в полумраке.

По мере завершения расчетов на экране медленно появлялись световые точки. Наконец они расположились ярко и кучно, отображая обильные группировки звезд близ Центра Галактики.

— Это, — пояснил Чаннис, — зимнее звездное небо, каким оно предстает с Трантора. Данный важный момент, насколько мне известно, пока не учитывался в ваших поисках. А ведь мы должны ориентироваться на Трантор в качестве исходной точки. Трантор был столицей Галактической Империи. И даже более в научном и культурном смысле, нежели в политическом. Следовательно, смысл описательного имени любого объекта в Галактике должен анализироваться, исходя из ориентации на Трантор — в девяти случаях из десяти. Припомните в этой связи, что хотя Селдон и был родом с Геликона, поближе к Периферии, его группа работала на самом Транторе.

— Ну и что же вы стараетесь мне показать? — размеренный голос Притчера ледяной струей ворвался в нарастающий поток энтузиазма его собеседника.

— Карта это пояснит. Видите темную туманность?

Тень руки Чанниса упала на экран, усеянный блестками звездных скоплений. Указательный палец уперся в крошечное пятнышко мрака, казавшееся дырой на искрящейся световой ткани.

— Стеллографические каталоги именуют ее Туманностью Пелота. Следите за ней. Я начинаю увеличивать изображение.

Притчеру и раньше приходилось видеть чудесное зрелище увеличения изображения Линзой. И у него при этом всегда захватывало дух. Это походило на обзорный экран звездолета, мчащегося, не входя в гиперпространство, сквозь толчею звезд Галактики. Звезды расходились перед ними, словно покидая единый центр, летели навстречу и падали за край экрана. Одиночные огоньки становились двойными, потом шарообразными. Туманные пятна распадались на мириады искр. Иллюзия полета не прекращалась.

Чаннис прямо по ходу дела продолжал:

— Обратите внимание, что мы движемся вдоль прямой линии от Трантора к Туманности Пелота, так что на деле мы по-прежнему смотрим на конфигурацию звезд как бы с Трантора.

Вероятно, из-за гравитационного отклонения света имеется небольшое расхождение. Я не владею математикой в такой степени, чтобы его учесть, но уверен в незначительности эффекта.

По экрану расползалась тьма. Скорость увеличения стала замедляться. Звезды, нехотя расставаясь с экраном, скользили к его краям. Сразу за сияющими кромками туманности резко вспыхивала сверкающая вселенная звезд, как бы знаменуя тот свет, который был просто скрыт клубами поглощающих атомов натрия и кальция, заполнявших целые кубические парсеки пространства.

Чаннис заметил снова:

— Жители данной части космоса именуют это «Пастью». Это важно, потому что такой облик она имеет только при взгляде с Трантора.

Он указывал на прогалину в теле Туманности, в форме зубастого, ухмыляющегося рта в профиль. Великолепие заполнявшего ее звездного света сообщало ей четкие очертания.

— Следите за «Пастью», — сказал Чаннис. — Следите за «Пастью» в области ее «глотки», там, где она сужается в узкую, прерывистую полоску света.

Вид на экране опять несколько увеличился. Туманность, отходящая от «Пасти», затмила почти весь экран, кроме указанной Чаннисом узкой струйки. Его палец медленно пополз по ней, пока та не пресеклась, а затем дальше, дальше, пока не скользнул к точке, где одиноко искрилась одна-единственная звезда, и не застыл там. Дальше простиралась одна непроглядная тьма.

— «Звездный Предел» — просто сказал молодой человек. — Ткань Туманности истончается здесь, и свет этой единственной звезды пробивается сквозь нее в одном только данном направлении — чтобы засиять на Транторе.

— Вы пытаетесь сказать мне, что… — голос Мулова генерала дрогнул.

— Я не пытаюсь. Это звезда Ределл — Звездный Предел.

Зажглось освещение. Линза исчезла. Тремя широкими шагами Притчер подошел к Чаннису.

— Что навело вас на эту мысль?

И Чаннис со странным, озадаченным выражением лица откинулся в кресле.

— Это было случайно. Я был бы не прочь приписать свою догадку собственному интеллекту, но это в самом деле была только случайность. Как бы то ни было, это вполне подходит. Согласно нашим справочникам, Ределл является олигархией. Он правит двадцатью семью населенными планетами. Он не обладает высокоразвитой наукой. И, что самое главное, это малозаметный мир, приверженный к строгому нейтралитету в местной политике и не отличающийся экспансионизмом. Я думаю, нам следовало бы ознакомиться с ним поближе.

— Вы информировали об этом Мула?

— Нет. И не будем информировать. Мы уже находимся в космосе и готовимся к первому прыжку.

Притчер во внезапном ужасе подошел к обзорной панели. Когда он переключил ее, глазам его предстал холодный космос. Притчер пристально, неотрывно смотрел на экран, потом обернулся. Его рука машинально потянулась к гладким, удобным обводам рукояти бластера.

— По чьему приказу?

— По моему приказу, генерал, — в первый раз Чаннис обратился к нему по званию, — пока я занимал вас здесь. Вы, вероятно, не почувствовали ускорения, потому что старт произошел в тот момент, когда я включил увеличение Линзы. Вы, без сомнения, вообразили, что это иллюзия, вызванная кажущимся движением звезд.

— Но почему? Что мы вообще делаем? В чем тогда был смысл этой вашей чепухи насчет Ределла?

— Никакой чепухи. Я был абсолютно серьезен. Мы направляемся именно туда. Мы отбыли сегодня, потому что наш старт намечался спустя три дня. Генерал, вы не верите во Второе Установление, а я верю. Вы просто следуете указаниям Мула; я же сознаю немалую опасность Второго Установления. Оно имело пять лет на подготовку. Как они подготовились, я не знаю, но что если у них есть агенты на Калгане? Если мое сознание будет содержать в себе информацию о местонахождении Второго Установления, они, пожалуй, это обнаружат. Моя жизнь более не будет в безопасности, а я очень привязан к своей жизни. Даже при самой крошечной и удаленной возможности подобного оборота дел я постараюсь вести игру осторожно. Так что о Ределле не знает никто, кроме вас, а вы узнали о нем, находясь уже в космосе. И даже в этом случае есть еще вопрос экипажа, — Чаннис снова улыбнулся — иронично, демонстрируя, что полностью владеет ситуацией.

Рука Притчера упала с бластера. На миг его пронзило смутное недоумение. Что мешало ему действовать? Что сдерживало его самого? Во времена, когда он был мятежным и не поощряемым начальством капитаном коммерческой империи Первого Установления, такую решительную и дерзкую акцию он предпринял бы куда быстрее Чанниса. Был ли Мул прав? Был ли его контролируемый разум так сосредоточен на повиновении, что потерял инициативу? Притчер чувствовал, как сгущающееся уныние ввергает его в непонятную апатию. Он сказал:

— Хорошо сделано! Однако в будущем, прежде чем принимать решения такого рода, вы будете советоваться со мной.

Его внимание привлек мигающий сигнал.

— Это в машинном отделении, — небрежно бросил Чаннис. — Они запустили прогрев с пятиминутной готовностью. Я просил их сообщить, если возникнут какие-либо проблемы. Хотите пока меня подменить?

Притчер безмолвно кивнул. Нахлынувшие внезапно мысли о подступающем пятидесятилетии вызвали какую-то опустошенность. Обзорный экран усеивали редкие звезды. Один его край затуманивало тело Галактики. Что если бы он был свободен от влияния Мула…

Но он в ужасе отогнал от себя эту мысль.

Главный инженер Гукслани пристально разглядывал молодого человека в штатском, который вел себя с уверенностью флотского офицера и, видимо, был облечен немалой властью. Гукслани, состоявший во флоте чуть ли не с детства, имел обыкновение путать власть с соответствующими ей внешними отличиями.

Но этого человека назначил Мул, а Мул был, разумеется, последней инстанцией. И все. Даже подсознательно он не сомневался в этом. Эмоциональный контроль уходил далеко вглубь.

Он без слов протянул Чаннису маленький овальный предмет.

Чаннис взвесил его на руке и ободряюще улыбнулся.

— Вы ведь человек с Установления, не так ли, шеф?

— Да, сударь. Я служил восемнадцать лет во флоте Установления, пока Первый Гражданин не взял верх.

— Инженерную подготовку проходили на Установлении?

— Дипломированный техник первого класса — Центральная Школа Анакреона.

— Неплохо. И вы нашли это в блоке связи, там, где я и просил вас посмотреть?

— Да, сударь.

— Данный предмет относится к этому блоку?

— Нет, сударь.

— Тогда что же это такое?

— Гипертрассер, сударь.

— Этого недостаточно. Я не с Установления. Что это такое?

— Это устройство, позволяющее следить за кораблем при движении в гиперпространстве.

— Другими словами, за нами можно следить повсюду.

— Да, сударь.

— Хорошо. Это ведь новое изобретение? Оно разработано одним из исследовательских институтов, организованных Первым Гражданином, ведь так?

— Полагаю что так, сударь.

— И его конструкция является государственной тайной. Правильно?

— Полагаю что так, сударь.

— И все же эта штука здесь. Любопытно.

Чаннис в течение нескольких секунд медленно перебрасывал гипертрассер из одной руки в другую. Потом он резко заключил:

— Тогда возьмите его и установите в то самое место, где вы его нашли, и именно в таком положении, в каком вы его нашли. Понятно? А потом забудьте об этом происшествии. Начисто!

Главный инженер механически, хотя и с трудом, отдал честь, круто повернулся и ушел.

Корабль мчался сквозь Галактику. Его путь среди звезд выглядел пунктирной линией с широкими пробелами. Штрихами являлись редкие отрезки от десяти до шестидесяти световых секунд, пройденные в нормальном пространстве, а между ними простирались пустоты в сто и более световых лет, представляющие собой «прыжки» сквозь гиперпространство.

Сидя у пульта управления Линзой, Беиль Чаннис снова ощутил невольный прилив почти благоговейного чувства при ее созерцании. Он не был уроженцем Установления, и сложная игра сил, побуждаемых каждым поворотом ручки или нажатием кнопки, не вошла для него в привычку.

По правде говоря, Линза вряд ли могла бы надоесть даже человеку с Установления. В ее невероятно компактном объеме размещалось такое количество электронных схем, которое было достаточно для того, чтобы аккуратно расставить сто миллионов отдельных звезд в надлежащем расположении друг относительно друга. И, хотя это и само по себе было верхом инженерного искусства, Линза вдобавок могла перемещать любой заданный участок галактического поля вдоль каждой из трех пространственных координат или же вращать его вокруг центра.

Именно эти свойства Линзы совершили революцию в межзвездных путешествиях. В раннюю эпоху таких странствий расчет каждого «прыжка» через гиперпространство означал работу объемом от суток до недели — и при этом большая часть этой работы представляла собой по возможности точное определение положения корабля в Галактической системе отсчета. На практике это означало точное наблюдение по крайней мере трех взаимно удаленных звезд, положение которых по отношению к заранее принятому Галактическому началу координат было известно.

И вся хитрость заключалась в слове «известно». Для каждого, кто хорошо знал облик небосвода в какой-то определенной точке, звезды были так же индивидуальны, как люди. Но стоило прыгнуть на десять парсеков — и даже собственное солнце становилось неузнаваемым или даже невидимым.

Выход давал, конечно, спектральный анализ. Основной задачей межзвездной технологии веками являлся анализ «световых подписей» все большего числа звезд во все больших подробностях.

Это, а также растущая точность самих прыжков позволили подготовить стандартные трассы для полетов по Галактике, и межзвездные путешествия сделались в меньшей мере искусством, и в большей мере — наукой.

И все же, даже во времена Установления, с улучшенными вычислительными машинами и новым методом автоматического сканирования звездного поля для поиска «световых автографов», в местах, незнакомых пилоту, иногда уходили дни на то, чтобы обнаружить три нужные звезды и затем рассчитать положение звездолета.

Линза изменила ситуацию. Во-первых, она требовала опоры только на одну известную звезду.

Во-вторых, даже такой новичок в космосе, как Чаннис, мог с ней управляться.

Ближайшей более или менее яркой звездой в данный момент, согласно предварительным расчетам «прыжка», являлась Винсетори, и на обзорном экране в центре как раз виднелась яркая звезда. Чаннис надеялся, что это именно Винсетори.

Дисплей Линзы был размещен рядом с обзорным экраном, и Чаннис аккуратно набрал координаты Винсетори. Затем он дал команду, и ярко вспыхнуло звездное поле. На нем в центре тоже виднелась яркая звезда, но в остальном сходство отсутствовало. Чаннис отрегулировал Линзу по Z-координате и расширил поле до тех пор, пока фотометр не показал, что обе звезды в центре имеют одинаковую яркость.

Чаннис поискал на обзорном экране вторую звезду поярче, и подобрал соответствующую ей звезду на дисплее Линзы. Он начал медленно поворачивать поле на дисплее на аналогичный угол.

Затем, скорчив гримасу, он сбросил результат и снова начал вращение, приводя на место другую яркую звезду, потом третью… И тут он улыбнулся. Третья звезда подошла. Возможно, специалист с наметанным глазомером угодил бы в точку и с первого раза, но Чаннис был вполне удовлетворен и тремя заходами.

Последовала подгонка. На заключительном этапе оба поля наложились друг на друга, образовав общее пространство, где звезды в большинстве своем выглядели как двойные. Но точная настройка длилась недолго. Двойные звезды слиплись, осталось единое поле, и данные о положении корабля можно было считывать непосредственно с индикаторов. Вся процедура заняла не более получаса.

Чаннис нашел Хэна Притчера в его личной каюте. Генерал явно собирался ложиться спать.

При виде вошедшего он, однако, поднял голову и спросил:

— Есть новости?

— Незначительные. Мы будем у Ределла на следующем прыжке.

— Я знаю.

— Я не желал бы вас беспокоить, если уж вам приспичило спать, но мне интересно: посмотрели ли вы пленку, которую мы получили на планете Силь?

Хэн Притчер бросил пренебрежительный взгляд на упомянутый предмет, лежавший в черном ящичке на его книжной полке.

— Да.

— И что вы думаете?

— Я думаю, что если История и была когда-то хотя бы отчасти наукой, то к данной части Галактики и в данное время это совершенно не относится.

Чаннис осклабился.

— Я понимаю, что вы имеете в виду. Очень сухо и бесплодно, не правда ли?

— Ну, если вы обожаете персональные хроники правителей… Впрочем, я бы сказал, что они, скорее всего, недостоверны. Там, где история занимается в основном личностями, их изображают либо в мрачных, либо в светлых тонах, соответственно симпатиям автора. Я нахожу все это бесполезным.

— Но там говорится о Ределле. Именно на это я и хотел обратить ваше внимание, передавая вам пленку. Данная пленка — единственная, где я нашел хоть какое-то упоминание о нем.

— Все нормально. У них были правители хорошие и плохие. Они завоевали несколько планет, выиграли несколько сражений, небольшое количество проиграли. В них нет ничего выдающегося. Я не очень многого жду от вашей теории, Чаннис.

— Но вы упустили несколько моментов. Разве вы не заметили, что они никогда не вступали в коалиции? Они всегда оставались совершенно вне политики этого завитка звездной спирали. Как вы отметили, они завоевали несколько планет, но затем остановились — и вовсе не потому, что потерпели какое-то страшное поражение. Просто они достаточно расширились, решив таким образом проблему собственной безопасности, а уж дальше им не было резона привлекать к себе излишнее внимание.

— Очень хорошо, — последовал бесстрастный ответ. — Я не возражаю против посадки. В худшем случае мы потеряем немного времени.

— О нет. В худшем случае — полный разгром. Если речь и в самом деле идет о Втором Установлении. Не забудьте: этот мир состоит из космос знает скольких Мулов.

— Что же вы думаете делать?

— Высадиться на какой-нибудь малозначительной вассальной планете. Сперва выяснить о Ределле все, что можно, а затем импровизировать, исходя из полученных сведений.

— Отлично. Возражений нет. Теперь, если вы не против, я хотел бы потушить свет.

Помахав рукой на прощанье, Чаннис ушел.

А в темноте крохотной комнатки, на мчащемся металлическом островке, затерянном в безбрежности космоса, генерал Хэн Притчер продолжал бодрствовать, следя за ходом мыслей, уводивших его в столь фантастические пределы.

Если все, до чего он с такими усилиями додумался, правильно — а известные факты пока вписывались в картину, — то Ределл действительно представляет собой Второе Установление. Иного не дано. Но каким образом? Как?

Почему Ределл? Обычный мир? Ничем не выделяющийся? Трущобы, затерянные среди руин Империи? Щепка среди осколков? Словно в отдалении Притчеру представилось сморщенное лицо Мула, высоким голосом рассказывающего о психологе бывшего Установления, Эблинге Мисе, единственном человеке, который, быть может, постиг тайну Второго Установления.

Притчер вспомнил, с каким напряжением звучали слова Мула: «Изумление овладело Мисом. Словно некий факт, связанный со Вторым Установлением, превзошел все его ожидания, увел в совершенно ином направлении от всего, что он предполагал заранее. Если бы я только мог читать его мысли, а не только эмоции! Но эмоции были доступны — и превыше всего было это безбрежное изумление».

Удивление: вот ключ к разгадке! Нечто, вызывающее предельное изумление! А теперь приходит этот мальчишка, этот ухмыляющийся юнец и радостно вываливает кучу слов насчет Ределла и его незначительности. И, видимо, он прав. Это не может быть ошибкой. Иначе все теряет смысл.

Последняя мысль Притчера была довольно мрачной. Гипертрассер все еще находился на своем месте. Он проверил его час назад, когда Чанниса не было поблизости.

То была случайная встреча в вестибюле Палаты Совета — всего за несколько секунд перед тем, как войти туда, чтобы заняться текущими делами — и несколько мыслей быстро пронеслось в разные стороны.

— Значит, Мул уже на пути.

— Я тоже об этом слышал. Рискованно! Исключительно рискованно!

— Нет, если события будут развиваться в соответствии с рассчитанными функциями.

— Мул — не обычный человек; а людьми, которых он избрал в качестве своих орудий, трудно манипулировать без того, чтобы он это заметил. К Контролируемым сознаниям трудно прикасаться.

Говорят, он уже несколько раз улавливал эти следы.

— Да, и я не вижу, как этого избежать.

— Неуправляемые сознания проще в обращении. Но при нем среди облеченных властью таких почти нет…

Они вошли в Палату. За ними последовали прочие члены Второго Установления.

3. Двое и крестьянин

Россем — один из тех пограничных миров, которыми обычно пренебрегает Галактическая история, и которым лишь изредка удается обратить на себя внимание людей, обитающих на мириадах более счастливых планет.

В поздние дни Галактической Империи на пустынных просторах Россема жило несколько десятков политических ссыльных, а обсерватория и небольшой флотский гарнизон служили для того, чтобы уберечь планету от полного запустения. Позже, в бедственные времена раздоров, наступившие незадолго до эпохи Хари Селдона, не слишком твердые духом люди, устав от бесконечных десятилетий опасностей и страха, устав от зрелища разграбленных планет и призрачной смены эфемерных императоров, пробивавшихся к пурпуру власти ради нескольких бесплодных лет на троне, стали покидать населенные центры и искать укрытия в глухих уголках Галактики.

В студеных пустынях Россема начали расти деревеньки. Его крошечное темно-красное солнце, точно скряга, цедило редкие капли тепла, и негустой снег сыпался с неба девять месяцев в году.

Неприхотливые местные злаки дремали все эти снежные месяцы в земле, а затем, когда ленивым лучам солнца удавалось поднять температуру почти до десяти градусов, начинали прорастать и созревали с почти панической скоростью.

Небольшие животные, похожие на коз, щипали траву на лугах, разгребая снег тонкими тройными копытцами.

Так людям Россема доставались хлеб и молоко — а если они жертвовали одним-двумя животными, то и мясо. Темные, зловещие леса, кривые и сучковатые заросли покрывали более половины экваториального пояса планеты; они поставляли прочное, тонковолокнистое дерево для постройки домов. Это дерево, заодно с мехами и минералами, даже удавалось экспортировать, и время от времени за товаром прибывали корабли Империи, доставляя взамен сельскохозяйственную технику, атомные обогреватели, даже телевизоры. Последние отнюдь не являлись неуместной роскошью, ибо долгие зимы повергали крестьян в томительную спячку.

Имперская история протекала мимо крестьян Россема. Торговые корабли во время своих кратковременных посещений приносили новости; иногда прибывали новые беженцы — однажды неожиданно появилась и осталась жить относительно большая группа; с беженцами обычно доходили вести о Галактике.

Так россемиты узнали об опустошительных битвах, истребленных народах, о императорах-тиранах и мятежных вице-королях. И они вздыхали и качали головами, и поглубже зарывались своими бородатыми физиономиями в меховые воротники, сидя на деревенской площади в лучах слабосильного солнца и философствуя о грехах человеческих.

Спустя некоторое время торговые корабли перестали появляться, и жизнь стала тяжелее.

Поставки изысканной чужеземной пищи, табака, машин прекратились. Скудная телевизионная информация была все более и более тревожной. И, наконец, распространился слух, что Трантор разграблен. Великий столичный мир целой Галактики, роскошный, легендарный, недоступный и несравненный дом императоров был разрушен и повергнут в полное запустение.

Это было непостижимым, и многим крестьянам Россема, ковырявшимся на своих полях, вполне могло показаться, что вот-вот наступит конец Галактики.

А однажды, в ничем не примечательный день, корабль прибыл опять. В каждой из деревень старики глубокомысленно кивали головами и поднимали старческие веки, приговаривая, что нечто похожее происходило и во времена их отцов — но это было не совсем так.

Этот корабль не был имперским. Сияющего знака Звездолета-и-Солнца Империи не было на его носу. Судно представляло собой неказистое сооружение, собранное из обломков более старых кораблей, а люди на борту именовали себя солдатами Ределла.

Крестьяне смутились. Они не слышали о Ределле, но тем не менее приветствовали солдат с традиционным радушием. Новоприбывшие подробно расспрашивали о природе планеты, о числе ее жителей, количестве городов — крестьянам казалось, что это слово вполне равнозначно слову «деревня», — о типе экономики и прочих подобных вещах.

Прибыли другие корабли, и всей планете было возвещено, что отныне правящим миром является Ределл, что по периметру населенной зоны экватора будут размещены пункты сбора налогов, что ежегодно будут взимать определенную по специальной формуле долю зерна и мехов.

Россемиты важно перемигивались, не будучи уверены в том, что им ясен смысл слова «налоги». Когда пришло время сбора таковых, одни выполнили свою обязанность, другие же стояли, охваченные смятением, пока одетые в форму инопланетяне грузили обмолоченное зерно и шкуры в широченные мобили.

Кое-где негодующие крестьяне собирались вместе и доставали из сундуков древние охотничьи ружья — но из этого ничего не вышло. Люди с Ределла заставили их рассеяться, не солоно хлебавши. В отчаянии они понимали, что их тяжелая борьба за существование становится еще тяжелее.

Но было достигнуто новое равновесие. Непреклонный ределлский губернатор жил в деревне Джентри, откуда выселили всех россемитов. Он и его чиновники являлись малопонятными существами иного мира, редко вторгавшимися в сферу интересов жителей Россема. Периодически появлялись сборщики налогов, которыми были россемиты на службе у Ределла. Но к ним теперь уже привыкли — и крестьянин научился прятать свое зерно, загонять в лес свой скот и воздерживаться от слишком откровенной демонстрации своей зажиточности. Затем с тупым, непонятливым выражением он встречал резкие вопросы, касающиеся его доходов, просто обводя рукой все доступное взору.

Происшествий становилось все меньше, а налоги снизились, словно Ределл устал выколачивать гроши из этого жалкого мира.

Расцвела торговля, которую Ределл, возможно, нашел более выгодной. Люди Россема больше не получали в обмен изысканные изделия Империи, но даже ределлские машины и ределлское продовольствие были лучше, чем местная халтурная продукция. Доставлялась и одежда для женщин, отличавшаяся от домотканого тряпья, а это была, конечно, вещь весьма важная.

И снова Галактическая история достаточно мирно поплыла вокруг, а крестьяне продолжали выцарапывать жизнь из твердой земли.

Шагнув наружу из своего домика, Нарови подул себе в бороду. Первые снежинки уже вились над жесткой землей. Небо выглядело унылым, пасмурным, темно-розовым. Прищурившись, Нарови внимательно посмотрел вверх и решил, что настоящей бури пока не предвидится. Он вполне мог без больших трудов добраться до Джентри и избавиться от лишнего зерна, получив в обмен достаточное количество консервов, чтобы скоротать зиму.

Он рявкнул, обернувшись к двери, распахнутой им с нарочитым шумом:

— Заправлена ли машина топливом, Юнкер?

Изнутри донесся голос, и старший сын Нарови, чья рыжая бородка еще не успела толком вырасти, присоединился к нему.

— Машина, — сказал он угрюмо, — заправлена и на ходу, только оси в плохом состоянии. Это не моя вина. Я говорил тебе, что ею должен заняться специалист.

Старик отступил назад и оглядел своего сына сквозь нависшие брови, потом выпятил заросший подбородок.

— Может, это моя вина? Где и как я мог бы нанять специалиста? Или урожай не был скудным в течение пяти лет? Или мои стада избежали чумы? Или шкуры сами собой снялись…

— Нарови!

Хорошо знакомый голос прервал его на полуслове. Он пробурчал:

— Ну, ну, теперь твоя мать начнет встревать в дела отца и сына. Давай выводи машину и проследи, чтобы грузовые трейлеры были надежно прицеплены.

Он похлопал ладонями, одетыми в рукавицы, и снова посмотрел вверх. Собирались тускло красные облака, и проглядывавшее сквозь них серое небо не несло тепла. Солнце было скрыто.

Он уже собрался было перевести взгляд, когда глаза его что-то уловили, палец почти автоматически взлетел вверх, а рот распахнулся в крике, впуская в себя холодный воздух.

— Жена! Старуха, поди сюда!

В окне появилась недовольная физиономия. Глаза женщины проследили за его пальцем и округлились. Она с криком сбежала по деревянным ступенькам, на ходу схватив старую шаль и льняной платок. Кое-как замотав платок вокруг головы и ушей и накинув развевающуюся шаль на плечи, она выскочила во двор и прогнусавила:

— Да ведь это корабль из внешнего космоса!

Нарови раздраженно бросил:

— А что же еще это может быть? У нас гости, старуха, гости!

Корабль неторопливо заходил на посадку посреди пустого, замерзшего поля в северной части фермы Нарови.

— Но что же мы будем делать? — ахнула женщина. — Можем ли мы оказать гостеприимство этим людям? Подойдет ли для них грязный пол нашей хибары и остатки пирога с прошлой недели?

— Так что же, отправить их к нашим соседям? — Нарови побагровел так, что затмился румянец, вызванный холодом, и его обтянутые гладким мехом руки, простершись вперед, обхватили широкие плечи женщины.

— Жена души моей, — замурлыкал он, — ты снесешь вниз два кресла из нашей комнаты; ты проследишь, чтобы зарезали козленочка пожирнее и поджарили его вместе с клубнями; ты испечешь свежий пирог. Я же пойду, чтобы приветствовать этих могущественных людей из внешнего космоса… и… и… — он остановился, сбил свою огромную шапку набекрень и задумчиво почесал затылок. — Да, я еще принесу мой кувшин бражки. Хорошая выпивка — вещь приятная.

На протяжении этой речи женщина только хватала ртом воздух, не в силах выговорить что-нибудь. Когда же эта стадия миновала, раздался протестующий вопль.

Нарови приподнял палец.

— Старуха, а что говорили деревенские Старейшины минувшей ночью? А? Поройся в памяти.

Старейшины ходили от фермы к ферме — сами! представь только, как это, значит, важно, — попросить нас, что если только приземлятся какие-нибудь корабли из внешнего космоса, по приказу губернатора об этом следует уведомить незамедлительно. И разве теперь я не должен ухватиться за эту возможность завоевать благосклонность власть имущих? Погляди на этот корабль. Видела ли ты когда-нибудь нечто похожее? Эти люди из внешнего космоса — они богаты, могучи. Губернатор самолично рассылал срочные сообщения насчет них; Старейшины ходят от фермы к ферме в эту холодную погоду. Может быть, по всему Россему уже разослано известие, что Властители Ределла очень желают видеть этих людей — и вот пожалуйста, они садятся именно около моей фермы.

Он буквально подпрыгивал от нетерпения.

— Надлежащее гостеприимство сейчас — и мое имя будет упомянуто у губернатора — и тогда любые наши мечты сбудутся!

Его жена внезапно ощутила, как холод покусывает ее сквозь домашнюю одежду. Она шагнула к двери, бросив через плечо:

— Тогда беги скорее.

Слова эти были посланы вдогонку человеку, уже поспешавшему к той части горизонта, за которой скрылся корабль.

Ни холод этого мира, ни суровые, пустынные просторы не беспокоили генерала Хэна Притчера. Ни окружающая бедность, ни сам потный крестьянин.

Беспокоил его только один вопрос: действительно ли избранная ими тактика была правильной? Он и Чаннис были здесь одни.

При обычных обстоятельствах корабль, оставленный в космосе, мог позаботиться о себе, но сам Притчер не чувствовал себя в безопасности. Конечно, ответственность за этот шаг нес Чаннис.

Притчер глянул на молодого человека и заметил, что тот ободряюще подмигивает щели в меховой занавеске, в которой на миг показались подсматривающий женский глаз и приоткрытый рот.

Чаннис, по крайней мере, чувствовал себя как дома. Этот факт Притчер смаковал с кислым удовлетворением. Игре Чанниса недолго оставалось развиваться в точном соответствии с его замыслами. Но пока что их единственной связью с кораблем оставались наручные ультраволновые рации.

И тут гостеприимный хозяин улыбнулся до ушей, несколько раз мотнул головой и сказал голосом, масляным от почтения:

— Благородные Владыки, я взываю о дозволении сказать вам, что мой старший сын — хороший, достойный парень, которому лишь моя бедность не позволяет получить соответствующее уму образование — сообщил мне о скором прибытии Старейшин. Я смею надеяться, что ваше пребывание здесь было настолько приятным, насколько мое убогое обиталище могло это позволить — ибо я бедный, хотя и трудолюбивый, честный и смиренный фермер, о чем здесь вам может сказать любой.

— Старейшины? — весело спросил Чаннис. — Главные люди здешнего района?

— Это они и есть, Благородные Владыки, и все они — честные, достойные люди, ибо наша деревня известна всему Россему как мирное и законопослушное место — хотя и живущее тяжким трудом, на скудных дарах полей и лесов. Может быть, вы замолвите словечко перед Старейшинами, Благородные Владыки, о моем уважении и почете к путешественникам; может, случится так, что они вытребуют новый тягач для нашего хозяйства, потому что старый едва ползет, а наша жизнь прямо зависит от этой рухляди.

Он выглядел покорно-нетерпеливым, и Хэн Притчер кивнул с той равнодушной снисходительностью, которая как нельзя лучше соответствовала роли «Благородных Владык».

— Сообщение о вашем гостеприимстве достигнет ушей ваших Старейшин.

Улучив пару секунд, когда они остались наедине, Притчер сказал полусонному на вид Чаннису:

— Я не очень-то в восторге от этой встречи со Старейшинами. У вас есть по этому поводу какие-нибудь соображения?

Чаннис выглядел озадаченно.

— Нет. Что вас беспокоит?

— Кажется, у нас есть более серьезные дела, чем привлекать к себе внимание здешнего населения.

Чаннис заговорил поспешно, тихим, монотонным голосом:

— Возможно, нам нужно будет пойти на риск, обратив на себя внимание, чтобы суметь сделать следующий ход. Просто сунув руку в темный мешок и шаря наугад, Притчер, мы не найдем нужных нам людей. Люди, что правят с помощью всяких фокусов чужими сознаниями, вовсе не обязательно должны выглядеть как люди, облеченные властью. Прежде всего следует помнить, что психологи Второго Установления, вероятно, составляют очень незначительное меньшинство среди всего населения, точно так же, как среди жителей вашего собственного Первого Установления не так уж много техников и ученых. Обычные жители, скорее всего, и есть обычные жители. Психологи же должны уметь хорошо маскироваться, и люди, которым внешне принадлежит власть, могут искренне считать, что они и являются подлинными господами. Возможно, нашу проблему мы решим как раз здесь, на этой жалкой, замерзшей планете.

— Этого я вообще не понимаю.

— Да поглядите же, ведь все и так ясно. Ределл, вероятно, огромный мир — там живут миллионы или сотни миллионов. Как мы сможем распознать среди них психологов и с достоверностью сообщить Мулу, что мы отыскали Второе Установление? Но здесь, в этом крошечном крестьянском мире, на вассальной планете, все руководство с Ределла сконцентрировано в их главной деревне Джентри, как о том информировал наш хозяин. Их там в крайнем случае несколько сот человек, Притчер, и среди них обязательно должны быть люди Второго Установления — один или больше. Мы в конце концов доберемся и туда — но сначала поглядим на Старейшин. Это логичный шаг на нашем пути.

Когда их чернобородый хозяин, явно возбужденный, опять ввалился в комнату, они отпрянули друг от друга.

— Благородные Владыки, Старейшины уже прибывают. Я взываю о позволении еще раз попросить вас замолвить словечко о моем отношении… — в приступе низкопоклонства он согнулся почти вдвое.

— Мы обязательно поговорим о вас, — сказал Чаннис. — Это и есть ваши Старейшины?

Видимо, так оно и было. Вошли трое.

Один из них приблизился. Он поклонился уважительно, но с достоинством, и произнес:

— Нам оказана честь. Транспорт обеспечен, уважаемые господа, и мы надеемся на удовольствие оказаться в вашем обществе в Зале Собраний.

Первый Спикер меланхолично созерцал ночное небо. Волокнистые облака мчались на фоне слабого сияния звезд. Космос казался враждебным. Он и в лучшие времена был холоден и внушал страх, но теперь он содержал в себе это странное существо — Мула, и само это содержимое, казалось, омрачало космос и сгущало зловещие угрозы.

Заседание было окончено. Оно не затянулось. Были сомнения и расспросы, вызванные сложной математической проблемой анализа поведения ментального мутанта неопределенного склада. Должны были быть учтены все предельные варианты.

Но пришла ли уверенность? Где-то в этой части космоса, на галактических просторах, в пределах досягаемости находился Мул. Что он сделает?

Его люди были достаточно легко управляемы. Они реагировали и продолжали реагировать в соответствии с планом.

Но как насчет самого Мула?

4. Двое и Старейшины

Люди, именовавшиеся в данной области Россема Старейшинами, выглядели вовсе не так, как можно было ожидать. Они не являлись простой экстраполяцией обычных крестьян в сторону большей солидности, властности и суровости.

Вовсе нет.

Впечатление достоинства, отличавшее их с первой же встречи, росло до тех пор, пока не сделалось их главенствующей характеристикой.

С видом тяжелодумных и неспешных мыслителей они спокойно сидели вокруг своего овального стола. Большинство их едва успело перешагнуть порог молодости, и лишь немногие обладали короткими и аккуратно подстриженными бородами. Было ясно, что слово «Старейшины» обозначало скорее меру уважения со стороны сограждан, нежели возраст.

Двое из внешнего космоса, сидя во главе стола в торжественном молчании, сопровождавшем весьма скромное угощение, которое предназначалось не столько для чревоугодия, сколько для церемониала, погрузились в новую для себя, чрезвычайно непривычную атмосферу.

После трапезы и одного-двух почтительных комментариев, произнесенных самыми уважаемыми из числа Старейшин — слишком коротких и безыскусных, чтобы именоваться речами, — беседа приняла непринужденный характер.

Достоинство, необходимое для встречи чужеземцев, словно наконец уступило место крестьянской обходительности, дружелюбию и любознательности.

Старейшины сгрудились вокруг пришельцев, и посыпался град вопросов.

Они спрашивали, сложно ли управлять звездолетом, как много людей требуется для этого, можно ли поставить на здешние мобили моторы получше, правда ли, что на других мирах снег идет так же редко, как, по слухам, на Ределле, как много людей населяет их мир, уступает ли он по размерам Ределлу или превосходит его, далеко ли он находится, каким образом соткана их одежда и почему она имеет металлический отблеск, почему они не носят мехов, бреются ли они каждый день, что за камень вделан в кольцо Притчера. Список вопросов казался бесконечным.

И почти все вопросы адресовались Притчеру, словно его, как старшего, автоматически наделили большим авторитетом. Притчер вынужден был отвечать все более и более пространно. Он словно оказался среди детей. Их реакция была исполнена предельного и обезоруживающего изумления. Их жажде знаний невозможно было противостоять, уклоняясь от ответов.

Притчер объяснял, что звездолетом управлять нетрудно, и что экипажи по численности бывают разные — от одного до многих человек, что моторы здешних мобилей ему в подробностях незнакомы, но без сомнения, могут быть улучшены, что климатические различия между мирами беспредельны, что в его мире живет много сотен миллионов человек, но он бесконечно уступает великой империи Ределла, что их одежда соткана из силиконового пластика, металлический блеск которому придает специально заданная ориентация поверхностных молекул, что их костюмы обладают свойством самоподогрева, так что в мехах нет необходимости, что они бреются каждый день, что камень в его перстне — аметист. Список простирался все дальше и дальше. Притчер чувствовал, что против собственной воли буквально тает перед этими наивными провинциалами.

Всякий раз после очередного ответа среди Старейшин начинался быстрый разговор, словно они обсуждали полученную информацию. За этими их внутренними дискуссиями трудно было уследить, потому что они тут же переходили на свой собственный диалект универсального галактического языка, ставший архаичным ввиду долгой изоляции от токов живой речи.

Их обрывистые комментарии, по существу, балансировали на краю понимания, постоянно ускользая от цепкой хватки разума.

В конце концов вмешался Чаннис:

— Добрые люди, ответьте и вы на кое-какие наши вопросы, ибо мы, будучи чужеземцами, очень заинтересованы узнать о Ределле как можно больше.

Тогда немедленно воцарилась глубокая тишина, и каждый из дотоле красноречивых Старейшин замолк. Их руки, которые прежде сопровождали слова быстрыми и изящными жестами, внезапно вяло опустились. Они украдкой переглядывались, и каждый явно хотел свалить все на соседа.

Притчер быстро вставил:

— Мой спутник спрашивает это по дружбе, ибо славой Ределла полнится Галактика, и мы, конечно, проинформируем здешнего губернатора о лояльности и любви Старейшин Россема.

Вздохов облегчения не последовало, но лица просветлели. Один из Старейшин погладил двумя пальцами свою бородку, выпрямив ее легкие завитки, и произнес:

— Мы верные слуги Властителей Ределла.

Раздражение Притчера, вызванное слишком откровенной постановкой вопроса Чаннисом, утихло. По крайней мере он удостоверился, что возраст, крадущаяся поступь которого в последнее время казалась ему все более и более неотвратимой, пока не лишил его способности быстро соображать и сглаживать чужие промахи. Он продолжал:

— В нашей удаленной части Вселенной слишком мало известно о былой истории Властителей Ределла. Мы предполагаем, что они уже долгое время благосклонно управляют этим миром.

Тот же Старейшина, что и вначале, как-то незаметно сделавшийся главным рассказчиком, промолвил:

— Даже деды самых старших из нас не могут припомнить время, когда Властителей не было.

— А мирное ли время нынче?

— О да, мирное! — он чуть поколебался. — Губернатор — сильный и могущественный Властитель, который карает предателей, не задумываясь. Никто из нас, конечно, не предатель.

— Я понял так, что в прошлом он покарал кого-то по заслугам.

Снова колебание.

— Никто здесь никогда не был предателем — ни наши отцы, ни отцы наших отцов. Но таковые были на других мирах, и смерть быстро настигла их. Об этом не стоит раздумывать, ибо мы — люди покорные, всего лишь бедные фермеры, и не интересуемся вопросами политики.

Беспокойство, звучавшее в его голосе, и всеобщая озабоченность в глазах остальных не могли ускользнуть от внимания гостей.

Притчер сказал вкрадчиво:

— Не могли бы вы разъяснить, как нам добиться аудиенции у вашего губернатора.

Тут возникло неожиданное замешательство. После долгой паузы Старейшина сказал:

— Как, разве вы не знаете? Губернатор завтра будет здесь. Он вас ждал. Это было большой честью для нас. Мы… мы искренне надеемся, что вы остались довольны нашей исполнительностью и сообщите ему об этом.

Улыбка Притчера чуть-чуть скривилась.

— Ждал нас?

Старейшина изумленно переводил взгляд с одного из чужеземцев на другого.

— Как же… вот уже неделю мы поджидаем вас.

Предоставленное им помещение на этой планете, без сомнения, считалось роскошным.

Притчеру приходилось жить и в худших условиях. Чаннис проявлял полное безразличие к внешним обстоятельствам.

Однако теперь в отношениях между ними возник элемент дополнительной напряженности.

Притчер чувствовал, что время для принятия определенного решения уже близится. И все же казалось заманчивым выждать еще немного. Встреча с губернатором означала повышение ставки до опасных размеров, но выигрыш этой ставки мог многократно умножить общий итог. Притчер ощущал прилив гнева от одного лишь вида легкой морщинки между бровями Чанниса, от изящной небрежности, с которой тот прикусывал нижнюю губу. Он питал отвращение к затянувшемуся и бесполезному разыгрыванию ролей и мечтал положить этому конец.

Он сказал:

— Наше появление здесь, как видно, не было для них неожиданностью.

— Да, — просто сказал Чаннис.

— И все? Вы высказались на удивление содержательно. Мы являемся сюда и обнаруживаем, что губернатор нас уже ждет. От губернатора, как можно предполагать, мы узнаем, что нас ожидает и сам Ределл. Чего же стоит в этом случае вся наша миссия?

Чаннис поднял голову и произнес, даже не пытаясь скрыть усталые нотки в голосе:

— Ждать нас — одно дело; знать заранее, кто мы и зачем явились — совсем другое.

— Вы надеетесь скрыть это от людей Второго Установления?

— Возможно. А почему бы и нет? Вы что, уже готовы спасовать? Допустим, что наш корабль засекли в космосе. Разве это так уж необычно для крупной державы — иметь передовые посты наблюдения? Мы представляли бы интерес, пусть даже в качестве обычных чужеземцев.

— Интерес, достаточный для того, чтобы губернатор сам явился к нам, а не наоборот?

Чаннис пожал плечами.

— С этой проблемой будем разбираться позднее. Давайте поглядим, что из себя представляет этот губернатор.

Притчер чуть сердито осклабился. Ситуация становилась просто смехотворной.

Демонстрируя показное воодушевление, Чаннис продолжал:

— По крайней мере одно мы знаем. Либо Ределл — это и есть Второе Установление, либо целый миллион отдельных признаков указывает в ложную сторону. Как еще можно интерпретировать тот нескрываемый страх, в котором Ределл держит этих туземцев? Признаков политического принуждения я не вижу. Их общества Старейшин собираются на вид вполне открыто, без каких-либо помех. Налоги, о которых они рассказывали, мне вовсе не кажутся непосильными, и вся система их сбора неэффективна. Туземцы много говорят о бедности, но выглядят при этом крепкими и упитанными. Дома неуклюжи, деревни построены достаточно примитивно, но своему назначению они полностью отвечают. В сущности, этот мир поражает меня. Я никогда не видел более непривлекательной планеты, но при этом у меня создалось убеждение, что население здесь отнюдь не страдает, и его безыскусная жизнь ухитряется включать в себя уравновешенное счастье, недостающее утонченным народам развитых центров.

— Так вы, значит, поклонник крестьянских добродетелей?

— Звезды меня упаси, — эта мысль, казалось, изумила Чанниса. — Я просто отмечаю значимость всего этого. Видимо, Ределл является эффективным администратором — но совсем в ином смысле, нежели Старая Империя, Первое Установление или даже наш собственный Союз. Все они обеспечивали и обеспечивают своим подданным чисто механическое процветание за счет конкретных ценностей. Ределл же приносит счастье и достаток. Разве вы не видите, что все их господство имеет иную ориентацию? Оно не физическое, а психологическое.

— В самом деле? — Притчер позволил себе поиронизировать. — А ужас, с которым Старейшины говорят о наказании за измену, исходящем от этих добросердечных администраторов-психологов?

Как это согласуется с вашим тезисом?

— А разве сами они являлись объектом наказания? По их словам, наказывали других. Создается впечатление, что представление о каре так прочно вбито в них, что сама кара никогда не понадобится.

Должные умственные установки так впечатаны в их сознания, что я почти уверен: на планете нет ни единого ределлского солдата. Неужто вы всего этого не видите?

— Возможно, увижу, — холодно сказал Притчер, — но не раньше, чем встречусь с губернатором.

А, кстати, что если и наши сознания уже взяты под контроль?

Чаннис ответил с нескрываемым презрением:

— Вы-то должны быть к такому приучены.

Притчер заметно побледнел и, сделав усилие, отвернулся. Больше в этот день они друг с другом не разговаривали.

В молчаливом безветрии морозной ночи, прислушавшись к тихому, сонному дыханию попутчика, Притчер молча настроил свою наручную рацию на ультраволновой диапазон, недоступный рации Чанниса, и бесшумно прикасаясь к ней ногтем, связался с кораблем.

Ответ поступил в виде череды незаметных, едва ощутимых вибраций.

Притчер дважды спросил:

— Есть ли какие-либо сообщения?

Дважды последовал ответ:

— Никаких. Мы в постоянном ожидании.

Он встал с кровати. В комнате было холодно, и он, завернувшись в меховое одеяло, сел в кресло и стал смотреть на небосвод, столь отличающийся по яркости и сложности расположения теснящихся звезд от равномерного тумана Галактической Линзы, которая господствовала на ночном небе его родной Периферии.

Где-то там, среди звезд, находился ответ на захлестнувшие его трудности, и он страстно желал, чтобы этот ответ поскорее прибыл и со всем покончил.

На миг он задался вопросом: неужели Мул был прав, и Обращение отняло у него твердое, острое лезвие уверенности в себе? Или то была просто надвигающаяся старость, объединившаяся со всеми тяготами последних лет?

Ему, в сущности, было все равно.

Он устал.

Губернатор Россема прибыл без особой помпы. Его единственным спутником был человек в форме, управлявший мобилем.

Мобиль выглядел роскошно, но Притчеру он не особенно понравился. Разворачивался он неуклюже, не раз заметно дергался — видимо, при слишком быстрой смене передач. Один лишь взгляд на его конструкцию позволял заключить, что мобиль работал не на атомной, а на химической энергии.

Ределлский губернатор мягко ступил на тонкий слой снега и двинулся вперед между двумя шеренгами почтительно стоящих Старейшин. Он быстро вошел в здание, не глядя на них.

Старейшины последовали за ним.

Два человека Союза Миров Мула наблюдали за происходящим из отведенного им помещения.

Губернатор был полного телосложения, довольно коренаст, невысок ростом, с невыразительным лицом.

Но что из того?

Притчер выругал себя за излишнюю нервозность. По правде говоря, на его лице ничего не отразилось. Он не унизился перед Чаннисом — но ему было прекрасно известно, что его кровяное давление подскочило, а в горле пересохло.

То был не физический страх. Притчер ни в коей мере не принадлежал к числу тупоумных, непробиваемых людей, состоящих из лишенной нервов плоти, слишком глупых даже для того, чтобы испугаться — но физический страх он мог унять и отбросить в сторону.

Здесь все было по-иному. Этот страх был другим.

Он быстро взглянул на Чанниса. Молодой человек беспечно рассматривал ногти на одной руке и лениво подправлял какие-то незаметные нарушения идеального порядка.

Что-то внутри Притчера исполнилось негодования. Стоило ли Чаннису бояться ментального воздействия?

Притчер мысленно перевел дух и попытался рассуждать в обратном направлении. Каким твердокаменным демократом он был раньше, до того, как Мул Обратил его? Это было трудно вспомнить. Он не мог представить себя таким даже мысленно. Он не мог порвать цепкие узы, эмоционально привязывавшие его к Мулу. Рассудку его было известно, что когда-то он пытался убить Мула, но несмотря на все усилия, он никак не мог припомнить своих ощущений в то время. Впрочем, это могло быть самозащитой его сознания, ибо даже интуитивные догадки о природе забытых чувств, одно лишь постижение их направленности вызывали болезненные корчи в желудке.

Что если губернатор уже вмешался в его сознание?

Что если нематериальные, мысленные щупальца Второго Установителя вползли, извиваясь, в эмоциональные расщелины его менталитета и разъединили его, и изменили его…

В тот, первый раз он ничего не почувствовал. Не было ни боли, ни разлада в мыслях — ни даже ощущения разрыва. Он, оказывается, всегда любил Мула. Если когда-то давным-давно — пять коротких лет назад — он думал, что не любит его, что ненавидит его, это было просто дикой иллюзией.

Мысль об этой иллюзии заставляла его нервничать.

Но боли не было.

Будет ли встреча с губернатором воспроизведением того, через что он уже прошел однажды?

Присоединится ли все ушедшее — вся его служба при Муле, вся его жизненная ориентация — к туманной, потусторонней мечте, хранившей слово «демократия»? Мул тоже станет сном, и Притчер сделается верным одному лишь Ределлу…

Он резко повернулся.

Возникло острое чувство тошноты.

И тут голос Чанниса раздался в его ушах:

— Я думаю, что это за нами, генерал.

Притчер снова обернулся. Один из Старейшин бесшумно открыл дверь и встал на пороге, храня выражение достоинства и спокойного почтения. Он сказал:

— Его Превосходительство Губернатор Россема от имени Властителей Ределла имеет удовольствие дать соизволение на аудиенцию и требует вашего появления перед своей персоной.

— Все ясно, — Чаннис рывком подтянул пояс и поправил на голове россемский капюшон.

Притчер стиснул зубы. Начиналась настоящая игра.

Губернатор Россема имел невзрачный облик. К тому же он был с непокрытой головой, и его редеющие, светло-каштановые с проседью волосы придавали ему благодушный вид. Его костлявые надбровные дуги были хмуро сведены, а глаза, окаймленные тонкой сеткой морщин, казались хитроватыми, но свежевыбритый подбородок имел мягкие очертания и, по всеобщему мнению приверженцев псевдонауки, читающей характер по чертам лица, выглядел «безвольным».

Избегая его взгляда, Притчер рассматривал именно подбородок губернатора. Он не знал, могло ли это помочь — если им вообще что-либо могло помочь.

Голос губернатора был пронзительным, интонации — безразличными:

— Добро пожаловать на Ределл. Мы приветствуем вас с миром. Вы уже ели?

Его рука — с длинными пальцами и с проступающими венами — почти царственным жестом простерлась в направлении подковообразного стола.

Они поклонились и сели за стол. Губернатор расположился с наружной стороны основания подковы, они — с внутренней, а по бокам разместился двойной ряд молчаливых Старейшин.

Губернатор разговаривал короткими, отрывистыми фразами, нахваливал импортированную с Ределла провизию, — каковая и в самом деле несколько отличалась по качеству от более грубого угощения Старейшин, — и поругивал россемскую погоду; одновременно он ненароком затрагивал и вопросы, касающиеся сложностей, с которыми приходится сталкиваться в космических путешествиях.

Чаннис говорил мало, Притчер вообще помалкивал.

Подошел конец обеда. Небольшие запеченные фрукты были съедены, салфетки использованы и отброшены. Губернатор откинулся в кресле.

Его маленькие глаза заискрились.

— Я интересовался вашим кораблем. Естественно, я хотел бы проследить, чтобы он был должным образом обслужен и отремонтирован. Мне сообщили, что его местонахождение неизвестно.

— Действительно, — с легкостью ответил Чаннис. — Мы оставили его в космосе. Это большой звездолет, подходящий для длительных странствий, в том числе и во враждебно настроенных местах, и мы посчитали, что его посадка здесь может вызвать сомнения в наших мирных намерениях. Мы предпочли высадиться одни, без оружия.

— Это дружественный акт, — без особой уверенности прокомментировал губернатор. — Большой корабль, вы говорите?

— Это не военное судно, ваше превосходительство.

— Кхм, кхм. Откуда вы прибыли?

— С небольшого мира в секторе Сантанни, ваше превосходительство. Возможно, вы и не подозреваете о его существовании, поскольку он ничем не знаменит. Мы заинтересованы в установлении торговых связей.

— А, торговля? Что есть у вас на продажу?

— Всевозможные машины, ваше превосходительство. Для обмена на продовольствие, древесину, руду…

— Кхм, кхм, — казалось, губернатора одолевают сомнения. — Я мало разбираюсь в таких делах.

Возможно, удастся договориться ко взаимной выгоде. Возможно. После того, как я ознакомлюсь с вашими полномочиями, — ибо, как вы понимаете, для того, чтобы дела могли двинуться дальше, мое правительство затребует дополнительную информацию, — и после того, как я осмотрю ваш корабль, не исключено, что для вас будет иметь смысл проследовать на Ределл.

Ответа не было, и отношение губернатора к гостям стало подмерзать на глазах.

— Во всяком случае, необходимо, чтобы я увидел ваш корабль.

Чаннис сказал отчужденно:

— Корабль, к несчастью, в данный момент находится на ремонте. Если ваше превосходительство не будет возражать против предоставления нам сорокавосьмичасовой отсрочки, звездолет будет к вашим услугам.

— Я не имею привычки ждать.

Притчер впервые столкнулся взглядом с глазами губернатора, и его дыхание на миг прервалось. Его охватило чувство, будто он тонет, но через секунду он оторвал взгляд.

Чаннис был непоколебим. Он заявил:

— В течение сорока восьми часов звездолет не может быть посажен, ваше превосходительство.

Мы здесь, безоружные. Можете ли вы сомневаться в искренности наших намерений?

Последовало долгое молчание. Затем губернатор ворчливо произнес:

— Расскажите мне о мире, из которого вы прибыли.

Этим все и кончилось. Выражений неудовольствия больше не было. Выполнив свой официальный долг, губернатор, видимо, потерял дальнейший интерес, и аудиенция уныло сошла на нет.

По возвращении в комнату Притчер встряхнулся и занялся самопроверкой.

Осторожно, затаив дыхание, он «ощупал» свои эмоции. Без сомнения, он не казался себе изменившимся, но должна ли была проявиться хоть какая-нибудь разница? Чувствовал ли он себя иным после Обращения Мула? Разве и тогда не было впечатления, что все идет как надо?

Он принялся экспериментировать.

Безучастно и намеренно он прокричал внутри безмолвных тайников своего сознания: «Второе Установление должно быть обнаружено и уничтожено».

И в ответ в нем пробудилась искренняя, без малейших колебаний ненависть.

А затем он попытался мысленно заменить слова «Второе Установление» на «Мул», и тут же дыхание его прервалось, а язык онемел.

Пока что все было хорошо.

Но если им управляли по-другому, более тонко? Если внесены были только самые мелкие изменения? Изменения, которых он не может обнаружить, ибо само их существование искажает характер его рассуждений?

Выяснить это было невозможно.

Но он по-прежнему чувствовал абсолютную преданность Мулу! Раз это осталось неизменным, все остальное не имело значения.

Он снова заставил свой ум действовать. Чаннис возился в своем углу комнаты. Ноготь большого пальца Притчера коснулся наручного коммуникатора.

И, получив ответ, он ощутил, как его затопил прилив облегчения — и схлынул, оставив чувство изнеможения.

Внешний облик Притчера оставался невозмутимым, но все внутри кричало от радости — и когда Чаннис обернулся к нему, генерал знал, что фарс заканчивается.

Двое Спикеров повстречались на дороге, и один остановил другого.

— Первый Спикер уже сообщил мне кое-что.

В глазах собеседника замерцало легкое беспокойство.

— Точка пересечения?

— Да! Дожить бы нам до рассвета!

5. Один человек и Мул

Если Чаннис и заметил перемены в поведении Притчера и в их взаимоотношениях, он этого никак не показывал. Откинувшись на жесткую деревянную скамейку и вытянув ноги перед собой, он спросил:

— Как вам губернатор?

Притчер пожал плечами.

— Ничего особенного. Он явно не произвел на меня впечатления ментального гения. Очень плохой образец Второго Установителя — если, конечно, он и в самом деле является таковым.

— А вы знаете, я не думаю, что он в самом деле Второй Установитель. Не знаю, как это пояснить. Предположим, что вы — Второй Установитель, — Чаннис задумался, — что бы вы сделали?

Предположим, вы имеете представление о наших задачах здесь. Как бы вы справились с нами?

— Обращением, конечно.

— Подобно Мулу? — Чаннис резко вскинул голову. — А если бы они нас обратили, разве это стало бы нам известно? Любопытно… А что если они — просто психологи, но очень умные?

— В таком случае я приказал бы прикончить нас побыстрее.

— А наш корабль? Нет, — Чаннис покачал пальцем. — Против нас блефуют, старина Притчер. Это элементарный блеф. Даже если они имеют наготове эмоциональный контроль, то ведь мы — и вы, и я — просто фасад. Они должны бороться с Мулом; с нами они будут осторожны так же, как и мы — с ними.

В предположении, что им известно, кто мы такие.

Притчер безразлично взглянул на него.

— Что вы намереваетесь делать?

— Ждать, — процедил Чаннис. — Пусть они явятся сами. Они обеспокоены. Возможно, из-за корабля, но более вероятно — из-за Мула. Они блефовали с губернатором. Это не сработало. Мы не утратили бдительности. Следующим номером они явно пришлют Второго Установителя, и он предложит какую-нибудь сделку.

— Ну и что тогда?

— Тогда мы эту сделку заключим.

— Я так не думаю.

— Потому что вы полагаете, будто это означает обмануть Мула. Но вы не правы.

— Нет, Мул в состоянии справиться с любым обманом, со всем, что вы надумаете. Но, по-моему, дело не в этом.

— Значит, вы полагаете, будто мы не сможем обмануть Установителей?

— Очень может быть. Но и это не главное.

Чаннис дал своему взгляду опуститься на предмет, который его спутник сжал в руке, и сказал угрюмо:

— Вы хотите сказать, что причина вот в этом.

Притчер помахал своим бластером.

— Правильно. Вы под арестом.

— За что?

— За измену Первому Гражданину Союза.

Губы Чанниса плотно сжались.

— Что тут происходит?

— Измена! Как я уже сказал. И мой долг — ее ликвидировать.

— Ваши доказательства? Или свидетельства, предположения, видения? Или вы сошли с ума?

— Нет. А вы? Или вы всерьез считаете, что Мул просто так посылает юных молокососов с головокружительными миссиями? Уже тогда это мне казалось сомнительным. Я только понапрасну терял время, сомневаясь в себе. Зачем он должен был послать именно вас? Потому что вы красиво улыбаетесь и одеты с иголочки? Потому что вам только двадцать восемь лет?

— Вероятно потому, что мне можно доверять. Или объяснения, основанные на простой логике, вас не устраивают?

— На самом деле — потому, что вам нельзя доверять. При виде того, как оборачиваются дела, это объяснение выглядит достаточно логичным.

— Мы что, соревнуемся в парадоксах? Или это игра в слова — кто, говоря больше, скажет меньше?

Бластер приблизился, а за ним — Притчер. Теперь он возвышался над молодым человеком.

— Встать!

Чаннис неторопливо подчинился. Его живот не свело, даже когда дуло бластера уперлось ему в пояс.

Притчер сказал:

— Мул желал найти Второе Установление. У него это не вышло, и у меня это не вышло. Секрет, который ни один из нас не в силах разгадать, должен быть укрыт весьма тщательно. Так что оставалась одна неиспользованная возможность: найти такого разыскивающего, которому место укрытия известно заранее.

— И это я?

— Судя по всему, именно так. Тогда я, конечно, не знал об этом, но если мой разум и становится медлительным, он все равно движется в правильном направлении. Как легко мы обнаружили Звездный Предел! Как удачно вы нашли нужное поле звезд Линзы из всех бесконечных возможностей! И, сделав это, как успешно мы избрали именно нужную точку для наблюдения! Вы, неуклюжий дурак! Или вы настолько недооцениваете меня, что решили, будто я способен проглотить любую комбинацию невероятных случайностей, внезапно осенившую вас?

— Вы имеете в виду, что я слишком удачлив?

— Любой лояльный человек не мог бы и вполовину быть таким везучим.

— Значит, вы такого низкого мнения о моей везучести?

Бластер подался вперед, хотя только холодное поблескивание глаз выдавало нарастающий гнев на лице, взиравшем на Чанниса.

— Просто Второе Установление вам платит.

— Платит? — безмерное презрение. — Докажите это.

— Или же вы находитесь под их умственным воздействием.

— Без того, чтобы это стало известно Мулу? Смешно.

— Мулу об этом известно. Именно это я и имею в виду, вы, лопоухий сопляк. Мулу об этом известно. Неужто вы думаете, что иначе вам дали бы корабль — как какую-нибудь игрушку? Вы привели нас ко Второму Установлению, как и предполагалось.

— Из этой собачьей чуши я пытаюсь выудить хоть какой-то здравый смысл. Например, какой мне был резон вести вас ко Второму Установлению? Почему бы нам не рыскать по Галактике, весело скакать туда-сюда, и найти не больше, чем вы?

— Из-за корабля. Потому что люди Второго Установления, явно нуждаются для самообороны в атомном оружии.

— Вам придется придумать что-нибудь получше. Один звездолет не решает их проблем, а если они думают, что изучив его, они смогли бы построить атомные энергостанции, то эти Вторые Установители поистине безмозглые простофили. Я бы сказал, простофили того же порядка, что и вы.

— У вас будет возможность объяснить все это Мулу.

— Мы возвращаемся на Калган?

— Напротив. Мы остаемся здесь. А Мул присоединится к нам минут через пятнадцать. Вы думаете, он не следил за нами, о мой проницательный, остроумный сгусток самодовольства? Вы отлично разыграли роль приманки — только наоборот. Вы не заманили наших жертв — вместо этого вы привели нас к нашим жертвам.

— Могу ли я сесть, — спросил Чаннис, — и пояснить все на пальцах? Пожалуйста.

— Вы останетесь стоять.

— Ладно, я могу говорить и стоя. Вы думаете, что Мул следил за нами, потому что в системе связи был установлен гипертрассер?

Покачнулся ли бластер или ему показалось? Чаннис не мог бы в этом поклясться. Он сказал:

— Вы не выглядите удивленным. Но я не буду терять времени на сомнения. Да, я знал об этом.

А теперь, продемонстрировав, что мне известно то, о чем, по вашему мнению, мне знать не полагалось, я расскажу кое-что, неизвестное даже вам.

— Вы позволяете себе слишком длинные вступления, Чаннис. А я-то думал, что ваше чувство изобретательности смазано куда лучше.

— Определенная выдумка действительно имеется. Предатели — или вражеские агенты, если вы предпочитаете этот термин — существовали в самом деле. Но Мул узнал об этом весьма необычным образом. Понимаете, создалось впечатление, что кое-кто из Обращенных им людей подвергался некоему странному воздействию.

На этот раз бластер дрогнул. Без сомнения.

— Я хочу это подчеркнуть, Притчер. Вот почему Мул нуждался во мне. Я — Необращенный.

Разве он не указал вам, что нуждается в Необращенном человеке? Независимо от того, сообщил ли он вам истинную причину этого.

— Попробуйте что-нибудь другое, Чаннис. Если бы я был против Мула, я бы знал об этом, — Притчер спокойно, быстро ощупал свое сознание.

Оно было прежним. Очевидно, этот человек лгал.

— Вы хотите сказать, что чувствуете верность Мулу. Вполне возможно. В верность не вмешивались. Слишком было бы заметно, как сказал сам Мул. Но как вы чувствуете себя в интеллектуальном смысле? Вы стали медлительны, не так ли? С тех пор, как мы начали это путешествие, всегда ли вы чувствовали себя нормально? Или испытывали иногда странное ощущение, словно вы были не вполне вы? Э, погодите, вы что, стараетесь проделать во мне дырку, не нажимая на курок?

Притчер отодвинул бластер на полдюйма.

— Что вы хотите этим сказать?

— В вас внедрялись. Вами управляли. Вы же не видели, как Мул установил этот гипертрассер.

Вы не видели, кто это сделал. Вы просто обнаружили его там и решили, что это Мул, и с тех пор полагаете, что он следит за нами. Конечно, наручная рация, которую вы носите, связывается с кораблем на недоступной мне длине волны. Вы думаете, я об этом не знал?

Он говорил теперь торопливо, рассерженно. Покров безразличия распался под натиском ярости.

— Но это не Мул сейчас явится к нам оттуда. Вовсе не Мул.

— Тогда кто же?

— Ну а сами вы как считаете? Я обнаружил этот гипертрассер в день нашего старта. Но я не подумал о Муле. У него нет причин идти здесь окольными путями. Разве вы не видите, какая чепуха получается? Если бы я был предателем, и Мул знал об этом, я мог быть Обращен с такой же легкостью, как вы, и он получил бы тайну местоположения Второго Установления прямо из моего сознания, не отправляя меня через пол-Галактики. Можете ли вы хранить секреты от Мула? А если я не знаю этой тайны, то и Мула не смог бы привести к цели. Тогда зачем было меня посылать в любом случае? Очевидно, гипертрассер установил агент Второго Установления. Тот, кто сейчас явится к нам.

А смогли бы вас провести, не залезая в ваше драгоценное сознание? Или для вас это нормально — принять всю эту несусветную чушь за истину? Чтобы я доставил звездолет Второму Установлению?

Да и на кой он им нужен? Им нужны вы, Притчер. Вы знаете о Союзе больше всех, исключая только Мула, и, к тому же, вы, в отличие от него, не опасны для них. Вот почему они вложили в мой разум направление поиска. Разумеется, я никогда бы не смог натолкнуться на Ределл случайными блужданиями по Линзе. Я об этом знал. Но я знал также, что Второе Установление следит за нами, и знал, что они-то все и устроили. Почему бы не принять их игру? То был поединок в блефе. Они хотели заполучить нас, а я хотел заполучить их местонахождение — и пусть космос возьмет того, кто окажется менее хитрым. Но если вы будете продолжать наводить на меня бластер, проиграем именно мы. И это, очевидно, не ваша идея. Это они. Дайте мне этот бластер, Притчер. Я знаю, что вам это кажется ошибочным, но это не ваш разум говорит, это Второе Установление внутри вас. Отдайте мне бластер, Притчер, и мы вместе обратимся против того, кто явится сейчас.

Притчер в ужасе сознавал растущее смятение. Правдоподобно! Мог ли он так ошибаться?

Откуда это вечное сомнение в себе? Почему он не был уверен? Почему слова Чанниса звучали так правдоподобно?

Правдоподобно!

Или это его собственный истерзанный разум борется с вторжениями?

Неужели он расщепился пополам?

Как в тумане, он разглядел стоявшего перед ним с протянутой рукой Чанниса — и внезапно понял, что собирается отдать ему бластер.

Но не успели мускулы его руки произвести соответствующее движение, как дверь позади неторопливо открылась — и он обернулся.

В Галактике, вероятно, найдутся люди, которых запросто можно принять за кого-то другого, даже пребывая в состоянии мирного душевного покоя. Соответственно, могут быть и такие состояния души, при которых можно спутать и совсем уж непохожих людей. Но Мул был превыше любых комбинаций обоих этих факторов.

Хотя сознание Притчера и было потрясено, ничто не могло послужить преградой немедленно охватившему его мысленному потоку холодной энергии.

Чисто физически Мул вряд ли мог играть основную роль в любых ситуациях. Не главенствовал он и в данной.

Будучи завернут в многослойные одеяния, сделавшие его куда толще обычного вида, но даже при этом не приобретя нормальных человеческих размеров, он выглядел довольно-таки смехотворной фигурой. Его лицо было закутано, а оставшаяся открытой часть его носа торчала замерзшим красным клювом.

Для образа избавителя, вероятно, нельзя было найти менее подходящей кандидатуры.

Он сказал:

— Спрячьте ваш бластер, Притчер.

Затем он повернулся к Чаннису, который пожал плечами и сел.

— Эмоциональная обстановка здесь выглядит весьма запутанной и конфликтной. Что это вы тут говорили, будто за вами следит еще кто-то помимо меня?

Притчер резко вмешался:

— Был ли гипертрассер установлен на нашем корабле по вашему указанию, сударь?

Мул повернул холодный взгляд на него.

— Разумеется. Или вам кажется правдоподобным, что к нему может иметь доступ, помимо Союза Миров, еще какая-нибудь организация в Галактике?

— Он говорит…

— Он здесь, генерал. В косвенном цитировании нет необходимости. Так вы говорили на эту тему, Чаннис?

— Да. Но, сударь, видимо, я ошибался. Мое мнение было таково: гипертрассер установлен кем-то, находящимся на службе Второго Установления, и мы завлечены сюда для каких-то их замыслов, которым я и готовился противостоять. У меня, кроме того, возникло представление, что генерал уже более или менее находится в их руках.

— Вы изъясняетесь так, словно теперь думаете по-иному.

— Боюсь, что да. Иначе в дверях стояли бы не вы.

— Что ж, хорошо. Тогда обсудим все это, — Мул развернул верхний слой стеганой одежды с электроподогревом. — Вы не возражаете, если я тоже присяду? Так… мы здесь в безопасности и полностью свободны от любой угрозы вторжения. Ни один туземец с этой глыбы льда не пожелает приблизиться к данному месту. В этом я вас заверяю, — в подчеркнутом намеке Мула на присущую ему силу звучала жестокая откровенность.

Чаннис позволил себе выказать неудовольствие.

— Ради чего нужна такая скрытность? Можно подумать, что кто-то собирался подать чай и привести танцовщиц.

— Вряд ли… Так как там насчет вашей теории, молодой человек? Второе Установление выслеживает вас с помощью устройства, которое имеется только у меня, и… как, говорите, вы нашли это место?

— Теперь, сударь, с учетом известных нам фактов, мне кажется очевидным, что определенные указания были прямо помещены в мою голову…

— Теми же Вторыми Установителями?

— Больше некому, насколько я представляю.

— Значит, до вас не дошло, что если Второй Установитель мог заманить или принудить вас отправиться на Второе Установление для своих собственных целей — и, полагаю, вы представляли дело так, что он использовал методы, подобные моим, хотя, имейте в виду, я могу насаждать только эмоции, а не мысли — повторяю, до вас не дошло, что раз уж он мог это сделать, то в слежке за вами с помощью гипертрассера не было особой необходимости.

И Чаннис, резко приподняв голову во внезапном изумлении, натолкнулся взглядом на большие глаза своего суверена. Притчер хмыкнул и с видимым облегчением расправил плечи.

— Нет, — произнес Чаннис, — этого я не сообразил.

— А если бы они были вынуждены выслеживать вас, они не смогли бы направить вас к цели, а не будучи направляемыми извне, вы имели бы ничтожные шансы отыскать дорогу. Вам и это не приходило в голову?

— Да, не приходило.

— А почему? Или ваш уровень интеллекта упал так низко?

— Я могу ответить лишь встречным вопросом, сударь. Вы присоединяетесь к генералу Притчеру, обвиняя меня в предательстве?

— А если бы и так, что вы можете возразить?

— Только уже изложенное мною генералу. Если бы я был предателем и знал местонахождение Второго Установления, вы могли бы Обратить меня и узнать обо всем этом непосредственно. Если вы чувствовали необходимость следить за мной, значит, я не обладал этим знанием заранее и не был предателем. Так что я противопоставляю вашему парадоксу свой.

— И каков же ваш вывод?

— Что я не предатель.

— С чем я должен согласиться, ибо ваши аргументы неопровержимы.

— Тогда могу ли я спросить, зачем все-таки вы тайно следили за нами?

— Потому что все факты допускают еще одно, третье объяснение. И вы, и Притчер разъяснили, каждый со своей точки зрения, кое-какие вопросы, но не все. Я же, если вы уделите мне некоторое время, дам исчерпывающее объяснение. И очень быстро, так что скучать вам не придется. Сядьте, Притчер, и отдайте мне ваш бластер. Нам больше не грозит нападение. Ни с какой стороны, даже со стороны самого Второго Установления. Благодаря вам, Чаннис.

Комната была освещена на обычный россемский манер — нитью, накаленной током.

Единственная лампочка свисала с потолка, и в ее тусклом желтом сиянии присутствовавшие отбрасывали три расходящихся тени.

Мул сказал:

— Поскольку я чувствовал необходимость в слежке за Чаннисом, ясно, что я ожидал от этого каких-то результатов. Поскольку он направился ко Второму Установлению с исключительной решительностью и быстротой, мы логично можем предположить, что я ожидал именно такого оборота дел. Поскольку я не получил этих сведений прямо от него, что-то мне препятствовало. Таковы факты.

Чаннис, конечно, ответ знает. Знаю и я. А вы его видите, Притчер?

Притчер ответил с мрачным упрямством:

— Нет, сударь.

— Тогда я объясню. Только человек вполне определенного сорта может одновременно знать местоположение Второго Установления и препятствовать мне узнать то же. Боюсь, Чаннис, что вы сами и есть Второй Установитель.

Чаннис, опершись локтями о колени, подался вперед и в крайнем напряжении гневно выговорил:

— В чем ваши прямые доказательства? Логичные рассуждения сегодня уже дважды доказали свою ошибочность.

— Есть и прямое доказательство, Чаннис. Все достаточно просто. Я же говорил вам, что на моих людей кто-то воздействует. Делать это, очевидно, должен был некто а) Необращенный и б) весьма близкий к центру событий. Поле для поисков было обширным, но не безграничным. Вы слишком преуспевали, Чаннис. Люди слишком любили вас. Ваши дела шли слишком хорошо. Я был удивлен… А затем я призвал вас для руководства данной экспедицией, и это вас не отпугнуло. Я наблюдал за вашими эмоциями. Это вас не обеспокоило. Вы переборщили в смысле самоуверенности, Чаннис. Получив такое задание, любой, даже самый компетентный человек не может не колебаться.

Поскольку ваше сознание от колебаний все-таки воздержалось, оно было либо глупым, либо контролируемым. Обе возможности проверить было легко. Я поймал ваше сознание в миг расслабления, заполнил его горем и тут же убрал это ощущение. После чего вы разгневались с таким изощренным искусством, что я мог бы поклясться в естественности этой эмоции — не будь того, что произошло вначале. Ибо, когда я потянул за ниточку ваших эмоций, всего один ничтожный миг, до того, как вы овладели собой, ваше сознание мне сопротивлялось. Вот и все, что мне требовалось знать. Никто не может сопротивляться мне, даже в течение ничтожной доли секунды — не обладая контролем, подобным моему собственному.

Голос Чанниса прозвучал тихо и горько:

— Ну и что же? Что теперь?

— А теперь вы умрете — как Второй Установитель. Абсолютную необходимость этого, как я полагаю, вы осознаете.

И снова дуло бластера смотрело на Чанниса. Бластера, направляемого на этот раз не податливым сознанием Притчера, доступным для самого бесцеремонного манипулирования, а таким же зрелым, как его собственное, с такой же способностью сопротивления внешним силам, как его собственное, сознанием мутанта.

А время, отведенное Чаннису на исправление хода событий, было ничтожно малым.

Последовавшие затем события трудно описать обладателю нормального набора чувств, лишенному способности к эмоциональному контролю.

За промежуток времени, требовавшийся для того, чтобы палец Мула нажал на спусковой контакт, Чаннис осознал нечто очень существенное.

В текущий момент эмоциональное состояние Мула представляло собой твердую и отточенную решимость, даже в малой степени не затуманенную колебаниями. Если бы Чаннис впоследствии заинтересовался бы оцениванием количества времени от появления намерения выстрелить до выброса разрушительного потока энергии, он смог бы узнать, что предоставленная ему отсрочка составляла одну пятую секунды.

Времени оставалось в обрез.

За тот же крошечный промежуток времени Мул ощутил, что эмоциональный потенциал мозга Чанниса внезапно ринулся вперед — причем собственное сознание Мула не почувствовало какого-либо воздействия на себя, — и что одновременно на него откуда-то обрушился поток искренней, леденящей ненависти.

Этот новый эмоциональный элемент и заставил его отдернуть палец от контакта. Ничто иное не смогло бы привести к такому результату; между тем появилось полное понимание новой ситуации.

Эта немая сцена продолжалась куда меньше времени, чем требовала ее драматическая значимость. Мул, снявший палец с курка бластера и напряженно всматривающийся в Чанниса.

Чаннис, натянутый как струна, еще не решающийся сделать вдох. И Притчер, конвульсивно сжавшийся в своем кресле: каждый мускул сведен судорогой почти до разрыва, каждое сухожилие натянуто в усилии рвануться вперед; искаженное лицо, превозмогшее вышколенную одеревенелость и превратившееся в неузнаваемую, смертельную маску безмерной ненависти; и глаза, пожирающие Мула.

Чаннис и Мул обменялись лишь парой слов — и эти слова вполне соответствовали тому потоку эмоционального сознания, который являлся извечным и подлинным средством взаимопонимания между им подобными. Но учитывая нашу собственную ограниченность, необходимо все происходившее перевести в понятные нам пространные фразы.

Чаннис напряженно выговорил:

— Вы между двух огней, Первый Гражданин. Вы не можете одновременно контролировать два сознания, когда одно из них — мое, так что выбирайте. Притчер теперь освобожден от вашего Обращения. Я распустил узы. Он стал прежним Притчером — тем, что пытался однажды убить вас, считая, что вы — враг всего свободного, истинного и святого; и, кроме того, он знает, что именно вы обрекли его на пятилетнее пресмыкание. Сейчас я удерживаю его, подавляя его волю, но если вы убьете меня, контроль прекратится, и за время, существенно меньшее, чем понадобится вам, чтобы повернуть свой бластер или даже свои мысли, он убьет вас.

Мул представлял эту перспективу вполне отчетливо. Он не пошевелился. Чаннис продолжал:

— Если же вы обернетесь, чтобы взять его под контроль, убить его, сделать с ним что-нибудь, вы не успеете обернуться еще раз, чтобы остановить меня.

Мул по-прежнему не двигался. Только мягкий вздох понимания.

— Так что, — сказал Чаннис, — бросьте бластер. Будем снова на равных, и тогда вы получите Притчера обратно.

— Я ошибся, — сказал наконец Мул. — Третье лицо не должно было присутствовать в момент, когда я столкнулся с вами. Это ввело лишнюю переменную. За эту ошибку, полагаю, придется платить.

Он пренебрежительно бросил бластер и отшвырнул его ногой в дальний конец комнаты.

Одновременно Притчер обмяк в кресле, погрузившись в глубокий сон.

— Он будет в порядке, когда проснется, — безразлично произнес Мул.

Весь этот обмен словами — с того момента, когда палец Мула лег на спусковой контакт, и до мига, когда он бросил бластер — занял полторы секунды времени.

Но за краями четкого понимания, за отрезок времени, едва превысивший грань различимости, Чаннис успел уловить ускользающий отблеск эмоций Мула. И эмоции эти по-прежнему являли собой уверенный и неоспоримый триумф.

6. Один человек, Мул — и еще один

Двое спокойных на вид, расслабившихся мужчин являлись на деле физически противоположными полюсами — и каждый их нерв, служивший эмоциональным детектором, трепетал в напряжении.

Впервые за долгие годы Мул был недостаточно уверен в себе. Чаннис же знал, что защитить себя с трудом на какие-то мгновения он сумеет, в то время как противник сможет атаковать его, практически не затрачивая сил. Чаннис знал, что в испытании на выносливость он проиграет.

Но мысль об этом представляла смертельную опасность. Выдать Мулу эмоциональную слабость значило вручить ему оружие. Ведь в сознании Мула уже промелькнул проблеск победы.

Выиграть время…

Почему медлят остальные? Не в этом ли крылся источник уверенности Мула? Что именно известно противнику и неизвестно ему? Наблюдаемое им сознание ничего не говорило. Если бы только он мог читать мысли! И все же…

Чаннис грубо оборвал смятенный поток собственных мыслей. Оставалось только одно — выиграть время…

Он сказал:

— Поскольку мы уже решили, что я — Второй Установитель, и я после нашей небольшой дуэли за Притчера отрицать этого не собираюсь, то, возможно, вы скажете мне, зачем я прибыл на Ределл.

— О нет, — и Мул засмеялся громко и уверенно, — я не Притчер. Мне нет нужды давать вам пояснения. Вы имели на то свои причины — так вы считали. В чем бы эти причины ни заключались, ваши действия были мне на руку. В дальнейшем расследовании я не нуждаюсь.

— Однако в вашем понимании всего происходящего должны иметься пробелы. Или Ределл и в самом деле есть Второе Установление, которое вы жаждали отыскать? Притчер много рассказывал о прошлой вашей попытке найти его и о вашем орудии — психологе Эблинге Мисе. Притчер временами кое-что мямлил при моем… э… небольшом поощрении. Подумайте-ка опять об Эблинге Мисе, Первый Гражданин.

— Зачем мне это?

Снова уверенность! Чаннис чувствовал, как эта уверенность проступает наружу, словно с ходом времени Мул утрачивал последние остатки беспокойства. Твердо обуздав натиск отчаяния, он сказал:

— Значит, у вас отсутствует чувство любопытства? Притчер рассказал мне об огромном удивлении, испытанном Эблингом Мисом. Он отчаянно и решительно молил действовать поскорее, чтобы предупредить Второе Установление. Почему? Почему? Эблинг Мис умер. Второе Установление не было предупреждено. И все же Второе Установление существует.

Мул улыбнулся с истинным удовольствием. С неожиданной и поражающей вспышкой жестокости, которая, как уловил Чаннис, тут же исчезла, он заявил:

— Но Второе Установление, очевидно, было предупреждено. Иначе как и почему некий Беиль Чаннис прибыл на Калган, чтобы управиться с моими людьми и взять на себя весьма неблагодарную задачу — перехитрить меня. Просто это предупреждение опоздало. Вот и все.

— Тогда, — и Чаннис вызвал в себе чувство сострадания, — вы даже не знаете, чем является Второе Установление, и в чем заключается глубинный смысл всего происходящего.

Выиграть время!..

Мул ощутил жалость собеседника, и его глаза немедленно враждебно прищурились.

Привычно сложив четыре пальца, он потер свой нос и бросил:

— Что ж, можете поразвлечься. Так что вы хотели сказать насчет Второго Установления?

Чаннис намеренно заговорил с помощью слов, а не эмоциональной символики. Он сказал:

— Судя по услышанному мною, более всего поразила Миса именно тайна, окружавшая Второе Установление. Хари Селдон основал обе свои организации совершенно по-разному. Первое Установление явилось демонстративным жестом, через два века ошеломившим половину Галактики.

А Второе было бездной, погруженной во мрак. Почему дело обстояло так, можно понять, лишь снова ощутив интеллектуальную атмосферу времен умирания Империи. То было время абсолюта, великой итоговой завершенности, по крайней мере в умах. Разумеется, преграды, воздвигнутые на пути дальнейшего развития идей, как раз и являлись знаком распада культуры. Селдон стал знаменит именно потому, что восстал против этих преград. Именно эта последняя искра его творческой молодости озарила Империю закатным сиянием и возвестила восход солнца Второй Империи.

— Очень красочно. Ну и что?

— И вот он создал свои Установления в соответствии с законами психоистории. Но кто лучше него понимал всю относительность этих законов? Он никогда не создавал завершенных вещей.

Завершенные изделия — для декадентских умов. Он же построил эволюционирующий механизм, и инструментом этой эволюции явилось Второе Установление. Мы, о Первый Гражданин вашего Временного Союза Миров, мы — стражи Плана Селдона. Только мы!

Мул презрительно поинтересовался:

— Вы что, пытаетесь придать себе храбрости болтовней, или же вы пытаетесь произвести впечатление на меня? Ибо меня нимало не впечатляют Второе Установление, План Селдона, Вторая Империя, все это не затрагивает во мне струнок сострадания, симпатии, ответственности и прочих источников эмоционального понимания, до которых вы стараетесь достучаться. О мой бедный глупец, говорите о Втором Установлении в прошедшем времени, ибо оно уничтожено.

Когда Мул встал с кресла и приблизился, Чаннис ощутил, как возросла интенсивность эмоционального потенциала, давившая на его сознание. Он яростно отбивался, но что-то безжалостно вползало в него, сгибая и ломая его волю. Он почувствовал за собой стену. Мул уперся в него взглядом, подбоченившись, со злобной улыбкой на губах под нависшей горой носа.

— Ваша игра кончена, Чаннис. Для вас всех — людей из того мира, который некогда был Вторым Установлением. Был! Был! Чего вы тут ждали, сидя и болтая все это время с Притчером, когда вы могли поразить его и отобрать бластер без малейшего применения физической силы? Вы ведь ждали меня, не так ли? Ждали, чтобы приветствовать меня в ситуации, не пробуждающей во мне излишних подозрений. К несчастью для вас, я не нуждался в пробуждении. Я знал вас. Я хорошо знал вас, Чаннис из Второго Установления. Но чего вы ждете теперь? Вы все еще отчаянно бросаетесь в меня словами, точно один только звук вашего голоса способен приморозить меня к креслу. И пока вы тут говорите, ваше сознание чего-то ждет… ждет… и все еще ждет. Но никто не приходит. Никто из тех, кого вы поджидаете — ваших союзников. Вы здесь в одиночестве, Чаннис, и останетесь в одиночестве.

И знаете, почему? Потому что ваше Второе Установление ошиблось во мне — вплоть до последних мелочей. Я давно разгадал их план. Они полагали, что я последую за вами сюда и стану отличной дичью для их кухни. Вы действительно должны были послужить приманкой — приманкой для бедного, глупого, слабого мутанта, который столь рьяно рвется к Империи, что готов угодить в очевидную ловушку. Но сделался ли я их пленником? А любопытно, успело ли до них дойти, что я едва ли явился бы сюда без моего флота, против артиллерии любого из боевых кораблей которого они беззащитны — абсолютно и жалко беззащитны? Дошло ли до них, что я не стану медлить, вступая в дискуссии или выжидая, пока события примут тот или иной оборот? Мои звездолеты были брошены против Ределла двенадцать часов назад, и они более чем успешно выполнили свою миссию. Ределл лежит в руинах, его населенные центры сметены. Сопротивления не было. Второго Установления больше нет, Чаннис, и я, странный, хилый уродец — я правитель Галактики.

Чаннис был в силах только слабо мотнуть головой.

— Нет… Нет…

— Да… Да… — передразнил Мул. — А если вы — последний оставшийся в живых, а вы вполне можете им быть, то это тоже ненадолго.

Последовала короткая, тягостная пауза, и Чаннис почти взвыл от внезапной боли раздирающего проникновения в самые сокровенные глубины его сознания.

Мул отступил на шаг и пробормотал:

— Недостаточно. Заключительную проверку вы не прошли. Ваше отчаяние притворно. Ваш страх — это не всеподавляющее безбрежное отчаяние, сопутствующее гибели идеала, а лишь слабенький, въедливый страх собственной смерти.

И слабая ручка Мула схватила Чанниса за горло. Хватка ее была еле ощутима, но Чаннис почему-то был не в силах ее стряхнуть.

— Вы — моя гарантия, Чаннис. Вы — мой указатель и предохранитель от всех недооценок, которые я мог допустить.

Глаза Мула буравили его. Настаивающие… Требовательные…

— Рассчитал ли я правильно, Чаннис? Перехитрил ли я ваших людей из Второго Установления?

Ределл разрушен, Чаннис, страшно разрушен, откуда же ваше притворное отчаяние? Что происходит на самом деле? Я должен знать всю правду, всю истину! Говорите, Чаннис, говорите. Или я проник недостаточно глубоко? Опасность все еще существует? Говорите, Чаннис. Где именно я ошибся?

Чаннис ощутил, как слова буквально выдираются у него изо рта. Они исходили не по доброй воле. Он стиснул зубы. Он кусал язык. Он сдавил мускулы шеи.

Но вытягиваемые силой слова исторгались наружу — заставляя его задыхаться, разрывая по пути горло, язык, зубы…

— Истина, — пискнул он, — истина…

— Да, в чем истина? Что еще остается сделать?

— Селдон основал Второе Установление здесь. Здесь, как я сказал. Я не солгал. Психологи прибыли сюда и захватили контроль над туземным населением.

— На Ределле? — Мул погрузился в глубины колодца, на дне которого таились сокровенные эмоции Чанниса и безжалостно взбаламутил его содержимое. — Ределл я уже уничтожил. Вы знаете, чего я хочу. Дайте мне это.

— Не Ределл. Я же сказал, что Вторые Установители могут и не иметь вида людей, находящихся у власти; Ределл — это фасад… — почти неразличимые на слух слова исходили из недр Чаннисова существа, пренебрегая попытками его жалкой воли остановить этот поток. — Россем…

Россем… Этот мир — Россем…

Мул ослабил свою хватку, и Чаннис рухнул, корчась от невыносимой боли.

— Вы пытаетесь провести меня? — мягко спросил Мул.

— Вас уже провели, — прозвучал последний, умирающий отголосок сопротивления Чанниса.

— В отношении вас и вам подобных — ненадолго. Я на связи с моим флотом. И после Ределла может наступить очередь Россема. Но сперва…

Чаннис ощутил, как на него надвигается неумолимая тьма. Машинально поднеся руку к измученным глазам, он не смог заслониться от нее. Это была тьма, которая удушала, и, чувствуя, как его растерзанное, израненное сознание катится назад, назад, в вечную черноту, он в последний раз успел увидеть облик торжествующего Мула — хохочущую длинную щепку… — трясущийся от смеха мясистый носище…

Голос, удаляясь, затих. Тьма любвеобильно окутала его.

Что-то раскололо мрак, подобно отблеску змеящейся вспышки молнии, тьма исчезла, и Чаннис медленно вернулся на землю. Зрение его восстанавливалось болезненно, в заполненных слезами глазах появлялись и исчезали расплывчатые образы.

Голова ныла невыносимо, и, когда он смог поднести к ней руку, его остро ужалила боль.

Видимо, он был жив. Медленно, подобно затухающему вихрю подброшенных в воздух перьев, его мысли выровнялись и потекли размеренно и спокойно. Он точно впитывал покой извне. С огромным трудом он повернул шею — и наступившее облегчение сменилось новой болью.

Дверь была открыта, и на пороге стоял Первый Спикер. Чаннис попытался заговорить, крикнуть, предостеречь — но язык его застыл, и он понял, что часть могучего сознания Мула по-прежнему удерживает его, лишая дара речи.

Он еще раз повернул голову. Мул все еще находился в помещении. Он был рассержен, глаза его метали молнии. Он уже не смеялся, но зубы его оскалились в лютой улыбке.

Чаннис почувствовал, как ментальное воздействие Первого Спикера целительными касаниями осторожно движется вдоль его сознания. Натолкнувшись на противостояние Мула, оно на миг вступило с ним в борьбу, вызвав чувство онемения, — и отпрянуло.

Мул сказал скрипуче, с яростью, которая до смешного не вязалась с его хлипким телом:

— Так. Еще один явился поприветствовать меня.

Его проворное сознание простерло свои волокна за пределы комнаты, наружу… наружу…

— Вы один, — произнес он.

Первый Спикер, соглашаясь, вступил в разговор.

— Я абсолютно один. Необходимо, чтобы я был один, поскольку именно я пять лет назад неправильно рассчитал ваше будущее. Я хочу без чьей-либо помощи исправить создавшееся положение. К несчастью, я не учел силы вашего Поля Эмоционального Отталкивания.

Проникновение в него отняло у меня много времени. Я поздравляю вас: вам мастерски удалось его выстроить.

— Мне вас незачем благодарить, — последовал агрессивный ответ. — Нечего обмениваться со мною комплиментами. Или вы явились, чтобы добавить к уже валяющемуся здесь треснувшему столпу вашей державы осколки собственного мозга?

Первый Спикер улыбнулся:

— Что ж, человек, которого вы именуете Беилем Чаннисом, хорошо выполнил свою миссию.

Тем более, что он ментально не был равен вам. О да, я вижу, что вы с ним плохо обошлись, но мы, надеюсь, сможем восстановить его в полной мере. Он — храбрый человек, сударь. Он добровольно взялся за эту миссию, хотя мы и были в состоянии математически предсказать огромную вероятность повреждения его рассудка — а ведь это куда хуже простой физической немощи.

Разум Чанниса тщетно пытался найти выход в виде предупреждающего возгласа, но слова застревали в его устах. Он мог только излучать постоянный поток страха… страха…

Мул был безмятежен.

— Вы, конечно, знаете о разрушении Ределла?

— Знаю. Нападение вашего флота было нами предугадано.

— Я тоже так полагал. Но не предотвращено, не так ли? — добавил Мул злорадно.

— Действительно, предотвратить его нам не удалось.

Эмоциональная символика Первого Спикера в этот момент была ясна. Она выражала бесконечное негодование и отвращение к самому себе.

— И вина здесь в основном лежит на мне, а не на вас. Кто мог пять лет назад представить вашу мощь? С самого начала — со времени захвата вами Калгана, — у нас появилось подозрение, что вы обладаете силой эмоционального контроля. Это нас не слишком удивило, Первый Гражданин, и я объясню вам, почему именно.

Способ эмоционального контакта, тот, которым обладаем мы с вами, не есть нечто совершенно новое. По сути, он неявно присутствует в человеческом мозгу. Большинство людей может читать в поверхностном слое эмоций, прагматически связывая их с выражением лица, тоном голоса и тому подобным. Немалое число животных обладает этим умением в еще большей степени: они эффективнее используют обоняние, а эмоции их, конечно, менее сложны.

Люди в действительности способны на бесконечно большее, но с развитием речи миллион лет назад дар прямого эмоционального контакта начал атрофироваться. Восстановление этого забытого чувства, хотя бы частично, явилось огромным достижением нашего Второго Установления.

Но мы не рождаемся с этим. Миллион лет угасания — солидное препятствие. Мы вынуждены развивать это чувство, упражнять его, подобно тому, как упражняем наши мышцы. И тут-то и выявляется различие между вами и мной. Вы-то с ним родились.

Рассчитать этот факт мы смогли. Мы смогли рассчитать также воздействие подобного дара на личность, погруженную в мир людей, им не обладающих. Зрячий в королевстве слепых… Мы подсчитали пределы, до которых могла бы дойти ваша мания величия, и думали, что ко всему подготовились. Но мы оказались не готовы к двум факторам.

Первым оказался исключительный диапазон действия вашего чувства. Мы в состоянии вступать в эмоциональный контакт только в зоне прямой видимости — вследствие чего мы более беззащитны против физического оружия, чем вы думаете. Ведь зрение играет такую огромную роль.

С вами дело обстоит иначе. Нам стало известно, что вы можете держать людей под контролем и поддерживать с ними тесный эмоциональный контакт за пределами видимости и слышимости. Но обнаружили мы это слишком поздно.

Во-вторых, мы не знали о ваших физических недостатках, особенно об одном, по вашему мнению — самом важном из них, из-за которого вы и приняли имя Мула. Мы не учли, что вы не просто мутант, но стерильный мутант, и добавочное искажение вашей психики, ввиду комплекса неполноценности, прошло мимо нас. Мы допускали только манию величия, но не интенсивную психопатическую паранойю.

Именно я несу ответственность за все эти упущения, ибо, когда вы захватили Калган, я был лидером Второго Установления. К тому моменту, когда вы разрушили Первое Установление, мы смогли во всем разобраться — но было уже слишком поздно. И из-за этой ошибки на Ределле погибли миллионы.

— …А теперь вы приметесь исправлять ошибки? — тонкие губы Мула скривились, его разум пульсировал ненавистью. — Что вы можете сделать? Придать мне добавочный вес? Вернуть мне мужскую силу? Удалить из моего прошлого долгое детство в чуждом окружении? Вы сочувствуете моим страданиям? Вы сожалеете о моих несчастьях? То, что я делаю по необходимости, меня не печалит. Пусть Галактика защищает себя как может. Она не пошевелила пальцем для моей защиты, когда я так в ней нуждался.

— Разумеется, ваши чувства, — сказал Первый Спикер, — являются только порождением вашего прошлого, и их нельзя осуждать; их можно только изменить. Разрушение Ределла было неизбежным.

Альтернативой стали бы куда большие разрушения по всей Галактике, затянувшиеся на века. Мы сделали все, что не выходило за рамки наших возможностей. Мы эвакуировали с Ределла столько людей, сколько смогли. Остальных мы рассредоточили по планете. К несчастью, эти меры были неадекватны. Многие миллионы все-таки погибли. Вы не сожалеете о них?

— Вовсе нет — и, уверяю вас, я нисколько не буду сожалеть также о ста тысячах, которые через шесть часов погибнут на Россеме.

— На Россеме? — быстро спросил Первый Спикер.

Он повернулся к Чаннису, который пытался привстать, и пришел на помощь его усилиям.

Чаннис ощутил, как над ним в поединке схлестнулись два сознания, и вдруг сдерживающие узы распались. Слова, спотыкаясь, посыпались из его уст:

— Сударь, я полностью провалился. Он все выжал из меня не более чем за десять минут до вашего появления. Я не мог противостоять ему и не прошу снисхождения. Он знает, что Ределл — это не Второе Установление. Он знает, что Второе Установление — это Россем.

И те же узы вновь плотно сдавили его мозг.

Первый Спикер нахмурился.

— Теперь понятно. И что вы намерены делать?

— Неужто вам в самом деле интересно? Неужто вы действительно не видите очевидного? Все это время, пока вы тут разъясняли мне природу эмоционального контакта, пока вы бросались в меня такими словами, как мания величия и паранойя, я был занят. Я вступил в контакт с моим флотом и передал ему приказ. Если я сам по той или иной причине не отменю этого приказа, через шесть часов начнется бомбардировка всего Россема, за исключением зоны радиусом в сто миль вокруг этой одинокой деревни. Они должным образом выполнят это задание, а затем совершат здесь посадку. У вас есть только шесть часов, а за шесть часов вы не сможете одолеть моего сознания, равно как и спасти остальную часть Россема.

Мул широко развел руками и снова расхохотался, пока Первый Спикер, казалось, с трудом осмысливал это новое положение дел.

— А какова возможная альтернатива? — спросил он.

— О каких альтернативах вообще может идти речь? Мне большего и не надо. Или я должен заботиться о жизни обитателей Россема? Возможно, если вы дадите моим кораблям высадиться, и все — то есть, я хочу сказать, все члены Второго Установления, — подчинитесь моему ментальному контролю, я отменю приказ о бомбардировке. Контроль над таким большим числом людей с высоким интеллектом мог бы иметь смысл. Но это опять-таки потребовало бы значительных усилий, которые, быть может, так и не окупятся, так что я не особенно жажду вашего согласия на этот вариант. Ну, что вы скажете, Второй Установитель? Каким оружием вы располагаете против моего сознания, которое по крайней мере не слабее вашего, и против моих кораблей, которые сильнее всего, чем вы только мечтали бы обладать?

— Чем я располагаю? — медленно повторил Первый Спикер. — Да ничем особенным — только крупицей, ничтожной крупицей знания, которой по-прежнему не хватает вам.

— Рассказывайте побыстрее, — засмеялся Мул, — и как можно изобретательнее. Как бы вы ни изощрялись, вам не выкрутиться.

— Бедный мутант, — сказал Первый Спикер, — мне незачем выкручиваться. Спросите себя сами: почему в качестве приманки на Калган был отправлен Беиль Чаннис — тот Беиль Чаннис, который, будучи молод и отважен, тем не менее ментально уступает вам почти в той же степени, что и этот ваш спящий офицер Хэн Притчер. Почему не отправился я или кто-либо другой из наших руководителей, не столь слабых по сравнению с вами?

— Возможно, — последовал предельно уверенный ответ, — это и не такая уж глупость, поскольку никто из вас, по-видимому, мне не ровня.

— Но подлинная причина более логична. Вы узнали, что Чаннис — Второй Установитель. Он не обладал способностью скрыть это от вас. И вы знали также, что превосходите его, так что не побоялись сыграть в его игру, как он того и хотел, и последовали за ним, намереваясь перехитрить его позднее. Если бы на Калган отправился я, вы бы убили меня, ибо я представлял бы настоящую опасность, а если бы я избежал смерти, скрыв свою сущность, я бы все равно провалился, не убедив вас последовать за мной в космос. Вас мог выманить лишь тот, кто находился на более низкой ступени. А стоило вам остаться на Калгане — и все силы Второго Установления не смогли бы повредить вам, окруженному вашими людьми, вашими машинами и вашей ментальной мощью.

— Моя ментальная мощь по-прежнему со мной, зануда, — сказал Мул, — а мои люди и мои машины неподалеку.

— Истинно так, но вы не на Калгане. Вы здесь, в Королевстве Ределл, логично преподнесенном вам как Второе Установление — логично до невозможности. Иначе и быть не могло, ибо вы мудрый человек, Первый Гражданин, и следуете только логике.

— Правильно, на миг вам удалось одержать победу, но у меня все еще оставалось время, чтобы выдавить истину из вашего человека, Чанниса, и хватило мудрости понять, что такая истина вообще существует.

— А наша сторона, не так чтоб уж очень тонко, но сознавала, что вы можете успеть сделать этот лишний шаг, и потому Беиль Чаннис был специально подготовлен для вас.

— Я полностью отрицаю это. Я распластал его мозг как ощипанного цыпленка. Его обнаженное сознание трепетало передо мной, и когда он сказал, что Второе Установление и Россем — одно и то же, это являлось абсолютной истиной. Я ободрал его сознание так гладко, что даже искорка обмана не смогла бы найти убежища в какой-нибудь микроскопической щелке.

— Воистину все верно. Тем лучше, что мы и это предвидели. Я же говорил вам, что Беиль Чаннис был добровольцем. Знаете ли вы, какого рода добровольцем? Перед тем, как, покинув наше Установление, отправиться к вам на Калган, он подвергся весьма радикальной эмоциональной хирургии. Как же иначе можно было обмануть вас? Думаете, Беиль Чаннис смог бы обмануть вас, будучи ментально нетронутым? Нет, Беиль Чаннис, по необходимости и добровольно, сам был введен в заблуждение. Вплоть до глубинных уголков своего сознания Беиль Чаннис искренне верит, что Россем является Вторым Установлением. И уже в течение трех лет мы, Второе Установление, воздвигали свое подобие здесь, на Королевстве Ределл, готовясь к вашему посещению. И мы преуспели, не так ли? Вы достигли Ределла и добрались до Россема — но продвинуться дальше вы не сможете.

Мул вскочил на ноги.

— Вы смеете говорить мне, что и Россем тоже — не Второе Установление?

Сидевший на полу Чаннис почувствовал, как разлетелись стягивавшие его узы под напором ментальной силы Первого Спикера, и выпрямился. Охваченный недоверием, он воскликнул:

— Вы хотите сказать, что Россем — не Второе Установление?

Все жизненные воспоминания, все познания, все содержимое его мозга пришло в беспорядочное движение.

Первый Спикер улыбнулся:

— Вот видите, Первый Гражданин, Чаннис потрясен не меньше вашего. Разумеется, Второе Установление — это не Россем. Да мы что, с ума сошли, чтобы привести вас, нашего величайшего, могущественнейшего, опаснейшего врага в наш собственный мир? О нет! Пусть ваш флот бомбардирует Россем, Первый Гражданин, если вы этого желаете. Пусть они уничтожают все, что могут. Максимум, чего они достигнут — это убьют Чанниса и меня, что ничуть не улучшит вашего положения. Ибо Экспедиция Второго Установления на Россеме, которая находилась здесь на протяжении трех лет и временно функционировала под видом Старейшин этой деревни, вчера отбыла и возвращается на Калган. Они, конечно, ускользнут от вашего флота и прибудут на Калган по крайней мере за сутки до вас, почему я вам все это и рассказываю. Если только я не отменю своего приказа, вы по возвращении обнаружите восставшую Империю, распавшуюся державу, и верность вам сохранят только люди вашего флота. Их мало, безнадежно мало. И, более того, члены Второго Установления будут находиться на базах вашего флота в метрополии, и проследят, чтобы вы никого не смогли Обратить заново. С вашей Империей покончено, мутант.

Мул медленно наклонил свою голову. Гнев и отчаяние буквально загнали его разум в угол.

— Да… Слишком поздно… Слишком поздно… Теперь я это вижу.

— Теперь вы это видите, — согласился Первый Спикер, — а теперь — нет!

В этот миг отчаяния, когда сознание Мула осталось неприкрытым, Первый Спикер — готовый к этому моменту и заранее уверенный в его наступлении — быстро проник в него. Чтобы полностью завершить изменения, потребовалась лишь совсем незначительная доля секунды.

Мул поднял голову и спросил:

— Тогда я должен вернуться на Калган?

— Разумеется. Как вы себя чувствуете?

— Превосходно, — его бровь изогнулась. — А вы кто такой?

— Разве это важно?

— Конечно, нет, — потеряв интерес к разговору, он тронул за плечо Притчера. — Просыпайтесь, Притчер, мы отправляемся домой.

Двумя часами позже Беиль Чаннис достаточно окреп, чтобы передвигаться самостоятельно.

Встав на ноги, он спросил:

— Он ничего не вспомнит?

— Никогда. Он сохраняет свою ментальную мощь и Империю — но им движут совершенно иные побуждения. Второе Установление стало для него пустым звуком, и он теперь мирный человек. И в течение нескольких лет, которые осталось прожить его болезненному телу, он будет куда более счастлив, чем прежде. А затем, после его смерти, План Селдона так или иначе продолжится.

— Но это правда, — взмолился Чаннис, — это правда, что Россем — не Второе Установление? Я могу поклясться… Говорю вам, я просто знаю… Я не безумец.

— Вы не безумец, Чаннис, а просто изменены, как я уже сказал. Россем не есть Второе Установление. Пойдемте! Мы тоже вернемся домой.

Сидя в небольшой комнате, выложенной белым кафелем, Беиль Чаннис, позволил своему сознанию расслабиться. Он был доволен теперешней жизнью. Тут были стены, окно, за окном — трава.

Окружающие предметы не имели названий. Они были просто вещами. Тут были кровать, кресло, книги, которые лениво прокручивались на экране, стоявшем в ногах кровати. Была сиделка, приносившая ему поесть.

Сперва он делал усилия, стремясь собрать воедино обрывки разговоров. Вроде тех, которые он услышал от двух мужчин.

Один из них произнес:

— Теперь полная афазия. Все расчищено и, полагаю, без нанесения вреда. Это было необходимо, чтобы вернуть записи первичного набора волн сознания.

Он помнил эти звуки на слух, и они по какой-то причине казались ему особенными — словно они что-то означали. Но зачем беспокоиться?

Лучше следить за приятными сменяющимися цветами на экране у края той штуки, на которой он лежал.

А затем вошел некто и делал с ним разные вещи, и он на долгое время заснул.

А когда это кончилось, кровать вдруг стала кроватью, он понял, что находится в больнице, и услышанные им слова приобрели смысл. Он сел:

— Что происходит?

Первый Спикер был подле него.

— Вы на Втором Установлении, и вы получили свое сознание обратно — свое подлинное сознание.

— Да! Да! — Чаннис постиг, что стал самим собой, и в его возгласе звучало невероятное торжество и радость.

— А сейчас скажите мне, — произнес Первый Спикер, — знаете ли вы теперь, где Второе Установление?

И правда обрушилась на него потоком, одной огромной волной. Чаннис не смог ответить. Как некогда Эблинг Мис, он испытывал одно только всепоглощающее, бесконечное изумление.

Наконец, он кивнул и сказал:

— Клянусь Звездами Галактики — теперь я знаю.