Всемирный следопыт, 1930 № 12

АРТУР

Из рассказов о 1905 г. Яна Страуяна

Рисунки В. Щеглова　

В середине ноября 1905 года, на другой день после того, как по волости был брошен клич о создании народной милиции для борьбы с царской полицией, казаками и «черной сотней», он рано поутру пришел в волостное правление, где дневал и ночевал революционный «распорядительный комитет». Он был молод и красив, — поэт назвал бы такую красоту классической, ибо у Артура был древнеримский профиль, русые волнистые волосы и большие синие глаза. Он часто краснел и в такие минуты больше был похож на девушку, чем на семнадцати-летнего юношу. Председатель комитета, с трудом преодолевая сон после ночного собрания, сказал с пренебрежением:

— Что тебе надо, Артур? Председатель, всем известный пожилой столяр, знал в лицо всех жителей волости; он знал и Артура, — знал, что Артур — сын того кузнеца, который вывез жену-польку из крепости Ломжи, где служил в артиллерии.

Артур ответил неуверенно:

— Запишите меня в народную милицию. Председатель прищурил воспаленные бессонницей глаза, дернул ремень на штанах. точно испытывая его прочность, и ответил, зевая:

— А ты знаешь, как держать ружье? Стрелять умеешь?

У Артура часто-часто зашевелились густые ресницы, и голос задрожал, как струны скрипки, тронутые неумелой рукой:

— Я окончил три класса городского училища… Ружье — не геометрия или алгебра, — я научусь стрелять.

Председатель снова нетерпеливо дернул ремень:

— Про алгебры и геометрии нам не рассказывай. Мы не профессора. Наш профессор в стрельбе — баронский конюх. Он служил в гвардии — он тебя обучит. Ступай!

У распорядительного комитета имелось пять старых берданок и несколько десятков охотничьих ружей и револьверов. Это оружие распределили между милиционерами: берданки — бывшим солдатам, охотничьи ружья и револьверы — тем, кто умел владеть ими. Многие милиционеры остались без оружия, в том числе и Артур. Конюх-гвардеец обучал его стрельбе. а относительно оружия сказал ему и другим безоружным:

— Парни, ремеслу я вас научил. А промышлять ступайте сами: в прихода еще достаточно неразоруженных толстосумов. — вот вам работа, вот вам оружие!

И парни работали. В лесничестве князя Ливена им оказали сопротивление: лесничий ранил картечью невооруженного милиционера. Артур утюгом швырнул в лесничего, сбил его с ног и отнял блестящую новую двухстволку.

Конфискованное оружие обычно сдавалось начальнику милиции, и тот его распределял между милиционерами. Но Артур не выпускал из рук двухстволки.

— Я рисковал жизнью из-за этого ружья и прошу оставить его у меня.

Просьба его звучала как угроза и как приказание. Начальник милиции махнул рукой.

— Чорт с тобой, оставь двухстволку себе. Другой такой красавицы не найти…

С этих пор Артур словно внезапно возмужал. Он и так был высок, но теперь, с ружьем за плечами, он казался выше обычного. Голос его не срывался на высоких нотах, а звучал самоуверенно и жестко, Лицо под жгуче-холодным зимним ветром огрубело и потеряло женственную нежность, как мягкая весенняя зелень с наступлением лета теряет нежные оттенки и грубеет.

Артур целиком ушел в революционное движение, — так осколок льдины весною растворяется в море, сливаясь с дружным движением волн. Он стал командиром «десятка», и этому десятку комитет поручал серьезные и опасные дела: разоружение помещиков и полиции, конфискацию денег в казенных винных лавках, наблюдение за открытыми и явными врагами. Этому же отряду поручили разоружить и удалить из пределов волости пастора — пьяницу и развратника.

С пастором у Артура вышел продолжительный разговор.

Пастор спросил:

— Вы кто такой, молодой человек, и от имени кого являетесь ко мне?

Артур ответил:

— Я народный милиционер и являюсь от имени народа.

На что пастор возразил:

— Я признаю только таких посланников, которые являются ко мне во имя Христа или его слуг.

Артур усмехнулся.

— Господин парстор, вы путаете помещика и уездного начальника с Христом, Мы не признаем ни того, ни другого.

Худощавое бледное лицо пастора, похожее на вежливую холодную маску, стало зеленеть и дергаться. Он прошипел:

— Надеюсь, ваши милиционеры меня хоть не ограбят…

Артур тоже побледнел, но ответил спокойно:

— Вы, господин пастор, мерите нас на господский аршин…

Когда из кабинета пастора были унесены и сложены на розвальни охотничьи ружья, револьверы, новенький пятнадцатизарядный винчестер и ящик с патронами, Артур вернулся в кабинет.

— Ваше дальнейшее присутствие в приходе нежелательно, господин пастор. Распорядительный комитет дает вам два дня на сборы.

Лицо пастора снова стало как холодная маска. Он поднял глаза к небу:

— Я уйду из этого дома только по приказу Христа или его слуг…

Артур весело улыбнулся:

— В два дня, господин пастор. По приказу комитета.

В тот день пастор действительно не собирался уезжать. Но на другой день разнесся слух, что в соседней волости убит полицейский пристав с урядником. Пастор наскоро уложил чемодан и, не дожидаясь конца данного срока, уехал в Ригу.

В середине декабря с Артуром случилось несчастье. Из Петербурга уже были двинуты на Прибалтику карательные отряды. Дружины милиционеров, не зная численность врага, готовились к сопротивлению Готовилась милиция и в Приморской области. Приводилось в порядок каждое ружье, каждый ржавый револьвер. Испорченное оружие спешно чинилось в отдаленной лесной усадьбе.

По поручению распорядительного комитета Артур отправился в эту усадьбу забрать исправленное оружие Была безлунная ветреная ночь; тьма смешалась с сыпучим снегом, и в этом мутно-сером хаосе как живые, качались и скрипели высокие сосны.

Артур с тремя товарищами вышел из соснового леса к усадьбе. Дежурные милиционеры их не узнали, — из-за воя метели не поняли их приветствия. На Артуре было серое пальто и папаха — его приняли за полицейского. Милиционер выстрелил из дробовика. Картечь пробила Артуру щеку и шею — еще полдюйма, и выстрел оказался бы смертельным.

Артур пролежал в лесной усадьбе недели две. Лечил его аптекарь из рыбацкого поселка — краснощекий жизнерадостный человек, известный во всем приходе как организатор благотворительных вечеров и лучший танцор. Он все свободные часы проводил у раненого и лечил его так добросовестно и удачно, что Артур к началу января вполне поправился.

А с севера между тем двигались карательные отряды генерала Орлова. Они без суда расстреливали милиционеров, пороли заподозренных в симпатиях к революционному движению и громили из пушек и жгли усадьбы, которые в какой бы то ни было мере служили базой для народной милиции. Отряды милиции отдельных волостей не были организационно об’единены. А действие артиллерийских снарядов так убедительно доказывало техническое превосходство пушки над охотничьей винтовкой и револьвером, что даже самые отчаянные сторонники активных действий признали, что открытое сопротивление карательным отрядам бессмысленно. Милиционеры уходили в подполье: в леса, в города, за границу.

Артур покинул родную волость, когда запылали знакомые усадьбы и была сожжена та усадьба, где он нашел приют после ранения. Он ехал глухими лесными дорогами, где редко встречались прохожие. Не встретил ни одного знакомого. Лес дремал. Прохладный покой нарушало только поскрипыванье полозьев, да чмокание и понукание возницы, торопившего ленивого коня:

— Ну-ну-у! На-а!

Не хотелось выезжать из леса, где каждое дерево казалось другом и верной охраной.

В поле, недоезжая до уездною городка, заметили конный отряд: он медленно двигался навстречу. Артур оглянулся: до леса было уже далеко, — не уйти на крестьянской кляче от гвардейских скакунов. Артур продолжал путь: паспорт на имя приказчика галантерейного магазина в Риге должен был его выручить.

Вахмистр с длинными светлыми усами зычно крикнул:

— Стой! Документ!

Пока улан рассматривал паспорт Артура, сзади отряда продвинулся вперед верховой в штатском. Он наклонился к Артуру. Парень с’ежился: на него смотрела холодная маска пастора.

Арестованных расстреливали за рыбацким поселком, на опушке леса, где общипанные северным ветром, но крепкие сосны вплотную подступали к морю. Снег тут был неглубок — неуемные ветры сметали его и смешивали с желтым приморским песком.

Одновременно с Артуром уланы привели трех батраков из соседнего княжеского имения — двух молодых, одного пожилого — и бывшего садовника из того же имения. Батраков забрали как зачинщиков летней забастовки, а садовник на одном из октябрьских митингов непочтительно отозвался о молодой княгине. Уланский полковник, командовавший карательным отрядом, обещал княгине «проучить» нахала за оскорбление.

Арестованные, окруженные спешившимися уланами, топтались на месте, движением стараясь согреть зябнущие ноги. День был морозный, ясный, от сосен падали на снег синеватые тени. Застывшее море было как безжизненная пустыня, глазу необозримая.

Артур провел последнюю ночь в холодном сарае, ему хотелось спать и не было охоты разговаривать с обреченными на смерть товарищами. Но когда заметил, что один из молодых батраков весь дрожит и стучит зубами, он подошел к нему.

— Август, как тебе не стыдно! Ты дрожишь перед этим несознательным элементом (Артур кивком головы указав на улан). Революционер должен просто смело глядеть на смерть.

Батрак широко раскрыл глаза и проговорил заикаясь:

— К-к-ак ты д-думаешь: сколько с-се годня градусов? Я д-думаю — градусов пятнадцать. А я без полушубка: взяли пряма с работы…

Артур, краснея, ответил:

— Ну, извини. Я не заметил.

Подошел садовник. То расстегивая, то застегивая красными пальцами среднюю пуговицу бараньей шубы, крытой серым сукном, он робко обратился к Артуру:

— Ты, Артур, может быть, об’яснил бы им, — он указал на улан, — рассказал бы им по-русски о моем деле. Нельзя же человека убивать неизвестно за что…

Уланы, опираясь на короткие кавалерийские карабины, тупо и сонно смотрели на осужденных. От солдат несло запахом спирта.

Артур ответил нетерпеливо:

— Не говори глупостей. Пьяные солдаты тут не при чем. А полковники знают, за что нас расстреливают…

Из местечка прискакал вестовой и что-то доложил ротмистру. Тот еле тронул коня и отдал приказ вахмистру.

— Бунтовщики, по местам! — скомандовал вахмистр. — К соснам!

Спотыкаясь в рыхлом снегу, вся группа арестованных направилась к соснам. Два улана принесли веревки.

Из местечка собирался народ — торговцы, базарные бабы, ребятишки, рыбаки; не подходя близко, наблюдали за тем, что делается у опушки леса. Первым привязали пожилого батрака, за ним молодого в рваном полушубке; оба они молчаливо и покорно сами стали к дереву. У садовника подкашивались ноги, — улан, путаясь в длинной шинели, поддерживал его. Рядом с Артуром стоял молодой батрак в одном лишь пиджачишке. Он жаловался: «Скрутили как мешок с зерном. А ведь я еще живой — больно…»

Артур тихо говорил вязавшим его уланам:

— Не верьте вашим офицерам, — мы не разбойники, мы боролись за народ…

Уланы угрюмо поглядели на него и отошли.

Взвод солдат выстроился перед обреченными на расстрел. Но ротмистр почему-то медлил отдавать последнюю команду.

Старший батрак сказал младшему:

— Мне надоело ждать. Скорее бы…

Голос младшего прозвучал надеждой:

— Может быть, еще не решено. Может быть, сейчас отдадут приказ освободить нас…

Артур услышал последние слова. И на миг — только на миг! — допустил возможность освобождения, вообразил, как они впятером уйдут отсюда по скрипучему снегу, вдоль моря, под ослепительным зимним солнцем. Он даже рванулся вперед.

Веревка, врезаясь в тело, напомнила о действительности. Артур стал думать о том, что сказать товарищам в последнюю минуту, но не мог найти подходящих слов, — все слова казались ничтожными и ненужными. Вдруг он заметил, что к отряду приближаются два улана верхом и между ними пеший в шубе нараспашку. Артур узнал аптекаря Зирниса. Его подвели к осужденным. Он снял бобровую шапку, рукавицей отер пот с разгоряченного лба и бодро сказал:

— Здравствуйте, товарищи! И я иду туда же, куда и вы…

Его привязали к сосне рядом с Артуром.

Артур спросил:

— Зирнис, почему же тебя?

Аптекарь растерянно улыбнулся.

— За дружбу с тобой. Мне говорили: «Ты лечил разбойника, так отправляйся с ним одной дорогой…»

Артур побледнел. Прошла долгая минута. прежде чем он снова заговорил внезапно охрипшим голосом:

— Зирнис… Ни перед кем на свете мне не была так неловко, как перед тобой. Я не могу смотреть тебе в глаза… Прости!

Аптекарь снова улыбнулся и дернул связанной рукой:

— Нечего прощать — судьба: видно, отплясал я свое время. Девок сколько перецеловал…

Он замолчал на миг и продолжал с трепетной страстью в голосе:

— По-приятельски я скажу тебе: безумно хочется жить еще…

К месту казни под’езжал уланский полковник, окруженный офицерами и верховыми в штатском, местными помещиками. Из толпы выделился высокий толстый человек, известный рыбопромышленник, подошел к полковнику и, сняв шапку и шагая рядом с лошадью, начал что-то говорить. Полковник остановил меня. Раздался пискливый, дребезжащий голос, — не верилось, что таким голосом говорит грузный полковник с орлиным носом.

— Молчать! Я знаю, что делаю. Я знаю: ваш аптекарь лечил бунтовщиков, а вы смеете просить за него… Марш!

Полковник взмахнул нагайкой. Рыбопромышленник моментально отскочил в сторону.

Артур дрожал. Срываясь на каждом слове, он крикнул ближайшему улану:

— Солдат, убей… убей сперва твоего полковника, потом меня…

Последняя сцена была коротка. Команда, залп. Дернулись пронзенные пулями тела и поникли головы…

Полковник издал приказ: три дня оставить расстрелянных на месте казни. Приказ был исполнен. Лужи крови застыли на снегу и желтом песке. Красные сосульки свисали с простреленных рук и пальцев. Голова Артура склонилась к левому плечу, в сторону аптекаря, — казалось, парень хочет что-то шепнуть соседу.

На другой день подул сильный северо-западный ветер, громады туч поползли по небу, и повалил снег. Он наложил мягкие повязки на кровавые раны, одел убитых в белые саваны. Качаясь по ветру, стонали сосны. А с застывшей морской пустыни доносился далекий гул: там, где-то за ледяными полями, шумела свободная морская волна и в ярости кидалась на ледяные глыбы.