ЧАСТЬ ВТОРАЯ Синее Солнце

1. Смотреть и анализировать. Шаг в Аору

Капитану было жарко. Он вытер вспотевший лоб и, прищурившись, посмотрел на солнце. Оно неподвижно висело в зените — ровный оранжевый блин на подсиненной простыне неба.

Одно солнце.

«Пока одно», — машинально отметил Капитан.

Через час, через полтора — кто знает точно — из-за горизонта вынырнет второе, синее или зеленое, и пойдут по черной пустыне плясать миражи, а в каждом — дверь в другой мир или, если быть точным, в другую фазу пространства — времени.

Открывать дверь мы научились, думал Капитан, но и только. А за дверью — на ощупь, вслепую. Методом проб и ошибок. Сколько проб, столько ошибок. Как говорится, погрешность опыта близка к единице. Библ сказал: это естественно, мы только начинаем ходить. Робкое начало.

Великое качество экспериментатора — умение ждать. Капитана не всегда отличало это умение. Нужно смотреть и анализировать — пока, сказал Библ. Капитан и смотрел во все глаза, а вот анализ получался неточным и робким. Даже короткий, в полунамеках разговор с Учителем не приблизил к разгадке странностей гедонийской цивилизации. Впрочем, они еще и не все видели. Оставался город — Аора или Аэра, как его там называют.

Что ж, будем смотреть дальше, вздохнул Капитан, или, точнее, подсматривать. Что у них на сегодня? Увлекательная экскурсия по городу! Быт и нравы гедонийцев из окна вездехода! Спешите увидеть!

Он вышел из комнаты и отправился в мастерскую, где Малыш с Аликом готовили вездеход к поездке.

Малыш сидел верхом на табурете и швырял гайками в вездеход. Гайки ударялись о силовую защиту в метре от кузова и со звоном падали на металлический пол. Заметив в дверях Капитана, Малыш вытянулся во весь свой почти двухметровый рост — руки по швам, широченная грудь колесом, — этакий гвардеец ее величества.

— Разрешите доложить: полным ходом идет проверка силовой защиты машины. Дырок и брешей не обнаружено.

— Не паясничай, — оборвал его Капитан. — Где Алик?

Малыш кивнул в сторону вездехода:

— Рыдания и стенания. Хочет в Аору.

— Возьмешь его завтра, если понадобится.

Алик вылез из люка, отключил защиту и спрыгнул вниз.

— Можете ехать, — мрачно сказал он. — Все приборы в порядке.

— Не грусти, друг, — засмеялся Малыш. — Придет и твоя очередь. Если понадобится, — добавил он ехидно и полез в кабину. — Поехали, Кэп.

Капитан глядел на небо сквозь прозрачную стену ангара. Из-за линии горизонта, словно прочерченной рейсфедером с тушью, темной кляксой на голубом листе выплывало синее солнце. На него было совсем не больно смотреть.

— Смотреть и анализировать, — подумал вслух Капитан. — Время миражей — смутное время. Пожалуй, пора! — Он забрался по пояс в люк и помахал Алику на прощанье.

Вездеход качнулся, кошкой прыгнул вперед и поплыл по воздуху — «без мистики, без мистики!» — на воздушной подушке в раздвинувшиеся створки ворот станционного ангара.

— Где будем искать этот чертов мираж? — спросил Малыш.

— Он сам нас найдет. Держи по солнцу.

— Опять туман или смерч: у этой планетки фантазий до черта. Только зачем такие сложности? Почему не просто дырка в пространстве: раз — и в яблочко!

— Ты в детстве мыльные пузыри пускал? — вопросом на вопрос ответил Капитан.

— Приходилось, а что?

— Когда два пузыря слипаются в воздухе, какова поверхность касания?

Малыш помолчал, вспоминая.

— Пятно какое-нибудь, не помню.

— Зря. Образуется линза, разлагающая световые лучи на составные части спектра. Цветовая клякса, как и здесь.

— Здесь тебе не мыльный пузырь.

Капитан пожал плечами.

— Правильность гипотезы не отстаиваю. Просто возможная аналогия, в порядке бреда.

— А вот и явь. — Малыш кивнул на ветровое стекло.

Впереди, как огромный колючий еж перекати-поля, плыл синий шар. Внутри него вспыхивали и гасли серебряные частые искры, словно кто-то невидимый снаружи зажигал бенгальские огни.

— Елочное украшение, — зло пробормотал Малыш, направляя вездеход к шару.

Шар быстро увеличивался в размерах, светлея и растекаясь по краям, а в середине, как на фотобумаге в ванночке с проявителем, выплывал нерезкий еще силуэт странных геометрических конструкций: лабиринт из золотой проволоки, подсвеченный изнутри.

— Давай в середку, — сказал Капитан.

— Знаю, — буркнул Малыш и бросил машину прямо в хитрые переплетения лабиринта.

Секунду, а может быть, лишь доли секунды продолжался шок, безболезненный и неощутимый. Малыш нажал белую клавишу на пульте управления машиной, и вездеход остановился, сразу же выдвинув колпачок силовой защиты.

— Добро пожаловать в Аору, — сказал Малыш. — Каков городишко, а?

Городишко и впрямь был необычен. Вездеход стоял на неширокой площади, со всех сторон окруженной домами. Впрочем, чисто земное слово «дом» едва ли подходило к странным сооружениям на площади. Представьте себе коробку без крышки и дна, стенки которой приподняты над землей, огромную коробку метров пятьдесят — шестьдесят в поперечнике, повисшую в воздухе назло закону тяготения. Ни колонн, ни подпорок. Обыкновенное колдовство, как сказал бы Алик.

Малыш откинул люк, отключил защиту и спрыгнул на блестящее, словно отполированное, голубое покрытие площади. Не то стекло, не то пластик.

— Как паркет в Эрмитаже, — пошутил он, — только без рисунка. И натирать не надо.

Стараясь удержать равновесие на скользкой поверхности, он прошел по ней, задирая голову и осматриваясь.

— Антигравитация, — уверенно произнес он. — А стенки вовсе не стенки, а туннели какие-то. Ширина… — он прошел под «стеной», — метров десять, пожалуй. — Потом нажал кнопку на поясе и взлетел в воздух, повиснув над площадью.

Капитан, сидя на крыше вездехода, с тревогой наблюдал за ним.

— Осторожней! — крикнул он. — Спускайся скорее.

Малыш медленно, явно бравируя своим умением передвигаться в воздухе, опустился возле машины.

— Наверно, это и есть Аора, — сказал он. — Только мы попали, должно быть, на окраину. На севере голубая плешь — ни домов, ни людей, а на юге и на западе — соты.

— Какие соты? — не понял Капитан.

— Такие же. — Малыш показал на мелочно-матовые стены коробок. Они тянутся до горизонта, конца-края нет. И все ячейки, ячейки… Есть поменьше, есть побольше. Я и говорю — соты; словно из улья вынули и подвесили в воздухе.

— А люди?

— Людей много. На крышах. А что делают, не разглядел: далеко.

Интересно, что скрывается в этих туннелях, подумал Капитан и обомлел: белесая матовость стен медленно таяла, и за прозрачной, едва различимой пленкой обнаружилось длинное светлое помещение, до потолка уставленное большими черными ящиками. Они стояли в три яруса, один над другим — шкафы или полки? — а перед ними, глядя куда-то мимо космонавтов, сидел на корточках русоволосый гедониец в ярко-синем облегающем трико. Он развел руками — этаким факирским жестом, — и ящики позади него неожиданно изменили форму. Теперь это были шары, и внутри каждого разгорался огонь все сильнее и ярче, словно кто-то неторопливо передвигал рычажок по обмотке реостата.

Вдруг гедониец заметил, что за ним наблюдают. Он встал, взмахнул рукой, и шары исчезли. Вместо них в туннеле снова стояли черные ящики. Гедониец внимательно оглядел космонавтов. По возрасту, сложению и складу лица он был похож на тех школьников, которых Капитан видел в мире зеленого солнца, — атлет с холодным колючим взглядом. Только васильковое трико отличало его от них.

Тонкие губы его сложились в некое подобие улыбки. Он скрестил руки на груди и… пропал. Просто исчез, растворился в воздухе.

— Мистика, — сказал Малыш.

— Скорее физика, — возразил Капитан. — Думаю, он сейчас где-нибудь в центре города.

— Нуль-переход?

— Что-то вроде. Мы с Библом уже попробовали такой способ передвижения. Смена кадров, как в кино.

— А как это делается?

— Не знаю. Объяснение соответствовало пословице; по щучьему велению, по моему хотению. Попробуем?

— Придется. Не пешком же идти по такой жаре.

Он повернул браслет на запястье. Колпачок силовой защиты на крыше вездехода мигнул и загорелся ровным красным светом.

— Порядок, — сказал Малыш. — Можно топать.

— Куда?

— Сначала разберемся в обстановке, определим направление. Подымемся в ближайший воздушный туннель и посмотрим, куда он ведет.

С этими словами Малыш, нажав кнопку на поясе, взлетел и опустился на плоскости туннеля, который, как автострада, убегал к горизонту, многократно пересекаясь с такими же ровными и широкими дорогами города.

— Действительно, соты, — заметил Капитан, повторивший маневр Малыша и стоявший теперь подле него. — Только ячейки не шестиугольные, а квадратные. А вон и пчелы…

Далеко впереди, видимо в центре города, виднелись люди. Отсюда было трудно разглядеть, что они делают: черные точки-муравьи на синем фоне неба, которое словно лезвием бритвы было надрезано тонкой стрелой — антенной или флагштоком? — высоко вздымающейся над туннелями-сотами.

— Вот и ориентир, — сказал Малыш. — Держим курс на нее: не потеряемся. Говоришь, по моему хотению?

Капитан кивнул согласно.

Собственно, никакого особенного «хотения» не понадобилось. Он просто шагнул вперед, как в затемнение, и из затемнения тотчас же вышел, очутившись возле стрелы, серебристо-белой — титановой, что ли? — колонны, пропадающей высоко в небе, такой тонкой и легкой, что казалось невольно: подуй ветерок посильнее, и она упадет. Но ветра не было. Тишина, сонная, тугая, неразрывная, повисла над городом. Бесшумно, будто в немом кинематографе, двигались люди по крышам-дорогам, все в зеленых или синих трико, как у гедонийца в туннеле, в пестрых хитонах или накидках, в шортах и сетках-шнуровках, как у школьников последнего цикла обучения, а то и просто полуобнаженные — сильные и загорелые, с тирсами тренированных циркачей.

Как и там, на окраине, Малыш и Капитан стояли внизу на такой же пустынной голубой плоскости, окруженной туннелями-сотами, волшебно повисшими в голубом нагретом воздухе. Только стены у них были цветными, радужными, и комбинации цветов все время менялись: на синюю плоскость вдруг наплывал красный клин, с размаха шлепалось на него неровное желтое пятно, съеживалось и вновь вырастало, искрясь и переливаясь. Как телетайпные ленты, ползли по стене белые полосы с золотыми точками-искрами. Точки меняли положение, перемещались и снова пропадали, а потом возникали из ничего, размазывались и сползали на стены, а на смену им, откуда-то из глубины этого цветного хаоса, показывались огненные колеса и вертелись, разбрасывая искры всех цветов спектра. Потом этот буйный хоровод красок тускнел, темнел, будто недовольный художник смывал его, выплескивая на холст ведро грязной воды, и все начиналось сначала: опьяняющая цветная какофония и смывающий ее дождь.

Капитану почудилось, что он слышит музыку, то тихую и плавную, то бравурную, нарастающую, то заунывно-тягучую, то расслабляюще-липкую, как жара над городом. Он тряхнул головой — пропала музыка. Неужели цвет рождает слуховые ассоциации?

Он посмотрел на Малыша. Тот стоял, тоже к чему-то прислушиваясь.

— Слышишь? — спросил он. — Как песня. Только мне думается, что одни мы ее слышим. Эти культуристы не обращают внимания.

Действительно, на втором ярусе над площадью шла своя жизнь, спокойная, равнодушная, ни на секунду не нарушенная ни появлением землян, ни завораживающей круговертью красок на стенах туннелей. Люди или стояли группками по два-три человека, или лениво брели куда-то, или сидели и даже лежали прямо на дороге. Их обходили или переступали, не возмущаясь и не протестуя.

— «Ничему не удивляться!» — воскликнул некогда Пифагор, — усмехнулся Капитан. — Может быть, он слышал о гедонийцах. Только их самих не слышно — страна немых.

И, словно опровергая его, где-то в сознании прозвучал внезапный чужой вопрос:

— Кто вы?

Капитан обернулся. Позади, глядя на космонавтов неподвижными, словно застывшими глазами, стоял гедониец в длинном белом балахоне без рукавов.

— Кто вы? — повторил гедониец, так же беззвучно передавая мысль.

— Из школы, — моментально сориентировался Капитан. — Второй цикл обучения.

— Впервые в Аоре?

— Первый раз.

— Вам надо в герто.

Капитан услышал «герто», а Малыш громко переспросил:

— В гаорто? Это куда?

— Не надо вслух, — остановил его Капитан. — Пойдут лишние вопросы. Ты думай — они поймут.

— Почему вы жужжите?

— Привычка, — ответил Капитан и быстро — скорее уйти от опасной темы — спросил: — А что такое «герто»?

— Проверка уровня. Там, где определяют группу. Не были?

— Были, — решительно соврал Капитан: проверка какого-то уровня совсем не входила в их планы, — мало ли что там делают с бывшими школьниками.

— Вольные? — спросил гедониец.

— Именно, — неопределенно подтвердил Капитан, безуспешно пытаясь уйти от скользкой темы.

— А вы чего-то боитесь, увертываетесь, увиливаете, — послал мысль гедониец. — Меня боитесь?

— А кто ты? — спросил Капитан.

— Я — сирг. Колебатель.

— Кто?!

— Сирг, — терпеливо повторил гедониец. Видимо, по здешним правилам вчерашним школьникам так и положено — многого не понимать. — Качаю пространство. — Он лениво махнул рукой. — А вы идите, идите. Милеа в двух проходах отсюда.

Малыш ошалело взглянул на Капитана, но тот не успел спросить, что такое «милеа» и в каких «двух проходах» она находится. А гедониец тем временем исчез.

— Ты что-нибудь понял? — У Малыша даже голос осел от удивления.

— То же, что и ты: милеа в двух проходах и нам непременно надо туда попасть.

— Какая еще милеа?

— Полегче вопросы есть?

— А куда он делся?

— Видимо, пошел качать пространство.

— Чем качать?

— Руками! — вспылил Капитан. — Или головой. Откуда я знаю?

Малыш виновато улыбнулся:

— Не злись. Я от этой чертовщины ополоумел. Что делать-то будем?

— Смотреть и анализировать, — зло сказал Капитан. — Вернее, только смотреть: не годимся мы для анализа. — Он помолчал немного. — Пойдем-ка со всеми. Куда-то ведь они идут?

— По крыше пойдем?

— По воздуху. — Он шагнул вперед и очутился на втором ярусе, уже не удивляясь сказочному способу передвижения в пространстве.

«Как в старом анекдоте, — думал он, — о чудаке, который прыгал с колокольни и не разбивался: в привычку вошло…»

Перед ним маячили в крупных желтых сетках атлетические торсы двух здоровяков-гедонийцев. Здоровяки быстро шли, лавируя среди сидевших и лежавших на дороге, и космонавты пристроились за ними, стараясь не отстать и не потеряться в толпе.

«Какой спокойный город и как непохож он на школьный мирок с „хлыстами“, драками и звериной злобой. А ведь те же люди, вчерашние школьники. Что же их меняет? Или кто? Может быть, для того и существуют таинственные „герто“, о которых говорил сирг?»

Капитан искренне думал так, даже не предполагая, что вскоре поймет, как жестоко он ошибался, что звериная злоба лесных переростков не исчезает и никакие попытки исправить их — тем более что и попыток таких никто и никогда не предпринимал на этой планете — не смогут ее заглушить. Но пока он всерьез наслаждался мирной идиллией: почти сиеста в каком-нибудь тихом испанском городе — и людей на крышах немного, и шума нет, и жара такая же тягучая, как снятый с газовой горелки сироп.

Неожиданно он остановился. Малыш, шагавший сзади и вовсю глядевший по сторонам, чуть не налетел на него.

— Что случилось? — спросил он и тут же удивленно присвистнул от удивления. — Куда же они делись?

— Кто?

— Да эти, в желтых сетках.

Капитан, привлеченный какой-то возней на соседней крыше, где группа праздношатающихся вдруг непонятно почему поредела, заметил, что так же загадочно исчезли и находившиеся впереди них атлеты в желтых сетках.

— Может быть, в дом вошли? — предположил Малыш.

— А где ты видишь дома?

— Где? Под нами, рядом, в туннелях-сотах.

Капитан задумался… А что? Риск не велик. Передвижение волшебное. Можно поглядеть и на соты.

— Рискнем?

— Рискнем.

Желания в этом мире исполнялись точно и без задержки. Мгновение, и они уже шагали по широкому и светлому коридору. Свет был не дневной, солнечный, а холодный, искусственный, словно внутри матово-белых стен тянулись невидимые светильники. Коридор был пуст, а конец его терялся где-то далеко в белесом туманном мареве, и не было видно ни людей, ни вещей, ни привычных земных указателей, давно заменивших сказочный придорожный камень или ариаднину нить.

Холодная пустота, бессмысленная пустота, как в брошенном жителями городе на Прокле. Капитан сам бродил когда-то по этому городу, обнаруженному экспедицией Карлова. Но ведь Гедона-то обитаема, и люди должны где-то жить. Он снова вздрогнул от неожиданности — в который раз за этот сумасшедший день: в двух шагах впереди выросла стена и позади такая же, одинаково глухая — ни дверей, ни окон, просто матовая и светящаяся, как стены коридора.

— Вот тебе и комнатка, — резюмировал Малыш. — Просто и мило, только присесть не на чем.

И, словно подчиняясь его желанию, перед космонавтами возникли два кресла, знакомо прозрачные, едва заметные в неверном белесом свете. Точно такие же были в доме-пленке в Зеленом лесу. Только там они принимали любой цвет по желанию хозяина или гостя.

Пусть будут красными, решил Капитан.

Кресла окрашивались постепенно, принимая по очереди все оттенки, от бледно-розового до пылающе-алого — два огненных цветка на белом полу.

— Красиво, — сказал Малыш. Он уселся в одно из кресел, удобно откинувшись и вытянув ноги. — Сюда бы еще столик и кондиционерку.

Столик возник из ничего, как и кресла.

— А где кондиционерка?

— Ты представь ее, — посоветовал Капитан.

Малыш напрягся, покряхтел почему-то — не помогло.

— Бесполезно, — подвел итог Капитан. — Местная промышленность кондиционерок не выпускает.

— А как же они от такой жарищи спасаются?

Откуда-то сверху вдруг подул ветерок, прохладный и легкий. С акустическим эффектом: шум прибоя или шорох листьев. Капитан закрыл глаза и представил себе, что это Земля. Рядом Ока. Еще утро, заря занимается. Предрассветный холодок бесцеремонно забирается за ворот рубахи. А у берега лодка. И в ней удочки и ведро, и банка с наживкой. Малыш кричит из палатки: «Холодновато становится! Сейчас бы свитерок в самый раз».

Капитан открыл глаза и поежился.

— А ты спрашиваешь, как они от жары спасаются. Запомни: мы попали в страну исполнения желаний. Чего тебе хочется?

— Я человек любознательный, — сказал Малыш. — Предлагаю идти дальше.

— Согласен, — кивнул Капитан. — Пошли.

— Сквозь стену?

— Стену уберем. Ты забыл об исполнении желаний?

Однако стена вопреки настойчивому повелению Капитана «убираться» не хотела.

— Осечка. Кажется, нас заперли.

Капитан медленно пошел вдоль стены: «Что это? Несовершенство системы или намеренный ход гостеприимных хозяев? Чей ход конкретно — Координатора? Вряд ли он знает о нашем появлении. Гедонийцев? Но зачем это им, для чего?»

Пройдя еще несколько шагов, Капитан обернулся к следующему за ним Малышу:

— Попробуй ты.

— Уже пробовал. Тот же результат.

— Значит, заперли. Интересно, надолго?

— Нет. — Малыш смотрел на стену: она таяла, как изображение на экране выключенного телевизора.

А в белесой пустоте коридора стоял гедониец — рослый, невозмутимый. Олимпиец, не человек. И только странная черная лента, охватившая лоб, отличала его от тех, кого они видели наверху.

— Кто ты? — хрипло спросил Капитан.

Гедониец не ответил. Он молча продолжал рассматривать посланцев Земли. И вновь Капитан отметил, что глаза гедонийца оставались неподвижными — две голубые льдинки под светлыми полосками бровей.

— Кто ты? — повторил он вопрос и услышал:

— Ксор.

2. Замкнутые, что надо для счастья

Оба услышали одно: «ксор».

Ну что ж, ксор так ксор. Не хуже и не лучше сирга. Так же непонятно и необъяснимо, хотя и созвучно друг другу. А просить объяснений смысла нет: здесь объяснять не любят и не умеют. Еще одна загадка в одну копилку. Сколько их наберется?

Ксор подошел ближе, и стена снова выросла позади него — белая и светящаяся.

— Почему она не открывалась? — спросил Капитан.

— Наложение приказов, — Ксор отвечал машинально: все его внимание было обращено на внешний вид космонавтов. Он разглядывал их бесстрастно и холодно, как личинку под микроскопом.

— Чьих приказов?

— Твоих и моих. Вы отключились, и я открыл стену. — Он положил руку на плечо Капитана: — Вам надо в милеа.

«И этот посылает в милеа», — вспомнил Капитан о совете сирга. Он знал только то, что эта загадочная (а может быть, загадочное?) милеа находится (или находилось) «в двух проходах» отсюда (откуда?). Спрашивать ксора о том, что это такое, он не рискнул и только осторожно поинтересовался:

— Зачем?

— Плохо одеты. Скучно. Из какого клана?

Капитан переглянулся с Малышом. Тот растерянно спросил:

— Про какой отряд он говорит?

— Не отряд — клан.

— А я услышал — отряд.

Ну как тут выпутаешься, если любое неосторожное слово может погубить экспедицию? Капитан пожевал губами, прежде чем произнести:

— Мы не из клана.

— Вольные?

— Да.

— А почему металл? — Ксор провел пальцем по застежке-«молнии» на куртке Капитана.

Тот расстегнул и застегнул ее, но ксор не заинтересовался.

— Лишнее, — сказал он. — Идите за мной, — и прошел сквозь внешнюю стену туннеля. Именно — сквозь, не убирая и не раздвигая ее.

Уже привыкшие к фокусам гедонийцев Капитан и Малыш все же оторопели перед этим чудом сверхпроницаемости.

А ксор снова появился из стены.

— Что же вы? Жду. — Он махнул рукой. — Быстро, рядом!

Конечно, это был не фокус, а все тот же многократно испытанный нуль-переход. Нырнули в никуда и мгновение спустя вынырнули в привычном уже своей пустотой зале с какими-то шкафами вдоль псевдостен. Шкафы сильно смахивали на щиты-распределители в земных лабораториях, только в переднюю стенку каждого был вмонтирован экран, похожий на телевизорный. По экранам бежали полосы — сверху вниз, как при плохой настройке, но ксора это не смутило.

— Войдете и бросите свою одежду в люк. Потом подумайте. — Он сел на корточки, обхватил руками голову и застыл в такой едва ли удобной позе.

— Что с ним? — удивился Малыш. — Голова болит?

— Вряд ли. Наверное, так положено. — Капитан принял на вооружение пифагорийскую формулу: ничему не удивляться. — Пойдем подумаем.

Он пошел к шкафу, на ходу стягивая куртку. Полосы на экране замедлили свой бег и остановились, чуть подрагивая.

— О чем же думать? — Рациональный Малыш не желал подчиняться явной нелогичности происходящего.

Капитан не отвечая — он просто был любопытнее — рванул на себя дверь и вошел в шкаф.

Двери не оказалось, рывок пропал, а в шкафу было темно и пусто.

Где же этот люк, куда надо что-то бросать? Капитан пошарил по стенке и нашел отверстие. Оно не имело ни стенок, ни дна. А что бросать? Вероятно, их земные, оскорбляющие здешние вкусы куртки. Можно попробовать.

Он бросил куртку в черную пустоту и стал терпеливо ждать. Ничего не произошло. Все та же немая темнота. «Идиотизм! — рассердился он. — Сунули в пустой шкаф, заставили расстаться с привычной курткой и приказали думать. О чем? И в чем я, интересно, буду разгуливать? Хоть бы шнуровку гедонийскую получить».

На внутренней стенке шкафа осветился экран — такой же, как и снаружи. Только вместо бегущих полос Капитан увидел на нем… себя в защитных шортах, которые он так и не снял вопреки совету ксора, и в белой сетке-шнуровке.

«Зеркало? — подумал он. — Непохоже. Скорее что-то вроде телемонитора».

Он провел рукой по телу: сетка была настоящей. Одежда по заказу. Ну, а если не сетка, Окажем, а вестсайдка: плотнее, прочнее и удобнее. Он подождал, но сетка не исчезала. «Люк», — догадался он, стянул через голову сетку и швырнул в люк. Теперь его тело плотно облегала майка с короткими рукавами и круглым воротом, тоже белая, без цветных кругов и треугольников, какие он видел у гедонийцев.

«Пусть будет зеленой, как и шорты».

Вестсайдка мгновенно окрасилась в травянисто-зеленый цвет.

Капитан подмигнул весело, и его двойник на экране подмигнул в ответ. Он почти не отличался от среднестатистического гедонийца, этот теледвойник, — ни одеждой, ни ростом, ни даже лицом. Только глаза выдавали: не холодные, неподвижные и колючие, а живые и теплые глаза землянина.

«Глаза можно не перекрашивать — хорошенького понемножку», — решил Капитан и вышел в комнату, на этот раз просто сквозь дверь, без рывка. Ксор по-прежнему сидел на корточках, обхватив голову руками, а рядом стоял Малыш в синем трико и гедонийских сандалиях, неизвестно как державшихся на ноге.

— Давно из цирка? — спросил Капитан.

— А что? — обиделся Малыш. — Мне нравится.

«Вот и еще задачка решена, — подумал Капитан. — Милеа — это попросту салон верхней одежды, так сказать универмаг с неограниченным ассортиментом».

— Долго примерял? — спросил он у Малыша.

— Я им сначала фрак заказал, чтоб почуднее. Так не дали.

Капитан засмеялся: фрак! Пожалуй, и на Земле его сейчас нигде, кроме театральных мастерских, не сошьют, а на Гедоне с ее автоматически централизованным производством и подавно. В память Координатора — или кто там этим занимается? — заложен, должно быть, конечный список вещей. Так сказать, каталог. Вероятно, он огромен и многообразен, но все-таки ограничен; ограничен мощностью производства, замыслом и фантазией создателя и вдобавок традициями планеты-матери. Фрака здесь не получишь: о нем не слыхали.

Он тронул за плечо сидевшего на корточках ксора.

— Мы готовы.

Тот опустил руки и встал. Секунду-другую его глаза все еще были зажмурены — в трансе он пребывал, что ли? — потом он открыл их и критически оглядел космонавтов.

— Теперь лучше. Вольные. Проверка воображения. Координатор отсчитает. Немного, но отсчитает.

— Что отсчитает?

— Инединицы за воображение. Информация.

— А зачем?

— Чтобы жить. Потом будет хорошо.

— Когда?

— После жизни.

— После смерти, — поправил Капитан.

— Нет, после жизни, — не согласился ксор. — Смерти нет.

— А что есть?

— Регенерация.

Капитан уже слышал этот технический термин. Кто-то упоминал о нем в Зеленом лесу, пояснил его смысл Учитель, как метод смены личности в неумирающем теле. Капитан видел и первые плоды этого метода — бородатых младенцев, сосущих питательную жижицу из воздушных трубок. Но сейчас ему захотелось узнать, что думают об этом зрелые гедонийцы.

— Перерождение, — пояснил ксор. — Исчезнет твое «я», а вместо него возникнет другое. Ты и не ты. Чужая матрица.

Малыш с интересом вслушивался в их разговор, в котором звучали только вопросы и реплики Капитана. Мысли ксора он воспринимал как беззвучный отклик в сознании. Но тем не менее разговор получался, и в него можно было вступить. Он и вступил.

— Они верят в переселение душ? — спросил он у Капитана.

— Здесь нечто подобное действительно практикуется, — пояснил тот, — причем на серьезной научной основе. Без чертовщины и мистики.

В глазах ксора впервые промелькнуло нечто вроде удивления.

— Вы те, кто жужжит, — я слышал.

— От кого? — спросил Малыш.

— Общая информация. Как все — слышал.

— Врет?

— Не думаю. Здесь не лгут и, по-видимому, лгать не умеют. Какая-то система информации для всех, должно быть, все-таки существует. Ее и называют общей. Интересно, кто и что является ее источником.

— Координатор, наверно.

— Не будем гадать.

Ксор внимательно прислушивался к их словам, потом закрыл глаза и передал мысль:

— Информация общедоступна. Любая информация.

— Откуда вы ее получаете?

— Она везде. Ее надо копить.

— Для кого?

— Для себя. Как в школе. А потом проверять уровень. Набрал минимум — хорошо.

— А если больше минимума?

— В запас для Нирваны.

Вот так оно и прозвучало, это понятие — нирвана. Старое, почти забытое на Земле слово. Вечное блаженство, заработанное праведной жизнью. А каковы нормы праведности? Библейские? Вряд ли. Устарели они и на Земле, запылились, пожелтели от времени, как истертые страницы священного писания в каюте Библа. На Гедоне праведность измеряют в битах — или какие здесь единицы информации? «Кретины», — резюмировал Малыш. Ошибся парень. Скорее рабы. Они в постоянном неоплаченном долгу перед теми, кто дал им жизнь. А какова она, эта жизнь? Аора несомненно отличается от мира зеленого солнца. Стерилизованное существование ради жалких крох информации или того, что они называют информацией, — хаос каких-то полузнаний, полувпечатлений, набранных в спешке, на лету. Посидел на корточках, поразмышлял, придумал что-то — вот и денежка в копилку; сочинил одежонку похитрее — еще денежка. Так капля за каплей, авось и до Нирваны дотянешь.

— Что значит «нирвана»? — спросил Капитан.

— Покой. Блаженство. Радость.

— А точнее?

— Не знаю. Из Нирваны не возвращаются.

— Кто же знает?

— Учитель.

«Опять Учитель, Великий миф гедонийцев. Все знает, все видит. Живой — во всяком случае, мыслящий — бог, не вмешивающийся в жизнь, но творящий ее. Парадоксально звучит, но подтверждается наблюдениями. Пока, во всяком случае».

Капитан уже не боялся спрашивать.

— Почему ты называешь себя ксором, а нас — вольными?

— А разве это не так?

— Так. Но в чем разница?

— Вы живете в хаосе, а мы — замкнутые.

— Чем замкнутые?

— Не чем, а на что. Замкнутые на себя. Цикличность информации. Рождается в себе, перерождается, рождает новую.

— Цепь ассоциаций?

— Не цепь, а кольцо. Вы должны знать.

«Мы должны знать, но не знаем. Неувязочка, которую наш немногословный или, вернее, немногомысленный собеседник может неправильно истолковать. Не будем дразнить гусей».

— Мне пора, — беззвучно сказал ксор.

— Возьмешь нас? — спросил Малыш.

— Идите. Я в лепо.

— В лепо так в лепо, — согласился Малыш. — Пошли, Кэп.

Они подошли к стене и подождали какую-то долю секунды, пока она не исчезла. Но не увидели за ней знакомого белесого коридора.

Пол туннеля загибался к потолку длинным ребристым пандусом, а наверху у крыши виднелся ровный прямоугольник отверстия: кусок синего неба, вписанный в рамку светящегося потолка.

— Почему мы шли пешком, а не воспользовались мгновенностью передвижения? — спросил Капитан.

— Мгновенность удобна, но мышечное передвижение необходимо. Нельзя расслабляться, — сказал ксор и смешался с толпой, вернее, пошел сквозь нее, обходя сидящих и переступая лежащих.

Вероятно, Капитан был прав: они впервые попали в город в часы, когда гедонийцы прятались от палящего солнца в своих домах-сотах, превращавшихся по желанию хозяев в удобные для них комнаты. А теперь в городе кипела жизнь. Множество людей в пестрых, причудливо скроенных и раскрашенных костюмах на крышах, на площадях, группами и в одиночку чего-то ждали, как переполненный зрительный зал ждет стремительного разлета занавеса. А может быть, впечатление обманывало и ожидающая толпа была просто бесцельным скучающим сборищем, ожидающим краткого мига развлечения. Откуда и как придет к нему этот миг? Со стен домов, на которых воображение неведомых художников меняло светящиеся картины — цветную бессмыслицу красок и путаную геометрию линий? С мачты-игры — излучатель или антенна? — чуть вздрагивающей от легкого ветра? Или из черных отверстий в крышах, одно из которых только что привело сюда двух чужаков в этой толпе.

На этот раз она не безмолвствовала: отрывистые возгласы негодования или радости, какие-то крики вдалеке, иногда резкий пронзительный свист. Все это явно противоречило словам ксора о бессмысленности звуков в мире осмысленной информации.

Малыш не удержался и напомнил об этом их спутнику.

— Ты прав, — ответил тот, — эмоциональные вспышки, низкий уровень интеллекта, а в результате сокращенный объем информации.

Космонавты уже привыкли к отрывистым мыслям гедонийца и научились лепить из них стройные, хотя иногда и малопонятные конструкции речи. Но в последнем объяснении ксора ничего непонятного не было: разумный, по здешним представлениям, человек не станет выражать свои чувства выкриками. Старая земная поговорка «молчание — золото» обрела на Гедоне совсем другой философский смысл.

Неожиданно ксор остановился, отступая на шаг. Перед ним выросли трое — атлеты в одинаковых белых шортах, одинаковых синих майках-шнуровках, оставлявших открытыми одинаково загорелые бычьи шеи. У бедер на золотых колечках висели одинаковые черные дубинки, похожие на земные — полицейские.

Капитан и Малыш не могли слышать, о чем они говорили с ксором: мысленный обмен был заблокирован. Но вдруг один из них, как заправский земной хулиган, ударил ксора по лицу, ударил лениво, словно выполняя привычную и скучную обязанность.

— С ума сошел, — сказал Малыш и, сжав кулаки, шагнул вперед.

Капитан задержал его:

— Не вмешивайся.

А вмешиваться и вправду не стоило. Обиженный не ответил на удар. Он по-прежнему бесстрастно глядел на обидчиков, словно пощечина была только детской забавной шуткой.



А «шутник» в синей шнуровке отстегнул дубинку, и размашисто с оттяжкой саданул ксора по плечу. Малыш даже зажмурился: такой удар кость перебьет, рука плетью повиснет. Но ксор только плечом повел — едва заметное движение, — и дубинка скользнула вниз.

Он обозлился, этот палач-супермен с подозрительно знакомой дубинкой. Она снова взлетела — черное продолжение руки, снова ксор неуловимо повел корпусом, и супермен не удержался на ногах: слишком велика была инерция удара.

Никто даже не обратил внимания на эту сцену. Люди шли мимо или стояли, даже не обернувшись, — ни любопытства, ни жалости. Да и дружки супермена с дубинкой только глазели, не вмешиваясь, не помогая и не удерживая своего компаньона. А тот уже вскочил легко, сноровисто — стальная пружина, не человек, — вскочил, снова взмахнув дубинкой. Ксор по-прежнему невозмутимо смотрел на него с затаенной, как показалось Капитану, усмешкой: атакой больше, атакой меньше — какая разница, если дубинка снова скользнет по телу, не оставив ни синяка, ни царапины. Так и случилось: нападающий вновь промахнулся, побежденный удивительным искусством защиты, которым владел их спутник.

Капитану надоело ждать. Он рванул за плечо хулигана в синей шнуровке и ребром ладони ударил его по горлу. Тот сразу обмяк и рухнул на дорогу, уронив дубинку. Капитан подобрал ее — пригодится когда-нибудь, — перешагнул через упавшего и крикнул Малышу, кивнув на все еще неподвижного ксора:

— Бери этого непротивленца и шагай дальше. А то он так полдня простоит.

Малыш подхватил гедонийца под руку и присоединился к Капитану, Минуту, две, три шли молча, потом ксор спросил:

— Зачем ты его ударил? Он подражатель: сам не может. Низкий коэффициент информационного накопления.

— Кому же он подражает?

— Гатрам.

— Это кто?

— Сверхлюди. Очень опасны. — Ксор даже поежился. — Я бы с такими не справился. Они знают юго.

— Не понял.

— Силовой комплекс.

— А информация? Тоже с низким коэффициентом?

— Нет, часто выше нормы.

— Значит, ты слабее?

— Нет, мой коэффициент едва ли ниже.

— Но ты их боишься.

— Только потому, что они знают юго.

— И будут нападать?

— Да.

— Зачем?

— Информация. Ударить, убить, послать в перекройку.

— Значит, убийство не наказуемо? — удивился Малыш.

— За что же наказывать? Убитый получает новую личность, а убийца — новый уровень информации. Только подражатель дешевле ксора.

— К тому же он, вероятно, уже очухался, — заметил Капитан, — так что новой информации у меня не прибавилось.

Ему показалось, что во взгляде ксора мелькнуло удовлетворение: уж кому-кому, а ему новый уровень обеспечен. Он противостоял нападению и, не пошевелив пальцем, выстоял. А впрочем, черт его знает, рад он или расстроен: мало инединиц за подражателя! Да и умеют ли они радоваться, а если и умеют, то как? Насколько все-таки земной человек богаче этих манекенов, убивающих друг друга за лишний десяток сомнительных инединиц! Во всех отношениях богаче: ему дано великое счастье жить для людей, а не ради накопления вздорной, даже нелепой, с земной точки зрения, информации, формирующей разум среднестатистического гедонийца.

Вот он идет рядом, этот среднестатистический гедониец, идет помалкивает, и не поймешь, о чем он думает. Мол, что это за два чудака за мной увязались? Элементарных вещей не знают, за информацией не гоняются — странные, может быть даже опасные существа. А может, и не об этом он думает, а просто переваривает информацию, добытую в дурацкой дуэли с подражателем. Тоже, кстати, субъекты. Ходят с полицейскими дубинками, избивают запросто, могут и до смерти забить — и все это в порядке вещей. Даже удивления не вызывает. И подбитому, наверно, никто не помог — просто перешагнули и пошли дальше: инединицы за участие не насчитываются.

Интересно, что бы вы сейчас сказали, уважаемый Библ? Смотреть и анализировать? Ладно. Посмотрели. А вот с анализом плохо: исходные данные не поддаются обработке.

Что мы знаем о нашем спутнике? Немногословен, собран, видимо, неглуп, ловок, умеет отражать чисто мускульным напряжением любой удар. Что еще? Принадлежит к какому-то клану ксоров, или замкнутых. Как он сказал: информация, замкнутая сама на себя. Или не так? А хотя, какая разница: все равно непонятно.

Кое-что, впрочем, ясно: в городе существуют различные группы. Делятся они по методам накопления и объему накопленной информации. Вольные, ксоры, подражатели, гатры, сирги — сколько их еще и зачем? А что считается информацией? Видимо, все, что ими делается: от выбора одежды до умения убивать. Измеряют ее в каких-то инединицах и панически боятся недобрать нормы. А какова норма? Может быть, одинаковая для всех, а может быть, для ксоров одна, а для вольных другая? Задам-ка еще вопросик.

Вопросик был задан, и Капитан получил ответ:

— Никто не знает, какова норма. Набрал — зеленый сигнал.

— Где?

— В ячейке Координатора. Проверка уровня проводится каждый цикл.

— А если не набрал?

— Белый сигнал — предупреждение. Три предупреждения — перекройка.

Хорошенькое дело: добываешь информацию, стараешься, а тебе — раз! — и белый сигнал. Все вслепую. Жизнь вслепую, смерть вслепую. Хотя смерти нет: есть перекройка, смена личности. А после?

— Новая личность, новое состояние, — пояснил ксор.

Каков же механизм перекройки? Стирание памяти или изменение генетического кода? Бессмысленно спрашивать: ответа не будет.

— Где же она проходит?

— Не знаю.

А кто знает? Координатор. А где он находится? Опять не знаю. И так до бесконечности. Вот куда мы идем, он знает. В лепо мы идем. Зачем?

— Ждут, — послал ответ ксор.

— Кто?

— Ксоры. Я покажу вас.

Отлично! Пусть показывает. Заодно и мы поглядим. Не знаю, как по гедонийским меркам, но по земным — информации здесь непочатый край. Много выше нормы. Так что нас-то на перекройку не отправят.

— Пришли, — сказал ксор.

Они стояли у прямоугольного прохода в крыше, от которого уходил вниз светящийся пандус.

— Идите. — Ксор подтолкнул их к пролету. — Вниз. Прямо.

3. Лепо. Всесильные и бессильные

Навстречу им вышли неизвестно откуда четверо гедонийцев с такими же черными лентами, туго перетянувшими лбы. Ксор что-то мысленно передал им, но Капитан не «услышал»: мысль была заблокирована. А все четверо, как по команде, молча уставились на гостей из другого мира. Странный, страшноватый взгляд: сквозь человека, как сквозь стекло.

Ксор не назвал ничьих имен, не сделал ни одного жеста, в каком можно было бы усмотреть ритуал знакомства. Но мысленное сообщение его, видимо, не было ни враждебным, ни равнодушным. Один из четверых шагнул к Капитану и дружески тронул его за плечо.

— Будешь с нами, — мысленно сказал он. — Круг замкнут, и мысли спокойны… — И тут же повторил это невразумительное приветствие по адресу Малыша.

Тот выжидающе взглянул на Капитана: что, мил, ответить? Взгляд Капитана был понятен без слов: откуда я знаю? А может быть, они и не ждут ответа.

Ответа действительно не ждали. Один за другим гедонийцы, считая, должно быть, преамбулу знакомства исчерпанной, беззвучно исчезли в толще молочно-белой стены, куда за ними последовали и космонавты. Очутились они в длинном, похожем на ресторан зале. Вероятно, это и был ресторан, или столовая, или кафе, поименованное ксором, как лепо. Да разве дело в названии, если гедонийское лепо почти не отличалось от своих земных аналогов. Может быть, только стол без ножек, повисший в воздухе вопреки закону тяготения, да непривычная, почти зловещая тишина.

«Когда я ем, я глух и нем», — вспомнилось Капитану.

— С пищеварением у них порядочек, — съязвил Малыш, — разговоры не отвлекают да и шума нет.

Он не успел продолжить, как перед ним повис, материализовавшись как в эстрадном фокусе, противень-стол — строго говоря, просто легкая розовая пластинка с неровными, зыбкими, что ли, краями.

Капитан подошел ближе, и стол изменил форму: сжался, вытянулся, будто почувствовал приближение еще одного человека.

— Садитесь, — пригласил их один из сопровождавших молчунов.

Капитан не успел спросить, куда. Подле стола тотчас же возникли такие же бледно-розовые пластинки-стулья, словно чашечки неведомых экзотических цветов без стеблей и листьев. Они мягко, изогнулись, принимая форму кресла со спинкой.

— Что хотите? — спросил ксор.

— Не знаю, — ответил Капитан. — Что вы, то и мы.

На розовой поверхности стола появилось семь пирамидок.

— Коро, — сказал ксор. — Надо линять.

— Кому линять? — удивился Малыш.

— Не кому, а что, — поправил ксор. — Зито и постепенно.

Малыш ошалело взглянул на Капитана.

— Чему удивляешься? — усмехнулся тот. — Сказано тебе: сразу не линяй, а постепенно, не торопясь.

Пирамидки на столе щелкнули и раскололись, а из них на розовую пластинку потекло что-то коричневое: кисель не кисель — не понять, что. Но странная штука: коричневая масса не растекалась по глянцу стола, а застывала, булькая и пузырясь, принимая знакомую форму пирога с подгоревшей корочкой. Сюда бы солонку да полотенце вышитое — хлеб-соль, да и только.

— Линяйте, — сказал ксор и наклонился над пирогом, блаженно закрыв глаза. Остальные гедонийцы последовали его примеру.

Малыш осторожно потрогал пирог.

— Мягкий, — оценил он. — Попробовать, а?

— Не стоит, — сказал Капитан. — Зачем рисковать? Да и они не едят.

Он понюхал пирог и почувствовал легкий, едва уловимый запах. Все было в нем: сладкий дурман клевера, плывущий над полем, нежнейший аромат розовых кустов, горечь сизого дыма над таежным костром. Он туманил сознание, этот запах, укутывал в теплоту воспоминаний детства и юности, уводил куда-то далеко в сказку-быль.

Капитан рванул ворот рубахи — жарко! — и поглядел на небо. Белая вата кучевых облаков в синеве неба — низко-низко, рукой дотянешься. Скосил глаза: у самого лица его покачивалась травинка-былинка и карабкался по ней коричневый муравей. «Где ж это я?» — думалось лениво, без удивления. Поляна в лесу, трава еще мокрая. Роса или дождь прошел? И вдруг, как вспышка молнии, сверкнула мысль: да это же Земля! Он вскочил, побежал по росистой траве к пестрым, в желтых ромашках холмам, из-за которых поблескивало на солнце речное зеркальце. Вода по колено — как ноги холодит! — хрупкий песок на дне, серебристые плотвички брызнули в стороны. Капитан зачерпнул ладонями воду, хлебнул; заломило зубы. Он упал на колени, шорты сразу намокли — и пил, пил, пил эту воду с привкусом осоки, полынной горечи, пил, не в силах оторваться, пока кто-то не рванул его за плечо.

— Очнись!

И все пропало: и река, и трава, и облака над полем. Он снова сидел за розовым столом-амебой, растерянно оглядываясь по сторонам.

— Что это было?

— Наркотик, — сказал Малыш.

— Коро. — Ксор взглянул на Капитана, и губы его скривились в некоем подобии улыбки. — В первый раз?

Капитан кивнул согласно, постепенно приходя в себя. Он чувствовал какую-то легкость во всем теле, свежесть и бодрость, как после ионного душа.

— Выпей! — Ксор махнул рукой и поставил перед Капитаном бокал с мутно-голубой жидкостью.

— Что это?

— Пей. И ты пей. — Перед Малышом возник такой же бокал. — Нейтрализатор. Для пищеварения.

Жидкость была кисловатой и густой, как кисель. Капитан мгновенно вспомнил питательную жижицу для ребят-здоровяков в Зеленом лесу, взял бокал, понюхал — никакого запаха — и выпил до дна. Малыш тоже выпил, чуточку поморщась: он не любил кислятины.

— Ты что-нибудь чувствовал? — спросил Капитан.

— Ничего. Мгновенное забвение, черный колодец — ни звуков, ни света. Очнулся, как после доброго сна.

— Коро восстанавливает силы, — вмешался ксор, — но действует по-разному: у одних вызывает галлюцинации, у других — шок. Результат один: зарядка организма. Стимулятор.

— А пища?

— Несколько минов необходимых организму химических веществ вы всегда получите с любым насыщающим вариантом. Остальное для вкуса и для балласта в желудке. Хочешь — придумаешь. Посмотрите внимательно. — Он обвел рукой зал.

На разноцветных столах-пленках, в беспорядке разбросанных в пространстве зала, то и дело возникали и сменялись бокалы всех форм и расцветок: какие-то кубы, призмы, шары. Кто-то склонился над «пирогами» коро, кто-то подбрасывал вверх блестящие шарики, я они, повиснув над столами, разбухали и лопались, а в подставленные сосуды лилась золотистая жидкость прямо из воздуха. И кто-то прямо из воздуха вытягивал зеленые нити, сматывал их в клубок и отправлял в рот, запивая уже знакомой мутно-голубой жидкостью.

И все-таки зрелище это походило скорее на репетицию цирковых иллюзионистов, чем на привычный земной ресторан или столовку с шумом-гамом, тостами над вспотевшими бокалами с ледяным шампанским или байками под кефир или мороженое. Глупо мерить все земными мерками: не подходят они здесь. Только внешний вид лепо, так сказать, общий антураж, заставлял вспомнить о земных ресторанах. Что ж, в мире, где существуют такие предметы обихода, как стул и стол, антураж этот наиболее логичен. Но лишь антураж, не надо обманываться! Гедонийцы, кстати, тоже похожи на людей. Внешне? Пожалуй. А психология, а поступки?

— Смотри. — Малыш дернул Капитана за петли шнуровки.

Тот обернулся. Между столами на четвереньках ползли, по-собачьи высунув языки, четверо гедонийцев, голых по пояс, бритоголовых или преждевременно облысевших. Крупные капли пота выступили на их загорелых спинах, тяжелое дыхание доносилось издали. Здоровенные мужланы, ладони-лопаты — встретишь такого, обойдешь, чтоб не столкнуться, — беспомощно ползли, подгоняемые гортанными выкриками, странно неуместными в сонной тишине лепо.

Их было двое — погонщиков с дубинками в руках. Капитан искоса взглянул на свою, болтавшуюся у пояса, — такая же. Эти черные дубинки угрожающе посвистывали, а сидевшие за столами на стульях-пленках опускали головы или отворачивались, чтобы не встретиться взглядом с погонщиками. А встретившись, замирали и не могли отвернуться. Так луч автомобильных фар гипнотизирует зайчишку на темной лесной дороге, не давая ему свернуть.

Капитан ждал, когда кто-нибудь из обладателей черных дубинок обернется к нему. Зачем — неизвестно: просто мальчишеское желание Посмотреть в глаза, не мигая, напряженно, как в детской игре в «гляделки» — кто кого пересмотрит. Но «пересматривать» не пришлось. Гедониец мельком взглянул на Капитана, чуть задержал на нем шипы холодных голубых (что, у них у всех голубые?) глаз и что-то мысленно передал своему спутнику. Тот никак не ответил, даже не посмотрел на «говорившего», просто прошел дальше, подгоняя своих «четвероногих», бессмысленно и безропотно двигавшихся к свободному месту у светящейся стенки.

— Кто это? — спросил Капитан удивленно и только теперь заметил, что их приятель ксор вытирает ладонью вспотевший лоб, что у его соседа течет кровь из прокушенной губы, а остальные двое тяжело дышат, стараясь не смотреть на происходившее рядом. — Кто это? — вынужден был повторить Капитан.

— Маги, — ответил ксор, не подымая головы от стола. — Властители.

— Властители? — удивился Малыш. — Разве не Координатор управляет Аорой?

— Маги управляют всеми, кто подчиняется.

— А кто не подчинится?

— Того заставят пресмыкаться, ползать, терпеть или даже утратить память.

— Не понял. Что значит утратить память?

— Мы же не умираем. Лишенных памяти, сознания, личности просто отправляют на перекройку.

— Чем же они добились этой власти? Дубинкой?

— Взглядом.

Капитан усмехнулся: детская наивность рядом с технической зрелостью. Парадокс? Скорее ошибочка в сложнейшем механизме гедонийской цивилизации. Кто-то где-то что-то недосмотрел, и вот уже олимпийцы-полубоги пугаются «магических» взглядов, откровенно пугаются, даже не пытаясь скрыть трусости.

— А почему вы сердитесь? — спросил ксор.

— Сердимся? — мысленно переспросил Капитан. — Скорее удивляемся. А как ты заметил?

— У вас то расширяются, то сужаются зрачки. И лицо дергается.

Капитан сразу понял, почему их лица заинтересовали ксора. Гедонийцы не щеголяли мимикой, сохраняя даже в минуты душевного волнения, как в данном случае, мимическую неподвижность лица. Вот почему ксор спутал удивление с гневом — зрачки выдали. Да и не только удивление. Капитан скосил глаза на устроившихся по соседству магов, у стола которых застыли на корточках «порабощенные взглядом». Пожалуй, ксор прав: тут не удивляться, а кричать надо, когда кучка отпетых негодяев может запугать целый город, издеваясь и безобразничая потому, что всем все дозволено, а поскольку их информационный багаж побольше, то, значит, «ндраву моему не препятствуй». А если бы их самих проучить, показать бы «высшую математику» гипноуправления? Пусть бы сами поползали, послужили на задних лапках. И чтоб все видели, как их так называемая всесильность держится: толкни и рассыплется карточный домик псевдомогущества.

— Проучил бы ты их, — подсказал Малыш. — Вспомни психологический практикум в институте. Попробуй — не промахнешься.

Лепесток-стул медленно отодвинулся, отпуская уже вставшего Капитана. Как это было — мгновенная псипередача или почти невероятная локационная способность гедонийцев, — но лица всех находившихся в лепо повернулись к нему. Он чувствовал себя форвардом, идущим к футбольному мячу на одиннадцатиметровой отметке: еще шаг, еще, удар и… Нет, гола не было. Капитан не ударил. Он остановился перед магами, воссевшими за таким же столом-амебой. Их красные трико вызывающе выделялись даже среди общей пестроты. Но Капитана не интересовали костюмы противников, он сам, насмешливо прищурившись — совсем мальчишка, напрашивающийся на драку, — ловил их замораживающий взгляд: а ну, кто кого?!

Голубоглазый маг не был психологом и подвоха не усмотрел. Да и проблемы «кто кого?» для него не существовало. Самый сильный — он, самый умный — он.

— Присядь! — приказал он Капитану, кивнув на возникший тут же стул-пленку.

Посланная им мысль не приказывала, а скорее предлагала, продиктованная не гневом, а любопытством к смельчаку. Капитан сел, внутренне посмеиваясь над ситуацией: высокопоставленный феодал снизошел до беседы с дерзновенным латником. Ну что ж, пусть всесильный испытает ничтожнейшего.

— Что тебе нужно? — послал свой вопрос маг.

Капитан молчал.

— Хочешь пузыриться?

— Я из школы, — сказал Капитан. — Еще не все знаю. Что значит «пузыриться»?

— Посмотри на них, — усмехнулся маг, кивнув на застывших на корточках гедонийцев. — Это пузыри. Все, кто служит нам, — пузыри.

— Сами захотели служить? — с наигранной наивностью спросил Капитан.

Маги переглянулись, заблокировав обмен мыслями, но Капитан подумал, что его, вероятно, принимают за полного идиота.

— Ты глуп, школьник, — наконец «услышал» он. — Просто мы отняли у них волю и личность.

— И они не сопротивлялись? — Капитан все еще продолжал играть в Иванушку-дурачка.

— Кто же может сопротивляться?

— Не знаю. — Капитан оглядел зал. — Может быть, этот?

Он показал на розовощекого силача, развалившегося в кресле за соседним висячим столом. Он казался невозмутимым, этот русоволосый крепыш, и только тревожные взгляды, которые он искоса бросал на магов, выдавали его душевное состояние.

— Этот? — Маг презрительно скривил губы. — Это вольный. Хочешь, я его превращу в пузырь? Сначала его, а потом тебя.

В глазах мага появился недобрый стальной блеск. Капитан не слышал приказа, он видел только, как задрожали руки розовощекого силача, медленно опустился недопитый бокал с голубой жижицей, безвольно поникли плечи.

«Пора!» — решил Капитан и мысленно приказал превращенному в «пузырь»: «Ты один, вокруг никого, тебе весело. Пей!»

Осоловевшие глаза вольного тотчас же приобрели решительность и осмысленность. Он выпрямился, не спеша поднял недопитый бокал и выпил, словно бы никто и не посягал на его свободу воли.

«Один — ноль», — мысленно поздравил себя Капитан.

Маг повернул к нему побелевшее от злобы лицо:

— Мне кто-то мешал.

— Я, — сказал Капитан.

Маг резко поднялся, и кресло-лепесток, не успев отодвинуться, растаяло в воздухе.

— Встань! — приказал маг.

— Зачем? — спросил Капитан. — Мне и так неплохо.

— Встань! — повторил маг, повышая энергетическое напряжение мысли. Его лицо при этом побагровело.

— Ты самоуверенный кретин, — послал ему ответ Капитан, не заботясь о том, будет ли понята магом его терминология, — думаешь, что ты самый сильный в вашем вонючем городе, а на самом деле ты слизняк. И ничего-то ты не умеешь — только жрать да приказывать. А попадись тебе кто посильнее, на брюхе за ним поползешь. Хочешь попробовать?

— Не посмеешь. — Глаза мага сузились: щелки-амбразуры и в каждой по излучателю.

Капитан почувствовал, как кто-то сильный и властный вторгается в мозг. Неприятное и непривычное ощущение. Он встряхнул головой — ощущение пропало.

— Посмею, — сказал он и коротко бросил: — Ложись!

Ноги у мага подкосились, словно кто-то срезал его под колени, и он грузно плюхнулся на пол, прикрыв руками затылок.

— Ползи! И ты с ним! — Он пристально посмотрел на второго мага.

Тот даже не сопротивлялся, упал на живот и пополз к выходу за своим дружком, вихляя толстым задом в красном трико. Они ползли мимо бесформенных столиков, мимо гедонийцев, поспешно отодвигавшихся в сторону, — необычное, нелепое зрелище. Маги в роли порабощенных! Теперь все взгляды устремились на победившего. Что он прочел в них? Раболепие? Страх? Да, именно страх пополам с удивлением перед чудом: школьник, чужак и властители, превращенные им в «пузырей». «Интересно, сколько я получу инединиц по гедонийскому счету?» — мысленно усмехнулся Капитан. Только сейчас он почувствовал, как жестоко устал. Нервное напряжение подошло к максимуму, стрелка у красной черты. Надо расслабиться.

Четверо вольных по-прежнему сидели на корточках, бессмысленно уставившись в одну точку, хотя магов по соседству уже давно не было. «Порабощенные взглядом» даже не заметили, что их поработители позорно бежали, уступив их новому хозяину. А хозяин только рукой махнул:

— Встаньте и ступайте, куда вам нужно. Вы свободны.

И прошло оцепенение, люди вновь стали людьми, впрочем, в гедонийском смысле этого слова: встали, отряхнулись и пошли, даже не оглянувшись. Кто их освободил, у кого взгляд оказался могущественнее — какая разница? Здесь не благодарят. Здесь другой моральный кодекс, если он вообще существует.

Капитан еле доплелся до своего кресла и сел, тяжело дыша; окружающее плыло перед глазами в назойливо пестрой карусели.

— Выпей, — сказал Малыш, протягивая бокал, на этот раз не с голубой, а с чернильной жидкостью. — Новый вид гедонийской бурды. Освежает не хуже коро.

Бурда оказалась тоже неплохим стимулятором. Усталость проходила, уступая место какой-то воздушной легкости: шагни — и полетишь, как в детстве летал во сне. Здесь не знали пышущих жаром бифштексов или ломтиков шашлыка, нанизанных на горячую саблю шампура. Здесь была своя поваренная книга, но от ее ассортимента не отказались бы и земные гурманы и кулинары. Еще одно подтверждение гедонийского рационализма: вкусовые ощущения — не главное. Основной критерий — стимулирующее действие пищи.

Из состояния блаженной расслабленности Капитана вывел молчавший до сих пор ксор:

— Ты нас обманывал. Зачем? Ты — маг, а не вольный. Координатор не ошибается.

— При чем здесь Координатор?

— Он устанавливает линию жизни. На контрольной проверке.

— А он и не говорил, что я стану вольным.

— Значит, будешь магом?

— Не знаю, — пожал плечами Капитан. — Я подумаю.

— Пора бы, — мысленно подсказал кто-то сзади, и это было так неожиданно, что Капитан вздрогнул и обернулся.

Двое — высокие, черноволосые, голубоглазые, в синих сетках-шнуровках, словно только что вышедшие из зеленого школьного мира, — они стояли у стола. Что-то неуловимо знакомое почудилось Капитану в лице одного из них, в прищуре глаз, в изгибе рта, в некоем подобии улыбки.

— Здравствуй, Стойкий, — сказал Капитан и, забыв, что он не на Земле, радостно протянул руку.

4. Сверхлюди. Сражение на площади

Да, это был он, собеседник Капитана из мира зеленого солнца. Он ничуть не изменился, даже одежда та же: синяя сетка и плавки, неприхотливый школьный стандарт.

— А где же Гром, Хлыст? Где Колючка? — приветливо спрашивал Капитан.

Понять его было можно: радость человека, встретившего в чужом городе своего знакомца, пусть даже не очень близкого. Его можно было хлопнуть дружески по спине, горестно посетовать на одиночество в равнодушной толпе Аоры и даже воскликнуть: «А помнишь?», благо было что вспомнить. Сколько раз это спасительное «А помнишь?» поддерживало огонек беседы и даже завязывало дружбу, пока хватало воспоминаний.

Однако на этот раз «сезам» не сработал. Стойкий явно не хотел ничего вспоминать. На вопрос Капитана он ответил равнодушно и коротко:

— Не знаю. Вероятно, в Аоре. — И, усевшись в тотчас же выросшее рядом кресло-лепесток у стола, он спросил, кивнув на примолкших ксоров: — Они с тобой?

— Это мы с ними, — сказал Капитан. — Они знакомят нас с городом.

— А где бородатый?

— Остался дома. Сегодня со мной Малыш.

Стойкий оценивающе посмотрел на гиганта Малыша, а тот, в свою очередь, с неподдельным интересом разглядывал одного из тех, о которых ему рассказывали Капитан и Библ, вернувшиеся из экспедиции в мире зеленого солнца.

— Ты — Малыш? — спросил Стойкий.

Как всегда, мысль его была лишена окраски, но Капитан готов был поклясться, что он удивлен. Еще бы: прозвище космонавта никак не соответствовало его внешности, а такое несоответствие было трудно понять не обладающему чувством юмора гедонийцу.

— Что ж поделаешь, — усмехнулся Малыш, — больше не вырос.

— Не понимаю, — равнодушно заметил Стойкий, — внешние качества исключают имя.

— И не поймешь, — подал мысль Капитан, — ты слов таких даже не знаешь — ирония, шутка. А кто ты в Аоре, вольный или подражатель?

Стойкий едва заметно усмехнулся, а может, это Капитану только показалось.

— Спроси у своих спутников. Они знают.

Малыш вопросительно посмотрел на ксора, и тот кратко и, как всегда, не очень понятно ответил:

— Сверхлюди, первая ступень.

Так вот они какие — сверхлюди! Капитан с интересом разглядывал вчерашнего школьника. Ничего особенного ни во внешности, ни в поведении. Даже одежда не изменилась. Значит, информация накапливалась за счет других качеств и, вероятно, никому не угрожающих. Да и в голосе ксора не было страха. И никто не обращал внимания на их столик, никто не пытался незаметно ускользнуть, как получасом ранее, когда в лепо резвились маги.

Капитан снова внимательно посмотрел на Стойкого, пытаясь разгадать его сущность. Тот сидел нагнув голову и полуприкрыв глаза, словно слушал неслышное ни Капитану, ни его собеседникам. Потом встал, чем-то озабоченный.

— Пошли, — мысленно приказал он. — В третьем порядке волнение. Не будем терять времени. — Он посмотрел на ксора: — Ты тоже пойдешь с нами, будешь нужен. — И добавил торопливо: — Один, один, без корпорантов. Нас и так слишком много.

Капитан снова отметил, что никто не обратил внимания на их уход: пришли люди, посидели, ушли. Что тут удивительного?

— Не отставайте. — Стойкий подхватил Капитана под руку, а его товарищ протянул руку Малышу:

— С нами. Скорее.

Они шагнули в уже привычную пустоту, на мгновение кольнувшую сердце, и снова вышли в городе, в каком-то «третьем порядке», который ничем не отличался от тех «порядков», какие они видели на открытых плоскостях Аоры. Та же ровная, чуть поблескивающая крыша-улица, та же замысловатая игра красок на стенах домов-туннелей, те же голубые площади внизу. И только не было тишины, привычной уже в Аоре, насыщенной шуршанием платьев женщин, всегда более изобретательных в одежде, мягкой поступью никуда не спешащих прохожих, еле слышным дыханием соседа рядом — тишины, чуть звенящей, как в летний полдень над полем клевера.

На этот раз на площади внизу гудела толпа — человек сорок — пятьдесят, да еще зрители на крышах, — гудела угрожающе и сердито мощным пчелиным ульем. А присмотревшись, можно было увидеть, что толпа не однородна, а разделена на две группы, медленно сближающиеся — стенка на стенку. И мелькали в сжатых кулаках матовые рукоятки «хлыстов», гаечные ключи «парализаторов» и дубинки-разрядники, черные и пружинящие, как и та, что висела на поясе у Капитана. Все походили друг на друга, как близнецы, отличаясь только одеждой. Женщины были чуть стройнее и тоньше и не столь атлетичные, как мужчины. Но и они не выделялись в толпе — так же вооруженные, одинаково яростные. Только гортанные выкрики выдавали эту ярость, и было непонятно, кто кричал, женщины или мужчины.

— Успели, — беззвучно сказал Стойкий и, выхватив неизвестно откуда черный «огурец» с воронкой на конце, послал вслед торопливый приказ: — Не упускать нас из виду.

— А это что? — полюбопытствовал Малыш, заинтересованный «огурцом».

— Дист. У вас есть оружие?

— Есть. Только другое.

— Сойдет. Шагайте.

— Как? Вниз?

Стойкий исчез и тотчас же возник внизу, пройдя свой короткий нуль-переход за какую-то долю секунды. За ним последовали и его спутники, в том числе и земляне, уже привыкшие к этому сказочному передвижению. Их было пятеро против пятидесяти, а те даже не заметили их появления.

— Что они не поделили? — спросил Капитан.

— Не знаю, — ответил Стойкий. — Возможно, площади.

— Разве одна здесь такая площадь?

— Конечно, нет. Но они не рассуждают.

— А мы здесь зачем? Помешать драке?

Стойкий удивленно посмотрел на Капитана:

— Мешать! Зачем? Пусть дерутся. Лишняя информация.

— Для кого?

— Для всех. А мы здесь для того, чтобы предотвратить насилие над природой.

Капитан не понял:

— Убийство?

— Убийство — это только уничтожение одного «я», субъекта, повод для перекройки. Насилие над природой — нарушение циклического равновесия, когда объект уже нельзя перекроить из-за нарушенной фактуры.

— Что он имеет в виду? — спросил Малыш.

— Членовредительство, — бросил Капитан. — Руку тебе оторвут или голову срежут — фактура нарушена. А это бывает? — спросил он у Стойкого.

— Редко. И не должно быть. Для того мы и предназначены. Сохранение фактуры — максимум информации. — Он повернул рычажок на черной поверхности «огурца», и лепестки-воронки засветились голубоватым светом. — Отстегни дубинку и не лезь в драку сам. Наблюдай за мной. Когда надо, скажу.

А толпа сходилась с нарастающей яростью — нерассуждающей и бессмысленной. Кто-то должен был начать: половчее ударить «хлыстом» или парализовать выбранную наугад жертву и запустить механизм всеобщей драки, хорошо налаженной, бесперебойной. Драться здесь, видимо, умели и любили.

И нашелся смельчак. Взметнулся лучик «хлыста», полоснул кого-то в толпе, и пошла пляска голубых молний, словно длинных и гибких фехтовальных клинков. А потом к ним присоединились парализаторы. Драчуны начали валиться, как игрушечные солдатики, все смешалось в свалке — и победители и побежденные, если только можно было их различить.

Стойкий держался в стороне, поигрывая светящимся «огурцом», и смотрел на дерущихся — ленивый и равнодушный зритель; но вдруг напрягся, как сжатая пружина, и нырнул в толпу. Он пробирался сквозь нее, не обращая внимания на удары «хлыстов», ловко уклоняясь от лучей парализаторов, устремленный к долговязому гедонийцу с черной пиратской повязкой на глазу и каким-то рыжим «бруском» в руке. Должно быть, именно этот «брусок» и мог совершить насилие над природой, предотвратить которое обязан был Стойкий. Мог, но не совершил. Открытый раствор «огурца» извергнул струю синеватого газа, и гедониец сразу обмяк, тут же подхваченный Стойким. Тот вынес его, сбросил к расписанной стенке туннеля и потер щеку, на которой вспухал багровый рубец.

— Больно? — сочувственно спросил Малыш.

Стойкий равнодушно отмахнулся.

— Пустяки. Фактура не нарушена. — Он подкинул на ладони продолговатый рыжий «брусок». — Электронный нож. Легко режет любую ткань. Интересно, где он его достал.

— Сирги, — перебил мысль спутник Стойкого. — Их штучки. Дают, не подумав, кому. Здесь еще один с ножом.

— Откуда ты знаешь? — не поверил Малыш.

— Мы должны знать.

— Мистика, — процедил сквозь зубы Малыш и вгляделся в толпу. — У кого нож?

— У вольного в черной рубахе. Шестой сектор.

Малыш не понял, что значит сектор в гедонийском понимании и почему он шестой, а не пятый, но вольного увидел. Тот уверенно действовал «хлыстом», зажатым в правой руке, а левую засунул в прорезь черной рубашки.

— Нужно обезвредить, — послал мысль Стойкий. — Кто пойдет?

— Я, — сказал Малыш. — Давай дубинку.

— С ума сошел! — закричал Капитан. — Тебя же собьют в два счета.

Но Малыш уже ворвался в толпу. Ловко орудуя дубинкой, уклоняясь от встречных ударов, боднул кого-то в живот, вовремя заметил руку с «хлыстом», направленным на него, ударил ребром ладони по этой руке, успел подхватить рукоятку «хлыста» и с оттяжкой, словно «хлыст» был нейлоновый, а не электронный, полоснул по надвинувшимся лицам, рукам, шеям. Кто-то взвыл от боли, кто-то упал, и Малыш продвинулся еще метров на пять. Он уже мог достать «хлыстом» вольного в черном, но не спешил: в конце концов, дубинка вернее, а не дубинка, так кулак не подведет. И вдруг что-то сверкнувшее обожгло ему плечи. Он зашатался от боли, перед глазами завертелись огненные колеса: попали, гады!

Он стиснул зубы и двинулся уже наугад, почти не видя, туда, где маячило черное пятно. И когда оно вдруг выросло перед ним, превратившись в сетку-шнуровку на загорелой спине вольного, он не задумываясь хлестнул дубинкой по этой спине — с размаху, изо всех сил. Гедониец охнул и осел, а Малыш подхватил его на плечи и, пошатываясь, двинулся назад, — так же как и Стойкий прикрываясь от ударов безжизненным телом — пусть хлещут: все равно на перекройку пойдет. Так он выбрался из толпы, сбросил обмякшее тело на полированный пластик площади и, пошарив за бортом черной шнуровки, вытащил прямоугольный рыжий брусочек.

— Держи, — бросил он Стойкому, и тот, поймав нож на лету, одобрил:

— Неплохо. Эта информация поможет тебе перейти к нам.

— К кому?

— К сверхлюдям.

Малыш вытер вспотевший лоб.

— Спасибо. Что-то не хочется. — Он осторожно повел плечами; спина нещадно горела, обожженная скользнувшим ножом вольного.

— Кто дал им эти ножи? — спросил Капитан.

— Сирги. Кто же еще?!

— А откуда ножи у сиргов?

— Из пространства.

Капитан не понял, но переспрашивать не стал: все равно понятнее не будет, здесь не любят бестолковых и любопытных.

— Зачем они вооружают вольных? Разве сирги не знают, что это опасно?

— Знают. Но они против стабильности. Бунтари.

Капитан задумался. Кто же может бунтовать в этом отлаженном механизме? Выходит, что не так уж хорошо он отлажен. Кому-то что-то не нравится, кто-то пытается что-то исправить. Или поломать. Сирги. Тот человечек, который назвал себя колебателем пространства?

— Их много в Аоре?

— Не знаю, — пожал плечами Стойкий, — но они мешают стабильности.

— Так остановите их.

— Нельзя. Они неуловимы.

— Даже для вас?

— Мы не владеем пространством, а они хозяева колебаний. Они играют миражами. Ты не поймешь.

— Почему? — хотелось спросить Капитану — о миражах-то он знал наверняка больше Стойкого, но из осторожности промолчал.

— А можно где-нибудь встретиться с сиргами? — спросил Малыш.

— Встретишься. — Стойкий к чему-то прислушивался. — Может быть, очень скоро.

Он что-то сказал своему спутнику, но что именно. Капитан не «услышал»: мысль была заблокирована.

— Уйдем отсюда, мы уже не нужны. — Стойкий взял Капитана под руку. — Драка скоро закончится, а ножей у них больше нет.

— А что будет с ними? — Капитан кивнул на безжизненные тела гедонийцев.

— Отправят на перекройку.

— Когда?

— Ночью.

— Кто?

— Не знаю. Утром их уже не будет. Так всегда.

Капитан последовал за гатрами. Ксор давно уже исчез в толпе, предпочитая не оставаться в обществе сверхлюдей, а Малыш почему-то задержался на площади, внимательно оглядел ее, словно пытаясь запомнить что-то, и чуть было не прозевал своих спутников, которые шагали к центру города, избрав древний пешеходный маневр вместо сказочной телепортации.

А ярость оставшейся позади драки уже погасла, гедонийцы скучающе расходились, равнодушные к тем, кто не мог встать.

5. Охота на ведьм. Сирги

«Кто может здесь бунтовать? — думал Капитан. — И как? И зачем? И против кого? Только вопросительные знаки. Выходит, до тошноты логичная система Учителя оказывается нелогичной в самой основе. Все контролируется — и тревожат Аору бесконтрольные сирги. Не годишься для жизни в городе — на перекройку тебя! Ан нет: сирг-то неуловим, Стойкий сам признал это. И все-таки не верится что-то в революционность бунтарства сиргов. Что им, система не нравится? Чушь, не может быть: они к ней за тысячелетие привыкли, как к любому набору информации. Система — это они сами, и уничтожить ее — значит уничтожить их самих. А такое самопожертвование что-то очень сомнительно. Скорее всего, бунт — самоцель, бунт от скуки, от вседозволенности, бунт ради бунта. И кто знает, может быть, за эти „бунтарские“ выходки им инединицы отсчитывают не скупясь. Потому и бунтарство их не вызывает протеста и карательных мероприятий, а по объему информации они, возможно, и сверхлюдей переплюнули. Впрочем, все это домыслы. Сосешь помаленьку собственный палец».

— Куда мы идем? — почему-то шепотом спросил Малыш.

Капитан пожал плечами: не знаю, мол, не спрашивай, а Стойкий, перехватив мысль, обернулся:

— Вы хотели встретиться с сиргами. Мы идем к ним. Они знают, что мы придем.

— Откуда?

— Мы всегда приходим, когда они устраивают охоту на ведьм.

«Застряли в плену земных ассоциаций, — раздраженно бурчал про себя Капитан, — и пока не вырвемся, не поймем ни черта. Может быть, сирги — это местная инквизиция? Даже на Земле одинаковые слова могут иметь в разных языках разный смысл. Отстраниться от земного, привычного, не сравнивать, не искать аналогий — их просто нет, — вот тогда, может быть, и раскусим этот орешек».

До сих пор молчавший ксор — оказывается, он следовал в отдалении, стушевавшись в присутствии сверхлюдей, но не рискнув совсем исчезнуть в толпе, как впервые предположил Капитан, — вдруг заявил о себе:

— Не пойду дальше.

— Почему? — удивился Малыш.

— Не хочу.

Ксор стоял на краю туннеля, по-птичьи нахохлившись, и казалось, стал меньше ростом, ужался как-то, сбычился, скосил глаза. Что-то, видимо, испугало его. Что? Кругом не было ничего страшного, что отличало бы этот пейзаж Аоры от других, уже виденных. Но ксор, еще раз послав упрямую мысль о нежелании сопровождать их, вдруг исчез, как исчезали столы, стулья и все живое и неживое, если ему приказано было исчезнуть. Капитан даже не размышлял об этом исчезновении. Был человек, мыслил вместе с ними — и нет его. Жалко? Пожалуй, нет. Удивительно? Едва ли. Все, с чем они сталкивались в этом мире, было не менее удивительным. И самое удивительное, вероятно, ожидало их впереди.

— Почему все-таки он сбежал? — Малыш никак не хотел примириться с внезапным исчезновением ксора.

— Боится, — пояснил Стойкий.

— Чего?

— Сиргов.

— Разве они так страшны?

— Увидишь.

— А вы не боитесь?

— Нет.

Но отрицание Стойкого последовало не сразу, и, почувствовав или, вернее, заподозрив в этом какую-то неуверенность, Капитан задал еще один лукавый вопрос:

— Кто же сильнее, вы или сирги?

Стойкий опять ответил не сразу, да и ответ его не был ответом. Посланная им мысль сформулировалась лаконично и повелительно:

— Мы теряем время. Сирги ждут.

Они и вправду ждали — может быть, сверхлюдей, а может, еще кого-нибудь, откуда узнаешь? Их было четверо — все в одинаковых белых хитонах, с одинаковыми повязками на лбу, в тонкую линию сжатые губы — братья-близнецы, не различишь. Они сидели внизу на квадратной плоскости, распределяясь по углам, сидели на корточках, касаясь руками земли. Может быть, кто-то из четырех был тем первым, кто встретил землян в Аоре.

Никого не было вокруг — ни любопытных зрителей, ни случайных прохожих. Страх разогнал всех, запрятал в норы. Страх стер со стен туннелей даже цветные бегущие рисунки — некому было их создавать в погоне за инединицами.

И только посреди площадки, по углам которой застыли, как надгробия, сирги, стояла группа женщин — небольшая, человек пять-шесть, не больше. Капитан не мог сосчитать точно: что-то мешало ему, видимо то же, что удерживало женщин на месте, не позволяло им разбежаться, спрятаться, укрыться от непонятной опасности. Гипноз? Нет, нечто материальное — колеблющаяся дымка, разреженный туман, завернувший женщин в прозрачный кокон. Да они и не пытались вырваться, примирившись с неизбежным или просто потому, что сознание и воля были подавлены чем-то парализующим, как наркоз.

Стойкий и его спутник уселись прямо на крышу, по которой пришли к загадочной площадке, не то к судилищу, испугавшему всех в округе, не то к месту ритуального обряда, который не предусматривал зрителей. Тем не менее сверхлюди явились, презрев опасность, о которой, видимо, знали и с которой считались. Что их привело сюда? Законы гостеприимства по отношению к землянам, желание показать им все любопытное в городе? Вряд ли, решил Капитан. Космонавты еще не видели здесь альтруистов, да и земляне для высших кланов Аоры — только вольные, необученные человечки с ничтожным запасом драгоценной здесь информации. Нет, скорее именно страх и был той веревочкой, которая тянула сюда сверхлюдей. Волевой человек всегда стремится побороть свою слабость, и спутники землян не были исключением.

Итак, все ждали чего-то; женщины — безвольно; зрители — настороженно; сирги — уверенно. Даже позы их не изменились: те же застывшие жрецы перед богослужением. А то, что подразумевалось под ним, уже началось.

Дымка вокруг женщин стала более определенной — стеклянная колба или пластмассовый мешок. Он медленно рос, раздувался, стенки его поползли в стороны, и женщины потянулись за ними, скорее поплыли, лишенные всякой опоры. «Цирк!» — шепнул Малыш, подтолкнув Капитана. Но тот строго взглянул на него: не болтай глупостей, если не понимаешь. А понять происходившее было трудно. Женщины, прекратив полет, замерли, остановленные чем-то у барьера невидимой арены, и вдруг словно сломалось что-то в окружающем их пространстве, а может быть, и само пространство переломилось надвое: стеклянный цилиндр, разрезанный по диагонали. Зрелище было настолько страшным и неправдоподобным, что Капитан на секунду закрыл глаза — бред или галлюцинация? Но то был не бред. Вместе с пространством «сломались» и женщины: нечто невидимое срезало их снизу, оставив только верхнюю половину тела, повисшую в воздухе. Нижняя бесследно испарилась, исчезла. Может быть, оптический эффект? Капитан взглянул на сидевших рядом сверхлюдей: в их завороженных глазах нельзя было прочесть ни одной мысли. Но безмолвный вопрос Капитана был «услышан».

— Они уже не живут, эти женщины. Отсюда прямо в регенерационные залы.

— Почему?

— Никто не может выдержать искривления пространства в малом объеме.

Капитан даже присвистнул от удивления:

— Искривление пространства! Без гипергенераторов? Бред собачий!

Собак на Гедоне не было, и термин «собачий» гедониец не понял. Он даже поморгал глазами, задумавшись, но мысль не заблокировал.

— Бред — это понятно. Но не верно. Спустись вниз и проверь, если не боишься.

— А чего ж тут бояться? Я с краешка.

И шагнул к ребру крыши. Малыш рванулся было за ним, но Капитан остановил его:

— Останься, герой. Поможешь, если понадобится.

Он уже был внизу и шел по краю, стараясь держаться поближе к стенке туннеля и подальше от прозрачной пленки гиперполя, в которой виднелись теперь только женские головы. Никакой жалости к обреченным он не чувствовал. Если бы его спросили: почему такая жестокость? — он бы удивился вопросу. Бессознательно, но твердо он уже давно пришел к выводу, что не считает гедонийцев людьми. Людьми не в биологическом, а в нравственном аспекте. Но мысль эта еще не оформилась, не обрела желанную плоть, и пока оставалось лишь странное безразличие, словно заимствованное у Стойкого и его соплеменников.

Сейчас его скорее занимала техническая сторона проблемы: гиперполе, созданное сиргами неизвестно как, неизвестно чем. Ясно было немногое: искривление пространства в малом объеме требовало колоссального количества энергии. Какой и откуда, тоже неизвестно. Может быть, ее получали откуда-то извне, из управляемого источника? Сиргов четверо; значит, у гиперполя четыре опоры. Интересно, что будет, если одну убрать?

Капитан неслышно подошел сзади к одному из сиргов и присел тоже на корточки. «Почему их считают неуловимыми? — подумал он. — Подходи и бери голыми руками».

И вдруг «услышал» чужую беззвучную мысль:

— Не советую. Можешь сидеть сзади, но не мешай.

Капитана даже шатнуло от неожиданности: он же блокировал мысль.

— Блокировка для меня не преграда, — вновь «услышал» он, — еще раз предупреждаю: не мешай, а то будет плохо. Кончится опыт — отвечу на все вопросы.

— Это опыт?

— Конечно.

— Люди в роли подопытных кроликов.

— Я не знаю, что значит «кролик», но это не люди.

— А кто?

— Ведьмы. Смертницы. Их все равно ждут в регенерационных залах.

— Почему?

— Они не набрали необходимой информационной нормы.

— Но почему «ведьмы»?

— Не мешай.

Капитан думал: откуда здесь ведьмы? Почему смысл, который вкладывают в это понятие гедонийцы, приобретает в земном сознании именно такое звучание? Ведьма — образ нечистой силы в христианской религии, может быть просто образ злой, недостойной человеческого общества женщины. Может быть, именно так и понимают его гедонийцы? «Смешно. Мы хотим за сутки узнать этот мир, а его и за год не узнаешь, не откроешь всех тайн, на которых он выстроен. Даже не технических — они либо постигаются, либо нет, в зависимости от уровня земных знаний, а тайн социальных, которые мы самодовольно и за тайны-то не считаем: мол, все на ладони, бери, узнавай. А тут ладонь в кулак сжимается, не разогнешь пальцы, даже если хозяева сами руки протягивают».

Пока Капитан раздумывал, случилось нечто непредвиденное. Спутник Стойкого прыгнул вниз. Сделал это он отнюдь не из жалости и сочувствия к обреченным и не из страха перед происходившим перед ними на площади. Таких эмоций, как жалость или сочувствие, гедонийцы вообще не знали, а боялись только за себя, за свою свободу потреблять неограниченно и без помех. Но сирги не угрожали зрителям — ни сверхлюдям, ни их гостям. Так почему же товарищ Стойкого схватился за электронный нож? Взыграла самоуверенность или просто появилось желание испытать свою силу в схватке с достойным соперником?

Метко брошенный нож даже не успел долететь до сирга. Прозрачная пленка гиперполя растянулась, молниеносно рванулась вверх, прогнулась, как батут под ударом тела, вытянулась, изогнулась, завернув его словно в кокон, и вернулась назад — к «опоре»-сиргу, но уже пустая. Тело гедонийца бесследно исчезло.

— Где он? — Капитан схватил сирга за плечо.

— Убери руку, не торопись: опыт сейчас закончится. А где тот, не знаю. Где-нибудь далеко.

— Жив?

— Нет, конечно. Человек не может вынести ударов гиперполя.

Капитан взглянул наверх. Стойкого уже не было, а Малыш сидел на крыше свесив ноги, как мальчишка на мосту через реку, только удочки в руках не хватало.

— Где Стойкий? — крикнул Капитан.

— Ушел. Даже адресок не оставил.

«Адреса здесь не оставляют, — скривился Капитан, — в гости не ходят — не принято. Встретились, разошлись и — вся любовь. С кем мы здесь познакомились, даже имен не знаем. Случайные попутчики в случайном мире. Ни жалости друг к другу, ни желания помочь. Старая, обветшалая догма — „каждый умирает в одиночку“. И никому нет дела до этих „одиночек“. Одним больше, одним меньше — кто считает».

Он не успел додумать: сирги кончили опыт. Гиперполе исчезло. Исчезли и женщины, переброшенные через нуль-проход в залы регенерации. Сирг поднялся и жестом подозвал своих сообщников. Те подошли и уставились на Капитана неподвижными ледышками глаз.

«Рыбы, — подумал Капитан, — холоднокровные, хищные. Акулы Аоры».

— Что смотрите? — грубо спросил он. — Не видали таких?

— Не видали, — послал ответ сирг. — Только слыхали.

— А что именно? — поинтересовался спустившийся вниз Малыш.

— Вы чужие в Аоре, но вас нельзя трогать. Это приказ Учителя.

— Кто знает о приказе?

— Только мы, сирги.

— А все остальные?

— Зачем им знать? Они не смогут повредить вам. Вы сильнее.

— Вы знаете, откуда мы?

— Извне. Уйдете, когда наскучит.

— Что?

— Аора. Вы пришли узнать город, но не можете разобраться даже в мелочах. Это естественно. Никто не поймет системы, не зная принципа, на котором она построена.

— Вы знаете принцип?

— Нет.

— Но можно все-таки объяснить мелочи.

— Для этого у вас слишком мало времени. До ночного цикла.

— Не понимаем.

— Скоро стемнеет. Ночью город спит и никто не выходит на улицу.

— Почему?

— Не знаем. Так было всегда.

Они исчезли неожиданно и сразу — все четверо. Малыш даже поежился. Он все еще не мог привыкнуть к мистическому способу передвижения в Аоре: стоял человек, разговаривал и вдруг моргнешь — и нет его, испарился.

— Что будем делать?

— Пойдем к вездеходу, — предложил Капитан, — экспедиция, полагаю, закончена.

— А результат? Ноль?

— Что ж поделаешь? Не хватает у нас умишка разобраться в этой машине.

— Почему машине?

— А что это, по-твоему? Механизм, точный и безотказный. Завели его, и он действует — крутится, лязгает, даже смазки не требует.

— Вечный двигатель?

— По замыслу Учителя — вечный. Только ты еще со школы знаешь, что вечных не бывает. Остановится когда-нибудь.

— Интересно, из-за чего?

— Спроси полегче что-нибудь. — Капитан нахмурился. — Смотри, темнеет. Поспешим.

— Темноты боишься?

— Боюсь. Мало ли что происходит здесь ночью.

Они пошли по звонкому пластику голубой площадки, думая каждый о своем. Капитан, недовольный их неудачным походом, молчал, не глядя на товарища. Малыш порой откашливался, словно хотел что-то сказать и не решался.

— Как все-таки недалек человек, — сердито проворчал Капитан. — Венец творения, хозяин жизни, а ткни его в непонятное — и застрял на месте: ни дохнуть, ни сдвинуться.

— Все философствуешь, — скептически заметил Малыш, — а философия твоя от беспомощности. Действовать надо, а не рассуждать.

— Так что ж ты не действуешь, гигант мысли?

— Суетиться, пожалуй, не стоит, а мыслишка одна есть.

Капитан насторожился: он слишком хорошо знал товарища, его склонность к безрассудным действиям, о которых часто потом и сам жалел.

— Что придумал? — спросил он строго.

Малыш Замялся:

— Ничего я не придумал. Домой пора. Баиньки.

Вездеход по-прежнему стоял на окраине, там, где его оставили, окруженный мутноватой пленкой силовой защиты. Капитан повернул браслет на руке, и пленка исчезла в густеющем сумраке, а колпачок антенны дрогнул и скрылся под крышей.

— Полезай, — скомандовал Капитан.

Малыш снова замялся.

— Погоди, — сказал он, — я излучатель бросил, когда в драку вмешался.

— Ну и пусть валяется, — поморщился Капитан, — у нас этого добра на станции хватит.

— Нет, лучше вернуться. Я быстро. Раз-раз — и обратно.

Он пробежал несколько метров и пропал, чтобы в ту же секунду возникнуть на площади, где они со Стойким состязались в ловкости, ликвидируя бессмысленное побоище.

6. На конвейере мертвых. Что грозило Малышу в залах регенерации

Он сразу попал на место: нуль-переход снова сработал безотказно. Площадь тонула в голубой полутьме вечера — безлюдная, мертвенно-тихая. Не бежали по стенам туннелей яркие цветные абстракции, не слышно было ни криков, ни шороха шагов по крышам. А на площади под туннелем лежали вповалку безжизненные тела погибших, брошенные без присмотра на произвол судьбы. Какая судьба их ожидала, это и хотел выяснить Малыш. «Интересно, сколько придется прождать? — беспокойно подумал он. — Пройдет четверть часа, Капитан всполошится, и моей задумке конец. А может быть, случится кое-что и раньше его прибытия. Стоило рисковать? Стоило. Кое-что узнаю, если, конечно, выживу».

Он улегся поудобнее прямо на теплый пластик покрытия, положил ладони под голову и снова задумался. Подсознательно возникло желание увидеть Капитана раньше таинственных событий, которые происходят в городе ночью. Ну, выговор, ну, пара суток ареста — и никакой опасности, даже можно утешить себя классической формулой: я-то хотел, да мне помешали. «Для трусов утешение, — вздохнул Малыш. — Раз решил, доводи до конца».

…Они появились на площади минут через пять-шесть неожиданно и обычно для Аоры — ниоткуда, из ничего. Только сейчас качалась над площадью нагретая темнота, пустая и сонная, и вдруг материализовались в ней неясные фигурки в одежде чуть светлее окружающей ночи. Малыш не мог как следует рассмотреть их: боялся выдать себя. Наконец удалось разглядеть группу не то чтобы карликов, а просто малорослых людей в коротких куртках неопределенного цвета. Несли они длинные прямоугольные рамы, похожие на земные носилки, если допустить, что на прямоугольники натянут брезент или сетка.

Малыш зажмурился и тотчас же чьи-то руки подняли его, положили на что-то мягкое, прогнувшееся под его телом, и это «что-то», мерно покачиваясь, поплыло в неизвестность.

А потом покачивание прекратилось. Носилки — или что это было? — замерли на мгновение и снова двинулись, только уже ровно и плавно, будто на пружинящей ленте конвейера. Малыш приоткрыл глаза и снова зажмурился: так резок был переход из густой темноты неосвещенного города в ярко блиставшую белизну какого-то огромного зала.

Впрочем, то был не зал — скорее широкий коридор с ослепительно белыми стенами и потолком, без всякой мебели — даже не земной, гедонийской. Только голые стены и голый пол, над которым плыли без всякой опоры прямоугольные рамы-носилки с уложенными на них телами подобранных на площади гедонийцев. Среди них лежал и Малыш, боясь открыть глаза, и его уносила куда-то лента кладбищенского конвейера. Куда они плыли и как плыли, Малыш не задумывался: в мире нуль-переходов и управляемого пространства антигравитация казалась пустяковой забавой.

Люди в голубых куртках — теперь их цвет был отчетливо различим — шли рядом, молча сопровождая не останавливающийся кортеж. Сейчас Малыш хорошо видел загадочных конвоиров: полутораметровые, худенькие — куда им до рослых хозяев Аоры, — черные жесткие волосы, впалые щеки с орлиным носом и бледно-голубой цвет кожи. «Что у них, кровь голубая, что ли? — подумал Малыш. — Как у осьминогов. У нас железо в крови, а у них, должно быть, медь». Впрочем, стоило ли гадать, то была совсем другая раса, непохожая на земную, хотя и гуманоидная. Шли они не переглядываясь, и Малыш, как ни напрягался, так и не мог поймать ни одной их мысли. Таких они не видели ни в Зеленом лесу, ни в Аоре. Может быть, роботы? Да нет, люди как люди. Тогда почему Учитель ничего не сказал о них? И судя по всему, даже в Аоре о них не знают.

Внезапно конвейер остановился. Истуканами встали рядом немые конвоиры. «На кой черт я ввязался в эту авантюру? — с тоской подумал Малыш. — Сидел бы сейчас на станции с ребятами… Может, сбежать?» Он тут же устыдился своей мысли. Пока еще ничего страшного не видно, да и как сбежишь, если, скажем, нуль-переход здесь не действует? В самом деле, зачем он в залах регенерации? Мертвецы никуда не выпрыгнут.

Ничто так не пугает, как Непонятное, да еще обставленное с таким суровым, почти мистическим ритуалом. Не было на пути ничего, только уходил вдаль пустой коридор. И вдруг раздвинулись стены, послышался режущий ухо звук, похожий на визг электробура, и ниоткуда возникли темные ящики, точь-в-точь памятные «шкафы» в милеа. Коридор пропал, а «шкафы» стояли перед молочно-белой стеной, из которой один за другим выходили такие же низкорослые пареньки или девушки в голубых куртках. Они подошли ближе, и Малыш почувствовал, что «носилки» медленно подымаются на попа.

Он вцепился в их длинные ребра, чтобы не упасть, а ближайший «шкаф» двинулся на него, обнажая черную пустоту за тающей дверцей. Мелькнула мысль о побеге. «Поздно!» — подавила ее последующая. Пустота уже поглотила его, зажала будто в тугом коконе, но не парализовала: двигаться было можно, хотя и с трудом. Откуда-то сверху подул ветерок, холодный, пахнущий озоном, а по телу побежали мурашки, и закололо в груди. Что-то еще туже связало тело; попытался поднять руку и не смог, только чуть пошевелил пальцами. Уже и дышать стало тяжко, а по лицу потекли липкие струйки пота: температура повышалась.

— Задохнусь, — сказал он вслух.

Но крикнуть не мог — голос перешел в хрипоту, горло саднило, язык распух. Мысли потеряли форму, растеклись, появились галлюцинации. Малыш вдруг отчетливо увидел окно со стеклами, по которым били дробинки косого дождя. И сквозь пленку дождя — грозди махровой сирени в саду. Поспать бы чуток под этот стук капель!

И вдруг опять неожиданно — как все здесь! — сознание прояснилось, мысль вновь обрела движение и ясность. «Проверяли, — подумал тотчас же Малыш, — проверяли, насколько мы действительно окочурились; может, кто еще жив и не перекраивать его надо, а чуточку подлечить после драки. Всякое ведь бывает». И действительно, всякое: воздух вдруг посвежел, точно и не было липкой духоты и тяжести, темнота растаяла, наполнившись розоватым туманом, похожим на предрассветный где-нибудь летом на земной рыбалке. Но не успел он обрадоваться, как неизвестно откуда возникшие зажимы мягко опрокинули его на что-то плоское и жесткое — может быть, плаху, может быть, операционный стол. Сверху опустился колпак вроде парикмахерского фена, дохнул на Малыша горячим воздухом, и по телу словно ток пробежал.

Дернул руки — зажаты по-прежнему, выругался и стал ждать: заварил кашу — не жалуйся. Ждать пришлось не долго. Из тумана вышли двое в голубых куртках. Ближайший протянул черную воронку, от которой уходил в неизвестность длинный и гибкий, как резиновая трубка, шланг и приложил воронку ко лбу Малыша. Кожа под ней стянулась, но боли не было. Второй чем-то острым разрезал ему рубаху и приложил другую воронку к груди. Воздух зашипел, в грудь кольнуло.

— Осторожней! — крикнул Малыш.

Голубокожие переглянулись и засвистели по птичьи — чик-чирик, — в глазах у них промелькнуло недоумение. Но дела не бросили, вытянули откуда-то длинную белую материю — простыню не простыню — и накрыли Малыша. «Похоронили, — подумал он, — как после неудачной операции».

Но операция только начиналась.

Сначала Малыш ничего не чувствовал. Пустота и тишина кругом, только противно стягивали кожу воронки со шлангами, да где-то негромко гудели не то моторы, не то вентиляторы — поди разберись в этой колдовской механике! Но вдруг ему почудилось, и как явственно, как отчетливо почудилось, что кто-то подслушивает его мысли. Малыш испугался и замер, пытаясь проанализировать ощущение. А неведомый подслушиватель мыслей как бы подбадривал даже: «Не бойся. Думай, думай, не помешаю».

«Галлюцинирую», — ужаснулся Малыш.

Но то была не галлюцинация. Некто или нечто действительно прослушивало сознание Малыша, словно катился в нейронной системе мозга маленький умный шарик и собирал всю информацию, накопленную инженером за три десятка лет его жизни. Все собирал, ничем не гнушался — ни сомнениями, ни горем, ни болью, ни радостью. Малыш понимал, что это такое. Сотрут все напрочь — знания, память, привычки, наклонности — и смоделируют нового человека. Любого, только не Малыша — забияки, скептика, дружелюбного парня и отличного инженера, пойди поищи лучшего по всем этажам Управления космической службы.

Он рванулся со своего «операционного ложа», и зажимы не выдержали, сорвались, сдирая кожу с запястий. Рывком сел, оторвал от груди и лба дурацкие воронки, пошевелил ногами: свободны. Соскочил на пол, огляделся: не было «стола», на котором лежал, растаяли в розовой дымке воронки со шлангами, только валялась на полу смятая простыня-покрышка. Пнул ее ногой и неожиданно успокоился: сам виноват, будь осторожнее. Посмотрел по сторонам: всюду один и тот же туман — не все ли равно, куда сунуться! — и нырнул в клубящуюся муть.

Теперь он стоял в большом зале — не то ангар, не то вокзал на каком-нибудь земном космодроме, — только вместо диванов и кресел, на которых дремлют ожидающие поездки, тянулись ряды «операционных столов», повисших, как и повсюду здесь, без всякой опоры. На каждом — безжизненное тело гедонийца, соединенное черными длинными шлангами с красной светящейся панелью под потолком. Панель мелко-мелко дрожала, и от этого шланги, присоединенные к воронкам на обнаженных телах, ритмично извивались, как змеи в террариуме. А живых людей в зале не было — только мертвецы, попавшие в перекройку. Да и тех было немного: Малыш заметил, что добрая половина «столов» пустовала. Но и те, где шла «прочистка» мозгов, вели себя не спокойно. То один, то другой выстреливали воронками, и те, качаясь, повисали в воздухе, а «столы» подымались к потолку, пропадая в туманной мгле и снова опускались вниз, но уже пустые. Гедониец, подготовленный к дальнейшему циклу регенерации, оставался где-то наверху.

«Зрелище не из веселых, — решил Малыш, — пора менять дислокацию, все равно ни черта не понять». Он подошел к «столу», уже готовому к путешествию наверх, бесцеремонно подвинул мертвого гедонийца и уселся рядом, держась за призрачный, но твердый на ощупь край «операционного стола».

Подъем прекратился так же внезапно, как и начался. Малыш спрыгнул и увидел прямо перед собой темное жерло трубы метра полтора в диаметре. Тело гедонийца, неизвестно как и чем сдвинутое, скользнуло туда, а «стол» нырнул вниз и пропал.

«Была не была, все равно другого пути нет», — решил Малыш и скользнул в трубу за гедонийцем. Несмотря на свой почти двухметровый рост, он мог, согнувшись, даже идти по трубе, перебирая руками по горячим стенкам, словно труба входила в систему центрального отопления. Сначала идти было легко, но потом труба поднялась, и пришлось ползти в гору на четвереньках. А труба, казалось, не имела конца. По-прежнему кругом плотная темнота, гасившая все звуки — даже попытка постучать по стене оказалась беззвучной, только уклон понизился. Малыш прополз еще немного, и рука его уже не встретила никакой опоры. Сильный толчок в спину бросил его куда-то вниз, он пролетел во тьме — как долго, сам не помнил — и шлепнулся на что-то мягкое и податливое, сильно прогнувшееся под тяжестью тела и мгновенно погасившее инерцию падения.

«Спасен», — было первой мыслью, а второй — неожиданно вторгнувшийся в сознание чужой вопрос:

— Ты можешь думать?

— Могу, естественно, — автоматически ответил Малыш и тут же изумился: — А кто говорит?

— Не все ли равно кто? Спрашивай.

— Голос из тьмы, — усмехнулся Малыш, — а где ты, собственно, пребываешь? В Аоре?

— Нет, в Голубом городе. Там, откуда могу контролировать все, что происходит на этой планете.

— Понятно, — подумал вслух Малыш. — Координатор. Супермозг, созданный Учителем.

— Я не Мозг. Я регулятор.

— Машина?

— В твоем понимании — да. Двигатель жизни.

— Вечный двигатель?

— Вечность то, что не имеет конца. Все конечно в природе.

— А бессмертные циклы?

— Бессмертны пока только те, кого вы называете гедонийцами. Люди смертны.

— Значит, гедонийцы — не люди?

— В определенном смысле — нет. Если жизнь человека, твою например, представить в виде графика в двухмерных координатах, то получится кривая с пиком где-то посредине. Разогни ее вторую часть и проведи параллельно оси абсцисс — получишь график жизни гедонийца.

— Зачем это нужно?

— Что?

— Циклы. Повторения. Ты сам говоришь, что все в природе имеет конец.

— Не знаю. Это не входит в мою задачу.

— А в чем задача?

— Управлять. Регулировать. Корректировать эволюцию циклов, стабильность технологии, следить за уровнем.

— Каким?

— Информации.

— Добытой в драке или в потугах воображения, в скотских играх или необузданных прихотях?

— Ты прав. Информация везде. Все, о чем ты думаешь и что делаешь, несет в себе информацию.

— Но она может быть полезной или ненужной.

— Не знаю такого деления. Она бывает полной или неполной.

— Из какого же расчета у вас выводится норма полноты информации?

— Критерий общий: нагрузка на мозг.

— А тех, кто не набрал нормы, в котел?

— В залы регенерации. Вполне естественный процесс. Разве не удаляется в механизме любая деталь, которая плохо работает?

— Одно дело — механизм, другое — люди.

— Для меня это идентично. Я машина. Общество тоже машина, только менее совершенная.

— Ваше — да. Зачем столько каст, или кланов, или как они у вас называются? Сирги, ксоры, сверхлюди — зачем?

— Не могу сомневаться в разумности программы, координирующей мою деятельность на этой планете. Могу только объяснить вам непонятное.

— Почему магам позволено издеваться над вольными?

— Они повышают коэффициент накопленной информации.

— А сверхлюди?

— Еще более высокий коэффициент. Звериная реакция — пойми меня правильно: зверей у нас нет, я употребляю этот термин, потому что он наиболее точно передает знакомое вам понятие, — добавь к этому скорость мышления, умение принимать самое верное, единственно нужное решение, повышенное чувство пространства.

— Ну, а сирги — это тоже «чувство пространства»?

— Сирги — особая каста. Их мало, и роль их значительна. Если определить точнее, это мои дистанционные датчики, скажем, глаза и уши. Потому им и дано великое умение управлять пространством. Пространство — это злая и добрая сила. Ты видел, как оно действует.

— Убивает.

— Лишь тех, кто из-за лени или равнодушия не набрал необходимой информационной нормы. Не набрал — значит, следует перестроить мозг, сменить касту. Требуется, ты бы сказал, лечение.

— Варварское лечение.

— Ты имеешь в виду сиргов? Искривление пространства — это гуманно.

— Откуда они знают, кого перекраивать?

— Я отдаю приказ. Он безукоризненно точен.

— Хороша точность! Я сам чуть было не попал на «операционный стол».

— Я все время следил за тобой. Не мешал, потому что это запрограммировано. Помогать вам узнать и понять стабильность.

— Поймешь ее черта с два, когда я даже не знаю, где нахожусь и что будет дальше.

— Сейчас узнаешь. Не бойся.

Чужой голос в сознании умолк, в растаявшей темноте высветлился зал с длинным рядом кресел, похожих на парикмахерские.

В каждом полулежал раздетый донага гедониец, соединенный таким же парикмахерским «колпаком» с экраном, по которому бежали цветные линии, то кривые, то вытянутые, зигзагообразные и волнистые. Часто их пересекали искры, как желтые молнии. У экранов суетились те же полутораметровые человечки в голубых курточках и темных трико.

— Механическая прочистка мозгов, — подумал вслух Малыш и вздрогнул.

— Она тебя тоже ждет, — сказал кто-то сзади. — Подожди, когда вернемся на базу.

Даже не обернувшись, он уже знал, что Капитан в конце концов все-таки нашел его. Это так обрадовало, что Малыш не смутился ничуточки.

— Как ты нашел меня? — воскликнул он, обнимая товарища.

— Не стоило бы объяснять, — сердито сказал Капитан. — Я же тебя, дурака, знаю. Сразу сообразил, что ты затеял. А как твой излучатель в кабине нашел, бросился назад не задумываясь. Еле-еле к разбору покойников подоспел.

— А дальше?

— Что — дальше? Через зал со «столами», через трубу — и сюда.

— Голос слышал?

— Никаких голосов. Все они немые. А что?

— Ничего. Расскажу после. Давай к выходу.

— А где он, этот выход?

— Найдем.

Они прошли мимо экранов и кресел с покойниками, подлежащими воскресению, как по конвейеру плывущих в мглистую даль, только медленными скачками. Голубокожие у экранов их даже не замечали, словно двигались мимо не люди, а невидимки. Так в роли невидимок они добрались до последнего кресла, пристроились рядом и, по-прежнему незамеченные, мгновенно очутились средь бела дня на детской площадке в Зеленом лесу. Голые гедонийцы барахтались в невесомости и сосали жижицу из знакомых дудочек.

— Н-да, — крякнул Малыш, — а как вездеход найдем? Он же в Аоре.

— Забыл о телепортации?

Она, как всегда здесь, не подвела. Минуту спустя они уже снимали защитный колпак с вездехода.

— Значит, домой? — осведомился Малыш. — Погуляли и будет?

— Будет, — согласился Капитан. — Будет тебе белка, будет и свисток. Гауптвахту гарантирую.

— Простишь.

— За что?

— А я тут кое с кем познакомился, узнал кое-что.

И Малыш почти дословно пересказал Капитану свой разговор с Голосом из темноты.

— Кто это был?

Малыш только плечами пожал.

— Координатор?

— Не знаю. Во всяком случае, он признался в том, что он не человек, а машина. Да и не в этом суть, а в том, что у нас теперь уже есть материалец для заключительной встречи с Учителем.

— Материалец действительно есть, — согласился Библ, когда они с Аликом выслушали рассказ о приключениях друзей в Аоре, — только боюсь, что в ящике Пандоры еще много неразгаданных тайн.

— Одна уже разгадана, — заметил Алик, скептически разглядывая костюм Малыша, — обладатель такого костюма вернется на Землю несомненным законодателем мужской моды.

Загрузка...