Мероув Парк. Август 1934 г.

Гурьеву давно уже не давала покоя мысль о кольце. Интуиция прямо-таки вопила: найди его! Найди! Сделай хоть что-нибудь! Он поделился своими соображениями с Ладягиным, который сразу же высказал удивительно простую и здравую мысль, – Гурьев даже удивился, отчего она не пришла ему в голову без посторонней помощи:

– А почему бы вам не изготовить парочку копий, Яков Кириллович? Можно было бы, имея их перед глазами, что-нибудь интересное себе вообразить.

– Всё-таки я начинаю хотя и медленно, но верно осознавать разницу между гением и эрудитом, – вздохнул Гурьев. – Набитая сведениями голова – это одно, а способность расположить в нужном порядке знания и умения, пусть даже вовсе и не всеобъемлющие – это нечто совершенно иное. Как я вам завидую, Владимир Иванович, вы бы только знали!

– А мне кажется, ничего особенно сложного в этом нет, – возразил Ладягин. – Я ведь, решая задачу, думая над усовершенствованиями той или иной идеи, мыслю по определённому методу, алгоритму. Нужно просто этот алгоритм чётко определить и расписать по шагам. Вот и получится, что каждый, кто захочет, сможет изобрести что-то, о чём размышляет. Да ведь и у вас всё точно так же происходит. Просто времени как следует подумать об этом не находится.

– Вы думайте, Владимир Иванович, думайте, – согласился Гурьев. – Думайте – а остальное мы вам обеспечим. Средства, производственный потенциал. А изобретения, творчество – это не по моей части. Вот и мысль о возможности выработки теории изобретательства отнюдь для меня неочевидна. А ведь вы, безусловно, правы – возможен и метод, и алгоритм, особенно в том, что касается техники.

– Ну-ну, не скромничайте, – Ладягин посмотрел на Гурьева и хмыкнул. – А признайтесь, одному было бы скучно делать всё на свете?

– Ещё бы, – Гурьев покладисто кивнул.

Ни простые торговцы, ни златокузнецы-скороделы его не интересовали. Не откладывая реализацию ладягинской идеи в долгий ящик, Гурьев обратился к Рэйчел и получил – как всегда – точный совет и не менее точную исчерпывающую характеристику:

– Милрайс. Один из старейших домов, ему никак не меньше полутора столетий. Это на Хаттон Гарденс, совсем рядом с Марбл Арч. Ты легко отыщешь его. Не только ювелир, но и настоящий часовых дел мастер. Конечно же, он немного сумасшедший, но исключительно добрый и порядочный человек. По-моему, он легко нашёл бы общий язык с Владимиром Ивановичем. Мистер Джереми Милрайс – совершенно чудный старик, и тебе он непременно понравится.

– Я могу на тебя сослаться?

– Конечно! Только вряд ли он меня запомнил, – вздохнула Рэйчел.

Не может же он быть настолько сумасшедшим, чтобы не запомнить тебя, Рэйчел, подумал Гурьев. И меня, чёрт возьми, это радует.

* * *

При взгляде на Джереми Милрайса у Гурьева возникли некоторые подозрения – уж больно характерной внешностью обладал ювелир. Когда Гурьев отрекомендовался знакомым графини Дэйнборо, эффект превзошёл его самые смелые ожидания. Старикан подозрительно уставился на него горящими чёрными глазами, воинственно выставил вперёд бородку и грозно осведомился:

– И давно?!

Пришлось Гурьеву пустить в ход всё свое обаяние, навыки вербовки сторонников и искусство владения намёками и недоговоренностями, чтобы убедить ювелира в своих добрых намерениях – и в отношении Рэйчел, и вообще. Это возымело нужное действие, и Милрайс сменил гнев на милость. Правда, выразилось это весьма своеобразно. Оказалось, что ювелир в курсе происходящих событий и, сумев сделать из них собственные далеко идущие выводы, он тут же набросился на Гурьева:

– Эх, юноша. Как же вы могли допустить такое безобразие?!

– Никто не идеален, мистер Милрайс. Но я принял меры к тому, чтобы это не могло повториться. А кстати, откуда такая замечательная фамилия? Похожа на сефардскую. Не имеет, случайно, отношения к португальской валюте [14]?

– А вы откуда знаете?! Вы что, еврей?!? – изумился Милрайс.

– Самую чуточку, – улыбнулся Гурьев. – Тоже обожаю задавать вопросы вместо того, чтобы на них отвечать.

– Ну, если только в этом смысле, – успокоился старик. – А вообще запомните, юноша: евреем нельзя быть «чуточку» – или да, или нет! Поверьте, это гораздо хуже, чем беременность. Ребёнок родится и оставит мамочку саму себе, а еврей внутри вас – сдохнет, но не отпустит! Уж поверьте, я это отлично знаю.

Что-то в этом есть, подумал Гурьев. Но, желая закрепить достигнутый в охмурении ювелира успех, он возразил:

– Не скажите. Некоторые умудряются выдавить из себя еврея без остатка.

– Это вы о Ротшильде, что ли?! – опять взвился Милрайс. – Разве можно с такими людьми вести дела?!

– А вы не ведёте?

– Никогда не вёл и не собираюсь, – отрезал ювелир. – Приходил тут один из его молодчиков года полтора назад. Разумеется, я его взашей вытолкал. Они думают, если я еврей, так я обязан вылизывать пятки Ротшильда оттого, что его прадед тоже, оказывается, был когда-то евреем!

Вот это да, подумал Гурьев, чувствуя знакомый запах – если не удачи, то серы. Как всё интересно складывается-то.

– А ваш?

– Что?!

– А ваш прадед?

– Мои предки были ювелирами и часовщиками при дворе уже тогда, когда дедушка первого Ротшильда мальчишкой воровал у старьевщиков латунные побрякушки! – рявкнул Милрайс. – Да пусть только посмеет кто-нибудь равнять меня с этими жуликами! Ноги моей не будет в той синагоге, куда хоть раз в жизни заглянул один из этих полувыкрестов!

– Интересно, – улыбнулся Гурьев. – Чем это так вам не угодил мистер Ротшильд? Не богатству же его вы завидуете.

– Богатство?! Богатство – от слова «Бог»! Кто этого не понимает – идиот!

– Думаете, Ротшильд не понимает?

– Да конечно же, нет. Если Бог даёт еврею богатство – это не просто так, юноша. А если еврей таких вещей не понимает – пусть крестится к чёртовой матери, вот что я вам скажу! Каким жутким идиотом должен быть еврей, который твердит, что евреям незачем думать о Иерусалиме?!

– А зачем евреям думать о Иерусалиме? – Гурьев поудобнее устроился в кресле. – Расскажите мне, мистер Милрайс. Это меня страшно интересует.

– Зачем?! Я вот вам скажу, зачем. Конечно, если вы не еврей – откуда вам знать даже такие до смешного простые вещи!? Две тысячи лет, мистер Гур, евреи мечтали о Иерусалиме. Это делало их евреями и помогало оставаться ими – две тысячи лет. А потом приходит этот, как говорят ашкеназы, поц – и заявляет: я лучше знаю, о чём следует думать или не думать евреям, о чём им мечтать и на что надеяться. Почему?! Оказывается, потому, что он – Ротшильд и у него есть какие-то там деньги! Так я вам скажу по секрету, мистер Гур: пусть он катится к чёрту – вместе со своими деньгами! Конечно, не все Ротшильды – такие мерзавцы. Был всё-таки один нормальный. В семье, знаете, не без урода!

Извивы талмудической логики Милрайса откровенно забавляли Гурьева, хотя он и понимал, что ничего смешного в словах ювелира на самом деле нет.

– Так вы – сионист, мистер Милрайс?

– Да какой же из меня сионист, юноша?! Сионисты – это ваши ровесники, а мне сионизм – одна головная боль. Но еврей без Иерусалима – это не еврей. А сионисты это понимают. И я понимаю. Наверное, я сионист, хотя своего сионизма я уж точно не переживу… Слушайте, а зачем вам всё это?!

– Интересно, – пожал плечами Гурьев. – Знаете, вы необыкновенно напоминаете мне моего деда, мистер Милрайс. Хотя он был не сефардом, а ашкеназом. И, конечно, точно таким же, как вы, сионистом.

– Ага. Ну, я должен был сразу понять – если вы знаете, кто такие ашкеназы и сефарды…

– Я даже знаю, что такое «поц», – улыбнулся Гурьев.

– А графиня? Она знает?! – уставился на него ювелир.

– Что? Как переводится на английский слово «поц»?

– Не путайте меня! Про деда!

– Конечно, – пожал плечами Гурьев. – Мой дед не был большим праведником, но он был человеком слова. По-моему, достаточный повод помнить о нём и хорошо к нему относиться.

– Так значит, эта девочка ещё лучше, чем я сначала решил, – вздохнул ювелир и покачал головой. – Эх, юноша… Или вы – великий артист, или… Или мне можно вам поверить. Отчего-то мне кажется, что вас не интересуют пятипроцентные скидки…

– Совершенно не интересуют, мистер Милрайс. Торговаться я не обучен, хотя дедушка делал это виртуозно. А что, для евреев у вас специальные скидки предусмотрены?

– Да прямо! – рассердился ювелир. – При повторном заказе больше ста фунтов – пять, больше пятисот – десять процентов! Но только так – и всё! Гои, евреи, марсиане – идите все к чёрту! ваша графиня однажды чинила у меня часы своего дворецкого – подарок старого графа! А, вы ни черта не знаете… Это был настоящий Бреге с турбийоном из второй серии [15]! Вы понимаете, что это значит?! Вы понимаете, сколько стоит такая работа?!? Она говорит, – он так ими гордится! Вы можете их починить? Могу ли я их починить?!? Что за идиот! Как можно сломать в таких часах турбийон – скажите мне, как?!? Я вам сам скажу, как! Нужно хорошенько закрепить их на своём дурацком котелке для овсянки – а потом разбежаться и со всего маху врезаться им в стену какого-нибудь их дурацкого замка потолще!!! Что вы улыбаетесь?! Вы понимаете, я ревел, как последний идиот, когда она ушла от меня со своими дурацкими часами?!? Женитесь на ней – или вы идиот ещё хуже меня!!!

– Я подумаю, – вздохнул Гурьев.

– Нет, вы посмотрите только на него – он подумает!!! Ещё один хахам гадоль [16]! Когда надо думать – его нет! А когда надо хватать и бежать – он думает! Что вы смеётесь?! Что такого смешного в моих словах?!

Ну, вот – а ты сомневалась, что старик тебя запомнил, Рэйчел, подумал Гурьев, без всякого стеснения наслаждаясь происходящим. Ты всё-таки должна была предупредить меня, Рэйчел. Обязана была предупредить – по-настоящему. Совсем не так, как ты это сделала. Но я знаю, что тебе просто даже в голову это не пришло, моя Рэйчел. И не могло прийти – уж такая ты есть, моя Рэйчел. Он прав, моя Рэйчел. И сам не подозревает, насколько.

– Ничего, – продолжая улыбаться, заверил старика Гурьев. – Совершенно ничего, уверяю вас, мистер Милрайс. Я чувствую себя совершенно дома, и меня это радует.

– Сварить вам кофе? – проворчал ювелир. – Будете совсем как дома. Между прочим, в этой стране никто не умеет лучше меня чинить часы и варить настоящий тунисский кофе. Это же англичане. Они могут только выгонять из него пену. Ничего не понимают совершенно – а тем более, как надо варить кофе. Хотите?

– Хочу, – кивнул Гурьев. Наверное, Бог иногда всё-таки заглядывает на Землю, решил он. Ну, редко, конечно, и так – одним глазком. Но… – Очень хочу. Спасибо. Можно задать вам вопрос?

– Ну, задайте.

– Тот молодчик от Ротшильда, – вам не захотелось узнать, зачем он приходил?

– Затем же, за чем и все остальные ко мне приходят. Вы вот, например, – зачем? – Милрайс вдруг уставился на Гурьева: – А что, это как-то связано?!?

– Что?

– Графиня?! И Ротшильд?!

– Связано, – заявил Гурьев, не испытывая ни малейших угрызений совести по поводу своих умозаключений и стремления познакомить с ними ювелира. – Связано. Не знаю, как, но знаю, что связано.

Милрайс горько вздохнул и поднялся:

– Посидите, это недолго – кофе сварить.

Когда старик вернулся с двумя высокими чашками кофе, запах которого мог сбить с коня самого Салах-ад-дина, Гурьев достал изображение кольца и положил перед ювелиром:

– Хотелось бы стать счастливым обладателем хорошей копии.

Милрайс не спеша отхлебнул кофе, аккуратно поставил чашку обратно на поднос и извлёк из кармана своего необъятного жилета лупу. Он долго разглядывал рисунок, потом чуть отодвинул его в сторону. Подняв на Гурьева взгляд, сказал с ноткой уважения в голосе:

– Очень подробный рисунок. А что же, оригинала нет? Утерян?

– Украден, мистер Милрайс, – вздохнул Гурьев.

– Ага, – кивнул старик. – Хорошо, что сообразили зарисовать. Такие вещи, юноша, надо хранить, как зеницу ока, и если кому и показывать, так только в виде рисунков и фотографий.

– Каких – таких?

– Это итальянская работа, пятнадцатый век, самое позднее – начало шестнадцатого. Авторского клейма не вижу. Значит, это кто-то очень известный. Не исключено, что и сам Челлини.

– Да, мне говорили об этом.

– Ага, – повторил ювелир, снова с интересом посмотрев на Гурьева. – Вот этот узел конструкции мне не очень понятен, – Милрайс обвёл ногтем место под «короной». – И огранку художник изобразил, прямо скажем, схематично. Для ювелира, конечно…

– Я могу переизобразить для вас более подробно, если вы находите это важным, – улыбнулся Гурьев. – Я понимаю, что камень является центральным элементом, но не думал, что для сыщиков, на которых это изначально было рассчитано, детали огранки имеют большое значение.

– А как же тогда?!.

– Ничего, я по памяти, – скромно потупился Гурьев.

– Давайте, – без всякой паузы согласился ювелир. – Что вам нужно? Бумага, грифель – какой твёрдости?

– «НВ» будет в самый раз, – предположил Гурьев.

– Идёмте внутрь, здесь неудобно. Нет, погодите.

Старик направился к двери в магазин и решительно вывесил на ней табличку «CLOSED».

Пока Гурьев рисовал, Милрайс сидел рядом, как пришпиленный, не отрывая взгляда от бумаги, на которой постепенно возникало изображение огранённого камня. Несмотря на то, что Гурьев был совершенно уверен в своей зрительной памяти, некоторые замечания ювелира оказались более чем кстати. Заодно Гурьев попытался изобразить и сомнительный узел «короны».

– Очень хорошо, – произнёс ювелир, аккуратно складывая результаты гурьевских усилий. – Зайдите через десять дней. Камня я, конечно, так быстро не найду, да и стоить он будет целое состояние. Кроме того, судя по огранке, она имела целью выявить какие-то детали структуры, которые невозможно с уверенностью повторить, даже если исходный изумруд будет нужной чистоты и размера. Трудность ещё и в том, что самые незначительные примеси могут играть совершенно уникальную роль – неповторимую в самом прямом смысле этого слова. Я сделаю страз. В общем, десять дней.

– А нельзя как-нибудь пораньше, мистер Милрайс? Я готов компенсировать даже неустойки по срочным заказам, если это важно.

– Эх, молодёжь, – горько вздохнул ювелир. – Учить вас ещё и учить. Запомните, юноша: деньги – говно. Единственное, что ценно – это слово мастера. Если уж вам трудно такое понять, постарайтесь для начала хотя бы просто запомнить!

– Извините, – не на шутку смутившись, пробормотал Гурьев. – Я постараюсь.

– Ладно, ладно, – тронутый его искренностью, буркнул Милрайс. – Кланяйтесь за меня графине. Пусть выздоравливает поскорей. Может, я ещё успею порадовать её какими-нибудь мелочами, которые так любят все женщины на свете… Этот старый дурак, её дворецкий – он ещё не помер, не дай Бог?!

– Старина Джарвис в полном порядке, мистер Милрайс.

– Ну, так передайте этому идиоту: если он ещё раз сломает мне эти часы своей хозяйке, я тоже сломаю ему шею!

* * *

Удивление Гурьева было искренним и неподдельным, когда Милрайс ровно через десять дней выложил перед ним на заботливо подстеленную бархатную салфетку не одно кольцо, а два:

– Смотрите сюда, юноша, – ювелир взял первое кольцо. – Вот это я сделал сначала. Потом я подумал немного, и сделал вот это, – он указал на второй экземпляр. – Посмотрите внимательно. Отличия видите?

Гурьев, всё ещё находясь под впечатлением от великолепной работы и охваченный так некстати нахлынувшими воспоминаниями, медленно покачал головой.

– Ну, молодёжь, – опечалился старик. – Смотрите. Показываю медленно, специально для тех, кто туго соображает!

Приведённая в движение его пальцами, «корона» кольца повернулась сначала на девяносто градусов в горизонтальной, а потом – в вертикальной плоскости. Вполне удовлетворённый зрелищем приподнятой вверх правой гурьевской брови, Милрайс энергично закивал:

– Вот так. Тот самый узел, который с самого начала меня насторожил. Причём я могу вас заверить, юноша – механизм вращения восстановлен мною исключительно топорно. В оригинале, скорее всего, работа его обеспечивалась рубиновыми подшипниками. Тот, кто делал кольцо, додумался до этого чуть ли не на два века раньше швейцарцев! И, в отличие от моей жалкой поделки, оригинал был абсолютно надёжен.

– И зачем же? – рассматривая кольцо, произнёс Гурьев. – Резервуар для яда?

– Чепуха! – безапелляционно заявил ювелир. – Это ключ. Ключ! Больше это просто ничем не может быть! Если вы дадите мне ещё месяц, я попытаюсь сделать копию именно такой, какой она являлась в соответствии с замыслом. Денег возьму только за материалы!

– Конечно, хочу, – ослепительно улыбнулся Гурьев. – А заплачу я вам, мистер Милрайс, вдвое против прежнего – и с такой охотой, с какой мало кому другому бы заплатил. И не вздумайте отказываться, потому что я найду способ сделать по-своему в любом случае.

– Упрямый, – констатировал ювелир. – Будь по-вашему. Отчего-то вы мне нравитесь. Как поживает графиня?

– Неплохо, – продолжая улыбаться, сказал Гурьев. – У меня к вам будет ещё одна просьба, мистер Милрайс. Если вам кто-нибудь ещё покажет рисунок, похожий на этот – или фотографию, – обещайте этому человеку золотые горы и позвоните мне. А если меня не будет на месте – передайте графине. Она обо всём полностью осведомлена.

– Ага, – кивнул ювелир. – Не сомневайтесь. Надеюсь, вы хорошенько переломаете этим сволочам все ноги, когда доберётесь до них. От всей души желал бы узнать, что вам это удалось. А если они ещё как-то замешаны в том, что случилось с бедняжкой графиней – может быть, пригласите меня поучаствовать? У меня есть такой здоровенный револьвер…

– А я что делаю?! – усмехнулся Гурьев, протягивая ювелиру ладонь и с удовольствием наблюдая, как в бороде старика расцветает счастливая мальчишеская улыбка.

* * *

– Какая чудесная вещь, – вздохнула Рэйчел, передавая кольцо Ладягину, и посмотрела на Гурьева. – Рисунок – это рисунок, а когда видишь его, почти совершенно как настоящее… Правда, как хорошо, что мы обратились к Милрайсу! Я знала – тебе легко удастся втереться к нему в доверие. Я же говорила – он очень славный старик. И очень добрый.

Ладягин, совершенно забыв о кольце, уставился на Рэйчел. Ну да, подумал Гурьев. И что характерно: чем славнее старики, – а также все остальные, включая птиц и зверей, – тем быстрее они понимают, Рэйчел. И готовы – за тебя, за твою улыбку – Бог знает на что. А вот что касается иных

– Почему вы так на меня смотрите? – нахмурилась Рэйчел, переводя взгляд с Гурьева на Ладягина и обратно. – В чём дело?

– А какого-нибудь противного старика вы знаете, сударыня? – осторожно спросил Ладягин. – Хотя бы одного какого-нибудь, завалящего?

– Ну, конечно же, знаю. Но не могу же я на всех так смотреть всё время, как Джейк. Людям надо чаще улыбаться – и они когда-нибудь обязательно улыбнутся в ответ, – и Рэйчел подкрепила свой теоретический постулат наглядной практической демонстрацией, от которой Ладягин начал рассупониваться прямо на глазах.

Чтобы прервать этот процесс до того, как он станет необратимым, Гурьев подвинулся поближе к инженеру:

– Так что же вы скажете, Владимир Иванович?

– Похоже, он прав, этот ваш ювелир… – встряхнулся оружейник, с усилием переключаясь. – Да… Ключ. Интересный же должен быть, скажу я вам, замочек, Яков Кириллович! Челлини, Флоренция… Возрождение… Интересно, очень интересно!

– Но почему такой дорогой камень? Не понимаю. Сам камень является уже достаточным поводом для возбуждения алчности. Неужели нельзя было сделать что-нибудь менее яркое?

– Кто знает, для кого на самом деле предназначалось кольцо, – задумчиво произнёс Ладягин. – Изумруд… Огранка… Погодите!

– Что?

– Оптика!!! – Ладягин вскочил. – Ну, разумеется! Яков Кириллович! Оптика! Замок наверняка имеет оптическую рабочую часть!

– И как вы себе это представляете, Владимир Иванович?!

– Пока никак, – немного сник Ладягин. – И боюсь, вряд ли смогу когда-либо представить. Но пофантазировать, конечно, можно…

– Стоит ли?

– Стоит, – хотя бы затем, чтобы примерно представить себе размеры объекта, который содержит замок. Это наверняка что-нибудь достаточно большое. Возможно, неподвижное. Больше пока не скажу.

– Ну, и достаточно, – решил Гурьев. – В конце концов, у вас и без того – дел невпроворот. Как только разберёмся с Пиренеями – займусь вплотную любопытным господином, проявляющим такой странный интерес к тем же самым людям и предметам, что крайне интересуют меня самого!

Загрузка...