Встречи под Небом

Особенности гостиничного дела

В ясный день любой плывущий по мутным благословенным водам Великой Реки, в лодке ли, в барже, влекомой вдоль берега бурлаками, или под парусом корабля, на всем пути от самых первых судоходных протоков до границ бывшего Рассветного Княжества может видеть на юге темный зубчатый гребень, похожий на спину лежащего дракона. Драконий Гребень или Драконий Хребет, как его назвали еще до Воюющих Царств. Тогда же его звали и Пограничным, ибо Небо в ту эпоху лишь краем покрывало северную часть гор, а тьма и варварство царили в землях южнее. Драконьим его кличут и сейчас, когда горная цепь разделила Поднебесную на две почти равные части, став Срединным Хребтом.

Красивы эти горы. Крепкие великаны, таящие в своей глубине жар каменной крови, вздымают на своих плечах пушистое зеленое покрывало, тянутся вверх к вечным лохмотьям облаков, заслоняют собой солнце. Для тех же немногих, кто может подняться высоко в распахнутую лазурь неба и взглянуть на сизую, даже синеватую даль, Срединный похож на стадо сказочных животных, чьи иногда острые, чаще покатые, горбы, плешивые или заросшие шерстью леса то неторопливо вспарывают белую реку небесной воды, то замирают под слепящим жаром солнца. Далеко на западе стадо это ведут громадные старики, сверкающие снежной сединой. Несколько таких же белоспинных великанов на востоке, словно пастухи, собирают вокруг себя отставших…

— Красиво, — молодой человек не видит описанной выше картины, ему для восхищения хватает стремящейся ввысь скалы со щербатой вершиной, дерзкой зелени, уцепившейся в отвесную стену и глаз девушки, на коленях которой лежит его голова.

— Я так и не узнал, как тебя зовут, — улыбается он и медленно проводит пальцем по нежной коже девичьей щеки, потом раскрывает ладонь и щурится от удовольствия, когда красавица, едва не мурлыча, трется об нее лицом.

— Я думала, мой господин знает, — голос ее нежнее напева флейты, а насмешка тоньше шелковой паутинки. — Ведь он давно окликает меня первым слогом моего имени…

— Чжи. Желание, — смеется юноша, указательным пальцем очерчивая границу ее губ. — Там где есть первый, должен быть и второй… Сколько слов в лисьем имени?

Он наматывает медно-красный локон подружки на палец и тянет к себе. Припухшие от недавних поцелуев губы отвечают горячим шепотом:

— Чжи Хэ Ли…

«Желание. Гармония. Прибавление». Но уста заняты, и мысли, не прозвучав, теряются в прибывающей гармонии двух желаний.

…

Дыхание успокаивается, истома в мышцах, ветерок холодит быстро сохнущую плоть. И пустота в голове. Нет, есть мыслишка: «а хвост у нее есть?»

— Мы так и будем лежать?..

— Тебя чем-то не устраивает нежная трава под нами?

— Меня не устраивают муравьи, ползающие по моей ляжке…

Оба смеются. Девушка дергает ногой, потом пытается стряхнуть настырных насекомых рукой. Парень помогает ей… Возня опять заканчивается громким ликующим криком и блаженной усталостью…

— Ва-анну, — стонет девушка. — Хочешь в горячую воду после семи дней воздержания?

Разные голоса, но смех один.

— Хочу. Всегда знал, что величайшее сокровище культуры — горячая вода… Где, говоришь, эта гостиница? Нам, кстати, уже есть нечего.

— Может, к ночи успеем, — задумчиво отвечает Чжи.

Парень зевает. Громко. Протяжно. И встает…

На бывшем уездном тракте, медленно превращавшемся в проселок, постоялый двор не разрастался, а лишь старел и ветшал, постепенно отдавая тлению пустующие помещения. Оно и понятно — какова дорога, такова и гостиница. Даже в ярмарочные недели половина комнат пустовала, ибо богатых путешественников на отдельные комнаты не хватало, а беднота ютилась по лавкам в трапезной, под стенами снаружи, да у повозок. Иные и на еду не тратились, перебиваясь дорожными запасами. В другое же время и единственный постоялец бывал в радость. Оттого хозяин гостиницы, почтенный господин Чжу по имени Дунь больше походил на крестьянина, пусть и состоятельного — такое же короткое платье, так же прижаренная солнцем кожа и мозолистые руки с черной каймой под неровными ногтями — чем на содержателя публичного заведения… Но лицом владел не хуже столичных коллег, потому, ни челюсть не уронил, ни в ухмылке не перекосился. Только затвердел гостеприимной миной из разряда: «Проходите, гости дорогие, вам здесь рады…»

Пара, действительно, выглядела… необычно. Впереди стоял молодой человек лет двадцати, сочетавший в своем облике явно несочетаемые вещи. Ухоженная кожа лица темнела загаром и свежими царапинами, оставленными, похоже, горной колючкой. Аристократически длинные темно-русые волосы вульгарно рассыпались по плечам. Распахнутые до пояса (так, что виден был выпуклый пуп и тонкие волосы под ним) шелковый халат и шелковая же нижняя рубаха, были безнадежно запятнаны травяным соком. Почтенный Чжу невольно отметил: «Такого качества ткани даже в Округе не бывает! Ранг пятый, не ниже!..» Не менее странно со всем этим смотрелись матерчатая перевязь меча, чья обернутая холстиной — тоже не дешевой — рукоять торчала из-за широкого плеча, и, наконец, травинки, зацепившиеся за все, что мог охватить взгляд.

«Он на покосе, что ли, кувыркался?» — подумал хозяин гостиницы, а крестьянин в его теле с облегчением вспомнил, что сено для своей скотины домашние успели заготовить и просушить. «Сезон дождей скоро».

Между тем, из-за спины молодого человека розовой змеей выскользнула изящная ручка и бесстыже нырнула тому за пазуху, завозилась под дорогой тканью. И от вида этого копошения мыслей в голове почтенного Чжу стало совсем мало, а внимание сосредоточилось на девушке, выглядывавшей из-за плеча гостя. Вернее, на ее глазах, шальных, влажных. Меняющих цвет с зелено-карего на глубокий медовый…

Чжу сморгнул. «Показалось. Игра света…»

Потом он увидел ее губы. Припухшие. Яркие. Зовущие… Облизнулся, сглотнув обильную слюну, и заставил себя рассмотреть лицо гостьи целиком — чуть скуластый, но не резкий овал, темные четкие дуги бровей, пересеченные свободно падающими рыжими прядями, узкий прямой нос, стройная шея белеющая в тени…

— У вас найдется комната на двоих, почтенный? — проскочило почти мимо рассудка, удостоившись неосознанного, заученного наизусть ответа:

— Двадцать фэней комната, десять за постель, ужин отдельно. Дешевле то и быть не может…

И тут только, когда прозвучали цифры, Чжу опомнился и едва не застонал от досады — судя по богатой одежде гостя, цену можно было заломить и побольше. Правда, быстро успокоился, смекнув, как наверстать упущенное. Но, как видно, успокоился рано.

— Три! — рука девушки с тремя оттопыренными пальцами вдруг оказалась перед самым лицом. — Три фэня! Только из уважения к хозяину тех живописных развалин, какими выглядит это почтенное заведение снаружи.

Пальчики едва не сверкали чистотой, без крестьянской грязи, въедающейся в кожу годами. И даже без мозолей. Но кисть и предплечье были сильными…

Чжу сморгнул. Сглотнул. Полностью рассмотрел, наконец, вынырнувшую из-за гостя девицу — тонкий стан, низко, на талии, перетянутый поясом; тяжелую, рвущуюся из одежды, грудь (сглотнул опять); веселый оскал перламутровых зубов…

— Три?..

И только тут, загнав внезапное вожделение куда-то под сердце, всплеснул руками, взорвался возмущением:

— Три?! Да за эти деньги я могу только пригласить вас к себе, в продымленную конуру, в которой ютятся пятеро детишек и старая мать, пускающая ветры чаще, чем дышит! — глотнул воздуха и продолжил: — Да, за эти деньги я мог бы предоставить вам помещение просторнее и ароматнее, но там сейчас сохнет свежее сено. Но если уважаемый господин, — он заглянул в насмешливые глаза молодого человека и едва не сбился, — хочет хорошо отдохнуть после долгой дороги, то ему больше подойдет просторная комната с кроватью, — тут он почти закатил глаза, изображая небесное наслаждение от этой столичной придумки, — шелковое белье, — не стоило говорить, что качество последнего не шло в сравнение с качеством одежды гостя, но, по крайней мере, гарантировало отсутствие насекомых, — и отсутствие летающих кровососов.

Тут следовало поймать или прихлопнуть на шее несуществующего комара, но ухмылки слушателей не распаляли вдохновение. Чжу только поднял указательный палец.

— Из уважения к дорогим гостям… Пятнадцать фэней.

— Пятнадцать за комнату, кровать и белье? Небось, из шелка-сырца. Ха! — девица шагнула вперед, упруго толкнула грудью, обдала запахом травы и чего-то настолько знакомого и волнующего, что сердце несчастного хозяина ухнуло куда-то вниз, а потом заколотилось под ключицами. — А мне кровать будет только мешать, — шепот обжег шею. — Дюжину за все. И десять за баню, — и хихикнула, — Только за срочность — кому-то из-за этого придется немного придержать свое желание…

Чжу вспомнил, что надо дышать. «Шалава,» — подумал восхищенно, даже не пытаясь больше торговаться, вспомнил жаркие бедра жены и тут же отогнал это видение, — «Потом… Ну, будет вам баня…»

Но до бани было еще далеко — воду деньгами быстрее не нагреешь. И хотя в гостинице закрутился уже хлопотливый хоровод домочадцев, подгоняемый скупыми распоряжениями хозяина, гостям пришлось коротать ожидание в трапезном зале. Девица не обремененная обувью с ногами забралась на широченную скамью, этакий фрагмент полноценного дощатого пола, на который у содержателя гостиницы не хватило средств. Устроилась на пятках восхитительной округлостью седалища. Потянулась. Вкусно, со стоном, закидывая руки за голову, отчего широкие рукава дешевого крестьянского платья упали вниз, откровенно обнажив нежную кожу сильных, но не огрубленных рельефом плеч. Запрокинула голову — даже в свете бумажного фонаря, любезно принесенного одним из многочисленных отпрысков хозяина, стало видно, что шея под подбородком белее, чем над ключицами, где солнце успело оставить след своей ласки. Рыжие волосы взлетели и упали сверкающей волной. Из-под которой блеснули влагой лукавые глаза… Спустя вздох девушка уютно облокотилась на стол и подперла голову кулачками, выставив вперед острый изящный носик. Грудь, едва не выпавшая из халата, оказалась в неясной, обещающей тени.

«Хорошее представление», — улыбкой подтвердил парень, устраиваясь напротив на другой скамье с обычной для него уверенной и вальяжной основательностью.

— Я выгодная спутница? — спросила, или, вернее, попросила комплимента красавица. Но дождалась лишь неопределенной усмешки — молодой человек деловито снимал через голову перевязь с мечом. Лукавое личико сделалось грустным.

— Я впервые путешествую с лисой… — спутник ее очень аккуратно положил оружие слева от себя и, подняв глаза на собеседницу, ухмыльнулся. — Так что мне трудно судить об этом… — Наклонился над столом, лицом к лицу девушки, и спросил жарким шепотом. — У тебя бывают… ушки? — он поднял ладони над головой и помахал ими. Лицо его в этот момент выразило такое сочетание смущения, детского любопытства и старательно демонстрируемой аристократической уверенности, что подружка его прыснула сдавленным смехом, а потом расхохоталась открыто и громко.

Словно на смех в трапезную вкатилась семенящей походкой босоногая светлоголовая девчушка с тяжелым круглым кувшином и двумя высокими керамическими чашками. С облегчением бухнула все это на стол, шмыгнула курносым носиком, зыркнула любопытными глазами из-под соломенной челки и сообщила:

— Вино, господин.

Постояла под двумя вопрошающими взглядами, как-то внезапно смутилась и, коротко поклонившись, сообщила тихонько:

— Я пойду… щас бобы принесу.

— Ага, принеси, — кивнула лиса сочувственно. — И курицу с зеленью. А еще медовых сладостей не помешает…

Взгляд исподлобья и кивок подтвердили — не помешают. Малышка развернулась на грязных пятках и рванула прочь.

Девушка проводила ее взглядом и обернулась к парню.

— А почему ты раньше не спросил? Мы уже сколько дней вместе?

— Хм… Не считал, — он на мгновение задумался, но скоро ответил: — Это первое жилье после встречи, то есть пара десятков ли. Спрашивать было некогда.

И улыбнулся отнюдь не осуждающе.

Девица сноровисто плеснула вина в чашки и хихикнула согласно — весь этот недлинный путь они действительно были заняты. К обоюдному удовольствию.

— Я, кажется, понимаю, почему ты так охотно покинула деревню.

Ответа не дождался. Оба хлебнули из чашек.

— Голова будет болеть, — оценил молодой человек.

— Я вылечу, — отмахнулась лиса рукой с чашкой — несколько капель упали на стол.

— А что еще можешь вылечить? — вздернутые изумленно-недоверчиво брови.

— Ну-у… Кости срастить. Мясо. Ци направить, — сообщила девушка, как о малозначащем. — Жар не сниму.

Парень хмыкнул. Помедлил с ответом. Ненадолго.

— Значит, можно не бояться.

— Чего?

Он улыбнулся из-за чашки.

— ?

— Всегда так договариваешься? Что ты выторговала у того речного дракона?..

Рыжая попыталась задуматься. Красиво. Сосредоточенно. Наконец, ответила:

— Не помню. Что-то выторговывала. Для деревни. Кто еще может с драконом общаться? Уездный чин только приказы издавать горазд. Его и не видят в деревне никогда.

Она подперла щеку ладошкой.

— Чему я только рада. Да и остальные тоже…

— Чего «тоже»?

— Ну это. Рады. Не видеть, — девушка широко распахнула глаза, мол, чего не ясно то?

Парень ухмыльнулся понимающе. И тут же обернулся на шорох шагов — в дверь вошла, тихонько шлепая босыми ногами, давешняя курносая девочка с деревянным подносом в руках.

— Бобы, вот… — поднос стукнул о доски стола, — Матушка лапшу делает. И курицу.

Малышка замолчала. Потупилась.

— А медовые сладости? — певуче спросила Чжи. И удостоилась быстрого пожимания плечами:

— Это… Ну…

— Съела по дороге? — лицо лисы засветилось счастьем.

— Не, — шмыгнула носиком девочка. — Матушка сама принесет…

И опять сорвалась прочь, мелькая пятками. Под беззвучный смех парня.

— Господин, а как тебя зовут? Я так и не успела спросить об этом.

Беззвучный смех превратился в задушенное «гы-гы-гы», на что рыжая обиженно надула губки и буркнула:

— Мне тоже не до вопросов было…

Хохот из трапезного зала услышали даже на кухне. Когда две чумазые белобрысые мордочки хозяйских детишек возникли в дверном проеме, гость всхлипывал и вытирал слезы, а его рыжая подружка хватала ртом воздух…

— Ох… — молодой человек запил смех чашкой вина. — Го Люянь.

— А?

— Ты спросила, как меня зовут. Впрочем, я, кажется, все же представлялся тебе. Еще при первой встрече.

— Разве? — девушка отмахнулась, задумавшись о чем-то. — Не важно, значит, не запомнила…

Парень изумленно приподнял брови, но промолчал.

— Господин… Люянь, — пропела лиса, глядя в темноту под крышей. — Ведь это не полное имя? Родовое?

— Да, — улыбнулся тот. — Этого достаточно для повседневного общения…

— Господина и содержанки? — быстро перебрала варианты обращений Чжи.

Люянь ответил согласным взглядом. И мгновение спустя, внезапно веско добавил:

— А для особых случаев — Юн Фэньчжу. Воспламеняющий Феникс-Муж. То же и на личной печати, — рука его обозначила движение к поясу, и девушка понятливо кивнула.

— Ритуальное имя, да?

Увидела согласие во взгляде. И вдруг преобразилась, стала неуловимо похожа на снедаемое страхом и любопытством животное:

— Я сразу догадалась. Ты сразу ведь понял, что я лиса, да? — торопливо зашептала она, настойчиво подавшись вперед и заискивающе заглядывая в глаза, — А что у тебя за Меч? — голос ее на миг напрягся, готовый дать петуха, — Он такой…

Люянь со стуком опустил чашку на стол и грубо оборвал:

— Наполни.

Чжи проглотила незаконченную фразу, опустила глаза и послушно налила вина. Красиво, грациозно, с кротостью движений, кричащей: «Прошу простить вашу ничтожную рабу!..» С наивной присказкой: «Я больше не буду!»

На тусклой синеве оконного проема с тихим шелестом мелькнула тень ночной бабочки, прилетевшей на свет, пропала на черном фоне не освещенной стены. И вспыхнула тусклым пламенем крыльев над рыжей копной волос, над грустным виноватым личиком. Искренним ли — не понять.

Какое-то время девушка смотрела, как мужчина неторопливо хлебает дешевое вино. Вздыхала. Шмыгала носиком. Ёрзала беспокойно. И соблазнительно пластично. Наконец замерла, подняв лицо в направлении двери. Затрепетала точеными ноздрями…

— Курицу готовят… — голос задрожал от вожделения.

Люянь, оторванный от созерцания спутницы, машинально оглянулся.

— Кхм. Воистину лиса. Я пока только запах дыма чувствую.

Чжи его не услышала. Лишь шептала почти страстно.

— …Имбирь. Лук… Грибы…

— Так почему ты увязалась за мной?

— М-м? — девушка вздрогнула. Глянула искоса, слегка разочарованно. И протянула уже задумчиво: — М-м-м…

— Очень внятно, — похвалил парень. И налил вина самостоятельно.

— Родители умерли, — буркнула лиса. — Так что… — она привычно помахала рукой, изображая неопределенность.

— Родители?

— Приемные, — вздохнула Чжи и обняла ладонями свою пустую чашку. — Своих я не помню, — брови ее страдальчески искривились, и Люянь мог бы поклясться — помимо ее воли. — Я вообще мало чего помню. А эти… — в зрачках влажно отразился свет лампы, — подобрали меня на дороге и заботились обо мне, как о родной дочери. — Она дерзко взглянула в глаза собеседника: — Я очень заботилась о них… Как умела. Я МНОГОЕ умею. Но…

Рыжие волосы упали на лицо, спрятали его. И Люянь налил вино уже не только себе.

— Я не пьянею, — с сожалением прошептала девушка.

Парень молча хлебнул из своей чашки.

— Ушла из деревни. Нашла брошенную лачугу. Без паспорта куда еще деваться? Малышкой опять прикидываться? — поморщилась. — Вот и встречала путников. Да по соседним деревням добытничала…

— Что делала?

— Пропитание добывала, — вздохнула. Принюхалась жадно к явным уже запахам и добавила: — Деревенской ведьмой у-нюй прикидывалась. Надоело.

— А почему паспорт не раздобыла? С твоими талантами это не сложно, — алкоголь, похоже, не действовал и на молодого человека. — Эй! Вина еще!

На кухне затопали.

— Ты что, не знаешь? — обернувшись, Люянь наткнулся на изумленный взгляд лисы.

— Не знаю. Что именно?

— Про паспорта… Любой чиновник при регалиях распознаёт оборотня с первого взгляда. Если, конечно… — она отвела взгляд.

— Если что?

— Если другой чиновник не защитит.

Молодой человек расплылся понимающей ухмылкой как раз в тот момент, когда в зал вошел хозяин гостиницы с обещающе тяжелым бочонком в руках. Стоило же путникам опять остаться в одиночестве — прерванный разговор возобновился едва ли не торопливой фразой:

— Коль скоро, я смог опознать твою суть, ты решила, что у меня получится прикрыть тебя?

Чжи фыркнула:

— У тебя это прекрасно получилось, господин мой, — засветилась лукавая улыбка. — Виден богатый опыт.

Люянь поперхнулся прорвавшимся смехом.

— А чего вы ищете в дороге, Господин Люянь? — темные глаза пытливо глянули из-под приопущенных ресниц. — Убегаете от сытой жизни?

Парень промолчал. И спросил жестко.

— Ты готова рискнуть, поставив на меня?

Но в ответ дождался только пожатия округлых плеч.

— Я… знаю предел вашей защиты…

Девушка выпрямила спину, отстранившись от стола:

— А вот объяснить это не смогу, вы уж простите, господин Люянь… — она подняла ладони в беспомощном жесте. И вдруг простонала: — Они жарят говядину…

Между тем, ароматы кухни достигли и носа молодого человека, заставили его замереть, прислушиваясь к неожиданному богатству вкусов…

— Ха! Судя по запахам, нас ожидает настоящий пир, — Люянь опять наполнил чашку вином. — Надеюсь, блюда будут лучше этого пойла. Гань бэй.

— Не хуже, — проговорила девушка, глядя в сторону кухонной двери невидящими глазами. — Курица в соусе с горошком и побегами бамбука… Тушеные овощи с грибами…

— Говорят, здесь встречаются интересные грибы, — тихо проговорил парень, с интересом глядя на спутницу. В глазах появился блеск то ли от выпитого вина, то ли от нахлынувшего вожделения, а, возможно, и того и другого.

— …Вареный рис… Говядина… Кажется, и пирожки… — прошептала с благоговением лиса. И вдруг поперхнулась — Люянь, накрутил на палец медную, темную в полумраке прядь и потянул к себе.

— Госпо… — его губы не дали закончить слово, а руки сноровисто нырнули в наполненную упругим теплоту под халатом…

Когда хозяйка, крепкая женщина с красивым подвижным лицом и светлыми прямыми волосами, закрученными в тугой узел простой прически, самолично внесла первое блюдо в трапезный зал, гости снова сидели, но уже на одной лавке — девица устроилась круглой попой на грязных пятках и наливала вино в пустую чашку молодого человека, навалившегося на столешницу и подпершего голову рукой. Впрочем, голову он сразу поднял, чтобы рассмотреть вошедших и их ношу.

— Хорошего аппетита, господин, — деревянный поднос стукнул о дерево стола перед лицом парня, обдал ароматным паром.

— О… — прозвучало эмоционально и многозначно. И опять: — О… — когда перед гостями поставили следующее блюдо. И еще одно. И еще…

— О-о-о… — рыжая протянула мелодично и томно, напомнив о той картине, которую хозяйка мельком увидела и хорошо услышала незадолго перед тем. Тут же над столом мелькнула гибкая рука, и изящные пальцы ловко выхватили из одной тарелки полоску мяса, — А-а-ам… А-а-а…

Над столом раздалось многоголосое и мстительное детское «хи-хи» — рыжая нахалка слишком поторопилась и теперь со слезами на глазах и широко распахнутым ртом гоняла обжигающий кусок по губам и языку. Нотка злорадства объяснялось еще не прошедшей болью в ушах, за которые мать недавно оттаскивала детей от захватывающего зрелища.

— Горя’о… — девушка сердито зыркнула на детвору. Однако, наткнулась на уверенную фигуру женщины. — Горашо же.

— Я старалась, — улыбнулась госпожа Чжу. Она не смеялась, но в уголках глаз собрались выразительные морщинки. — В округе лучше меня никто не готовит. — Она повернулась к парню, — В этом вы сможете убедиться если не ошпарите себе рот… Надеюсь, у вас есть чем заплатить?

Гость с задумчивой усмешкой наблюдавший мучения спутницы, кивнул, опустил руку к поясу, выложил на стол три слитка белого металла и поймал ее взгляд:

— Этого хватит?

Здесь было явно больше, чем «хватит». Настолько явно, что вопрос в устах умного человека означал нечто большее, чем подтверждение размера платы за еду. А глупцом он не выглядел. Слишком аккуратным оставалось его оружие на фоне беспорядка в одежде. Слишком трезвыми были глаза.

— Этого достаточно, — после мгновений раздумий женщина накрыла ладонью серебро. — Этого достаточно, уважаемый господин… — она улыбнулась и поклонилась. — Скоро будет готова вода для омовения, если хотите, можно отнести еду в купальню.

«Да», — наклонил голову парень.

— Угу, — радостно закивала рыжая, слизывая соус с пальцев. И заслужила новую порцию «хи-хи». Совсем не злого.

Дорога. Едет ли по ней чиновник на место службы, купец ли везет товар, паломник ли мерно шагает к далекой святыне, или ссыльный несет свою кангу — для каждого из них пыльная лента всего лишь путь отсюда туда. Возможно, интересный, но часто трудный и всегда, всегда затратный. Дорога, как ненасытное чудовище, пожирает деньги, еду, силы и, наконец, время, отнимая дни и недели, месяцы и годы короткой человеческой жизни. Такова ее сущность, и поделать с этим ничего нельзя.

Но для корчмаря, мытника и разбойника дорога — кормилица, источник выгодного торга для первого, добычи для второго и третьего. Недаром народ зовет лихих молодцев мытарями, а чиновников собирающих пошлину — разбойниками. Оттого-то те и другие терпеть друг друга не могут, тесно им на одной дороге — много ли возьмешь с обобранного? И не важно, кто обобрал — государственный человек или тот, у кого «золотая печать» тюремной татуировки на лице. Лишь трактирщик в этой драке сторонний — хлеб у него другой. Плата за корм и обогрев. И как бы ни грабили путника, за кров и пищу тот отдаст последние монеты или хотя бы отработает, а задумает взять силой — вступятся за потерпевшего и клейменый, и наделенный печатью. Ведь под гостиничной крышей и разбойнику место найдется, и стражнику. А там уже и до родства не далеко.

Потому-то не было ничего удивительного в составе совета, собравшегося на кухне при красном свете остывающей печи. У входа, завешенного дерюгой, примостился на чурбаке хозяин гостиницы похожий на крестьянина, и живущий больше от земли, чем от торговли. Жена его, госпожа Чжу Шэнь, урожденная Цай, стояла по другую сторону дверного проема и, машинально вытирая натруженные руки засаленным фартуком, поглядывала наружу, откуда доносилась тихая, но веселая возня двух младших детей, мальчика и девочки, с добродушным, но самого разбойного вида, бритоголовым громилой. Еще один молодчик, Хэн по прозвищу Лесной Кот, согласно кличке больше похожий на охотника, оседлал скамью у печи и задумчиво крутил в руках пустую чашку, стараясь не смотреть на кувшин у ног хозяйки. Так получилось, что приходился он господину Дуню из фамилии Чжу шурином, а его жене, соответственно, родным братом. Младшим, что давало той моральное право командовать. Впрочем, право это подкреплялось завидным здравомыслием, решительностью и крепкой рукой.

— В общем, так вот, — нарушил паузу трактирщик. — Как порешили, так и будем действовать.

— Ничего вы не решили, — откликнулась женщина, в очередной раз заглядывая за занавес — детишки оседлали ставшего на четвереньки громилу и самозабвенно молотили пятками его бока. — Делили молоко не доеной козы, да глупости городили.

— Ты… — начал было ее брат, но заткнулся под неожиданным напором сестры:

— Отец что говорил? Забыл? Не трогать того, кого могут хватиться, ссыльных и странных. Он-то сам этого правила никогда не нарушал, видать, потому и канги никогда не носил, всегда уважаемым человеком был… — она взяла с доски тяжелую влажную тряпку и сама не замечая, начала расправлять ее.

— Да кто их хватится то?

— А кто их знает? — ловкие руки сложили тряпку вдвое.

— Ну…

— Не нукай, слушай, что сестра тебе говорит. А то вымахал под стропила, а ума не прибавил… — тряпка оказалась сложена вчетверо.

— Ты бы по… — сунулся на защиту родственника господин Чжу.

— А ты куда лезешь? — тряпка тяжело шлепнулась на разделочную доску. — Тоже мне, трактирщик, а говорит как заправский бандит, — женщину понесло. — Все у тебя ловко. Упоить, придушить, мясо в погреб, лишнее свиньям… — из-за занавеса донесся визг, и женщина замолкла встревожено, но тут же раздался заливистый детский смех — в щель стало видно, как здоровяк бережно подбрасывает одного из малышей. Мать улыбнулась и продолжила уже спокойнее: — Ты, муженек, видать забыл как в прошлый раз кровью и блевотиной изгваздался с перепугу. Аккурат к приезду инспектора… В следующий раз сама все сделаю. Так что помолчи.

Господин Чжу смущенно потер шею. Шурин хмыкнул, бросив на него насмешливый взгляд.

— А ты, братец, не усмехайся — я с тобой еще не договорила.

— Ну…

— Хватит этих «ну». Так вот, девицу эту я знаю. И ты про нее слышал. И ты, — она опять глянула на мужа. — И если хватиться ее не хватятся, то уж странностей-то ей хватит. А тем более красавчику этому.

Трактирщик крякнул смущенно. Про странности он был согласен. В третий кувшин вина он всыпал верного средства от бессонницы. Сейчас гости допивали уже четвертый жбан без видимого результата.

— Ты про обиду забудь, он серебром ее оплатил, — улыбнулась ему супруга.

— Да какая обида? Серебро. Этот оболтус его словно железо расшвыривает. А нам… Сама знаешь. Последнее время… Чем подать-то платить будем?

Все замолчали. Осторожность смутилась перед лицом необходимости… Чжу Шэнь прикинула, сколько можно выручить на продаже немногого награбленного и охотничьих трофеев братниной артели. С учетом прокорма этой самой артели и отнюдь не маленькой семьи выходило совсем чуть.

— Уснут же они когда-нибудь, — вздохнул господин Чжу.

— Или упьются, — буркнул шурин. — Сестра, налей ты мне чашку, а? А то ведь…

— Драться полезешь? — улыбнулась хозяйка.

— Тьфу ты. Скажешь тоже. Нешто я на тебя руку подниму? Как потом племянникам в глаза смотреть буду?

— Особенно заплывшими глазами, — тихо засмеялась женщина. Оба мужчины заулыбались, вспомнив подростковые забавы.

— Ладно, налью. А то гости опять потребуют, а мне в погреб лезть не хочется — это отдам, — Чжу Шэнь подняла кувшин с пола и шагнула к брату. — Подставляй.

Вино ударилось в дно чашки, водоворотом побежало вверх по стенкам, и в этот миг между косяком и дерюгой всунулась лохматая голова одного из средних сыновей:

— Пап, мам, дядь, они утихомирились вроде.

— Ха… — выдохнул дядя, опрокидывая чашку в себя. Глотнул шумно и, стряхнув с вислых усов несуществующие капли, победно глянул на сестру: — Вот и хорошо…

Люянь осторожно провел пальцем по кромке уха. Большой треугольник, поросший с внешней стороны короткой мягкой шерсткой, вздрогнул, дернулся, сдвинув прядь волос, мерное сопение прервалось вздохом, но и только. Утомленная (да-да, утомленная!) лиса лишь чуть шевельнула губами во сне и крепче прижалась к левому боку парня теплым телом… Странно, лисьими в ней были только уши, чуть изменившаяся форма головы, чуть заострившееся лицо и хвост, которого сейчас, однако, не было.

Молодой человек забросил правую руку за голову и попытался задуматься. Наверное, впервые за время совместного путешествия. До этого все мысли крутились вокруг здесь и сейчас, о большем думать не получалось — плотские утехи съедали все силы и время, уступая лишь сну. Но сейчас спать не давала боль в опустошенных чреслах. И, в некоторой степени, назойливое гудение комаров. Ну, еще приглушенные расстоянием звуки во дворе — хозяева то ли принимали новых гостей, то ли собирались с духом, чтобы выгнать из купальни шумных посетителей.

Парень усмехнулся: «А шумели мы знатно». Он вспомнил безумные глаза девушки в мгновения высшего восторга, блеск ее глаз в темноте, соль пота на губах… Ухмыльнулся довольный собой и обернулся, оглядывая купальню.

Четыре опорных столба из кизила, наклонившихся в разные стороны, но так и не решивших упасть. Три основательные стены, сложенные из каменного лома и обильно, но неряшливо обмазанные глиной. То, что отделяло комнату от двора, стеной назвать было как-то даже… неловко, ибо неправильно называть так плетеную перегородку, через которую видно не только освещенное нутро купальни, но и блики на любопытствующих лицах снаружи (Люянь улыбнулся) … Над головой кругляки стропил, удерживающих соломенную крышу, а внизу, под широченной лавкой, широченные доски пола с жирными черными полосами щелей. Тусклая масляная лампа в бумажном абажуре на деревянной подставке притулилась в изголовье лежака. Пустая посуда под ним. Ну и круглая бадья, полупустая стараниями двух ненасытных любовников. И это несмотря на то, что воду иногда доливали по мере остывания… и расплескивания.

«Интересно, каково тут зимой мыться?» Впрочем, интерес был праздным — оставаться тут до зимы никто не собирался.

Мошонка ныла не сильно, но изматывающе постоянно. Парень пошевелился, пытаясь сменить положение, но облегчения не наступило, зато потревоженная девушка зачмокала губами, притиснулась сильнее, да еще и ногу закинула ему на бедро.

«Лисы это приятно, но утомительно», — родился вместе со вздохом афоризм. «И что я с ней буду дальше делать?» Расставаться со звероухой нахалкой не хотелось. «Но и таскать ее по столицам… верх оригинальности». Люянь ухмыльнулся. И заворочался опять — боль извела своей неизменностью.

— У-у-у. Когда ж это пройдет?

Осторожно, пытаясь не разбудить — мог бы и не тревожиться об этом — он освободил руку из-под горячего тела лисы и попытался сесть, когда услышал за плетеной перегородкой возню и шепот.

— Сначала ты этого по голове, потом мы девку…

— Давай я ее тоже…

— Сдурел? Нет уж, холодное мясо отбивать не хочу…

«Ого! Как интересно!» — Люянь едва не засмеялся, обрадовавшись неожиданному развлечению. Опять окинул взглядом помещение и мысленно попросил у него прощения.

Чжу Шэнь отодвинула полотно занавеси и вышла во двор. Предстоящее ей все так же не нравилось, но в глубине двора у святящейся изнутри стенки купальни уже двигались тени, и практичный ум хозяйки, смиряясь с неизбежным и, что важнее, прибыльным, занялся прикидками, как лучше скрыть следы нового преступления, что из вещей можно оставить в доме, а что сбыть в городе через знакомого скупщика. Это были ее дела, не мужа. Просто потому, что перешли к ней по наследству от отца вместе со связями и знаниями, как сохранить семейную тайну…

Меж тем братец с дружками убрали часть плетеной перегородки, и в желтый прямоугольник проема нырнули одна за другой четыре фигуры, загородили собой свет. «Сейчас», — прислушалась женщина, с затаенным трепетом ожидая характерного звука, с которым крепкое дерево ломает череп. Но вместо него раздался шум возни, ломаемых досок, громкий стук, невнятная ругань, женский визг и…

Тихо снять перегородку из переплетения тонких жердей было недолгим делом. И вполне привычным к тому же. Разбойники, заскочившие друг за другом в ставшую сразу тесной купальню, не ожидали подвоха и потому замерли в мгновенном замешательстве, когда их жертва, голый длинноволосый парень, лежавший на скамье в глубине купальни, вдруг сел и широко ухмыльнулся им навстречу. Ход их мыслей не взялись бы описать и они сами, лишь в глазах отразилось что-то, сделавшее ухмылку «жертвы» шире. А потом Су Дай по прозвищу Боров, стоявший впереди всех, прыгнул. Вперед. На эту самую ухмылку. Всем весом своего немалого тела.

Остальные увидели, как огромная туша взмыла под стропила, перелетела метнувшуюся к выходу бадью (!) и начала падение на сидящего молодчика и проснувшуюся девушку с топорщащимися треугольниками звериных ушей. В следующий миг в ноги Лысого Юя и Сян Гуя врезалась ставшая вдруг резвой кадка с остывшей водой — им стало не до зрелищ, а Цай Хэн оказался заслонен приятелями от происходящего. Потому никто не видел, какая сила заставила Борова Дая взлететь опять, но уже в другом направлении…

На глазах Чжу Шэнь стенка купальни вдруг подалась наружу, выдавленная чем-то большим, болтающим в воздухе отростками рук и ног, пролетела шагов пять и с оглушительным треском упала на землю.

— А, — сказала госпожа Чжу.

Связанный со стенкой кизиловый столб испуганно отшатнулся наружу.

— А! — опять сказала хозяйка гостиницы.

Крыша купальни вздрогнула, хрупнула стропилами, просела. Женщина схватилась за голову. А в купальне опять завизжали, и вместе с волной пронзительного звука оттуда плеснуло светом.

Видит Небо, почтенный Чжу Гу, покойный батюшка ныне здравствующего Чжу Дуня, за два десятка лет до этой шумной ночи обновляя купальню построенную еще его отцом, и представить не мог, что на лавку, уже и так отягощенную человеческим грузом, будет прыгать взбесившийся кусок мяса весом в добрых три даня. И пусть туша даже и не коснулась старого дерева, зато тяжесть ее вместе с силой встречного удара удвоенной мерой обрушилась на доску в том месте, где в него уперлись крепкие ягодицы сидевшего человека. Лавка, в отличие от плоти, такого не выдержала, вскрикнула скрипучим голосом и с оглушительным треском сломалась, отомстив своему убийце острой щепкой в… гладкое и круглое.

Вероятно, из-за этой обидной раны Люянь не видел падения масляной лампы и нерешительного поначалу трепета освободившегося пламени на бумаге абажура. Оправдавший свое имя, «Воспламеняющий Феникс-Муж» с ревом подхватился на ноги, прыгнул на спину разбойника плескавшегося в корыте и, дотянувшись до другого, дернул того за ворот куртки вверх, отрывая его ноги от пола. Из глубины купальни ударил девичий визг. В следующий миг растерянный Цай Хэн едва успел уклониться от второго за ночь летящего тела, и тут же взмыл в воздух сам, так и не успев испугаться.

Только теперь Люянь оглянулся, чтобы увидеть, как пламя радостно пожирает обломок доски, соломенный мусор, свесившийся с просевшей крыши, и смятый халат лисы. Сама же рыжая, уже не визжала — блестя голой кожей, торопливо сгребала шелк одежды своего господина. Словно почуяв его взгляд, обернулась, сверкнула сумасшедшими глазами и оскалом улыбки, прижала тряпье к груди и метнулась наружу.

— Янь-вану в глотку… — только и нашлось. Но потом опять стало не до слов — под ногами задергался тонущий грабитель, а из глубины уже полыхающей купальни позвал Меч…

— Пожа-а-ар!

Огонь в замке дворовых стен — ужас пострашнее любых лис и обиженных витязей. И Чжу Шэнь бросила ему в пасть недавние потрясение и растерянность — пусть подавится!

— Воду-у-у!

Дом отозвался детскими криками. Как раз тогда, когда разбушевавшийся гость вытащил из кадки четвертого молодчика, с той же легкостью выбросил во двор, а потом, подняв деревянную посудину и выплеснув воду на огонь, нырнул в первые клубы дыма. Но госпоже Чжу было не до того.

— У-у! Вставай! — Шэнь дернула за ворот слабо ворочавшегося на обломках плетенки Борова Дая, но добилась только басистого стона. Зато братец, приземлившийся рядышком, встал на четвереньки и замотал головой, забормотал что-то — она ухватила его под руки.

— Поднимайся, упрямый осел! Поднимайся! Пожар!.. — женщина захлебнулась воздухом, спазм сжал горло, заставил замолкнуть до следующего вдоха. За это время она успела поставить брата на колени и дотянуться ногой до ребер Сян Гуя: — И ты тоже! Вставай, ублюдок! Сгорим ведь!

Бандит едва приподнялся на четвереньки и упал опять:

— Ой, нога! Ой, болит! — запричитал неожиданно высоким голосом.

— У него голень сломана, — промолвил под ухом мелодичный голос. — А у толстого — ребра.

Чжу Шэнь обернулась — рядом оказалась сидящая на корточках нахальная гостья, с которой все и началось, куталась в грубое одеяло (где взяла-то?) и шевелила огромными треугольными ушам, то ли кошачьими, то ли лисьими.

— Вы, хозяюшка, — хищно улыбнулась рыжая бестия, — на мужа да на вот этого, — кивком указала на Цай Хэна, — рассчитывайте. Остальные, — она радостно помотала головой, — и на ноги не встанут.

И осталось только поверить. Потому, что метался вокруг пылающей купальни голый, измазанный сажей, силач с мечом за спиной. Метался, в одиночку оттаскивал, отволакивал от огня то, что должны были тянуть двое-трое. Потому, что бежали из дома сыновья с тяжелыми деревянными ведрами, которые надо было еще наполнить. Потому, что рушилась, брызгая искрами и угольками, крыша…

— Да, поднимайся же! — Шэнь рванула брата вверх, на ноги. — Поднимайся! И помогай, дурак битый!

Утро в горах начинается украдкой — свет осторожно, словно боясь, начинает раскрашивать небо в робкий голубоватый цвет. На склонах становится различим темно-серый свалявшийся мех растительности, медленно наливается тусклыми сине-зелеными оттенками. Потом, как-то сразу, вдруг, в неуловимый миг свод над головой становится чистым, ярким до пронзительности, а на вершинах к западу, рядом с лысым блеском скал вспыхивает яркая зелень, гордая и радостная — солнце улыбается ей, когда в долине еще царит сумрак…

— Красота, — вздохнул Люянь, глядя поверх вялых клочьев дыма. — Жалко… редко вижу такое…

Лицо его, раскрашенное потеками пота с копотью, перекосилось в мучительной попытке сдержать зевок. Попытка не удалась, парень зевнул, шумно, с риском вывихнуть челюсть и упасть с единственной чистой скамьи во дворе.

— Ну уж и редко, — вполне бодрым голосом отозвалась Чжи, сидевшая рядом. В отличие от измазанного сажей молодого человека, одежду которого составляли наспех сделанная набедренная повязка и мечевая перевязь через плече, она скрыла свою наготу одеялом, а из следов прошедшей ночи гордо несла лишь черное угольное пятно на кончике носа и комочки мокрой глины на изящных ножках. Уши ее опять были человеческими, вот только цвет волос опять изменился, потемнел, но в сумерках было не разобрать оттенка. — В сухой сезон каждое утро такое. Выходишь во двор и смотришь.

— Я утром сплю.

— Ага…

Девушка растопырила пальцы ног, пошевелила ими, потерла друг о друга стопы, стараясь соскрести глину. Сообщила грустно:

— Не отваливается… — и, не дождавшись отклика, спросила: — Что делать будешь?

— Дождусь горячей воды, а там посмотрю…

— А…

Они замолчали, занятые каждый своими мыслями. Тишина их не тяготила. Да и не было ее — за домом проревел осел, в овчарне спасенной от огня шебаршилось и блеяло, а в долине, сменяя ночной шелест бабочек и бесконечную до тоски песню цикад, набирали силу птичий хор и звуки дневных насекомых — деловитый бас пчел, треск стрекоз, стрекотливая болтовня кузнечиков и многое другое, к чему слух давно привык и уже не различает за ненадобностью. Зато в самой гостинице становилось все тише — беспокойное семейство трактирщика угомонилось то ли на короткий отдых между хлопотами пожара и дневной работой то ли в ожидании неминуемого разговора с обиженными гостями… впрочем, угомонились не все — над двором мешались прогорклая, серая как туман, пелена, поднимающаяся от тлеющего пожарища и живые завитки печного дыма — в кухне кипела работа.

— Лучше просить прощения, когда они приведут себя в порядок, — госпожа Чжу деловито складывала стопкой лучшую женскую одежду, безжалостно вырванную из жадного чрева сундука. Жертвовала ни разу не одеванный шелк. Ради детей, трое из которых, младшие, свернулись кучкой в одном одеяле и сопели тут же, на циновке в углу.

Муж, рубивший куриное мясо на мелкие кубики, только вздохнул — долю вины за эту потерю он честно поделил с молча помогавшим ему шурином. И на своем первоначальном предложении — вымаливать снисхождение у грязных и голых гостей, пользуясь их ущербным положением — не настаивал. Один раз уже добился своего… Но в этот раз супруга хотя бы внятно пояснила, что те, кому они по неразумию и жадности своей причинили беспокойство, могут наплевать на свой внешний вид:

— …как плевали всю ночь, пока спасали нас и наше хозяйство. А могли и не спасать… — женщина замерла с коралловыми бусами в руках, вздохнула и бросила их сверху на стопку платья. — Так что заботу и доверие они оценят. Кто силен чтоб миловать, милость больше всего и ценит… Все, я собрала.

Когда хозяин гостиницы и один из бандитов начали тягать ведра с горячей водой к уцелевшей кадке в середине разгромленного двора, лиса тихо захихикала и толкнула любовника локотком в бок:

— Мне в прошлый раз понравилось.

С этими словами она с хрустом потянулась, роняя одеяло и заставляя мужчин на миг остановиться. Но Люянь только хмыкнул и мотнул головой отрицательно.

— Не хочу задерживаться.

Девица скорчила недовольную рожицу. Именно скорчила, специально, играя. А взгляд у парня затуманился, и он вдруг выдал:

— Не болит.

— Что не болит?

— Все. Ни голова, ни… яйца.

Чжи брызнула смехом…