Вторник А если бы прошлое зависело от меня?

1

Министерство госбезопасности, шестой отдел, камера № 50. 15:00

«Это твой последний день в этом мире, Томáс Дримм. Через несколько часов твоя жизнь полностью изменится – и так, как задумал я. Ты воображаешь, что покончил со мной. Думаешь, что Оливье Нокс – смертник, по твоей милости гниющий в камере строгого режима. Но тебе следовало бы знать, дорогой мой мальчик: чем яростнее ты борешься со мной, тем сильнее я становлюсь. Ты веришь, что олицетворяешь силы Добра, но в действительности являешься орудием Зла.

В надежде спасти женщину ты пытаешься исправить непоправимое. Ты уверен, что владеешь абсолютным оружием – ручкой, останавливающей время. Воображаешь, будто теперь сможешь переписать прошлое, отменив несчастья, тобою же спровоцированные, и воссоздать другую реальность для тех, кого любишь.

Это последний этап твоего обучения, Томас. Из мальчика с благими намерениями ты превратишься в достойного наследника Дьявола. И я смогу наконец передать тебе эстафету».

2

К счастью, сейчас каникулы, поэтому все вечера я провожу рядом с Брендой. В ее жизни есть только я. И она об этом не знает. Моя недосягаемая блондинка лежит на матрасе, который каждые двадцать минут изгибается как змея. Я думал, это такой прием, чтобы разбудить ее, но медсестра объяснила – так предотвращают образование пролежней. Это когда кожа отмирает, если слишком долго лежишь.

Я смотрю на Бренду, и угрызения совести заглушают во мне все остальные чувства. Ведь это по моей вине она теперь в коме. Как я надеюсь, что она меня слышит! Поэтому я с ней разговариваю. Каждый раз, приходя в больницу, повторяю нашу историю, чтобы Бренда знала, как я перед ней виноват. Пичкаю ее одним и тем же в надежде, что в конце концов ей это надоест и она проснется со словами: «Я тебя прощаю, окей, может, хватит меня доставать?» Но, видимо, я еще недостаточно заморочил ей голову. Или она уже вне досягаемости.

Я слышал о людях, которые десять лет пролежали в коме, а потом очнулись. Так что у меня есть время. К тому же, хоть и нехорошо так говорить, меня бы это даже устроило. Через десять лет наша разница в возрасте не будет казаться такой большой. Я стану взрослым мужчиной и смогу жениться на Бренде. Если буду любить ее по-прежнему. Конечно, за десять лет я встречу других женщин и, может, забуду ее. Но я стараюсь не думать об этом. Вдруг Бренда слышит мои мысли? Меня и так мучают угрызения совести, зачем заранее нагружать себя новыми.

Так что я каждый день рассказываю ей одно и то же. Напоминаю о нашем знакомстве и нашей борьбе, об опасностях, пережитых вместе, и о победе, в результате которой она оказалась в таком состоянии. С каждым разом я всё больше совершенствую свой рассказ, находя более краткие и емкие выражения. Я стараюсь разбудить в ней желание вернуться к нам, ко мне и возобновить нашу историю, которая так внезапно оборвалась. Я призываю Бренду в свидетели, пытаюсь насмешить, интересуюсь ее мнением. Я даже забываю, что говорю один.

– Привет, я Томас. Сегодня вторник, погода хорошая, 19 градусов, тебя зовут Бренда Логан, ты блондинка, у тебя глаза карамельного цвета и потрясающие мускулы, но было бы неплохо дать им работу. Ты живешь в Нордвиле – столице Объединенных Штатов. Я твой сосед из дома напротив. А еще ты гениальная художница. В прошлой жизни ты говорила, что деньги не очень-то тебя любят, но сейчас я устроил так, что твои картины вовсю раскупаются, так что можешь оставаться в коме сколько захочешь. Но всё-таки лучше не забывать об экономии. Ты, может, не знаешь, но каждый день сна здесь стоит месячной аренды твоей квартирки. Не пора ли найти лучшее применение твоим денежкам, пока больница всё из тебя не выкачала?

Тут я делаю паузу, чтобы Бренда обдумала мои слова. На случай, если она всё-таки меня слышит. И приступаю к более грустной части истории.

Пиктон, воздушный змей, Оливье Нокс, уничтожение Аннигиляционного экрана… Время от времени я замолкаю: всё сразу это, наверное, трудно переварить. В тишине громко вздыхает аппарат искусственной вентиляции легких. Не сводя глаз с ее сомкнутых век, я продолжаю:

– Вот только нам не сказали, что Экран закрывал нас, как сырный колпак. Защищал от ядовитой пыльцы деревьев, которая уничтожила человечество на остальной планете.

Я снова замолкаю. Каждый раз я слежу, чтобы напряжение не спадало, а рассказ получал неожиданные повороты, хотя, судя по всему, этого никто не оценит. Каждое ее движение оказывается ложной надеждой. Это всего лишь вибрации электрического матраса.

– Благодаря тебе мы остановили войну с деревьями. Она была провокацией Нокса – одной из многих. Когда я узнал правду, он решил меня отравить. Ты спасла мне жизнь, проглотив желудь, который подсунул Нокс. И из-за этого не можешь проснуться уже три недели.

Я перевожу дыхание и добавляю, гладя ее по руке:

– Но врачи не нашли яда в твоем организме. Они говорят, им не от чего тебя лечить. Так что давай просыпайся. Мне очень плохо одному, я всё время думаю, что, если бы не я, ты бы сейчас не лежала в коме. Вот. Ты сильно на меня сердишься?

Тишину, которая наступает после этого, трудно вынести. Я молча смотрю на Бренду. Я, конечно, пытался вылечить ее изнутри. Это знание среди прочих передал мне Пиктон, когда вселился в моего медведя. Но я потерял ту легкость, с которой мог воздействовать на клетки тела. Во всяком случае, с Брендой у меня не получается. Может, в том, что я потерял свою силу, виноват возраст. Половое созревание направляет мою энергию на вещи, которые я не контролирую, вроде роста волос, ломки голоса и снов о девушках. Когда я пытаюсь мысленно проникнуть в тело Бренды, у меня не получается это так, как раньше… Итак, сегодня я пришел в больницу с ручкой. Я кладу ее на лист бумаги. И жду. Ручка – мой последний шанс. Раз я не могу исправить будущее, попробую изменить прошлое.

Вот уже десять дней я пытаюсь изменить пять секунд своей жизни. Пять секунд на пляже казино между последними словами Пиктона и тем моментом, когда воздушный змей проломил ему голову. Пять секунд, перевернувшие мою жизнь. Но они не поддаются ни стиранию, ни исправлению. Один я ничего не могу сделать. Мне нужна дополнительная энергия.

Я придвигаю стул к кровати и кладу на живот Бренды стопку бумаги. Сжимаю левой рукой ее запястье и кладу на бумагу ручку. Пожалуйста, помоги мне тебя разбудить. Хочу, чтобы ты вернулась. Стала такой, как раньше. Хочу, чтобы Пиктон не умирал и я не приходил к тебе за помощью. Даже если я снова превращусь в одного из твоих соседей, который не решается заговорить с тобой без повода. Ну и ладно… Я предпочитаю видеть тебя живой, пусть и не знающей о моем существовании, чем сидеть здесь и смотреть на тебя спящую.

Я отпускаю руку Бренды и закрываю глаза, уносясь мыслями далеко от этой больничной палаты, от этого солнечного дня.

3

Шторм набрасывается на моего XR9, заставляя его выделывать акробатические фигуры. Я всем телом чувствую его вибрацию через леер, которым он соединен с карабином в моих руках. Он свободен, как ветер, и всё-таки слушается меня беспрекословно. Потрясающее ощущение! Я вижу, что навстречу мне идет старик, с трудом удерживая равновесие при помощи зонта-трости, которая при каждом его шаге глубоко проваливается в песок. Не открывая глаз, я превращаю эту сцену во фразу, стараясь приноровить ритм слов, которые пишу вслепую, к ритму его походки.

– Нельзя запускать змея в такую погоду! Ты его сломаешь!

От его раздраженного голоса у меня дрожат пальцы. Я сразу уменьшаю несущую поверхность крыла и сматываю леер, чтобы вернуть XR9 на землю. Но внезапно одно крыло ломается, и змей, накренившись, стремительно летит вниз. Хрясь! Нос змея зарывается глубоко в песок прямо у ног старика.

– Да ты, видно, убить меня собрался?

Я смотрю на его всклокоченные волосы, погнувшиеся очки, из-за которых выглядывают хитрые глазки, и прошу прощения. Он пожимает плечами, плотнее запахивает клетчатую куртку и исчезает в тумане.

Я на ощупь достаю из кармана мобильный телефон и, стремясь закрепить эту новую версию нашей встречи, нажимаю на кнопку «последний исходящий звонок».

– Здравствуйте, мадам, я могу поговорить с профессором Пиктоном?

– Он всё еще мертв, – отвечает его вдова немного нервно, – а я украшаю торт, тебе не трудно подождать пять минут?

Я открываю глаза и, вздохнув, надеваю на ручку колпачок.

– Окей, Эдна. Ставлю себя на паузу.

– Тебе надо прогуляться, мой милый. А то ненароком подхватишь писательскую судорогу. Ты зря так изводишься. Даже если тебе удастся убедить себя, что ты не убивал Леонарда, это не заставит меня забыть, что он мертв.

Я поспешно кладу трубку, чтобы не заразиться ее пессимизмом. Не надо было посвящать старуху в мой план и звонить ей десять раз на дню с вопросом, удалось ли воскресить ее мужа. Дело не в том, что она в это не верит, она этого не хочет! Перспектива зажить со своим покойником в параллельной вселенной, судя по всему, совсем не вдохновляет Эдну. Но я всё-таки этого добьюсь, я знаю. Вот сконцентрируюсь как следует и не дам моему воздушному змею раскроить череп Пиктону. Я обязательно открою это параллельное будущее, где он возвращается домой, ворча на невоспитанных детей, которые не слушаются взрослых. В этом новом будущем я проживу жизнь без говорящего медведя, без войны с деревьями и без комы Бренды. В этом будущем я позвоню Эдне Пиктон и она меня не узнáет. Ясно же, что, если я не убивал Лео, она никак не может быть со мной знакома. Ведь я уже не приду к ней домой с предложением забрать моего медведя, в которого вселился ее покойный муж.

Обожаю Эдну – с ее лошадиной внешностью и голубыми волосами, добрым сердцем и несносным характером. Я вижу, что осточертел ей своими звонками, но если я опущу руки, то кто воскресит ее мужа? Уверен, она его еще любит, несмотря на все его недостатки, и это не она своими сомнениями блокирует силу ручки.

Но, кажется, я знаю, в чём проблема. Возможно, ручкехронографу не удается создать новую версию моей встречи с Пиктоном, потому что у этой сцены был свидетель. Тот самый человек, который заставил моего змея спикировать на голову Пиктона, а потом наблюдал за нами на расстоянии. Ведь смерть ученого не была несчастным случаем – я понял это, обнаружив на крыле змея датчик дистанционного управления. Причиной трагедии был не ветер. Кто-то хотел моими руками убить изобретателя мозговых чипов и Аннигиляционного экрана. Но как бороться с памятью убийцы, наблюдавшего за своим преступлением? Его память сохранила эту сцену и не дает реализоваться моему воображению.

Убийцу я знаю. Это Оливье Нокс. После того как его сводная сестра захватила власть, бывшего министра энергоресурсов арестовали за государственную измену, и теперь он находится в тюрьме в ожидании военного трибунала. Я говорю себе, что только его смерть может вернуть Пиктону жизнь. Желать этого, конечно, нехорошо, но другого способа я не вижу.

Я натягиваю Бренде одеяло до подбородка, нежно целую ее в лоб и кладу ручку в карман. Пора оставить прошлое в покое и пойти к ней домой полить цветы. Там, по крайней мере, когда я наливаю воду в глиняные горшки, хоть что-то происходит. Цветы оживают, и листья перестают сохнуть.

4

Единственное, что позволяет мне чувствовать себя не совсем бесполезным, – это ключи от квартиры Бренды, лежащие у меня в кармане. И дело не только в поливке цветов. Если бы я регулярно не освобождал ее почтовый ящик от корреспонденции, он бы очень скоро оказался забит, а это знак для грабителей, что в квартире давно не живут. Я знаю нравы нищего пригорода, в котором так долго жил.

Я притворяю за собой дверь, кладу счета на стопку других счетов, ожидающих возвращения хозяйки. Потом иду в гостиную и поднимаю жалюзи. Бросив взгляд на картины Бренды, которые постепенно покрываются пылью, прохожу в спальню. Здороваюсь с разобранной кроватью. Обхожу боксерскую грушу и открываю окно. Облокотившись на подоконник, смотрю на старую лачугу, в которой когда-то жил с родителями. Теперь там теснится другая нищая семья.

В моей бывшей комнате сейчас живут трое подростков. При нынешнем кризисе рождаемости это редкость. А может, там теперь коммуналка на три семьи. Самый младший вешает сейчас мокрую футболку на мансардное окно – прямо как я когдато. Я встречаюсь с его мрачным взглядом. Он отворачивается. У него, бедняги, нет возможности смотреть на Бренду в окне напротив, чтобы освежить свою тухлую повседневность.

Я закрываю окно. Забавно, что теперь, когда Лили Ноктис взяла мою мать под опеку, а моего отца – в фавориты, теперь, когда мы живем на мраморной вилле с большущим бассейном, предназначенной для семей членов правительства, я стал скучать по своей прошлой жизни. Оказывается, она была не так уж плоха. Доходит до того, что я жалею даже о лишних килограммах, которые ставили крест на моей грядущей карьере, обрекая на работу в кол-центре. Жиртресты не имеют права работать на людях, так же как и нервно-депрессивные граждане. Они портят картинку, подрывают дух нации. Сейчас я лишился пуза и толстых щек, то есть должен быть совершенно счастливым. Но я больше, чем прежде, чувствую себя на дне пропасти.

Я прыскаю вокруг духами Бренды, чтобы жилище казалось обитаемым. Аромат растекается по квартире, и мне становится немного легче. Наливаю себе стакан диетической колы на кухне, утопающей в грязи. В раковине по груде грязных тарелок с окаменевшими спагетти ползают тараканы. Каждый раз, приходя сюда, я борюсь с желанием вымыть посуду. Бренда никогда не была образцовой домохозяйкой. Поэтому я предпочитаю оставить этот беспорядок нетронутым. На случай, если она проснется, забыв всё, что было раньше. Это поможет ей себя вспомнить. Мне вот помогает.

Я возвращаюсь в гостиную, сажусь в кресло с выцветшей обивкой. С его подлокотника свисают два спортивных носка. Я рассматриваю картину на мольберте. Там изображен огромный дуб, растущий посреди автозаправочной станции. Он сам появился под кистью Бренды, чтобы позвать нас на помощь.

Внезапно мне становится жутко холодно. Будто с картины, где дуб роняет желтые листья, дохнуло осенними заморозками. Я возвращаюсь в спальню, натягиваю свитер Бренды и словно оказываюсь в ее объятиях. Закрывая шкаф, я слышу какие-то звуки в прихожей. Негромкий металлический скрежет. Скрип двери. По спине пробегает холодок. Воры? Полиция? Я оставил ключ в замке, а значит, прятаться бесполезно. Озираюсь в поисках предмета, которым можно обороняться. Гантели. Боксерская груша, которую можно обрушить на непрошеных гостей и, пока они приходят в себя, выбежать из квартиры и позвать на помощь.

Я еще взвешиваю все «за» и «против», когда в комнату врываются два типа в спортивных костюмах и в масках с дырками для глаз. Я бросаюсь к двери. Но один ловит меня за локоть, а другой хватает за плечо и прижимает к носу тряпку. У меня сразу мутится сознание. Я отбиваюсь свободной рукой, молочу наугад и быстро лезу в карман. На ощупь снимаю с ручки колпачок. Мои пальцы двигаются еще очень быстро, но мысли ворочаются всё медленнее. Я вижу, как моя рука вынимает из кармана ручку и ее острие вонзается в ладонь, сжимающую мне горло. Раздается сдавленный крик, и тиски разжимаются. Я пытаюсь вырваться и валюсь на пол.

Когда я снова открываю глаза, в квартире пусто и тихо. Я еще немного лежу, чтобы в этом убедиться. Моя щека прижата к паркету, в носу щекочет от пыли. Наконец я встаю и тащусь на кухню. Ноги не слушаются, перед глазами всё плывет. Выпиваю стакан воды из-под крана, умываюсь. И тут ко мне возвращается память. Я бросаюсь в спальню, ищу ручку. Она откатилась к стене. Кажется, перо не повреждено. Чтобы убедиться в этом, я делаю росчерк на конверте от какого-то счёта. Перо царапает бумагу, оставляя красный след. Это кровь того типа, которому я проткнул руку.

На букве «д» в слове «Бренда» чернила снова становятся черными. Складываю листок пополам и убираю в карман, чтобы не оставлять следов. Любопытно, повлияет ли рана на того, кто меня душил? А вдруг чернила хронографа, попадая в вену, открывают параллельный мир? Может, это и есть решение – писать прямо на теле? Вытатуировать на себе новую реальность, в которой я хочу жить? Эта жутковатая мысль приводит меня в странное волнение.

И в этот миг я осознаю весь ужас случившегося. Пустые мольберты. Голые стены. Картины Бренды исчезли. А ведь это было единственное средство оплачивать больничную палату! Теперь мне нечего продавать, чтобы поддерживать ее жизнь.

Я падаю в кресло. Что делать? Обращаться в полицию? Наверняка ей не на что было застраховаться от воров… Обнимаю себя за плечи, чтобы окутаться запахом ее свитера. И иду наполнять водой кастрюлю, чтобы полить цветы. Пусть от моего прихода будет хоть какая-нибудь польза, раз уж я не смог помешать ограблению.

Я выхожу из квартиры, и больше, чем гнев, меня мучает вопрос: грабители унесли картины случайно, наткнувшись на открытую дверь? Или они следили за мной, чтобы проникнуть в квартиру, не взламывая замка? Никаких доказательств ограбления, кроме моего свидетельства, нет. Но оно может обернуться против меня. Ведь я единственный, у кого есть ключ. И я мог сам продать картины, чтобы разжиться деньгами. Что может доказать имя, написанное красным на листе бумаги? Кто станет возиться со словом «Бренда», чтобы извлечь из него ДНК похитителя? У полиции есть другие дела. К тому же они сами могут быть в этом замешаны. Бренда знает, что министр госбезопасности участвовал в заговоре Оливье Нокса. Все они заинтересованы в том, чтобы Бренду отключили от аппаратов за неплатежеспособность. А из этого следует одно: картины похитили, чтобы она умерла…

Перед уходом я достаю из ящика с инструментами отвертку. Обернув рукоятку бумажным полотенцем, чтобы не оставлять отпечатков пальцев, ломаю замок. Потом вставляю ключ и убеждаюсь, что он не поворачивается. По крайней мере, теперь, когда полиция начнет расследовать ограбление, она не сможет утверждать, что я единственный подозреваемый.

Выбрасываю отвертку в канаву перед домом. Больше мне не придется поливать здесь цветы.

5

Чтобы совсем меня доконать, начинает моросить дождь. Я так и не снял свитер. Стараюсь не думать, что, кроме него, у меня ничего не останется от Бренды. Капли дождя, пропитанные запахом биотоплива, уже почти заглушили ее аромат. Теперь от свитера несет пригоревшими овощами.

Я иду по разбитому тротуару мимо заколоченных домов, ставших приютом бомжей. Стены густо облеплены плакатами, на которых под девизом «Здоровье, процветание, благополучие!» счастливые семьи с наслаждением поедают низкокалорийный завтрак.

Улицы пустынны. Не видно молодежи, которая раньше тусовалась то тут, то там или устраивала на проезжей части сидячие забастовки против полицейского произвола.

По дороге к метро я делаю крюк, чтобы наведаться к Дженнифер. На пустыре вижу снятый с колес большой трейлер с горшками засохшей герани на окнах. Жалюзи опущены. Дженнифер перестала со мной разговаривать и не отвечает на сообщения с тех пор, как мы переехали. Она еще не оправилась от растительного гриппа и не желает никого видеть. С удивлением слышу внутри трейлера голоса и музыку.

Стучу в дверь. Всё сразу стихает, наступает мертвая тишина. Стучу снова. Проходит минуты три, прежде чем на пороге появляется Дженнифер. Она выходит и тщательно прикрывает дверь.

– Чего тебе?

На лице у нее еще остались прыщи, местами заклеенные пластырем, и она набрала все десять кило, от которых избавилась благодаря мне и методу Пиктона. Непринужденно улыбаясь, я здороваюсь и спрашиваю, как дела.

– А что, не видно?

– Можно войти на две минуты или ты не одна?

Дженнифер отвечает, что мне здесь нечего делать, раз я переехал. Имея в виду «ты больше не из наших». Ей с моими бывшими соседями надо готовить листовки, подрывающие власть. Готовить акции против правительства, в котором теперь состоит мой отец. Так что я отныне в другом лагере.

– Ладно, пока, – говорит Дженнифер.

Я киваю. Теперь я для нее классовый враг. Ей невдомек, что нас разделяет кое-что посерьезней. Дженнифер стремится изменить будущее, а я – прошлое. Нам больше нечего сказать друг другу. Она поворачивается ко мне спиной. Похоже, между нами всё кончено, но я всё-таки добавляю с надеждой:

– Увидимся, когда будем получать чипы?

Дженнифер холодно смотрит на меня через плечо. Мы родились на одной неделе, и, по идее, имплантировать чипы нам должны в один день. Она всегда хотела вместе со мной отпраздновать вступление в мир взрослых с его правами: свободным доступом к интернету, игровым автоматам, ночным клубам и молодежному кредиту… Но, судя по всему, теперь моя бывшая подруга присоединилась к лагерю античипистов и не хочет делать имплантацию.

Дженнифер возвращается в трейлер и захлопывает дверь. А я продолжаю путь к метро. Здесь никому нет до меня дела. Я сжимаю в кармане клочок бумаги с написанным на нем кровью словом «Бренда» и ручку, которая стала холодным оружием. Ничего не остается, только вернуться домой. Домой. Слово, которое потеряло смысл.

Я не ожидал, что моя мать изменится так быстро. Все годы, пока она была консультантом-психологом в казино на пляже и помогала выигравшим джекпот пережить потрясение от свалившегося на них богатства, мать старела на глазах, постоянно испытывая чувство горечи. Она злилась на весь мир за то, что муж-алкоголик и сын-жиртрест поставили крест на ее карьере. Но злость давала ей энергию. Во всем были виноваты другие, и это ее даже устраивало. Ведь можно было утверждать, что судьба ожесточилась против нее, поскольку она лучше всех.

С тех пор как ее мечты сбылись, мать впала в тоску. Это понятно. Муж бросил пить, сын похудел на пятнадцать килограммов, сама она занимает пост директора по психическому здоровью в центральной инспекции всех казино страны. У нее огромный офис в Министерстве игры, четыреста инспекторов в подчинении. И ей совершенно нечего делать. Разве что подписывать документы, которые составляют другие. Ей даже не надо ходить на работу – в начале каждого месяца к ней приезжают с бумагами на подпись. Всё остальное время она загорает у огромного бассейна. Целуя ее, я всегда чувствую запах алкоголя. Может, это способ заполнить папино отсутствие. Во всяком случае, в моем сердце он уже не занимает прежнего места.

С тех пор как он со своей министершей, я его не узнаю. Бунтарь-алкоголик, мечтатель-идеалист, преподаватель-словесник, одержимый крамольными книгами, которые цензурировал, отец, влюбившись в Лили Ноктис, стал воркующим голубком и лакеем диктаторского режима. Рабом престижа, ослепленным ролью, которую ему навязали. Министром природных ресурсов. Он верит в то, что делает, и думает, будто я горжусь им. Но я гордился им раньше, когда был единственным, кто понимал, почему он себя разрушает. Теперь все завидуют, что у меня такой отец. Он нашел смысл жизни и даже не отдает себе отчета, что теряет меня.

– Привет, мам.

Она отрывает голову от матраса. Солнце уже садится, но мать всё еще загорает, намазавшись антиканцерогенным кремом для загара, пропускающим только безвредный ультрафиолет. Сняв солнечные очки, она садится и подставляет щеку для поцелуя.

– Тебе невероятно повезло! – восклицает мать. – Угадай, что тебя ожидает в ближайшем будущем?

Я пожимаю плечами. Буду бесплатно одеваться в модных бутиках? Поеду в летний лагерь куда-нибудь в сказочно красивое место? Поступлю в элитный колледж для детей министров? Я сжимаю в кармане ручку-хронограф. Как же не терпится сбежать отсюда в параллельную реальность! Мир, в котором мне доступно всё, кроме того, что действительно важно, становится невыносимым.

Мать протягивает мне конверт с печатями и штампами. Потом порывисто обнимает, отстраняет и смотрит на меня покрасневшими глазами.

– Наконец-то, дорогой! Ты становишься мужчиной.

Мне не нравится ее тон. В этой фальшивой фразе я слышу одновременно гордость, смирение и материнскую тревогу, к которым совсем не привык. С опаской беру вскрытый конверт, вынимаю официальный бланк – и холодею. Катастрофа! День Икс пришел, и на два месяца раньше!

– Ты понимаешь, что это значит, Томас? – спрашивает она взволнованно.

Чего уж тут не понять. Министерство по делам молодежи информирует, что в понедельник, двенадцатого августа, в 15:00 я приглашен на Голубой холм для участия в празднике святого Освальда и в торжественной церемонии по имплантации чипов.

– Какая честь для нашей семьи! – вздыхает мать. – Там будет вся золотая молодежь. В том числе юная мисс Объединенные Штаты. Придет даже сам господин президент! Его внуку Осви имплантируют чип в тот же день, что и тебе. Это неслыханная удача – участвовать в одной церемонии с ним…

– Да плевал я на это, мама! Мне еще нет тринадцати лет! Они не имеют права назначать на два месяца раньше, это незаконно!

– Твой отец настоял, чтобы тебя включили в список, – отвечает она твердо. – Хоть я и обвиняла его во всех грехах, надо признать, что этим он обеспечил твое будущее. Именно так и функционирует общество, Томас. Им управляют кланы, неписаные правила, связи. Каждый получивший чип на празднике святого Освальда навсегда войдет в число избранных.

Она кладет руку мне на плечо, как раньше клали меч при посвящении в рыцари. Я читал об этом в запрещенных приключенческих романах, которые тайком подсовывал мне отец, когда мы жили вместе и он был для всех никем, а я для него – всем.

– Ты будешь допущен в высший свет, – заключает мать, переворачиваясь на живот, – и мне больше не придется за тебя тревожиться. Если ты получишь чип на два месяца раньше, что от этого изменится?

Я отвожу глаза. Изменится всё. С чипом в голове я буду для полиции как открытая книга. Что бы я ни делал, куда бы ни отправился – в том числе в прошлое, – мной можно будет управлять. У меня осталось шесть дней, чтобы сбежать из своего времени, вернуться на месяц назад и спасти Бренду.

– Что с тобой, Томас? Посмотри на меня. Ты можешь быть со мной совершенно откровенным, ты же знаешь.

Это что-то новенькое. Я поднимаю глаза. Чтобы сменить тему и загладить свою грубость, я беспечно спрашиваю:

– А больше писем не было?

– Еще вон то, – отвечает она, указывая на столик. – Пришло на прошлой неделе. Не помню, говорила ли тебе о нем, но, думаю, ты и так в курсе. Речь о сегодняшнем вечере, если я не ошибаюсь?

Медленно, опасаясь новой ловушки, я вынимаю из конверта пригласительный билет.

Госпожа Лили Ноктис,

министр игры и энергоресурсов,

а также господин Робер Дримм,

министр природных ресурсов,

приглашают вас на вернисаж закрытой выставки

«Леонард Пиктон: жизнь, посвященная науке»,

которая состоится

в музее Великих сынов Отечества на Голубом холме.

Форма одежды – вечерняя.

По окончании – фуршет.

Я опускаю руку с пригласительным билетом. Уже не в первый раз, распечатав письмо, пришедшее мне от отца, мать то забывает о нём, то теряет, то выкидывает. Думаю, это от ревности. Другое дело – имплантация чипа. На эту церемонию она приглашена в качестве матери, а не брошенной жены. А в случае с вернисажем, который организуют мой отец с Лили, она явно надеется, что, узнав о нём в последнюю минуту, я предпочту остаться дома.

– Мам, хочешь пойти со мной?

Она поднимается и смотрит на меня пустыми глазами. Ее рука поднимается, чтобы коснуться моей щеки, и тут же бессильно падает.

– Нет, спасибо, у меня много работы. Поцелуй своего отца.

Она снова надевает темные очки, утыкается носом в подушку шезлонга и продолжает загорать под лучами заката.

С тяжелым сердцем я поднимаюсь в еще не достроенный дом, где мать приостановила все работы из-за шума. В гостиной на телеэкране, постоянно включенном на новостном канале, идет прямая трансляция со стадиона для игры в менбол. Я на секунду останавливаюсь и смотрю на игроков, выстроившихся по стойке «смирно». Министр спорта с почетной трибуны объявляет юношеский чемпионат открытым. Учитывая уровень смертности среди игроков, это отличный способ помешать молодым людям моего возраста бунтовать против чипов. Все, кого арестовали за «антиобщественное поведение», стоят перед выбором: отправиться в тюрьму или стать игроком в менбол, искупив таким образом свою вину. Выжившие зарабатывают достаточно для того, чтобы прокормить родителей, а умершие обходятся государству еще дешевле – так правительство борется с кризисом.

Юная обольстительница в купальнике, на каблуках-шпильках и с короной на голове торжественно проходит по стадиону, держа в руках огромный плакат: «ИГРА – ЭТО ЖИЗНЬ». На ней черно-красный шарф, в цветах национального флага, – на случай, если кто не догадается, что перед ним юная мисс Объединенные Штаты. Мне противно смотреть на свою ровесницу, сотрудничающую с властями. Ее выбрали среди других претенденток с помощью компьютера. И теперь она символизирует «разумное счастье и здоровые силы» нашего поколения. Однако сногсшибательная фигура девушки совсем не вяжется с выражением лица – таким, словно ее принудили к этой роли. Она вызывает во мне скорее жалость, чем восхищение.

Я поспешно выхожу из гостиной. Мысли о маленькой королеве красоты отвлекают меня от цели, а сейчас для этого неподходящий момент. С Дженнифер, которая считает меня предателем, и Брендой, ставшей овощем, мне и так не светит никакая личная жизнь. Ни к чему усугублять эту безнадегу мечтами о мисс Объединенные Штаты.

Мне нужно переодеться, и я поднимаюсь к себе в комнату, которая сейчас похожа черт знает на что. Она оформлена в молодежном стиле, и ее площадь в три раза больше, чем нужно для картонных коробок, в которых сложена вся моя прошлая жизнь, – я их до сих пор не распаковал.

Сквозь латунную решетку балкона я вижу, как перед воротами дома останавливается присланный за мной правительственный лимузин. Я снимаю свитер Бренды и напоследок прижимаюсь к нему лицом, чтобы придать себе сил. Но свитер больше не пахнет Брендой. Только дождем, мокрой шерстью и метро.

Открываю шкаф, набитый новой одеждой, которую мне доставили по распоряжению отца от личного стилиста Лили Ноктис. Когда я сбросил пятнадцать килограммов, мне стало нечего носить. Я выбираю элегантный темно-серый костюм и светло-серый галстук. В зеркале отражается подросток, который в скором будущем обзаведется чипом и гарантированным местом в обществе. «Флек», как называла таких Бренда. Флегматик.

Вместо ботинок надеваю кроссовки, чтобы сохранить хоть какую-то индивидуальность. Но в последнюю минуту срываю с себя пиджак с галстуком и вытаскиваю из коробки куртку, с которой не расставался, когда был толстым. Моя вторая кожа, моя прошлая жизнь. Панцирь из искусственной бежевой замши, который скрывал мои жиры, теперь болтается на мне как балахон. Ничего, пусть принимают таким, какой есть.

Шофер чопорно здоровается и открывает заднюю дверцу лимузина. Но я сажусь на переднее сиденье, давая понять, что я уже не ребенок, хотя еще и не получил статус взрослого.

Как бы то ни было, это приглашение очень кстати. Потому что на свете есть только один человек, способный объяснить, как ручка может повернуть время вспять. И выставка, посвященная его памяти, похоже, мой единственный шанс возобновить с ним контакт. А зная характер Лео Пиктона, я не сомневаюсь, что его дух бросит все дела и прилетит послушать славословия в свой адрес.

6

Министерство госбезопасности, шестой отдел, камера № 50. 17:00

«Ты очень предсказуем, Томас. Во всяком случае, ты всегда отвечаешь моим ожиданиям. Каждый мой удар растит в тебе гнев, жестокость и принятие Зла. Пока ты еще цепляешься за старые идеалы, которые тянут тебя назад, но уже чувствуешь, что они не помогают. Ты видишь несправедливость мира, и это готовит тебя к будущему. К подарку, который я для тебя приготовил. Пережив отчаяние, беспомощность и отказавшись от привычных ценностей, ты скоро угодишь в самую хитрую западню – любовь. Я имею в виду, разумеется, не твои бесплодные фантазии о Бренде. Нет, ты будешь убежден, что встретил родственную душу. Она войдет в твою жизнь и заставит поверить, что все возможно. И на этот раз падать будет гораздо больнее.

Но перед этим тебе придется полностью измениться. Стать независимым. Сбросить старую кожу, как говорится».

7

Лимузин въезжает в парадные ворота правительственной резиденции на Голубом холме. Музей Великих сынов Отечества находится прямо напротив Министерства госбезопасности, в парке, где настоящие деревья заменены безопасными каменными копиями.

У меня сжимается сердце. В нескольких десятках метров под землей, в шестом отделе, в одной из одиночных камер, предназначенных для террористов, где в прошлом месяце пытали меня, сейчас в ожидании суда томится Оливье Нокс. Неужели его действительно казнят? Разве нет другого способа стереть из его памяти мою встречу с Пиктоном, которую я хочу изменить?

Звонит телефон. Я смотрю на экран и поспешно нажимаю кнопку. Думал, увижу отца на вернисаже, отведу в сторонку и попрошу повременить с чипом. Но раз он сам звонит, скажу прямо сейчас. Однако отец не дает мне и рта раскрыть.

– Томас, я звоню насчет Бренды Логан. Ты ведь был у нее недавно?

Я вздыхаю с облегчением. Приятно, что при всей своей загруженности он не забыл о ней.

– Да, папа, сегодня был. Всё как обычно, без перемен.

– Дело в том, что произошла большая неприятность. У меня всего две минуты, и я буду краток. Поскольку у нее нет семьи и медицинской страховки, ты попросил, чтобы министерство оказало ей спонсорскую поддержку и купило ее картины, помнишь?

Я подтверждаю. Главное, ничего не рассказывать, чтобы деньги от продажи как можно быстрее оказались на банковском счете Бренды. И когда пропажа картин обнаружится, их собственником уже будет министерство: оно не будет внакладе, потому что картины застрахованы, и все от этого только выиграют.

– Вот только возникла одна проблема, Томас. Лили отказывается подписывать приказ о покупке.

– Что?! Но почему?

– Я ведь завишу от ее министерства. В службе финансового надзора пойдут сплетни, будто Бренда – моя… м-м-м… возлюбленная и я содержу ее за государственный счет. Сам знаешь, какие бывают люди. Надо понять политические соображения Лили.

Я судорожно сжимаю телефон и не нахожу слов.

Лимузин останавливается перед музеем.

– Короче говоря, – заключает он, – я говорил с врачами Бренды. Они согласились подержать ее на аппарате искусственного дыхания до пятницы, чтобы ты успел с ней попрощаться. Но после этого финансирование закончится, и они ее отключат.

– Подожди, это невозможно! Мы найдем какое-нибудь решение!

Отец вздыхает.

– Послушай, дружище, будь благоразумным. Я понимаю твою привязанность к Бренде, но, честно говоря, ее картины ничего не стоят, ты не найдешь на них покупателей.

Я опускаю глаза. Уже заготовленная ложь остается невысказанной, застряв где-то в горле.

– В любом случае, – добавляет он мягко, – врачи поддерживали жизнь в Бренде только для того, чтобы выставлять счета за палату. Они прекрасно знают, что она в запредельной коме и никогда из нее не выйдет, они мне сами это сказали. Мне очень жаль, дорогой, но надо реально смотреть на вещи.

Я разъединяюсь. Слышать не хочу об этой реальности. Я создам себе новую, без него.

– Мы на месте, – напоминает шофер с ноткой нетерпения в голосе.

Я резко распахиваю дверцу. Мое разочарование в отце улетучилось, как дым. Он хотел подготовить меня к худшему, но только укрепил мою решимость бороться.

8

В зале Лео Пиктона толпятся расфуфыренные бездельники с бокалами в руках. Они нетерпеливо ждут открытия буфета, делая вид, что увлеченно разглядывают витрины с результатами научной деятельности профессора. Неподдельное любопытство вызывает только один экспонат. Мой старый мишка. Из уважения к истине, а может, ради провокации Эдна написала на этикетке: «Здесь пребывала душа профессора Пиктона после его смерти». Надпись сделана так мелко, что цензура ее не заметила.

– Рада видеть тебя здесь, малыш Томас. – Эдна подходит ко мне, затянутая в слишком узкое для ее возраста платье. – Ты приютил у себя этого паразита Леонарда, и я никогда не забуду твоей самоотверженности, можешь не сомневаться. Но теперь Лео покинул наш бренный мир, и жизнь продолжается. Представляю тебе… как бы сказать?… ну, предположим… моего кавалера. Томас Дримм, Уоррен Бошотт.

Ах вот как, ладно! Меня удивило, что Эдна передала медведя государству, хотя так настойчиво просила меня его вернуть, но теперь я всё понял. В ее жизни появился новый мужчина, и она сплавила медведя в музей. Отличный способ избавиться от воспоминаний, сделав вид, что чтишь память усопшего. Вдова даже нацепила на нос медведю кособокие очки. Те самые, что на большой, в полный рост, фотографии ее мужа на стене.

Эдна с девчоночьей гордостью подталкивает ко мне старого ковбоя с проседью в волосах. У этого Уоррена Бошотта ноги колесом, руки согнуты в локтях, а взгляд устремлен за горизонт – словно он сидит в седле.

– Ну как? Жизнь кипит, малыш? – осведомляется он, теребя мои волосы своей здоровой ручищей.

Просто обожаю эту игривую манеру, с которой обращаются ко мне крутые дедушки, пытаясь войти в доверие.

– Ты, похоже, интересуешься работой этого старого разбойника Лео? Я, кстати, тоже ученый.

Я спрашиваю, чем он занимается.

– Механикой жидкостей, – лукаво отвечает ковбой, тыкая Эдну в бок.

– Он слишком маленький, чтобы понять это, Уоррен, – жеманно тянет польщенная Эдна.

Но я достаточно взрослый, чтобы увидеть, что этот любитель вдов навесил ей лапши на уши. Небось решил, будто денег, оставленных Пиктоном, хватит на двоих. А Эдна его не разубедила. Я немного разочарован, но не виню старуху: каждый спасается от одиночества как может. Я, например, разговариваю с женщиной в безнадежной коме.

– Ну как он тебе? – шепотом спрашивает Эдна, когда престарелый жиголо отходит за выпивкой.

– Веселенький! – отвечаю я, чтобы не расстраивать ее.

– По крайней мере, он милый, – говорит Эдна так уныло, словно ей не хватает хамских выходок покойного мужа.

Я оборачиваюсь. Приехал отец. В белом смокинге, с сияющей улыбкой он ведет свою министершу, одетую в платье с кучей разрезов, которые при каждом шаге то расходятся, то сходятся. Встретившись со мной глазами, Лили украдкой посылает мне такой взгляд, от которого раньше меня бы бросило в жар. Теперь я лишь рассеянно киваю. Как подумаю, что из-за этой холодной куклы я забыл о Бренде на целый месяц и три дня… Всё-таки мужчины – жуткие ослы, даже в моем возрасте.

Отец меня пока не видит. Он спешит расшаркаться перед нашим бессменным президентом, криво сидящим в кресле с застывшей улыбкой и вытаращенными глазами. По случаю праздничной церемонии старика накачали стимуляторами, чтобы он не заснул на публике.

– Мое почтение, господин президент. Рад видеть вас в добром здравии. И вас также, господин вице-президент, – добавляет он, обращаясь к сыну президента.

Тот смотрит на моего отца так, будто обнаружил голубиный помёт на лобовом стекле своего автомобиля. Перейдя шестидесятилетний рубеж, Освальд Нарко – младший начал коллекционировать старые автомобили в ожидании, когда он сможет наконец принять власть из слабеющих рук отца, которые всё не желают разжиматься.

Загрузка...