Всемирный следопыт, 1929 № 05

Бобр Микэ

«Постный» зверь. — Свадебное путешествие бобров. — «Дом-коммуна». — Бобровый патриарх и его семья. — Микэ работает для кино. — Инженерное искусство бобров. — Микэ-дровосек.

Министерство народного просвещения САСШ организовало специальный отдел, который должен путем киносъемок познакомить зрителя с различными отраслями науки и техники, дать наглядное представление о жизни природы в различных областях земного шара. Детальные засъемки производятся на рудниках, заводах, фабриках, в лабораториях и клиниках. Натуралисты с кинокамерой отправляются в глухие леса севера, в джунгли тропиков для того, чтобы дать на фильме будни звериной жизни. Таким путем и попал герой настоящего очерка бобр Микэ на фильм и на страницы печати.

Бобр — единственный представитель мира млекопитающих, которого, если не наука, то католическая церковь признала… почти рыбой, объявив его мясо постным и разрешив его употребление во время постов. Бобр интересен не только своими трудовыми навыками, но и почти человеческой сообразительностью. Это — искусный строитель, сооружающий самые сложные постройки при помощи лап и зубов. Почти повсеместно на земном шаре между 33° и 68° северной широты можно встретить на реках домики бобров; они удивительно уютны и по чистоте могут служить образцом гигиенических жилищ.

В Европе и Азии бобры были издавна известны. В Северной Америке натуралист Картье обнаружил бобров в 1534 году на реке святого Лаврентия, в Канаде, и с тех пор шкура бобра являлась самым ценным предметом экспорта этой страны. В 1900 году катастрофическое исчезновение бобров заставило правительство принять охранные меры, и в настоящее время на севере Америки уже насчитывается свыше 20 000 зарегистрированных бобров.

Если в лесных дебрях в конце августа или начале сентября вы встретите парочку бобров-двухлеток, медленно шагающих один за другим, вы можете безошибочно сказать, что это молодожены, отправившиеся в свадебное путешествие, целью которого является разыскать место для жилища. Они заглядывают во все речные заводи, тщательно обнюхивают берега, раздумывают и наконец, найдя себе место по вкусу, деятельно принимаются за работу. Для постройки они употребляют деревья со съедобной корой: тополь, березу, ольху, ясень, иву — и добавляют к дереву глину, тину и камни. Выбрав в заводи удобное место, они возводят над ним сооружение, выступающее из воды конусом от 1 до 2 метров диаметром.

Любопытно отметить, что при выборе места бобры великолепно ориентируются в особенностях данной реки или ручья. Если поток не дает сильного разлива, жилище бобров строится без особых предосторожностей, в противном же случае они сооружают прочную плотину.

В местности, где бобры каким-то таинственным путем определяют наличие буйных весенних половодий, они сооружают вторую дополнительную плотину метрах в 50 от первой. В случае, если и эти предосторожности не спасают плотину от прорыва, бобры немедленно бросаются чинить образовавшуюся брешь.

Сооружение подобной плотины является первой заботой молодой пары бобров, и, лишь закончив плотину, они приступают к постройке домика. Обычно к первым поселенцам через несколько дней присоединяется вторая пара, затем — третья. После сооружения ломиков основной заботой маленькой коммуны является сбор достаточного запаса провизии на зиму. Запасы складываются в общую кладовую. Последняя стадия работы — возведение общего конуса-купола над всеми тремя домиками. Купол этот выступает из воды на высоту до 4 метров и достигает иногда в диаметре 5–6 метров. На дне заводи площадь бобрового «дома-коммуны» имеет 13–14 метров в диаметре.

Обычно в каждом домике живет только одна семья, при чем редко бывает более полдюжины детенышей. Детеныши бобров рождаются в конце мая или начале июня. В августе родители с детьми обычно отправляются в длительное путешествие (до 6–7 недель). Во время этой экскурсии молодые бобры получают первые познания в географии, топографии и инженерном искусстве. Зачастую первые морозы в конце сентября застигают путешествующее семейство вдали от его жилища. В таком случае бобры спешат захватить первое попавшееся пустующее бобровое жилище.

Старые бобры не любят уходить далеко и обычно возвращаются на зимовку в свой дом. Нередко можно видеть одиноких бобров обоего пола, странствующих по лесам. Это «бобры-холостяки», как их называют местные охотники-трапперы.

В течение пятнадцати лет кинооператоры разыскивали в лесах Канады и штата Мичиган достаточно крупного и опытного бобра, который мог бы быть героем «бобрового» фильма. Им попадались все молодые бобры, потому что почти все старые были истреблены до 1900 года.

Наконец оператору Мак-Джиливрею удалось в штате Мичиган, невдалеке от берегов Верхнего озера, разыскать настоящего бобрового патриарха. Бакенбарды и морду его покрывала почтенная седина. Бобр этот весил не менее 50 кило, то-есть на 5 кило превышал вес самых крупных бобров.

Встреча кинооператоров с Микэ (так назвали они этого бобра) произошла случайно. Они брели по лесу, нагруженные кинореквизитом, когда на расстоянии 200 метров увидали среди заводи темное тело, вертевшееся с быстротою пропеллера. Это и был Микэ, резвившийся в час досуга. Мак-Джиливрей вспомнил совет одного старого траппера: «Если хотите приманить бобра, заговорите с ним ласковым голосом — он откликнется на ласку». Но в ответ на ласковый окрик Микэ стремительно нырнул и исчез под водой. Обескураженный оператор мысленно выбранил советчика. Однако через минуту Микэ вынырнул на поверхность, подплыл ближе, вскарабкался на плотину и, став на задние лапы, начал присматриваться к людям, продолжавшим ласково его окликать.

В сумерки он снова появился и около часа внимательно и с любопытством разглядывал людей. В течение недели эти «аудиенции» происходили на все уменьшавшемся расстоянии и на седьмой день оператор имел возможность установить кинокамеру в 18 метрах от плотины в заранее выкопанной канаве.

Сначала Микэ отказывался работать под контролем кинокамеры, но после двух дней вынужденной голодовки и сидения дома он отважился двинуться на охоту. Не оглядываясь, помчался он мимо аппарата и скрылся среди деревьев. Обратно с грузом он шел уже храбрее. Через несколько дней все семейство бесстрашно дефилировало перед глазком кинокамеры.

В продолжение 18 дней Микэ, не в пример другим бобрам, трусливо убегающим от камеры, работал словно для экрана, исправляя различные повреждения, производимые операторами в плотине с целью детально заснять все процессы работы бобров. Последняя засъемка была сделана на расстоянии всего 2 метров.

Каждое утро операторы при помощи стального крюка делали пробоину в одном и том же месте плотины, вследствие чего уровень воды в заводи тотчас же понижался на 30 сантиметров. Микэ немедленно принимался за работу, и приблизительно через 1½ часа повреждение исправлялось начерно; окончательная отделка производилась ночью, и к утру плотина была в порядке. На помощь Микэ приходила его жена, которую операторы назвали Силки (шелковистая) и двое детенышей, получивших имена Фузи и Зиппи.

Починка повреждения производилась всегда одним и тем же способом. Сначала появлялся Микэ со встревоженной мордочкой и, плавая взад и вперед, внимательно осматривал пробоину. Затем он один или в сопровождении семьи отправлялся за ветками и стволами молодых деревьев, которые и пригонял к пробоине. Эти стволы и ветки были обычно от 5 до 15 сантиметров в диаметре. Иногда он пригонял ветви из своего подводного запаса или пользовался деревьями, затопленными во время половодья. В этом случае он нырял и отгрызал ветви, при чем оставался до 11 минут под водой. Время от времени на поверхности реки появлялись пузырьки, доказывавшие, что перед погружением в воду бобр набирал в легкие лишний запас воздуха.

Опущенные возле пробоины ветви Микэ вбивал вертикально в ил, затем укладывал другие ветви горизонтально, плотно прижимая их концы один к другому, и наконец набрасывал между кольями и поперечными брусьями мелкие прутья длиной не более 5–7 сантиметров. Нырнув на дно, он загребал задними лапами ил и «штукатурил» устроенный им плетень.

При перетаскивании ветвей и стволов Микэ ухватывал их передними лапами, проталкивая перед собой. Иной раз эти стволы достигали 14 метров длины при 25 сантиметрах в диаметре. Для доставки своего строительного запаса с суши в воду Микэ вырыл на берегу канал, спускавшийся в реку. Но этот канал имел целью не столько облегчить транспорт строительного материала, сколько защитить семейство бобров от лесных хищников — волков, медведей, койотов, диких кошек и рысей. Когда Микэ валил на лесной поляне дерево диаметром в 15 сантиметров, он раскалывал его зубами на поленья длиной в 3–4 метра; если дерево было тоньше, поленья достигали в длину 1¼ метра. Пригоняя свежие ветви или стволы, Микэ обычно обгладывал кору и почки и только тогда употреблял их для починки. Любопытно было смотреть на него во время подобной закуски между делом. Он усаживался на край плотины на задние лапки и грыз ствол острыми резцами.

Благодаря «любезному сотрудничеству» Микэ, кинофильм дал яркие моменты бобровых будней, опровергнув целый ряд признанных наукой положений. В процессе засъемок выяснилось, например» что бобр не пользуется хвостом в качестве лопатки и не перетаскивает на нем строительных материалов. Обычно бобр плавает при помощи длинных задних ног; он может развить изумительную скорость, пуская в ход свой весловидный хвост. В бобровой артели нет «десятника», подгоняющего рабочих и руководящего ими.

Установлено также, что бобр умеет ориентироваться в выборе строительного материала: для утрамбовки пола и стен своего жилища он выбирает особый сорт водонепроницаемой глины. Он умеет искусно прорывать каналы в соответствующих местах, благодаря чему его заводь получает дополнительные притоки боды в засушливое время. Прорытый Микэ канал имел 30 метров в длину при ширине в 1 метр и глубине ³/₄ метра.

Запасы провизии на зиму бобры обыкновенно пополняют в конце сентября. Вся семья дни и ночи напролет валит деревья в лесу. Кинооператорам удалось заснять семью бобрового патриарха за этой работой.

Микэ задумчиво бродил на поляне среди деревьев, обнюхивал их, слегка надкусывал кусок коры, вытягивался во весь рост и сосредоточенно рассматривал дерево, как бы соображая, подходит оно или нет. Выбрав подходящее дерево, он принимался за работу.

Первый укус он делал на высоте 25 сантиметров и раз за разом вонзал острые резцы в древесину, пока не добирался до сердцевины. Дерево вздрагивало и слегка наклонялась вперед. Тотчас же Микэ заходил по другую сторону дерева и несколькими укусами заканчивал работу. Дерево падало, и вся семья бобров энергично принималась за дело. С невероятной быстротой дерево «распиливалось» на бревна, которые затем доставлялись по каналу в подводную кладовую.

Не только рядовая публика, но и ученые натуралисты с большим интересом смотрели в САСШ фильм «Микэ» — эту подлинную страницу великой книги природы.

Мак-Джиливрей предполагает совершить летом текущего года новую экспедицию в северные леса для дальнейших засъемок Микэ. Он надеется, что на этот раз уже наполовину прирученный зверь даст возможность еще глубже заглянуть в тайны своей жизни.

В бобровой стране

В лесной «обители». — Бобры в неволе. — Перспективы разведения бобров. — В «корыте» по Усманке. — Следы деятельности бобров. — На плотине. — Бобровая хатка. — Ночная экспедиция. — Вынужденное купание.

В один из моих приездов в Воронеж старый приятель-натуралист послал меня посмотреть «страну бобров», то-есть　 бобровый заповедник. На другой же день я туда отправился. Незаметно пролетели полтора часа пути до станции Графской. Выйдя из поезда, я быстро прошел станционный поселок. Встречные железнодорожники указали мне тропинку, ведшую в заповедник. Тропинка извивалась среди холмов. Лес смешанный— сосновый, березовый и дубовый. Птиц певчих — уйма. Поют, пищат, чирикают, трещат. Для уха натуралиста — нудный концерт.

Наконец тропинка вывела меня на широкую поляну, посреди которой протекал ручеек. На противоположном ее краю виднелись белые монастырские стены и блестели купола. «Управление заповедником помещается в бывшем Толшевском монастыре», — вспомнил я слова приятеля.

Я вошел в широкие ворота и очутился на дворе, заставленном ветхими домишками. Забравшись на второй этаж самого представительного из домиков, я в первой же комнате увидел старика, благодушествовавшего за самоваром.

— Я заведующий — заявил он, приподнимая черные как смоль брови, представлявшие контраст с белоснежными волосами.

— Вам проводника надо, — сказал он, выслушав мою речь. — Я его сейчас пошлю. С ним вы посмотрите заповедник, а покамест — вот, пожалуйста, — молоко, огурцы, хлеб…

Пока он звал какого-то Николая Андроновича, я успел выпить два стакана чудесного густого молока и съесть здоровый кусок хлеба. Наконец появился чуть заспанный Николай Андронович, старший егерь, сторож заповедника. Он предложил тотчас же двинуться на лодке по реке Усманке осматривать бобровые обиталища.

Но заведующий не отпустил меня сразу. Он вооружился огромным ключом и повел меня к бывшей часовне. Повозившись с неуклюжим замком, он распахнул дверь и предложил мне войти.

— Вот смотрите, — сказал он, — зверь, которого охраняет заповедник. Бобр — родной брат белок и зайцев; он также принадлежит к семейству грызунов.

Я осмотрелся. Маленькое окошко с трудом рассеивало темноту. Когда глаза несколько привыкли к полумраку, я увидал в углу, около корыта с водой, бурого зверя. Бобр был величиной с собаку среднего роста — например, фокса; ноги у него короткие и толстые, между пальцами — перепонка. Морда тупая, голова круглая, с блестящими глазками и маленькими круглыми ушами. Самое же замечательное — это хвост: длинный, широкий и плоский, в роде лопатки.

Заведующий объяснил мне, что хвост и перепонки между пальцами дают возможность бобру великолепно плавать и нырять, а следовательно и спасаться от врагов. Этот зверь был пойман на лугу в то время как он перебирался из одного водоема в другой. Кормят его корой и хлебом, У нас в СССР, да и вообще в старом свете, бобров сохранилось немного. В погоне за ценной шкуркой промышленники почти целиком истребили их. В настоящее время бобры водятся лишь в Белоруссии, в Смоленской, Киевской, Черниговской и Тамбовской губерниях, а также на северном Урале и в Урянхайском краю. Раньше же они водились почти повсеместно.

Для того чтобы сохранить этого зверя, советским законом воспрещено убивать его, и созданы заповедники. Данный бобровый заповедник организован в 1923 году Лесничим Н. Н. Спицыным. Он охватывает речку Усманку на 15 километров в длину. С тех пор, как бобры охраняются специальным штатом сторожей, они значительно размножились. Так, например, на 3000 гектарах земли по Усманке в настоящее время их живет не менее 120–150 штук, а года три назад было всего 50–60.

Родной брат нашего бобра — канадский бобр — прекрасно плодится в особых загородках или отведенных ему озерах. В Канаде существуют так называемые бобровые фермы, приносящие хозяевам значительный доход, Разведение бобра у нас в Союзе вполне возможно. Заповедник же сможет поставлять племенной материал.

Выйдя из дома, мы с Николаем Андроновичем направились к речке. Она протекала за восточной стеной бывшего монастыря. Красивая уютная речка. По берегам ее — непролазные кусты ивняка, камыши. На воде, тихой, бархатистой — заросли ряски; кувшинки и лилии раскинули широкие листья; то-и-дело расходятся круги от всплескивающейся рыбы.

Лодка Николая Андроновича оказалась ужасным корытом. «Поперек себя шире, а все норовит перекинуться», — говорят про подобные посудины волжские рыбаки. Я сел посредине на дощечку, изображавшую скамейку, хозяин же — на корму, с одним веслом в руках. То подгребая, то отталкиваясь от дна, запутанного водорослями, Николай Андронович ловко продвигал свое корыто против тихих струй. Сначала ничего особенного не замечалось. Мы молчали и каждый по-своему наслаждались чудесным днем, зеленью, солнцем, бодрящими испарениями реки и болот и песнями камышовок.

Но вот неожиданно для меня лодка села на мель посредине узкого протока, между островами. Перегнувшись через борт, я стал вглядываться в воду. Чуть не вылетел из лодки, но успел разглядеть — со дна поднималась куча хвороста и бревен, словно нарочно сюда набросанных.

— Бобровая плотина, — рассеял мои недоумения Николай Андронович. — Видите ли, несколько лет назад в засуху бобры натаскали сюда сучьев и бревнышек и устроили запруду. Они так всегда делают, если уровень воды сильно понижается и им становится мелко. Вот дальше поплывем — увидите и действующие плотины, которые поднимают воду на несколько вершков и образуют впереди себя заводь. Без воды бобры жить не любят, и как только она пропадает, они ее стараются удержать с помощью запруды. Хитрый зверь! Эта плотина старая, и теперь, когда в протоке воды много, ее затопило.

Упершись веслом в дно, Николай Андронович снял лодку с искусственной мели.

— Посмотрите на берега, сказал он. — Здесь везде встречаются следы бобровой работы.

Действительно, сначала по указаниям Николая Андроновича, а потом уже самостоятельно я начал замечать необычайные изменения в окружающей природе. Кусты ивняка оказались прореженными, и повсюду торчали пеньки или валялись ветви, очищенные от коры. В густой траве виднелись утоптанные тропинки, спускавшиеся к речке и образовавшие над водой замазанные грязью и илом площадки; казалось, кто-то вытаскивал из воды ил и складывал его на берегу.

Скоро с обеих сторон к реке подступил крупный лес. Повсюду можно было наблюдать лежавшие деревья и пни, заканчивавшиеся конусом. Иные ольхи и осины еще стояли, но уже готовы были упасть; казалось, они были подсечены кругом каким-то острым инструментом. Оказывается, все это — следы деятельности бобров. Вылезая на берег, эти неуклюжие на суше животные вытаскивают с собой некоторое количество ила и грязи, которая, накапливаясь, образует площадки, и протаптывают в прибрежной траве тропинки. Кормом бобрам служит кора с прутиков ивы и стволов и сучьев деревьев. Они нередко подгрызают очень толстые стволы. Я видел ольху в 70 сантиметров в диаметре, подгрызенную почти до конца, но еще не упавшую, и ольху в 54 сантиметра, уже свалившуюся.

Употребляя кору в пищу, бобры используют бревна и сучья для постройки плотин и «хаток». «Хатку» Николай Андронович обещал мне показать дальше. Он обратил мое внимание на попадавшиеся на каждом шагу отверстия в крутых берегах речки и объяснил, что это норы бобров, которые предпочитают в этих местах жить именно в них, а не в «хатках». Хатки же они строят в более низких, болотистых местах, где нет крутых берегов и поэтому нельзя рыть норы.

Наблюдая эти интереснейшие вещи и слушая рассказы проводника, я не за метил, как пролетело несколько часов. Мы забрались, повидимому, далеко. Лес стал темнее и глуше. С речки то-и-дело, тяжело взмахивая крыльями, поднимались огромные неуклюжие цапли; с нависших над водой сучьев вспархивали изумрудные зимородки и, пронзительно попискивая, отлетали в сторону. При нашем приближении утки, встревоженно крякая, заплывали в камыши. Разбившаяся на несколько протоков речка нередко терялась в лабиринте деревьев и огромных кочек — «коблов», поросших кустами ольхи.

Николай Андронович направил лодку в один из мелких протоков. Вскоре я увидел бобровую плотину. Проток оказался запруженным баррикадой из ветвей и стволов, сцементированнных песком и илом. Выше плотины проток образовал маленький прудик, вокруг которого виднелись следы деятельности бобров.

Мы вылезли на берег и, путаясь в зарослях хмеля и черной смородины, пробрались к плотине. Длина ее — 4½ — 5 метров, ширина поверху — от ¼ до ½ метра. Плотина была настолько крепка, что я свободно мог по ней ходить. Здесь на грязи я впервые увидел следы бобров, похожие на гусиные.

С полчаса, спотыкаясь и увязая в грязи, под натиском спугнутых с травы комаров мы продвигались вперед. Почва становилась все более болотистой. Приходилось то-и-дело перепрыгивать через маленькие ручейки и болотца. Один раз я оступился, упал и встал весь покрытый зеленой тиной. Это было очень забавно. Казалось, я нарядился в костюм защитного цвета. Николай Андронович тем временем прошел немного вперед.

— Идите сюда! Бобровую хатку нашел и… гадюку! — закричал он.

Я кинулся вперед и, раздвинув кусты, увидал, что он колотит палкой по большой куче хвороста, напоминавшей муравейник. Это и была бобровая «хатка». На ней извивалась черная болотная гадюка с перешибленным позвоночником.

— Смотрите, — показал Николай Андронович, — вот здесь, с этого бока, около хатки — лужа. Она довольно глубокая, и из нее — ниже уровня воды — в хатку есть дверь-ход. Это для того бобры так делают, чтобы посторонние зря не заходили. А внутри этой хатки есть комната — хатка-то сама в роде купола или колокола устроена. Я б вам показал, да трогать нельзя — потому звери человека недолюбливают и вмешательства в свою жизнь не терпят. Уйдут тогда из дому. Нам же поручено их беречь и охранять, чтобы они размножались…

Обратный путь мы проделали быстро; шли по течению и нигде не останавливались. Когда из лесу выглянули колокольня и белые стены, солнце уже успело добежать до каймы лесов. Мы высадились, почистились и собрались за столом у заведующего пить чай. На самоваре, на стенах, на лицах горели красные закатные блики.

— Будет дождь ночью, — сказал заведующий. — Вот вы посмотрите, как ласточки и галки беспокоятся.

И в самом деле, гнездившиеся в тихих пустых постройках ласточки, стрижи и галки, пища, крича, носились в вечернем воздухе.

После ужина мы с Николаем Андроновичем снова отправились на реку. Дело в том, что бобры — звери ночные, днем их удается увидать очень редко. В лунную же ночь, если тихо ехать на лодке или сидеть на берегу, можно наблюдать, как они плавают, вылезают наберет и производят сбои работы.

Мы снова сели в лодку и поплыли к тому месту, где начинаются следы работы бобров. Впереди, на востоке взошла луна. Тихо, тихо. Только комары нападают целыми батальонами. Все птицы умолкли, кроме соловьев. Николай Андронович натренировался со своим корытом, и оно у него шло ровно и неслышно. На середине речки еще светло. Но у берегов, где нависли кусты, — мягкая темнота.

Вдруг — бум!.. Тяжелый удар по воде рассек тишину.

— Бобр прыгнул, — прошептал мне на ухо Николай Андронович. — Это он хвостом так об воду бьет — либо пугает, либо своих предупреждает об опасности.

Из прибрежной темноты к лодке докатились мелкие волны.

— Смотрите, смотрите, — снова зашептал Николай Андронович, — вон там плывет, — и показал мне рукой налево.

Пересекая лунную дорожку, спокойную воду бороздило темное тело. Я вгляделся и различил круглую голову, горб спины и что-то плоское, тянувшееся сзади.

Снова — бум! На том месте, где я только что видел плывущего зверя, расходятся круги и падают на воду искрящиеся в лунном свете брызги. Бобр нырнул.

К сожалению, дальше нам пробраться не удалось. Внезапно вершины деревьев зашумели. Наступавшие с запада тучи закрыли все небо и проглотили луну. Стало темно. Мы повернули домой. Николай Андронович хорошо знал дорогу, тем не менее мы не раз натыкались на берег. В конце концов, наехав на какой-то пень, мы вывернулись из лодки. Усманка не глубока, и мы выбрались на берег. Однако лодку достать не могли— она застряла где-то у противоположного берега. Мы двинулись пешком. Пошел дождь. Стало холодно. Наконец добрались до дому. Над нами все смеялись. А по крышам шагал ветер и стучал дождь…

Наутро мне нужно было уезжать. Погода исправилась. Ослепительное солнце, сверкающие листья и хор соловьев и малиновок провожали меня, пока я ехал на тряских дрожках от Толшей до станции Графской.