Время культурного бешенства

О ПОХОДЕ ЖЕЛЕЗА

После первой поездки в железную зону в голове какая-то дурь осталась, как с похмелья. Но состояние эйфории крепко запомнилось — необычный приход, какого не бывает ни от курева, ни от алкоголя. Я тогда пару картин написал, не похожих на то, что делал раньше. И скоро понял, меня туда тянет. В общем, мы с Колькой в эту зону еще не раз ездили и свой кайф неизменно ловили. Освоились там, географию изучили, и нам стало казаться, что можем обойтись и без сталкера. Но именно от этого сталкер нас и предостерегал. Говорит, люди без сталкеров там иногда исчезают совершенно бесследно. А со сталкерами — нет. Кто знает? Может, цену себе набивает, но мы рисковать не стали.

Да, жаркое было лето. Как раз тогда Виконт с настоящей зоны вернулся. Вот его бы железная зона о-го-го как заинтересовала, да ему тогда было не до экскурсий.

Колька, он — вдумчивый, матмех как-никак кончал. И вот принялся он в зоне эксперименты ставить. Сталкер ворчал, что не надо, железо этого, мол, не любит. Но Колька за словом в карман не лезет, я, говорит, провожу пассивные наблюдения без вмешательства в их состояния, оттого они этого заметить не могут. А сталкер стоит на своем — могут. Кто из них прав, не знаю, но факт, что из-за Колькиных наблюдений они, в смысле танки, нам ничего не сделали.

Вообще-то, Колькины опыты были для железяк абсолютно безобидными. Он хотел выяснить, все ли машины движутся, куда и с какой скоростью. Просто расчерчивал перед ними палочкой землю по дециметрам и засекал время. Выходило, что танк или пушка может стоять на месте, а может перемещаться, и максимальная скорость — около метра в минуту. Могут давать задний ход, если такое ползанье считать ходом, а вот вбок — не ездят, не умеют или не хотят. Поворот на месте на девяносто градусов длится минут пять-семь. Направление движения — разное, но основные тенденции — либо к вершинам холмов, либо в сторону смотровой башни Русского музея, которая с «Черным квадратом» на фасаде. Потому они вокруг нее и стоят рядами.

Далее Колька стал раскладывать щепочки на колесах и гусеницах. Получилось, что у одних колеса вращаются и гусеницы работают как положено, хотя и медленно, а другие ползут монолитом, словно скульптура.

Поначалу казалось, они двигаются бесшумно, так вот ведь — нет. Если послушать подольше, время от времени то лязгнет гусеница, то заскрипит или заурчит что-то. А потом Колька так навострился, что мог сразу сказать, неподвижен танк или нет. Оказалось, те, что ползут, издают тонкий-тонкий звон, очень тихий, так что надо прислушиваться. А евонная поэтесса, Ева, твердила, что этот звон — не что иное, как песни железа, и бралась их расшифровывать. Но она — баба чокнутая.

Постепенно в Кольке пробудился дух исследователя нешуточный. Нашел он своего кореша по универу, Архимеда, — на физфаке тот считался продвинутым. А теперь он в Институте теоретической физики, и видать, опять же продвинутый, потому как в этой высоколобой шарашке кликуху «Архимед» сохранил.

Сидим мы у меня в мастерской, интеллектуально, за выпивкой, и этот Архимед, гадина, разглагольствует без передышки о живописи. Вообще-то у физиков в чинах это профессиональное заболевание, любят корчить из себя искусствоведов. Но этот — сверх меры настырный. Еле удалось разговор на зону перевести. Нас-то все-таки двое, и мы чуть не силой заставили его наши байки выслушать.

Он помолчал маленько, а потом заявляет довольно высокомерно:

— Чем же вы там, ребята, обдолбались на вашей зоне? От примитивного це-два-аш-пять-о-аш такой детализации бреда не бывает.

Заспорили мы, и даже на высоких тонах, но в конце концов сговорили его прогуляться в зону. И в первый раз решили обойтись без сталкера — чтобы не мешал научной мысли. Отправились вчетвером — мы с Колькой, Архимед и Ева. Она-то зону всей своей чокнутой душой полюбила.

Поездка Архимеду сперва понравилась. От телеги и самодельной упряжи он пришел в полный восторг:

— Не думал и не гадал, что доведется попасть в натуральное средневековье. Добро пожаловать, господа, в светлый мир суеверий и колдовства!

У нас уже в зоне было привычное, насиженное место. Из камней мангал выложен, для сидения пару бревнышек подкатили. И дорогу туда мы уже на ощупь знали.

Пришли, пожитки раскладываем, Архимед же с иронической улыбкой на лице пейзаж с танками разглядывает:

— Ну-с, мои высокоученые друзья, показывайте ваши балаганные чудеса!

Подошел он к ближайшему танку и похлопал его ладошкой по броне. И тут, хотя время электричества еще не настало, по его руке проскочила голубая молния, и наш ученый, даже не вскрикнув — хрясь на песок! Мы его стали ощупывать — пульс есть. Оттащили к костру и уложили на спальник.

Мы уж давно подметили, что у этих машин отношение к людям — избирательное. Сталкеры — потому и сталкеры, что железо на них не обращает внимания. Нас с Колькой, к примеру, здесь только терпят. Агрессии нет, но стоит присесть на броню, либо облокотиться — тут же слегка током дергает. Фамильярности, стало быть, не любят. А вот Еве можно все, что угодно. Скачет по ним, в люки лазает, стихи, сколько хочет, читает, да еще себе и аккомпанирует деревяшками по броне, как на тамтаме. Она у них вроде как своя. Но вот этого, Архимеда, железяки круто невзлюбили, с первого взгляда — то есть, если бы у них было чем смотреть. Хотя, кто их знает.

Я шашлыком занялся, а Колька, пока гость отдыхал, перед парой машин, из тех, что пели, песок расчертил, засек время и записал в блокнот. Тем временем Архимед очухался, мы ему налили стакан водки, и Колька стал показывать свою методику.

Архимед оказался не только высоколобым, но и твердолобым. Лишь через три часа он признал, что машины все-таки передвигаются. Сел у костра, сгорбился, думает. Мы с Колькой, натурально, пьем водку и шашлык доедаем, а Ева в одних плавках вокруг костра вертится, что твой дервиш, и стихи читает.

Я Архимеда спрашиваю:

— Убрать ее, что ли, чтоб не мешала?

— Нет, нет, — отвечает, — не надо, она стимулирует воображение.

Он думал не слишком долго, не более часа, и заговорил первым, не дожидаясь наших вопросов:

— Вас интересуют исключительно причины самопроизвольного перемещения этих чудовищ. Осмелюсь высказать предположение, что механическое движение — лишь побочный и не самый существенный аспект достаточно сложного комплекса явлений. Относительно природы этих явлений первым делом напрашивается гипотеза о причастности электрических либо электромагнитных полей. Необходимую энергию легко просчитать, и я это сделал в уме. Чтобы заставить эти махины сдвинуться с места, потребовалась бы такая напряженность полей, что от нас с вами и от этой растительности давно остались бы кучи пепла. Электричество, друзья мои, здесь не при чем, — он замолчал и принялся палочкой помешивать угли в мангале.

— А что же при чем? — не выдержал Колька.

— Остается предположить, что мы здесь имеем дело с непривычными формами реализации внутриатомной энергии. Но это пока — всего лишь моя фантазия, как говорится, в порядке бреда.

— А такие формы вообще известны?

Архимед снисходительно улыбнулся:

— Мне известно не все, что известно науке, а науке известно не все, что может быть известно, а тем инстанциям, которым известно все, тоже не все известно. В этом и состоит беспредельность познания, — глянув на наши лица, он заговорил быстрее. — Но, опускаясь на бытовой уровень мышления, чего вообще-то не люблю, замечу — если бы нечто подобное ранее наблюдалось, оно давно стало бы предметом досужих обсуждений и рассуждений, и следственно, было бы даже вам известно.

С этим мы спать и легли, поглазев предварительно на огни святого Эльма.

А утром, собравшись, мы двинулись привычным путем на выход из зоны и вскоре обнаружили, что не узнаем хорошо знакомую местность. Ее словно подменили — холмы, овраги, деревья — все было другое. Куда идти — никакого понятия. Не зря предостерегал нас сталкер.

И тут весьма кстати выступила Ева:

— Теперь я буду сталкером. Я выведу вас из зоны, — она зашагала вперед, как была с вечера, в одних только плавках.

Делать нечего, мы потащились за ней. Физиономия Архимеда была задумчивая — спеси у него поубавилось.

Последний раз мы видели зону осенью, в сентябре. Бабье лето случилось теплое, хотя иногда моросили дожди. Поэтому взяли с собой палатки. Грибов было навалом.

Поехали вчетвером — Колька, Ева, Ирка и я. Со сталкерами не связывались: Ева это дело освоила идеально, ни разу не заблудилась.

Небо к вечеру заволокло тучами, ночь была жаркой и душной, и может быть, из-за этого огни святого Эльма полыхали отчаянно. Ева притихла, не бегала и не прыгала, сидит и завороженно на факелы смотрит:

— Чувствуете? Зона с нами прощается. Может, этого больше никогда не увидим.

Я удивился — даже не думал, что ей доступно сентиментальное настроение.

— Так и есть, — говорю, — в холода сюда не потянет.

— Я не то имела в виду.

— А что?

Но она насупилась и отвечать не стала.

Проснулись мы на рассвете от дикого шума, да тут еще наша палатка на нас с Иркой рухнула. Нашел я на ощупь выход, нос высунул, а там — натуральный апокалипсис в полный рост. Ветер свистит и воет, валит деревья, мелкие сосенки вырывает с корнем и швыряет на железяки, так что к реву ветра еще и металлический грохот добавляется. И время от времени дождик физиономию колет, наподобие душа Шарко. Метеорологи потом объясняли, что равноденственные бури начались на пару дней раньше отведенного им срока.

Уложили мы рюкзачки по-солдатски, с рекордной скоростью, и дали деру. Последнее, что мы видели в зоне — как рухнула смотровая башня. Она-то ведь строилась как временное сооружение. Полотнище с «Черным квадратом» сорвало ветром, оно, как воздушный змей, взмыло в воздух и улетело по небу в сторону Финского залива.

Погода настала сугубо осенняя, и поползновений в зону у нас больше не было. Я засел в мастерской, и про огни святого Эльма вспоминал лишь изредка.

Но вот сталкеры жить без зоны не могут, и они, несмотря на ненастье, продолжали в нее наведываться. И вот однажды, уже к концу октября, заходит ко мне Колька.

— В зоне-то, — говорит, — неподобное происходит. Я по этому поводу даже стих написал.

— Стихи потом. Сперва объясни, в чем дело?

— Танки колобродят. То ли у них от того урагана башни поехали, то ли им не понравилось, что «Черный квадрат» улетел — расползаются они кто куда. И что самое скверное — покидают зону. Кто знает, чего от них ожидать.

— А это не народные байки? — засомневался я.

— Вряд ли, это от сталкера. А сталкеры пустого базара не любят. Военные там все кругом оцепили, теперь уж как следует. Сталкеров вылавливают, но они все равно вокруг вьются.

— Скажи, а те, которые выползают из зоны, куда направляются?

— Пока еще непонятно, но несколько машин на Приморское шоссе выбрались.

В результате мы сговорились, что надо бы с нашим сталкером пообщаться, хоть он и непьющий.

Сталкер сперва отнекивался, но Колька напустил на него свою девчонку, и перед ее напором парень не устоял. Привели они его ко мне в мастерскую. Он даже выпил с нами пару рюмок и малость подобрел. Оказалось, он полностью непьющий только в зоне, а вне зоны — слегка пьющий. Мы, все трое, в один голос:

— Хотим посмотреть, что там творится.

— Что вы надеетесь увидеть? — возражает он вполне разумно. — Вплотную не подойти, военные там — стеной. Только издали, да в бинокль. Ну, стоят у шоссе танки, и на шоссе тоже. Ничего интересного.

— А ты зачем туда ходишь?

— Я не могу не ходить.

— Вот и мы не можем, — сказала Ева тихонько, но он почувствовал, что зачем-то нам это надо.

Выпил он еще рюмку и совсем приуныл:

— Понимаю вас, только зря стараетесь. Все кончено. Нет больше зоны.

— Да ты так не кручинься, — попытался я утешить его, — страна большая, еще много чего случится. Будет тебе другая зона.

— Я не хочу другую, — прошелестел он тихо.

Мы уже изучили его манеру заканчивать разговор, как бы постепенно убавляя звук. И действительно, больше он не сказал ни слова и скоро ушел.

Погрузились мы в Колькин электромобиль и поехали. Приморское шоссе от Зеленогорска закрыто, но сталкер знал, как к Приморску подобраться проселками со стороны трассы «Скандинавия». Машину мы оставили в роще, а сами выбрались на скалистую гряду, с которой шоссе виднелось далеко внизу.

Настроили бинокли. Все, как говорил сталкер. Стоят на шоссе танки и всякая другая самоходная техника, часть танков поблизости от дороги на целине, и вокруг них суетятся военные. Для Карельского перешейка, где воинских частей и полигонов полно, картинка вполне будничная. Но меня вдруг забрало, как тогда, когда мы в первый раз пришли в зону, даже голова закружилась. Как говорится, измененное состояние сознания. Ведь я-то знаю, что внутри танков людей нет, а они движутся, хотя даже не у всех ведущие колеса вращаются. Движутся медленно, но неуклонно, и похоже, в сторону Петербурга. И от этой неуклонности пробирала такая жуть, что хотелось немедленно выпить.

Словно прочитав мои мысли, сталкер пояснил педантичным тоном:

— Они проходят с полкилометра в день, иногда чуть больше, иногда меньше.

Кроме нас, на холмах зевак было много, те, кто не за рулем, выпивали, потому как уже ноябрь и холодно. Военные на нас не обращали внимания, только вплотную к шоссе никого не подпускали.

Смотреть, собственно, было не на что, но мы все глазели и глазели, словно ждали чего-то, и никак не могли решиться уйти.

В городе мы с Колькой изрядно поддали, но исправить настроение не удалось. Ведь сначала нам подарили праздник, и вот он непонятно как превратился во что-то мрачное и пугающее.

Надо было бы, конечно, рассказать об этих делах Виконту, все, что связано с танками, он хорошо рассекает. Но он-то, как назло, пребывал в психушке. Он мужик импульсивный, без тормозов, может дров наломать, а ему именно теперь не нужны конфликты с законом. В общем, я решил пока ему ничего не рассказывать, подождать — сам не знаю чего.