Вторжение Бурелома

Никитайская Наталия

Вторжение Бурелома

I

Вечер был трудный и жуткий. А сон был необычный и загадочный. И этот сон, и этот вечер оказались для меня, как потом выяснилось, судьбоносцами вроде миноносцев - то есть чем-то тяжелым, взрывным и грозным.

Я маленькая актриса, но всегда мечтала о большой сцене. Мечты ушли вместе с перестройкой: я поняла, что либо пробиваюсь к славе в шекспировском репертуаре, либо делаю номер для варьете и тем живу. Как говорит моя подруга Валька, "кусить осень хосеся..." Я актриса маленькая по положению, которое сейчас занимаю, хотя способности у меня достаточные. Это не самомнение - как-никак, а в театральный я поступила без поддержки родителей или друзей родителей. Да и какая поддержка, если папа - плотник. Номеров для показа в ресторане я сработала целых три, все смешные с куплетами и танцами. Подгулявшие люди вряд ли захотят слушать монолог Катерины или сонеты Шекспира. Правда, недавно я прочла - на пробу - "Смерть пионерки" Багрицкого. УЖ я постаралась. Хохот переходил в свинячий визг.

"Красное полотнище

Вьется над бугром.

"Валя, будь готова!"

восклицает гром.

В прозелень лужайки .

Капли как польют!

Валя в синей майке

Отдает салют".

Со мной вместе салют отдавал весь пьяный, развеселый, свински объевшийся, полууголовный, сверхъестественно разбогатевший парод. Вызывали на бис. С тех пор "Пионерку" я больше не читаю, несмотря на уговоры администрации.

Booбще-то, в этом своем ресторане я живу неплохо. Директорша наша обо мне заботится: шьет мне костюм за костюмом, коробками дарит к праздникам колготки и нижнее - очень красивое - белье. Я как-то ей говорю: "Раиса Владимировна, вы так добры", - а она отвечает: "Я не добра, я расчетлива. Ты - одна из тех, кто делает мне сборы, и я не хочу, чтобы тебя переманили".

Боже! Ну кто, кто станет меня переманивать?.. Я, конечно, сбегу из ресторана тут же, если меня пригласит Марк Захаров или Олег Ефремов, но они и не подозревают о моем существовании, а переходить в другой ресторан, менять шило на мыло - я и сама не хочу. Так что главные мои роли - впереди, а сейчас я, как могу, выживаю в трудное время.

И все бы ничего, если бы не ночные мысли о загубленном таланте и не ухаживания Бурелома.

Вы бы его видели! Таких, даже среди мафиози, встретишь нечасто. Высок. Очень плотен, но совсем не толст. Глаза холодные, бесцветные. Лицо мучнистое. Ни единого признака эмоций. Его боятся, ему прислуживают, ему подчиняются. Наши завсегдатаи, сами люди опасные, стараются лишний раз не привлекать к себе его внимания. До вчерашнего вечера только я одна и не боялась его, наверное. Не потому, что он не был мне страшен, а потому, что была уверена: я не в его вкусе. Но вчера...

Началось с того, что какой-то новичок из нуворишей стал во время моего номера выкрикивать хамские замечания, вроде: "Эй, сучка, поднимай ноги выше, дырки не вижу!" Я работала, нe сбиваясь с ритма, в конце концов, ничего особенного не происходило. Случались время от времени этакие казусы - что называется, специфика работы. И я продолжала петь песенку, которая, как назло, просто провоцировала пьяного идиота на дальнейшие шуточки:

"Полюби меня, мальчишка.

Полюби, как я тебя.

Полюби меня, мальчишка.

Я - твоя! Я вся - твоя!"

Перекрывая Мишин аккомпанемент, посетитель радостно возопил:

- Эй, телка! ...снимай трусы! Я БУДУ тебя любить!..

И полез на сцену.

Желание повеситься возникло у меня мгновенно, как и всегда в подобных случаях. О том ли я мечтала...

Но в этот раз в зале был Бурелом. И когда ко мне уже протянулись руки жаждущего немедленной любви подонка, мой взгляд упал на Бурелома. Во взгляде моем, видимо, была страшная тоска. Может быть, даже призыв о помощи. Бессознательный. Я не собиралась ни у кого просить помощи, и уж тем более у этого нелюдя. Но тот уже просигналил что-то своим шестеркам и в мгновение ока меня оттеснили от нападавшего, а его самого приволокли к столику Бурелома.

- Как тебя зовут? - спросил Бурелом.

- Илья. Ты можешь называть меня Илюхой, - было видно, что ублюдок, по-своему понимающий слово "повеселиться", изрядно струхнул.

- "Вы". Мне надо говорить "вы". - Бурелом безразлично посмотрел в глаза моего обидчика. - Ты умеешь видеть?

- Да, - со страхом в голосе ответил Илюха.

- Ты все увидел?

- Да. Я виноват.

- На брюхе будешь ползать потом, - сказал Бурелом. - Не сегодня. В другой раз. Если я тебя здесь увижу.

Илюху, его приятеля и двух девиц смыло из зала в одну секунду. В кино эти представления казались мне выдумкой.

- Ужас! Зачем все это?! - воскликнула я за кулисами, дрожа от запоздалого и всепроникаюшего страха.

- Влюбленный мужчина должен когда-нибудь дать знать своей избраннице, что он ее любит. Бурелом сделал это на свой манер, - сказал мне Мишка, аккомпаниатор и друг.

- Миша, не шути так. Этот человек не может любить.

- Только ему этого не скажи: он уверен, что может все.

Несмотря на нервную дрожь, или именно благодаря ей, я хихикнула.

И вдруг мой Миша, мой мягкий, интеллигентный Миша, схватил меня за плечи, затряс, приводя в чувство, и зашептал, как заорал:

- Не смей хихикать, глупая! Ты же не слепая! Ты под страшной бедой. Эта любовь - она была тебе зашитой до сих пор, но пока была тайной. Теперь он открыл себя и потребует ответа!..

- С чего ты взял?

Мишка не успел ответить. В дверь гримерной постучали и, не дожидаясь ответа, ввалился официант, симпатичный, в отличие от других, парень Никита Вражич. Вражичем прозвала его я, потому что в его дежурство получала с кухни самые обильные ужины. "Ты же знаешь, - говорила я ему, - фигура все мое состояние". "Да, - отвечал он, - и меня беспокоит, что оно у тебя такое тощее".

Сегодня Вражич превзошел самого себя. Поднос был уставлен с купеческим размахом: икра, севрюга, фрукты...

- Вражич, ты, по-моему, ошибся.

- Да нет, Николавна, я не ошибся. Тут есть, оказывается, еще один человек, очень обеспокоенный твоей худобой...

- Что за человек? - спросил Мишка, выразительно на меня глядя.

- Да вы и сами знаете: Буреломов Лев Петрович, только и всего. Говорит: за понесенный моральный ущерб.

- Отнеси назад, - сказала я, нервничая, - ты же знаешь, подношений не принимаю.

- Она шутит, Вражич, не стой с таким унылым видом. Нагоняя от Бурелома не получишь. Ты же знаешь, она здесь не ужинает, для нее поздненько. Так что все эти прелести и изысканности отнеси на кухню, но только для того, чтобы все это аккуратненько упаковали. Ну, а я навалюсь на свой антрекот, а из вкусностей, с твоего, Машенька, позволения, ухвачу один бананчик для дочки. - А когда дверь за Вражичем закрылась, Мишка добавил. - И не воображай, что я загоняю тебя в угол - в угол тебя загоняет Бурелом.

- Плохо, Миша, это очень плохо, что ты, кажется, абсолютно прав...

Дома меня ждал отец.

- Почему не позвонила от метро, я уже начал беспокоиться.

- Меня подвезли, ты же видел.

- Конечно, видел, чуть не окоченел, высматривая тебя с балкона.

- Ладно. Разберись с этим, - я сунула отцу пакет с деликатесами, устала до чертиков, пойду в ванную.

- Кефир я тебе приготовил.

- Спасибо, папа. Ложись.

Я чмокнула его в щеку. У меня не было более надежного человека, чем отец. Я была поздним и единственным ребенком, и он был мне предан. Для отца существовали только мама и я, и для нас обеих он был готов на все. Мама принимала это как должное, я - с благодарностью.

Когда, кутаясь в халат, я выползла из ванной, отец еще не ушел с кухни. Он сидел растерянный и немного испуганный.

- Вам выдали новогодние подарки? - с надеждой спросил он. - Это же уйма деньжищ!..

- Нет, папа. Это у меня появился поклонник. Я глотнула кефира.

- Всегда боялся, - сказал отец, - что этот час настанет. Место, где ты работаешь, опасно для хорошей женщины. А ты у меня - очень хорошая.

- Ладно, папа, не беспокойся. Пока все нормально. Я вспомнила мучнистые глаза Бурелома, и меня передернуло.

- Иди спать. Все разговоры отменяются до завтра.

- Да, совсем забыл, тебе звонил Юра. Я вздрогнула.

- Что сказал?

- Сказал, что ты ему нужна поиграть на елках. Не вздумай согласиться: и так устаешь без меры, а всех денег не заработаешь...

- Хорошо, подумаю. Все, папа, все!.. Пошла спать!..

В состоянии смутной тоски и весомого одиночества, стараясь не вспоминать без конца ни о сегодняшнем нападении, ни о прожитом уже разрыве с Юрой, я все-таки изрядно намаялась, пока уснула.

И приснился мне сон. Будто посреди ночи я проснулась от удара по затылку. Легкого, но ощутимого. Открыла глаза и увидела, как кровать моя разделяется на две половины и тело мое от талии и ниже отодвигается вдаль. Смешно: одна нога высунулась из-под одеяла, и я видела, как пальцы на ней становятся все меньше и меньше. Но потом я перестала видеть свои ноги, потому что их отгородила от меня фигура человека, возникшая в проеме кровати. Человек был как бы и не вполне человек.

Лицо отдавало металлической золотистостью, белки глаз светились матовым серебром, зрачки показались мне алмазными, а губы были припорошены рубиновой пылью. Будто ожил эскиз театрального художника, не пожалевшего красивостей для кукольного персонажа. Вот только волосы были как настоящие: седые, пушистые, очень ухоженные. И в посадке головы и в развороте плеч, и в положении рук чувствовалось благородство.

- Жуть! - вырвалось у меня восторженно. - И нисколько не страшно.

- Это кто же боится своего отца?

- Вроде и сериалов не смотрю, а чушь всякая снится, - сказала я сама себе.

- Я тебе не снюсь, - сказал странный гость.

- Ничего себе! - сказала я. - Как это понимать?

- Поймешь потом. Сейчас о главном. Белоглазый перешел черту. Он посягнул на тебя и этого я не могу ему позволить. Не могу и не желаю. Ты моя любимая дочь, и тебя он не получит.

- У меня, между прочим, - сказала я, - есть отец, которого я люблю в меру своих сил, и самозванцы мне противны. Моего отца зовут Николай Александрович...

- Знаю, знаю, - перебил меня старик, хитро сверкнув алмазами, - и он плотник... Вообще-то, я им доволен...

- Ничего себе, - рассмеялась я. - На что вы намекаете? Может, и мать моя - Мария?

- Нет, как известно, Мария - это ты. Я тебе многое дал, и я хочу, чтобы ты сумела раскрыть себя. А Белоглазый тебя погубит...

- Кто он - этот Белоглазый?

- Белоглазый - в вашем мире Бурелом. Мерзкий тип. А про меня - или про сон, если ты считаешь это сном, - держи язык за зубами. Не следует, чтобы Белоглазый раньше времени узнал, что ты под моей зашитой. Вот, возьми, старик подставил ладонь к правому глазу и из него выкатилась как бы слезинка - крохотный алмазик. - Всегда носи при себе и не бойся потерять он не теряется. И прощай, милая. Ты у меня очень хорошая...

"Папа. Это мне сказал папа"... - подумала я. И сны мои на эту ночь кончились. Я спала беспробудно и спокойно до тех пор, пока не прозвонил будильник.

Пробуждение было, как ни странно, безмятежным. Минут пять я понежилась, не открывая глаз, потом потянулась, встала и направилась в туалет. Слегка болел затылок. Вспомнился сон. Чертовщина какая-то!

Мама вышла из своей комнаты:

- Доброе утро. Ты сегодня рано.

- Привет. Отец уже ушел?

- Ну, разумеется. Мы так вкусно позавтракали. Но я еще и с тобой попью чайку.

Сегодня мне не хотелось делать зарядку. Но я приучила себя к ее ежедневности и это было единственное, в чем я никогда не давала себе поблажки. После зарядки я ополоснулась под душем и пошла заправлять постель.

- Все готово, Маша. Иди завтракать, - позвала мама.

- Иду, - ответила я и подняла подушку.

Под подушкой сверкал прозрачный камушек. Я не поверила своим глазам. Положила камень на раскрытую ладонь правой руки. Камень был теплым и постреливал крохотными лучиками. Я зажала ладонь и вышла на кухню.

- Ма, к нам вчера никто не заходил?

- Нет, а что?

Спросить у матери: не сделали ли они мне этот подарок?.. Всего, что они накопили за жизнь, не хватит, чтобы купить такой бриллиант. Я опустила камушек в карман халата.

- Он тебя вчера подвез?

- Кто - он?

- Ну, этот твой поклонник. Во всяком случае, он щедрый, - сказала мама, положив на булку изрядный кусок севрюги.

- Нет, не он. Подвез и проводил до лифта его шофер.

- Дай-то бог, чтобы подольше было так, а то мы за тебя каждый вечер переживаем: что в городе-то делается - страх!

Не хотелось портить настроение ни ей, ни себе, но я-то знала наверняка: это папа - папа переживает, а мама просто не мешает ему в этом занятии. Поела я вкусно и от души. Удержалась только от пирожных - это было бы слишком. Хотела помыть посуду, но мама остановила:

- Я сама помою, иди, занимайся своими делами.

Я возражать не стала. Надо было позвонить Юрке. И для этого требовалось собраться - прошло всего полгода, как я его отревела. Но разговор, как ни странно, получился простым и приятным - как в давние, незамутненные ничем времена.

- Кремль на проводе, - сказал Юрка.

- Не врите, ваши провода давно перерезаны, - ответила я.

- Машка! Машунечка! Снегурочка ты моя!

- Снегурочка?! Юрий Морозыч, боюсь, с этого года я - пас.

- Машенька, не губи!.. - Юрка ломался, но говорил серьезно. - Не губи себя, Маша!.. Тебе наша среда нужна как воздух!..

- Поворот - неожиданный.

- Однако - очевидный.

Я вспомнила наши прошлые елки, припомнила свою нынешнюю работу и вчерашнее "снимай трусы!" и поняла: Юрка, как всегда, прав. Так захотелось ребячьих восторгов, замирающих то от ужаса, то от радости детских мордашек, так захотелось чистоты, что хоть вой!..

- Где и когда репетируем? - спросила я.

- Ну вот, а Валька не верила, что я уговорю тебя в два счета.

- Скорее в два хода, Юрка, и оба - продуманных.

- Машенька, ты золото!..

"Золотом не разбрасываются", - подумала я, но вслух ничего не сказала, потому что поняла: от этой зависимости я успела освободиться.

Записав время и место встречи, я оделась и отправилась к Валерке Черешкову, своему бывшему однокласснику, нынче ювелиру. Жил он в том же доме, что и я, только на соседней лестнице.

- Вот, - сказала я и протянула ему камушек. У Валерки загорелись глаза. Он приглушил телевизор: шла очередная серия "Марианки".

- Тебе не надоело? - спросила я.

- Я же не смотрю, я слушаю, работаю, не разгибая спины, так пусть они надо мной воркуют, все эти "санты-манты", "богатые" и "ракели"... Польза, опять же, имеется. Нет-нет, взгляну на экран и что-нибудь из украшений слижу...

Валерка отвечал мне машинально, он вцепился в мой камушек, колдовал над ним, потом откинулся в кресле и деланно-равнодушно произнес:

- Должен тебя огорчить: простая, хотя и отлично выполненная стекляшка.

Я вздохнула с облегчением. Про "стекляшку" можно и у мамы спросить. "Стекляшка" существенно понижала уровень душевной тревоги.

Валерка протянул мне камень. Я взяла его. Но странно: вместо привычного уже тепла ощутила в ладони неприятное электрическое покалывание. "Уйти?" - подумала я. И покалывание прекратилось. "Впрочем, - подумалось вслед, - кто еще сделает эту работу, если не Валерка, которого я знаю с детства. Не станет же он меня обманывать..." И покалывание возобновилось. "Стекляшка"?..

Валерка смотрел на меня со свойственным ему спокойствием.

- Знаешь, я хотела бы, чтобы к завтрашнему дню ты сделал мне подвеску - вот старое серебряное кольцо...

- А к сегодняшнему вечеру не сделать? - усмехнулся Валерка с явным облегчением.

- Валерочка, я заплачу за срочность бутылкой шампанского.

- Вещь ценная, учитывая близость Нового Года. Ладно, - он прикинул что-то свое, - ладно, приходи завтра в это же время...

Покидала я Валерку с каким-то нехорошим чувством: мне почему-то стало страшно за него.

В маленьком репетиционном зале все уже были в сборе, когда я влетела туда.

Я давно не видела их: и Юрку, и Валю, и Сергея. Их лица, их приветствия, их объятия были так долгожданны и хороши, что я чуть не прослезилась.

- Звезде варьете - наш почет и уважение! - вскричал Серега и сграбастал меня.

- Ручищи у тебя - ты если трактор "Кировец" обнимешь, он рассыплется, а я - девушка хрупкая!

- Но - жизнестойкая! - рассмеялся Серега.

Юра был немного насторожен, но только я могла это заметить, да и настороженность эта сразу исчезла, едва он - тоже ведь знает меня гад увидел мою освобожденность...

- Твоя роль, - протянул он мне несколько скрепленных листков. - Ты Снегурочка, Валентина - Лиска, Серега - Дед Мороз, а я, как водится, Бабка Ежка.

- И усов снова не сбрил!..

- И не сбрею! Я, Баба-Яга, работала в прошлом рентгенологом!..

- Ребята, не знаю, как у вас, а у меня на всю репетицию два часа. Сегодня еще танцкласс и прогон новогоднего шоу, а потом еще работа...

- Да и у нас сегодня день примечательный. Начинаем работу над "Бесприданницей". Старик наш задумал ее специально под Валентину...

Хорошее настроение у меня, как рукой смело. Я посмотрела на Вальку с завистью:

- И молчала!..

- Прости, Машка, артисты - народ суеверный...

- Чего уж там! - отмахнулась я.

- Слушай, - продолжал Юрка, делая вид, что не заметил создавшейся неловкости, - Старик собрал нас и говорит: "Здесь есть даровитые и опытные артистки, но я решил пойти по стопам Протазанова: он взял Алисову совсем молоденькой..." Мы заржали. А он взревел, аки лев: "Да на роль, на роль Ларисы взял, жеребцы!" Ну, а потом объявил, что Лариса в его спектакле достанется Валентине.

- Это здорово, - сказала я, просто чтобы не промолчать, не выдать своего поражения.

"Каждому свое, - подумала я со злостью в свой адрес, - одному - икра на завтрак, другому - роль, о которой можно мечтать..."

Валька выглядела виноватой. Это уж было совсем некстати. Не она виновата в том, что их Старику я, что называется, "не глянулась", а в театре, куда я попала, меня держали на "кушать подано"... К тому же в скором времени театр и вообще распался.

- До сих пор не могу понять, - как будто угадав направление моих мыслей, сказал Серега, - чем ты Старику не понравилась. Иногда мне кажется - характером. Он безошибочно отделяет талант от не-таланта. И тут ты должна была его покорить. Но с той же безошибочностью он видит тех талантливых людей, которые будут поклоняться ему, а в тебе он, видимо, усомнился. Я почему так говорю. Недавно он меня спросил, где ты и что с тобой. Спросил, значит, хорошо запомнил, а он запоминает только ярких людей - тысячу раз проверено...

- Спасибо, Сережа, не надо меня утешать...

"Недавно спросил..." И вдруг пронзило: да ведь я же пела ему на показе "он говорил мне: будь ты моею"... Вспомнил, значит... Тупо заныл затылок. Я машинально приложила к нему ладонь.

- Болит голова? - участливо спросила Валька.

- Поболит и пройдет, - ответила я. - И вообще, будем мы когда-нибудь репетировать или нет?..

По существу, важно было только определиться с выходами и мизансценами. Остальное - дело отлаженное для людей, которые в одном составе играют елки с первого курса института.

Юрка, как всегда, хохмил. Сережа был до тошнотворного серьезен. Валентина - кокетлива, а я - я старалась быть красивой, доброй и изобретательной, причем не только в роли Снегурочки. Но сегодня тоска по настоящему делу оборачивалась завистью к более удачливой подруге, постоянно помнилось: вечером может опять оказаться в зале Бурелом и еще один любитель "снимать трусики" - и боюсь, мои старания быть доброй тут же превращались в пыль и пепел.

Затылок прямо ломило.

Вечер на работе прошел спокойно. В зале были, в основном, иностранцы, а играть для них лично мне всегда нравилось: они более непосредственны в восприятии, с большей готовностью радуются самым непритязательным шуткам, без предубеждения смотрят не только на сцену, а вообще - на окружающий мир. Для такой публики у меня тоже всегда найдется пара-тройка беспроигрышных номеров: пантомима, танец, куплеты, переведенные Мишкой на английский... Были и смех, и аплодисменты: чего еще нужно...

Бурелом не явился. Но он напомнил о себе: прислал машину? Я так устала за день, что просто не хватило сил отказаться. "Любовь к комфорту тебя погубит", - подумала я, поудобнее устраиваясь на заднем сидении. Шофер был молчалив, но не вызывал отвращения, как некоторые личности из буреломова окружения. "Спать! Спать! Поскорее бы добраться до постели..." - думала я. "А когда спишь, случаются сны: дикие сами по себе, да еще с материальными подтверждениями. О, Господи! Откуда под моей подушкой могла взяться эта "стекляшка"?! И затылок..." Затылок снова начал болеть, хотя уже и не так сильно, как днем.

II

Утром я первым делом понеслаcь к Черешкову. Он протянул мне готовую подвеску. Взял шампанское и деньги. Телевизор у него снова работал. И вообще все было вроде бы, как вчера, за исключением одного: ни тепла, ни покалывания не ощутила моя ладонь, когда я зажала в ней подвеску. Смотреть на Валерку стало до чертиков противно. Я уже собралась было высказать свои подозрения, но вспомнила: ночной гость сказал, что я никогда не потеряю этот камень. Что ж, если довериться ему полностью, то нечего и объясняться с нечестным человеком, а если камень все-таки можно подменить, грош цена и старику и всем его байкам. Странно: но в этот момент я больше склонялась к тому, чтобы прошел второй вариант.

Ни слова не говоря, даже не сказав "спасибо", я тут же приладила подвеску на длинную серебряную цепочку, надела и запрятала ее под свитер, на голое тело.

- Тебе не понравилось, как я сработал? - спросил Валерка. В его голосе звучали спокойствие и ленивая ласковость - как всегда.

- Сработал?.. - переспросила я. - Нет, ты хорошо сработал... - я сделала ударение именно на этом слове. - Спасибо. У меня свои заморочки...

Пусть понимает мою интонацию, как хочет. Скорее всего, он просто не обратит на нее внимания. Жулики всегда считают других дураками.

Когда я вышла на улицу, и на глаза мои навернулись слезы, я вдруг почувствовала тепло в груди: мягкое и приятное тепло, уже знакомое мне. Быстрее я еще не преодолевала расстояния между своей и Валеркиной квартирами. Влетела в ванную, закрылась и вытащила подвеску на белый свет. Стекляшка или не стекляшка, но камень был настоящий: мой, вчерашний, подаренный мне таким странным образом...

Я усмехнулась: интересно, когда Валерка обнаружит, что проделка ему не удалась?.. И что с ним случится, с ворюгой?.. А ведь с каким пафосом говорил: "Ты - художник, и я - художник. Мы всегда будем понимать друг друга".

"А вот и не всегда", - подумала я сейчас. И меня захлестнул целый ворох мыслей. Сказочное возвращение камня заставило меня припомнить малейшие детали сна: и так и этак складывала их и раскладывала, и не пришла ни к какому определенному выводу, кроме одного: со мной случилась загадочная штука, и надо быть настороже.

- Маша! - крикнула мне мама с кухни. - Ты скоро? Не сходишь за хлебом и молоком?

- Схожу, - ответила я, выбираясь из ванной.

В магазине была жуткая давка, спорили из-за сахарного песку. Вчера, как я поняла, его продавали по сто пятьдесят рублей, сегодня - по сто семьдесят. Обычная история. Но что меня насмешило, так это аргументы. Толстенной, презирающей всю эту толпу заведующей отделом, прирожденной торговке, которая при всех властях наживалась одинаково успешно, разъяренная баба из очереди вопила: "Демократка проклятая!" Это было и смешно и грустно: лучшие понятия мира всегда выворачиваются в моей стране наизнанку. Под аккомпанемент ругани я купила молоко и хлеб и вышла из магазина.

Потом я учила роль Снегурочки. Дело в том, что из года в год мы играли практически на одних и тех же площадках, и Юрка переписывал "пэсочку" заново. Для меня он тоже оставил работенку. Кое-где было написано: "поет песенку" и в скобках приписано: "сочини!" У меня был навык таких сочинений: капустники, куплеты для рабочих номеров, эпиграммы - мне нравилось это занятие. И получалось, как правило, совсем неплохо. Но сегодня работа не шла. Я спотыкалась на каждом слове, и то впадала в сопливую сентиментальность, то выражалась слишком функционально. Разорвала черновики, сложила горку бумажной рванины на углу стола, взяла гитару и запела: "Бедному сердцу так говорил он, но не любил он, нет, не любил он..." - ну и так далее. Пела-пела, да и заплакала. Валька, счастливая!.. Уйду, уйду я из своего кабака. Вовка Пластецкий звал в провинцию, обещал сколотить театр "под меня", убеждал, что актеру, прошедшему провинцию, ничего не страшно в жизни... Но тогда я резонно ответила ему: "Вовочка, Ленинград - мой город. И когда-нибудь я обязательно вернусь сюда и начать придется с нуля. Но если сейчас мне двадцать один, то тогда уже будет за тридцать: и кому я стану нужна!" Позвонить Володе?.. Уехать?.. Делать это очень не хотелось. А хотелось мне получить роль Ларисы, пусть хотя бы в очередь с Валентиной, пусть и во втором составе... Но эта мечта была, нет, даже не журавлем в небе, а звездой в самой отдаленной от нас галактике...

Я растерла кулаком слезы, взглянула на часы и охнула: давно уже надо было катить в кабак на репетицию. Я позвонила, что могу опоздать, не подкрасилась, схватила необходимые вещи и помчалась. Думаю, что первые десять минут па улице каждый мог понять, взглянув па меня, что я плакала. Но балетные мои подруги этого уже не увидели.

После репетиции я постаралась последней пойти в душевую. Отчетливее других наказов моего ночного посетителя помнилось: никто не должен видеть камня. А я уже ценила его присутствие в моей жизни. Может быть, это было отчасти и самовнушением, но с ним мне было спокойнее, увереннее и теплее.

Вечером в ресторане я увидела Бурелома. На первом же выходе я поймала на себе его взгляд и почти незаметное для других, но очевидное для меня, приветствие. У меня не было оснований не ответить на него. Взгляды наши соприкоснулись, и я вздрогнула. "Белоглазый"!

Его глаза были словно два бельма на мучнистом фоне лица. Камушек на груди излучал тревожные электрические сигналы. "Успокойся, - мысленно сказала я ему, - эту опасность я и сама отлично понимаю." И покалывание прекратилось. Работала я механически, однако совсем неплохо: наверное, это и есть профессионализм. Успех был, хотя думала я бог знает о чем, только не о номере. "Что ему от меня нужно? Я и не самая красивая здесь, и не самая молоденькая. И на влюбленного Бурелом не похож."

Следом за нашим с Мишкой номером шел балет, в котором были заняты все девочки из моей гримерной. И Мишка, как всегда, пошел со мной: обычно нам приносили в гримерную кофе. Принесли и сегодня. Мишка начал что-то рассказывать про Лизочку, что-то смешное, но не успел договорить, как дверь открылась и вошел Бурелом.

- Добрый вечер, - сказал он и улыбнулся. Улыбка была бы у него даже хорошей, если бы не тусклая невыразительность глаз.

Я смотрела на него и по-прежнему не могла понять: почему он такой страшный при вполне сносной внешности? Как, каким словом определить источник того страха, смешанного с отвращением, который вызывал он?

Бурелом обратился к Мишке:

- Вы всегда тут вместе кофейничаете?

- Да. Хотите, я попрошу, чтобы принесли кофе и вам?

- Нет. Кофе я не хочу, а вот против того, чтобы ты выкатился, ничего не имею.

Мишку как ветром сдуло, хотя было заметно, что ему хотелось бы соблюсти пусть и видимость достоинства.

Камень неистовствовал.

- Очень печально, - сказала я, - что вы так невежливо обходитесь с моим партнером...

Мой гость захохотал смехом долгим и очень гулким:

- Невежливо?! Да я был сейчас так вежлив, как никогда в жизни!..

Странно, но я ему поверила.

- Кстати, о партнере, - продолжал Бурелом. - Этот смазливый еврейчик партнер только по сцене? А, может, и по постели?..

Я прямо зашлась гневом:

- Для меня, к вашему сведению, люди делятся только на талантливых и бездарных, на хороших и плохих. Я понимаю, это немного по-детски, но я так воспитана. - Камень снова застрекотал, и я опомнилась - я очень ценила Мишку, чтобы вызывать ревность Бурелома к нему. - А что касается моих любовников, то, во-первых, это не ваше дело, а, во-вторых, Миша всегда был моим другом и я дружу с его женой и дочкой, и для нашего круга такая дружба сама по себе является отрицательным ответом на ваш пакостный вопрос. Вот так, Лев Петрович... - Я повернулась к зеркалу. Увидела там свое и его отражение.

- Скажите, Мария Николаевна, вы что - начисто лишены инстинкта самосохранения?..

- Нет, отчего же. Не стану скрывать: вы мне непонятны и чужды, но если уж мне приходится общаться с вами, то я хотела бы, чтобы не я постигала законы вашего мира, а чтобы вы постарались понять мои. Да, чуть не забыла. По моим законам я обязана поблагодарить вас за помощь в тот вечер, за ужин и за машину. И я вам действительно благодарна.

Мне пришлось играть: я играла спокойную уверенность бесстрашного человека. На самом деле у меня тряслись поджилки...

До нашей гримерной донеслись аплодисменты.

- Вы ведь пришли зачем-то?.. Говорите, сейчас сюда прибегут девочки, и не заставите же вы их, потных и разгоряченных, ждать за дверью.

Бурелом усмехнулся:

- Нет, на сегодня достаточно. Я считаю, начало знакомству положено. И я понял, что не ошибся: вы именно тот человек, который мне нужен. Счастливо.

- До свидания, - ответила я.

Как только он вышел, я вся скукожилась: этот разговор украл у меня силы. Влетели девчонки.

- Блин, у тебя был Бурелом?.. Приставал?.. - спросила Вера.

- А ты чего такая? - поинтересовалась Сливкина.

- Эй, не горюй: Бурелом хотя бы самый главный тут. Не с шушерой, блин, путаться!.. - снова Верка.

Вернулся Мишка. Он был суров, напряжен и решителен.

- Больше я никогда тебя не брошу. Я столько пережил за эти минуты, ты не представляешь!.. Я трус и скотина: бросил тебя, как будто оставил врагу без боя собственный дом...

Он шептал мне все это на ухо, и мне стало хорошо от этого его шепота.

- Не преувеличивай. Все нормально. Вот только не могу понять: что ему нужно от меня.

- Влюблен, я же говорил тебе.

- Нет, Мишка, нет. Тут что-то другое.

Я уже вознамерилась рассказать ему про сон, но вовремя застрекотал камушек. Я промолчала.

Поздним вечером у служебного входа меня ждала машина Бурелома. Я прошла мимо. Шофер догнал меня в два прыжка.

- Только не говорите, Мария Николаевна, что вы меня не заметили.

- Заметила, конечно. Но хочу поехать сегодня общественным транспортом.

- Не выйдет, - сказал шофер и потянул меня за руку.

- Делать мне больно вам приказал Бурелом? - спросила я, выдергивая руку. Электрические покалывания не смолкали во мне, но я была настроена решительно.

Мой вопрос сильно смутил шофера.

- Как вас зовут? - спросила я.

- Николай.

Я вспомнила испуг Вражича, когда отказывалась от подношения Бурелома, и фразу, которую сказал ему тогда Мишка: "Успокойся, нагоняя не будет". Ничего умнее этой фразы в голову мне сейчас не пришло, и я сказала испуганному Николаю:

- Успокойтесь, нагоняя не будет. А вашему Льву Петровичу я сама скажу, чтобы в дальнейшем ради меня он не тратился па бензин. Зачем так разоряться...

- Разоряться?! Да Лев Петрович может скупить полмира...

Он запнулся, а я как бы услышала продолжение: "Уж тебя-то купит..."

Не хотелось дискутировать, да и не стоило, уже потому хотя бы, что шофер, похоже, наговорился сегодня на неделю вперед. Молчаливость была его природным и неотъемлемым качеством. Меня же задела за живое его усмешка. Он сам, как и все окружение Бурелома, куплен с потрохами и не сомневался, что купить можно все и всех. Если бы у него имелось столько же денег, сколько у Бурелома, он бы тоже чувствовал себя королем мира.

"Плохо. Все это очень плохо". Я свободолюбивый человек. И сейчас особенно остро почувствовала, насколько сильно во мне желание быть свободной.

Мы ехали мрачным Ленинградом. Декабрь и без того самый темный месяц в году, а тут еще и освещение в городе почти полностью отсутствовало. Кое-где в переулках мелькали подозрительные личности, свет горел уже в очень немногих окнах жилых домов, да в ночных киосках, торгующих спиртным. Страх выползал из этой смутной жизни. В этом смысле профессия у нас неудачная: все мы, артисты и артистки, заканчивали работу не настолько рано, чтобы по дороге домой чувствовать себя хотя бы в относительной безопасности. Бурелом, если он действительно хотел купить меня, не мог выбрать подкупа точнее, чем эта машина и ее шофер, провожающий меня до лифта. Надо быть полной идиоткой, чтобы отказаться от такого вида заботы.

Папа ждал меня. И мама еще не спала.

- Слава богу, Мария! - сказала она. - Я очень волновалась за тебя.

Странно, ее волнение показалось мне сегодня вполне искренним.

- Почему? - спросила я без всякой подкавыки.

- Представляешь, твой одноклассник, Валерка Черешков, попал сегодня во дворе под машину. Смотреть на Наталью было страшно, когда она подбежала к сыну...

- Насмерть?! - с замиранием души спросила я.

Ответил отец:

- Пока живой, но состояние очень тяжелое. Наталья говорит, что он с утра был не в себе, после твоего ухода... Она на улице набросилась на твою мать, вопила, что это ты виновата...

- Машенька, у вас что, ссора произошла, ты его чем-то обидела? Ты ведь такая резкая...

- Мама, успокойся, я тут ни при чем. И что это за манера: ответственность за свои несчастья валить на других!..

Нет, такого я не хотела. На меня подействовало не столько то, что расплата за обман обрушилась на Валерку, сколько то, что она обрушилась с такой бешеной скоростью. Кто же он, мой защитник?.. Может быть, это и есть Бог?.. Я бы уже поверила в это, если бы не удивительная избирательность: разве мало людей заслуживают наказания, а покарали, причем моментально, только моего Валерку.

Папа ушел спать, а мама дождалась, пока я выйду из ванной. Ей хотелось еще пообсуждать событие. Но у меня такого желания не было. Однако от одного вопроса я не удержалась:

- Мама, ты когда-нибудь изменяла папе?

- Ты же не смотришь "богатых", откуда в тебе этот комплекс?

- Да не комплекс, нет.

- Юрке, что ли, собралась изменить?..

- Когда люди расстались, новый человек в жизни - уже не измена. Так ты можешь ответить мне?

- Мы с отцом поздно поженились, ты знаешь. А если бы не твое рождение, может, и вообще бы не поженились: отец был очень нерешительным. А я понимала, что люблю его, и он любит меня, и что лучше для жизни мне никого не найти.

- Так ты забеременела не от него?

- С какой стати? Но один раз подумала, вернувшись после свидания: не переспать ли с кем-нибудь, чтобы забеременеть. Вечером перед сном подумала - мечтала о ребенке, о Коле - а утром поняла, что зря хотела дождя над Данаей, что уже и без того беременна.

- А что снилось? - спросила я, как бы невзначай.

Мать моя покраснела и рассердилась:

- Ничего! Ничего мне не снилось! И вообще, у меня такое ощущение, что я сошла с ума, рассказывая тебе эту ерундистику...

"Снилось", - подумала я. Содержание сна тоже казалось мне ясным.

Чем хороша усталость - не успеешь добраться до койки, как сон уже валит меня. Иначе, наверное, я сбрендила бы от тех бесконечных знаков вопроса, которые плыли во мне, заполняли меня и тревожили.

III

На следующий день я позвонила Юрке.

- Спорткомплекс "Юбилейный" слушает, - Юрка тяжело дышал в трубку.

- Хочу подать заявку на конкурс по бодибилдингу.

- Ваше строение тела меня вполне устраивает, так что пойдете вне конкурса, - ответил Юрка.

- Ладно, позвони, когда закончишь зарядку.

- Да я уже закончил, подожди, накину халат. Не так-то часто ты звонишь, чтобы я заставлял тебя набирать номер дважды.

Ждала я недолго, и с молчащей возле уха трубкой думала о том, что Юркин голос все еще волнует меня.

- Что скажете, сеньорита? - произнес Юрка голосом Луиса-Альберто, вернее, того актера, который его дублирует.

- С вашего позволения... - подхватила я.

Юрка перебил:

- "С вашего позволения" надо говорить, когда прощаешься, уходишь. А сейчас надо сказать: "Простите, сеньор, что я побеспокоила вас..."

- Вот именно, - ответила я. - Простите, сеньор, но у меня ни черта не получаются песенки: буду петь прошлогодние.

- Можно, конечно. Но одну ты должна сочинить, на любой, приятный тебе мотивчик. Когда они забредают в чашу и Баба-Яга, то есть я, пытается помешать им оттуда выбраться. Самое время спеть. На одну-то песенку тебя хватит?

- "Пробираясь темной чащей, ты смотри под ноги чаще..." - скаламбурила я.

- Начало готово. А ты боялась!.. У тебя все?

- Нет, Юрка, не все. У меня появился поклонник...

- Хороший мужик?.. - спросил после маленькой заминки Юрка.

Эта запиночка и интонация ревнивого любопытства, которую я сумела распознать за Юркиным вопросом, очень меня воодушевили.

- Крутой, - ответила я.

- Звучит безрадостно. Ну что ж, Маша. По телефону я не буду выпытывать, что да как. Могу предложить: приходи ко мне сейчас, я тебя обниму, и ты мне все расскажешь...

Мне очень захотелось поддаться. И я бы поддалась, если бы не понимала: объятиями дело и ограничится.

- Знаешь, мне, пожалуй, достаточно на сегодня уже и того, что ты сказал. Спасибо, дорогой. Пока.

- Надо говорить: "с вашего позволения", чумичка!..

Следующий звонок делать было неприятно, но с моей точки зрения, необходимо.

- Наталья Васильевна, здравствуйте. Это Маша. Как там Валерка? Что с ним?!

- Маша! Хорошо, что ты позвонила. Я вчера наорала на твою мать, извинись за меня: сама не понимала, что горожу. Плохо с Валеркой. Очень плохо. У него с головой непорядок...

- Его можно навестить? С утра я могла бы у него подежурить.

- Спасибо, Маша. У тебя и своих забот по горло: я же знаю, как ты пашешь. Да пока и не надо. Не надо помощи. А навестить можешь: завтра впускной день с четырех до шести.

После этого разговора настроение у меня не улучшилось, но я не позволила себе расслабиться. Однако из всех предстоящих сегодня занятий выбрала самое спокойное: решила сделать маникюр. Пошла в ванную, простирнула колготки и блузочку, приготовила инструменты и лак, включила телевизор. И попала на передачу об НЛО и о пришельцах.

- Я уже спала, - рассказывала какая-то простецкая баба. - И вдруг меня точно по башке огрели. Глаза открываю: в углу комнаты сияние, и посреди этого сияния - человек стоит. Странный, как нарисованный. Как дети из черточек рисуют...

На экране появился рисунок - иллюстрация к рассказу.

Машинально я потрогала свой затылок - он уже не болел, но и благотворных последствий не наблюдалось. Досмотрела передачу до конца. Уже и лак высох, и время неумолимо текло, а я смотрела и слушала, и все думала: имеет ли это отношение ко мне? Может быть, отгадка именно в пришельцах? Не придя ни к какому выводу, я телевизор выключила.

Песенка упорно не хотела сочиняться. Лезла в голову всякая галиматья и на бумаге сложилось только неказистое:

Если ты блуждаешь в чаще,

то смотри под ноги чаше.

Попадешься в бурелом

будет ноженькам облом!

Не годилось даже для капустника. Даже для куплетов в ресторане, не то что для детского представления. К тому же слово "бурелом" так и тянуло написать с большой буквы.

По дороге на работу в голову все еще лезли мысли о моем загадочном сне, о благородном старике и мечтающей о ребенке маме. Потом я постаралась избавиться от них. Следовало думать о песенке, о "рэкетирских" частушках, которые мы задумали с Мишкой, а не обо всяких ирра-циональностях. Есть задачи, которые никогда не решишь без специальной подготовки, и можно надеяться только на подсказку. Но подсказанный ответ незнающему человеку тоже может ничего не прояснить. Похоже, я наткнулась именно на такую задачку. Просто удивительно, как во мне уживались мечтательность и фантазерство с предельным скептицизмом: истории, рассказанные мне с телеэкрана, ни в чем меня не убедили, разве только в том, что есть довольно большой слой людей, способных убежденно отстаивать свои выдумки. Но мои вещественные доказательства - боль в затылке, камушек, посылающий мне сигналы тревоги, - были настолько вещественны, что мало походили на выдумку. И однако...

После примерки новых костюмов, мы с Мишкой немного поболтали. Мне понравилась история про его Лизку, недорассказанная вчера. Когда они с женой купали девочку, Лизка попросила помыть ей голову шампунем "Видал Сассун", а потом, потряхивая курчавой головой, горделиво расхаживала по квартире и говорила: "Ну вот, теперь мое свидание пройдет прекрасно!.."

Когда мы отсмеялись, Мишка протянул мне листок:

- Да, вот начало "рэкетирских" частушек, - сказал он.

Частушка была одна:

Мне миленок - рэкетир

Шубу лисью подарил.

А спьяну - пушку к голове:

"Гони, блин, выкуп в ЭС-КА-ВЕ..."

- Ну, брат! - радостно воскликнула я. - Да мы оба с тобой в глубоком творческом кризисе! И плохая частушка и одна! Их должно быть сто, двести. Они должны сыпаться из нас, как из рога изобилия, чтобы все время удивлять чем-то новеньким.

- Не могу найти темы. Понимаю, кому мы служим, но не понимаю ни их жизни, ни их проблем...

- Стоит ли усложнять. Все предельно просто. Тем этих - тысячи. Ну вот сходу, в порядке бреда. В штате Техас орудует Ку-клукс-клан. И надо договориться, чтоб "приехал клан в Россию и повоспитывал Кавказ"... Техас-Кавказ - рифмуется...

- Скользкая темочка. Буреломовцы и без нас с тобой разберутся с конкурентами: поделят сферы влияния. Лично я в такое вмешиваться не собираюсь. Только мне и способствовать разжиганию межнациональной розни...

- Мишка, ты молодец. Ты очень серьезный, а мне показалось смешным...

- Ну, ладно, подумаю еще, - сказал Мишка, а потом опять, словно бы невзначай, спросил. - Ты до сих пор не поняла, чего хочет от тебя Бурелом?

- Нет, Миша, не поняла, - ответила я честно.

И снова по окончании работы меня ждала машина Бурелома, а в ней - и сам Бурелом. Я инстинктивно отшатнулась, когда он вылез из машины мне навстречу. Камень начал сигналить еще в тот момент, когда я подходила к вахте, сейчас я его остановила.

- Испугались? - спросил Бурелом и утвердительно добавил. - Испугались. С чего бы? Разве я отношусь к вам плохо?

Я взяла себя в руки.

- Нет. Ничего плохого вы мне не сделали, пока только хорошее, но странно, мне... - я хотела сказать "мне отвратительно даже ваше хорошее", как зарефлексовал камушек, и я спохватилась, - мне, - продолжила я, хотелось бы знать, с чего вы так ко мне внимательны?

- Ну, если я вам скажу, что мое внимание объясняется тем, что вы рядовая ключевая фигура, вы поймете причину?..

- Нет, не пойму, потому что не люблю, когда со мной говорят загадками. Или рядовая, или ключевая - вместе эти понятия не соединяются.

- Еще как соединяются, если умеешь смотреть в будущее... Вы, вероятно, учили диалектику?

Честно говоря, я не ожидала от Бурелома таких речей. Он всегда казался мне чуть пообразованнее своих бесчисленных сотоварищей по "разбойному переходу к капитализму", но рассуждения о будущем... Я взяла и сказала это все Бурелому.

Он долго хохотал своим ледяным смехом над моим определением вида жизнедеятельности, которым он занимался, а потом сказал:

- Давайте, Мария Николаевна, поиграем. Вы мне скажете, чего еще не ожидаете от меня, а я скажу, чего не ожидаю от вас.

Мы уже ехали рядом на заднем сидении, когда Бурелом предложил мне эту игру. И я страшно обрадовалась его предложению, потому что боялась, что начнутся, несмотря на словесные высокопарности, вульгарные приставания. Но чутье женщины подсказывало мне, что Бурелом действительно настроен на другое. Я расслабилась и вступила в предложенную игру не без удовольствия. Еще полчаса назад я и представить себе не могла, что стану разговаривать с Буреломом почти так же свободно, как со своими друзьями.

- Ну, во-первых, не могу даже помыслить, что вы, Лев Петрович, окажетесь в очереди вместе со мной за хлебом. Во-вторых, не жду от вас, что по утрам вы будете выносить во двор бездомным кошкам объедки и молоко. В-третьих, вы вряд ли шарахнетесь в сторону, если в темном переулке вам встретится стая несимпатичных ребят. В-четвертых, не думаю, что когда-нибудь вам будет суждено умирать от любви. Ну, и в-пятых, - я уже откровенно дразнила его, - вы не поспешите поддержать старушку, осторожно переходящую гололедную улицу... Достаточно?

Краем глаза я увидела, как перекашивает смехом лицо шофера. Сам Бурелом тоже улыбался. Я посмотрела ему в глаза. Как всегда белесые, они все-таки были сейчас более живыми и, если можно так сказать, цветовыраженными, в них появились нечеткие следы голубого. Что делает с человеком, даже с таким, как Бурелом, разговор о нем самом!

- Ну, а еще, еще что-нибудь, - предложил он.

Шутка тем и хороша, что под ее видом легко преподносить правду.

Я немного подумала:

- Вряд ли вы пойдете в больницу навестить человека, который пытался вас обокрасть... Вы не станете читать Рильке, Данте и Мандельштама... Вас, поклонника физических расправ, не потянет разобраться с теми, кто на доме известного поэта в памятной надписи, сделанной от руки, переделал слово "жил" на "жид"... И, конечно, вам не придет в голову убавить звук телевизора после одиннадцати вечера, даже если вы наверняка знаете, что вашим соседям рано отправляться на работу. Точнее - вы просто не вспомните о них. Все!..

- Отлично! - Бурелом смеялся.

Смех его показался мне в этот момент куда более приятным, чем обычно. Неужели, моя антипатия к Бурелому давала первую трещину? Камень на моей груди не просто электрически засигналил, а тошнотворно заныл, передавая это свое нытье моему сердцу. "Прекрати!" - послала я ему мысленный приказ. И он подчинился, но не вполне, оставил все-таки за собой право слегка нудить.

- Что ж! Теперь ваша очередь выслушивать откровения, - отсмеявшись, сказал Бурелом. - Итак, уверен, что никогда не встречу вас среди тех, кто перепродает сигареты возле станций метро, это раз. Потом сомневаюсь, что вы зачитаетесь "Эммануэльк", хотя... - он усмехнулся. - Что еще?.. Еще вы не станете путаться с кем попало... Убежден, вы предпочтете продавать газету "Дурак" ради куска хлеба, но не станете стриптизеркой... И последнее: не представляю, чтобы вы долго задержались в нашем кабаке...

В том, что говорил Бурелом, не было ничего смешного. Я смотрела на него во все глаза: он говорил как раз о том, что меня больше всего мучило.

- Вы думаете, - сказала я, даже не попытавшись сыграть непринужденность, - меня могут оттуда попереть? Это сделаете вы? Или хотите сказать, что готовы не делать этого на каких-то условиях?

Бурелом тоже был достаточно серьезен:

- Конечно, у вас есть свое представление обо мне, и по большей части, как я сейчас удостоверился, верное, но знание ваше неполно. То, о чем вы сейчас сказали, верно для меня, но года этак три-четыре назад, когда я еще только укоренялся. Вы говорите - попереть вас? Или ставить вам какие-то условия? Это примитивно. Что если вы не задержитесь в кабаке, оттого что уйдете в театр - вам ведь хочется - в первый же театр, который вас примет, хотя зарабатывать там вы будете еще меньше, чем торгуя газетами...

Я тяжело вздохнула:

- Театр!.. Скажете тоже!.. Толпы безработных актеров, дикое обнищание... Метания... Растерянность... От "черну-хи" и "порнухи" до классики... Так уже было в театре, например, после революции. Да и пьес, настоящих пьес о времени, которое мы переживаем, нет.

- А если бы были?

- Была бы надежда на то, что театр выживет. Впрочем, я с такой надеждой не расстаюсь. Расстаться с ней для меня то же самое, что расстаться с надеждой на полноценную жизнь.

Я сама не понимала, зачем выкладываю все это Бурелому, но он задал вопрос, а у меня был ответ - вот и сказала. Нудеж и скулеж в сердце не прекращался.

- Приехали, - сказал Николай.

- Мы не договорили, - произнес Бурелом, - но я не стану вас задерживать, я вижу, как вы устаете. Так что договорим завтра. А сейчас я провожу вас до лифта.

- Спасибо, - сказала я и вылезла из машины.

Лампочка над дверью парадной была разбита. Темнотища, холодища и страшища...

То ли камушек, то ли собственный инстинкт подсказывали мне, что не стоит входить в парадную без Бурелома, однако он задержался, отдавая какое-то приказание шоферу, и я вошла. На лестнице свет был, но едва за мной захлопнулась дверь, как из-за мусоропровода навстречу мне вышагнули две очаровательные разбойничьи хари, и один ласково так произнес:

- Гляди-ка, Василий, какая шубка к нам пришла.

Я обмерла. Но в дверях уже показался Бурелом. В отличие от меня, он не обмер, он в доли секунды все оценил и все понял.

- Назад, - прошипел он мне, - за меня!

И тут, прячась за его спину, я увидела в руках Бурелома пистолет и побледневшие лица обидчиков.

- Стрельбы не будет, - спокойно, по-ледяному спокойно, сказал Бурелом. - Выметайтесь!..

Тот же, что восхитился шубкой, ответил:

- Будет сделано, шеф.

По-прежнему заслоняя меня и держа бандитов в поле зрения и ствола, Бурелом дал им выйти за дверь. Выходящего последним Василия он сопроводил ударом ноги в задницу.

Дверь парадной Бурелом еще немного подержал открытой, чтобы удостовериться, что налетчики тикают без оглядки.

- Николай, - крикнул Бурелом, увидев, что тот вылез из машины, держа в руке свою пушку, - все в порядке. Я сейчас.

Он вызвал мне лифт, поднялся в нем со мной на этаж.

В лифте я спросила:

- Это не вы их подослали, чтобы я ценила вашу заботу еще больше?

- Не разочаровывайте меня, Маша. С вами я не для того, чтобы слушать глупости.

- Простите, - искренне сказала я, - это нервы... Двери лифта раскрылись, на площадке стоял папа.

- Я слышал крики. Что случилось? Этот тип тебе угрожает?..

- Папа, этот, как ты говоришь, тип только что спас меня. Это Лев Петрович, папа. Он меня провожает.

- Тогда ладно, - буркнул мой отец.

Волна благодарности пролилась во мне: немолодой, невооруженный, мой отец был готов драться за меня с любым. Бурелома он не испугался.

И во второй раз за сегодняшний вечер Бурелом усмехнулся:

- До свидания, - сказал он мне, - теперь я за вас спокоен...

- Ничего себе поклонничек, - бурчал отец с чашкой крепчайшего чая. Маша, неужели ты станешь водиться с таким типом?!

"Маша". Впервые так назвал меня сегодня Бурелом. И это не вызвало во мне протеста.

- Успокойся, папа. Внешность иногда бывает обманчива.

- Бывает, - настаивал отец, - но только не такая.

Как всегда, я очень устала за день, однако сон - как назло - не приходил. Я снова и снова вспоминала обстоятельства стычки в парадной и то спокойствие, что испытала, очутившись за спиной Бурелома. "Хорошо ли это?" - думала я. Но ничего не могла с собой поделать: надежность исходила для меня не только от моего отца - от Бурелома сегодня тоже. Камень на моей груди изнывал, изводился, предупреждал - ему явно не нравились мои мысли, скорее даже мыслемоции, потому что далеко не все мои ощущения можно было облечь в словами выраженную мысль. В какой-то момент камушек мой стал настолько досаждать, что я подумала было снять его вовсе: и тут он, поворчав - замолк. А через некоторое время и я спала.

IV

Утром были два неожиданных звонка.

Во-первых, позвонила Валентина. И когда я услышала ее кокетливое: "Ал-ле, я тебя не разбудила?" - я вспомнила, что мы не общались по телефону уже целых два дня, а это было из ряда вон выходящим событием. И тут же вспомнилось, что она - а не я - будет играть Ларису. На душе чуть скребануло, но я не дала развиться этому некрасивому чувству - чувству зависти.

- Нет, конечно, я даже позавтракала уже.

- И зарядку сделала?

- Ну да.

- Счастливая ты, Машка.

- С чего бы?

- А не ленивая. Не то, что я.

- Хватит прикидываться, девушка. Как жизнь-то?

- Слушай, тороплюсь на читку, а у нас замена - Серега загремел в Боткинские с дизентерией.

- Какая благородная болезнь, - восхитилась я. - Как он умудрился?

- Винограда поел на презентации. Ночью чуть концы не отдал - сестренка его звонила.

- А замену уже нашли?

- Да, у Юрки какой-то приятель - каскадер. Так что в два сегодня соберемся. Ты можешь?

- В два могу, но к четырем мне еще в больницу.

- И у тебя больные? Кто? Мама? Папа? - Валя говорила встревоженно и искренне - она любила моих родителей.

- Слава богу, не они. Черешков попал под машину.

- Наш ювелир? А его как угораздило?

- Да вот - угораздило, при встрече расскажу.

- Ну, тогда до встречи.

Никогда, никогда я не поссорюсь с Валькой. Никогда не буду выяснять, даже мысленно, кто из нас талантливее. Никогда актерское самолюбие не победит мою душевную к ней расположенность. Вот так мудро приказала я себе поступать, когда повесила трубку.

Вновь раздался телефонный звонок. И камушек мой тотчас пробудился ото сна, в котором пребывал с ночи. Очевидно, звонит кто-то нехороший. Нехорошим оказался Бурелом.

- Мария Николаевна, - сказал он, - я обещал вам, что мы продолжим наш разговор сегодня, но не выходит. А вы уж, будьте так добры, не убегайте вечером от моего Николая.

- Лев Петрович, я вам так благодарна, но ведь раньше я обходилась без вашей машины, меня встречал папа, он и впредь может меня встречать.

- Да, батя у вас боевой.

Мне не понравилась насмешка.

- Папа воевал в пехоте и может еще постоять и за себя и за нас.

- Воевал? - Бурелом искренне удивился. - Не молод ли?

- Он начал войну разведчиком, сыном полка в десять лет.

- Ну что ж, - Бурелом что-то там взвесил. - Пехота - это хорошо. Но тем не менее в нынешних условиях мой Николай надежнее. Вы меня поняли?

Чего тут было не понять: мне приказывали. И не было сил не подчиниться. "Какая шубка!" Повторения не хотелось.

Скидывая дубленку, я скороговоркой проинформировала:

- Всем - привет! И пламенное пожелание - репетировать в пожарном порядке - весь график горит! А в ответ услышала:

- Вот болван, я-то думал, что из всех присутствующих один постоянно горю на работе!..

Я посмотрела в сторону говорившего. И замерла. Ослепляя голливудской улыбкой обаятельного и хитрого волка, на меня иронически взирал незнакомец.

- Это кто? - спросила я, несколько даже хамовато от замешательства.

- Наш Феникс во плоти, - ответил Юрка, - знаменитый каскадер всех времен и народов Лев Петрович Новицкий.

Я даже охнула про себя, а вслух сказала:

- Столько львов развелось, что человеку пора от них прятаться за решетку.

Шутки не поняли, но посмеялись, а я ничего не стала объяснять.

Юрка ревниво поглядывал на нас со Львом, пока мы знакомились. Все-таки мужчины, гораздо чаше женщин, выступают в роли собаки на сене. Как бы там ни было, Юрка первым, может быть, раньше меня самой, заметил, что Лев мне понравился, что меня потянуло к нему. С Юркой мы расстались полгода назад. Расставание для меня было болезненным, и Лев был первым мужчиной, с которым мне захотелось пофлиртовать. Все-таки симпатии и антипатии - дело сложное и дело темное. Я абсолютно ничего об этом Льве еще не знала, но мне уже нравилось встречаться с ним взглядами, и когда - по роли - он возложил на меня свою дедморозовскую длань - я - не Снегурочка, а Маша - была пронзена от макушки до пяток давно не испытываемой сексуальной истомой.

Феникс - иначе я его уже не могла воспринимать - балагурил, отпускал язвительные шуточки, рассказывая байки, заставлял смотреть на себя. И это было несомненным признаком въевшейся в нутро артистичности. Феникс был насквозь театральным человеком, к тому же явно одаренным. Когда-то похожие качества так привлекали меня в Юре...

- Имей в виду, - бросил мне Юрка, когда я выскакивала на улицу, - Лев мне приятель, но истина дороже: он отчаянный бабник.

- Даже отчаяннее тебя? - спросила я. И, не дожидаясь ответа, побежала на остановку автобуса.

В вестибюле больницы я посмотрелась в зеркало и сама себе так понравилась, что меня прямо окрылило. Такая окрыленная я влетела в Валеркину палату и на пороге замерла. Окрыленность вдруг куда-то исчезла, а вместо нее явилось чувство брезгливости. Огромная, грязная палата, неаккуратные постели, бинты, подвешенные к сложным системам ноги и руки, подбитые глаза - все это было чудовищно. Да к тому же, отыскивая глазами кровать Валерки, я увидела Василия, того, вчерашнего любителя встречать одиноких женщин в парадняках. Сначала я не поверила сама себе, пригляделась внимательно: несомненно, это был он.

- Маша, ты пришла, молодец, - следом за мной в палату входила Валеркина мама. - Пойдем к Валерочке.

Сумки у нее в руках были полными, а я купила всего один лимончик - не спросила, чего ему можно.

Валерка лежал, натянув одеяло на голову.

- Валерочка, это мы - я и Маша...

- Мама Челе, - раздался голос Валерки из-под одеяла, - почему ты была так невнимательна при пересечении улицы...

Наталья сходу залилась слезами:

- Не прошло! Вот он сутками так лежит и бормочет из этих проклятых сериалов...

- Габриеля сбила не Марта, - продолжал Валерка, - Габриеля сбил грузовик раньше. Вы же мне сказали, Мерседес...

- Валерочка, мальчик мой, надо поесть, - ворковала Наталья, не вытирая слез.

Валерка шевельнулся под одеялом и произнес:

- Брик, тебе нельзя раньше времени покидать инвалидное кресло, может быть паралич ног...

Мне стало страшно и смешно. Чтобы невзначай не рассмеяться при виде этой трагикомической сцены, я сказала: - Наталья Васильевна, я пойду. Я приду в другой раз.

- Да, Маша, да, - она обняла меня и заревела. С тягостным чувством дезертира я вынеслась из палаты, но спросила все-таки у попавшейся мне навстречу сестры:

- Скажите, сестра, а что с человеком, который лежит на первой от входа койке справа?

- Трещина в копчике. Он вам кто? "Ого!" - подумала я.

- Никто.

- А никто, так чего расспрашиваете, - грубо, как и положено сестрам в таких занюханных больницах, отрезала она.

Но ответ я получила. Итак, два моих личных врага в одной палате лежат поверженные двумя разными - как я понимала - силами, которые почему-то активно взялись мне помогать. В конце концов, остаться без помощи - что может быть хуже, но та помощь, которую оказывали мне Алмазный Старик и Бурелом, была мне чем-то очень подозрительна. Несчастный Валерка. Тысячи тысяч воров живут себе припеваючи, свысока поглядывая на честных дураков, вроде моего отца - и им хоть бы хны. А Валерка, может, и не удержался от воровства в первый раз. просто потому, что камушек сам притянул его к себе своей безмерной исключительностью - и вот он уже тихопомешанный. Да не хочу я, чтобы людские пороки карались так избирательно. Идея ада с его массовостью казалась мне сейчас куда более справедливой.

Однако в автобусе я уже думала о другом, о более приятном. Я вспоминала Феникса. Как коснулся он моего плеча, как мне стало хорошо, и не успела я оглянуться, а уже поймала себя на том, что глупо и счастливо улыбаюсь, словно и не было никакой больницы в промежутке. Холодок испуга возник во мне: не слишком ли быстро я влюбилась? А! Быстро-медленно! Кто осмелится отмерять время, необходимое для того, чтобы один человек потянулся к другому?.. Во всяком случае - не я.

У дверей ресторана мне встретилась Маруся, посудомойка. Она была в расстегнутом ватнике.

- Маруся, не простудись, холодища на улице.

- Не, Николавна, я привыкши.

- А чего это ты тащишь?

- Да вот, Лев Петрович распорядились в соседних дворах кошек кормить. Как думаете, Николавна, они не стронулись?

- Думаю, нет, Маруся. Просто, очевидно, и ему не чуждо все человеческое.

Я рассмеялась. Мне было смешно, что это "человеческое" Бурелом проделывает чужими руками, как, очевидно, и большинство своих грязных - я не сомневалась, что они у него были - дел. С другой стороны, пришла мысль, что вот ведь: слушает человек, что ему говорят, прислушивается...

У директрисы, когда я вошла к ней, были шеф-повар и завпроизводством. Я уже повернулась выйти, как Раиса, директриса наша, позвала:

- Маша, не уходите, мы уже закончили.

- Ну, что у тебя? - спросила она, приторно мне улыбаясь, когда сотрудники вышли.

Эта приторная улыбка, совершенно не свойственная Раисе в обращении со мной в прежние времена, яснее ясного говорила: уже весь ресторан знает об особых милостях, расточаемых мне Буреломом. А если бы он, наоборот, - не симпатизировал мне, что было бы тогда, каким было бы выражение Раисиного лица? Вопрос был каверзным, и я не стала отвечать на него, хотя ответ был очевидным.

- Раиса Владимировна, мне говорили, что один из ваших родственников работает в Бехтеревке?

- Да, двоюродный брат, а что?

Было видно, что братом своим Раиса очень гордится.

- Мог бы он съездить со мной к одному больному? Я, разумеется, заплачу за визит.

- Машенька, брат мой так загружен. Даже и не знаю, - Раиса набивала цену. - Впрочем, для вас он не откажется, я думаю. А что случилось?

Человеческое любопытство надо удовлетворять по мере возможности, чтобы неинформированная фантазия не подсказывала пакостных вариантов.

- Мой одноклассник, кажется, немного того. Мне очень жалко его мать, а она не способна пойти дальше того, что может предложить районный диспансер.

- И что - у него мания преследования? - Ох, как же нравится людям показывать свою осведомленность во всех областях знания!

- Вроде того: его преследуют герои телесериалов.

- О-о! Этим мой брат займется обязательно, Машенька, будьте спокойны. Его интересует эта проблематика.

Вышла я из кабинета Раисы, как из профессорского.

В коридоре пахло борщом и подгоревшим мясом. О чем-то переругивались официанты. Я подумала немного и снова возвратилась в Раисин кабинет:

- Да, еще забыла, Раиса Владимировна, скажите, кому на самом деле принадлежит ресторан? Я знаю, что его выкупил коллектив, но вижу, что Лев Петрович играет у нас тут в руководстве немаленькую роль.

Приторность Раисы превзошла самое себя. Она прямо сочилась подобострастием:

- Вы не ошибаетесь, Машенька, основной капитал был вложен фирмой Льва Петровича.

- А что это за фирма?

- Богатая и надежная фирма. А все остальное, если так интересно, вы ведь можете узнать у него самого. Хотя не понимаю, зачем вам это...

- Спасибо.

Вечер проходил по обычному сценарию. Я уже готовилась к последнему выходу, когда заглянул Мишка и сказал:

- Мария, там тебя спрашивают.

- Кто еще? - спросила я с раздражением, потому что не любила посещений ресторанных гостей.

- Говорит, знакомый. Я думаю, артист.

- Ладно, где он?

- У сцены, за кулисами.

За кулисами стоял и с интересом смотрел на выламывания кордебалета Лева-Феникс.

- Это вы?! - вырвалось у меня. От неожиданности, от радостного удивления я залилась краской.

- Не ожидали? - спросил тезка Бурелома, явно довольный произведенным эффектом. - Вечер у меня свободный, а целый день я думал о вас, захотелось увидеть, поболтать, познакомиться поближе. Надеюсь, вы разрешите проводить вас до дому?

Давненько я не слышала более приятных предложений, да еще выраженных столь изысканно, но в голову сразу же пришла мысль о машине Бурелома, и я поняла, что возникшую ситуацию разрешить мне будет непросто.

- Даже и не знаю, - сказала я грустно.

- У вас уже есть провожатый? - спросил Лев Петрович и посмотрел мне прямо в глаза. - Неужели кто-нибудь из этой кодлы? - он кивнул на запьянцовский зал.

- Сейчас у меня выход, поговорим потом, - ответила я.

Сердце у меня колотилось, но я заставила себя собраться. Небольшую, с рискованными шуточками, но вполне изящную сценку я сыграла с тем подъемом, который возникал только, если у тебя на душе хорошо. На танцевальный финал ко мне выскочили два балетных мальчика и один из них шепнул: "Машка, ты сегодня особенно легонькая..." Я ослепительно ему улыбнулась.

- Блестяще!.. - сказал мне Феникс. - И почему вы не в театре? Ваши способности и возможности повыше этого заведения.

Забавно! Разве не этот же вопрос задавал мне совсем недавно Бурелом?! Вот только ответ был слишком длинен и тягостен, чтобы отвечать.

- Так получилось, - коротко ответила я и ушла разгримировываться и переодеваться.

- Какой красавец, блин, был с тобой за кулисами, - сказала мне Вера.

Я и без того была взволнована, а еще этот ее искренний восторг.

- Так уж и красавец, - отмахнулась я. И вдруг Верка с неожиданной для нее наблюдательностью утвердила:

- Мужественные мужики всегда красивы. Но Бурелом, блин, конкуренции не потерпит!..

- Ну сколько раз тебе и всем остальным говорить!.. - Я взорвалась от этого упоминания Бурелома. - Не терплю я этих ваших блинов - масленицу целую вашими блинами накормить можно! Но у нас же не масленица!

- Но и не Версаль, блин, - обиделась Вера.

Что с ними спорить: книг они не читают, роскошную жизнь любят, а их поклонники язык этот не только принимают, но сами явились его создателями. Новая культура! А копнуть, сама-то я на какую культуру работаю?! Да и не Верка виновата, что я запуталась сегодня основательно.

- Ладно, не обижайся, - сказала я Вере. - Держи конфетку.

- Конфеты, блин, меня и погубят, - весело откликнулась она, уже простив мне мою вспышку.

Феникс и Бурелом. Чего я раздумываю? Почему не могу поступать, как считаю нужным?!

Решение было принято импульсивно, едва я увидела Феникса: сначала я разберусь с Буреломом, освобожусь от него, а потом уже все остальное. Потому что невозможно от души чем бы то ни было насладиться, когда на шее камень... Сегодня, во всяком случае, я против Бурелома не пойду. Камень мой недовольно пошевелился. "Камень на шее" я имела в виду совсем другой, а откликнулся этот - алмазный...

- Хотелось бы пойти с вами, - сказала я Леве-Фениксу, - но у меня сегодня назначена встреча, и меня ждут... Я перехватила его иронию:

- Это - совсем не то, о чем вы думаете...

- Я был бы полным кретином, Маша, если бы предполагал, что у такой интересной женщины никого нет.

- О, господи! Я же сказала - это тут ни при чем! - и словно что-то толкнуло меня под руку, произнесла взахлеб. - Вы мне нравитесь, вы мне, правда, очень нравитесь. И если захотите, я увижусь с вами завтра - у меня выходной, а сегодня не могу, никак не могу...

Он стал серьезным и грустным:

- Вот ведь какое совпадение: и вы мне нравитесь. Давно уже никто мне так не нравился, сам не знаю, что со мной.

- Не грустите, - подначила я, - может, пройдет?

- А вы милы...

И хорошо и плохо иметь дело с воспитанными людьми: больше Лева настаивать ни на чем не стал.

Он видел, как я погрузилась в машину к Николаю. Ну что ж, видел, так видел. Значит, будет знать, под чьим покровительством я нахожусь. И может, после того, как узнает, я ему и разонравлюсь. Хотелось реветь.

- Мария Николаевна, - спросил меня Николай, провожая к лифту, - у вас завтра выходной?

- Да, Николай, наконец-то вы от меня свободны.

- Не вы, так кто-нибудь другой. Я не про то. Вы где продукты закупаете?

- В магазине, а что за странный вопрос?

- А на рынке? - Николай смотрел на меня, но каким-то ускользающим взглядом.

- На рынке, Коля, нам не по карману. Давненько я уже на рынок не хожу.

- Ну и правильно.

Подошел лифт, Николай поднялся со мной, посмотрел, как я вхожу в квартиру, и только после этого поехал вниз.

Отец с грустью во взгляде помог мне раздеться, поделился какими-то незначительными новостями, хотел, видимо, еще что-то нелестное сказать по поводу моего "ухажера", но воздержался. Я долго приводила себя в порядок, положила на лицо французский ночной крем - слишком активный, чтобы пользоваться им часто, но зато незаменимый, если хочешь наутро выглядеть особенно хорошо, и засыпала с мыслями о том, чтобы прийти на свидание со Львом во всеоружии, чтобы произвести на него впечатление, не разочаровать. Камушку моему нравилось направление моих мыслей, потому что он был теплым и уютным и успокоение исходило от него, как от свернувшейся на груди кошки...

V

Лева позвонил в девять утра. Спала я меньше своих законных восьми часов, но обычной для недосыпа разбитости вовсе не чувствовала. Наоборот, услышав его голос, ощутила прилив радостного и счастливого бодрствования.

- Маша, что если нам поехать за город, покататься на лыжах? - спросил он.

- Я бы не против, но из меня лыжник больно никудышный, - ответила я. Боюсь опозориться.

- Это мелочи. Научу.

- Да и лыж у меня нет.

- А какой размер ты носишь?

- Тридцать шестой.

- Найдем на базе.

- На какой базе?

- У нас с приятелями в Кавголово снята дачка... Сколько тебе нужно времени, чтобы собраться?

- Не меньше часа.

- Хорошо. Тогда встречаемся на Финляндском в одиннадцать. Идет?

- Идет, - сказала я.

Во мне поселилось праздничное настроение. Было великое искушение не делать зарядки. Но я поборола искушение, хотя упражнения на растяжку сократила почти до нуля. Когда одевалась, радовалась: вид у меня получился вполне спортивный, и недавно купленный пуховик довершил картину очень даже пристойно.

Уже без десяти одиннадцать я была на вокзале. И Лева тоже был там.

- Ну, молодчина. Бежим. Электричка сейчас отчаливает, а следующая через два часа. Я уж волновался...

Он подхватил мой рюкзачок, заботливо собранный мамой, и мы понеслись.

В будний день народу за город ехало немного, так что мы расположились очень удобно. Я посмотрела за окно: солнце, снег, дачные постройки... Меня захватила перспектива глотнуть свежего загородного воздуха - оказывается, мне так его не хватало.

А Лева говорил:

- И что еще мне в тебе нравится: отсутствие дешевого кокетства. На первое свидание по всем дурацким правилам девице требовалось бы опоздать...

- Так ты разочарован?.. - иронизируя, перехватила я комплимент.

- Да ты что!.. Я был бы жутко разочарован, если бы пришлось менять планы.

- Ты этого не любишь?

- Есть грех.

- А еще есть в тебе грехи?

Я вспомнила реакцию Бурелома на разговор о нем самом и решила воспользоваться проверенным ходом.

- Давай, расскажем друг другу о своих грехах. Ты - первый.

- Да ни за что! - возмутился Феникс. - Перед тобой - только в розовом свете!

- Или, - снова подхватила я, - в пламенных тонах!.. Расскажи, как вы там горите? Это не страшно?

- Когда есть знания и подготовка - ни черта не страшно! - лихо отрапортовал Лева.

Мы рассмеялись. Господи, как же мне было легко с ним, как замечательно. И мне так нравилось его мужское внимание.

- Хотя, если хочешь серьезно, - отсмеиваясь еще, продолжил Лева, - то без осторожности и страховки, тысячу раз проверенной, отработанной поэтапно, по деталям - в нашу профессию лучше не соваться. Помню, падаю я как-то с четырнадцатого этажа - уже тело у меня пошло, уже падения не остановить - и показалось мне в последний момент, что у оператора что-то с камерой не ладится. "Ну, - думаю, - помоги, господи, благополучно приземлиться! Я тебе покажу - второй дубль!.. Ты у меня сам прыгать будешь!.. Попрыгаешь, растакую мамашу!"

- Ну и?..

- Да еще раз сто прыгнуть пришлось, - сказал он небрежно.

- Ему?

- Как же - ему!.. - в голосе Феникса звучали неприкрытые хвастовство и гордость.

- Вот уж не думала, что каскадеры вроде рыбаков - так и норовят преувеличить свои подвиги! Феникс рассмеялся:

- Не обращай внимания: в каждом из мужчин живет маленький Том Сойер, выступающий перед девочкой своей мечты - Бекки...

- Ну так то - Бекки, а то - я...

- Не вижу разницы, - заметил Лева и взял меня за руку.

Рука у него была горячая, крепкая, и от нее исходила такая резкая чувственная волна, что в одно мгновение се импульсы захватили все мое тело. Я была беззащитна и открыта этому напору. И была счастлива своей открытости.

Мы еще присматривались друг к другу, мы еще пытались осознать, что же это так накатывает на нас, но обоюдная зависимость уже прочитывалась слишком явно.

- А почему ты сейчас без работы? Спроса нет? - произнесла я, чтобы немного снять напряжение.

- Спрос-то как раз есть. Но ведь надо же быть довольным конечным результатом - правда? А тут, пока ковыряешься с каждым трюком, пока придумываешь нечто сногсшибательное и головокружительное - да, интересно. Да, захватывает. И на экране за свою работу - не стыдно. Порой покруче Голливуда. А сам фильм - не при красивой женщине будь сказано - дерьмо, "чернуха", от которой за версту отдает пошлостью и низкопробностью. На-до-е-ло!..

Лева снова улыбнулся.

Я его отлично понимала. Понимала, может быть, как никто другой.

- Знаешь, когда я увидела тебя в первый раз, так и подумала: "красивый голливудский волк"...

- Нет, Маша, тут ты не права. Я хоть и не овца, но волков терпеть не могу.

И опять его слова отозвались во мне эхом понимания - полного понимания.

Потом Феникс научил меня скатываться с горы. Горку он выбрал для начала невысокую и пологую. Мне было страшно и на ней, от страха я, конечно, не удержалась на ногах и упала. Лева тут же оказался рядом, помог подняться и аккуратно стряхнул с меня снег. Но уже второй спуск мне удался - Лева замечательно объяснял и показывал, что нужно делать. А на третий раз мне уже нравилось мчаться вниз. Остановилась я даже с некоторым, напоминающим шик, разворотом.

- Ну вот, в будущем году поедешь на зимнюю олимпиаду в Лиллихаммер, зубоскалил Феникс.

И мой ответный смех был несомненно счастливым смехом.

Катались мы часа два, но и их мне хватило, чтобы вовсю насладиться чистым воздухом, солнцем, яркой белизной снега, да к тому же - изрядно утомиться.

В доме совершенно не чувствовалось ни женской руки, ни порядка. Но было тепло, и тепло это приятно расслабляло.

Лева, кажется, откровенно любовался мной, когда я за обе щеки уписывала жареные куриные окорочка и запивала их горячим кофе из термоса.

- Ну, что - нагуляла аппетит, артисточка?

- Еще какой! - весело откликнулась я. Он тоже ел с большим энтузиазмом.

- Знаешь, - сказал он вдруг, - у одного английского ученого я прочитал, что неумение наслаждаться чувственностью равно неумению наслаждаться едой. Похоже, что с едой у нас порядок?

Меня всколыхнуло, если мерять по землетрясениям - баллов этак на пять. От Левиных глаз это не укрылось. Он был доволен произведенным эффектом. Бабник! Ну и пусть бабник! Может, мне нравятся именно бабники!.. Этот, во всяком случае, нравился очень...

- Ваше заявление, - сказала я с некоторой даже дрожью в голосе, звучит, как предложение проверить наше умение и по второй составляющей. Я не ошиблась?..

Я старалась говорить небрежно, якобы шутя. Но волновалась смертельно, и волнение мое было слишком очевидно.

- Хочешь сигарету? - Лева уклонился от ответа, и меня это задело.

- Не курю, ты же знаешь.

- Многие только прикидываются некурящими. Бережешь здоровье?

Я отвечала машинально, потому что никак не могла понять, что происходит.

- Скорее, голос. Он у меня хоть и неплохой, но не настолько сильный, чтобы подвергать его ненужным испытаниям.

- Что меня в тебе поражает, так это рассудительность не по годам, засмеялся Лева.

Да что он, издевается надо мной?! Я занервничала: нет ничего позорнее, чем предложить себя и получить отказ.

- Ну, ты-то без рассудительности тоже не смог бы падать с четырнадцатого этажа...

- Да, конечно. Однако, безрассудство - тоже немаловажная профессиональная черта...

- Так ты безрассуден?.. Что-то незаметно... Хотела я, или не хотела, но желчь излилась. А Лева расхохотался.

- Неплохо. Ты отвечаешь ударом на удар. Но в нашем случае - зря. - Он подошел ко мне и обнял - это было нежное и уже хозяйское объятие. - Я безрассуден, да. Но не настолько, чтобы любить тебя здесь. Было бы бесчестно обречь нас обоих на воспоминания о том, что простыни или этот половик были не первой и даже не десятой свежести! Так что имею предложение: поехали назад, в Ленинград, ко мне!.. Купим по дороге свинины. Ты умеешь жарить отбивные?..

- Вообще-то, - пробормотала я, вконец растерянная, - дома у нас готовит мама, но я попробую.

- Тогда не станем рисковать: сам пожарю. И мы покажем этим англичанки, что не хуже их понимаем, что значит уметь наслаждаться жизнью!..

Мы быстро собрались в обратный путь. Но я обратила внимание, что несмотря на спешку, на возникший азарт, Лева тщательно протер лыжи, поставил ботинки сушиться, проверил печку, закрыл ставни, навесил замки, все он делал быстро, но и в высшей степени основательно.

И опять в последнюю минуту мы успели на электричку. И снова Феникс трепался, но при этом обнимал меня, и прикасался ко мне с такой нежностью, с таким нескрываемым желанием, что я вся была пронизана ими. Я не скрывала своей радости.

У вокзала мы сели в 32-й трамвай.

- Доедем до Мальцевского, - сказал Лева, - купим там мьяско, а уж оттуда - рукой подать до моей хибары!

И тут я услышала свой камень. Целый день я не слышала его, а тут ощутила покалывания, не хуже комариных. Я успела усвоить, что нельзя не обращать внимания на такие сигналы. Только не могла понять: чего это он? Молчал, молчал, а тут на тебе!..

- Знаешь, - сказала я осторожно, - чего нам тащиться на рынок?.. Мы можем купить куру в мясном, тут, на углу Восьмой и Суворовского, отличный мясной магазин.

- Чего ты испугалась?

- Разорить тебя. Ты же все-таки не у дел...

- Да, но после большой работы. Так что денежки пока есть. И потом, неужели ты не поняла, мне хочется пустить тебе пыль в глаза: накупим фруктов, зелени, цветов... Ты не можешь запретить мужчине немного повыпендриваться.

Я хотела сказать, что ему все равно не переплюнуть в этом Бурелома, но вовремя удержалась. И вспоминать-то Бурелома не следовало в такой день - в День Начала - не то, что говорить о нем...

Чем ближе мы подходили к рынку, тем неистовее вопил камень.

Но остановить Леву я не могла...

Мы вошли под своды рынка И я успокоилась. Все было, как всегда. Но если я успокоилась, то камушек мой бил такую тревогу, что расслабиться мне не удавалось. Никакие мои приказания и уговоры не помогали, камушек не замолкал ни на секунду. И, наверное, поэтому я нисколько не удивилась, услышав странный, ни на что не похожий гул или даже гуд, состоящий из одновременно возникших диких криков, топота бегущих ног, обутых в подкованные сапоги, грохота падающих ящиков с фруктами. И буквально в следующий миг я увидела нацеленное на себя дуло автомата. То есть нацелено оно было на южанина-продавца, но мне казалось, что дуло смотрит прямо в мою грудь.

Рядом со мной захныкал мальчишка:

- Бабушка, подними меня, чего там кричат, я ничего не вижу

- Ложись! - раздался голос Левы, и я почувствовала, как меня стаскивают вниз, на пол, утыкают носом прямо в слякотную лужу, в самую грязь. Я вывернула голову налево, увидела лежащего рядом со мной Леву. Правой рукой он сдавливал мне плечо, а левой - удерживал мальчишку. Прислонившись спиной к прилавку, держа внука за руку, тяжело дышала его старая бабка.

Теперь я уже точно знала, как звучит стреляющий автомат. И звуки автоматных очередей, сопровождаемые еще одной волной душераздирающих воплей - не забуду никогда.

А потом в образовавшуюся паузу ворвался картонный голос, звучащий через мегафон:

- Эй вы, чернозадые обезьяны! Вы перешли границы дозволенного. Среди бела дня вы убиваете наших русских парней. И не думайте, что это сойдет вам с рук! Лучше убирайтесь к себе домой, на пальмы, с которых недавно спустились. Ваше место там, черномазое отродье! И помните: мы вас били, бьем и будем бить!..

Мегафон замолчал. И в полной тишине раздался короткий свист и топот сапог. И вслед за этим - одинокий вой раненого человека.

- Быстро! - скомандовал Лева. - Пацан, бабуля, Маша! Быстро поднимаемся и за мной!..

Мы четверо первыми выбежали из здания рынка. Бросив беглый взгляд назад, я увидела каких-то людей, поспешно рассовывающих по мешкам и сумкам рассыпанные по полу мандарины, яблоки, груши...

- Спасибо! - сказала очнувшаяся бабка Леве.

- Не до благодарностей. Дуйте домой!

Теперь, когда опасность была позади, и я начинала более отчетливо соображать, что же произошло, меня поразило, что пока я лежала там, на грязном полу, я думала исключительно о том, что новый мой пуховик в мгновение ока превратился в старый.

- Сволочи! - бормотал Лев, таща меня за руку в сторону Таврического сада. - Борцы! Как минимум, троих уложили!.. Хорошо еще, что на рынке мало народу...

Я вдруг вспомнила о вчерашнем вопросе Николая: неужели он знал?!

Я еще раз оглянулась: и мне показалось, что я увидела машину Бурелома, стремительно рванувшуюся от стоматологической поликлиники. Машина должна была проехать мимо нас, и я инстинктивно прижалась к Леве. На полной скорости машина свернула за угол.

- Знакомая машина! - сказал Лев. - Кто в ней был? Ничего я не разглядела. Да и разглядела бы, не сказала.

- Как ты думаешь, пуховики в химчистку принимают?

- Ты мне не ответила.

- Чего отвечать-то?

- Ну, например, почему ты так не хотела идти на рынок? Ты знала?

- Да нет, конечно, ничего я не знала, - ответила я довольно резко мне не нравился тон Левы. - Просто интуиция подсказывала мне: туда ходить не стоит!..

- Завидую я людям с такой развитой интуицией, - с напряжением, не сулящим ничего хорошего, сказал Лев. Несправедливость обвинения обижала меня, да и подозрения Левы - а он их не скрывал - были чудовищны. И меня понесло:

- Ну что ж! - холодно, хотя и не без внутренней дрожи, сказала я. Ты, как я погляжу, скор на выводы. Твое дело. Разубеждать не стану.

Мы уже вышли на Кирочную. Я увидела троллейбус, идущий в сторону метро, выдернула свою руку из Левиной руки и бросилась на остановку. Лев за мной не побежал.

Было так обидно и стыдно, что в тот момент я совершенно забыла, в каком пребываю виде. И сколько бы на меня ни смотрели, я ни на кого не обращала внимания. В моей жизни рушилось, не успев как следует начаться, что-то чрезвычайно важное для меня... И каким далеким и от этого особенно прекрасным казалось сейчас наше с Левой катание с гор...

- Боже! Маша! Что! За! Вид! - вскричала мама, открывшая мне дверь.

Отец выбежал на мамины крики.

- Машенька! Дочка! Что случилось?!

- Ребята, тихо! Ничего страшного. Я поскользнулась. В детстве я их так называла: "ребята", и их успокоило это призванное мной из детства обращение.

- Но ты не расшиблась?

- Сейчас посмотрим. Кажется, коленка чуть-чуть побаливает.

Они помогли мне раздеться. Причем мама вздыхала и охала, принимая у меня пуховик:

- Черт знает, берут ли их в химчистку.

Эта наша общая с ней реакция меня несколько развеселила, если разумеется, меня можно было развеселить.

После ванны я попила с родителями чаю и отправилась поспать часок: плакать и спать тянуло неумолимо.

- Папа, разбуди меня к "Факту".

- А, может, до утра поспишь? Что-то последнее время с тобой все какие-то происшествия приключаются... Отдохнула бы...

- Нет, нет, в одной из ленинградских передач должны показать сюжет рекламу нашего ресторана: хочу посмотреть, что у них получилось...

- А тебя снимали?

- Да.

Я не врала. Рекламный сюжет, понятно, за большие деньги, снимался и должен был вот-вот появиться, но когда и где, никто еще не знал. И говоря по правде, этот сюжет меня мало волновал, хотя я действительно могла попасть в кадр. Волновало меня другое: что скажут о случившемся сегодня на рынке.

Сказали: что был налет, что неизвестно - кто, что двое лиц кавказской национальности скончались на месте, а один - в больнице, что пятеро ранены. Показали: опустевший зал с развороченными прилавками, с раскиданными ящиками и втоптанными в грязь фруктами.

- Когда такое видишь, - сказал отец, - чувство двойственное: людей, какими бы они ни были, жалко, это с одной стороны, а с другой распоясались эти чертовы южане, сплошной бандитизм в городе от них...

- Двойственности, - резко возразила мама, - тут быть не может. Бандитов надо ловить и наказывать, а пулять по всем без разбора - это гнусно!..

Я сидела, слушала их и понимала, в кого пошла. Какой же постыдной показалась мне теперь идея куплета про "ку-клукс-клан", которую я, гордясь выдумкой, выкладывала Мишке. Хорошо еще ему, а не Леве...

А мама продолжала:

- Там, на рынке, и обычные люди были. В такой ситуации легко растеряться, попасть под шальную пулю...

"Там, на рынке, была ваша дочь", - просилось мне на язык, но он был мною прикушен. Не хватало еще волновать их.

"Санитар леса" в своих "секундах" показал практически те же кадры, но прибавил, что сразу после налета какое-то время наши несчастные, обездоленные пенсионеры собирали в корзинки и в сумки фрукты, на которые в обычной ситуации денег у них ни за что бы не хватило. Получалось, что польза от налета все-таки была...

Я ничего не знала о налетчиках, но, чем дальше, тем была уверенней: налет этот дело рук Бурелома. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы соединить воедино предпринятую вчера Николаем попытку предупредить меня, удержать от похода на рынок и отъехавшую от поликлиники машину Бурелома. Конечно, это могло быть и совпадением: в платной поликлинике Бурелом мог просто-напросто лечить зубы, но в такое совпадение верилось с трудом. Вот ведь и Лева заподозрил меня не случайно: у него тоже, я не могла не признавать этого, были поводы к недоверию.

Лева, Лева... Он, конечно, опытнее меня. Он, если вдуматься, играл сегодня со мной, как кошка с мышью. Он даже ни разу меня не поцеловал... Но сколько подарил мне радости, как заставил поверить в мою избранность для него!.. Неужели приходится расставаться с надеждой на то, что ожидание любви наконец-то превратилось в любовь?! И стоило ли мне перед лицом такой потери устраивать демонстрации?

Перед сном воображение рисовало какие-то, льстящие мне картины нашего примирения, картины нашей любви. Потом - уже вполне трезво - подумалось о том, что не может это все быть концом: нам еще вместе две недели играть по две-три елки в день... А эти совместные выступления должны же будут возродить взаимную симпатию!.. Тут я сама себе усмехнулась: это не Льва следовало называть Фениксом; это мои чувства - выгорающие, казалось бы, дотла, и с таким упрямством возрождающиеся из пепелища - давали мне право носить имя этой неистребимой птички!..

Камень был спокойным, теплым. Если бы не камень, моя собственная интуиция, наверное, не сработала бы сегодня. И не было бы ссоры со Львом. Да нужен ли мне этот камень, в таком случае?! Он недовольно пошевелился. А я не стала додумывать эту мысль: и так не сплю слишком долго, завтра будет не собраться!..

А во сне я все еще скатывалась с горок и пригорков. И голос моего Алмазного Старика назидательно вещал: "Если уж приходится скатываться с горы, лучше знать правила, при которых возможность падения сводится к минимуму!.." "Боже, как умно!" - ядовито отвечала я. Но игнорируя меня, голос продолжал: "А уж если приходится падать, то следует уметь группироваться, чтобы к тому же минимуму свести печальные последствия падения..." С этим я не могла не согласиться...

VI

Проснулась я ДРУГОЙ. Те же руки, те же глаза, тот же, чуть вздернутый нос, те же волосы - все то же самое - но я была другой.

Одна моя школьная подруга рассказывала мне, что вот так же, как я сейчас, в одночасье, ощутила себя, осознала себя совершенно иной, повзрослевшей и помудревшей, сразу после кесарева сечения. Она так и говорила мне: "Просыпаюсь и чувствую - другая. Не знаю, хуже ли, лучше ли себя прежней, но другая... Знаешь, даже жутковато стало..." Подруга связывала эти перемены с тем, что ей влили литр чужой крови...

Я тогда подумала и высказала вслух, что переливание здесь ни при чем, что сам факт материнства должен же влиять на женщину, но сейчас я сомневалась в незыблемости моего утверждения. Потому хотя бы, что повидала матерей, которые нисколько не менялись с рождением ребенка.

С непреходящим чувством "другизма" я выполняла обычные свои утренние дела. Как никогда долго вглядывалась в зеркало, изучая свое отражение. В глазах, несмотря на поселившуюся в душе боль от размолвки со Львом, ни тоски, ни страдания не было, а была ирония, готовность посмеяться и над собой, и над своим страданием... "Наверное, я стала черствее..." - подумала я. Отвечать же себе не стала, понимала: это не так. Скорее даже наоборот: я стала чувствительнее, но одновременно - вот парадокс - более защищенной, потому что не каждому переживанию и не каждой возникающей эмоции могла уже придавать черты глобальной катастрофы...

Я стала сильнее, увереннее в себе. Что-то, отдаленно похожее на сегодняшнее мое состояние, я уже пережила полгода тому назад, когда Юрка меня бросил. Но все-таки нынешняя моя перемена была во много раз сильнее и кардинальнее."Я никому не позволю отобрать у себя то, что дорого мне, что должно составить мою жизнь", - думала я. Выплывающее при этом в памяти мутное лицо Бурелома, меня пугало, но не настолько, чтобы я побоялась отринуть что бы то ни было, что Бурелом попытается мне навязать. Впрочем, с язвительной интонацией подумалось мне, ничего, кроме машины, Бурелом мне пока что и не навязывает. А машина - это вовсе не так уж плохо!..

Позвонил Юрка. Сказал, что продиктует расписание елок. Я взяла ручку и дневник.

- Сразу же хочу спросить: ты не против, чтобы самую дорогую елку отыграть в пользу Сереги?

- Разумеется. Кстати, кто-нибудь уже был у него?

- Валентина вчера бегала. Там не пускают, так что она только передала ему послание и получила записку от него. А в справочном сказали, что можно передавать...

- Виноград, например, можно?.. - спросила я.

- Шутки твои, Мария, хороши своей невинностью. Итак, возвратимся к делу. Две елки мы даем благотворительные: у ученых и в детском доме. У ученых работаем из солидарности: нас вместе стараются изничтожить. И только вместе мы не дадим этого сделать.

- И с этим я тоже согласна.

Нет, просто поразительно: раньше я не верила в эту пресловутую чеховскую формулировку относительно дружбы мужчины и женщины. Еще полгода назад мне казалось, что я возненавидела Юрку до конца своих дней, а вот спустя всего полгода мне снова приятен и его голос, и он сам. Приятен до того, что в минуту растерянности я готова была возобновить с ним роман.

Когда расписание было продиктовано и разговор близился к завершению, Юрка, вроде бы невзначай, обронил:

- Ты встречалась вчера с Фениксом?

- Да, Юра, а что? - ответила я с внутренним напряжением.

- Да так, ничего. Ты, я надеюсь, не забыла о моем предупреждении и вела себя недотрогой?..

- Вот уж это, мой дорогой, тебя не касается...

- Маша, запомни, - очень серьезно сказал вдруг Юрка, - меня касалось, касается и будет касаться все, имеющее отношение к тебе. У нас с тобой не получилось. Но я не знаю человека талантливее тебя, я горжусь знакомством с тобой, и ты всегда можешь найти во мне опору... - пафос, с которым он произнес эти слова, поразил меня.

- Юра, - сказала я в ответ и тоже очень серьезно, - однажды ты уже и роли подпорки не выдержал - сломался...

- Машка! - расхохотался он. - Да ты, кажется, скоро научишься ставить людей на место!..

Я повесила трубку, довольная собой. Юркино признание было мне приятно.

Пока завтракала в одиночестве - мама ушла в магазин - сама собой сложилась песенка. Даже не сложилась, а как бы открылась мне. Будто давным-давно уже была сложена кем-то другим. Ритм - вальсовый, немного грустная интонация, но никакой паники. Да, без волшебной палочки, украденной Бабой Ягой, на то, чтобы выбраться из этой чащи, уйдет уйма времени - и они могут опоздать к встрече Нового Года, но еще не бывало так, чтобы добро не находило выхода из самых печальных обстоятельств, а следовательно, и сейчас нечего тосковать, а следует подумать, что можно предпринять... Вот примерно такой смысл. И припев кончался словами: "Не стоит горевать, не стоит тосковать, а стоит поспокойней оглядеться". Записав, как бы продиктованную мне песенку, я немного поразмышляла о странной природе творчества: и почему оно совершается иногда в такой тайне от нас самих?..

Сердце мое опускалось вниз при каждом треньке звонка - я все надеялась, что Лева мне позвонит.

Но позвонили, кроме Юрки: Валентина, Мишка - сказать, что задержится на полчаса, и Наталья Васильевна.

- Машенька, Валеру моего переводят на нейрохирургию. Это как? Лучше, хуже?..

- Я же не медик, Наталья Васильевна, но думаю - лучше. Там специалисты, а сотрясение мозга, говорят, вещь коварная. Да, Наталья Васильевна, я тут вроде бы договорилась, чтобы Валерку посмотрел психиатр из Бехтеревки.

- Маша, спасибо, ты только мне скажи: это ведь денег будет стоить, так знать хотя бы, сколько...

- О деньгах я сама позабочусь, пусть это будет моим вкладом в Валеркино выздоровление, - сказала я.

Чувствовала ли я свою вину в истории с Валеркой? Нет, конечно. Но мне было искренне его жаль.

Вид высохшего и уже очищенного от поверхностной грязи пуховика, повешенного отцом в ванной, вернул меня ко вчерашним событиям, и я содрогнулась от омерзения!.. Можно тысячи раз увидеть вооруженных парней в кадрах телехроники, но так и не понять всей унизительности, всего страха, который выпадает на долю людей, подвергшихся разбойному налету!.. Никогда еще я не ощущала столь явно омерзительности насилия. Насилие - это всегда античеловеческий акт, и другим быть не может, какими бы благородными лозунгами его ни прикрывать! И ничего уж тут не поделаешь!

Мне захотелось как-то отвлечься от тяжелых раздумий, я поставила на проигрыватель одну из любимых моих гитарных записей, взяла сборник стихов Бродского, недавно купленный, но еще только пролистанный, и начала читать. Чтение скоро захватило меня.

И на очередной звонок телефона я откликнулась уже обычным, спокойным образом. Даже не заметила сразу обеспокоенных сигналов моего камушка.

- Алло, - сказала я в трубку очень ровно, почему-то я была уверена: звонит Лева, и пусть услышит, что никто тут из-за него не изводится.

Но услышала в ответ голос Бурелома:

- Мария Николаевна, добрый день. Рад, что застал вас.

Негодование охватило меня: снова вспомнилось вчерашнее мое лежание на грязно-слякотном, вонючем полу рынка, машина Бурелома, такой бесславный конец так хорошо начавшегося дня со Львом.

- Рады? А я вот, боюсь, не могу ответить вам взаимностью.

Странно, камень мой унялся, хотя очевидно было, что я определенно, говоря приземленным языком - нарываюсь.

Бурелом, видно, опешил, но буквально на долю секунды, потому что ответил без накала:

- Чего это так? Вам не понравилось, что я не сам покормил дворовых кошек? - по тону было заметно, что он доволен своей шуткой.

- На "сам" и рассчитывать не приходилось, - ответила я, уже ругая себя за несдержанность, но остановиться не могла и добавила многозначительно. А я была вчера на Мальцевском...

Я думала, он все поймет, а он, недоумевая, спросил:

- Где были?..

Да он приезжий! Он попросту не ленинградец! Конечно, я была далека от мысли идеализировать всех ленинградцев подряд, но меня согрела сейчас мысль о том, что эта мафиозная личность родилась в каком-то захолустье...

- Я была, - сказала я, четко отделяя одно слово от другого дидактическая интонация доминировала, - я была на Мальцевском Некрасовском рынке...

Повисла пауза, после которой Бурелом невинным тоном спросил:

- Ну и что? Почему ваше посещение рынка могло отразиться на вашем отношении ко мне?.. Лицемер. Подлый и страшный лицемер.

- Лев Петрович, я не хочу долго раскручивать эту тему по телефону хочу только, чтобы вы знали: то, чем вы занимаетесь, позорно и преступно.

Он, похоже, тоже откинул в сторону экивоки:

- Не вам выставлять мне оценки за поведение! Что вы понимаете в жизни, сопливая актрисулька!..

Почему я тут же не хлопнула трубкой?! Что заставило меня слушать этого человека? Какая сила?

- Ладно, - сказал Бурелом неожиданно примирительно. - Не обижайтесь. И поверьте, в ваших же интересах поступать так, как захочу я. Слышите? Ровно через полчаса у вашего подъезда будет Николай. Вы сядете к нему в машину и приедете ко мне. А от меня - на работу.

- И не подумаю!

- Я еще раз говорю вам, - жестко произнес Бурелом, - вы будете поступать так, как скажу я.

Страх пробрал меня от макушки до пяток. Но я швырнула трубку на телефонный рычаг в твердой уверенности, что никуда не поеду, пусть он хоть убьет меня.

И я и мой камушек вибрировали почище отбойного молотка. Я пыталась унять дрожь и уговаривала себя: "Не надо волноваться. Ты поступила правильно. Единственно правильно. Жизнь коротка. Времени не хватает на хороших людей, на дерьмо не должно хватать и подавно..."

Снова зазвонил телефон. "Не буду снимать трубку, это опять Бурелом!" подумала я. Но тут же в голове возникло другое предположение: "А вдруг Лева?" И на десятом звонке трубку сняла. Конечно, это был Бурелом.

- Не вешайте трубку! - сказал он резко и дальше продолжил уже нормальным голосом. - Я узнал сейчас, что вас так перевозбудило. Такой эмоциональной натуре, как вы, Мария Николаевна, это простительно.

Я прервала его:

- Как я не вправе выставлять вам оценки за поведение, по вашему мнению, так и вы, в свою очередь, не вправе прощать меня или карать...

- Да подождите вы, не лезьте в бутылку. Не знаю уж, что вы там себе навоображали. Да меня это нисколько и не интересует: у меня к вам серьезный, деловой разговор относительно вашего творческого будущего. Я знаю ваше расписание на сегодня - день удобный. Двух часов нам вполне достаточно - не вижу смысла, почему вам нужно отказываться?..

Я тяжело задумалась. Меня уже не поразил резкий перепад в манере обращения Бурелома. Хамское начало, на котором он замешан, не могло не прорываться в нем. Я думала о другом: Бурелому я зачем-то нужна, и, значит, не было оснований предполагать, будто когда-нибудь он оставит меня в покое. Так чего же тянуть?

К тому же уехать сейчас из дому означает хотя бы ненамного сократить ожидание Левиного звонка.

- Подумали? - проговорил Бурелом.

- Подумала, - ответила я.

- Ну и что?

Камушек мой зудел.

- Хорошо, я приеду.

- Я не сомневался в вашей разумности.

Я привела себя в порядок, переоделась и, когда вышла из парадной, сразу увидела подъезжающую к дому машину Бурелома.

Николай кивнул мне по-дружески: видно, он уже считал меня своим человеком.

Бурелом жил в центре, на Староневском. Чего и следовало ожидать: это нас, коренных ленинградцев, давным-давно в большинстве своем рассовали по окраинам. Им же - приезжим "бизнесменам" - подавай непременно сердцевину города, его центр.

В доме был лифт. Николай поднялся в нем со мной на третий этаж. Бурелом открыл сам.

Квартира, уже с прихожей, меня поразила. Она не была обставлена с той нелепой и выставляемой напоказ роскошью, которую мне доводилось наблюдать у своего когдатош-него однокурсника, променявшего артистическую - такую неверную - карьеру на посредническую деятельность. У Бурелома я ожидала увидеть нечто подобное, только еще богаче. Нет, богатство, конечно, прочитывалось: сейчас каждая табуретка стоит немыслимых денег, - но прочитывалось столь приглушенно, столь завуалированно, что и думать-то о нем не хотелось. А хотелось рассматривать картины, развешанные по стенам, хотелось отметить удивительно тонкие сочетания расцветки мягких ковров с обивкой мебели и обоев, удобно устроенные "функциональные" зоны: рабочий кабинет, гостиная, холл... Меня провели в кабинет. В холле сидели три человека вполне интеллигентного вида и обсуждали какие-то чертежи, разложенные на журнальном столике. Часть документов валялась на диване. Мужчины курили и пили кофе. Они поздоровались со мной, но Бурелом знакомить нас не стал. Только бросил мимоходом, уже в кабинете, прикрывая за нами дверь:

- Ландшафтный архитектор со строителями. Будем строить в Репино платный пансионат для лежачих стариков. Знаете, дети ведь порой из-за таких стариков в отпуск не могут съездить, ремонт сделать...

- Драть с детей будете три шкуры?..

- Окупать себя было бы желательно, но, в конце концов, не это главное...

- Скажите, Лев Петрович, вы сами до такого додумались?..

- Нет. Это идея не моя - доктора. Я лишь нашел дело стоящим. Но у нас с вами разговор пойдет о другом. Мария Николаевна, вы меня слушаете?..

- Да, разумеется, хотя, извините, не могу не разглядывать книги: библиотека у вас не из великанских, но подбор книг прямо библиофильский. Я даже начинаю краснеть, вспомнив свое предположение о том, что вы не читали ни Бодлера, ни Шекспира...

- А вы уверены, что я их читал? - Бурелом усмехнулся, он словно бы дразнил меня.

- Тогда зачем же вам библиотека, видеотеки будет достаточно.

- Да мне лично и видеотека-то не нужна, так, приведешь порой юную телочку, поставишь для нее что-нибудь этакое - и посмеиваешься, наблюдая за реакцией...

- Так какой же принцип вами руководит?

- Я вырос в бедности и в захолустье. И теперь я хочу, чтобы у меня ВСЕ БЫЛО. Понимаете, ВСЕ.

Бурелом раскрылся передо мной, и я сознательно избегала смотреть ему в глаза: нет людей, которые рано или поздно не невзлюбили бы тех, перед кем раскрылись... Мой камушек родименький выл, не переставая, даже когда я приказывала ему замолчать. Даже когда убеждала, что этого разговора все равно не избежать.

- Кто же занимался покупкой книг для вас?

- Один старикан, как вы правильно отметили, библиофил. За работу я отвалил ему такую кучу бабок, что он скулил от восторга, получая их.

Презрительное превосходство звучало в голосе Бурелома.

- Я смотрю: вы не скупитесь, - сказала я не без тайной издевки.

Бурелом издевки не понял и откликнулся очень живо:

- Если бы скупился, детка, хрен бы стал тем, кем стал. Барство, кичливое, недавно обретенное барство все-таки прорвалось в нем. Не могло не прорваться. Внешне, прибегнув к услугам дизайнеров, людей с образованием и со вкусом, можно, конечно, закамуфлировать собственную дремучесть, создать видимость аристократизма, по при этом навозный жук все равно останется навозным жуком и рано или поздно обнаружит свое пристрастие к навозу.

Однако чего же Бурелом хочет от меня, лично от меня? Мне становилось все неуютнее и беспокойнее. Тому немало способствовал и камушек, подававший тревожные сигналы.

А Бурелом не спешил приступить к главному разговору. Хотя он, безусловно, и был уже начат им. Не случайно, как я догадывалась, начат именно в его доме. Дом мне демонстрировали намеренно.

- Да, Мария Николаевна, я не хочу, чтобы из-за меня нарушался обычный ход вашей жизни. Я знаю, что в это время вы обычно обедаете. Вы не против, если мы перейдем в столовую? Там должно быть уже накрыто. Обед, обещаю, будет недурственным.

Под ложечкой у меня моментально засосало. Есть хотелось уже давно.

- Спасибо. Отказываться не буду, - ответила я.

Проходя в столовую, мы еще раз миновали прихожую. Там, па вешалке я увидела несколько пуховиков. Тут же мне припомнился собственный - сиротливо просыхающий в ванной, не исключено, что безнадежно испорченный. И опять только очень большим усилием воли мне удалось преодолеть мгновенно возникшую брезгливость и желание немедленно убраться из этого дома.

Стол был накрыт на двоих. Обслуживала нас вполне приличная девица, молчаливая, как Николай. Вышколенная.

Мне пришлось вспомнить все уроки хорошего тона, полученные в институте. Я заставила себя ни на минуту не расслабиться, не почувствовать себя, как дома. Бурелом, надо отдать ему должное, не стремился продемонстрировать манеры, которых за ним не водилось. Он ел примерно так же, как ел мой отец: громко хлебал суп, мясо откусывал от большого куска, наколотого на вилку, в кофейной чашке, как в стакане с чаем, оставил ложечку. Все это вызвало во мне даже подобие уважения, если вообще этот человек способен был когда-нибудь мое уважение завоевать.

За обедом разговор наш продолжился. Бурелом начал первым:

- Вернемся-ка, Мария Николаевна, к театру. Вы даже не представляете, как много людей выстраивается с протянутой рукой, стоит только человеку разжиться деньгами!.. И среди тех, кто попрошайничает, полным-полно ваших коллег...

- Немудрено, - ответила я. - Театры - нищие. - Честное слово, помимо воли, я гордилась сейчас этой нашей нищетой.

Бурелом только усмехнулся:

- У меня почти нет опыта театрального зрителя. - Он откинулся на стуле. - Не люблю я этих театров. Не привык. Сначала не до того было. А теперь уже поздно привыкать. Варьете - еще туда-сюда. Голенькие попки, клоуны; когда русское поют, тоже люблю. "Хасбулат удалой, бедна сакля твоя", - пропел он, в меру скверно...

- Но если так, о чем же мы будем с вами говорить?

- Вот невнимательный вы человек, Мария Николаевна. Аналитик уже давно сделал бы вывод, к чему я клоню. Я же вам русским языком сказал: Я ХОЧУ, ЧТОБЫ У МЕНЯ БЫЛО ВСЕ. Но речь не только о доме, вилле, яхте и прочем... Я хочу иметь ВСЕ, что мог позволить себе просвещенный монарх, в том числе и свой, придворный театр!..

Я расхохоталась. Так явственно дыхнуло на меня перегаром тщеславия, убогого, мещанского. В сочетании с просвещенным монаршеством это выглядело так же нелепо, как мантия с головками чеснока вместо хвостиков горностая. Я смеялась так, что на глаза навернулись слезы. Камень мой посылал разряд за разрядом, взывая к моему благоразумию. И один из его разрядов оказался таким сильным, что сердце мое чуть не остановилось. Я схватилась руками за грудь и охнула, соединив в этом выдохе неожиданную боль с последним звуком смеха и промелькнувшей догадкой: Бурелом хочет иметь свой театр и для этого он пригласил меня!.. Театр и я!.. Боже, что же я делаю?!

Все это время Бурелом молча, не отрываясь, смотрел на меня. Глаза его, казалось, ничего не выражали. Но именно эта пустота в глазах и была пугающей. И тут вошла девица, прислуживавшая за столом:

- Лев Петрович, извините, звонит Ирокез. Вы просили сразу соединить.

- Да! - рявкнул Бурелом в трубку так, что завибрировали стены. - Что скажешь? Чего ору? Это тебя не касается!.. Кто будет сопровождать груз?! Безработный? Каскадер?! Ты что, звезданулся?! Эта работа для профессионалов, а не для трюкачей... Да нет, Ирокез, когда я тебе не доверял... Раз ручаешься, значит, головой ответишь... В министерстве? Порядок. Документы доставит Николай, прямо к составу... У тебя все? Ну и у меня все!.. Ни пуха, ни пера!..

Он повесил трубку, посмотрел на меня глазами уже обычной, неяростной мутности и сказал:

- Подумать только, и этот послал к черту. Да есть ли смысл в таком посыле?..

Я заставила себя улыбнуться. По правде говоря, я не прислушивалась к разговору, хотя и бросились мне в уши слова о каскадере - "как Лева", подумала я. И это воспоминание не улучшило моего настроения: вот уж действительно, похоже, посмеялась к слезам. Идиотка!.. Столько прошляпить из-за активно и некстати прорвавшейся смешливости!.. После такого Бурелом вряд ли захочет продолжить со мной переговоры.

- Неплохо я вас повеселил, - сказал Бурелом, наливая себе еще кофе. Но задачи такой перед собой не ставил.

- Догадываюсь, - сказала я и обреченно посмотрела на часы.

- Не поглядывайте на часики. Когда настанет время, за вами зайдут, тут же отреагировал Бурелом и продолжил, как ни в чем не бывало. - Однако нам следует все-таки поторопиться. В прошлый раз вы сказали мне, что театры горят и потому, в частности, что нет хороших современных пьес... Я знаю, что горят они и потому, что нет денег...

- Да, конечно... - я была в замешательстве и в напряженном ожидании: неужели?! неужели?! неужели я так близка к чуду?..

- А еще?.. Еще какие причины?

Я заставила себя собраться:

- Их много... Отсутствие зрителя, например.

- А что нужно, чтобы зритель был?

- Очень немного: охрану каждой женщине-театралке... Вы ведь знаете, всегда, даже в лучшие времена, в театры ходили, в основном, женщины. А сейчас они боятся поздно возвращаться домой.

Бурелом в раздражении присвистнул:

- Я говорю с вами серьезно.

Я дернулась от такой неожиданной реакции:

- И я серьезно.

- Ну, ладно. Что вы скажете о бродвейской системе?

Ого! Уж таких-то вопросов я от него ждать не могла.

- Это хорошая система, и у нас уже есть довольно удачные попытки ее введения, но лично мне ближе театр, который культивировался у нас - театр единомышленников. С постоянной труппой, со своей манерой, со своим стилем... Конечно, без разбухших административных служб и огромного количества никому не нужных бездарных актеров в штате...

- А что вы скажете, если я поставлю и на тот и на другой варианты?..

Вот оно!.. Все внутри у меня замерло от сладкого предчувствия...

- Что я могу сказать? Театр не скачки, а актеры и режиссеры - не беговые лошадки. Творчество и творческий народ - сфера тонкая и ненадежная. А ведь вы хотите вложить свои деньги наверняка?..

Каким-то образом мне удавалось сохранять видимость по-деловому простого разговора, но из головы не выходило: почему он простил мне мой смех? Почему усилием воли - а я разглядела это усилие - заставил себя подавить гнев. Нельзя было говорить о моем будущем, оставив этот вопрос не проясненным, и я спросила:

- Лев Петрович, можно я немного отклонюсь в сторонy? - Он кивнул и я продолжила. - Я вот все думаю: в какой форме вы примете от меня извинения за мой неуместный хохот?

- А, вот вы о чем? Меня это не интересует. Мы ведь с вами души родственные. Вон вы тут как ели за столом - вас научили. Но не дома, не с детства, а в институте. Потому что дом ваш немногим лучше моего: папа плотник, мама - бывший музейный служащий - машинистка в Эрмитаже. Так что я знаю цену и вашему аристократизму и своей царственности... Однако, каким бы образом вы ни приобрели свои манеры, есть шанс, что вы не сконфузитесь и за королевским столом, а за мной тоже есть кое-что...

Что ж, уел он меня неплохо. И, черт побери, мне, оказывается, интересно было с ним разговаривать! Я усмехнулась:

- Сейчас мне всего двадцать четыре года, по своим друзьям и подругам я знаю, что в этом возрасте стесняются своих родителей. Но не я. Я своим родителям благодарна: они, не втолковывая, не нудя, убедили меня в том, что на свете есть любовь, взаимоуважение и самоуважение. Не знаю, как ваши, а мои родители достойные люди.

- Двадцать четыре?.. - как бы переспросил Бурелом. - А ведете себя и рассуждаете на все тридцать пять...

- Хорошо, по крайней мере, что не выгляжу столетней...

- Да, - сказал он, - но молодость проходит быстро...

И слова эти отдались во мне грустью: да, слишком быстро, по крайней мере, Джульетту в возрасте Джульетты мне уже не сыграть!..

Встав из-за стола, Бурелом направился в кабинет, я пошла за ним. Он удобно устроился в кресле и закурил.

- В общем, подобьем бабки, Мария Николаевна, - сказал он. - Я не хочу бросать денег на ветер, я вложу деньги только в стоящее дело. "Звездным" спектаклем для меня займется "звездный" же режиссер - тут я рассчитываю вернуть назад свои денежки. В случае же с вами речь пойдет о том, что мы построим театр с нуля: театр "под вас"...

Да, к этому времени догадка уже вызрелa во мне, да, я уже ожидала услышать что-то подобное, по произнесенные Буреломом вслух слова поразили меня почти до обморока. Я задохнулась от радости и ответила чисто автоматически:

- Но почему именно "под меня"? Вы же сами говорили, что не понимаете в театральном деле?..

- А специалисты на что?.. - ответил он с той хитрой улыбкой, которая ставила под сомнение необходимость для Бурелома с кем-то советоваться. Большинство находит пас очень талантливой, - продолжил он. - А при благоприятных условиях талант должен лишь расцвести...

- А плата? - все так же автоматически спросила я.

- Что - плата? - не понял меня Бурелом. - Вы же, надеюсь, уже поняли, что тем, кто со мной сотрудничает, я плачу до сытости...

- Не о том, не о том я вас спрашиваю, Лев Петрович. Меня интересует другое: чем и как должна расплачиваться я?!

Бурелом широко разулыбался:

- Ай-яй-яй, Мария Николаевна, что за надрыв? Вы явно перебираете: не нужно мне ваше тело, не нужно ваше участие в моих махинациях, я не втягиваю вас в свои дела. Мне нужно, чтобы вы пошли на договор со мной по доброй воле и с открытой душой. Мне нужно только ваше согласие - оно же плата, если хотите...