Коловрат. Вторжение

Глава шестая Разговор с каленым железом

К вечеру, отдохнув и намиловавшись с женой, Евпатий воспрял духом и был снова готов на великие дела. Время было еще не позднее, и он решил лично переговорить с пленниками, попытаться что-нибудь выведать еще до завтрашнего разговора с князем. Евпатий надеялся добыть важную тайну, если повезет, и преподнести ее рязанскому князю в оправдание своего набега на пограничное селение лесных жителей собственного княжества. Хотя и не чувствовал за собой никакой вины, даже наоборот, причин для того было более чем достаточно. Одни пленные татары, с коими войны еще не было, чего стоили. Не говоря уже о разрытых схронах с оружием для будущей смуты.

В общем, Коловрат был уверен, что, как правая рука воеводы и человек государственный, он поступил верно. Обнаружил и пресек смуту в зародыше, за это князь его только похвалить должен. «Хотя, – по зрелом размышлении решил боярин, – всю смуту я, конечно, не повывел. Только обнаружил, да и то случай помог. Для порядка в эти гнилые места надо бы еще разок наведаться, да с хорошим войском, чтобы прошерстить всю округу. Неизвестно, сколько там еще таких схронов осталось да деревень, готовых татар поддержать и нас на ножи поднять в случае вторжения. Вот об этом и надо для начала со старостой и дружком его степным переговорить. Но не здесь».

Евпатий решил не пугать жену лишний раз – вдруг собеседник слишком громко беседовать начнет, еще дите напугает – и провести разговор в кузнице, где имелись для того все необходимые приготовления. А потому велел слугам по-тихому разыскать Ратишу и прибыть на боярский двор с десятком воинов для надежности. А приказчикам наказал ехать немедля в кузню да освободить ее на весь остатний вечер от работ всяких.

– Скажи, чтобы Храбр с подмастерьями до утра домой шли, отдыхать, – благо работы у них сейчас не много. Но за потерянное время все равно плату им дай. А Кузьма один пусть меня ждет, помощь его потребуется.

– Так за что же им платить, – попытался было возразить Захар, – ежели они все равно дурака валять будут. Лишних денег у нас нет.

– Не жмись, – приказал боярин, – сказано заплатить, значит плати. Хотя бы по-среднему. Тут дела государственные, а это важнее прибытка.

Приказчик поворчал немного, но отправился выполнять приказание. А когда прибыл Ратиша с дружинниками, то боярин уже был готов к отъезду. Одет как положено в городе – надел рубаху дорогую и штаны, расшитые золотом, на ногах сапоги сменил на другие, короткие из коричневой кожи, да ферязь сверху натянул с рукавами, как у всех бояр, необъятными. Шапку богатую с мехом на голову – осень уже, прохладой тянуло по вечерам. Да подпоясался поясом раззолоченным, где на пряжке красовались изумруды. Оружие брать не стал. Только из похода, да охраны хватало. И вместе с Ратишей, осторожно ступая по лестнице вниз мимо спальни, чтобы ни одна ступенька не скрипнула, вышел на улицу. А там обогнул терем и тише мыши пробрался в холодную.

– Всех брать? – деловито осведомился начальник охраны, посветив себе факелом, чтобы разглядеть прикованных к столбам пленников в подземелье с таким низким потолком, что рослым воинам приходилось сгибаться почти вдвое.

– Нет, – решил боярин, – бери вот этого, с распухшей рожей. И еще вон того татарина, что на нас злобно смотрит из угла. Остальных пока здесь оставь, позже с ними пообщаемся.

Упиравшихся пленников – что почуяли неладное – приголубили парой ударов, чтобы стали помягче, отцепили от столбов и, опять связав им ноги, поволокли на телегу, что уже ждала у ворот. Бросив как мешки с соломой, повезли в кузню, стоявшую на отшибе.

Ехали по тряской дороге быстро, ничуть не заботясь об удобстве пленников. Оставив позади Спасские ворота, скоро оказались в Столичном городе, с мастерскими и лавками ремесленников, кое-где в которых еще шла торговля или другая рабочая суета. На развилке улиц свернули налево, к Исадским воротам, и вскоре достигли края большого оврага. Этот овраг проходил сквозь пустую городскую землю огромной трещиной, а дальний его конец упирался в крепостную стену. Здесь к нему выходили задние дворы многих рабочих строений, в том числе и кузнечные цеха рязанского боярина. Почти из каждого валил дым вперемешку с паром, но людей вокруг в этот час видно почти не было. Уже смеркалось, когда телега с пленниками и охраной, скрипнув колесами, остановилась рядом с кузницей.

– Прибыли, – доложил Ратиша, останавливаясь. – Куда их?

– А вон, кузнеца видишь, – указал Евпатий на здоровенного чумазого мужика в кожаном фартуке, с ручищами как у заправского лешего, что вышел им навстречу из ворот. – Вот ему отдай. Он знает, куда.

Подъехав чуть ближе, Евпатий приветствовал и кузнеца.

– Будь здрав, Кузьма, – проговорил Коловрат, почти с наслаждением вдохнув дымно-смоляные запахи кузницы.

– И тебе, боярин, не хворать, – осклабился кузнец, вытирая закопченные руки о фартук, – приказчик твой внутри дожидается.

– Принимай дорогих гостей, – сообщил Евпатий, как бы невзначай оглянувшись по сторонам, но лишних наблюдателей не заметил, – да определи их на постой. Говорить будем.

– Это можно, – ничуть не смутился Кузьма, беря под руки вместе с дружинником первого пленника, которым оказался староста из лесной деревни. – Захар предупредил. У меня уже все готово.

Кузнец с помощниками затащил пленника вглубь пустой кузни. На пороге их повстречал и сам Захар, молча застывший у стены. Не обращая на него внимания, кузнец поволок пленника туда, где в углу стояла конструкция, похожая на два мощных деревянных столба с поперечной перекладиной, или скорее барабаном, на которой была намотана цепь. Сбоку от барабана виднелась ручка, как у колодца, а длинная цепь тянулась вверх к кованой металлической петле, вделанной в потолок наподобие блока, и через нее уже свешивалась вниз почти до самого пола. На конце петли имелся острый крюк, при виде которого староста из лесной деревни задрожал.

– Ироды, – прохрипел он, задергавшись в руках своих конвоиров, – что творите?

Кузнец и охранник, не обращая внимания на его стоны, развернули старосту спиной, сорвали с него рубашку, оголив, и просунули крюк между ладоней, связанных ремнем. Затем Кузьма слегка провернул ручку, и староста чуть приподнялся в воздух, повиснув над полом со связанными сзади руками. Его подъем сопровождался хрустом в суставах, отчего староста взвыл и стал поливать проклятиями боярина, рязанского князя и всех его прихвостней, хотя порой было трудно разобрать, что он говорит, из-за разбитого рта.

– Ну, слава богу, а то я думал, ты уж говорить никогда не сможешь, – удовлетворенно кивнул Евпатий, останавливаясь напротив, – боялся, что рот тебе совсем на сторону свернул, паскуда. Помогла, значит, мазь знахарская.

Коловрат приблизился на один шаг к дыбе и добавил:

– Ты мне собирался кишки выпустить и до сих пор еще жив. Так что можешь благодарить пока, что я тебя не сразу за ребро подвесил.

– А с этим что делать, Евпатий Львович? – уточнил Ратиша, кивнув на татарина, которого держали двое дружинников.

– Этого к столбу привяжи пока. Вон туда, напротив, – приказал боярин, указав в сторону, где чуть поодаль стоял еще один столб, тоже с приспособлениями, но попроще. – Пусть смотрит и соображает, пока до него очередь дойдет.

Когда ратники заломили татарину руки вверх, он попытался вырваться, но не смог и в бессильной злобе лишь плюнул одному из них в лицо. В ответ ратник приложил его головой об столб, расквасив нос в кровь, а затем закончил дело, подвесив его на торчащий крюк за руки. Но цепи здесь не было, и над полом его никто пока не поднимал, поэтому пленник просто был прикреплен к столбу со связанными руками и ногами.

– Эй, полегче с ним, – нехотя приказал Евпатий, – пригодится еще.

Временно позабыв о татарине, боярин велел принести кузнецу раскаленный прут. Кузьма неспешно дошел до мехов, устроенных в десяти шагах. В них давно уже полыхал огонь, в глубине потрескивали угли, а на краю лежала раскаленная заготовка. Надев рукавицы, Кузьма вытащил прут из огня и медленно вернулся к пленнику с дымящимся железом.

– Начинай, – сделав знак Захару, Ратише и всем дружинникам выйти на улицу, приказал боярин, не задав еще ни одного вопроса пленнику.

Кузнец осторожно ткнул качавшегося на цепи старосту каленым железом под ребра. Металл с шипением вошел в плоть, а староста издал дикий вопль, разнесшийся по кузнице, и завертелся из стороны в сторону, словно хотел соскочить с крюка.

– А теперь давай говорить, Евсей, – стал серьезным боярин, – давно ли с татарами стал дружить? Что они тебе обещали за помощь против князя рязанского? Много ли вас таких в лесу?

– Ненавижу тебя, собака! – заорал Евсей. – Всех вас, рязанцев, ненавижу.

– Чем же тебе так рязанцы не угодили? – уточнил Евпатий.

– Вы отца моего убили. До вас мы свободно в лесу жили, вольно, а теперь дань должны платить князю.

– Тут уж ничего не поделать, – пожал плечами боярин, – на то воля князя. Все платят. А ты думал, чудак-человек, что татары с тебя дань брать не будут? Что они тебе обещали?

Но Евсей вдруг замолчал, перехватив взгляд татарина, болтавшегося на столбе напротив. Заметив это, Коловрат подал знак Кузьме, и тот повторил внушение, проведя раскаленным прутом по ребрам еще раз, но подольше. Евсей дернулся так, что чуть не вывернул себе суставы в плечах, и вновь заорал благим матом.

– Иркен сказал, что если мы им поможем, то будем свободно жить! – зашептал староста. – Дань платить никому не будем.

– А ты и поверил? – усмехнулся Коловрат, бросив взгляд на татарина, который отвернулся в сторону, сжав зубы. – Да они с тебя первого три шкуры драть будут, опосля того, как ты своих предашь. Они вас, дураков, используют, а потом в рабов обратят, или воевать заставят дальше с такими же русичами, как вы. И закончится твоя вольная жизнь. Вспоминать еще будешь, как при князе жил. Небо с овчинку покажется[2].

Евпатий сделал пару шагов в задумчивости возле дыбы и вернулся на прежнее место, словно соображая что-то.

– А друга твоего степного, значит, Иркен, зовут? Хорошо. А как он с тобой разговаривал? Ты по-татарски говорить в лесах научился или он по-нашенски знает?

– Он по-нашенски говорит, – выдавил из себя староста, на ребрах которого уже запеклась кровь. – Мне до встречи с ним было незачем их разговор понимать. Он сам к нам пробрался и завел разговор о свободе от князя рязанского, которую нам хан даст, если поддержим его, когда придет.

За спиной Коловрата на соседнем столбе послышались проклятия на татарском языке. Иркен, похоже, отлично понимал, о чем беседуют боярин и его знакомец.

– А вы и рады, дружков нашли, – кивнул боярин, не обращая внимания на Иркена. – Знал, на что давить. И когда, он сказал, придет хан?

Евсей замолчал на мгновение, но увидев движение руки боярина, которым тот подзывал кузнеца с раскаленным железом, вдруг появившемся прямо у его лица, затараторил как мог быстро.

– Не знаю я, – едва не захлебнулся слюной староста, – намекал, что скоро. Может, в конце осени. Он всегда туману напускал, а помощи требовал много. Это вы у него спросите!!!

– Спросим, – довольно проговорил Евпатий, – обязательно спросим. Только прежде ты мне скажи: много оружия в лесах уже закопано? Это ты и сам знать должен, ты же вроде старший в своем племени.

– В нашем племени сотни на три бойцов хватит, – копья, мечи, топоры. У нас с десяток деревень готовы вооружиться, когда придет час, – едва не харкнул староста, – места покажу. Да у соседей еще не на одну сотню наберется. А дальше по границам, может, и еще с кем договорились. Мне неведомо.

– Ты смотри, какие они шустрые, – удивился боярин, даже смерив уважительным взглядом Иркена. – И что от тебя хотел твой друг?

– Чтобы мы на кордоны напали по первому зову и спалили их. Потом из леса отряды ваши терзали. А когда придут татары, броды через реки им назвали лучшие и проводников дали, чтобы конница быстрее до Рязани могла дойти в обход главных сил княжеских. Даже карту свою показывал, на коже выжженную. Я такой никогда и не видал ранее. Броды я ему назвал в нашей местности все, какие знал, да только половина из них на той карте уже была отмечена.

– А ты думал, – усмехнулся боярин, вновь оглянувшись на татарина, который так и смотрел в сторону, но на его щеках играли желваки. – Не с тобой одним он, видать, дружбу завел да речи прелестные говорил. Таких предателей, как ты, на Руси, еще немало отыщется.

Скрестил боярин руки на груди и призадумался надолго. Затем, поразмыслив, сделал знак Кузьме отодвинуться со своим железом от пленника и сказал:

– Ну что, Евсей, порадовал ты меня. Кое-что полезное сообщил. Для прощения маловато, но жизнь свою продлить чуток сможешь. Хотя бы до завтра, ибо сам князь с тобой, возможно, разговаривать будет. Если захочет, конечно.

Он отступил на шаг и подал новый знак Кузьме, который уже отнес свою раскаленную заготовку обратно на мехи, – подогреть, чтоб не остыла.

– Закончим с тобой пока, – сообщил боярин, – сейчас я с твоим другом беседовать буду. А ты пока на его месте повиси, отдохни.

Услышав эти издевательские слова, староста все равно не смог сдержать вздох облегчения. Между тем Кузьма кликнул одного из ратников, и они стали снимать измученного старосту с цепи, опустив сначала на грязный пол, где он едва не потерял сознание. Затем оттащили тело в полуобморочном состоянии в сторону столба, а его место на дыбе занял вертевшийся, как змея, татарин. Обмякшего старосту, как и приказал Евпатий, за связанные руки подвесили на крюк к столбу, для пущего внушения оставив наблюдать за разговором со стороны.

– Значит, тебя зовут Иркен, – глядя на вертевшегося татарина, спокойно проговорил боярин и даже слегка вздохнул, словно ему вдруг стало грустно. – И ты меня отлично понимаешь, как я вижу.

Евпатий помолчал мгновение, изучая вытянутое лицо пленника, и продолжил:

– Устал я уже, дорога была дальняя. Да ты это и сам знаешь. Ночь на дворе почти. Так что перейду к самому главному.

Боярин сделал паузу и спросил:

– Когда на Русь придет твой хан?

Татарин прорычал что-то сквозь стиснутые зубы на своем языке и отвернулся, словно не желая разговаривать с Коловратом.

– В молчанку играть задумал, – кивнул боярин. – Хорошо. Раз тебя разговор с Евсеем не впечатлил, и думаешь, что ты парень крепкий, можно иначе. Не будем зря воздух сотрясать.

Он махнул рукой, и Кузьма воткнул в ребра татарину раскаленный прут. Татарин вздрогнул, но промолчал. Его лицо побагровело, со лба заструился пот, но он молчал. Тогда Кузьма, не отрывая, пару раз провернул этот прут в руках, наматывая на него кожу и куски обугленного мяса. И чуть поднажал, так что прут как в масло стал погружаться в грудь пленника. Это длилось довольно долго, но в конце концов рот татарина раскрылся, и кузницу огласил дикий вопль, от которого у боярина в ушах даже зазвенело. А потом – когда кузнец в фартуке отступил на шаг – пленник начал говорить.

– Придет… – захрипел, коверкая русские слова татарин, но довольно чисто, глядя в глаза Евпатию, – придет великий хан Бату с несметной силой… и раздавит вашего князя Юрия своим сапогом… как навозного жука. В пыль сотрет, в порошок… а всех остальных как дикий зверь разорвет на куски. Возьмет в полон жен и детей ваших и будет насиловать их и пытать страшной пыткой, а потом предаст лютой смерти. Сожжет все ваши города и села. И утопит Русь в крови. Вот тогда живые позавидуют мертвым!

– Когда придет? – ничуть не впечатленный угрозами, повторил вопрос боярин, едва пленник замолчал, уронив голову на окровавленную грудь. – Когда придет на Русь твой хан Бату? Осенью, зимой или в будущем году? Говори, падаль!

Он даже схватил бесчувственного пленника за волосы и встряхнул, но татарин молчал, закатив глаза.

– Карта твоя с бродами где? – пробормотал Евпатий, уже понимая, что тот его не слышит.

Наконец, отпустил волосы татарина, вытер руку о штаны и отступил на пару шагов от дыбы.

– Похоже, перестарались мы немного, – сказал боярин, в недоумении поглядев на Кузьму. – Убери-ка пока свой прут да притащи холодной воды. Окати его хорошенько. Посмотрим, жив али как.

Кузнец отнес раскаленную заготовку к мехам, вышел наружу и вскоре вернулся с деревянным ведром. Размахнувшись, окатил болтавшегося на цепи пленника. Едва холодная вода потекла по измазанной грязью и кровью спине, татарин задергался и застонал.

– Живучая сволочь, – едва ли не с радостью пробормотал Коловрат. – Ладно, хватит на сегодня. А помрет еще, потом перед князем не оправдаюсь.

Боярин бросил взгляд на второго пленника, – обмякшее тело старосты тоже висело на столбе безжизненной тушей.

– Снимай обоих, – приказал он Кузьме, – зови Ратишу и грузите в телегу.

Когда в помещение вошел Захар, вместе со всеми ожидавший снаружи, Коловрат добавил:

– Разыщи немедля лекаря, и пусть срочно их попользует. Авось до завтра доживут. Оставим князю для забавы.

Но на этом события долгого дня не закончились. Проезжая под охраной ратников через хорошо знакомую развилку дорог, откуда вели пути не только домой к боярину, но и сквозь обширные кварталы Столичного города к Ряжским, а также Исадским воротам, группа всадников Коловрата поравнялась с постоялым двором. Возле него, несмотря на поздний час, когда все православные уже готовятся отойти ко сну, собралась довольно большая толпа ремесленных людей и бедноты, кормившихся, судя по одежде, самыми разными промыслами. Работных людей было так много, что они даже запрудили все подходы к постоялому двору, почти преградив путь конным.

Коловрат не был настроен выяснять, по какому поводу случилось это собрание, и поднимать сейчас лишний шум, разгоняя народ. А потому сбавил ход и ехал шагом за спинами своих ратников, которые прокладывали дорогу ему и телеге с пленниками, продавливая толпу грудью своих мощных коней. Но даже те, кого они грубо оттесняли с дороги, не обращали на своих обидчиков особого внимания, поскольку были увлечены речью какого-то мужичка в сером кафтане с длинной бородой. Мужичок этот забрался на телегу, что стояла распряженной у самого въезда во двор, и оттуда что-то бойко, с повадками заправского бирюча[3], рассказывал собравшимся. Погруженный в свои мысли Коловрат, не приглядываясь, даже сначала так и подумал, лишь слегка удивившись, отчего это князь поручил довести до народа новости в столь неурочный час. На дворе был уже поздний вечер, сумерки сгущались, но из окон постоялого двора, на первом этаже которого располагалась едальня, падал тусклый свет, достаточный, впрочем, для того, чтобы собравшиеся могли видеть речистого мужика.

– …так вот, – долетело до Евпатия, когда он уже почти миновал запруду из людских тел, – истинно говорю вам, люди, скоро придет на нашу землю великий вождь степной с несметной силой, которой нет на всем свете сильнее, и раздавит нас и князя нашего Юрия, как навозного жука!

Услышав это, боярин резко осадил коня и остановился, с неожиданным интересом взглянув на самозваного «бирюча». А мужик поправил шапку, воздел руки к темному небу и провозгласил:

– В пыль сотрет нас, несчастных, за грехи наши! Возьмет в полон жен и детей, если будем противиться его воле. Как зверь дикий набросится и разорвет на куски! Русь в крови утопит. Пожгет Рязань и села окрестные!

Завороженная толпа, краев которой уже нельзя было различить в темноте, загомонила. А «бирюч» продолжал сеять панику.

– В позапрошлом годе вы все видели звезду кровавую в небе – это нам знак свыше Господь дает! Нельзя противиться воле степного хана. Все народы, что на востоке живут, уже покорились ему без боя и живут теперь в мире. Наш черед скоро настанет. Если хотим дома наши спасти, надо открыть ворота…

«Где-то я все это уже слышал», – припомнил Коловрат, а уловив продолжение речи, быстро принял решение.

– Эй, Ратиша, – позвал он вполголоса, – а ну-ка, прихватите мне этого балабола. Только тихо, без лишнего шума, чтобы не спугнуть.

Конные ратники развернулись и стали с двух сторон обходить в темноте телегу, осторожно отсекая толпу и приближаясь к вещавшему мужичку. Но тот оказался не так прост. Едва завидев силуэты княжеских дружинников, двигавшихся в его сторону, «бирюч» последний раз взвизгнул:

– Истинно говорю вам, люди, нельзя противиться степному царю, если жизни свои спасти хотите! Бежать надо или покоряться!

И вдруг, развернувшись, резво спрыгнул с телеги и пропал, затерявшись в темноте, среди выходившей из едальни толпы подмастерьев. Ратники, пришпорив коней, прорвались сквозь народ и перевернули вверх дном весь постоялый двор, но никого не нашли.

– Утек, – доложил вскоре вернувшийся Ратиша. – Как сквозь пальцы ушел.

– Ладно, – кивнул расстроенный боярин, – поймаем. Чует мое сердце, что это не последний «бирюч». Знать, не только по лесам окраинным вся эта нечисть ошивается. Уже и к нам в дом полезла.

А, повернувшись к загомонившему народу, привстал на стременах и крикнул:

– Вы чего уши развесили, легковерные? Я боярин Евпатий Коловрат, тысяцкий нашего князя Юрия. Вас дурят на чем свет стоит, а вы и рады. Помните: вами правит сильный князь, и он вас защитит! Никакой степной зверь ему не страшен. По домам расходитесь. А если еще где появится такой же брехун, приказываю его изловить и привести ко мне или к воеводе для суда. Он будет предан лютой смерти за то, что подбивал вас на бунт. А от меня еще и награда выйдет.

Люди стали расходиться, покачивая головами. Но долго еще по углам висел глухой ропот толпы.