Время волков

ПРОЛОГ

В суровой глубине фиолетового космоса, среди холодных разумов, безразличных к ходу времени, среди звезд, рассыпанных, словно брызги расплавленного серебра, слышен лишь шепот богов. Движения их теней едва заметны в мерцании тонкого пространства, сотканного из света и тьмы. Их взгляды равнодушно скользят по искристой глади пустоты. Но там, за пустотой, есть то, что согревает их холодные души, есть то, к чему небезразличны даже они: среди горящих равнин космоса, среди струящегося света и клубящейся тьмы на лазуритовой планете бьется сердце Вселенной.

И, проникая взглядом сквозь пространство, сквозь ослепительное небо, белые облака и лебединые стаи, боги смотрят на свое отражение в зеркальной глади озер Медового Острова. Сердце Вселенной — лишь Остров, омываемый морями, лишь клочок земли с горами, зелеными холмами и серебристыми реками, великолепными равнинами и топкими болотами, дремучими лесами и синими озерами.

А на закате Медовый Остров заливается розовым пламенем, и исчезает многоцветье, и остаются лишь два цвета: розовый и черный. Розовый — цвет неба, и озер, и рек, и полей; черный — цвет деревьев, и гор, и еще он — цвет Хранителя Медового Острова. Хранитель возвышается, словно гора над землей, травы льнут к нему, и деревья склоняют свои ветви, и ветер ластится к ногам его, будто котенок, и дикие звери служат ему, и птицы. Он — суровый воин и могущественный маг, он — жрец, стоящий у алтаря Вселенной. И взгляд его — испепеляющий огонь, и крылья его накрывают Остров в своем размахе. И вздох его — буря, вырывающая с корнем деревья, и слезы его — ливень, омывающий землю, и улыбка его — солнце, согревающее души, и гнев его — смерть.

Свет надменный, позабыв гордыню, послушно склоняется перед своим творцом. А когда солнце уступает небосвод его Владычице, Остров заливают потоки лунного света. Звезды восторженно смотрят на Хранителя и послушны его воле. И выходит Тьма, и льнет к нему в надежде получить свою долю отцовской ласки.

Глава 1 Римская Волчица

Бесконечно долго длится мое падение, без мыслей, без чувств, без желаний. Тьма окружила меня, поглотила, затянула в скользкий туннель. Где-то далеко ноет тупой болью тело. Но эта боль не доставляет мучений, она лишь напоминает о том, что у меня есть плоть, что я некое существо, возможно, еще живое. Время остановилось, замерло и растворилось в небытии. Не осталось ни памяти, ни осознания того, кто я, не осталось ничего, кроме бесконечного мрака.

Внезапно пронзительный холод, охвативший мое лицо, плечи и грудь, вырвал меня из небытия. Кто-то щедро плеснул на меня водой. Ее ледяные соленые капли стекали по моим щекам, попадая в рот и нос. Глаза тоже залила вода, поэтому я их не открыл, а лишь настороженно прислушался к незнакомой речи. Чужой язык вызвал у меня беспокойство, и я собрался с силами, чтобы сосредоточиться на тех словах, что я слышал. Грубый, некрасивый язык был совершенно не похож на мой родной, певучий и прекрасный. Он скорее походил на язык римлян. Римляне! Первый всплеск моей памяти. Враги! Враги, которых я должен убивать. Я не смог вспомнить, кто такие римляне и за что я их так ненавижу, но ощутил страх перед ними. Похоже, я попал к ним в плен. Тот, кто послал меня мстить, будет разочарован. И первый яркий образ всплыл в моей памяти: человек в длинном плаще. Лицо скрыто в тени капюшона, но луч света выхватывает из мрака его глаза, они слепят, словно солнце, они могут уничтожить жизнь и возродить ее вновь. Глаза — словно огни во тьме. Гвидион!

Я закричал и одним прыжком вскочил на ноги, но пронзительная, нестерпимая боль перехватила мое тело. Я словно лопнул и разлетелся на кусочки. Едва не задохнувшись от этой боли, я на мгновение раскрыл глаза, но увидел лишь стены черного туннеля и вспомнил: Гвидион сжег мен" на жертвенном костре, теперь я мертвец.

Мои ноги заскользили, и я начал падать назад, ударился спиной обо что-то твердое, оно расступилось подо мной, и я провалился во тьму, во мрак, в бездну собственного безумия, в черный туннель, из которого меня выхватил на мгновение поток ледяной воды. Я падал бездумно и долго.

Черный, скользкий туннель засасывал меня, и я, проваливаясь в него, иногда касался его склизких стен, проносящихся мимо меня с неимоверной скоростью. И тогда я испытывал странную смесь страха падения и восторженности полета. В какой-то момент я понял, что принял обличье птицы. Боковым зрением я видел черные перья своих крыльев. Но падение продолжалось. Я попытался взмахнуть крыльями, чтобы остановить падение, но плечо рвануло пронзительной болью.

Небытие растворилось в пламени погребального костра. Бездумность и незрячесть сменились странными и ужасающими картинами. Они всплывали в памяти, медленно кружили вокруг меня, захватывали в свой вихрь, и я не мог понять, вижу ли прерывистый лихорадочный сон больного разума или это реальные воспоминания. Но если это и были воспоминания, то полностью восстановить я их не мог, моя память воспроизводила лишь отдельные последовательные картины, все же остальные события покоились в непроглядной тьме черного туннеля.

В одной из этих картин я мчался верхом на угасе вслед уходящему римскому войску, оставив позади верных друзей и траурные костры. Угас, мой бескрылый дракон, не управляемый наездником, сам выбирал дорогу и направление. Меч Орну в моих руках звенел и пел; «Месть! Кровь! Смерть ненавистным римлянам, ненавистным, ненавистным!»

В этой картине меня поразило даже не то, что я держал в руках чужой меч, а та ненависть, что разрывала на части мою плоть, одержимую жаждой мести и крови. Такого дикого, безумного чувства я не испытывал никогда прежде. Я помню страшную, почти невыносимую ненависть ко всему живому, к гадким теплым телам, мельтешащим у меня перед глазами. Слабые, жалкие людишки, мелкий народец, который склонился ниц перед великим кельтским войском, теперь осмелился подняться из грязи. Рим, словно змея, смог нанести нам самую страшную и болезненную рану, какую только может получить племя: Рим убил Бренна, моего вождя.

В другой картине промелькнул передо мной мальчишка. Он вынырнул откуда-то, посмотрел на меня округлившимися от ужаса глазами и юркнул в сторону за мгновение до того, как угас должен был затоптать его.

Следующее видение — самое страшное. В нем я врываюсь в ряды римлян, круша и разрубая все вокруг себя. Мне удалось пробиться довольно далеко в глубь войска, прежде чем я почувствовал сопротивление ошарашенных врагов. Я, Меч Орну и мой угас, — каждый из нас убивал, каждый из нас мстил. Мы, трое, существовали отдельно друг от друга, каждый сам по себе, но все же имели общую цель — мы мстили за смерть нашего вождя Бренна. Воспоминания мои об этой битве смутны и расплывчаты. Кажется, я спешился, наверное, наполовину преобразился в волка. В этом видении я — чудовище, раздирающее врагов своими клыками и когтями. Меч Орну — мстительная молния разгневанных кельтских богов, угас Мохх — ужасный представитель вымирающих драконоконей, устроивший себе небывалую пирушку посреди сечи.

Потом темный разрыв, отдельные видения — улицы разрушенного Рима, обугленные руины, перекошенные ужасом лица людей, их предсмертные крики, окровавленные тела. И еще — пыльные серые дороги, по которым я бреду, волоча по земле Меч, а понурый угас плетется сзади, жалобно сопя. И нам троим: мне. Мечу и угасу — одинаково плохо и одиноко, мы голодные, усталые, больные.

Сознание медленно выползало из плена черного туннеля. Сначала я уловил запах, первыми всегда приходят запахи. Острый запах морской воды, свежего ветра, мокрого просмоленного дерева, человеческого пота, и множество других подозрительных, незнакомых ароматов.

Голой спиной я ощутил мокрые, неошкуренные доски, и тут же подступила тошнота — пол подо мной качался. Я понял, что нахожусь на корабле. От одной этой мысли содержимое моего желудка с хлюпаньем вырвалось наружу. Тут же я услышал возмущенные и насмешливые голоса и открыл глаза.

Я опять был на корабле, самом неприютном для волка месте. Второй приступ тошноты не заставил себя долго ждать. Тело мое раздирала боль, внутренности рвались наружу, в голове мутилось. Надо мной склонился человек. Но в глазах у меня все плыло, и я не мог как следует рассмотреть его. К тому же солнце было у него за головой, слепило меня, и он казался мне лишь черным силуэтом на фоне ослепительно голубого неба. От незнакомца пахло мускатом, морем и ароматами каких-то приправ, неизвестных мне.

«Я тебя съем», — мысленно сказал я ему, сил говорить вслух у меня не было.

«Дурак ты, хоть и волк», — прозвучал в моей голове насмешливый голос незнакомца.

Он ответил мне на тайном языке жрецов. Был этот язык доступен лишь магам и друидам, да в той или иной степени оборотням. Я бы непременно почуял волколака, и если мое обоняние не предупредило меня, значит, передо мной был маг. Я дернулся, мое плечо пронзила чудовищная боль, и я снова начал терять сознание.

«Гвир, дай мне, Гвир, магическую клятву волка, или ты умрешь от своих страшных ран, — вновь прозвучал у меня в голове голос незнакомца. — Ты умираешь, волк, а я могу отогнать смерть, излечить тебя, если ты отдашь мне свою волю!»

— Никогда, — прошептал я и почувствовал, как потрескались мои губы, когда я пошевелил ими.

«Ты умрешь, стоит мне приказать моим слугам, и ты умрешь страшной, мучительной смертью!» — снова раздался голос внутри меня.

Смерти или беспамятства жаждал я в тот момент больше всего. Но ни то, ни другое не пришло ко мне. Наоборот, разум погрузился в новое видение, вызванное из глубин памяти угрозой незнакомца убить меня. Видение, хуже которого еще не доводилось мне видеть. Мой собственный крик, полный ужаса и страха, оглушил меня.

Я вспомнил ощерившуюся пасть Римской Волчицы.

Склонившийся надо мной человек отпрянул, я услышал его восклицания. Проникнув в мои воспоминания, он стонал и хрипел, содрогаясь от ужаса, вместе со мной.

Мой бесславный поход против римлян был прерван бесцеремонно и неожиданно той силой, которой никто не может противостоять. Ночуя за пределами Рима под какой-то кочкой, я проснулся от невероятной тяжести в груди. Кто-то давил на меня, душил, мешал мне дышать.

Мой избалованный угас по имени Мохх имел дурную привычку класть мне голову на грудь, когда я сплю. Я отчаянно боролся с его приступами нежности, поскольку голова этого чудовища весом была почти с человека. Я открыл глаза, намереваясь врезать кулаком по нахальной морде, другого способа убедить чешуйчатого наглеца что-нибудь сделать не существовало.

Первое, что я увидел над собой, это горящие, налитые кровью глаза. Глаза не драконьи — волчьи. Надо мной склонилась огромная волчица, поставив передние лапы мне на грудь. С клыков ощерившейся волчьей морды капала мне на лицо слюна. Конечно, я не отношусь к тем, кого может напугать волк, хотя в тот момент я и находился в человеческом обличье. Но волчица эта была огромной, я бы даже сказал, гигантской, раза в два крупнее меня. От нее исходил ужасный смрад, к тому же ее злобные глаза не предвещали мне ничего хорошего. И самым неприятным было то, что она придавила меня к земле с невероятной силой, и я не мог даже пошевелиться, казалось, моя грудная клетка вот-вот проломится под ее тяжестью. Волчица, не мигая, смотрела на меня.

— Что тебе нужно? — прохрипел я.

— Уходи! — ответила мне Волчица низким голосом.

— Как же я уйду, если ты придавила меня к земле, — сказал я абсолютно серьезно, но мой ответ привел Волчицу в ярость.

— Не смей со мной шутить! — взревела Волчица и вонзила мне в грудь свои когти, прямо у моей щеки лязгнули острые, словно кинжалы, клыки.

Я застонал, отупев от боли, и наконец почувствовал страх. Казалось бы, нет ничего необычного: когти, клыки, горящие глаза. Я видел это с детства в друзьях и врагах. Это могло напугать, но не должно было приводить в ужас.

Однако грудь моя холодела от страха, я задыхался суеверным ужасом, от которого можно было сойти с ума.

— Кто ты? — простонал я.

— Я — Древняя! — сказала Волчица. — Я — Древняя, я пришла сюда миллионы лет назад, я родилась вместе с этим миром. Я — Волчица! Это моя земля! Уходи! Ты, жалкий оборванец, охваченный бешенством, убирайся из моих земель!

— А если я не уйду? — поинтересовался я из духа противоречия.

Волчица переступила лапами, поставила одну из них мне на плечо, раненное в битве у Апеннинских отрогов, когда погиб Бренн. Волчица надавила на старую рану и начала рвать ее когтями, причиняя мне нестерпимую боль. Я не выдержал и завыл.

— Я не могу убить тебя, но все равно заставлю уйти, — прорычала мне в лицо Волчица.

— Почему ты не можешь убить меня? — поинтересовался я.

От этого вопроса зверюга так рассвирепела, что казалось, сейчас она растерзает меня. Она довольно убедительно выдрала кусок мяса из моего плеча и смачно сожрала, заливая мне лицо слюной и моей собственной кровью.

— Я уйду, — охотно пообещал я, и думаю, это обещание сопровождалось моими рыданиями, — я выполнил свою клятву. Что же ты раньше не защищала свои земли, когда здесь были наши армии, разоряли твои города, убивали твоих людей?

— Вы все для меня лишь дети, жалкие игрушки, ничего не стоящие, ни на что не годные. Мне нет дела до городов, мне нет дела до людей, — ответила Волчица. — Мне нет дела ни до кого, но мне не нравится, когда в моей земле начинает властвовать другой волк.

С этими словами Волчица отрыгнула мне на лицо содержимое своего желудка, среди которого был и кусок моего плеча. Думаю, в тот момент я потерял сознание. Что было дальше, я уже не помню. Но мое нахождение на корабле означало, что Волчица была достаточно убедительна, и я покинул ее землю.

Не знаю, многое ли из моих воспоминаний понял склонившийся надо мною человек. Теперь этот охотник за волчьей волей стоял рядом со мной на четвереньках и, обхватив голову руками, тихонько всхлипывал.

Под его тихие рыдания я погрузился в сон, а очнулся уже не на голых досках, а на подстилке из соломы. Странный человек, говоривший со мной на тайном языке, сидел подле меня. Солнце склонилось к горизонту и больше не слепило. Теперь я имел возможность как следует разглядеть незнакомца. Это был крепкий человек лет сорока с полным лицом, мясистым носом, небольшой окладистой бородкой и широким лбом с глубокими залысинами. На его плечи была накинута белая ткань, служащая ему, по-видимому, плащом, этим он отличался от остальных моряков, обходившихся лишь набедренными повязками. Я какое-то время рассматривал его, потом пошевелился и обнаружил, что раны мои перевязаны.

«Ты не похож на римлянина», — сказал я ему на тайном языке.

— Меня зовут Аристокл, я эллин, это мой корабль, — произнес он вслух, и я понял смысл его слов лишь благодаря способности к чтению мыслей. — А как твое имя?

— Блейдд, — ответил я тоже вслух и обнаружил, что губы мои смазаны маслом.

— Блейдд, если я не ошибаюсь, означает «волк» на языке народа, населяющего край земли, так? И судя по твоему внешнему виду, ты как раз оттуда. Я немного знаю твой язык.

Выражение лица у него стало таким, словно я должен быть потрясен подобным знанием, но мне было все равно. Я с трудом понимал его мысли, мне требовались все мои силы, чтобы сосредоточиться на их чтении. Одно меня радовало — передо мной не римлянин. Но происхождение эллинов было мне неведомо, а чужаки никогда не вызывают доверия. Мне вовсе не казалось замечательным, что какой-то неизвестный эллин знает язык Священного Альбиона.

— Итак, Блейдд — это не имя, — продолжил Аристокл. — Я же не прошу называть меня человеком. Как звучит твое настоящее имя, как назвала тебя мать?

— Я не знаю своей матери, я подкидыш. А Волком меня зовут с тех пор, как я себя помню.

— Подкидыш? — Эллин почему-то очень обрадовался. — Так я и думал, так и думал, и это объясняет мне твое естество. Такие, как ты, обычно не знают своих родителей. Ну, так выбери себе какое-нибудь имя, придумай, наконец! Нельзя ведь жить, называясь волком.

Я пожал плечами. Мне всегда казалось, что жить с таким именем, в общем, совсем неплохо. Но уж коли хозяин корабля настаивал на другом имени, я выбрал:

— Бренн! Ты можешь называть меня Бренном.

— Бренн? — он расхохотался. — На твоем языке, похоже, все имена обозначают каких-нибудь животных или птиц. Если мне не изменяет память, Бренн значит «ворон», не так ли? Нет, такое имя мне совсем не нравится. Не буду лгать, я не люблю ни волков, ни воронов, а уж волк, зовущийся вороном, — это сущая нелепица. Такое имя подходит тебе еще меньше прежнего.

— Если тебе не нравятся ни волки, ни вороны, можешь звать меня как вздумается, мне все равно, — пробормотал я, не понимая, чего хочет от меня этот широколобый бородач.

Аристокл весело посмотрел на меня и сказал:

— Древние говорят, что имя предвещает судьбу. Верю, что это так. Много лет назад к моему другу попал один волколак откуда-то с севера. Его звали Залмоксис. Это имя означало на его языке — «Властелин Земли».

«Оборотень! — Земля!» — слова, словно грохот набата, прозвучали в моей голове. И меня охватило странное чувство, будто я вот-вот вспомню что-то очень важное, что-то, произошедшее со мной до того, как я провалился в черный туннель. Это ощущение так поразило меня, что я потерял чувство реальности. В моей памяти всплывали смутные образы: старый полуразрушенный храм с обвитыми плющом воротами, потрескавшиеся ступени, сквозь которые проросла трава, шуршащие под ногами сухие листья, сумрак коридоров, уходящих в неизвестность, и пылинки, танцующие в лучах света над алтарем.

«Оборотень! — Земля!» — голос эхом разносился по храму. «Оборотень! — Земля!» — это все, что я мог вспомнить.

— Нравится тебе такое имя? — донесся до меня голос Аристокла.

Я вновь обнаружил себя на корабле. Видение растаяло, оставив во мне беспокойное чувство, будто я забыл или потерял что-то важное. Аристокл повторил свой вопрос. Я пожал плечами. Волки стараются сокращать свои имена, такое длинное даже выговорить сложно, хотя мне-то как раз и не нужно его выговаривать.

— Я вел себя не слишком гостеприимно, когда ты попал сюда, — сказал Аристокл. — Не буду скрывать, что я не прочь получить власть над волчьей волей, но навязывать тебе свои условия не буду. Тогда я просто потерял над собой контроль. Я сожалею об этом и прошу принять от меня в качестве извинения приглашение продолжить путешествие вместе со мной. Ты нуждаешься в лечении, Залмоксис.

Поведение эллина показалось мне благородным, и я с радостью принял его извинения. По словам Аристокла, он собирался посетить дом своего друга, находящийся всего в нескольких днях пути на иллирийском побережье Адриатического моря.

— Друг мой, философ и маг, с удовольствием познакомится с тобой.

Аристокл казался мне довольно приятным человеком, но разумные люди не стремятся в общество магов. Я отказался. Но Аристокл принялся уговаривать меня:

— Да, да, я сказал, что не очень люблю вашу братию, но ты не воспринимай мои слова впрямую. Я и людей-то не слишком люблю, а ты видишь, что я окружен ими" А что касается волков, то интерес к вам перевешивает всю мою неприязнь. Да к тому же учти, не найдется в округе никого, кто бы так хорошо разбирался в волках, как мой друг, а у тебя ужасные раны, за которые возьмется не каждый лекарь. Можно, конечно, отправиться в Храм Асклепия, и я довез бы тебя туда, поскольку сам ты передвигаться неспособен, но, если честно, я не уверен, что жрецы асклепиона жалуют оборотней, впрочем, выбирай сам. Но я буду рад твоему обществу, друга моего ты своим присутствием не обременишь, а тебе самому в его доме будет легче, чем где-либо.

Учитывая, что я все равно не мог самостоятельно покинуть корабль и к тому же действительно нуждался в уходе лекаря, а еще больше в покое и отдыхе, я принял его предложение. Мысли о странном поведении хозяина корабля при моем первом возвращении в сознание я прогнал прочь, тем более что передо мной был человек довольно симпатичный и добрый.

Аристокл рассказал мне, что его рабы нашли меня на восточном побережье римских земель, где его корабль вынужден был пристать для мелкого ремонта. Я не смог вспомнить, как оказался на восточном побережье, но, похоже, Римская Волчица заставила меня не просто уйти, а бежать сломя голову, ополоумев от страха, не разбирая дороги.

Не знаю, какая судьба постигла моего бедного угаса. На побережье, где эллины обнаружили меня, они никого больше не видели. Мне оставалось лишь надеяться, что угас не достался на обед Римской Волчице, а шляется где-нибудь в одиночестве, предаваясь излюбленному своему занятию — обжорству. Хорошо, что эллины хотя бы не бросили Меч Орну. Несмотря на его невероятную тяжесть, они приволокли его вместе со мной на корабль. По словам Аристокла, тащили его восемь человек. Если с потерей угаса я еще мог смириться, то оставить Меч я не мог ни при каких условиях.

Меч Орну, таинственный артефакт Древнего Альбиона, чье происхождение и назначение было скрыто от меня, принадлежал прежде нашему вождю. Этот Меч королей и богов славился тем, что ни одному человеку, кроме Бренна, не под силу было поднять его, и уж тем более им сражаться.

Я не помню, как Меч попал ко мне. В моей памяти остался темный разрыв между учиненной мною резней в римском войске и тем печальным днем, когда горели погребальные костры в долине Пад. Возможно, горечь от потери вождя помутила мой рассудок, и я, схватив Меч, бросился мстить убийцам Бренна. Но каким образом удалось мне поднять Меч Орну, оставалось для меня загадкой.

Лекарь, служивший Аристоклу, прилагал все усилия, чтобы излечить меня. Но такие раны, какие нанесла мне Волчица, не заживают годами. Несмотря на усилия лекаря, я на протяжении почти всего плавания метался в лихорадке, терзался кровавыми видениями. А когда приходил в себя и видел над собой голубое небо, я прислушивался к плеску волны за кормой. И даже в шуме моря чудился мне гул сражений, слышались призывы и рев боевого рога моего вождя.

Так, мечась между бредом и явью, я сумел восстановить в памяти кое-что из своего прошлого, правда, отрывочно, не полностью. Я вырос в племени волколаков на севере Медового Острова, или Альбиона, как многие называют его, и о своей юности не помню почти ничего до того момента, когда явилось предо мной светлое видение: чудесная и прекрасная Морана, дочь короля Эринира. Ей, последней наследнице Туата де Дананн, которых люди зовут Дивным Народом, было отдано мое сердце. Была она юна и восхитительна, холодна и надменна. Я оставил свое племя и бросился вслед за несбыточной мечтой.

Стоит ли теперь винить ее во всех моих бедах? Так уж устроена моя натура: мне нужно найти виновного, кого угодно, кроме меня. Это она, Морана, привела меня к тому, что я стал сначала рабом Бренна, ее супруга, человека, которого я ненавидел всей душой, а после ее смерти был вынужден остаться с ним в его крепости Каершер. Сколько лет прошло со дня ее смерти и что так крепко привязало меня к Бренну, я не вспомнил, но в боях под Римом я сражался рядом с ним плечом к плечу и был уже самым преданным его сподвижником и телохранителем.

И был еще в моих видениях сам Гвидион, мой добрый маг, и я непременно хотел бы поведать о нем, но как можно рассказать о солнечном свете, ослепившем тебя?

Морские путешествия обладают сотнями недостатков и лишь одним достоинством: когда-нибудь они заканчиваются. И хотя во время самого плавания это казалось невероятным, но и оно подошло к концу. Наступил день, когда корабль причалил, меня вынесли на берег и уложили на влажный песок. Я лежал, смотрел на небо и предавался самым горьким мыслям по поводу своей болезни. Мне хотелось немедленно оказаться на Медовом Острове, среди его зеленых холмов, обратиться в волка и бежать, бежать сломя голову, наслаждаясь запахами трав, звоном птичьих трелей. Но теперь я находился далеко от своей родины, брошенный один среди чужаков, больной, беззащитный, не имеющий сил даже подняться с этого мокрого песка.

Когда эллины закончили перетаскивать вещи с корабля на телеги и все были готовы к продолжению пути, двое рабов подняли меня и положили на дно запряженной парой лошадей повозки, отдаленно напоминавшей колесницу. Лошади, учуяв меня, испуганно дернулись из стороны в сторону, норовя избавиться от страшного груза, прядали ушами, а затем поднялись на дыбы и внезапно понесли. Возница вывалился, не справившись со взбесившимися животными. А я лежал на полу повозки, обессиленный, и не мог даже подтянуться к ее краю, чтобы спрыгнуть. Лошади, так же как собаки, ужасно плохо переносят близость волка. Сейчас, перепуганные, они мчались, не разбирая дороги, не в силах избавиться от преследователя, который валялся в их повозке, перекатываясь от стенки к стенке. Несколько всадников, встретивших нас у причала, пытались догнать взбесившихся животных, но их собственные лошади тоже, точно ополоумевшие, переставали слушаться хозяев. Моя рана на плече открылась, и повязка набухла от крови. Наконец, превозмогая боль, мне удалось перевеситься через край повозки, и я, на всем скаку, вылетел из нее и, упав на каменистую поверхность земли, покатился.

Я лежал, скрючившись от боли, на земле. Перед глазами все плыло, к горлу подступила тошнота. Я ждал, что кто-нибудь наконец подойдет ко мне, поднимет меня, перевяжет. Но люди и животные в ужасе толпились в стороне возле других повозок, так и не решаясь оказать мне помощь. Взбесившихся лошадей поймали, успокоили, а я все лежал в пыли посреди дороги, истекая кровью.

Наконец Аристокл хлыстом заставил двух рабов приблизиться ко мне. С ними подошел лекарь. Теперь, узнав, что я волк, он дрожащими руками снимал с меня повязку, пока рабы готовили подстилку и воду. Лекарь остановил кровотечение, приложил к ране пучки трав и новой тканью перевязал меня. Рабы смастерили носилки и несли меня в них, изрядно отстав от остальных путешественников. Я опасался, что они сознательно замедляют шаг с намерением, избавившись от присмотра хозяина, выкинуть меня в какую-нибудь канаву. Но, слава богам, этого не случилось, и к вечеру следующего дня наш маленький караван завершил свое путешествие.

Глава 2 Гостеприимство эллинов

Селение расположилось на живописном холме и носило название Озера. Столь чудесным именем оно было обязано луже с грязной, застоявшейся водой, хлюпающей на дне небольшой вмятины перед холмом. На берегу была выстроена господская усадьба, и нескольких жалких глинобитных домишек облепили ее со всех сторон. У ворот уже стояли ожидавшие гостей воины с факелами. Сразу за воротами открывался большой двор, на котором расположились внушительные хоромы и множество построек. Скот уже пригнали домой, двор оглашался блеяньем овец и конским ржанием, доносившимися из хлева и конюшен. Сквозь распахнутую калитку в задней стене этого хозяйственного двора виднелись ровные овощные грядки и аллеи кустов.

Нам навстречу высыпала челядь, приветствуя Аристокла и стараясь услужить ему. Аристокл пригласил меня в дом. За время пути по земле я успел немного отдохнуть и набраться сил. Поэтому я сполз с носилок, предпочитая передвигаться самостоятельно, и прошел вслед за эллином.

Дом был сложен из огромных отесанных бревен. Потолочные балки поддерживались массивными колоннами. Помещение освещалось пламенем десятков огней, разведенных в напольных каменных светильниках. Стены были завешаны золотыми тканями и дорогим оружием. Незаметно оглядывая все это великолепие, я придал себе невозмутимый вид, так, будто бывать в подобных дворцах мне привычно и его роскошь нисколько не трогает меня. Впрочем, отчасти это было правдой. Что до роскоши, то к ней я действительно был равнодушен, поскольку не умел ею пользоваться. Хозяин так и не появился, и Аристокл, видя мою озабоченность этим, сказал:

— Хозяин дома человек пожилой, а мы приехали довольно поздно. Нет надобности беспокоить его и поднимать с постели. Ты гость, Залмоксис, и о тебе позаботятся. Обращаясь к худому, ссутулившемуся мужчине, с самого начала вертевшемуся вокруг нас, Аристокл продолжил:

— А, Фестр, приятель, как поживает хозяин? Ты отведи моего друга в гостевые покои, дай новые одежды и предоставь ему все, чего он пожелает.

Фестр растянул губы в самой приветливой улыбке и произнес бездушным скрипучим голосом приглашение следовать за ним. «Такой голос, наверное, должен быть у старого высохшего пня», — подумал я и побрел за Фестром.

Великолепный дом состоял из трех основных строений, соединенных между собой. Первое предназначалось для хозяина и его семьи, второе — для гостей, а в третьем жили слуги.

Фестр, и видом своим напоминавший ссохшийся пень, шел передо мной, слегка покачиваясь, поскольку его кривые маленькие ножки с трудом несли длинное тело. Он проводил меня в крыло для гостей, отдернул полог одной из комнат и кивком предложил мне войти. Посередине большого квадратного помещения возвышалась лежанка, устланная шкурами, на полу стояла посуда: кувшины с водой и прочая утварь. Окон в комнате не было, освещалась она двумя тусклыми масляными светильниками.

Крайне утомленный своим непродолжительным пребыванием на двух ногах, я лег на кровать, ощутил под собой толстый слой соломы и с удовольствием уснул бы, если бы Фестр все еще не торчал возле входа в комнату. Он неодобрительно поводил носом, принюхиваясь, потом вновь растянул губы для улыбки и злобно проскрипел:

— Господин Аристокл будет рад видеть своего друга за ужином, после того как тот сходит в купальню и сменит одежду.

Я наконец догадался, к чему принюхивается скрипучий эллин, и сделал вид, что не понимаю слов Фестра. Но потом, поразмыслив, я все же с сожалением поднялся со своего ложа, решив, что отказ мой сочтут неучтивостью. И, несмотря на отчаянное желание уснуть, я потащился за Фестром по очередному коридору этого гостеприимного дома.

В купальне прислуживал мальчик лет десяти, он продемонстрировал мне белую рубашку, расшитую по низу золотой нитью, сандалии и плащ из шерсти. Но надеть все это добро он мне не позволил. Принюхавшись ко мне, как и Фестр, весьма неодобрительно, он провел меня в соседнее помещение. Тошнотворно пахнущие цветочные масла вызвали в памяти новые воспоминания: Антилла, горячая и тающая под раскаленным солнцем страна, и так же благоухающая, как эта купальня. Антилла, куда я отправился вслед за своей возлюбленной, Антилла, принесшая мне рабство и унижение, все еще сверкала где-то огненными стенами Города Солнца. Кельтскому войску удалось лишь пограбить окрестные селения да благополучно унести ноги, когда антилльская армия соизволила отвлечься от собственных проблем. Но когда-нибудь мы еще вернемся туда.

В Антилле я едва не лишился нюха из-за повеления смуглой и властной царицы Гелионы натираться подобными вонючими маслами. Но здесь я мог себе позволить самому решать, как далеко будет заходить гостеприимство хозяина дома. Требования чистоты были мне вполне понятны, но пахнуть, словно цветочная клумба, я согласился бы ради только очень немногих людей, и ни Аристокл, ни тем более трухлявый пень Фестр в их число никак не входили. Юнца мне пришлось выставить, так как, ничуть не смущаясь, он предложил меня омыть, а также умаслить благовониями и одеть. Он равнодушно пожал плечами и вышел из купальни.

Выбравшись из воды, я обнаружил, что мальчишка исчез вместе с моими вещами, и мне пришлось самому догадываться, как надевать эту эллинскую одежду. Отсутствие штанов меня не удивило, в племени, где я вырос, мужчины предпочитали юбки, а вот сандалии я надеть так и не смог. Множество тонких ремешков поставили меня в тупик, к тому же из-за раны я практически не владел левой рукой.

Вновь объявившийся Фестр неодобрительно посмотрел на мои босые ноги и что-то крикнул. Тут же появился мальчишка и, выхватив сандалии из моих рук, надел их мне на ноги и ловко обвязал ремешки вокруг икр.

Аромат пищи, распространявшийся по дому, настолько увлек мое воображение, что я еле сдерживался, чтобы не отшвырнуть мальчишку и не броситься бегом на кухню. Сонливость мою после бани как рукой сняло, и я почувствовал зверский аппетит. В трапезную, где меня уже поджидал мой знакомый эллин, я явился в самом замечательном состоянии духа.

По приглашению эллина я развалился на ложе, напротив того, в котором возлегал он сам. Аристокл поднял чашу с темным вином, плеснул из нее богам и подал мне. Вино оказалось приторно-сладким, совсем не по моему вкусу. «Жаль, — подумал я, — такого много не выпьешь».

Чувствуя себя неловко среди окружающей роскоши, я изо всех сил старался не ляпнуть что-нибудь обидное или неуместное. А чтобы меньше говорить, мне приходилось занимать рот едой, в результате чего я съел и выпил больше, чем способен переварить, и почувствовал себя преотвратительно. Насытившись, Аристокл велел позвать музыкантов. В комнату вошли юноши с музыкальными инструментами, они расселись подле меня на полу, подложив под себя подушки, и принялись играть и петь. Язык их был мне незнаком, но голоса и мелодия показались достаточно приятными, чтобы я, съевший за этот вечер недельную норму пищи, уснул прямо на обеденном ложе, невзирая на свое намерение быть учтивым с гостеприимными хозяевами.

На следующий день я проснулся поздно. Тот же мальчишка, что прислуживал мне в купальне, провел меня в трапезную. Недовольный Фестр сварливо пробурчал, что все жители дома, включая его хозяина, давно уже позавтракали, а потому мне придется делать это в одиночестве.

Еду подала молоденькая девушка, тонкая и смуглая, с огромными, слегка раскосыми глазами. Кожа на ее руках блестела, словно намасленная, я не выдержал и дотронулся до нее. Она отпрянула и зарделась, бросив испуганный взгляд на Фестра.

— Удались, Ниса, — приказал он. Признаться, я никак не мог взять в толк, почему хозяин держит подле себя этого противного человека?

С самим хозяином дома мне довелось познакомиться только за обедом. Мы с Аристоклом долго ждали его появления, пока он наконец не почтил нас своим присутствием.

— Смотри, Залмоксис, и запомни этот момент на всю жизнь. Перед тобой Предсказанный Пифией, маг из Самоса!

Человек, закутанный с ног до головы в белый широкий гиматий, улыбнулся Аристоклу беззубым ртом. Маг был невероятно стар. Таких глубоких стариков, как он, мне не доводилось видеть прежде. Он походил скорее на собственную мумию, чем на живого человека. Кожа на его лице высохла и покрылась старческими пятнами, узкий подбородок был выбрит или скорее облысел, но выцветшие глаза смотрели внимательно из-под безволосых надбровий. Глаза эти круглые, светлые, с непреходящим детским изумлением и наивностью поразили меня своей необыкновенной ясностью и спокойствием, когда взгляд их медленно поднялся, чтобы рассмотреть меня.

Старик остановился напротив и долго, внимательно разглядывал меня. Наконец он перевел взгляд на Аристокла и прервал молчание:

— Как я понимаю, его воля тебе пока неподвластна. Без нее у тебя ничего не выйдет, а я так и браться не буду, — сказал Предсказанный Пифией по-эллински.

— Почему? — спросил Аристокл.

— Разве ты не видишь, это сын Гекаты. Ни мудрость, ни дух не способны пробить толстую шкуру дикого зверя. Он недостоин носить имя, которое ты ему дал.

Я возмутился про себя такой низкой оценке, но ничего не сказал. В этой странной обстановке я счел за лучшее не выдавать свои способности понимать чужие мысли.

— Я все же попробую, — сказал Аристокл. — Он смышленый малый, и я обещал ему, что ты его вылечишь.

— Играй, пока не наиграешься, — проронил Предсказанный Пифией, пожимая плечами. — Без Гвира это не имеет смысла.

После трапезы маг осмотрел меня. Уже затянувшиеся раны на животе и груди, оставленные когтями Волчицы и мечами римлян, его не заинтересовали. Мое искалеченное плечо, из которого Римская Волчица выдрала кусок мяса, он осматривал долго и внимательно, потом сказал, обращаясь к Аристоклу:

— Такая рана долго не заживет. Не могу себе представить, каким оружием она нанесена, зато отчетливо вижу, что до этой раны была другая. И на ту первую рану наложено заклятье настоящим магом. — Предсказанный Пифией говорил медленно, словно это давалось ему с трудом. — Уж не знаю, где этот варвар отыскал столь сильного мага, но, очевидно, именно это заклятье спасло его от смерти. Если бы не оно" он умер бы от потери крови.

Тот маг, что наложил заклинание на мою рану после роковой битвы, в которой погиб Бренн, был не кто иной, как великий Гвидион. Он обещал излечить меня, и, безусловно, сделал бы это, ведь он был лучшим лекарем на Медовом Острове. Говорили даже, что он способен оживить мертвого, впрочем, с тех пор, как погиб Бренн, я в это не верю.

Оставшееся до ужина время Аристокл пытался развлечь меня каким-то нудным разговором, который я был не в состоянии поддерживать, потому что это требовало умственных усилий, а все мои мысли полностью заняла очаровательная рабыня, которую Фестр назвал Нисой. Я внезапно осознал, как давно у меня не было женщины. Собственно говоря, я так и не смог вспомнить, когда это со мной случалось в последний раз. Аристокл расценил мою невнимательность по-своему. Он решил, что я веду себя замкнуто потому, что я чужестранец, и все в этом доме кажется мне чуждым. И для того чтобы исправить это положение, он не придумал ничего лучшего, как обучать меня языку, на котором говорят эллины.

За ужином к нам присоединились двое юношей, те самые, что развлекали нас пением вчера вечером. Они по большей части молчали, почтительно и восхищенно слушая мудрые речи Аристокла. Хозяин дома вскоре удалился, сославшись на усталость.

Вино кружило мне голову, и сквозь туман опьянения я разглядел, что Аристокл обнимает юношу за талию и что-то шепчет ему. Помню, как я, хмельной, вышел из трапезной, не попрощавшись, прошел во двор, где несколько рабынь снимали белье, развешенное днем для сушки. Среди них была та самая девушка, что занимала целый день мои мысли. Я вознамерился подойти к ней, но дворовые собаки, обнаружив мое присутствие, сбежались и подняли лай. Этих тварей было больше десятка, но даже в таком количестве они не решались наброситься на меня, лишь окружили, визжа от ненависти, и разевали клыкастые пасти, угрожая разодрать меня в клочья. Я был безоружен, опьянение мешало мне обратиться в волка, все, что я смог, это выпустить клыки и когти да покрыться шерстью. Женщины во дворе охали от ужаса, разглядывая меня. Воины, охранявшие двор, наконец разобрались, что происходит, и разогнали собак. С трудом различая дорогу, едва волоча ноги, обессиленный и пьяный, я хотел только отыскать свою комнату в запутанных коридорах этого дома.

Я проходил мимо купальня, когда почуял запах Нисы. Заглянув внутрь, я увидел стоящую ко мне спиной девушку, она сворачивала простыни и раскладывала их по полкам. Ее черные волосы, убранные в прическу, открывали изящную шею и тонкие плечи, покрытые бронзовым загаром, резко выделяющимся на фоне белого хитона. Я вошел бесшумно, но Ниса, словно почувствовав меня, замерла, повела плечом. Я не хотел ее пугать и тактично кашлянул. Девушка резко обернулась, в ее глазах плескался такой неподдельный ужас, что я невольно оглянулся, пытаясь определить, кто ее напугал. Ниса сдавленно крикнула и, оставив корзину с бельем, бросилась бежать. Ее босые ноги скользили по мокрому полу купальни.

Утром меня разбудил лекарь, он лил мне на рану теплую тягучую жижу, похожую на мед. Видимо, это была новая мазь, изготовленная магом. Я, не выдержав боли, невольно застонал, лекарь выронил чашу с мазью и отскочил от моей лежанки к двум стоящим у входа воинам. Видимо, трусоватого лекаря силой заставили пользовать несчастного пациента. Срывающимся голосом он сообщил мне, что затянувшаяся было рана опять вскрылась. Я сделал вид, что не понимаю его. Моя голова гудела и угрожала расколоться. Я пожаловался лекарю на головную боль, но он показал, что не понимает меня. Закончив свою работу под бдительным присмотром воинов, лекарь удалился, а вооруженные эллины, вышедшие вслед за ним, остались в коридоре. Мне в голову пришла дурная мысль, что воины эти приставлены вовсе не к лекарю, а ко мне. Чуя их присутствие, я размышлял о причинах такого внезапного недоверия, потом решил подняться и отыскать Аристокла, но вместо этого снова уснул.

Аристокл пришел ко мне ближе к обеду, принес кувшин вина, справился о здоровье и сообщил:

— Предсказанный Пифией уверяет, что если ты не позволишь своей ране как следует затянуться, он не сможет излечить тебя.

— Он и так не сможет излечить меня, — оптимистично ответная, оторвавшись на мгновение от кувшина, — даже если я пролежу в постели целый месяц.

— Ты ошибаешься, варвар. Хозяин этого дома — лучший лекарь в Элладе.

— Бессмысленно лечить тело, не исцелив душу, — многозначительно изрек я. — Зачем перевязывать рану, если кровоточит душа? А умение лечить души неподвластно твоему другу.

— Кому же это подвластно, кроме богов? — воскликнул Аристокл.

— Наши жрецы излечивают и душу, и тело. Я вернусь домой, и тот, кто наложил на меня заклятье, исцелит меня.

— Когда это еще будет, Залмоксис, не лучше ли тебе пока постараться провести хотя бы несколько дней, не калечась?

В общем, я и сам сожалел, что вчера так напился и, кажется, вел себя не лучшим образом, к тому же моя голова грозила лопнуть, словно переспевший фрукт.

— Вино дурно действует на волков, — объяснил я. — И потом, на меня напали собаки. Я все же зверь, собаки выводят меня из равновесия.

— Всех собак посадили на цепь, они больше тебе не угрожают. Но зачем ты напал на рабыню?

— Разве? — искренне удивился я, поскольку вчерашний вечер помнил лишь смутно. — Я ничего не помню.

— Не помнишь?! — возмутился Аристокл. — Если бы хозяин дома был простым человеком, он непременно приказал бы своим людям убить тебя. Но волчьи повадки ему знакомы, и он понимает, что с тобой произошло. Но я уже не могу гарантировать тебе прежнее гостеприимство. Говорят, у тебя вчера был не самый привлекательный вид. — Аристокл поежился и продолжил: — Ты поступил очень, дурно и подвел меня. Приведя тебя в дом, я поручился за твою порядочность. Если тебе приглянулся кто-то из рабов хозяина дома, то ты должен был сначала испросить у него разрешение.

Я расстроился оттого, что так подвел Аристокла, столь доброго ко мне. Да и перед хозяином дома мне было стыдно. Я словно бы подтвердил его мнение о моей дикости. Аристокл произнес со вздохом:

— Я никак не ожидал, что в твоем израненном и ослабленном теле может проснуться вдруг такая мощь. Требуется немало сил, чтобы разорвать человека.

— Разорвать человека? — спросил я и заметил, что голос мой дрогнул.

Аристокл странно посмотрел на меня и передернул плечами:

— Тебе надо описывать, что остается от человека после того, как на него нападет волк?

Я вгляделся в глаза Аристокла и увидел, что он крайне напряжен, и его дружелюбие — лишь маска, под которой он скрывает страх. Уж не жалеет ли он, что привел меня с собой?

И тут я догадался, что речь идет не об изнасиловании рабыни, а о ее убийстве. Разорвать человека?! Нормальный волк, да еще сытый, никогда не нападет на человека. К тому же я был пьян, это должно было помешать мне перевоплотиться в волка. Я вспомнил, как Ниса рассыпала по полу полотенца и побежала, поскальзываясь и оглядываясь на меня. Такая тоненькая и хрупкая, она вовсе не вызывала у меня желания расправиться с ней. Что угодно я мог сделать с ней, только не убить. Мне доводилось слышать истории о том, как оборотни, обернувшись в волков, якобы убивают свои жертвы, но знаю определенно, что ни одного такого случая не произошло ни с кем из моего племени. Все эти россказни лишь досужие вымыслы людей для запугивания младенцев да юных девиц. Проклятье! Я никогда не имел дурных наклонностей, этого просто не может быть.

Аристокл наблюдал за мной из-под опущенных век.

Я приложил все усилия, чтобы не пустить его в мои мысли, не дать уловить то потрясение, которое я испытал.

— Ты питаешься человечиной? — поинтересовался Аристокл.

— Нет, — ответил я, похолодев. — К чему такие странные вопросы?

Тут я был почти честен, потому как волки, вопреки весьма распространенному мнению, совершенно не любят человеческое мясо, и хотя на поле битвы после сражения оборотни порой участвуют в весьма отвратительных пирушках, это следствие никак не любви к человечине, а лишь естественное для хищников, каковыми мы отчасти являемся, продолжение боя. Ибо любой зверь, распаленный битвой, испытывает стремление растерзать жертву, убитую им в сражении. Растерзать и частично съесть. Но никакой человек не сравнится с жирненьким кабанчиком или оленем ни по вкусу мяса, ни по его количеству. А уж о вкуснейших грызунах я и не говорю, вот настоящий деликатес!

На лице Аристокла отразилось разочарование.

— Что же мне теперь сделать, как искупить свою вину? — спросил я.

Аристокл прищурился, словно оценивая меня.

— Покажи своим дальнейшим поведением, что это была лишь случайная оплошность. Цивилизованные люди, друг мой, должны пристойно выражать свои потребности. Тебе, варвару с таким необузданным темпераментом, непременно нужен учитель и покровитель, опытный, мудрый и цивилизованный человек, способный направлять твою неразумную волю в нужное русло, — в голосе Аристокла я почувствовал нотку отчаяния, словно в эти слова он пытался вложить что-то большее. А глаза его смотрели на меня почти с мольбой. — Однажды мне было предсказано, — продолжал Аристокл, — что я встречу необычного человека, варвара, отличающегося от своих сородичей особым душевным светом, искренней верой и тягой к знаниям. Он должен изменить жизнь своих соплеменников к лучшему. Подобное уже случилось много лет назад, к Предсказанному Пифией пришел варвар по имени Залмоксис. В честь него я и дал тебе имя. Подумай, каким величайшим героем и мыслителем ты мог бы стать под руководством |такого человека, как Предсказанный Пифией, или, на худой конец, я сам. Ты стал бы светочем просвещения среди, своих дикарей.

Светоч просвещения! Если меня потянет к просвещению, я пойду учиться к друидам. Впрочем, мне не приходилось слышать, чтобы среди них встречались волколаки.

— И поскольку ты внушаешь нам некоторое опасение, — продолжил Аристокл, — надеюсь, ты поймешь, почему хозяин решил приставить к тебе охрану. Он хочет только обезопасить жителей дома. Теперь, как ты, верно, понимаешь, Залмоксис, мы с тобой не самые желанные гости в этом доме. Хозяин не возражает, чтобы ты долечился. Но если ты захочешь остаться здесь дольше, тебе придется отдать свою волю тому, кто более способен ею управлять.

Теперь мне стало понятно, к чему эллин ведет эти разговоры о мудрых наставниках.

— Не лучше ли мне покинуть этот дом? — спросил я, совершенно не представляя, как смог бы это сделать в нынешнем состоянии.

— Покинуть? Но тогда ты сгниешь заживо где-нибудь от своей страшной раны. Сначала тебе нужно излечить ее. А потом ты сможешь поехать со мной в Афины, если не пожелаешь остаться в этом доме.

Откуда такая уверенность, что я вообще захочу остаться в обществе эллинов? Да как только я смогу обходиться без лекарской помощи, я покину этот дом и отправлюсь на Медовый Остров. В голове у меня, благодаря вину, немного прояснилось, и я больше не чувствовал себя беспомощным. Аристокл теперь разглагольствовал о достоинствах своего родного города.

— Когда ты увидишь Афины, ты поймешь, что такое цивилизация! — восторженно произнес Аристокл. — Ты знаешь, что такое город, дикарь? Скоро я отправлюсь туда, и ты поедешь со мной! Ты будешь потрясен!

Подумаешь, город. Мне приходилось видеть цивилизованные города. И надо сказать, что в своем варварском невежестве я предпочитаю видеть их разрушенными, как Рим, например. Жаль, что это же не удалось сделать с Городом Солнца. Я помню, как впервые оказался в столице Антиллы. Город Солнца поразил и восхитил своим богатством, высокими каменными домами, сверкающими стенами, а изобилие пищи неприятно шокировало меня, нищего и вечно голодного горца. Я чувствовал себя подавленным среди этой роскоши и богатства. Антилла, ее царица Гелиона и Город Солнца, где я провел несколько лет в качестве телохранителя надменной властительницы, стали мне еще более ненавистны после того, как войско Бренна вынуждено было снять осаду и оставить попытки захватить неприступный остров.

— Города давно мне наскучили, Аристокл, — сказал я. — Даже Город Солнца больше не привлекает меня.

— Город Солнца? — мой собеседник удивленно вскинул брови.

— Столица Антиллы, — равнодушно пояснил я.

— Я ничего не слышал о нем.

Удивительно, всезнающие эллины ничего не слышали о цивилизации, известной всему миру. Я рассказал Аристоклу об Антилле, он потом не раз возвращался к этой теме, задавая мне все новые вопросы, и даже что-то помечал на маленькой восковой дощечке, которую всегда носил с собой. Рассказ о далекой Антилле, расположенной посреди Внешнего Океана, взволновал Аристокла больше, чем история моей собственной родины, где я вырос вдали от цивилизации в племени волков, окруженный заботой и любовью.

И, словно угадав мои мысли, а может быть, прочитав их, Аристокл заметил поучающим тоном:

—Тебе, выросшему без отца и матери, непременно нужен наставник.

— У меня есть отец, Аристокл.

— Как, Залмоксис?! — возмущенно воскликнул эллин. — Почему же ты сказал мне, что не знаешь своих родителей? И кто же твой отец?

— Тогда я не знал, кто ты, а мой отец так велик, что я решил скрыть свое происхождение. Вы подобрали меня на земле враждебных нам римлян.

— Вот как?! Ну, теперь ты видишь, что мы цивилизованные люди, а не какие-нибудь наглые римляне. Скажи же мне, чей ты сын, я хочу принести жертву богам в честь твоего отца, в знак моего уважения к нему.

Почему вдруг взрослому человеку захотелось сочинять себе вымышленных родителей? Это свойственно детям. Может быть, не зря люди говорят про волков, что у них психология ребенка. А возможно, мне просто хотелось выглядеть перед этими эллинами более значительным или как-то оправдать свое недостойное поведение. Но как бы то ни было, я недолго раздумывал, прежде чем сказать:

— В моей стране жертвы приносят ему самому. Мой отец — бог!

Аристокл прищурил глаза, пытаясь скрыть недоверие. Но меня уже понесло, и я не мог остановиться, сам загоревшись собственной выдумкой. В конце концов, какой кельт не ведет свой род от богов? Ведь все мы и есть их дети. Я был так подавлен важностью этих эллинов и своим ничтожеством по сравнению с ними, что просто вынужден был придать себе дополнительный вес в их глазах, да и в собственных тоже. И, как я понимаю теперь, лишь в тот момент я ясно осознавал, что это выдумка, потом я уже безоговорочно верил в нее.

— Как его имя? — спросил Аристокл.

— Гвидион!

Я вспомнил, как смеялся Гвидион, когда я говорил ему, что он похож на бога. Он был старше меня всего лет на десять, не больше. Впрочем, по нему было трудно определить возраст. На вид ему можно было дать лет тридцать-сорок, но порой он мог показаться не знакомому с ним человеку юношей, пышущим красотой и здоровьем. Другие могли принять его за глубокого старца. Однажды я испытал почти животный ужас, когда, заглянув в его выразительные глаза, увидел в них не годы, состарившие человека, а Вечность, пленившую его.

Образ Гвидиона стоит перед моими глазами и теперь, кажется, стоит только протянуть руку, и я коснусь его белого одеяния, но, увы, я, как и другие, просто околдован им.

О внешности Гвидиона говорить довольно трудно, многие, кто брался описывать ее, расходились во мнении. Но вот в чем они были единодушны, так это в том, что Гвидион очень красив. Но одни говорили, что лик его светел, как солнце, другие утверждали, что красота его мрачная и неприветливая.

Странные обстоятельства его появления в королевской семье Медового Острова породили множество легенд, которые передаются теперь из уст в уста. Доподлинно известно лишь то, что рожден он был в Землях Рудаука местной принцессой и был принесен его отцом, королем Дунваллоном в лагерь. Дунваллон утверждал, что мать Гвидиона умерла при родах, однако всем показался довольно странным тот факт, что никто не видел ее ни до беременности, ни во время оной, да и как мог король скрывать свою женщину на протяжении девяти месяцев? Были предположения, что, может быть, Дунваллон обладал женщиной недолгое время, после чего принцесса вернулась к своим неизвестным родичам, где и выносила ребенка. А к родам Дунваллон явился и забрал младенца. Лицом дитя походило на короля, так что сомнений в его отцовстве не было. А вот неизвестная мать породила не только Гвидиона, но и множество легенд о себе самой. Легенды были самого разного толка, одна из них гласила, что принцесса являлась дочерью короля Рудаука, убитого Дунваллоном, и была взята в качестве трофея. Но с уверенностью могу утверждать, что это не так, ибо к тому времени, когда Дунваллон сражался с Рудауком, Гвидион был уже юношей, а породила эту легенду путаница. Подобная история случилась с матерью старшего сына Дунваллона — ныне правящего короля Белина. Дунваллон действительно убил отца прекрасной девушки из Дивного Народа, взял ее в жены, и она родила ему сына Белина, после чего покинула и нелюбимого супруга, и сына, чтобы вернуться к своему народу. Там она вышла замуж за короля Эринира и родила еще двоих детей, ее-то дочерью и была Морана.

Возвращаясь к Гвидиону, добавлю, что самой распространенной версией происхождения его матери была та, в которой она представлена Великой Богиней. Всем известно, что Богиня сходит порой к королям и одаривает их сыновьями, так что эта версия кажется мне вполне правдоподобной.

Аристокл, по-прежнему внимательно наблюдающий за мной, неуверенно пробормотал:

— Я никогда не слышал о таком боге, но, может быть, нашему хозяину известно что-нибудь. Он многое знает про Гиперборею.

— Гиперборею?

— Да, так ведь зовется твоя родина, — ответил Аристокл с мягкой усмешкой.

Гиперборея? Мне не приходилось слышать этого названия, но у Медового Острова много имен.

— Откуда Предсказанный Пифией знает о моей родине?

— Лет сто пятьдесят назад он обучался на северном острове и постигал магию и знания у ваших жрецов.

— Сто пятьдесят лет назад? Вот как? — удивился я. — Он гораздо старше, чем мне подумалось. Видно, он действительно учился у наших друидов, если смог постичь тайну долголетия.

— Не думай, пожалуйста, что Предсказанный Пифией учился только на твоей дикой родине. Ему приходилось перенимать знания и у кемийцев, вавилонян, финикийцев. Он постиг всю мудрость Вселенной.

Я промолчал, решив не комментировать зазнавшихся эллинов. Но, помнится, Гвидион говорил мне, что познать все невозможно. А он тоже бывал в Кеми и Вавилоне.

После ухода Аристокла я принялся обдумывать свое положение. Итак, обстоятельства сложились для меня весьма неудачным образом. На радушие хозяев, готовых приютить, кормить и лечить чужестранца, я ответил самым обескураживающим поступком. Убийство в доме, гостеприимно распахнувшем передо мной двери, было вовсе не в моем обычае, однако, видимо, со мной произошел какой-то срыв, и содеянного теперь не воротишь.

Вооруженные эллины бдительно сторожили меня, двор был полон воинов, и хотя я пока не предпринимал попыток выйти за ворота, которые к тому же всегда заперты, был уверен, что вздумай я это сделать, как мне тут же перекроют путь короткие эллинские мечи. Дом эллина показался мне тюрьмой, но, надо признаться, тюрьмой весьма удобной, теплой и сытной. Да и рана моя не давала мне пока покинуть этот дом, я мог позволить себе спокойно плыть по течению и ничего не предпринимать.

Аристокл принялся учить меня своему языку. С горем пополам я освоил эллинский лишь из необходимости как-то объясняться с окружающими. Но другие знания мне, воину, казались абсолютно излишними. Предсказанный Пифией лишь смеялся над попытками Аристокла расширить мой кругозор.

— Я знал двух гиперборейцев, — сказал маг. — Один был моим учителем, другой — учеником. Твой оборотень — третий гипербореец, и он не обладает ни мудростью кельтского мага, ни тягой к знаниям того волколака, чье имя ты незаслуженно присвоил этому дикарю.

Да и к чему мне были все тонкости любой науки? Как мог я применить умение считать в тех условиях, в которых приспособлен жить волк? Пересчитать всех в стае я мог и без помощи Аристокла, а знать магические свойства каждого числа мне было ни к чему.

Рассказы Аристокла о мироустройстве и равновесии вызывали во мне лишь скуку. И меня совершенно не интересовало, какая форма у нашей земли. Помнится, о самом факте равновесия Гвидион вообще отзывался весьма скептически. А однажды, будучи навеселе, он рассказал какую-то замечательную по своей непристойности шутку о равновесии. Теперь я уже позабыл ее суть, но помню, что упоминались в ней Фоморы и племена Дивного Народа.

Я не был так подкован в философских вопросах, как Аристокл, более того, все, что я знал, являлось плодом моих редких бесед с Гвидионом, бесед, сдобренных изрядными порциями вина, которое оказывает на меня не лучшее воздействие. Половину того, что говорил мне эллинский философ, я не понимал вообще, половину того, что рассказывал мне Гвидион, я не помнил. Но Аристокла это не интересовало. Сраженный моим упрямым нежеланием признавать его взгляды на устройство мира, он цветисто ораторствовал о равновесии перед подвыпившим и равнодушным ко всему волколаком. Впрочем, я заметил, что под его непрерывное бормотание об устройстве мира я засыпаю куда быстрее, а, значит, выпиваю меньше, что меня вполне устраивало.

Жизнь в доме шла по строго установленному распорядку. Фестр вставал затемно и поднимал всех домочадцев. Под его бдительным оком все былизаняты какой-нибудь работой, и сам он не сидел без дела ни мгновения. Хозяин дома проводил утро и день в занятиях со своими учениками, которые жили в сараях, мелькали иногда по двору безмолвными тенями и в благоговении склонялись перед магом.

По утрам чаще всего я просыпался с разламывающейся после вчерашней попойки головой. Единственное, что спасало меня от ужасных болей, было разбавленное водой вино, которым в этом доме обычно начинали завтрак. Аристокл завтракал без меня, я не мог с утра подняться достаточно рано. Когда завтракал хозяин дома и завтракал ли он вообще, было мне неизвестно. Поэтому я ел в полном одиночестве. Обильный вином и кушаньями, этот завтрак, и так уже поздно начинавшийся, затягивался далеко за полдень и порой переходил в обед раньше, чем я успевал выйти из-за стола. Тогда ко мне присоединялся Аристокл. Зато ужину в этом доме уделялось самое достойное внимание. Аристокл и хозяин дома были склонны вести долгие беседы, развалившись на обеденном ложе, что, по словам моего друга, способствовало перевариванию пищи.

Они вступали в утомительные философские споры, смысл которых я, при моем ограниченном знании их языка, почти не улавливал. Впрочем, я уверен, говори они на моем родном языке, я все равно не многое бы понял из их заумных бесед. К счастью, моего участия в них почти не требовалось, лишь изредка разговор заходил о чем-нибудь близком мне, например, о моей родине или об Антилле, тогда Аристокл призывал меня в качестве свидетеля своих слов, которые я всегда охотно подтверждал, даже не пытаясь вникнуть в их смысл. Изредка они принимались расспрашивать меня о моей жизни и вере, но по большей части не из любопытства, а лишь для подтверждения каких-либо своих теорий. Теории эти сводились к одному: какое преимущество имеет цивилизация над варварским миром.

Увы, внимание таких мудрых и уважаемых людей будило во мне смутное чувство озлобленности. Все эти элементы цивилизации вызывали у меня, истинного варвара, лишь желание их уничтожить, разрушить. Мне хотелось вскочить, начать бить прекрасную посуду, украшавшую стол, и доказать собеседникам, что они совершенно правы. Да, мы, варвары, куда хуже, чем они, грубее, бесчувственнее. Я буйствовал и пил.

К концу застолья я уже не в состоянии был .ворочать языком, плохо соображал, начинал приставать ко всем рабыням без разбору, тогда хозяин отправлял меня спать под надзором бдительных стражников.

И всегда я видел в глазах мага осуждение и недовольство. Уверен, что после моего ухода он говорил Аристоклу, вот, мол, ничего ты не добьешься от этого грубого животного.

Наутро я просыпался, как обычно, с раскалывающейся головой, раздраженный и недовольный собой. Поскольку вино уже не помогало мне избавиться от головной боли, а лишь несколько притупляло ее, мне не оставалось ничего иного, как идти с повинной к Аристоклу, который всегда охотно давал мне какое-нибудь снадобье, сопровождая его изрядной порцией нравоучений.

— Вижу, вижу по твоему мутному взгляду, что ты никак не придешь в себя. Я подготовил тебе лечебное питье, — говорил Аристокл и добродушно пояснял: — Пить надо умеренно, Залмоксис. Ты же выпил вдвое больше, чем я и хозяин вместе взятые. Впрочем, культура винопития — это искусство и достижение нашей цивилизации. Видно, тебе, как варвару, чуждому всякой культуре вообще и винопитию в частности, это недоступно.

На этом он, конечно, не останавливался, нравоучительная беседа затягивалась до такой степени, что я терял нить его рассуждений. Но очередной вечерний пир, который Аристокл называл ужином, вновь заканчивался тем же, что и предыдущий: рабы тащили меня, пьяного и ничего не соображающего, в мою комнату. И каждый раз я с удивлением замечал, что Аристокл сам подливает мне вина, ничуть не способствуя моей умеренности.

Постепенно ежедневное пьянство сделало меня безучастным ко всему. Себя я стал воспринимать, словно со стороны. День за днем я наблюдал за этим разлагающимся существом и был равнодушен ко всему, и к нему тоже. Я был где-то рядом, но в стороне, отчужденно взирая на происходящее. Он спаивается, толстеет, хамит. Но мне-то что до этого? Ведь я навсегда остался в Апеннинских отрогах, я все еще на той битве, в бесконечных вариантах спасения Бренна. Я все еще наношу удары ненавистным врагам, я все еще сражаюсь, и в своем воображении в последний момент я всегда успеваю, опережаю себя самого на тот миг, которого не хватило мне, чтобы убить римлянина, прежде чем он нанесет роковой удар моему вождю.

Тем временем я выздоравливал, и хотя плечо все еще болело, я мог владеть рукой, и мне этого было вполне достаточно. Боль в плече теперь не слишком мне досаждала, и я даже начал испытывать некоторое удовольствие от этой ноющей боли, потому что она занимала мои мысли и заглушала душевные муки, связанные с потерями, оставшимися в прошлом.

Однажды за обедом, когда ничто не предвещало ссоры, и я в обществе Аристокла и хозяина дома мирно трапезничал, и даже был, как мне казалось, не слишком пьян, очередное разглагольствование Аристокла о смысле жизни и любви оказало на меня неожиданное действие. Смутно вспоминая подробности собственной жизни, я пришел к выводу, что как раз любви-то в ней всегда не хватало. В довольно грубой форме я потребовал себе женщину. Думаю, получи я простой отказ, я бы мирно забыл о своей просьбе и долго бы еще не вспоминал о ней. Но Аристокл, видимо, не понял этого, потому что воспринял мое требование всерьез. Он вспылил и раздраженно заявил:

— Не думаю, что ты имеешь право что-либо требовать в этом доме. Ты до сих пор жив, и это уже — великая милость нашего хозяина.

— Ах, так, — заорал я в пьяном азарте, — ты хочешь, чтобы я смирился с присутствием твоих тюремщиков, не имея даже самого необходимого? Мне нужна женщина, и если ты не дашь мне ее, я уйду и сам возьму то, в чем нуждаюсь!

— Ты никуда не уйдешь, Залмоксис, — зло произнес Аристокл. — Ты еще не расплатился за убитую рабыню. По законам нашей страны, ты обязан возместить убыток хозяину или сам стать его рабом. К тому же ты не расплатился и за то, что в течение двух месяцев жил в этом доме, ел, пил, лечился у лучшего мага.

— В моей стране не принято платить за гостеприимство. В наших домах кормят и дают приют бесплатно.

— В ваших домах? — презрительно процедил Предсказанный Пифией. — У вас и домов-то нет, вы принимаете гостей в хлеву и там же живете сами.

— Чего вы от меня хотите? — спросил я, хотя почему-то был уверен, что речь пойдет о Гвире. Аристокл знал, что у меня нет ничего ценного, даже браслет на руке, подаренный мне еще много лет назад Грессом, моим учителем и наставником, был всего лишь медным. Про Меч Орну, спрятанный мною под лежанку в первый же день пребывания в этом доме, я даже не вспомнил.

— Я готов покрыть твой долг в обмен на Гвир, — сказал Аристокл. — Принеси мне клятву, и я разрешу все проблемы.

Я выругался, подбирая самые непристойные выражения, слышанные мною от эллинских воинов, охранявших дом, и вдобавок продемонстрировал Аристоклу согнутую в локте руку со сжатым кулаком. Аристокл, красный от гнева, молча выслушал мой грубый отказ передать ему власть над моей волей. Маг с презрительной гримасой сказал Аристоклу:

— Сколько волка ни корми… Ничего иного я и не ждал. Стоит подумать о нашем новом рабе.

Ужин в этот вечер прошел как обычно. Я весь пир молчал, терзаемый множеством странных мыслей и прежде всего горестным осознанием того, что я совершенно не знаю Аристокла. Я был шокирован и требованием у меня клятвы, и его попыткой вести себя теперь как ни в чем не бывало, будто он по-прежнему самый заботливый друг. Хозяин дома на ужине не появился.

С горя я напился до беспамятства и очнулся лишь утром в своей комнате. У моей постели сидела девушка, красивая, но очень грустная. Увидев, что я проснулся, она выдавила из себя улыбку, от чего ее лицо сделалось еще более грустным и даже несчастным.

— Господин прислал меня к тебе, Залмоксис, — сказала она, и голос ее дрогнул от подступивших слез.

Опустив руку, я нащупал на полу кувшин и запустил им в красавицу, завопив:

— Пошла прочь, дура!

Девушка взвизгнула и скрылась за пологом моей комнаты. Я остался один, лежал, смотрел в потолок, изучая рытвины и царапины на деревянном перекрытии. Мысль, от которой я бежал прочь, все же пришла в мою больную голову с той убийственной ясностью, которая бывает только по утрам. Настало время покинуть гостеприимный дом эллина. Как ни горько это осознавать, но пора расстаться с сытой, ленивой жизнью.

Еще не решив окончательно, как и когда я должен это сделать, я направился в трапезную, поскольку привык завтракать обильно и ежедневно, во что, конечно, не поверит ни один здоровый волк. Выйдя по надобности во двор, я обратил внимание на то, что там намного больше охраны, чем обычно. Судя по всему, Аристокл правильно предположил, какие думы занимали мой разум вчера во время ужина и к каким выводам я приду утром, на трезвую голову. Но в то же время я испытал некоторое облегчение: мне не придется бежать сейчас, ведь такой возможности нет. Я еще могу, ну, просто вынужден оставаться в этом уютном доме, есть, пить и жить здесь в свое удовольствие.

Весь день прошел в обычных для нас занятиях, и ни я, ни сам Аристокл ничем не выдали друг другу те изменения, что произошли в наших отношениях со вчерашнего дня. Лишь во время обеда я заметил, что Аристокл откровенно спаивает меня, хотел было возмутиться и воспротивиться этому, но не смог.

Глава 3 Волчонок

Вернувшись после обеда в свою комнату, как всегда, пьяный, я плюхнулся на постель. Но в покое меня не оставили. Буквально через несколько мгновений в мою комнату вошел Фестр и втащил за собой грязное создание, в котором я с трудом угадал мальчишку лет двенадцати.

— Может, нашему гостю наскучили женщины, — сладко проговорил Фестр скрипучим голосом, — и он, уподобляясь своему покровителю, захочет познать новые удовольствия.

С этими словами он пнул мальчишку так, что тот кубарем полетел в угол комнаты. Затем Фестр вышел, задернув за собой полог. Я лежал слегка ошарашенный, не зная, как реагировать, ругаться или хохотать.

Мальчик едва слышно заскулил, я оглянулся на него и тут же понял, ради чего Аристокл велел привести его ко мне.

О да, этот эллин был очень мудр. Он не надеялся, что я отдам ему свою волю, разделив его личные наклонности. Аристокл знал (или ему подсказал маг) о том, с какой заботой волки относятся к детям. Я не способен был равнодушно взирать на страдания ребенка. Опьянение помешало мне сразу уловить запах. Передо мной был волчонок — худющий маленький оборотень в грязной набедренной повязке. Его кожу сплошь покрывали царапины и жуткие шрамы, серые, немытые волосы торчали во все стороны. Но глаза у волчонка были потрясающими — такие редко встретишь у оборотня — серо-голубые, словно в них отражается пасмурное небо. Они светились на грязном личике неземным светом. Мальчишка подобрался и приготовился к прыжку.

— Но, но, без угроз, пожалуйста, — проговорил я как можно мягче, но на всякий случай сел на лежанке. Оборотень, даже маленький, довольно опасен.

— Ты — волк, — сказал мальчик, не спрашивая, а утверждая.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Волк, — ответил мальчишка.

Я усмехнулся — у половины моих сородичей, как и у меня самого, было это имя. Неужели нашим бедным мамашам навсегда отказала фантазия?

— Волк — это я, а ты пока еще Волчонок. Мальчишка настороженно изучал меня. Узрев на моих ногах сандалии (я не имел привычки снимать их, ложась спать, потом ведь все равно придется надевать), Волчонок спросил:

— Если ты волк, то зачем носишь на ногах эти путы? Я не успел ответить, он внезапно сжался и зарычал.

— Ты зверолов! — прорычал мальчишка, указывая на меня пальцем и отступая в глубь комнаты.

— Что за глупости?

— Ты носишь металл!

Только теперь я понял, что Волчонок указывает на мой медный браслет. От мальчика исходила волна страха, рыча и плача одновременно, он начал перевоплощаться.

— Стой, дурень, не делай этого, — попросил я.

— Ты зверолов! — рычал мальчишка, оскалившись.

— Какой еще зверолов?! — воскликнул я. — Я волк, обыкновенный волк!

— Волки не выносят металла, — плакал Волчонок. Я схватил его за волосы, пока он еще не принял обличье волка, и, приподняв от пола, поднес к своему лицу. Он беспомощно дрыгал ногами и ныл.

— Посмотри в мои глаза, щенок, понюхай меня, — прорычал я, начиная раздражаться непонятливостью ребенка, — я волк.

— Волки не выносят металла, — упрямо прохныкал Волчонок.

В этот момент, отдернув полог, в комнату заглянула рабыня.

— Фестр велел узнать, не нужно ли тебе чего, господин Залмоксис, и принести вот это.

Девушка поставила на подстилку кувшин вина.

— Пошла вон! — рявкнул я на нее.

Рабыня исчезла так молниеносно, будто умела становиться невидимой.

Я швырнул Волчонка в угол комнаты, взбешенный, сел на постель. Но его поведение совершенно изменилось. Мальчишка перестал преображаться, вернулся в человеческое обличье и пополз ко мне на коленях. Его лицо, залитое слезами, сияло, словно луна.

— Залмоксис! Залмоксис, — шептал Волчонок, — неужели я нашел тебя?

Рыдая, он обхватил мои колени и, подняв ко мне сияющие глаза, повторял одно и то же:

— Залмоксис, Залмоксис, прости меня, мой бог. Я не узнал тебя, прости меня, Залмоксис!

Растерявшись, я не знал, что делать с плачущим ребенком, погладил его по голове, пытаясь утешить. Но моя ласка вызвала в нем еще большую истерику. Наконец, не выдержав (в конце концов, я не обучен утешать детей), я вновь слегка пнул его.

— Немедленно успокойся и заткнись, иначе я выпорю тебя! — проревел я.

Угроза подействовала на маленького оборотня лучше, чем ласка. Мальчик отполз обратно в угол, вытирая грязными руками слезы, и смотрел на меня, широко раскрыв голубые глаза. Я отпил вина из кувшина, которое оказалось очень кстати, протянул его мальчишке. Волчонок сделал глоток, подавился, выронил кувшин, пролив вино на пол.

— Успокоился? — спросил я строгим голосом.

— Да, — кивнул мальчик.

— Теперь рассказывай, кто ты и откуда.

— Залмоксис! — проговорил мальчик почти спокойным голосом, в котором еще были слышны всхлипы. — Я посланник! Я сын вождя даков, мое племя послало меня к тебе за помощью. Звероловы преследуют нас, мы погибаем. Приди, защити нас!

Мальчишка стоял на коленях, прижав ладони к груди, старался сдержать дрожь, смотрел на меня своими сказочными детскими глазками.

— Ну, ты, — смутился я, — что за шутки?! И не зыркай на меня. Что за чушь ты несешь? Какое племя? Какие звероловы? Какая помощь? Я тебя впервые вижу.

— Но ведь ты наш бог, Залмоксис, к кому же как не к тебе взывать нам, твоим детям? Мы — волки, мы — твои даки.

Я хмыкнул. Только детей мне теперь не хватало, да еще не совсем вменяемых. Я поднялся и выглянул за полог. Рабыня сидела неподалеку на полу. В конце коридора стояли два вооруженных эллина. Увидев меня, девушка вскочила и поклонилась.

— Иди сюда, — позвал я ее и вернулся в комнату. Девушка вошла, испуганно пялясь то на меня, то на грязное существо в углу комнаты.

— Кто этот мальчик? — спросил я ее.

— Новый раб нашего господина, — ответила девушка, снова кланяясь. — Его привезли два дня назад.

— Тебе что, спину трудно прямо держать? — раздраженно спросил я. — Отвечай, зачем его привели в мою комнату?

— Хозяин велел, — сказала рабыня.

Я задумался. Мне подсунули не просто ребенка, а оборотня, такого же, как я. И внезапно я почувствовал свою уязвимость.

— Принеси еды и воды, — приказал я девушке, и она удалилась.

Я вновь попытался расспросить ребенка, но его невнятная болтовня о богах, звероловах и металле начала раздражать меня. Я не мог понять, о чем он говорит. Время от времени он опять принимался всхлипывать, отчего говорил еще путанее. Одно было ясно, с мозгами у мальчишки не все в порядке. Я заметил на его теле множество шрамов от глубоких ран и свежие кровоподтеки. Возможно, ему пришлось пережить страшные муки, и он лишился рассудка, не выдержав страданий.

— Что же мне с тобой делать, маленький Волчонок? — вздохнул я.

Ясно было одно, делать что-то действительно надо, причем как можно скорее. С опозданием я вспомнил странное поведение Аристокла. Только теперь, сложив воедино все события, я смог представить себе картину полностью. Аристокл или стоящий за его спиной Маг из Самоса не собирались отступать. Они терпеливо выжидали удобного случая, пытаясь подобрать ко мне ключ. Теперь их намерения были мне открыты. Я не хотел променять свою волю даже на жизнь этого грязного мальчишки. А это означало, что я должен спасти маленького оборотня каким-либо другим способом. И из всех вариантов спасения подходил только побег. Я и так слишком долго и незаслуженно пользовался гостеприимством. Конечно, я предпочел бы распроститься и поблагодарить хозяина и моего благодетеля за хлеб и соль, но, похоже, я, как и положено диким варварам, опять не оправдаю потраченных на мое просвещение сил и времени.

Отодвинув полог, вошла девушка, молча положила на подстилку две лепешки, кусок жареного мяса и поставила кувшин вина. Я, заглянув в кувшин, недовольно проворчал:

— Бестолковая! Я просил воды, а не вина, а еще лучше молока.

Девушка испуганно защебетала:

— Но хозяин приказал подать тебе вина вместо воды.

— Он что, был на кухне, когда ты брала пищу?

— Конечно, — кивнула девушка.

«Похоже, эллины неплохо контролируют ситуацию», — подумал я. Девушку я выставил, запретив сидеть в коридоре подле моей комнаты. Вино я пить не стал, а Волчонок не смог.

Сколько времени дадут мне эллины, неизвестно. Как ни крути, побег в эту же ночь — лучшее решение. Я заставил Волчонка съесть обе лепешки и мясо, принесенное рабыней. Волчья выносливость позволит нам обходиться без еды несколько дней. Не останавливаясь на отдых, мы сможем уйти достаточно далеко, чтобы преследователи, если таковые будут, не настигли нас. Когда Волчонок закончил трапезу, вылизал свои пальцы и доску, на которой лежала еда, он спросил:

— Это и есть Чертог Воинов? Я усмехнулся, меньше всего этот дом походил на Чертог Воинов.

— Нет, маленький волк, это чертог пьянства и разврата, а по совместительству чертог мудрости и знаний.

Волчонок пошмыгал носом и, придав себе по возможности достойный вид, произнес:

— Разве за этим ты явился в этот мир, Залмоксис, чтобы предаваться здесь лени и обжорству? Пойдем со мной, мы гибнем без тебя. Звероловы с железным оружием убивают нас. Волков остается все меньше, и только ты можешь спасти нас. Мой отец — вождь, он сильный и отважный воин, но что он может против меча и копья с железным наконечником? Наш жрец отправляет к тебе посланников одного за другим, но никто из них не смог привести тебя. И теперь мне ясно, почему! Да, мне понятно, почему мы умираем, почему никто из посланников не привел тебя. Они тебя просто не нашли. Они искали тебя за морем в Чертоге Воинов, а ты, оказывается, в это время обжирался в доме смертного старого развратника, да к тому же еще и человека. Немудрено, что ты не видишь, как гибнет твой народ, не слышишь наших молитв. Где уж тебе их слышать за сладкими голосами полуодетых развратниц. Но вот я пред тобой и молю тебя! — тут Волчонок все же не выдержал и пустил слезу. — О, Залмоксис! Молю тебя, приди и спаси свой народ от гибели, защити своих детей. Разве плохо мы молились тебе или мало приносили жертв, что ты остался глух к нашим стенаниям? О, Залмоксис, сжалься над нами, мы твои дети!

С этими словами мальчик рухнул на колени, опустил лицо к полу, обхватил голову руками и по-детски разрыдался.

Признаться, я был сражен этой отнюдь не детской речью маленького сына вождя неизвестного мне народа. И еще мне стало стыдно за того, чьим именем называл меня малыш. Неужели и вправду тот бог, которому так отчаянно молится этот ребенок, останется равнодушным к его призывам? Стало мне стыдно и за себя, и за свое собственное равнодушие и пустое прозябание в этом доме.

Мальчик шевельнулся, поднял голову и посмотрел на меня, широко раскрыв глаза.

— Где живет твое племя? — спросил я.

— О, Залмоксис! — воскликнул мальчик и повис у меня на коленях. — Ты внял нашей мольбе и придешь к нам!

— Вот еще, — возмутился я, — нам нужно бежать отсюда, но вовсе не для того, чтобы тащиться потом в твое племя. Меня, если хочешь знать, кое-кто ждет дома, на Медовом Острове.

Собственно говоря, в том, что Гвидион ждет меня или хотя бы помнит обо мне, я не был уверен. Но постоянные мысли о нем занимали мое воображение, и мне казалось, что друид действительно ждет меня, выходит по утрам на стену Поэннинской крепости и смотрит, прищурив глаза, в сторону леса в ожидании, что вот-вот появится между деревьями фигура странника. Именно так я ждал его появления в Каершере, когда присматривал за Бренном, обезумевшим после смерти жены.

Впрочем, Гвидион никогда не проявлял такого нетерпения, чтобы выходить на стены крепости в ожидании гостей. Если он и ждет меня, то, наверное, в своей ковровой пещере. Сидит в огромном кресле, склонив голову над какой-нибудь пыльной табличкой, водит пальцем по выцарапанным на ней знакам, пытаясь разгадать их таинственный смысл. Ученик его, Инир, поддерживает пламя в очаге или помешивает какое-нибудь зелье в бронзовом котелке, подвешенном над огнем. И лишь когда Инир неловко произведет какой-то шум, Гвидион оторвет взгляд от куска засохшей глины, неодобрительно посмотрит на ученика, на мгновение прислушается к звукам за дверью и вспомнит, что я умею ходить бесшумно.

Хотя в глубине души я осознавал, что это лишь мои мечты, ничем не оправданные, я тешил себя мыслью, что Гвидион помнит обо мне и даже, может быть, ждет меня. Я, конечно же, нужен ему. Не знаю, зачем, но наверняка нужен, как нужен он мне.

Но теперь я только призрак того оборотня, который когда-то жил и сражался, любил и ненавидел. Могу ли я вернуться к Гвидиону в таком виде, жалкой и слабой тенью самого себя? Захочет ли Гвидион, могущественный и мудрый, всегда ценивший силу и отвагу, принять меня?

О боги, что же осталось от того чистого и наивного юноши, каким был я прежде, когда уходил из Эринира, покинув навсегда собственное племя, бросившись вслед за столь же чистой и светлой Мораной. Но, полюбив Бренна, она стала другой, и вслед за ней преобразился мир. Я последовал за своей мечтой и изменил свою судьбу. Судьба же редко балует тех, кто ей изменяет. Она привела меня на путь сильных и странных людей, на путь величайшего мага Гвидиона, могущественного короля Белина и беспощадного кельтского вождя Бренна. Мир, казавшийся мне поначалу таким чуждым и враждебным, начал меняться, становиться более удобным и приемлемым. Но только теперь я понял, что менялся не мир, а я сам. Кем стал я теперь? Как хотел бы я походить на своего вождя Бренна, отвагой и храбростью прославившегося на весь Медовый Остров. Тепло, уют, роскошь этого дома я должен покинуть уже только потому, что так поступил бы Бренн. Я и так потерял прежнюю сноровку и приобрел подозрительный жирок над набедренной повязкой. Баня, дорогое вино, изысканные яства, утонченные разговоры с мудрейшими эллинами — все это слишком прекрасно для дикого горца с севера Медового Острова. Пора сменить роскошные эллинские одежды на клетчатую юбку эринирского волка. Пора взять в руки мой странный Меч, о позор мне, я ни разу не вынимал его из-под лежанки, куда спрятал в первый же день своего пребывания здесь.

Вспомнив о Мече, я начал рыться в соломе, мучаясь страхом, что Аристокл мог приказать своим рабам похитить Орну. Но, слава Великой Богине, Меч был на месте. Возможно, в этом доме не нашлось человека, способного поднять его, но скорее всего о нем просто забыли. Тем лучше, я по-прежнему обладал таинственной властью над этим оружием.

Я выволок завернутый в куски кожи Меч Орну и сбросил грязные лоскуты. Клинок тускло сверкнул, и я вспомнил, как Бренн сжимал двумя руками рукоять Меча. Как грозен и величественен он был, таков ли я? О нет! Я и прежде-то не походил на него, теперь же, заплывший от жира пьяница имел наглость мечтать стать похожим на величайшего героя Медового Острова. Даже тусклый блеск клинка показался мне осуждающим. А Волчонок смотрел на меня полным восхищения взглядом. Взглядом, которого я не был достоин.

Мою собственную одежду, в которой я был, когда попал сюда, я, конечно, не нашел. Ну да не беда, эллинскому платью еще придется послужить мне.

Я уже знал: старые сказки о том, что металл не позволяет перевоплощаться, — всего лишь сказки. Но он мешает процессу обращения в зверя, делает его болезненным и плохо контролируемым. Одежда, изготовленная из шерсти или кожи животных, претерпевает трансформацию вместе с телом оборотня. Но вот металл не подвержен этому процессу. Как поступить с мечом, мне было ясно. Я знал по рассказам Гресса, что оборотни привязывают оружие к спине. Тогда после перевоплощения волк сможет тащить меч на себе.

Я нарезал ножом ремни из шкур, покрывающих мою кровать, и, сняв с себя браслет, принялся прилаживать за спиной Меч. Прикосновение металла к позвоночнику вызвало неприятную судорогу в теле. Мальчишка смотрел на меня, распахнув глаза от ужаса.

— Что бы ни произошло сейчас, молчи! — сказал я ему. — Ты понял меня, звереныш? Даже если я сдохну на твоих глазах, ты не издашь ни звука!

Волчонок кивнул и засунул в рот кулак, видимо, ожидая увидеть самое худшее.

Мне много приходилось слышать о том, что железо мешает перевоплощению, делает его длительным и мучительным. Но, насколько мучительным, я даже не мог себе представить.

Я корчился на полу перед обхватившим свою голову Волчонком. Не знаю, как мне удалось сдержать крик. Я хрипел и задыхался. Волки вообще плохо переносят боль, чувствительность оборотней выше, чем у обычных людей.

Наконец перевоплощение закончилось, боль улеглась, я поднялся на дрожащие лапы и прошелся по комнате. Меч сполз на бок и тащился за мной по полу. Тогда я понял, что умению привязывать меч мне придется учиться. Чем я и занялся.

Обратная трансформация прошла легче. Перевоплощение в человека вообще всегда происходит быстрее и проще, чем в волка.

Попытка удалась лишь с третьего раза, когда я догадался наконец забросить кожаные ремни за шею и на плечи, сделав из них подобие ярма. За один этот вечер мне пришлось пережить столько боли, сколько еще никогда не доводилось.

Мальчишка все это время тихонько рыдал, забившись в угол.

— Дорого же ты мне достался. Волчонок, — сказал я ему после того, как опробовал очередной способ крепления меча.

Надо сказать, что с привязанным к спине мечом я терял многие преимущества волка. Я стал неуклюжим, медлительным и неповоротливым. Невозможно быть идеальным воином-человеком и одновременно волком. В каком-нибудь из воплощений приходится идти на компромиссы.

Я не знал, как преодолеть охрану во дворе. В обычную ночь никто бы не заметил две безмолвные серые тени. Но теперь воины хозяина настороже. К тому же сейчас, когда необходимо было действительно уходить, я осознал, как сильно не хочу покидать этот дом. Почему мне так трудно уйти? Возможно, Аристокл напоминал мне чем-то Гвидиона, и подле него было так же спокойно и комфортно. Он такой же большой, необъятный, непостижимый. И даже его сомнительные планы относительно моей воли не отталкивали меня.

Я вышел в коридор. Охранявшие меня воины придали себе самый решительный вид. Я прошел между ними к выходу во двор, чтобы посмотреть, как расположена охрана там. Несколько вооруженных эллинов стояли прямо подле выхода, остальные охраняли ворота или бесцельно слонялись по двору. С двумя своими тюремщиками я легко справлюсь, но когда остальные увидят меня и моего маленького спутника в облике волков, то, вероятно, набросятся на нас с оружием. Против такого множества воинов мне не устоять ни в зверином, ни в человеческом обличье. Но хуже всего было то, что собак спустили с цепей. Теперь они носились по двору, заливаясь злобным лаем, чуя поблизости загнанную жертву.

Я вернулся в коридор. Пройти просто так через двор мне не удастся, это я уже понял. Внезапно споткнувшись, я опрокинул светильник. Масло пролилось на пол и вспыхнуло. Поддавшись естественному инстинкту, я бросился гасить пламя, мои тюремщики, выпучив от страха глаза, усердно мне помогали. Совместными усилиями мы победили огонь. Я пошел к себе в комнату, размышляя по дороге над тем, как легко разгорелось пламя на сухом деревянном полу. Еще один светильник был опрокинут мной сознательно. Огонь с шипением победил по масляным дорожкам, я кинулся, в глубь дома по коридору, опрокидывая по дороге другие светильники. Деревянные пол и стены легко поддавались жадному пламени.

Волчонок начал визжать, и вскоре его вопль подхватили еще несколько голосов. Дом пылал. Теперь его хозяевам было не до нас. Но и мы оказались запертыми огнем в комнате. Когда я поджигал коридор, единственным моим желанием было отвлечь хозяина дома от наших персон, о последствиях этого шага для нас самих я не подумал. А теперь коридор горел, перекрыв нам выход из дома.

Волчонок выл и метался по комнате. Я выглянул в пылающий коридор. Жар обжег мне лицо. Я замер и, глядя на пламя, впал в оцепенение. Перед моими глазами танцевали огненные языки, жадно облизывающие стены дома, но видел я совсем иное. Я видел долину реки Пад, затянутую серой дымкой погребальных костров. Низкое свинцовое небо нависло над головой. Кругом сложены жертвенные костры, на которых извиваются пленники. Между кострами на телегах и на голой земле лежат мертвые кельтские воины. Мои руки связаны, перед лицом полыхает рыжее пламя, опаляя жаром, Я горю! Горю, привязанный к жертвенному столбу. Перед костром на застланной шкурами повозке лежит мой вождь, его мертвые глаза смотрят в небо. Я горю! Без боли, без страха, с тупым равнодушием потерявшего рассудок человека. Пепел! Пепел кружит и ложится на бледное лицо Бренна, на его открытые глаза, на белесые ресницы, на Меч Орну, вложенный в его мертвые руки. Боль от потери затмила все другие чувства.

Что тогда произошло со мной? Был ли я действительно принесен в жертву или это только бредовые иллюзии больного мозга? На моем теле не осталось ожогов, но я знаю, что внутри меня, в груди все обуглено. Там, где было сердце, теперь черная пустота.

— Залмоксис! Очнись же, спаси нас, пока мы не сгорели заживо!

Волчонок с воем повис у меня на шее. Я отвлекся от своих воспоминаний, вернувшись к реальности. Мы находились посреди объятого огнем дома. В моей комнате не было окон, теперь я понял почему. Уйти отсюда незамеченным невозможно.

От того, что я долго глядел на яркий огонь, в глазах у меня появились темные пятна. В пламени мне померещился человеческий силуэт. Я не мог разобрать, была ли это просто игра воображения, вызванная частичным ослеплением, или кто-то действительно стоял посреди пожара.

Я замер в проеме своей комнаты, изумленно разглядывая темную фигуру в огне. Вот неизвестный оглянулся, и я узнал в нем Бренна. Он прищурил белые глаза, расхохотался каркающим смехом и поманил к себе, приглашая меня в огонь. Я сорвал со стены занавес, еще не охваченный пламенем, и накинул его на мальчика. Когда я взял Волчонка на руки, он обхватил мою шею руками и тоскливо завыл.

— Не вздумай преображаться, — сказал ему я, — иначе мне не донести тебя.

Я шагнул в пылающий коридор навстречу Бренну. Огонь тут же охватил меня. Задыхаясь от невыносимой боли, я шел вслед за силуэтом в развевающемся плаще. Боль, страшная, раздирающая боль горящей на мне плоти мешала идти, но я все же медленно двигался к выходу. Невзирая на боль, я мог идти, идти и дышать.

По двору бегали ополоумевшие люди с ведрами. Все кричали, сбивали друг друга с ног. Пламя перекинулось на другие строения. Никто не обращал на нас внимания. Перепуганные собаки метались по двору, жалобно воя, на нас они никак не отреагировали. Я отошел подальше от пожара, положил Волчонка на землю и, развернув обуглившуюся тряпку, с радостью обнаружил, что на его теле нет ожогов. Он был весь черный от сажи и еле дышал. Только тогда я вспомнил о собственной боли, испытанной мною в горящем доме, осмотрел свои руки и ноги — ожогов не было. Я сел рядом с Волчонком, пытаясь сосредоточиться и прийти в себя. То, что произошло со мной, было по меньшей мере чудом. Мой умерший вождь спас меня из горящего дома. Я прошел за ним сквозь огонь и остался жив.

Пламя перекинулось с дома на пристройки. Сараи, где жили ученики мага, уже пылали. Их даже не пытались тушить, все усилия были направлены на дом. Огромный дом сопротивлялся, горели пока лишь его гостевое крыло и центральная часть.

Видя, как огонь пожирает деревянные строения, я испытывал почти кощунственное удовольствие. Пламя, пламя, все сгорит в этом пламени, ничего не останется. Пусть сгорит в нем мое прошлое, моя память, все, все!

Среди пылающих строений мне вновь померещился силуэт Бренна, его хохот оглушил меня, и тогда я догадался, что смеется он надо мной, над моими мыслями, над моим желанием сжечь в этом пожаре собственное прошлое. В огне можно сжечь все, все, кроме огня.

Теперь я понял, почему Гвидион не позволил сжечь тело Бренна на погребальном костре. Пламя не горит в огне. Бренн — Огонь! И тогда под каркающий смех и гудение пламени вновь зазвучал голос Жреца, голос-колокол:

«Фомор! Огонь!» Я вспомнил вторую фразу из произнесенного Жрецом заклинания. Охваченный волнением, я чувствовал, что сейчас вспомню что-то еще, что-то очень важное, но в это время меня начал дергать за руку Волчонок и отвлек от моих воспоминаний.

— Залмоксис, — стонал мальчик, — о, Залмоксис, ты вынес меня из огня.

Я взглянул на ребенка и увидел, как его чумазая детская физиономия расплывается в глупом выражении благоговения. Тогда я поднялся на ноги и, проверив, хорошо ли держится Меч, схватил детеныша за шиворот и поволок за собой.

Ворота были распахнуты, множество людей сновали по двору с ведрами, кувшинами и прочими нехитрыми приспособлениями, которыми обычно пытаются бороться с огнем.

— Самое время покинуть этот гостеприимный дом, — сказал я. — Хайре, Аристокл!

Преобразившись в волков, мы бросились прочь из горящей усадьбы. Почти два дня мы мчались без остановки, преодолев огромное расстояние, пока не выбежали к небольшому селению. Усталые и измученные, мы улеглись спать на опушке леса, а утром проснулись голодные.

— Мы должны перевоплотиться в людей, — сообщил я Волчонку.

— Это еще зачем?

— Охота может занять много времени, нам проще поесть какую-нибудь человеческую пищу в селении. Мы там разузнаем получше, что это за места, поедим, а потом решим, что делать дальше.

— Как это, что делать?! — завопил Волчонок. — Нам нужно спешить на помощь дакам! Я думал, раз мы бежали, значит, ты согласен нам помочь.

— Слушай, у меня есть свои дела, можешь ты это понять? Кроме проблем твоего племени, на свете имеются еще и другие вещи.

— Но тогда мое племя погибнет! — заплакал мальчик.

— Знаешь, мое племя тоже погибло, — безжалостно проговорил я.

— Не говори «тоже»! — завопил Волчонок и затопал ногами. — Мои родичи еще живы!

Внезапно он замолчал, вытер сопли и слезы, очень серьезно посмотрел на меня. Мне трудно было вынести его детский, полный мольбы, взгляд. Волчонок всхлипнул, и я подумал: он еще такой маленький, себя я даже не помню в его возрасте. А этот малыш уже борется за существование всего племени, он такой серьезный и ответственный для своих лет. Может быть, это потому, что он сын вождя. Хотя сын вождя того племени, в котором я вырос, мой друг Шеу даже в более старшем возрасте, чем Волчонок, был отпетым хулиганом и гулякой. Он, как, впрочем, и я, бросил свое племя ради женщины. Наши сородичи погибли в бою с врагом, пока мы наслаждались обществом своих возлюбленных.

Тяжелым камнем лежала у меня на душе вина. Я ушел из стаи, погнавшись за глупой мечтой. И вместо того чтобы отомстить убийцам моего племени, я стал служить им. Я оправдываю себя тем, что моя воля, мой Гвир, принадлежала тогда Моране, жене одного моего врага и сестре другого. Она никогда не позволила бы убить их, а пойти против Гвира было невозможно. А когда я стал свободен от клятвы, я уже был слишком привязан к своим бывшим врагам и простил их, но не себя. Правы те, кто утверждает, что волки не знают преданности. Конечно, нет. Волки могут только любить или ненавидеть, волки слишком эмоциональны для промежуточных чувств.

Это воспоминание и навело меня на мысль: я помогу племени Волчонка выжить и этим искуплю свою вину перед собственной погибшей стаей. Я заглянул в небесные глаза заплаканного детеныша и сказал:

— Что ж, будь по-твоему. Я сделаю для твоих сородичей, что смогу.

Мордашка Волчонка тут же повеселела, он завизжал и повис у меня на шее.

— Я знал, я сразу понял, что ты настоящий бог, Залмоксис! Ты самый лучший, самый лучший!

Я отцепил от себя ребенка и, взяв его за подбородок, сказал ему, стараясь придать своему голосу строгость:

— Запомни, глупыш, я не бог. Я — оборотень, как ты и твои сородичи.

Волчонок запрокинул голову и залился детским, беззаботным смехом, Я уселся перед ним, дернул его за руку. Он плюхнулся напротив и уставился на меня задорными глазками.

— Рассказывай, где искать твое племя.

— Я не знаю дорогу, но чую ее. Нужно долго идти туда, — Волчонок махнул рукой на северо-восток. — Идти нужно, а не разговаривать, — серьезно добавил он.

— Нет уж, сначала расскажи мне, что там за места.

— Севернее, где кончается эта страна, начинается Бескрайний Лес. Он очень древний. Он простирается далеко на север и на восток, и никто не знает, где он заканчивается, такой он огромный. В этом лесу протекает Великая Река. Вдоль реки много человеческих селений. За рекой — Волчий Дол и гора, ну, не очень большая, зато названная в твою честь — гора Залмоксиса. Там и живет мое племя.

Итак, место, где родился Волчонок, звалось Волчьим Долом, впрочем, как же ему еще зваться? Волчья Застава — так звались горы на Медовом Острове, где я вырос. Волчья Долина, Волчьи Пещеры, Волчья Тропа — каких только названий не приходилось мне встречать. Что уж взять с волков, если даже каждого второго своего ребенка они называют Волком. Природа дала нам многое, но, видно, обделила воображением.

Что ж, если я не смог участвовать в битве за Волчью Заставу, где погибло, сражаясь, мое племя, может быть, мне удастся отвоевать Волчий Дол и этим хоть частично искупить свою вину.

— А Звероловы живут дальше по реке, — сказал Волчонок.

— Звероловами вы зовете охотников? По лицу Волчонка пробежала тень, он горестно вздохнул и сказал:

— Как же, охотники! Стали бы мы тебя тревожить из-за охотников. Звероловы даже не люди! То есть они были людьми. Они — колдуны, оборотни. У них нет запаха, их нельзя почуять заранее, они подбираются незамеченными. У них железное оружие, и они истребляют нас. Нет, не так, как люди-охотники. Их не интересуют простые волки, только волколаки.

— Колдуны-оборотни? — Я покачал головой, такого мне еще не приходилось слышать.

— Да, это настоящие убийцы, наш жрец говорит, они такие сильные, потому что пользуются железным оружием.

— Ты сказал «наш жрец»? Разве у волков бывают жрецы? Волчонок смутился:

— А как же иначе? Кто же будет доносить до нас волю Залмоксиса, если не его жрец?

Действительно, странное это племя. Обычно волчьи племена обходятся без жрецов или шаманов, поскольку, не поклоняясь никому и не проводя никаких обрядов, не нуждаются и в служителях. Но, видимо, даки уподобились людям не только тем, что изобрели себе бога, объект для поклонения, но и завели, как и другие племена, собственного жреца для проведения ритуалов.

— Как тебя привезли сюда?

— Сначала по Великой Реке, потом по морю, потом по дороге, потом опять по морю. Мне было так плохо, что я ничего не запомнил. Они не сразу нашли, кому меня продать. Я слишком дикий для этих людей, — гордо произнес Волчонок.

— А как вообще эллинам удалось поймать тебя?

— Да как бы они меня поймали-то? Нет, меня не поймали, а подобрали, когда река вынесла меня на берег. Я был без чувств.

— Ты что, тонул?

— Как же, — фыркнул Волчонок. — Что я, плавать не умею? Ну, неужели ты не понимаешь, как я попал к тебе? Ну, разве ты не знаешь? Меня же принесли в жертву, я посланец! Мое племя послало меня к тебе, Залмоксис. Трупы посланцев принято отдавать Великой Реке. Она течет прямо в море, за которым Чертог Воинов, она относит посланцев к Залмоксису. Но я не умер, видно, копья были тупые. А может, так и надо было. Ведь в итоге река принесла меня к тебе.

— Ты хочешь сказать, что твой жрец хотел тебя убить?

— Это твой жрец, — хмыкнул Волчонок. — Волки не убивают волков. Я же посланец! Жрец посылает вестников к тебе, чтобы они донесли до тебя наши молитвы. Но как бы я добрался до Чертога Воинов живым? Живым туда хода нет, поэтому меня умертвили.

—Как?

— Как всех посланников. Уж ты-то должен знать. Меня подбросили вверх и поймали на копья. А потом отдали Великой Реке.

— И после всего этого ты еще рвешься спасать свое племя?

Я был потрясен. Для меня не было новостью, что люди приносят человеческие жертвы. Они вообще любят убивать друг друга. Но дела людей меня мало интересуют. Я всегда гордился близостью к природе, естественностью своей жизни. И я впервые слышал о такой мерзости: волки убивают себе подобных! Нужно ли спасать таких волков?

А Волчонок, словно догадавшись о моих сомнениях, захныкал:

— Звероловы убивают нас, они убили моего младшего братика, а он был еще детенышем. Звероловы убили семью моего дяди, а у него было так много волчат. Они режут нас, как скот на бойне.

— Пожалуй, мне нужно разобраться и с твоим племенем, и со Звероловами! Сколько же идти до Великой Реки?

Волчонок вытер слезы и задумался:

— Точно не знаю, может, даже месяц. Я вздохнул:

— Мне придется потратить на тебя и твое племя уйму времени, и только на одну дорогу уйдет целый месяц.

— Я думал, ты перенесешь нас туда сразу, — разочарованно сказал Волчонок.

— Как это сразу?

— Очень просто! — охотно пояснил Волчонок. — Ты же бог! Неужели боги ходят пешком, как простые смертные? Нет! Они перемещаются по небу на волшебных колесницах.

Конечно, я помнил о замечательных Переходах между Мглистыми Камнями, позволяющих за мгновение перемещаться из одного места в другое. Неплохо было бы уметь пользоваться такими Переходами, да вот только без Гвидиона я не смог бы их открыть.

— Ну, вот тебе лучшее доказательство, что я не бог! Я не умею перемещаться по небу, и мы пойдем пешком, ну прямо как самые что ни на есть простые смертные, — усмехнулся я.

Физиономия Волчонка выражала такое разочарование, что мне стало жаль его. Я шлепнул его по пухленькой детской щечке и сказал:

— Ничего, мы все равно доберемся до твоей стаи. И если твои соплеменники не будут слишком сопротивляться, я научу их управляться с железным оружием. А сейчас пошли в деревню, только сначала нам надо искупаться. Мы оба обугленные, точно головешки, и можем напугать мирных жителей своим видом.

Волки каким-то неведомым путем определяют дорогу к своему дому, но мне казались не слишком убедительными уверения Волчонка в том, что он знает, куда идти. Во-первых, он еще детеныш, чувство ориентации у него развито не так хорошо, как у взрослого волка. Во-вторых, его везли другим путем. Нужно расспросить у местных жителей о дороге к Бескрайнему лесу.

Неизвестно, как отреагируют хозяева на заглянувшего к ним волка. В большинстве своем эта реакция не слишком положительная. Так что, если ты оборотень, не спеши объявлять об этом, входя в чужой дом. И хозяевам будет спокойнее, и тебе. А потому нам следовало придать себе достойный вид.

Мы спустились к озеру, на берегу которого разместилось небольшое село. Я затащил упирающегося мальчишку в озеро и окунул несколько раз в воду. После чего обнаружил, что волосы у Волчонка светло-русые, а кожа не смуглая, как показалось мне сначала, а почти белая. Я потрепал его по вихрам и сказал:

— У тебя редкий для волков цвет волос.

— О, ты еще не видел мою сестру, — задорно ответил Волчонок, выбираясь на берег,

— Так у тебя еще и сестра есть? Что же ты сразу не сказал, тебе не пришлось бы так долго меня уговаривать.

— Ах ты! — возмущенно воскликнул мальчишка. — Видел я, что делалось в доме этого эллина, — Волчонок прыснул от смеха и покраснел, но потом, посерьезнев, добавил: — К моей сестре даже близко не подходи.

— Нет, это же надо, какой негостеприимный народец, — сказал я, смеясь. — Как спасать их, так я бог, а как молоденькая сестрица, так близко не подходи.

Волчонок посмотрел на меня очень серьезно и осуждающе.

Мы подошли к селу, состоящему из десятка хибар. К калитке первого же трухлявого забора, за которым виднелся небогатый домишко, мы и направились. Во дворе копошились куры. Увидев нас, они подняли невероятный переполох.

На пороге дома появилась женщина в старом, залатанном платье.

— Чужестранцы, — процедила женщина и оглянулась. В дверном проеме за ее спиной маячил человек, вооруженный колом.

— Мы не причиним тебе вреда, госпожа, — произнес я смиренным голосом, — мы хотим лишь расспросить дорогу. Я могу наколоть тебе дрова или выполнить какую-нибудь работу по дому.

— У меня есть рабы для этого, — надменно произнесла женщина, — мне не нужны работники.

Удивленный такой негостеприимностью, я начал мельком осматривать хозяйство, запоминая, где что лежит, расположение сараев и хибары во дворе. Если нам не удастся найти все необходимое днем в облике людей, мы вернемся сюда ночью и сможем взять то, в чем нуждаемся. Но женщина сжалилась над нами, думаю, вид голодного мальчика разжалобил ее. Он умел смотреть своими голубыми глазами так, что душа замирала.

— Ладно уж, бедолаги, — сказала женщина. — Сначала я накормлю вас, потом поговорим. Идите, да не в дом, туда, в сарай. Видно, досталось вам, у вас такой голодный вид.

Мы с Волчонком проследовали в сарайчик и уселись на полу. Раб стал неподалеку настороже. Вскоре женщина принесла две миски с похлебкой, поставила перед нами и сочувственно качала головой, наблюдая, как Волчонок уплетал похлебку за обе щеки, чавкая и давясь.

— Что ж ты, папаша, так долго не кормил парнишку-то? — поинтересовалась она. — Разве ж можно так с детьми?

Я оторвался от еды и внимательно посмотрел на нее. Это, конечно, хорошо, что она приняла нас за отца и сына, так мы вызывали меньше подозрений. Но ее замечание мне не понравилось. Действительно, не следует забывать, что со мной ребенок, а не взрослый воин, способный переносить все тяготы путешествия.

Волчонок съел предложенную женщиной похлебку и вареные овощи, выпил две кружки молока, вылизал свои пальцы, причмокивая.

— Известен ли тебе Бескрайний лес, госпожа? — спросил я.

Женщина недоуменно подняла брови.

— Уж не туда ли вы направляетесь?

— На краю леса село, где живут наши родственники, — соврал я.

— Не слышала я, чтобы там жили люди, — пожала плечами женщина. — Идти вам туда долго. Дня два пути по жилым местам, а потом лишь горные хребты. Пройдете через них, и где бы вы ни выбрались, всюду до горизонта будет ваш лес. А уж где там появилось селение людей, я и не знаю.

Я поднялся и, поклонившись хозяйке, произнес:

— Спасибо тебе за доброту и заботу, госпожа. Пусть боги будут так же добры к тебе. Раз ты не нуждаешься в моих услугах, то мы, пожалуй, пойдем. Путь у нас неблизкий.

Женщина улыбнулась, дотронулась кончиками пальцев до моей щеки и сказала:

— Если бы не муж, который должен вот-вот возвратиться, я бы нашла для тебя какое-нибудь подходящее занятие.

Она протянула мне холщовый сверток и добавила:

— Здесь лепешки. Не держи свое дитя голодным. Забрав сверток, я поклонился и взял Волчонка за руку, как добропорядочный отец. Мы зашагали прочь по пыльной дороге, протоптанной скотом. По обеим ее сторонам тянулись заросшие травой пастбища.

Когда мы отошли достаточно далеко и поселок скрылся из виду, Волчонок выдернул свою ручонку и с визгом принялся носиться вокруг меня.

— Ну, надо же, глупая женщина приняла меня за сына бога!

— Ты опять за свое, — воскликнул я. — Мы вроде договорились, что я больше не бог.

— Конечно, конечно, — продолжал мальчишка. — Но все-таки приятно, что я на тебя похож.

От восторга он обратился в волка и обратно. Когда он в очередной раз пробегал мимо меня, я поймал его за шиворот и, приподняв над землей, прорычал:

— Не смей этого делать на дороге! Ты что, щенок, хочешь, чтобы кто-нибудь увидел это и поднял всю округу для охоты на оборотней?

Мальчишка задрыгал ногами и захныкал:

— Я нечаянно, Залмоксис, я не сдержался. Залмоксис, не сердись, Залмоксис. Я больше так не буду.

Я швырнул его на землю и передразнил:

—Я нечаянно, Залмоксис, не сердись, Залмоксис… Учись сдерживать свои эмоции!

Волчонок поплелся рядом, изображая саму сдержанность и покорность. Так что мы опять стали похожи на отца с сыном. К вечеру мы дошли до следующего села, состоящего всего из трех дворов. Мы свернули с проселочной дороги в лес, где собирались расположиться на ночлег. Волчонок с жадностью проглотил все запасы еды, выданные нам сердобольной женщиной, и мне пришлось задуматься о нашем дальнейшем пропитании. Несмотря на то что пробудить жалость в людях, держа за руку такого очаровательного ребенка, как мой Волчонок, оказалось не так уж трудно, этот способ добывания пищи претил моей волчьей сути. Мне казалось куда естественнее войти в дом с мечом и, перерезав его жителей, забрать все, что нужно. Этому меня научил Бренн, так жили мои прежние друзья из поэннинского войска. Но, видимо, сказалась непродолжительность моей службы в поэннинской армии, и я ограничился лишь мелким воровством, без грабежей и убийств. Среди ночи я забрался в один из сараев, где хозяева хранили запасы еды и кое!

—какое барахло.

Я сразу же набил мешок всяческой едой, а потом принялся рассматривать остальное. Я выбрал оселок для заточки Меча, теперь, после принятия решения спасать стаю Волчонка, мне нужно было заботиться о своем оружии. Но главной моей находкой стал кожаный бурдюк с вином.

К концу следующего дня начал накрапывать дождь, и мы нашли замечательную сухую пещерку. В нее вел лаз, хорошо прикрытый ветками. Пещерка была такая малюсенькая, что мы едва поместились в ней вдвоем. Подъев все запасы пищи, мы обратились в волков и уснули, прижавшись друг к другу спинами.

Проспали мы почти сутки, вылезли из пещеры, отдохнувшие опять голодные. После вчерашнего ужина у нас остался только бурдюк с вином. Я приложился к бурдюку и выпил его полностью, останавливаясь лишь для того, чтобы перевести дух. После этого я сел, прислонившись спиной к шершавой коре ароматной ольхи, и стал наблюдать за резвившимся Волчонком.

Несколько раз он подбегал ко мне, хватая зубами за край одежды, тянул ее, призывая меня поиграть с ним. Я отмахивался и даже пнул его разок, когда он не на шутку увлекся и порвал мой плащ. Я был слишком подавлен той ответственностью, которую взвалил на себя, решив помогать неизвестному мне племени. Смогу ли я стать полезным погибающим волкам, справлюсь ли с их обучением, сумею ли приучить к металлу?

Вспомнив об оружии, я достал Меч Орну из импровизированных ножен, образованных лоскутами кожи, и обнаружил на его лезвии зазубрины. Во время моей жизни в Каершере товарищи научили меня ухаживать за металлическим оружием, это должен был уметь каждый воин. При воспоминании о том, как кельты бережно обращались за своими мечами, мне стало стыдно. Я не извлекал Меч из ножен с тех пор, как, обезумевший, таскался по римским землям. Правда, я не чувствовал себя хозяином Меча, у меня всегда было ощущение, что я лишь временный его хранитель. Об этом Мече наши барды слагали песни. Это был Меч героев, королей и богов. Куда мне быть его владельцем. Я взял Меч своего вождя, чтобы выполнить клятву мести, или, возможно, сам Меч выбрал меня для мести за своего хозяина. В любом случае месть завершена, и я намеревался вернуть Меч Гвидиону или королю Белину. Я уже давно обладал этим оружием, но впервые решил просто разглядеть его. Это был очень большой Меч, больше тех, которыми сражались кельтские воины. Массивная черненая рукоять заканчивалась навершием в форме человеческой головы, изогнутая гарда была выкована в виде двух спиралей. На каждой грани были нанесены древние, незнакомые мне знаки.

Пытаясь лучше рассмотреть навершие рукояти, я поднес его ближе к глазам. Черную голову со злым лицом и почти звериным оскалом украшала традиционная корона кельтских королей. Особую свирепость лицу придавало то, что один глаз был прищурен, от чего все лицо перекосилось.

— Не пойму, одноглазый он или просто прищурился, — сказал я вслух сам себе.

Черная голова на рукояти сощурила второй глаз. Я присмотрелся внимательнее, пытаясь понять, действительно ли это произошло или я просто плохо разглядел голову при первом осмотре. Честно говоря, я немного испугался и не решился ощупать руками навершие, чтобы проверить, не обманывают ли меня мои глаза.

— Интересно, чья это голова? — произнес я тихо.

— Ты и в самом деле хочешь это знать? — ответила мне черная голова.

От испуга я выронил Меч и отпрянул. Меч лежал в траве, поблескивая на солнце. Я оглянулся вокруг и даже принюхался, в надежде увидеть кого-нибудь, чей голос я мог услышать. Но никого не было. Где-то неподалеку резвился Волчонок. До меня доносилось его повизгивание и шелест кустов. Не обнаружив никого, кому мог бы принадлежать этот голос, я осторожно нагнулся к Мечу, его рукоять утонула в траве и была не видна.

— Проклятье! — сказал я сам себе. — До чего же ты дошел, если начал бояться собственного меча! Так недолго докатиться и до сумасшествия.

Я заставил себя поднять Меч и посмотреть на его рукоять.

— Действительно, — произнесла голова, причем я отчетливо видел, что она шевелила губами, отвечая мне, — действительно, крайне глупо бояться Меча, который столько раз защищал твою жизнь. Что же касается сумасшествия, — тут голова открыла один глаз и оценивающе посмотрела на меня, — то лишь безумец может бросаться один против целой армии хорошо вооруженных воинов. Но зато ты тогда не боялся меня.

Голова скорчила гримасу, которая, судя по всему, должна была изображать улыбку.

— Это невероятно, — прошептал я, — разве может меч говорить?

— Конечно, нет, ты просто докатился до сумасшествия, — съязвила голова.

— Кто же ты? — спросил я, проигнорировав иронию.

— Кто же ты? — ответила мне голова. — Кто же ты, несмышленыш, не знающий, кого он держит в руках? Или, может быть, ты слеп, и не видишь, что я — Меч!

— Мечи не разговаривают, — промямлил я растерянно. Голова опять сощурила оба глаза, помолчала, потом сказала:

— Я бы мог поспорить, но если ты настаиваешь, если тебе легче жить с такой мыслью, то я могу и помолчать.

— Нет, нет, — заверил я Меч, испугавшись, что он обидится, — пожалуйста, говори. Нет ничего странного в моем удивлении, ты со мной уже несколько месяцев и еще ни разу не произнес ни слова.

— Позор тебе! Я с тобой уже несколько месяцев, а ты впервые вынул меня из ножен, не считая той бойни, которую ты учинил в первые дни обладания мной. И к тому же ты ни разу не задал мне ни одного вопроса, — ответила голова.

— О! — воскликнул я. — У меня невероятное количество вопросов.

Голова хмыкнула.

— Во-первых, как тебя называть? — спросил я.

— Меч Орну, — ответила голова, — как же еще?

— Похоже, я не слишком-то тебе нравлюсь, Меч Орну, — проговорил я.

— Кому же понравится, когда его месяцами держат голодным. Я Меч, мне нужна кровь. Хоть капля крови. Неужели здесь нет никого поблизости?

Внезапно нахлынула боль и сдавила виски, я испытал чудовищную потребность убить. Поблизости был лишь Волчонок, копошащийся в кустах и, судя по чавкающим звукам, занятый поеданием чего-то, пойманного им, — Волчонок, такой доверчивый и по-детски совершенно беззащитный передо мной. Поддавшись внезапному порыву, я надсек Мечом свою руку и измазал лезвие в собственной крови.

— О, сразу видно, что ты истинный воин, — сказал Меч, — так поступали не многие мои обладатели. Но Бренн всегда поступал так, когда рядом не было никого, чьей кровью он мог бы напоить меня. Я благодарен тебе за то, что ты услышал мой зов, поднял меня и отомстил за моего хозяина.

— Так, значит, это ты заставил меня совершить все те глупости?

— Мне нужна была кровь убийц моего хозяина. — Меч издал тихий стон и продолжил: — Мечи страдают, когда гибнут их владельцы.

— Ты тоже любил его? — спросил я. Голова на рукояти Меча погрустнела и сморщилась, точно печеное яблоко.

— Пусть когда-нибудь меня поднимет рука столь же достойного и отважного вождя, каким был Бренн.

— Почему же ты выбрал именно меня, ведь рядом были и другие воины, куда более достойные и отважные, чем я.

— Ты и я, мы связаны, — медленно, как бы раздумывая, проговорил Меч. — Никто из тех, кто был рядом, не смог бы поднять меня, никто, кроме тебя и Гвидиона.

Я вспомнил, как братья Бренна вдвоем с большим трудом приволокли Меч и подняли его на телегу, чтобы положить на грудь мертвому вождю.

— Но почему же ты не выбрал Гвидиона? Он наверняка смог бы отомстить за своего брата лучше меня и, конечно, куда более достоин владеть тобой.

— Да, безусловно, Гвидион, как и ты, связан со мной, но мне неподвластна воля Гвидиона. Когда-то, очень давно, он даже отказался от меня, хотя мой прежний владелец подарил меня именно ему.

— Кто же был твой прежний владелец?

— О, их было много. И все они были великие воины, и все они давали мне всласть напиться кровью. И никто из них, заметь, никто не заставлял меня так долго испытывать жажду и не хранил меня много месяцев в соломе под собственным лежбищем.

Я хотел было напомнить ему, что Бренн после женитьбы мирно жил вместе с Мораной в Каершере и не участвовал ни в одном из походов, учиненных королем Медового Острова и его братьями. Но тут же вспомнил, что Каершер был северным оплотом Поэннина, его пограничной крепостью, и Бренн не давал скучать своему Мечу, гоняя по ближайшим болотам местных дикарей. И если стычки с дикими племенами нельзя назвать достойной битвой, то кровавой бойней это было определенно. Мне стало ужасно стыдно за свое долгое бездействие.

Я завернул Меч обратно в куски кожи. Не лучшие, конечно, ножны для такого великого Меча. Прежде я видел его в других ножнах, кожаных, украшенных с обеих сторон длинными коваными пластинами из бронзы с инкрустацией из драгоценных камней. Но Бренн, видимо, потерял их или оставил в Каершере.

Я прикрепил Меч к спине и призвал Волчонка отправляться дальше. Мечу не придется долго ждать, очень скоро он познакомится со вкусом крови новых врагов — Звероловов.

Мое сознание, находившееся в полудремотном состоянии после смерти Бренна, начало пробуждаться. Когда есть цель, сразу все становится на свои места. Ясно, что нужно делать, куда идти. Я понимал, что это цель временная, что она только отдаляет решение других проблем, куда более важных, но все же я был рад и ей. Судьба призвала меня для свершений, а Гвидион всегда говорил мне, что все мои беды лишь оттого, что я не слушался зова Судьбы.

Глава 4 Северный Ветер

С гиканьем и лаем умчалась вдаль Дикая Охота. Разбуженные ею птицы смолкли, и на поляну вновь опустилась тишина. Гвидион остался один. И тогда из ущелий и пещер, из тайных лазов и скрытых ходов выползло Одиночество. Оно пробралось неслышно, притворившись туманом. Оно окружило Гвидиона, беззвучное, бездушное, сжало его в свои тиски и грозило раздавить. А вслед за ним появилось Бессилие, оно оседало на коже каплями росы, пробиралось от замерзших пальцев к ладоням, а дальше по рукам стремилось достичь сердца и впиться в него ледяными когтями. Гвидион не боялся Одиночества, но Бессилие его страшило. Магу, который был способен править мирами, Бессилие казалось самой ужасной карой. И тогда Гвидион позвал старого друга.

И поднялся ветер! Сначала это были слабые струи воздуха, которые нежно ласкали его по щекам, приносили с побережья соленый запах моря и прохладу. Но ветер все усиливался. Потоки воздуха набросились на Гвидиона, сорвали с головы капюшон, растрепали волосы, наполняй легкие, возвращая надежду.

— Ты пришел! — Гвидион попытался перекричать ветер. Куда там! Ветер бушевал, гремел, выл. Трава пригибалась к земле, и казалось, ветер растерзает все вокруг, унесет с собой одинокую фигурку человека в развевающемся плаще. Ветер пришел!

— Друг мой. Север, — шептал Гвидион и чувствовал, как слезы катятся по его щекам. — Ты пришел, когда я уже отчаялся и потерял надежду, ты пришел, хотя Всадник уверял, что все отвернулись от меня.

— Не слушай его, — шептал Северный Ветер, — разве не знаешь ты этого пересмешника? Он полон зависти и злобы. А я с тобой, как в самом начале мира, помнишь? Когда были только ты и я. Как и тысячи лет назад, я твой друг. Пойдем со мной, мой добрый маг, мой бедный заблудший маг, запутавшийся в лунном свете.

И глаза Гвидиона, что были, словно потухшие светильники, разгорелись вновь от порыва ветра.

— О, брат мой, и друг мой, и князь мой, — шептал Северный Ветер, — не верь пересмешнику. Многие любят тебя и будут любить. Даже истекая кровью на твоем алтаре, они будут любить тебя.

— Тогда, друг мой, скажи мне то, что не скажет никто на свете. Поведай мне то, что скрыто от меня в холодном мраке Нижних Миров. Есть ли спасение для Бренна, моего брата?

— Н-е-е-е-т, — завыл Ветер, — к-а-м-е-н-ь он теперь, камень. Забудь о нем, Повелитель Ветров!

— Я не верю! — завопил Гвидион. — Я не верю, — прошептал Гвидион. — Всегда, всегда есть какой-нибудь выход, ты сам учил меня этому, Север, когда во всей Вселенной мы были с тобой одни.

— Мудрый, ты хорошо усваивал мои уроки, когда был лишь звездным светом, теперь же ты ведешь себя, как глупец. Тот, кого ты хочешь спасти, разве стоит он твоих трудов? Мой Повелитель, неужели ты оставишь свои великие дела ради него? Не наказание настигло его, а лишь буря, раздутая им самим. Почему ты не хочешь смириться?

— Я люблю его, он мой брат. Мы сражались плечом к плечу, и я не сумел защитить его.

— Все, что ты говоришь, это только эмоции, человеческие эмоции. Ты так долго был среди людей, что стал думать и чувствовать, как думают и чувствуют они. Но ты и сам знаешь, чувства ничего не значат. Есть ли у тебя настоящие причины?

— Есть! — воскликнул Гвидион. — Меч Альбиона, который несла его рука! Обряд, проведенный в Святилище Древних. Теперь Он неразделим со мной. Против этих причин тебе нечего будет возразить.

Ветер задумался и даже перестал завывать, и на поляне внезапно наступила тишина, такая тишина, которую называют мертвой. Но потом ветер расхохотался, и хохот его сотрясал весь Остров, и деревья ломались от его хохота, и птицы падали замертво.

— Как ты хитер, мой Повелитель! Как ты умен! Да, я уже давно признал, что ты превзошел меня, своего учителя. Ты обвел вокруг пальца всех, всех. И даже Вечность будет вынуждена признать твою правоту.

И маг улыбнулся, впервые с того дня, когда брат его Бренн пал от руки римлянина. И ветер смягчился, как смягчается все сущее от улыбки Гвидиона.

— Пойдешь ли ты со мной, друг мой Север? — спросил Гвидион.

Ветер терся об его ноги, словно послушный зверек.

— И я, — промурлыкал ветер, — и звезды, и небо, и Огонь, и Вода, и Земля, все мы пойдем за тобой до Последних Врат.

Темное небо над Медовым Островом прорезал первый слабый луч грядущего дня — дня, в котором возродится надежда.

— Я должен успеть до того, как разум возобладает над чувствами, — прошептал Гвидион.

Теперь, когда он знал, что нужно делать, Гвидион больше не ощущал себя несчастным и одиноким. А Она? Ну что ж, Она была, есть и будет. Во всяком случае, можно быть уверенным в том, что Она не будет мешать ему.

Гвидион обладал той холодной объективностью, которая свойственна людям, несклонным обманываться несбыточными надеждами. Он мог заглянуть в будущее не только с помощью магии и прозрения, логика и опыт подсказывали ему дальнейшее развитие событий и редко обманывали его. Но сейчас он не позволил себе даже обдумывать свой путь. Ему, как и многим другим жрецам, приходилось странствовать по Иным Мирам и даже спускаться в Нижний Мир к Балору. Он понимал, что это путешествие будет особенно опасным. Так далеко заходили немногие, а возвращались и того меньше. Но не ему, не ему бояться Иных Миров. Сейчас, когда родилась надежда, вернется и Сила.

Горная цепь Медового Острова, называемая Хребтовиной, скрывает в себе немало тайн. В узких ущельях укрываются дикие люди и разбойники, непроходимые леса хранят сокровища древних святилищ, в речных долинах расположены деревни и городища, на горных склонах высятся неприступные крепости. Поэннин — древнее королевство Медового Острова — надежно укрыто от непрошеных гостей непроходимыми болотами и охраняемыми горными проходами. Старая Поэннинская крепость, многолюдная прежде, теперь заброшена. Король Медового Острова, его свита и многочисленное войско перебрались в более удобные и современные крепости на юге Острова. Лишь пещерная часть Поэннинского замка, что была выдолблена в каменной толще горы много столетий назад древними жителями, все еще обитаема. Здесь, укрытый от любопытных глаз, живет усталый маг, Верховный Друид Медового Острова — Гвидион.

В пещерах Поэннинского замка было холодно. Огонь в очаге почти угас, бревна тлели, вспыхивая красными точками, язычки пламени едва подрагивали от слабого движения воздуха, сквозящего по пещерам. Но Инир позабыл про угасающий очаг, его внимание было полностью поглощено необычными изменениями в поведении Гвидиона.

Инир в ужасе взирал на своего учителя, расхаживающего по пещере. Глаза мага горели, словно у одержимого. Вся душа этого человека была в его глазах. По ним Инир всегда судил о настроении повелителя. Когда они были светлы и почти прозрачны, Инир знал, что Гвидион в добром расположении духа. Когда глаза сверкали, как молнии, — Гвидион сердился. Когда же глаза были черны, говорят, смотрящий в них мог умереть от ужаса. Но сам Инир такого еще не видел и надеялся, что не увидит никогда.

Инир сидел в углу, присмирев, опасливо поглядывая на мага. Сейчас лучше не попадаться ему на глаза. Редко он бывает так возбужден, что даже разговаривает сам с собой.

— Я должен действовать быстро, — говорил Гвидион. Зная, что учитель обращается не к нему, Инир молчал, лишь смотрел, как вздымаются полы его плаща, когда маг, дойдя до стены, резко разворачивался назад. Время от времени маг выхватывал из раскрытых сундуков какой-нибудь предмет и швырял его на стол. На обшарпанной дубовой столешнице уже лежала груда самых разных вещей. Инир неодобрительно рассматривал ее, особенно ему не нравился меч — старый бронзовый меч с витой рукоятью без гарды. Этот меч Инир видел в хранилище Гвидиона и знал, что принадлежал он когда-то еще древним королям, правившим в Поэннине.

Иниру приходилось видеть, как сражается Гвидион-воин. Был маг ростом чуть выше среднего, изящен и ловок, к тому же достаточно силен, ибо проводил немало времени в военных упражнениях. Инир не сомневался, маг справится с любым противником здесь, на земле. Но старинный бронзовый меч предназначался для иных битв, не с живыми людьми.

— Инир, мальчик мой, собери меня в Путь. Инир, потрясенный неожиданной мягкостью в голосе учителя, выполз из своего угла и, осмелев, сказал:

— Не делай этого, учитель, это ошибка. Ты не должен спускаться в Нижний Мир. Ты нарушишь правила, собьешься с пути. Ты будешь долго расплачиваться за этот поступок.

— Я знаю, — вздохнул Гвидион. — Но я должен идти. Я обещал отпустить его, а вместо этого обрек его на еще большие страдания, на вечный плен.

— Какое дело тебе до простых людей. Великий? Тебе ли заниматься спасением их душ? Твоя привязанность к нему — лишь временная слабость человека, в обличий которого тебе приходится жить.

— И это говоришь мне ты, Инир, ты, человек, упрекаешь меня за человеческую жалость? Ну, я понимаю, когда так говорят иные создания. Но в твоем сердце, Инир, живет милосердие.

— Я знаю, учитель, мне, правда, очень жаль твоего брата. Но тебя я люблю больше. Не губи себя, забудь о нем. Когда-нибудь он искупит свои ошибки и вернется в Мир.

— Знаешь ли ты, Инир, когда наступит это «когда-нибудь»?

— Не скоро, — Инир вздохнул и потупился.

— Это «не скоро» наступит через десятки тысяч лет, подумай. Представь себе каждое мгновение, одно за другим, складывающееся в дни, а дни — в месяцы, те — в годы, столетия, тысячелетия и так до бесконечности. Вечная мука небытия. Каким он вернется? Я ответствен за него, его ошибки — мои ошибки, его вина — моя вина вдвойне, потому что он платит лишь за свою слабость и неведение, я же осознанно привел его на этот путь.

— Разве есть твоя вина в том, что сотворил ваш отец? Не ты разбудил древнее зло, не ты привел в мир Зверя Фоморов, не ты пытался впустить в наш мир демонов Нижнего Мира, Балора и его полчища.

— Но я помогал Зверю. Сначала я пытался приручить его и защищал — он слушался меня одного. Потом, когда я решил освободить своего брата от власти Зверя, разве не я провел Обряд?

— Но, учитель, тебе никто не позволит вмешиваться в провидение, тебе не изменить пути, ты же знаешь.

— Знаю, это же мне твердил Всадник. Смотри, ты скоро постигнешь его мудрость, — Гвидион усмехнулся, — но твоя мудрость должна превосходить его. Ведь Всадник — лишь Предводитель Дикой Охоты, ты же — ученик Величайшего Мага!

Инир зарделся, не уловив насмешки в голосе друида, а лишь поняв намек на свою недостаточную прозорливость. Но в чем он ошибся, Инир никак не мог понять, а потому не выдержал и спросил:

— Не может быть, чтобы ты, мой мудрый учитель, поддавшись зову родной крови, бросился на спасение брата, не имея надежды его спасти. У тебя, конечно, есть какой-то козырь, но я никак не могу сообразить, какой.

— Ну же, мудрейший Инир, самый мудрейший после наимудрейшего, — насмешливо произнес Гвидион, — мы с тобой столько говорили об этом, неужто ты не можешь сообразить. Вспомни, что за связь теперь между мной и братом.

Инир непонимающе смотрел на Гвидиона и сообразил наконец:

— Меч!

— Твоя мысль движется со скоростью кометы, — рассмеялся Гвидион, — конечно, Обряд. Никто теперь не вправе остановить меня на пути к грани моего Меча. Бренн — мой. Я вправе отнять его у Вечности.

— О, Гвидион! — воскликнул юноша. — Ты и вправду мудрейший. Неужели еще тогда ты прозрел будущее? Еще тогда ты уже знал, какая участь постигнет Бренна, и свершил тот страшный обряд, да? Но я пойду с тобой, учитель, — с надеждой произнес Инир.

— Ну, нет, тебе как раз там делать нечего.

— Я пойду с тобой или не пущу тебя вообще, — завопил вдруг Инир и бросился к выходу из пещеры, будто собираясь закрыть его своим телом. Гвидион расхохотался, посмотрев на Инира и на три другие выхода из собственных владений, спросил:

— Ты думаешь, это очень опасно, да?

Инир молча кивнул, сглотнул слюну, вдруг до смерти перепугавшись своей небывалой смелости. Он даже в кошмарном сне не мог представить, что перечит своему учителю.

— Так вот, Инир, — продолжал Гвидион, — ты даже не можешь вообразить себе, насколько это опасно. Ты путешествовал лишь по первому пространству Нижнего Мира и думаешь, что знаешь о нем. О нет, Инир. Я был бы рад спутнику, но не могу подвергать тебя такому риску. Если меня ждет расплата за это путешествие, то тебе, скорее всего, из него вообще не вернуться.

Инир рухнул на колени перед друидом, вцепившись в полы его плаща, завыл:

— О нет, учитель. Я не отпущу тебя одного. Я лучше погибну, сражаясь рядом с тобой, чем терзаться от неизвестности и невозможности помочь тебе.

— Мальчишка, — презрительно процедил Гвидион, скривив губы, чтобы скрыть свои эмоции, — и это мой наследник, будущий Верховный Друид Медового Острова, рыдающий на коленях. Какой позор!

Инир виновато поднялся с пола, заламывал руки, не зная, какими доводами убедить друида взять его с собой. А ведь и правда, он уже не в том возрасте, чтобы плакать, он зрелый маг, прошедший инициацию, друид. Но почему же в присутствии Гвидиона он всегда чувствует себя ребенком?

— Возьми меня с собой, Хранитель, — страстно проговорил Инир, — я, не задумываясь, умру за тебя лишь в благодарность за то, что из тысячи возможных ты избрал меня в ученики, за то, что ты освятил мою жизнь своим присутствием. Ты грозишь мне страшной гибелью, верь же, что мне легче будет терпеть муки в Нижнем Мире, зная, что я погиб за тебя, чем влачить сотни жизней ослепленному твоим светом.

— Инир, я не для того выбрал тебя, чтобы сгубить твою жизнь.

— Но ты и так ее сгубил, Гвидион. Душа, обожженная светом бога, разве не загублена навсегда? Разве не будут все мои будущие жизни тоской по тебе, разве не буду я всегда искать тебя? Ослепленный этим светом, разве смогу я когда-либо различить другие души? Обожженному твоим огнем, мне уже не обогреться у иных очагов. Ты уходишь, Гвидион, так легко, сколько раз ты уходил! А ты думал когда-нибудь, что чувствуют люди, разлучаясь с тобой?

— Не поддавайся этому чувству, Инир, это лишь человеческая слабость. Твой дух сильнее.

— Не это ли я говорил тебе, учитель. Но если даже ты иногда сходишь с Пути, чтобы, поддавшись человеческим чувствам, идти на помощь брату, разве я не могу сделать того же, пойдя за тобой?

Гвидион насупился, а Инир продолжил:

— Я пойду за тобой тайком, если ты не возьмешь меня.

— И нарушишь приказ учителя остаться здесь? — усмехнулся Гвидион. — И после этого ты мне твердишь о верности, мой вероломный ученик?

Инир растерянно пробормотал:

— Ведь ты сам говорил, что иногда тебе доводилось ошибаться, что порой тебе трудно одному.

— Я не шаман, Инир, мне не нужен напарник. Я привык действовать в одиночестве и не нуждаюсь ни в помощниках, ни в советчиках. Пусть мои ошибки так и останутся только моими. Я ни о чем не жалею. Знай это, Инир.

— Может быть, тебе лучше дождаться Самайна, Гвидион?

— Это еще зачем? — спросил маг.

— Ну, в это время путь будет легче, границы между мирами…

— Границы между мирами, — передразнил его Гвидион. — В любое время, так же как сейчас, миры видны мне один за другим, прозрачные, словно кристаллы. В любое время я могу достичь каждого из них. Не забывай, я Смотрящий Сквозь Миры.

Маг опрокинул сундук и вытряхнул его содержимое на пол, ничуть не заботясь о том, что некоторые предметы могут разбиться. Это и произошло с двумя глиняными чашками. Гвидион отбросил прочь черепки и принялся рыться в образовавшейся на полу куче, одновременно отдавая указания:

— Не забывай обновлять растворы в сосудах да пригляди за великаном, что-то не нравится он мне в последнее время. Лицо у него стало какого-то землистого цвета, уж не заболел ли. Да смотри, осторожнее с Лилит. Почует, что меня нет, начнет чудить. Осторожнее, укус ее — смертелен. С русалкой будь поласковее, она тоже в последние дни нервной какой-то стала. Видно, опять по морю затосковала.

— Да знаю я все про русалку, — хмыкнул Инир.

— Вот-вот, знаток, дел у тебя невпроворот.

— Что станет с этим миром, Гвидион, пока тебя в нем не будет?

— Как что? Звезды погаснут, луна свалится на землю, — усмехнулся Гвидион.

Лицо Инира перекосилось от ужаса. Гвидион улыбнулся.

— Ну, Инир, что такого может здесь случиться без меня? И потом, не забывай, моя телесная оболочка смертна, время от времени я умираю в Верхнем Мире, и что удивительно, мир этот вполне обходится без меня, даже дожди идут не чаще, чем при мне.

— Да, но… — Инир осекся, уловив во взгляде Гвидиона иронию.

— Инир, я не единственный Хранитель. Другие присмотрят за этим миром в мое отсутствие.

— Но как же, на Альбионе ты единственный! Другим Хранителям нет дела до нашего острова.

— Это даже хорошо, что им нет дела. Вот когда у них появятся дела на моем Острове, тогда кричи «Караул!».

Гвидион вновь усмехнулся. И, увидев это, Инир тяжело вздохнул, частые усмешки несвойственны его учителю. Да и выражение любых других эмоций тоже.

— Не забудь о птицах! Если что-то случится, ты всегда сможешь послать мне птицу. Давай же, Инир, растяни губы в улыбке и берись за дело. Собери мне камни.

Инир принялся собирать камни, в душе осознавая, что все это не нужно Гвидиону. Шаманам и колдунам необходимы всевозможные приспособления, чтобы открывать пути и ворожить. Истинному магу, пользующемуся лишь чистой энергией, не требуется ничего. Ну, разве что арфа. Маленькую арфу Гвидион извлек со дна другого сундука, с благоговением освободил ее от куска кожи, в который она была завернута, и тронул струны. Арфа ответила ему нежнейшим, протяжным, но чуть расстроенным звуком. Гвидион уселся поудобнее в свое кресло и принялся настраивать инструмент. Тем временем Инир собрал ему дорожную сумку. Поспешность Гвидиона пугала его, и тем не менее уже к вечеру все было готово.

Маг остановился перед выходом из пещеры, вгляделся в озабоченное лицо своего ученика. Черты юноши были бы привлекательны, если бы не мрачность и чрезмерная серьезность. Его строгость скрывала почти детскую растерянность, которая была свойственна Иниру и прежде: растерянность теленка, отбившегося от стада.

Гвидион торжественно произнес:

— Инир! Я ухожу, оставляя здесь нерешительного подростка, позабывшего от страха, что он маг. Сделай так, чтобы, вернувшись, я встретил на твоем месте мужественного друида, взрослого годами, мудростью и отвагой.

С этими словами Гвидион прикрепил к поясу меч, проверил перевязь дорожной сумки, посадил на плечи птиц и вошел в узкий пещерный проход. Инир протиснулся следом, неся факел. Маг дошел до ступенек и остановился.

— Да, совсем забыл, Инир, ты присматривай за моими подопечными. Раствор им… и русалка тоже… Да можжевельник жги каждый вечер, и вот еще, проход в замок… так ты, не забудь, Инир, ох…

Гвидион внезапно качнулся и тяжело сел на ступеньку, схватившись рукой за сердце. Инир опустился перед ним на колени.

— Ты уже говорил все это, учитель, я все помню. Ты не в первый раз оставляешь меня одного в Пещерах. И про мертвых, и про растворы, и про можжевельник я отлично помню. Разве был хоть один вечер, когда бы я забыл про можжевельник? Что это ты так разволновался, Гвидион?

Инир осторожно коснулся руки мага.

— Да что-то тревожно мне. Вроде не стар я еще, Инир, — Гвидион вздохнул совсем по-старчески, — даже по человеческим меркам. Не стар, а вот надо же, болит в груди что-то. Но ты, Инир, нос не вешай, ты теперь хозяин замка.

Гвидион поднялся и, взяв из рук ученика факел, пошел в глубь прохода. Инир с тоской смотрел вслед маленькому оранжевому пятну, постепенно удаляющемуся от него. Гвидион крикнул ему из темноты:

— Волчонка моего приюти, если придет. Пусть дождется меня.

— Как же, жди, — пробурчал Инир, но очень тихо, зная, какой хороший слух у мага, — чтобы я эту тварь приютил.

Инир потер затылок, вспомнив удар, надолго лишивший его сознания. Но обидно было не это, а то, что он, маг, способный читать мысли и предугадывать действия, засмотревшись на девушку, позволил врагу зайти к себе за спину и нанести удар. Инир вспомнил, как Морана в свадебном платье стояла посреди этой пещеры, смотря на него чистым, почти детским взором, вспомнил, как повела она плечом и виновато вздохнула. И было от чего вздыхать: эринирская принцесса, словно воровская девка, отвлекала внимание Инира от оборотня. А тот… Эх, кто же устоит против такого удара? Инир фыркнул и принялся наводить порядок в пещере, где после сборов учителя было все перевернуто вверх дном.

Занятый обычными делами, он старался не думать о том, что ждет его впереди. Но нужно заметить, что ничего плохого его не ожидало. Инир, сын Котлифа, стал теперь хозяином пещер, а вместе с ними и всего Поэннинского замка, потому что новый владыка Поэннина Гвидион сам назначил Инира своим преемником. Иниру теперь предстояло хозяйствовать в Поэннинских горах, и участи его позавидовали бы многие знатные юноши. А многие девушки с радостью согласились бы разделить его судьбу. Впрочем, о девушках Инир пока не думал, еще не осознав всю полноту свалившейся на него свободы. Он не находил себе места без Гвидиона, сходил с ума от волнения и страха за своего учителя, от небывалой ответственности, возложенной на него магом, но прежде всего от осознания того, что весь ход событий противоречит его представлениям о том, каково должно быть устройство мира. Разве может Хранитель Острова покинуть Верхний Мир, оставив его на попечительство мальчишки (а Инир, несмотря на свой уже далеко не детский возраст, все еще чувствовал себя ребенком, и будет чувствовать себя так всегда, пока будет находиться рядом с Гвидионом)?

Инир тоскливо осмотрелся, поднял опрокинутый сундук и принялся за уборку. Но хозяйничал он недолго, мысли о страннике, бредущем теперь по горным тропкам, одолели его. Что-то больно грустен был Гвидион, когда уходил. Может, стоит посмотреть в огонь или вызвать Видение? Что ждет его учителя в Ином Мире? Вряд ли Гвидион одобрит это, но ведь сам он желал, чтобы Инир был самостоятельным и взрослым. И вот взрослый Инир самостоятельно решил заглянуть в будущее. Что всегда давалось ему легко, так это пророчества — вдохновение являлось по первому зову. Но Гвидион почему-то не позволял ему часто заглядывать в будущее и давал весьма туманные пояснения причинам этого ограничения.

Инир спустился в большую пещеру, служившую некогда королевским чертогом. Вокруг было темно, все факелы загашены. Но свет Иниру и не был нужен, он знал эти пещеры, мог в темноте обойти их все, ни разу не споткнувшись. Центральная анфилада пещер соединяла древний зал королей с Поэннинским замком. Но сейчас Иниру не было надобности обходить свои владения. Он встал напротив каменного трона, не доходя десяти шагов до его потрескавшихся ступеней — древнее место пророков. Место Силы, как называли его друиды. Инир расправил плечи и закрыл глаза, прислушиваясь к вздохам камней и шепоту воздуха.

Инир запел грустную и мелодичную песню красивым, высоким голосом. Стены вздрогнули, услышав давно забытую мелодию, и заплакали. Горные слезы капали, звуки падающей воды рассыпались по закоулкам звонким эхом, смешиваясь с высоким голосом певца. Стены пещеры раздвинулись и исчезли вовсе. Инир стоял на вершине скалы, окруженный звездами, планетами и богами. Бескрайняя Вселенная приняла поэта. И все выше, к невиданным далям поднималась душа Инира, вознесшаяся собственным пением. Вдохновение вливалось в него благодатным звездным светом. Его голос становился все громче, темп мелодии ускорялся, она перерастала в волнующий боевой марш. Слова песни рождались вдохновением. За мгновение до того, как спеть их, Инир еще не знал их. Песня становилась все громче, тревожнее. Слова сплетались удивительными рифмами и открывали поэту будущее. И вот уже сияние счастья в глазах Инира сменилось тревогой, а через несколько мгновений Страхом. Напуганный собственным предсказанием певец смолк.

Инир рухнул с немыслимой звездной высоты на пол пещеры у подножия каменного трона. Он обессилел, его руки дрожали, на замок обрушилась внезапная тишина. Инир сжал голову руками и завыл от ужаса и сострадания к своему учителю. Молодой волшебник надолго впал в оцепенение, а когда оно прошло, он открыл глаза, и на мгновение в темноте ему померещился на каменном троне силуэт короля, держащего на коленях собственную голову.

Глава 5 Жрец Залмоксиса

Волчонок не ошибся, указывая путь. Перед нами раскинулся великолепный, древний, как сами боги, непостижимый и скрытный колдовской лес Бескрайний.

Нам больше незачем было таиться. В облике волков спокойно и благоговейно мы вошли в этот лес. Мы пробирались среди извилистых и переплетенных корней деревьев, чьи мощные стволы уходили высоко вверх, словно колонны в древнем храме. Раскидистые ветви образовывали своды, пышная листва закрывала небо, создавая полумрак. В редкие просветы проникали лучи солнца, в которых кружились золотые пчелки. Птицы приветствовали нас своим несмолкающим гомоном.

Мы входили на территорию очередных лесных хозяев-волков, извещая их воем и сообщая им о нашем намерении пересечь их земли. Иногда местная стая сопровождала нас. Волки бежали за нами на небольшом расстоянии, а когда мы покидали их владения, они прощально выли нам вслед, желая удачи.

Мы бежали по дивному лесу много дней и ночей, останавливаясь лишь для охоты и краткого отдыха. И вот, наконец, мы вышли к Великой Реке. День или два мы бежали без остановки, не перекинувшись ни словом, пока не добрались до Волчьего Дола.

Лежбище стаи расположилось в удобном месте, недалеко от берега реки. С одной стороны его защищала гора со множеством пещер и ходов, в которых и жили волки, с другой стороны — величественная река.

Было раннее утро, мы вышли из леса и спустились к пещерам. В это время волки спят, утомленные ночной охотой. Обычай извещать стаю о своем появлении бытовал во всех землях, и Волчонок коротко взвыл. Вот только был ли этот сигнал услышан и отмечен, я не знал. Мне показалось, что бдительность явно несвойственна этому племени.

Я хотел явиться в стаю волком, как и полагается уважающему себя оборотню. Но не тут-то было! Волчонок яростно воспротивился.

— Ты должен появиться, как бог, с мечом в руках, чтобы все сразу поняли, кто ты! — воскликнул Волчонок.

— Отлично придумано! Все сразу и поймут, что я враг, раз осмелился явиться к волкам с железным оружием, — попытался я спорить с мальчишкой. — Ты не успеешь даже рассказать волкам, кто я, как со мной будет покончено.

Но Волчонок стоял на своем: Залмоксису не нужно появляться в облике волка, он должен сразу поразить стаю своей божественной сутью. Боги не принимают волчье обличье, убеждал меня Волчонок. Уж мне-то было известно, что это не так, ведь я имел несчастье столкнуться с самой Римской Волчицей. Однако я не стал продолжать этот спор не потому, что мне хотелось произвести впечатление на его стаю, просто я чувствовал себя ужасно неловко в волчьем обличье с привязанным к спине Мечом, что делало меня смешным и неуклюжим. К тому же в таком виде мне было бы неудобно сражаться, если бы это понадобилось. А оставить Меч где-нибудь неподалеку означало лишиться главного аргумента моей способности защищать стаю от Звероловов или самому защищаться от стаи, в зависимости от того, какой будет их реакция на меня.

Подчинившись настойчивым просьбам Волчонка, я вышел на поляну перед пещерами, имея самый идиотский вид, какой только может придать себе путник, решивший поговорить по душам с волчьей стаей. На мне был короткий эллинский хитон и ворованный плащ, который я обернул вокруг себя на кельтский манер, поскольку другим способом крепить плащ так и не пожелал научиться. В руке я, как полагается, сжимал свой славный Меч — самое ненавистное для волков оружие.

Недовольные ранними гостями, волки неохотно выползали из своих пещер, озлобленно поглядывали в мою сторону и даже Волчонка обнюхивали с явным неодобрением. Я благоразумно встал спиной к дереву, чтобы в случае агрессии с их стороны иметь защищенным тыл. Волков становилось все больше, я уже сбился со счета, пораженный их количеством. Я и не подозревал, что бывают такие огромные стаи. Собственно говоря, люди живут большими сообществами, чем волки, а передо мной были все же люди, хотя и в зверином обличье.

Вперед вышел немолодой, крупный матерый с густой серой шерстью и внушительной осанкой. Отстав от него на полкорпуса, по обеим сторонам стояли два других зверя. Один из них, такой же крупный, только черный, всем своим видом выражал полную преданность вожаку и готовность разорвать по его команде любого чужака. А вторым зверем была изящная волчица с белоснежной шерстью. По напряжению ее сильного тела я видел, что она не менее опасный враг, чем остальные. А по ее глазам дымчато-голубого цвета, не частого для волков, я понял, что это сестра моего Волчонка. И эти прекрасные голубые глаза, такие очаровательные у Волчонка, у его старшей сестры горели яростью и были полны презрения. Остальные волки окружили меня и тихо рычали, ощерив острые зубы.

Волчонок носился между даками и мной, громко потявкивая, но основное свое внимание он посвятил матерому. Осмелев, Волчонок лизнул его в нос, за что получил тяжелую оплеуху массивной лапой и кубарем отлетел к моим ногам. Тогда он жалобно заскулил от обиды и поднял на меня виноватые глаза. Как я и подозревал, волки не спешили распахнуть мне свои объятия.

— Волки, если вы хотите помощи в борьбе против Звероловов, я могу вам помочь! — выкрикнул я в стаю.

— Ты враг, — тихо прорычал серый хищник, — я разорву тебя в клочья.

Будь он один, ему вряд ли удалось бы причинить мне вред, учитывая, что в моих руках был Меч, но вся стая, конечно, смогла бы справиться со мной без труда.

Волчонок преобразился в мальчика и встал передо мной, загораживая меня от стаи. Матерый неодобрительно покачал головой. Волчонок крикнул:

— Если ты не веришь в то, что я говорю, и собираешься убить его, то и я умру вместе с ним, потому что намерен защищать своего спасителя до последнего мгновения жизни!

Я отодвинул парнишку в сторону и обратился к его отцу, которого я без труда распознал в сером вожаке:

— Да, знаю, как шокирует волк, способный держать в руке металл. Вас — сотня, я — один. Неужели вы настолько боитесь меня, что не решаетесь принять человеческий вид? Ну же, смотрите, один человек не может противостоять такому количеству людей, даже безоружных. Давайте поговорим! Я научу вас пользоваться оружием, чтобы вы могли защищаться от Звероловов. Я пришел сюда, чтобы помочь волкам, поддавшись на уговоры этого мальчишки. А оказывается, я еще должен уговаривать саму стаю принять мою помощь.

Оборотни по-прежнему оставались в волчьем обличье. По растерянному взгляду мальчика я понял, что дела обстоят неважно.

— Давай, мой друг, действуй, — подтолкнул я Волчонка. — Заставь этих зверюшек поговорить со мной по-человечески. По-волчьи я сейчас не могу.

Мальчик подошел к сестре, присел перед ней и, обняв ее за шею, зашептал ей что-то на ухо. Волчица подпрыгнула и толкнула его лапами в грудь, мальчишка вскрикнул и повалился на спину. Я испугался за его жизнь, но он не растерялся, ухватил волчицу за шерсть на холке и завизжал, трепля ее из стороны в сторону. Вожак, не выдержав, разнял двух драчунов, надавав обоим оплеух. Оттолкнув корпусом волчицу, он что-то сказал мальчику. Волчонок, обернувшись ко мне, воскликнул:

— Докажи им, что ты не Зверолов!

— Как?

— Обратись в волка. Звероловы могут это делать только с помощью волчьих шкур. Если ты примешь волчий вид прямо сейчас, то они поверят в то, что ты волк, и согласятся выслушать тебя.

Я воткнул Меч в землю. Став волком, я буду абсолютно беззащитным перед стаей недружелюбных хищников. Но делать было нечего, я преобразился. Волки внимательно разглядывали это не слишком эстетичное зрелище, словно надеясь уличить меня в мошенничестве. Приняв волчий вид, я позволил нескольким волкам обнюхать меня, после чего вернулся в человеческое обличье.

Следующим после меня перевоплотился вожак стаи. Он оказался крупным жилистым мужчиной средних лет с проседью в длинных всклокоченных волосах. Колючий взгляд его желтых глаз не предвещал ничего хорошего и как бы говорил мне, чтобы я не обольщался, его человеческий вид ничего не меняет.

Остальные члены стаи тоже последовали за своим вожаком и преобразились в людей. То ли я привык к внешнему виду моих собственных соплеменников, то ли провел слишком много времени среди обычных людей, но облик даков показался мне каким-то особенно диким. Они обступили меня, взлохмаченные, грязные люди в рванье, с лицами, перекошенными злобой, с глазами, горящими, словно угли. Лишь некоторые из них были одеты в овечьи плащи.

Рядом с вожаком, плечом к плечу, стоял человек, чертами лица очень похожий на самого вождя, я понял, что это его брат, судя по отсутствию седины в черных волосах, младший.

Мне было приятно отметить, что белая волчица с голубыми глазами и в человеческом обличье выглядела столь же отличной от остальных членов стаи. Она была относительно чистой, а правильные черты ее лица поразили бы эллинского ваятеля своим совершенством, длинные льняные волосы рассыпались по плечам. Взгляд голубых глаз выражал холодную уверенность в правоте отца.

— Теперь вы готовы слушать меня? — спросил я и вытащил из земли Меч.

Даки взвыли и отступили.

— Вы не стая волков! — вскричал я, возмущенный таким малодушием. — Вы жалкая свора трусливых псов.

Нет большего оскорбления для волка, чем сравнить его с псом а оскорбленный волк быстро распаляется теряет осторожность и рассудительность. Крупный светловолосый оборотень со жгучим взглядом серых глаз выхватил костяной нож и угрожающе придвинулся ко мне.

— Нет, Келл! — приказал ему вожак. — Послушаем, что еще он скажет.

— Вижу, вы все-таки не так трусливы, как мне показалось, — проронил я.

Вождь двинулся ко мне. Все правильно, на вызов чужака должен отвечать вожак.

— Бог ты или возомнивший о себе невесть что волк, мы не потерпим оскорблений, — гордо произнес он, — не пытайся разозлить мою стаю, это может плохо кончиться для тебя.

— Неужели вы не только трусливы, но еще и настолько глупы, что готовы убить своего спасителя?

Вождь растерялся. Убивать меня он явно не собирался, но его положение в стае обязывало ответить на мой вызов. Нарушая правила поведения пришельцев, я встретился взглядом с вожаком и не отводил глаз.

Внезапно среди волков прошло волнение, дочь вождя предупреждающе дотронулась до его плеча и тревожно оглянулась. Странный человек прошел сквозь расступающуюся перед ним в глубоком почтении стаю и подошел ко мне. Это был старик отвратительного вида. Его худое тело прикрывал лишь пучок травы, свисающий над причинным местом. Шею и грудь его украшали множество камушков и черепушек мелких грызунов, а к поясу сбоку были подвешены гроздья костей, судя по их виду, человеческих. В руках он сжимал толстую, ободранную ветку, служившую ему, по-видимому, посохом, но вполне способную сойти и за дубинку.

Достаточно лишь недолгое время прожить среди людей, чтобы по внешнему виду таких странных личностей, а также по тому, с каким благоговением и страхом относятся к ним окружающие, научиться распознавать в них шаманов или жрецов.

Жрец даков, даже в человеческом обличье, был похож на волка. Длинные желтые клыки торчали из его пасти. Седые волосы свисали паклями. Маленькие, злющие глазки так и горели ненавистью. Движения жреца были не по-стариковски быстрыми. Тело, обтянутое темной сухой кожей, пружинило, как юношеское.

Жрец заговорил, его голос, словно завывание ветра в ущелье, устрашал и впечатлял. Казалось странным, что это отвратительное и щуплое тело способно издавать такие жутковатые звуки.

— Почему вы еще не убили врага? — грозно проревел жрец.

Волки виновато понурились и, как мне показалось, съежились под его зловещим взглядом. Отвечать ему явно никто не собирался. Лишь тот, кого вождь назвал Келлом, показал жрецу костяной нож, как бы демонстрируя свою готовность к убийству.

~ Сколько раз я говорил вам, что нельзя вступать ни в какие переговоры с людьми. Все они наши враги! Их всех нужно убивать, убивать! — завыл жрец, создавая сам себе эхо.

— Он — волк, такой же, как мы, — промямлил вождь дрогнувшим голосом, подняв на жреца виноватый взгляд, — мы не решились убить его, мой сын говорит, что это Залмоксис.

— Зал-мок-сис?! — заорал жрец. — Зал-мок-сис! Как смеешь ты называть именем Великого этого человеческого выкормыша? Как посмел твой щенок вернуться живым, когда я послал его к Залмоксису вестником?

— Ты просил Залмоксиса о помощи, вот Залмоксис и пришел помочь нам! — воскликнул Волчонок.

Волки дружно ахнули и с ужасом уставились на жреца, явно ожидая от него какой-то угрозы. Я восхитился своим Волчонком, похоже, он был первым, кто осмелился противоречить жрецу. Даже вождь, огромный но сравнению с этим старикашкой, дрожал от страха под его разъяренным взглядом.

— Дрянной мальчишка, — прорычал жрец и вскинул пальцы с длинными когтями, — я разберусь с тобой позже. Я покажу тебе, что означает ослушаться моей воли.

— Он обещал научить нас владению железным оружием, без него нам не победить Звероловов! — выкрикнул Волчонок срывающимся от страха голосом и отступил от жреца, словно боясь, что тот ударит его своим посохом.

Малыш прижался ко мне спиной. Я почувствовал, как вздрагивают его плечи.

— Мы — волки! — продолжал жрец. — Залмоксис завещал нам жить и сражаться, как волки. Мы не должны уподобляться людям, есть их пищу, брать в руки проклятый металл. Убейте самозванца! — Волки завыли. Глаза Келла сверкали ненавистью. Хотя я еще ни разу не назвал сам себя Залмоксисом, мне показалось, что единственный способ спастись от разъяренной толпы волков, возглавляемых кровожадным жрецом, это действительно стать самозванцем и выдать себя за их бога.

— Не слушайте этого старого идиота, — произнес я как можно спокойнее, чтобы противопоставить свой голос безумному вою жреца. — Разве не стыдно вам смотреть, как ваши дети гибнут от рук кровожадных врагов? Вы воины или тряпки? Вашими костяными ножами с людьми не справиться. Давно пора взять в руки настоящее оружие и защитить своих детей.

Я протянул вперед Меч Орну. Взгляды волков перебегали с моего Меча на жреца и обратно. Казалось, им очень хотелось овладеть недоступным оружием, но мешал суеверный ужас и страх перед жрецом.

— Волки! — воскликнул жрец. — Мы не нарушим заповедей Залмоксиса даже перед лицом смерти!

Вождь смотрел на меня прищуренными глазами, чуть насмешливо. Казалось, он спрашивал: «Ну, что ты теперь будешь делать, волчий бог?»

Я заговорил, нарочно повысив голос, чтобы перекрыть тихий вой волков:

— Конечно, вы не нарушите заповедей Залмоксиса, я сам нарушу свои заповеди! Когда я давал их вам, мир был иным, люди были не так коварны, у них не было железного оружия. Теперь все изменилось. Если вы, как прежде, будете воевать в волчьем обличье против отрядов хорошо вооруженных Звероловов, они вас просто перережут, как стадо своих овец перед большим праздником. Не для этого я учил вас и давал вам свои заповеди. Теперь, когда вы в опасности, я, Залмоксис, вернулся к вам, чтобы дать вам новые знания. — Жрец отступил на несколько шагов, вскинул руки вверх и завыл высоким и страшным голосом. Вой его становился все громче, стал оглушительным и внезапно оборвался.

— Я скажу вам, кто он! — закричал жрец, вытянув в мою сторону обе руки и потрясая посохом у меня перед носом. — Он — Враг! Он — Демон! Я скажу вам, зачем он пришел! Ему нужна власть! Власть и кровь! Кровь ваших детей и власть над вами! Убейте его! Он хочет превратить нас в своих рабов. Мы не позволим ему. Мы убьем его!

Жрец сделал шаг вперед. Стая взорвалась злобным рычанием, одни выпустили клыки, другие достали костяные ножи, все продвинулись ближе ко мне.

Я растерялся, не зная, что говорить и делать, и как себя вести с этим ополоумевшим фанатиком. Я старался прочитать по глазам волков их действительную решимость убить меня. Глаза их горели огнем суеверного ужаса и жаждой убийства. Если бы на моем месте был Бренн, он, наверное, сразу бы нашел слова убеждения, ему легко удавалось склонять на свою сторону даже безумцев. Где-то в моей душе жила часть Бренна, часть его сознания. Я воззвал к ней, призывая его на помощь и вспоминая, как стоял он посреди полыхающего пламени и смеялся над моей слабостью.

Жрец, брызгая слюной, закричал:

— Волки! Слушайте меня! Я, только я несу вам волю Залмоксиса! Залмоксис выбрал меня посредником! — С этими словами жрец швырнул в меня свой посох. Машинально я отбил его Мечом, разрубив пополам. Воля Бренна, или то, что осталось от него во мне, или моя собственная попытка мыслить, как он, помогли мне найти единственный выход из сложившейся ситуации. Перехватив Меч двумя руками, я снес голову упрямому спорщику и закричал таким же идиотским и нелепым голосом, имитируя страшное горное эхо:

— Раз уж я среди вас, то мне больше не нужен посредник! — Волки попятились назад, в ужасе переводя взгляд с меня на лежащего передо мной обезглавленного жреца.

— Я научу вас владеть людским оружием. Вы увидите, что в железе нет ничего магического, в железе нет ничего, кроме боли и крови. — Стая молчала. Я вновь растерялся. На их лицах уже не было ни ярости, ни угрозы, они, похоже, были так же растерянны, как я.

Я сжал лезвие Меча в ладони, пока не потекла кровь, показал свою порезанную руку волкам.

Вождь пнул откатившуюся к его ногам голову жреца.

— Вы увидите, как ловко он управляется с мечом, — быстро проговорил Волчонок, желая, видимо, отвлечь своих соплеменников от произошедшего убийства.

Волчонку еще не доводилось видеть, ловко или нет я владею мечом, так что его хвала была мною пока не заслужена.

— Иди сюда. Волчонок, — позвал я своего болтливого друга, который все это время вертелся у моих ног, ползая по земле. — Он поднялся, опасливо посматривая на Меч.

— Смотри, малыш, — сказал я ему, — если я действительно волчий бог, то этот металл не причинит тебе вреда.

Я взял его за локоть и прислонил клинок к предплечью. Тело Волчонка скрутила судорога, но я удержал его за руку, заставив стоять на ногах.

— Молчи и терпи, если ты так веришь в меня. Из глаз Волчонка катились слезы, но он молчал, прикусив губу. Когда я убрал Меч и отпустил его руку, он рухнул мне под ноги и, скрючившись, тихо плакал, спрятав лицо в траве. Его отец подошел и нагнулся к сыну, перевернул и, убедившись, что Волчонок жив, поднялся.

— Дай мне меч, — он протянул руку. Я расхохотался:

— Я никому не даю свой Меч, вождь. Да и мало кому под силу удержать его в руках. Но я добуду для тебя оружие. И когда ты возьмешь его, тебе уже придется держать его, не выпуская.

Вождь улыбнулся, из-за его спины тут же выглянуло любопытное девичье личико. Его дочка опасливо посмотрела на Меч в моих руках, подошла к Волчонку, обняла брата и принялась покачивать, словно младенца. Волчонок возмущенно вырвался из ее рук. Она подняла на меня глаза и виновато улыбнулась.

Волчонок носился по кругу, заливаясь радостным щенячьим воем. Волки подошли ближе, некоторые из них тянулись, чтобы дотронуться до моего Меча, и тут же отдергивали руки.

Не так уж они трусливы, думал я с удовлетворением. Может быть, им действительно удастся совершить все те героические поступки, о которых так мечталось Волчонку.

Быт волколаков оставался на довольно примитивном уровне. Вся необходимая домашняя работа была сведена к минимуму и распределена между мужчинами и женщинами. Лишь в некоторых семьях, где жены были из племени людей, имелось подобие домашней утвари. Эти женщины брали на себя уход за жилищем, стряпню, если им удавалось убедить мужей питаться приготовленной пищей, и прочую домашнюю работу. Река изобиловала рыбой, леса — дичью, а соседние селения — скотом. Волколаки промышляли охотой, так же как моя стая, и все племя зависело лишь от охотничьей или разбойничьей удачи. Лишь изредка волки брали на себя труд по присмотру за скотом, когда удавалось украсть стадо большее, чем способно съесть племя за один присест. О том, чтобы взять в руки лопату и что-нибудь вырастить, оборотни даже не помышляли, полагая труд пахаря унизительным для своего достоинства.

Я поспешил объявить всем, что Залмоксис, то есть я, ни в каких жрецах, обрядах и поклонении больше не нуждается.

Креок, так звали вождя даков, пригласил меня погостить в его жилище. Жена вождя, высокая, светловолосая женщина с голубыми глазами, ухоженная и аккуратно одетая, приветливо встретила нас в просторной пещере, очень чистенькой, как и она сама. Увидев эту женщину, я сразу понял, в кого пошли Волчонок и его сестрица. Жена вождя была человеком, а не оборотнем. Видимо, Креок похитил ее из какого-нибудь людского селения.

Мать семейства быстро состряпала обед и, предложив его нам, отловила своего неугомонного сынка, прижала к себе и уже не выпускала, проливая тихие слезы. Волчонок испуганно поглядывал на меня, опасаясь, что такое проявление нежности вызовет у меня насмешку, но я сделал вид, что не обращаю на него внимания, и тогда он обнял свою мать и так же тихо расплакался.

Кроме вождя, его жены и двоих детей, с нами обедал еще брат Креока, черный волк Дув. От Волчонка я уже знал, что детей и жену Дува убили Звероловы" с тех пор он живет в семье своего брата, вечно печальный черный волк с такой же черной ненавистью в глазах. Дув, как и дочь вождя Вендис, как, впрочем, и вся стая, следовал повелениям Креока с такой слепой верой, что любое его указание тотчас беспрекословно исполнялось, конечно, если оно не противоречило желаниям жреца. А во взаимоотношениях вождя и жреца, как я потом догадался по случайным репликам Креока, было много недопонимания. Так что, возможно, быстрое изменение в настроении стаи после убийства жреца было не моей воображаемой заслугой, а следствием того, что вождь обрадовался избавлению от двоевластия, столь несвойственного нормальным волчьим стаям.

— Что ты будешь делать? — спросил Креок после того, как все поели.

— Добуду вам оружие и научу им пользоваться, — ответил я.

Никакого особого плана действий у меня не было, быть может, потому, что я до сих пор еще не мог поверить, что действительно поддался на уговоры Волчонка и ввязался в эту авантюру. Конечно, теперь надо было задуматься над тем, что и как сделать. Для начала мне следовало выяснить обстановку.

— Ты должен рассказать мне, что здесь происходит, — попросил я вожака. — Сколько этих Звероловов, кто они, где живут, как воюют, откуда у них такая страшная магия?

— Я думал, ты все это знаешь сам, — удивился Креок.

— Конечно, знаю. Со слов Волчонка. Кто у вас только придумал посылать самых взбалмошных и непонятливых вестников, настолько юных, что они с трудом отличают реальность от бабушкиных сказок? Можно подумать, что вы хотели не бога попросить о помощи, а избавиться от неудобного ребенка.

Креок потупился.

— Наш жрец не поощрял браки с человеческими женщинами, — еле слышно пробормотал вождь. — Он говорил, что дети от таких браков будут больше тяготеть к людям, чем к волкам, и из-за них волчье племя выродится.

— И ты, вождь, позволил ему убить твоего сына?

— Не убить, — возмутился Креок, — а послать к Залмоксису. К тому же на него пал жребий. Жрец не сам выбирает, кого сделать посланцем.

— А кто тянет жребий? — спросил я.

— Жрец, — ответил Креок. — Но выбор ему указывает сам Залмоксис.

Интонация, с которой Креок произнес имя Залмоксиса, показала мне, что бог для него существует по-прежнему как нечто великое и недоступное, имеющее ко мне очень ограниченное отношение. Впрочем, это делало только честь его уму. Но меня почему-то это задело, и я сказал:

— Это ложь. Я не делал такого выбора. Поэтому и вернул тебе посланца.

Креок посмотрел на меня, слегка прищурив глаза, словно оценивая, насколько далеко может зайти мое самозванство. Его жена, слушавшая наш разговор, подошла, опустилась на колени и, схватив меня за руки, принялась их целовать. Это, пожалуй, было другим проявлением веры, еще менее желательным. Я, рискуя обидеть женщину, поспешил избавиться от ее страстных изъявлений благодарности и выбежал из пещеры, но успел услышать, как Креок сурово сказал своей жене:

— Не делай так больше никогда.

Вслед за мной вышла из пещеры Вендис. Я оглянулся, раздраженный тем, что она стала свидетельницей этой неприятной сцены. Она робко улыбнулась, неловко пожала плечами, как бы извиняясь за свою мать.

Собственно, настало время рассказать о ней подробнее. Я, конечно, не мог не заметить, как хороша и привлекательна дочка вождя. Она могла пленить воображение любого своей легкой грацией и уверенными движениями. Но, конечно, в первую очередь Вендис привлекала к себе внимание длинными волосами, очень светлыми, почти белыми, но, на мой взгляд, недостаточно пышными, за которые она получила прозвище Белая Волчица.

— Ты и вправду поможешь моим соплеменникам? — спросила она.

— А зачем я, по-твоему, притащился сюда вслед за твоим взбалмошным братцем? Не ради твоих голубых глаз.

Вендис как-то странно повела плечами, будто ей стало холодно, и я устыдился своей неучтивости. Собственно говоря, я не имел намерения обидеть девушку, это получилось случайно, от неловкости.

— Ты действительно бог? — тихо спросила Белая Волчица.

— А ты сама как думаешь?

Вендис посмотрела мне в глаза и, смутившись, отвела взгляд.

— Откуда мне знать, — произнесла она, не поднимая глаз, — я никогда не видела богов. Брат говорит, что это так, и ты показывал ему много чудес. Если ты скажешь мне, что ты бог, я буду верить.

Я рассматривал соблазнительную фигуру Вендис, представляя себе, какие радости может принести поклонение этой гордой волчицы. Ее платье оставляло открытыми шею, руки и икры стройных ног, а грубая неокрашенная ткань только подчеркивала изящество и прелесть форм.

— Значит, сейчас ты не веришь в то, что я бог? На лбу девушки пролегла озабоченная складка, она мучалась от неразрешимой задачи: боялась обидеть меня, но в то же время не хотела лгать.

— Ладно, у тебя еще будет время разобраться с этим, — сказал я, беря ее за руку. — Раз уж ты оказалась настолько невоспитанной, что навязываешь свое общество богу, пожелавшему остаться в одиночестве, то покажи, где мне можно жить.

Вендис покраснела и смутилась. Она выдернула руку и направилась к пещере отца. Перед входом она развернулась и резко проговорила:

— Я слышала, мой отец пригласил тебя жить в нашем жилище, или оно недостаточно хорошо для тебя?

Я подошел к ней, чтобы не кричать на всю округу, и тихо сказал:

— Ну, не могу же я жить в одной пещере с такой соблазнительной девушкой, да к тому же, судя по запаху, девственницей, и при этом продолжать изображать бога. Ты ведь не хочешь, чтобы твоя привлекательность помешала мне спасти волков от Звероловов?

Подобные речи, пожалуй, несвойственны пуританскому обществу волков. Вендис покраснела, возмущенно фыркнула, сердито топнула ножкой и скрылась в пещере.

Я осознал, что опять обидел ее, чего мне вовсе не хотелось. Это произошло нечаянно, видимо, оттого, что я разучился разговаривать с молоденькими девушками и тем более с волчицами. Конечно, не Вендис была основной причиной моего отказа жить в пещере вождя. Его мирная семейная идиллия была мне не по вкусу, я отвык жить в волчьей стае и нуждался в одиночестве.

Позже, с трудом подбирая слова, я объяснил это Креоку, надеясь не обидеть его. Не знаю, действительно ли он понял меня или решил, что я просто странный чужак, но отдельную пещеру он мне все-таки нашел. Это была обитель убитого жреца, находившаяся в некотором отдалении от остальных, чуть дальше в горах. Мне она показалась идеальным жилищем, к тому же я обнаружил в ней несколько выходов, что делало ее еще более привлекательной.

Я выбросил из нее весь мусор, который собрал здесь жрец, включая старый соломенный тюфяк, пропахший потом и мочой, насыпал в углу ворох прошлогодних сухих листьев и решил, что мой новый дом вполне комфортен для меня.

Однако, устроившись спать на новом месте, я долго не мог заснуть. Лежа в темной пещере, я прислушивался к ночным звукам, уханью филина и фырканью ежей. Все это напомнило мне мою юность, когда я жил еще в племени волков в Эринире на Медовом Острове и так же лежал по ночам без сна в своей пещере, представляя себе мою возлюбленную. Какой прекрасной виделась мне тогда жизнь, какой чистой и светлой была моя Морана! Даже сейчас одно лишь воспоминание о ней, казалось, разгоняет темноту пещеры.

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, я принялся обдумывать рассказ Креока о Звероловах. Ничего подобного мне не приходилось слышать прежде, и я опасался, что не смогу успешно бороться с ними. Звероловы были людьми, постигшими магию оборотничества. Они в отличие от волков могли пользоваться железным оружием и не обладали запахом. Это тоже была часть их магии. Железное оружие и отсутствие запаха давали серьезное преимущество, я бы даже сказал, смертельное преимущество. В бою они просто резали волков, а отсутствие запаха не позволяло распознать Зверолова в приближающемся волке или человеке. К тому же они предпочитали нападать на небольшие группы волков, и целью этих нападений было не только убийство, но и похищение оборотней. Для этого Звероловы использовали сети. Креок считает, что пленных волков Звероловы также убивали. Во всяком случае, ни один из них не вернулся из плена. Почему Звероловы постоянно тревожили даков, оставалось для Креока загадкой. Он довольно путанно рассказы вал о нападениях Звероловов и, как я выяснил, даже точно не знал, где они обитают. Приходят они в Дол с севера. В этом направлении есть много человеческих селений, находящихся друг от друга на расстоянии примерно дня пути. Видимо, Звероловы живут в одном из них. Никто до сих пор не пытался их выследить. Но в ближайшем селении, которое носит название Большой Стан, Звероловов видели часто. Да и сами жители Большого Стана носят при себе железное оружие.

Глава 6 Кузнец из Большого Стана

Утром я проснулся рано и тут же отправился на прогулку. Было очень тихо и прохладно, в это время лес еще не наполнен гомоном птиц, он, словно заколдованный замок, замер в ожидании всеобщего пробуждения.

Я собирался осмотреть окрестности, если повезет, отыскать место, где можно украсть оружие. Креок указал мне направление к Большому Стану. Это селение находилось недалеко, полдня пути от Волчьего Дола. Я шел по лесу, обдумывая возможные причины странных похищений волков. Зачем они могли понадобиться Звероловам?

Размышляя над рассказом Креока, я ушел довольно далеко от Волчьего Дола. Примерно в полдень я наткнулся на тропинку и пошел по ней. Она вела на север, а значит, в сторону людей. Собственно говоря, у меня не было никакого плана, я понятия не имел, что буду делать, когда выйду к людскому селению. Мне нужно было достать неимоверное количество оружия для всей стаи, а воюют у волков не только мужчины, но и женщины, и даже дети. Так что мне предстояло раздобыть больше сотни мечей, копий и топоров. Пока я собирался лишь ознакомиться с селением издалека, поэтому постарался уйти из стаи незамеченным, опасаясь, что самые отчаянные напросятся мне в спутники. А необученные волки могли мне только помешать.

Я неторопливо шагал по тропинке, напряженно прислушиваясь и принюхиваясь. Встреча с людьми в мои планы не входила. Впереди среди деревьев виднелся просвет, там, у реки, должно быть селение. Туда же вела и тропа. Я свернул с нее, собираясь обогнуть селение лесом, чтобы выйти к нему с другой стороны. Тропы здесь уже не было, хотя, судя по некоторым признакам, люди все же ходили в этих местах. Впрочем, жители Большого Стана наверняка не боятся окрестного леса.

Неожиданно где-то сверху, наверное, на ветвях деревьев, произошло шевеление, и тут же на меня прыгнули двое мужчин. Я успел отскочить и прижаться к стволу дерева раньше, чем они приземлились.

Мимолетного взгляда было достаточно, чтобы понять, кто передо мной. Только потому, что я не чувствовал их запаха, им удалось это внезапное нападение. Меня охватило недоброе возбуждение: наконец-то я встретился с врагами, о которых слышал так много. Сейчас я смогу узнать, действительно ли они так опасны, и может ли волк, вооруженный железом, противостоять им.

Я вытащил Меч. Звероловы изумленно воскликнули, когда он сверкнул на солнце, остановились в нерешительности, направив на меня острия своих мечей. Мне даже показалось, что сейчас они развернутся и дадут деру. Если они разделятся, я смогу догнать только одного. Это плохо, потому что другой успеет рассказать своим сородичам, что видел волка, способного держать в руках металл, хотя, возможно, они не поняли, что я волк. Я предпочитал сразиться с ними обоими, чем отпустить одного из них. Но, к чести Звероловов, их мысли о побеге, случайно услышанные мною, были мимолетными.

— Заходи с другой стороны, — выкрикнул один из них своему напарнику.

Они стали осторожно подходить ко мне с двух сторон. Первый удар нанес тот, что был слева. Отразив его, я мгновенно повернулся ко второму противнику, чтобы отбить его выпад. Мой Меч оставил на его клинке глубокую зазубрину. Вместо того чтобы продолжать сражаться и помогать своему товарищу, он с удивлением рассматривал зазубрину на лезвии и даже ощупал ее пальцами и понюхал.

В это время первый Зверолов сделал новый выпад, я отклонил его. Орну был значительно тяжелее, чем клинок противника. Ответный удар Зверолов отразить не смог, но ему удалось увернуться. Меч задел лишь его куртку. Зверолов споткнулся о корягу, едва не упав, с трудом удержал равновесие, но не успел стать в оборону, я нанес ему прямой удар, вонзив клинок между ребрами. Услышав вопль и хруст ребер своего товарища, второй Зверолов наконец очнулся от созерцания ущерба, нанесенного его мечу. Он отпрыгнул в сторону, уставившись на корчившегося в предсмертных муках соплеменника, потом поднял на меня изумленное лицо.

— Ты не волк, — проговорил он, медленно отступая. Одним прыжком я догнал его, он отразил первый удар Орну, но был слишком неповоротлив. Мой Меч вспорол ему живот. Зверолов, охая, осел, подхватив руками вывалившиеся кишки, уставился на меня все тем же удивленным взглядом. Похоже, на другие эмоции он был уже неспособен. Его меч валялся рядом, но он даже не смотрел на него.

— Кто ты? — простонал раненый Зверолов. — Не убивай меня, пока не ответишь мне.

— Любопытство сильнее страха? — усмехнулся я. — Но я с удовольствием скажу тебе, кто я. Прежде чем ты умрешь, ты узнаешь, что твою участь разделят все твои сородичи. Я — страх и ужас Звероловов! Я — волк, способный держать в руках оружие и сохранять человеческий облик во время боя.

Зверолов хотел спросить еще что-то, но я не дал ему времени. Орну любит убивать, а не ранить врагов.

Первого Зверолова, все еще живого, я добил, сократив ему страдания, дал Орну вдоволь напиться смерти. После этого я осмотрел тела убитых. Сколько металла! На том Зверолове, что умер первым, был пояс из кожи с нашитыми железными пластинами, на каждой из которых был нанесен охранный знак. Не очень-то эти знаки помогли ему, видно, не такие уж хорошие маги эти Звероловы. Да, может, они и не умеют ничего другого, только убивать оборотней. Я собрал разбросанное оружие, поснимал с тел металлические предметы и, навесив все это на пояс, снятый со Зверолова, обвязался им. С этой звенящей добычей продолжать путешествие было бессмысленно, и я решил вернуться. Руки мертвецов я связал веревкой, найденной при осмотре их тел, перекинул ее себе через плечо и потащил. Волки должны увидеть мертвых Звероловов, это непременно поднимет их боевой дух.

Отягощенный добычей, назад я шел медленнее и появился в стае лишь на закате. Волки выли и рычали, осматривая тела давних врагов, и с опаской посматривали на мой пояс, с которого гроздьями свисали украшения из металла, а также пара мечей, кинжал и крюки неизвестного мне назначения. Надо сказать, что выражения их лиц не выдавали особого восторга по поводу моей добычи. И не зря! Все это добро я принес с единственной целью — надеть на них. Я занялся выправкой мечей, а потом торжественно вручил лучший из них вождю.

— Вот твой меч, вождь даков! И уверяю тебя, он достаточно хорош, чтобы резать глотки Звероловам.

Креок взял его вспотевшими руками. Уголки его рта дрожали, но он удержал в руках меч, не произнеся ни слова. Второй меч я отдал его брату. Дув, как и вождь, не произнес ни звука, не выронил меч, держал его рукоять, даже не морщась. Я видел лишь, как надувается и опадает желвак у него на шее. «Молодцы, — подумал я, — может, мы действительно справимся и с металлом, и со Звероловами». Но вслух я не произнес ни слова. Мы сделали только первый и самый простой шаг к нашей цели, и впереди нам предстояло пройти еще много испытаний, а я не из тех, кто способен постоянно рассыпаться в комплиментах.

Добытых мною металлических украшений хватило на одиннадцать волков. Я решил, что это достаточное количество бойцов для создания первого отряда, которому потом предстояло добыть оружие и обучать остальных. Я хотел выбрать среди даков одиннадцать самых сильных и умных волков. Но Креок настойчиво потребовал взять несколько человек по его выбору.

Первым был, конечно, он сам, и это понятно, я бы и так взял его, ведь он вождь, его слушаются и уважают. Он уже немолод, но все еще матерый, к тому же мудрый и рассудительный.

Вторым Креок велел взять Дува, своего брата. Против него я тоже ничего не имел. Сильный, умный, немного горячий — то, что нужно для хорошего воина. А еще — он безгранично предан старшему брату.

— Ты не пожалеешь, Залмоксис, что взял меня, — горячо заверил меня Дув. — Звероловы убили моих близких. Мне нечего терять, я не боюсь смерти. Жена и детишки ждут меня в Серой Долине, куда я непременно приду, украшенный головами Звероловов.

— Что ж, я помогу тебе в этом, — пообещал я.

С третьим предложением вождя согласиться было труднее. Креок настаивал, чтобы я учил его дочь. У волков женщины всегда воевали наравне с мужчинами. И я не стал бы утверждать, что в поединке с волчицей у самца много шансов победить. Но мне нужно было создать самый лучший, самый сильный отряд воинов, сражающихся в человеческом облике, отряд, который не побоится выйти против втрое преобладающего противника. У кельтов женщинам тоже приходилось участвовать в сражениях. Но тем не менее у меня выработался некоторый скептицизм по отношению к воительницам. В битве, где решающим является перевес в численности, они, возможно, увеличивают шансы племени победить, но в поединке всегда становится ясно, что женщины слабее мужчин. Я не позавидую тому человеку, на которого нападет Белая Волчица, но вот Вендис вряд ли сможет противостоять хорошему воину.

Однако мои возражения были встречены стаей с возмущением. Белая Волчица снискала себе всеобщую любовь и уважение, о ее храбрости, проявленной в прошлогодних схватках со Звероловами, рассказывали легенды. Я встретился с небывалым упорством и со стороны вождя, и со стороны стаи. О самой Вендис я уж и не говорю. Ее глаза сверкали яростью, лицо выражало решимость и презрение, от нетерпения и возмущения она топала ногами и выпускала когти. Казалось, она сейчас преобразится в волчицу и ринется на меня. Я выслушивал доводы в ее пользу от вождя и других волков, наблюдая при этом, как натягивается подол платья над коленом Вендис, когда она в очередной раз притопывала ножкой. Трудно было не поддаться таким настойчивым уговорам.

— Если тебе так уж необходимо подставлять свою дочь опасностям, ну что ж, пожалуйста, но ей придется пройти те же испытания, что и остальным, и никаких поблажек не будет, — сказал я вождю.

По суровому взгляду Вендис я понял, что никаких поблажек она и не потерпит. В выборе остальных воинов вождь предоставил мне полную свободу. Волки толпились вокруг меня, обуреваемые страстным желанием попасть в первый отряд — гордость племени, отряд героев. Но при этом я читал в их взглядах смятение и страх, они с опаской поглядывали на приготовленные железные побрякушки, как на инструменты пыток. Принцип приучения к металлу я давно разъяснил всем желающим.

В отместку вождю и выполняя свое давнее обещание Волчонку, четвертым воином я выбрал его. Креок лишь округлил глаза, удивившись, что я согласен тратить свое время на ребенка. У людей юноша мог стать воином по достижении четырнадцати лет. Волчонку же шел лишь тринадцатый год. Возможно, это было не слишком разумное решение, но я уже давно поклялся ему, что он будет первым среди воинов Залмоксиса. Теперь, когда все обернулось именно таким образом, как и мечталось Волчонку, я уже не мог ему отказать. Его огромные голубые глаза смотрели на меня из-под отросшей русой челки по-детски доверчиво и жалобно. Мой отказ он расценил бы как предательство. Когда я назвал его имя. Волчонок подпрыгнул на месте и заорал:

— Я буду твоим оруженосцем!

— Мне не нужен оруженосец, кроме Меча у меня нет другого оружия. А свой Меч я предпочитаю носить сам.

— Тогда я буду твоим телохранителем!

— Ты будешь тем, кем я тебя назначу, Волчонок. Если ты решил играть во взрослые игры, то привыкай подчиняться.

От распирающей его гордости Волчонок с трудом подавлял эмоции. Глаза его сияли от счастья, словно две звезды.

Пятым воином в моем новом отряде стал Рри — еще один светловолосый волк. Я заприметил его еще в первый день своего знакомства с даками, он запомнился мне тем, что не поддавался общему настрою, не вторил призывам жреца, не горячился. Стоял поодаль, прищурившись, внимательно наблюдал за мной. Таким он был и сейчас, внимательным, спокойным и уверенным в себе. Хорошо, если и в битве он будет вести себя так же.

Следующими были Ив и Ури — самые крупные и сильные самцы в стае.

Макку — странный волк, мелкий, щупленький, быстрый. Жилистое, худое тело Макку могло быть таким стремительным, что даже волчий глаз не успевал отследить его среди деревьев. В силе он проигрывал любому другому волку, но зато в сообразительности опережал всех. А это тоже не последнее дело для воина, тем более что и воевать мы собрались не с простыми бойцами.

У Ифи была потрясающая реакция, а у Млеока — чуткий слух. Еще ни один волк ничего не слышит, а Млеок уже может сказать, кто вошел в лес и какими тропками пробирается.

Оставалось выбрать последнего воина. Те, кто уже был отобран, красовались перед остальными, распираемые гордостью. Они позабыли о неприятных испытаниях, которые их ждали неподалеку в виде лежащих на земле браслетов. Они чувствовали себя божьими избранниками и снимали сливки славы с восторженных почитателей. Остальные волки в волнении замерли, Я увидел среди них Келла, он стоял, прислонившись к дереву, неодобрительно посматривая то на перетаптывающихся в волнении волков, то на тех, кто уже считал себя элитой стаи. На меня он ни разу не взглянул. Келл был полной противоположностью Рри — вспыльчивый, агрессивный, готовый оспаривать любое утверждение просто из противоречия. При моей первой встрече с даками он вел себя угрожающе, и я уверен, в случае худшего развития событий именно он нанес бы мне первый удар.

— Ты, — сказал я Келлу, ткнув пальцем в его грудь. — Иди, ты будешь последним.

Келл набычился, исподлобья поглядывая на остальных, шел медленно, словно раздумывая на ходу.

— Я не хочу тебе служить, — презрительно процедил Келл, — у меня есть вождь. Я не доверяю тебе, чужак, зачем ты меня выбрал?

Я задумался над его вопросом, пытаясь ответить не столько ему, сколько самому себе.

— Я и не собираюсь быть вождем, Келл, — сказал я, — служи, как и прежде, своему вождю, я лишь обучу вас сражаться.

Келл недоверчиво посмотрел на меня и подошел к группе отобранных воинов.

На лицах оставшихся волков я прочитал легкое разочарование и облегчение. Они расселись на земле, собираясь посмотреть на интереснейший спектакль, который, по их мнению, должен был перед ними развернуться.

Я никак не рассчитывал на зрителей, поэтому собрал все железные побрякушки в узелок из чьего-то платка и, забросив его за спину, велел избранным волкам следовать за мной. Я уже успел присмотреть замечательное место для тренировок. Небольшая поляна перед моей пещерой, окруженная рощицей, подходила для этого как нельзя лучше. Волки издавна обходили стороной это место уединения жреца, они побаивались тревожить представителя бога.

— Тому, кто не выдержит сейчас и снимет с себя металл, я не дам надеть его повторно. Мне нужны лишь те, кто способен справиться с болью и страхом. Но самое главное, вы не должны обращаться в зверя. С болью нужно справляться в человеческом обличье.

Я не пытался придумать что-то свое в обучении, полностью положившись на ту школу, которую прошел сам под руководством Гресса и отчасти Бренна. Как и Гресс, я приучал волков к металлу мучительным, но единственным известным мне способом: я заставил их носить на себе те украшения, что были сняты с убитых мною Звероловов. Крюки, согнув, я превратил в подобие браслетов, оторванные от пояса пластины привязывал к предплечью веревками, гривны и браслеты дополнительных приспособлений не требовали.

Мои волки страдали недолго. Привычка к металлу приходит не скоро, но боль от прикосновения к нему перестает быть мучительной через несколько недель. В глазах племени эти одиннадцать страдальцев выглядели героями уже только потому, что не умерли от вынужденного ношения на себе браслетов и прочих железок. Я вполне могу допустить мысль, что кто-то из волков все же иногда снимал тайком этот инструмент истязаний и мог себе позволить спать, например, не страдая. Но в целом дела продвигались хорошо, уже спустя неделю они перестали корчиться и стонать, и мы смогли приступить к тренировкам.

Выносливость, сила и реакция волков широко известны. Волки — прирожденные воины и охотники. Среди свободных наемников немало оборотней, и военачальники потому так охотно их нанимают, что волки непритязательны, в большинстве своем не склонны к пьянству, могут подолгу обходиться без еды и преодолевать большие расстояния. К тому же оборотни обычно соглашаются на минимальную плату, поскольку, даже приученные к металлу, не испытывают тяги к золоту.

Даки были дисциплинированными воинами, умели координировать свои действия. В рукопашном бою они обладали преимуществом перед врагом, опережая своей реакцией любого человека. Копьями с кремниевыми и костяными наконечниками даки пользовались с незапамятных времен. Мне оставалось лишь научить их владеть мечами.

Не правы те, кто утверждает, что волки не способны стрелять из луков. Да, главное достоинство оборотня как бойца — в его физической выносливости, молниеносной реакции и непревзойденной быстроте движений. Но и стрелки из луков среди волков одни из лучших. Меткость стрельбы достигалась благодаря редкой для людей точности движения и умения видеть и чуять врага. Но, увы, мне пришлось отказаться от столь замечательного оружия по той простой причине, что я лично не был обучен стрельбе из лука. Так уж сложилось, что Гресс обучал меня лишь сражаться мечом, а в Антилле я освоился с другими видами оружия, но только для рукопашного боя. Поэтому в выборе оружия для своих воинов я ограничился мечами и топорами. Мы многое теряли из-за отсутствия луков, и я надеялся, что это временное упущение. Когда-нибудь даки освоят стрельбу из лука не хуже других.

Не самый лучший учитель достался моим дакам, это я понял почти сразу, как только приступил к их обучению. Как же не хватало мне умения и знаний моего бывшего товарища Гресса. Не ведаю, кто обучал его, может быть, сам Бренн, но Гресс знал об оружии и войне все. Он владел такой великолепной техникой, о которой большинство воинов и мечтать не могли. Но главное, он знал, как изготовляется железное оружие. Я, увы, никогда не интересовался этим.

Даже об изготовлении костяного оружия я, член племени, испокон веков изготавливающего его, знал позорно мало. Пока другие постигали эту мудрость под руководством более опытных мастеров, я проводил время в беспечных развлечениях по деревням Эринирской долины. О железном оружии я не знал ничего. В представлении моего племени мечи появлялись в результате магии. Конечно, потом, служа в войске Бренна, я узнал, что оружие из металла изготавливают люди, но как, не имел понятия. К кузням, работавшим в Каершере, я даже не приближался.

Вместо мечей я вручил своим волкам палки. И они, словно детишки, рубились на деревянных мечах с утра до вечера. Было ясно, что для серьезных тренировок требуется настоящее оружие и настоящие раны. Они должны были не только уметь сражаться, но и справляться с внезапной болью, не обращаясь при этом в волка.

Особое внимание я уделял вождю и его брату, единственным обладателям настоящих мечей. Вскоре я уже видел в них достойных противников, способных противостоять опытному воину. Кинжал, добытый у Звероловов, я отдал Келлу, не только чтобы подкупить его расположение, но и в качестве поощрения — он оказался лучшим воином после вождя и его брата.

Теперь нам предстояло раздобыть оружие для остальных членов отряда. Мы решили осмотреть Большой Стан и прилегающую местность, а потом разработать план операции.

На первую разведку я взял с собой лишь Дува. В волчьем обличье мы подошли достаточно близко к селению и, выглядывая из кустарника, могли спокойно изучить его.

Большой Стан был обнесен невысоким частоколом. Из-за него удобно было обороняться, но его также легко взять приступом. Ворота стояли нараспашку, за ними — суетливая мирная жизнь. Бегали ребятишки, топтались коровы, уткнув свои морды в густую траву, деловито расхаживали куры. Трудно представить, что из этих ворот выходят вооруженные мечами враги, страшные и непобедимые маги-оборотни, называвшие себя Звероловами.

Большой Стан не производил впечатления хорошо охраняемой крепости, каковой, несомненно, должно быть жилище таких серьезных воинов, какими были, по рассказам даков, Звероловы. Неужели это мирное селение представляет угрозу племени и нам придется разрушить этот маленький островок жизни?

До нас донесся звон, словно стон, разлившийся по округе. Вот оно доказательство! Да, это мирное селение создает оружие страшное и смертоносное, несущее волкам гибель. Этот странный магический звук, такой неестественный для живой природы, мог быть только порождением молота, ударяющего по наковальне. Кузница! Магия! Зло!

Значит, действительно придется встать перед выбором: мы или они, наши волчата или их дети. Жестокий по своей сути выбор, стоявший передо мной, не оставлял, однако, никаких сомнений в исходном решении: я — волк, те, кто кует оружие для уничтожения волков — враги и должны погибнуть. Я — волчий бог, я спасу даков, и голубоглазого волчонка, и его светловолосую сестру, от ужаса, раскатывающегося по окрестностям вместе с каждым ударом кузнечного молота.

Дождавшись темноты, мы подошли вплотную к частоколу. Ворота на ночь заперли, все строения, включая скотные дворы и кузню, находились внутри частокола, и мы, обнюхивая врытые в землю бревна, смогли лишь сделать вывод по запаху живого скота и разделанных туш диких животных, что охота и животноводство — основное занятие местных жителей. Забрехали собаки, учуяв нас. Не дожидаясь, пока они поднимут людей, мы скрылись в лесу.

Мы решили вернуться в Большой Стан на следующий день в облике людей и наведаться к кузнецу.

В эту ночь я долго не мог заснуть, обдумывая свой завтрашний поход в кузню. Не думаю, что нам бы удалось действительно заказать там оружие. Кузня символизировала вражескую силу, ту магию, которая несла волкам смерть. Мне непременно нужно было там побывать, чтобы ощутить на себе силу врага и проверить себя самого. Посещение кузни станет для меня тяжелым испытанием. И даже кузнец представлялся мне страшным великаном. Незаметно нахлынул сон, и во сне я все так же думал о кузне. Но теперь это были кошмарные мысли, я метался в ужасе перед огромным кузнецом, заносящим надо мной свой молот. Его окладистая борода была похожа на медвежий мех, а грудь и живот прикрывал кожаный передник. Он хохотал громовым голосом и пытался прибить меня своим молотом. В моем сне это был Гоибниу Кузнец, или Гофаннон, как называли его на юге Медового Острова.

На следующий день я отправился в Большой Стан в человеческом обличье. Со мной пошел Келл. Его светлые волосы и серые глаза были совершенно такими, как у большинства людей, и не выдавали в нем волка. Скорее всего, его мать была человеком, как и у Волчонка с Вендис. Моя собственная внешность была как раз того типа, который человечество традиционно привыкло ассоциировать с оборотнями, но я все же решился пойти в деревню, надеясь, что опыт жизни среди людей позволит мне не выдать своего происхождения. Меч я не взял, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания — немногие могли похвастаться таким дорогим оружием. Но Келл прихватил свой новый кинжал.

В Большом Стане на нас не обращали внимания. Мы беспрепятственно прошли через распахнутые ворота. Это было большое селение с несколькими улицами и центральной площадью, с домиками под дерновыми кровлями, с открытыми загонами для скота, грязью и смердящими навозными ямами. Кругом суетились люди, к чужакам здесь привыкли. Несколько ремесленных мастерских принимали заказы со всей округи. Дорогу к кузне мы нашли сами, по запаху, от которого на языке оставался привкус железа. И тут Келл засуетился:

— Ты же не пойдешь в саму кузню, правда? Какой мерзкий дух исходит от нее! Волк, наверное, сразу помрет, если зайдет внутрь.

У меня были те же ощущения, но я подбодрил себя воспоминаниями о Грессе, который не раз заходил в кузни Каершера.

— Надо потолковать с кузнецом, Келл. А тебе придется подождать меня на улице и покараулить. Если что-нибудь покажется подозрительным, сразу подай сигнал.

Оставив Келла на дороге, я направился к кузне. Она оказалась на удивление маленькой, в Каершере я видел и побольше. Прорубленные окна, не затянутые пузырем, чернели провалами пустых глазниц. Перед входом на вытоптанной земле валялось несколько тележных колес, древко от копья, прогнившая бочка, сломанный плуг — значит, жители еще и землепашцы. Из кузни доносился тонкий перезвон, слава богам, не было слышно гулкого удара молота. Мне кажется, я не нашел бы в себе силы зайти, если бы по округе разносился его ужасающий звук.

Я потоптался перед входом, собираясь с духом, толкнул тяжелую дверь и вошел в сумрачное помещение. Кузнец и вправду оказался здоровым и бородатым, почти таким, как я его представлял: раскрасневшиеся щеки, глаза навыкате, пышная борода, кожаный передник, огромные ручищи, в которых он держал малюсенький молоточек, казавшийся игрушечным в его больших ладонях. Очаг еле тлел, кругом на земляном полулежали кузнечные инструменты, железные прутья и готовые изделия — топоры, наконечники для копий, серпы, крючья, обода для бочек. Вокруг было слишком много металла, и это оказалось крайне неприятно. Но в целом кузня не производила такого ужасающего впечатления, как я ожидал. Мне она представлялась страшным подземельем со зловещим красным пламенем в гигантском очаге, где раскаляют железные инструменты, и непременно должен был звучать оглушительный грохот молота, а между его ударами стоны истязаемых волков. На деле здесь было даже как-то непривычно тихо, лишь потрескивали угли в очаге, да сопел кузнец, прекративший свое постукивание.

— Здрав будь, мастер, — сказал я кузнецу.

— И тебе здоровьечка, — ответил кузнец. — Надо-то чего?

— Вот, — я показал ему кинжал Келла, — лезвие попортилось.

Кузнец бросил короткий взгляд на нож.

— А моя работа, — прогудел он. — Эк, парень. Нашел время, когда ножи кривить. Вишь, — кузнец обвел рукой свою кузню, — сколько у меня дел. Да ладно, что ль, давай свой нож.

— Подожди, дядь, ты цену назови, чем платить тебе?

— Да ты откуда такой взялся? Плати, чем можешь, — усмехнулся кузнец.

— А за новый меч платить сколько и чем? Кузнец смерил меня презрительным взглядом.

— За новый меч тебе вовек не расплатиться, так что точи лучше свой ножичек. Небось, и его-то украл, а? Не ты у меня его заказывал, — кузнец хитро прищурился. — Ладно, ладно, не заводись. Мне-то что? Ты вот что, подсоби-ка мне, меха помоги раздуть. Паренек мой сегодня приболел малость. Вот твоя плата и будет. Я ведь вижу, нечем тебе платить. Я вот дочке браслетку чиню. Сейчас закончу и твой нож поправлю.

Кузнец вернул мне кинжал и качнул ручку мехов из бычьего пузыря, горн гуднул, угли вспыхнули, обдав меня жаром. Я в ужасе попятился. Кузнец поднял небольшой молот, удивленно посмотрел в мою сторону. Меня охватил панический страх, вновь мне показалось, как во сне, что передо мной Гоибниу Кузнец, страшный бог Дивного Народа. В этот момент я услышал пронзительный волчий вой. Келл предупреждал меня об опасности. Не успев сообразить, что может мне угрожать здесь, я выскочил вон, не попрощавшись, радуясь в душе, что появился повод покинуть кузню. По дороге мне навстречу шел человек в волчьей шкуре. Я нырнул в соседнюю улочку в надежде, что он не успел заметить меня. Когда тот скрылся в дверях кузни, я разыскал Келла.

— Молодец, — похвалил я оборотня. — Зверолов бы глазам своим не поверил, если бы обнаружил меня в кузне. Келл неодобрительно оглядел и обнюхал меня.

— Ты долго пробыл в кузне, тебе это, похоже, нипочем.

— Ну да, нипочем. Зверолов бы меня там без труда прихлопнул. Я от ужаса даже защищаться не смог бы.

Келл немного оттаял.

— Теперь-то что делать будем?

— Думаю, не просто так Зверолов к кузнецу пришел. Или оружие забрать, или заказать новое.

— Может, просто меч выправить хотел, — предположил Келл.

— Надо бы пробраться да подслушать, — вздохнул я. Келл нахмурился. Ему явно не хотелось приближаться к кузне.

— Ты следи, если кто другой подойдет, сигнал подай, — сказал я Келлу.

Он понуро согласился, позволив мне снова вернуться к кузне. Сквозь окна был слышен разговор кузнеца с гостем, я подошел поближе, надеясь, что Зверолов не обнаружит моего присутствия.

— Экий смешной парень был здесь только что, — слышался громовой голос кузнеца. — Да убег куда-то.

— Что за парень? — спросил другой голос, судя по всему, Зверолова.

— Не знаю, не из наших он. А вот кинжал его я признал, для Вакка его ковал.

— Вакк запропастился куда-то. Давно еще. Вместе с братом ушел к вам, да так и не вернулся. Забыл, что ль, еще месяц назад мы его разыскивали и тебя расспрашивали.

— Вот как? Забыл. Всех-то вас не упомнишь. А что мрете вы, так сами напрашиваетесь.

— Тебе до этого и дела нет, — зло проговорил Зверолов.

— А и правду нет, — легко согласился кузнец. — Кому охота глотки резать, кому землю пахать, и те, и другие ко мне бегут за инструментом. А вот ножик вашего, как его, пропавшего, я признал. Не ищите его больше. Видать, не найдете.

— Эх, — вздохнул Зверолов. — Выследить бы твоего гостя да расспросить.

— Убег он давно, — хохотнул кузнец. — Я-то сразу скумекал, что нож краденый, да сдуру спросил его об этом. Он и убег.

Зверолов что-то недовольно проворчал и спросил:

— Когда приходить нам?

— Видишь, сколько работы и без ваших мечей? Недосуг мне сейчас. Приходи через месяц.

— Двадцать дней, кузнец, — жестко проговорил Зверолов. — Через двадцать дней придем, пусть другие ждут. А кто ждать не пожелает, так ты мне скажи. Я уговорю.

Кузнец кряхтел и фыркал, но спорить не стал. Я же узнал все, что было нужно, и, решив не испытывать более судьбу, припустился бежать прочь. Келл присоединился ко мне по дороге. На опушке леса мы остановились.

— Узнал чего? — спросил Келл, переводя дыхание.

— Все узнал! Через двадцать дней будет готов заказ на мечи для Звероловов. Если удастся перехватить, у нас будет много мечей!

Глаза Келла просияли.

— Хватит всем!

— Конечно, Келл, — подтвердил я. — И лучший достанется тебе.

— Возвращаемся?

— Подожди. Посмотрим, куда пойдет Зверолов.

— Хочешь проследить? — Келл сверкнул глазами. — Найдем их логово.

— Опасно это, понимаешь? Что, если почует он нас? А по следам идти не удастся. Умеют эти твари скрывать запах.

Келл насупился. Видно было, что идти ему страшно, но и мысли о своем позоре перед кузней не давали ему покоя. Наконец он решился:

— Вот что. Нельзя нам вдвоем идти. Мало ли чего случиться может. А кто-то должен предупредить даков, когда кузнец приготовит оружие. Я прослежу за Звероловом сам.

— Нет, Келл, пойдем вместе, — решил я.

— Но если с тобой что стрясется, то кто будет учить других волков? Нельзя тебе, понимаешь? Мы пропадем без тебя.

— Мы идем вместе, Келл, — повторил я.

Келл опустил глаза, чтобы скрыть облегчение и радость, и даже улыбнулся, отвернувшись.

Ждать нам пришлось недолго. Скоро Зверолов вышел из ворот Большого Стана и бодрым шагом направился в сторону леса.

Кинжал Келла я подвесил ему на шею на веревке. Мы обратились в волков и осторожно, стараясь держаться на большом расстоянии, шли следом за Звероловом. Вскоре к нему присоединились еще двое товарищей, ожидавших в лесу в нескольких сотнях шагов от поселения. Они шли довольно быстро и шумно, ни разу не обернувшись и не обнаружив слежки. Видно, что в лесу даков чувствуют они себя вполне по-хозяйски.

Путь занял несколько дней. Глубокой ночью мы достигли желанной цели. Звероловы привели нас в свое логово. Довольно большая крепость, обнесенная высоким частоколом из огромных, заостренных бревен, производила серьезное впечатление. Над забором высилась башня. Опасаясь наблюдателя, который мог бы приметить нас с нее, мы не рискнули подойти близко. Но и на расстоянии чуялась злая магия, исходящая от цитадели.

— Ну и заборище, — подивился Келл. — Никогда таких высоких не видал. Как бы подсмотреть, чего там внутри у них, а? Думаешь, учуют они нас, если мы к этому забору подойдем? Может, там дыра какая или щель найдется.

— Не надо, Келл, рисковать. Мы теперь знаем место их жилья. Не себя жалею, волкам знать надо, где их враг обитает. Ты хоть понимаешь, какое теперь у нас преимущество?

— То эти гады к нам ходили наших детенышей резать. Теперь мы к ним придем, — зло усмехнулся Келл. — Но я так просто не уйду. Ты герой ведь, понятно. В кузню зайти смог и штанов не обмочил. Позволь мне свой стыд искупить. Я вот залезу на дерево, что повыше, да понаблюдаю. Узнаю, много ли их. А ты возвратись в Волчий Дол.

Я оглянулся, рассматривая деревья. Бескрайний лес был древним, деревья здесь росли толстенные, с раскидистыми ветвями. Мне прежде по деревьям лазать не приходилось, потому и мысль такая даже в голову не пришла. Это ж надо, чтобы дикий волк оказался сообразительнее меня.

— Ты мыслишь, как настоящий военачальник, — похвалил я Келла. — Быть тебе командиром над следующим отрядом. Лезем вверх.

Мы забрались на самое толстое и высокое дерево и устроились поудобнее на его ветках. Пышная листва хорошо укрывала нас.

Теперь крепость Звероловов была видна как на ладони. Я рассматривал их двор. Внутри стоял большой рубленый дом, та самая башня, что мы видели издалека, и несколько землянок. Посреди двора пылал костер, вокруг которого столпились люди в волчьих шкурах. Они неслышно переговаривались, постоянно оглядываясь в сторону дома. Несколько человек сооружали рядом с костром странное устройство, напоминавшее решетку с крючьями, на которых охотники подвешивают туши при разделке.

Вскоре к этим людям присоединился еще один человек, довольно высокий. Его лицо было скрыто волчьей маской. Волчью шкуру он носил не на плечах в виде плаща, как другие, а обернутой вокруг бедер. Это была его единственная одежда. В свете пламени нам было видно, как двигаются его мускулы под кожей. Такая развитая мускулатура свойственна оборотням или тем, кто может обращаться в зверя. И по его внешнему виду, и по тому почтению, с которым к нему относились остальные воины, было ясно, что это Предводитель Звероловов. Он вытянул вперед руку в металлическом боевом запястнике и указал пальцем на одного из самых юных воинов, который единственный среди всех был без волчьей шкуры. Тот вышел вперед и встал напротив Предводителя. По его приказу юноша сбросил с себя всю одежду. Предводитель протянул ему рог с каким-то напитком. Юноша принял рог с поклоном и, сказав что-то, выпил его содержимое. Затем Предводитель вручил ему длинный нож и серп. Тот принял их с поклоном и замер в позе, будто ожидал нападения, выставив вперед нож.

К ним вышли еще два воина, они тащили за собой сеть, в которой бился волк. Оборотень! В сетях был оборотень, мы это почуяли сразу. Не из нашей стаи — значит, Звероловы досаждают и другим племенам.

Несчастного оборотня избавили от пут и. оставили посреди двора, толпа людей ощетинилась копьями.

Волк затравленно озирался по сторонам, скаля пасть и злобно рыча. Наконец, оценив ситуацию, он понял, что главным источником агрессии является голый юнец, замерший перед ним с ножом.

— Должны ли мы что-нибудь предпринять? — спросил меня Келл срывающимся голосом.

Ему было страшно, как и мне. Но что тут можно предпринять? Отвлечь внимание Звероловов на себя? Этим мы вряд ли смогли бы спасти несчастного. Внутри крепости находилось несколько десятков человек.

Тем временем волк прыгнул на юношу.

— Поздно, — сипло прохрипел я.

Длинное лезвие ножа вошло в открытую пасть животного. Волк рухнул на юношу, повалил его, придавив своим тяжелым телом. Юнец ловко выбрался из-под туши и принялся освежевывать еще живого волка. Волна боли, страха и смерти накатила на нас. Я едва смог подавить в себе ужас, охвативший меня при виде этого зрелища. Взглянув на Келла, судорожно вцепившегося в дерево, я заметил, что он бледен и по его лицу стекают тонкие струйки пота.

Тем временем юноша распорол волку брюхо от горла до паха и снял шкуру. Затем он сделал на своих руках и ногах несколько длинных надрезов, из которых тут же хлынула кровь. Шкуру волка юноша надел на себя окровавленной стороной внутрь, смешав таким образом кровь волчью и человеческую. Затем он опустился на четвереньки, нагнулся к трупу и, вырезав серпом волчье сердце и печень, съел их, а потом принялся поедать мясо. Он отрывал зубами куски волчьей плоти и проглатывал их, давясь.

После того как юноша насытился. Предводитель Звероловов подвесил разорванную тушу на крюк, наполнил большую чашу волчьей кровью, обильно стекавшей на землю, и, сделав глоток, пустил ее по кругу. Когда чаша опустела, Зверолов принялся потрошить волка, отрезая куски плоти, угощал других сырым волчьим мясом. Во время этого пиршества облачившийся в волчью шкуру юноша выл и бегал на четвереньках вокруг костра. Звероловы молча ели, наблюдая за ним. Вой юноши уже перешел в хрип, теперь он катался по земле и надрывно орал. На наших глазах происходила первая его трансформация в волка. Родился новый Зверолов.

Мы сидели настолько ошеломленные происходящим, что не в силах были ни пошевелиться, ни разговаривать. Было очевидно, что мы стали свидетелями волчьей инициации, с помощью которой Звероловы приобретают способность обращаться в волка. Чудовищный ритуал требовал убийства оборотня. Теперь стало понятно, почему Звероловы так часто похищают даков, особенно детей. Для этого обряда нужен непременно живой волколак.

Мы постарались незаметно убраться подальше от логова Звероловов. Подавленные увиденным, мы вернулись в стаю. Я решил, что все волки должны узнать, что делают с похищенными оборотнями Звероловы. Вождь собрал даков на поляне перед пещерами", волки слушали меня, сверкая глазами. Дув, чьи трое детей были похищены живыми, закрыл лицо руками и тихо плакал. Плакала и жена Креока, чей младший сын был тоже похищен. Но волки должны были понять, что, позволив убить себя, находясь в волчьем обличье, они дают возможность родиться еще одному Зверолову. Тогда Креок произнес те слова, что готовы были сорваться с моего языка:

— Каждый, кто попадает в плен к Звероловам, должен умереть в облике человека, чтобы не позволять множиться этому отродью.

На двадцатый день, когда кузнец должен был отдать заказанное Звероловами оружие, мы отправились к Большому Стану вчетвером: я, Креок, Дув и Келл — три меча и кинжал, который при внезапном нападении может сослужить не меньшую службу, чем меч.

После долгого раздумья я решил изменить план. Забрать оружие у кузнеца, возможно, будет намного труднее, чем напасть на Звероловов в лесу, где им не смогут прийти на помощь местные жители. Пахари и ремесленники были никудышными бойцами, но и они, вооруженные дубинами и топорами, смогли бы нанести значительный ущерб нашему маленькому отряду. Тем более что убивать обычных людей мы не хотели. Нам будет легче убить трех Звероловов в лесу, где им неоткуда ждать помощи. Учитывая, что я возьму на себя минимум одного, если не двоих, то трем моим спутникам нужно будет справиться лишь с двумя или одним воином. Это станет их первым испытанием и, на мой взгляд, абсолютно легким.

С самого утра мы были на месте. Спрятавшись среди деревьев, прождали Звероловов почти до полудня. Их оказалось значительно больше, чем я рассчитывал. То, что забирать оружие может прийти большее количество воинов, чем его заказывать, я не учел. Похоже, Предводитель Звероловов решил выслать дополнительную охрану для оружия. Восемь Звероловов вместо трех! По два на каждого из нас, включая вооруженного лишь кинжалом Келла.

Мы наблюдали, притаившись среди деревьев, как отряд Звероловов разделился. Трое, те, за которыми мы следили в прошлый раз, направились в деревню. Остальные остались поджидать их на опушке леса. Видно, Звероловы не хотели показываться в селении все вместе, чтобы не беспокоить его жителей.

Я счел это удачей, четверо против оставшихся пятерых было не так уж плохо, если учитывать, что трое из нас были хорошо вооружены. На наше счастье, Звероловы, освоившие превращение в волка, не обладали его нюхом и чутьем. Они беспечно развалились на траве, предаваясь пустым разговорам. Один из них сидел, привалившись к дереву. Келл дал мне понять, что может подобраться к нему сзади и перерезать кинжалом горло. Я одобрил его план, дав остальным указание напасть сразу, как только будет умерщвлен первый Зверолов.

Келл подобрался к нему совершенно бесшумно и быстрым движением перерезал горло. Зверолов не издал ни звука, но один из его товарищей увидел это. Он мигом вскочил, схватившись за меч. Я прыгнул на него, боковым зрением отметив, что Креок с Дувом тоже выскочили из засады.

Четверо оставшихся Звероловов были убиты в одно мгновение. Это было больше похоже на хладнокровное убийство, чем на схватку. Мы справились с ними с такой удивительной легкостью, что объяснить это можно было лишь тем, что они потеряли осмотрительность, никак не ожидая нападения. Да и от кого его было ждать, если уже давно они привыкли чувствовать себя хозяевами леса. И люди, и волки были вынуждены смириться с их преобладающей силой. Позабыв об осторожности, они расслабились. Думаю, мы победили бы их, даже не имея настоящего оружия, одними клыками.

Мы осмотрели тела и подобрали оружие. Келл выбрал себе хороший боевой топор одного из Звероловов. Мы оттащили тела подальше в кусты, чтобы вернувшиеся посыльные не заметили их сразу, и остались поджидать ушедших в селение Звероловов.

Они вернулись не скоро и в сопровождении нескольких жителей Большого Стана. Мы вновь отошли за деревья, переглядываясь в нерешительности. Убивать мирных жителей в наши планы не входило. Звероловов сопровождал кузнец, два юноши, судя по всему, его подмастерья. С ними шла еще и девушка, может быть, та самая дочка, для которой кузнец чинил браслет. Один из Звероловов слегка приотстал от остальных и переговаривался с девушкой, она хихикала, он хохотал. Кузнец и подмастерья несли свертки, в которые, судя по всему, было завернуто оружие.

Если бы Звероловов не должны были ждать Их товарищи, я бы предпочел напасть на них, когда они расстанутся с местными жителями и отправятся домой. Но после того как эти трое обнаружили бы, что их оставленные друзья мертвы, они могли, вместо того чтобы уйти вместе с оружием восвояси, вернуться в Большой Стан под охрану стен и местных жителей. Нужно было действовать, не дожидаясь, пока Звероловы обнаружат, что часть их отряда уже не существует. Я принял решение, о котором часто потом вспоминал с раскаянием. Когда процессия Звероловов и местных жителей поравнялась с нами, я дал Келлу команду к нападению.

Келл бесшумно пробрался между деревьями и, обойдя отряд сзади, вышел на дорогу. Так же незаметно подошел он к отставшему Зверолову, который ничего вокруг не замечал, кроме своей юной спутницы. Так и не поняв, что произошло, он лишь удивленно всхлипнул, когда поток его острот был остановлен вошедшим ему между лопатками топором. Я лишь подивился, зачем Келлу понадобилось использовать топор, когда он мог легко вонзить клыки в шею Зверолову, тот все равно не успел бы отреагировать. Впрочем, это хороший признак, если мои воины учатся применять оружие вместо клыков. Зверолов умер так бесшумно, что идущие впереди люди ничего не заметили. Лишь сама девушка, обнаружив, что словоизлияния спутника прекратились, удивленно обернулась и увидела его лежащим посреди дороги. Но в этот же момент Келл обхватил ее рукой и закрыл ей рот ладонью.

Убийство отставшего Зверолова было командой для нас. Мы выпрыгнули из-за деревьев. Одного Зверолова сразу же убил Креок. Он нанес удар в прыжке, и выпад этот был таким молниеносным, что противник даже не успел поднять в свою защиту меч. Второй Зверолов отразил нападение Дува, и я поспешил ему на помощь. Но тут кузнец, несший большой сверток с оружием, скинул его на землю и, вытащив из него топор, с ревом бросился на меня.

— Знал ведь я, что ты вор, да не подозревал, что убийца! — проревел кузнец.

Он добавил к тяжести топора силу своей могучей руки. Удар оказался таким мощным, что отразить его было почти невозможно. Мне пришлось отклониться в сторону, чтобы увернуться. Я отступал, уклоняясь, но, словно завороженный, так и не нанес ни одного удара. Кузнец был очень силен, но недостаточно поворотлив. Я мог бы зайти ему за спину и нанести удар, но почему-то медлил, будто впав в оцепенение. Словно ожил кошмар из моих снов — огромный разъяренный кузнец, с ревом нападающий на меня.

Оба парня, что сопровождали кузнеца, остановились в растерянности. Наконец, один из них тоже бросил оружие на землю и, выхватив меч, неумело поднял его, испуганно уставившись на окружающих. Возможно, он хотел прийти на помощь кузнецу, но так и не решился, оставшись стоять в стороне, сжимая бесполезный меч. Келл отпустил девушку и бросился мне на помощь, завопив на бегу:

— Бей, что же ты, бей!

Возникло странное ощущение, будто вновь началось падение. Почва уходила из-под ног, все рушилось и плыло у меня перед глазами. Я словно ощутил движение времени, снова выпал из общего ритма. Деревья, поляна, кузнец — все раскачивалось, будто я внезапно потерял равновесие.

И вновь мне показалось, что я могу одним усилием воли повернуть время вспять и снова оказаться в той битве. И пронзительный рог Бренна вновь завыл, и меч в моих руках крошил тела врагов. Но Бренн был снова мертв, я в бешенстве рубил его убийцу, словно мясник, превратив римлянина в кровавое месиво.

Внезапно я осознал, что кто-то повис у меня на руке и услышал голос Креока:

— Бешеный ты, что ли, он давно уже мертв!

Я очнулся посреди волков, меня душила бессильная ярость. Я ничего не могу уже поделать, ничего. Бренн снова был мертв. И тогда я увидел перед собой на земле искромсанное тело кузнеца. Клыки у меня были Выпущены, лицо и одежда в крови.

Парень, что до сих пор стоял, держа в руках сверток с оружием, бросил его на землю и побежал, не разбирая дороги. Девушка обхватила голову руками и пронзительно визжала. Второй парень схватил ее за руку и потащил за собой. Но она, будто завороженная кровавой бойней, упиралась и озиралась на тело кузнеца.

Келл бросился следом, я едва остановил его. Разъяренный, он прорычал:

— Если они уйдут, то расскажут Звероловам, кто напал на их людей. Нам больше не удастся скрывать свою подготовку к войне.

— Даже если мы убьем этих юношей, в Большом Стане все равно узнают о пропаже соплеменников и известят об этом Звероловов. Несложно им будет догадаться, кто похитил их оружие.

— И все-таки Келл был прав, — сказал Креок, качая головой. — Надо было их убить. Мало ли грабителей в округе. Оружие очень дорогое,

— Убить мирных жителей, чтобы на нас обозлилась вся округа? Мало нам Звероловов, ты хочешь еще сражаться с людьми?

— Мы все равно убили одного из них, — сокрушенно сказал Креок.

— Он первым напал на нас. Хватит болтать! Быстро собирайте оружие, пока они не привели людей, — приказал я волкам.

Мы подняли свертки и, подхватив собственные мечи Звероловов, бросились бежать. Всю дорогу я корил себя за проявленную слабость. Девушку и юношей, безусловно, нужно было убить. Бренн непременно так бы и сделал. Почему я остановил Келла? Не знаю, пытались ли люди организовать погоню, но мы ее так и не услышали. Без дальнейших приключений мы добрались до Волчьего Дола.

Появились мы как раз к разделу добычи, принесенной охотниками. Даки всегда выделяли мне часть, положенную жрецу. Я обычно отдавал ее жене Креока, поскольку вождь настаивал, чтобы я ел вместе с ними.

Жена вождя была очень довольна моим согласием есть приготовленную пищу вместо сырого мяса. За свою жизнь я привык к любой еде. А эта женщина, выросшая среди людей, так и не смогла смириться с тем, что ее новые сородичи предпочитают сырое мясо, она убедила мужа и детей, а теперь еще и Дува есть вареную пищу. И это была еще одна причина для прошлых ссор вождя с убитым жрецом. Служитель уверял, что Залмоксис запрещал волкам как-либо обрабатывать еду.

Вождь позволил жене самостоятельно вести хозяйство и устанавливать собственные правила быта. Она же относилась к своему мужу с таким уважением и почтением, какое редко встречается у волчиц. Только человеческие женщины умеют создавать культ отца, подобный тому, что был в семье Креока.

Ко мне эта женщина всегда относилась с уважением, хотя теперь у нее уже не было причин так почитать меня, как прежде. Я вернул ей сына, но тут же отобрал его вместе с остальными членами семьи, включая Вендис. Волчонок, став воином, больше не позволял никому относиться к себе, как к ребенку. И прежде всего от юношеского максимализма сына страдала его мать.

Но я не осуждал Волчонка и всячески поощрял его стремление быть похожим на взрослых. Ему и так приходилось нелегко. В свои двенадцать с небольшим лет он был отделен от ровесников, еще проводивших дни в безделье или на охоте. Раньше он непрестанно хвастал перед ними дружбой со мной и теми подвигами, которые ему удалось совершить, сбежав от эллинов. А этих подвигов, по его словам, было немало, хватило бы на целый отряд взрослых воинов. Я просто поражался детской фантазии, слыша легенды о его странствиях по миру в обществе богов. Но теперь все переменилось. Он больше не сочинял историй и не тратил время на других волчат. Со свойственным молодежи презрительным пренебрежением к тем, кто лишь чуточку ниже их по статусу, он проходил мимо своих сверстников, задрав нос, лишь коротким кивком показав, что заметил их.

Но сами волчата обожали его. В их глазах Волчонок был еще большим героем, чем все остальные волки вместе взятые, ведь он был одним из них, их одногодок. Они вместе росли и играли, учились охотиться и метить территорию, кусаться и различать врагов. А теперь Волчонок расхаживал с заткнутым за пояс топором, у которого его отец чуточку укоротил рукоять.

Когда другие воины отдыхали после занятий, Волчонок продолжал тренироваться, привлекая порой для этого свою сестру. Наблюдая за ними в поединке, я разработал для них специальную тактику боя, где основное внимание было направлено не на силу удара, а на умение уходить от него. Гибкие и юркие, они могли оставаться недоступными для врага за счет скорости реакции и быстроты движения. Волчица и Волчонок научились двигаться так быстро, что даже волки терялись в поединке с ними. Человеку, вступившему в рукопашную с Волчонком или его сестрой, будет казаться, что перед ним вихрь, принимающий время от времени облик оборотня. И все же, наблюдая за ними, я чувствовал, что они слабое место моего отряда и меня самого. Если даже они не подведут в бою, то я все равно буду излишне озабочен их безопасностью. Они не идеальные воины уже просто потому, что я не могу послать их на верную смерть.

Жена вождя сварила жирный мясной бульон и потчевала нас. Большие порции вареного мяса в бульоне отличали этот обед от обычной трапезы людей, женщине удавалось кормить свою семью так, чтобы не ущемлять их волчьих потребностей и при этом соблюсти ее собственные принципы. Поедая свой обед, я неотрывно разглядывал Вендис. Девушка очень изменилась с тех пор, как я впервые увидел ее. Она, как и ее брат, покрылась ссадинами и синяками, к огорчению их мамы. Свои прекрасные волосы Вендис теперь заплетала в косу и как-то крепила на голове, чтобы они не мешали ей в бою. Она ловила мой взгляд, а когда ей это удавалось, краснела и опускала глаза. Она была слишком красива, чтобы погибнуть от рук Звероловов.

Волки обычно растят своих детей в разумной строгости. Но в племенах волколаков много человеческих женщин, привнесших в нашу жизнь те недостатки людского общества, которых не было в дикой, а потому совершенной, природе. И одним из этих недостатков было стремление излишнее баловать детей. Именно такими выросли и дети вожака стаи. Вендис и Волчонок (других детей Креока убили Звероловы) от природы были самонадеянны и упрямы. А их мать лишь усугубила эти качества своим неразумным воспитанием. Отец же, обожавший свою супругу, как и большинство волков, позволял ей делать все, что угодно, рассматривая уже тот факт, что она живет с ним по доброй воле, как высшую божью благодать.

В честь нашей первой победы над Звероловами Креок решил устроить праздник. Волки прославляли героев, и прежде всего самого Креока, а также Дува, Келла и меня. Креок хотел показать волкам, что Звероловов можно победить. Всего-то нужно настоящее оружие, и вот уже волки справились со своими старыми врагами, несмотря даже на их численный перевес. Я пытался объяснить Креоку, что это было случайное везение, Звероловы не ожидали нападения, и в бою будет все совсем не так легко. Но он не позволил мне говорить об этом всей стае. Сейчас ему нужно было поднять боевой дух волков. Теперь Креок сам увидел, что у даков есть путь к спасению, и хотел, чтобы этот путь увидели все его соплеменники.

Волки довольно веселый и безалаберный народ. Даки в этом ничем не отличались от моего племени из Эринира. Приподнятое настроение после сытного ужина нередко переходило в праздничное, веселый разговор — в пение, прогулки — в танцы. Во времена моей жизни в Эринире, я был самым рьяным участником любых развлечений подобного рода, но сейчас, наблюдая за тем, как бойко отплясывают юноши и девушки, я почему-то злился.

Не находя действительных причин для своего недовольства, я отошел в сторону, в тень, уселся на бревно и мрачно наблюдал за чужим весельем. Я не чувствовал себя способным наслаждаться им. Мне не хватало юношеского задора и легкомыслия, а также веры в то, что когда кружит вокруг костра веселый хоровод, когда тебя касается девичья рука, задорно блестят глаза твоей подруги, хотя бы на одно мгновение можно сделаться веселым и самому. Словно сердитый демон, восседал я на своем бревне и становился более мрачным, по мере того как даки все больше распалялись весельем.

Креок подошел и бесцеремонно уселся подле меня, разгоряченный танцем. Только что он отвел свою жену в пещеру, а сам вышел, чтобы еще побыть с молодежью.

— Тебе нравится моя дочь, — с нажимом произнес Креок.

Он не спрашивал, а утверждал. Конечно, какие могут быть сомнения, его дочь нравится всем, она нравится и мне. Но меня этот вопрос насторожил и даже расстроил. Такие разговоры о своих дочерях отцы обычно заводят с определенными намерениями, что Креок тут же и подтвердил:

— Ты живешь без женщины, это плохо. Мужчина не должен быть один. Сидишь здесь, как сыч, на бревне в одиночестве и даже не пытаешься потанцевать с какой-нибудь из девушек, а ведь любая из них с радостью пойдет с тобой.

Я ничего не ответил. Что тут можно сказать? И вправду, сижу в одиночестве, злясь и на себя, и на других. И то, что девушки посматривают на меня, но не решаются подойти, вижу. И о красавице Вендис тоже не поспоришь. Как ни отпирайся, а она нравится мне даже больше, чем я того хотел. Обдумывая свой ответ, я отвлекся, погрузившись в размышления о собственной несчастной и одинокой персоне, и забыл ответить вовсе. Креок помолчал, дожидаясь ответа, потом неодобрительно кашлянул и со вздохом произнес:

— Я скоро состарюсь, мое место нужно будет кому-то занять. Ты его и так уже почти занял.

— Я не претендую на твое место, Креок. Вот научу вас владеть железом, а дальше живите, как знаете, я твоим волкам не вожак.

Я смотрел, как танцует Белая Волчица, уверенно ведя за собой других девушек, и невольно сравнивал этот праздник с другим. С той самой ночью, когда мое племя устроило празднество в честь Эринирской принцессы, посетившей нас. И прелесть Вендис поблекла в моих глазах, когда я вспомнил о Моране.

Креок сердито молчал, было ясно, что он ждет совсем не такого ответа, и разговор идет не так, как он запланировал. Наконец вождь не выдержал и напрямую заявил:

— Вендис — лучшая девушка в племени, я отдам ее только за самого сильного воина, того, кто сможет стать вождем даков.

Креок многозначительно умолк, видимо, ожидая от меня дальнейшего продолжения разговора. Я неловко молчал. Конечно, Вендис лучшая девушка в племени лаков, и только полный идиот от такой откажется. Мне не хотелось признаваться отцу Вендис, что я, похоже, и есть тот самый идиот. Вендис очень хороша, но я не мог на ней жениться. Я и сам не понял, почему вместо честного отказа я начал в ответ бубнить какой-то бред о моей благодарности за такую честь и обещал подумать.

Креок недоуменно посмотрел на меня, явно не поняв, о чем именно я собрался думать. Волки не склонны к туманным разговорам, на прямой вопрос они хотят получить такой же ответ. К моему огорчению, Креок спросил:

— На твоем острове тебя ждет жена или невеста?

Я опустил голову, чтобы вождь не мог увидеть моего лица. Ждет ли меня невеста? О да, если ее имя Смерть. Но как бы то ни было, ответа на этот вопрос вождь не получит. Не его это дело, кто и где меня ждет. Самой Вендис я, может быть, и ответил бы, но ее отцу с какой стати? Это у людей отцы распоряжаются дочерьми да решают, подходит ли ей жених. Креок тоже вздумал решать, кому отдать дочку. Только его спрашивать никто не будет. Волкам не требуется ничье разрешение, чтобы взять себе женщину.

Рассердившись, Креок ушел. И я, решив, что мне больше нечего делать среди праздной и легкомысленной молодежи, поднялся за ним вслед.

Подходя к своей пещере, я услышал шаги позади и почуял Вендис. От досады я едва не закричал на нее. Похоже, отец и дочь сговорились и решили выяснить свои отношения со мной непременно сегодня.

Вендис вышла из темноты и робко подошла ко мне, в руках она сжимала венок из полевых цветов, какие плетут девушки и порой носят влюбленные юноши. Вендис глубоко вздохнула, словно вместе с воздухом пыталась глотнуть храбрости, подняла венок и надела его мне на голову.

— Тебе не обязательно скучать в одиночестве, — проговорила она скороговоркой, не поднимая глаз, — я нарвала для тебя цветов.

Я снял венок с головы и смял его. Ее губы дрогнули обиженно, и она подняла на меня глаза.

— Мои руки не предназначены для цветов, Вендис, — попытался оправдаться я, — они привыкли лишь к мечу.

— А твое сердце не предназначено для любви, не так ли? — едва слышно проговорила Белая Волчица.

— У меня нет сердца, Вендис, оно сгорело в жертвенном костре моего вождя. Лучше бы тебе, Вендис, никогда не рвать для меня цветов.

С этими словами я бросил скомканные цветы и вошел в свою пещеру, оставив девушку одну у входа.

Я корил себя за грубость, но что я мог поделать? Она жила легко и грациозно, словно бабочка, порхающая среди цветов. Будто и не было у племени никаких тревог. В своей юношеской беззаботности она не могла даже предположить, что ее счастливую жизнь может что-нибудь омрачить. Теперь, когда появились на горизонте первые тучи, она тихо плакала. Что ж, когда-то и я был таким же беззаботным и влюбленным и так же был потрясен, узнав, что жизнь не спешит исполнять мои желания.

Я улегся спать, стараясь не вспоминать о своем нелепом поведении, но мысли неизменно возвращались к Вендис. Она была девственницей, что вполне естественно для незамужней волчицы. Волчицы, выбирая себе мужчину однажды, остаются верными ему на всю жизнь. Мне не доводилось сходиться с настоящими волчицами, и было любопытно узнать, какова их любовь. Но мог ли я воспользоваться влюбленностью девушки лишь для того, чтобы удовлетворить свое любопытство? Будь она обычным человеком, я, скорее всего, так бы и поступил, но она была волчицей. И я не мог преступить священного закона, усвоенного с молоком матери: волки вступают в связь лишь по любви, однажды и на всю жизнь. Как бы ни была привлекательна Вендис, мне никогда не полюбить ее.

Как объяснить ей, что мне нужны верные воины, а не обиженные влюбленные девчонки? Как объяснить девушке, что она, такая горячая и живая, слишком горяча и жива для того, кто, словно могильный камень, стынет от собственного холода. Как сказать красавице, что она будет замечательной возлюбленной, но не для того, чья душа обожжена светом Иного Мира? Кому же дано затмить этот свет? Как бы хорошо ни пела Вендис, ее песня уже не прельстит того, кто пленен голосами Дивного Народа. И, закрывая глаза, я погружался в грезы о былом, представлял тонкий профиль Мораны, легкий взгляд бирюзовых глаз, вьющиеся пряди волос цвета осенней листвы. И мир грез увлекал меня к тому образу, что изгонял из моих мыслей любые думы.

Глава 7 Бешеный Пес

Теперь у нас было оружия больше, чем нужно для уже обученных волков, и я добрал в отряд еще двадцать человек. Те, кто уже привык к металлу, отдали свои браслеты новичкам.

Ожидая возможного нападения со стороны Звероловов, я выставил караул, который должен был внимательно просматривать лес. Если Звероловы умели скрыть свой запах, то становиться невидимыми они, слава Великой Богине, пока не умели. И если все пойдет по плану, то так никогда и не научатся.

Я послал Макку в селение людей, чтобы разузнать, поняли ли жители, кто напал на Звероловов. Быстрый и сообразительный Макку лучше других мог уловить настроение людей. К тому же я подозревал, что он, как и я, обладает способностью к чтению мыслей. В большей или меньшей степени все оборотни могли улавливать мысли других, но не все могли пользоваться этим для общения между собой. Похоже, Макку мог делать и это.

Он вернулся скоро. Да, жители поняли, кто мы. Они сообщили Звероловам, что на посланный ими отряд напали волки. А еще Макку довелось услышать леденящие кровь истории о страшном предводителе волков. В Большом Стане говорили, что он — безумное чудовище с жутким оскалом. Люди дали мне прозвище — Бешеный Пес.

Потные, грязные, окровавленные, мы сражались друг с другом. Страх и ярость разжигали в нас желание стать лучше, сильнее. Отчаяние, давно поселившееся в сердцах волков, безнадежность, вольготно расположившаяся в Волчьем Доле, постепенно отступали перед нашим безумным натиском. С каждым новым отработанным выпадом, с каждым разученным защитным блоком в волках расцветала надежда. Келл больше не фыркал. Теперь он изо всех сил пытался доказать мне, дакам, но прежде всего самому себе, что он может стать настоящим воином. К топору, доставшемуся ему после налета на Звероловов, он относился с суеверным почтением. Если он и верил во что-то, так только в свой топор. Я бы не удивился, если бы увидел его молящимся этому оружию.

Теперь в отряде волков насчитывалось тридцать два воина, включая меня. И это были отнюдь не новички. Многие из них, даже Вендис, уже встречались с врагом в битве. В прошлом году Звероловы дважды нападали на Волчий Дол. Даки отражали нападение без оружия, защищаясь лишь клыками да костяными ножами. Звероловам удалось тогда многих убить и похитить нескольких подростков. Волкам нельзя было отказать в храбрости, и все же тридцать два воина — это еще не армия. В отчаянии я вспоминал многотысячную армию Бренна, сметающую все на своем пути. Ни в численности, ни в умении, ни в опыте моему маленькому отряду не сравниться с этой армией. Тем более никогда не сравняться мне с Бренном. Его военный гений был воспет бардами и поэтами. Я же не мог даже разработать план нападения на Звероловов.

По ночам, когда заканчивались тренировки и никто не мог меня видеть, я бродил между березами, растущими вокруг моей поляны, предаваясь воспоминаниям о великих битвах в римских землях, где мне пришлось сражаться под началом Бренна. Я шел перед ним, расчищая ему путь в рядах римлян. Я рубился, думая только об одном: убивать, убивать, убивать… Если вождю требовалось что-то другое, он отдавал приказ и вновь, не задумываясь, я выполнял его. Теперь мне предстояло самому постичь смысл битвы, самому отдавать приказы. Я боялся, панически боялся проиграть. Ни смерть, ни раны не страшили меня. Только вероятность поражения в битве вызывала во мне липкий страх, спина под рубахой покрывалась потом, когда я представлял, как гибнут мои бойцы, как мы отступаем, раненые, потерявшие друзей. Я полюбил каждого из них, полюбил с отчаянной страстью, как любит творец свои собственные произведения. В каждого, словно ваятель, я методично вкладывал частичку себя. Обучая бойца, я узнавал его характер!

, его слабые и сильные стороны, его душу. В тренировочном бою я ловил взгляд бойца и чувствовал его самого, его мысли, удары его сердца, ритм его жизни. Потеря любого из них стала бы подтверждением моей несостоятельности как учителя, как вождя. А еще и стала бы неизлечимой раной на собственной душе.

Надменный Келл научился терпеть боль, не обращаясь в зверя. Ему было сложнее всех сдерживаться, он слишком эмоционален, слишком горяч. Но он справился, смог выносить страдания, смотреть на собственную кровь и не терять человеческий облик.

Креок слишком гордый, чтобы показывать свои слабости. Он ни за что не признается, что ему больно и тяжело. Я видел, как после общих тренировок он идет в лес и продолжает упражнения там. Он хочет быть лучше всех, даже во время учебы, он должен служить примером для своих волков. И я старался обращать внимание остальных на способности их вождя, на то, как легко ему все дается.

Вендис, такая же гордая, такая же скрытная, как отец. Ни разу она не показала, что ей тяжело. Она была не слабее остальных, никому не уступала ни в терпении, ни в выносливости. Она получила множество ран, но ни разу я не видел ее слез.

Весельчак Ив умел драться легко, непринужденно, словно играючи. Кажется, он так и не смог всерьез воспринимать происходящее. Во время тренировочного боя он подсекал полевые цветы, чтобы собрать букет для Вендис, с которой обычно бился в паре.

Рри, как всегда спокойный, был совершенным воином. Он не горячился, оставаясь почти равнодушным, просто наносил удары, словно призрак, сметая любые преграды.

Даже Макку, несмотря на мои прежние сомнения, научился неплохо биться.

Лишь маленький Волчонок еще уступал остальным. Ему не хватало мощи мускулов и веса для равноценной борьбы. Но его отчаянное желание прославиться, его ненависть к Звероловам были настолько сильны, что они искупали нехватку силы.

Мои волки жили, учились, сражались, вставали и ложились лишь по моему желанию. Волчий Дол вдруг стал для меня отдельным самостоятельным миром, моей собственной вселенной, а я был ее творцом. Выживет ли Волчий Дол, смогут ли победить мои волки, зависело только от моей собственной способности научить их сражаться и вести их в бой. Поражение в битве стало бы катастрофой моего личного "я", моего мира, моей души.

Была глубокая осень, деревья пылали багряным убором, земля пахла тленом, суетились белки, падали листья и бесшумно ложились мне под ноги. Я шел по мягкой, пружинистой земле, еще не схваченной первыми морозами. Природа вокруг замерла в ожидании зимы, в ожидании смерти.

Я был уверен, что Звероловы не оставят без внимания нападение на их людей у Большого Стана. Каждый день я ожидал известий от разведчиков. Каждый день я внушал своим волкам, что бой близок. И, несмотря на всю мою готовность к этим событиям, принесенное разведчиком известие о том, что Звероловы покинули крепость, потрясло меня. Прежде Звероловы нападали лишь летом. Если бы у меня было больше времени, я бы успел не только превратить своих волков в настоящих воинов, но и укрепить подходы к Волчьему Долу, провести переговоры с другими родственными племенами. Но Звероловов не интересовали мои планы. Они вышли из крепости в количестве шестидесяти человек и теперь продвигались в нашу сторону. Это, безусловно, было военным походом.

— Выходим им навстречу, — сказал я Креоку.

— Навстречу, — согласился Креок и оскалился в волчьей ухмылке.

Выход назначили на ближайшее утро. Я распустил волков. Сборами должен был распорядиться Креок. В ночь перед походом все должны отдыхать. Я велел волкам отоспаться и плотно перекусить, перед тем как собраться на поляне перед моей пещерой. Трудно сказать, кто волновался больше: я ли, прошедший сквозь пламя нескольких битв, или мои волки, идущие в первое настоящее сражение. Их волнение было и понятно, и простительно. Любой новичок волнуется перед первой битвой. Меня же понять было труднее. Это не было трусостью, а скорее отчаянной неуверенностью в собственных способностях.

Я пошел к реке, к Великой Реке, как звали ее даки. В каждой местности была река, носившая такое же название и посвященная Великой Богине. Была такая река и на Медовом Острове, и не одна.

Река величественно и неторопливо несла свои воды, отражая небо, облака и птиц, парящих над ней. Ей, реке, не было дела до наших проблем. Она была слишком значительна, слишком грандиозна, чтобы интересоваться жителями своих берегов. Я простоял над обрывом до глубокой ночи, так и не оторвав взгляда от серебристой глади реки. Теперь в ней отражалась луна. Мое уединение нарушил вождь даков.

Он бесшумно подошел и встал рядом со мной, уставился на луну, тяжело вздохнул. Я понял, что он нуждается в поддержке, в той силе, которая должна быть у вождя, но которой, увы, не было даже у меня. Он пришел сейчас и один, потому что не мог показывать свою слабость перед подчиненными ему воинами. Так же должен поступать и я. А потому я долго и вдохновенно говорил ему о том, как много значит для нас эта битва, как счастливы будут даки, когда перестанут бояться Звероловов, каким великим воином вырастет Волчонок, если отец его покажет ему пример в этом сражении. Креок внимал мне, и, по мере того как глаза его загорались вдохновением, я все меньше верил в собственные слова. Потом я отправил вождя спать, а сам вернулся в свою пещеру.

В отчаянии и страхе я мерил шагами пещеру, пытаясь придумать какой-нибудь план, кроме того, что у меня уже был: с громким воем напасть на отряд Звероловов и как-нибудь их всех перебить. План, конечно, был хорош уже тем, что он вообще имелся. Но все же я понимал, что он не предусматривает неожиданных ситуаций. Что делать, если Звероловы начнут нас теснить или, наоборот, отступят и закроются в своей крепости? Или случится что-нибудь еще, что обычно происходит во время захватов и битв, что-нибудь такое, о чем я даже не подозреваю теперь, поскольку никогда прежде не интересовался общим ходом событий во время боя, а после сражений, вместо того чтобы вслушиваться в разговоры Бренна с остальными вождями, предпочитал развлекаться.

Не моя вина, что я всего лишь рядовой воин, не созданный для управления войском. Я привык, не задумываясь, выполнять распоряжения вождя, предоставляя ему право рассуждать, строить планы атак и разрабатывать тактику сражения. Мое дело было убивать врагов в том месте и в то время, когда прикажет мне Бренн. В минуты боя я не видел и не знал, что происходит вокруг меня, как идет сражение в целом. Это задача вождя. Мое же назначение — рубиться. Что мне делать теперь, когда десятки пар глаз взирают на меня с надеждой и доверием, которое я в силу своего низкого происхождения и отсутствия опыта ведения битв могу не оправдать?

Когда ходьба от стены до стены наконец утомила меня, я сел и достал Меч.

— Ты! — сказал я ему обиженно, поскольку он не переживал и ему неведом был страх перед предстоящей битвой.

Но поскольку ничего к обиженному «ты!» я добавить не смог, то не стал продолжать обвинительную речь, а, вздохнув, пожаловался:

— Я растерян и подавлен, я не знаю, что мне делать. А ты молчишь, упиваясь собственным могуществом, вместо того чтобы помочь мне!

Голова на навершии Меча раскрыла один глаз, внимательно посмотрела на меня.

— Поставь себе цель, великий воин, и я приведу тебя к ней! — отозвался Меч. — Хочешь быть королем? Властвовать над народами? Хочешь завоевывать новые страны? Или, может быть, ты хочешь быть воспетым в героических песнях бардов? Выбирай сам! Я лишь средство достижения цели. Меч не может решать за тебя, что тебе делать и как действовать. Я лишь твой друг, твой защитник и помощник. Ты должен быть настоящим храбрецом, как Бренн, и я знаю, что ты таков. Какое великолепное пиршество ты устроил мне в римских землях! Разве я подвел тебя тогда? Разве я не защищал тебя, несмотря на неравенство сил, несмотря на безумие самой идеи сражаться одному против целой армии?!

— Я был тогда одержим. Нечего вспоминать об этом, теперь все иначе.

— О, ты был тогда одержим — одержим боевым безумием и жаждой мести! Что же теперь мешает тебе быть отважным, проникнуться той одержимостью, которая пылает в сердцах героев? Почему ты не убиваешь все время, как другие? Сначала ты запихиваешь меня под тюфяк. Какой позор! Ни крови, ни битв, только пыль, темнота и твой пьяный храп. Потом ты изнуряешь меня бесконечными тренировками, так ни разу и не пролив ни капли крови своих бестолковых учеников. И ты еще ждешь от меня советов! Откуда им взяться? Я не только не могу давать советы, скоро я разучусь убивать и буду годен лишь на то, чтобы рубить дрова.

— Не льсти себе, дрова удобнее рубить топором, чем тобой. Если ты не можешь ни подбодрить меня, ни дать дельный совет, то молчи и жди своего часа.

Больше Меч не сказал ни слова, и я подозреваю, что он обиделся, если, конечно, способен на это. Он сильно преувеличил мое бездействие, я убил нескольких Звероловов и постоянно непреднамеренно ранил волков во время тренировок. Кровь была, но, видимо, ему все казалось мало после бойни в Риме. Как ни странно, слова Меча действительно подбодрили меня и придали мне той решимости, которой так не хватало. Как всегда, упоминание о Бренне помогло мне сосредоточиться.

«Перед тобой, — сказал я себе, — не такой противник, с каким сражался Бренн. Это не коварные римляне или укрывшиеся за неприступными стенами антилльцы, это не многочисленные аллоброги или отчаянные племена селгов. Это просто отсталые дикари, даже их хваленое железное оружие сделано куда хуже, чем то, что было у поэннинских витязей. Они не так смелы, если вспомнить, как один из них пытался удрать, когда я убил его товарища. И, главное, они не готовы к нападению со стороны даков. Мне не придется вести сложные сражения, брать в осады крепости или разрабатывать хитроумные планы преодоления магических преград. О какой тактике здесь может идти речь? Нападем ночью, окружим со всех сторон и перережем гадов. Это все, на что я способен. А что еще можно ждать от волка? Людская хитрость и изворотливость мне недоступны. А Звероловы ничего другого и не заслуживают. В конце концов, я принес и так уже достаточно человеческого оружия в нашу волчью стаю. Итак, мне остается лишь вообразить себя Бренном и вести свое племя в бой против врагов, как делал это величайший вождь Медового Острова».

Мои размышления были прерваны шорохом у входа в пещеру. Волки собирались, я вышел к ним. Солнца еще не было видно, но на темном ночном небе у горизонта уже появились розовые подпалины рассвета. Пришла пора выступать. Я проверил оружие своих воинов и по примеру Бренна произнес им речь. Конечно, она была не такая длинная и цветистая, как речь моего вождя, но все же мне удалось вдохновить волков, и я этим гордился.

Потом, когда все расселись и пропели походную песнь, я принялся раскрашивать себя белоземляной краской. Подошел Волчонок, сев на корточки напротив меня, он с интересом наблюдал за моим занятием. Я молчал, гадая, сколько он выдержит, как долго сможет бороться с любопытством. Выдержал он всего несколько мгновений.

— Что ты такое делаешь? — поинтересовался он.

— Ты что же, никогда не видел раскрашенных воинов? Мы всегда делаем так перед боем. Это создает нам магическую защиту и устрашает врага,

По правде сказать, я лично никогда еще не раскрашивал себя, всегда больше полагаясь на собственное умение биться, чем на высшие силы, способные защитить меня. Но многие мои товарищи по оружию раскрашивали себя синей краской из остролистой вайды. Делал это и Бренн, а сейчас мне необходимо было походить на него, я должен был чувствовать себя сильным, как он, отважным и смелым, как мой вождь.

— Я никогда не видел раскрашенных воинов, Залмоксис, я никогда не видел боя. Я тоже хочу устрашать врага, научи меня это делать.

Учить было уже некогда, поэтому я усадил Волчонка перед собой и сам нанес ему несколько полос на лицо и плечи, прошептав заклинание против смерти. Не очень-то я верил в него, помня, что Бренн перед своей последней битвой тоже был раскрашен и защищен, однако это не спасло его от гибели. Когда раскраска была завершена. Волчонок жалобно попросил:

— Защити так и мою сестру, Залмоксис, она тоже впервые идет в бой.

В этой фразе «тоже впервые идет в бой» я услышал тщательно скрываемый страх, страх, который владел, наверное, всеми нами. Прошлые стычки со Звероловами в расчет не шли. Для волков это был первый настоящий бой с железом в руках, я же впервые сам вел воинов. Мы все боялись, мы все тщательно скрывали это. Краска помогала скрывать наш страх. Я раскрасил всех желающих.

Оборотни прикрепили мечи к спинам, как делал это я, и мы обратились в зверей. В волчьем обличье мы сможем двигаться очень быстро и застанем Звероловов в самом начале пути, когда они еще не готовы к нападению. Мы выступили. Серая стая, словно тень, безмолвно и быстро двигалась по лесу в сторону цитадели Звероловов.

Через сутки мы сделали короткий привал, поспали и подкрепились. К следующей ночи мы достигли своей цели. Впереди, еще невидимые нами, но уже вычисленные разведчиками, были Звероловы. Они двигались открыто, не прячась, издавая такой шум, что дикие звери их слышали за много миль и разбегались кто куда. Люди не умеют скрытно ходить по лесу, они разговаривают, сопят, гремят оружием. Обозначая их путь, шуршат листья, трещат ветки.

Я решил напасть, когда Звероловы остановятся на ночевку. Время клонилось к закату, мы ждали сообщения от разведчиков. Оно скоро пришло. Звероловы расположились неподалеку на поляне, окруженной лесом. Удобное место для нападения. Я разделил отряд на две группы. Ведомые Креоком волки ушли в глубь леса, чтобы обойти поляну и выйти с другой стороны. Мы были совсем близко от поляны, но люди не чувствовали нашего присутствия. Волки умеют скрываться в деревьях так, что человек мог пройти в локте от них, едва не задев, но так и не заметить хищника.

Какое-то неуловимое чувство сомнения, словно паутинка по лицу, проскользнуло сквозь меня. Я всматривался в бледные лица моих волков, но ни в одном из них не видел страха. Обреченность, решимость, покорность судьбе и смерти! Но ни трусости, ни сомнений. Волки стояли вокруг меня, спокойные, сдержанные, почти равнодушные, Я научил их не демонстрировать свои эмоции. Белая Волчица стояла рядом, почти касаясь меня плечом. Я чувствовал тепло ее тела, слышал, как яростно стучит ее сердце, разгоняя кровь. Она закусила губу, лицо сосредоточенное и такое же бледное, как у других. Я обнял ее, на мгновение с силой прижал к себе, но тут же ослабил объятия. Она не отстранилась, подняла на меня строгий и ясный взгляд своих серо-голубых глаз.

Между нами втиснулся Волчонок, он отпихнул сестру и начал что-то быстро шептать мне. Он единственный не поддался общему состоянию строгой решимости. Он трепетал от волнения и гордости, глаза его горели восторгом. Я потрепал его по светлым нечесаным космам, взглянул поверх его головы на Белую Волчицу. Но она больше не смотрела в мою сторону, встала рядом со своим дядей, полная решимости.

Мы ждали, когда последние сполохи заката погаснут и появится луна. Вот Бледная Госпожа выкатилась на небосклон и подсветила серые облака. Мы смотрели сквозь голые ветви деревьев с редкими, еще не опавшими листьями, на полную луну, призрачную и холодную. Оплачешь ли ты нас, Бледная Госпожа, или будешь, как прежде, надменно взирать с высоты на мир, в котором нас уже, возможно, не будет?

Эти тревожные мгновения пронизали нас своей невыразимой тоской. Я молча молился, наверное, впервые в жизни, призывая на помощь Великую Богиню и всех других известных мне богов. «О, Залмоксис, волчий бог, — умолял я, — прости мне мое самозванство, не оставь свой народ, дай мне силы и уверенность вести их».

В следующее мгновение я понял: все не так. Какое-то смутное ощущение неудовлетворенности давно уже преследовало меня, но я гнал его прочь, не в силах осмыслить его, связывая это со своим страхом. Но теперь я внезапно понял, что происходит. Мои волки не верят в меня! Они не боятся сражения, потому что не боятся смерти. Они идут в бой, чтобы отомстить и умереть. Месть, а не вера в победу движет ими. Они не охвачены тем огнем веры, той безумной яростью, какими всегда были одержимы воины Бренна. Но разве можно сравнить битвы прошлого с тем, что происходит сейчас? Бренн был героем, прославившимся в десятках, если не сотнях, сражений. В него верили, как в бога войны. Я уже не говорю о его второй личине, о Звере, бессмертном и кровожадном чудовище, которое гнало Бренна в бой, в кровь, в смерть, вело и спасало, и приводило к победе. Немногие знали о сущности этой личины, и большинство воинов полагало, что он просто оборотень. Но сила Зверя в сотни раз превосходит способности оборотня. Волколак — порождение этого мира, сын земли. Зверь, или, как его называли, Туата де Дананн, Древний Враг, был порождением Нижнего Мира, демоном, духом, управляемым Фоморами. Он нес в себе такое пламя ярости, что зажигал всех вокруг. Он был огнем и душой нашего войска. Люди шли за ним не раздумывая, не сомневаясь, отдав ему душу и волю. А еще позади войска всегда стоял Гвидион. Маг редко принимал участие в битве, но силу его чувствовали все, и все знали, человек с холодным лицом, скрестивший руки на груди, смотрящий вслед войску так, будто и не видит его вовсе, их не покинет. Он видит всех, чувствует каждого, друид придет на помощь, когда будет нужен. И, как всегда, при воспоминании о Гвидионе, перед моими глазами промелькнуло видение: мертвый вождь, и костер над ним, и жертва, извивающаяся в пламени, и равнодушие в глазах друида. Но было не время для видений, я сбросил его, как старый хлам.

Теперь за моей спиной не стоял Гвидион, впереди меня не пылала ярость, мне не за кем было идти. Я сам вел себя в эту битву, себя и своих волков. Но в силах ли я был заменить собой и вечную силу, и пылающую ярость?

Волки не верят в меня, не верят в то, что можно уничтожить вдвое превосходящего противника. Они благодарны мне за то, что я научил их убивать Звероловов, но я для них лишь способ отомстить, они не верят, что я приведу их к победе. А верю ли в это я сам?

Я не нашел ответа, сейчас не было времени задаваться вопросами. Бледная Госпожа уже взошла на небосклон. Поздно горевать о прошлых потерях, поздно сожалеть о совершенных ошибках.

Пламя, разожженное Гвидионом, распались на пепелище!

Черные ветви на фоне бледной луны.

Волчье время, волчья война. Самое время идти.

Я коротко взвыл и, услышав ответ Креока, бросился вперед. К чести Звероловов, нам не удалось застать их врасплох внезапным нападением. Они спали чутко, вполглаза, сжимая в руках оружие. Они больше не чувствовали себя в безопасности среди своих лесов. Главный мой расчет на неожиданность не оправдался. Напрасно я надеялся, что внезапным и сильным натиском мы легко расправимся с вдвое превосходящим нас по численности противником.

Из темноты на Звероловов обрушился град ударов. Рядом со мной пронзительно закричали от боли. Откуда-то сбоку брызнула мне на лицо горячая кровь, я раздраженно сплюнул. Позади меня коротко взвыл волк, и раздался треск разрываемой плоти, кто-то со стоном упал. Передо мной вырос силуэт Зверолова, я не успел поднять Меч, ударил снизу вверх и, повернув, извлек его, уклонившись от падающего тела, тут же столкнулся с другим врагом. Его топор просвистел рядом с моей головой. Я хотел его убить, но он рухнул подле меня, сраженный кем-то из волков.

Мелькали блики на лезвиях мечей и топоров, свистели в воздухе копья. Я услышал чей-то призыв убивать все, что движется, но не понял, кто кричал, Зверолов или дак. Меня охватила злость, я тоже закричал:

— Даки! Вперед!

С этим неоригинальным кличем я врубился в толпу Звероловов, разя их Мечом. Я слышал его песнь: «Кровь! Кровь!» С жутким воем за мной бежали волки.

— Убейте их предводителя! — донесся до меня крик. — Убейте Бешеного Пса!

— Ищите Бешеного Пса! — подхватил кто-то приказ. Как же в такой темноте люди смогут отличить одного волка от другого? Бессмысленный приказ.

Рукоять Меча стала мокрой от крови, но вытереть ее не было времени. Как только я убивал одного Зверолова, передо мной тут же возникал другой. Они все были одинаковые, с перекошенными лицами, в волчьих шкурах. Мне казалось, что я бьюсь с одним и тем же врагом, который без конца воскресает. Пьянея от запаха крови, я все убивал и убивал этого проклятого Зверолова. И все время рядом с собой я видел Рри, он брал на себя новых врагов, тех, что пытались напасть на меня сбоку, сзади. Наконец я понял, что он прикрывает меня. Это привело меня в бешенство, и я заорал:

— Прочь! Ты мне не нужен!

Но он бросился вперед и вновь отразил удар, нацеленный на меня.

— Это приказ Креока, — бросил Рри, ловко увернувшись от меча нападающего.

Приказ Креока! Он, видно, побоялся, что я впаду в то странное неистовство, которое охватило меня, когда я убивал кузнеца. Даже вождь даков не доверял мне!

Весь мир внезапно сузился до размеров маленькой поляны посреди Бескрайнего леса, поляны, превратившейся холодной осенней ночью в кровавое месиво.

Мы старались оттеснить Звероловов в лес, где вдали от костров им будет плохо видно врага. Ветки деревьев будут мешать им, цепляться за одежду, в темноте они начнут резать своих, в то время как волкам будет все отлично видно. Повсюду валялось оружие, выпавшее из рук убитых. Перепрыгивая на ходу через тела мертвых и раненых, я мимолетом подумал, какую уйму волков смогу вооружить, собрав этот улов. Волки бились подле меня на поляне, бой шел и где-то в лесу. Я не видел, что там происходит, и не мог позволить себе оглянуться, отвлечься от врага. Сражение вышло из-под моего контроля.

Перед моим лицом промелькнуло лезвие меча, не задумываясь, я отразил его. Новый удар чиркнул меня по лицу. Рри оттолкнул меня и пропорол живот еще одному Зверолову. Я оступился, едва не упав на мертвого волка. Я не смог разглядеть его лица, потому что глаза мне залила кровь. Я вытер рукавом лицо и оглянулся. Мы уже сражались посреди деревьев. Но удалось ли нам вытеснить Звероловов с поляны или это они нас гнали, я уже понять не мог.

Рядом со мной рухнул еще один волк, упал, не издав ни звука. А сколько их осталось позади меня, сколько там, на поляне лежит моих товарищей, которые уже никогда не встанут, не отпразднуют нашу победу, не оплачут поражения? Сколько их там? Я не позволил себе оглянуться. Не сейчас, когда битва еще не закончена.

Не оглядывайся, иди вперед, убивай врага, потом ты узнаешь, скольких жизней стоила твоя победа, сколько волчьих сердец уже никогда не будут биться. Сколько твоих друзей уйдут через Серую Долину в Чертог Воинов и поднимут там кубки за своего вождя, позволившего им стать бессмертными. И тот, кто возглавляет там этот пир, тот, кого даки зовут Залмоксисом, увидев, какое великолепное жертвоприношение совершил я в его честь, сколько дал я ему посланников, может быть, простит меня за присвоение его имени, может быть, сжалится над своим народом и избавит даков от их безумного вождя.

Волки сражались, бился и я, уже не зная и не осознавая, что происходит вокруг. Я не понял, почему Звероловы отступили, ринулись прочь, хотя я готов был сам признать поражение. Просто внезапно наступила тишина, нарушаемая лишь стонами раненых. Лязг металла оборвался, потому что не с кем стало драться. Большая часть Звероловов была убита, кто-то бежал. И только теперь я стал осматриваться, разглядывая оставшихся в живых волков. Я привел с собой три с лишним десятка, в живых насчитал лишь тринадцать, включая меня.

Наступил бледный рассвет, осветив поляну розовыми лучами. Подошел Креок, положил мне руку на плечо, заглянул в глаза.

— Мы победили в этой битве, — произнес Креок срывающимся голосом.

Его лицо было перекошено от скорби. Я вздохнул и пошел прочь. Земля под ногами мягко пружинила, ветви деревьев гладили меня еще не опавшими листьями.

Теперь я знал, что чувствовал мой вождь, оставляя за собой павших друзей, погибших с его именем на устах, защищая его жизнь. Власть не несет в себе ничего хорошего, вождь не может быть светлым, не может быть чистым. На его совести слишком много крови его соплеменников, которых он вынужден вести на смерть.

Меня догнала Вендис, встала передо мной:

— Мы победили, Залмоксис, победили. Впервые мы обратили их в бегство, впервые убили столько Звероловов. Ты понимаешь? Их осталось теперь не так много.

— Нас тоже, Вендис, — глухо ответил я.

— Дядя погиб, — жалобно всхлипнула она. — Он был рядом со мной, считал своим долгом меня прикрывать. А о себе забыл.

Я прижал ее к себе. Я был рад, что она жива, и Волчонок тоже, и Креок, и Келл, и Ури, и Макку. А вот Рри больше нет, и нет весельчака Ива, нет Ифи, нет Млеока. Нет очень многих.

От скорби мне хотелось метаться и выть, кричать и проклинать богов. Но вместо этого я взял Вендис за руку и вернулся с ней на поляну, где волки собирали оружие. Своих умерших волки не хоронят. Мы просто сложили их трупы отдельно от Звероловов и прикрыли ветками.

Серым безрадостным днем мы выступили в обратный путь, и только теперь меня начали донимать раны. По-видимому, они были не слишком серьезными, раз я мог еще идти. А идти было нужно, потому что нас осталось всего тринадцать человек, и все мы имели раны, и нам приходилось еще нести боевые трофеи: невиданное количество оружия и металлических изделий. Теперь я мог вооружить почти все племя.

И я шел, ослепленный духовной и телесной болью, невзирая на лихорадку и темные пятна в глазах. Волчонок отделался несколькими царапинами. Слегка прихрамывая, он бежал подле меня, ни на мгновение не умолкая. Весь путь домой он рассказывал мне о своих подвигах, подсчитывая убитых им врагов. А было их столь много, что количество давно превысило шесть десятков вышедших против нас Звероловов. И лишь к концу пути Вендис, заметив мое плохое состояние, отогнала от меня братца и шла со мной рядом, беспокойно поглядывая. Ее забота бесила меня, но отогнать ее я не смог. Я шел, борясь с тошнотой и головокружением, боясь лишь одного: упасть на глазах у моих товарищей.

Когда мы вернулись, израненные, груженные оружием, в Волчьем Доле нас встретили грустными песнями. Каждое лето Звероловы уносили жизни не одного десятка волков. Потери были привычны для стаи. Но впервые даки ушли в Чертог Воинов в сопровождении стольких врагов. Впервые Звероловы вернулись в свою крепость без пленников.

— Я должен кое-что сказать волкам, — обратился я к Креоку.

И добавил про себя: пока я еще могу говорить. Креок сделал жест рукой, призывая всех замолчать. Песнь оборвалась; В тишине на меня уставились десятки пар волчьих глаз.

— Каждый из вас скажет потом о ком-то из убитых. Пусть о каждом кто-нибудь скажет слово. Я скажу о Рри. Он был таким спокойным и чистым, словно небо в безоблачную и безветренную погоду. Хороший воин, хороший товарищ. От таких не ждут ни подвигов, ни предательства. Он сражался рядом со мной и по приказу вашего вождя прикрывал меня. Не буду говорить, правильно ли это. Но скажу, что я видел во время битвы. Нет еще того барда, который сложит о нем песнь. Рядом со мной сражался герой, бесстрашный, отважный! Он бросался в самое пекло и не думал о собственной жизни. Кровь залила его всего с головы до ног, на нем не было живого места от ран. Но он сражался за меня, за вас, за свое племя, за эту победу, за то, чтобы сегодня мы смогли сказать друг другу: да, мы многих потеряли, и боль потери разрывает наши сердца, но мы победили и доказали себе и врагам, что мы можем победить, а значит можем выжить. Рри погиб не зря. Его смерть принесла поражение Звероловам, они больше не устрашающий кошмар, они просто заноза в волчьей лапе. Мы избавимся от этой занозы. Я верю, что пока среди нас есть такие волки, как Рри, мы непобедимы. Пусть будет легок путь Рри через Серую Долину!

— Пусть будет легок путь Рри через Серую Долину! — подхватили вслед за мной волки. — Пусть будет легок путь!

Я растрогался собственной речью едва ли не до слез. Почему перед битвой я не смог сказать им ничего такого?

Среди волков я увидел престарелого отца Рри, его лицо сияло гордостью, я подумал, что должен подойти к нему.

Когда я дотронулся до его плеча, старик поднял на меня волчьи глаза и благодарно кивнул. Ему понравилась моя речь.

Очередь говорить перешла к Креоку. Он прокашлялся и громко произнес:

— Залмоксис верно сказал, о мертвых героях здесь еще прозвучит много речей. Я тоже скажу, но о другом. О том, кто вел нас, кто верил в нас, хотя нас было так мало и мы были так неопытны. Смотрите, вот он стоит перед вами, тот, чье имя будет являться Звероловам в ночных кошмарах. Они уже никогда не забудут, что среди волков появился Бешеный Пес!

Поднялся ужасный галдеж, и я даже не сразу понял, что это славят меня. Кличка, придуманная людьми, как оскорбление, превратилась внезапно в мое боевое прозвище. Сопровождаемый криками волков, я ушел к себе в пещеру, чувствуя, что силы покидают меня.

Не знаю, долго ли пролежал я здесь в полузабытье, когда Креок пришел ко мне. Он велел мне подняться, но ноги не послушались меня, и я рухнул обратно на свою лежанку. Тогда он поднял меня на руки и отнес в свою пещеру. Его жена промыла мои раны и перевязала их, напоила меня каким-то отваром, от которого я уснул долгим и глубоким исцеляющим сном.

Несколько дней, пока я был еще слаб, мне пришлось провести в семье Креока. Какими благословенными и умиротворяющими были эти дни. Пещера Креока словно существовала вне времени, будто была в Ином Мире. Я изо всех сил старался ощутить себя своим в этом уютном мирке любви и согласия, в этом чистеньком жилище, где всегда вкусно пахло, где все были довольны друг другом. Я пытался сродниться с этим миром хоть на время, ощутить себя членом этой замечательной семьи, похожей на все другие счастливые семьи своей безмятежной умиротворенностью, забыть хоть на время тревогу и тоску. Вендис и ее мать окружили меня нежной заботой.

Мне так хочется тишины и покоя — тишины в сердце и покоя в душе. Белая Волчица могла бы дать мне и то, и другое. За время жизни среди лаков эта мысль все чаще посещала меня, и тогда я с новым интересом рассматривал стройную фигуру Вендис, ее светлые, почти белые волосы, изящные, неторопливые движения молодой хищницы. Я предпринимал самые героические, самые серьезные попытки полюбить ее. Она была одухотворяюще красива, возбуждающе соблазнительна, я тянулся к ней всей душой, но в обществе ее, как и ни в чьем другом, не находил покоя.

Меня все чаще охватывало гнетущее ощущение падения, на миг мир менялся и обретал черты черного туннеля. Заботы о боеспособности и безопасности даков, подготовка к битве и сама битва со Звероловами вырвали меня из этого странного состояния, но теперь я начал вновь проваливаться в него. По ночам меня мучили кошмары. Отступившие на время, они вновь вернулись ко мне. То снилась мне окровавленная и хохочущая голова альбиноса — моего вождя Бренна. То видел я бредущего по высокой ржи странника с посохом в руке, он оборачивался и звал меня, и тогда я понимал, что это Гвидион. Я пытался бежать ему навстречу, но ветер бил меня в грудь, сбивал с ног и сталкивал в пропасть. И тогда я падал, падал, поглощаемый черной пустотой.

Меня растолкала Вендис.

— Что тебе снилось? Ты кричал во сне, — спросила она озабоченно.

Я удивленно смотрел на девушку, медленно приходя в себя, с трудом веря, что это был только сон. Видение казалось мне более реальным, чем эта чистенькая пещерка, в которой я очнулся.

— Что тебе снилось? — повторила свой вопрос Вендис.

— Мне снилось, — пробормотал я, все еще находясь между сном и явью, — что у меня есть крылья, словно у птицы, но только огромные, с черными перьями. Но почему-то, несмотря на эти крылья, я все время падаю, падаю, словно какая-то пропасть затягивает меня.

— Что тревожит тебя, Залмоксис? Вендис извлекла откуда-то костяной гребень и начала расчесывать мои спутанные от долгого лежания волосы.

— Меня тревожит человек в длинном плаще, — сказал я. — Он ждет меня и зовет во сне, он маг…

Я понял, что не смогу объяснить всего Вендис, не смогу подобрать слов, чтобы выразить то, что действительно мучило меня. Я словно попал в капкан и не знал, как из него выбраться.

— Во сне ты кричал, словно в бреду, звал кого-то. Кого ты зовешь? Что за странные имена?

— Имена?

— Да, ты звал Бренна, я помню, ты рассказывал, это твой погибший вождь. А еще — Морана, кто это? — Вендис коснулась рукой моего лба, где еще угадывались бледно-голубые следы, оставленные пальцами эринирской принцессы. — Но чаще всего ты произносишь странное имя, Гвидон, кажется.

— Гвидион, — поправил я ее, — неудивительно, ведь в каждом сне я ищу его.

— Это тот колдун в длинном плаще, да?

— Колдун? Да, пожалуй. Он друид. Нет, не так, Вендис, он ветер и звезды, он маяк в ночи, свет во тьме. Мне нужно к нему, Вендис, он ждет меня.

— Нет, нет, ты не должен к нему возвращаться, — воскликнула Белая Волчица, — он причинил тебе вред, он злой!

— Глупышка, мы считаем всех колдунов злыми, потому что нам непонятны их цели, нас пугает их могущество, они знают больше, чем мы.

Вендис долго молчала, обдумывая мои слова, потом неуверенно произнесла:

— Для тех, кто видит в темноте, не существует ни света, ни тьмы.

— Раньше я тоже так думал, Вендис.

— А теперь?

— А теперь я рад видеть твоего отца, — со вздохом облегчения воскликнул я, приподнимаясь на лежанке, и кивнул вошедшему Креоку.

Я был рад, что своим появлением он избавил меня от дальнейшего бессмысленного разговора с его дочерью. Отношение вождя даков ко мне переменилось. По любому поводу он советовался со мной и старался оказать мне всяческое почтение.

— Как ты себя чувствуешь. Бешеный Пес?

— Отлично, Креок, я был бы уже на ногах, если бы твои женщины не держали меня силой в постели. Вендис возмущенно фыркнула:

— Ты еще и сам не смог бы подняться. Вот неблагодарный, подумать только, зачем мы его лечим?!

— Ну, ну, — Креок ласково отстранил дочь от моей лежанки. — Воин должен стремиться встать на ноги как можно скорее, в этом нет ничего предосудительного.

Креок опустился на подстилку, на которой только что сидела Вендис, и продолжил:

— Я отправляю послов в Дальнее Племя. Это самые воинственные волки среди даков, вот чья помощь нам оказалась бы кстати. Келл и Макку пойдут туда.

Я удовлетворенно кивнул. Мой план объединить племена давно обсуждался среди волков, но прежде встречал больше возражений, чем поддержки. Волки привыкли жить обособленными группами на своих территориях, и каждый сам себя защищал. Но я считал, что, объединив усилия, мы сможем разделаться со Звероловами навсегда. Теперь и Креок склонился на мою сторону.

— Надеюсь, у них нет жрецов Залмоксиса? — спросил я озабоченно.

Креок широко улыбнулся:

— Теперь это не имеет значения.

— Почему? — удивился я.

Креок улыбнулся еще шире, обнажив желтые клыки:

— Жрецы здесь ни при чем, — сказал он. — Я никогда не верил в Залмоксиса, но теперь я верю в Бешеного Пса!

Глава 8 Цитадель Звероловов

К середине зимы я подготовил новых воинов. Звероловы больше не появлялись, видимо, не могли опомниться от нанесенного им ущерба. Слава о нашей победе уже разлетелась по округе. Два племени волков прислали нам предложение объединиться. Одно из них, совсем небольшое, располагалось неподалеку. Малочисленная стая не решилась выслать своих лучших воинов на обучение, оставшись без защиты и добытчиков. К ним ушел Макку, чтобы обучать их на месте.

Второе племя, зовущее себя так же, как мы, даками, было в несколько раз больше нашего. Нам оно было известно под названием Дальнее Племя. Оно располагалось далеко на западе" в дебрях Бескрайнего леса. Волки этого племени узнали о Звероловах недавно. Прежде у них был всего один враг — Ниты — странный ночной народец, живущий в норах, вырытых под корнями деревьев. Ниты питались сырым мясом диких зверей, не гнушались и волками, а в голодные времена поедали собственных сородичей. Спали Ниты днем, а бодрствовали ночью. Волки издавна враждовали с ними.

Но в это лето о дальнем поселении оборотней прознали Звероловы и объявили их земли своей охотничьей вотчиной.

Дальние, как прозвали их в Волчьем Доле, несколько отличались от моих даков, прежде всего своей невероятной гордыней. На Волчий Дол они смотрели свысока, считая нас слишком мирным и очеловеченным племенем. Нас они называли охотниками, себя — воинами. То, что я явился в Волчий Дол, а не к воинственным Дальним, казалось им в высшей степени несправедливостью.

Они объявили Звероловов смертельными врагами и на сходке своей многочисленной стаи принесли Клятву Мести. Но пока борьба со Звероловами обходилась им чрезвычайно дорого, они теряли соплеменников, пополняя тем самым ряды врага. Теперь они утверждали, что для выполнения Клятвы Мести им не хватает только одного — железного оружия. Возможно, так оно и было.

Дальнее Племя прислало в Волчий Дол несколько десятков юношей и девушек, которые должны были пройти обучение и овладеть железным оружием. Они принесли с собой небольшие луки и стрелы с кремниевыми наконечниками, добытые в стычках с ночным народцем. Таким оружием Ниты умудрялись нанести немалый вред волкам. Луки, о которых я давно мечтал, пришлись очень кстати. Теперь я мог продемонстрировать дакам, что это такое. Оставалось только найти место, где можно было бы раздобыть стрелы с железными наконечниками. Несколько волков из Дальнего Племени могли обучить остальных стрелять из луков.

Ученики уже не помещались на площадке перед моей пещерой. Келл взял себе в обучение группу новичков и тренировал их у реки. Ури обучал свой отряд в лесу на поляне.

Креок в сопровождении нескольких волков отправился к другим племенам даков в надежде на союз. Вернулся он через полторы недели, с ним приехали лучшие воины двух других племен. Еще три племени предпочли переждать.

Спустя два месяца интенсивных тренировок Дальние совершили налет на селения, расположенные на противоположном берегу реки, и обеспечили себя оружием.

Наступил февраль, месяц бурь и морозов. Креок пригласил вождей на совет. На большом совете племен, произошедшем впервые в истории даков, где собрались вожди и самые опытные воины, было решено напасть на крепость Звероловов, не откладывая, пока они не нашли новые племена волков, где можно похищать пленников для своих кровавых обрядов. К тому же в холодное время люди вообще хуже приспособлены к войне, а для волков нет разницы, когда сражаться: летом или зимой.

Мы выступили в поход, но теперь взяли с собой большие запасы, опасаясь, что нам придется провести у стен крепости немало времени, а отвлекаться на охоту будет опасно.

Люди с припасами шли не так быстро, как могла двигаться стая волков, поэтому мы разделились. Основная часть продвигалась медленно и открыто. Другая, составлявшая примерно четверть всего войска, обратившись в волков, устремилась к крепости Звероловов, чтобы разведать обстановку и обдумать план осады. В этой группе были мои лучшие воины, новички из Дальних и их вожак по кличке Злой Терри.

Теперь я увидел крепость по-новому. На фоне белого снега она показалась мне устрашающе темной. Черный частокол и вздымавшаяся над ним черная бревенчатая башня — так должен выглядеть оплот зла. Снег оттенял крепость и собственной белизной словно подчеркивал свое равнодушие и ко злу, и к смертям.

Ветер стих, лес замер в холодной тишине. В крепости Звероловов залаяла собака, но тут же смолкла, словно испугавшись собственного голоса. Повалил снег крупными колючими снежинками. Снег быстро заметает следы.

— Да, это вам не Нитов убивать, — вздохнул подле меня волк из Дальнего Племени. — Их мы резали просто, как ягнят.

— Кто они такие? — спросил я, всматриваясь в его желтые глаза.

— Не знаю, просто дикое племя людей. Может быть, не совсем людей. Люди ведь предпочитают спать по ночам, а эти, наоборот, боятся света.

— Ты что-нибудь знаешь о них?

— Да ничего, — недовольно протянул волк, — стучат в барабаны, приносят кому-то жертвы, роют глубокие ямы и пожирают все, что туда свалится. Говорю же, дикое племя. Не то что эти, — глаза дака сузились и зло сверкнули.

Кутаясь в плащ и прикрывая рукой лицо от холодного ветра, волк кряхтел. Непроизвольно я слушал его мысли, такие же холодные, как ветер. Ему хотелось перевоплотиться в волка, в звериной шкуре легче переносить мороз, или вернуться в лес, где ветер не такой сильный. Ему было непонятно, зачем вожак заставил его тащиться в такую даль, и вот теперь нужно следовать повелениям этого странного волка, прозванного Бешеным Псом. то есть меня.

Келл вздохнул позади, устав от молчания, не удержался, высказал свои наблюдения:

— Ограда не слишком высокая для волков. Можно было бы перепрыгнуть.

— Можно было бы, — усмехнулся я. — Но только не с мечом за спиной. А оказавшись там в волчьем обличье и безоружным, ты прямиком напорешься на клинки Звероловов. Не успеешь опомниться, как твою шкуру отделят от тебя самого.

— Может, мы перебросим туда оружие, а затем прыгнем сами? — не очень уверенно предложил Злой Терри, вожак Дальнего Племени. — А там уж перевоплотимся обратно, и оружие будет под рукой.

— А Звероловы будут послушно наблюдать за нашим спектаклем? Нет, Терри, ты не успеешь все это сделать. После того как туда посыплется наше оружие. Звероловы выставят нам навстречу копья.

— Что же делать? — Волк поежился от холода.

— Мы можем сражаться только в человеческом обличье. Люди приставляют к стенам доски или лестницы и забираются по ним. Я слышал про такие осады, но самому мне не приходилось видеть, как это делается.

Мы вернулись в лес. Ветер между деревьями так не свирепствовал, и снег здесь падал медленно и важно, сосредоточенно покрывая все вокруг.

Я судорожно обдумывал возможные варианты проникновения в крепость. Можно попытаться перелезть через стены, правда, для этого придется срубить несколько деревьев. Или, может быть, лучше подрыть пару бревен в частоколе. Жаль, что у нас нет таких луков, какие я видел в Антилле. Да что говорить, антилльские лучники всю жизнь только и делали, что тренировались. Даже у кельтов с Медового Острова были крепкие луки с тугой тетивой, но так уж сложилось, что меня не обучили стрельбе из них.

— Может, ты спалишь их, как эллинов? — предложил Волчонок, прыгая вокруг меня по сугробам, чтобы согреться.

— Как, интересно, я это сделаю?

— Ну, не знаю, возможно, если ты будешь долго смотреть на стену, она сама загорится.

— Неужели, Волчонок, ты еще подозреваешь у меня такие способности? — рассмеялся я.

Волчонок остановился напротив меня и серьезно произнес:

— Я никогда не забуду, как ты вынес меня из горящего дома. Тогда я даже подумал, что ты бог огня.

— Нет, малыш, — поспешил я разочаровать его. — Просто тот, кому подвластна стихия огня, спас нас тогда.

— А какая стихия подвластна тебе? — шутливо поинтересовалась Вендис.

— Стихия женской влюбленности, — ляпнул Волчонок и не успел увернуться от оплеухи разъяренной сестры.

Волчонок не удержался и повалился в снег. Он раскинул руки и мечтательно сказал:

— Залмоксис, как я счастлив, что сражаюсь рядом с тобой.

— Только ты еще называешь меня этим глупым именем, — проворчал я.

— Бешеный Пес? Но это имя не для меня. Оно слишком страшное, Залмоксис. У богов столько лиц. Я видел, что для многих ты Бешеный Пес, но для меня ты всегда будешь только Залмоксисом. Я знаю, что никогда не увижу твоего второго лица.

Я хотел ответить, но мысль о луках не покидала меня, и я вновь принялся обдумывать предстоящий штурм. Маленькие хлипкие луки Нитов могли причинить ущерб только с близкого расстояния, но перенести через забор горящую смолу на наконечнике было им под силу. Эта идея — спалить крепость — охватила меня. Мне хотелось избавить мир от Звероловов, выжечь эту заразу, как чуму, так, чтобы даже памяти о них не осталось, лишь черное пепелище на месте, где некогда высилась башня над высоким частоколом. Я поделился планом с вожаком Дальних.

— Хорошо бы еще обложить крепость валежником, — добавил я, — соберем его и будем ждать остальных.

— И что, так и будем сидеть да мерзнуть, пока они не притащатся? — спросил Злой Терри.

— Так и будем, — подтвердил я. — Может, у тебя другие планы?

— Сами возьмем крепость, нечего их ждать! — возбужденно проговорил Дальний.

— Нас ведь много, — присоединился другой волк из его племени, — нет смысла ждать. Ясно же, подожжем крепость, чтобы эти гады вылезли сами. Вытравим, как лис, а заодно и погреемся у огонька.

— Нет, — сказал я жестко, — мы будем ждать остальных.

План был продуман и, несмотря на его простоту, казался мне вполне удачным. В любом случае мы брали численным перевесом. Я не знал точно, сколько в крепости Звероловов, но больше полутора сотен человек туда бы просто не поместилось. В первом сражении со Звероловами мы уничтожили чуть меньше полусотни, за несколько месяцев, минувших с тех пор, тем более зимой, Звероловы вряд ли смогли полностью восполнить утрату. Значит, сейчас там чуть больше сотни негодяев против шестнадцати десятков волков из нашего и Дальнего племени.

Мы отправились в лес, подальше от крепости, чтобы спокойно дождаться подкрепления, одновременно собирали валежник. Расположились на небольшой уютной поляне, примеченной нами еще по пути к цитадели. Там, у поваленного дерева, мы устроились на ночлег. Костер разводить не решились, воины обратились в волков и улеглись другу к другу под бок отсыпаться перед битвой. Луна, большая и круглая, мягко струила свет, заставляя снег тускло мерцать.

Я предпочел остаться в человеческом обличье. Привалился спиной к замерзшей коре старого дуба и укутался плотнее в плащ, сунул руки под мышки в надежде согреть хотя бы пальцы, с трудом вдыхал ледяной колючий воздух, испытывая боль при каждом вздохе. Лес замер, насторожившись, словно ожидая чего-то. В тишине слышался легкий бег лиса, дрожащего от холода, выгнанного из норы голодом. Он пробежал где-то шагов за триста от поляны, и опять наступила тишина. Усталость брала свое, хотелось погрузиться в сладостный сон, но обмерзшие веки больно было закрывать. Да и сон я гнал прочь. Луна зацепилась за ветку большого дерева, скривившегося от холода на краю поляны. Сон накатил неожиданно старыми сражениями, пламенем костров. Потом мне снилось, как горит Цитадель Звероловов.

Что-то вырвало меня из полузабытья, я прислушался, но ничего подозрительного не заметил. Проспал я немного, луна сдвинулась на два пальца и теперь прижималась к стволу дерева, то ли в надежде его согреть, то ли пытаясь согреться сама.

В окружающем меня пространстве что-то изменилось.

Я оглянулся — заметенные снегом волки спали, прижавшись друг к другу. Я вскочил — Дальних среди них не было, только мои даки.

Разбуженные моим резким движением, волки тут же оказались на ногах, словно и не спали вовсе. И я, и они мгновенно поняли, что произошло. Мы были далеко от Цитадели, и звуки до нас не доносились, но едва уловимый запах гари мы все же учуяли. Дальние пошли на штурм крепости в надежде самолично завоевать славу и выполнить свою Клятву Мести. Отчаянный поступок, но больше глупый.

Не было времени обсуждать их неразумную отвагу, нужно было спешить им на выручку. Стая бросилась к Цитадели. Запах гари усилился. Когда мы вышли к частоколу, огня уже не было, лишь в нескольких местах виднелись на бревнах черные подпалины. Но из самой крепости доносились вскрики людей и лязг металла — Дальние уже внутри. Оставалось лишь гадать, как им удалось проникнуть в крепость так быстро.

Небо уже светлело у горизонта, ночь отступала. Основная часть моей армии должна была явиться лишь к вечеру этого дня, но у нас уже не было времени ждать. На вторичный поджог крепости — тоже. Волки выволокли из леса несколько бревен, приставили их к стене.

Теперь можно было, взбежав по наклонному бревну, ухватиться руками за край стены, подтянуться и перелезть через нее. Лишь низкорослый Макку и Волчонок не смогли дотянуться до края стены. Келл, забравшись по бревну, подставил им свою спину.

Волчонок засунул топор за пояс, забрался на спину Келла и, ухватившись за верх ограды, мощным рывком перемахнул через нее. Следом за ним, взбежав по спине Келла, точно по лестнице, сиганул через острые колья Макку.

Я, не дожидаясь остальных, перемахнул через частокол. Мой плащ зацепился за острие бревна и остался висеть на стене. Я бросился в гущу битвы, едва успев отметить, что дела волков обстоят наихудшим образом. От трех десятков Дальних осталось не больше половины, оскалив клыки, они отчаянно сражались, зажатые Звероловами между черным срубом и башней. Распарывая клинками застывший от мороза воздух, на выручку дакам уже бежали мои волки. Часть Звероловов переключилась на нас, Креок с грозным воплем проткнул первого из них. Второй наткнулся на мой Меч. Волчонок с щенячьим визгом разрубил еще одного Зверолова и тут же нырнул под другого, приготовившего для него удар, который теперь пришелся в воздух. Тяжелый топор Зверолова, не найдя опоры, потащил хозяина за собой. Зверолов оступился, не успел развернуться, топор Волчонка пришелся ему чуть ниже лопаток. В снегу, алом от крови, валялись трупы оборотней: даков и Звероловов. Вендис, сбросив свой плащ, кружилась в смертельном танце, нанося молниеносные удары мечом. Волчонка окружили сразу три Зверолова, мелькнул топор над его головой.

Я бросился вперед, стремясь прикрыть мальчика. Свалив его на землю, я упал сам, лишь краем глаза заметив, как просвистел над нами тяжелый топор. Мы откатились в сторону и тут же вскочили на ноги. И вновь завязалась схватка. Волчонок уже отбивался от наседавшего на него крупного детины с покрасневшим на морозе мясистым лицом. Зверолов, тяжело сопя, наносил мощные удары. Мальчишка рьяно защищался и визжал. Я выбил из рук его соперника меч и тут же почувствовал, как кто-то запрыгнул мне сзади на спину и, обхватив шею руками, начал меня душить. Волчонок рубанул куда-то в воздух над моей головой топором, и я почувствовал, как ослабла хватка, а по моему затылку и шее потекла горячая человеческая кровь. Я стряхнул с себя тяжелое тело, и в то же мгновение на меня напрыгнули еще двое точно так же, как предыдущий, сзади, душа и пытаясь выбить из рук Меч. Потом подбежал еще один Зверолов, закинул веревку, я споткнулся и упал. Сразу несколько тяжелых тел навалились на меня, и я потерял из виду Волчонка. Сильный удар по голове — и вновь темнота черного туннеля и бесконечное падение.

Очнулся я от душераздирающего вопля Волчонка:

— Залмоксис, помоги!

Я понял, что лежу на замерзшей земле связанный. Я попытался вскочить, но получил удар чем-то тяжелым по голове и вновь упал. Но сознание, видимо, не отключилось полностью, потому что, несмотря на темноту в глазах, я услышал низкий, неприятный голос:

— Нет, подожди. Он так рьяно защищал мальчишку, думаю, этот щенок дорог ему.

Что-то больно врезалось мне под ребра, я интуитивно сжался, но чьи-то руки подняли меня и поставили на ноги. В холодном рассвете я разглядел окружающую меня картину. Она была из тех, что можно назвать худшими видениями в жизни. Я находился внутри частокола на той самой поляне, где происходила инициация оборотня, за которой мы с Келлом наблюдали несколько месяцев назад. Слева от меня возвышалось строение из неотесанных темных бревен. Это был очень большой дом с дверью и даже окнами. Рядом с ним вздымалась вверх бревенчатая башня, а вокруг расположилось множество землянок, прикрытых валежником. Такова была изнутри эта неприступная цитадель Звероловов. Сами они, разгоряченные и довольные, сновали повсюду, а у стены прямо передо мной сидели и стояли мои волки, связанные, понурые, сверлили ненавидящими взглядами своих врагов. Даков осталось меньше двух десятков, и я с содроганием подумал об остальных. Что стало с ними? Где они? Сколько времени я был без сознания? Что я пропустил?

— Ну, вот, Бешеный Пес, ты наконец внутри моей крепости, куда так долго рвался, — произнес тот же голос.

Я оглянулся и увидел его обладателя — крупного мускулистого человека средних лет с длинными седыми волосами. Он стоял, широко расставив ноги и оперевшись на меч. Несмотря на мороз, на нем была лишь волчья шкура, обернутая вокруг бедер и какие-то грязные лоскуты ткани, привязанные к ногам веревками. Я узнал в нем вожака колдунов, который в ту ужасную ночь руководил обрядом инициации.

Какой-то чернявый Зверолов подтащил к своему вожаку упирающегося Волчонка.

— Вот его мальчишка, Князь.

Князь! На Медовом Острове так звали лишь королей или вождей. Никогда такого имени не давали предводителю сотни жалких оборванцев. Зверолов сжал плечо Волчонка. Я видел, как страх в глазах мальчика сменяется надеждой, надежда — ненавистью, а та — вновь страхом. Волчонок не плакал и не выл, он не издал ни звука, судорожно сжимая губы, чтобы не выдать своей слабости. Его отец мог бы гордиться им.

Я сказал предводителю:

— Докажи мне, Зверолов, что люди действительно превосходят волков. Отпусти мальчишку. Пощади его, Человек. Волки всегда щадили детей. Покажи, что люди не хуже волков.

Зверолов повернулся к Волчонку с усмешкой, а тот поднял на него огромные голубые глаза. Моя душа дрогнула от его невинного и беззащитного взгляда. Мне казалось, что человеческое сердце должно растаять при виде этого ребенка.

— Этот мальчишка сражался против нас. Он убивал моих сородичей, — сказал Зверолов и сплюнул.

— Не ты ли вынудил его на это? Посмотри, он еще в том возрасте, когда дети играют подле матери, ему же пришлось сражаться наравне со взрослыми. Прояви милосердие человека, отпусти ребенка, ведь я остаюсь в твоей власти.

Зверолов подошел к Волчонку, легонько похлопал его по щеке.

— Я не могу отпустить заложника, который так дорог моему главному врагу. Мне и впрямь жаль убивать ребенка, но он вырастет и наплодит еще кучу таких же омерзительных щенят.

— По твоей вине, Зверолов, а не по своей воле он стал воином. В том, что он храбро сражался, виноват не он, а я, обучивший его убивать врагов. Волки не охотятся на людей, ты ведь знаешь это. Зато люди охотятся на волков. Я обучил его убивать, а ты заставил его делать это. В любом случае здесь нет его вины.

Внезапно Волчонок вырвался из рук держащего его человека и, прыгнув на предводителя Звероловов, вцепился клыками ему в плечо. Князь взвыл от боли, другие воины кинулись спасать своего предводителя и оттащили мальчишку. Волчонок рычал и плевался, рот его был в крови, и я с удовольствием отметил, что это кровь Зверолова. Волчонок оттяпал здоровенный кусок его плоти. Зверолов громко стонал, пытаясь разглядеть оголенные кости своего предплечья.

— Я воин, а не ребенок! — закричал Волчонок. — Я воин Залмоксиса! Отпусти меня, — продолжал рычать мальчишка, — и я вернусь, чтобы убить тебя. Я убил многих твоих людей, я достоин смерти воина! — Тут Волчонок захлебнулся слезами и жалобно завыл: — Залмоксис! Не избавляйся от меня. Я хочу пировать с тобой за одним столом в Чертоге Воинов, я хочу умереть рядом с тобой.

Зверолов перестал стонать и поднял на меня взгляд. Волчонок больше не интересовал его.

— Кто ты? — спросил он сдавленным голосом. Я не ответил, сожалея о глупой болтовне заносчивого ребенка, своими угрозами и признаниями лишившего меня возможности спасти его шкуру.

«Залмоксис! — воззвал я к тому богу, в которого так верил Волчонок. — Неужели ты не отблагодаришь этого ребенка за такую горячую веру в тебя?»

Зверолов поднял меч и уставил острие мне в грудь.

— Итак, ты — прославленный Залмоксис, бог даков, с чьим именем на устах они принимают смерть, — торжественно произнес Зверолов и продолжил насмешливо: — Ты, Великий Волк, обучивший это жалкое племя сражаться с оружием в руках. Смотрите, — сказал он, обращаясь уже не ко мне, а к своим соплеменникам, — мы поймали и связали волчьего бога. Уж не боги ли мы сами после этого?

Звероловы захохотали.

— Смотри, связанный божок, мы проверим твое божественное происхождение на этом костре, — Зверолов указал в сторону нескольких людей, складывающих хворост вокруг столба, назначение которого мне объяснять не потребовалось. Они готовили казнь.

Зверолов предложил:

— Я не звал тебя, ты сам ко мне заявился. Я лишь позволю тебе умереть той смертью, которую ты уготовил мне. Хочу только, чтобы ты знал, как легко попались твои неразумные сородичи. Мы просто открыли ворота, когда они подпалили стены, и эти глупцы с победоносным воем ворвались в крепость.

Я увидел, как покраснел Злой Терри и виновато опустил глаза. Это была ловушка, причем двойная, сначала в нее угодили Дальние, а потом мы.

— Но вот что меня волнует, мой божественный пленник, — продолжал Зверолов все тем же насмешливым тоном, — так это твоя личность. Ты же понимаешь, что я не верю в то, что ты бог. Но кто ты на самом деле, Бешеный Пес? Как удалось оборотню научиться держать в руках металл, да еще обучить целое племя волков сражаться железным оружием? Какими еще необычными способностями ты обладаешь? Как твое настоящее имя?

Я молча смотрел на него. Он усмехнулся.

— Тебя ждет смерть на костре, но прежде чем ты умрешь, ты расскажешь мне о себе все. Пойми, уже одного огня хватит с тебя, не добавляй к нему еще больших мук, которым мне придется подвергнуть тебя, если ты будешь молчать.

— Что ж, я готов удовлетворить твое любопытство. Готов я также и умереть. Что же касается обещанных мне пыток, то отвечу сразу на один из твоих вопросов: одной из прочих моих необычных для волка способностей является умение переносить боль. Я не так чувствителен к боли, как другие волки. Поэтому заставить меня говорить с помощью пыток будет трудно, но я облегчу твою задачу. Сделай кое-что для меня, за это я обещаю быть откровенным. Я расскажу тебе все, что знаю, ну, или многое из того, что знаю.

Я лгал о том, что легко переношу боль, пытки страшили меня, но я помнил то, чему учил меня Гресс: никогда не показывать людям своего страха, люди глупы и доверчивы, их легко обмануть.

— В том ли ты положении, чтобы ставить мне условия? — усмехнулся Зверолов. — Ты стоишь здесь связанный на пороге смерти и имеешь наглость требовать выполнения каких-то условий.

— Я же сказал тебе, что не боюсь смерти. Я могу умереть молча. По ту сторону жизни давно уже ждут меня. Если призовут меня сейчас, то я переступлю порог без сожалений. Так что решай сам и поступай по собственному разумению. Но если ты хочешь услышать мой рассказ, то выполни мою просьбу.

— Ну, говори, что еще за просьба?

— Отпусти волков.

Зверолов опять расхохотался. Я попытался его урезонить:

— Что тебе даст убийство этих волков? Если ты убьешь меня, они станут беззащитными, ты и так сможешь перебить их всех. Отпусти их сейчас, и я открою тебе сокровенные знания.

К сожалению, никакие сокровенные знания не были мне известны. Я даже не мог толком ответить на первый его вопрос: кто я? И, конечно, я надеялся, что волки без меня будут сражаться по-прежнему, ведь они этому уже научились и у них было оружие. Но в плену оказались лучшие воины, дравшиеся со мной плечом к плечу, самые верные, самые отчаянные. И, главное, среди них была и Белая Волчица. И я уже успел заметить похотливые взгляды Звероловов в сторону Вендис и еще двух волчиц из отряда Келла, попавших в плен.

— Среди них есть твоя самка? — спросил Зверолов, будто прочтя мои мысли.

— Нет, — оскалился я, стараясь сдержать прилив бешенства.

Зверолов подошел к связанным волкам, мельком взглянул на волчиц, задержал взгляд на Вендис и указал на нее своим людям. Они схватили ее, Креок бросился защищать дочь, но удар Зверолова свалил его на землю. Креок плевался кровью, пытался встать, снова падал, связанные руки и рана в ноге не давали ему подняться.

Зверолов схватил Вендис за волосы, запрокинул назад ее голову.

«Только не сорвись, только не выдай своей слабости», — твердил я себе. Стоит показать ему слабость, и тогда он расправится с Вендис на моих глазах.

— Я не могу решить, Бешеный Пес, что лучше: позволить моим воинам развлечься с твоей самкой у тебя на глазах или казнить тебя, дабы твои волки пали духом. Как ты думаешь, скольких выдержит эта милашка, пока наконец превратится в волка? Впрочем, если она окажется стойкой, у нас есть любители более эффективных способов уламывания девушек.

Вендис держалась из последних сил. Я улавливал ее страх и при этом решимость сдержать перевоплощение во что бы то ни стало. Все ее тело было в грязи и мелких ранах, синяках и ушибах. Только светлые волосы, выбившиеся из прически, каким-то образом сохранили свой цвет. Теперь они казались еще более красивыми и светлыми на фоне ее грязной кожи. Сейчас, когда она стояла, с запрокинутой головой, со связанными руками, такая отчаянно решительная и вся израненная, она казалась мне еще желанней, чем прежде.

Я видел уже слишком много смертей, мук и насилия, чтобы бояться этого зрелища. Снег внутри крепости был залит кровью моих волков. Я видел разрубленные тела моих сородичей, с вывалившимися внутренностями и закатившимися глазами. Но Белая Волчица оставалась для меня символом чистоты и надежды. Вендис заняла в моей душе единственное место, не поглощенное тьмой. И если ее сейчас втопчут в грязь, мне уже никогда не оправдаться ни перед собой, ни перед кем другим. Мне уже никогда не различить света в окружившей меня тьме.

Впервые насилие, на которое я равнодушно взирал в войске Бренна, в котором сам участвовал, вызвало во мне такое чувство ужаса. Пусть это будет кто угодно, но только не Вендис. Пусть Белая Волчица узнает любое горе, но только не это. Защити ее, Залмоксис! Нет, бесполезно взывать к воинственному и грубому мужскому богу. Ты, Светлая Богиня, та, что надменно отвернулась, уступив небо своему солнечному сыну, ты, Бледная Госпожа, услышь меня! Не твоим ли сыном нарек меня эллинский маг? Геката, пусть будет это имя, по праву брошенного сына я заклинаю тебя. Я знаю, есть женщины, в которых воплощается часть тебя, такие, чья судьба вьется, словно серебряная нить твоих помыслов и желаний. Дай Вендис твое благословение!

Зверолов рванул платье на теле Вендис и провел ладонью по ее оголившемуся бедру.

— Хорошая шкурка получится из твоей самочки, шелковистая и беленькая.

Вендис прикусила губу и зажмурила глаза, когда рука человека коснулась ее кожи. Я растерянно смотрел на нее, холодея от собственного бессилия и невозможности ее защитить. Мне хотелось подхватить ее на руки и вынести из этой грязи, в которую я привел ее, из этого леса, из этого мира.

Зверолов сказал ей почти ласково:

— Милая девушка, неужели ты хочешь пережить этот кошмар? Я ведь все равно заставлю тебя превратиться в зверя. Так не лучше ли это сделать сразу?

Вендис оскалила клыки и зарычала ему в лицо:

— Зачем же торопиться? Я стану зверем, когда ты будешь потеть с приспущенными штанами. Надеюсь, кто-нибудь научил тебя это делать. Осмелишься ли ты первый взять волчицу?

Зверолов изо всех сил дернул Вендис за волосы, так что она взвизгнула, и зашипел:

— Напрасно ты рычишь? Я все равно знаю, что ты боишься. Не думай, что все будет так мило. Прежде чем взять тебя, я прибью твои руки и ноги гвоздями.

Я почувствовал волну ужаса, охватившую Вендис. Она не подала вида, но все в ней сжалось, и я понял: она уже сдалась.

— Тебе придется придумать что-нибудь поинтереснее, любовничек, металл не позволит мне перевоплотиться, — делано равнодушным голосом произнесла Вендис и смерила Зверолова презрительным взглядом. Но ни то, ни другое не получилось, голос сорвался, а в глазах было больше страха, чем презрения.

Она знала, что металл не помешает ей. Когда она потеряет над собой контроль, перевоплощение произойдет само по себе, а металл лишь усугубит ее страдания. Но, возможно, об этом не знал Зверолов. Во всяком случае он сладострастно ухмыльнулся и, продолжая одной рукой ощупывать ягодицы Вендис, а другой — держать ее за волосы, сказал:

— Я найду способ насладиться твоими прелестями. Все это время я старался придать себе равнодушный вид, про себя судорожно измышляя, что можно предпринять, сказать, сделать, как отвлечь его внимание от Вендис. Я вновь обратил свои мысли к Великой Богине, и тогда, словно в озарении, я, непричастный к таинствам Матери, словно я и впрямь был сыном бога, которому ведомо все, что он пожелает, беззвучно воскликнул:

— Госпожа моя, за невинность этой девушки я готов заплатить тебе любую жертву по твоему выбору. Бери у меня, что пожелаешь, но дланью своей сохрани Белую Волчицу. Я посвящаю ее тебе!

Привиделся ли мне на сером утреннем небе бледный диск луны, словно призрак, или это и впрямь была луна, которая так неохотно уступает свои владения дневному светилу? Но внутри меня все успокоилось, и даже слезы, застывшие в глазах Вендис, уже не волновали меня. Луна уже приняла мой дар и назначила жертву.

Зверолов вздрогнул, в тревоге оглянулся на луну и схватился за раненое плечо. Наспех наложенная повязка внезапно набухла от крови, Зверолов с воем оттолкнул от себя Вендис, ему стало не до развлечений. Он согнулся пополам и, с трудом подавив стон, поднял на меня полные ненависти глаза.

— Ты сгоришь на костре, Бешеный Пес! Может, я бы и поберег твою шкуру, имей я хоть какую-нибудь надежду получить ее. Но вижу, что ты одержимый сумасшедший, похоже, ты способен замучить себя самого. Не зря, видно, тебя прозвали Бешеным Псом. А волки, увидев твою смерть, станут более покладистыми. Не думаю, что они будут так же стойко держаться, когда твой обгорелый труп вывесят веем на обозрение.

— Привяжите его к столбу! — крикнул Зверолов. Меня ли ты выбрала в жертву, моя Богиня? Я предполагал это, умоляя тебя пощадить Вендис. Однажды мне уже пришлось пройти сквозь пламя, когда меня вывел из горящего дома мой умерший вождь. Бренн, мой вождь, он выведет меня из пламени невредимым либо откроет мне путь в Зеленые Холмы, где, умирая, назначил мне встречу. Если на то и впрямь есть воля Великой, то это пламя действительно убьет меня. И от внезапно накатившего веселья, словно во хмелю, я расхохотался и заорал:

— Привяжите меня к столбу!

Лицо Зверолова перекосилось. Он попытался выпрямиться, но так и не смог. Кто-то из его людей накладывал ему новую повязку. Срывающимся от боли и ненависти голосом Зверолов прохрипел:

— Кажется, кто-то здесь мечтал умереть вместе с тобой!

Он указал своим людям на Волчонка. Я почувствовал, как покачнулась подо мной земля и мои внутренности начали сжиматься. Это была боль, боль и раскаяние. Не любую цену я был готов заплатить за Вендис, не любую.

Звероловы схватили мальчишку и подвели ко мне, я успел лишь на мгновение увидеть его испачканное личико и голубые глаза. Звероловы привязали нас к столбу, спиной друг к другу. Один из них, свирепо усмехаясь, поднес факел. Огонь лениво занялся и пополз по хворосту наверх к моим ногам. Как коварна ты, Бледная Госпожа! Но отчаянный страх перед мукой заставил меня молиться другим богам. И я позвал Бренна: вождь, приди, приди!

Я знал, что должен что-то сказать Волчонку, что-то ободряющее. Я слышал, как тяжело он дышит у меня за спиной, переполненный страхом. Но я так и не нашел слов. Что мог ему сказать самозванец, приведший его за собой на костер?

Снопы искр вырывались в небо, рыжее пламя стояло перед глазами стеной. Я начинал задыхаться. Жар огня опалил лицо. Ноги взорвала нестерпимая боль.

— Где же ты, Бренн, я горю! Волчонок у меня за спиной тихо выл.

— Не опоздай, Бренн, еще немного, и ты уже не успеешь. ре меня, так хоть Волчонка спаси!

— Похоже, ты начинаешь гореть, Волчий Бог! — хрипло выкрикнул Зверолов и, давясь болью, сдавленно захохотал.

Сквозь пламя я видел даков, их лица были растерянны, они смотрели на меня с состраданием и обреченностью. Их ждал тот же конец, что и меня. О, горе мне, я, неумелый воитель, взявший на себя непосильную ношу, накликавший своим самозванством страшные беды на них. И вот печальный итог моих деяний: неудавшийся творец привел свои творения на смертную муку. Я осмелился возродить в них надежду, я посягнул на их веру. Даже смертью своей я не смогу выкупить их жизни. Я видел сквозь пламя перекосившееся лицо Креока, его потухший взгляд, потерявший надежду, глаза Келла и Макку. Белая Волчица закусила губу, тихо плача, ее подруга шептала молитвы.

Неужели все кончится так горько, они умрут, сдерживая крики? Я уверен, никто из них не обратится в волка, чтобы избежать мучительной смерти и дать Звероловам возможность сделать себе еще одного мага-оборотня. Даже Волчонок умирает у меня за спиной, проглотив безмолвный крик. Лишь я услышу его всхлипывания и тихие стоны. Одежда на мне загорелась, я чувствовал пронзительную боль и удушье, я уже торопил время, потеряв надежду на спасение. Скорее бы все закончилось, кожа лопается, невыносимо терпеть.

Эти метания между страхом смерти и готовностью ее принять смирили мой дух. Звероловы хохотали и подбрасывали в огонь новый хворост. Я не заметил, как к хохоту людей добавился еще один голос, холодный и злой, словно карканье ворона. Тот, кто смеялся надо мной, стоял, прижавшись к стене частокола в самом дальнем углу крепости, в тени, отбрасываемой башней. Вот он вышел на свет, бледный и злой" и пошел ко мне, странно прихрамывая, морщась при каждом шаге, словно испытывал сильную боль. Морщился и хохотал. Он прошел мимо людей и волков, никем не замеченный, и встал напротив меня.

— Видишь, что они со мной сделали? — спросил он, поморщившись, и вновь расхохотался.

— Тебя долго не было, мой вождь, — с трудом проговорил я. — Я уже потерял надежду.

— И правильно, — усмехнулся Бренн, — я не из тех, кто подает надежды. С чего ты взял, что я вообще приду?

Сквозь рыжие языки пламени я смотрел в его молочные глаза, подсвеченные огнем. Его, как всегда, перекошенное от злости лицо, кривая усмешка на тонких губах, белые волосы, рассыпанные по плечам… Сколько раз я видел этот ужасный призрак. Только глупец может ждать от него спасения. Я больше не ждал. Пламя сожрет мое тело, и я, свободный и мертвый, сделаю шаг навстречу своему вождю. Его Меч остался лежать где-то в снегу. Что ж, я должен сообщить хозяину, где ему искать свое оружие.

— Я сохранил твой Меч, господин, — сказал я ему. — Он там, в снегу, у стены. Я отомстил за тебя, Бренн, мне и вправду здесь больше нечего делать, теперь я твой.

Внезапно мне отчаянно захотелось умереть и также ходить, словно тень, хохоча и кривляясь, как Бренн. Пережить эти страшные мгновения и навсегда освободиться.

— Ожоги тебя не очень беспокоят? — прогнусавил Бренн, растягивая по обыкновению слова.

В этот момент я осознал, что уже давно не чувствую боли. Веревки сгорели, и мои руки были свободны. Я повернулся к Волчонку. Он стоял, прижавшись к пылающему столбу, зажмурив глаза, и шептал молитвы.

Бренн оглянулся на Звероловов, которые его по-прежнему не замечали, и расхохотался:

— Это надо же, волчий бог! И как ты только докатился до этого, Блейдд? Что за тяга у тебя к огню, а, Волк? Будь добр, в следующий раз, когда надумаешь умирать, выбери какую-нибудь другую стихию, не мою. Утопись, например, или знаешь, лучше всего отравись. Говорят, весьма эффективно отсечение головы, но не знаю, не знаю, что-то с трудом верится, что так можно помереть, — при этих словах Бренн начал судорожно ощупывать свою шею. — Это же смешно, — запричитал он, — чик, и поминай как звали. Нет, нет, это слишком просто, лучше все же отравись.

Бренн бормотал эту околесицу, проходя мимо Звероловов.

— Кстати, ты меня больше не беспокой. Не приду я больше, Блейдд. — Бренн скорчил жалобную гримасу: — Чик, и поминай как звали.

Бренн уже дошел до волков, которые, как и люди, не видели его. Он расхаживал между ними, бесцеремонно оттянул ворот платья у Белой Волчицы и, заглянув туда, одобрительно поцокал.

— Зря я не убил тебя при первой же встрече, Волк. Хотел ведь, а не убил. Зря я не послушался своего инстинкта. Не помню только, что мне тогда помешало. А ведь было за что. — Бренн хитро прищурился и погрозил мне пальцем: — Знаю, знаю, все сплетни, все сплетни. А вот насчет Бешеного Пса, они правы, правы. Я еще при жизни заметил, что у тебя не все в порядке с головой… Гвидион со смеху помрет, когда узнает, как ты на костре… волчий бог… а я спасаю тебя. Нет, он не поверит: я — спасаю тебя! Надо, надо рассказать Гвидиону. Со смеху он, конечно, не помрет, у него для этого недостанет чувства юмора. Я вообще заметил, что зануды вроде него удивительно живучи. Ты, впрочем, тоже редкостная зануда. Вот я, например, так хорошо повеселился, но мало, мало, — Бренн мечтательно возвел к небу свои белые глаза, — так о чем я, а? А, знаю, ты возомнил себя сыном Гвидиона… смело, смело, но сможет ли он оценить эту шутку? Но, возможно, хоть сжалится надо мной ради сына-самозванца?

Внезапно Бренн перешел на ласковый, мурлыкающий тон:

— Ты долго еще собираешься там торчать или ты ждешь, что я на руках вынесу тебя из огня? Нет, нет, мои объятия только для девушек.

Бренн погладил Вендис по бедрам, но она его так и не заметила.

Я беспрепятственно вышел из огня, ведя за собой Волчонка, который судорожно вцепился в мою руку.

Бренн запрокинул голову и хохотал как безумный. Впрочем, он и был безумным, самым безумным мертвецом. Бренн вскинул руки, и поднялся ветер, взметнув его плащ. Потом я понял, что за спиной у него развевается не плащ, а пламя. Пламя угрожающе гудело и охватило все вокруг. Звероловы, словно пробудившись от оцепенения, закричали, забегали, одежда ближайших к огню людей вспыхнула. Связанные волки завыли и принялись перегрызать друг другу веревки на руках, я бросился к ним, чтобы помочь им скорее освободиться.

Бренн быстро зашагал прочь, сильно прихрамывая и дергаясь при каждом шаге, оставляя за собой широкую дорогу из пламени. Крепость горела.

Я вырвал у растерявшегося Зверолова меч и бросился крушить тех, кто еще недавно был так горд и надменен, тех, кто смеялся, пытаясь сжечь в пламени костра беззащитного ребенка. Я выхватил из пламени горящую головню и теперь сражался, держа в одной руке меч, в другой пламя. Волки, видя, как я сражаюсь один, тоже бросились на поиски оружия и вступили в битву. Звероловам пришлось оставить свое горящее имущество, которое они отчаянно пытались спасти, и защищаться. Как сверкали волчьи глаза! Каким пламенем гордости и веры зажгло их мое спасение! Снаружи послышался волчий вой и удары в ворота. Даки пришли раньше намеченного срока.

Келл пробился ко мне.

— Ворота! — закричал я ему. — Прорывайся к воротам и открой их, пока мы не сгорели тут заживо.

И вскоре в распахнутые ворота ворвались волки. Звероловы сражались уже не так рьяно. По командам их предводителя я понял, что они решили отступать, бросив свою крепость. Они начали окружать предводителя, чтобы вместе прорваться к воротам.

— Терри! Креок! Макку! — вопил я. — К воротам! Пока мои волки теснили Звероловов, я старался отыскать их вождя. Я несколько раз находил его, но всякий раз кто-нибудь преграждал мне путь, мне не удавалось настичь его. Лишь однажды мы столкнулись с ним в общей суматохе, и я попытался убить его. Несмотря на ранение, он защищался с такой невероятной силой, что я вынужден был признать его равным соперником.

— Кто ты? — прокричал он сквозь гул.

— Я Залмоксис! — заорал я. — Бог мирного земледелия! Бог мщения и кровопролития! Но для тебя, Зверолов, я — Бог Смерти!

С этими словами я ткнул горящей головней в пах Зверолова. Волчья шкура на нем вспыхнула мгновенно, превратив человека в горящий факел. Он с воплем бросился на землю, катался по ней, пытаясь сбить пламя. Я хотел воспользоваться его замешательством, чтобы убить его, но вновь потерял его из вида, втянутый в новый поединок.

Звероловы пробивались к воротам, те, кому это удавалось, искали убежища в лесу, в лесу, кишащем волками. Я приказал никого не преследовать. Мы совершили невероятное, мы победили, мы сожгли цитадель Звероловов. Пусть уходят, теперь они нам не страшны. Я приказал найти тело предводителя Звероловов, но пламя охватывало все большую территорию, и находиться внутри частокола стало опасно.

Я разыскал Меч Орну. Он валялся в снегу, никем не замеченный. Волки оттаскивали раненых и собирали оружие.

— Ты видел его? — спросил я у Орну.

— Лишь тень его, — грустно ответил Меч. — Лишь только тень.

Я вышел вслед за волками за пределы укреплений и молча смотрел, как пылает и рушится цитадель под завывание и радостное улюлюканье даков. У нас были большие потери. Но теперь, когда враг полностью разбит, его оплот уничтожен, горе потерь не казалось мне таким невыносимым, как прежде. А может быть, я начал привыкать к смерти, и для меня, как и для многих других вождей, гибель сородичей превратилась просто в способ осуществления собственных планов? Нет, это не так, уверяла себя, мне искренне жаль погибших товарищей, но они заплатили жизнью за свободу и мир в их племени. Больше не будут пропадать волчата, больше не будут умирать волки.

По настоянию Креока в Волчьем Доле был устроен большой праздник. «Даки должны понять, мы победили давнего врага, мы научились сражаться, больше нам никто не страшен! Нам не следует горевать, оплакивая близких, мы будем веселиться, славя своих героев, мертвых и живых!»

И весь Дол замерцал кострами, запел, заплясал. И не было среди волков ни одного, кому бы позволили лить слезы. Тем, чьи родичи погибли, воздавались почести и хвала за то, что их семья родила таких героев.

Вожди союзных племен, чьи волки воевали вместе с нами, были на нашем празднике почетными гостями. Одно из тех племен, что прежде предпочло переждать и отказалось от союза с Креоком, теперь прислало своих представителей с поздравлениями, предложением союза и подарками: шесть бычьих туш и три оленьи.

Креок посмеялся над ними — сражаться-то уже не с кем, но от союза не отказался.

— Говорят, у вас много волчиц? — спросил он, смеясь. — В качестве искупления за вашу прежнюю нерешительность, между нами говоря, граничащую с трусостью, мы возьмем с вас вступительный взнос женщинами, а то моим воинам некуда девать молодецкую силу.

Креок бросил осуждающий взгляд на Келла, который и бровью не повел при этих намеках. Впрочем, появление новых волчиц уже никак не могло изменить его жизнь. Келл уже любил, а у волков это случается лишь однажды. Влюбился Келл крайне неудачно и безответно, что по какому-то злому року слишком часто происходит среди волков. Его выбор пал на дочь убитого кузнеца из Большого Стана. Не найдя в девушке взаимопонимания, Келл готовил похищение, как это было заведено у оборотней. Близилась весна — время свадеб и у волков, и у людей. Келл торопил друзей — дочь кузнеца была просватана за парня из другого села, что за рекой.

Меня участвовать в похищении не позвали, а сам я напрашиваться не стал, тем более что так, и не смог забыть выражение лица кузнеца, когда он узнал во мне своего посетителя. «Я знал, что ты вор, но не подозревал, что еще и убийца».

Я спросил Креока:

— Что, это действительно нужно делать именно так? Я имею в виду: красть женщину. Разве нельзя договориться с ее родственниками, как это принято, заплатить за невесту выкуп, устроить свадебный пир и с миром забрать жену в свой дом?

Готовящееся похищение было головной болью Креока. Ему не хотелось обострять отношения с Большим Станом. И так там до сих пор не могли забыть ужасного нападения на их жителей. Но все же вождь ответил честно:

— Не помню, чтобы в моей жизни попалась хоть одна семья людей, которая добровольно согласилась бы отдать дочь в племя волков, а уж тем более принять волка в своем доме.

Келл, услышавший наш разговор, не удержался от злого замечания:

— И выкуп-то платить за нее некому, ты ведь убил всех ее родственников.

Глупо было спорить с ним и что-то доказывать. Я убил только ее отца, да и то потому, что он сам напал на меня, Келл отлично это знал. Но теперь, когда девушка сказала ему напрямую, что она не пойдет за того, кто виновен в смерти ее родителя, Келл считал меня причиной всех своих несчастий.

Вендис, видя, что между мной и Келлом назревает ссора, потянула меня в круг танцующих. Я было уперся, но тут ей на помощь подоспел Макку со своей невестой из соседнего племени. Они закружили меня, затолкали, и вот я уже оказался среди лихо отплясывающих пар, с повисшей у меня на шее Вендис.

Вокруг меня мелькали разгоряченные тела, пляска охватила меня самого, но я двигался, словно во сне, точно тело мое танцевало само по себе. Одурманенный кружением, музыкой и запахом Вендис, я с трудом понимал, что со мной происходит. А посреди глубокой ночи, когда волки начали разбредаться по домам, я как-то совершенно неосознанно привел Вендис в свою пещеру. А она, тихая и покорная, ждала от меня дальнейших действий.

Волчицы очень разборчивы, и не многим выпадает счастье быть любимыми ими. Этим можно гордиться. Любовь волчицы выделяет тебя из общего ряда мужчин. Волчицы любят лишь самых лучших. Я знал это, знал так же и то, что если не останусь с ней, то она уже никогда не выйдет замуж, будет жить в чьей-нибудь семье, например, своего брата, растить его детишек на правах тетушки. Этой гордой, умной волчице, которую, казалось, сама судьба избрала для роли жены вождя, придется довольствоваться немногим. Ну что ж, я сам жил так несколько лет, теперь пусть эта надменная девушка узнает, что мы рождаемся не для счастья.

— Ты очень красивая, Вендис, — холодно произнес я. — Но сейчас ты должна уйти.

Вендис застыла, неловко теребя пальцами край плаща.

— Что не так? — задала она самый нелепый вопрос, какой обычно задают девушки.

«Что здесь могло быть не так?» Только одно: я не любил ее. Нужно ли это объяснять? И почему я до сих пор не растолковал ей этого? Может быть, потому, что все еще малодушно оставлял себе маленький шанс: забыть навсегда свою прошлую жизнь и остаться здесь, с Вендис, с даками. И в этот раз я воздержался от отношений.

— Так надо, Вендис. Ты должна уйти сейчас. Я не могу остаться с тобой и не могу тебе ничего объяснить. Вендис смотрела на меня как-то по-детски виновато.

— Когда-нибудь ты объяснишь мне все? — спросила она, глотая слезы.

— Когда-нибудь, конечно, — заверил я.

Вендис развернулась и медленно, качаясь, словно пьяная, пошла прочь.

Я сидел, прислонившись к промерзшей стене пещеры, представляя, как спят в своих норах волки, свернувшись клубочком и прижавшись друг к другу, согревая своими телами родичей. И мне тоже следовало бы обратиться в волка и заснуть, греясь собственной шкурой. Но я давно уже так не спал. Все реже я стремлюсь принимать волчье обличье, лишь вынужденное преображение изредка заставляет меня это делать. Я всегда чувствовал свое отличие от людей, теперь я отчуждался и от волков. Окончательно замерзнув, я решил развести огонь. Костер занялся рыжими язычками пламени. Единственное светлое пятно в кромешной темноте невольно приковывало к себе взгляд.

Я смотрел в пламя костра, белое и ослепительное, такое же, как глаза моего Бренна. Пламя словно поглощало меня, манило, затягивало. Огонь, призывающий Землю. Земля, покорная Огню. Что за магия была между Землей и Огнем, между мной и Бренном? Выжженная Земля, навсегда запомнившая пламя, испепелившее ее?

Что-то неуловимое, чего я не мог пока понять, изменилось в Бренне. Его показное дурачество не смогло обмануть меня, он напрасно паясничал, делая вид, что он прежний Бренн, опасно веселый и непримиримый друг. И вглядываясь в магический танец огня, я вспомнил его слова:

«Видишь, что они со мной сделали?» Как я мог не обратить на них внимания тогда, почему не спросил, что за беда приключилась с ним? Кто эти «они», способные причинить горе моему вождю? Почему он хромал, он ведь умер от раны в живот, а после смерти разве мог кто-то нанести ему новую рану? Нелегко, заживо горя, интересоваться чужими проблемами. Но я должен был спросить его. Если бы я задал этот вопрос, может быть, уже этим я смог бы помочь ему. И внезапно я осознал, прочувствовал, словно пророчество, а может быть, разглядел в белом пламени, что этот незаданный мною вопрос породит долгую цепь несчастий, цепь, выкованную из ошибок и людского равнодушия, сковавшую меня и Бренна на долгие года, бесконечные столетия. Незаданный вопрос — результат человеческого эгоизма или просто равнодушия к страданиям других. Что я наделал?

Глава 9 Выбор Бледной Госпожи

Остатки Звероловов, сбежавших из горящей крепости, обосновались где-то на севере. Лишенные своего предводителя, они потеряли не только направляющую силу и руководство, но и часть знаний, позволяющих им вершить свою злую магию. Мы не пытались их выследить и даже об их местонахождении узнали от птиц и зверей, которые всегда были расположены к оборотням лучше, чем к людям, видя в нас более близких к себе созданий.

Наступила оттепель, запахло весной, яркое солнце слепило. В приближении весны я все чаще задумывался о возвращении на Медовый Остров. Я переждал зиму на своем пути, но теперь у меня больше не было причин откладывать возвращение. Я говорил себе, что надо уж дождаться тепла. Холод и снег не были для волка, препятствием, но на охоту приходилось бы тратить значительно больше времени, чем летом, а потому такое путешествие могло затянуться. Летом, когда пища валяется прямо под ногами и сама просится в рот, можно будет быстро преодолеть европейские леса, и к осени я бы наверняка добрался до западного побережья Кельтики. А там останется только попасть на какой-нибудь корабль, отправляющийся на Медовый Остров. Если я не буду мешкать, то успею до того, как судоходство прекратится, впрочем, я не сомневался, что и зимой, не смотря на опасность" всегда находятся смельчаки, готовые к плаванию, правда, себя я к их числу не относил. Мне оставалось только ждать тепла, наслаждаясь тихой жизнью в волчьем племени и готовиться к походу. И именно эта тихая жизнь наводила меня порой на размышления о том, не остаться ли мне здесь в Волчьем Доле навсегда.

Волки — оседлые существа, а не бродяги, как это принято считать. Они скорее походят на владельцев охотничьих угодий, чутко охраняющих свои наделы, чем на странствующих витязей. И хотя судьба, мотавшая меня по свету, не учитывала этот факт, моя пещера в Эринире всегда была для меня маяком надежды.

Конечно, жить в стае я не собирался, моя жизнь уже была помечена роковым знаком одиночества. Но я мог бы занять соседние земли, пометить их границы и жить там, служа символом бога для даков. Глупые мечты, но какие приятные.

Я свыкся со своей обреченностью на одиночество, со своим «осознанным одиночеством», как его называл Гресс, я проникся своим отличием от людей и волков, и уже не мог смириться с мыслью, что кто-то желает его нарушить, даже если этот кто-то — красивая и желанная женщина. Глядя на Вендис, на ее спокойную уверенность в себе, на ее семью, полную любви и согласия, я почти ненавидел ее, осознавая, что путь в их мир мне заказан. И путь этот мне преграждали не крепости и стены, не вооруженные витязи, а хрупкая женщина с рассыпавшимися по плечам рыжими волосами. Морана! Суждено ли мне когда-нибудь забыть ее, или всю свою жизнь я буду сравнивать с ней всех, кто встретится мне на пути? Призраки, опять призраки, одни лишь призраки окружают меня. И эти призраки кажутся мне реальнее живых людей, по этим призракам я тоскую, когда долго не вижу их. Они зовут меня за собой, их общество я предпочитаю любому другому.

В последнюю зимнюю ночь Келл и его товарищи вернулись из Большого Стана, ведя с собой закутанную в овечий плащ девушку — дочку кузнеца. Когда ее привели в Волчий Дол перепуганную, заплаканную, женщины племени, в основном те, что и сами были так же похищены когда-то, собрались в пещере Келла утешать невесту. Она то плакала, то вопила, проклиная волков. Келл пришел к ней днем. Свадеб волки не справляли, первое соитие заменяло супругам брачный обряд. Вечером Келл отпустил свою жену погулять, чтобы она могла познакомиться с племенем. Девушка спустилась к реке, по льду добралась до полыньи и бросилась в ледяную черную воду.

Когда Келлу сообщили об этом, он взял свой старый костяной нож и накинулся на меня.

— Проклятый убийца! — кричал он, задыхаясь от гнева. — Ты сам убийца и превратил в убийц моих сородичей!

Я с трудом отбивался от обезумевшего дака, стараясь только не поранить его, чтобы не была пролита волчья кровь. Опомнившиеся волки бросились нас разнимать. Воющего Келла оттащили и понесли в его пещеру. Он брыкался, пытаясь вырваться, сыпал проклятиями, выл и стенал.

Креок отпустил мою руку, когда понял, что я успокоился. Я пошел прочь, мне хотелось побыть одному. Я выбрался на берег реки и смотрел, как стыдливо прикрывается обрывком тучи тонкий серп луны. «Поделом тебе, — подумал я, — это благодарность за то, что ты откликнулся на зов о помощи и решил вмешаться в ход вещей». «Ты сам убийца и превратил в убийц моих сородичей!» — это лучшая оценка моим деяниям.

Когда я опустил глаза, то увидел, что по тонкому льду кто-то идет. Я успел подумать о безрассудном смельчаке, решившемся испытывать подтаявший лед, и бросился к обрыву. Но на крутом спуске я поскользнулся, ухватился за хрупкие ветки замерзшего кустарника, они обломились, и я съехал по заснеженному склону прямо к реке. Я так и остался лежать там, в сугробе, сжимая в руках обломанные ветки, наблюдая, как приближается ко мне женский силуэт. Мне подумалось, что это призрак утопившейся девушки пришел требовать расплаты. Но когда она подошла ближе, я понял, что по тонкому льду, босиком, шла ко мне Эринирская принцесса, закутанная в белый, словно из снега, плащ. Морана, бледная, почти прозрачная, светящаяся изнутри, была такой, как виделось мне в моих снах. Выйдя на берег, она остановилась, слегка склонив голову. Ее прекрасное лицо было печально, по щекам катились слезы. Волосы и ресницы ее, покрытые инеем, тускло мерцали. Я замер в сугробе, скованный холодом ее взгляда.

— За мной ли ты пришла, Эринирская принцесса? — тихо спросил я.

В этот момент выглянул из-за туч месяц. Морана перестала казаться прозрачной. Я не мог оторвать глаз от ее призрачной красоты.

Морана издала протяжный стон, или, может быть, это закричала ночная птица где-то за рекой. Видение исчезло, а ее голос все плакал, эхом разносясь по округе, все причитал и всхлипывал, да так жалобно, что у меня заныло под ложечкой.

«Туата де Дананн! — Вода!» — прозвучало во мне еле слышное эхо — отголосок далеких событий. Мне привиделось: потрескавшаяся чаша с обжигающим напитком идет по кругу в Древнем Святилище, голос-колокол читает заклятье, тихо шуршат сухие листья под ногами. Что произошло в тот день? Что я забыл?

Я остался в мокром снегу один, лежал и смотрел, как бледнеет на сером утреннем небе серп луны. Пошел снег, и небо исчезло в туманной пелене. Пушистые белые хлопья падали с небес, кружились надо мной, ложились мне на лицо и таяли, стекая холодными струйками.

Я был все еще живой, все еще горячий, слишком живой и горячий, чтобы Морана захотела забрать меня с собой. Я понял, что прекрасная вестница принесла не мою смерть. Тогда чью? Ответ был мне ясен: того, кого я любил, кто был мне дорог, чья потеря принесет мне боль. И я уже смирился с этой потерей, лежал, удивляясь своему спокойствию, своей невозмутимости, готовности на любые утраты. Морана помнит обо мне, она не забыла меня. Среди холодной зимы, в чужих землях, на краю мира, она пришла поддержать меня и оплакать мою утрату, оплакать ее за меня, потому что сам я разучился плакать.

Потрясенный не столько самим видением моей мертвой возлюбленной, сколько ее голосом, полным неописуемой тоски и горечи, я захлебывался плачем Мораны и умолял Бледную Госпожу позволить мне умереть, потому что не мог вынести этой разрывающей меня тоски.

Долго лежал я в снегу и опомнился лишь под утро. Когда я вернулся к пещерам, то узнал, что Келл, с согласия вождя, навсегда покинул стаю и ушел в Дальнее Племя обучать волков.

Пришла весна, ее запахи. Запах оттепели, сходящего снега, оттепель в душе, оттепель в людях. Весна всем дарит надежду. С ней пришло томление и беспокойство.

Вендис больше не скрывала своих чувств ни от меня, ни от племени. Она бесцеремонно являлась в мою пещеру и хозяйничала здесь, словно уже была мне женой. Я гнал ее, а она ласкалась, и постепенно я сдавался.

Она гладила меня по волосам, а я, склонив голову на ее колени, урчал, как приласканный кот, но даже в минуты этого блаженства ощущения ее теплых и нежных рук душа моя металась и билась, плакала и стенала.

— Ты губишь свою жизнь, предаваясь воспоминаниям! — увещевала меня Вендис, — тебе следует все забыть и никогда не оглядываться назад. Что бы там ни было, все осталось в прошлом. А в твоем настоящем и будущем все может быть прекрасно!

Я смотрел на улыбающуюся Вендис и верил, что да, действительно, стоит мне остаться здесь, среди даков, и все в моем будущем будет прекрасно. У меня будет сияющая красотой любимая жена, обожаемые детишки и куча повседневных забот о благе моего племени. И если бы память исчезла, сны не терзали меня, возможно, так бы все и сложилось. Но во мне словно была гниль, червоточина, мешавшая мне быть счастливым. Казалось, будто некто следует за мной по пятам, дышит мне в спину и требует: оглянись!

Я как будто отгорожен от этой жизни прозрачной, но глухой и непробиваемой стеной. Я вижу этот цветущий солнечный мир, но почти не слышу его, потому что слух мой поглощен иными звуками. Во мне звучит эльфийский голос Эринирской принцессы, призывный рев рогов поэннинского войска, каркающий хохот Бренна и гулкий, как набат, голос Жреца из Древнего Святилища:

"Оборотень! — Земля!

Фомор! — Огонь!

Туата де Дананн! — Вода!"

И видения. И сны, сны не оставляют меня в покое. Сны более яркие, чем реальность, властвуют надо мной.

Морана, прекрасная, лучезарная, была лучшим моим сном. Сном, оставляющим после пробуждения невыразимую печаль, чувство утраты и осознание, что никогда уже это не случится со мной. Не будет учащенно биться сердце — его у меня нет; не будут так волновать мокрые от слез ресницы, пленительный взгляд, завитки волос цвета осенней листвы. Не будет никогда уже этого любовного безумия. Одним безумием в моей жизни меньше. Эринирская принцесса выбрала не меня. И тогда во сне она превращалась в холодную деву, у ног которой склонилось ужасное чудовище, Зверь Фоморов.

Я чувствовал, что должен как-то объясниться с Вендис, дать ей понять, что мы несовместимы, что, как бы она ни была хороша, я уже не способен полюбить ее. Но вместо нужных слов в голову приходили лишь нелепости, и я против своей воли грубил ей или говорил пошлости.

В итоге я так ничего и не объяснял ей, а она ни о чем не спрашивала, лишь по-прежнему краснела, когда ловила мой взгляд. Я пытался отвлечься от преследовавших меня образов, флиртуя с ней, как заправский ухажер из Неппа. Иногда я даже позволял себе приставать к девушке, но не слишком настойчиво, опасаясь, что из желания удержать меня Вендис преодолеет свое целомудрие и поддастся на мои домогания. Мне действительно будет трудно уйти после того, как девушка станет моей. Но мне надо было уходить, пока сны и видения не довели меня до безумия.

А безумие уже просыпалось. Безумие, пригретое весенним солнышком, распускалось на ветках вместо почек, а вместе с ним жгучее чувство неудовлетворенности, злости, ненависти.

Ненависть наполняла весенний воздух, я вдыхал ее полной грудью, захлебывался ею и не мог выдохнуть. Тогда она разливалась по моим венам, смешивалась с кровью, красным туманом застилала глаза. Ненависть наполнила берега Великой Реки, и, не выдержав, река разлилась по окрестным полям ненавистью. Меч взывал ко мне, просил крови, в ушах гудел призывный вой боевых рогов Бреннова войска. Я резал себе руки, чтобы напоить Орну кровью, но крови не было. Из ран текла красная, густая, остро пахнущая кровью ненависть.

Лес проснулся после зимы, лес стонал от весенней любовной неги, наполняясь запахами. Из-под снега выползли оголодавшие зверьки. И от обычного для волков весеннего томления мне становилось горько. С большей отчетливостью я осознавал теперь свое одиночество и свою неуместность здесь. Меня все чаще преследовали видения и странные образы. Неизъяснимое чувство ожидания чего-то ужасного гнало меня прочь. Однажды мне привиделось, что я — огромное чудовище, разрушившее Волчий Дол, растоптавшее его, разорвавшее в клочья его жителей. И там, в этом видении, я, чудовище, брожу в одиночестве среди изуродованных трупов и вою от тоски, от ненависти, от жажды убивать и убивать до бесконечности, пока есть еще хоть кто-то живой.

Мирная жизнь стала мне невыносима, жажда убийства и разрушения бушевала во мне. Эта чистенькая полянка с довольными женщинами, сытыми ребятишками и достойными отцами семейств вызывала теперь во мне лишь одно желание: разрушить ее! То, что я создал с таким трудом, потом и кровью, теплый и дружный мир даков я мог уничтожить в один момент. Осознав это однажды, я понял, что должен уйти в сырую, беспросветную ночь, одинокий и неприкаянный, на поиски того, что успокоит мою душу.

Я должен был не просто уходить — бежать! Бежать из этой мирной солнечной долины, пока я или та сила, что преследует меня, не погубили этот милый мирок.

Предвидя скорую разлуку, я старался больше времени проводить в обществе Волчонка. Мы уходили на прогулки далеко от Волчьего Дола. Волчонок всецело завладел моей душой, и я даже имел глупость мечтать о том, чтобы взять его с собой. Осознавая всю безответственность такого поступка — я подверг бы его еще большим опасностям, чем Звероловы, — я все же представлял себе, как весело нам будет в пути, как я покажу ему свой чудесный остров и Эринирские горы, высокие и прекрасные, совсем не такие, как куцая Гора Залмоксиса. Как будет он потрясен красотой открывающегося вида, синими озерами и бескрайним небом, когда мы вместе заберемся на самый высокий пик в Эринире. Пока же я лишь мечтал об этом, не решаясь поделиться подобными планами с Волчонком, понимая, что тогда мне уже точно придется брать его с собой.

В лунную ночь мы брели с Волчонком берегом реки. Он резвился, с визгом забегая в воду и вылавливая подтаявшие льдинки — все, что осталось от толстого слоя льда. Мне так и представлялось, как так же вот мы бродим по берегам Эринирского озера. А может быть, я привезу его с собой в Поэннин. Мои грезы были прерваны странным шорохом, донесшимся откуда-то сверху, похоже, из кроны старого дуба, раскорячившегося в пятнадцати шагах от нас. Я поднял с земли камень и, прицелясь, бросил его в середину огромной кроны. С дерева спрыгнул человек, а за ним ссыпались еще четверо.

— Звероловы! — завизжал Волчонок, ощетинившись и выпустив клыки.

Похоже, что так оно и было, иначе я бы почуял их заранее. Оставшиеся в живых Звероловы устраивают неподалеку от Волчьего Дола засаду! Интересно, на кого? Не на того ли, кто опрометчиво гуляет в одиночестве и без оружия? Я проклинал свою безответственность.

Свой коротенький топор Волчонок всегда таскал с собой, мы оказались вдвоем против пятерых, вооруженные одним топором на двоих. Я медленно отступал к реке, таща за шиворот рычащего Волчонка.

— Беги, — приказал я, — зови на помощь!

— Никогда! — воскликнул Волчонок. — Я не оставлю тебя одного!

— Ты клялся выполнять мои приказы! — прорычал я, отслеживая, как рассыпались в цепочку Звероловы и медленно прижимали нас к реке. — Беги!

Волчонок послушно кивнул, я выпустил из рук ворот его рубахи. Он бросился со всех ног, но не к Волчьему Долу, а на Звероловов. Мне не оставалось ничего другого, как безоружному броситься за ним следом.

Волчонок выхватил на бегу из-за пазухи топор и, подняв его над головой, мчался навстречу Звероловам. Но едва подбежав к первому из них, уже изготовившемуся для нанесения удара, мальчишка отбросил свое громоздкое оружие и, перепрыгнув через меч Зверолова, выхватил нож и, оказавшись вплотную с врагом, с громким воплем всадил клинок ему в шею.

Я не успел подивиться предусмотрительности Волчонка, который носил с собой не только топор, но и, оказывается, нож, как налетел на него и Зверолова и повалил их на землю. Волчонок выкарабкался из-под меня, подхватил свой топор, а я в это время подобрал меч уже мертвого Зверолова и отражал посыпавшиеся сверху удары его подоспевших товарищей.

Они наседали, не давая мне подняться, но Волчонку каким-то образом удалось пробраться у них между ног и оказаться в тылу врага. Он отвлек на себя одного из них, и я успел вскочить. Чужой меч казался неуместно легким, я не знал, какой силы удар он способен выдержать, неловко отражал им выпады Звероловов, стараясь не позволять им зайти мне со спины.

— Умри, Бешеный Пес! — проревел Зверолов, в котором я узнал того, кто подносил факел к костру, когда меня пытались казнить.

С этими словами он, оттолкнув своего товарища, бросился на меня, вложив в удар еще и силу своего тела. Я не имел привычки разговаривать во время боя, экономя силы для ударов. Тяжелое тело Зверолова напоролось на мой меч, я услышал хруст ребер и скрежет ломаемого металла. Выхватив из рук падающего Зверолова его меч, я отпрыгнул в сторону и успел добежать до дуба. Два оставшихся Зверолова тут же напали на меня, но теперь игра была на равных, учитывая тот факт, что кельтский воин стоит двоих выродков из сожженного гнезда.

Когда один из них корчился в предсмертной агонии у вывороченных корней дуба, а второй уже безмолвствовал подле своего товарища, я оглядел залитый лунным светом берег реки и испугался: Волчонка нигде не было видно. Его противника тоже. Лес оглашали истошные вопли Зверолова с пробитыми ребрами, они заглушали все другие звуки. Я перерезал ему горло и в наступившей тишине прислушался к шороху речного прибоя. Я опасался, что Зверолову удалось похитить мальчика, и надеялся услышать из леса его голос, зовущий на помощь. И я услышал его тихий и слабый стон:

— Залмоксис!

Голос прозвучал где-то рядом. Я отыскал Волчонка, скрытого ветвями кустарника. Он лежал на спине, раскинув руки. Подле него, уткнувшись лицом в кусты, лежал мертвый Зверолов.

Вся одежда Волчонка была залита кровью. Я склонился над ним.

— Ты ранен? Сейчас я осмотрю тебя.

— Не надо, — простонал Волчонок, — не причиняй мне боль, я уже ощупал себя, у меня проломлена грудная клетка.

— Нет, — прошептал я в ужасе, — ты ошибся. Сейчас я отнесу тебя домой, и мы выходим тебя.

Но я видел по обилию крови и по неестественно бледному цвету его лица, что он прав.

— Мы ударили одновременно, — сказал Волчонок, но я перебил его:

— Не говори, не трать силы…

— Нет, нет, я хочу, чтобы ты знал, как я умер. Силы мне уже не нужны. Мы ударили, его топор вошел мне в грудь, но я вытащил его, ох как было больно. — Волчонок всхлипнул и продолжил: — Теперь уже не так, теперь мне только холодно. Я не хочу явиться в Чертог Воинов с торчащим из груди топором, железо все еще вызывает у меня отвращение.

Я стоял на коленях перед умирающим мальчиком, содрогаясь от собственного бессилия. Бессилие, удушающее, леденящее кровь бессилие…

— Я умираю, как настоящий воин, правда? Я умираю на поле боя от раны, нанесенной врагом! Теперь я буду с тобой всегда. Все так, как ты хотел, Залмоксис!

«Неправда, — думал я, — я никогда этого не хотел». Тот, другой, у кого было больше прав на это имя, возможно, действительно считал, что лучшая смерть для мальчишки именно такая. Но мой разум бунтовал против этого.

Ему было рано умирать. Он должен был еще вырасти, многому научиться, ему еще предстояло стать мужчиной, познать любовь.

— Залмоксис, как же так! Ведь ты должен был встретить меня там, у входа в Серую Долину. Неужели мне придется идти по ней одному? Но ты не сомневайся во мне. Ведь я сам привел тебя сюда, здесь ты нужен. Не бойся, я не подведу тебя, я справлюсь, я найду дорогу.

— Нет, нет, малыш, ты не будешь один. Тебя встретят, тебя проводят, ты не заблудишься. С тобой будет наша Госпожа, она пожалеет ребенка, она позаботится о тебе.

— Я не ребенок, Залмоксис, скажи мне, ведь так, я воин? Я умираю, как мужчина, я попаду в Чертог Воинов, правда?

— Конечно, в Чертог Воинов, Бледная Госпожа проводит тебя туда.

— Попроси ее об этом, Залмоксис, — пробормотал Волчонок.

Его глаза застыли, уставившись в небеса. В мертвых зрачках отразилась луна.

Я не стал просить ее об этом, я закричал:

— Проклятая! Скольких еще ты отберешь у меня? Сколько нужно смертей, чтобы ты насытилась? Когда-нибудь я доберусь до тебя, и ты заплатишь мне за все мои потери!

Но Бледная Госпожа осталась безучастной к моим проклятиям, лишь презрительно скрылась за темной тучей. Она получила назначенную за Вендис жертву, ко всему другому она была равнодушна.

Я вспомнил слова эллина, которому было предсказано, что однажды он встретится с варваром, чья душа будет чиста и открыта, кто будет жаждать знаний и под его руководством превратится в Светоч, способный изменить жизнь дикарей. Ослепленный собственной мудростью эллин Светоча не разглядел. А теперь та чистая и открытая душа, охваченная самой искренней верой, душа, изменившая жизнь даков, отлетала, чтобы встретиться со своим богом в Чертоге Воинов. Эллин ошибся во мне, я был лишь орудием в руках Светоча.

Я поднял безжизненное тело ребенка и пошел, покачиваясь, словно во сне. Я шел с мертвым мальчиком на руках, аккуратно ступая, чтобы не потревожить его, будто он просто спал. Мне отчаянно хотелось плакать, рыдать, выть, но глухая тоска сковала меня, и я словно окаменел. Утрата была слишком тяжела, чтобы смыть ее слезами. Я принес драгоценную ношу вождю даков и аккуратно положил у его ног.

— Ты сам когда-то посвятил своего сына Залмоксису. Он принял твой дар, вождь, — сказал я.

Склонившаяся над очагом жена Креока тихо поднялась, выронив крючок, которым она доставала мясо из котла. Креок коротко рыкнул на нее, женщина вжалась в стену, подавив судорожный вздох. Вождь склонил голову, длинные седые волосы свесились ему на лицо, так что я не мог разглядеть его выражения. Он казался спокойным и ничем не выдал своего горя.

— О, великий Залмоксис! Жизнь моего сына принадлежит тебе, — произнес Креок слегка дрожащим голосом. — Я отдал моего волчонка тебе еще давно. Благодарю за то, что ты принял мою жертву!

«Безумец, — подумал я, — кругом одни безумцы. Мне надо бежать прочь от них, пока безумие не охватило и меня».

Я не стал говорить ему, что Волчонка выбрала себе в жертву Бледная Госпожа, а не Залмоксис. Я просто молча вышел и побрел в свою пещеру.

Весь день я оставался в пещере, прислушиваясь к разносившемуся по Долине печальному волчьему вою. Идти к Креоку я не осмелился, я до ужаса боялся встретить скорбный взгляд его молчаливой жены.

Ближе к вечеру пришла Вендис и принесла мне обед. Тихая, заплаканная, она положила передо мной кусок вареной оленины и села напротив смотреть, как я поглощаю еду.

Я жевал мясо, не отрывая взгляда от Вендис, наблюдая, как пролегает складка на девичьем лбу, эта горькая складка еще не оставляет следа и все же намечает место для будущей морщины. С некоторых пор красота вызывает у меня мучительное желание испортить, уничтожить ее. Я с наслаждением смотрел, как складка на лбу уродует лицо девушки, и подбирал наиболее жестокие слова, чтобы причинить ими как можно больше боли, удержать эту складку на лбу Белой Волчицы. С удовольствием представлял, как станет она морщинистой старухой и выплачет голубизну своих глаз. Они поблекнут и потеряют цвет, никто больше не вспомнит о красоте Белой Волчицы, никто, может быть, кроме меня. Возможно, я буду вспоминать этот вечер и содрогаться от собственной жестокости, но это будет потом, гораздо позже, когда моя собственная боль излечится от времени, и мне не будет надобности причинять боль другим, чтобы утихомирить свою. Я почувствовал, как внутри меня начала разрастаться боль, где-то в районе солнечного сплетения, маленькая навязчивая боль, будто инородное тело, просилась на свободу. Она терзала меня, словно чудовище, а все мое тело скрутило незнакомое прежде желание — причинить еще большую боль девушке, уже не душевную, а физическую. Мой разум подчинился этому желанию и начал строить странные фантазии, в которых лицо Вендис было перекошено от ужаса, в которых были боль, ее боль, ее крик и, может быть, смерть.

Словно пробудившись от кошмарного сна, я вскочил, тряхнул головой, отгоняя наваждение, со страхом посмотрел на Вендис. Неужели я хотел сделать это с беззащитной девушкой, вся вина которой заключалась в том, что она напоминала мне о Моране?

Я привлек к себе девушку и сжал ее в своих объятиях. Она всхлипнула, уткнувшись мне в плечо. Я почувствовал, как дрожит ее тело под моими ладонями. Прежнее томление охватило меня, я, все еще обнимая ее, навалился на нее всем телом, пытаясь подмять под себя. Вендис глухо вскрикнула, вцепившись выпущенными когтями в мою рубаху. Я попытался завладеть ее руками, сжал коленями ее ноги, чтобы она не вырвалась.

— Посмотри правде в глаза, Вендис, — рычал я, все больше возбуждаясь. — Волки — однолюбы. Мне никогда не полюбить тебя. Какая теперь разница, ты все равно уже погибла. Никогда тебе не узнать, какой бывает любовь, узнай хотя бы, что такое наслаждение.

Вендис вырвала руку из моих пальцев и царапнула меня по щеке. От внезапной боли я ослабил хватку, она выскользнула и оттолкнула меня, вскочив с пола, отбежала в сторону. У выхода из пещеры она остановилась и с горечью выкрикнула:

— Ты говоришь так, будто вовсе не волк. Ты слишком жесток для волка. Наверное, ты и впрямь бог!

Из глаз Белой Волчицы брызнули слезы, личико сморщилось в горестной гримасе, и я почувствовал наконец удовлетворение: кому-то стало больно так же, как мне.

Все еще лежа на полу, я отер щеку, она была в крови. Когти Белой Волчицы оставили глубокие шрамы. Желание, мгновение назад пронзившее меня, словно внезапный удар кинжала, отпустило мое тело, и я чуть ли не с изумлением взирал на раскрасневшуюся Вендис. Чего она так испугалась? Внутри меня было пусто, казалось, никакого чувства я уже не способен испытать, даже боли, только безграничную всеохватывающую пустоту. Я поднялся вслед за Вендис, она хотела убежать, но я воскликнул:

— Постой, я не причиню тебе вреда. Выслушай меня, Вендис.

Она остановилась, прижавшись спиной к каменной стене. Я должен был выполнить последнюю свою обязанность, должен был сказать ей о Бледной Госпоже.

— Слушай меня, Вендис! Тебе предначертан иной путь, ты должна стать жрицей Великой Богини.

~ Какой жрицей? — поморщилась Вендис и внезапно закричала: — Ты совсем спятил, Залмоксис! Я — волчица, я верю лишь в одного бога, о какой Богине ты говоришь?

Я взял ее за подбородок и развернул лицом к небу.

— Видишь ли ты мою Богиню?

На безоблачном весеннем небе сиял ослепительный закат. Но Вендис поняла, что я пытаюсь ей показать.

— Ты говоришь о луне? — Вендис поежилась.

— Ты будешь утверждать, что веришь лишь в одного бога?

— Нет, не буду. Я имела в виду, что мы соблюдаем культ лишь одного бога. А Бледная Госпожа никогда не просила от нас ничего.

— Теперь Бледная Госпожа милостиво согласилась принять тебя своей жрицей, Вендис.

— Но я не хочу такого пути.

— Вендис! Нет у тебя выбора. Я посвятил тебя ей.

— Почему ты распоряжаешься моей судьбой? По какому праву? — Вендис хотела было сказать что-то еще, но проглотила слова.

— Давай, скажи, ну же. Ты, верно, хотела меня в чем-то обвинить?

— Кто ты, Залмоксис? — прошептала Вендис.

— В который раз ты задаешь мне этот вопрос?

— Но я никогда не получала на него прямого ответа.

— Хорошо, я дам тебе ответ, — рассердился я. — Ты хочешь услышать, бог ли я, так? Нет! Я не бог, но боги говорят со мной. Когда Звероловы хотели убить тебя, я дал зарок Бледной Госпоже, что ты станешь ее жрицей, и она спасла тебя от насилия и ужасной смерти.

Белая Волчица побледнела, вспомнив день в крепости Звероловов.

— Я думала… — она покачала головой и продолжила: — Ведь ты смог выйти из огня, разве не ты спас меня тогда?

— Нет, Вендис. Я бы не смог тебя спасти. Боги милостивы ко мне, думаю, что незаслуженно, но это так. Тот, кто спас меня из огня, не снизошел бы до тебя, как бы я его ни молил. Тебя спасла Бледная Госпожа.

Вендис склонила голову.

— Что же мне теперь делать? Ты научишь меня?

— Нет, Вендис, не научу. Не мне учить тебя таинствам Матери, я не посвящен в них. Тебе надо искать храм Великой Богини, я слышал, что на берегах Реки, ближе к устью, есть такие. Там тебя обучат всему.

— А ты?

— Меня зовет к себе другой бог. Твой путь на восток, мой — на запад, у каждого свои обеты.

— Неужели мы разойдемся навсегда? Я проигнорировал ее вопрос.

— Сейчас ты нужна своим родителям, Вендис, иди к ним.

Вендис еще некоторое время молчала, потом, так и не проронив ни слова, вышла из пещеры. Стало ли все, что я сказал ей, сильным потрясением для нее или она чувствовала и прежде, что нам не суждено быть вместе, я не знаю. Но обрывки ее горестных мыслей настигали меня даже тогда, когда она уже ушла далеко от моей пещеры. Я остался один и просидел, не шевелясь, до наступления ночи.

Я выполнил свое обещание Волчонку. Племя моего юного друга владело железным оружием, и, думаю, когда-нибудь освоит и его изготовление. Не было больше ничего, чему бы я мог научить даков. Не было больше никого, кто бы удерживал меня на берегу благословенной реки. Настала пора уходить. Я чувствовал это по запаху костров, по шороху речного прибоя, по шуму ветра. Мне нужно было уходить. Ни вещей, ни еды, ни оружия, кроме моего Меча, я не взял. Как и прежде, у меня не было ничего. Я уходил в ночь с Мечом, привязанным хитрой перевязью за спиной, и с пустыми рукам. Прощаться с племенем я не стал. Боги не прощаются, уходя.

Я вышел через тайный ход и побрел по лесу. Но кое-кто все же выследил меня. Я почуял ее и обернулся. За деревьями ее не было видно, но я знал, что она там.

— Что тебе надо? — раздраженно крикнул я в темноту. Вендис вышла из-под сени деревьев и подошла ко мне. Она выглядела прелестно в сгустившихся сумерках.

— Я знала, что ты уйдешь сегодня, — сказала она. Я проглотил ком горечи. — Так нужно, Вендис.

— Кому? — Вендис вздохнула, и я почувствовал в ее голосе сдерживаемые слезы. — Не уходи! Ты же сам говорил, твое племя погибло, твой вождь убит, и ты за него отомстил. Тебе некуда спешить, и никто тебя не ждет, никто, кроме меня!

Я вспомнил один из своих снов — темное видение осунувшегося человека в широких жреческих одеждах, сидящего на камне у Черного озера в Поэннине. В моем сне человек этот откинул капюшон и поднял на меня глаза. Глаза Гвидиона, такие светлые и печальные.

— Он ждет меня, Вендис, — сказал я тихо, — может быть, он все-таки меня ждет.

— Будь он проклят, твой черный колдун! — закричала Вендис. — У него нет права на тебя! Ко мне, ко мне ты должен спешить, я должна ждать тебя, а не он.

Я пожал плечами. Все, что могло ее в чем-либо убедить, я уже высказал ей раньше.

— Не будь так убийственно спокоен! Я не могу поверить, что ты так легко расстаешься со мной! — воскликнула Вендис.

«Однажды ты выбрал неверный путь», — вспомнил я слова Гвидиона. Однажды я сделал ошибку, полюбив женщину, предназначенную не мне. Я сделал ошибку и жестоко поплатился за нее. Белая Волчица была предназначена мне самой Великой Богиней. Сейчас, только сейчас я понял, что не своей жрицей хотела сделать она Вендис, а моей женой. Но я вспомнил, как откинул капюшон маг, и в его глазах отразился закат над Поэннином. И я снова выбрал неверный путь. Может быть, так суждено. Я знаю поверье, что Богиня наказывает тех, кто отказывается от ее предназначения. Мое предназначение было остаться среди даков, жениться на Белой Волчице и мудро править ее племенем. Тогда бы я оправдал ожидания Меча Орну, став и королем и богом одновременно, я выполнил бы предназначение Богини.

— Прощай, Белая Волчица. Будь счастлива, если сможешь, — с трудом проговорил я.

— Я буду молиться за тебя, — прошептала Вендис.

— Какому богу? — насмешливо спросил я.

Развернувшись к ней спиной, я быстро пошел прочь. Я слышал ее мысли: желание последовать за мной боролось с оскорбленной гордостью. Мне оставалось только надеяться, что гордость в Вендис возьмет верх. Иначе мне действительно придется взять ее с собой. А ведь она могла бы быть идеальным попутчиком, сильная, молодая волчица, способная, как и я, проходить огромные расстояния, бодрствовать ночью и спать днем, охотиться и сражаться наравне со мной и в волчьем и в человеческом обличье.

Уходя в ночь, я чувствовал спиной обиженный взгляд влюбленной девушки и почти был готов вернуться.

Все хорошее, что было во мне, кричало, и взывало, и требовало остановиться. Ветер, словно сорвавшись с цепи, бил мне в грудь, сбивал меня с ног, мешал мне идти, будто старался остановить меня.

«Оглянись, — выл ветер, — оглянись лишь раз, и ты останешься с ней навсегда».

Ветер трепал мне волосы, срывал плащ, пытался сбить с ног. Ветер поднялся над лесом, над континентом, над миром, он гнал тучи, ломал деревья, поднимал бурю, и тогда в его завываниях послышался мне трубный голос Жреца из Древнего Святилища:

«Гвидион! — Воздух!»

Слова, о которых я догадался уже давно. Тогда, во время обряда, Жрец назвал другое имя, тайное имя Гвидиона, скрытое ветрами. Но Властелин Ветров не всегда может уследить за своими подопечными. Ветер требовал оглянуться, ветер, но не Гвидион.

Я не оглянулся. Каким бы ни был мой путь, он должен вести меня к Гвидиону. А если нет такого пути, значит, я пойду по бездорожью, по болотам, по морям, по воздуху. Даже когда умру, мертвый мой призрак будет идти лишь в одном направлении: на запад, на Медовый Остров, в Поэннин, в Черные горы Хребтовины, туда, где остался маг со светлыми глазами. Мне не важно, какая судьба ждет меня, и не важно, держит ли Гвидион в руках меч Туата де Дананн или черный посох Фоморов, мой путь один, светел ли, темен ли, он ведет к Гвидиону.

Пройдя несколько миль, я услышал прощальную песнь Белой Волчицы.

Песнь эта завораживала, щемила душу в непонятной тоске, словно вместе с Волчьим Долом я покидал саму жизнь. И не было спасения от этой тоски, нахлынувшей на меня. Я оставлял позади тепло сердец, любовь и радость жизни, понимая, что уже никогда не обрету потерянного.

Между любящей меня женщиной и равнодушным богом я выбрал бога. Я твердил себе: таков мой выбор, такова судьба. Но только не мог понять, когда же я сделал этот выбор? Когда между жизнью и смертью я выбрал смерть, между любовью и болью — боль?

Глава 10 Король Мертвых

Туман по-прежнему дремал, распластавшись над поляной. Гвидион знал, что останавливаться в этом тумане нельзя, поэтому, несмотря на усталость, он продолжал идти. Луна спряталась за тучи и больше не освещала мир своим загадочным серебристым светом. Маг не знал дороги, здесь, в темноте, в тумане, даже если бы она и была, он не смог бы ее различить. Он просто шел, чтобы не стоять на месте и не привлечь ничьего внимания своей недвижностью. Шел бодро, но не слишком быстро, так, что могло сложиться впечатление, будто он знает, куда идет, и уверен в собственных силах и безопасности. Маг помнил, что дорогу назад он найдет как раз по этому следу бесстрашия и уверенности, оставляемому им в вязкой среде межреальности, образованной Гранями Миров — пространстве между Пространствами, получившем название Перепутье.

И Гвидион продолжал свой путь, отгоняя прочь тревожные мысли, хотя у них и были все основания. Первый же Мир, который он решил посетить, отказался пропустить его. От Мира Мертвых, или Аннона, как звали его друиды, глупо было бы ждать гостеприимства, но прежде Гвидиону всегда удавалось проникнуть в него без особых трудностей. Мглистые Камни — древние каменные мегалиты, выстроенные еще Фоморами и названные ими Великим Путем, не только позволяли мгновенно перемещаться в Верхнем Мире, но соединяли многие пространства Иного Мира. Конечно, Мглистые Камни пропускали далеко не всех, но Гвидион давно уже научился странствовать без помощи Камня Власти и магических ухищрений. Но в этот раз Мглистые Камни Поэннина исказили путь, и вместо Аннона мага приняли туманы Перепутья. Может, и прав был Инир, что время для путешествия выбрано не самое удачное. Возможно, Гвидион совершил какую-то ошибку. Впрочем, это вполне могло быть и своеобразной шуткой короля Аннона, к которым тот был весьма расположен, несмотря на свой важный вид и внушительный возраст. А тягаться с ним в силе не входило сейчас в планы Гвидиона. Теперь он утешал себя тем, что такое довольно часто случалось с друидами. Маг знал другой путь в Аннон, не такой простой, но зато множество раз проверенный кельтскими жрецами.

Он уже начал терять надежду выйти из территории ночи, когда небо посветлело, темнота рассеялась. Наступало утро, бессолнечное серое утро безрадостных земель. Перед ним расстилалась тускло освещенная пустыня, где-то на горизонте темнели острые скалы, словно клыки гигантской разинутой пасти. Серый песок лежал бездвижно мелкими барханами. И если в этой пустынной местности и был кто-нибудь, то ни одно существо не выдавало своего присутствия. Лишь шуршащая тишина, серый песок, бледное небо и клыки черных скал на горизонте составляли убогий ландшафт этой местности.

Гвидион чувствовал в себе легкую дрожь, было холодно и как-то особенно неприятно, словно вот-вот вырвется из-под ног земля, закружится и унесется прочь, а он утонет в Нижних Мирах, проваливаясь из одного в другой, не в силах создать для себя твердую поверхность ни в одном из них. Гвидион, закутавшись поплотнее в свой шерстяной плащ, побрел в сторону самой большой горы. Это было нескончаемое путешествие, трудный и неприятный путь по пескам к вечно отдаляющимся горам. Порой налетала песчаная буря, холодная, безветренная, никакого движения воздуха, словно не ветер, а чья-то мысль заставляла вздыматься клубы серого песка и нестись по земле. Бури возникали неожиданно, Гвидиону негде было скрыться от них, и он кидался на землю, как только видел приближающуюся серую пелену, укрывал голову плащом. Проходили бури так же, как появлялись, — моментально, Гвидион быстро сбрасывал с себя наметенный бурей песок, кое-как отряхивал одежду и шел дальше.

Могло сложиться впечатление, что человек брел по пустыне в надежде достичь горы, но Гвидион знал, что они недосягаемы. Горы служили ему лишь направлением, чтобы не ходить кругами. Неопытный странник мог навсегда остаться в этом пространстве, так и не найдя выхода ни в Верхний, ни в Нижний Мир. Эти безрадостные серые пески могли свести с ума кого угодно. И Гвидион уже начал беспокоиться, когда различил наконец на фоне однообразного пейзажа небольшое углубление, едва заметное среди барханов. Отличало его то, что песок около него был совершенно бездвижен.

Гвидион замер за несколько шагов до этого места, поморщился от неприятных предчувствий, перехватил покрепче дорожный посох, проверил, хорошо ли укрыты птицы у него под плащом, надежна ли перевязь, держащая заплечную сумку. Потом вздохнул, так и не сумев избавиться от гримасы неприязни, обреченно побрел в сторону углубления, ссутулившись, повесив голову, внушая себе на ходу, что это один из самых безобидных переходов среди тех, что еще попадутся ему на пути.

Он еще не дошел до самого углубления, когда там, на дне, что-то шевельнулось, будто почуяло приближение живого существа. По пустыне прокатился глухой вздох, небольшая ямка начала превращаться в воронку, словно кто-то внутри мощным дыханием втягивал в себя песок.

Твердь под ногами Гвидиона стала зыбкой, и он почувствовал, что теряет опору и сползает вниз. Он прижал к себе посох, стараясь побороть отчаянное желание выбраться из песочной воронки, утягивающей его на дно. Последний раз мелькнуло над головой неприветливое серое небо, песок засыпал глаза, нос, рот, сжал тело, словно в тиски. Начался провал в другой мир. Длительное и неприятное падение в песочную воронку невероятной глубины.

Яркий свет вернул Гвидиона в сознание. В последние мгновения своего падения он сумел не только осмыслить происходящее, но и разглядеть сотни огней и ярких красок.

Внезапно Гвидион сильно ударился, и в то же мгновение понял, что он приземлился в кресло посреди пиршественного зала. Осмотревшись по сторонам, он увидел людей, собравшихся вокруг столов, короля, восседавшего во главе пира, слуг, собак, очаги. Место, которое маг не по своей воле занял, по его положению относительно королевского трона и очагов, должно было принадлежать заезжему барду. Не самое почетное место, определил Гвидион, но и не хуже многих других. Во всяком случае это место гостя, которому гарантирована жизнь. Отвратительный способ перехода искупался тем, что Гвидиону удалось достичь того Мира, в который он стремился попасть.

— Добрый друг наш прибыл, чтобы развлечь нас! — раздался громкий, слегка надтреснутый голос короля Мертвых.

Гвидион встретился с ним взглядом. Черные глаза короля, обведенные темными кругами, и ярко-алые губы резко выделялись на абсолютно белом лице. Корона в черных волосах и перстни на руках сверкали разноцветными камнями, отражая свет очагов. Гвидион поднялся с места, с трудом справившись с болью в теле, и поклонился сначала королю и друидам, восседавшим вокруг него, потом гостям.

— Приветствую тебя, Араун, король Аннона! — ответил Гвидион королю. — Приветствую вас, мудрейшие из мудрых! Приветствую вас, великие воины, храбростью и отвагой своей заслужившие место на этом пиру.

Друиды лишь переглянулись, а воины ответили громкими приветствиями на хвалу гостя. Взгляд Гвидиона перебегал по их лицам в тщетной надежде отыскать среди них брата.

— Что за песнь исполнишь ты для нашего увеселения? — спросил Араун.

Гвидион ответил не сразу, достал из сумки маленький музыкальный инструмент со струнами, внимательно посмотрел на короля и друидов, пытаясь определить их настроение.

— Это будет песнь о сражениях и героях, — сказал Гвидион.

Король одобрительно кивнул. Гости удовлетворенно загудели, лишь друиды никак не выразили своего отношения.

Призвав на помощь магическое вдохновение, Гвидион коснулся струн, доверившись окутавшим его волнам магии. Он не знал тех слов, которые будет петь, музыка под пальцами рождалась сама собой. Песнь зазвучала, приходя к нему откуда-то сверху, рождаясь вне мага, но исполняемая его голосом — голосом звездного света, голосом Вечности, голосом Гвидиона.

Араун, король Аннона, подперев голову кулаком, слушал песнь о воине, державшем в руке Говорящий Меч, о его непримиримости и отваге, о боевом пыле и воинственной одержимости славного героя. О том, как шел по жизни бледнолицый герой, как вел за собой на подвиги отряды воинственных кельтов, как стяжал себе славу победителя и пал в чужой стране, сраженный рукою врага. Слезы катились из глаз Гвидиона, оплакивающего своего брата. И в этот миг на земле, в Верхнем Мире тысячи бардов, охваченные внезапным вдохновением, сочиняли и пели своим королям, вождям и воинам славную песню-сагу о величайшем вожде Медового Острова.

Когда песнь закончилась, Гвидион вздохнул и отложил в сторону музыкальный инструмент. Друиды одобрительно кивали, воины выли от восторга, король утер тайком слезы, покачал головой, жалобно улыбнулся.

— Мой добрый друг Гвидион, пришел ли ты ко мне с какой-нибудь просьбой или просто так решил проведать старого приятеля?

От внимания мага не ускользнуло, что король назвал себя его приятелем, значит, положение Гвидиона значительно улучшилось, благодаря хорошей песне.

— Великая легенда родилась на Медовом Острове, мой король. И я решил послужить тебе бардом, чтобы достойнейший из королей Острова первым услышал лучшую из песен! — произнес Гвидион и со смирением поклонился королю и друидам.

Друиды одобрительно закивали, и для Гвидиона это не осталось незамеченным.

— Ты оказал мне высокую честь славными речами и доставил мне великую радость своей песней, — произнес король. — Да будет эта песнь величайшей среди всех на Медовом Острове, да будет славен герой и брат твой, достойнейший из воинов. Многие, сидящие в этом зале и вкушающие хлеб мой, шли за ним. Но нет в этом зале места для достойнейшего из воинов, для короля королей, для Бренна Благословенного. Но если снизойдет он когда-нибудь до моих покоев, то уступлю ему на время пира свой трон, дабы все узрели, я, король Аннона, приветствую и признаю Короля-Ворона!

Гвидион вновь поклонился королю, но теперь с искренней благодарностью, и произнес ответную речь:

— Слава тебе, король, знающий, что такое благородство, слава тебе, великий воин. Лишь истинно великие и благородные способны признать не меньшее величие и благородство в других. Ты богат, и сотни бардов есть у тебя, готовых услаждать твой слух великими песнями. Но если только ты пожелаешь услышать и мою скромную песнь, то знай: призовешь Гвидиона, и он с радостью примет твое гостеприимство и будет слагать песни в твою славу и петь тебе их.

По приказу короля слуги поднесли гостю рог, наполненный пенистым медовым напитком, и лучшие куски мяса.

В конце пира, когда король и друиды, распрощавшись с гостями, удалились на покой, к Гвидиону подошел слуга. Низко поклонившись, он сказал:

— Великий, для тебя приготовлены покои, чтобы мог ты отдохнуть, я провожу тебя.

Гвидион сделал вид, что не заметил, как слуга тайком дотронулся до его плаща. Добрый знак, если даже слуги пытаются уловить себе королевскую благодать, данную гостю. И Гвидион не обманулся в своих предположениях — прежде чем показать магу место отдыха, слуга отвел его к королю. В маленькой тесной комнатушке, совсем не похожей на богатый, освещенный множеством огней пиршественный зал, король принял Гвидиона для тайной беседы. Здесь было темно и холодно, комната не имела ни окон, ни очага. Лишь лучина, воткнутая в щель между стенными камнями, тускло поблескивала, освещая небольшое пятно на покрытой плесенью стене. Гвидион понимал, что лучину зажгли исключительно для него, Владыка Аннона не нуждался ни в тепле, ни в свете. Король развалился в кресле, насмешливо наблюдая за гостем. Здесь, практически в полной темноте, когда свет и тепло не создавали вокруг короля неосязаемую плоть, Гвидион видел его истинный облик. Король Аннона указал магу на второе кресло, стоявшее напротив, и произнес:

— Не дано мне понять тебя, Гвидион. Непостижим ты для меня. Теперь назови мне свою просьбу, ибо сладкими речами ты можешь обмануть моих друидов, но только не меня. Не поверю я, что Хранитель ходит по Иному Миру для развлечения его жителей, словно бард. Говори, зачем пришел!

Гвидион молчал, не отрывая взгляда от глаз короля, мерцающих в темноте бледным мертвенно-серым светом. Король Аннона чуть наклонил голову, грустно улыбаясь, наконец сказал:

— Мы ссорились с тобой в прошлом и даже воевали, но все давно забыто. Я вижу, ты хочешь спросить о чем-то. Можешь задать мне вопрос.

Больше Гвидион не пытался скрыть своих намерений.

— Король Араун, моего брата нет среди твоих воинов. Где искать его мне, подскажи!

Король прищурился, лениво потянулся и внезапно расхохотался:

— Я так и знал. Знал ведь! Ох, до чего же мне завидно! И как только угораздило его стать твоим братом? Вот ведь везение. Можно хоть рога у Великого Змея обломать, будь что будет, могущественный брат придет спасать тебя, и ведь спасет, а? Даже у Змея из кишечника выудит полупереваренного, да? — Король усмехнулся. — И не надоело тебе, Гвидион, расплачиваться за его проделки? Думал я, что после того, как Мат превратил тебя в волка, ты одумаешься, ан нет. Все тебе мало. Это ж надо, Великий Гвидион из жизни в жизнь вместо великих дел лишь только и занят тем, что помогает своему похотливому братцу овладеть очередной недоступной женщиной, а потом еще столько же времени спасает его от наказания, которое за этим последовало.

Гвидион выслушал всю эту насмешливую тираду без улыбки и сказал:

— Напрасно повторяешь ты чушь, придуманную людьми. Поможешь мне?

— Конечно, помогу. Я помогу тебе советом, мой друг. Настоящим и искренним советом. Твой брат погиб. Его нельзя спасти. Его аппетиты выросли, он не захотел ограничиться одной женщиной, он решил овладеть всем миром. Это было уже слишком, Гвидион. Я не знаю, где Бренн. Но знаю, что ему никогда не прийти на мой пир. Вот мой совет: возвращайся! Не губи вслед за Бренном и себя. Опомнись, вернись в Верхний Мир, там новая твоя игрушка льет слезы и сражается сама с собой. Ты отнял у него сердце, помоги ему сохранить душу. Пока еще не поздно, остановись! Ты сгубил Ворона, спаси хотя бы Волка.

Гвидион опустил лицо, страшась поднять глаза. Неужели со стороны все выглядит так ужасно? Непостижимый! Не зря его так зовут. Даже королю Аннона не понять его. Как горько быть не понятым даже старым другом. Пустое! Он знает, что делает. Спустя тысячелетия они говорят: «Гвидион был прав!», но чаще всего они уже не помнят его слов. Какой смысл пытаться доказать королю, что Ворон не был виноват в поступках, свершаемых Зверем? Кто живет во власти Фоморов и действует по их воле, сам становится таковым. И многие скажут потом, что не случайно Балор выбрал для возрождения Древнего Врага именно Бренна, а не его старшего брата Белина, например, хотя Белин был более подходящей кандидатурой как прямой наследник королевской власти. Но он оказался слишком светел и чист, его душа не приняла чудовищное порождение Нижних Миров. Многие берутся судить то, что не в силах даже понять, а страх не придает рассудительности. Аннон успел не раз содрогнуться в ожидании возрождения Темной Империи. Кто борется со Светом и Мраком одновременно, не может быть понят ни тем, ни другим. Лишь жизнь поймет его, но в Анноне нет жизни.

— Ты поступил, как друг, мой король, и дал мне хороший совет. И если бы я только мог, я бы последовал ему. Но ты ведь сам сказал, это я виновен в том, что стало с моим братом. Не из пустой похвальбы, не из гордости или ради славы я должен искать его, а лишь потому, что он доверял мне больше, чем самому себе.

Король выпрямился в кресле, сжал пальцы, хрустнув оголенными костяшками, усмехнулся:

— Я не обманывал тебя, я сказал правду. То, чего ты хочешь достичь — невозможно. И если ты порой совершаешь невозможное, то разве я виноват в этом? Если ты спросишь меня, можно ли долететь до солнца, я скажу тебе правду: это невозможно. Но если ты достигнешь солнца, Гвидион, я не очень удивлюсь этому. Я даже не слишком буду поражен, если узнаю, что ты вернешься обратно живым.

Гвидион спрятал улыбку. Король заметил это и сказал:

— Есть такая человеческая легенда, что прежде на земле не было огня, ты полетел на солнце и принес людям огонь. Гвидион пожал плечами:

— Люди склонны выдумывать про меня всякие небылицы, в то время как мои настоящие деяния выветриваются из их памяти. Не я принес огонь на землю.

Король молчал, прищурившись на слабые отблески горящей лучины. Наконец произнес:

— Его нет в моем мире. Когда он падал, то здесь даже не задержался. Ищи его в Нижних Мирах, или в Мутных Мирах, или даже на Дне, конечно, если оно достижимо для тебя. Его бессмысленно искать, его невозможно спасти, но ты пойдешь за ним, Гвидион. Иди отдыхать, мой добрый друг. Завтра тебе предстоит трудный путь. Мои друиды проводят тебя к Переходу. Будешь уходить, загаси лучину.

Гвидион встал и внимательно посмотрел на короля. Араун откинулся на спинку кресла, судорожно вцепившись пальцами в его подлокотники, и опустил тяжелые веки, покрытые сетью темных прожилок. Круги под его глазами приобрели лиловый оттенок. Зашуршали под потолком невидимые в темноте летучие мыши. Гвидион рассек кинжалом руку и позволил каплям густой крови упасть на маленькое пламя. Лучина с шипением погасла. Король Аннона тяжело вздохнул. У дверей Гвидион тихо промолвил:

— Спасибо тебе, мой король. Прощай!

Он вышел в светлый коридор замка и тоже вздохнул, с облегчением.

Друиды Аннона приступили к обряду открытия Великого Пути. Гигантские столбы, заменяющие в этом мире камни, тускло поблескивали отполированными поверхностями, выбитые на них символы, подчеркнутые тенями, должны были обеспечивать защиту от внешнего вторжения.

Гвидион равнодушно наблюдал за друидами. Он много раз видел эти обряды, участвовал в них сам. Он мог пройти по Великому Пути и без помощи подобных ухищрений, но теперь был рад, что догадался взять с собой магические камни, если у него возникнут трудности с Переходом, он воспользуется проверенными ритуалами шаманов Верхнего Мира.

Гвидиону хотелось угодить друидам Аннона, он видел, что они чрезвычайно довольны возможностью продемонстрировать ему свои силы, и он смиренно ждал, пока жрец выложит камнями круг, повторил вслед за другими слова заклинания и даже выпил отвар, способствующий легкому восприятию Перехода.

Верховный Друид Аннона вложил Камень Власти в углубление на северном столбе. Гвидион поблагодарил друидов и шагнул в выбитый на плите круг. Не было ни чувства падения, ни изменений в окружающем мире, лишь по исчезновению друидов Гвидион определил, что находится уже в другом пространстве.

«Что ж, такое проникновение в мир мне больше по душе, чем шутки короля Аннона с падением в гостевое кресло, — подумал Гвидион. — Лучше уж пройти пару дней пешком в поисках местного владыки, чем посреди пира получить болезненный удар по мягкому месту». О том, что попасть можно было вовсе не в гостевое кресло, а в ту сырую, темную комнату, похожую на склеп, маг постарался не думать.

Глава 11 Плащ Тьмы

В новый Мир Гвидион шагнул из круга камней. Оглядевшись по сторонам, он не заметил ничего примечательного и пошел в ту сторону, где в предыдущем Мире находился замок короля Аннона. Многие Миры повторяют друг друга ландшафтами, а появление в одном из них значительного строения нередко влечет за собой возведение подобных зданий и в других пространствах. Гвидион помнил, что жилье Всадника действительно располагалось в том же месте, что и королевский замок Аннона. В этом Мире, как и в Анноне, имелось светило.

Здешнее солнце еще не достигло зенита. Гвидион услышал протяжный вой охотничьего рожка и тут же сопровождающий его лай собак, крики и топот копыт. «Владыка сам выехал мне навстречу», — подумал Гвидион. Охота приближалась. Гвидион знал, как возбуждены и свирепы Охотники, гонящие добычу, а поскольку шел он к ним с просьбой, то счел за благо перенести встречу на вечер, когда довольные и усталые вернутся они к своему домашнему очагу. Гвидион скрыл свое присутствие. Прислонившись к дереву, он наблюдал, как из леса выскочил какой-то небольшой зверь, возможно, лиса. Следом, давясь собственным лаем, вылетели белые собаки со свисающими из разинутых пастей языками, за ними мчалась кавалькада всадников. Улюлюкая и визжа, всадники неслись галопом, перескакивая на ходу через овраги и поваленные деревья, через кусты и рытвины, мимо незамеченного ими Гвидиона.

Когда звуки охоты стихли, Гвидион продолжил свой путь. К полудню он достиг ворот замка. Невидимые стражники молча пропустили его. В этом мире Гвидиона узнавали. Он пересек широкий безлюдный двор и вошел в темное помещение дома, освещенное лишь узким лучом света, проникающим сквозь окно. Здесь он нашел запыленную скамью и сел на нее поджидать хозяина. В тишине и темноте он задремал.

Проснулся маг посреди ночи, теперь в замке не было ни единого пятнышка света. Сначала Гвидион подумал, что проспал возвращение Охотников, и подивился, как это мимо него могло пройти несколько десятков человек, которые, наверное, громко разговаривали, бряцали оружием и топали ножищами. Со двора должен был доноситься лай собак и ржанье коней. Да и после возвращения Охотники обычно еще долго пировали, что тоже редко проходит в тишине. Странно, что он все это не услышал. Но еще более странным можно было считать то, что даже если он крепко спал и оказался глух, то ни Всадник, ни его Охотники слепыми точно не были. Они непременно заметили бы гостя, сидящего напротив входной двери и, конечно, разбудили бы его.

Было очевидно, что и дом, и конюшня, и овчарня совершенно пусты. Гвидион находился один во всем замке, а, возможно, даже и в целом мире. Он все же решил дождаться утра в надежде, что Охотников что-то задержало, и ночь настигла их в лесу, где они и решили заночевать. Если они не уехали слишком далеко, то можно еще надеяться, что они вернутся. Гвидион предпочел бы продолжить свой сон в более удобном месте, чем скамья напротив входной двери, например, на мягкой кровати в опочивальне или, на худой конец, на шкурах в хорошо прогретой очагами общей комнате. Мысль об очагах напомнила Гвидиону об ужине и окончательно разогнала сон. Как и любой друид, Гвидион мог довольно долго обходиться и без еды, и без сна, но, будучи королевским сыном, имел привычку получать и то, и другое вовремя и в весьма комфортных условиях.

Можно было, конечно, самому разжечь свет, найти слуг и потребовать от них выполнить долг гостеприимства за своего хозяина. Но Гвидион чувствовал, что дом пуст и нет в нем ни одной живой души, а в том, что Всадник держит слуг, он вообще сомневался. Что же касается света, то Гвидион счел возможным сидеть и в темноте, поскольку его отношения со Всадником носили сложный характер, и магу вовсе не хотелось самовольно хозяйничать в его доме, а к тому же он не был уверен, что свет в отсутствии хозяина не привлечет к его пустующему замку чьего-нибудь ненужного внимания.

Куда бы ни вел своих охотников Всадник, он всегда возвращался домой к ночи. Когда Дикая Охота выбиралась в Верхний Мир, она могла провести там и несколько дней, но время в Мире Охотников текло таким образом, что, сколько бы недель или даже месяцев ни провели они на земле, к ночи они все равно оказывались дома. Значит, задержались Охотники здесь, в пространствах Иного Мира, но что могло заставить самого Всадника отказаться от возможности провести ночь в собственной спальне?

Так, предаваясь самым неприятным размышлениям, провел Гвидион остаток ночи, сидя все на той же скамье. С первыми лучами солнца он вышел во двор. Хозяйство пустовало, никого не было видно, и даже бесплотные стражи замка, казалось, спали. Разговаривать с ними было невозможно, и Гвидион, так и не дождавшись возвращения Охотников к обеду, уже всерьез обеспокоенный, отправился к Переходу, все еще надеясь увидеть их на обратном пути. Теперь Гвидион понял, что вчера, скрывшись от Охотников, упустил возможность расспросить Всадника и узнать о причинах его долгого отсутствия в собственном Мире. Так никого и ни встретив, Гвидион добрался к ночи до камней, стоявших посреди лесной поляны.

Теперь некому было требовать от Гвидиона соблюдения ритуалов, он просто шагнул на выложенную камнем площадку, и Миры понеслись ему навстречу, пропуская его сквозь свою материю. Когда движение закончилось, вместо стоячих камней Гвидион увидел небольшую булыжную стену, высотой чуть ниже человеческого роста. На земляном полу был выложен круг из камней. Это походило на остатки небольшой сторожевой башни, подтверждением этому предположению мог служить еще и холм, на котором все строение размещалось. С одной стороны в стене был пролом, служивший, по-видимому, когда-то входом в башню.

В этом Мире сгустились сумерки, где-то вдалеке вспыхнуло пламя. Гвидион пытался узнать Мир, в который он попал, но в темноте, когда нельзя понять, имеется ли в этом небе светило, и трудно разглядеть окрестности, маг так и не смог разобрать, где он находится. Поэтому Гвидион предпочел остаться на холме в кольце стены до утра. Уснуть он, однако, не решился и стоял у покрытой мхом стены, с тревогой вглядываясь в разгорающееся у горизонта пламя. Небольшой камень откололся от стены и покатился, подпрыгивая на ухабах, вниз с холма. Темноту прорезала неровная полоса огня, потом другая, третья. Словно кровяные сосуды, рваные и пересекающиеся полосы пламени покрыли все окружающее холм пространство. Гвидион забеспокоился, уверившись теперь, что не помнит этого Мира.

«Не мог же я сразу попасть в Нижние Миры», — подумал он. Может быть, завтра, при свете дня, он поймет, где находится, если, конечно, свет достигает этого Мира.

В этот момент Гвидион заметил какое-то движение внизу между огненными росчерками. Напрягая зрение, он всматривался в темноту, пытаясь разгадать, что за существо движется там. Маг почувствовал на себе его цепкий взгляд и невольно содрогнулся. И чем ближе подходил некто, тем тревожнее становилось Гвидиону. Вцепившись в край стены, маг пытался рассмотреть в темноте незнакомца, но взгляд его смог распознать лишь темное одеяние, наподобие плаща с капюшоном. Внезапный страх охватил Гвидиона, и он почувствовал, что всем своим существом не желает этой встречи. Он решил немедленно покинуть этот Мир, и, встав в круг, начал Переход. Но взгляд незнакомца в черном плаще не отпустил его. Гвидион отчаянно рвался прочь, он заставлял Вселенную двигаться, чтобы очутиться в другом месте, но чья-то сила удерживала Миры. И от этого противостояния Мир дрожал, то расплываясь, то становясь невероятно четким. Существо все приближалось, оно уже подошло к холму. Теперь Гвидион потерял его из вида, но подойти к краю стены так и не решился, все еще надеясь, что успеет исчезнуть. Он стоял посреди круга, чувствуя приближение неизвестного, поднимающегося по склону холма. Гвидион обернулся в сторону пролома в стене, откуда, как ему казалось, должен был появиться незнакомец.

В просвет стены вплыла тень, а за ней плечо неизвестного существа, чье лицо, если таковое, конечно, имелось, было скрыто под капюшоном. Незнакомец прислонился к стене и медленно продвигался вперед. Двигался он странным образом, было видно, что движения даются ему с трудом, ради одного шага он проделывал странные конвульсии, подергиваясь, словно ему каждый раз приходится собирать всю свою волю и подтаскивать там, под плащом, какие-то невидимые части своего тела.

Существо осторожно продвигалось, прижавшись к стене. Наконец ему удалось оторвать от стены одну руку, если то, что скрывалось в черном рукаве его просторной одежды, можно было так называть, и протянуть ее к магу. Гвидион задохнулся от ужаса, почувствовав, как сжался пищевод. Рука незнакомца тянулась к его лицу, дрожа и дергаясь, а само существо при этом стало уменьшаться, точно его сила и плоть переходили в удлиняющуюся руку.

Гвидион отчаянно пытался вырваться из этого Мира, но уже не мог отвести взгляд от копошащейся темноты в прорезе рукава, приближающегося к нему. Маг почувствовал жар, исходящий от тянувшейся к нему руки, и на его лбу проступил пот. Он выставил вперед свой посох, намереваясь защититься им, но когда рука незнакомца коснулась древка, Гвидион выпустил его, в ужасе отшатнулся, оступился и упал. Темная фигура склонилась над ним. Еще мгновение он видел во мраке капюшона два тусклых, чуть тлеющих огня и осознал, что под плащом тьмы скрывается Фомор. В этот миг пространство расступилось и пропустило наконец Гвидиона.

Глава 12 Демоны Бескрайнего леса

Легко и привольно волку в лесу. Ни рысь, ни медведь, ни тем более другой волк не тронет тебя, почует, кто ты есть, даже если идешь в человеческом обличье. И встречи с человеком можно не опасаться, его запах я почую издалека.

Бескрайний лес был прозван так за свои неимоверные размеры. Даки говорили, что на восток этот лес простирается на несколько месяцев пути. А если идти на запад, то понадобится не меньше четырех недель, прежде чем удастся достичь его пределов.

Я шел уже больше недели. В волчьем обличье можно было двигаться быстрее, но я не торопился, здесь, в безлюдном лесу, я наслаждался одиночеством и природой. Переливчатые птичьи рулады, журчание ручья где-то во мраке леса, искрящиеся лучи света, проникающие сквозь листву, все это вызывало во мне ощущение покоя и умиротворения, словно я жрец, вернувшийся после долгих странствий в свое святилище. Со всех сторон окружали меня деревья, огромные, в несколько обхватов, уходящие ввысь. Их раскидистые ветви и обильная листва закрывали небо, пропускали солнечный свет узкими полосками. Такие лесные храмы с полумраком и тайнами перемежались с открытыми полянами, заросшими всевозможными цветами, болотистыми пустошами, покрытыми мхом, в котором утопали ноги, крутыми оврагами, лесными речками, мелкими и такими холодными, что при утолении жажды сводило зубы.

Этот лес, несмотря на свою кажущуюся первобытность и дикость, скрывал в себе множество человеческих племен и селений. В основном они обосновались поблизости от Великой Реки, а по мере удаления от нее их становилось все меньше. Река служила мне ориентиром, она вела на запад. Я старался не приближаться к ней, чтобы не встречаться с людьми, но все же придерживался ее направления и не удалялся от реки на расстояние большее, чем два дня пути. Я шел звериными тропами, а порой и напролом, стремясь избегать человеческих дорог, ведущих от селения к селению. Я миновал земли Дальнего Племени даков, обойдя их с юга. Мне не хотелось встреч со старыми знакомыми, бессмысленных объяснений, ненужных прощаний.

Теперь, когда Волчий Дол остался далеко позади, а даки стали лишь частью моей неверной памяти, мне было легко и спокойно. Я чувствовал правильность своего решения уйти от волков. Я потратил на них почти год своей жизни, дав Мечу Орну вдоволь напиться крови врагов и хлебнуть славы.

Ни угрызения совести, ни грустные воспоминания не мучили меня. Казалось, я могу вот так провести всю жизнь, просто идя по лесу. И ничего иного не надо мне, кроме пения птиц и шума ветра в листве деревьев. Я продолжал свой путь днем и ночью, а потом время от времени заваливался под какую-нибудь кочку и отсыпался не менее суток.

Пищу я добывал без особого труда, летом лес изобилует самой разнообразной едой для всех, кто не поленится ее подобрать. Мыши и прочие грызуны, выпавшие из гнезд птенцы и замешкавшиеся глухари часто избавляли меня от необходимости искать пропитание. В крайнем случае, обратившись в волка, я охотился на хорьков или зайцев. На такой пище волк легко может прожить все лето. Если к этому добавить лесные ягоды и воду из ручьев, то можно считать, что лес, как добродушный хозяин, потчевал меня всеми яствами, какие имеются в его закромах.

На закате одного из самых теплых дней я шел по лесу, уже усталый и голодный, но зато в самом замечательном расположении духа, и обдумывал, чего мне хочется больше: есть или спать. Волчья тропа, меченная местными хищниками, вела меня навстречу закату. Я уже начал посматривать по сторонам в поиске места для ночевки, когда земля неожиданно покачнулась подо мной. Я неловко взмахнул рукой, пытаясь удержать равновесие, но не успел понять, что происходит, как твердь разверзлась под моими ногами и я свалился в темную и сырую расщелину.

Упал я самым неудачным образом, едва не сломав шею, отбив себе спину и разбив в кровь затылок. Я едва не потерял сознание от удара и, с трудом поднявшись, огляделся.

Яма эта, похоже, не была разломом в земле. Ее вырыли специально, а не заметил я ее потому, что сверху она была прикрыта ветками. Отвесные стены поднимались со всех сторон, дно было засыпано камнями, из-за чего я и получил столько ушибов. Среди этих камней я нашел несколько искореженных звериных и человеческих останков.

Только я успел оглядеться, как послышался шум ломаемых веток. Судя по запаху, к яме приближался кабан, я успел пожелать ему того же, что случилось со мной. И в тот же миг дикая свинья свалилась в яму с пронзительным хрюканьем. Реакция оборотня на дичь чаще всего заключается в перевоплощении. Сейчас эта реакция отличалась лишь тем, что это был весьма голодный оборотень. Я позабавился этой охотой, оказавшейся настолько короткой, насколько мала была яма. Почувствовав себя наконец сытым, я спокойно заснул, отложив свое спасение из ямы на следующий день.

Проснулся я от мерного стука, подобного барабанной дроби. Первое, что пришло на ум, — Ниты, люди ночи, о которых упоминали волки из Дальнего Племени. К тому же как раз была глубокая ночь…

Слух мой напрягся и различил приближающиеся шаги нескольких десятков человек. Шли именно люди, а не звери, и дробный звук приближался вместе с ними. Ни их шаги, ни дробь барабанов не вызвали у меня желания показаться им и воззвать к их помощи. Я достал Меч и вжался в стену ямы в надежде, что приближающиеся люди не увидят меня в темноте. Тогда я еще не знал, что Ниты видят в темноте, как дикие звери.

Они собрались вокруг ямы, барабанная дробь усилилась, к ней прибавился скулеж и тихие подвывания, совсем не похожие на человеческие.

Сначала мне показалось, что они спускают в яму бревно. Если они хотели помочь мне выбраться, то скинуть веревку или хотя бы длинную ветку было проще и безопаснее. Я остался стоять у стены, решив позволить этим дикарям делать то, что они считали нужным. Тем более что на бревне я разглядел что-то, напоминающее вырубленные ступени. Вскоре я понял, что на стволе дерева высечено изображение человекоподобного существа с вылупленными глазами, огромным ртом и гипертрофированными половыми органами.

Мои размышления и созерцание идола были прерваны ударившимся возле моей головы камнем. Я уклонился и удивленно посмотрел наверх. Тут же в меня полетели еще несколько камней.

Я растерялся, не зная, что делать. Ниты пытались оттеснить меня камнями к идолу, когда же я подошел к нему, в меня полетели стрелы, те самые, с кремниевыми наконечниками, которые я так низко оценил когда-то. Я пытался укрыться от камней, мечась по яме в бессильной ярости. Уже два раза я получил серьезные удары: один угодил мне в бедро, другой в левую ключицу и отдался в старой ране дикой болью. Такой удар, попади он в голову, пожалуй, может лишить меня сознания. Ниты, столпившиеся на краю ямы, оставались для меня недоступными. Нужно было предпринять что-то кардинальное и очень быстро. Я выхватил Меч и начал рубить бревно с высеченным идолом. Пожалуй, в любое другое время я ни за что бы так не поступил, так как питаю глубокое уважение ко всем верованиям. Но сейчас мне просто не пришло в голову ничего иного.

При первом же ударе дикари взвыли, камни и стрелы перестали сыпаться.

Я начал карабкаться по бревну. Обстрел тут же возобновился, и я свалился обратно в яму. Тогда, вконец разъярившись, я вновь начал отчаянно рубить идола. Дикари выли и стенали. Я вновь полез наверх, но камни больше не летели. Среди дикарей произошло какое-то движение, похоже, они отходили от краев ямы. Неужели мне удалось так напугать их?

Когда я почти достиг края ямы, я понял, что дикарей напугал не я. Бревно, по которому я выбирался наружу, вдруг издало протяжный стон и содрогнулось, я едва снова не упал в яму. В ужасе я сделал последний рывок вверх и выпрыгнул на землю.

Дикари завыли и бросились ко мне. Но я уже успел выбраться и кинулся бежать, не разбирая дороги и не обращая внимания на хлеставшие меня ветки. Мне пришлось оставаться в облике человека, потому что Меч был у меня в руке и на ходу я не смог бы закрепить его на спине.

В шуме погони я расслышал странный звук, отличающийся от тех, что могли издавать эти дикие люди. Кто-то огромный ломился сквозь лес позади меня, кто-то, вызывающий у меня священный ужас. От каждого его шага по земле пробегала судорога, он двигался, незримый мне, он охотился на меня. Мне хотелось упасть на землю и, закрыв голову руками, мгновенно умереть, чтобы никогда не встретиться с преследователем. Я бежал, захлебываясь ужасом, потеряв самообладание, как любой волк, попавший в гон.

Не помню, как долго бежал я по лесу, словно ополоумевший. Думаю, что свалился без сил на исходе следующего дня и, наверное, потерял сознание. Окончательно очнулся я лишь под утро, настороженно огляделся и принюхался, но не обнаружил преследователя. То ли мне удалось убежать, то ли он сам отстал и потерял ко мне интерес. Я осторожно поднялся и, несмотря на голод, пустился в путь, не тратя времени на поиски пищи. Страх, так и не отступивший, снова заставил меня бежать. Я не слышал и не видел никого вокруг. И мой хваленый нюх подводил меня. Я не чуял преследователя, не улавливал его запаха.

Я просто предчувствовал его, словно неотвратимое бедствие. И от этого ощущения шерсть дыбом вставала на загривке.

Это было чувство страха, которое испытывает любое преследуемое животное. Страшное чувство — лучше открытый бой с превосходящим силой противником, чем слабый преследователь с копьем, коварно скрывающийся среди деревьев. Я знаю это чувство, равно как и свист воздуха, рассекаемого копьем, и пронзительную, раздирающую боль в спине. Потом животное, собрав остатки сил, раненое, бросается на своего убийцу. Охотник, оставшийся без копья, обманывает зверя своей кажущейся безоружностью. Волк прыгает и напарывается грудью на внезапно подставленный короткий меч. Лезвие вспарывает густую шерсть и с хрустом входит в тело волка. И тогда останутся в осиротевшем логове беззащитные волчата и будут скулить, безнадежно призывая любимого родителя. Они прижмутся спинами и от страха попрячут свои маленькие мордочки в шерсти друг друга. Печальный конец.

Мне необходимо было избавиться от неизвестного преследователя. Я притаивался, в надежде застать его. Я путал следы и по кругу возвращался назад, я вынюхивал его, но все бесполезно. Если это странное чувство не было результатом моих расстроенных нервов, то тот, кто следовал за мной, был очень хитрым и необычным созданием.

Спустя несколько дней я вновь приблизился к Великой Реке. Лес, предположительно, должен был кончиться меньше, чем через неделю. Я хотел знать заранее, что за места ждут меня по ту сторону Бескрайнего леса, и надеялся разузнать это в каком-нибудь селении.

В удачное время я вышел к людям. Стояли дни летнего солнцеворота, на жертвоприношения у священной рощи собирался народ со всей округи. Было много жителей дальних селений, среди них я надеялся затеряться.

Еще засветло юноши начали разводить костры. Девушки хихикали в сторонке, пытаясь привлечь внимание парней, собирали цветы для венков, пели песни, но когда появилась процессия жрецов, разбежались. Торжественное факельное шествие жрецов и жриц в устрашающих масках и развевающихся одеждах могло навести ужас на непосвященного. За ними, в сопровождении служителей и воинов, следовали увешанные цветами животные и люди, предназначенные в жертву. А вслед за ними потянулись старейшины, воины и прочие жители племени. Всего на поляне собралось несколько сотен человек, и все они направились через небольшую рощу к холму.

Лучшим решением было мирно отоспаться, пока духи воды, леса и огня получают свои жертвы. Я так и сделал и проспал до ночи, а когда проснулся, на поляне уже вовсю шло гулянье. Я наблюдал из леса, как молодые люди обливают друг друга водой и с воплями носятся по поляне. От костров тянуло невыносимо сладким запахом жареного мяса, ходили по кругу кувшины с медовухой. Костры пылали, поляна плясала, пела и визжала. Опьянев от запахов, я вышел из спасительной сени деревьев. Я медленно обходил поляну, стараясь держаться в тени, подальше от огня костров, где местные гуляки могли не признать во мне свояка. Здесь в тени меня уже не раз угостили медовухой. Мимо меня то и дело пробегали люди в венках или масках, подсвеченные всполохами костров. Раскрасневшаяся полногрудая деваха налетела на меня в потемках, едва не сшибла с ног, расхохоталась, убежала прочь. Вслед за ней промчался мимо меня такой же полновесный парень, громко сопя на ходу.

Мне бы следовало бежать отсюда прочь, покинуть залитую огнями поляну, оставить позади этот мирный край, но я так долго был один, и я сделал уже не первый круг по поляне, рассматривая людей.

Посреди поляны, на огромном пне, украшенном зелеными ветками, восседала тощая девчонка с босыми ножками, вместо одежды увешанная травой. За ее спиной стояли жрицы разных возрастов в масках. Перед пнем на площадке, окруженной кострами, шел кулачный бой. Малолетняя девчонка внимательно наблюдала за дерущимися, перешептывалась со старшими жрицами. Похоже, что бой шел за обладание этим длинноногим и тощим созданием.

Наконец жрецы и воины определили, кто среди молодцов будет участвовать в следующем состязании и отобрали трех претендентов. Два первых — похожие друг на друга, длинные и тощие, как жерди, парни, различавшиеся только цветом волос, рыжий и русый, демонстрировали публике свои достоинства, призывая зрителей поверить им на слово и без всяких испытаний. Третий претендент — крупный, пухлогубый, словно теленок, юнец неодобрительно посматривал на своих соперников, расположивших к себе всю публику, особенно ее девичью половину. Теперь трем смельчакам предстояла новая забава — проскочить сквозь горящее кольцо, созданное из костров.

Кинули жребий, первым проходить испытание выпало теленкообразному юнцу. Он набычился, поводил головой по сторонам, для чего-то принюхиваясь, сорвался с места. Подбегая к огню, он закрыл глаза руками и с разбегу проскочил сквозь горящее кольцо, превратившись в пылающий факел. С воплем и визгом он бросился к реке и, громко охая, вбежал в шипящую воду под дружный гогот зрителей. Несколько девиц, купавшихся в реке, тут же объявили его своим пленником и принялись утешать проигравшего «теленка».

Вторым сквозь огонь должен был пройти русый. Он с тоской осмотрелся по сторонам, разбежался и остановил свой бег прямо перед огнем, постоял, внимательно вглядываясь в языки пламени и, видимо, сделав разумный вывод, что босоногая не стоит таких страшных жертв, развернулся и направился к толпе зрителей. Люди громко завопили, засвистели, в героя полетели комья земли, послышались насмешливые выкрики. Русый раскланялся перед публикой, гримасничая, поднял ком земли, сделал вид, что ест его, кривлялся, плакал и скакал, изображая всеми доступными ему средствами свое раскаяние. Толпа расхохоталась и простила весельчака.

Прежде чем бежать к огню, рыжий оглянулся на девчонку, восседавшую на пне. Я тоже посмотрел на нее и только теперь заметил, что у девушки странные, неправдоподобно взрослые, даже старые глаза, холодный, мрачный взгляд. На месте рыжего я бы предпочел плескаться в речке, где несколько девиц щекотали проигравшего, чем оказаться в шалаше наедине с девчонкой, обладающей таким мертвым взглядом. Но рыжий, напротив, воодушевился, встал напротив кольца, долго смотрел на огонь, словно собирался его загипнотизировать. Потом разбежался и сиганул сквозь пламя. Возможно, мне лишь показалось, что пламя словно отпрянуло от бегущего сквозь него человека. Но одежда на нем лишь зашипела, как будто была мокрая, и даже не обуглилась.

Под всеобщее гиканье рыжий вышел в центр поляны, где его тут же подхватили под руки, надели ему на плечи длинный плащ, сплетенный из листьев и травы, на голову водрузили что-то напоминающее корону из бычьих рогов и под руки, с пением и завыванием, подвели к старому пню.

Образовалась процессия, возглавляемая коронованным победителем и девчонкой, одетой в травы. Толпа людей двинулась вслед за парой вокруг поляны, затянув хвалебные гимны богам.

Пока торжественная процессия ходила по кругу, жрецы сооружали посреди поляны шалаш из веток и наряжали его разноцветными лентами, цветами и травой. Ближайшие к шалашу огни загасили, а процессия закончила наконец свой путь у его входа. Но босоногая девчонка внезапно вырвала руку из ладони коронованного парня и обернулась в мою сторону. Она не могла меня видеть в тени деревьев, но внезапно я ощутил, как подбираются ко мне ледяные щупальца. Мертвенный холод охватил меня, я отшатнулся, едва сдержавшись, чтобы не убежать. Девчонка отвела свой жуткий взгляд, вновь схватила парня за руку и под дружные завывания и смешки толпы ввела его в шалаш. После этого песнопения возобновились с еще большим энтузиазмом.

Девушки, плескавшиеся в воде во время испытания огнем, вылезли вслед за своим временным пленником, который, впрочем, остался вполне доволен проведенным в реке временем.

Молодежь на поляне завела танцы с прыжками. Несколько человек поджигали и пускали катиться к реке колеса от телег, обмотанные соломой и вымазанные смолой. Я смотрел, как катится горящее колесо, подпрыгивая на неровностях и теряя хлопья огня, вслед за ним бежали мальчишки с факелами, выкрикивая какие-то песенки. Колесо достигало реки и с шипением погружалось в воду. Жрецы гадали по тому, как катится колесо, хорош ли будет урожай в этом году. Колеса горели все время, пока катились. Но одно сбилось с пути, ударившись о кочку, упало, не докатившись до реки. Жрецы остались недовольны, потрясали кулаками, обещали найти виновника.

Закончив пускать горящие колеса, парни похватали головни из костров и принялись гоняться друг за другом. То и дело кто-нибудь прыгал в воду, от реки доносился девичий визг и хохот парней.

Люди разбредались парочками по лесу, стремясь внести и свою лепту в оплодотворение земли и всего остального, что удастся. Собственно говоря, мне это занятие тоже не показалось чуждым, тем более что я давно уже бродил в одиночестве. О том, что главной моей целью было разузнать дальнейший путь, я, опьяненный медовухой и любовным томлением, начисто позабыл.

Мне показалось, что завести знакомство у воды будет легче, и я спустился к реке. Белокурая девушка, вылезающая из воды, поскользнулась на мокрой траве и едва не упала, я подхватил ее под руку и помог удержать равновесие. Она улыбнулась, сверкнув ровными белыми зубками. На щеках заиграли ямочки.

— Ты из охотников? — спросила она. — Я тебя прежде не видела.

— Угу, — я был готов согласиться с любым ее предположением.

Подхватив девушку под руку, я повел ее к кострам.

— И чего только жрицы нашли в Маре, — зло шипела девушка. — А она, как только прошла посвящение, такой надменной стала. А сама-то тощая, у нее и здесь-то еще ничего нет, и визжала она в шалаше, будто ошалелая.

— Как ты только расслышала? — усмехнулся я. — Ведь все так голосили, что даже собственного соседа слышно не было.

— А я за шатер пробралась, там много чего слышно было, — девушка почему-то всхлипнула и отвернулась.

Мы почти достигли поляны с кострами. Я обнял девушку за плечи и попытался прижать к себе. Она отстранилась и пробурчала:

— И не думай, стану я с первым встречным, как же. Вот добегу до воды, если ты меня не догонишь, то и не возьмешь.

Я бы догнал, но настаивать на этом не стал, а лишь спросил:

— А если все равно возьму?

— Силой? — Глаза девушки округлились. — Да ты что, охотник, неужто гнева Богини не боишься?

— Вот и подумай, есть ли у тебя право отказывать мне? Ты же должна, ну, ради плодородия.

Девушка бросила на меня гневный взгляд, полный презрения, и попыталась высвободиться из моих объятий. Внезапно я догадался, почему она выбиралась из воды. Видно, я не первый, кто получил у нее отказ. Мое предположение, что у воды девушки должны охотней знакомиться, было нелепо.

Белокурая красавица уже собралась покинуть меня, как вдруг на нас налетела другая девушка, вихрь ее рыжих волос промелькнул перед моим лицом. Она взвизгнула, смутилась, подхватила мою спутницу под руку и спросила, смеясь:

— Неужто не успела добежать до реки?

— Как зовут твою веселую подружку? — спросил я у белокурой.

Рыженькая девушка покраснела под моим взглядом, принялась разглаживать несуществующие складки на платье, натягивая ткань так, что она вырисовывала симпатичные девичьи формы. Я даже зубами щелкнул, когда тонкая ткань на мгновение продемонстрировала мне две аппетитные, словно яблочки, выпуклости.

Моя первая знакомая бросила на рыжую разъяренный взгляд и процедила сквозь зубы:

— Рыжая потаскушка Ивора, — потом добавила возмущенно: — Моим именем ты, охотник, даже не поинтересовался!

— Стыдно не быть потаскушкой в такую ночь, — парировала ее выпад Ивора.

— Я разделяю твои глубокие религиозные убеждения, милая Ивора, ты уже бегала к реке?

— Бегала, — хихикнула Ивора, взяла меня под свободную руку с другой стороны от белокурой и, притворно вздохнув, доверительно произнесла:

— Ужасно устала бегать, прямо с ног валюсь от усталости. Будь что будет, никуда больше не побегу.

Я высвободил свою руку из-под локтя первой девушки, чье имя мне так и не захотелось узнать, и сказал тихо, чтобы не услышала Ивора:

— Извини, милая, но мне пора выполнить свой долг перед вашим урожаем.

Девушка злобно глянула на Ивору и прошипела:

— Может, сегодня она и бегала к реке, но только чтоб подмыться после очередного ухажера.

Ивора фыркнула, но промолчала. Когда мы отошли от костров, она остановила меня. Я увидел слезы в ее глазах.

— Это неправда, — пробормотала она, — Линка злая и завистливая, она так про всех говорит. У меня и вправду один раз это было, но не сегодня. Давно и всего один раз.

Я обнял Ивору за плечи и, вдохнув сладкий аромат ее тела, подумал, что меня мало интересует, сколько раз у нее это было. Вслух я сказал:

— Никто не любит злых и завистливых девушек. Пойдем, прогуляемся.

Ивора улыбнулась и прижалась ко мне. Так, обнявшись, мы направились к краю поляны и углубились в лес. Но как только мы скрылись в гуще леса, Ивора решительно отстранилась от меня и заявила:

— Ты не из наших, ведь так? Линка сказала, что ты охотник, но я охотников знаю, мой брат ушел к ним, ты не из них. У тебя и лука нет, и одежда другая, и выправка. Ты — чужак!

Я остановился, с удивлением разглядывая девушку. Если распознала во мне чужого, чего же ради заманила меня в лес? Ведь еще на поляне среди людей кричать надо было: чужак!

— Ну, говори, зачем пробрался в наше племя?! — повелительным тоном приказала она.

— Угу, пробрался, — согласился я. — Чтобы похитить одну глупую девушку.

Ивора беспокойно оглянулась и вновь принялась разглаживать свое платье и разглядывать меня. Внезапно ее глаза округлились, она прошептала:

— Похитить? Это она тебя послала, да? Ты — демон!

Я опешил.

— Кто это — она?

Ивора съежилась и, кивнув куда-то в сторону, ответила:

— Она. Наша Великая Госпожа. Девушка зарыдала и, выставив руки вперед, словно желая защититься от меня, продолжала:

— Она ведь знает, что я одна во всем виновата. Она сказала тебе об этом? Только меня нужно наказать! Никто больше не должен пострадать. Ты ведь не убьешь никого, кроме меня?

— О чем ты, девушка? — Удивлению моему не было предела. — Ты ошиблась. Я не хочу убивать ни тебя, ни кого другого. Я просто странник, случайно проходивший мимо вашего племени и задержавшийся здесь, потому как появилась возможность поесть и выпить. Все, что мне нужно, это разузнать дальнейший путь.

— Это правда? Ты просто чужак, а не демон, посланный Великой Госпожой?

— Какой еще Великой Госпожой? О ком ты? Ивора по-прежнему протягивала перед собой руки, растопырив пальцы, чуть привстала и выгнулась вперед, спросила громким шепотом:

— Разве сам ты не человек? Почему ты спрашиваешь меня о Богине? Разве ты ее не знаешь?

Я понял, что Ивора говорит о Великой Богине, и удивился, как не понял этого сразу, ведь и сам я нередко называю ее Госпожой.

— Тебе не нужно бояться меня, Ивора. Все мы дети Богини. Я опешил от твоего напора и не понял тебя. Чем ты так провинилась перед ней, что ждешь от нее смерти?

— Я — преступница, — горестно вздохнула Ивора и затравленно посмотрела на меня.

— Значит, ты не выдала меня, потому что сама боишься наказания?

— Наказания? Ты не понимаешь! Наказание придет само. Мне не избежать гнева богов, но я не хочу быть наказанной жрецами.

— Что ты натворила?

— Я тайком пробралась в священную рощу.

— Тебе запрещено ходить в рощу?

— Нет, в обычное время нет. Но в дни ритуалов там можно быть только посвященным. А я… — Ивора охватила голову руками и всхлипнула: — И что только понесло меня туда?

— Что же ты там такого увидела?

— Ты что, разве можно об этом говорить? — возмутилась Ивора. — Думаешь, я выдам тебе, чужаку, наши священные тайны?

— Думаю, что выдашь, — рассмеялся я. — Ты ведь еле сдерживаешься.

Ивора сердито сверкнула глазами и надменно отвернулась. Я расстелил плащ на траве и уселся в ожидании рассказа. Промолчав некоторое время, девушка начала говорить быстро, взахлеб:

— Он… мой друг… он запретил мне туда ходить, сказал, что так должно быть, что он сам хочет этого. Сказал, что жрецы помогут ему навсегда уйти к Великой Госпоже. А я не удержалась, хотела посмотреть, правда ли он уйдет к ней. Жрецы привязали его к Большому дереву в роще. Потом они танцевали вокруг него и пели. А потом вышла Мара…

— Мара? Это та девчонка, из-за которой была драка?

— Девчонка! О, ты не знаешь ее, она жрица, очень сильная. Теперь она наша королева. Она вышла к Большому дереву и… — Ивора всхлипнула и замотала головой, — было так много крови, а все плясали как безумные. Мара, она знаешь какая, она чует все и знает многое. Она вдруг взвизгнула и указала жрецам в мою сторону. Мне стало страшно, и я побежала. Но моя лента, которую я повязала вокруг лба, зацепилась за ветку дерева, я торопилась и оставила ее там. Жрецы найдут ее непременно, а по ней легко определить хозяйку. Сегодня меня не тронули, чтобы не нарушать обычая, но завтра… — Ивора всхлипнула. — Да мне ведь все равно, что будет завтра. Непосвященный, проникнувший в тайну Богини, не доживет до утра. Она накажет его и умертвит.

Ивора посмотрела на меня вызывающе.

— И ты решила найти себе защитника? — догадался я.

— Я много чего решила, — серьезно проговорила Ивора и села подле меня. — Мне страшно, и я не смогла бы провести эту ночь одна. Если я переживу эту ночь, то месть Богини меня уже не настигнет, а чтобы избежать мести ее жрецов, мне нужно будет бежать из племени. Ты, странник, возьмешь меня с собой? Я отблагодарю тебя, ты не пожалеешь, что взял меня.

— Вот что, красавица. Я не стану защищать тебя от Богини, но позволю идти некоторое время со мной, если ты способна мне поведать, что за земли находятся за лесом.

— Такие же леса, как этот, — грустно сказала Ивора. — Такие же племена, как наше. Дальше начинаются горы, а еще дальше есть большие городища. Я много знаю о тех землях, я далеко ходила с охотниками. А куда ты направляешься, откуда ты?

— Я с острова, который называется Альбион, того, что лежит на западе от ваших земель, туда я и направляюсь, — я слегка приобнял девушку и продолжил: — Подумаешь, увидела какой-то ритуал. Я видел их немало, однако боги пока не умертвили меня за это. Твой друг знал, на что идет, и добровольно принял смерть.

— Неужто кто-то готов принять добровольно такую ужасную смерть?

— Ну что ты, смерть его была не так ужасна. Его, конечно, опоили чем-то. Что может быть лучше, чем умереть и попасть в объятия к Богине? А ты горюешь от жалости не к нему, а к самой себе. Это с ним у тебя было первый раз, да? Но он предпочел не тебя, а вашу Госпожу.

Ивора склонила мне на плечо головку.

— А ты кого предпочитаешь? Я усмехнулся.

— Хочешь, возьму тебя с собой? — спросил я и откинулся на землю.

— На свой чудесный остров? — Ивора прильнула ко мне, ее пышные волосы упали мне на лицо и попали в рот. — Ты возьмешь меня туда, да?

Я крепко обнял ее и почувствовал, как девушка напряглась в моих руках.

— Глупо сидеть вот так и ждать смерти, — сказал я ей наставительно, — к тому же Богиня благоволит к тем, кто в этот день служит ей.

— Я ведь и закричать могу, — пригрозила она.

— Ты ведь и на поляне закричать могла, если бы захотела.

— Думаешь, она простит меня, если я отдамся тебе? — спросила Ивора.

Она освободилась из моих объятий и скинула с себя платье. Потом обнаженная улеглась рядом со мной. Выкатилась луна, в ее свете тело девушки казалось серебристым. Ивора раскинула руки, глубоко задышала, ее волосы разметались по траве.

— Иди ко мне, — позвала она.

Я нагнулся к ней, увидел, как блестят ее глаза, как мерцают в лунном свете рыжие кудри.

— Обещаю, ты не пожалеешь, что взял меня с собой, — быстро говорила Ивора в перерывах между поцелуями, — я покажу тебе дорогу и все расскажу о тех землях и буду ласковой, вот увидишь.

Ивора закрыла глаза и подалась вперед, приникла ко мне всем телом, теплым и податливым. Охваченный страстным желанием, я потерял чувство времени и реальности, во всей Вселенной были только я и Ивора и ощущение бесконечного падения.

Пробуждение наступило внезапно, меня разбудил гомон голосов. Всходило солнце, и люди пели гимны, его приветствуя. Где-то неподалеку несколько девушек затянули славящую песню с некоторым запозданием, но быстро выровнялись и подстроились под общий темп.

Я вспомнил, что обещал Иворе взять ее с собой, и, откровенно говоря, раскаялся в этом. Чего не пообещаешь девушке, томимый любовным желанием. Можно было бы тихо уйти, пока она спит. Но тогда жрецы найдут ее и, скорее всего, убьют. Я вспомнил мертвые глаза Мары. Придется помочь Иворе добраться до какого-нибудь селения. Но там я непременно ее оставлю. Мне не нужна спутница, она задержала бы меня. Ее нужно кормить, заботиться о ночлеге, подстраиваться под нее, а мне необходима свобода.

Лес пробуждался, и я решил, что нам с Иворой пора уходить, пока люди нас не обнаружили. Не открывая глаз, я протянул руку, рассчитывая не только разбудить девушку, но и насладиться еще раз ее близостью. Моя рука прогрузилась во что-то мягкое, склизкое, хлюпающее. Я удивленно отдернул руку и открыл глаза. То, что я увидел в следующий момент, потрясло меня: я лежал в луже крови, среди кусков человеческого тела. Вокруг меня, на мне, подо мной была кровь, я словно оказался в одном из своих обычных кошмарных снов. Но это было явью.

Некоторое время я ошарашенно сидел, разглядывая клочья кожи и плоти вокруг меня. А потом я увидел голову с рыжей копной волос, перепачканных в крови и грязи. Голова валялась в нескольких шагах от меня. В лесу звучал гимн, воспевающий солнце.

Внезапно истошный женский визг перекрыл хор голосов. Из раздвинутых кустов выглядывала белая, как полотно, Линка. Она замерла, я вскочил и воскликнул:

— Это не я! Клянусь, это сделал не я.

Девушка исчезла в кустах, и в следующее мгновение раздался ее вопль:

— Волк!!!

— Где? — услышал я чей-то спокойный голос. — Покажи мне его.

Из кустов вышла Мара, худая, босоногая девчонка с глазами мертвеца. Она была, как и вчера, голой, если не считать травы, едва прикрывавшей ее тело. Сквозь траву я разглядел маленькую, еще не сформировавшуюся девичью грудь. Мара по-детски наклонила голову, разглядывая меня, и тихо сказала:

— Вот ты каков.

И начала медленно поднимать свои худенькие ручки. В тот момент к нестройным девичьим воплям присоединились и мужские басы.

— Волк! Волк! — всюду затрещали кусты. Крик вырвал меня из оцепенения, я побежал. И начался гон, и снова за мной мчалось нечто, непостижимое и ужасное. Я бежал без оглядки, даже не осознавая, кого боюсь больше: толпы ли людей, вооруженных вилами и кольями, надрывающихся псов, мертвенного взгляда девчонки или того, чье присутствие теперь постоянно чувствовал, кто гнал меня, как настоящий охотник, того, кто, несомненно, был страшным убийцей, и на чей счет я отнес кровавую смерть Иворы. И опять я мчался, не разбирая дороги, сквозь заросли колючего кустарника, по болотистой топи, скатывался по крутым склонам оврагов и карабкался вновь. Земля мелькала под ногами, ветки хлестали меня по лицу, все слилось в бесконечный поток из деревьев, криков людей, лая собак и протяжного свиста охотников. Я бежал бесконечно долго, потеряв ощущение времени.

Уже не слышно было позади погони, ни лая собак, ни криков людей, а я все бежал сломя голову, подгоняемый собственным страхом, не обращая внимания на хлещущие меня ветки деревьев. Я бежал, задыхаясь от ужаса, бежал не от людей и собак, а от того кошмара, что произошел среди ночи. Потом я уже не бежал, а стоял на месте, а лес, крича, топая и лая, кружился вокруг меня. И внезапно все оборвалось, и наступила тишина, долгая, бессмысленная тишина, поглотившая и лес, и людей, и воспоминания. Тишина накрыла меня своим крылом, спасла от преследовавшего меня безумия, успокоила и спрятала. Потом тишина превратилась в небытие, долгое, сладостное, исцеляющее. Вне времени, вне сознания моя душа парила, свободная от мыслей, от страданий, от страхов.

Глава 13 Чудище из Медвежьего Оврага

Внезапно тишина оборвалась. Нагрянули, ворвались в сознание песнь малиновки и крик каравайки, к ним подключились журчание ручья и тихий шепот леса. Голова закружилась от дурманящих сладких запахов. Щека ощутила влажную листву.

Я лежал не шевелясь, не открывая глаз, наслаждался холодной росой и пряными запахами. Где-то неподалеку раздавался зловещий шепот и хлюпанье болотных жителей, поджидавших свою добычу. К шепелявым голосам добавился шепот крандов — духов, живущих в низком кустарнике. Эти хитрые создания, абсолютно не похожие на дриад, пересмеивались и отпускали издевательские шуточки в адрес бесчувственного волка. Но делали они это довольно тихо, опасаясь, что волк может просто спать. Ничего удивительного, кранды отличались от дриад не только хитростью, но и трусостью. Но волки всегда любили крандов, этих маленьких травяных созданий. Я лежал, делая вид, что сплю, и про себя посмеивался, представляя, как встрепенутся кранды и в ужасе разбегутся прочь, когда я решу внезапно подняться.

Голоса мелких духов смолкли, и я почуял дриад. Их было несколько. Когда они приблизились, я услышал их голоса. Они обсуждали, что им со мной делать. Вслушиваясь в их предложения, я решил все же продемонстрировать им, что я жив, и открыл глаза.

Прямо перед моим лицом висела огромная ягода земляники, мне стоило лишь пошевелить губами, и земляника растаяла у меня во рту. Теперь я ощутил голод и, приподнявшись на локте, принялся поедать землянику — любимое лакомство волков. Мое лицо стало мокрым от росы, я тонул в ее прохладе, холодные капли затекали мне за шиворот.

В это время среди окружающих меня духов произошло сильное волнение. Я так и не удостоил их вниманием, лишь боковым зрением заметил стройные силуэты дриад да множество пар светящихся глаз. При моем пробуждении кранды с визгом бросились по своим кустикам, испытывая неимоверный страх перед наказанием за грубые шуточки в мой адрес. Дриады, наоборот, с любопытством придвинулись ко мне, хихикали, наблюдая, как я не шевелясь, перемещая лишь голову и вытягивая губы, поедаю землянику вокруг себя. Я уже понял, что нахожусь в человеческом обличье, — волчьи глаза воспринимают мир по-иному. Но проницательных духов это, конечно, не могло ввести в заблуждение, они видят не внешнюю оболочку вещей, а их суть.

Я лег на спину, раскинув руки и, погруженный в земляничный дурман, лениво наблюдал за кружащимся в безоблачном небе ястребом. Вот бы мне навсегда остаться посреди этой поляны, погруженным в земляничный покой. Если бы сейчас выскочил откуда-нибудь охотник или иной преследователь, если он, конечно, не плод моего больного воображения, и надумал метнуть в меня свое копье, я бы даже не пошевелился. Я бы с радостью умер среди земляники и дриад, провалился в небытие, позабыл обо всем на свете, кроме этого земляничного вкуса, который еще ощущался у меня во рту.

Мне было так хорошо лежать среди высокой травы, окруженному внимательными лесными духами. Почему я не родился безвинным растением, маленьким прекрасным цветком? Я бы рос на этой поляне среди других трав, наслаждаясь покоем, оплодотворял бы своей пыльцой другие цветки и слушал бы их нежные благодарности. Я представил себе, как прорастаю сквозь рыхлую почву маленьким ростком, все силы которого уходят на то, чтобы прорыть черный туннель в земле. Долгое и томительное движение во тьме сродни падению, но все же это нечто иное, там, за невидимым краем холодной тьмы меня ждут свет и тепло, и я стремлюсь к этому свету всем своим существом. Вот я вырываюсь на поверхность и тянусь к солнцу. Оно согревает меня теплыми лучами, и тогда я распускаюсь прекраснейшим в мире цветком, с лепестками алыми, словно кровь, кровь, заливающая все вокруг, поляну, лес, мир.

Я вскочил на ноги так резко, что дриады взвизгнули и кинулись врассыпную. Меня мутило, я с трудом удерживался на ногах, тряс головой, прогоняя дурное видение. Дриады, уже осмелев (они ведь не боятся диких животных), выглядывали из-за деревьев. Самая отчаянная шагнула на поляну и подошла ко мне. Дриада обошла меня кругом, с любопытством разглядывая.

— Ты странный, — сказала она и дотронулась мокрой ладонью до моей щеки. — Напугал нас.

Я тоже дотронулся до нее, но она отскочила, сверкнув золотистыми глазками.

— Чем вы так напуганы? — спросил я златоглазую и еще одну дриаду, бросившуюся ей на поддержку.

— Мы все ужасно напуганы, — ответила вторая дриада. — Кто-то чудовищный шел по нашему лесу. Кто-то страшный, мы даже подумали сначала, что это ты и есть. Но потом решили, что, наверное, чудовище не может быть таким симпатичным, — она застенчиво опустила глаза. — Ты только не подумай, я это сказала просто так, — пробормотала она и хихикнула: — У тебя доброе лицо. Ты должен быть осторожен, за тобой следует кто-то ужасный.

— Я знаю, — вздохнул я, — от него-то я и бежал.

— Бежал от него?! — воскликнула златоглазая дриада. — Так это тебя он преследует? — Она прижала ладони к лицу и прошептала: — Как это страшно.

— Не беспокойтесь, — сказал я. — Я не навлеку на вас беду. Сейчас я уйду.

— Нет, нет! — златоглазая дриада схватила меня за руку. — Мы вовсе не собирались тебя отпускать. Смотри, у тебя на плече кровь. Разве можем мы прогнать раненого волка? Как тебя зовут?

Вопрос, с некоторых пор ставящий меня в тупик.

— Блейдд.

Дриады захихикали:

— Это и есть твое имя?

— Как смешно, волка зовут Волк.

— Ничего другого предложить не могу, — сказал я. — И оставаться с вами тоже не могу. Я не знаю, кто меня преследует, не хочу подвергать вас опасности.

— А меня зовут Золотая Пчелка, — сказала златоглазая дриада, словно не слышала моих последних слов.

— А меня Лие, — пропела ее подруга. Обе дриады подхватили меня под руки и повели в глубь леса. Третья дриада присоединилась к нам по пути. Золотая Пчелка радостно сообщила ей:

— Стрекоза, наш гость ранен!

— Куда вы ведете меня? — спросил я, уже подумывая о побеге.

— К Источнику, — ответила Стрекоза очень тоненьким голоском. — Придется тебя лечить.

Я резко остановился и выдернул руки из цепких пальчиков дриад, грозно прикрикнул на них:

— Нашли игрушку!

Дриады боязливо отступили от меня и заохали:

— У тебя же идет кровь!

— Рану надо перевязать!

— Ты можешь умереть от потери крови!

Вид у них был такой несчастный, словно мне действительно грозила смерть, а они были моими самыми близкими родственниками. Я смягчился и сказал:

— Да поймите же, я не могу подвергать вас опасности. Дриады воскликнули одновременно:

— Опасность повсюду!

— Мы уже подвергаемся опасности!

— Никто, никто не может нас защитить от ужасного чудища!

Я не понял, о ком они говорят, и переспросил:

— Чудище?

— Да, да, — закивала головой Стрекоза.

— Страшное, — подтвердила Золотая Пчелка.

— Ужасно прожорливое, — пропела Лие.

Я удивился:

— Неужели в лесу есть такой зверь, которого боятся сами дриады?

Дриады переглянулись.

— Но он вовсе не лесной зверь, — заметила Стрекоза.

— Он пришел к нам несколько месяцев назад, — добавила Золотая Пчелка.

— Мы его боимся, — снова пропела Лие.

Ее певучий голосок и смеющиеся зеленые глаза вывели меня из себя.

— Вы меня обманываете, наверное, чтобы заманить к своему Источнику!

Мне приходилось слышать истории об источниках дриад, вода из которых и даже сам воздух вокруг навевают сон и дурман, а, очнувшись, человек обнаруживает, что он уже стар и ничего не помнит, кроме своей юности.

Три дриады воскликнули одновременно:

—Нет!

— Как ты мог подумать!

— Неужели ты веришь в людские сказки?

— Мы просто просим твоей защиты, — повела плечом Стрекоза.

— Ты ведь не откажешь нам в помощи? — спросила Золотая Пчелка.

А Лие просто пропела:

— Ла-ла-ла.

Я даже не успел открыть рта, как Стрекоза перебила меня:

— Ты же не можешь пойти к чудищу с кровоточащей раной.

— Вода из Источника остановит кровь и даст силы, — ласково сказала Золотая Пчелка, беря меня за руку.

А Лие взяла меня за другую руку и бодро пошла вперед, ведя меня за собой и напевая при этом песенку с совершенно дурацкими словами:

Спасет нас от дракона

Новый наш герой.

Поднимет меч и снова

Отправится он в бой.

— Эй! — воскликнул я. — О драконе речи не было. Уж не хочешь ли ты сказать, Лие, что ваше чудище — это дракон?

— Это дракон, ужасный и зубастый, — пропела Лие, не оборачиваясь.

— Не слушай ее, — сказала Золотая Пчелка, прижимаясь ко мне на ходу, — это только детеныш дракона, для взрослого дракона он слишком маленький.

А Стрекоза, обежав нас, громко заявила:

— По-моему, это единорог.

Это было уже слишком, я снова остановился, всерьез рассердившись.

— А по-моему, вы морочите мне голову! — возмущенно воскликнул я, пытаясь высвободиться из объятий Золотой Пчелки. — Никогда не поверю, что дриады не могут отличить дракона от единорога.

— Мы говорим чистую правду, — сказала Золотая Пчелка, виновато поглаживая меня по руке.

— Это настоящий дракон, — сказала Лие.

— Или единорог, — продолжила Стрекоза. — Правда, я никогда не видела единорогов, — уточнила она и добавила, стыдливо опустив глаза: — Я еще молодая дриада.

Ее подружки возмущенно фыркнули:

— Единороги не бывают такими вонючими!

Лесная тропа, по которой мы шли, вывела к оврагу. По дну его, подпрыгивая на камнях, бежал ручей, С оглушительным гомоном взлетели тучи птиц, на миг закрыв своими крыльями небо. Вдоль ручья мы шли недолго и вскоре достигли Источника, скрытого от глаз в тени плакучих ив, ревниво склонившихся к нему с обоих берегов. Мы вошли под сень деревьев, и моим глазам явилась прелестнейшая картина: лучи света, проникающие сквозь листву, заставляли воду и воздух искриться и переливаться золотыми пятнами солнечных зайчиков. У Источника сидели две очаровательные дриады, они поили оленят из больших листьев лопуха. Воздух был наполнен благоуханием, я вдохнул этот целительный настой и почувствовал, что прежние страхи отступили от меня. Дриады, поившие оленят, заметили нас, оживились, оставили животных и подбежали к нам.

— Он такой миленький, — сказала одна из них.

— Кто: дракон или единорог? — спросил я. Стрекоза залилась смехом. Лие прыснула, и лишь Золотая Пчелка осталась серьезной. Она заставила меня войти в искрящуюся, ледяную воду, разрезала рукав моей рубашки, омыв рану, с сомнением покачала головой.

— Твое плечо, может, и заживет когда-нибудь, — сказала она. — Только я не знаю, каким растением его лечить. Я положу тебе на рану белолист, это остановит боль и затянет рану. Но полностью не излечит.

— Я знаю, милая. Снять боль — это все, что мне нужно. Ты очень заботлива. Вы все очень заботливы, — обратился я к Лие и Стрекозе. — Мне ужасно неловко, что я ничем не могу вас отблагодарить.

Стрекоза хихикнула и отвернулась, а Лие подобралась поближе и подала мне лист. В его углублении сверкала большая капля росы.

— Это целебная роса, — сказала Лие. — Она восстанавливает силы. Выпей.

Роса действительно придала мне силы, я тут же забыл о вскрывшейся ране.

— Так что за дракон? — весело спросил я. Не то чтобы меня тянуло на геройство, но мне было чрезвычайно любопытно посмотреть на это чудище. К тому же волки всегда дружили с дриадами. Эта дружба велась с давних времен, и никто уже не помнил, что нас связывало. Дриады помогали нам, мы — им, это было в порядке вещей.

— Дракон? Ну, это такое мерзкое создание, ужасно вонючее. Он поселился не так давно в Медвежьем Овраге, и теперь лесным жителям нет от него покоя. Охотиться он толком не умеет, но когда выходит на поиски корма, поднимает жуткий шум, по лесу ходит, словно бегемот. Но он очень силен, и у него огромные клыки. Он уже сожрал немало зверей. А ест всех без разбору. Мы его ужасно боимся.

Лие подтвердила:

— Да, весь лес живет в страхе. Когда он выходит на охоту, все живое разбегается по норам.

— Ну так ведите меня к нему! — воинственно воскликнул я, опьяненный небывалым приливом сил.

Дорога была испещрена оврагами, цветущими, светлыми, заросшими ежевикой, в одном из них протекал ручей, похожий на тот, где был Источник.

— Вы расскажете мне о том, как добраться до какого-нибудь порта, откуда можно переплыть на Медовый Остров? — спросил я дриад.

Лие пожала плечами. Стрекоза сказала:

— Мы не знаем людских дорог и жилищ. Лишь о лесных путях мы можем поведать тебе, но на Остров нашим лесом не добраться.

— Об этом я и сам догадался.

— Неужели ты отправишься дальше, невзирая на то, что существо, преследовавшее тебя, так и не объявилось? Оно явно выжидает где-нибудь, когда ты останешься один, чтобы снова напасть.

— А не почудилось ли вам это существо? — спросил я. — Лес полон чудовищ и всяких странных существ. Разве вы, дриады, боитесь их?

— Лес полон чудовищ, — согласилась Золотая Пчелка. — Мы не боимся лесных существ. Но то, что за тобой гналось, не из наших земель. Мы ничего не знаем о нем. Весь лес содрогнулся от ужаса.

— Но теперь лес не содрогается, значит, оно куда-то делось.

— Да, сейчас, кажется, его нет в лесу.

— Значит, мне самое время уходить, — заявил я. Наконец дриады боязливо остановились и, указывая путь тонкими пальчиками, сказали хором:

— Туда иди!

Я пошел в указанном направлении. Преодолев еще один овраг и поднявшись по его крутому склону наверх, я уловил еще не отчетливо новый запах. Добравшись до Медвежьего Оврага, я достал Меч и начал аккуратно пробираться по склону. Спуск был пологим, земля изрыта, деревья ободраны, кусты обломаны. К стоящему здесь смраду прибавился запах гнили. Среди пожухлой травы, покрывавшей дно оврага, виднелись обглоданные останки животных. При моем появлении в воздух взлетели несколько птиц.

Первая же куча экскрементов, попавшаяся мне на пути, подтвердила мои предположения о сущности местного чудища. Дальше в зарослях бурелома, среди спутанных веток был проложен широкий ход, в конце которого чернел вход в медвежью берлогу. Останки медведя попались мне раньше, на спуске в овраг. Я прошел к берлоге, не обращая внимания на цеплявшийся к одежде гнилой репейник, и принюхался. Исходившая из лаза вонь убедила меня в моих догадках. Я убрал Меч за ненадобностью в ножны.

— Мохх! — заорал я. — Так это ты пугаешь здесь местных девушек и выдаешь себя за дракона?

В берлоге произошло шевеление, будто кто-то собирался ее разворотить, и из нее высунулась заспанная морда моего угаса. Он шумно вздохнул, изумленно моргая желтыми глазами.

— Иди сюда, Мохх, — позвал я, — дракокозел ты этакий.

Угас с радостным воплем, похожим на предсмертный вой раздавленного бегемота, помчался ко мне. Он сбил меня с ног и придавил своим грузным телом к земле. Обдав меня смрадным дыханием, он начал лизать мое лицо широким горячим языком. Нет нужды говорить, что я был весь вымазан вонючей слюной любвеобильного Мохха.

— Мохх, Мохх, мой верный друг, — я отпихивался кулаками от его попыток раздавить меня. — Ну же, перестань, я тоже очень рад встрече.

Выбравшись из-под угаса, я начал осматривать его. Он был ужасно грязным, но при этом вовсе не походил на оголодавшее животное. А еще говорят, что угасы не выживают без хозяина.

— Ну и разжирел же ты, дружище! — Я похлопал угаса по чешуйчатой морде. — Сразу видно, что жил вольной жизнью, жрал все подряд, да? Ну, ничего, я-то твои телеса растрясу. Мы с тобой очень торопимся. У нас совсем мало времени, и уж точно нет его для охоты.

Угас подозрительно засопел, уткнувшись мордой мне в плечо. Из его желтых драконьих глаз покатились крупные слезы. Мне не хватало только утешать плачущего дракона.

— Да ладно, Мохх. Ты молодец. И как ты только добрался сюда, малыш?

Я влез на угаса и направил его вниз по оврагу к реке. Мохх оказался слишком грязен даже для меня. Угас неодобрительно фыркал, лезть в воду он не хотел. Но я заставил искупаться это грязное животное, несмотря на его нелюбовь к воде.

Я был безмерно рад встрече с угасом. Угрызения совести за брошенного друга мучили меня не так часто, но все же я опасался, что Мохх пропадет без меня. Поскольку питаются эти твари только свежим мясом, а охоте они не обучены, то их пропитание полностью зависит от хозяина. Не секрет, что в основном их рацион составляли пленные и убитые враги. Можно себе представить, какова была бы реакция римлян, вздумай мой угас искать себе пищу в их селениях. Длинный шип на лбу угаса, напоминающий рог, видимо, и вызвавший у Стрекозы ассоциации с единорогом, позволял ему защищаться. Острые клыки и когтистые лапы тоже могли служить их обладателю в бою, а чешуя делала угаса неуязвимыми для стрел. Но крепкое копье или хороший удар меча способны пробить их броню. Конечно, можно рассчитывать на то, что с непривычки люди больше пугаются этих дракоконей, чем рвутся в бой с ними. Но, все же, учитывая недалекий ум угаса, если им не правит хороший наездник, он легко может стать добычей сильного воина. !

Каким образом моему угасу удалось выбраться из римских земель и преодолеть непроходимые горы, трудно себе представить. Разве что правду говорят, и угасы действительно могут путешествовать по Великому Пути между Мглистыми Камнями, и им не требуются жрецы, способные открывать проходы. Тогда можно предположить, что Мохх добрался до Мглистых Камней в долине реки Пад, через которые ушли наши войска, а вышел в этом лесу. Открывать Великий Путь угасы, может быть, и способны, но настраивать одну точку пространства на другую вряд ли. Так что можно считать везением, что Мохх не вывалился где-нибудь в Антилле, откуда ему уже никогда не добраться бы до Медового Острова.

Угасы способны развивать огромную скорость. Благодаря когтистым сильным лапам, они могут передвигаться по лесам и горам. И теперь Мохх не только облегчит и ускорит мой путь, неся меня на себе, но и поможет мне защищаться в случае необходимости. Под моей командой его клыки и шип послужат более полезному делу, чем наводить ужас на очаровательных дриад. Поистине, всадник на угасе становится всесильным и неуязвимым.

Дриады переполошились, завидев издалека угаса, важно шествующего к ним. Меня они, должно быть, поначалу даже не приметили, решив, что жуткое чудовище выиграло бой и теперь явилось к ним за расплатой. Но угас, отмытый от грязи, сверкал черной чешуей на солнце, а дриады, особенно чувствительные к красоте животных, быстро разглядели, что перед ними не просто чудище, а редкий и по-своему изящный зверь. После чего был замечен и я, и лесные духи потянулись в нашу сторону.

— Я думала, ты явишься к нам с головой дракона, — разочарованно протянула Стрекоза.

— Приручить зверя труднее, чем убить, — парировал я, красуясь верхом перед восхищенными дриадами.

Лие подозрительно принюхалась и покачала головой:

— Тот зверь в овраге вонял за сто шагов.

— Пахнет не сам угас, а лишь его слюна, — объяснил я ей. — И эта тупоголовая скотина не любит мыться. Он облевал овраг и самого себя, вот и пропах на весь лес. Но я помыл его в речке за оврагом.

Дух той самой речки, почти невидимое даже мне создание, обиженно фыркнуло.

— А кто будет убирать за этим чудищем в овраге? — спросила Лие. — Там же еще несколько лет нельзя будет находиться,

— Ну, знаете ли, милые девушки, это больше ваша проблема, чем моя. Вы просили убрать чудище из вашего леса-я забираю его с собой. А мыть ваши гнездышки — это не забота воинов или волков. Может, добрая речка согласится изменить на время свое русло и пройти через овраг.

Дух реки надменно удалился, не желая выслушивать подобные гадости в свой адрес. Стрекоза, а вслед за ней и Лие аккуратно похлопали угаса по морде. Он в ответ лизнул их своим широким языком, перепачкав обеих в зеленой вонючей слюне. Обе дриады захныкали и побежали догонять дух речки, в надежде омыть в ее водах свои соблазнительные тела.

Я недолго пробыл среди дриад. Мое близкое знакомство с «драконом» вызывало у них подозрение, несмотря на то что все они вынуждены были признать его очаровательным. К тому же чувство страха, вызванное неизвестным преследователем, хотя и уменьшилось, но не забылось. Я постоянно помнил о нем. Лесной ли это демон Нитов, разбуженный мною, или кто иной, этот преследователь пугал меня. То, что он сделал с Иворой, говорит о его невероятной силе. Но девушка могла умереть и по другим причинам. Она ведь сама ждала смерти от ужасного мстителя, посланного богиней. Но почему тогда он не тронул меня, ведь я был подле отступницы?

Впрочем, я мог предположить и худший вариант, я владел бесправно, как мне казалось, древнейшей реликвией Альбиона, Мечом Орну. Не слишком ли долго я возвращаю его на Медовый Остров? Тот, кто владел им прежде, кто жил когда-то в Бренне, мог захотеть вернуть его. Я думал о Древнем Враге, Звере Фоморов, которому некогда принадлежал Меч Орну. Кто знает, не решило ли чудовище отомстить мне за похищенную святыню. Если меня преследует Зверь, то единственным спасением будет возвращение на Остров к Гвидиону. Впрочем, и от демона Нитов спасти меня могло бы море, разделяющее континентальную Кельтику и Альбион.

Глава 14 Ловцы оборотней

Пробыв у дриад еще два дня (раньше я просто не нашел в себе сил покинуть этих очаровательных созданий), мы с угасом отправились в путь. Древний лес уже не был таким дремучим, как прежде. Непроглядные чащобы сменились березовыми рощами, светлыми и торжественными, будто пиршественные залы в чертогах древних кельтских королей. Лето выдалось сухое, солнышко пригревало. Теперь, верхом на угасе, я двигался очень быстро, преодолевая за день свой обычный двухдневный маршрут. Правда, мне приходилось терять время на охоту, потому что угаса нельзя было насытить мышами-полевками. Зато он, как и я, легко переносил долгий голод и мог есть три-четыре раза в неделю.

Бескрайний лес кончился, его сменили местные не столь обширные леса, холмы, поля и горы. Все это неслось нам навстречу. Мы благополучно миновали владения сенонов, вместе с племенами которых поэннинцы воевали в римских землях, и желание навестить бывших союзников даже не затеплилось во мне. Выжил ли их юный вождь, благополучно ли они выбрались из римских земель, пригодны ли для жизни их новые угодья или они отправились на дальнейшие поиски, я так и не узнал.

В землях, лежащих за владениями сенонов, появилась наконец дорога, вытоптанная скотом и телегами. Она тянулась откуда-то из южных земель и сворачивала на северо-запад. Мне нужно было разузнать дальнейший путь, и мы с угасом вышли на дорогу в надежде повстречать какого-нибудь путника. Почти день мы проехали, так никого и не встретив, лишь к вечеру заметили на дороге человека, бредущего нам навстречу. Я поторопил угаса, но путник приметил нас, остановился, рассматривая, а потом вдруг пустился бежать прочь. Мой угас легко нагнал его. Я спрыгнул и схватил человека за плащ, желая остановить его безрассудное бегство, тем более что я ничем не угрожал ему. Но человек, оглянувшись на нас округлившимися от ужаса глазами, лишился чувств и рухнул мне под ноги.

Когда я наклонился к нему, чтобы оказать помощь, то обнаружил, что несчастный мертв. Похоже, что мой драконовидный конь напугал его до смерти. Не знаю, может, в этих местах люди никогда не видели драконов, а может, здесь живет просто не слишком смелый народ. Я поднялся и похлопал угаса по морде.

— Видишь, красавчик, как твоя рожа пугает людей. Угас дружелюбно отпихнул меня и принялся обнюхивать труп путешественника, издавая утробный рык.

— Ладно, — сказал я, — он все равно помер. Хуже ему уже нет будет. Только, знаешь что, будет разумнее, если мы оттащим его с дороги, и ты пообедаешь где-нибудь в стороне, чтобы другой случайный путешественник не увидел это гадкое зрелище.

Угас понимающе кивнул. Я давно заметил, что угасы становятся на удивление понятливыми, когда речь заходит об их пропитании. Мохх ухватил зубами за край плаща и потащил труп вслед за мной. Мы добрались до ближайшего леса и, углубившись шагов на двести, остановились. Я осмотрел труп, прежде чем позволить Мохху его сожрать, надо было избавить блюдо от острых металлических предметов, чтобы угас не поранился. В заплечном мешке странника я обнаружил кусок лепешки и несколько малюсеньких кусочков металла, которыми нередко расплачиваются кельты. Они-то и навели меня на мысль, что и мне придется чем-нибудь расплачиваться за корабль, который я собирался нанять. А это будет не какая-нибудь лодочка, ведь на корабль придется взять угаса. А значит, еще и доплачивать морякам за то, что они будут терпеть чудовище все путешествие и не сбросят нас за борт, если угас вздумает рычать или заблюет корабль своей вонючей слюной. К тому же я в это время тоже окажусь абсолютно беззащитным, так как буду, скорее всего, валяться без сознания или висеть, перегнувшись через борт. Меня, как и большинство волколаков, в подобных случаях одолевала сильнейшая морская болезнь.

Итак, мне понадобится золото или что-то другое, чем бы я смог расплатиться с моряками. Вот когда я пожалел, что не взял ничего из добычи даков, а ведь там было немало украшений из золота и серебра, а также хорошего оружия. Я понятия не имел, сколько именно золота мне нужно, но определенно решил, что значительно больше, чем может находиться в заплечном мешке у бедного странника. А был он действительно очень беден, босой, в старом драном плаще, какой постыдился бы одеть на себя последний раб на Медовом Острове, и в штанах, сотканных и сшитых, видимо, еще для его прадеда. Угас сожрал его вместе с одеждой и заплечным мешком, который я не успел вовремя убрать у него из-под носа. Мешок бы мне пригодился.

Я пришел к выводу, что мне придется где-нибудь раздобыть немного золота. Поскольку я очень торопился и наниматься на работу мне было некогда, выход был очевиден: придется грабить. Это было бы совершенно простым делом здесь, на тракте, но я подозревал, что никого богаче этого одинокого человека мне встретить не удастся. Нужно было отыскать какое-нибудь селение, и мы отправились с угасом дальше по тракту. За несколько дней пути нам повстречались еще несколько путешественников, все они в ужасе бежали от нас, лишь завидев драконью угасову голову. Я не стал никого из них преследовать, помня случай с умершим от страха странником, тем более что бежали они в леса. Лишь один из них замешкался на дороге, не желая расставаться с телегой, да так и остался сидеть на земле, когда я подъехал. Первым делом я осмотрел содержимое телеги, но здесь меня постигло разочарование — сено ни мне, ни угасу не пригодилось бы, торговать же им я не собирался. Мне удалось разобрать в бессвязанном бормотании дрожащего человека, что вскоре я достигну городища, а от него пойдет другая дорога, которая и выведет меня на побережье. Оставив несчастного человека, не пожелавшего расстаться со своим добром, рыдать под телегой, я отправился дальше.

Вскоре на тракте стало больше людей, и мне пришлось покинуть дорогу и вновь двигаться лесом. Недалеко от городища я оставил угаса в лесу, приторочил ему на спину свой Меч и, дождавшись ночи, отправился к селению. Я не взял с собой оружие, полагая, что иду воровать, а не сражаться, а в этом деле самое главное иметь возможность быстро скрыться. Обратиться в волка с Мечом в руках довольно сложно, и не слишком удобно бегать в таком виде. Я соорудил из куска своего плаща некое подобие мешочка и повесил его на шею. Петля, на которой держался мешок, была достаточно широкая, чтобы не задушить меня, если я обращусь в волка. В этот мешок я рассчитывал сложить какие-нибудь ценности, если мне удастся их раздобыть.

Впереди темнел невысокий вал, окруживший город. Я пошел в обход, посмотреть, нет ли где-нибудь удобного прохода. Если я не найду способа перебраться через вал в человеческом обличье, то, обратившись в волка, просто перепрыгну. Обходя вал, я почуял преследователей. Несколько человек крались за мной в темноте в надежде остаться незамеченными. Мне вновь показалось, что я чувствую охотника за своей спиной. Это были не случайные путники, они таились от меня и явно готовились напасть. Я еще не решил, будет ли лучше превратиться в волка и бежать в сторону леса или не обращать на них внимания и продолжить свой путь, как вдруг они разом выскочили из засады и окружили меня. Теперь я мог их разглядеть. Восемь дурно пахнущих мужчин и женщин в драной одежде, вооруженных дубинками и рогатиной.

— Далеко направляешься? — поинтересовался один из них.

Похоже, что они были просто местными разбойниками. Я надеялся легко справиться с ними, тем более что их было не так уж много.

— Не твое дело.

Мужик ухмыльнулся, перекинул дубинку из одной руки в другую и сказал:

— А вот как и мое?

— Уйдите лучше добром, — попросил я людей. — У каждого свой путь.

— Так ты вздумал промышлять на нашем пути! — выкрикнула женщина.

— Тише, дура, — шикнул на нее другой мужик, — услышит стража, перевешают всех.

Я уже понял, что просто так одними словами мне от них не отделаться. Жалеть, что не прихватил с собой Меч, было уже поздно. Если у них нет серьезного оружия, можно было уйти от дубин, обратившись в волка.

— Плевать я хотел на ваши пути, — произнес я довольно миролюбиво. — Хотите со мной сразиться?

Разбойники расхохотались. Позади меня кто-то размашисто шагнул, я отскочил в сторону, возле моей головы пронеслась тяжелая дубина. Еще один удар пришелся с другой стороны. Я успел пригнуться, а в следующий миг резко выпрыгнул вперед, вложив силу прыжка в удар кулака. Человек отлетел назад и упал на спину. Люди довольно медлительны, чтобы успеть закрыть просвет, образовавшийся передо мной. Я ринулся вперед, уже уверенный, что отделался от неприятной компании. Но, сделав пару шагов, я внезапно ощутил, как что-то скользнуло по моему лицу, легко ударило в грудь и отбросило меня назад, и в тот же момент я упал, запутавшись в брошенной сети. Быстро вскочил, но сразу опять рухнул, сеть потянули и запутали меня еще больше. И тут же со всех сторон на меня обрушились удары. Лишь на мгновение промелькнула мысль, что вот так Звероловы ловили оборотней, и от сильного удара по голове я потерял сознание.

Очнулся я связанным, лежащим на голой земле. Кругом был лес. Рядом горел костер, возле которого разместились трое, женщина и двое мужчин, в которых я сразу узнал моих захватчиков. Неподалеку в темноте чернел провал землянки, возможно, остальные пятеро уже спали.

Все тело мое болело, я незаметно пошевелился, по-волчьи пропустив сквозь себя волну, словно судорогу, проверяя, целы ли кости. Переломы, если бы они были, ответили бы пронзительной болью. Но, похоже, мне удалось отделаться лишь синяками. Если, конечно, не считать моего многострадального плеча. Рана опять разошлась. Я попробовал, крепки ли веревки, но руки были стянуты очень сильно, и я лишь разодрал себе кожу на запястьях. На шее я ощутил тяжелый ошейник. Едва пошевелив головой, я понял, что у ошейника есть шипы, направленные вовнутрь. Я слышал о таких ошейниках, предназначенных для оборотней. Шея волка шире человеческой. Если оборотню и удастся принять звериное обличье с ошейником на шее, то этот же ошейник и задушит волка. Итак, они знают, что я волк. Интересно, откуда? В драке я не успел прибегнуть к клыкам и, по-моему, ничем не выдал своей сущности.

Я прислушался к разговору разбойников. Задача оказалась не из легких, так как они были сильно пьяны, а потому речь их звучала невнятно, к тому же язык оказался искаженным и несколько отличавшимся от того, на каком разговаривали островные кельты. Разбойники говорили отрывисто и зло, и у меня сложилось впечатление, что они просто переругивались, да время от времени острили.

Если бы мне удалось избавиться от пут на руках, я наверняка смог бы снять и ошейник. Но поскольку руки были связаны чрезвычайно крепко, я решил вступить в переговоры с разбойниками в надежде разузнать, какую судьбу они мне уготовили. Я подал голос:

— Что вам от меня нужно?

Разбойники умолкли на мгновение, а потом оживленно заговорили:

— Смотри-ка, оклемался. Опять, значит, не того взяли! Волк бы в ошейнике не очнулся.

— Говорил я тебе, Габ, надо было сначала проверить, а потом нападать.

Тот, кого назвали Габом, смуглый молодой человек, хрипло хохотнул:

— Вот бы и проверил. На оплату потом меньше ртов было бы.

Я поймал взгляд веселых карих глаз Габа. Его черные курчавые волосы были зачесаны назад, на плутоватом лице играла чуть насмешливая улыбка. Его можно было принять за мелкого воришку, но на убийцу он не походил. Видя мой интерес к нему, он не сдержался и расплылся в широкой улыбке.

— Судя по ошейнику, вы ловите оборотня? — спросил я.

— Скажу тебе честно, парень. Мне-то ведь дела нет до того, волк ты или нет. Заплатили нам за твою шкуру. Вот придет завтра заказчик, ты с ним и договаривайся.

— Кто же ваш заказчик? — удивился я. В этих местах меня никто знать не мог.

— А мне почем знать? Он никак не назвался.

— Слушай, приятель. Ты, вероятно, ошибся да не того взял. Я ведь в этих местах впервые, иду издалека. Ну кто может знать меня здесь?

— А может, и ошибся, — легко согласился Габ. — Ты, поди, уж четвертый или пятый, кого мы споймали, а этот хрыч все твердит: «Не тот, не тот».

— Так и отпусти меня, я уж точно не тот, — попросил я.

— Да уж наверняка. Ошейник-то серебряный, говорят, оборотни от такого прям сразу без сознания и валятся, да потом изводятся воем. А ты, как и те, кого мы прежде ловили, хоть бы поморщился. Видно, опять мы в обмане.

Женщина, кутавшаяся в рваный плед, внимательно слушала наш разговор. Она наклонилась вперед и произнесла низким, бабьим голосом:

— Может, заказчик твой за нос нас водит, может, и не нужен ему никто?

— Нет, ошейник больших денег стоит, разве дал бы он нам его просто так, если бы оборотня споймать не хотел? А коли споймаем надобного ему зверя, так он нам в три цены от стоимости ошейника отдаст.

— А по мне и ошейник неплох, — сказала женщина, пытаясь плотнее завернуться в плед. — Мы за него на базаре знаешь сколько монет получим? А чем ловить-то неизвестно кого, ну его, дядьку-то этого, я всегда так говорила.

— Ты, женщина, помалкивай! — свирепо рыкнул Габ. — Сказал же, в три цены заплатит. Ну не подойдет ему этот, другого словим.

— Коли не подойду я твоему заказчику, отпустишь меня? — спросил я.

— Ну, будь ты хоть девкой… — Габ хохотнул, — а так, что мне еще с тобой поделывать? У тебя даже сума пустая. Тряпье твое заберу, а тебя, ну не знаю… отпущу, может.

— Отпустишь ты его, как же! — рявкнула женщина. — Будет тебе всех отпускать. Продадим его в городе. У него вон мышцы на руках какие крепкие, его быстро купят.

— Ты, что ль, продавать его пойдешь?

— А хоть и я. Твой прохвост нам за него денег все одно не выдаст, так что же мы зря работали, получается?

— Смотри, чтобы тебя саму в городе не схватили. А ну, как он кричать примется про разбойников?

— А ты ему язык отрежь, и делов-то.

«Вот добрые люди», — подумал я. Ну и повезло же мне вляпаться. Кто, интересно, в этих местах так осерчал на оборотня? Ну, действительно, не меня же здесь ловят. Я и не говорил никому, что собираюсь в эти места, да и не знал о них прежде. А выследить меня было довольно затруднительно. Угас нес меня с огромной скоростью, пешему за нами не угнаться, всадника же я непременно заметил бы.

Меж деревьев промелькнула тень. Я обернулся на разбойников, но никто ничего не заметил. Между тем среди деревьев двигалась огромная туша угаса. Тихо, без единого звука, подбирался он к костру. А я-то всегда полагал, что эти глупые животные могут передвигаться по лесу только напролом, поломав половину деревьев. Видно, зря жаловались на него дриады, воняет он, конечно, изрядно, но шуму производит не так уж и много. Впрочем, когда угас держит рот закрытым, то и вонь почти не чувствуется.

Внезапно из темноты прямо над костром возникла драконья голова. Желтые глаза зловеще сверкнули. Угас разинул пасть и, сунув ее в костер, проглотил жарящуюся на вертеле телячью ногу вместе с вертелом. Проглотил ее целиком, не прожевав, смачно отрыгнул вертел обратно в костер и громко икнул. Пламя зашипело от его слюны. Трое разбойников молча взирали на угасову морду, зависшую над костром. Удивленный отсутствием реакции, угас открыл пасть и исторг звук, напоминающий рев медведя, у которого сорвалась женитьба по весне. Женщина упала в обморок, второй разбойник вскочил и с диким криком скрылся среди деревьев, а Габ так и остался сидеть у костра, не отводя переполненных ужасом глаз от Мохха.

— Габ, — позвал я, — если не хочешь, чтобы он сожрал и тебя вместе с вашим ужином, развяжи меня, да побыстрее.

Мохх наклонил голову и слегка кольнул своим шипом разбойника. Тот ползком подобрался ко мне, в ужасе оглядываясь на угаса.

— Дракон, мать моя, и откуда он только взялся, а?

— Режь веревки! — воскликнул я. — Мой дракон не любит, когда обижают его хозяина.

— Ты б сказал, что у тебя есть дракон, сразу-то, а, — Габ почти плакал, когда перерезал веревки. — Я ж не знал, я б разве посмел.

В это время из землянки появилась заспанная физиономия одного из разбойников, а рядом с ним другая.

— Че орете-то? — спросил он, щурясь.

Потом, разглядев, что Габ развязывает меня, завопил:

— Проклятье, Габ, что ты делаешь?

Габ ничего не ответил, а разбойник увидел наконец угаса и тихонько завыл. Второй разбойник свалился обратно в землянку, а на его месте появилось любопытное личико молоденькой девушки.

— Ого, — сказала она тихо.

За ней появился еще один разбойник, рябой парнишка, хмыкнул и скрылся в землянке.

В этот момент Габ закончил возиться с веревками, мои руки освободились, я тут же вцепился в ошейник и, разогнув его, снял, кожа на шее пылала, будто после ожога. Я поднял веревку, валявшуюся на земле, и связал ею Габа.

— Сидеть, — скомандовал я разбойнику, — Мохх, сторожи.

Я подошел к потерявшей сознание женщине, так и лежавшей возле костра. Она все еще была в обмороке, но я решил не рисковать, взял ее за ногу и оттащил к землянке.

— Принимайте груз, — приказал я.

— Здесь больше нет места! — крикнула девушка.

— А ты ужмись, — посоветовал я и спихнул бездыханное тело в землянку. Габ пролепетал:

— Слушай, а, мы тебе ведь ничего плохого не сделали, парень.

— Совсем ничего, — согласился я. — Только побили малость да вот еще эту гадость с шипами надели.

— Ну, за «побили» не вини, ты же сам сопротивляться начал, убежать хотел. А что ошейник надели, так тебе-то никакого вреда от этого не было.

— Никакого вреда, говоришь, — рассердился я. — Научили меня такие подонки, как вы, не выть да не кувыркаться вам на потеху, даже когда металл вот такой на меня надевают. Для тебя это было бы то же, что в костер живьем положить. Может, хочешь попробовать, чтобы определить, много ль вреда будет?

Лицо Габа перекосилось гримасой ужаса. Часто же мне приходилось видеть такое. Он рухнул на колени и заговорил быстро-быстро:

— Ты только не серчай, не думай, что я глупую бабу слушать бы стал. Я отпустил бы тебя, честное слово, клянусь покойной матушкой, отпустил бы. А матушка моя была порядочной женщиной, не то что эти потаскухи, — Габ неопределенно кивнул головой. — Добрый человек, освободи нас, а?

— Отпустил бы, говоришь?

— Клянусь, клянусь, — затряс головой Габ.

— А коли заказчик твой признал бы во мне того, кого ищет?

Габ беззвучно тряс головой. Я рассмотрел ошейник. Он был из серебра, тяжелый, массивный. Такого наверняка хватит на то, чтобы расплатиться с моряками. Габ вновь подал голос:

— Только ты не забирай ошейник, ладно? Хрыч этот меня убьет, коли я его ценность потеряю.

— И ошейник заберу, — сказал я, — и все остальное, что найду.

— Ты что же, еще и ограбишь нас? — искренне удивился разбойник.

— Радуйся, что только ограблю, — усмехнулся я. — У меня-то в отличие от вас нет проблем с тем, куда девать ненужных пленников. Вон какое брюхо за мной ходит, — я хлопнул угаса по круглому боку и продолжил: — Будет справедливо, если одним из вас он пообедает.

Угас принялся обнюхивать разбойника.

— Может, ему лучше бычка, а? — плаксиво спросил Габ, пытаясь увернуться от широкой морды угаса. — Там у нас за землянкой туша лежит, почти целая. Ляжку-то его мы сжарили.

— Туша, значит, без ляжки, так, что ли? — возмутился я. — Кому-то из вас придется восполнить недостающее.

Габ расплакался.

— Сторожи их, — приказал я угасу, а сам направился к туше быка.

Был это скорей теленок, чем бычок, но он действительно оказался почти целым. Я осмотрел его. Неплохо бы взять часть мяса с собой, чтобы потом не тратить время на охоту. Я отрубил вторую ногу для угаса и несколько кусков для себя. Их, конечно, лучше сразу пожарить, так они дольше сохранятся.

Я установил вертел и закрепил на нем два здоровенных куска мяса. Угас протяжно заревел. Я позволил ему пойти перекусить остатками бычка, пока пеклось мясо. Когда оно прожарилось, я завернул его в шкуры, укрепил на спине у Мохха, и мы тронулись в путь.

— Эй, хоть развяжи меня, парень, — крикнул мне вслед Габ.

— Не беспокойся, твой заказчик тебя непременно развяжет, — ответил я.

Больше меня не тянуло в людские селения. Не то чтобы я стал бояться людей, но появилось какое-то пренебрежение, которого я никогда не испытывал прежде. И еще меня преследовала мысль о некоем ловце оборотней. Кто нанял разбойников, и кого в действительности он хотел поймать? Может, шалили в округе волки, или кто-то промышлял похищением скота? Бывает такое нередко, когда вся округа вдруг ополчится на волков, а то еще хуже — на кого-нибудь из жителей, кто наиболее смахивает лицом да повадками на дикого зверя. И тогда начинают облавы или нанимают какого-нибудь бродячего шарлатана, выдающего себя за ведьмака, или, как в этот раз, местную шайку шалых людей.

Только спустя два дня я сообразил, что мог бы получить ответ на свои вопросы, если бы догадался остаться там, в лесу, подле разбойников и дождаться того, кто нанял их. Но я, как любой волк, случайно спасшийся из капкана, поспешил скрыться вместо того, чтобы дождаться в укрытии охотника и наказать его.

Я так до сих пор и не выяснил дороги. Нужно было опять ловить одинокого странника да страхом заставлять его говорить. Я выезжал несколько раз на тракт в надежде встретить такого, кто не потянется к мечу и не вынудит меня его убить или не убежит в лес, — искать мне было бы недосуг. Наконец я заметил издали двух одиноких путников, медленно бредущих по дороге. Когда они подошли ближе, я заметил, что пара эта двигается как-то странно: один держит свою руку на плече другого. Тот, что шел впереди, был еще юнцом, пацаненком. За ним шел, вцепившись в него, глубокий старик. Были они в таких драных лохмотьях, что ясно стало, почему, завидев всадника, не испугались и не спрятались. Брать с таких нечего. Когда мы сблизились, юнец, разглядев меня и угаса, пискнул:

— Дракон! — и дал стрекоча.

Старец остался посреди дороги. Подъехав ближе, я услышал горестные вздохи и понял по его устремленным в небо глазам, что старик слеп. Мальчишка служил ему поводырем. Я засомневался, много ли помощи мне будет от слепца, но все же остановил угаса и, спрыгнув на землю, подошел к старику.

— Здоровья тебе, дедушка, — произнес я приветливо. Старик молчал, подняв к небу свои бледные глаза, потом спросил:

— Ты почто, добрый человек, мальца моего прогнал?

— Да зачем же мне прогонять, наоборот, я его расспросить хотел, а этот гаденыш удрал, бросив беспомощного старика на дороге.

— Стало быть, меня теперь расспрашивать будешь?

— Если сможешь мне помочь, то и расспрошу. Старец шевелил ноздрями.

— Кто ты? Как звать? — спросил он наконец.

— Что-то все подряд повадились задавать мне этот дурацкий вопрос! — рассердился я. — Да и что тебе с того?

— А то, — старик сделал шаг мне навстречу и протянул руку. Его пальцы быстро пробежали по моему лицу. Я отшатнулся.

— Похож на оборотня, — пробормотал старик сам себе. — Да что-то здесь не так. Вроде как волк, а вроде как кто другой.

— Никто не другой, волк, самый обыкновенный. Расскажи мне лучше, старец, как мне перебраться на Медовый Остров?

— На Альбион?

— Ну да. Скажи мне, куда выведет меня этот тракт?

— Ну уж не к Медовому Острову, — усмехнулся старик. — Может, ты не знаешь, волк, Остров, он ведь водой омывается со всех сторон. К нему плыть надобно, да далеко плыть, не один день. На судне, не вплавь. Разве ж волку выдержать такое плаванье?

— Перетерпится.

— И с этим драконом, от которого все живое шарахается? — Старик покряхтел. — А может, это от тебя все бегут?

— Чего бы им от меня бежать? Ну да, угасы здесь редкость. На Острове и то уже выводятся, а уж здесь их никто не видел. Вот люди и пугаются. Тоже мне выдумали, дракон. Да ему до дракона, как мне — до…

Придумать сравнение я так и не смог. Старик озабоченно покачал головой.

— Так и чудится мне, так и видится, идешь ты, а люди прочь от тебя бегут в ужасе. Не от дракона, от тебя. Может, ты сам и есть дракон, а не лошадка твоя?

— Ну что ты, старый, сочиняешь, как может слепцу что-то видеться? Ты давай отвечай, где и как мне нанять корабль, который отвезет меня с угасом на Остров.

— Ну, прям тебе и корабль нужен? Что, твой дракон такой большой? Что-то, кажется мне, он чуть больше быка.

— Он и впрямь немного больше быка, а как это ты, интересно мне знать, определил? — спросил я с подозрением, может, старец только притворяется слепым.

— По движению воздуха, по теплу, исходящему от тела, по звуку дыхания, — наставительным тоном ответил старец. — Слепой умеет чувствовать мир по-другому, чем зрячий.

У меня складывалось впечатление, что старик и не думает отвечать на мои вопросы, а только удовлетворяет собственное любопытство. Того и гляди, еще кто-нибудь на дороге покажется. Тогда опять нужно будет скрываться, и я потеряю возможность поговорить с человеком, с одной стороны, беззащитным, с другой — не боящимся меня настолько, чтобы умирать от страха.

— Ну же, старик, не тяни, отвечай!

— Торопишься куда? — полюбопытствовал старец.

— Тороплюсь, — сказал я, еле сдерживая злобу. — Тороплюсь успеть разузнать все, пока не появился кто другой, кому драконы в героических снах примерещились, и мне вновь не пришлось бы убивать. Говори быстрее, доберусь я по этому тракту до побережья или нет.

— Тракт выведет тебя к прибрежному поселению, что живет во власти морских богов. В сам город даже не заходи, выйди на побережье, там обитают рыбаки. Такие, у кого суда есть, ходят на Остров. Вот среди них и ищи кого-нибудь, кому злато страх затмит да слепым сделает. Тот, возможно, и согласится двух драконов на одном судне переправить на Остров. Может, и к лучшему, нашей земле вас двоих не выносить.

— Ты дело говори, да не заговаривайся, старик, — сердито перебил я его. — Там, где тебе два дракона кажутся, ни одного нет. Ты про золото сказал. У меня вот только ошейник есть, но он серебряный.

Я протянул ошейник старику, чтобы тот на ощупь смог определить его размеры. Юркие пальцы старика пробежались по ошейнику, а потом по моей руке.

— Стало быть, ты его голыми руками держишь? — удивился старик. — И после этого будешь и дальше утверждать, что ты обычный волк?

— Люди придумывают себе иллюзии, — сказал я. — Не мне за них оправдываться. Вода, металл, огонь — все это ничуть не мешает оборотням.

Старик сосредоточенно смотрел в небо, потом снова дотронулся до ошейника.

— С шипами, — проговорил старик. — Тому, кто надел его на тебя, видно, несладко пришлось, когда ты его снял?

— Не твое дело, странник. Ты скажи, хватит мне его, чтобы расплатиться с моряками?

— Чтоб три раза вокруг Острова проплыть, да еще сдача будет, — произнес старик с завистью. — Ты богач. Только лучше будет ошейник обменять на что-нибудь или на куски покромсать. А то, чуть увидят его моряки, так сразу поймут, каков ты. Да еще на тебя же его снова и наденут.

Я подивился сообразительности старика. И как это я сам не догадался? Такой ошейник только на мысль об оборотнях и наводит.

— Вот что, старик, давай сойдем с дороги, я заплачу тебе за подсказку. Сразу разобью его и дам тебе кусочек. Признаюсь, я хоть и могу держать в руках его, да эта дрянь мне покоя не дает. Пойдем.

Я взял старика под локоть и повел к обочине. Отойдя шагов на десять от дороги, я остановился и усадил старика на корягу.

— Здесь мне и дорогу сквозь деревья хорошо видно, и мы в глаза путникам бросаться не будем, — сказал я старику.

Я достал из мешка бурдюк с водой и мясо. Отрезал кусок для старика.

— Мясо? — удивился он. — Давно я его не едал. Нищему старику только кости бросают да корки хлеба. А ты почто возишь с собой печеное мясо, не для путников же случайных?

— Для себя и вожу. Всем надо что-то есть. Я так мясо предпочитаю.

— Сырое мясо тоже иллюзии людей? — спросил старик, вгрызаясь в телятину.

— Ну не совсем, только отчасти.

— Если ты еще скажешь, что в бурдюке у тебя плескается эль, я окончательно разуверюсь во всех людских иллюзиях, — усмехнулся старик.

— Увы, только вода, но зато какая! Из Источника в Бескрайнем лесу, оберегаемом дриадами от праздных людей.

Я потряс бурдюк, слушая, как плещется на дне вода. — Правда, и ее осталось не много. А что касается эля, отец, так скажу тебе сразу, вера людей в то, что оборотни не выносят вина там или пива, неверная на корню. Просто в диких волчьих племенах нет ни того, ни другого. Вот оттого и пошла такая байка. А что до меня, так я совсем не прочь заглянуть в какой-нибудь трактир по дороге и прикупить там кувшин крепкого пива. Да только куда я с этим крокодилом, — я кивнул в сторону угаса. — И платить-то мне было нечем. Но теперь за этим дело не станет, — я покрутил в руках ошейник. — Только как вот его на куски-то разделать? Мечом, что ли, рубить?

— Ты бы лучше в кузню какую заглянул, а то сам только попортишь неумеючи, — сказал старик.

— А вот насчет кузни, так это уже не просто иллюзии. Не хочу я в кузню. Могу, конечно, пересилить себя, но поверь, старик, так мне там муторно делается. Уж лучше я его сам как-нибудь раскурочу. Мне и надо-то лишь шипы пообламывать, а сам ошейник я просто пополам сломаю.

Я осмотрел спайку. Шипы были приклепаны не слишком старательно. Пара из них поддалась сразу сильному нажиму рук.

— На вот, — я положил в ладонь старика два отломанных шипа. — Это плата тебе за помощь.

— Вот в этом я волка узнаю, — усмехнулся старик. — Поскорее избавиться от всего, что ценно.

В лесу затрещали ветки. Я и старик услышали их одновременно.

— Мальчишка мой, что ли, осмелел? — предположил старик.

Я только подивился способностям слепого. Мальчишку я унюхал по запаху, но даже у слепого человека не может быть звериного нюха.

— Может, другой кто? — спросил я исподтишка.

— Может, и другой, — кивнул старик. — По треску веток слышно, что идет легонький человечек, под взрослым ветки трещат иначе. Понашок! — позвал старик. — Иди, не бойся, постреленок.

Вскоре мальчишка вышел, испуганно шарахнулся от угаса, вздумавшего его обнюхать. Старик протянул ему недоеденный кусок мяса.

— На вот, ешь.

Мальчишка выхватил мясо и отбежал немного назад, подальше от Мохха.

— Ненадежный у тебя проводник, — сказал я.

Слепой горестно вздохнул. Я поднялся с места, собираясь уже покинуть старика и мальчишку. Старик тоже поднялся и сказал:

— Забирай-ка, волк, свою плату. У меня, старого да немощного, отберет ее первый же торговец, у которого я попытаюсь выменять ее на еду. Еще и прибьет, чего доброго. А ты, глупец, не раздавай свое серебро кому попало, да по трактирам не ходи, не то останешься без добра совсем. Страшен ты, может, да обмануть тебя легко. Вы, волки, ничего не смыслите в плате. Лучше уж на своем Острове напьешься на радостях в каком-нибудь трактире, чем здесь все потеряешь. Нелегко тебе дался этот ошейник. Не ищи другого на свою шею.

Старик нащупал мою руку и вложил в нее серебряные шипы.

— Да найди лучше рыбака какого, победнее, лишь бы суденышко у него было не дырявое, не то другой может не захотеть тебя везти. И уплывай поскорее.

Я вручил мальчишке бурдюк с остатками целебной воды и последний кусок мяса.

— Да уплыву я, отец, чего ты так беспокоишься. Мне в ваших землях даже воздух уже претит.

— Эта наша земля тебя прочь гонит, — еле слышно произнес старик.

Но я услышал.

Глава 15 Зверь Фоморов

Я по возможности обходил стороной постоялые дворы, мне не было нужды в еде или ночлеге. Пищу себе и угасу я добывал охотой, ночевать же под открытым небом было мне не вновь. А уж подле угаса ночевать почти то же, что у теплого очага, и куда безопаснее, чем в заезжем доме. Нюх у угасов так себе, зато мой не позволит чужому подойти к нам близко. А уж внезапно разбуженный угас свиреп так, что целой армии не поздоровится.

Но никто нам больше не преградил пути, и Орну приходилось скучать без дела. Он совсем не жадный, он как волк, готов ждать сколь угодно долго, но потом меч уж насытится вражеской кровью. Иногда, когда ждать нового врага приходилось слишком долго, я делал им неглубокий надрез на внутренней стороне своей руки. Сам Орну никогда не просил меня об этом, но теперь я знал, что так нередко поступал Бренн, и в своем непреодолимом желании быть похожим на моего вождя повторял за ним и это. Орну же удовлетворялся лишь несколькими каплями моей крови.

Еще несколько недель пути остались позади, мы ехали по лесу, стараясь не отдаляться от тракта, а впереди меня ждало последнее поселение людей на западном берегу Кельтики. Когда угас взобрался на очередной холм, передо мной открылась голубая бездна. Я едва не потерял равновесие, голова закружилась. Казалось, за краем земли нет ничего, кроме голубого сверкающего пространства, внизу и вверху только небо. Потом я понял, что небо сливается с морем, полоса горизонта неразличима, и все это, сверкая на солнце, создает обманчивое впечатление голубой бездны.

Дорога пошла под горку, и море скрылось за следующим холмом. Внезапно я ощутил панику, мне показалось, что это было лишь очередным видением. Я погнал угаса, и когда мы вновь поднялись на холм, я увидел бескрайнюю гладь воды и пережил странное чувство волнения, какого не испытывал никогда прежде. Море звало меня и манило. Я слышал его дыхание и дышал вместе с ним. Море, словно гигантский выпуклый диск, сверкало и переливалось в лучах солнца. На его берегу рассыпались домишки, большие и маленькие. Ни частокола, ни насыпи не было вокруг этого селения.

Как и советовал мне слепой старец, я вышел к берегу. Угаса я решил оставить в небольшой рощице неподалеку, чтобы не перепугать местных жителей.

Вдоль побережья жались рыбачьи хижины. Лодки, вытащенные на галечник и перевернутые вверх дном, сохли на солнце. На них копошилась загорелая малышня, бросая друг в друга гальку.

— Эй, пацан, — окликнул я самого старшего. — Кто у вас здесь плавает на Остров?

— Да почитай что все! — звонко выкрикнул мальчишка. — Все туда ходють.

— Ну, так покажи, у кого самый большой корабль? Мальчишка пожал плечами и юркнул под лодку.

— Чего тебе надо, воитель?! — сурово окликнули меня сзади.

Я обернулся и увидел худощавого старика в заплатанной одежде. Кожа его была почти черной от загара.

— Надо мне на Медовый Остров, вот что, — пояснил я. — Ты бы подсказал мне, дедушка, какого моряка получше.

Старик жестом пригласил меня следовать за ним. Мы прошли вдоль берега подальше от детей. Старик уселся на перевернутую лодочку, я сел напротив на другую.

— Ну, на Остров и я могу тебя отвезти, коли ты заплатить сможешь, — предложил старик.

— Заплатить-то я смогу, но только вот, может, кто помоложе меня туда отвезет. Старик хмыкнул:

— Я ж не баба, а моряк. Это у женщин, чем моложе, тем лучше. Думаешь, чтоб ходить по волнам, нужна только молодость да прыть? Да, воитель, в моих руках силы меньше, чем в твоих. Но у меня есть сыновья, чтобы грести, а я знаю дорогу между волн.

— Так ты доплывешь до Медового Острова?

— Вплавь, что ли? — удивился старый моряк.

— Ты что, старый, мне голову морочишь? — разозлился я. — Разве у тебя нет какой-нибудь посудины, которая плавает по морю?

— Так ты о судне? Ну, конечно, не впервой мне. Я, почитай что, с пеленок по морю хожу.

— Большой ли у тебя корабль? — поинтересовался я.

— Корабли тама вон, у чужестранцев, что несколько дней у нас тута торчат, — старик указал в сторону города. — Там их целая куча, кораблей этих. Только вряд ли ты сможешь их нанять. Они сами здесь всех нанимают. Говорят, чистым золотом платють. Ихние корабли вона какие, даже к берегу им не подойти. Мелко здесь для них, значит. А у меня ладья, ладная и крепкая.

Нервы мои были на пределе. Я схватил старика за ворот рубахи и, слегка тряхнув его, рыкнул:

— Вот что, старик, мне проще убить тебя, чем сговориться с тобой. Некогда мне разбираться в ладьях да кораблях, по мне все это нужно лишь для того, чтобы утопить честного волка. Говори, поместится ли мой конь на твоей посудине.

— А что, мне и коней на тот берег переправлять приходилось, — спокойно ответил моряк, проигнорировав мой выпад. — Чего ж ему не поместиться-то?

— Крупный он у меня очень. Пойдем, посмотришь на него сначала, прежде чем согласие давать.

Старик нехотя поднялся и пошел вслед за мной. Когда мы вошли в рощу, угас приветствовал нас радостным ревом. Старик некоторое время молча рассматривал Мохха, потом сказал:

— Да нешто это конь? Это же угас.

— И откуда же тебе это ведомо? — удивился я. — Другие вот сразу в крик, дракон, мол.

— Что я, дитя, что ли, чтобы мне угаса от дракона не отличить? Такие твари вонючие. И какая только кобыла согласилась на это, а? — Моряк хрипло рассмеялся. — А он не сожрет меня с моими сыновьями?

— Чтоб не сожрал, мы возьмем с собой быка или чего там у вас на базаре купить можно. Я заплачу тебе сверх всякой цены.

Старик внимательно осмотрел угаса, причитая:

— Дак кто ж то знает, какую цену за такую образину можно взять. Да кабы знать, что он не сожрет никого, тогда еще можно рискнуть.

— Я уж прослежу, чтобы он никого не сожрал, не волнуйся. Говори, сколько платить.

Старый моряк собрался с духом и выпалил:

— Два золотых!

Я молчал, пытаясь сообразить, сколько это будет в серебре, но так и не смог посчитать. Мое молчание старик расценил как отказ и испуганно добавил:

— Ну, разве ж это дорого? Ну, так я это… ну, сам скажи, сколько?

— Когда поплывем? — спросил я.

— Так ты согласен? — обрадовался старый моряк. — Поплывем послезавтра.

— Почему не сегодня?

— Спешишь, что ли? — Моряк покачал головой. — Сыны сегодня только вернулись. Денек бы им на берегу побыть, а потом уж и в путь. Нет, раньше, чем послезавтра, никак нельзя. Ладью посмотреть надобно, харчи купить. Приходи со своим коньком послезавтра к восходу солнца. Харчи на твою долю я запасу, а вот для угаса приноси сам, договорились?

Я кивнул.

— Один золотой заплатишь на этом берегу, второй — на том.

Я достал кусок ошейника и протянул моряку. Тот удивленно осмотрел его и сказал:

— Ладноть, это больше, чем я просил, ну так потом меньше отдашь. Так бывай.

Моряк пошел вдоль берега валкой походочкой, будто земля под ним качается, а он с трудом держит равновесие. А мы с угасом поплелись обратно к лесу, где я намеревался оставить его, прежде чем отправиться на городской базар для закупки провизии. Поднялся ужасный ветер. Я отыскал небольшой овражек, заросший кустарником, где было не так холодно.

Почему-то мне вспомнились уговоры слепого странника не ходить в прибрежный город. Но в город надо было идти, чтобы запастись провизией. Не заниматься же грабежами по соседним деревням, когда в мешке у меня звенят кусочки серебра. Интересно, чего опасался слепой? Поразмыслив, я достал Меч и, надрезав руку, дал ему напиться своей крови. Входить в мирное селение лучше было с успокоенным Мечом, чтобы его жажда крови не толкнула меня на драку.

Кровь потекла по зеркальному лезвию, угас забеспокоился, ткнулся шершавой мордой мне в щеку, зашевелил ноздрями, принюхиваясь, наклонил ко мне голову, норовя лизнуть мою рану.

— Нет уж, дружище, — сказал я ему, — повороти свою дурацкую морду, тебя я так кормить не буду. Не знаю, едят ли волки драконов, но вот от лошадки я бы точно не отказался, имей это в виду!

Мохх стыдливо опустил голову.

— Сиди тут и в город не суйся, — приказал я и отправился за провизией.

Ветер нагнал меня на дороге, ветер, несущий с собой грозу, дождь и пронизывающий холод. Сразу стало темно. Лишь подходя к городу, я сообразил, что вечером базар, должно быть, уже не работает, и было бы куда разумнее прийти сюда завтра с утра, отоспавшись в лесу подле угаса.

Нужно было вернуться в лес и там укрыться от непогоды, но это означало необходимость идти навстречу буре. Я мог не успеть добраться до укрытия.

Я ощутил озноб и плотнее запахнул свой плащ. Внезапно вспомнился вкус горячей мясной похлебки и крепкого пива, тело заныло от тоски по теплой, сухой человеческой постели. Мысль о ночевке в лесу на мокрой земле под боком вонючего угаса показалась мне ужасной. Одним словом, проявились все признаки ностальгии по хорошему трактиру, где можно было бы остаться до утра, переждать непогоду, обогреться и утолить голод, выспаться, наконец, по-человечески. Иногда это необходимо даже волку.

Я снова вспомнил слепого и подивился его прозорливости. Словно знал чудной старик, что меня потянет в кабак. Я не собирался там напиваться до беспамятства или рассказывать о себе пьяным посетителям. Я так долго жил под открытым небом, питался чем придется, не пробовал настоящего пива, а впереди меня ждал еще менее приятный путь по морю, что я просто не мог миновать заезжего дома. Одним словом, гроза и ливень загнали меня в этот кабак.

Я вошел, подозрительно оглядываясь по сторонам, в тяжело натопленную большую комнату, пропахшую пивными дрожжами, человеческим потом и жареным мясом. В помещении было дымно и людно, я сел недалеко от входа в темный угол. Круглолицый и красный, как вареный рак, трактирщик сразу заметил меня. Он вытер жирные руки о передник и направился ко мне неторопливой походкой полного человека. Его расплывшаяся до ушей улыбка исчезла, когда он подошел и наклонился ко мне. Я услышал его мысли и понял, что наметанный глаз трактирщика сразу распознал во мне волколака. В общем, я и не скрывал своего происхождения, любой, кто имел с нами дело, легко опознает нас. Я виновато потер свой подбородок, заросший щетиной. Небритость всегда придавала оборотням особый, пугающий людей вид. Но волки никогда не бреются. На это у нас имеются две причины. Во-первых, все та же непереносимость металла — скоблить себя по щекам и подбородку железным ножом не смог бы ни один волк. Вторая причина заключается в том!

, что, возвращаясь в человеческий вид, оборотни всегда оказываются с чистой, то есть голой кожей на лице. Максимальная длина щетины ограничена тем временем, которое оборотень может не превращаться в волка.

Конечно, перед тем как являться на глаза людям, надо было привести себя в порядок, но я совсем упустил из виду вопрос собственной внешности. Ни щетина, ни космы грязных волос, ни тем более голодный блеск в волчьих глазах не могли расположить ко мне окружающих. Но ведь я и не ждал любезностей, все, что мне нужно было, это пища, питье и подстилка в какой-нибудь сухой каморке.

Несмотря на то что я намеренно старался выглядеть дружелюбным, трактирщик съежился под моим взглядом.

— Пиво и похлебку, — попросил я вежливо и уточнил: — Мясную.

Трактирщик еще некоторое время стоял; разглядывая меня, причем в глаза мне он так и не решился посмотреть. По его взгляду я понял, что он пытается высмотреть мои клыки. Хотя сейчас зубы у меня имели человеческий вид, возмущенный его бесцеремонностью, я нарочно плотно сомкнул губы. Когда трактирщик удалился, я в ожидании желанного пива и мяса принялся рассматривать посетителей. Благо из моего темного угла меня было плохо видно, и мой интерес не был замечен гуляками. Прежде всего я отметил, что в таком же темном углу в другом конце помещения сидит какой-то человек, закутавшийся в плащ. Он посасывает пиво и так же, как я, разглядывает посетителей. Этот скрывающийся в темноте незнакомец показался мне подозрительным. Его капюшон, надвинутый на самые глаза, полностью скрывал верхнюю часть лица. Рот не был виден за кружкой, из которой он пил. Настроиться на его мысли мне не удалось, слишком много было людей.

Остальных посетителей я условно разделил на три группы. Первая состояла из матросов торгового корабля — восемь человек, все они были пьяны. Говорили они на совершенно незнакомом мне языке, какого никогда прежде мне слышать не доводилось. Я был рад хотя бы тому, что это не римляне или эллины. Первых я ненавидел, вторых недолюбливал. Мне приходилось слышать, что существуют и другие страны где-то на юге или востоке. Но трудно было представить, что какие-нибудь дикари с конца света могли добраться сюда в портовый город, прославленный на всю Кельтику.

Другая компания была лишь слегка подвыпившей, видно, они только пришли, потому что и еда их была чуть тронута. Они громко переговаривались, ругались и обсуждали какой-то разбойный план, из чего я сделал вывод, что это сборище добывает себе пропитание самым распространенным в здешних местах способом: грабежом. Никогда прежде я не испытывал такого отвращения к разбойникам, как теперь. Я проверил Меч и переложил его так, чтобы удобнее было схватить в случае чего.

К третьей группе посетителей я отнес всех остальных. Это были люди, пришедшие в трактир по двое-трое или в одиночку, как и я, случайные путники, ищущие ужин и ночлег. Среди них были рыбаки, музыкант, судя по арфе, прислоненной к скамье позади него, богатый торговец с прислугой или охраной, восседающие за богато накрытым столом.

Люди наперебой обсуждали новости. Я старался не прислушиваться к ним — новости меня не интересовали, — но против своей воли улавливал отдельные фразы и сообщения. Где-то шла война — война всегда где-нибудь идет; кого-то ограбили — обычное дело на дорогах; кто-то умер — человечество смертно; у кого-то из правителей родился наследник — людям свойственно размножаться. Все эти человеческие новости больше не смогут повлиять на мою жизнь. Мне казалось, будто вместе с этим континентом я оставляю грязь, кровь, обиды, боль. Словно, вернувшись на свой Остров, я снова стану молодым и чистым душой, как прежде. Только бы успеть.

Наконец подошел хозяин трактира. Он поставил мне на стол большую оловянную кружку, наполовину наполненную пенистым пивом. Оловянная кружка! И это когда на других столах, включая и стол торговца, лишь глиняные. Оловянную посуду трактирщики держали для особых гостей, обычные посетители ее давно бы растащили. Трактирщик налил мне пиво в оловянную кружку, думая, что оборотень не сможет коснуться металла. Вот забавную потеху устроил бы толстяк, если бы бедный волк так и не смог утолить жажду. Он и кружку-то налил неполную — а зачем больше, все равно ведь не выпьет. На лице трактирщика сияла добродушная улыбка, он явно не собирался уходить, в надежде полюбоваться на зрелище. За его спиной торчал дюжий детина с лицом, похожим на обожженный глиняный горшок. Похоже, помощник трактирщика. Редко встретишь трактир без таких вот буйволов, способных и кабана зарезать, и обед сготовить, и вытрясти из гостя оплату, если тот упрямится. Кое-кто из посетителей перестал есть и повернулся к нам.

Я заглянул в кружку одним глазом и тихо проговорил:

— Я просил полную, хозяин.

Трактирщик немного испугался моего тихого звериного голоса — может, не разглядел гость, из чего его потчевать собрались? Оставив вышибалу присматривать за мной, трактирщик сходил за кувшином, молча долил пенистого напитка в оловянную кружку и подчеркнуто вежливо придвинул ко мне. Ну что ж, хозяин, если ты хочешь развлечься, я тебя повеселю. Я взял кружку голыми руками, медленно с наслаждением выпил, отер рукавом пену с губ, причмокнул, посмотрел на так и застывшего напротив меня трактирщика и широко улыбнулся, обнажив два верхних клыка. Он ведь хотел их увидеть. Что ж, хорошо, когда желания исполняются. Когда я выпускаю клыки, они становятся раза в три длиннее. Изумление на лице хозяина сменилось страхом. Глиняный горшок на плечах его помощника выражения лица не имел вообще. Я сказал трактирщику:

— Хорошее пиво у тебя, хозяин. Сам варишь? Налей еще, да еду неси. Я голоден, как волк.

Трактирщик дрожащими руками вылил остатки пива из кувшина в кружку.

— Есть у тебя ночлежные комнаты? — спросил я.

— Только общая, — пробормотал трактирщик, — но там все места заняты.

Оно и понятно, для волка в Кельтике никогда не бывает свободных мест. Другое дело — Медовый Остров, где законы гарантируют каждому страннику, независимо от его происхождения, приют в заезжих домах. Ни один хозяин такого дома не откажет путнику. А если другим посетителям ночлежки не понравится общество нелюдя, то держатель дома пустит его в собственную спальню, лишь бы не уронить честь и оправдать то высокое доверие, которое оказал ему король, позволив держать заезжий дом. Да, на Медовом Острове другие понятия о чести и долге, чем на этом огромном и беспутном континенте. Пока я так рассуждал, хозяин ушел за похлебкой.

По всему видно, что здесь мне не рады, так что ж, я поем, немного отдохну да и отправлюсь восвояси. Видно, спать мне все-таки придется по-волчьи, но мне не привыкать. Да и небезопасно было бы оставаться в общей комнате с этим дружелюбным народом, уже сейчас неодобрительно поглядывающим в мою сторону. Непременно найдется смельчак, готовый перерезать горло спящему волку.

Похлебка была замечательная — наваристая и горячая, с большими кусками мяса и несколькими репинами. В общем-то, волки не слишком жалуют вареную репу, хотя и едят по необходимости. Но сейчас, несколько раззадоренный попытками трактирщика выставить меня посмешищем перед посетителями его заведения, я принялся методично выуживать из похлебки репу и складывать ее на стол.

— Я люблю только мясо, — сварливо произнес я и, вынув из похлебки самый большой кусок говядины, впился в него клыками.

Трактирщик с отвращением отвернулся. Довольный произведенным впечатлением, я потребовал:

— Еще пива и похлебку, но репу, будь добр, вынь сам.

При этом я улыбнулся как можно шире, чтобы хозяин смог получше рассмотреть мои длинные клыки. Кто-то за соседним столом хохотнул. Возмущенный трактирщик удалился.

Сытый и разомлевший от темного терпкого пива, подаваемого здесь, я почувствовал, что меня клонит ко сну. Да, я очень устал. Я очень долго шел, много-много дней. И вот, наконец, передо мной последняя преграда, отделяющая меня от родины. Я вышел на побережье значительно южнее того места, откуда был самый короткий путь до Медового Острова. Так что плыть нам придется недели полторы, но меня это абсолютно не беспокоило. Даже морская болезнь больше не пугала меня. Я готов был пересечь пролив вплавь, знай я, что это возможно.

Несколько дней плавания, и я буду дома. А там! Там запах вереска и мокрой земли, там каждое дерево, каждый куст, каждая травинка знает меня и любит, там, дома, я упаду на землю и пролежу на ней целую вечность, принося родному Острову клятву никогда больше не покидать его. Потом я отправлюсь в Поэннин, найду Гвидиона. Дальше этого мои планы не распространялись. Встреча с Гвидионом была последним этапом моего путешествия. Что будет дальше? Какая разница. Ведь я снова взгляну в его светлые глаза.

Чей-то визгливый голос вывел меня из полудремы.

— Нет, вы только посмотрите, он считает выше своего достоинства отвечать на мои вопросы! — верещал кто-то подле меня.

Я с трудом разлепил веки и посмотрел на говорящего. Это был тощий человек с крысиными чертами лица и невероятно длинным носом. Он сидел вполоборота ко мне, поигрывая ножом для мяса.

— Ты, чужак, тебе знаком человеческий язык или ты умеешь только выть?

— Мне знаком человеческий язык, — сонно промямлил я.

— Значит, ты намеренно не отвечал на мои вопросы, хоть и понимал их? — ухмыльнулся длинноносый, продемонстрировав свой щербатый рот с мелкими зубками.

— Я просто заснул.

— Заснул?! Нет, это же надо, всякие нелюди позволяют себе дрыхнуть в людском трактире. Эй, хозяин, куда ты смотришь? Зачем пускаешь тварей в свое заведение?

Однако длинноносый напрасно призывал хозяина. Трактирщик, как и его горшкоголовый помощник, благоразумно исчезли, видимо, на собственном опыте зная, чем заканчиваются подобные свары.

В общем-то, я тоже знал это, а потому предпринял последнюю попытку разрешить все миром и удалиться куда-нибудь, где можно было бы отоспаться в тишине и покое.

— Что ты цепляешься ко мне? — сонно спросил я.

— А мне не нравятся твои глаза, — процедил длинноносый, — мало того, что они желтые, у них еще к тому же небывало наглое и дикое выражение. Ты смотришь так, как будто ты здесь хозяин, как будто ты, нелюдь, во всем превосходишь людей.

Он стукнул кулаком по столу и, обращаясь ко мне, завопил:

— Ну, что ты скажешь в свое оправдание?!

— Ты собираешься подраться со мной только лишь потому, что тебе не нравятся мои глаза?

— Я хочу услышать объяснение!

— Что ж тут объяснять? Многим не нравился цвет моих глаз. Жаль, что никто потом уже не видел тех недовольных.

— Ты угрожаешь мне?! — взвизгнул он.

— Ну что ты, совсем нет. Разве это я пристаю к мирным странникам, ищущим на постоялом дворе защиты от непогоды?

Тут длинноносый оглянулся на незнакомца, сидящего в темном углу и, получив от него ободряющий кивок, медленно поднялся. Вслед за ним встал его сосед, такой же худой, но высокий мужчина с глубокими залысинами.

— Уверен, многим здесь не по душе общество оборотня, — громко заявил лысый.

— Он сожрал у меня корову прошлым летом! — раздался пьяный голос кого-то из местных обывателей.

Вот великолепное обвинение! За это и впрямь стоит умереть. И не важно, что прошлым летом я еще жил в эллинской усадьбе. Впрочем, какое до этого дело людям. Для них словно не существует разницы, им кажется, что один волк вполне может нести ответственность за преступления всех других: и волков, и людей. Нет смысла даже оправдываться. Вот посмеется Бренн, когда я приду к нему с ножом разбойника в боку. Вот славная смерть — за сожранную неизвестно кем год назад корову!

А обвинения все продолжали сыпаться на меня:

— Он украл девку из нашей деревни!

— Его стая напала на наше стадо!

— На нашем острове житья нет от волков, они задрали всех овец у моего батюшки! — коверкая кельтские слова, закричал один из чужеземных матросов и схватился за нож.

— Смерть нелюдю! — визжал длинноносый.

Человек в плаще схватил его за рукав и резко приказал ему:

— Не забудь, заставь его преобразиться в волка, прежде чем убить.

Незнакомец больше не скрывался, он откинул капюшон и победоносно уставился на меня. Теперь и я узнал его. Предводитель Звероловов положил на колени серебряный серп и ухмыльнулся в мрачном оскале. Что ж, я был глупцом, когда поверил, что он сгорел в своей крепости. Я должен был разыскать его еще тогда и убить. Теперь этот маг-оборотень, оставшийся без собственной стаи, решил отомстить главному виновнику своих несчастий. И надо же, он все еще надеется получить мою шкуру. Мне нужно было догадаться, чье преследование я ощущал все это время. Но ведь у него нет запаха, и я не мог предположить, что он все еще жив. Теперь понятно, как ему удавалось продвигаться с той же скоростью, что и я. В волчьем обличье он не отставал от угаса. И судя по всему, это именно он нанял разбойников, схвативших меня под стенами неизвестного мне городища. Теперь он нанял других головорезов. Я поднялся, сжав в руке Меч.

Длинноносый нетерпеливо выдернул рукав из пальцев Зверолова, процедив в ответ:

— Как получится…

Они напали все сразу, так что я даже не мог понять, сколько их. Несколькими быстрыми ударами Меча я откинул толпу назад. Она отступила, оставив на полу передо мной два трупа, и нахлынула вновь. Одним тычком Меча я пропорол кому-то грудь и услышал громкий голос, пытавшийся перекричать вопли обезумевшей толпы:

— Заставьте его перевоплотиться в зверя!

— Трус! — заорал я. — Выйди и бейся со мной. Это наша ссора!

В ответ я услышал лишь его хохот, подхваченный пьяными посетителями.

Профессиональному воину, проведшему немало времени на гладиаторской арене, а потом в настоящих боях, легко удалось бы справиться с этими плохо вооруженными людьми, матросами да воришками, будь их чуть поменьше. Мне трудно было удерживать толпу, а за спиной не было спасительной стены, которая могла бы стать мне защитой с тыла. Как я сожалел, что не мог вызвать ту боевую одержимость, что была у меня в римских землях. Тогда сражение с двумя десятками пьяных разбойников, окруживших меня, могло бы закончиться в мою пользу.

— Зверолов! — заорал я вновь. — Хоть один удар нанеси сам! Выйди на поединок!

Меч выл, рассекая воздух. Все же они были слишком медлительны для меня, я реагировал на выпады быстрее, чем они сами успевали осознать, что делают. К тому же нападавшие, столпившись вокруг меня, мешали друг другу и не ударяли все сразу. Каждому требовалось набраться сколько-то храбрости для того, чтобы ужалить рассвирепевшего оборотня.

Кто-то запрыгнул на стол позади меня, и я запоздало спохватился, что мне стоило самому занять эту позицию. Шею сзади пронзила вдруг глухая боль. Я услышал хруст собственной плоти, разорванной железом. Я развернулся, рассчитывая разрубить противника, но он ловко увернулся и спрыгнул со стола. В это время металл полоснул мне бедро, оставив кровоточащую рану. Грязно выругавшись, я рубанул Мечом. Чья-то окровавленная туша свалилась на меня, я отпихнул ее и вновь сделал выпад наугад, не видя ничего. Зверолов перекрывая гул, выкрикивал:

— Ты хочешь, чтобы я нанес удар? Ты хочешь поединка? Давай, прими звериное обличье, и мы сразимся один на один. Я нанесу желанный удар.

Краем глаза я заметил, что Зверолов, забравшись на один из столов, чтобы лучше видеть схватку, демонстрирует мне серп. Я крикнул:

— Вы, люди, считаете справедливостью и геройством сражаться с безоружным волком железным оружием?!

— Да полно, — весело воскликнул Зверолов, — я не верю, что ты волк. Давай, покажи, кто ты на самом деле. Ты, воплощение тьмы, не имеешь права требовать честного поединка. Ты зло, которое я призван уничтожить, ты превратил волколаков в убийц, ты совершил столько зла, что не заслуживаешь ничего иного, кроме позорной смерти.

Лезвие кинжала вошло мне в грудь по самую рукоять. В следующий момент пришла боль, холодная, яростная, и тут же рот наполнился кровью. Красная пелена застлала глаза. Ледяная дрожь из стынущих пальцев поползла вверх по рукам. Я услышал, как мой собственный Меч со звоном упал на пол. Но мне казалось, что я все еще сражаюсь, что рука моя крепка и наносит все новые удары. Я упал, стукнувшись головой о скамью, глаза не видели ничего. В тело впивались все новые лезвия, словно осиные жала. Во рту я чувствовал вкус крови, слух наполнялся гулом, воплями раненых, звоном мечей, ревом боевых кельтских рогов, и среди них я отчетливо различал вой рога моего вождя. Я вновь оказался в Апеннинах, в отряде Бренна, окруженном римлянами. Бренн в белой овечьей безрукавке, с раскрашенным вайдой лицом, свирепый, словно демон мрака, отдавал короткие приказания. Мы спешно переворачивали телеги с награбленным добром, готовились к бою. Кажется, никто из нас не сомневался в его исходе, потому что с нами были Бренн и Гвидион, с нами были сила и могущество Альбиона. Римляне с воплями набросились на наш заслон из телег, смяли его, и началась битва. И вновь я пробивался к Бренну, я, властелин времени, Заставлял его течь с иной скоростью. Воины медленно, словно в диковинном танце, сражались вокруг меня, они вскидывали мечи, брызгала кровь. Дождь медленно падал с небес, я мог проследить каждую его каплю. Я невольно любовался этим странным зрелищем. Мое время было другим. Я успевал разрубить нескольких римлян, пока они делали лишь один взмах меча. В несколько прыжков я преодолел расстояние, разделявшее меня с Бренном. Вот падает его враг, и его место занимает другой римлянин. Мой меч уже летит, чтобы срубить его голову. И голова его падает, словно мячик, из шеи бьет фонтан крови. Кровь попадает мне на лицо, в глаза, в рот. И несколько мгновений тишины, словно застывших от ужаса. Тогда я поворачиваюсь к своему вождю и вижу рукоять меча, торчащего из его живота. Я не успел, в который раз опоздал, время вновь обмануло меня.

И тогда я сдался превосходящему противнику, смирившись с тем, что мне не суждено повернуть время вспять.

Я наконец поверил, что уже не в силах ничего изменить. В гуле битвы я по-прежнему слышал вой рога моего вождя и понял, он зовет меня за собой. Теперь я хотел лишь одного, уйти на закат вслед за своим вождем, нагнать Бренна где-нибудь на переправах Иного Мира. И я побежал, мне нужно было спешить, нужно было успеть его догнать, чтобы он не превратился в вечно маячивший впереди силуэт, который невозможно настичь.

Я бежал по темному коридору Древнего Святилища, усыпанному высохшими листьями, бежал на свет, едва тлеющий в конце темного туннеля. Выбежав, я оказался в небольшой комнате, на полу которой был выложен крест из черного камня.

Я ждал, что вот-вот войдут в эту комнату Морана, Бренн и Гвидион, но я оставался один. Ни шорох, ни шаги не нарушили тишину святилища.

— Гвидион! — закричал я, но никто не ответил.

— Бренн! Где ты? Я слышал твой рог! — тишина. Я побежал по коридору, шурша листьями. Выбежав в центральное помещение Святилища, я остановился перед алтарем. Он был засыпан сухими листьями. Я сгреб листву, очистил алтарь и, всматриваясь в его мраморную поверхность неестественного голубого цвета, вспомнил то, что должен был смыть из моей памяти напиток Забвения, которым опоил нас в тот день Гвидион. Я вспомнил события того далекого дня, когда Гвидион привел меня, Морану и Бренна в это Святилище, чтобы свершить чудовищный обряд по изгнанию Зверя Фоморов из тела его брата. Вспомнил, как я упал на залитый кровью алтарь, и меня охватила дикая боль, чья-то жестокая воля изгоняла меня из подвластного мне тела. Дико крича, я раздвинул ребра, разорвал мышцы и кожу на теле Бренна и вырвался на свободу.

Обессиленный, я упал перед алтарем и завыл:

— Морана! Любовь моя, сжалься надо мной, Эринирская принцесса, протяни мне руку, помоги мне встать.

И она протянула ко мне руки, она взяла мою голову и положила к себе на колени, гладила меня и ласково шептала:

— Ты переживешь это, ты выдержишь, ты сильный. Я знаю, ты давно не двигался, у тебя затекло тело. Встань, Блейдд, теперь ты иной, теперь ты мой, мой Зверь.

И тогда я понял наконец смысл страшного заклятья:

Огонь и Вода, Земля и Воздух, — четыре стихии, четыре души, объединенные в одну сущность, разорвали узы, связывающие Бренна со Зверем Фоморов. Гвидион освободил своего брата от власти Древнего Врага. Но что он сделал со мной?

Внезапная боль вернула мне сознание. Мою грудь с треском резало острое лезвие. Я услышал голос Зверолова:

— Сердце оборотня нужно съесть, пока оно еще горячее, тогда его сила перейдет ко мне.

«То-то же будет разочарование, когда ты не обнаружишь в моей груди сердца», — подумал я.

— Это обязательно нужно делать серпом? — раздался дребезжащий голос длинноносого. — Кинжалом было бы удобнее.

Возле меня шла возня, сопровождаемая воплями, хрипами и руганью. Зрение не вернулось ко мне, но я понял, что разбойники пытаются поднять мой Меч. Чьи-то руки шарили по мне, обыскивая тело.

— Если бы вы заставили его превратиться в зверя, — укорял Зверолов.

— Отстань, — хохотнул длинноносый. — Лучше посмотри, что за чудной меч был у него, словно заколдованный. Мы не можем ни оторвать его от пола, ни сдвинуть с места.

— Оружие богов тяжелое, — прошептал Зверолов. — Но иногда умирают даже боги. Я помню, как ты вышел из огня, но теперь наконец я вижу твою смерть, Бешеный Пес.

Я открыл глаза, туман исчез, исчезла и боль в груди. Я увидел, что большинство людей вернулись к своей еде и выпивке. Вновь объявившийся трактирщик разносил пиво, брезгливо поглядывая в мою сторону. Несколько человек сидели за столом и делили серебро из моей сумки.

Зверолов заметил, что я открыл глаза, и удивленно уставился на меня:

— Ты все еще жив?

— Боги, — прошептал я, — боги, молю вас, пусть я умру, у меня смертельная рана, я должен умереть.

И тут вернулась боль, и я почти обрадовался ей. Сначала она пульсировала где-то внутри меня, потом становилась все сильнее и мучительнее, и уже не была похожа на ту боль, которую я чувствовал вначале, когда получил смертельную рану. Что-то начало расти во мне и давить меня изнутри, и мне показалось — я вот-вот лопну. На меня нахлынул ужас — ужас, режущий тело на мелкие кусочки. Вены с хлюпаньем рвались, ломались кости, протыкая острыми краями мышцы. Я захлебывался собственным воплем. Но вместо своего голоса я услышал тихий и ужасающий рык, низкий и раскатистый, и я узнал его. Однажды мне уже приходилось слышать этот ужасный звук, и я запомнил его навсегда. От этого рыка леденеет душа, застывает кровь в разорванных жилах. Много лет назад в Древнем Святилище на Священном Острове я видел омерзительное чудовище, выползшее на свет, оно ластилось к Моране, прощаясь с ней, и издавало этот утробный рык. В ужасе я оглядывался по сторонам, в напрасной надежде обнаружить источник рыка вне себя. С пугающей ясностью я осознал, что звук этот исходит из меня. То, от чего я так долго закрывался, о чем я не позволял себе даже думать, оказалось правдой. Вокруг меня клубился черный туман, от безумной боли я начал бредить. Перед глазами встали видения растерзанной и окровавленной плоти. Я помнил рассказы Бренна, а, может быть, осознал это только сейчас: боль можно остановить. Жертвы! Зверю нужны жертвы! Ненависть, осязаемая, обволакивала меня, ненависть ко всему живому, к людям, убившим меня, к Миру, обрекшему меня на эту муку, к той, что хладнокровно привела меня в Древнее Святилище. И больше я уже не мог сопротивляться ни боли, ни ненависти.

И тогда жизнь восторжествовала во мне, я поднялся яростный и ненавидящий, желающий только убивать. Я вытянул вперед свою руку, но не увидел ее. Перед моим взором появилось нечто ужасное, гигантская лапа, покрытая сморщенной лиловой кожей с шестью длинными черными серпами вместо когтей. Вид ее потряс меня сильнее, чем страшный рык, чем боль и смерть. И последнее, что я запомнил — лицо Зверолова, перекошенное гримасой невиданного страха, и мое собственное отражение в его глазах. Кто-то непременно желал увидеть меня в облике зверя? Зверь уже здесь!

Когда мрак темного туннеля рассеялся, смутные видения исчезли, я открыл глаза и обнаружил себя сидящем на том же месте, где потерял сознание. Только теперь пол вокруг меня был усеян странными изувеченными телами, кусками мышц, обрывками кровавой плоти, обломками костей, словно через таверну прокатился гигантский жернов. И, глядя на все это, я, волк, привыкший и к виду крови, и к сырому мясу, и к бесконечному количеству трупов, виденных мною на полях сражений, я испытал легкую дурноту где-то в районе сытого желудка. Но когда я посмотрел на свое тело, ноги и руки, сплошь перемазанные в кровавых ошметках, судорога скрутила меня, я сложился вдвое, содрогаясь от отвращения к самому себе. Казалось, еще одно мгновение, и я лишусь рассудка. Внезапно прямо передо мной произошло движение. Я поднял голову и увидел, как какой-то человек, осторожно переступая по столам и лавкам, приближается ко мне.

— Боюсь испачкаться, — пояснил он отвратительным шипящим голосом. — Город — не лучшее место для таких развлечений, мой друг.

Перелезая по столам и лавкам, он добрался до стоящего возле меня стула и, сев на его краю на корточки, склонился ко мне. У меня ужасно болели глаза, но я все же напряг зрение, чтобы разглядеть этого странного типа. Он был весь перепачкан кровью, его способ передвижения по мебели не помог ему, поскольку она была такая же грязная, как пол. Это был невысокий человек с раскосыми глазами и темной желтоватой кожей. Черные волосы над скошенным лбом были зачесаны назад, надбровная кость нависала над глазами. Я узнал его сразу, такую внешность трудно забыть. Я видел его среди поэннинцев, когда присоединился к ним в Антилле. Это был гадирец по имени Икха, посол Гадира, увивавшийся вокруг Гвидиона, в надежде выудить у того тайну переходов между Мглистыми Камнями. Гадирцев в Антилле звали змееголовыми.

Гадирец некоторое время разглядывал меня, потом издал короткий шипящий звук и сказал:

— Тебе уже лучше? Думаю, нам следует уйти отсюда поскорее. Видишь ли, это цивилизованный город, а не ваши варварские крепости, где можно делать что угодно. Местные власти не одобрят такого, — при этом он обвел рукой комнату. — Давай, поднимайся, я бы помог тебе, но… — он виновато пожал плечами и оглянулся.

На буфетном шкафу неподалеку от него лежала стопка тряпок, он полез за ними и, обмотав одной из них свою руку, протянул ее мне.

Я поднялся сам, неодобрительно посмотрев на его обмотанную руку. Этот человек, неизвестно каким образом выживший в произошедшей здесь бойне, так спокойно взирающий на человеческие останки и при этом такой брезгливый, вызвал у меня отвращение еще большее, чем я сам.

Увидев, что я встал, он направился к выходу, все так же перебираясь по столам и скамьям. Выглянув за дверь, он махнул мне рукой и выскользнул наружу. Я поднял свой Меч, но, прежде чем уйти, решил найти Зверолова. Второй раз я не мог позволить себе такой неосторожности: поверить в его смерть, не увидев трупа. Но среди кусков человеческих тел не было ни одного целого, более того, многие были так искорежены, словно их пережевали и выплюнули. Тошнота вновь подступила к горлу, но я продолжал искать хоть какое-нибудь доказательство его смерти. Наконец мне удалось найти его голову. Я поднял ее и посмотрел в остекленевшие глаза. Мне все-таки удалось избавить даков от Зверолова. Больше некому проводить жуткие инициации, больше не будут появляться новые маги-оборотни. В этом теперь я был уверен. Взяв с собой голову Зверолова, я вышел следом за гадирцем. Под покровом ночи мы вышли со двора, и змееголовый зашипел:

— Пойдем скорее к реке, нужно смыть с себя кровь, пока никто не увидел нас.

Разглядев мой трофей, он добавил:

— Это тот, что нанял разбойников? Я слышал, как он сговаривался с ними. Избавься от головы, лучше брось ее в реку.

Я так и сделал. Мне было интересно узнать, каким образом гадирцу удалось остаться целым, но мои челюсти сводило судорогой, я не смог разговаривать.

Спустя некоторое время мы уже сидели с ним на другом постоялом дворе у очага, сушили одежду и грелись. Меня бил озноб, казалось, уже никогда в жизни ни один огонь не согреет меня. Гадирец заказал нам пива, есть ни он, ни я не могли.

Отпив глоток, гадирец скрючился, свалился на пол и долго там блевал, хрипел и шипел. Придя в себя, он поднялся и уселся обратно на лавку. Теперь он был бледен, дрожал, словно осиновый лист, смотрел на меня ополоумевшими глазами, раскрывал рот, словно рыба, но так ничего и не сказал. Пользуясь его молчанием, я предался размышлениям.

Все, что произошло со мной, было мне понятно. Мои давние подозрения, о которых я не позволял себе думать, в которые я боялся поверить, оправдались самым худшим образом. Весь путь от даков до этого места меня преследовал Зверолов, поэтому я не мог учуять его. Но вторым преследователем был я сам. Это мое присутствие чувствовали дриады в Бескрайнем лесу, но не смогли разгадать за моим человеческим обличием Древнего Врага. Мое оборотничество ввело их в заблуждение.

Теперь я понял, каким образом Гвидиону удалось спасти своего брата от власти Древнего Врага! Уничтожить Зверя можно, только убив его носителя. Гвидион не мог убить своего брата, но он нашел другой замечательный и такой удобный способ спасти Бренна. Зверя можно изгнать, он освободил брата и погубил меня. Дикое по самой сути предположение, что это я мог быть убийцей Иворы, оказалось правдой. Впрочем, Ивора сама виновата. Умные девушки знают эту древнюю мудрость наизусть: никогда не ходи с незнакомцем в лес.

Чудовище, от имени которого содрогается все живое, теперь растет во мне, теперь это я. Странно, что рассуждать об этом было не так уж трудно. Все очень просто, я служил своему вождю, я был ему верен и готов принять за него любую муку. Разве я не сделал этого? Теперь ему не в чем меня упрекнуть. Ха! Я не задал того проклятого вопроса, который мучил меня столько месяцев! А он, Бренн, задал его? Он спросил: как тебе, братец, живется в моей шкуре? Нравится ли тебе эта гадость, что шевелится теперь внутри тебя? Он сказал хотя бы: «Ты уж извини, так получилось?» Нет! Ему и дела нет до моих страданий. Нет, он смотрел на меня молочными глазами, выражавшими такую непреодолимую муку. Я вздрогнул от воспоминания и, рассердившись на себя, ударил кулаком по столу.

Гадирец подпрыгнул и перестал дрожать. Не отводя от меня глаз, он быстро выпил содержимое своей кружки, словно воду. Я смотрел в узкие глаза гадирца. Казалось бы, все, кто видел эту бойню, должны бежать от меня прочь. Я сам был в ужасе от содеянного. Я видел, что он боится меня, но старается скрыть свой страх, и тем подозрительнее было, что он все еще здесь.

— Меня зовут Икха, — сказал гадирец срывающимся голосом. — Тот человек, от которого осталась одна голова, называл тебя Бешеным Псом.

— Многие так меня называют, — согласился я, подумав, что теперь это имя соответствует мне еще больше, чем прежде.

— Очень подходящее имя, — промямлил Икха.

— Было бы интересно узнать, что тебе от меня нужно, — жестко спросил я.

— Почему ты думаешь, что мне что-то нужно? Почему просто не предположить, что я решил помочь человеку, попавшему в неловкое положение? — заискивающе проговорил Икха.

— Ужасно нело-о-овкое положе-е-ение будет у тебя, если ты продолжишь увиливать от ответа, — произнес я, непроизвольно растягивая слова.

В глазах Икхи мелькнул панический страх, я с удовольствием заметил, что этот человек больше не прикидывается невозмутимым и хладнокровным.

— Я вербовщик, — проговорил Икха так быстро, словно спешил успеть сказать все до того, как я исполню свою угрозу, — я нанимаю людей в армию Гадира, нам нужны такие головорезы, как ты. Бешеный Пес. Мы хорошо платим своим наемникам. Что скажешь?

— Решили окончательно разделаться с Антиллой?

Икха усердно закивал головой.

Антилла! Когда-то я мечтал вернуться туда. Где-то там, под палящим солнцем в сверкающем дворце, жила ненавистная Гелиона, причинившая мне столько бед. Она безнаказанно нежилась в шелках своей великолепной розовой спальни, в то время как я бродил по земле, одинокий и истерзанный. Она заслуживала смерти. Еще в свое последнее пребывание в Антилле я пытался убить ее, но тогда мне это не удалось. За покушение на царицу меня сбросили в каменный мешок, где я должен был умереть, и, возможно, это бы и произошло, если бы спустя почти полгода в тюрьму ко мне, полубезумному, не скинули Гвидиона. Таким странным образом мы познакомились, а потом он спас меня от безумия, я его — из плена. Теперь судьба поманила меня новой надеждой, новой возможностью мести. Но путешествие в Антиллу отложило бы мое возвращение на Медовый Остров на неопределенный срок. А меня ждет Гвидион, возможно, он нуждается в моей помощи. С другой стороны, куда приятней было бы вернуться к нему победителем, принеся ему голову Антилльской ведьмы.

— Так ты знаешь про Антиллу? — спохватился гадирец в запоздалом подозрении. — Откуда?

Я расхохотался, а потом, подавшись вперед, я придвинул свое лицо к нему и услышал голос, исходивший из моих собственных уст:

— Неужто ты не узнал меня, гадирец? А ведь однажды ты уже нанимал меня для уничтожения Антиллы, помнишь? Ну? Забыл мою маленькую крепость на Медовом Острове? Я прошел через всю Антиллу, но блистающие стены Города Солнца остались для меня неприступными. Тогда ты обманул меня!

Это был странный, слегка хрипловатый голос Бренна с его привычкой растягивать слова и произносить их, точно сплевывая. Я рухнул обратно на лавку, гадирец выронил кружку с пивом, покрылся испариной и задрожал.

— Бренн, это ты?

Я ошарашен но смотрел то на гадирца, то по сторонам, пытаясь отыскать того, чей голос звучал.

— Бренн погиб! — вырвалось у меня. Икха успокоился и покачал головой.

— Ты немного напомнил мне его. Странно, он был альбиносом, а ты темный, но все же ты чем-то неуловимо похож на него. Может, ты один из его братьев? Помню, у него была огромная свора братьев.

— Возможно, я ему и брат, но я не услышал от тебя слов соболезнования.

— Ах, конечно, — спохватился гадирец, гримасничая. — Какая жалость, он был настоящим героем, он так поразил нас своей храбростью, умом, военной хитростью, силой, мудростью и…

— …и красотой, — подсказал я ему.

— Разумеется, и красотой, — радостно подхватил Икха.

— Не ври, — рявкнул я, — он был редкостным уродом. Икха стушевался и начал оправдываться:

— Нет, конечно, красотой он не блистал, но в нем было что-то очень странное, притягивающее и отталкивающее одновременно, нечто такое, что трудно было забыть, что снится по ночам…

— И от чего просыпаешься с воплем ужаса, — продолжил я за гадирца.

— Вот этим-то ты и похож на него, — завершил Икха свои соболезнования. — У тебя на лице та же печать.

«Печать зла», — горестно подумал я и спросил:

— Ты чем-то обманул Бренна?

— Нет, ну что ты. Мы заключили союз. Вся военная добыча будет принадлежать ему. Он не смог взять Город Солнца и был этим очень недоволен. Но я ничем не помешал Бренну это сделать, ему просто не хватило собственных сил. Правда, мне очень жаль, что твой брат погиб. Кто же теперь правит вместо него?

— Не вместо него. И при нем, и сейчас Медовым Островом правит наш славный король Белин.

— Ах да, да! Бренн всегда вел себя так властно, казалось, он создан, чтобы быть королем. Король Белин, конечно, помню. Такой красивый.

— У тебя все красивые, — усмехнулся я.

Сами гадирцы имели не слишком приятную внешность. Рядом с ними и Бренн выглядел красавчиком.

— Как тебе удалось выжить в той бойне?

— Хе-хе, — просипел гадирец. — Единственным способом, каким можно выжить в таком случае: я сбежал. Когда твоя внешность начала меняться, я сразу понял, чем это закончится. Я видел такое у Бренна в Антилле. Поэтому я решил, что лучше будет переждать на улице, пока ты не успокоишься. Так ты поедешь в Антиллу, Бешеный Пес?

— Нет!

Я поднялся, собираясь уйти. Мне было необходимо побыть наедине с собой и все обдумать. Мне было ясно, что я должен немедленно отправиться на Медовый Остров искать Гвидиона. Если Древний Враг во мне появился благодаря его участию, то никто, кроме него, не сможет мне помочь. Я не знал, сколько времени нужно Зверю, чтобы полностью овладеть моей волей, поэтому не следовало медлить. Я плохо знал людские легенды, но помнил, что Зверь Фоморов должен набраться сил для каких-то свершений. Впрочем, память моя была неверной подругой, и с некоторых пор я не особенно на нее полагался.

Икха схватил меня за руку и завопил:

— Нет, нет, я не отпущу тебя! Ты не можешь мне отказать! Сто золотых! Подумай, на эти деньги ты купишь любой дворец в Городе Солнца вместе с его хозяином.

Перед моим взором сразу возникла животрепещущая картинка, как я купил цирк, в котором когда-то был гладиатором, и заставил его свиноподобного хозяина прыгать на арене, убегая от бойцов, колющих его вилами. Забавное было бы развлечение. Я спросил;

— Зачем мне дворец в городе, который ты хочешь уничтожить?

Икха засмеялся тихим, шелестящим смехом.

— Правда, правда, ты еще и умен. Но все равно ты бы смог поразвлечься, убивая своих бывших врагов, у тебя ведь в Антилле остались враги. Сто пятьдесят золотых! Это заработок целого отряда наемников!

Я направился к выходу. Я был уже в дверях, когда Икха крикнул мне вслед:

— Твой брат, Бренн, он так мечтал увидеть Антилльскую ведьму на коленях! Неужели никто не отомстит ей за его неудачу?

Я замер в дверях, скованный внезапной мыслью: здесь, в этом мире, я еще смогу послужить своему вождю. Тем более что и мне было за что мстить Гелионе, не только за неудачу Бренна. Пожалуй, этот пункт был бы последним в моем списке претензий к ней.

Икха воспринял мою задержку, как возможное согласие, и затараторил:

— Ты можешь назначить свою цену. Я выполню любое твое пожелание. Ты будешь лучшим воином в моей армии, ты один стоишь целой армии.

Я вернулся и сел за стол напротив гадирца. Его лицо сияло.

— Любую цену, говоришь?

Икха оживился, наконец-то разговор пошел по нужному ему руслу. Теперь гадирец смотрел на меня взглядом покупателя, оценивающего товар. Неужели ему не страшно оказаться со мной на одном корабле, окруженном лишь бескрайними морскими просторами? Но гадирец, надо отдать ему должное, был очень выдержанным человеком, если он и боялся меня, то умело скрывал это.

— Сколько? — Икха деловито потер руки.

— Всего одна.

— Что одна? — не понял Икха.

— Одна женщина, — уточнил я.

— Женщина? — Икха тупо уставился на меня, а потом расхохотался. — Женщина?! Да я дам тебе столько женщин, сколько ты сможешь вообразить, любых, самых красивых и молодых. — Икха погрозил мне пальцем. — Бешеный Пес, так тебя прозвали за темперамент? Да я прямо сейчас могу купить тебе пару рабынь, чтобы ты не скучал в дороге, только скажи, каких женщин ты предпочитаешь.

— Чтобы я не скучал в дороге, лучше запасись хорошим, крепким вином в большом количестве. Таким крепким, чтобы я не протрезвел до конца пути и не выпотрошил всю твою команду. А заодно прихвати и обещанных рабынь, да побольше, двух может не хватить, на тот случай, если вино все же окажется недостаточно крепким. Только не включай это все в счет моей оплаты, поскольку нужно это не мне, а тебе и твоим людям, если ты, конечно, хочешь добраться до Антиллы в целости и сохранности.

Вид у Икха стал жалким, он интенсивно кивал головой и твердил:

— Конечно, конечно.

Эти слова вырывались у него с шипением, и казалось, будто он говорит: «кшшо, кшшо».

— Теперь вернемся к моей оплате.

— Какую женщину хочешь получить?

— Антилльскую царицу. Икха опешил.

— Зачем она тебе? Я не могу отдать ее. Нет, ты же понимаешь, мой государь не позволит, она его давний враг. Ну, разве что дать тебе с ней поразвлечься, но потом мне все равно придется забрать ее.

— Забирать потом будет нечего.

Икха затравленно посмотрел на меня, видимо, осознав, что ради удовлетворения простой похоти я не отправлюсь так далеко.

— Нет, нет, я не могу позволить тебе убить ее! Это удовольствие должно достаться лишь моему царю как победителю Антиллы.

Икха почти плакал, было видно, что ему очень хочется привезти с собой такого сильного и непобедимого бойца, каким я ему казался, и в то же время он действительно не может выплатить мне ту цену, которую я затребовал.

— Это невозможно, может быть, ты согласишься на что-нибудь другое?

— Бессмысленно продолжать разговор, мою цену ты знаешь, найдешь меня, если захочешь.

С этими словами я поднялся из-за стола и направился к двери, обдумывая на ходу, где мог бы найти меня Икха, поскольку я нигде не остановился и даже не знал, где это можно сделать. Тут я вспомнил о своем серебре, которое делили разбойники, перед тем как я обратился в Зверя. Оно осталось в той таверне и станет платой тому, кто будет наводить там порядок после моего разгула. Хорошо еще, что за сам путь на Медовый Остров я уже расплатился. Но теперь мне не на что было купить провизию для угаса. Придется ограбить какого-нибудь крестьянина и подтвердить нехорошую славу волколаков как завзятых угонщиков скота. Обдумать это я не успел, поскольку уловил запах гадирца, нагонявшего меня.

— Подожди меня, воитель, — зашелестел сзади голос Икхи, — я обдумал твое предложение.

Я резко остановился и обернулся. Икха с разбегу налетел на меня и отскочил назад с перекошенным лицом.

— Я согласен на твое условие, — пролепетал Икха.

— А твой царь тоже согласен? — спросил я.

— Не беспокойся, ты получишь царицу. Моему государю я смогу все объяснить. Только обещай, что убьешь ее не сразу, а дашь моему царю допросить ее.

Глупо пытаться обмануть оборотня, умеющего читать мысли. Я уловил ложь. Икха был готов наобещать все, что угодно, лишь бы привезти меня в Антиллу. Ну что ж, значит, и я не обязан соблюдать свои обещания.

— Как скажешь, Икха.

Остаток ночи я провел в какой-то каморке с маленьким оконцем, куда пристроил меня гадирец. Впервые оставшись в одиночестве после случившегося, я долго сидел у окна, размышляя. В маленькой пещере Эринирских гор на севере Медового Острова я рожден был не для зла. Волчата рождаются на свет для простой и счастливой жизни среди своих соплеменников. Почему же судьба ведет меня по грани света и тьмы, почему за мной всегда остается кровавый след?

Но горестные мысли сменились вскоре новыми переживаниями: сквозь оконце я увидел звезды, далекие и холодные, будто разбрызганное в пространстве жидкое серебро. Я смотрел на них, словно видел впервые, замечая, как мерцают они и кружатся в поразительном хороводе. Так просидел я всю ночь, почти не дыша, в полной тишине, погрузившись в бездумное созерцание прекраснейшей в мире картины. Так впервые я услышал тихий шепот времени, протекающего сквозь мое сознание, впервые увидел, как ледяная Вечность сковывает мою душу, впервые понял, что тьма действительно существует. И теперь я — вместилище этой тьмы.

И торжество, не мое, а того существа, что жило во мне, взметнулось ввысь, к так любимым им звездам.

Я — бессмертен! Я — всесилен! Я — непобедимый воин Альбиона!

На следующее утро я отвел угаса к старому моряку, с которым прежде сговорился о ладье. Я нашел его в хижине, он недовольно вышел, щуря глаза.

— Вроде бы завтра еще не настало, — зевнул он.

— Обстоятельства изменились, старик. Тебе придется плыть без меня, только с угасом.

— Э, нет, — замахал руками моряк. — С таким чудищем без тебя не поплыву.

— Поплывешь, — уверил его я. — Я заплачу тебе столько, что поплывешь. Не бойся, старик, ты с ним справишься. Он будет слушаться тебя, я с ним договорюсь.

— А ежели соглашусь, так куда его там девать?

— Ты, главное, отвези его на Медовый Остров, а там просто выпусти. Он сам дорогу найдет. Возьмешь с собой тушу быка, и угас никого не тронет. Он слишком ленив, чтобы нападать на того, кто не хочет быть съеденным, когда рядом лежит еда, неспособная к сопротивлению. Напои его снотворным, чтобы занести на твою ладью, не то еще идти не захочет. Они, что волки, терпеть не могут моря.

— Так ты и за быка заплатишь мне? — поинтересовался старик.

— Я заплачу тебе очень хорошо, старый, так что и ты, и твои сыновья нужды потом знать не будете. Но если ты коняшку не довезешь, в море скинешь или здесь бросишь, я найду тебя и…

— Не дело говоришь, — перебил меня старик. — Я свою работу знаю. Я почитай с пеленок здесь живу и хожу к берегам Медового Острова, да никто еще не обиделся, что я плохо это сделал. Плати вперед и скажи, как с твоим чучелом обращаться. А потом ступай себе с миром.

Я подвел угаса к моряку.

— Смотри, Мохх, — сказал я, — слушайся этого деда. Он не обидит тебя. Слушай его! — прикрикнул я.

Угас лизнул старику лицо. Тот с воплями отскочил, поспешно стирая с себя вонючую жижу.

— Да, да, — кивнул я, — к запаху надо привыкнуть. И убирать за ним придется. А ты как думал, я не бревно прошу через море перевезти, живого зверя. Но можешь быть спокоен, вреда он тебе не причинит. Раз он тебя лизнул, значит, признал. Он туп, как пробка, но человеческую речь понимает. Да и терпеть-то тебе его надо всего несколько дней.

— Знал бы, что от него так воняет, цену бы повыше назвал, — проворчал старик.

— А и ладно, — радостно согласился я. — Держи, старик, плачу не по цене. Отвезешь моего коня на Остров, век тебя добрым словом поминать буду.

Старик развернул тряпицу с деньгами и ахнул. Я отдал ему свой задаток за участие в антилльском походе. Все двадцать золотых монет, выданных мне гадирцем.

— Может, ты, сынок, часом считать не умеешь? — спросил старик.

— Знаю, что это больше, чем ты просил. Это тебе за то, чтобы Мохх мой в ласке и заботе это время провел. Купи рабов для ухода. Будь с ним поласковее да держи сытым.

Глаза старика просияли.

— Ступай себе, сынок. Хоть и вонючий твой конь и страшный, но будет доставлен целым и невредимым. Сейчас же сына на базар пошлю, а завтра, с благословления богов, выйду в море. Скоро будет твоя животинка бегать по земле Острова.

— Иди, друг, — сказал я угасу, подталкивая его к старику, — давай, проваливай, не трави мне душу. Угас горестно засопел.

В полдень я уже стоял на борту гадирского корабля среди других наемников, с интересом наблюдая за рабами в порту. И тут я увидел угаса. Распугивая людей, угас мчался, не разбирая дороги, а за ним бежали с воплями старик и два парня, видно, его сыновья. Мохх остановился у кромки воды. Растолкав людей, я бросился к трапу и сбежал на землю.

Мохх насупился, смотрел на меня умоляющим взглядом своих желтых драконьих глаз. Я знал, что эти устрашающие животные очень привязываются к своим хозяевам. Но что я мог сделать, мой путь продолжался по воде, прожорливому угасу такого путешествия не выдержать. Да и гадирцы ни за что не взяли бы его с собой.

Икха заорал с борта:

— Ты задерживаешь весь корабль! Подбежал запыхавшийся старик:

— Убег, гад, ну что с этой скотиной поделаешь!

Я подтолкнул Мохха, хотел хлестнуть его, но не смог. Он грустно отошел от воды, наклонив голову.

— Иди, сынок, — сказал старик. — Не терзай душу своему коньку.

Я вернулся на корабль. С борта отплывающего корабля я смотрел, как медленно удаляется берег, вдоль которого мечется угас, издавая жалобные стоны. Внезапно он полез в воду, но старик и его сыновья забежали вперед него и втроем принялись выталкивать угаса к берегу.

Я не отрывал взгляд от земли, пока она не слилась с горизонтом. Я немного завидовал Мохху, через несколько дней он увидит берега Альбиона. С первых же мгновений, как только нога моя ступила на качающуюся палубу, я начал жалеть о своем согласии воевать в Антилле. Мой завтрак уже был за бортом корабля, а мои внутренности спешили последовать за ним.

Глава 16 Айлитир-дун. Идущие Сквозь Туман

Гвидион проваливался в воронку, похожую на ту, песчаную, сквозь которую он попал в Аннон. Только эта воронка была из воздуха. Она скрутила тело Гвидиона и за мгновение до мучительной гибели отпустила его и аккуратно приземлила на зеленую траву, буйно разросшуюся меж старых серых камней, в беспорядке разбросанных по поляне.

Гвидион так и остался лежать в траве, даже не пытаясь понять, где находится. Маг был так утомлен прорывом сквозь пространство, что если бы сейчас появился еще один демон, он бы даже не пошевелился. Он не позволил себе думать о Фоморе. Было ли это спланированное нападение, или судьба случайно столкнула его с этим существом, Гвидион разберется потом. Его мысли были заняты размышлениями о том, что могло произойти с Иным Миром. Складывалось впечатление, что ткани мироздания сдвинулись с места и пространство исказилось. Мир меняется, и это не являлось ни для кого секретом, но все же не с такой скоростью. В пределах одной человеческой жизни это невозможно было отследить. Лишь тот, кто помнит себя на протяжении тысячелетий, видит, какие изменения происходят в пространстве. А ведь Гвидион бывал здесь не так давно, уже в этой жизни. Значит, произошло что-то серьезное, какое-то внешнее или внутреннее влияние невероятной силы изменило состояние пространства. На его памяти такое случалось несколько раз, например, когда в Верхнем Мире был убит король Фоморов Балор. Его Темная Империя рухнула в Нижний Мир, разрушая и сдвигая на своем пути другие пространства. И Иной Мир преобразился.

Но, находясь в человеческом воплощении, да еще и войдя в Иной Мир, Гвидион был не настолько силен, чтобы увидеть причину этих изменений. Вдобавок эта история с Мораной… Гвидион вздохнул. Он отдал ей слишком много сил, и они так и не восстановились полностью. За попытку нарушить естественные события, такие, как смерть или рождение людей, магам всегда приходилось платить страшную цену. А Гвидион до сих пор не смог ответить себе честно, ради кого он сохранил ей жизнь, действительно ли, как он сам тогда утверждал, ради брата, или, быть может, только ради себя самого.

«Слабый маг», — как-то назвал его Предводитель Охотников, и в какой-то мере это так и было. А чувство вины перед братом делало Гвидиона еще слабей. Чувство вины, которое было так неуместно для Хранителя.

Гвидион попытался отогнать мешающие воспоминания и сосредоточился на происходящем. Сейчас ему нужно было разобраться в хитросплетениях миров и решить, куда следовать дальше. Гвидион попытался посмотреть сквозь миры. Только теперь он понял, что они больше не кажутся ему прозрачными кристаллами, выстроившимися в таинственном порядке. Теперь они выглядели мутными, полупрозрачными фрагментами бытия. Лишь некоторые из них остались по-прежнему чистыми. Другие были просто слегка замутнены, какие-то миры потускнели и словно запылились, а в нескольких клубился черный дым. Гвидион в ужасе содрогнулся — что же он наделал! Зачем он позволил себе так увлечься делами Верхнего Мира, делами людей? Слишком долго он живет в человеческом воплощении, пора, давно пора вернуться Хранителю в истинный свой облик и восстановить мироздание. И почему Король Аннона ничего не сказал ему о том, что творится в Ином Мире? Хотя обитатели благополучных Миров отнюдь не склонны к путешествиям по смежным пространствам. Они живут, как и люди, своими собственными проблемами, редко интересуясь тем, что происходит вокруг. Что ж, Гвидион выполнит то, зачем явился сюда, а потом… Инир уже готов принять на себя пост Верховного Друида, он будет выполнять все необходимое и подготовит себе собственную замену, тот — другого ученика, и так далее, пока Гвидион вновь не возродится в Верхнем Мире.

Но что ему делать сейчас? Самым разумным было бы найти Проводника. В Иных Мирах обитают создания, посвятившие себя изучению пространств. Много имен дали им обитатели разных Миров. Их зовут Идущими Сквозь Туман, потому что между многими мирами пролегают туманы, и нелегко отыскать в них дорогу. Помощниками и Проводниками называют их шаманы Верхнего Мира и нередко пользуются их помощью в странствиях по Иному Миру. Воинами Тумана зовут их те, кто знает о них больше других. Сами себя они называют Айлитир — Странниками. Гвидиону приходилось бывать в Айлитир-дун — крепости, где они обучаются и которую считают своим домом. Эта крепость существует как своеобразное замкнутое пространство внутри других миров, здесь Айлитир проходят обучение, находят поддержку и исцеление. Они чутко отслеживают все изменения в пространствах и переходах. Если они захотят помочь Гвидиону, а он очень рассчитывал на это, то он без труда сможет найти проход в тот Мир, где обитает теперь Бренн.

Трудность заключалась лишь в том, чтобы отыскать Мир Айлитир, ибо был он тщательно спрятан ото всех, и найти к нему путь без приглашения невозможно. Мир Идущих был сам по себе скрыт от любого Смотрящего Сквозь Миры, но теперь, когда Переходы закрылись или запутались, Гвидион вообще не знал, как можно отыскать Айлитир-дун. Сами Идущие никогда не пользовались Переходами и знали надежные тропки, проходящие по граням Миров.

Поскольку дорогу в Айлитир-дун не знал никто, Гвидион направился в тот мир, где, как ему казалось, она должна была начинаться. Именно этот мир окружал Крепость Идущих и служил ей защитой, весьма сомнительной, по мнению Гвидиона. Это был Мир Смеющихся, не самое лучшее место для того, кто пришел из Верхнего Мира. Однако Мир Смеющихся, так же как Айлитир-дун, Сид, Оликана и некоторые другие пространства, славился тем, что Фоморам так никогда и не удалось проникнуть в них, а значит, там Гвидион мог не опасаться повторной встречи с демоном. Запредельные Земли — такое название издревле носили Миры, недоступные Фоморам.

Гвидион поднялся с травы и, оглянувшись вокруг, так и не понял, в какой именно Мир он попал. Но, безусловно, это было пространство Иного, а не Нижнего Мира. Зеленые луга уходили вдаль, к лесу — один из самых обычных пейзажей для большинства миров верхнего слоя. Теперь это было не важно. Больше Гвидион не хотел рисковать, предпринимая попытки открывать Путь лишь силой своего сознания. Он высыпал на землю содержимое заплечной сумки, отложил в сторону камни и жезл из ясеня, остальное сложил обратно. Ясеневым жезлом Гвидион начертил на земле круг, войдя в который, положил четыре камня по сторонам света и семь вокруг них. Всего одиннадцать камней, а двенадцатый, тот, что у шаманов издревле зовется Камнем Власти, остался в руке Гвидиона. Маг выкрикнул заклинание, пространство сгустилось, потемнело и внезапно ослепило Гвидиона вспышкой яркого света.

Когда ослепление прошло и глаза привыкли к освещению нового мира, Гвидион обнаружил, что находится на деревянных подмостках, окруженных толпою странных созданий. Это были маленькие люди, не выше десятилетнего ребенка. Сильно выдающиеся вперед надбровья и челюсти делали их похожими на мелких хищников. А большие безгубые рты, навсегда растянутые в улыбке, демонстрировали два ряда мелких и очень острых зубов. Одеты они были в светлые туники и переброшенные через плечи плащи. Рядом с собой Гвидион увидел других, таких же людей, в масках и костюмах. Судя по всему, шло представление, а Гвидион оказался среди артистов на сцене.

— А ты еще кто такой? — спросил ближайший к нему артист в маске, рот которой был растянут до ушей в ухмылке еще более чудовищной, чем у самих Смеющихся.

Гвидион не сомневался: эти создания сразу поняли, что он из Верхнего Мира, но все же счел благоразумным не акцентировать их внимание на этом.

— Я пришел сюда в поисках Айлитир — Идущих. Ответом ему были презрительные смешки.

— Никто не может найти Айлитир, они сами находят тех, кто им нужен.

— Что ж, — покорно согласился Гвидион, — значит, они уже ищут меня.

— Тебя?!

Артисты в масках окружили его, внимательно разглядывая, а зрители подпрыгивали и залезали друг другу на плечи, чтобы лучше видеть происходящее на сцене.

— Может, ты маг или жрец? — с сомнением спросила другая маска, такая же уродливая, как первая.

— Конечно, — опять согласился Гвидион. — Я маг и жрец.

— Тогда покажи нам какое-нибудь чудо! — воскликнул кто-то из артистов.

Среди зрителей пролетел радостный вопль: «Маг! Волшебник! Жрец!»

— Что ж, — заключили между собой артисты. — Пусть Айлитир сами найдут тебя и решат дело. Ты говоришь, что они ищут тебя? Они всегда находят тех, кого ищут. Значит, тебе не о чем волноваться. Останешься у нас и дождешься их посланника.

— Мое дело срочное, я не могу ждать, — спокойно возразил Гвидион.

Но тут все зрители закричали разом:

— Нет, вы только послушайте его! Он не может ждать! Что же это за важная птица?! Может, сам Добрый Бог отправился на поиски Идущих? Он не может ждать! Ему очень некогда!

Артист в маске с огромным ртом подошел к краю сцены и крикнул:

— Зачем нам убивать сыть из Верхнего Мира? Мы сегодня не так голодны, чтобы предпочесть насыщение желудков хорошему развлечению. Ведь он маг, пусть же покажет нам фокусы, пусть покажет нам фейерверк!

— Фокусы! Фейерверк! — восторженно завизжала публика, накатывая на сцену. — Да, да! Пусть он покажет нам свое искусство. Раз он маг, пусть покажет нам фейерверки!

«Ну, я вам устрою фейерверк», — раздраженно подумал Гвидион, но ничем не выказал своего возмущения. Ему хорошо были знакомы особенности Смеющихся и приходилось видеть, как их огромные рты раскрываются до самых ушей и становятся похожими на пасть крокодила. Не то чтобы Гвидион их действительно боялся, он, возможно, справился бы с ними, если им вздумается на него напасть. Но ему вовсе не хотелось доводить дело до этого. Одного вида разверзнутой в зловещей улыбке пасти Смеющегося было достаточно, чтобы приложить все усилия во избежание подобного зрелища. А Гвидиону приходилось слышать немало историй о растерзанных жертвах, отказавшихся развлекать этот народец. Что ж, они хотят смеяться, хотят развлекаться, хотят фейерверка? Это как раз то, что Гвидиону дается легче всего.

— Хорошо! — произнес Гвидион громко. — Охотно покажу вам то, что вы просите. Дайте мне только некоторое время подготовиться. Мне нужно лишь несколько мгновений тишины.

Артисты с благоговением поклонились ему и принялись утихомиривать разбушевавшуюся публику. И через некоторое время Мир Смеющихся погрузился в мертвую тишину. Гвидион сел на предложенное ему кресло, внимательно прислушался в тишине, не послышатся ли шаги Идущего, не услышит ли он сам призыв Айлитир. Впрочем, Гвидион не надеялся услышать Айлитир, даже если бы тот стоял у него за спиной. На то они и Идущие Сквозь Туман, чтобы передвигаться по пространствам незамеченными. Гвидион не был уверен, что поступает правильно, ожидая встречи с Идущими именно в этом мире — слишком неприглядными и отталкивающими казались ему Смеющиеся. С другой стороны, в прошлый раз именно через них проводили его Айлитир, когда вели в свою крепость. И маг надеялся, что не обманулся в предположении, и через этот опасный мир действительно проходит одна из тех троп, которыми пользуются Идущие.

Гвидион внимательно оглядел мир вокруг себя. За огромной толпой Смеющихся, окруживших сцену, виднелся город, архитектурой напомнивший Гвидиону Рим. А дальше, за городом, высились горы, утонувшие в туманной дымке. Этим-то горам и решил Гвидион адресовать фейерверк. Он поднялся с места под тихий вздох зрителей, и, сосредоточив всю энергию в руке, заставил воздух над ладонью светиться. Свет переливался и искрился, наполняясь силой. Гвидион легко дунул на него. Свет рассыпался на тысячи искр, закружился в вихре, поднимаясь к небу. Он взвился высоко над головами Смеющихся, превратившись в яркую точку, а потом внезапно взорвался и принял вид огромного светящегося Белого Пса — знака Идущих. Искрящийся Пес сделал круг над Смеющимися, заставив их с визгом припасть к земле, а затем унесся к горам и там рассыпался на миллионы искр.

Смеющиеся пришли в неистовое возбуждение, они визжали, хохотали, размахивали руками, бурно обсуждая увиденное зрелище, свистели и выли на все лады, пытаясь изобразить звуки, с которыми Пес взвился в небо и рассыпался. Артисты на сцене находились в том же неистовом состоянии. Так прошло довольно много времени, пока Смеющиеся предавались удовольствию переваривания зрелища. Именно так бы определил Гвидион тот процесс, который происходил сейчас с зубастым народцем, ибо зрелища составляют для них основное питание, обеспечивающее их жизнедеятельность. Если одного из них поместить в комнату с серыми стенами, он, даже при наличии в достатке еды и питья, начнет чахнуть и вскоре умрет от истощения. Но это не мешало Смеющимся лакомиться свежим мясом, особенно если при этом можно было насладиться кровавым зрелищем растерзанной жертвы, хотя потребность в еде не являлась для них жизненно важной.

Гвидион дожидался, пока они успокоятся, посвятив все свое внимание мысленным призывам к Айлитир-дун.

«Обычно они являются гораздо быстрее, — с тревогой думал Гвидион. — Даже шаманам приходится ждать меньше, чем мне».

Когда внимание Смеющихся вновь обратилось к «магу и жрецу», Гвидион усмехнулся и, не дожидаясь дальнейших требований, повторил фейерверк, но на этот раз в обратном порядке.

Сначала замерцало небо над дальними горами, затем вспыхнули искры, которые стали быстро собираться в фигуру Пса. Белый Пес ринулся на огромной скорости к сцене, сделал еще один круг над головами изумленных зрителей, взвился в небо, внезапно сжался до размеров маленькой белой звезды, затем превратился в светящийся вихрь и упал в раскрытую ладонь Гвидиона. Смеющиеся стояли недвижно, словно пораженные громом небесным, не в силах пошевелиться от ужаса. Зрелище, показанное им в обратном порядке, вызвало шок. Только сейчас Гвидион осознал, что его шутка может иметь не самые приятные последствия.

Но внезапно в толпе произошло какое-то движение, и Смеющиеся отхлынули в разные стороны, словно две волны, рассекаемые килем корабля. По освободившемуся между ними пространству к Гвидиону шел высокий человек в сером плаще. Подойдя к сцене, он откинул с лица капюшон и произнес:

— Айлитир рад приветствовать Гвидиона в Землях Смеющихся. Своим Псом ты до смерти напугал Детей.

— Твои дети едва не сожрали меня, — пробурчал маг, не подавая вида, что чрезвычайно доволен результатом своего фокусничества.

Гвидион рассмотрел Идущего. Он имел обычную внешность, присущую человеческим существам Верхнего Мира. Произойди эта встреча где-нибудь в Поэннине, его вполне можно было принять за обычного кельтского воина, отличающегося от других разве что особенно правильными чертами. Он был идеально сложен, уверенные движения выдавали в нем воина, а белые волосы, бледная кожа, глаза цвета льда могли ввести в заблуждение кого угодно, но не Гвидиона. Маг почувствовал легкую неприязнь к созданию с бледными глазами под белесыми ресницами — глазами его брата Бренна. Но Гвидиону некого было винить, кроме себя самого, за внешность Проводника. Айлитир обладают странным свойством — впрочем, и сами они более чем странные создания — их внешность формируется представлениями и фантазиями того, кто их видит. Сами Айлитир никоим образом не влияют на этот процесс. Видимо, когда Гвидион увидел Идущего в плаще, его подсознательные представления о внешности приближающегося к нему создания были именно такими!

. Гвидион искал брата, думал о нем, ждал его и в результате создал своими мыслями внешность Идущего.

Эта способность Айлитир принимать облик, формируемый сознанием и восприятием тех, кто их видит, и является причиной того, что в Верхнем Мире нет единого мнения о том, как выглядят Странники. Да и как может оно сложиться, если шаманы чаще всего видят Айлитир в облике своих тотемных животных, а жрецы различных религий нередко уверены, что Идущие имеют внешность их богов. Многим Айлитир представляются в облике их умерших предков. Весьма распространено мнение, что внешне Идущие похожи на Туата де Дананн или, наоборот, имеют вид демонов или монстров. Одним словом, их внешность создается благодаря религиозным представлениям, личным наклонностям, идеалам, знаниям и мировоззрению тех существ, с которыми Айлитир вступают в контакт. И немалое влияние на их облик оказывают также мысли, настроение и психическое состояние самих контактеров в момент встречи.

Поэтому Гвидион мог только сожалеть, что в момент появления Айлитир был слишком занят происходящим вокруг и забыл побеспокоиться о формировании удобной для себя внешности Идущего, в результате чего это произошло спонтанно, руководствуясь случайным образом, живущим в его сознании.

В толпе зрителей послышался шепот:

— Гвидион! Хранитель! О боги! Это Гвидион! Сам Гвидион!

— Господин мой Гвидион, Айлитир-дун ждет тебя, — сказал Идущий и, развернувшись, пошел сквозь расступившуюся толпу Смеющихся.

Гвидион подавил волнение, вызванное внешностью Айлитир, и пошел за ним, наблюдая, как «дети» кланяются, закрывая лица маленькими ручками. Потом маг молча рассматривал город, через который провел его Айлитир, и спину самого Идущего, так больше и не заговорившего с ним. «До странности недружелюбно ведет себя этот малый, — думал Гвидион, — даже имени своего не назвал». Увы, характер Айлитир является собственным свойством этого создания и не формируется вместе с внешностью по желанию контактера.

Тем временем они уже вышли за стены города и двигались по равнине в сторону гор. Гвидион ничуть не удивился скорости их передвижения. Они шли не по тверди земной, а сквозь пространство, по тропам, ведомым лишь Идущим, поэтому и город, и расстояние до гор преодолели очень быстро. Вскоре путники достигли болотистых земель, над которыми клубился туман. Гвидиону уже приходилось идти сквозь эти болота, когда вел его в свой замок сам Князь Айлитир.

Проводник обернулся и, посмотрев на Гвидиона своими бледными глазами, подал голос:

— Достанет ли у тебя зрения, чтобы видеть меня в тумане, или мне взять тебя за руку, господин мой?

Гвидион усмехнулся. Зрение тут ни при чем, недостаточно видеть Проводника, чтобы пройти этот путь. Туманы, заполнившие все пространство вокруг, были не настолько густыми, чтобы не видеть того, кто идет в шаге от тебя. Но путь сквозь туман был лишь узким мостом, перекинутым через межреальность холодной волей Идущего. Его невозможно было знать, потому что это не было земной твердью, по которой может пройти живое существо, это была сила, удерживающая лишь Айлитир или того, кто физически связан с ним. Не слишком дружелюбным показался магу этот вопрос Проводника. Гвидион взял его за руку, холодную и влажную от тумана, и сказал:

— Воину Тумана будет меньше заботы, если он поведет за руку гостя, которого он так учтиво пригласил погостить в своей крепости.

Проводник немного растерялся, и Гвидион понял, что он еще очень молод и неопытен. Поход сквозь туман был долог и довольно однообразен. И лишь тому, кто знал, скольких опасностей им удалось избежать, была ясна необходимость Проводника в этих местах, ибо шли они по Перепутью, таящему в себе тысячи опасностей для человеческой души, явившейся сюда в телесном обличий или без, в зависимости от своих способностей. Можно было не только навсегда потеряться в этих туманах, но и быть затянутым в какой-нибудь Мир, вовсе не предназначенный для людей. Хотя это не самые худшие последствия странствования по межреальности без Проводника.

Наконец туман стал прозрачнее, а вскоре и совсем исчез. Гвидион и его Проводник оказались в лодке. Глазам мага открылся великолепный вид: бескрайнее свинцовое море, со всех сторон окружившее их небольшое суденышко. Айлитир спокойно возвышался на корме, скрестив руки, смотрел на водную гладь. Морское путешествие продолжалось недолго. Впереди Гвидион увидел возвышавшуюся над водой колонну, окруженную искристым облаком. Когда они подплыли ближе, стало ясно, что это не облако, а тончайшая серебряная сеть, спускающаяся с вершины колонны в воду. Сеть оказалась настолько крупной, что лодка могла проплыть сквозь ее ячейку. Это был древнейший Портал, выстроенный Айлитир, один из немногих, которыми они пользовались. Как только лодка проплыла сквозь ячейку сети, Гвидион заметил на горизонте остров — скалу, вздымавшуюся высоко над морем. На этой скале и был возведен Айлитир-дун. Идущий подвел лодку к высеченным в скале каменным ступеням, которые спускались прямо в воду. Узкая лестница, опоясывая скалу спиральными витками, уходила вверх к стенам крепости.

Гвидион посмотрел вверх, там с пронзительными криками кружили неутомимые чайки. Крепость казалась не слишком большой, по меркам Верхнего Мира. Но пространство Иных Миров не всегда соответствует кажущимся представлениям о нем. Айлитир-дун, выглядевший снаружи как небольшая крепость, держал мир в Равновесии уже много тысяч лет.

Войдя в ворота крепости, Гвидион оглянулся вокруг и почувствовал, как возвращается к нему прежнее беспокойство. Широкий, мощенный булыжниками двор крепости, всегда такой людный, полный суеты и гомона, поражал теперь тишиной и пустотой.

«Как в Мире Охотника», — подумал Гвидион.

Его собственный Проводник куда-то исчез. Гвидион, не медля больше, решительно направился к центральному зданию замка, взмывшему ввысь на много этажей, где, как он помнил, находились прежде покои самого Князя Айлитир. На мгновение он задержался перед распахнутыми массивными дверями, украшенными ковкой с изображением магических знаков, и вспомнил дни невероятной давности и Кузнеца, ковавшего для Айлитир защитные знаки. Войдя в холл, Гвидион столкнулся с первым живым существом в этой крепости, не считая исчезнувшего Проводника. Прежде чем взглянуть в лицо Идущего, Гвидион моментально представил себе образ самого благонравного кельта, какого он только смог вообразить. Айлитир улыбнулся и сказал:

— Приветствую тебя, господин. Что привело тебя в Айлитир-дун?

— Мне нужно видеть Князя Айлитир, — сказал Гвидион, заметив, что Идущий не узнал его и не назвал по имени.

— Князя? — растерянно спросил Идущий. — Но его нет с нами. Здесь только Княгиня.

— Князь женился? — опешил Гвидион и тут же спохватился. Княгиня — высшее звание женщины в Айлитир-дун. Идущий не понял вопроса и лишь пожал плечами. Он предложил магу подождать, пока Княгиню известят о пришельце. Гвидион недовольно уселся в предложенное кресло, которое оказалось, кстати говоря, чрезвычайно удобным, и, вспомнив долгое ожидание в доме Всадника, приготовился к самому худшему.

Однако на этот раз ждать ему пришлось недолго. Не успел Идущий достичь дверей, как двери распахнулись, и в зал вбежал другой Айлитир. Он поспешно приблизился к Гвидиону и, кланяясь на ходу, возгласил:

— Приветствую тебя, господин мой Гвидион, в Айлитир-дун!

— Это уже третье приветствие за сегодняшний день, — сухо откликнулся Гвидион.

Идущий растерялся на мгновение, но потом виновато улыбнулся и сказал:

— Прости нас за нерасторопность, господин мой. Вы пришли раньше, чем мы ожидали. Тропы стали менять свою протяженность. Княгиня ждет тебя, мой господин, пойдем за мной.

Гвидион поднялся и последовал за Идущим, обдумывая на ходу все события, показавшиеся ему странными. Если сами Айлитир ошибаются во времени, необходимом для путешествия по их же тропам, то неудивительно, что он столкнулся с трудностями в передвижении по Мирам. Что же все это может означать? И эта Княгиня, она тоже его тревожила. Смена Князя на Княгиню, по мнению Гвидиона, вообще не могла нести ничего хорошего для Айлитир-дун, но к тому же еще и исчезновение самого Князя казалось теперь плохим предзнаменованием. Князь Айлитир был одним из тех немногих существ, кого Гвидион с полной убежденностью мог бы назвать другом. Что же могло произойти с ним?

Гвидион отвлекся от своих размышлений лишь в последний момент и едва успел позаботиться о внешности Княгини перед тем, как та предстала перед ним собственной персоной.

В огромном приемном зале, рассчитанном на несколько сотен человек, в прежние времена собирались у очага Идущие. Но теперь зал был пуст. Лишь несколько людей в платьях учеников сидели по углам, с беспокойством разглядывая гостя. Где-то, на скрытых во мраке стенах, тускло поблескивали развешанные доспехи и оружие, отражая свет огня, пылающего в огромном камине из темного камня. У камина сидела высокая женщина в узком темно-зеленом платье. Ее пышные рыжие волосы были собраны на голове и удерживались сверкающими заколками. Красивое лицо с удивительно правильными чертами было спокойно. Гвидион с удовольствием рассмотрел плод своей фантазии, снабженный пышной высокой грудью и узкой талией, заметив про себя, что в общении с Айлитир имеются определенные преимущества.

Княгиня Айлитир поднялась ему навстречу. «Сейчас она поприветствует меня в Айлитир-дун», — обреченно подумал Гвидион. Княгиня произнесла:

— Рада приветствовать тебя, господин мой Гвидион, в Айлитир-дун. Что привело тебя к нам в столь тревожное время?

Гвидион ответил с почтением:

— И я рад приветствовать тебя, госпожа моя Княгиня. Свои дела он излагать Княгине не торопился, и она, не дождавшись дальнейших пояснений, предложила Гвидиону присесть, указав на кресло подле себя.

По зову Княгини явился Идущий и накрыл небольшой стол для гостя. Гвидион не ел уже несколько дней, сколько, он и сам сказать не мог, учитывая постоянные передвижения из мира в мир, в каждом из которых свое течение времени. Теперь он с удовольствием отметил, что как хозяйка замка Княгиня неплохо справляется со своими обязанностями. Отбросив церемонии, Гвидион принялся за еду. Обычный человек столь длительное голодание не выдержал бы, Гвидиона спасало лишь то, что он был магом, его внутренние силы способны были выдержать и не такое испытание, подкрепляя плоть внешней энергией. Но все же Гвидион предпочитал естественный способ поддержания своей жизнедеятельности. «Я ведь рожден в человеческом теле», — объяснил сам себе Гвидион, поглощая огромный кусок жареной оленины. Княгиня молча наблюдала за магом, успешно уничтожающим содержимое тарелок и кувшинов. Маг заметил, что чувствует она себя довольно неловко. «Возможно, она не так давно возглавила крепость и еще не успела привыкнуть к высокому положению, — думал Гвидион, — а может быть, она решила, что оголодавший маг взывал к помощи Идущих с единственной целью: спастись от голодной смерти».

Когда Гвидион закончил есть, вытер руки и губы предложенным слугой полотенцем, закрыл глаза и откинулся в кресле, удовлетворенный и разморенный слишком большим количеством съеденного после длительного голодания, Княгиня всерьез забеспокоилась. Ей показалось, что гость намерен поспать после сытного обеда. Собственно говоря, Гвидион действительно был не прочь отдохнуть, тем более что не спал он очень давно. Но в данный момент он занимался тем, что пытался с помощью магии побороть приступы рвоты, так как человеческий организм взбунтовался против такого бесцеремонного обращения с ним.

Наконец Княгиня не выдержала и произнесла извиняющимся голосом:

— Рискуя нарушить правила гостеприимства, принятые в том мире, откуда ты прибыл, мой господин, я все же задам тебе вопрос, ибо знаю, что в Айлитир-дун не приходят просто погостить. Что привело тебя к нам?

Гвидион открыл глаза и увидел растерянность на самом красивом лице, какое только могла вообразить его фантазия. «Она правительница Айлитир-дун», — напомнил себе маг. Гвидион улыбнулся той самой всеочаровывающей улыбкой, что даже врагов заставляла его любить, и поспешил загладить оплошность:

— Прошу прощения, госпожа моя Княгиня, за свою неучтивость. Может быть, меня извинит тот факт, что мое тело было при смерти от голода. А фейерверки для Смеющихся отняли у меня последние силы.

— Если бы Хранитель, отправившийся на поиски Айлитир-дун, известил нас сразу, ему не пришлось бы странствовать по миру и терпеть общество Смеющихся Детей.

— Не сразу я понял, что мне не обойтись без помощи Идущих Сквозь Туман, — сказал Гвидион. — Теперь я должен получить ответы на множество вопросов.

Княгиня грациозно кивнула:

— Спрашивай. Я отвечу на все те вопросы, ответы на которые мне известны. Но многие твои вопросы останутся сегодня без ответов.

— Обнадеживающее начало, — усмехнулся Гвидион. — Мой первый вопрос не слишком учтив, но по праву Хранителя я задам его. Что случилось с Князем Айлитир? Надеюсь, он не умер?

— Князь Айлитир никогда не умирает, — надменно отцветила Княгиня. — Он всегда стоит во главе Айлитир-дун.

Характер Княгини совершенно не соответствовал той внешности, которой она теперь обладала по воле гостя. И именно эта внешность мешала Гвидиону воспринимать Правительницу Идущих серьезно. Она была слишком хороша.

«Я перестарался, — подумал Гвидион. — До чего же я докатился. Довел себя до полного измождения. Никогда еще я не чувствовал себя так дурно: голод, усталость, слабость и вот еще, пожалуйста, беспокойство из-за какой-то красавицы».

Он сосредоточился и, отбросив все свои слабости, в мгновение ока стал тем Гвидионом, великим магом, о котором говорили лишь со страхом и почтением.

— Я давно не был в Ином Мире. Что-то изменилось здесь, и нарушились Переходы. Мне потребовалась помощь опытного Идущего, который провел бы меня по пространствам и помог мне в моих поисках.

— Опытного? — Княгиня горестно вздохнула. — Но нет у меня сейчас такого, мой господин. Видишь же сам, одни мальчишки-ученики. И даже те, кто уже надел Плащи Идущих, еще не могут считаться опытными.

— Что же заставило вас так рано посвящать учеников в Айлитир и где те, кто ходил в Туманах прежде?

— Ты сразу почуял перемены в Мирах, мой господин. И именно эти перемены увели наших опытных Айлитир. Все они отправились в Каер-Невенхир, и во главе их ушел наш Князь. Многие Идущие странствуют сейчас по Мирам в поиске причин происходящего.

— Так что случилось, говори же. Княгиня, — внезапно рассердился Гвидион, — неужели Балор?

Каер-Невенхир, Крепость Высоких Небес или Небесных Врат, прекрасный и цветущий мир, служит Последними Вратами, за которыми начинаются Нижние Миры. Именно Каер-Невенхир был призван хранить запечатанные Врата, через которые проходил путь из Нижнего Мира в Иной, и дальше в Верхний.

По красивому лицу Айлитир пробежала тень ужаса.

— Нет, нет, — поспешно ответила она. — Не это, слава богам.

— Слава мне, — холодно пояснил Гвидион. — Я сам запечатал Последние Врата.

— Врата уже открыты, — сказала Айлитир и сузила свои красивые глаза.

— Этого не может быть! — воскликнул Гвидион. — Я бы сразу почувствовал это. Врата нельзя открыть без Тринадцатого Камня, его же воля подвластна только мне!

Княгиня ответила ледяным голосом:

— Каер-Невенхир наводнили орды Фоморов, воины Каер-Невенхир и Айлитир устали и измучены бесконечными стычками с ними, а ты говоришь, Врата закрыты?

— Ты назвала это стычками? Княгиня! Все, что ты говоришь, очень странно. Врата пока закрыты, я это знаю, откуда тогда взяться ордам Фоморов? И если в Каер-Невенхир, как ты утверждаешь, действительно орды, то почему дело обходится только стычками?

— Я попытаюсь ответить тебе, насколько это в моих силах, — надменно произнесла Княгиня. — Действительно ли открыты Врата, мне неизвестно, однако некто проник сквозь них. Но ты же знаешь, некоторым созданиям закрытые Врата не помеха. Как ему удалось впустить в Каер-Невенхир армию Врага, через Врата или другими путями, я не знаю, и, кажется, никто этого не знает. Небесные Врата являются одним из столпов Равновесия, мы очень озабочены тем, что они подверглись нападению. Король Каер-Невенхир призвал на помощь Айлитир-дун. Если Врата, как ты утверждаешь, еще закрыты, то нетрудно предположить, что их открытие и является целью нападения на Каер-Невенхир. Что же касается стычек, то враг не вступает в открытый бой, он словно чего-то выжидает, чего-то или кого-то. С нашей стороны сил пока недостаточно, поэтому защитники Каер-Невенхир не торопят события, надеясь на подмогу.

— Ты не сказала, кто проник сквозь Врата?

— Не сказала, — согласилась Княгиня. — Потому что не знаю. Никто не знает. Предводитель Фоморов пока не узнан нами.

— Князь твой тоже не знает? Разве есть в наших Мирах что-то, чего еще не знает Князь Айлитир? Не может предводитель войск оставаться неузнанным. Кто-то же должен был его видеть.

— О, не сомневайся, многие его видели, — заверила Княгиня.

— И что они говорят?

— Они уже ничего не говорят, господин мой. Они все умерли, когда увидели его.

— И ты уверена все же, что это не Балор?

— Да, да, я знаю. Говорят, Балор обладал смертоносным взглядом. Но ведь это действовало лишь в Верхнем Мире. А там, в Нижнем Мире, он живет в странной форме. Те, кто видел врага издалека, подтверждают, что это не Балор. Впрочем, я-то там не была, мне ли знать, откуда у них такая уверенность.

Гвидион был обеспокоен бессвязным рассказом Княгини: «На любой вопрос у нее ответ лишь один: „Говорят то, говорят это“. Словно у старой сплетницы на базаре. Видно, дела в Каер-Невенхир совсем плохи, если Князь оставил вместо себя такую глупышку. Она даже толком не понимает, о чем толкует. Думаю, она и Балора-то никогда не видела, он для нее лишь старая-старая сказка». Маг совсем расстроился, обстоятельства будто специально складывались таким образом, чтобы помешать ему в его поисках. Сначала нарушаются Переходы, теперь еще странные события в Каер-Невенхир требуют его присутствия. Нужно все бросить и следовать туда. Но возникает естественный вопрос:

— Почему никто не известил меня, Хранителя, об этих событиях? Почему Князь не послал за мной?

Княгиня пожала плечами:

— Не знаю.

Гвидион резко встал и произнес:

— Я должен выспаться. Завтра отправлюсь в путь. Подбери мне Проводника, лучшего из своих несмышленышей. Только будь так добра, дай мне кого-нибудь другого, не того неучтивца, что вел меня сюда.

— Чибис? Но, увы, мой господин Хранитель, мы с ним единственные, кто действительно хорошо знает Пространства. Князь забрал всех с собой, мне приказал оставаться в крепости, что бы ни случилось, а Чибис один ходит в другие Миры за вестями. Он еще юн, я знаю, но он лучший из тех, кто остался в Айлитир-дун. Догадываюсь, что ты не слишком большого мнения о нас двоих. У меня мало опыта, но, поверь мне, я достаточно сильна, чтобы в случае опасности отстоять Айлитир-дун в одиночку даже без помощи этих, как ты назвал их, несмышленышей. Что же касается Чибиса, то он не слабее меня, и быть бы ему на моем месте, не откажись он от этой должности.

Гвидион подивился про себя, что Айлитир отказался временно побыть Князем, но вслух своего удивления не высказал.

Однако Гвидион действительно не знал всех достоинств этой удивительной женщины, хотя и понимал, что должность Князя Айлитир не может достаться кому попало, даже как временная. Княгиня, несмотря на свою неординарную внешность, которая, впрочем, была заслугой фантазий Гвидиона, давно не общавшегося с женщинами, обладала могущественной силой, способной снести полмира, а к тому же еще отнюдь не женским складом ума. Холодная, спокойная и преданная тому делу, которое выбрала однажды, Княгиня, а другого имени у нее в те времена не было, могла отдать свою жизнь за Айлитир и горько сожалела, что не имела возможности проявить отвагу на поле боя рядом со своим орденом. Но сожаление это, хоть и было горьким, не мешало ей удерживать в безопасности одним усилием воли все Врата и подступы к Айлитир, прокладывать тропы Идущим и следить за всеми их передвижениями. Любопытство было ей несвойственно, и лишь потому не знала она того, что не счел нужным сообщить ей Князь.

— Чибис не слишком учтив, — продолжила Княгиня, — но, заверяю тебя, он надежен и знает тропы. Идя с ним, ты не найдешь в нем приятного собеседника, но можешь полностью положиться на него.

Прежде чем проститься, Гвидион поблагодарил Княгиню за спасение из цепких лапок Детей, хотя и не слишком быстрое, за предоставление Проводника, пусть не самого учтивого, за еду и кров и выразил надежду на встречу в лучшие времена. Княгиня равнодушно проигнорировала надежду мага и даже не улыбнулась. Князь Айлитир не отдавал ей приказа поощрять гостей на дальнейшие свидания, она же с неистовством истинного воина педантично выполняла только его указания. Так и не дождавшись ответной улыбки, Гвидион откланялся и удалился.