Вторжение в Персей

1

Все повторилось, все стало другим.

В прошлый раз я летел на Ору с чувством первооткрывателя. Звездный мир, вспыхивавший на полусферах стереоэкрана, был первозданно ярок. Сейчас мы мчались проторенной дорогой, десятки кораблей впереди, десятки кораблей позади. Хорошо известные звезды неслись навстречу и погасали в отдалении — нового не было ничего. Я торопился на Ору. Я больше не хотел быть звездным туристом. Сейчас я был воином величайшей армии, когда-либо собранной человечеством, — и опаздывал на призывной пункт!

— Не понимаю тебя, — сказала Мэри, хмуря широкие брови. Я как раз сетовал на задержку: пятьдесят кораблей, готовых в поход, почти месяц томились на Плутоне из-за обнаруженной на одном неисправности. — Без тебя в Персей не уйдут — зачем нервничать? И неужели красота мира становится меньше, если ты раз уже любовался ею?

— Она перестает быть неожиданной, — пробормотал я. Мы сидели в обсервационном зале, я мрачно взирал на Альдебаран, он все не увеличивался.

В Мэри что-то общее с Верой, хотя внешне они несхожи. Та прямолинейная, сухая логика, что зовется женской, у них, во всяком случае, одинакова.

— Красота — это совершенство, то есть максимум того, что всегда ожидается и всегда желается, — сказала Мэри голосом МУМ. — Желаемая ожиданная неожиданность — согласись, это нелепо, Эли.

— Согласись и ты, Вера… — начал я запальчиво и в ужасе запнулся.

Мэри рассмеялась.

— Я видела твою сестру лишь на стереоэкранах, — сказала она. — Но ты уже не в первый раз называешь меня Верой. И ошибаешься ты, лишь когда неправ и собираешься оправдываться. Разве не так?

Я поцеловал Мэри. Поцелуи, кажется, единственное занятие, что не требует ни обоснований, ни оправданий.

Мэри все же пожаловалась:

— Я думала, ты будешь мне гидом на первой моей звездной дороге. Когда-то поездки молодоженов назывались свадебными путешествиями. У меня впечатление, что наше свадебное путешествие тебе наскучило.

Пришлось ее разуверять. Я стал вспоминать все, что знаю о светилах, рассказал о полете в Плеяды и Персей.

— Звездная бездна со всех сторон, и мы куда-то падаем в ней, — сказал я с невольным волнением. — Это нужно почувствовать, Мэри: звездная бездна — и ты в ней все падаешь, падаешь, падаешь…

— Звездная бездна, и ты в ней падаешь, падаешь, — повторила Мэри тихо.

Она склонила лицо, я не видел ее глаз.

2

Ора открылась не одна, их были сотни — каждый из галактических крейсеров, сконцентрированных у Оры, сверкал, как маленькая планетка.

Нас встретило так много друзей, что я устал обниматься, хлопать по плечу и жать руки. Рядом с Верой стоял Ромеро — как обычно, изящный и холодно-подтянутый. Он ограничился тем, что крепко пожал мне руку. Тут же произошла сценка, в сущности пустяковая, но порядком попортившая мне настроение.

С Мэри Ромеро разговаривал по-иному, чем со мной. Даже незнакомый с Ромеро человек явственно различил бы иронию.

— Вас можно поздравить, дорогая Мэри? Насколько я понимаю, осуществились ваши заветные мечты?

Если раньше я опасался, что Мэри влюблена в Ромеро, то сейчас мне показалась, что она его ненавидит, так раздраженно заблестели ее глаза.

— На этот раз, к удивлению, вы угадали, Павел. Самые заветные из моих мечтаний!

Он почтительно развел руками, церемонно склонил голову, — так, наверно, в древности выражали поздравления.

— Что это значит? — спросила Вера. Она с недоумением переводила взгляд с меня на Мэри и с Мэри на Ромеро. — Случилось что-нибудь важное, брат?

— Для меня — важное! — я взял Мэри за руку. — Познакомься с моей женой, Вера.

Я всегда удивлялся быстроте, с какой женщины сближаются.

У мужчин мгновенное взаимное понимание не развито, мы раньше обмениваемся приветствиями, часы, а то и недели, присматриваемся, принюхиваемся и ощупываемся, прежде чем смутно начинаем соображать, кто мы такие и чего нам друг от друга надо. Условности поведения у нас сильнее, чем у женщин, мужчины и доныне жертвы этикета. Я бы на месте Веры часок потолковал с Мэри, потом взял ее дружески под руку. Вера же просто шагнула к Мэри, а та бросилась к ней в объятия.

— Наконец-то, Эли! — возгласила Вера, отпуская Мэри. — И ты, кажется, сделал удачный выбор, брат.

— Не очень удачный! — возразил я. — Справочная предрекла нам развод на третьем месяце брачной жизни. Правда, уже идет четвертый…

Вера увлекла Мэри в сторону, а я поступил в безраздельное обладание приятелей. Пополневшая Ольга сердечно пожелала мне счастья, Леонид добавил своих поздравлений, Аллан похвастался, что никогда не изменит корпорации холостяков, а Лусин, глядя с нежностью, словно я был вывешенным в его институте крылатым человекобыком, вдруг проговорил:

— Хочешь, подарю? Изумительный дракон! Летай с Мэри. Райское счастье.

— На огнедышащих драконах летать только в ад, а это я погожу, — сказал я.

Прилетевший Труб увеличил общую сумятицу. Я выбрался из его крылатых объятий основательно помятый. Прошло не меньше часа, прежде чем установился упорядоченный разговор, взамен сплошного смеха и выкриков.

Я спросил Ромеро:

— Вы не сердитесь на меня, Павел? Я имею в виду мой совет насчет Оры…

— Я благодарен вам, Эли, — сказал он без обычной напыщенности. — Я был слепец, должен это с прискорбием признать. Наше примирение с Верой было так неожиданно быстро…

Я не удержался от насмешки:

— Не верю в неожиданности, особенно счастливые. Хорошая неожиданность требует солидной организаторской подготовки. Этой, как вы помните, предшествовала наша добрая ссора в лесу.

— Неожиданности здесь у вас будут, — предрек он уверенно. — И очень скоро, любезный друг.

Вера с Мэри, по-прежнему обнявшись, подошли к нам. Вера сказала:

— Нам нужно наедине поговорить о походе в Персей. Может быть, сделаем это не откладывая?

Я удивился, почему о походе в Персей мне нужно беседовать с Верой наедине, но Вера не захотела разъяснять.

— У меня обязанности гида, Вера. Мэри впервые на Оре.

— Тогда приходи после прогулки в мой номер.

Вера ушла с Ромеро, за ними Леонид с Ольгой, Осима, Аллан, Спыхальский — у каждого были дела на планете. Лишь Лусин с Трубом не оставляли нас. Лусин объявил, что не успокоится, пока не продемонстрирует зверинца, вывезенного с Земли. Мы с Мэри не стали огорчать Лусина и пошли к его питомцам. Пегасов одних было не меньше сотни — черные, оранжевые, желтые, зеленые, красные с белыми искрами, белые с искрами красными — в общем, всех поэтических красок, воинственно ржущие, непрерывно взлетающие, непрерывно садящиеся…

Труб, скрестив на груди крылья, с насмешливой неприязнью следил за сутолокой у летающих лошадей.

— Неразумный народец, — проворчал он на вопрос, как ему нравятся пегасы. — Не умеют ни читать, ни писать. Я уже не упоминаю о том, чтобы говорить по-человечески.

В первый год пребывания на Земле Труб справился с азбукой, а перед отлетом на Ору сдал экзамен за начальную школу, а там интегральное исчисление и элементарная теория вещества, включая и ряды Нгоро. На Оре Труб устроил для своих сородичей училища. У ангелов обнаружились недюжинные способности к технике. Особенно они увлекаются электрическими аппаратами.

— Это же только лошади, хотя и с крыльями, — сказал я.

— Тем непростительней их тупость.

Я подмигнул Мэри. Было забавно, что один из любимцев Лусина поносит других его любимцев. Лусин от ангела, однако, легко сносил то, что не потерпел бы от человека.

— Расист, — сказал он и так ухмыльнулся, будто ангел не ругал, а превозносил пегасов. — Культ высших существ. Детская болезнь развития.

В отделениях за конюшней пегасов нас заинтересовал один крылатый огнедышащий дракон. Он был такой огромный, что походил скорее на кита, чем на дракона. Он лежал, пламенно-рыжий, в толстенной броне, из ноздрей клубился дым, а когда он выдыхал пламя, проносился гул. Полуприкрыв тяжелыми веками зеленые глаза, крылатое чудовище надменно посматривало на нас. Казалось невероятным, что эта махина может парить в воздухе.

— У него корона! — воскликнула Мэри.

— Разрядник! — с гордостью объявил Лусин. — Испепеляет молниями. Хорош, а?

На голове дракона и вправду возвышалась корона — три золоченых рога. С рогов срывались искры, красноватое сияние озаряло голову чудища. На молнии, испепеляющие врага, искорки похожи не были.

— Проверь! — сказал Лусин. — Кинь камень. Или другое.

— А почему сам не кидаешь камней? Твое создание, ты и проверяй.

— Жалко, — признался он, улыбаясь. — Не могу.

На прибранной Оре найти камешек не просто. Я метнул в дракона карманный нож. Дракон рывком повернул голову, глаза остро блеснули, туловище хищно изогнулось, а молния, вырвавшаяся с короны, ударила в ножик, когда тот еще летел, — ножик бурно вспыхнул, превращаясь в плазму. И тотчас же вторая молния, еще мощней, разрядилась прямо мне в грудь. Если бы жители Оры не защищались индивидуальными полями, все мы безусловно были бы ослеплены вспышкой, а сам я так же безусловно разлетелся бы плазменным облачком.

— Может сразу три молнии, — восторженно пояснил Лусин. — По трем направлениям. Имя — Громовержец.

— Не хотел бы я схватиться с Громовержцем в воздухе, — сказал потрясенный ангел.

Мне кажется, что Труб не так испугался, как позавидовал Громовержцу: ангелы возятся с приборами, изготовленными людьми, а дракон производит электричество самостоятельно.

Дракон успокаивался — приподнявшееся тело опадало, над короной плясали синеватые огни Эльма, тяжелые веки прикрывали потухавшие зеленые глаза.

— Громовержец так громовержец, — сказал я. — Существо эффектное. Но зачем нам в Персее Громовержцы с пегасами?

— Пригодятся, Эли.

Я тогда и понятия не имел, как жестоко Лусин будет прав!

Мы с Мэри вышли наружу, оставив Лусина с его созданиями и Трубом. Был вечер, искусственное солнце погасало.

— Одни! — воскликнул я. — На Оре — и одни, Мэри!

Мэри упрекнула меня:

— До сих пор ты больше стремился к своим друзьям, чем к одиночеству со мной.

Я рассмеялся. Нигде мне не бывает так хорошо, как на Оре!

— Ты, кажется, приревновала меня к Лусину и Трубу? Пойдем, я покажу тебе Ору.

Мы долго гуляли по проспектам планеты, заходили в опустевшие звездные гостиницы. Я рассказывал Мэри, как познакомился с альтаирцами, вегажителями, ангелами. Прошедшее нахлынуло на меня, призраки, живые, как во плоти, двигались рядом. Я вспомнил и об Андре. Здесь он совершал великие открытия, а я зубоскалил, придирался к мелким ошибкам. Пока он жил среди нас, мы недооценивали его, я больше других был этим грешен.

Внезапно я увидел слезы в глазах Мэри.

— Я чем-то расстроил тебя?

Она быстро взглянула на меня и спросила почти враждебно:

— Ты не замечаешь во мне перемен?

— Каких?

— Разных… Ты не находишь, что я подурнела?

Я смотрел на нее во все глаза. Она никогда еще не была так красива. Она отвернулась, когда я сказал ей об этом, долго молчала. Погасшее было солнце разгорелось в луну — на Оре по графику было полнолуние.

— Ты странный человек, Эли, — заговорила она потом. — Почему, собственно, ты в меня влюбился?

— Это-то просто. Ты — Мэри. Единственная и неповторимая.

— Каждый человек единствен и неповторим, двойников нет. Ты по-настоящему любишь только двоих в мире. У тебя дрожит голос и блестят глаза, когда ты вспоминаешь их.

— Ты говоришь об Андре?

— И о Фиоле!

— Не надо, Мэри! — я взял ее под руку. Она отстранилась. Я попытался обратить размолвку в шутку. — Они очень мне близки, Андре и Фиола, правильно, я волнуюсь, когда говорю о них. Но если бы мы с тобой были в разлуке, как бы я волновался, вспоминая о тебе! Я вот сейчас подумал, что мы могли бы очутиться врозь, и у меня задрожали коленки.

— Но голос у тебя не дрожит, — возразила она печально. — Ты говоришь о дрожи в коленках очень спокойным голосом, Эли. Ладно, тебе пора к Вере. Обещай отнестись серьезно к тому, что она сообщит.

— Ты знаешь, о чем она собирается говорить?

— Вера скажет об этом лучше, чем я.

— Везде загадки! Ромеро грозит неожиданностями, Вера может беседовать только наедине, ты тоже на что-то намекаешь. Сказала бы уж прямо!

— Вера скажет, — повторила Мэри.

3

— Ты, конечно, удивлен, что наша беседа наедине, — так начала Вера. — Дело в том что речь пойдет о личностях. По решению Большого Совета я должна посоветоваться с тобой, кого назначим адмиралом нашего флота. Требования к адмиралу иные, чем к командирам кораблей и даже эскадр.

Я пожал плечом:

— Я раньше должен услышать, что это за требования.

— Во-первых, общечеловеческие — смелость, решительность, твердость, целеустремленность, быстрота соображения… Надеюсь, не нужно подробней? Во-вторых, специальные — умение командовать кораблем и людьми, хорошая ориентировка в галактических просторах, понимание противника и его приемов борьбы. И, наконец, особенные качества — широкий ум, острота мысли, ощущение нового, а также живое, доброе, отзывчивое сердце, глубокое понимание наших исторических задач… Ибо этот человек, наш адмирал, будет верховным представителем человечества перед лицом пока малознакомых, но, несомненно, древних и мощных галактических цивилизаций.

Я расхохотался.

— Ты нарисовала образ не человека, а божества. Сусальный лик, а не лицо. К несчастью, люди не боги.

— Нужен лишь такой человек. Никому другому люди не могут вручить верховное командование.

Мы стали перебирать кандидатуры. Ни Ольга, ни Леонид, ни Осима, ни Аллан не подходили, это было ясно. Я упомянул Веру, она отвела себя. Я сказал, что, если бы Андре не был в плену, он всех лучше бы подошел. Вера отвела и его: она считала, что у Андре ум остер, но не широк.

Я рассердился: эта игра в кандидатуры начала мне надоедать. Мне все равно, кто будет мною командовать. Пусть обратятся к Большой — бесстрастная машина даст точный ответ.

— Мы обращались к Большой.

— Что-то не слыхал.

— Это держалось в секрете. Мы предложили машине проверить правильность нашей кандидатуры, принятой единогласно Большим Советом. Машина подтвердила наш выбор.

Я был уязвлен, и даже очень. Что-что, а решение Большого Совета от меня могли не таить, кое-что и я смыслю в делах Персея.

Я спросил сухо:

— Кто же этот удивительный человек, так совершенно наделенный прописными достоинствами, что вы единогласно прочите его в свои руководители?

Она сказала спокойно:

— Этот человек — ты, Эли.

Я был так ошеломлен, что даже не возмутился. Потом я стал доказывать, что их решение — вздор, ералаш, чепуха, ерунда, нелепость и недомыслие, она может выбирать любое из этих определений. Себя-то я знаю отлично. Ни с какой стороны я не вписываюсь в нарисованный ею силуэт идеального политика и удачливого военачальника. Она заранее подготовилась к спору. Мои аргументы отскакивали от нее, как горох от стены.

— Ты, кажется, вообще отрицаешь какие-либо достоинства у себя?

— Кое-какие хорошие человеческие недостатки у меня есть.

— Не очень основательно, хотя и хлестко, Эли.

— Уж каков есть.

— Я выслушала тебя внимательно, но не услышала ничего дельного, — объявила Вера. — Если ты будешь упорствовать, твое сопротивление вызовет недоумение и обиду. Зачем оскорблять поверивших в тебя?

Подавленный, я молчал. Как и в детстве, когда она меня распекала, я не находил сейчас защиты от ее настояний. Но и радости не было. Я припомнил, как возмутился спокойствию Ольги, когда ее назначили командующей эскадрой. Былая наивность основательно повыветрилась из меня — я не ликовал, а страшился огромной ответственности.

— И долго ты собираешься так молчать? — иронически спросила Вера.

— Рассмотрим еще разок другие кандидатуры, Вера.

— Большой Совет рассматривал их. Государственная машина придирчиво исследовала каждого человека на годность в командующие. Капитаны кораблей пришли в восторг, узнав о решении Большого Совета. Тебе мало этого?

Я понял, что выхода мне не оставили.

— Согласен, — сказал я.

Она хладнокровно кивнула головой. Иного она и не ждала.

— Теперь сообщу о других назначениях. У тебя будут два заместителя и три помощника. Заместитель по государственным делам — я. Заместитель по астронавигации — Аллан Круз. Помощники, командующие тремя отдельными эскадрами, — Леонид, Осима и Ольга. Возражений нет?

— Нет, конечно.

— Еще один пункт. Ты когда-то был моим секретарем, правда, не очень удачным. Теперь тебе самому нужно иметь секретаря. В секретари предлагают…

— Надеюсь, не тебя! — сказал я с испугом.

— Я твой заместитель, а это выше, чем секретарь.

— Извини, я не силен в рангах. Так кого определяют мне в секретари?

— Павла Ромеро. На него возложены также функции историографа похода. Но если ты возражаешь, мы подберем другого.

Я задумался. Взаимоотношения с Павлом были слишком сложны, чтобы ответить простым «да» или «нет». Я не знал другого человека, столь резко отличавшегося от меня самого. Но, может быть, несхожесть характеров и требовалась для удачной совместной работы?

Вера спокойно, слишком спокойно, ожидала моего решения. Я улыбнулся. Я видел ее насквозь.

— Разреши задать один личный вопрос, Вера.

— Если о моих отношениях с Ромеро, то они сюда не относятся. Действуй так, словно Ромеро мне незнаком.

— Павел, вероятно, будет лучшим секретарем, чем я командующим. Я принимаю его с охотой. Теперь можно задавать щекотливые вопросы?

— Теперь можешь задавать любые. — Вера явственно испытывала облегчение.

— Я никогда не вмешивался в твою жизнь, Вера, но один раз я позволил это себе. Должен ли я извиниться?

— Скорее, я должна благодарить тебя за вмешательство.

Мне не хотелось говорить об этом, но оставлять что-либо недосказанным было еще хуже.

— Павел передавал тебе, при каких обстоятельствах произошла наша последняя беседа?

— Чуть не превратившаяся в драку, — это ты о той? Я знаю обо всем: как он чуть не влюбился в Мэри, и как ты стал на его дороге, и как Мэри, перед тем праздником в лесу, призналась Павлу, что любит тебя и любит давно, с какой-то вашей встречи в Каире. И если бы не опьянение, Павел поздравил бы тебя там же, у костра, а не полез в драку, во всяком случае, он так собирался…

— А вот я этого не знал. В Каире Мэри обругала меня, как если бы возненавидела с первого взгляда. И в те несколько месяцев, что мы провели вместе, она ничего не говорила о Каире.

— А мне сказала сегодня, что ты так беспомощно взглянул, когда она обозвала тебя грубияном, что у нее застучало сердце. Тебе повезло, Эли, и я хочу, чтоб ты знал: я очень люблю твою жену.

Я встал.

— Я тоже, Вера. У нас с тобой не так много было случаев, когда бы мы сходились во мнениях. Можно уйти?

— Теперь ты должен мне разрешать или не разрешать, — педантично напомнила она.

— В таком случае я разрешаю себе уйти, а тебе разрешаю остаться.

4

Я и не представлял себе раньше, как трудно командовать. Если бы мне предстояло выбирать сызнова, я взял бы подчинение, а не командование. Я отвечал за все, а был сведущ лишь в ничтожной частице этого «всего». Профессиональный военный посмеялся бы над моими попытками организации. От позора меня спасало лишь то, что настоящих военных давно не было. Одно вскоре мне стало ясно: флот не готов к далекому походу. Так мы и доложили Земле по сверхсветовым каналам: требовался, по крайней мере, еще год подготовки.

Однажды Ромеро обратился ко мне с просьбой:

— Дорогой адмирал, — он и Осима теперь называли меня только так, Осима серьезно, а Ромеро не без иронии, — я хочу предложить вам ввести в свой распорядок дня новый пункт: писать мемуары.

— Мемуары? Не понимаю, Павел. В древности что-то такое было — воспоминания, кажется… Но писать в наше время воспоминания?

Ромеро разъяснил, что можно и не диктовать, а мысленно вспоминать, МУМ сама запечатлеет мысли. Но зафиксировать прожитую жизнь нужно — так поступали все исторические фигуры прошлого, а я теперь, несомненно, историческая фигура.

— После похода, если вернемся живыми, я продиктую все важные события, которые случатся там с нами.

Ромеро настаивал на своем. Историограф похода и без меня опишет все важные события. Мне надо рассказать о своей жизни. Моя жизнь внезапно стала значительным историческим фактом, а кто ее лучше знает, чем я сам?

— А Охранительница на что? Обратитесь к ней, она такое насообщит, чего я и сам о себе не знаю.

— Именно, — сказал он, — вы и сами того не знаете, что она хранит в своих ячейках. Нас же интересует, что вы считаете у себя значительным, а что — пустяком. И еще одно. Охранительница — на Земле, а ваша внеземная жизнь, неизвестная Охранительнице, как раз всего интересней.

— Вы не секретарь, а диктатор, — сказал я. — Отдаете ли вы себе отчет, что в мемуарах мне придется часто упоминать вас? И мои оценки, боюсь, не всегда будут лестны…

Ответ его прозвучал двусмысленно. Временами Ромеро был для меня загадкой.

— Человеку Ромеро они, возможно, покажутся неприятными, но историограф Ромеро ухватится за них с восторгом, ибо они важны для понимания вашего отношения к людям.

В этот же день я стал диктовать воспоминания. В детстве моем не было ничего интересного, я повел рассказ с получения первых известий о галактах. Случилось так, что в эту минуту мимо моего окна пролетел Лусин на Громовержце, и я вспомнил другого дракона, поскромнее — на том драконе Лусин тоже любил кататься, — и начал с него. С тех пор прошло много лет. Я давно забыл те мемуары, ту первую книгу, как называет ее Ромеро. Я диктую сейчас вторую — наши мытарства в Персее.

Передо мною — лента с записью, рядом с ней та же запись в форме пяти изданных по-старинному книг, пять толстых томов в тяжеленных переплетах — официальный отчет Ромеро об экспедиции в Персей, там много говорится и обо мне, много больше, чем о любом другом. А если я пожелаю, вся эта бездна слез, сконцентрированных в отчете, зазвучит в моих ушах голосом Охранительницы, живыми образами засветится на экране.

Я хочу поспорить с трудом Ромеро. Я сам хочу рассказать о себе. Я не был тем властным, неколебимым, гордым, бесстрашным руководителем, каким он меня изображает. Я страдал и радовался, впадал в панику и снова брал себя в руки, временами я казался себе самому жалким и потерявшимся, но я искал, я неустанно искал правильного пути в положениях, почти безысходных, — так это было. Я буду опровергать, а не уточнять Ромеро. Я продиктую книгу не о наших просчетах и конечной победе: такую книгу уже создал Ромеро — другой не надо. Нет, я хочу рассказать о муках моего сердца, о терзаниях моей души, о крови погибших близких, мутившей мою голову… Нелегким он был, наш путь в Персее!

5

Доклад о том, что эскадры не готовы в дальний поход, породил на Земле тревогу. Веру и меня вызвали на заседание Большого Совета. Я пошел к Мэри попросить ее сопровождать нас на Землю. Мы с Мэри теперь не виделась неделями: я пропадал на кораблях, перебираясь с одного на другой, а Мэри нашла себе занятие в лабораториях Оры. Мне показалось, что она больна. Я знал, конечно, что на Оре, как и на Земле, болезни невозможны. Но у Мэри был такой грустный вид, так блестели глаза, а припухшие губы были такие сухие, что я встревожился.

— Ах, да ничего со мной, здорова за двоих, — сказала она нетерпеливо.

— Когда вы отлетаете?

— Может, все-таки — мы отлетаем? Зачем тебе оставаться за Оре?

— А зачем мне лететь на Землю? Тебе надо, ты и лети.

— Такая долгая разлука, Мэри…

— А здесь у нас не разлука? За последний месяц я видела тебя три раза. Если это не разлука, то я радуюсь твоему удивительному чувству близости.

— На корабле мы будем все время вместе.

— Ты и там найдешь повод оставлять меня одну. Не хочу больше уговоров, Эли!

Я молчал. Она сказала мягче:

— Кстати, я дам тебе поручение — список материалов для моей работы в лаборатории. Привези, пожалуйста, все.

Мне пришла в голову одна мысль и сгоряча показалась хорошей.

— На Вегу идет галактический курьер «Змееносец». Ты не хотела бы прогуляться туда? Экскурсия на Вегу займет месяца три, и на Ору мы вернемся почти одновременно.

Еще не кончив, я раскаялся, что начал этот разговор.

У Мэри вспыхнули щеки, грозно изогнулись брови. В гневе она хорошела. При размолвках я иногда любовался ею, вместо того чтобы успокаивать, это еще больше сердило ее.

— Ты не мог бы сказать, Эли, что я потеряла на Веге?

— На Веге ты ничего не потеряла, но многое можешь найти.

— Под находкой ты, по-видимому, подразумеваешь Фиолу?

— Поскольку ты хотела стать ее подругой…

— Этого ты хотел, а не я. Вот уж никогда не было у меня желания выбирать в подруги змей, даже божественно прекрасных! И особенно — возлюбленную змею моего мужа!

Я сокрушенно покачал головой:

— Ах, какая пылкая ревность! Но как же быть мне? Мне предстоит распространять благородные человеческие порядки среди отсталых звездожителей, а моя собственная жена вся в тенетах зловредных пережитков. Какими глазами мне теперь смотреть на галактов и разрушителей? Какие евангелия им проповедовать?

— Когда ты так ухмыляешься, мне хочется плакать! — объявила она.

— Тебе это не удастся, — заверил я. — Через минуту ты будешь хохотать, я вижу это по твоим глазам.

Хохотать она не стала, но плохо начатый разговор закончился мирно. Список материалов был так обширен, что еле уместился на метровой ленте. Мэри провожала меня на «Волопас», мы обнялись и расцеловались. В салоне Вера сказала:

— Мэри хорошо выглядит, Эли. И здоровье у нее, кажется, крепкое?

— Здорова за двоих, так она сама сказала.

Вера внимательно посмотрела на меня, но разговора о Мэри не продолжала.

Все дни в полете были заполнены бесконечными совещаниями с Верой и ее сотрудниками. Их у нее была добрая сотня, и весь этот коллектив — а в придачу к нему и корабельная МУМ — разрабатывал детали вселенской человеческой политики. На одном из их симпозиумов о природе галактического добра и зла я, почти обалдев, выпалил:

— Что толку копаться в частностях? Мне бы встретиться с разрушителем нос к перископу, а там я соображу, как действовать.

— У тебя нет жилки политика, — упрекнула Вера.

— Сухожилья, а не жилки, Вера. Ибо ваши ученые речи так сухи, что я испытываю от них жажду буянить и ниспровергать добро.

— С результатами наших разработок тебе все же придется ознакомиться, — предупредила Вера.

С того дня я не ходил на совещания у Веры, а перед прибытием на Землю прочитал ее доклад Большому Совету — длинный список политических предписаний на все случаи похода. Ни один не поразил меня новизной. Все их можно было свести к нехитрой формуле: ко всем разумным существам Вселенной относись по-человечески, по-человечески поддерживай добро, по-человечески борись со злом. Мне кажется, не стоило так много трудиться, чтобы в результате выработать такой бесспорный катехизис.

— Я очень рада, что ты не нашел ничего нового, — заявила Вера хладнокровно.

— Что же тебя радует?

— А вот именно то, что наша галактическая политика тебе кажется бесспорной. Согласись, было бы печально, если бы руководитель величайшего похода человечества усомнился в его цели и задачах.

Какой-то резон в ее словах был. Во всяком случае, Большой Совет с энтузиазмом воспринял ее доклад «Принципы галактической политики человечества», аплодировал ей, как на древних митингах и съездах. Впрочем, и мне похлопали, хотя я расписывал не благородные цели, а материальные затруднения и не так воодушевлял членов Совета, как грозил им провалом всего похода, если безотлагательно не примут энергичных мер. После заседания члены Совета разъехались по производственным планетам — торопить отстающие космические заводы, а мы с Верой стали готовиться обратно. Несколько дней ушло на сбор материалов для Мэри. Я успел еще забежать к Ольге, она незадолго до нашего отлета на Землю уехала сюда рожать и теперь возилась с прехорошенькой дочкой Иринкой. Она возвращалась на Ору вслед за нами.

За четыре месяца разлуки Мэри очень пополнела, порывистая ее походка превратилась в неуклюже осторожную. Я в изумлении сперва свистнул, потом схватил Мэри на руки.

— Осторожней! — сказала она. — В прогнозе беременности таскания на руках не предусмотрены.

— Отшлепать тебя, Мэри! — высказался я, бережно ставя ее. — Хоть бы словечко! И Вера хороша, она-то, наверно, знала!

— Она знала, а ты должен был догадаться! — весело возразила Мэри. — И потом я же сказала тебе, что здорова за двоих; простой человек, не адмирал, сообразил бы в чем дело. А молчать мы условились с Верой, на Земле тебе хватило забот и без тревог о моем состоянии.

Я засыпал Мэри вопросами, кого она ждет, когда роды, как они пройдут. Мэри умоляюще подняла вверх руки. Давно я не видел ее такой довольной.

— Не все сразу, Эли! Через месяц получишь сына, срочно придумывай имя. Скажи теперь, как с моими поручениями?

— Сто тяжеленных ящиков — вот твои поручения. Старинные ядерные бомбы в музеях легче твоих грузов. Я чуть не надорвался, когда поднимал самый маленький ящик.

Мэри рассмеялась.

— В ящиках тоже бомбы, но распространяющие жизнь, а не смерть.

— Жизнь, ты сказала?

— Да, жизнь. Что тебя удивляет? Наша женская судьба — порождать жизнь. Разрушение — древняя привилегия мужчин. И если у зловредов…

— Не надо меня агитировать, Мэри. На матриархат я не соглашусь. Максимум моих уступок в этом отношении — равноправие. Тебе привет еще от одной распространительницы жизни. У Ольги дочь Иринка. Прогнозы исполнились прямо блестяще, роды прошли хорошо.

— Рада за Ольгу. Но, кажется, состояние других женщин тебя интересовало больше, чем состояние жены?

— Другие женщины не так скрытны, особенно их мужья. Когда один командир эскадры срочно просится на Землю, а второй чуть не каждый час прибегает на станцию сверхсветовой связи, то командующий, хочет он или не хочет, должен поинтересоваться, что случилось с его помощниками. С ближайшим курьером и тебя отправим рожать на Землю, как велит традиция.

— Положим начало новой традиции — я буду рожать на Оре. Я просила уже об этом Спыхальского, и он согласился меня оставить здесь. Не делай огорченного лица, здесь мне будет не хуже, чем на Земле.

— Тогда назовем сына Астром, — сказал я торжественно. — Раз наш сын будет первым человеком, рожденным на иных звездах, то и имя у него должно быть звездное.

6

МУМ предсказала, что роды будут нелегкими, и роды были нелегкими. В эти трудные дни я часто вспоминал об Андре: он тревожился о Жанне, а я посмеивался, ибо знал, что новый человек появится на свет в предсказанный срок и с предсказанным благополучием. Сейчас я тоже знал, что Астру гарантировано удачное рождение, но волновался не меньше Андре.

Он был, конечно, отличный паренек, наш Астр, пять килограммов мускулов и обаяния, он засмеялся, чуть раскрыв глаза, радостно задрыгал ножками — ему показалось хорошо на свете! Так говорили в голос и Вера, и Ольга, дежурившие у постели Мэри.

— Он ударил меня ножкой в грудь, и, знаешь, было больно, — с восторгом утверждала Вера. — Скоро мы покажем его тебе, посмотришь, какого родил озорника.

— Он похож на тебя, Эли, — добавила Ольга. — Он так же хохочет, как ты, у него твое умное, насмешливое лицо, а когда ему что-то не понравилось, он нахмурился не хуже тебя.

А потом примчались поздравления с Земли, и первое от Альберта. Этот мальчишка поздравил нас с Мэри по-своему. Он предложил Большой просчитать, какие космологические проблемы будут мучить нарождающееся поколение людей, и Большая выделила два вопроса: проникновение в загадочное ядро Галактики, скрытое от нас темными туманностями, и продолжающееся выпадение Гиад из нашего мироздания: теперь уже не подлежало сомнению, что звезды Гиад с нарастающей скоростью рушатся в какую-то яму в космосе, в бездну в метрике, разверзшуюся словно специально для них.

Астру надлежит первому из людей броситься в провалы этой звездной пропасти, пророчествовал Альберт, он первый из людей исследует, вправду ли она бездонна.

Я не мистик и не ясновидец, я не мог догадаться в то время о судьбе, уготованной Астру, но хорошо помню, каким зловещим холодом повеяло на меня от астрологической шутки Альберта. И, сообщая Мэри о поздравлениях, посыпавшихся на Ору от друзей, лишь об этом, о поздравлении Альберта, я умолчал.

Мэри, когда меня пустили к ней, выглядела такой веселой и красивой, точно вернулась с прогулки, а не выкарабкалась из болезни.

— Я знала, что Астр будет похож на тебя, — сказала она. — У меня были его гороскопические фотографии уже на третьем месяце беременности, но тебе я не показала, я была тобой недовольна. Не оправдывайся. Лучше скажи, когда выступление?

— Уже скоро. Ты хочешь присутствовать при нашем отлете или возвращаешься на Землю раньше?

— Я хочу лететь с тобой! — выпалила она.

— Чепуха, — сказал я великодушно. — Я знаю, у молодых матерей бывают странные причуды.

— О всех моих причудах ты и не догадываешься, — заметила она. — Придется тебе взять нас с Астром с собою.

Я переубеждал ее. Я привел в пример Ольгу. Ольга — известнейший галактический капитан, кому-кому, а ей раньше всех нужно идти в экспедицию. А она попросилась в резервную третью эскадру, стартующую с Оры года через три, — так ей хочется побыть со своей Ириночкой подольше. О том же, чтобы тащить девочку в опасный поход, ни она, ни Леонид и не помышляют. Материнство, сказал я, это древнейшая из человеческих профессий, все мы должны считаться со священными обязанностями матери даже и в наше время, когда детишкам в яслях куда удобнее, чем у подола родительницы.

— По-моему, я не хуже тебя знаю профессию матери, — возразила Мэри, хмурясь. — Уговоры бесполезны, мы летим с тобой.

— Но почему? — воскликнул я. — Объясни по-человечески, для чего тебе подвергать себя и Астра превратностям дальнего путешествия?

На это она ответила так:

— Где ты, Кай, там и я, Кая.

Я не понял, почему она назвала меня Каем, а навести потом справку у МУМ как-то не удосужился. Я подошел с другой стороны. Хорошо, ты член экспедиции, как и я, ты имеешь право участвовать в походе. Но зачем брать малыша? Вдруг с ним что-либо случится! Время отвезти его на Землю и затем вернуться еще есть.

— Нет, нет, нет! — стояла на своем Мэри. — Я не хочу разлучаться ни с Астром, ни с тобой. И что с ним может случиться? Детские болезни давно отменены, разве ты этого не знаешь?

— Ты хочешь, чтобы я внес Астра в списки экипажа?

— Не иронизируй. Я именно этого хочу.

Я прошел к Астру. Малыш дрыгал ногами и пускал пузыри. Он поглядывал осмысленными глазами и невнятно проговорил: «Бы!» Он вовсе не спал, отрешенный от окружающего, как любят проделывать другие человечки его возраста, он отнюдь не был еще некой «вещью в себе», он уже жил, уже энергично барахтался в этом новом для него мире.

И когда я схватил его под мышки и поставил ножками на перину, он не сжал безвольно коленки, не повис беспомощно в воздухе, а энергично ударил подошвами в одеяльце. Я знаю, что это звучит фантастически, но я веду строжайше реалистический рассказ, и тем более во всем, что касается Астра, не позволю себе преувеличений. Астр отталкивался от постели, уминал ее ножками, бил меня пятками в грудь, порывался идти. Он беззвучно хохотал, ловил пухлыми ручками воздух, — нет, повторяю, он не покоился в этом мире, сонно набираясь сил, а действовал в нем, упругий, звонкий, всем своим существом радующийся тому, что существует.

— Астр, собирайся в поход! — сказал я, ликуя. — Надевай доспехи и собирайся в поход, маленький человек Астр!

Он проговорил гораздо отчетливее и громче прежнего: «Бы!»

…У меня сжимается сердце, когда я вспоминаю тот день и что произошло потом. Даже случайные обстоятельства складывались так, что все они, как лучи, отраженные от вогнутого зеркала, собирались в одном зловещем фокусе, и в фокусе том была — неизбежность.

7

Мы шли двумя эскадрами, по сто звездолетов в каждой, любой из кораблей был раз в пятьдесят мощней, чем прежний сверхмогущественный «Пожиратель пространства».

Я поднял свою адмиральскую антенну на «Волопасе» — флагманском крейсере Осимы. На «Волопасе» поселились также Вера и Лусин. На «Скорпионе», командирском корабле Леонида, разместился Аллан со своим штабом. Известия, полученные с Земли перед выступлением, не обнадеживали.

Сверхсветовые локаторы Альберта не обнаруживали перемен в звездных теснинах Персея. Земля, превращенная в величайшее Ухо и Глаз Вселенной, напрасно всматривалась и вслушивалась в два звездных кулака, столкнувшихся в гигантском космическом ударе, — из Персея не доносилось новых звуков, в нем не вспыхивало новых картин.

Лишь одно загадочное явление произошло незадолго до старта, но в тот момент мы не придали ему значения, а если бы и поняли, что оно таит в себе, вряд ли это могло бы сказаться на наших дальнейших действиях.

Альберт сообщил, что внезапно пропала одна из звезд скопления Хи, светило с единственной планетой, по-видимому, населенной разрушителями, — «зловредное» светило, по нашей терминологии.

— Взяло и пропало, было и не стало, — докладывал мне Альберт по СВП. — А звездочка неплохая — гигант класса К, абсолютная светимость около минус пяти — в десять тысяч раз поярче Солнца! На фотографиях видна отчетливо, за шестьсот лет фотографирования ни на йоту не изменила блеска, такая трогательная постоянность. И внезапно — нету! И что всего забавней — исчезла из этого мира за считанные секунды, без потускнений и угасаний. Провалилась, как в люк, из бытия в небытие, иного слова не подберу.

— Может, аннигиляция? — спросил я. Меня встревожило сообщение Альберта. Если разрушители овладели искусством превращения вещества в пространство, то главное наше военное преимущество перед ними утрачивалось. — Вы не проверили, не расширяется ли скопление?

Альберт успокоил меня:

— Вы плохо относитесь ко мне, Эли, если думаете, что я немедленно не исследовал именно это — не появились ли каверны новых пустот? Никакого дополнительного пространства в Персее! Говорю вам, звезда просто пропала — и все.

— Наблюдения велись при помощи СВП?

— За каких невежд вы нас принимаете, Эли? В оптике эта звездочка — мы ее назвали Оранжевой — будет мирно светить еще, по крайней мере, пять тысяч лет. Она исчезла в сверхсветовой области.

Станции волн пространства и на звездолетах и на Оре были слишком слабы, чтобы зафиксировать пропажу и появление Оранжевой, зато мы хорошо рассмотрели ее в оптике. Звезда была эффектна — ярко-оранжевая, неистово пылающая, она затмевала своих соседей мятежным сверканием. Я и раньше замечал, что разрушители облюбовывают для своих селений именно такие звезды-гиганты поздних спектральных классов.

— Родная сестра Угрожающей, — сказал я Осиме об Оранжевой.

Мы рассматривали ее со сложным чувством восхищения и недоброжелательности: сражения в районе Угрожающей еще были свежи в памяти.

Через три дня после первого сообщения Альберт передал, что Оранжевая появилась на прежнем месте и светит так же мощно и мирно.

История с пропажей Оранжевой занимала нас недолго и особенно не встревожила никого. Ромеро предположил, что причина в неполадках на СВП. Он так и написал в отчете, что локация на пространственных волнах — дело неиспытанное и, очевидно, не звезда занялась цирковым иллюзионом, а возникли неожиданные помехи в сверхсветовом приеме. Мы были поверхностны в суждениях, сейчас это надо признать. Никто не знает своего будущего. Не знал его и я. Нельзя требовать от человека больше того, что свойственно человеку.

Я не буду описывать движения к звездным скоплениям Персея, об этом лучше моего рассказал Ромеро. Упомяну лишь, что каждый из кораблей был быстроходней «Пожирателя пространства», но флот в целом двигался медленнее, чем тот галактический разведчик. Мы не могли рассчитывать, что такая армада подберется незамеченной к крепостям разрушителей, — нужно было принять меры, чтобы вражеская атака не застигла нас врасплох в пути. И хоть разрушители и не осмелились напасть в рейсе, а придумали похитроумней средства защиты, я и поныне не жалею, что не дал воли нетерпению иных капитанов, настаивавших на стремительности полета. Мы неслись в две кильватерные струи, осмотрительно и надежно страхуя себя спереди, с боков и сзади.

Астру пошел шестой год, когда перед нами, на все звездное небо, раскинулись гигантские скопления светил Персея.

8

Нас ожидали.

Еще издалека мы стали расшифровывать сообщения, посылаемые нам друзьями, и о нас — врагами. И снова, как во время разведки на «Пожирателе пространства», в космосе забушевала буря помех. Посторонние шумы забивали информацию галактов, а внутренние депеши разрушителей были так невнятны, что расшифровка их не дала ничего ценного.

Мы подошли к поясу космической пустоты, разделявшему оба скопления: ближнее Аш и дальнее Хи. Расстояние между скоплениями было около сотни парсеков — пустяк по масштабам Галактики, но вовсе не пустяк для наших кораблей. Некоторые капитаны настаивали на обследовании ближнего — Аш, но я повернул в Хи, где мы уже побывали однажды: там нас поджидали хорошо подготовленные к встрече враги, но также и несомненные друзья. Неведомые друзья уже пытались нам в прошлый прилет помочь, были основания надеяться на их новую помощь — и гораздо более эффективную.

Вскоре справа и слева остались окраинные пустые звезды, и мы очутились в области, где светила густо теснились одно к другому.

Каждая эскадра двигалась самостоятельно — строем тарана, в восемь слоев с острием. В эскадре Осимы острие тарана составлял «Волопас», за ним шел «Гончий Пес», а вокруг «Гончего Пса», по кольцу, располагались двенадцать других звездолетов. Дальше этот слой из тринадцати звездолетов, один в центре и двенадцать по окружности, повторялся семь раз с одним изменением — диаметр окружности от слоя к слою увеличивался.

Колоссальный конус из ста двух кораблей штурмовал тенета неевклидовости, чуть не запутавшие когда-то «Пожирателя пространства». По расчету МУМ, этой мощи было достаточно, чтобы преодолеть любые возмущения метрики.

А на отдалении в несколько световых недель точно такой же отряд звездолетов под командованием Аллана и Леонида прокладывал собственный туннель в неевклидовости.

Первые депеши Аллана говорили, что все идет хорошо. Мы не сомневались в успехе.

Я хорошо помню день, когда эта уверенность в легкой победе была разметена. В тот день мы сидели вчетвером в командирском зале — Осима, Вера, Ромеро и я. Свет звезд был так ярок, что я различал лица друзей. Эскадра, пожирая пространство, неслась на желто-красное светило с одной планетой. Это была Оранжевая — звезда, внезапно исчезнувшая из Персея перед нашим выступлением с Оры и так же внезапно потом появившаяся. Альберт назвал ее мирной. Мне она мирной и с Оры не показалась: ее исступленное сияние тревожило, а не успокаивало.

Это, конечно, были эмоции, а не расчеты, тем более — не факты, но о фактах рассказал Ромеро, я же описываю свои ощущения, и тут ничего не поделаешь — Оранжевая меня беспокоила…

— Пока, кажется, все удачно? — прервала молчание Вера.

Ей ответил Ромеро. В те первые дни он глядел оптимистом.

— Думаю, разрушителям на этот раз не удадутся нехитрые приемы, которыми они чуть не запутали Ольгу с Леонидом.

— И меня, — коротко напомнил Осима.

— И вас, уважаемый капитан Осима, — хладнокровно добавил Ромеро. — Я хорошо помню, что и вы были в числе трех командиров, сломя голову бежавших из Персея. И я очень рад, что именно вы командуете победоносным возвращением.

Я наблюдал в это время Оранжевую. Волны пространства, лоцировавшие странную звезду, преобразовывались в приборе в обычный оптический спектр, — я видел ее не той, какой она была месяцы и годы назад, а какой она была сейчас, в данную минуту. И я ожидал от нее удивительных перемен — вспышек, гигантских протуберанцев, бешено разлетающихся туманностей. Если бы она на моих глазах превратилась в сверхновую, я не удивился бы.

— Почему ты так впился глазами в Оранжевую, Эли? — поинтересовалась Вера.

— Что-то произойдет, — сказал я. — Это ведь не просто светило, а звездное оружие зловредов… Как бы оно не грянуло в нас ошеломляющим залпом разрушительных частиц и испепеляющих полей.

— Пусть попробуют, адмирал, — отозвался Осима. — Наши средства защиты от частиц и полей вполне надежны.

И, как бы накарканные мною, вскоре произошли перемены, но не те, каких мы ожидали. Оранжевая не вспыхнула, исполинский взрыв не превратил ее в сверхновую, исторгнув массы испепеляющего излучения. Она стала тускнеть, просто тускнеть. Пораженные, мы молча переглянулись в звездной темноте. Что-то в этом ослаблении блеска звезды было нехорошее.

— Сообщение от Аллана! — быстро сказал Ромеро. — Прошу внимательно слушать МУМ. Кажется, рапорт о полной победе!

Но это был рапорт о неудаче, а не о победе. Впоследствии таких рапортов я получал много и сам отправлял такие же на Землю — и понемногу мы к ним привыкли. Но в тот день слова депеши звучали похоронными колоколами. Попытка вторгнуться внутрь скопления окончилась крахом. Повторилось то, что проделали с «Пожирателем пространства»: тогда нас не выпускали из скопления, а сейчас не впустили в него.

И хотя сейчас в звездную ограду врага врубалось свыше ста сверхмощных кораблей, а тогда в его лабиринте метался лишь один неосторожный галактический разведчик, перемен не произошло.

С той же стремительностью, с какой Леонид ударил тараном эскадры в звездные стены противника, отряд звездолетов выворачивало назад: задние слои тарана еще штурмовали окраинные звезды скопления, а острие, флагманский корабль «Скорпион», вылетел наружу, в свободный от светил космос. Звездные проходы в скопление Хи были закрыты.

— Вечера отсюда не было выхода, сегодня сюда нет входа, — невесело сформулировал я положение.

— Но мы движемся пока вперед, адмирал! — воскликнул Осима. — Мы пока атакуем. И что не удалось эскадре Леонида, может, удастся моей!

Оранжевая все больше тускнела. Я уже понимал, что это как-то связано с искривлением пространства. Скоро, очень скоро и мы, вслед за Алланом, должны были, как шар под гору, покатиться по предписанной кривизне наружу.

— Ты чего-то ожидаешь, Эли? — спросила Вера.

— Да, Вера. Ожидаю, что нас вышвырнет отсюда так стремительно, что мы не успеем даже сбросить скорости. Пулей полетим, как выражались предки.

МУМ вскоре информировала о нарастающей кривизне в пространстве. Нас выбрасывало наружу.

— Разрушители пока действуют по шаблону, — заметил Ромеро. — Не противоборствуют нашему движению, а спокойно меняют его направление. Вы не собираетесь поискать новых вариантов, дорогой адмирал?

— Уже ищу…

— Ну, и?..

— Если они повторяют удавшийся им прием, то почему нам не повторить удар Ольги по планетке? Аннигилируем подходящий объект на окраине скопления и ворвемся в созданные нами ворота пустоты.

Осима передал командование автоматам, мы зажгли в зале свет. На полусферах засветились карты скопления Хи. Оно не было таким компактным, как шаровые скопления на окраинах Галактики, здесь имелись и одинокие звезды с планетками и темные космические шатуны, уныло странствующие вокруг скопления.

Нужно было подобрать планету поближе к крепостям врага, чтоб их искривляющие механизмы не успели ввести созданную нами пустоту в свои пространственные поля. В том районе, куда подошли обе эскадры, имелось около десятка планет вокруг одиноких звезд и примерно столько же галактических шатунов с массой покрупней планетной, но значительно меньше звездной. Каждый из этих объектов мог быть использован для прорыва.

— Надо смотреть в глаза неприятным фактам: атака в лоб не удалась. И не удастся, сколько бы мы ее ни повторяли, — подвел я итоги обсуждения. Я говорил так резко для упрямого Осимы. — Конечно, новый вариант потребует месяцев, может быть, лет. Но если прямые пути перекрыты, ничего не остается, как идти в обход.

9

Я прошел к Мэри в лабораторию. Она занималась выведением простейших жизненных форм для разных условий питательной среды, гравитации, температур и давления. Именно для этой работы я и доставил Мэри материалы с Земли.

Я равнодушно поглядел, как Мэри возится с прозрачными колбами. В колбах плескалось что-то мутное.

— Неинтересно, правда? — спросила Мэри, засмеявшись.

— Неинтересно, — согласился я. — Жиденькая грязца.

— А если я тебе скажу, что одной капли этой грязцы, пролей ее случайно из колбы, будет достаточно, чтобы полностью уничтожить весь наш звездолет, — тоже неинтересно?

Я посмотрел колбу на свет. Это, несомненно, была колония бактерий. Но о бактериях, уничтожающих корабли, мне еще не приходилось слышать. Я попросил разъяснить, как могли попасть на звездолет такие опасные препараты.

— Они занесены в списки корабельного имущества в соответствии с требованиями закона, — успокоила меня Мэри.

— Но они грозят разрушением. Руководителю экспедиции полагается знать, для каких целей на корабле появляются предметы, таящие в себе гибель.

— Разве мало у вас здесь предметов, потенциально опасных? В сравнении с аннигиляторами, уничтожающими планеты, мои микробы — стая ос рядом с тигром.

Из объяснений Мэри я понял, что на Земле были недавно синтезированы удивительные тельца — микроскопические атомные заводы. При достаточном притоке энергии извне, а иногда и за счет внутренней энергии процесса они перестраивают ядра атомов, входящих в состав их пищи.

— Вот эти крохотульки питаются чистым железом, — сказала Мэри, любуясь колбой. — И после их работы железа уже нет, а есть кислород и водород, кремний и углерод… Если мы где-нибудь натолкнемся на планету из чистого железа, я заражу планету этими бактериями, и через несколько тысячелетий на безжизненном металле появится разрыхлительный слой, вполне пригодный для питания растений.

Я сказал, удовлетворенный:

— Можешь возиться со своими крохотными страшилами, звездолету они не опасны. Железо для постройки кораблей давно не применяется.

Мэри лукаво смотрела на меня:

— У меня еще десятка два похожих на эту колб и в каждой точно такая же грязь… Но она разъедает уже не железо, а другие элементы.

К нашей беседе прислушивался Астр. Куда Мэри ни идет, он бежит за ней.

Сейчас он сидел на полу и возился с отказавшим игрушечным драконом.

— Папа, почини гравитатор, — попросил Астр. — Я уже два раза плюхался на пол.

У игрушечного дракона были плохо подогнаны гравитационные контакты — обычная беда этих игрушек. Я прочистил щеточкой излучатели, и Астр стал носиться по лаборатории, то взлетая под потолок, то гремя крыльями у моего уха.

— И тебе не страшно, что он разобьется? — упрекнула меня Мэри. — Я обрадовалась, когда этот противный ящер отказал. Хоть день прошел бы без царапин и синяков.

— Мальчик без царапин и синяков немного стоит, — отозвался я, искоса наблюдая, не нужно ли спешить Астру на помощь.

— Если маме не нравится мой зверь, я попрошу Лусина покатать меня на Громовержце! — крикнул с потолка Астр.

Он уцепился руками за плафон, а ногами удерживал рвавшегося вперед дракона. Если бы игрушка проскользнула между ног, Астру оставалось бы только падать. Я прикрикнул на него. Он опустился на пол.

Мэри вскоре догадалась, что меня что-то гнетет.

— Кое-что новое есть, — ответил я. — Дороги внутрь скопления закрыты основательно. Будем применять метод, каким Ольга воспользовалась при бегстве из Персея.

Я говорил тихо, но у Астра был отличный слух.

— Вы хотите аннигилировать звезды?

Дальше секретничать не имело смысла.

— Ну уж — звезды! Ограничимся планетоподобными шатунами. Зрелище будет красочное, тебе понравится, Астр.

Он объявил с гордостью:

— Я видел в стереоэкране, как ты с капитаном Ольгой Трондайк аннигилировал зловредную Золотую планету. Отличный был удар, такого до вас никто не наносил!

— Нам тоже досталось, сын. Но ты прав: аннигиляция удалась, выход пустого пространства был максимальным.

Мэри и раньше без одобрения прислушивалась к нашим разговорам с Астром, а сейчас что-то вывело ее из себя.

— Иди к себе, Астр! — сказала она резко.

Когда Мэри говорила таким тоном, спорить с ней не следовало. Астр покорно убрался.

— Чувствую, чувствую, что мне за что-то достанется! — сказал я, посмеиваясь.

— Ты не знаешь меры в своем обожании сына! — с негодованием воскликнула Мэри. — Как ты с ним разговариваешь?

— Нормально. Говорю, как с тобой или Ромеро.

— Именно. Но мы с Павлом взрослые люди, а он ребенок! Жалею, что на звездолетах нет земных интернатов, некоторые родители портят своих детей! Ты из таких родителей.

— Сюсюкать с ним, как древние няньки?

— Не сюсюкать, нет! Но и не объясняться с малышом так, словно перед тобой Ньютон или Эйнштейн.

— С Ньютоном или Эйнштейном я бы не объяснялся, как с Астром, — отпарировал я хладнокровно. — Они бы не поняли меня. Эти люди были научными великанами, но многое знали хуже Астра. Наш шестилетний малыш куда образованней Ньютона или Эйнштейна!

Раздражение Мэри превратилось в смех. Такие переходы с ней бывали часто.

— Я устала от твоих парадоксов! — объявила она потом.

— Где ты нашла парадоксы? Все тривиально. Ньютон был гениален, но ничего не знал об электричестве. Астра же окружают электрические игрушки, электрические машины, он бредит стереоэкранами, передачами, сигналами, электричество его согревает и освещает, он способен сам привести в движение и остановить гигантские электрические моторы. Ньютон в ужасе бы отпрянул, если бы перед ним показалось какое-нибудь электронное страшилище, на котором раскатывает наш Астр! Теперь поговорим об Эйнштейне.

— Эли, довольно! Тебя не переспорить!

— Нет уж, поговорим! Эйнштейн создал современную теорию гравитации, но что он знал о переходе отрицательной энергии полей тяготения в положительную энергию отталкивающихся полей? А ведь это та операция, которую Астр совершает простым поворотом рычага! Постой, я не кончил! Скажи по-честному: сумел бы великий Эйнштейн одним нажатием кнопки взлететь на воздух и мотаться где-то под потолком? Сумел бы он рухнуть с высоты, не повредив ни единой косточки? А наш малыш проделывает это запросто! Не говори мне после этого, что с Астром нельзя потолковать серьезно!

10

Проклятые разрушители были умнее, чем нам того хотелось.

Ни к окраинным звездам скопления, ни к планетоподобным шатунам прохода не было. Чуть мы нацеливались на какой-либо из этих объектов, как пролетали мимо. Мы атаковали раз за разом, день за днем, месяц за месяцем — неевклидова сеть сперва прогибалась, потом, пружиня, выбрасывала нас обратно.

Гигантское скопление, мощно пылавшее прожекторами звезд, было в ином мире, по ту сторону досягаемости.

Альберт с Земли насчитал шесть светил, подобных Оранжевой, наша старая знакомая Угрожающая тоже принадлежала к этой грозной стае звездных крепостей. Каждая защищала свой участок, а все вместе они были расположены так умело, что закрывали скопление, как стеной.

Если бы я диктовал роман в манере предков, а не правдивые мемуары, у меня нашлось бы много захватывающе интересного материала.

Одно описание погонь за одинокими небесными телами, пропадавшими в момент, когда мы направляли на них аннигиляторы, составило бы авантюрную повесть. А наши разочарования, неизменно заканчивавшие кратковременные надежды на успех! А ярость против предусмотрительных разрушителей, безошибочно парировавших любой наш выпад! А тающие запасы активного вещества, сжигавшегося без норм и меры!

И, быть может, самое непонятное и тягостное, сперва недоумение, потом возмущение — ни одна из «неактивных» звезд, населенных галактами, не откликнулась на наши призывы, ни одна не пообещала и не оказала помощи! Если на подходе к Персею мы как-то улавливали их передачи, то сейчас их не было, никаких передач от галактов не было!

Три полных года по земному счету прошло со дня, как мы подошли к теснинам Персея, а мы все толкались у звездной околицы. И тогда у меня возник проект, так разно потом оцененный историками. Я не хочу ни восхвалять, ни обвинять себя. Недавно я слышал лекцию, передававшуюся по системе Звездного Содружества, в ней с моего предложения датируется поворот во взаимоотношениях звездных народов.

Трудно не усмехнуться. Потомки иногда презрительно отвергают твои достижения и увлеченно возвеличивают твои провалы, издалека твое время видится иным, чем оно было для тебя.

Так вот, я утверждаю, что большей катастрофы, чем та, что обрушилась на нас в результате моего плана, нельзя было и ожидать. А если итог вышел иной, чем рассчитывали разрушители, то это была не их вина и не моя заслуга. В нашу взаимную отчаянную борьбу непредвиденно вмешалась иная сила.

Буду рассказывать по порядку.

На «Волопас» прибыли Аллан, Леонид и другие командиры — вести межкорабельный совет на пространственных волнах я не решился.

Вкратце мое предложение сводилось к следующему. Обе эскадры соединенной армадой атакуют неевклидовость неподалеку от Оранжевой. Отразить удар такой силы разрушители смогут, лишь форсировав защитные механизмы Оранжевой. А в это время три корабля, во главе с «Волопасом», ударяют с другой стороны, где в момент атаки основных сил флота защита, несомненно, будет ослаблена. Три корабля вторгаются внутрь, а по открытому ими пути туда же устремляется весь флот. МУМ просчитала этот план и признала его реальным.

Я ожидал возражений, и возражения посыпались. Аллан сказал:

— Альберт сообщает, что резервная эскадра Ольги наконец заполнила все трюмы активным веществом. Не лучше ли подождать подхода Ольги?

— Третья эскадра арифметически добавит мощи, но МУМ не дает гарантии, что этой добавки хватит, — возразил я. — Корабли Ольги появятся не раньше, чем через три года. Зачем терять эти три года? Разрушителей надо взять не силой, а обманом. Обмануть их можно и без крейсеров Ольги.

— Риск поражения, конечно, есть, — закончил я речь. — Всякая война — риск. Я не требую немедленного согласия — подумайте, посовещайтесь с экипажами. А завтра радируйте на «Волопас» коллективные решения: «да» или «нет».

Пока командиры разъезжались, я поговорил с Леонидом и Алланом. Леонид был мрачен, Аллан весел. Я не помню, чтобы Аллан когда-либо терял доброе настроение. Он был идеальным руководителем для экспедиций, попадающих в беду. Я сказал им:

— Командовать кораблями, идущими в прорыв, буду я. Руководство объединенным флотом примет Аллан. Не вешай носа, Леонид. У нас с тобой бывали и хуже положения.

У Леонида раздраженно побелели синие белки глаз.

— Хуже, чем сегодняшнее положение, — да. Но я не уверен, что через неделю «Волопас» не запутается в треклятой неевклидовой улитке. Риск неизвестности — самый страшный риск. Как бы наш обман не натолкнулся на встречный обман.

— А есть другой риск, кроме риска неизвестности? — спросил я. — Пусть тогда Павел разъяснит нам философскую природу понятия «риск».

Ромеро припомнил смешную историю. Когда древние греки поднялись на таких же древних персов, божественный оракул на просьбу дать официальный прогноз войны вдохновенно изрек: «Большое царство будет разрушено», не уточнив, однако, какое царство — греческое или персидское.

Ловкий ответ оракула привел Аллана в восторг:

— Не возражаю, чтоб и нам дали такой же результативный прогноз. Царство будет разрушено — значит, никаких ничьих, никаких идеологических сосуществований. А наше уже дело — чтобы разрушалось царство врага, а не свое!

Так, посмеиваясь, он и умчался с хмурым Леонидом.

Я прошел к Вере. У нее сидела Мэри.

— Тебе придется разлучиться с Павлом, — обратился я к сестре. — Операция «Волопаса» — чисто военный маневр, незачем рисковать в ней судьбой политического руководителя экспедиции. Павел едет со мной, а ты переберешься к Аллану.

— Если надо, значит надо, — сказала она.

Ей, похоже, понравилась моя категоричность, раньше она часто выговаривала мне, что я сам не знаю, чего хочу, и без рвения добиваюсь желаемого.

— Ты и Астр поедете с Верой, — сказал я Мэри.

Мэри наотрез отказалась.

— Ладно, оставайся на «Волопасе», — сдался я. — Но зачем брать малыша? Поручим Астра заботам Веры. Если с ним что-нибудь случится, мы же себе не простим этого, Мэри!

Когда Мэри что-нибудь задевало, она становилась невероятно упрямой. Мне нужно было отложить этот разговор. Потом, остывшая, она решила бы по-иному. Это был тяжкий мой просчет — я стремился сразу ставить точку над «и», а надо было маневрировать.

— Что может случиться с ним, что не случилось бы с нами? — опять, как перед отлетом с Оры, спросила она. — Что, я спрашиваю? Ты уже несколько лет разговариваешь с Астром, как со взрослым, почему ты отказываешь ему в праве действовать по-взрослому? Нет, послушай теперь меня, я не кончила. Я жена твоя, он твой сын — мы разделим твою судьбу, какой она ни будет.

Я больше не стал спорить.

Со всех кораблей радировали: «Да». Ни один экипаж не постановил: «Нет», ни один не воздержался. Санкция на обманный маневр была единогласной.

11

«Волопас» сопровождали «Гончий Пес» и «Возничий». Мы ждали лишь известий от Аллана, что атака всем флотом начата. Аллан сообщил, что и новая попытка прорыва развивается неудачно. Неевклидова улитка выворачивала назад один за другим все звездолеты.

— Пора! — передал я на мои три корабля, и мы ринулись вперед.

Мы сидели втроем — Осима, Ромеро и я. Осима командовал, мы с Ромеро наблюдали. На оси полета сверкала Оранжевая, в умножителе был виден и шарик ее планеты. Если там обитали враги, они должны были принять какие-то защитные меры, пусть неэффективные, но немедленные. Мы летели, все убыстряя ход, противодействия не было — ничто не показывало, что нас раскрыли. Три звездолета вторгались в скопление, как в открытые ворота.

— Слишком хорошо, чтоб было хорошо, — прервал молчание Ромеро. — Оранжевая как бы распахивает нам объятия. Если бы у меня была хоть капля суеверия наших добрых предков, я добавил бы к этому, что она коварно улыбается.

Если разрушители и готовили нам пакость, то пока это еще не было ясно. Мы продолжали лететь в ненарушенном просторе.

— Среди прочих вариантов мы рассматривали и тот, что разрушители будут нас заманивать, — высказался Осима. — Не кажется ли вам, адмирал, что осуществляется именно этот вариант?

Аллан передал в это время, что Оранжевая действует очень энергично. Лишь на направлении прорыва не было признаков активности — вариант, что нас заманивают, делался достоверным. И вместе с тем я не мог в это поверить. Нужно было обладать мощью, несравненно превосходящей нашу, смелостью, граничащей с безрассудством, чтоб без сопротивления пропустить в свои тайники три звездолета после того, что наделал у них один «Пожиратель пространства». Враги шли на огромный, не поддающийся исчислению риск. В моем сознании не укладывалось, что они способны на него.

— Пока все развивается по плану. Разрушители захвачены врасплох, — сказал я Осиме.

Мы пронеслись мимо окраинных одиноких звезд. Уже не только впереди, но и по бокам густо засверкали светила. Мы наконец были внутри Персея.

Корабли Леонида, не дожидаясь приказа, уже спешили в район прорыва. В сверхсветовых передачах мы увидели десятки ярких точек. Они приближались, количество их умножалось, а в пространстве по-прежнему не появлялось возмущений.

— Кажется, растерявшиеся противники упускают последний шанс на действенное сопротивление, — оценил положение Ромеро, и мы с ним согласились, я — с торжеством, Осима — с удивлением.

Усталый, я задремал в кресле и увидел бредовый сон, первый из серии удивительных снов, так часто посещавших меня впоследствии.

Я был в огромном зале, темный купол блистал звездами, но это был экран, а не небо, и я хорошо знал, что это проекция наружных звезд на потолке, а не сами звезды. Я блуждал, то шел, то бежал вдоль стелы но окружностям, радиусы окружностей уменьшались, меня но спирали выносило в центр зала, я туда не хотел, там реял меж полом и потолком полупрозрачный шар, я почему-то боялся этого шара, а меня неотвратимо толкало к нему. В тоске, молчаливо поднимая руки, я вглядывался в потолок, чтоб только не смотреть на страшный шар, а на потолке, среди ярких естественных звезд беспокойно сновали звезды еще ярче, искусственные, я знал, что это не звезды, а наши эскадры, Аллан упрямо штурмовал скопление, а его так же упрямо вышвыривало назад. Я присутствовал как раз при такой неудачной попытке Аллана.

— Кажется, я попал во сне в наблюдательную рубку врагов, — сообщил я, пробудившись, Осиме и Ромеро. — Вам, историографу экспедиции, нужно бы заинтересоваться дурацкими видениями, которые появляются временами в мозгу.

Они не были расположены разгадывать сны.

— Действительность фантастичней бреда, адмирал, — мрачно отозвался Осима. — Послушайте депешу Аллана.

МУМ передавала, что корабли Леонида, уже далеко проследовавшие не проложенному нами пути, натолкнулись на неевклидову метрику и вынуждены возвратиться обратно. Ворота, пропустившие три звездолета, наглухо захлопнулись для остальных.

— Вторая новость еще интересней, — проговорил Ромеро. — Посмотрите на экран, дорогой друг.

Я глядел на экран со стесненным сердцем. Несколько минут назад, во сне, я видел примерно такую же картину: множество подвижных светил среди неподвижных. Но в видении подвижные огни были дружественны — наши собственные корабли, здесь же это были крейсера врага, сферой окружавшие нас.

— Около двухсот кораблей против трех, — сказал Осима. — Боятся они нас основательно, адмирал!

— И мы докажем им еще раз, что нас надо бояться. Приготовьте корабль к бою, Осима. Передайте это же распоряжение на «Возничий» и «Гончий Пес».

Мы понеслись навстречу эскадрам противника.

12

— Скучная история, — проговорил Ромеро, зевнув. — И выхода из нее я не вижу.

Прошло уже много дней с момента, когда мы ринулись в лоб на противника, а столкновение все не удавалось. Преследуемые корабли врага бросались наутек, зато нас настигали те, от кого мы в это время удалялись. Когда же мы поворачивали на них, удирали и они, а недавние беглецы превращались в преследователей. Тактика противника была проста: нас не выпускали, но сражения с нами не завязывали.

— Хоть бы одна неактивная звезда отозвалась! — воскликнул я с досадой. — Неужели в скоплении не осталось ни одной звезды, населенной галактами?

Ромеро промолчал, но я разбирался в его мыслях: мы явились сюда не как туристы, мы освобождали родственные народы, попавшие в беду, — народы эти могли бы отозваться на поданный им клич освобождения. Нас все больше тяготило различие между тем, что происходило во время полета «Пожирателя пространства», и тем, что мы встретили сейчас.

Тогда неактивные звезды, не умевшие менять метрики, отчаянно взывали к нам, предупреждали об опасностях, восхищались нашим успехом. А враги с энергией подавляли их передачи — межзвездные просторы были полны сигналов и шумов, волны боролись с волнами. Сейчас пространство было мертво. Мы без устали, всей мощью генераторов, пробивались к друзьям вслепую, а друзья не хотели и сообщить, где их искать.

— За сферой вражеских звездолетов проглядывается темный шатун, — сказал Осима, указывая на карту. — Если оседлать его, получим свободу действий.

— Созовите командиров кораблей, будем совещаться без передач в пространстве, — сказал я.

Осима приказал кораблям выброситься в эйнштейново пространство. Вскоре «Возничий» и «Гончий Пес» появились в оптике. Мы остановили сверхсветовой бег, и вслед за нами в отдалении замерли крейсера врага.

К «Волопасу» понеслись планетолеты. «Возничим» командовал Камагин; второго капитана, Артура Петри, я знал меньше. Аллан говорил, что после Спыхальского Петри больше всех налетал парсеков в Галактике.

— Нужны большие решения, — сказал я на совещании командиров. — Вам не меньше моего надоело бесцельное мотание вокруг Оранжевой.

— У меня возражения против нового плана, — объявил Камагин, когда я закончил сообщение. — Наших запасов активного вещества недостаточно, чтоб настичь и разметать неприятельский флот. Сомневаюсь, изменится ли что-нибудь от захвата шатуна.

— Вы против овладения шатуном?

— Нет, Эли. Но я против того, чтобы использовать захваченную планету для новой бесперспективной погони за вражескими кораблями.

— А если мы истратим его на выход к дружеской звезде?

— Можете ли вы указать координаты такой звезды? Нет? Тогда разрешите вам сказать: прорыв вслепую не лучше блуждания вслепую.

— Если так, зачем же нам захватывать шатун?

— Чтобы бежать к своим, — холодно сказал Камагин.

— Вы отказываетесь развить успех удачного вторжения? — неприязненно спросил Осима. Среди нас он был настроен всех воинственней. На него не подействовали возражения Камагина.

Камагин живо повернулся к Осиме:

— Я отказываюсь считать вторжение удачным. Оно скорее похоже на провал, чем на успех. В чем была идея плана? В том, что вначале прорываются три звездолета, а за ними весь флот. А что получилось реально? Флот отброшен назад, а мы мечемся, как затравленные крысы в этой звездной крысоловке. Пора, пора убегать!

— Убегать? — переспросил Ромеро, усмехаясь. — Вы считаете, что у нас есть свободный путь для бегства, любезный капитан? Или вы собираетесь повторить эксперимент Ольги?

— Я повторил бы его, если бы был шанс на удачу. Но разрушители с тех пор поумнели. Они не подпустят нас к своим планетам и не примут сражения. Именно поэтому я голосую за захват шатуна.

Пока Осима спорил с Камагиным, а Ромеро с Петри подбавляли жару, я молча рассматривал маленького капитана. И помню, в голове моей теснились мысли, имевшие мало отношения к теме дискуссии. Я размышлял о Камагине и про себя восхищался им. Характер и ум иной эпохи, он вписался в наше время, словно родился в нем. Он часто подчеркивал, вежливо и холодно, что не ему учить нас: он ровно на четыре с половиной века отстал от любого нынешнего человека, — и хладнокровно учил. Он чертовски быстро, за несколько лет, преодолел разделявшие нас столетия. В старинных журналах о нем писали, что он человек выдающегося ума и воли, один из крупных деятелей своей эпохи. Среди нас, опередивших его на полтысячелетия, он был человеком не менее выдающимся.

Это не значит, конечно, что я готов был принять любое его предложение, но я прислушивался к его предложениям и размышлял над ними, это я и сейчас с охотой признаю.

Ромеро обратился ко мне:

— О чем так напряженно думает наш уважаемый командующий?

Я ответил в тон:

— Ваш уважаемый командующий согласен с капитаном Камагиным. У нас мало сил, чтоб господствовать в скоплении. Вторжение не удалось, пора возвращаться. Но для этого все равно нужно овладеть одинокой планеткой.

Ромеро пишет в своем отчете, что приказ о бегстве из скопления был в общем стиле моих приказов — неожиданных, круто поворачивающих ход событий.

13

Я не помышлял, конечно, что разрушители легко отдадут неприкаянную планетку. Она мчалась меж их кораблей, как привязанная. В отчете Ромеро вы найдете подробные расчеты нашего обманного маневра. Там подробно рассказано, как три наших звездолета, мчавшиеся до того компактной группкой, вдруг ринулись в разные стороны, смяли стройную сферу вражеских крейсеров, а когда вновь пошли на соединение друг с другом, добрый десяток звездолетов противника вместе с темным шатуном оказался с трех сторон на оси нашего движения, и деться им было некуда.

К рассказу Ромеро я добавлю, что зрелище панического бегства врага было красочно. Их корабли мчались кто куда, лишь бы скорее удрать. Ни Осима, ни Петри не стали преследовать беглецов, но Камагин отомстил за предательское нападение на звездолет «Менделеев» в Плеядах. Один из крейсеров попал в прицельный конус «Возничего», и Камагин ни секунды не медлил.

Зажженное им солнце пылало недолго, но, не сомневаюсь, зловещий блеск нового светила нагнал еще страху в души беглецов. А затем наши звездолеты повисли над темной планеткой, осветив ее дальними прожекторами. Это был типичный шатун — каменистый шарик, размером раза в три побольше Земли, без атмосферы, без воды, без каких-либо признаков жизни. Его не жалко было уничтожить, и мы его спокойно уничтожили.

Я снова сошлюсь на отчет Ромеро там хорошо описано, как мы расправлялись с планеткой, впервые использовав в боевых действиях метод «медленной аннигиляции». В звездных окрестностях Солнца, где «взрывы по Таневу» строжайше запрещены, только этот метод, как известно, и применяется для ликвидации ненужных космических тел и восстановления пространства.

Планета таяла, источая вокруг себя пространство, как пар, она «газила пространством», по удачному выражению Ромеро. Все происходило, как было задумано. Мы стали независимы от нарушений метрики, создаваемых врагами. Возмущения метрики — это перемена структуры уже существующего пространства, а тут пространство было еще в акте творения, его еще предстояло ввести в ту или иную структуру.

И оно росло, расширялось, мы мчались в этом своем непрерывно генерируемом защитном пространстве, как в беспрестанно возобновляемой скорлупке — какой бы ад ни кипел снаружи, какие бы мощные поля метрики ни формировали создаваемую нами пустоту, до нас эти внешние бури не доходили.

Я сказал — все происходило, как было задумано. Теперь добавлю — кроме одного. Вырваться нам не удалось.

Колыбелька автономного пространства была не больше чем колыбелькой. Мы лишь немного расширили объем скопления Хи, в одной его части появилась крохотная опухоль, а надо было взорвать исполинскую сферу, замкнувшуюся вокруг Оранжевой, — теперь мы знаем это хорошо. Люди крепки задним умом, ничего не поделаешь.

День за днем мы удалялись от Оранжевой, слой пространства, закрученного в неевклидову улитку, становился все тоньше, мы уже видели корабли Аллана по ту сторону неевклидова забора, принимали депеши друзей, подбадривавших нас, — еще один-два хороших удара, еще одно отчаянное напряжение генераторов — и мы вырвемся да свободу, так это тогда нам представлялось.

И когда стали таять последние мегатонны захваченного нами планетного вещества, я, не колеблясь, отдал приказ готовить к уничтожению «Возничего» и «Гончего Пса».

— Лучше пожертвовать двумя звездолетами, чем успехом кампании! — сурово оборвал я запротестовавшего Осиму. — Прикажите капитанам эвакуировать на «Волопас» свои экипажи. Пусть корабельные машины просчитают, каковы наши шансы.

Все три МУМ подтвердили, что дополнительного вещества хватит на разрыв последнего слоя неевклидовости. Тогда мы еще не думали, что сверхмудрые МУМ тоже способны ошибаться…

14

Один за другим планетолеты перебрасывали с обреченных звездолетов людей и ценное имущество. Командиры кораблей совещались в салоне, а я сидел с Мэри и Астром. Древние капитаны, отказывавшиеся брать в походы свои семьи, были мудрыми людьми, сейчас я это понимал особенно ясно.

Астр свободное время проводил в обсервационном зале. Когда мы встречались, он давал мне пылкие советы, советы были не хуже других, не хуже моих собственных решений. Пусть не поймут меня превратно, я не хочу сказать, что он был гениален, нет, напротив, все мы, участники экспедиции, были средними людьми, о чем ныне стали забывать, изображая нас чуть ли не титанами, — дорасти до нашего уровня было не сложно.

— Ты напрасно взрываешь два корабля, отец, — убеждал меня Астр. — Так ослаблять свою ударную силу! Три корабля или один!

— Три корабля больше, чем один, — согласился я. — Но у нас нет другого выхода.

— Есть! Захватите корабли врага. Пусть они, а не мы, увеличивают собой мировое пространство!

Я любовался им. Стройный и сильный, он уже доставал головой мне до уха — веселый, живой, сообразительный мальчишка. И просто удивительно, как он походил на меня. Я иногда раскладываю на столе его фотографии и свои в том же возрасте, и сам затрудняюсь, где он и где я. Отличие лишь в том, что он красивей меня.

— Да, захватить корабли противника! — сказал я со вздохом. — Беда в том, что они не дают приблизиться к себе. Погуляй, сын, нам нужно с мамой поговорить.

— Я пойду в обсервационный зал, — сказал он. — Три крейсера противника в направлении на ядро Галактики недавно стали сближаться с нами. Я говорю о «Смирном», «Трусливом» и «Дрожащем». Проверю, продолжается ли сближение.

Он проворно убежал. Он знал в «лицо» все крейсера разрушителей, ни один из нас не мог похвалиться таким умением различать каждую из этих однообразно зеленых точек. Он называл их по-своему насмешливо.

— Не скрывай ничего! — потребовала Мэри. — Дело идет к гибели, да?

— Кризис, Мэри, — сказал я. — После кризиса или спасаются, или погибают. Терять бодрость не следует, но и быть ко всему готовыми — надо.

Она обняла меня, прижалась ко мне.

— А если что-нибудь случится… — проговорила она изменившимся голосом. — Ты не простишь, что я взяла Астра!

— Астр такой же человек, как и все мы. И если придется умирать, он умрет не раньше нас с тобою.

Она оттолкнула меня, долго вглядывалась в мое лицо. В ней совершился очередной скачок настроения, я предчувствовал бурю. Но она сдержалась.

— Удивительный вы народ, мужчины, — сказала она только. — Все у вас звучит математическими формулами. Умрет не раньше нас с тобою — это так утешительно, Эли!

— Если я скажу по-иному, ты мне не поверишь…

— Скажи, может, и поверю!

— Ты тоскуешь по неправде, Мэри? Жаждешь обмана?

— Какие напыщенные слова — тоскуешь, жаждешь! Ничего я не жажду, ни о чем не тоскую. Я боюсь, можешь ты это понять?

Я не стал продолжать этого разговора.

На улице внутри корабельного городка ко мне присоединился Ромеро, он тоже шел на совещание командиров. Думаю, он отлично разобрался в моем состоянии. Хоть слова его и были полны иронии, ни в голосе, ни в лице его иронии не было. И оказал он то, что я сам себе говорил:

— Дорогой Эли, не завидуете ли вы вашим воинственным предкам, воевавшим без семей?

— Может быть, — сказал я сдержанно.

Ромеро продолжал со странной для него настойчивостью:

— Я бы хотел опровергнуть вас, любезный Эли. Мы иногда судим о предках общими формулами, а не конкретно. Им часто приходилось сражаться, защищая своих детей и жен, и они тогда сражались не хуже, а лучше — яростно и самозабвенно, жестоко и до конца, Эли!

Не убавляя шагу, я бросил за него быстрый взгляд. Вера была в эскадре Леонида. И детей у Ромеро не было, он не мог говорить о своих детях.

Он шагал рядом со мной, подчеркнуто собранный, жесткий, до краев напоенный ледяной страстью, он с чем-то яростно боролся во мне, а не просто беседовал, таким я видел его лишь однажды — когда он пытался завязать драку из-за Мэри.

Он поймал мой взгляд и не отвел потемневших глаз. Я сухо проговорил:

— К сожалению, должен ответить вам общей формулой. Мы будем сражаться яростно и самозабвенно, жестоко и до конца, Павел. Но не за одних своих детей и жен, даже не за одно человечество — за всех разумных существ, нуждающихся в нашей помощи.

Я был уверен, что он обидится на такую бесцеремонную отповедь, но он успокоился. Если и был среди моих друзей непостижимый человек, то его звали Ромеро.

В салоне я прежде всего посмотрел на экран. Звездные полусферы пылали так, что глазам становилось больно. Красные, голубые, фиолетовые гиганты изливались в неистовом зиянии, а среди этих небесных огней сверкала искусственные, их было больше двухсот — зловещие зеленые точки, пылающие узлы сплетенной для нас губительной паутины. Оранжевая была в неделях светового пути, она казалась горошиной среди точек. Я хмуро любовался ею.

— Начинаем! — сказал я.

— Начинаем! — отозвались Осима и Петри.

Маленький космонавт молчал. Я уловил его скорбный взгляд, он глядел на два звездолета, недвижно висевшие в черной пустоте неподалеку от «Волопаса». Я до боли в сердце понимал страдания Камагина, они были иные, чем муки его товарищей.

Этот человек, наш предок, наш современник и друг, командовал фантастически совершенным кораблем, в самых несбыточных своих мечтах он раньше и помышлять не мог о таком. Мы были в конце концов в своем времени, а он превзошел границы свершений, отпущенных обыкновенному человеку. И сейчас он собственным своим приказом должен был предать уничтожению изумительное творение, врученное ему в командование.

Наши взгляды пересеклись. Камагин опустил голову.

— Начинаем! — сказал и он. Голос его был нетверд.

Теперь медлил я. Оставалось отдать последнее распоряжение: «Приступайте к аннигиляции». Я не мог так просто, двумя невыразительными словами, выговорить его. И не потому, что внезапно заколебался. Другого решения, как уничтожить две трети флота, не было, только это еще могло спасти нас. Я бы солгал, если бы сказал, что в тот момент меня тревожила собственная наша судьба: мы свободным решением избрали этот рискованный путь, неудачи, даже катастрофы были на нем возможностями не менее реальными, чем успех. Я думал о том, что будет после того, как нас, запертых по эту сторону скопления, не станет. Ответственности за судьбы находившихся вне Персея звездолетов с меня никто не снимал, — хоть формально, но я еще командовал флотом.

— Насколько я понимаю, вы собираетесь объявить миру ваше завещание? — уточнил Ромеро, когда я поделился с товарищами своими соображениями. — Не рановато ли, адмирал?

— Завещание — рановато. Но подвести итоги нашим блужданиям в Персее — самое время. Если мы погибнем, никто не сделает за нас эту работу.

Мысль моя сводилась к следующему. Вражеский флот долго не подпускал нас к одинокой планетке и, удирая, утаскивал и ее с собою в искусственно созданные разрывами пространства. Почему они так оберегались? Вероятно, опасались, что вещества планеты хватит на разрыв кривизны. Опыт врага нужно использовать для победы над ним. Стратегию вторжения пора менять.

— Составим депешу, — предложил Ромеро. — Я кое-что набросал, послушайте.

Я привожу здесь текст отправленной нами депеши — в варианте Ромеро почти ничего не пришлось менять.

Сверхсветовые волны пространства трижды уносили наше послание из звездных бездн Персея в мировой космос. Мы не сомневались, что враги перехватят нашу передачу, но не считали нужным таиться, даже если бы могли сохранить секрет. Первое же действие Аллана, в соответствии с измененной стратегией, должно было раскрыть врагу природу нового плана — он держался не на скрытности, а на могуществе.

И еще не кончилась третья передача, как мы приняли ответ Аллана: «Приказ адмирала получен. Всей душой с вами. С волнением ожидаем результатов прорыва».

— Можно взрывать звездолеты, — сказал я друзьям.

15

План уничтожения звездолетов был итогом холодной работы ума, а не плодом вольного желания. Только одну уступку мы сделали чувству — не было никаких внешних эффектов: ни шаров испепеляющего пламени, ни снопов убийственной радиации, ни разлетающихся газовых туманностей, ни потоков космических частиц…

Звездолеты, черные, почти невидимые, просто таяли, истекая пространством, сперва один, потом другой, — и а этом темном новосотворенном «ничто» мощно несся «Волопас», снова превращая его во «что-то» — шлейф горячей, быстро остывающей пыли тянулся за ним, как за кометой.

Чтоб скорей привести Камагина в себя, я приказал первым аннигилировать «Возничего», в нервах Петри я был уверен больше.

В командирском зале распоряжался один Осима, обсервационный зал был забит эвакуированными с гибнущих звездолетов. В салоне среди других сидели Ромеро, Петри и Камагин. Здесь обзор был хуже чем в обоих залах, но я пришел сюда, чтоб в эту трудную минуту не расставаться с капитанами. Петри кивнул мне головой, Камагин отвернулся. Я сел рядом с Камагиным и тронул его за локоть. Он повернул ко мне насупленное лицо.

— Как идет разрыв неевклидовости? — спросил я.

Он ответил холодно:

— Примерно в три раза слабее, чем нужно для успеха.

Ромеро показал рукой на экран:

— Флотилия врага закатывается в невидимость.

Я закрыл глаза, мысленно я видел картину совершающегося яснее, чем физически. Гигантская буря бушевала снаружи, особая буря, таких еще не знали ни на Земле, ни на планетах, ни под нашими родными звездами, ни даже здесь, среди враждебных светил Персея.

Вещество уничтожается и тут же заново создается, гигантские объемы нарождающегося аморфного пространства — мы неистово сейчас несемся в нем — мгновенно приобретают структуру, губительную для нас метрику, а мы все снова и снова оттесняем эту организованную пустоту своей, неорганизованной, хаотичной, первобытно аморфной… Корабли врага исчезли, даже сверхсветовые локаторы не улавливают их — так жестко скручено пространство, в котором они движутся…

— Идите в командирский зал, Эли, — посоветовал Ромеро.

В последнее время он почти не называл меня по имени.

Вместе со мной поднялся Камагин.

В коридоре он остановил меня. Он пошатывался, словно отравленный. Пожалуй, это было единственным, в чем он не мог сравниваться с людьми нашей эпохи, — чувства, одолевавшие его, слишком бурно проявлялись. Он заговорил хрипло, быстро, страстно:

— Адмирал, я не хочу при всех оспаривать ваши решения. Нас в далекие наши времена приучали к дисциплине, вам попросту непонятной…

Я прервал его, чтоб не дать разыграться истерике:

— Вы исполнительный командир, я знаю. И претензий с этой стороны у меня к вам нет.

Он продолжал все громче:

— Я больше не могу, адмирал, вы обязаны меня понять… «Возничий» уничтожен, очень хорошо, но «Гончий Пес» еще существует, он еще может сражаться. Неужели вы не видите сами, что жертва напрасна? Нам не уйти из скопления, но мы ослабляем себя, мы сами ослабляем себя, поймите же, Эли!

Я взял его под руку, и мы вместе вошли в командирский зал.

— Поймите и вы меня. Три звездолета или один, конечный итог — гибель. А здесь хоть и неверный, но шанс. Нам не простят, если мы его не используем. Неужели вы не хотите испробовать все отпущенные нам возможности?

Его ответ был таков, что я перестал с ним спорить. Давно уже не существовало терминов «купить» и «продать».

— Сейчас я хочу лишь одного: подороже продать наши жизни!

Мы уселись рядом с молчаливым Осимой, я слышал в темноте, как тяжело дышит Камагин. Но вскоре забыл о нем. На экране, отчетливый, распадался последний обломок «Возничего». Я всматривался в тающий звездолет. Последний шанс, думал я, последний шанс! У меня путались мысли.

Голос Осимы резко разорвал тишину:

— «Возничий» прикончен начисто, адмирал! МУМ сообщает, что преодолено не больше четверти пути наружу. Ваше решение — продолжаем аннигиляцию?

Пока он говорил, я очнулся. Я угадывал неуверенность в вопросе Осимы. Среди растерянности, постепенно становившейся всеобщей, я обязан был сохранять спокойствие ума и духа.

— Да, конечно, теперь очередь «Гончего Пса». Не понимаю вашего вопроса, Осима.

Осима справлялся со своими чувствами лучше Камагина.

— МУМ рекомендует ускорить аннигиляцию второго звездолета. Последуем ее расчету?

— Расчеты МУМ не безошибочны, но иных у нас нет.

На этот раз вспышки избежать не удалось, багровый шар забесновался на месте взорванного звездолета, и мы устремились в центр взрыва. На стереоэкранах мира впоследствии, когда мы наконец вернулись из Персея, часто показывали картины аннигилирующегося темного шатуна, постепенный распад «Возничего», быстрое уничтожение «Гончего Пса». Каждый мог увидеть все то, что видели тогда наши глаза, пожалуй, даже с большими подробностями, мы ведь не способны были взглянуть на это зрелище повторно.

Но сомневаюсь, чтобы кому-нибудь удалось хотя бы отдаленно испытать чувство, с каким мы смотрели на тающее плазменное облачко, — это был не просто гибнущий крейсер, а последняя гибнущая надежда, единственный оставшийся нам шанс на свободу. Шансов больше не оставалось, надежд не было.

— Все, адмирал! — спокойно сказал Осима. — Прорвать барьер неевклидовости не удалось.

Мы долго молчали, покоясь в командирских креслах, командовать было нечем и незачем. На экране, замутненном взрывом «Гончего Пса», постепенно высветлялось пространство. Сперва блеснула Оранжевая, затем появились другие звезды, потом засверкали зеленые огоньки неприятельского флота.

— Противник идет на сближение, — сообщил Осима. — Ваши распоряжения, адмирал?

— Готовиться к бою, — сказал я и вышел из зала.

16

За дверью я остановился, в изнеможении прислонился к стене.

У входа в командирский зал люди не прогуливались, здесь можно было побыть одному. Я боялся лишь встретиться с Ромеро и Петри; с ними надо было обсуждать положение, я не был сейчас способен на это. Не мог я оставаться и с Осимой и Камагиным, я весь сжимался при взгляде на страдальческое лицо и враждебные глаза маленького космонавта. А мысль, что попадется Астр или Мэри, приводила меня в ужас, такая встреча была всего непереносимей. Я не мог быть ни с кем, перенапряжение последних дней вдруг сломило меня.

— Нет, нет, нет! — бормотал я лихорадочно, я не знал, к кому направляю эти слова, я словно отстранялся ими от неслышимых упреков, от невысказанных обвинений. — Нет, нет, нет! — повторял я все громче и, когда не выговорил, а выкрикнул «нет», вдруг очнулся. Я вытер пот со лба и быстро отошел от двери: мне почудились шаги выходящего Камагина. «Нет!» — сказал я себе, это было первое осмысленное «нет», я приказывал себе не торопиться, никто не должен был видеть, что я бегу.

Потом я разглядел, что иду в носовую часть звездолета. Я остановился и снова зашагал. Если мне и можно было где-нибудь сейчас находиться, то лучше всего здесь, где все помещения заняты механизмами и где почти не бывают люди.

Я шел по извилистым коридорам, едва не туннелям, передо мною бесшумно раздвигались двери, все охранные механизмы здесь были настроены на мое индивидуальное поле, я еще был адмирал Большого Галактического флота — для адмиралов на их кораблях не существует секретов. Адмирал! Ты еще адмирал, Эли! Я снова прислонился плечом к стене, перед глазами прыгали глумливые огоньки, издевательски подмигивала Оранжевая, зловеще наливались блеском точки вражеских крейсеров.

«Ты еще адмирал, Эли! — сказал я себе с гневом. — Борьба не кончена, нет!» Я дышал часто и глубоко, мне не хватало воздуха. Надо было обязательно успокоиться, пока я ни с кем не повстречался.

Я прошел в помещение МУМ, там никого не могло сейчас быть, лишь я один имел право входить сюда без разрешения командира корабля. Свет зажегся, едва я ступил на порог, посреди комнаты стояло кресло. Я опустился в кресло, закрыл глаза. Я задыхался все больше, сердце гулко стучало.

— Тебе надо успокоиться! — сказал я вслух. — Слышишь, тебе надо успокоиться.

Я повторял это до тех пор, пока не сумел взять себя в руки.

Передо мною на столике с ножками, таящими в себе тысячи проводов к датчикам и анализаторам, возвышался ящик, за полированными стенками его были собраны редчайшей чистоты кристаллы, уникальные химические образования, в равной степени творение ума и рук мастеров и плод поисков космонавтов-геологов.

Я вспомнил зеленый камень с Меркурия, красовавшийся на платье Веры, он достался ей лишь потому, что его забраковали создатели этой машины, нашей корабельной МУМ, одной из многих сотен однотипных машин, рассеянных по планетам, смонтированных на галактических судах, тот удивительно красивый, самосветящийся камень был недостаточно хорош для МУМ, он годился лишь на украшения, а не на вычисления, мог стать элементом платья, но не уголком всепонимающего мозга.

— Ты, сверхмудрая и безошибочная! — сказал я. — Ты, абсолютная, как выдуманный когда-то людьми господь, рассчитывающая миллиарды комбинаций в секунду, может быть, поделишься со мной итогом одной комбинации, той, что реально совершается снаружи — двести кораблей врагов против одного нашего?

«Поражение! — засветился в моем мозгу холодный ответ МУМ. Через секунду она уточнила: — Гибель «Волопаса» после гибели многих атакующих судов врага».

Я зло усмехнулся. Я ненавидел черствую машину.

— Подороже продадим наши жизни, так это называется на языке Камагина. А если без категорий купли и продажи? Согласись, всезнающая, та эпоха, когда все продавалось и покупалось, в том числе и человеческие жизни, давно отжила.

«Вы воюете, а война древнее торговли. Раз явление древнее, термины, описывающие его, тоже не новы».

— Значит, иного выхода нет?

«Нет. Гибель».

— И твоя, стало быть, гибель, всепонимающая?

«Моя — в первую очередь. Если я попаду в руки врага, человечество потерпит больший урон, чем если им достанется живой кто-либо из вас или все вы разом. Для гарантии успеха вы обязаны демонтировать меня, не дожидаясь общей гибели».

— Дура ты! — сказал я. — Надменное и тупое вещество, имитирующее живой разум! Гарантия успеха… Ты будешь, конечно, демонтирована, это я тебе обещаю!

Я быстро вышел из помещения МУМ и прошел в отделение аннигиляторов Танева. Я блуждал по узким коридорам, пролезал в щели, поднимался на лесенки, задерживался на площадках — всюду вспыхивал свет, когда я приближался. И всюду были машины, гигантские, огромней городских домов, механизмы, сотни, может быть, тысячи, автономных машин, при всей своей величине не более чем крохотные элементы созидательного и разрушающего начала галактического корабля.

Я дотрагивался до них, прислонялся к ним, любовался ими, печалился о них.

Может быть, только в мечте о всемогущем боге создавал до них человек нечто подобное, умеющее творить вещество из «ничего» и превращать вещество снова в «ничто». Но то представление о боге было мечтой, фантастично разыгравшимся воображением, а здесь присутствовало материальное создание человеческого ума — реальный аппарат творения и уничтожения. Ни я, ни кто-либо другой из людей не знал этих машин во всем их многообразии, мы могли постичь их в деталях, но не в целом, даже МУМ не знала их все, она лишь управляла и командовала ими — они были доступны в целом только коллективному разуму человечества. И сейчас я должен был их уничтожить, чтоб они не достались врагу. И это было много тяжелее, чем решиться на собственное уничтожение.

«Сентиментальный дурак! — сказал я себе с отвращением. — Недавно, не колеблясь, ты приказал уничтожить точно такие же механизмы на «Возничем» и «Гончем Псе». И сурово осудил колебания Камагина, а сам ныне раскис куда больше… Только ты погибнешь и твой корабль — человечество остается. Риск, на который ты шел, не вышел из границ расчета, наша гибель была одним из допущенных вариантов — разве не так?»

Из отделения аннигиляторов Танева я завернул в общежитие ангелов. У них шли занятия: ангелы обучались человеческому языку, нашим наукам и трудовым умениям. Мое появление прервало уроки, ангелы шумно сгрудились вокруг меня. Обрадованный Труб сжал меня крыльями.

Я извинился, что внес беспорядок, и увел Труба.

— Наши дела плохи, друг мой, — сказал я.

— Хуже, чем были в Плеядах, когда напали зловреды? — спросил он.

События тех дней были для него как бы эталоном отличного поведения.

— Много хуже, Труб. Речь идет о наших жизнях — и прогноз МУМ отрицательный…

— Ты хочешь сказать, что мы погибнем в предстоящем сражении, Эли?..

— Именно это.

Он слушал, грозно хмурясь. Еще недавно он запальчиво напал бы на прогноз машины. Он уже не был тем первобытно наивным храбрецом, каким когда-то явился нам. И он уже не считал реально существующим одно то, что видели его глаза и до чего он мог дотянуться когтями, он знал теперь, что невидимое временами страшнее предметного.

Он громко всхлипнул и утер глаза.

— Тебе не хочется умирать, Труб? — Это был глупый вопрос, но умнее мне не пришло в голову.

— Не то, Эли. Я был уверен, что мы высадимся на зловредной планете и произведем там революцию.

— Революцию, Труб?

— Разве я неправильно произнес это слово? Мы изучаем человеческую историю, — объявил он с гордостью. — И нам нравится, что люди, когда становилось невтерпеж, производили революцию. Хорошо бы произвести революцию у зловредов, освободив всех, кого они угнетают. Теперь этим мечтам — конец.

— История не кончается на нас. Нам не удалось — удастся другим людям и их друзьям.

От ангелов я пошел к Лусину. Для его конюшен был отведен поселок на окраине городка. Лусин обучал Громовержца приемам воздушного боя. На дракона налетал отряд пегасов, крылатый ящер отбивался от воинственных лошадей. Меня удавило, что он не мечет молний, но Лусин разъяснил, что разряд даже малой интенсивности замертво сшибает самого дюжего пегаса.

— Как снаружи? — спросил он потом. — Нас преследуют? Опасно? Очень? Нет?

Я и ему рассказал, как сложилась обстановка, не скрыл и своих просчетов. Лусин с отчаянием посмотрел на своих драконов и пегасов.

— Все погибнут, Эли, скажи — все?

— Неужели ты надеялся, что кто-то из твоих тварей уцелеет в таком катаклизме?

— Не говори так, — сказал он с упреком. — Не твари. Разумные существа. Жалко до смерти.

И сейчас он думал не о себе, а о своих синтезированных чудищах. Три четверти его духовных помыслов сводились к заботе о них. Умом я понимал такое отношение, но чувство мое протестовало. Что-то от прежнего Ромеро, боровшегося против помощи звездожителям и превозносившего человека, сохранялось, видимо, и во мне.

Лусин с мольбой тронул меня за плечо:

— Их сохранить, Эли! Нас — много. Громовержец — один. Уникальный экземпляр. Пегасы — тоже редкие. Высадить на планете. Пусть размножаются. Пойми, Эли! А?

— Ты произнес большую и горячую речь, впервые слышу от тебя такую, Лусин, — сказал я. — Если бы можно было высадить где-нибудь пегасов, я и Астра добавил бы им в компанию, пусть уж и он спасется. Надежды нет, Лусин!

Я ушел, не дожидаясь, какую еще нелепость он сморозит. Я вдруг успокоился. Отчаяние, терзавшее меня перед МУМ, едва не задушившее в помещении аннигиляторов, пропало, словно я передал его Трубу и Лусину. Я знал уже, чего хочу, и знал, что отстоять свой новый план перед помощниками и экипажами трех звездолетов легко не удастся, — и был готов страстно переубеждать противников и делать это быстро: нам было отпущено военной судьбой совсем мало времени.

Мое место было в командирском зале, я заторопился туда.

Осима встретил меня раздраженным восклицанием:

— Наконец-то вы появились, адмирал. Командующий вражеским флотом обратился с наглым посланием. Нужно составить достойный ответ.

17

Прежде чем ознакомиться с депешей разрушителей, я посмотрел на стереоэкран. Зеленые огоньки собирались в кучки, пылали раздражающе ярко. Что-то произошло новое — корабли противника пренебрегли дистанцией безопасности, недавно так строго ими соблюдаемой.

«Почему они перестали нас бояться?» — думал я и выговорил мысль вслух.

— Оставшийся звездолет ровно в три раза слабее, чем три прежних, — отозвался Камагин хмуро. — И враги соответственно чувствуют себя, по крайней мере, в три раза храбрее.

Арифметического соответствия тут быть не могло, но я не хотел вступать в спор.

— Доложите послание противника, — приказал я МУМ.

Она заговорила громко:

Я обвел глазами помощников. Ромеро отвел лицо, Петри угрюмо глядел на вражеские корабли, Осима спокойно ждал приказа, чтобы тут же, не оспаривая, энергично проводить его в жизнь. Зато Камагин с вызовом глядел прямо на меня. Я знал, что он скажет.

— Ваше решение, адмирал! — потребовал Осима.

— Хочу сначала выслушать вас. Начинайте вы, Павел.

Ромеро часто хвалился своей мужской доблестью и в драках держался отлично, но стратегическим мышлением одарен не был. Современный бой на сверхсветовых скоростях с применением аннигиляторов был ему просто противен: в таком бою побеждал математический расчет, а не личная храбрость. Рыцарское представление о сражениях прозвучало и в его ответе:

— Надо ждать нападения противника, а затем обороняться, пока хватит сил.

— Петри? — сказал я.

— Сражаться, не отвечая на послание, — был его короткий ответ.

— Камагин?

— Напасть на врага! — воскликнул Камагин. — Посмотрите, Эли, они все приближаются, будто мы уже обессилили, скоро, очень скоро они попадут в конус удара наших аннигиляторов. Если вы разрешите мне занять одно из командирских кресел, я выброшу на тот свет треть неприятельского флота, прежде чем они откроют нам самим дорогу туда.

— Ясно. Вы, Осима?

— Атаковать, потом погибнуть, — повторил он мысль Камагина. Вглядевшись в меня, он поинтересовался: — У вас другое решение, адмирал?

— Да, другое, — сказал я. — Мое предложение таково: капитулировать.

Все четверо разом вскрикнули. Громче других прозвучал возмущенный выкрик Камагина:

— Подумайте, что говорите! Сдаться в плен?

Я ответил не Камагину, но всем:

— Да, сдаться в плен! Именно это я и хочу предложить.

У моих помощников отнялся язык, они лишь с возмущением глядели на меня.

Первым обрел спокойствие Осима:

— Адмирал, уточните. Речь не только о наших жизнях. Придется сдать врагу в сохранности звездолет — боевые и рейсовые аннигиляторы, МУМ.

— Сдать — да. Но не в сохранности, Осима. МУМ должна быть уничтожена, схемы аннигиляторов демонтированы. Это дело поручу Камагину и вам, Осима. Враг может любоваться видом наших механизмов, но не должен разобраться в их действии.

Камагин не выдержал. Сомневаюсь, чтобы его поведение соответствовало даже современным мягким правилам дисциплины, не говоря уже о дисциплине древней, приверженностью к которой он гордился.

Он вскочил, размахивал руками, гневно кричал:

— Безумец! Вы думаете неприятель не выбьет из пленных понимания работы механизмов?

Вежливостью ответа я подчеркнул, что не принимаю такого тона:

— Знание всех схем работы аннигиляторов не является достоянием группы специалистов. Лишь все человечество в целом обладает таким знанием. Но человечество сегодня в плен не сдается, только три экипажа звездолетов.

Теперь я знал, что время эмоций прошло, на меня будут не кричать, а задавать осмысленные вопросы. «Половина дела сделана», — сказал я себе с облегчением.

После нового молчания заговорил Ромеро:

— Я вижу, у вас все заранее продумано, проницательный Эли. Не откажите сообщить, зачем вам понадобилось сдавать нас в плен вместе со звездолетом? Неужели жизнь в плену приемлемей почетной смерти?

Его вопрос воспламенил угасшего было Камагина:

— И пусть адмирал ответит еще на один вопрос! Не влияет ли на него то обстоятельство, что на борту звездолета находится семья адмирала?

Именно этого вопроса я и ждал.

— Да, влияет. Если бы на борту звездолета не находилась моя семья, я принял бы решение о капитуляции значительно раньше и без тех колебаний, которые меня одолевали.

— Вы сказали — решение? — спокойно поинтересовался Петри. — Разве это уже решение, а не свободная пока дискуссия?

— Выслушайте меня, — попросил я. — Только об одном прошу — выслушайте меня, а там решайте, прав я или неправ. И пусть вместе с вами меня слушают через МУМ все на «Волопасе».

Я заговорил с волнением, я убеждал не только слушателей, но и себя, многое во мне самом протестовало против позорного плена.

Если говорить лишь о нас, сказал я, то честная гибель в неравном бою лучше рабского существования у разрушителей.

Но мы не имеем права думать лишь о себе. Мы — первые представители человечества и его звездных друзей, попавшие в логово разрушителей, мы должны быть достойны самих себя. Умереть всякий может. Жить в тяжких условиях — подвиг. Я пекусь не о наших жизнях, даже не о том, чтобы мы познакомились с противниками изнутри, хотя и это может пригодиться, если нас вызволят.

Разрушители должны познакомиться с нами — вот главная задача. Великие идеи, воодушевившие нас на поход в Персей, живут, пока мы живы. Наши противники должны узнать, за что мы ратуем. Одни станут еще враждебней, другие задумаются, третьи начнут колебаться, а некоторые, пусть их вначале будет немного, примкнут к нам: ведь разрушители не только свирепый, но и разумный народ, никто их разума не отрицает… Нет, борьба с разрушителями не заканчивается с нашим пленением, она продолжается, но в иной форме, без аннигиляторов и взрыва планет. В старину называли такую борьбу идеологической, и хоть она шла без сверкания мечей, она не становилась от того менее ожесточенной. Гибель в бою — это легкий путь прекращения борьбы. Я уверен, что и более суровый жребий будет нам по плечу, я верю в себя, я верю в вас!

— А теперь решайте, и пусть МУМ суммирует ваши решения, — закончил я и закрыл глаза.

Несколько минут вокруг была тишина, потом ее прервал резкий звук. Я открыл глаза. Маленький космонавт порывисто вскочил и, не удержавшись, едва не упал. Он показал рукой на выход, хрипло сказал:

— Пойдемте, Осима, здесь больше нечего… Вы не забыли, что нам отдан приказ демонтировать МУМ?..

Осима стал медленно приподниматься. Я хотел посоветовать им не торопиться, ведь МУМ еще не объявила коллективного решения, но мне не дал договорить вопль Петри:

— Смотрите на экран! Смотрите на экран!

Картина была такая, будто звездолет попал в фокус взрыва. «Испепелены!» — услышал я потрясенный шепот Ромеро.

В пространстве бушевала световая буря, корабли противника ошалело метались меж звезд. Оранжевая расширялась на всю сферу, это было уже не далекое светило, а мчавшийся на нас исполинский космический крейсер.

— Адмирал, разрушители гибнут! — радостно вскричал Осима.

— Совместная гибель, наша и противников, дорогой капитан, так вернее, — отозвался Ромеро.

Даже в этот страшный момент он не потерял способности иронизировать.

А затем неистовая вспышка озарила полутемный зал и мы, одновременно все, потеряли сознание.

18

Пришли в себя мы тоже разом.

Командирский зал был ярко освещен, на белых стереоэкранах погасли изображения звезд. Я приподнял голову, посмотрел на товарищей — все они были живы, потом перевел взгляд на вход в зал. Там стояли три диковинных существа, одно впереди, два с боков чуть позади.

Они были похожи на людей. Было у них и сходство с захваченным невидимкой, но там выпирала голая конструкция, изготовленная по расчету, эти же были существами: туловище, две ноги, две руки, одна голова — все то же, что у человека, но только не человеческое.

Стоявший впереди разрушитель проговорил на отличном земном языке:

— Адмирал Эли, прикажите открыть вход в ваш корабль. Я — Орлан. Командовать на «Волопасе» буду я.

Осима подскочил к Орлану, с силой толкнул его рукой в грудь.

Рука Осимы свободно прошла сквозь тело разрушителя, словно ничего на этом месте не было.