Встречный марш

Часть 4 ЕВРАЗИЙСКИЙ СОЮЗ

15 (3) августа 1877 года, утро.

Константинополь, госпиталь МЧС

Полковник Александр Александрович Пушкин и его дочь Ольга

Невеста великого князя Сергея Лейхтенбергского вернулась в Константинополь только ближе к полудню. Но и это время не пропало у Александра Александровича даром. С утра он нанес положенный в таких случаях визит военному коменданту города майору Никитину, потом снова побывал в госпитале, и уже в более спокойной обстановке встретился со своими находящимися там на излечении офицерами. На этот раз обошлось без концерта. Просто тихо посидели со штаб-ротмистром и корнетами и, втайне от медперсонала, вспомнили и помянули своих павших в боях товарищей. По счастью, Нарвский гусарский полк в особо жестоких сражениях не участвовал. Просто гнал и брал в плен в южной Болгарии деморализованные массы турок. А потому и его потери были относительно невелики.

Другой разговор зашел о потерях полков, штурмовавших Шипку и перевалы под Софией. Штаб-ротмистр, бывший тут почти с самого начала, рассказал, как один за другим круглосуточно на площадку у госпиталя садились залитые кровью, забитые ранеными вертолеты. И как православный священник отпевал тех, кого просто не успели дотащить до операционной.

Ирина Андреева в сопровождении Ольги сама нашла Александра Александровича, занятого общением с однополчанами. Полковник Пушкин смотрел на эту одетую в простое белое платье, уверенную в себе темноволосую молодую женщину и, кажется, начинал понимать, что в ней нашел Серж Лейхтенбергский, обычно не отличавшийся стойкостью своих привязанностей. Она была, как кавалерийский палаш — прямой, изящной и полной смертельного очарования. Полуденное солнце изливало на грешную землю потоки света и зноя. Силуэты одетых в белые платья молодой женщины и девочки казались окруженными каким-то неземным сиянием.

— Добрый день, господин полковник, — сказала Ирина Владимировна, нырнув в прохладную сень беседки. — И вам добрый день, господа офицеры. Кстати, случайно, не вас милые госпитальные сестры разыскивают, чтобы закатать каждому по хорошему уколу?

— Добрый день, папенька, — пискнула опустившая очи долу Ольга. — Вот… знакомься — Ирина Владимировна.

— Добрый день, мадемуазель Ирина, добрый день, Оленька, — вежливо ответил поднявшийся со скамейки Александр Александрович, и под его суровым взглядом штаб-ротмистр и оба корнета исчезли так быстро, как будто в этой беседке их никогда и не было.

— Папенька, — Ольга снова бросилась отцу на грудь, — прости меня, пожалуйста. Я понимаю, что ты сильно-сильно волновался, ведь правда?

Полковник Пушкин аккуратно отстранил от себя дочь:

— Правда, котенок, очень волновался. Знала бы твоя покойная мама. Ты же могла исчезнуть навсегда, и мы бы тебя никогда больше не увидели. Ведь это просто чудо, что тебя спасли…

— Папенька! — снова повторила Ольга, подозрительно шмыгнув носиком. — Ну прости меня, ну пожалуйста…

— Ладно, дочка, — Александр Александрович посадил Ольгу на скамейку. — Рассказывай, как ты тут живешь. И вы, мадемуазель Ирина, присаживайтесь. Спасибо вам, большое, что Оленька ухожена и под присмотром. Я, сказать честно, ожидал худшего. Скажите, почему вы так улыбаетесь?

— Вспоминаю себя в ее годы, — вздохнула Ирина, — я ведь тоже чуть не сбежала к отцу на войну…

— И ваш папа?.. — приподнял брови полковник Пушкин.

— Командовал полком в первой линии, как и вы, — ответила Ирина, — только не гусарским, а по-вашему — гренадерским.

— Вот как! — воскликнул изумленный Александр Александрович. — Мадемуазель Ирина, выходит, что и вы тоже когда-то была такая, как моя егоза?

— Папенька, а я буду учиться! — совершенно некстати влезла Ольга. — Здесь, в Константинополе, в университете, на детского доктора.

— Да? — полковник Пушкин вопросительно посмотрел на Ирину. — Мадемуазель, соблаговолите мне объяснить — что все это значит?

Вместо ответа Ирина Владимировна посмотрела на часики.

— Ольга, — сказала она строгим голосом, — через пятнадцать минут у тебя занятия по биологии. Жанна Владиленовна просила, чтобы ты не опаздывала.

Ольга опустила голову и поднялась со скамейки.

— Хорошо, теть Ир. Папенька, так я пойду?

— Иди, иди, — кивнул Александр Александрович, понявший, что не все вопросы можно обсуждать в присутствии его дочери, уже достаточно взрослой, чтобы все понимать, но все же еще слишком юной, чтобы нести полную ответственность за свои поступки. Все же лучше откровенно обсудить судьбу дочери с взрослой женщиной, имеющей в здешнем обществе определенный и немалый вес.

— Итак, мадемуазель Ирина, — язвительно сказал он, когда Ольга отошла за пределы слышимости, — я вас слушаю. Так что там об учебе моей дочери на доктора? В Российской империи не дозволяется получать высшее образование лицам дамского пола. И кстати, где там ее так называемый жених? Хотелось бы хоть одним глазком посмотреть на этого молодого человека.

— Господин полковник, — спокойно и с достоинством ответила Ирина, — давайте не будем спешить с выводами и поговорим обо всем по порядку. Вы согласны?

— Согласен, мадемуазель, — кивнул Александр Александрович, — так что там насчет жениха?

— Жених как жених, — Ирина Владимировна пожала плечами, — Игорь Синицын, старший лейтенант морской пехоты, что по вашему табелю о рангах соответствует ротмистру кавалерии или капитану в пехоте. Храбр, умен, на виду у начальства. За личное участие в абордажах награжден императором Александром Александровичем орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия четвертой степени. В настоящий момент находится в служебной командировке, сопровождает вместе со своим взводом адмирала Ларионова в его поездке в Санкт-Петербург…

— Эка как вы изложили, — вздохнул полковник Пушкин. — Словно мой адъютант в строевой записке. Хотел бы я знать, что за человек этот Синицын, раз уж он хочет просить руки моей дочери. Когда это он успел влюбиться в нее?

— Ну, это еще вопрос — кто в кого первый влюбился, Александр Александрович, — улыбнулась Ирина. — Начиталась девочка сказок, где отважные рыцари женятся на освобожденных ими из сарацинского плена прекрасных принцессах, увы и ах. Если бы наши рыцари женились на всех, кого освободили, то у них были бы гаремы, которым позавидовали многие султаны и шейхи. Но ваша дочь упряма и влюблена по уши, поэтому адмирал и увез Игоря в Петербург.

— Значит ли это, что он не любит ее? — переспросил полковник Пушкин.

— Знаете, это вопрос, на который не сразу дашь ответ, — сказала Ирина Владимировна. — Ольга еще совсем ребенок, и со стороны взрослого мужчины было бы просто неприличным испытывать к ней чувства, как к взрослой женщине или девушке. Как я понимаю, Игорь относится к ней, скорее, как к младшей сестре, чем к предмету обожания. Настоящее чувство еще впереди. Любовь к девушке-ребенку — это не любовь к девушке, которая уже почувствовала себя женщиной.

Ну а насчет его отъезда… Мы посоветовались с нашим канцлером, Александром Васильевичем Тамбовцевым, и пришли к выводу, что для проверки того — настоящая это любовь или просто детская влюбленность, решили на какое-то время разлучить их. Сергей Викторович — извините, адмирал Ларионов не зря забрал Игоря с собой в Петербург. Думаю, что длинные разлуки и короткие встречи должны помочь молодым людям разобраться в своих чувствах, а Ольге еще и напомнить, что ее будущий муж — это боевой офицер, и в любой момент приказ командира может вырвать его из объятий любимой и отправить на смерть.

— Понятно, — кивнул полковник Пушкин, — это действительно очень похоже на Ольгу. По-моему, в ней говорит пылкая африканская кровь моих предков по линии отца. И что же вы намерены делать дальше? Ведь нельзя же до бесконечности прятать их друг от друга.

— Конечно нельзя. И здесь может помочь учеба, — сказала Ирина, — это, пожалуй, то, что может отвлечь ее от дурных мыслей и заставить заниматься полезным и интересным для нее делом. Тем более что наши врачи говорят — у нее есть призвание к специальности врача и искренний интерес к медицине. Так что учеба пойдет ей впрок. Учиться, учиться, учиться, как сказал один умный человек. И это абсолютно верно, поскольку человек, зарывший свой талант в землю, становится несчастным.

А что касается запрета женщинам получать высшее образование, то во-первых, мы находимся не в Российской империи, а в Югороссии, а во-вторых, и в самой России в ближайшее время положение относительно женского образования радикально изменится.

— Не знаю, не знаю, — покачал головой полковник Пушкин, поднимаясь со скамейки, — я не могу во всем с вами согласиться, но в одном вы, мадемуазель Ирина, правы. Отправлять Ольгу сейчас в имение ее тети было бы абсолютным безумием. Сбежит, обязательно! Так что будьте любезны, если вас это не очень затруднит, продолжайте и дальше опекать мою дочь. Что же касается ее жениха, то как-нибудь позже я сам встречусь с этим молодым человеком и посмотрю — насколько он подходит моей Ольге. А посему не скажу пока ни да, ни нет. Тем более что и сам влюбленный не торопит пока события, в чем я его всецело поддерживаю. То же самое скажу вам и касательно Олиной учебы. Если ее будущий супруг придется мне по душе, то разрешать или запрещать ей учиться будет уже его личным делом. А пока, мадемуазель Ирина, позвольте мне выразить вам признательность за заботу о моей дочери. Честь имею, — полковник Пушкин, склонив голову, звякнул шпорами и, улыбнувшись Ирине, вышел из беседки под палящие лучи константинопольского солнца.

17 (5) августа 1877 года, утро.

Николаевский вокзал

Вице-адмирал Виктор Сергевич Ларионов

Траурный поезд с телом императора Александра II прибыл в Санкт-Петербург. Все сразу завертелось и закружилось. Существовал довольно сложный и скрупулезно расписанный ритуал похорон российских монархов. И хотя сам Александр II, отправляясь на войну, в своем устном завещании просил наследника обойтись в подобном случае без слишком пышных церемоний, новый царь решил похоронить своего отца со всеми воинскими почестями, как человека, павшего на поле брани.

Ну, а нам, в общем, начавшаяся суета сыграла на руку. Ведь вслед за траурным поездом в Питер должен был прибыть еще один железнодорожный состав, на этот раз товарный, на платформах которого находилась наша техника: два «Тигра», кунг с радиостанцией и еще один тентованный «Урал». Охраняли все это морские пехотинцы из взвода, которым командовал старший лейтенант Синицын. По договоренности с царем было решено пока наши чудеса из будущего на публике не светить и разгрузить состав глубокой ночью. На станции Санкт-Петербург — Товарная нам был выделен один из пакгаузов, в котором вся эта техника и будет пока отстаиваться.

А мне как официальному лицу, представляющему союзную Российской империи Югороссию, пришлось поучаствовать во всех мероприятиях, связанных с похоронами.

На площади перед вокзалом гроб с телом убитого монарха положили на специально подготовленную траурную колесницу. Как я потом узнал, ее изготовила целая бригада мастеров. Колесница была украшена страусовыми плюмажами и покрыта порфировой мантией, расшитой золотом и опушенной горностаями.

Церемониймейстер, который командовал всем мероприятием, дал команду, и император Александр II отправился в свой последний путь по Невскому проспекту. За гробом следовали латники, облаченные в черные и белые доспехи. За ними шли герольды, возвещавшие о порядке церемонии похорон. Герольды были одеты весьма живописно: супервест — короткая суконная безрукавка без воротника, с круглым вырезом для шеи, с вырезами в виде лепестков ниже пояса; далматик — узкая длинная одежда с широкими рукавами из плотной ткани; черные чулки и сапоги, четырехугольные шляпы с букетом из перьев, перчатки с раструбом из черного бархата с серебряной бахромой, на груди и на спине — орлы, шитые золотом, на груди — белый галстук.

Процессия двигалась медленно. Вслед за гробом шел новый император, Александр III, и великие князья. От Николаевского вокзала вдоль Невского проспекта до Петропавловской крепости шпалерами выстроились солдаты и офицеры запасных батальонов гвардейских полков.

За оцеплением из гвардейцев на тротуарах стояла молчаливая толпа. Многие крестились и плакали. Шествие двигалось в торжественном и мрачном молчании.

Миновав Зимний дворец, траурная колесница проехала по деревянному плашкоутному Дворцовому мосту — постоянный, с каменными опорами, еще не был построен — потом через деревянный разводной Биржевой мост подкатила к воротам Петропавловской крепости. Здесь, в соборе Петра и Павла, гроб с телом императора будет стоять до самых похорон. В соборе круглые сутки теперь несут караул юнкера петербургских военных училищ.

Ну а мы, те, кто шел пешком за гробом, приготовились отправиться по домам. Кто в свои дворцы, кто в казенные министерские квартиры. Император Александр III пригласил меня быть его гостем в Аничковом дворце, где с нетерпением ожидает его дорогая Минни и детишки.

После Петропавловской крепости Александр был настолько мрачен и погружен в себя, что никто не рисковал завязать с ним разговор. А я пока осматривался по сторонам. Это был Питер, но совсем не такой, каким я его помнил со времен своей молодости. Город был похож и не похож. Многие здания — Биржа, Ростральные колонны, Адмиралтейство, Зимний дворец — были уже построены, но выглядели они совсем не так, как в веке двадцатом или двадцать первом. Надо будет как-нибудь инкогнито выбраться в город и прогуляться по его улицам, проспектам и набережным. Но это все потом, а пока у нас много дел, причем очень важных.

Я посмотрел на лица тех, кто стоял со мною рядом. Многих великих князей и министров я уже знал по фотографиям. А вот меня, похоже, мало кто знает. Я заметил, как господа в расшитых золотом мундирах таращатся на меня, удивляясь непривычной для них форме. Еще большее удивление у окружающих вызывали два морских пехотинца, которые следовали за траурным кортежем на почтительном расстоянии. Похоже, что до Питера уже дошли слухи о «пятнистых» бойцах из Югороссии, от которых в панике бежали турецкие аскеры. Удивление вызывала не только необычная форма, морские тельники, черные береты, лихо заломленные набекрень, но и странное для того времени оружие — «ксюхи», или АКСУ-74, небрежно заброшенные на плечо стволом вниз. А наши морские пехотинцы стояли и с чувством собственного достоинства спокойно смотрели на блистательную толпу российских вельмож так, словно в подобном обществе им приходилось бывать чуть ли не ежедневно.

Я видел, что некоторые из царских родственников просто изнемогали от желания начать со мной частную беседу. Но взглянув на мрачную глыбообразную фигуру нового царя, они очень быстро отказывались от своего желания.

Вскоре подъехала карета дворцового ведомства, в которую сели мы с Александром. Мои сопровождающие вопросительно посмотрели на меня. Я махнул им рукой, указывая на запятки. Морпехи, словно всю жизнь только этим и занимались, соколами взлетели, заняв указанные им места, и карета тронулась.

— Ну, как вам наш Петербург, Виктор Сергеевич? — наконец поинтересовался у меня Александр Александрович, когда мы остались с ним наедине.

— Вы знаете, — задумчиво ответил я, — очень понравился. Это словно любимая женщина, сделавшая новую прическу и надевшая другое, непривычное платье. Вроде знакомая, а вроде и нет. Что-то еще не построено, а что-то, наоборот, еще существует, не снесено и не разрушено.

— Александр Александрович, — спросил я у царя, — а удобно ли будет обременять вас моим присутствием? Я понимаю, вы столько не видели своих близких. Вам хочется уделить им больше внимания, а тут я…

— Виктор Сергеевич, — сказал Александр III, — не обижайте меня. Я очень рад, что вы оказали мне честь, став моим гостем. Аничков дворец достаточно большой, и в нем для вас найдут уютные и просторные апартаменты. К тому же вас будут очень рады увидеть Минни, Георгий и Николай.

— Тогда надо будет выбрать место для установки радиостанции, чтобы поддерживать связь со ставкой и Константинополем, — сказал я, — и, на всякий случай, усилить охрану. Как вы убедились, враги России готовы на все, чтобы не позволить нашей державе стать сильной и могучей. Мы не можем рисковать. И не мешает также позаботиться о безопасности вашей семьи. Вы, слава богу, пока еще не знакомы с такими явлениями, как взятие заложников и выдвижение политических условий для их освобождения. Причем заложниками чаще всего становятся женщины и дети. Помните, что я вам рассказывал про Беслан?

Александр нахмурился и минут на пять задумался. Когда карета уже почти доехала до Аничкова дворца, он решительно сказал:

— Знаете, Виктор Сергеевич, как ни печально, но вы правы. Я понимаю свою ответственность перед Россией и ее народом, поэтому приму предложенные вами меры безопасности. Может быть, мне стоит переехать в Гатчину, как это было в вашей истории?

— Думаю, что не стоит, — ответил я. — Покушение может быть организовано где угодно. Как вы убедились, наш противник не гнушается ничем и применяет прямо-таки иезуитскую хитрость. К тому же для проведения намеченных нами реформ лучше всего, если вы будете находиться в столице, чтобы все министры были под рукой, а информация своевременно и беспрепятственно поступала непосредственно к вам.

Ну а насчет вашей личной безопасности — об этом мы позаботимся. Вместе с техникой сюда прибудут несколько человек с эскадры, которые кое-что понимают в этом деле. Как говорит наш главный специалист, полковник Бережной, не бывает отдельных разведчиков и контрразведчиков, это всего лишь две стороны одной медали.

Подъехавшая к Аничкову дворцу карета мягко остановилась. Морпехи резво спрыгнули на землю и, поправив снаряжение, осмотрелись. Мы с Александром Александровичем не спеша покинули карету и степенно вошли во двор, мимо вытянувшихся в струнку часовых и городового. От главного подъезда к нам с криками: «Папа! Папа приехал с войны!» — бежали два пацана в матросских костюмчиках и спешила миниатюрная миловидная женщина, императрица Мария Федоровна…

16 (4) августа 1877 года. Константинополь

Адмирал Рафаэль Семмс, командующий флотом

Конфедеративных Штатов Америки

Я только что вернулся с ужина с капитан-лейтенантом Аксентьевым. Именно последний сколотил команду и подготовил «Алабаму II» к плаванью. Мы решили, что он будет ее шкипером до Гуантанамо, ведь корабль пойдет под российским флагом святого Андрея.

Тем не менее я сегодня скрупулезно проверил оснастку и снаряжение — все было выше всяческих похвал. Я не смог найти ни единой проблемы — такого я не припомню никогда. Меня поразило еще и то, что во флоте Югороссии были отменены телесные наказания, и что тем не менее все — и русские офицеры, и греки-матросы — поражали своей дисциплиной и знанием дела. Все блистало, все было отремонтировано на совесть, а еще было добавлено множество нововведений — от электрического освещения до автоматической подачи угля и боеприпасов.

Во время нашего ужина капитан выдал мне увесистый пакет и сказал, что это еще один подарок. В нем оказался набор карт и лоций Средиземного моря и Северной Атлантики. Полиграфия была отменная, и я сразу же посмотрел, есть ли на этих картах та мель, на которую я чудом не попал тогда, у испанского побережья, когда шел на «Самтере» в Гибралтар. На моих тогдашних картах ее не было, а здесь была!

Капитан мне еще сказал, что все-таки карты отображают несколько другое время, хотя, конечно, кое-что уже и подправили, что с помощью современных лоций, что — по собственным наблюдениям. Еще меня подробно расспросили о Гибралтаре, в котором я в 1862 году провел более двух месяцев и от нечего делать исходил его вдоль и поперек; увы, англичане так и не начали ремонт моего «Самтера», так что нам пришлось его продать и перебираться в Лондон по континенту, в результате чего я в конце концов и стал капитаном моей «Алабамы».

По дороге в свою комнату я вдруг понял, что забыл о чем-то весьма важном. И вдруг меня как будто током ударило: генерал Грант пусть пьяница, но совсем не дурак, и рано или поздно или он, или кто-нибудь из его шайки задаст вопрос: а куда это запропастился адмирал Семмс? И где он, кстати, пропадал все это время? Тем более что на их регулярных пьянках я отметился всего лишь два или три раза.

Тут я закашлялся (простыл позавчера, даже странно — тепло, солнечно, а я болею), и решение пришло само собой.

Через пятнадцать минут я уже вошел в излюбленное логово делегации САСШ. Как обычно в это время, на столах уже храпели двое из собутыльников генерала Гранта, а сам он и большинство других в очередной раз опорожняли рюмки вместе с русскими. Но меня поразило, что взгляд у русских был цепким и почти трезвым, так что мне даже стало стыдно за соотечественников.

«Впрочем, — подумал я, — уже с 1861 года янки мне совсем не соотечественники, и даже после 1865 года я в душе так и не смирился с оккупацией Юга Севером. А посади на их место хиллбилли из Кентукки или Теннеси, я бы еще посмотрел, кто кого бы перепил…»

— Адмирал, где вы были? — воскликнул изгибающийся, как турецкая сабля, генерал Грант, находящийся сейчас в таком состоянии, что он хотя бы узнавал в лицо присутствующих. — К-как говорят наши русские друзья, вам полагается штрафная рюмка!

«Да, — подумал я, — завтра в море, а мне сегодня, чувствуется, трезвым уйти не дадут».

Один из русских, казалось бы, наугад взял со стола бутылку водки и налил мне стакан. И я вдруг заметил, что он мне чуть заметно подмигнул. И действительно, водка в стакане оказалась сильно разбавленная. Так вот каков секрет их трезвости! Так что я выпил этот стакан на одном дыхании. Тот же русский сразу налил мне еще один стакан.

— Вот это уже правильно, — пьяно растягивая слова, сказал генерал Грант. — Адмирал, так все же, где вы были?

— Ходил, осматривал Константинополь, — ответил я. — Замечательный город, у нас в Америке нет ничего подобного. А вот позавчера вдруг почувствовал, что приболел. И до сих пор болею, — и тут я снова непритворно раскашлялся.

— Адмирал, так нельзя, за здоровьем надо следить! — сказал Грант, кивая русскому, державшему в руках бутылку. — Выпейте еще одну чарочку. Наши русские друзья говорят, что это универсальное лекарство помогает от всех болезней.

Пришлось опять выпить рюмку, после чего уже генерал Грант налил мне еще, теперь уже настоящей водки. Но к счастью, никто никаких тостов пока не провозглашал. Кажется, когда начинают пить без тостов, дело плохо. Это уже не просто пьянство, а значительно хуже. А русские его в этом еще и поощряют!

Тем лучше для Конфедерации: пока Грант тут наливался водкой, мы, кажется, вполне решили свои проблемы. Это наше счастье, что такие, как генерал Грант, вызывают отвращение у всего мира. Быть может, он окончательно сопьется и загнется прямо здесь, за этим столом, но нам, южанам, от этого только лучше. Пусть себе пьет, его скотство ничуть не будет задевать настоящего южного джентльмена, как не задевает его вонь от свинарника на заднем дворе. Пусть весь мир видит, какие же свиньи эти янки, и что с ними совершенно невозможно иметь дело. Тут я еще раз закашлялся, и это напомнило мне о том, что я должен сейчас сделать.

— Мистер президент, — сказал я (дело в том, что генерал Грант, как любой бывший президент, имел пожизненное право на этот титул), — я сегодня утром побывал у югоросских врачей, и они мне рекомендуют срочно покинуть город. Они говорят, что климат Константинополя мне не подходит.

Сказав это, про себя я подумал, что действительно, на борту корабля я почти никогда не болел, а тут вдруг подхватил какую-то заразу. Но это, понятно, не от климата, а от расслабления, моряку оно противопоказано, а я уже давно веду слишком уж сухопутный образ жизни, а это значит, что пора в море.

— И что? — промычал Грант.

— Мистер президент, — осторожно сказал я, — сегодня мне удалось купить билет на пакетбот «Лион», уходящий завтра с утра в Марсель. Оттуда на поезде в Париж и Брест, а далее на каком-нибудь трансатлантическом корабле обратно на нашу любимую родину.

— Конечно, друг мой, — пьяно покачиваясь, сказал Грант, — здоровье превыше всего. Я, разумеется, приду вас проводить.

Я предвидел такой оборот, и поэтому имел договоренность с капитаном пакетбота о том, что я сойду с него во время прохода Проливов, где меня заберет катер и отвезет на «Алабаму».

Так что я браво сказал:

— Мистер президент, буду вам весьма благодарен за эту услугу. А теперь позвольте откланяться, мне еще нужно собраться.

— Выпей стакан, — промычал Грант, — не пропадать же добру. Твое здоровье! — И он вылил содержимое своего стакана себе в рот. Пришлось и мне последовать его примеру. После чего я поклонился всем присутствующим и пошел уже не в свою комнату, а в то крыло, где была моя спальня. Как я и просил наших югоросских друзей, там меня уже ждала часть моих вещей — те из них, которые я завтра возьму с собой на «Лион», а весь остальной багаж будет доставлен прямо на «Алабаму».

19 (7) августа 1877 года, утро.

Санкт-Петербург, Аничков дворец

Вице-адмирал Виктор Сергеевич Ларионов

Я помню этот дворец с самого детства. Тогда он назывался Городским дворцом пионеров. Сюда меня водили родители на новогодние елки. Сюда я потом ходил один, чтобы заниматься в судомодельном кружке. Вспомнилось, как я пускал в бассейне кружка свою первую модель — торпедный катер, который резво бежал по воде, движимый электромоторчиком. Там же был и «Клуб юных моряков». Как интересно мне тогда было! Но это все осталось в двадцатом веке. А сейчас я в веке девятнадцатом, в гостях у императора Александра III. Расскажи мне кто-нибудь тогда об этом — не поверил бы.

Позавчера и вчера мы приходили в себя после долгой дороги в Питер. Все эти дни в Аничков дворец шли косяком «ходоки» — лица, допущенные к особе императора, которые всячески демонстрировали свою преданность новому монарху и пытались зондировать — удастся ли им отщипнуть что-нибудь для себя от казенного пирога. Впрочем, были среди них и толковые люди. С ними я бы с удовольствием побеседовал, но в более спокойной и непринужденной обстановке.

А пока я, не вылезая на передний план, рассматривал, как под микроскопом, весь здешний бомонд и раскланивался с великими князьями, просто князьями, графами и прочими лицами, не ниже 3-го класса Табели о рангах.

Заодно мне довелось потолковать с теми, кто отвечал за личную безопасность царя. Выводы неутешительные — эти люди явно не на своем месте.

С генерал-лейтенантом Александром Михайловичем Рылеевым я познакомился еще в Константинополе. Он был комендантом Императорской главной квартиры.

Чем закончилось его комендантство — всем известно. Сейчас он пока еще продолжал исполнять свои обязанности, но во-первых, мы уже были не на войне, и охраной занимались совсем другие лица, а во-вторых, он уже написал прошение об отставке, и Александр III сейчас подыскивал ему замену.

Глава когда-то грозного Третьего отделения СЕИВ канцелярии генерал от кавалерии Александр Львович Потапов в настоящий момент был тяжело болен, и работой отделения фактически не руководил. Ну, а если нет начальства… Как там в поговорке, «кот из дома — мыши в пляс»? Начальник Специальной Охранительной команды Третьего отделения Гаазе постоянно пьянствовал, даже на службе часто появлялся под хмельком, присваивал казенные деньги, был груб с подчиненными. Остальные «охранители» были ничуть не лучше.

Александр Васильевич Тамбовцев, составивший для меня справку о состоянии дел в тогдашних охранных структурах, сделал копию и для императора. Александр внимательно прочитал ее, смачно, по-мужицки, выругался и сказал, что сделает из сего надлежащие выводы. Как я понял, у него уже готовы проскрипционные списки, и вскоре, как говорится, полетят головы. А «ФСО» девятнадцатого века будет не реорганизована, а фактически создана заново, уже с учетом опыта нашего времени. Вместе с техникой из Константинополя в самое ближайшее время должны прибыть специалисты, которые и займутся этим делом.

Ну, а в свободное от официальных визитов время я мило беседовал с Александром, его очаровательной супругой и их детишками. Николай и Георгий были нормальными любознательными пацанами, которые, как и все их сверстники, расспрашивали отца и меня о войне, о том, как мы «надавали этим противным туркам и англичанам» и «всех-всех победили». Мне было трудно поверить в то, что вот этот девятилетний мальчик в нашей истории доведет страну до революции и будет расстрелян вместе со всей своей семьей в подвале дома горного инженера Ипатьева. Шестилетний Георгий мне понравился больше, чем его старший брат, и я подумал, что надо будет отправить его в Константинополь, климат которого более полезен для человека с такими слабыми легкими, как у него. Во всяком случае, от туберкулеза он в этой реальности не умрет.

Совсем маленькая двухлетняя дочь Александра Ксения во время взрослых разговоров все больше помалкивала, с любопытством поглядывая на незнакомого дядю, и испуганно прижималась к груди матери, когда ее отец громогласно начинал рассказывать подробности морского боя в Саламинском проливе. Ну а самые младшие, Михаил и Ольга, еще и на свет-то не появились.

Впрочем, царским гостеприимством я особо не злоупотреблял. Я помнил, что Александр Александрович вернулся домой после долгой разлуки с домом и семьей, и ему очень хочется побыть наедине с любящей его супругой и детьми. Семья есть семья, и даже император, чтобы не сгореть на работе, должен хоть немного времени посвящать личным делам.

И вот сегодня, после завтрака, я решил прогуляться по своему родному городу, в котором многое сейчас по-другому. С собой я решил взять одного морпеха — старшего сержанта Михаила Павлова, и ординарца царя — старшего урядника Донского казачьего войска Андрея Кудинова. Они были ровесниками — каждому лет под тридцать, оба крепкие и высокие. Они были даже чем-то похожи друг на друга. Только у Михаила не было такой роскошной бороды, как у казака, зато были не менее роскошные усы.

Втроем мы выглядели как персонажи из журнала, рассказывающего об истории военного мундира. На эту прогулку я надел свой повседневный летний адмиральский китель, а сопровождавший меня старший сержант был в своем обычном камуфляже. Урядник Кудинов же в алом чекмене, в высокой барашковой шапке, с роскошным кавказским кинжалом на поясе и с солдатским Георгиевским крестом на груди — выглядел просто неотразимо. Мы же с сержантом были любопытны только людям военным, которые с удивлением разглядывали нашу необычную для тех времен форму.

Впрочем, как я подозреваю, наше инкогнито было весьма условным, поскольку уже весь мир знал, солдаты какой армии одеваются в пятнисто-зеленый камуфляж.

Мне захотелось немного пройтись по Невскому, дойти до Николаевского вокзала, потом по Суворовскому проспекту — сейчас он именовался Слоновой улицей — до Смольного. А оттуда — по Шпалерной, до того места, где в двадцатом веке находился мой дом. Это было совсем рядом с Главной водопроводной станцией Петербурга. Погода с утра была хорошая, и прогулка должна получиться приятная, с легким оттенком ностальгии.

Мы вышли из ворот Аничкова дворца и, перейдя через мост со знаменитыми бронзовыми клодтовскими конями, неспешно пошли в сторону Знаменской площади. Невский был и похож и не похож на тот проспект, который я исходил в свое время вдоль и поперек. Машин не было и в помине, но зато полно было пролеток, экипажей и карет. Но шуму на Невском от них было не меньше, чем в наше время. Проспект был вымощен булыжником, а потому подкованные копыта коней и колеса тогдашних транспортных средств цокали и лязгали так, что с непривычки звенело в ушах. По ночам Невский в те времена освещался газовыми фонарями, и было любопытно смотреть на скромные столбы с четырехгранными завершениями-домиками, так не похожие на наши роскошные светильники с галогенными лампами. Что поделать, электричество в городе только-только появилось — кстати, рядом со Смольным, на Одесской улице. А на будущий год электричество появится на Литейном мосту. В общем, надо будет поговорить на эту тему с Александром, пусть порадует жителей Питера яркими лампами нашего русского изобретателя Яблочкова.

Лиговский проспект тогда был всего лишь набережной Лиговского канала, грязной и вонючей канавы, в которой плавал разный мусор и воняло гнилью и затхлой водой. Лет через десять-пятнадцать его закопают и появится та самая Лиговка, о которой будут слагать разные были и небылицы. У Знаменской церкви мы перекрестились на купола, а я с горечью подумал, что все-таки зря ее снесли в начале сороковых, а после войны на месте, где она стояла, построили наземный вестибюль станции метро «Площадь Восстания».

На Суворовском — ну привычнее мне было называть его так — я обратил внимание на то, что нам меньше стало попадаться навстречу праздношатающейся публики, а больше стало мастеровых, а также тех, кого в те годы называли разночинцами. Некоторые из встречных с восторгом смотрели на нас, приветствовали, снимали картузы и шляпы. А некоторые, наоборот, мрачно зыркали на нас исподлобья и бормотали что-то меньше всего похожее на комплименты. Похоже, что это были как раз «креаклы» и «болотники» того времени. Ага, вспоминается фраза из школьного учебника, уже не помню — то ли истории, то ли литературы: «Декабристы разбудили Герцена». Вот сволочи, ну кому мешало то, что человек спал! Зато теперь этот лондонский русофоб зовет Русь к топору, человекоубийствам и прочим мерзостям.

Академия Генерального штаба еще не переехала на Суворовский, и того роскошного здания, которое будет построено на ее месте в начале двадцатого века еще не существовало. Как и многих других зданий. Но были уже построены корпуса Николаевского военного госпиталя, из которого год назад бежал помещенный туда знаменитый анархист князь Кропоткин.

Попадавшиеся нам навстречу люди в погонах, увидев мои адмиральские звезды, понимали, что перед ними большое начальство, становились во фрунт и козыряли мне. В свою очередь, встречных офицеров лихо приветствовал сопровождавший меня Михаил Павлов, поднося ладонь к своему черному берету морпеха.

Так, не спеша, мы дошли до Смольного, полюбовались на прекрасный собор, построенный архитектором Растрелли, и свернули на Шпалерную. Там, где сейчас располагались Аракчеевские казармы и слобода Конной гвардии, и был построен в конце 20-х годов XX века так называемый Жилкомбинат для работников водопроводной станции. Там я родился и вырос. На всю жизнь мне запомнились огромная красно-кирпичная башня Главной городской водопроводной станции, Таврический дворец и неистребимый весенний аромат свежепойманной корюшки, которая продавалась тогда на каждом углу.

Я немного постоял у здания конюшен, шибавших ядреным духом лошадиного навоза. Передо мной на мгновение предстали высокие серые корпуса, построенные в стиле сталинского конструктивизма, прозванные в народе «гребенкой», в одном из которых прошло мое детство. В этих домах жили не только работники ГВС. Были там и военные, и прочий люд, работавший в самых разных учреждениях и предприятиях города на Неве. Мой отец, участник войны, получивший ранение и орден Красной Звезды за штурм Кенигсберга, после демобилизации работал в одном из питерских КБ, занимавшихся проектированием и строительством кораблей для советского военно-морского флота. От его рассказов о кораблях и море и появилось у меня желание стать моряком. Если бы не оно, никогда бы я не оказался там, где я нахожусь сию минуту — в Санкт-Петербурге второй половины девятнадцатого века…

Мимо меня с лязгом и грохотом проскакала полковая фура, принадлежавшая, как я понял, лейб-гвардии Кавалергардскому полку, чьи казармы находились неподалеку. Я посмотрел на своих сопровождающих. Оба, казак и морпех, перемигивались со смазливой девицей, по виду — горничной или кухаркой, которая шла мимо нас по тротуару, неся корзинку со съестным. Должно быть, она возвращалась из продуктовой лавки или рынка. Девица кокетливо поглядывала на моих спутников и постреливала в их сторону глазками. Казак поглаживал свою роскошную бороду, а морпех, гордо подбоченясь, подкручивал свои роскошные рыжие усы. Да, жизнь продолжалась, и надо было воспринимать ее такой, какая она есть.

Я посмотрел на часы. Однако! Мы гуляли уже без малого три часа. Пора было возвращаться в Аничков дворец. Его хозяева ждали нас к обеду.

19 (7) августа 1877 года. Полдень. Симбирск

Директор народных училищ Симбирской губернии статский советник

Илья Николаевич Ульянов

С самого утра Илья Николаевич пребывал в тяжелом раздумье. Полученная им в десять часов пополудни телеграмма, которая, судя по обратному адресу, вышла из недр Собственной Его Императорского Величества канцелярии, лежала перед ним. Кроме телеграммы на рабочем столе Ильи Николаевича лежали подшивки газет за последние три месяца.

Господина директора народных училищ давно уже интересовали события в Константинополе и вокруг него. И вот на тебе! В полученной телеграмме Илье Николаевичу предлагалось вместе со всем семейством из Симбирска перебраться в Константинополь для того, чтобы занять там пост министра просвещения Югороссии. На этом поприще, как кратко говорилось в телеграмме, Илья Николаевич должен был заняться развитием всеобщего, сначала начального, а потом и среднего образования. Статский советник прекрасно понимал, что задача сия монументальная и рассчитана на годы, а то и на десятилетия. Тем более что вслед за сравнительно небольшой Югороссией все то же, скорее всего, будет проделано чуть позже и в огромной России.

Илья Николаевич знал себе цену, но предложенная ему задача немного его пугала. Из провинциального Симбирска в столичный Константинополь, и из директора народных училищ — в министры просвещения. Прыжок, что называется, через несколько ступенек. Тут можно и шею свернуть, если споткнешься. Можно, конечно, отказаться — в телеграмме прямо говорилось, что он вправе согласиться или не согласиться с полученным предложением, но как бы потом не пришлось всю оставшуюся жизнь казнить себя — мог ведь сделать великое дело, а оробел.

А как ведь иначе, ведь система всеобщего образования, когда во всей стране не будет ни одного неграмотного, была давней мечтой Ильи Николаевича, можно даже сказать, его идеей фикс. Именно у своего отца Владимир Ильич впоследствии позаимствует фразу: «Учиться, учиться и еще раз учиться», ибо господин Ульянов-старший был настоящим фанатиком образования во всех его видах.

Илью Николаевича не могло не радовать, что молодое, только что народившееся на Босфоре государство в первую очередь начало строить систему образования. Ясно одно — ликвидацию неграмотности правительство Югороссии считает не менее важным делом, чем укрепление своей обороноспособности.

Конечно, Илья Николаевич в душе уже решил, что поедет, раз уж предложение поступило от самого императора — а кто еще мог прислать его через СБИВ канцелярию? — и в министерстве проблем возникнуть тоже не должно. Только хотелось бы побольше узнать о Югороссии. Именно для этого Илья Николаевич и обложился ворохом газет за последние три месяца, приступив к их тщательному изучению.

Но повторное штудирование газетных материалов не открыло Илье Николаевичу ничего нового. Да и с чего бы новому взяться — все события были на слуху, почитай каждый выстрел в этой войне был не раз и не два обсужден в газетах. Очевидно лишь одно — Югороссия была какой-то страной чудес, и понять внятно, что там происходит, было мудрено. Все, начиная от прорыва через Проливы и захвата Константинополя в течение одной ночи и кончая разгромом британской эскадры у Афин, было непонятно, необъяснимо, и оттого желание оказаться на берегах Босфора у статского советника лишь усилилось.

Самым главным и самым непонятным было одно — откуда все это взялось, когда еще три месяца назад совершенно ничего похожего не было?! По своей основной профессии Илья Николаевич был преподавателем физики и математики, окончил Казанский университет с отличием, отчего лучше многих понимал, что два плюс два не может быть равно ни пяти, ни семи, ни уж тем более двенадцати, а только — строго и обязательно — четырем. А когда вы, сложив два и два, получаете пятьдесят шесть, то это уже ни в какие ворота не лезет и требует либо тщательного расследования на предмет неучтенных слагаемых, либо заключения складывавшего в лечебницу для душевнобольных.

Как человек умный, Илья Николаевич понимал, что целый мир с ума сойти не может. Конечно, газетчики изрядно приврали в стиле милейшего писателя Жюля Верна. Но факт остается фактом: Югороссия существует, Турция разгромлена, британский флот на дне, а совсем недавно еще такие заносчивые пруссаки теперь ищут союза с Российской империей.

И вот теперь ему, мало кому известному за пределами Симбирской губернии, статскому советнику Илье Николаевичу Ульянову предлагают пост министра просвещения! Или все же он кому-то известен?

Для себя лично Илья Николаевич уже все решил — он готов принять это предложение и немедленно отправиться в Константинополь. Но как отнесется к этому предложению его супруга, Мария Александровна? Ведь как-никак у нее на руках пятеро детей. Анне сейчас тринадцать, Александру одиннадцать, Владимиру семь, Ольге шесть, а совсем маленькому Дмитрию всего три годика.

Аккуратно сложив газеты в стопку, Илья Николаевич спрятал телеграмму во внутренний карман сюртука и встал из-за стола. Подошло время обеда, а ему еще предстоял нелегкий разговор с супругой, которая вряд ли будет в восторге от переезда на край света. Что же касается детей, то все они, за исключением разве что самого младшего — Дмитрия, как и другие их сверстники в Симбирске, сейчас буквально бредят Константинополем, сражениями русской эскадры с турецким и британским флотом, разгромом турок под Карсом и лихими рейдами русских крейсеров в Средиземном море. Они даже вместо казаков-разбойников стали играть в морпехов и янычар. Второй месяц в тихом провинциальном Симбирске не утихая идут почти всамделишные детские сражения в садах и на улицах, ну прямо поветрие какое-то. Стоит сказать им лишь одно слово, и они готовы будут бросить все в Симбирске и хоть пешком, хоть ползком отправиться в далекий Царьград. Нет, сначала лучше переговорить с супругой, а уже потом сообщить все детям.

Разговор с Марией Александровной, состоявшийся сразу после обеда, действительно вышел нелегким. Но знала ведь Маша Бланк, когда четырнадцать лет тому назад, в далеком 1863 году, решилась выйти замуж не за обычного мещанина, а за государственного чиновника, что супруг ее будет трудиться не там, где ему хочется, а там, куда пошлют. Пусть Константинополь — это не Пенза, Нижний Новгород, Самара или Симбирск, но и супруг ее уже далеко не тот скромный учитель математики, с которым она обвенчалась когда-то, а статский советник — чин по Табели о рангах V класса, то есть статского генерала.

К тому же должность министра просвещения, пусть в маленькой, но расположенной в теплых краях Югорос сии — это вам не пост директор народных училищ в заштатном, хотя и губернском Симбирске.

Успокоив себя таким образом, Мария Александровна решила не возражать мужу. Договорились, что Илья Николаевич отправится в Константинополь один, разузнает там все, а уж потом даст в Симбирск телеграмму супруге, сказав, что ей делать дальше — оставаться ли на месте или выезжать вслед за ним в Константинополь.

Делать это надо было в самое ближайшее время, поскольку Мария Александровна уже знала, что уже два месяца носит под сердцем еще одно дитя — скорее всего, из-за возраста, последнее в ее жизни. Уже осенью дальние поездки станут для нее невозможными. А ехать надо было далеко. Сначала на лошадях или пароходе по Волге до Сызрани. Потом оттуда на поезде до Москвы. Из Москвы, опять же поездом, через Киев в Одессу. Ну, а уж из Одессы пакетботом до Константинополя. Все, по расчету Ильи Николаевича, должно занять две недели с гаком как минимум, а то и весь месяц. А если учесть, что путешествие надо совершить, имея на руках пятерых детей-непосед, из которых только одна, тринадцатилетняя Анна, может быть помощницей матери, оно и вовсе превратится в помесь цирка с сумасшедшим домом. Но все это у них еще впереди. А пока Илья Николаевич и Мария Александровна решили начать готовиться к переезду, ничего не говоря пока детям. Так оно будет проще и лучше.

19 (6) августа 1877 года.

Константинополь, Мраморное море

Оливер Джон Семмс, майор армии Конфедеративных Штатов Америки

Ровно в девять утра французский пароход «Лион», дав гудок, с помощью буксира потихоньку отошел от причала в Золотом Роге, развернулся и пошел курсом на юго-запад в сторону Мраморного моря.

Нас провожали три человека из МИДа Югороссии. Ни канцлер Тамбовцев, ни капитан Иванов, ни мой друг Сергей Рагуленко на причал не пришли — к нашему отъезду нужно было привлекать как можно меньше внимания. Тем более что генерал Грант, в редкую минуту, когда он мог еще соображать, тоже изъявлял желание помахать нам платочком. Но он, к нашему счастью, так и не пришел, хотя и обещал. Похоже, что русская водка опять сделала свое черное дело.

И вот мы на «Лионе». Нам досталась одна из лучших двухместных кают — резная мебель, большой иллюминатор, позолота, и даже отдельный умывальник. Конечно, на югоросских кораблях есть и туалеты, и телевизоры, но где там найдешь столик с гнутыми ножками времен Людовика XVI, на котором стоит серебряное ведерко с бутылкой шампанского, а также севрская ваза с фруктами? Жаль, конечно, что наше путешествие на этом прекрасном и роскошном корабле будет непродолжительным. Но как ни сладко было наше пребывание на русских кораблях и в Константинополе, а теперь вот на «Лионе», пришло время спускаться с небес на грешную землю.

Но это уже потом. А пока лощеный стюард в белых перчатках принес нам конверт с золотым тиснением, на котором золотыми чернилами было выведено: М. l'Amiral Raphael Semmes et M. le Commandant Oliver John Semmes. В конверте была записка — тоже на листке с золотым тиснением и тоже написанная каллиграфическим почерком золотыми чернилами, гласившая, что М. le capitaine Etienne Laforge будет весьма признателен, если мы согласимся отобедать в его обществе.

В небольшой зале, примыкающей к кают-компании, стоял небольшой стол, уже заставленный яствами и бутылками. Увидев нас, из-за него вскочил пузатенький коротышка, подошел — нет, просто подбежал — к нам и долго тряс руку моего отца, говоря, как ему чрезвычайно лестно, что пассажиром на его корабле является человек, которым он безмерно восторгался во время «вашей Гражданской войны». Мне тоже достался от него заслуженный комплимент — месье капитан был рад видеть перед собой «героического офицера галантной армии Юга».

Обед прошел под нескончаемую болтовню мсье Лафоржа. То он сокрушался, что русские не смогли поставить ему устриц, и поэтому он не может предложить их нам. То рассказывал, насколько проще иметь дело с русскими, чем с этими турками.

— Вы не представляете, месье, сколько мне приходилось давать взяток, и сколько здесь было бюрократии. И каждому, даже самому маленькому турецкому чиновнику нужно было сделать подарок-бакшиш и наговорить ему кучу комплиментов, получая в ответ от них оскорбления, такие как, например, «христианская свинья» и «неверная обезьяна».

А сейчас? Все очень быстро, все очень вежливо: «Да, месье… Нет, месье… Заплатите сто франков и распишитесь вот здесь. Вы свободны, месье», — все! А их механики даже устранили все неисправности, и, месье, все было сделано лучше и дешевле, чем даже в нашей благословенной Франции… Если б у них были еще устрицы и фуа гра, я был бы полностью счастлив. Но нет в мире совершенства.

Soupe aux crustaces (суп с морскими продуктами), салат с омаром, фазан, турнедо, восхитительные пирожные… Я так никогда не обедал, даже находясь во Франции. И полагаю, что пассажиров, пусть и первого класса, тоже так не кормили. А месье Лафорж, при всей его комичности, оказался весьма интересным собеседником — причем, как выяснилось, он очень хорошо знал историю нашей Гражданской войны и симпатизировал тогда Югу. И, главное, он был живым свидетелем последнего боя «Алабамы».

— Месье, сейчас я уже давно не военный моряк — теперь я капитан почтово-пассажирского судна, ценитель вкусной еды и прекрасной жизни. Но тогда я был лейтенантом на французском броненосце «Куронь», который сопровождал вашу «Алабаму» в ее последний бой у Шербура. Нашей задачей было не допустить, чтобы бой переместился слишком близко к Шербуру. И я до сих пор помню, как небронированная «Алабама», к тому же так и не отремонтированная после дальних походов и сражений, храбро вступила в бой со шлюпом «Кирсардж». Безрассудная, но о-ля-ля, какая храбрая атака! Наши сердца были всецело на вашей стороне, месье адмирал. И когда ваши ядра отскакивали от якорных цепей, которыми этот янки-хитрец Винслоу обвешал борта «Кирсарджа»… Если б не было этой «брони», то вы бы его потопили сразу!

— Месье капитан, я не стал бы этого делать, если бы знал про цепи на борту «Кирсарджа». Увы, это была весьма дорого стоившая мне ошибка.

Но вот принесли кофе, коньяк и сигары, и тут месье Лафорж вдруг стал серьезным:

— Месье, я бы с огромным удовольствием проводил каждый обед и каждый ужин в компании столь замечательных людей. Но, увы, я договорился с русскими, что через два часа, когда из Тристатиса придет катер с лоцманом для прохода Дарданелл, этот же катер заберет вас. Мне не положено знать, куда именно вас отвезут. Но если меня кто-либо спросит, куда вы делись, я сообщу, что месье адмиралу стало плохо, и что мне пришлось отправить его на берег в Тристатис. Это тот самый городок, который при турках именовался Шаркёй. Месье, я могу только догадываться о вашей конечной цели и о том, зачем именно вы посетили Константинополь. Но поверьте мне — если на карте мира вдруг опять возникнут Конфедеративные Штаты Америки, ваш покорный слуга капитан Этьенн Лафорж будет тому несказанно рад.

Мой отец улыбнулся и сказал:

— Ну что вы, месье капитан, мы здесь всего лишь частные лица.

Капитан Лафорж прижал руки к груди:

— Вижу и молчу, месье!

Через час наш гребной катер уже отходил от борта «Лиона» и направлялся к стоявшей неподалеку на якоре «Алабаме II». Вместе с нами на ее борт поднялся лоцман, а наверху встречала одна весьма знакомая мне фигура, между прочим, одетая в мундир генерала армии Конфедерации.

— Генерал Форрест! — воскликнул я. — Вы ли это? И откуда у вас этот замечательный генеральский мундир?

— Адмирал, майор, доброго вам дня, — поприветствовал нас с отцом генерал Форрест. — Я вот решил, что президент Дэвис пусть пока остается в штатском, а я лучше присоединюсь к вам и снова надену форму. Тем более что на «Алабаме» вместе с нами плывут и русские военные инструкторы, которые будут учить новую армию Конфедерации. Да, кстати, в отличие от вас, адмирал Семмс, я слишком растолстел, чтобы влезть в мой старый мундир, и русские друзья сделали мне подарок — пошили его для меня заново. Так что на борту «Алабамы» присутствует не Нейтан Бедфорд Форрест, частное лицо без особых забот и занятий, а генерал Форрест, которому поручено воссоздать нашу Южную армию, примерно как вам, адмирал, нужно будет создавать заново наш Южный флот.

После этих слов генерал Форрест и мой отец обнялись, что было раньше нехарактерно ни для того, ни для другого. Когда они закончили приветствовать друг друга, я, наконец, получил возможность осмотреться. В отличие от отца, «Алабаму II» я видел впервые. Красивый корабль… Конечно, это не русский крейсер-убийца, но все же лучшее, что можно было найти под небом этого мира.

Следующим, кто нас приветствовал, был капитан-лейтенант Аксентьев, который должен был командовать кораблем до тех пор, пока мой отец не наберет себе команду из настоящих южан. Приглядевшись, я не поверил своим глазам. Рядом с ним стоял не кто иной, как мой русский друг капитан Сергей Рагуленко.

Он заулыбался так, как при виде друга могут улыбаться только русские. Но увидев моего отца и генерала Форреста, капитан сделал серьезное лицо, принял уставную стойку «смирно» и взял под козырек:

— Здравия желаю, генерал Форрест и адмирал Семмс!

Генерал Форрест также отсалютовал Сергею. По-моему, они уже успели познакомиться. Мой же отец, так как был не в форме, всего лишь пожал капитану руку. Я, как мог, выполнил долг джентльмена и официально представил всех присутствующих друг другу, после чего Сергей сказал, что для него большая честь находиться рядом со столь замечательными людьми.

И тут же, как говорят русские, «не отходя от кассы», рассказал очень подходящий к теме анекдот, из которого следовало, что два джентльмена после кораблекрушения провели десять лет на необитаемом острове и ни разу не заговорили друг с другом только потому, что не нашлось третьего джентльмена, который мог бы представить их друг другу.

Мы вежливо посмеялись, после чего генерал Форрест сказал:

— Капитан, если то, что мне рассказал про вас майор Семмс, хоть немного соответствует действительности, то этим нам оказана большая честь. С завтрашнего дня мы с вами перейдем к официальной части нашего общения, а сегодня вечером надеюсь видеть вас за ужином.

Вскоре отец и генерал Форрест, откланявшись, удалились в свои каюты, а меня удержал Сергей.

— Оливер, ты не слишком устал в дороге? — спросил он, отведя меня в сторону.

— Да нет, скорее наоборот, — ответил я. — Сказка кончилась, пора, наконец, возвращаться к суровым будням.

— Тогда, когда устроишься, зайди ко мне, в мою скромную обитель, вон там.

Через пятнадцать минут мы с Сергеем сидели в его небольшой каюте, которая, в сравнении с выдающимися габаритами моего нового друга, казалась просто крохотной. Он положил тарелку с кусочками сыра и колбасы на стол, разлил по глотку коньяка в серебряные рюмки и сказал:

— За Конфедерацию!

Мы выпили, потом закусили, и Сергей сказал:

— Оливер, нам бы надо обсудить, к какому результату мы будем стремиться при обучении армии Конфедерации. Уже решено, что обучать ваших солдат мы будем в самом Гуантанамо, ну, и еще, возможно, на острове Пинос, если нам посчастливится туда перебраться. Боевую обкатку ваши добровольцы пройдут, как мы и договорились, в Ирландии. Но это все цветочки. — Сергей снова разлил коньяк по рюмкам. — Оливер, я знаю, что ваши южане готовы умереть за свою родину. Но их меньше, чем янки, намного меньше, а потому и обучать их нужно так, чтобы умирали не они, а их противник. А такие навыки за два дня не передашь. Придется нам готовить их долго и упорно. Поступая к нам, каждый джентльмен должен сознавать, что в процессе подготовки мы не обещаем ему ничего, кроме изнурительного труда, пота, проливать который лучше, чем проливать кровь на поле боя. Но только так, сдав все испытания, можно приобщиться к элитному клубу победителей. Своего рода зачет ГТО — «Готов к труду и обороне».

— А что это означает? — задумчиво спросил я, выпив свой коньяк.

— Нам надо, — сказав Сергей, — чтобы солдаты армии КША могли весь день быть на марше в полной выкладке и быть готовыми в любой момент вступить в бой. Надо, чтобы они умели маскироваться лучше, чем это делают индейцы. Чтобы в бою умели действовать быстро, решительно и слаженно. Чтобы они стреляли не хуже, а то и лучше, чем ты тогда, на тренировке. Чтобы они умели действовать в любой стандартной ситуации, а уж тем более нестандартной. Чтобы они стали живым кошмаром для любого противника — будь то англичане в Ирландии или янки в Америке. И главное, чтобы не было моментов, подобных сражению при Геттисберге, когда при атаке Пикетта ваши прорвали линию янки, но при этом положили почти всех солдат и ничего фактически не добились. Южан меньше, чем янки — это было прекрасно известно северным генералам. Именно потому они и прекратили обменивать пленных. Поэтому бессмысленный героизм нам не нужен. Героизм должен рождать победу. Ведь как говорил великий русский полководец Александр Васильевич Суворов…

— А кто это? — перебил его я.

— Это, Оливер, — ответил мне Сергей, — наш знаменитый военачальник, генералиссимус, который в восемнадцатом веке сражался с турками, поляками и французами, и который не проиграл ни единого сражения. Так вот, он говорил: «Тяжело в учении — легко в бою». Или вот еще: «Ученье свет, неученье тьма!», «Дело мастера боится» и «Крестьянин не умеет сохой владеть — хлеб не родится», «За ученого трех неученых дают. Нам мало трех! Давай нам шесть! Давай нам десять на одного! Всех побьем, повалим, в полон возьмем! Вот, братцы, воинское обучение! Господа офицеры — какой восторг!»

— Неплохо, — сказал я, — а нельзя ли о нем узнать побольше?

Сергей обещал дать мне почитать его книгу «Наука побеждать», после чего я вернулся к прежней теме:

— И какие же будут нормы этого вашего ГТО для джентльменов?

— Ну вот, например, — ответил мне Сергей, — каждый молодой южанин должен находиться в хорошей физической форме. Тут нам помогут нормы по подтягиванию на перекладине, отжиманиям, подъем переворотом, бег на короткие и длинные дистанции, плавание, подъем тяжестей. Рукопашная борьба. Стрельба и бросание гранат — здесь будут важны скорость и меткость. Бег на большие расстояния в полной выкладке. Марш-броски. Ты не поверишь, но хорошо подготовленная пехота может быть такой же подвижной, как и кавалерия.

Потом мы будем обучать десантированию с плавучих средств и проходу штурмовой полосы препятствий. Но это уже, как говорится, высший пилотаж, как и некоторые другие упражнения. Я составлю для тебя полный список — понятно, что не по нашим нормативам, а по таким, до которых я смогу довести ваших ребят за сравнительно короткое время. Так что готовься, мы сделаем из ваших южан настоящих бойцов, в сравнении с которыми индейские охотники за скальпами будут выглядеть просто молокососами.

— Очень хорошо, — сказал я. — Я хочу пройти эту подготовку одним из первых. И не только потому, что мне это очень хочется, а еще и потому, что солдаты должны видеть, что их командиры умеют все то же, что и они. Хотя бы частично, со скидкой на возраст. Но это еще не все? Ты же говорил и про инициативу, и про слаженность, и про умение работать в непредвиденных ситуациях…

— А это уже второй этап. Необходимо время, чтобы его подготовить. Построим штурмовые полосы, всех обучим азам тактики. Построим специальные тиры и спортзалы — на это нужно время, но оборудование мы везем с собой. И главное, обучим сержантов и офицеров, причем отбирать будем по результатам первого этапа подготовки и специальных тестов на сообразительность и профпригодность.

А теперь знай, есть у меня мечта однажды на заре ворваться в охваченный паникой Вашингтон, и вы, ребята, поможете мне ее осуществить. И на этом поставим точку. Не будет государства-монстра, государства-вампира, который зальет кровью весь мир. Потом как-нибудь я расскажу тебе побольше о моем времени, а теперь давай выпьем за флаги КША над Белым домом и за наши имена, написанные на стенах Капитолия.

Тут я спросил у Сергея:

— А что это такое «Белый дом»?

Тот помялся, а потом сказал, что так в XX веке стали называть The Executive Mansion — особняк президента.

И мы выпили.

22 (10) августа 1877 года, утро.

Санкт-Петербург, Николаевский вокзал

Контр-адмирал Виктор Сергеевич Ларионов

За отсутствием в XIX веке личных самолетов, все VIP-персоны в это время путешествовали на личных поездах или персональных яхтах. С одним таким поездом мне довелось познакомиться во время моего путешествия из Одессы в Питер вместе императором.

Сегодня же рано утром в Санкт-Петербург на подобном поезде прибывает император всея Германии Вильгельм I, и мы вместе с Александром должны встретить его на украшенном флагами России и Германии Николаевском вокзале. Это пока своего рода «Шереметьево-2». Кроме самого кайзера, к нам прибудет и Железный канцлер Отто фон Бисмарк, с которым нам уже довелось весьма плодотворно поработать. Теперь же переговоры пойдут на наивысшем уровне. В Петербург, на похороны императора Александра II, собираются люди, имеющие право единолично решать судьбы мира на десятилетия, если не на столетия вперед. В прошлый раз такой «съезд», или как на Западе любят говорить — саммит случился в Берлине в 1878 году, после чего последствия этого европейского междусобойчика не могли расхлебать аж до конца XX века. Сейчас нам предстоят очень серьезные переговоры и заключение соглашений, главным из которых должен являться так называемый Евразийский союз.

Британский лев находится при последнем издыхании, и настало время делить его наследство. Вчера вечером мы с Александром Александровичем подробно обсудили эти вопросы тет-а-тет. А именно: что мы хотим от Германии, что мы можем предложить Германии, что должно случиться с Францией и что с Австрией? Кого брать в наш союз младшими партнерами, а кого просто держать на коротком поводке? И хотя в общих чертах мы это все уже обсудили еще в Константинополе, решено было обговорить некоторые моменты еще раз.

Например, Российская империя довольно равнодушно отнеслась к складывающемуся вокруг Югороссии Балканскому союзу, конечно при условии, что Румыния попадает в ее сферу влияния, а в Черном море не будет никаких военных кораблей, кроме российских и югоросских. Болгарии, Ангорскому эмирату и Румынии вполне хватит нескольких пограничных катерков, которые будут гонять в прибрежных водах контрабандистов.

Мы же, в свою очередь, не собираемся никоим образом вмешиваться в движения Петербурга вокруг неформального Союза Балтийских государств, состоящего из России, Германии, Дании и Швеции. Правда, после того как наш «Северодвинск» отработал ракетами по Бристолю, о совместной обороне Датских проливов можно на время забыть.

Понятно, что узнав о заключении подобного Союза, британцы придут в ярость. Но они вряд ли в ближайшее время смогут предпринять что-либо серьезное, что могло бы угрожать членам Союза. Их главные силы на море разгромлены, метрополия находится в блокаде, а уцелевшие военные корабли не способны противостоять в открытом бою даже дедушке всех русских линкоров, броненосцу «Петр Великий», который «на всякий случай» с дружественным визитом находится сейчас в Копенгагене.

Но это сейчас. Все-таки британская промышленность пока еще одна из мощнейших в мире, и блокаду поздно или рано придется снимать. Ни у меня, ни у Александра нет никакого желания посылать русских солдат на завоевание Британских островов. Так что какое-то время спустя, после восстановления хотя бы частично боевой мощи британского флота, не исключена попытка реванша. Тем более что строить свои новые корабли британцы будут, уже ориентируясь не на свои утопшие у Афин броненосцы, а беря за образец российский «Петр Великий» — сильнейший боевой корабль этого времени.

Строить корабли они умеют, и уже через какие-то пять лет Британия снова станет для нас опасным морским противником, но уже на новом техническом уровне. А настоящие политики, такие как ваш покорный слуга и Александр Александрович, должны смотреть вперед больше чем на пять лет. Правда, у товарища Бережного и нашего канцлера Тамбовцева есть планы по отторжению от Великобритании в самое ближайшее время королевств Шотландия и Ирландия.

Но планы бойцов невидимого фронта пусть претворяются в жизнь сами по себе, а параллельно мы с Александром Александровичем должны будем предпринять соответствующие действия на тот случай, если стремления ирландского и шотландского народов к свободе и независимости вдруг потерпят неудачу.

В политике, как и на море, есть понятие «обстоятельств непреодолимой силы». Так что на всякий случай не мешает заранее подстелить соломку, дабы не набить себе синяков и шишек.

Понятно, что непосредственно Россию или Югороссию британцам не достать, даже после возрождения всей мощи их флота. Это не обсуждается — фантастика на втором этаже. Тем более что по причине отсутствия достаточных воинских контингентов и плацдармов для вторжения в наши пределы они не опасны для нас на суше. Возможны только мелкие пакости, вроде организации и снабжения банд кавказских абреков, подстрекательства на теракты разного рода террористов-нигилистов, попыток введения «золотого стандарта» и спекуляции на бирже на понижение курса государственных ценных бумаг и акций российских частных компаний.

Но вот переколотить всю посуду на датской и германской кухне обновленному британскому флоту будет как раз по силам. Захватить германские и датские порты они, конечно, не захватят, но погромить артиллерийским огнем портовые сооружения и городские кварталы смогут изрядно. Тем более что у британцев опыт в этом деле есть немалый. Вот это мы и должны предотвратить.

Сами немцы и датчане от британцев вряд ли смогут отбиться. Датский флот в настоящее время представляет собой отряд устаревших парусно-винтовых, а то и колесных кораблей, которые давным-давно устарели, и с точки зрения боевых возможностей не имеют никакой ценности. Ну а в Германии военно-морской флот находится в самом зачаточном состоянии. Все ее ресурсы последнее время вкладывались в строительство армии, для того чтобы разгромить своих сухопутных противников — Австрию и Францию.

Исходя из этого невеселого расклада сил, помимо кайзера Вильгельма и его канцлера, а также Великого молчальника — начальника германского Генерального штаба Гельмута Карла Бернхарда фон Мольтке-старшего — между прочим, генерала-фельдмаршала Российской армии — в Санкт-Петербург прибыл и наследник датского престола принц Фредерик, брат молодой русской императрицы. Официально он прибыл на похороны русского императора Александра II, а неофициально…

Дело в том, что король Дании Кристиан IX, как конституционный монарх, вопросы войны, мира и заключения союзов решать не мог. А вот его сын, не привлекая особого внимания мировой прессы и политиков, мог отправиться в столицу Российской империи, дабы отдать последние почести злодейски убитому монарху, который к тому же был свекром его сестры — российской императрицы Марии Федоровны, в девичестве — датской принцессы Дагмары. Он и прибыл вчера в Кронштадт на паровом корвете датского флота. Встречен принц был со всеми положенными его титулу почестями, но общение с ним на этом и ограничилось.

Так что день сегодня должен быть насыщенным и полным судьбоносных событий.

Встреча же кайзера и Бисмарка для меня была малоинтересной. Ведь большую часть статей грядущего договора мы уже вчерне отработали с Бисмарком еще во время нашей памятной встречи в Константинополе, чтобы они удовлетворяли обе наши стороны. Вильгельму осталось только уточнить некоторые формулировки и поставить под договором свою подпись.

Труднее будет вести разговор с датским принцем. Он ненавидел пруссаков, как Гамлет своего дядю-короля. Совсем еще молодым офицером Фредерик участвовал в войне с Пруссией и Австрией, после которой Дания потеряла Шлезвиг и Гольштейн. И нам будет очень трудно усадить бывших смертельных врагов за один стол, для того чтобы заключить трехсторонний союз России, Германии и Дании. Впоследствии к нему надо будет подключить и Швецию, ведь супруга Фредерика принцесса Ловиса была дочерью шведского короля Карла XV. Кроме королевского родства, сама Швеция очень зависит от торговых путей на Балтике, и их безопасность находится среди ее основных приоритетов.

Исходя из всего этого, мы с императором Александром договорились, что я на Николаевском вокзале чисто протокольно поприветствую кайзера Вильгельма, Бисмарка и Мольтке, после чего, откланявшись, отправлюсь в Аничков дворец, где вместе с императрицей Марией Федоровной встречусь с принцем Фредериком.

Надо дать императрице возможность ввести своего брата в суть дела — так сказать, подготовить его морально. А уже потом мы вместе отправимся в Зимний дворец на встречу с ненавистными ему пруссаками. Возможно, после нашей совместной беседы с императрицей, поняв все имеющиеся расклады, Фредерик будет более покладистым. Какие бы антипатии ни вызывали у него господа из Берлина, политика, как говорил Бисмарк, это искусство возможного. А новый расклад сил в Европе и мире дает Датскому королевству новые возможности. И грех будет их упустить…

22 (10) августа 1877 года, полдень.

Санкт-Петербург, Зимний дворец

Глава Югороссии контр-адмирал

Виктор Сергеевич Ларионов

Это был исторический момент. Два императора, два министра, один принц и один военный диктатор — это я — собрались в комнате Зимнего дворца, чтобы решить судьбу мира.

Принц Фредерик, который поначалу хмуро поглядывал на немцев и особенно на Бисмарка, оживился, когда разговор по поводу практически уже согласованного и готового к подписанию Евразийского союза плавно переместился к теме безопасности Датских проливов и свободы мореплавания и торговли в Балтийском море. Это были вопросы, которые непосредственно касались Датского королевства и которые можно было решить только с участием старых врагов, в данном случае становившимися новыми союзниками.

Основной доклад делал граф Игнатьев. Он вкратце сообщил всем собравшимся о возможных планах британцев и о том, какие преференции для торговли и промышленности Германии, России и других стран даст заключение договора об особом статусе Балтийского моря в целом и Датских проливов в частности. При этом он многозначительно посмотрел на принца Фредерика. Тот оживился и уже не так сердито стал смотреть на своих бывших врагов.

А потом слово взял Бисмарк. Боже мой, я не ожидал такого от старого и прожженного политикана. Оказывается, «железный» канцлер может при необходимости быть «бархатным». Как он мастерски вел свою партию! И все-таки он уболтал принца датского!

Для начала Бисмарк выразил сожаление по поводу того, что Пруссия была вынуждена когда-то вести боевые действия против Датского королевства.

— Но, — сказал германский канцлер, — нет в Европе таких государств, которые хотя бы раз не воевали друг с другом. Тем более что тогда еще мало искушенная в дипломатии Пруссия, к несчастью, пошла на поводу у прожженной интриганки Австрии. Теперь же двум народам-соседям, датскому и немецкому, ради светлого будущего надо забыть старую вражду и объединиться перед новой опасностью.

— Причем, ваше высочество, — Бисмарк обратился напрямую к принцу Фредерику, — датчане никогда не забудут пиратские набеги на Копенгаген британских эскадр, которые совершались подло, без объявления войны. Особенно варварской была бомбардировка датской столицы в начале сентября 1807 года, когда погибло несколько тысяч мирных жителей Копенгагена и был разрушен каждый третий дом в городе. А министр иностранных дел Британии Каннинг не постеснялся заявить в Парламенте, что «не слышал ни о чем более блестящем, более здравом и более эффективном, чем эта операция»… Мы, пруссаки, никогда бы не пошли на убийство мирных датчан ради простого удовлетворения своих политических амбиций.

При этих словах лицо принца Фредерика исказила гримаса гнева. Я усмехнулся про себя. Похоже, что Бисмарк достиг своей цели. Да и куда было деваться бедной Дании? Это судьба всех малых стран — или быть чьей-то союзницей, или быть зависимой, а то и вообще завоеванной более сильными соседями. Без надежных и могучих друзей невозможно выжить в мире, где царит закон джунглей.

— Господин канцлер, — наконец нарушил свое молчание Фредерик, — я помню и о войне моей страны с Пруссией, и о варварстве британцев, безжалостно сжигавших с помощью ракет Копенгаген. В конце концов, война между Данией и Пруссией давно уже закончилась и вряд ли повторится, — принц выразительно посмотрел сначала на меня, потом на Александра III, — а вот повторное нападение английского флота на Копенгаген, похоже, неминуемо. И произойти оно может в самом ближайшем будущем.

Сейчас я готов обсудить с вами меры, необходимые для защиты побережья Дании и Германии от возможного набега британских сил. Как я понимаю, кроме Германии, всю возможную поддержку нам окажет и Российская империя? — после этих слов принц Фредерик вопросительно посмотрел на своего шурина, императора Александра III.

— В случае заключения соответствующего соглашения я готов предоставить королю Кристиану всю возможную помощь в отражении нападения британцев, — огладив свой подбородок, ответил император Александр III. — Для этого в Датские проливы будут направлены сильнейшие корабли российского флота. Сейчас, например, в гавани Копенгагена в полной боевой готовности стоят наш сильнейший броненосец «Петр Великий» и броненосные фрегаты «Князь Пожарский», «Генерал-адмирал» и «Герцог Эдинбургский». Но в случае отражения вражеского нападения в деле будут участвовать корабли не только российского флота… — русский царь многозначительно посмотрел в мою сторону.

Я понял, что наступило время моего выхода на сцену, и, прокашлявшись, начал свою давно продуманную речь:

— Господа, должен вас заверить, что вооруженные силы Югороссии не останутся в стороне в случае нападения британского флота или британской армии на Россию, Германию или Данию… — я обвел пристальным взглядом присутствующих, пытаясь понять их реакцию.

Император Александр, видимо вспомнив разгром британской эскадры у Пирея, сардонически усмехнулся. Бисмарк, уже успевший познакомиться с видеозаписью того морского сражения, пригладил свои роскошные усы и что-то шепнул на ухо Мольтке, а потом победно посмотрел на своего монарха, который, похоже, так ничего и не понял, но тоже заулыбался, словно именинник. Только принц Фредерик, знавший лишь понаслышке о мощи нашей эскадры, растерянно поглядывал на императоров и их канцлеров.

— Браво, адмирал! — воскликнул Бисмарк. — Зная ваши возможности, я теперь полностью спокоен. Британцы, в случае нападения на нас, потеряют остатки своего флота и станут одной из второстепенных стран мира. Ибо без флота Британия ничто!

— Не торопитесь хоронить коварный Альбион, господин канцлер, — ответил я. — Британия имеет первоклассную судостроительную промышленность и прекрасных инженеров и рабочих. В течение нескольких лет она сможет возродить флот. При этом я думаю, что их новые корабли уже не будут похожими на те, которые были потоплены одним нашим крейсером у входа в гавань Пирея. Вряд ли британцы повторят свои старые ошибки и снова начнут строить барбетные броненосцы с установкой на них монструозных дульнозарядных орудий.

Тем более что у них уже есть образец для подражания: сильнейший в мире броненосец, построенный по проекту адмирала Попова — «Петр Великий». И данные нашей разведки говорят о том, что англичане лихорадочно строят на своих верфях корабли, которые фактически являются копиями «Петра Великого». Сколько их будет построено — сейчас трудно сказать, но и Германия, и Дания, и Российская империя с Югороссией должны озаботиться созданиями новых боевых флотов.

В деле судостроения каждая из присутствующих здесь стран обладает недоступными другим преимуществами. За Югороссией знание прорывных технологий, за Российской империей почти безграничные запасы сырья и резервы рабочей силы, за Германией развитая металлургическая и машиностроительная промышленность, прекрасные рабочие и инженеры, за Данией наличие судостроительной промышленности и большой практический опыт в кораблестроении. Если мы объединим свои возможности, то создадим силу, которая заставит считаться с собой весь мир…

После минутной паузы все присутствующие одобрительно закивали и выразили на своих лицах одобрение. Непроницаемым осталось лишь физиономия Великого молчальника — фельдмаршала Мольтке-старшего. Но я не очень-то озаботился его реакций. Как известно, создатель германского Генштаба был, по словам его современников, человеком, начисто лишенным всех эмоций. Впрочем, с этим двуногим компьютером мне придется встретиться с глазу на глаз, чтобы обсудить некоторые приватные моменты нашего дальнейшего сотрудничества.

Дальнейшая церемония была вполне будничной. Подписание прелиминарных статей договора о создании Евразийского союза прошло в рабочем порядке. Полная же версия договора будет подписана в Берлине в конце сентября.

На ту же конференцию были приглашены и главы государств — стран Балтийского моря. Как я понимаю, скорее всего, тогда же будет подписан договор об особом режиме Балтийского моря и Датских проливов. Я думаю, что российские и германские дипломаты, а также некоторые датские политики приложат для этого максимум усилий.

23 (11) августа 1877 года.

Средиземное море, «Алабама II»

Генерал Нейтан Бедфорд Форрест,

главнокомандующий Вооруженными силами

Конфедеративных Штатов Америки

Да, на нашей новой «Алабаме» хоть и тесно, и качало больше, чем на русском военном корабле или, упаси боже, на подводной лодке, зато здесь я находился уже как бы на территории возрожденной Конфедерации, и к тому же проводил время с пользой для нашего общего дела. Каждый день мы часами сидели с молодым Семмсом. Впрочем, и он тоже уже не так молод, да и обсуждали мы самые разные вопросы — от набора в формирующуюся армию и ее обучения до планов грядущих боевых действий.

Обычно при этом к нам присоединялись то его отец, старый адмирал Семмс, то командир русских инструкторов капитан Рагуленко.

У русских есть поговорка о том, что рыбак рыбака видит издалека. И мне кажется, что капитан Рагуленко — это человек моей закваски. Насколько я понимаю, он профессионал. В пользу этого говорит и то, что он почти никогда ничего не рассказывает о своем боевом пути. При этом он старается по возможности никогда не акцентировать внимания на своей персоне.

Зато за обедом, за ужином и часто после него, за чарочкой, Сергей преображался и был неиссякаемым кладезем анекдотов и смешных историй. Впрочем, он все время просил меня рассказать ему тот или иной эпизод из моей биографии — как оказалось, если я почти ничего не знал о его военном прошлом, то он про мое знал очень много и считал меня чуть ли не одним из лучших полководцев нашего времени.

Зря, конечно. Будь я и впрямь хорошим полководцем, мы бы войну не проиграли. Да и ошибок я наделал множество за те четыре страшных года. Но когда я ему это сказал, он мне ответил, что каждый из нас делает ошибки, но только лучшие в этом признаются. И добавил, что у нас с ним будут все шансы исправить эти ошибки. На что я перекрестился и подумал: дай-то господи!

А в этот вечер, когда мы выпили по стакану ледяного скотча, разговор у нас зашел о послевоенном устройстве Конфедерации. Капитан мне доказывал, что необходимо найти какую-нибудь форму сосуществования с индейскими племенами. Все-таки наш континент был их родиной на протяжении многих веков еще до Колумба. И вообще, краснокожие, на свой первобытный манер, тоже являются джентльменами, и поэтому мы сможем с ними договориться и соблюдать соглашение.

А вот о будущем негров мнение у него оказалось несколько иным. Он считал, что нам нужно продолжить дело президента Монро и переселить всех чернокожих обратно на их родину, в Африку. Всех до единого. Черная община, отделяющая себя от белого населения КША, должна перестать существовать.

Как это ни странно, мое отношение к неграм было совсем другим. Когда-то давно я был работорговцем, но всегда следил за тем, чтобы живой товар был накормлен и содержался в более или менее нормальных условиях. Более того, то, что Харриет Бичер Стоу и ей подобные писали про условия, в которых содержались рабы, не соответствовало действительности, ибо раб стоил таких больших денег, что плохое отношение к нему было по карману лишь очень богатым людям. Да и среди богачей трудно было найти человека, который сознательно пошел бы на порчу собственных капиталовложений.

Впрочем, я довольно быстро отказался от живого товара и перешел на торговлю только хлопком.

Во время войны в моем отряде было немало негров — начиная с сорока четырех рабов, принадлежавших лично мне; я им обещал свободу после войны. За всю войну дезертировал всего лишь один, зато в отряд вступали все новые — как вольные негры, так и рабы хозяев, согласившихся по моей просьбе на такие же условия. В конце войны в моем отряде оставалось шестьдесят пять негров. И как я тогда отметил, они принадлежали к лучшим солдатам Конфедерации.

Да и после войны я поддерживал черных ветеранов и устраивал на работу, как и белых. Три года назад, меня пригласили на собрание International Pole Bearers («Международные носители шестов») — ассоциации черных рабочих, где я держал речь перед ними. И красивая черная девушка подарила мне букет цветов, после чего я поцеловал ее в щеку; об этом «скандале» потом с возмущением писали все местные газеты — как это южный джентльмен может поцеловать негритянку, пусть в щечку!.. Моралисты — они забыли, как президент Джефферсон в свое время сделал своей рабыне восьмерых очаровательных малюток. Или они думают, что мулатов на наш благословенный Юг приносит белый аист в маленьком черном мешочке… Многие джентльмены грешны куда больше, чем я, они лишь не выставляли свои чувства напоказ.

Но когда я начал говорить, что мы вполне способны ужиться с нашими черными соседями, капитан Рагуленко задумался и рассказал мне две истории из своей прошлой жизни до появления в нашем мире.

Первая случилась где-то в Африке во времена, когда сам Сергей был еще маленьким, а в русской армии офицером служил его отец, было это в одной из стран, недавно получившей независимость от одной из европейских держав. Как говорится, не будем показывать пальцем.

— Раньше там все было в ажуре, — рассказывал он. — Красивая, почти европейская столица. Алмазы, золото, нефть, в большой части страны неплохой климат, сельское хозяйство было образцовым. Больницы, школы, театры…

И вот они стали независимыми. Сначала оттуда выжили всех белых — убивали мужчин и детей, насиловали женщин или просто забирали все, что им принадлежало. Все, кто смог, уехал оттуда, кто не смог, тех уже нет. Ну, экономика тут же накрылась медным тазом, сельское хозяйство тоже тю-тю — одно дело, когда знающие люди обрабатывают земли, другое, когда её раздали дружкам нового президента. То же было и с заводами и фабриками. Представляешь, начала голодать страна, в которой вся земля пригодна для обработки и с полей можно снимать по четыре урожая в год. Говоря по-нашему, один год идет за четыре, и эти люди вдруг голодают и просят международной помощи!

Потом там, конечно, началась гражданская война. Точнее, даже не гражданская, а межплеменная, так как несмотря на всю цивилизацию и якобы имеющееся у них государство, эти люди до сих пор делят себя по племенам. Тут их президент, почуяв, что лично для него дело пахнет жареным, и обращается к нашей стране за помощью: Россия, помоги!

Ну, наши и летят туда. Тамошние военные щеголяют в новой форме, но как только становится по-настоящему горячо, убегают куда глаза глядят, а русским приходилось за них отдуваться. С местными-то повстанцами воевать было несложно, а вот когда в дело вмешивались другие игроки, тогда все становилось куда серьезнее. Хорошо еще, наши войска в конце концов оттуда вывели, но сколько друзей моего отца остались лежать в той проклятой земле…

— Капитан, — возразил я, — но ведь то Африка. А в Америке, надеюсь, они все-таки стали цивилизованными.

Капитан Рагуленко почесал в задумчивости подбородок.

— Да как вам сказать, мистер Форрест… Однажды нас пригласили на международные военные соревнования. В вашу тогдашнюю Америку-янки, дери ее за ногу. Ну, наша команда, естественно, получила первое место, торжества там, награждение. Все нормально. Привозят нас потом в Нью-Йорк, откуда мы должны были отправиться домой. И пошли мы с приятелями гулять по городу. Сами понимаете, что у меня там за приятели были, у каждого за спиной небольшое кладбище имеется, а то и два. Афганистан из нас никто, правда, не застал, а вот на Кавказе все потрудились вдоволь. А нам никто не сказал, куда можно, а куда нет.

И оказались мы вдруг в одном таком мрачном районе. Многие дома — сгоревшие коробки, везде грязь, и какие-то негры шляются, на нас так неприятно посматривают. Потом с десяток черных оболтусов преграждают нам путь и говорят: деньги, мол, давайте. А у самих у кого нож, у кого даже ствол. Придурки!

— Ну и что дальше? — поинтересовался я.

— Ну, в общем, мы им объяснили, почему их поведение было неправильным. После этого нас оставили в покое. Аккуратно объяснили, но не без членовредительства, самое главное было никого не убить.

— А как же полиция? — удивился я.

— Полиция? — Сергей рассмеялся. — Не было там никакой полиции. Они этих негритянских кварталов как огня боялись — настоящие джунгли, только каменные. А вот по дороге оттуда, уже в хорошем районе, два таких же милых черных набросились на белую девочку, и мы еле-еле успели ее спасти. А потом нас же отправили в полицейский участок. Видите ли, те нас обвинили в нанесении телесных повреждений и расизме. И нам еще повезло, что у родителей той девочки были деньги и хороший адвокат, а то кто знает, сколько бы нам пришлось провести в тамошней тюряге… Ведь расизм у них — самое худшее обвинение.

— А куда смотрит правительство? — возмутился я.

— Так они и есть правительство, — ответил Сергей, — с две тысячи восьмого года президентом стал негр, Барак Хуссейн Обама, случайное порождение внебрачной связи белой американки и залетного кенийского студента. Бывший, кстати, сенатор от штата Иллинойс.

Меня аж подбросило:

— Негр?! Американским президентом?!

— Да, негр, — спокойно ответил Сергей. — Как говорят у нас, русских, сбылась мечта идиота. Между прочим, самый бездарный американский президент за всю историю, хуже и придумать было трудно. Дурак и слабак, он обещал прекратить войны, развязанные его предшественником, и постоянно начинает новые. Экономика при этом буксует — а ежегодный дефицит государственного бюджета около триллиона долларов.

Я подумал, что ослышался и переспросил:

— Триллиона?! Долларов?!

— Ага, триллиона, — подтвердил Сергей. — На момент нашего «отбытия» общий государственный долг США составлял семнадцать триллионов долларов, что при населении в триста пятьдесят миллионов составляет почти по пятьдесят тысяч долларов на каждого американца — мужчину, женщину, старика или младенца. И это только государственный долг, если учитывать долги домашних хозяйств и предприятий, то эту цифру можно смело утраивать.

— А кто был до него? Тоже негр? — спросил я, заранее подозревая, какой получу ответ.

Сергей в ответ покачал головой:

— Нет, мистер Форрест, белый. Но тоже дурак, или хорошо им притворялся. С двухтысячного по две тысячи восьмой год Америкой правил один «грузин в кустах» из Техаса с приставкой «младший». А вот госсекретари у него как раз были черные. И если первый был еще ничего, боевой генерал, вроде ваших чернокожих ветеранов, то вторая была настоящая стерва…

— Неужели женщина стала госсекретарем? — опять возмутился я.

— Да, — сказал Сергей, — и не она первая в этой роли. Так вот, эта Кондализа Райс была совсем не дура, зато первостатейная гадина. При ней Америка воевала в Ираке, в ваше время это Месопотамия, в Афганистане — это рядом с Индией…

— Я знаю, где находится Афганистан, — проворчал я. — Это же дыра, где, наверное, не живут даже кошки. Что там понадобилось нашим парням?

— Не скажу за американских парней, — ответил мне Сергей, — но вот сама Америка во второй половине XX века унаследовала от Британии титул лидера западного мира. И с тех пор, отринув доктрину Монро, занялась глобальным доминированием, суя свой нос повсюду. Тогдашним американским правителям казалось, что таким способом они вредят России.

Вообще, пакостить нашей стране вошло у них в привычку. Дошло даже до того, что они устроили России небольшую войну с одним из соседних государств, ставшим благодаря их усилиям практически американской колонией. Впрочем, та война продолжалась ровно пять дней, и результаты ее были плачевными для соседнего государства. Если бы не настойчивые просьбы так называемого «международного сообщества», то шестой день той войны стал бы последним днем существования тамошнего псевдогосударства. Наша армия была в пятнадцати километрах от его столицы, а вражеские солдаты разбегались кто куда, скидывая с себя форму и бросая оружие.

Сергей немного помолчал, потом добавил:

— Я знаю, что некоторые из ваших сторонников мечтают вернуть рабство. Поймите, генерал, рабом быть плохо, а рабовладельцем еще хуже. От этого нация только слабеет, вспомните римлян. Большое количество дешевой, а то и просто бесплатной рабочей силы тормозило ваш технический прогресс. Я знаю, что с началом Гражданской войны Конфедерация практически с нуля должна была строить свою военную промышленность. А у янки все уже было готовое.

Причин поражения КША много, и большинство из них вы знаете лучше меня. Янки задавили вас числом и техническим превосходством. Южанам не помогло даже их явное моральное превосходство над янки. Но теперь все будет по-другому. И вам надо будет сделать выводы из сделанных ошибок.

Что же касается негров… Обрадовавшись нежданно свалившейся на голову свободе, чернокожие американцы захотят равноправия. После того как они вымолят себе равноправие, им захочется привилегий «за перенесенные страдания». И что случится с Америкой, когда они этих привилегий добьются, я вам уже рассказывал. Содом и Гоморра в одном флаконе…

Я задумался. Да, получается, что нам не нужны ни негры в правительстве, ни отдельные черные кварталы, ни расовые проблемы. Похоже, капитан Рагуленко прав насчет необходимости обратного переселения негров в Африку… Как говорится, с глаз долой — из сердца вон.

24 (12) августа 1877 года.

Реакция мировой прессы на подписание Евразийского союза

Заголовки российских газет:

«Московские ведомости»: Рукопожатие двух императоров! Снова, как во времена войны с Наполеоном, Россия и Германия оказались в одном строю!

«Северный вестник», Санкт-Петербург: Берлин стал ближе к Санкт-Петербургу! Новому союзу не страшны теперь никакие враги!

Заголовки французских газет:

«Фигаро»: Тайный сговор двух тиранов! Острие Евразийского союза направлено против Франции!

«Пти Паризьен»: Пруссаки готовятся к реваншу! С союзной Россией за спиной они чувствуют себя всемогущими!

Заголовки австрийских газет:

«Винер Цейтнунг»: Ужасное коварство канцлера Бисмарка! В новом договоре императоров не нашлось места для Австро-Венгрии!

«Нойес Фремденблатт»: Германия жаждет новых завоеваний?! Куда двинется объединенная армия двух императоров?

Заголовки газет САСШ:

«Нью-Йорк Таймс»: Германия и Россия делят земной шар, как хозяйка торт! Вновь вернулось время конкистадоров-завоевателей?

«Чикаго Трибьюн»: Никто теперь не может чувствовать себя в безопасности! Императоры Вильгельм и Александр желают стать повелителями мира!

Заголовки британских газет:

«Таймс»: Наша империя в смертельной опасности! Безжалостные пруссаки и дикие казаки хотят завоевать Британские острова!

«Дейли телеграф»: Британию вытесняют из Европы! Подданные нашей королевы готовы сражаться до последней капли крови за честь английской короны!

Заголовки германских газет:

«Берлинер тагенблат»: Великий день для нашей империи! Кайзер и русский царь заключили вечный союз о дружбе и братстве!

«Норддойче Альгемайне»: Триумф двух монархий и народов! Евразийский союз станет залогом тысячелетнего мира в Европе!

Заголовки итальянских газет:

«Стампа»: Разложен новый мировой пасьянс! Найдется ли в нем место для Австрии и Франции?!

«Коррьере делла Сера»: Грядет смена дипломатических ориентиров? Наше королевство должно найти новых друзей и не заполучить новых врагов!

Заголовки испанских газет:

«Гасета нуэва де Мадрид»: Великий шанс для Испании! Здравый смысл говорит нам, что наше место в Евразийском союзе!

«Диарио де Барселона»: Британия выброшена с континента! Новый союз России и Германии покончил с гегемонией коварного Альбиона!

Заголовки датских газет:

«Берлинске тиденде»: Британия бряцает оружием, но мы не боимся ее! Угрозы англичан сами толкают нас в Евразийский союз!

«Юланд постен»: Дания теперь не одинока! Непогоду лучше пережидать под кроной большого дерева!

23 (11) августа 1877 года, час до полудня. Константинополь, набережная неподалеку от бывшего султанского дворца.

Отставной капитан-лейтенант Российского флота Александр Федорович Можайский Пакетбот из Одессы прибыл в Константинополь рано утром. Александр Федорович Можайский, отставной капитан-лейтенант Российского императорского флота, оставил вещи в недорогой гостинице и вышел на набережную залива Золотой Рог. Он хотел увидеть нечто, ради чего он и приехал сюда из своей усадьбы Вороновица, что в Подольской губернии в двадцати верстах от Винницы.

По рассказам очевидцев, именно здесь, со специального корабля флота Югороссии, который стоял на якоре напротив бывшего султанского дворца, в небо время от времени поднимались невиданные летательные аппараты тяжелее воздуха.

Как рассказал ему хозяин гостиницы, грек из Балаклавы, который неплохо изъяснялся по-русски, этим летательным аппаратом чаще всего были небольшие, похожие на больших орлов «беспилотники» — так, по словам грека, называли эти аппараты моряки с этого корабля. Иногда с корабля, который носил имя незнакомого Можайскому адмирала Кузнецова, взлетали огромные, похожие одновременно на стрекоз и на летающих головастиков вертолеты с вращающимися наверху винтами, словно крыльями ветряной мельницы.

И очень редко, если повезет, взлетали совсем уже невиданные летательные аппараты, смахивающие на сказочного Змея Горыныча. В небо они поднимались со страшным грохотом и шумом. Это невиданное зрелище привлекало к себе не только местных зевак, но и путешественников со всей Европы, к радости владельцев отелей и гостиниц, а также хозяев кафе и ресторанчиков.

Правда, как узнал Можайский, много народу прибыло в Константинополь для того, чтобы попасть на прием в здешний госпиталь, врачи которого, по слухам, совершали чудеса, излечивая даже безнадежных больных. Немало было и паломников, которые следовали на гору Афон, а в Константинополе считали обязательным посетить Святую Софию.

Но у Александра Федоровича пока, к счастью, не было проблем со здоровьем, да и хождения по святым местам волновали мало. Впрочем, в Святую Софию он зашел. Постоял перед фресками и мозаиками, вновь открытыми для всеобщего обозрения, поставил одну свечу за здравие оставшихся на родине домашних и еще одну за упокой души убиенного злодеями государя Александра II. Место, где в храме стоял гроб с телом императора, было обнесено красным шнуром, и сколько в Святой Софии ни было народа, никто из богомольцев не заступал на огороженный прямоугольник.

Выйдя из храма, Можайский еще раз посмотрел на синее небо над древним Царьградом, после чего быстрым шагом направился к тому месту, с которого можно было бы увидеть взлет с палубы югоросского корабля летательного аппарата.

Отставной капитан-лейтенант немного заплутал в кривых улочках древнего города. Спасибо, дорогу ему подсказал дежуривший на перекрестке городовой — они, правда, называли себя не полицейскими, а милиционерами, и неплохо разговаривали по-русски. На подходе к набережной Можайский встретил югоросский армейский патруль. Коротко стриженные парни в пятнистых мундирах незнакомого покроя, унтер и два нижних чина, внимательно наблюдали за фланирующей по набережной публикой, время от времени что-то говоря в маленькую черную коробочку, которую по очереди подносили то ко рту, то к уху.

На набережной, несмотря на жару, уже было много народа. Белые платья и кружевные зонтики дам, белые полотняные брюки и легкие куртки мужчин, соломенные шляпы-канотье органично смешивались с живописными одеждами греков, болгар и румын. В толпе мелькали и синие мундиры городовых, которые присматривали за порядком. Можайский слышал, что почти вся здешняя милиция была набрана из одесских и балаклавских греков, а также из казанских татар. Получают они здесь вдвое против того, что получали бы в России, а потому служат исправно, ибо знают: забалуешь — тут же уволят со службы, и чемодан — пакетбот — Одесса.

Но вот на палубе огромного корабля вдруг началось какое-то движение. Александр Федорович протолкнулся поближе к ограждению. Он увидел, как откуда-то снизу, из трюма, поднимается что-то смахивающее на наконечник огромной стрелы. У себя в имении Можайский начал работу над проектом давно задуманного им летательного аппарата тяжелее воздуха. Но то, что он сейчас увидел, абсолютно не было похоже на его проект.

Толпа на набережной затаила дыхание, глядя, как поднятый из трюма аппарат зацепила какая-то небольшая механическая повозка и потащила аппарат поближе к задранному вверх носу корабля. Человек, который, должно быть, управлял этим аппаратом, занял свое место в кабине. Александр Федорович рассмотрел, что одет этот человек был в серый облегающий костюм и белый шлем. Потом на кабину опустился стеклянный колпак, а матросы, все это время суетившиеся вокруг аппарата, куда-то исчезли с палубы корабля. Позади аппарата из палубы поднялось нечто вроде невысокого забора. Раздался оглушающий рев, перешедший через несколько секунд в пронзительный вой. Струя прозрачного голубого пламени, бьющая с задней части аппарата в поднятый барьер, была видна даже при свете яркого южного солнца.

В момент, когда шум перешел в режущий ухо свист, аппарат резко сорвался со своего места, промчался, набирая скорость, саженей сто по палубе. Подпрыгнув на трамплине, под вопль восторга толпившейся на набережной публики, он нырнул в синее безоблачное небо. Вскоре, когда о нем напоминала только блестящая на солнце точка, плывущая высоко над головой, народ стал потихоньку расходиться.

Как узнал Александр Федорович у немногословного татарина-городового, вернуться этот летательный аппарат, именуемый самолетом, должен был часа через полтора-два, в зависимости от продолжительности полета. А вот о том, где побывал сей аппарат, можно будет прочесть в завтрашних утренних европейских газетах. Он мог появиться над Веной, Прагой, Будапештом, Римом или Парижем. Все зависело от того, куда командир этого корабля послал самолет.

Размышляя над тем, что ему довелось увидеть, Можайский подошел к кофейной, расположенной прямо на набережной. Легкие столики, такие же стулья, полотняные зонтики над головой. Здесь можно было посидеть, выпить знаменитый кофе по-турецки и полюбоваться красотами старинного Царьграда.

Посетителей, к удивлению Александра Федоровича, обслуживали не мужчины-официанты, а очаровательные девицы в белоснежных передничках и с кружевами на прелестных головках. Хмыкнув и пригладив бакенбарды, отставной капитан-лейтенант Можайский присел за свободный столик и, дождавшись, когда одна из девиц подойдет к нему, заказал чашечку кофе и парочку бисквитов.

В кафе было уютно, зонтики защищали от палящего солнца, с залива веял пахнущий морем легкий ветерок. Где-то негромко играла музыка.

Выпив чашечку кофе и съев вкусные свежие бисквиты, Александр Федорович не спешил покинуть кафе, тем более что никто его не торопил. Он продолжал думать о самолете, который на его глазах взмыл в небо, доказав тем самым, что летательные аппараты тяжелее воздуха существуют. Ах, как бы ему хотелось самому подняться в воздух и увидеть землю с высоты птичьего полета!

Задумавшись, капитан-лейтенант Можайский не обратил внимания, как в кафе появились новые посетители. В правительственных учреждениях Югороссии наступило время обеда, и служащие этих присутственных мест направились в ближайшие кафе и трактиры, чтобы заморить червячка. Для желающих съесть что-то более питательное, чем бисквиты, в мангале жарились шашлыки. Среди клиентов кафе были и первые лица Югороссии.

Вот и сейчас, на свободное место напротив Александра Федоровича присел человек примерно одних с ним лет, одетый в обычный здесь пятнистый мундир без знаков различия.

— Добрый день, — поздоровался он с Можайским, — судя по всему, вы недавно приехали в Константинополь?

— Вы угадали, господин… — Александр Федорович вопросительно посмотрел на собеседника.

Незнакомец усмехнулся в седые усы и, кивнув Можайскому, представился:

— Тамбовцев Александр Васильевич, канцлер Югороссии. А с кем я имею честь беседовать?

Можайский чертыхнулся про себя и постарался сгладить неловкую ситуацию. Он встал, одернул свой сюртук и представился:

— Можайский Александр Федорович, отставной капитан-лейтенант Российского императорского флота.

— Можайский! Александр Федорович! Вы случайно не тот Можайский, который в своем имении под Винницей занимается проектированием первого в России самолета и изучением полетов птиц и воздушных змеев?

— Да, — удивленно сказал Можайский, — а откуда вам это известно?

— Нам известно многое, Александр Федорович, — загадочно сказал канцлер Югороссии, — а ведь мы уже хотели послать за вами нарочного. Это судьба, вы не находите?

Пока Можайский соображал — что, собственно, хотел сказать господин Тамбовцев и при чем тут судьба, его новый знакомый достал из кармана маленькую черную коробочку и нажал на ней какую-то кнопку.

— Полковник Хмелев, — сказал он в эту коробочку, — это Тамбовцев. Сейчас я к вам подойду с одним очень-очень интересным человеком. Об Александре Федоровиче Можайском вы, наверное, слышали? Да-да, о том самом. Мы через полчаса будем на «Кузнецове». Ждите.

Спрятав свою черную коробочку в карман, господин Тамбовцев неожиданно улыбнулся и подмигнул Можайскому.

— Александр Федорович, я вижу, что вам очень хочется поближе познакомиться с нашими летательными аппаратами? Если да, то прошу вас пройти со мной. Вы их не только увидите своими глазами, но и потрогаете руками…

26 (14) августа 1877 года.

Вашингтон. Белый дом, Овальный кабинет

Президент САСШ Рутерфорд Бирчард Хейс

и госсекретарь Уильям Эвертс

— И что же слышно из Константинополя? — раздраженно спросил президент Хейс, перебирая бумаги у себя на столе.

Госсекретарь Уильям Эвертс поежился, опустил глаза и сказал:

— По нашим сведениям, югороссы, русские и немцы готовятся заключить стратегическое соглашение. Его теперь именуют не иначе как Евразийский союз…

Рутерфорд Хейс скривился словно от зубной боли, взглянул исподлобья на Эвертса и процедил:

— Интересно, Уилли. А как же тогда наше посольство во главе с экс-президентом Грантом? Чем сейчас занимается этот красномордый бездельник?

Эвертс с отвращением посмотрел на свой бокал с лимонадом. Эх, что сам Бабушка Хейз, прозванный так за морализаторство, что его жена, Лимонадная Люси — трезвенники. И алкоголь в Белом доме строжайше запрещен. А ему сейчас ох как бы не помешал виски с содовой… А можно даже и без содовой.

— Мистер президент, — сказал госсекретарь, — от самого Гранта практически нет вестей…

— То есть как это — нет вестей? — взорвался Бирчард Хейс. — Он что, не доплыл до Константинополя? В тюрьме у русских? Куплен ими? И почему я узнаю об этом лишь сейчас?

— Мистер президент, все в порядке, — испуганный госсекретарь начал успокаивать своего шефа, — президент Грант добрался туда без приключений, русские радушно приняли нашу делегацию. Мне постоянно докладывает Джон Фостер, которого мы специально для этого отозвали из Мексики, где он был послом, и отправили с генералом Грантом в Константинополь. Джон пишет, что переговоры проходят ежедневно на самом высоком уровне.

— На самом высоком уровне, говорите? — язвительно откликнулся президент. — Так почему же тогда у немцев все получилось, а у Гранта и вашего Фостера переговоры все проходят на этом самом «высоком уровне», а до сих пор они ни до чего так и не договорились? За целый месяц! Есть хоть одна, хоть самая маленькая договоренность? Хоть какое-нибудь соглашение?

Уильям Эвертс вытер взмокший лоб платком.

— Фостер пишет, что все застопорилось из-за убийства русского императора Александра Второго. Но вот-вот будет готов договор между этими югороссами и САСШ.

Президент Хейс был в ярости:

— Однако тугодумным немцам это покушение не помешало договориться с русскими, а Гранту, значит, помешало? И о чем же будет этот договор?

— Не знаю, — растерянно проблеял госсекретарь Эвертс, — об этом Фостер мне не докладывал.

— А о чем же он вам тогда докладывал? — раздраженно проворчал президент Хейс.

— О том, что Грант выразил сожаление по поводу убийства их императора американцами… — не задумываясь, ответил госсекретарь Эвертс, чем вызвал небольшой катаклизм в пределах Овального кабинета. Таких вспышек страсти тут больше не будет еще больше ста двадцати лет — до времен великой и обаятельной Моники Левински.

— Что?! Русский император убит американцами?! — В госсекретаря полетел сначала сломанный пополам карандаш, потом массивное пресс-папье. — Почему вы говорите об этом как о каком-то незначащем эпизоде? В конце концов, почему это не было доложено мне немедленно?! Вы идиот, Эвертс, и это не оскорбление, это диагноз.

— Не посчитал это столь уж важным, — ответил госсекретарь, подбирая с ковра обломки злосчастного карандаша и пресс-папье, от которого он с неожиданной для себя ловкостью сумел увернуться. — Ведь они действовали не от имени нашего правительства…

— Час от часу не легче, — проворчал президент Хейс. — А что слышно от адмирала Семмса? Мы надеялись, что именно он сможет наладить контакт с адмиралом Ларионовым — все-таки они оба моряки.

— Мистер президент, адмирал Семмс уехал обратно в Америку по состоянию здоровья, — испуганно проблеял госсекретарь, ожидая очередной вспышки президентского гнева.

И он не ошибся. Хейс встал, подошел к Эвертсу и вдруг по-бабьи истерично заорал, брызгая слюной:

— Эвертс, что у вас за бардак в госдепартаменте? Телеграфный кабель между Америкой и Европой проложен почти двадцать лет назад, а вы не можете даже разузнать, что там происходит? Про то, что их императора убили американцы, я узнаю только сейчас! Кто его убил?

— Некто полковник Бишоп и его люди, — ответил Эвертс.

— Не знаю такого, — отрезал Хейс. — Эвертс, немедленно свяжитесь с генеральным прокурором Девенсом и министром внутренних дел, как его там…

— Шурц, — подсказал госсекретарь.

— Точно, Шурц, — кивнул президент. — Пусть арестуют всех людей этого Бишопа, которые еще находятся в САСШ, а вы предложите их выдать русским.

— Господин президент, — ответил госсекретарь Эвертс, — как только я получил сведения об этом Бишопе, я сразу же поговорил и с генеральным прокурором и с министром внутренних дел. Дело в том, что вся банда Бишопа в полном составе выехала вместе с ним в Болгарию, где и была арестована русскими сразу после покушения. Так что арестовывать некого, а раз ни империя, ни Югороссия нам ничего не предъявили, значит, мы тут как бы ни при чем…

— Так уж совсем и ни при чем? — резко откликнулся Хейс. — Россия поддержала нас во время Гражданской войны, а мы в ответ подложили им такую свинью. Русского императора убили американцы. Сейчас русские помнят только это. В их глазах мы грязные неотесанные янки, которые за добро платят злом. Так что придумайте что-нибудь, чем можно будет перебить такое грязное паблисити! А то там, в Константинополе, непонятно что творится! И зачем Семмс будет возвращаться, если там есть о чем говорить? — президент Хейс остановился посреди кабинета и нацелил в своего госсекретаря скрюченный палец: — A-а, я, кажется, все понял! Похоже, ваш Грант опять злоупотребляет алкоголем, вместо того чтобы заниматься тем делом, для которого мы его туда послали! Да, и ваш хваленый Фостер тоже вместе с ним! Алкоголь — это причина всех бед! Алкоголь — погибель Америки! Алкоголь — вестник Антихриста!

«Да, — уныло подумал Эвертс, — Бабушка Хейс во всей своей красе. Сейчас будет двухчасовая лекция на тему о вреде алкоголя и о необходимости перехода к сухому закону».

Но через пару минут Хейс вдруг резко сменил тему:

— Кто у нас сейчас послом в Петербурге?

— Джордж Бокер, мистер президент, — ответил госсекретарь.

— А, этот поэтишка… — Президент утомленно опустился в свое кресло. — Я же вам велел найти нового посла. Терпеть не могу этого эстета.

— Мистер президент, — ответил госсекретарь Эвертс, — старый император, Александр Второй, просил нас его не трогать — у него с Бокером были очень хорошие отношения. Да и новый император за него вступился, еще будучи наследником престола.

— Ладно, — махнул рукой президент Хейс, — пусть этот Бокер лично отправится в Константинополь и попробует хоть о чем-нибудь договориться с этими югороссами. Похоже, что это наш единственный шанс. Заодно пусть посмотрит, чем там занимается Грант, и какой такой договор они там вот-вот подпишут. И если там еще конь не валялся, пусть он гонит их поганой метлой от моего имени! Все, Эвертс, убирайтесь с глаз моих долой и начинайте действовать! И дайте сюда это дурацкое пресс-папье.

27 (15) августа 1877 года. Испания, Кадис

Капитан Джордж Таунди Фулдэм

…Все как всегда:

— Сеньор Фульям, где деньги за квартиру? И за ваших людей?

Я достал из кармана несколько серебряных монет и отдал их дородной и усатой сеньоре Перес. Та смахнула их в карман передника толстыми сальными пальцами, с презрением взглянула на меня и ушла. А я со вздохом пересчитал остаток наличных капиталов.

А оставалось их, увы, на месяц, максимум на два. И то если перейти на хлеб и воду. Похоже, придется наниматься на какой-нибудь корабль или боцманом, или вообще простым матросом. Можно, конечно, отказаться платить за своих ребят, но я не янки — эти ребята были со мной на «Самтере» до конца войны. А четверо служили и на «Алабаме», где я был помощником капитана. И выгнали их с «Марлборо» вместе со мной.

Но обо всем по порядку. После того, как мой любимый Юг сложил оружие, наш «Самтер» — давно уже переименованный в «Гибралтар», но все еще исправно служивший Югу — вернулся в Ливерпуль, где и был продан новым хозяевам.

Я же пошел служить к старому Бизли, который меня уже давно звал к себе капитаном одного из своих судов. А из моей команды почти все решили возвращаться на Юг. Лишь пятнадцать человек ушли со мной на «Марлборо». С тех пор один из них умер от холеры, двое перешли на другие суда, а дюжина до сих пор ходит со мной. Точнее, ходили…

Год назад Бизли занемог, и его место занял его сын — Уильям Бизли по прозвищу «толстяк Билли». Если отец был достойным человеком, уважавшим южан и скрупулезно честным, то Билли сразу урезал жалованье команде и потребовал ввести телесные наказания по примеру живодеров из Ройял Нэви. Я отказался, пошел к его отцу, и все вернулось на круги своя. Но как оказалось, ненадолго.

Месяца два с половиной назад наш «Марлборо» зашел в Гибралтар. Было это аккурат после разгрома британской эскадры у Афин. И как обычно, первым делом моряк, ступающий на твердую землю, идет в кабак. Не для того, чтобы выпить, а чтобы узнать и обсудить последние новости. В море газет нет. Главной новостью тогда и был тот позорный разгром Средиземноморской эскадры Ройял Нэви. Русские уделали хваленые британские броненосцы сразу, не дав им и рта раскрыть. Так что новость про утопление двумя русскими военными кораблями целой британской эскадры у Пирея обсуждалась всеми.

Я, по своему обыкновению, не лез в разговоры о политике. Но один из моих ребят сказал англичанам, что негоже было нападать без причины на корабль под флагом русского наследника престола. После этого Бизли объявил мне, что если мы не покинем «Марлборо» в течение часа, он передаст нас местным властям по обвинению в антиправительственной агитации. Полагавшихся нам денег, естественно, не выплатили, и мы сошли на берег с тем, что у нас было в тощих кошельках.

Гибралтар пришлось срочно покинуть — мы на дилижансе направились в близлежащий Кадис. Я рассчитывал получить место или капитана, или его помощника, или в крайнем случае — боцмана. Но испанцы от меня отворачивались, едва лишь я начинал разговор. А все из-за того, что я до того служил у англичан. К англичанам идти было опасно — кто знает, что им наговорил этот сволочной Билли. Немногие же американские суда не хотели брать на борт конфедератов, пусть даже и бывших.

А тут еще пришла новость о том, что «Марлборо», пытаясь скрыться от русского патруля, разбился о скалы у Сицилии, и что при этом погибла почти вся команда. После чего на меня многие стали смотреть чуть ли не как на виновника этой трагедии, хотя меня там, конечно, уже не было. Говорил же я Билли, что его любимчик Давенпорт никудышный навигатор — а именно его он и сделал капитаном…

Вот уже два месяца, как ходить по европейским морям под «Юнион Джеком» стало смертельно опасно. Русские объявили Британии так называемую тотальную морскую войну, и в этом нелегком деле к ним тут же присоединились все, кого когда-то обидели или ограбили обитатели Туманного Альбиона. Блокировали они с моря и Гибралтар. Мы еще вовремя оттуда убрались, потому что Испания тут же тоже закрыла сухопутную границу. Чтобы нас не загребли в тюрьму вместе с командами тех английских кораблей, которым не посчастливилось застрять в испанских портах, пришлось долго объяснять, что мы не англичане, и еще дать на лапу жандармам. Но обошлось…

Сегодня, как обычно, я пошел в порт, чтобы попытать счастья и попробовать поговорить с капитанами вновь прибывших судов. И тут я увидел входящий в порт прекрасный корабль под российским торговым триколором. С русскими я дела никогда еще не имел. Но у них была репутация честных людей, и некоторые мои бывшие соратники давно уже ходили под их флагом.

Корабль подошел ближе, бросил якорь, и тут я увидел горящие золотом буквы на его борту: «Алабама II».

Я вздрогнул — отчего у русского корабля такое название? Тем временем от корабля отвалила шлюпка и пошла к пристани. В ней, вместе с несколькими иностранцами, наверное русскими, я увидел человека, которого никак уж не ожидал повстречать здесь — нашего любимого адмирала Рафаэля Семмса.

Он тоже сразу узнал меня. И вот уже мы с ним сидим со стаканом белого вина в отдельном кабинете в лучшей харчевне этого порта.

Адмирал первым делом спросил меня:

— Джордж, хотел бы ты еще раз послужить нашему Отечеству?

Я ответил, что отечество мое, увы, сейчас под властью проклятых янки.

Адмирал побарабанил пальцами по столу, хитро посмотрел на меня и вдруг спросил:

— Джордж, а если оно возродится?

Я даже остолбенел от неожиданности и обалдевшими глазами уставился на адмирала — тот очень редко шутил, и никогда о таких важных вещах. Действительно, адмирал Семмс был вполне серьезен.

— Сэр, за это я готов хоть сейчас отдать свою жизнь! — воскликнул я.

— Жизнь отдавать не потребуется, — сказал адмирал. — Всех подробности я тебе пока, увы, рассказать не вправе. Скажу лишь, что у нас теперь появились друзья. Русские мало говорят, но когда они начинают действовать, то щепки летят во все стороны. Любимая их поговорка: «Кто не спрятался, я не виноват». И они согласны помочь нашему Югу освободиться от власти проклятых саквояжников.

Я кивнул:

— Кое-что я уже читал об этом в газетах. Ведь, кажется, именно ганфайтеры-янки убили в Софии русского императора. В недобрый для Севера час им пришла в голову мысль взяться за эту грязную работу.

Адмирал опять загадочно усмехнулся:

— Джордж, можешь считать, что ты уже в деле. Первым нашим шагом должно стать возрождение армии и флота. Вскоре после выхода из Кадиса, в Атлантике, мы поменяем русский флаг на звездно-полосатый матрас янки. И ты официально станешь капитаном «Алабамы». После этого мы пойдем на Чарльстон, куда прибудем в качестве обычного торгового судна.

Но до того нужно будет высадить президента Дэвиса и генерала Форреста на одном из островов Северной Каролины. И, насколько я помню, те воды ты знаешь как свои пять пальцев.

От волнения я вскочил из-за стола.

— Сэр, у меня здесь есть еще дюжина ребят…

— Садись, — сказал мне адмирал Семмс. — Это очень хорошо, что у тебя под рукой люди, которым можно доверять. Они и станут ядром новой команды, которую русские будут обучать обращению с новой техникой и новыми орудиями и новым методам ведения морской войны. Теперь же вот какой вопрос — что именно можно закупить в Кадисе для перепродажи в Чарльстоне? Мы ведь, формально пока еще, торговый корабль и нам не хочется терять такое прикрытие. Но предупреждаю, что места в трюмах у нас не так много. Так что груз должен быть компактным и дорогим.

— Сэр, — ответил я, — тут один мой знакомый испанец привез партию отменного амонтильядо. Я уже подумывал о том, что если мне удалось бы устроиться на какой-нибудь корабль, то первым делом я посоветовал бы его хозяину купить это вино — качество отменное, да и цена разумная. В Америке такой товар оторвут с руками — и никаких подозрений ни у кого не возникнет.

На следующее утро, после бункеровки и загрузки бочонков с вином, «Алабама II» взяла курс на юго-запад. Я стоял на мостике рядом с временным русским капитаном и смотрел на удаляющийся берег Испании. И только сейчас я впервые осознал, насколько круто и бесповоротно изменилась моя жизнь.

28 (16) августа 1877 года, утро.

Константинополь, дворец Долмабахче

Канцлер Югороссии Александр Васильевич Тамбовцев

Прошло всего чуть больше двух недель после свадьбы Игоря Кукушкина и его чудесной испаночки. И вот у нас новая свадьба. На этот раз, прямо скажем, мирового масштаба. Узами брака сочетаются его высочество герцог Сергей Максимилианович Лейхтенбергский и наша прелестная журналистка Ирина Андреева. Тут уже не обойтись застольем на несколько десятков человек. Ведь это будет свадьба, считай, без пяти минут царя Болгарии. К тому же Серж не только внук императора Николая I, но и внук маршала Франции Евгения Богарне, пасынка самого Наполеона Бонапарта. Поэтому и гостей на эту свадьбу понаехало немало. Причем весьма и весьма знатных.

Например, прикатили великий князь Черногории Никола Негоши и сербский великий князь Милан Обренович. В нашей истории сербский князь через пять лет начнет войну с Болгарией, будет разбит, отречется от престола в пользу своего сына Александра и сбежит в Париж. В этой истории, я думаю, ничего подобного не произойдет. Ну, хотя бы просто потому, что идти войной на Болгарию, которая находится «под крышей» Российской империи и Югороссии, было бы просто самоубийством. Хотя дураков в политике хватает, стоит только вспомнить наше время.

Из ближайших соседей на свадьбу своего кузена приехала королева эллинов Ольга Константиновна. Сам король Георг не рискнул в столь сложное время надолго оставить престол. Зато с собой она прихватила четырех юных сыновей — девятилетнего Константина, восьмилетнего Георгия, семилетнего Александра и пятилетнего Николая. С Ириной Ольга Константиновна уже была немного знакома — в тот памятный день, когда у Пирея ракетный крейсер «Москва» в пух и прах разнес британскую эскадру адмирала Горнби, Ирина снимала это сражение с вертолета, а королева Ольга наблюдала его с берега. Уже на следующий день Ирина и Ольга познакомились поближе во время приема, организованного королем Георгом в честь победителей. И теперь та самая Ирина выходит замуж за кузена греческой королевы!

Из своей резиденции в Анатолии приехал и эмир Ангоры Абдул-Гамид. Я видел, что ему не совсем приятен тот факт, что в его бывшем дворце по-хозяйски расположились те, кто не так давно изгнал его отсюда. Но как говорят мусульмане, на все воля Аллаха. И бывший султан сумел сдержать свои эмоции. С восточной витиеватостью он приветствовал Сержа Лейхтенбергского и его прекрасную невесту. При этом эмир взглядом знатока оценил стать и красоту нашей Ирочки, и, как мне показалось, даже вздохнул от зависти. Такая прелестная луноликая дева могла бы стать настоящей жемчужиной его гарема. Но как говорится, на этой свадьбе не ему сидеть на месте жениха…

Из Бухареста приехал великий князь Румынии Кароль I. Он же Карл Эйтель Фридрих Людвиг фон Гогенцоллерн-Зигмаринген. Румыны были союзны России во время только что закончившейся войны, а потому Каролю оказаны все подобающие его титулу почести. Ну, а мне надо будет переговорить с ним насчет нашего дальнейшего сотрудничества в деле нефтедобычи и нефтепереработки. Тем более что господин Нобель находился в Константинополе и тоже приглашен на эту свадьбу.

Из родственников Сержа были лишь его братья и сестры. От царской фамилии собирался приехать брат покойного царя великий князь Николай Николаевич. Но ему весьма прозрачно намекнули, что при этом он не должен брать в Константинополь свою метрессу — балерину Катерину Числову. Дамочка сия была весьма скандальной и «легкой на руку». Порой великий князь появлялся на публике с роскошным бланшем под глазом. Знакомые Николая Николаевича вздыхали — Катенька опять за что-то рассердилась на своего Низзи и надавала ему пощечин. Поэтому великий князь, по здравом размышлении, не рискнул один ехать на свадьбу племянника.

Ну а родственники Сержа Лейхтенбергского оказались людьми воспитанными, и хлопот с ними было немного. Отец герцога умер еще четверть века назад, а мать, дочь императора Николая — в прошлом году. Старшая сестра Мария, приехавшая в Константинополь вместе с супругом Вильгельмом Баденским, представляла также и германского императора Вильгельма. Один из братьев жениха, Николай, уже шесть лет из-за слабого здоровья проживающий в Ницце, на свадьбу не приехал, прислав лишь письменное поздравление. А вот другой брат — Евгений, и сестра — тоже Евгения, приехали на свадьбу и сейчас с интересом рассматривали будущую супругу своего младшего брата. Евгения была замужем за герцогом Ольденбургским и славилась экстравагантными нарядами и весьма раскованным поведением. Впрочем, по всей видимости, заранее предупрежденная о соблюдении правил приличия императором Александром III, она вела себя тише воды ниже травы.

А герцог Евгений Лейхтенбергский мне понравился. Это был лихой кавалерист, участвовавший пять лет назад в походе Хиву и получивший за храбрость, проявленную в боях с «халатниками», орден Святого Георгия IV степени. Перед самым началом этой войны он командовал 5-м гусарским Александрийским полком. Первым браком он женился в 1869 году на внучке великого Кутузова Долли Опочининой. Но счастье его было недолгим — молодая супруга умерла во время родов, оставив ему дочку Дарью. Эта девочка, пережив Первую мировую и Гражданскую войны, вернется в Советскую Россию из эмиграции, и в возрасте 67 лет будет расстреляна в 1937 году ежовским НКВД, якобы за связь с гестапо. Естественно, все эти подробности я не стал рассказывать брату Сержа Лейхтенбергского.

Были также представители царствующих домов Европы, и даже сын персидского шаха Мохаммад-Али. Молодой и улыбчивый юноша в смешной, расшитой золотом восточной одежде, оказывается, неплохо говорил по-французски. После представления жениху и невесте, он с ходу прочитал на фарси какое-то цветистое стихотворение, восхваляющее красоту русской пери, и тут же довольно сносно перевел его на французский.

Европейские королевские династии были представлены сыновьями и внуками правящих монархов. Из всех присутствующих меня заинтересовал лишь брат императора Австро-Венгрии эрцгерцог Карл Людвиг, который приехал вместе со своим четырнадцатилетним сыном Францем Фердинандом. Да-да, тем самым, убийство которого в Сараево стало поводом для начала Первой мировой войны. На Карла Людвига стоит обратить особое внимание. Ведь скорее всего, именно он взойдет на австро-венгерский трон, если выяснится, что Франц-Иосиф каким-то боком все-таки замешан в убийстве императора Александра II. Кронпринц Рудольф, сын императора Франца-Иосифа, еще молод — ему всего девятнадцать лет, и по законам Двуединой империи он считается несовершеннолетним.

Были также представители итальянского королевского дома, испанского, португальского и Франсуа Орлеанский — один из Бурбонов, являющийся депутатом Национального собрания Франции. В общем, присутствовал весь европейский бомонд.

Такое внимание к свадьбе герцога Лейхтенбергского и нашей Ирочки было вызвано тем, что в лице будущего болгарского монарха на Балканах вызрел новый центр силы, с которым вынуждены будут теперь считаться все государства Средиземноморья. И не только они. Все знают, что Серж — двоюродный дядя нынешнего русского императора, а его невеста — родственница одного из правителей Югороссии. Каюсь, это я распустил слух о том, что Ирочка — моя родственница. Она против этого не возражала, а быть в родстве с канцлером Югороссии — это престижно.

Ну а сама свадьба была похожа на все свадьбы, только попышнее и поторжественнее, чем обычно. После венчания в храме Святой Софии все отправились снова во дворец Долмабахче, где в зале с огромной хрустальной люстрой были накрыты столы.

Пир, что называется, был горой, гостей было несколько сотен, и развлекали их лучшие певцы и танцоры, приглашенные на свадебные торжества. Тут были и болгары, которые зажигательно отплясывали свое «хоро», и казачки, которые исполнили удалой танец, размахивая острыми шашками. Моряки с нашей эскадры станцевали «Яблочко». Гости были в восторге.

Певцы, приехавшие со всех концов Европы, исполняли арии из популярных опер и серенады. Но всех затмил — во всяком случае, мне так показалось — наш Игорь Кукушкин, который был приглашен на эту свадьбу со своей молодой женой. Поначалу он немного робел в окружении знатных персон, но потом, выпив немного, расхрабрился. Взяв гитару, подаренную ему испанским послом, он вышел на середину зала и, сказав, что посвящает песню новобрачным, запел:

И мы, пришельцы из будущего, и люди XIX века — все затаив дыхание слушали балладу, посвященную тем, кто хотя бы раз в жизни испытал божественное чувство любви. Какие простые и в то же время удивительные слова:

А Игорь продолжал перебирать пальцами струны гитары и, с улыбкой глядя на свою ненаглядную Наденьку-Мерседес, пел:

После того, как замолк звон гитарных струн, еще секунд двадцать в зале царила тишина. Потом все взорвалось аплодисментами и криками «Браво!». Игорь поклонился жениху и невесте, сидевшим за отдельным столиком, и, бережно держа в руках гитару, отправился к своей супруге.

Ну, а потом супруги Лейхтенбергские на свадебном вертолете — правда, без цветов и воздушных шариков — вылетели в Варну. Оттуда они отправятся в Софию, где и начнут обживать свое семейное гнездышко. А для меня началась самая горячая пора. Ведь гости, приехавшие в Константинополь, жаждали общения с человеком, который занимался внешней политикой Югороссии. То есть со мной. И пренебрегать таким общением было просто неразумно.