Всё закончится на берегах Эльбы

23

В последующие полтора года Отто Верт был нечастым гостем в доме Метцев-Гольдхагенов. Долгие месяцы он пропадал в командировках, переезжал из города в город, из страны в страну, при этом редко появляясь в Мюнхене. Сандре казалось, что за это время Лили успела охладеть к Отто, ведь даже в краткие моменты нечастых визитов Верта в их дом, сестра держалась со своим давним возлюбленным слишком формально и смотрела на него без всякой тени былого интереса. Странно, ведь Лили не говорила Сандре, что она рассталась с Отто, да и Отто явно был не в курсе, что перестал быть интересен Лили. А Сандра терялась в догадках, кто же занял его место, ведь Лили упорно в этом не сознавалась. Сандра надеялась только, что им окажется куда более достойный мужчина с куда более серьёзными намерениями.

В один из дней Отто пожаловал к Лили, однако дома её не оказалось, о чём Сандра поспешила сообщить ему с порога. Она смотрела на Верта и не понимала, куда пропала его неизменная жизнерадостность.

— А где Даниэль? — пребывая в глубокой задумчивости спросил он.

— Не знаю, — честно призналась Сандра. — Если хочешь, подожди их.

Проходя в гостиную, Отто спросил:

— А ты почему не в ратуше?

— У меня неожиданно выдался выходной.

— Да? — протянул он и язвительно вопросил, — Наверное, нечасто бываешь дома днём?

Его тон задел Сандру, и она дерзко ответила:

— Нечасто.

— Наверное, сильно удивилась, когда не застала дома ни мужа, ни сестру, а? Я так и знал, что безработица Данни не пойдёт на пользу вашей с ним семье. Слишком у него много свободного времени. Как и у Лили. И как они только умудряются вместе маяться от скуки целыми днями наедине?

Намёк Сандре крайне не понравился, и она решила ответить любезностью на любезность:

— Что-то для гениального журналиста ты поздно догадался.

Отто озадаченно посмотрел на Сандру и, опустившись в кресло, только горько усмехнулся:

— Надо же, а ты, оказывается в курсе. И так спокойно об этом говоришь.

— За девять лет и не к такому можно привыкнуть.

Вопросительно взглянув на неё, Отто обескураженно спросил:

— Девять?

Сандре оставалось только согласно кивнуть.

— Господи… — вздохнул он и провел ладонью по лицу, — а ведь я знаю Лили лет десять. Черт возьми… И только на прошлой неделе заметил её помаду на рубашке Данни.

— Ты всего лишь заметил, — равнодушно пожала плечами Сандра, — а я эту рубашку от помады отстирывала.

Казалось, это замечание ещё больше расстроило Отто, и он только горько заметил:

— Не думал, что в один миг могу лишиться и старого друга и любимой женщины. А как же ты?

— А что я? У меня по-прежнему есть и сестра и любимый ученик отца. И мне всё равно, что он делает. Для меня главное, чтобы сестра не знала то, что знаю я.

— Ты мудрая женщина, Сандра, — признал Отто. — Ты права, семья превыше разбитого сердца. Только семья ваша… Черт, всегда чувствовал, что что-то с вами всеми не так. А ты говоришь — девять лет… Боже… Вам с Данни надо было просто жить отдельно. Это решило бы многие проблемы.

Сандре было тяжко слышать эти слова, ведь Отто был абсолютно прав. Не реши отец поселить Даниэля подле себя, она бы переехала жить к нему в бедную комнатку на окраину города. Там было бы мало мебели и пространства, зато там бы не было Лили. И Отто прав, это решило бы многие проблемы. Не было бы измены, а потом алкоголя, а потом и смертельного отравления. Как жаль, что такая простая и очевидная мысль не пришла в голову Сандре раньше, двенадцать лет назад, когда они с Даниэлем только поженились.

— А знаешь, — отвлёк её от мрачных размышлений Отто, — даже к лучшему, что их нет. Не знаю, как смотреть им обоим в глаза. Хотя, это им должно быть передо мной стыдно. И перед тобой тоже. Да ладно, хватит об этом. Я ведь пришёл только сказать, что уезжаю.

— Куда? В очередную командировку?

— Нет, Сандра, я уезжаю из страны. Надолго. Может быть, навсегда.

Молчание затянулось, и Сандра поняла, что должна спросить:

— Это из-за Лили?

— Нет, — тут же ответил Отто. — Из-за Хитлера.

Вначале Сандре показалось, что она ослышалась, потом она подумала, что Отто просто издевается. Вот только и тени улыбки на его напряженном лице она так и не заметил.

— При чём тут Хитлер? Ты уже девять лет только о нём и говоришь. Каждый вечер пятницы только и слышу — Хитлер-Хитлер. Может, хватит уже говорить о нём?

— Ты не поняла, Сандра, — обречённо произнёс Отто. — Сегодня ему дали германское гражданство.

— И что?

— А то, что он устроил путч и собирался свергнуть власть, а она дала ему гражданство. Это неспроста, я знаю. За последний год я говорил со многими и узнал немало. Всё предрешено, Сандра, пьеса уже написана, актеры выбраны, осталось только сыграть спектакль. В этом году выборы президента, а скоро ещё будут выбирать и парламент.

— И что, — не скрывая скепсиса в голове, вопросила Сандра, — ты знаешь наперед, кто выиграет?

— Знаю, — уверенно ответил Отто. — Хитлер и его национал-социалисты. Их во что бы то ни стало протащат во власть. Даже если национал-социалисты не наберут большинства мест в парламенте, президент теперь всё равно может назначить Хитлера канцлером. А может, он сам станет президентом. Тогда всё случится быстрее.

— Что случится?

— Будет война.

От одного этого слова внутри всё похолодело. Сандра слишком хорошо помнила, что такое война. Это крики и стоны, оторванные конечности и гной, мольбы о смерти и гниющая плоть. Но весь этот ужас кончился четырнадцать лет назад, и Сандра не желала, чтобы он вновь повторился.

— Нет, Отто, — дрогнувшим голосом произнесла она, — какая ещё война?

— Та, ради которой заморские магнаты вложили в национал-социалистов неимоверные деньги. Их партия — это партия войны, и только ради неё одной они должны прийти к власти. И когда это произойдёт, они выжмут из страны последние соки, чтобы вложить их в вооружение. И немцы будут воевать за чужие интересы в ущерб собственным. Помнишь, после Версаля нам запретили иметь армию, флот и артиллерию? А теперь всё это придётся восстанавливать. Это же колоссальные деньги. Что-то должно произойти, чтобы выплата репараций была остановлена.

— Подожди, Отто. Так с кем воевать?

— С Советской Россией.

— Нет, постой, у Германии и России нет общей границы.

— Значит будет. Великобритания найдёт способ. Ей нужно, чтобы Германия присоединила к себе хотя бы Чехословакию, а лучше Польшу. Может даже захватила их обе. А ещё нужны ресурсы, а их негде взять, кроме как на захваченных территориях. И людей, и продовольствие для них. Сгодится только дешевый рабский труд за еду, как сейчас это устроили власти в Америке. Может быть, будут вывозить всё зерно с Востока в Германию. Должен произойти невиданный грабеж и порабощение народов, чтобы осуществить их план.

Сандра слушала Отто и не могла понять, откуда он всё это взял. Уж не измена ли Лили и предательство друга так его подкосили, что он стал представлять будущее в столь мрачных тонах, и не для одного себя, а для всех окружающих?

— Отто, — с несвойственной для себя мягкостью произнесла она, — может тебе стоит успокоиться? Правда, на Лили ведь жизнь не заканчивается.

— Послушай Сандра, — не замечая её намёков, продолжал Отто, — ты же родилась в России и помнишь Великую войну. Не случись там революции, мы бы проиграли ещё в 1917 году. Ты должна знать о Наполеоне, о его русском походе. Всё в истории говорит, что воевать с Россией бесполезно. Сейчас у неё такие людские и природные ресурсы, что и не снилось всей Европе вместе взятой. И кое-кому за морем очень страшно. И они решили столкнуть Германию и Россию, чтобы погибли обе отступницы. Всё началось в Генуе в 1922 году. Тогда СССР показал, что не будет послушно лизать руки британцам, как это делал Ратенау. За десять лет этот принцип ни на грамм не изменился, а даже стал жестче. Будь сейчас в СССР у руля Троцкий, то в войне не было бы смысла. Он бы сдал все позиции добровольно, ради мировой революции, которую точно проиграл бы. Но Троцкий сейчас в Турции, а у власти Сталин. И с ним никто не может договориться.

— Это звучит дико, — честно призналась Сандра. — Все твои прогнозы похожи на бессмыслицу. Какая война? Какие британцы? При чём тут СССР? Отто, может тебе надо просто передохнуть? Ты же последние полтора года не вылезал из командировок. Остановись, хватит уже писать о национал-социалистах, иначе ты потеряешь последнюю связь с реальностью.

— Знаешь, Сандра, — отстранённо произнёс он, — а я благодарен тебе за те слова о молотке и пальцах, правда. Ты была первая, кто мне это сказал. В последнее время я слышу подобное всё чаще.

— Тогда брось своё расследование, не публикуй статью.

— И что тогда? Программа войны осуществится вне зависимости, напишу я об этом или нет. Я просто хочу быть подальше отсюда, когда начнётся война. А она начнётся. И это не вопрос веры. Я просто это знаю. Вам бы тоже следовало уехать. Тебе, Даниэлю, Лили и профессору.

— Ты шутишь? — опешила Сандра. — Куда нам ехать? Проситься обратно в Россию?

— Нет же, — раздражённо бросил Отто, — подальше из Европы. Например, в Южную Америку. Я абсолютно серьёзен. Или вы вчетвером опять окажетесь в медико-санитарной службе при каком-нибудь полевом госпитале. — Услышав бой часов, он тут же поднялся с места и направился к двери. — Знаешь, мне уже пора идти. Попрощайся за меня с профессором. А Лили просто скажи, что я не смогу ей писать.

И Отто ушёл. Разговор оставил Сандре тяжёлые чувства и пищу для размышлений. Очень неутешительных размышлений.

Прошло два часа, прежде чем Лили и Даниэль вернулись домой. Весело смеясь, они вошли в гостиную, явно не ожидая застать там Сандру.

— Где были? — как можно более безразличным тоном спросила она.

— О, ты дома? — пораженно воскликнула Лили и тут же мило защебетала, — А мне просто нужно было на примерку в ателье, но было так скучно идти одной, и я попросила Даниэля меня проводить. А ты почему не на работе?

Но Сандра не стала отвечать. Она просто сказала:

— Отто приходил.

— Правда? Что он хотел?

Внимательно посмотрев на сестру, а потом на потупившего взор мужа Сандра ответила:

— Он передал, что уезжает.

— Опять? Не понимаю, как ему не надоедает мотаться по командировкам чуть ли не каждую неделю.

— Нет, Лили. Он уезжает из страны. Навсегда.

Вспоминая потухшие глаза Отто и беззаботное веселье, которому Лили и Даниэль предавались еще пару минут назад, Сандре очень захотелось вывалить на них всё, что накипело в душе за долгие годы и снять, наконец, с себя этот груз. Но она не решилась признаться Лили, что знает про неё с Даниэлем. И ему не решилась сказать, что Отто знает всё про него с Лили. Отто ведь просил передать совсем другое.

— Он сказал, что не сможет писать тебе, Лили.

На миг Сандре показалось, что сестру расстроила эта новость. Но тут же Лили развеяла все её сомнения.

— Значит, уехал? — беззаботно переспросила она.

— И как я поняла, он не вернётся. Тебя, я вижу, это совсем не расстраивает?

— Нет, расстраивает, конечно. Но надо жить дальше. Правда?

С этими словами Лили удалилась в свою комнату, а Даниэль в безмолвии сидел напротив Сандры, украдкой на неё поглядывая, пока она не решилась сказать ему:

— А тебе Отто вообще ничего не захотел говорить, — и с этими словами она поспешила удалиться и запереться в спальне.

Её злила реакция Лили. Сандра ожидала от сестры хотя бы капельку сожаления, но её не было. Тень раскаяния она заметила лишь в глазах Даниэля. Видимо, он всё прекрасно понял, и ему было крайне стыдно перед другом детства. Сандре же было стыдно перед Отто за них обоих. Да, в последнее время она недолюбливала журналиста из-за его легкомысленного отношения к Лили. Вот только оказалось, что сестра относилась к Отто ещё небрежнее. Сандра пыталась понять, как можно за девять лет так очерстветь к любящему тебя человеку, но вовремя вспомнила, что они с Даниэлем и сами успели опостылеть друг другу за какие-то пять лет. Что поделать — в жизни случается всякое.

Но время шло, и Сандра нередко приходилось вспоминать последний визит Отто и его слова, читая в очередной газете панегирики в адрес национал-социалистов. Кое-что из предсказаний журналиста, а вернее, эксклюзивной информации, медленно, но начало сбываться.

На выборах президента Хитлер получил меньше трети голосов, а Гинденбург не смог набрать и половины. Через месяц выборы состоялись повторно, и президентом вновь стал Гинденбург.

Через две недели в Баварии выбирали земельный парламент. Баварская народная партия, как и национал-социалисты, набрали по трети голосов, хотя баварцы получили в ландтаге на одно место больше. Но в Пруссии национал-социалисты всё же получили большинство мест и сумели сформировать однопартийное правительство.

Через три месяца избирателям вновь пришлось изъявлять свою волю, на этот раз решалась судьба парламента Веймарской республики. Национал-социалистам досталось меньше половины мест, и они не смогли создать коалицию, а Хитлер высокомерно отказался от любого поста кроме канцлерского, коего ему никто и не предлагал. В такой обстановке парламент проработал ровно один день и был распущен.

Прошло ещё три месяца и вновь гражданам республики пришлось идти на выборы. Национал-социалисты получили треть голосов, ещё меньше, чем в прошлый раз. И вновь начались утомительные переговоры о формировании правительства.

За 1932 год граждане Веймарской Республики приходили на избирательные участки пять раз. И многим этот политический кризис смертельно надоел.

А в конце января 1933 года президент Гинденбург назначил на пост канцлера Адольфа Хитлера. Национал-социалисты назвали это событие «национальной революцией».

— Четырнадцать лет как существует Веймарская республика, — пространно заметил профессор Метц, — и Хитлер стал её четырнадцатым канцлером. Что-то это да говорит о нашей демократии. Если национал-социалисты считают себя революционерами, то это тревожный факт. Увы, революционер — это не профессия, это диагноз, причем, крайне неутешительный.

В конце февраля в Берлине кто-то сжёг здание парламента, и национал-социалисты сделали из этого глубокомысленный вывод о коммунистической угрозе. Восьмидесяти шестилетний Гинденбург поддался на провокацию и под предлогом «защиты народа и империи» подписал директиву, по которой частная собственность перестала быть неприкосновенной, личность свободной, а переписка тайной. Начались аресты коммунистов и депутатов парламента. Но и этого властям показалось мало.

И вновь были назначены выборы в парламент, уже в третий раз. И вновь избиратели не отдали национал-социалистам так вожделенное ими большинство голосов. И тогда власти решили проблему с творческим подходом — попросту аннулировали все голоса в пользу коммунистов и депутатские мандаты некоторых социал-демократов, после чего национал-социалистов в парламенте стало большинство. Так выглядела демократия по-веймарски.

9 марта Сандра позже обычного вернулась с работы, вся раздраженная и нервная. Отец не мог не поинтересоваться у дочери, что же случилось.

— Штурмовики взяли ратушу в оцепление и полезли на крышу водружать свой флаг со свастикой, — сказала она и с презрением добавила, — Блаватисты…

— И что, из-за этого столько времени вас не отпускали домой?

— Нет, папа. Вместе с флагом сменили всё руководство в городе. Это просто хаос. Одни сдают дела, другие принимают. Беготня, суета…

— А ты?.. — затаив дыхание спросил он.

— А я теперь молоденькая дурочка на побегушках. Принеси, милочка, то, подай это. Будто я работаю там первый день, а не восемь лет.

— Да, — понимающе протянул профессор, — а в нашем университете упразднили выборы ректора. Скоро нам назначат нового. А знаешь, как теперь его будут называть? Вождь университета. А декана — вождь факультета, — с грустью рассмеялся профессор Метц. — С такими вождями можно и хёрбигерианство признавать за серьёзную науку.

— Боже мой, — устало вздохнула Сандра. — Зачем я только голосовала за Гинденбурга, эту старую развалину с маршальскими эполетами? А ведь он так красиво говорил о возвращении монархии.

Вскоре Гинденбург наделил Хитлера чрезвычайными полномочиями, и канцлер стал кем-то вроде диктатора в полу-демократической республике. А обновленный парламент принялся преодолевать «бедственное положение народа и империи» и издал закон, по которому отныне имперское правительство могло наплевать на конституцию и издавать акты, какие ему заблагорассудится.

В этот же день в США горячие головы сионистов от имени ни много ни мало, а мирового еврейства, объявили Германии священную войну. Выразилась она в бойкоте товаров с клеймом «Сделано в Германии». Уже закупленные на миллионы долларов и доставленные в американские порты товары топили в море, а новые больше не покупали. Для Германии, экспортирующей две трети своей продукции, этот бойкот оказался серьёзным ударом. И ответ последовал незамедлительно.

Через неделю штурмовики заполонили Мюнхен и принялись рисовать желтые и чёрные звезды на витринах магазинов, принадлежащих евреям. То и дело на улицах встречались надписи с призывом бойкотировать неправильных торговцев.

Сандре, как и многим другим горожанам было не до политики. Всё что она хотела в тот день, так это закупить припасы в ближайшей лавке, и она не желала идти лишний квартал, как бы её не уговаривали люди в коричневой форме. В тот день она успела услышать от штурмовиков немало любезностей в свой адрес, иные их злобные фразы и вовсе пугали.

И бояться было чего, ведь несогласных с новой политикой деятелей стали увозить из Мюнхена на запад, на место бывшего королевского завода боеприпасов в Дахау, откуда их больше не выпускали.

На улицах появились агитаторы, называвшие себя «штурмовиками Иисуса Христа». Они лихо принялись переписывать Библию, изымая из неё всё, что не соответствовало по их представлениям немецкому духу, например, «еврейскую мораль и истории о торговцах скотом и сводниках», а также «низкую теологию раввина Павла».

— Интересно, они хоть в курсе, что Христос по матери был евреем? — пребывая в крайней степени задумчивости, задался вопросом Даниэль.

— Не знают, — мрачно ответил ему профессор Метц. — Для них он даже не Сын Божий.

— А кто же?

— Нордический мученик, пожертвовавший собственной кровью ради жизни немецкого народа, так они говорят.

С удивлением для себя Пауль Метц узнал, что отныне профессоров приравняли к профессиональным чиновникам, а значит, теперь он должен был доказывать новым властям своё «немецкое происхождение», дабы остаться работать в университете. Но семидесятитрёхлетнего старика не стали терзать глупыми расспросами, припомнив его службу хирургом в военном госпитале — для новых властей участие в Великой войне было немалой заслугой перед империей.

И эта империя требовала лояльности. Сначала власти, назвавшие себя помимо националистов ещё и социалистами, запретили все профсоюзы, а после, запретили тридцать семь политических партий из тридцати восьми.

В университетской библиотеке прошла кампания по изъятию книг неугодных новым властям авторов. Студентам и преподавателям предлагали очистить домашние библиотеки, чтобы запалить на городской площади языческое кострище из тысяч книг.

Профессор Метц сказал, что в его доме нет ничего запрещенного, и запрятал купленные ещё Юлиусом Книпхофом книги Фройда подальше от чужих глаз. Лет тридцать назад дед с большим удовольствием заклеймил их автора как извращенца и мошенника, о чём оставил собственные многочисленные пометки на полях его же книг, что тянуло на полноценную критическую статью. С таким семейным достоянием профессор Метц не готов был расстаться.

Даниэль же не думал прятать от чужих глаз роман Ремарка «На западном фронте без перемен». Для него, человека видевшего своими глазами ужасы войны, эта книга была не символом пораженчества, как отзывались о ней национал-социалисты, а зыбкой надеждой, что прочитавший её никогда не подумает взять в руки оружие. Но новые власти дали ясно понять, что Ремарку с ними не по пути.

Но больше всего в новых университетских веяниях настораживало разделение науки по национальной принадлежности её апологетов. Особенно профессора Метца задевали разговоры, что теория относительности используется евреями для разложения немецкого народа.

— Нет, теория относительности как теория весьма, пожалуй, весьма сомнительна. Но при чём тут народ? Народу по большей части всё равно, что происходит с массой при приближении скорости тела к скорости света. Простого человека не волнует ни наука, ни политика. И это правильно. Единственное, что имеет для него значение, это семья, последнее прибежище, когда разочаровываешься и в науке и в политике.

И снова был назначен день выборов в парламент. Претендентом оказалась лишь одна единственная партия, но даже её не пожелали поддерживать восемь процентов из пришедших на выборы граждан.

В конце января Веймарская республика была ликвидирована, самостоятельность земель упразднена, и на место старой конституции пришла новая.

Вот так и закончился первый год власти национал-социалистов.