Время Изерлона

Котова Анна Юрьевна Время Изерлона

Один. Крушение детства

В восьмидесятые годы пятого столетия (по имперскому календарю, конечно) проживало в переулке Веселой мельницы небогатое, но почтенное бюргерское семество Шлезингов — муттер, фаттер и две дочки… Ой, что это я, — старшая-то дочка была вовсе не Шлезинг, отчим так ее и не удочерил. Звали ее Мария Сюзанна Беккер, так что, как нетрудно догадаться, она носила девичью фамилию матери.

Потому что Мария Сюзанна была дочь греха, впоследствии довольно небрежно прикрытого законным браком.

Была она хорошенькая блондинка, похожая на маму, тоже хорошенькую блондинку, но дочка получилась несколько утонченнее матери. Шептались, что ее отец был знатнее фон Клопштоков и подцепил юную Эльзе Беккер прямо на улице, когда она несла заказчице собственноручно расшитую розами белую нижнюю юбку. Болтали, что дворянин сильно любил белошвейку, но о женитьбе, конечно, и речи не шло. Зато к свадьбе с Иоганном Шлезингом Эльзе получила шикарный подарок — настоящий большущий черный лимузин. Разумеется, молодые первым делом продали машину, не отвечавшую их скромному, но достойному статусу. Как раз хватило на галантерейную лавку.

Марии Сюзанне было уже четыре года, когда ее мама вышла замуж, и она кое-что помнила, хотя и смутно. Загородная вилла, пруд с лебедями, платьице с пышным розовым подолом, яркое утреннее солнце сквозь переплет высокого окна. Золотая чайная ложечка с эмалевой птичкой на верхушке витой ручки. Ложечку эту Мари унесла с собой, когда они с мамой уезжали с виллы. Герр Клоссе, дворецкий, разрешил: "Возьми на память, маленькая Мари, пусть у тебя останется хоть что-то". Она помнила, как спросила у Клоссе, не накажут ли его за ложечку, и как он ответил: "Не волнуйся, хозяин не будет против".

Вот интересно — герра Клоссе она запомнила прекрасно, а самого барона фон Риннерштадта, который приходился ей родным папашей, — нет. Следующее воспоминание — мама в белых оборках и герр Шлезинг в черном фраке. А потом уже не интересно, сказка кончилась, и началась жизнь.

Мария Сюзанна ходила в школу, где отчаянно скучала на уроках домоводства и оживала только в танцклассе. Помогала отчиму в лавке. Выводила сестренку гулять на бульвар кайзера Отто. Дружила с двумя девочками по соседству и враждовала с красивым мальчиком с Вейгенштрассе. Мальчика время от времени присылала его мать, портниха, в их лавку за пуговицами и нитками, и он вечно дразнился и показывал язык. Мари отвечала тем же.

Так бы оно и шло, да случилось несчастье.

Был очередной государственный праздник — день рождения кайзера. Папаша Шлезинг выпивал с друзьями после трудового дня в ближайшем кабаке. Выпив лишнего, он обычно становился громогласен. И надо же такому случиться — именно тогда, когда галантерейщик высказал крамольную мысль насчет "среди Гольденбаумов было много идиотов", в зале наступила, как это часто бывает, внезапная тишина, и фразу герра Шлезинга услышал каждый из присутствующих. Продолжение реплики — о том, что нынешний-то кайзер еще ничего, человек приличный — разобрали только приятели почтенного бюргера.

А в углу за столиком сидел неприметный субъект, считавший своим долгом доносить куда следует о неблагонадежных. Как его звали — не знаю, да и кого это интересует.

Короче, наутро перед местным представителем компетентных органов легла исписанная корявым почерком бумага. Слова "оскорбление величества" просто бросались в глаза. Реагировать в таких случаях следует незамедлительно — и уже к обеду за герром Шлезингом пришли.

Когда Эльзе Шлезинг поняла, что случилось, сработал инстинкт, столь распространенный в Рейхе. Включился аварийный двигатель. Еще не успели разойтись кругами сплетни и пересуды, а галантерейная лавка была уже продана соседу, дом — переписан на пятиюродного племянника, на вырученные деньги куплены билеты.

В одиннадцать сорок вечера Эльзе и маленькая Аманда Шлезинг улетели с Одина на одну из окраинных планет, и следы их затерялись среди звезд.

А Мария Сюзанна осталась.

Мать любила свою старшую дочь, но на три билета денег не хватало. И когда встал вопрос — кто из троих останется, ответ на него был очевиден.

Мария Сюзанна — не Шлезинг. Если она переместится куда-нибудь из родного переулка, ее никто не будет искать. Ей ничего не грозит.

Ну, правда, не очень понятно, на что жить, но девушка молодая, здоровая, красивая, — авось, не пропадет. Может быть, даже найдет себе богатого покровителя.

Эльзе обняла старшую дочь на прощание, сунула ей в руки кошелек — на первое время хватит — и умчалась в никуда.

Мари подхватила чемодан с барахлишком (два платья, белье, запасные туфли, документы, учебник физики для женских общеобразовательных школ, золотая ложечка с птичкой) — и отправилась во взрослую жизнь.

Ей было шестнадцать.

Кафешка на окраине столицы, в сорока километрах от переулка Веселой мельницы, показалась поначалу неплохим выходом из положения. Хозяин готов был поселить Марию Сюзанну у себя в мансарде и платить ей небольшую, но вполне достаточную для жизни зарплату. В обязанности входило — подавать еду, быть расторопной и любезной с посетителями.

Мари согласилась сразу и в тот же вечер сновала между столиками в форменном платьице и фартуке с оборками, улыбаясь бюргерам и младшим армейским чинам. Они пили пиво и норовили ущипнуть за ягодицу. Мари ловко уворачивалась, смеясь. Пусть тянут лапы, если им так нравится, а большего она не допустит.

Но оказалось, что не допустить большего — трудно. Когда перебравший пива чиновник с красным от неумеренной страсти к алкоголю носом прижал официантку Мари в углу, она вывернулась, залепив пощечину по плохо выбритой щеке — и это оказалось ошибкой. Хозяин кричал, что она не смеет оскорблять клиентуру, что в ее обязанности, заранее оговоренные, входит любезность и обходительность, и что обходительность включает в себя гораздо больше, чем ничего не стоящие улыбочки. Подумаешь, человек хотел немного помять молодое тело! Что с тебя — убудет? Ах ты цаца! Еще раз выкинешь подобный номер — окажешься на улице без выходного пособия!

Мари честно пыталась терпеть, но надолго ее не хватило. Она просто инстинктивно лупила по рукам, лезущим к ней за пазуху или под юбку. Сначала лупила, потом осознавала, что делать этого было нельзя… да поздно.

Она снова оказалась на улице все с тем же чемоданом, к содержимому которого добавилось лишь немного косметики.

Потом был универсальный магазин. Там никто не хватал за грудь и попу, — по крайней мере первое время, — но зато шла акулья конкуренция за покупателей. Как-то так получалось, что Мари все время оттирали от самых выгодных клиентов, и она с приклеенной к лицу улыбкой все время почему-то предлагала товар именно тем, кто ничего не покупает. Есть такой сорт покупателей: они перещупают все дорогие платья, перемеряют половину ассортимента, а потом купят копеечный шарфик или вовсе ничего не возьмут. Время уходит, а платят-то с продаж… Но Мари не ушла бы сама, все-таки на жизнь худо-бедно хватало, и даже на комнату с отдельным входом, — только началась очередная заваруха с Альянсом, жители империи подтянули пояса, и начали, естественно, с дорогих товаров, без которых можно обойтись. Покупателей стало меньше, и наименее толковых продавцов уволили. Марию Сюзанну в том числе.

К тому времени у Мари появилась подруга по несчастью, куда более бойкая. Они познакомились в магазине, болтали о пустяках в редких перерывах, делились бутербродами и кофе и вместе вылетели при сокращении штата. Аннелиза не унывала. "Не пропадем, — говорила она. — Работы мы не боимся, что-нибудь всегда подвернется".

Подвернулась трикотажная фабрика.

В мотальном цеху требовались рабочие руки, и только уже приступив к работе, Мари и Аннелиза поняли, почему. Станки грохотали, в воздухе висела мельчайшая текстильная пыль, забивавшая нос и глаза, платили мало, одно счастье — что регулярно. И дали место в общежитии. По койке в комнате на шесть человек.

День проходил в пыли и грохоте, а ночью начиналась жизнь. Мари сторонилась ее, Аннелиза же погрузилась в нее с головой. Приходили гости с бутылками дешевого шнапса и липкими конфетами, некоторые оставались на ночь и до утра скрипели койками. Если заткнуть уши, можно было терпеть, но все-таки это сильно мешало. Только дневная усталость и спасала — намаявшись в цеху, можно было уснуть подо что угодно. Если бы еще некоторые из гостей не норовили забраться в койку к ней! Локти и коленки выставлялись немедленно, но постоянная необходимость хранить бдительность, даже во сне, утомляла больше, чем работа.

Мари готова была уже почти на все, лишь бы вырваться отсюда — и тут прибежала страшно довольная новой идеей Аннелиза. Ее друг, флотский сержант-снабженец, сообщил о наборе гражданских для обслуживания военной крепости. "Армейский паек, работа не тяжелая, всяко лучше мотального цеха, проезд бесплатно, а там, глядишь, офицера подцепишь — там же одни военные! По крайней мере они все прилично выглядят и ходят в форме", — возбужденно излагала подруга. Мария Сюзанна спросила, на что в крепости нужны девушки. Аннелиза уверенно заявила: официантками в бар. Ты ведь работала официанткой, знаешь, работа тяжелая, но достойная.

Наутро они стояли перед столом в вербовочной конторе. Скучный армейский чиновник в оплечьях старшего лейтенанта — это в сорок-то лет! — положил на стол два экземпляра контракта. Мари сунулась было читать, но Аннелиза дергала ее за рукав — быстрее уже подписывай, что за ерунда, чего тут думать, Изерлон! Бар! Офицеры!

Через день они улетели на Изерлон вместе с еще пятью девушками.

Изерлон. Крушение надежд

Изерлонская крепость — искусственное космическое тело, размещенное на границе между Галактической империей и Альянсом свободных планет и преграждающая единственный навигационный путь в этой области пространства. Построена Галактической империей в 765 году космической эры (456 год по рейхскалендарю). Диаметр станции 60 км, масса — около 60 триллионов тонн, внешняя оболочка — толстый слой жидкометаллической брони. Военная база рассчитана на размещение станционного флота численностью до 20 000 кораблей. Тяжелое вооружение, в том числе орудие главного калибра — «Торхаммер», энергетическая пушка высокой мощности. Внутренняя часть крепости разделена на несколько тысяч отсеков, включающих космопорт, арсенал, сельскохозяйственное и пищевое производство, больницы, школы, спортивные сооружения, заведения культуры, магазины и рестораны. В состав системы поддержки атмосферы входит большое овощеводческое хозяйство. Гидропонные фермы достаточны для полного самообеспечения станции. База рассчитана на комфортное проживание 5 млн человек, в том числе 3 млн гражданских.

Неприступна. Тем не менее в 796 — 800 годах трижды переходила из рук в руки.

История галактических войн, т. IV. — Серия "Популярная энциклопедия". — Хайнессен, 6 г. Новой эры.

Если луна состоит из сыра, значит, там мышеловка.

Из непроверенных источников

Они сидели в скудно обставленном трюме военного грузовика на жестких пластиковых сиденьях и строили планы. Как они будут жить на станции, как будут работать в приличном офицерском кафе, как накопят денег — потому что ведь армейский паек, на еду тратиться всяко не придется, — и вернувшись через годик-другой на Один, заживут припеваючи. Аннелиза в мечтах уже не только познакомилась с блестящим офицером, но и вышла за него замуж. К моменту прибытия на Изерлон она выбирала имя для третьего ребенка и никак не могла решить, что лучше: Максимилиан Адриан или Отто Теодор.

Из прочих девушек Мари ближе познакомилась с Кати и Бертой. Им было чуть больше лет, чем ей, — где-то по двадцать, — и они собирались найти работу на гидропонных огородах Изерлона. Остальные же трое — Теофила, Маргерита и Олеандра — держались особняком, посматривали на девчонок свысока (они были гораздо старше, Теофиле, кажется, даже уже стукнуло двадцать семь) и презрительно кривили губы, слушая наивную болтовню про бар и огороды. Между собой они обсуждали исключительно косметику, шампуни и фасоны платьев. "Они думают, их там сразу замуж возьмут, что ли?" — тихо фыркала Аннелиза. Один раз Маргерита услышала подобное замечание и усмехнулась цинично: "Какая наивность".

Наконец двери их общей каюты разъехались, и хмурый офицер скомандовал: "На выход". Девушки вскочили, похватали вещички. Мария Сюзанна все еще была со своим чемоданом, слегка поцарапанным, в котором лежали почти те же пожитки, только платье было другое, пошире в груди, да бельишко новое, а так — даже учебник физики все еще оставался при ней, не говоря уж о ложечке. Последняя память из детства.

А в ангаре, куда они вышли, их встречал человечек скользкого вида в сопровождении двух здоровенных громил в военной форме, почему-то с полицейскими дубинками в руках. Человечек оглядел растерянно озирающихся девиц, кивнул и велел идти за ним.

Непонятно только было, зачем его охранники — или кто они там были? — зашли сзади стайки девушек, будто собираются их подгонять своими дубинками. Но когда пришли на место — Мари все поняла и попыталась шагнуть назад. В спину ей уперлось твердое, и угрюмый голос произнес: "Куда это ты собралась, детка? Заходи".

И она вошла вместе с остальными в заведение, над дверью которого мигала откровенная вывеска: "Райская птичка, лучшие девушки со всей Галактики". На световой витрине у входа порочно облизывала губы ярко накрашенная блондинка с декольте до пупа.

Иногда Мари вспоминала, как в первый же день попыталась отыграть назад свой контракт. Мадам Берлитц выслушала ее, склонив набок голову и прищурив левый глаз, на губах ее кривилась усмешка. "Девочка, — сказала она наконец, — ты расписалась в бумагах. Сумму неустойки помнишь?" Мари пролепетала, что — нет, не помнит, но она готова отработать… только как-нибудь иначе… "Тебе жизни не хватит, — ответила мадам, качнув фальшивыми локонами. — Смирись. Обещаю приличного первого клиента. Это все, что я могу для тебя сделать". Мария Сюзанна всхлипнула, забормотала, что ведь это армейский контракт… неужели армия набирает шлюх… как же так?.. она готова на самую тяжелую работу, но… "Господи, вот ребенок. Ты завербовалась. В твоем контракте указано: любая необходимая Рейху работа на усмотрение командования крепости. Если выберешься отсюда, можешь подать в суд. Но не советую. Проиграешь. — Мадам вздохнула и добавила: — Глаза утри и марш на медосмотр".

Слово свое хозяйка сдержала. Первый клиент был действительно очень приличным человеком. Мария Сюзанна добралась до Изерлона девственницей, так что в первый раз мадам Берлитц продала ее дорого. Он был офицер, майор, уже не слишком молодой. Ему нравилось, как она дрожит и боится, но, по счастью, он предпочитал приручать, а не укрощать. Он вовсе не был груб, даже скорее ласков — но и так ей хватило ужаса, хоть он и приговаривал, что ей понравится. Ей совсем не понравилось. Но он остался доволен и время от времени наведывался в "Райскую птичку" специально к ней. Приходил и сразу спрашивал Мариэтту.

Это тоже было благо, потому что пока к ней ходил майор, хозяйка не заставляла ее развлекать других. Но благо кончилось через месяц — ее майора перевели из крепости куда-то на крейсер во флоте Мюкенбергера. Накануне отправки он пришел в заведение, потребовал Мариэтту на всю ночь — и был с нею нежен. Она плакала и цеплялась за него, и он самодовольно подкручивал ус, воображая, что она его любит и потому не хочет расставаться. Увы, все было куда проще — его отъезд означал других мужчин, а ей, честно говоря, и одного майора хватило за глаза.

А потом свыклась. Работа есть работа. Локти и коленки, прежде рефлекторно начинавшие оборону, сдались. "Райская птичка" была приличным, дорогим борделем, клиентура — высшего разряда, за особые удовольствия платили особо — и к счастью, особым девушкам. Например, Олеандра пользовалась бешеным успехом у любителей кожаных плеток. Не так их и много было среди захаживавших в «Птичку» изерлонских офицеров, этих любителей, так что практически все они навещали Олеандру. Словом, Мари оказалась устроена гораздо лучше, чем можно было опасаться.

Теперь она не мечтала о возвращении на Один и семье. Какая уж тут может быть семья. Теперь работать на ниве ублажения мужчин, пока позволяет внешность. А что потом — лучше не думать. Уж очень страшно.

Поэтому она жила одним днем. Раз в неделю мадам давала своим девочкам выходные, разумеется, по графику, и те, кто был свободен, частенько отправлялись в кино или даже в театр, потому что на станции был любительский театрик, артисты которого восполняли недостаток умения энтузиазмом. Их постановка известной трагедии "Освальд Железная рука" шла с неизменным успехом, Мари с Аннелизой и Кати смотрели ее раз семь. Конечно, их не допускали в партер — не место шлюхам среди офицеров, только офицерам среди шлюх, — но с галерки тоже было прекрасно видно и слышно. Иногда выбирались в кафе, где изображали из себя приличных женщин. Конечно, все вокруг знали об их истинном статусе, но подыгрывали. Официант, например, кланялся, подавая мороженое.

Они быстро привыкли к положению людей третьего сорта — не в последнюю очередь потому, что дома принадлежали ко второму. Офицеры же в подавляющем большинстве были — первого. Дворяне с титулами или хотя бы с приставкой «фон». Любой из них мог бы при желании быть грубым, обозвать, ударить, — никто бы не вступился за третий сорт. Другое дело, что большинству дворян это претило, и они девушек не обижали. Наименее вежливы были именно выбившиеся в элиту из простых — не все, конечно, некоторые. Но ровней девиц не считал никто. И уж разумеется, ни одной из товарок Мари никогда не пришло бы в голову поздороваться с офицером, еще вчера лежавшим в ее объятиях, встретив того на улице или в кино. Господин офицер может быть скомпрометирован знакомством с тобой.

Одни клиенты улетали со станции в метрополию, на их место прибывали другие. То и дело в "Райской птичке" появлялись новые лица. Однажды скользкий герр Фруллен привел трех новых девушек. Заведение процветало и расширялось.

Жизнь продолжалась со своими маленькими горестями и радостями, но, в сущности, она была кончена, и Мария Сюзанна это прекрасно осознавала.

Изерлон. Перемены

13-й космофлот Альянса свободных планет был сформирован в начале 796 года на основе остатков флотов, уцелевших в битве при Астарте (Изерлонский коридор). По количеству техники и людским ресурсам он представлял собой лишь половину обычного флота. В распоряжении командующего было только 6 400 кораблей и 700 000 человек против принятого состава в 13 000 кораблей и соответствующего количества людей. Первое же задание, порученное вновь созданному 13-му флоту, — захват Изерлонской крепости, — считалось невыполнимым.

История галактических войн, т. V. — Серия "Популярная энциклопедия". — Хайнессен, 6 г. Новой эры

Научи меня, что делают со свободой.

Джерон

Четырнадцатое мая с утра ничем не отличалось от всех прочих дней в году. Капитан фон Шеллерман, которого Мари обычно называла насмешливо: Ферди, — ушел в семь, на ходу застегивая китель. Ему нужно было заступать на свой пост при особе адмирала Штокхаузена в половине восьмого, он спешил — лишь кивнул на прощание. Мари помахала ему рукой и, зевая, отправилась умываться. Ферди был хороший парень, ему, как многим здесь, важна была иллюзия любви, ему нравилось думать, что Мари к нему неравнодушна, что она рада его видеть и ждет его. Ну отчасти так и было, потому что, как уже сказано, он был хороший парень. Всяко лучше Лессинга… тьфу, только не вспоминать Лессинга, сразу настроение портится… так о чем я? Ах да, Ферди. Красивый, молодой, умный, вежливый, — отличный достанется кому-то муж. Если бы обстоятельства сложились иначе, может быть, Мария Сюзанна Беккер даже могла на что-то надеяться — но не "райская птичка" Мариэтта. Вряд ли, конечно, — все-таки Ферди дворянин. Но может же девушка помечтать? Хотя бы немножко?

Тем более она сегодня свободна. И Аннелиза тоже. Подождать, когда подруга спустится вниз из своей комнаты — и можно пойти прогуляться по магазинам, посидеть за столиком в "Серебряном орле", и в «Синематриксе» крутят новую мелодраму с Ангелиной Райбах в главной роли…

Некоторое время она с удовольствием выбирала платье, подводила глаза, причесывалась, оглядывала себя в зеркале — и наконец решила, что пора. Наверное, Аннелиза тоже уже готова.

Позднее утро в борделе — самое тихое время. Все отсыпаются после трудовой ночи. Так что внизу никого не было. Девушки кивнули швейцару Энди, тот подмигнул в ответ, распахивая дверь — и здравствуй, прекрасный выходной день. Решили для начала — в кафе.

Но едва они успели отойти от заведения шагов на триста, как раздались завывания сирены и механический голос, равнодушно перечислявший этапы закукливания станции в соответствии с инструкцией об аварийном положении. "Вот идиоты, — расстроилась Аннелиза, — обязательно нужно для своих учений выбирать мой законный выходной!" — "И не говори, — вздохнула Мари, — у меня были такие планы… Ну, пойдем обратно?" — "Сейчас, — отозвалась Аннелиза, — никакая тревога не заставит меня торопиться. Я только загляну к Зегерту, раз уж мы рядом, узнаю — не продал ли он еще то колечко? Подожди меня". — И она скрылась за дверью ювелирного магазинчика, а Мари осталась ждать, наблюдая, как стремительно пустеют под мерзкий вой сирены улицы веселого квартала.

Наконец сирена умолкла. Мари надоело топтаться на тротуаре, и она двинулась было к магазину — поторопить подругу, как вдруг услышала металлический стук и обернулась. На плитах тротуара обнаружилась непонятная железная штуковина, неизвестно откуда свалившаяся… сверху, что ли? Девушка подняла голову — и увидела. И не поверила своим глазам.

В воздухе на высоте примерно в три человеческих роста парил молодой красивый лейтенант. Шатен с карими глазами и — даже отсюда видно — густыми длинными ресницами. Мари уставилась на него, раскрыв рот — а он вытянулся в воздухе по стойке смирно и вскинул руку, отдавая честь. Ей. "Райской птичке". Станционной шлюхе.

Человеку третьего сорта.

Она стояла, остолбенев, и смотрела.

И тогда он улыбнулся, помахал рукой и сказал: «Привет».

— Привет, — машинально ответила Мари.

Лейтенант улыбнулся еще раз — и тут наконец явилась Аннелиза, окликнула подругу,

Мари на секунду отвела глаза, вновь подняла их — но молодой человек исчез.

— Что это было? — растерянно спросила Мария Сюзанна.

— Ты о чем? — отозвалась Аннелиза. — Куда ты смотришь? Там ничего нет. Пойдем скорее, а то Энди запрет дверь, — все-таки тревога.

Кто бы мог подумать, что эта тревога не была учебной? Никто и не подумал, пока по общестанционной связи не сообщили, что власть переменилась.

Гражданские столпились у уличных телеэкранов, разинув рты. Оказывается, они проспали захват Изерлона мятежным флотом… нет, флотом Альянса свободных планет.

Постоянный противник Галактического Рейха пробрался в крепость хитростью и обманом. Адмирал Зеект погиб. Адмирал Штокхаузен и его ближайшее окружение под арестом. Гарнизон сложил оружие. Мы все теперь военнопленные. Что теперь будет? Прежняя жизнь закончилась, какова будет новая? На экране сменяют друг друга непривычные лица. Смуглые и белые, один даже вовсе черный промелькнул. Глаз спотыкается о темно-зеленые кители с погонами и мягкие береты, ухо — о незнакомое звучание знакомых слов. А вот главный виновник перемен. Высокие скулы, тяжелые веки, черные глаза, в глазах усталость — командующий 13-м флотом Альянса, адмирал Ян Вэньли.

Но прежде чем экран заполнила неарийская физиономия вражеского адмирала, Мария Сюзанна увидела на заднем плане знакомое лицо — молодой шатен с красивыми глазами, с той самой обаятельной улыбкой, которую она видела всего несколько часов назад на высоте трех человеческих ростов над мостовой. На нем все еще был имперский лейтенантский китель.

— Смотри, это он, — она дернула Аннелизу за рукав, одновременно тыча пальцем в левый угол монитора. И опять, как тогда, Аннелиза опоздала взглянуть.

Жители веселого квартала расползлись по своим углам и затаились, сидели тихо, как мыши под веником, и ждали, откуда подует ветер. В "Райской птичке" была скука, тишина и полутьма — хозяйка не только отключила вывеску и рекламный щит, но и не стала зажигать большую люстру в зале. Девушки слонялись по комнатам, не зная, чем заняться. Имперская клиентура сидела под замком, альянсовской пока что-то не было видно. Теофила, Маргерита и Олеандра уселись в кружок, склонив друг к другу головы, и шушукались. Мадам Берлитц, бледная, напряженная, торчала у окна. Молчала. Наконец высказалась:

— Тихо.

Мари не поняла — это призыв вести себя тихо или констатация факта? Потому что с улицы не доносилось ни звука.

— Будет и громко, еще наслушаемся, — добавила мадам.

Значит, это она об обстановке.

— Победители не спешат получить свое, — отозвалась Маргерит. — Если не целым полком, так я бы и не возражала.

— Типун тебе на язык, — ответила Теофила.

Аннелиза щелкнула кнопкой на комме. Никаких новых сообщений, кроме пришедшего днем бюллетеня от новых властей. Она уже хотела выключить аппарат, но Мари, повинуясь внезапному озарению, попросила:

— Подожди. Я хочу поглядеть еще раз.

Вот оно. Вот то, что зацепило и не отпускало. Перед призывом всем оставаться на местах и ждать распоряжений от новых властей.

Днем казалось, что главное — этот призыв. Сейчас Мария Сюзанна осознала, что самое важное для нее было произнесено чуть раньше: "хотя все прежние договора утратили силу…". Конечно, и потом еще — насчет того, что новая власть приступит к официальному оформлению отношений с местными жителями согласно графику.

Она стояла, чувствуя, как внутри поднимается нервная дрожь. Немного жутковато и странно, но, пожалуй, это все-таки радость.

— Мадам Берлитц, — сказала она, удивившись внезапной резкости собственного голоса.

Хозяйка обернулась, взглянула вопросительно.

— Я ухожу.

Теперь на нее смотрели все.

— Все прежние договора утратили силу, — повторила Мари фразу из бюллетеня. — Все.

Подумала и пояснила:

— Мой контракт тоже. — И добавила: — Пойду соберу вещи.

Мадам открыла рот — и закрыла. Потом открыла снова:

— Куда, глупая девчонка? Крепость захвачена врагом, пустая твоя голова! Куда ты пойдешь?

— Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

"Идиотка", — беззвучно шевельнула губами Аннелиза. Мария Сюзанна пожала плечами. Никогда в жизни она не чувствовала настолько остро, что поступает правильно.

Она уже выходила из залы, когда хозяйка, спохватившись, выкрикнула сварливо:

— Все твои платья — мои!

— У меня есть свое, — бросила Мари через плечо. Да, только так — и прямо сейчас. Не давая здравому смыслу вмешаться и омрачить чистый звон отчаянной внутренней решимости.

Там, в ее розовой с оборками комнате, показавшейся в эту минуту особенно отвратительной, на нижней полке стенного шкафа, под небрежной грудой туфель и изысканных тряпок ее ждал старый ободранный чемодан, а в нем — дешевое платье, дешевое белье, дешевая губная помада, рейхспаспорт, учебник физики и золотая ложечка с птичкой.

На улицах было пусто. Магазины отгородились от неясного будущего ставнями, занавески на окнах были задернуты, но тревожно подрагивали, и за ними угадывались испуганные глаза, провожавшие одинокую фигурку девушки в простеньком темно-синем платьице и с чемоданом в руке. Возле "Серебряного орла" валялся опрокинутый пластиковый стул. Слабый поток воздуха из вентиляционной шахты шевелил косо приклеенное на дверь объявление. Мари подошла, скользнула взглядом по строкам. Все тот же бюллетень, только на бумаге, а не на экране. Еще раз прочитала заветную фразу о пересмотре договоров, кивнула сама себе — и двинулась дальше.

За пределами веселого квартала стали попадаться люди. Знакомых лиц среди них не было, и тем более, разумеется, знакомых мундиров. Преобладали темно-зеленые кители и белые штаны. Прошел темно-коричневый молодой мужчина с мелко-курчавыми волосами, заметил ошарашенный взгляд Марии Сюзанны, подмигнул и усмехнулся на ходу. Пробежали две девушки — тоже в белых штанах и кителях, надо же! Пожалуй, они удивили Мари даже больше, чем тот, шоколадный.

Она бродила по улицам необъятного города, глазея по сторонам. Чемодан, поначалу легкий, заметно потяжелел и довольно неприятно бил по колену, ноги заныли, жалуясь на туфли, прежде казавшиеся вполне удобными, желудок напомнил о себе тянущим ощущением голода. У нее были деньги, но кафе не работали, а у входа в военную столовую стоял альянсовец в форме, по-видимому, проверявший пропуска, так что она не посмела туда сунуться. "Ничего, — подумала Мари, — мне ведь случалось обходиться и без обеда, и без ужина, и без завтрака…" Оказалось, однако, что она от этого отвыкла. Прежде как-то было легче.

Наконец, уже еле живая от усталости, она вышла к небольшому скверу, в котором обнаружилась лавочка. Вокруг не было ни души. Девушка уселась, вытянув гудящие ноги. Потом подумала немного — и легла, подложив под голову свой чемодан.

Последнее, что шевельнулось в засыпающем мозгу — авось, никто ее отсюда не сгонит.

Изерлон. Новые надежды

Военная форма наша — воистину плод дизайнерского гения. Я думал, я один тут спятил…

адмирал Ян Вэньли

После того, как было оглашено заявление, единодушно одобренное всей аудиторией, о необходимости предоставления политических и социальных прав женщине, как матери и хозяйке дома, а также как "видной деятельнице в промышленности, торговле и земледелии", собрание было объявлено закрытым. На том и разошлись…

Из доисторических газет

Она бежала по гулким металлическим коридорам, задыхаясь — за ней гналось чудовище с лицом герра Фруллена, только почему-то черным. "Стой, паршивка, — приговаривало чудовище, шумно дыша. — Ты должна отработать контракт. Вот твои клиенты". Она оглянулась — за спиной Фруллена маячили имперские офицеры в расстегнутых кителях. У этих вовсе не было лиц — просто гладкие овалы, и почему-то это было очень страшно. Она свернула во внезапно открывшийся боковой ход и помчалась изо всех сил, но те сзади догоняли, а проход становился все уже, из его стен высовывались гибкие руки с железными когтями, рифленые, как шланги от душа. Они клацали суставчатыми пальцами у самых глаз, хватали за подол, тянули каждая в свою сторону, а Фруллен был все ближе. Она обернулась снова и увидела, что половина лица у него стала красной. Он садистски улыбнулся, сморщив красную щеку, и плотоядно причмокнул. Черная половина его физиономии исказилась, переместился глаз, изменилась форма носа — это была мадам Берлитц. Из ее угла рта свисал почему-то кусок бумаги — Мари знала, что это ее контракт, берлитцевая половина чудовища отрыгивала его, а фрулленовая помогала, — тянула, ухватив синюшными пальцами за угол с печатью.

Мари вскрикнула и попыталась бежать дальше, но ноги приклеились к полу. Сердце колотилось от ужаса, по лицу покатились слезы, она хотела хотя бы выставить вперед руки — но не могла их поднять, потому что их опутал рифленый шланг.

Она даже не могла закрыть глаза — оказалось, что веки прилеплены ко лбу полосками пластыря.

Тут все залил яркий свет, и незнакомый голос заговорил на незнакомом языке — но чудовище занервничало, начало оглядываться, офицеры за его спиной побледнели, покрываясь инеем, совсем заледенели — и Мари поняла, что нужно на них дунуть изо всех сил. Это помогло: они рассыпались в мельчайшую хрустальную пыль, которая медленно закружилась по коридору, и там, где она касалась чудовища, на его теле появлялись дымящиеся дыры. Незнакомому голосу ответил другой, тоже незнакомый и непонятный, — и берлитцевая половина чудовища скукожилась, превратившись в сушеное яблоко, а фрулленовая зашипела и лопнула, разбрызгивая вокруг себя бурую гадость.

Мари пошевелила руками и поняла, что они свободны, посмотрела на свои ноги — и обнаружила на них белые брюки без единого пятнышка.

— Она местная, по-нашему не понимает, — сказал первый голос с заметным акцентом. — Эй, девушка, просыпайся, все хорошо.

Мари хотела ответить, что она не спит — и тут поняла: действительно, спит. Значит, можно проснуться, и на самом деле все будет хорошо.

И глаза вовсе не открыты, а закрыты. Их надо открыть.

Она повернулась и села, моргая. Плечи затекли от лежания на жесткой лавке, поясница тоже ныла, и голова как-то туго поворачивалась, но не было, конечно, никаких коридоров и чудовищ. Был сквер, мягкий свет сверху, шелестело дерево возле лавки — а прямо перед Мари стояли двое в зеленых кителях и смотрели на нее с сочувствием.

Она поднесла к лицу руку и обнаружила, что щека мокрая.

— Спать на лавке вредно, — наставительно сказал рыжий.

А блондин спросил:

— Вам нужна помощь?

И Мари ничего лучше не придумала, как брякнуть:

— Мне приснилось, что я в таких же брюках, как вы.

Рыжий расхохотался, запрокинув голову, и остатки кошмара сгинули, будто не было.

— Ты слышишь, Конев, наши брюки — это так страшно, что имперские девушки аж кричат во сне.

— Дурацкая форма, — отозвался блондин. — Ну, девушка, раз мы вас разбудили, не согласитесь ли с нами позавтракать?

Еще бы она не согласилась, когда в животе уже просто волки выли.

Мари встала, одернула свое старое платье, провела рукой по волосам. Когда тебе являются ангелы, не следует ломаться. Так что она только спросила, несмело улыбнувшись:

— А что на завтрак? — и позволила блондину забрать у нее из рук старый облезлый чемодан.

Они сидели за столиком в общем зале офицерской столовой, Мари сосредоточенно жевала, белокурый ангел пил кофе, а рыжий трепался, не закрывая рта. Он только что выяснил, как ее зовут, и теперь развлекался.

— Итак, имя прекрасной незнакомки — Мария Сюзанна Беккер, — говорил он. — Не пойдет. Слишком длинно и чопорно. По-имперски. Конев, как это будет по-нашему? Конев, не молчи, отвечай, вопрос серьезный.

Физиономия его при этом была до невозможности ехидной.

— Будто ты не знаешь, — отозвался блондин, на секунду оторвавшись от своего кофе. — Мэри-Сьюзен, конечно.

— Нет, тупица, — важно заявил рыжий, подняв вверх палец. — Мэри-Сьюзен мы оставим для таких зануд, как Мюрай. По-нашему же будет… — он выдержал для пущего эффекта паузу, — …Мэри-Сью! Итак, принимая в ряды славного сообщества граждан Альянса, именуемого Тринадцатым флотом, нарекаю тебя, бывшая имперская дева, истинно демократическим именем, и да будет это имя Мэри-Сью Беккер! Утверждаю. Скреплено выхлопом левой дюзы. Подпись: Оливер Поплан.

— Трепло, — хмыкнул Конев. — Мария Сюзанна, не слушайте этого балабола.

Мари и не слушала — она сидела, вытаращив глаза, и смотрела в сторону двери, ведущей в малый зал столовой. Там здоровенный альянсовец, ростом чуть не два метра, широкоплечий и массивный, стоял, вытянувшись во фрунт, перед тоненькой девушкой в военной форме. Девушка что-то строго выговаривала ему, а тот, глядя сверху вниз, умудрялся демонстративно есть глазами начальство.

…Начальство? Эта девушка — его начальство? Мари вся подалась вперед, захваченная невиданным зрелищем. Даже забыла о своей порции рисового пудинга с малиновым джемом.

Поплан проследил ее взгляд и пожал плечами.

— Что тут удивительного? — он явно не понимал. — Лейтенант Эндрюс отчитывает сержанта Иогансона за какую-то провинность, дело обычное, он редкий остолоп… хотя исполнительный, этого у него не отнять…

— Та девушка — лейтенант? — голос потрясенной до глубины души Марии Сюзанны вздрагивал и пресекался, а на слове «лейтенант» она и вовсе сорвалась на какой-то мышиный писк.

— Конечно, почему бы ей не быть лейтена… — начал было Поплан, остановился на полуслове. Потряс головой — понял. — Вот оно что. У вас же этого нет.

— Лейтенант, — повторила Мари сдавленно. — Офицер.

Глаза ее как-то нехорошо остекленели.

Поплан наклонился к ней, тронул за рукав.

— Эй, Мэри, что с тобой?

— Офицер… — у нее звенело в ушах, окружающая действительность потускнела и расплылась. Сквозь истончившиеся стены офицерской столовой проступала головокружительная бесконечность мира, вспыхивая далекими огнями и переливались радужными бликами. — Я хочу — не знаю — хочу… — пробормотала она и сделала попытку упасть со стула, закатив глаза.

Поплан поймал ее за руку и возвратил на место.

— Вот же имперский цветочек, — проворчал Конев. — Чуть что — и в обморок…

— Да брось, — ответил Поплан. — Девушка просто переволновалась. — Помолчал и добавил:

— Страшная сила — женское равноправие.

Изерлон. Огороды

В теплицах, оборудованных гидропонными системами, возможно круглогодичное выращивание культур с высокой отдачей (до 15–18 урожаев в год, в зависимости от культуры). Характер роста, развитие и даже внешний вид растений в условиях гидропоники значительно изменяются. Так, уже через 75 дней после посева растения томата достигают 2- метровой высоты, что в 4 раза больше обычного роста растений за такой же промежуток времени при традиционном способе культивирования. Растения томатов, огурцов, дыни и баклажанов выглядят как небольшие деревья. Сахарный тростник, который в условиях тропиков в течение года достигает 3 м, на гидропонике вырастает до 6 м за 7 месяцев.

Краткий сельскохозяйственный справочник. — Эль-Фасиль, 778 г. к.э.

…Все ангелы на небе — истребители.

Ч.Диккенс

Ее отвели прямиком к одному из офицеров интендантской службы, замороченному проблемами обширного изерлонского хозяйства.

— Вы все равно переписываете местное население и опрашиваете, кто намерен остаться, кто — покинуть станцию. Вот это Мэри-Сью… Мария Сюзанна Беккер, вот это ее аусвайс. Она хочет попасть в ряды нашего славного 13-го флота. Подыщи ей пока какую-нибудь неквалифицированную позицию, а мы подумаем, как быть дальше.

Интендант поднял руку.

— Стоп, стоп. Мисс, что вы умеете?

Мари подумала и честно ответила:

— Ничего.

— Ну и с чего ты взял, Поплан, что нам необходима эта барышня? Ни черта не знает, ни черта не умеет, только и будет что глазами стрелять. Балласт.

— Понимаешь, меня тут угораздило, — вздохнул Поплан. — Я, видишь ли, ангел.

— Ты — что?

— Ангел. Никак не привыкну, а приходится. Пристрой куда-нибудь это создание, девчонке некуда идти.

Интендант побарабанил пальцами по столу.

— Только ради твоих перышек, Поплан. Ряды славного 13-го флота не обещаю, а работу найдем, вот на огородах всегда нужны рабочие руки… Мисс, как вы относитесь к сельскому хозяйству?

Мари опустила глаза.

— Ну… я знаю, что оно бывает…

— Чудесно, это уже кое-что. — Интендант потыкал в клавиатуру комма. — Сержант Гонсалес, направляю вам вольнонаемную Беккер, знаний никаких, но полна энтузиазма. Угнетенная, понимаешь, бывшая подданная Рейха.

— Поняла, — ответил с экрана женский голос. — Присылайте, найдем, чем занять.

— Держи временный пропуск, Мэри-Сью Беккер. Поплан, покажешь своей приятельнице, куда идти? Честно говоря, мои все заняты, не хочу отрывать от дела, а вы, пилоты, все равно дурью маетесь.

В один день все перевернулось вверх дном. Вместо рюшечек и оборок — рабочий комбинезон, вместо приторно розовой комнаты борделя — койка в рабочем общежитии, вместо мадам Берлитц — сержант Гонсалес, оливково-смуглая черноглазая брюнетка с длинной косой. Пилоты козырнули на прощание и удалились, пожелав удачи.

Мари задвинула под койку чемодан, застегнула серую курточку с альянсовской нашивкой на левом рукаве и отправилась осваивать сельское хозяйство.

Мария Сюзанна работала на огородах уже почти неделю, и эта жизнь ей, пожалуй, нравилась. Сельский труд еще не казался однообразным — каким он, в сущности, всегда бывает, — все еще было в новинку. Здоровенные кабачки четырех разных пород с крупными мохнатыми листьями, с толстыми стеблями, с яркими желто-оранжевыми большущими цветами росли себе во влажных опилках, питаясь раствором минеральных солей, греясь под искусственным солнцем. Опылять эти роскошные цветы приходилось вручную, но опыление — дело тонкое, к нему новенькую пока не допускали. Зато позволили водить мини-трактор, и уже на второй день Мари шастала на нем по всему огороду, развозя удобрения к грядкам, а с грядок — собранные овощи. Здесь не было проблемы насекомых и прочих вредителей — их на станции не водилось, но во весь рост стояла проблема мучнистой росы и серой гнили. Растения нужно было регулярно опрыскивать, и вот эту-то не требующую квалификации, но, прямо скажем, тяжелую работу очень быстро переложили на Мэри-Сью Беккер. Она подкатывала к бахче на своем тарахтящем транспорте, вытаскивала из кузова ведерный автоматический пульверизатор, чудо имперской инженерной мысли двадцатилетней давности, разматывала шланг распылителя, вешала чумазый агрегат на левое плечо — для этого он был снабжен широким брезентовым ремнем, — поворачивала рукоятку, и тот, ругаясь, начинал плеваться липкой остро пахнущей жидкостью. За день можно было обработать примерно треть вверенного участка, за три дня — весь, но через неделю следовало повторять процедуру снова.

Первые несколько дней она приходила в общежитие и падала от усталости — а потом настал вечер, когда оказалось, что еще есть силы. Мари вытащила свой чемодан и достала то самое старое синее платье. В день падения Изерлона, влезая в него, она сильно дернула за подол, и, помнится, слышала подозрительный треск, хотя ничего и не оторвалось, — надо бы проверить, в каком состоянии швы. Зацепившись за ткань, на койку выпал учебник. Мари грустно улыбнулась, взяла его в руки, раскрыла в первом попавшемся месте, убедилась, что ничего не понимает, и закрыла снова.

Тут в комнату сунулась Кармен Гонсалес, хотела о чем-то спросить. Взгляд ее упал на засаленную книжку, и она поинтересовалась: что это? Физика для женских средних школ? Сержанту Гонсалес стало очень смешно, она целый день потом прыскала, вспоминая, что в Рейхе, оказывается, существует специальная женская физика. А потом пристала, как репей, и не отставала, пока не выяснила глубину невежества своей новой подчиненной.

— Стыд и позор, — подытожила она. — Тебе нужно учиться. Ты же не дурочка. Погоди-ка… — она полезла в комм, долго стучала по клавишам, вызывая на экран то одну информацию, то другую, и наконец нашла то, что искала — экзаменационный тест для старшеклассников. Не успела Мари оглянуться, как ее уже усадили отвечать на разнообразные вопросы из длинного-длинного списка. Через два часа сержант Гонсалес выгнала ее из-за комма и нажала еще несколько клавиш.

— Вот так, — удовлетворенно сказала она. — Теперь ждем, когда придет ответ.

Ответ с Хайнессена пришел через пару дней. Государственная экзаменационная комиссия извещала, что ученица Мэри-Сью Беккер зачислена в восьмой класс и может приступить к заочному обучению немедленно, с тем чтобы через три месяца интенсивных занятий быть допущенной к экзамену за курс средней школы.

— И чтобы сдала прилично, — сдвинув брови, приказала Гонсалес. — Я прослежу.

Так что к овощам присоединилась еще и заочная школа.

Вздохнуть было некогда.

Мари отползала от комма, еле живая, и засыпала, прежде чем голова опускалась на подушку.

Ничего не снилось.

Изерлон. Бабушка Поплана

Тогда ты увидишь храброго красивого принца; он будет стоять и протягивать к тебе руки.

А.Грин

Благоразумная супруга! Если желаешь, чтоб муж твой свободное время проводил подле тебя, то потщись, чтоб он ни в каком ином месте не находил столько приятности, удовольствия, скромности и нежности.

Пифагор

На изерлонских фермах, однако же, соблюдалось трудовое законодательство Альянса, так что на неделе полагались два выходных, и в первый же из них за Мари явились ее знакомые пилоты.

— Выкапывайся из земли, — сказал Оливер Поплан. — У нас сегодня вечеринка с танцами. Есть повод.

Мэри-Сью собралась моментально. Хорошо, что она привела в порядок платье! Больше всего времени заняли ногти — ничем, кроме обрезания под корень, нельзя было победить накопленный под ними почвенный слой. Ну что ж делать… Пришлось состричь, да и ладно. В конце концов, она теперь рабочий человек.

Вывеска над входом в ресторанчик сверкала ядовитыми красными и зелеными тонами, нынешнему названию явно еще недавно предшествовало что-то респектабельно-имперское. Картина на вывеске была воистину психоделической, если бы не было ясно написано: "Дикая рыба", можно было бы подумать, что это "Искусственный глаз", "Полосатый еж" или еще что-нибудь столь же экзотическое. Внутри уже собралась компания: группа альянсовских военных в форме и несколько девушек в штатском, на сдвинутых вместе столиках было выставлено вино в пузатых бутылках, салаты в глиняных мисках, на большом блюде дымилось нечто горячее, распространяя умопомрачительный мясной дух. Была и рыба — уж насколько дикая, кто ее знает, — но с виду аппетитная. Поплана и Конева встретили приветственными криками, на Мэри взглянули, похлопали по плечу, усадили, сунули в руки бокал — и понеслось.

Чокались, шумели, разговаривали все одновременно. Кто-то настойчиво спрашивал, что, собственно, празднуем? Поплан встал, постучал вилкой по бокалу.

— Праздники необходимы в нашей жизни, — сказал он очень торжественно. — И я нашел повод собраться здесь и хорошенько побузить. Итак, друзья мои, сегодня — день рождения моей бабушки. Эта достойная женщина все еще вяжет бесконечные носки, надеясь, что ее беспутный внук обеспечит ей правнуков. Так выпьем же за то, чтобы пряжа в ее клубках не иссякала! Ура!

Посыпались шуточки, кто-то сомневался в существовании упомянутой бабушки, кто-то клялся, что видел ее собственными глазами, девушки звонко смеялись, звенели бокалы, стучали ножи и вилки, потом включили музыку, и начались танцы. Мари любила танцевать — и умела, в отличие от большинства собравшихся мужчин, так что ее приглашали и приглашали. Впервые со времен переулка ее детства ей было по-настоящему весело.

Кончилась одна мелодия, началась другая — вступила сипловатая флейта, присоединился саксофон, ударили тарелки, и новый кавалер протянул к ней руки. Она шагнула навстречу, взглянула ему в лицо — и споткнулась.

Это был он.

Вблизи он показался ей еще красивее, чем тогда, в воздухе над улицей. Эти карие глаза, эти ресницы, эта улыбка… Медленная мелодия заливала зал, все прочие звуки исчезли, голова закружилась, и единственное, что можно было сделать — положить руки ему на плечи, склонить голову, чтобы он не видел, как мучительно она покраснела, и кружиться, не чувствуя ничего, кроме его рук на талии и его дыхания на волосах.

Они о чем-то говорили, он спрашивал — она отвечала, но ни единого слова не отложилось в ее затуманенном мозгу. Кроме имени. Его звали Райнер.

Наверное, он пришел, когда она уже танцевала — иначе бы она заметила. И конечно, он ее не узнал — он видел ее лишь мельком, и ему тогда было совсем не до девиц. Он крепость завоевывал. Так что он пригласил танцевать совершенно незнакомую девушку, просто потому, что надо же было кого-то пригласить. Только бы не заметил, в каком она смятении. Только бы не узнал! Она, наверное, умерла бы от стыда.

Музыка кончилась, он еще мгновение держал ее в объятиях, потом отступил, слегка поклонившись — от его манер повеяло империей. Мари машинально присела в ответ. Наваждение рассеивалось, но музыка зазвучала снова, а он еще не отошел от нее — может быть…

И тут мир лопнул, потому что прямо над ухом раздался веселый давно знакомый голос:

— Мари, привет, какими судьбами!

Неизвестно откуда взявшаяся Аннелиза схватила ее за руку и завертела, огладывая. И трещала, не переставая. И из ее треска сыпались на паркет, подскакивая, слова, которых бы вовек не слышать. "Райская птичка", мадам, девочки, клиенты… Краем глаза она заметила, как смутился Райнер.

Теперь он знает, кто я на самом деле.

Хотелось пойти и удавиться.

И она уже повернулась, чтобы убежать, но сильная рука перехватила ее.

— Подождите, — сказал он. — Я хотел пригласить вас на следующий танец.

Теперь мелодия была быстрее, она унесла их далеко-далеко от так ничего и не понявшей Аннелизы, и Райнер шепнул в ухо:

— Забудьте. Теперь ведь все по-другому, правда?

Она ответила: "да", — и действительно, все стало по-другому. Она была никакая не Мариэтта, она даже не была Мари, она была мисс Беккер, красивая, юная и счастливая.

Засыпая уже под утро на своей койке в общежитии, она пробормотала:

— Великий Один, благослови бабушку Оливера Поплана.

А за опущенными веками уже ждала улыбка Райнера.

На следующий день Аннелиза разыскала подругу в общежитии. Вошла, плюхнулась на койку рядом с Мари и принялась болтать ногами, грызя большое зеленое яблоко.

— А у тебя тут ничего, простенько, но приятно, — вынесла она наконец вердикт.

— У меня тут замечательно, — серьезно ответила Мари. — Рассказывай, как живешь, что делаешь.

Аннелиза сморщила нос:

— Присматриваюсь. Бордель-то наш прикрыли, знаешь?

— Да уж… ты вчера сообщила. Во всеуслышание.

Подруга недоуменно подняла брови.

— А что?.. Так вот, как дело-то было!

Звонкий голосок, сочный хруст яблока, поток слов, остановить который так же невозможно, как атаку панцирной пехоты. Если Аннелиза решила поведать историю, она не уймется, пока не выложит все подробности. Мари вздохнула, понимая, что деваться некуда — хочешь, не хочешь, а выслушаешь.

…После ухода Марии Сюзанны мадам и девицы все сидели, затаившись, и гадали, какое будущее им предстоит. Хозяйка ожидала, что армии победителей дадут "три дня на разграбление", но ничего подобного. Вместо озверевших от вседозволенности врагов явился скучный армейский чиновник в сопровождении двух рядовых. Тот, что слева, держал в руках пластиковую папку, тот, что справа, — мини-компьютер.

— Перепись населения, — сказал чиновник. — Что тут у нас?..

— Бордель, сэр, — отрапортовал левый рядовой, открывая свою папочку. А правый, повертев головой, нашел взглядом розетку и воткнул в нее шнур своего комма.

Экономный. Аккумуляторы бережет.

— Ага… — кивнул чиновник. — И кто главный в этой лавочке?

— Я, — неохотно отозвалась мадам.

Чиновник пожевал губами и произнес краткую речь, такую гладкую, что сразу видно было — не в первый раз повторяет.

Альянс проводил разграбление захваченного города деловито и демократически. Без жертв.

Бордель на союзной территории недопустим. Он противозаконен и будет закрыт. Помещение, разумеется, отберут. Мебель — по согласованию. Если мадам докажет, что вот эти стулья ее личные, она может их забрать куда хочет. Но извольте выместись в 24 часа.

Левый рядовой положил на стол свою папку и вытащил из кармана рулетку. Девицы и хозяйка ошарашенно глядели, как он вымеряет комнаты, диктуя результаты Правому. Тот шустро щелкал клавиатурой. Зафиксировав размеры освобождающейся площади, перешли к следующему пункту.

— Администрация сознает, что лишила вас привычного дохода, поэтому вам полагается компенсация. Вот справка, обратитесь к коменданту крепости, приемные часы для населения такие-то. Вам выплатят неустойку. На многое не рассчитывайте. Вы и ваши сотрудницы считаетесь вынужденно безработными, поэтому вот талоны на питание. Проживание в данном помещении исключено. Выселенным иностранным подданным предоставляется бесплатно временное жилье, разумеется, социальное. Комнаты на четыре или шесть постояльцев, санузел на этаже, душевая отдельно, столовая в цоколе. Желаете больших удобств — пожалуйста, но за отдельную плату. В течение ближайших двух недель каждой из вас следует принять решение: остаетесь вы на Изерлоне, возвращаетесь в Рейх или отправляетесь в Альянс. В интересах командования — чтобы население Изерлона осталось на своих рабочих местах, но это не ваш случай. Ваше рабочее место ликвидируется. Желающие остаться на станции должны обратиться в службу по трудоустройству, вам помогут подобрать варианты. Желающие отбыть по техническим причинам не могут сделать это ранее первых чисел июня. Вопросы есть?

— Есть, — сказала мадам. — Как можно осуществить возвращение на территорию Рейха и кто поможет мне отвинтить от потолка мою люстру?

Оказалось, что улететь в Рейх можно только частным образом. Нанять гражданское торговое судно. Где его взять — не забота администрации.

— Идеальным вариантом для вас, мэм, было бы судно свободных торговцев с Феззана. Они постоянно курсируют между Империей и Альянсом. Но никто не может предсказать, когда появится на Изерлоне подобный корабль — и появится ли вообще.

А люстру, так и быть, отвинтили Левый и Правый. Мадам бегала вокруг них, лезла под руку с советами и опасениями и вскрикивала: "Осторожно, не разбейте подвески!"

— …Короче, мадам и часть девушек надеются на феззанцев. Сидят на ящике с люстрой и ждут попутного транспорта. А я ищу работу на станции. В родной Рейх мне как-то неохота. — Аннелиза задумчиво оглядела огрызок, оставшийся от яблока. — Как тут на огородах, ничего?

В начале июня прибыли корабли Альянса. Явилась новая военная администрация, приведя за собой караван транспортных судов. Предстояла высылка военнопленных — их ждали охраняемые поселения на одной из окраинных недавно колонизированных планет. Уезжали гражданские, изъявившие желание покинуть крепость. Уходил на Хайнессен 13-й флот.

Отбытие было назначено на восьмое июня, а шестого Мари передали сообщение. Встречи с ней искал заключенный изерлонской тюрьмы, капитан рейхсфлота Фердинанд фон Шеллерман.

Батюшки, Ферди. Она и думать забыла… А попрощаться действительно надо. Все-таки что-то связывало их тогда — что-то теплое.

Часовой на входе проверил пропуск и открыл двери. Немолодой хмурый военный вел ее долгими коридорами — и наконец она оказалась в комнате без окон, с потрескивающей лампой под потолком, ее резкий свет время от времени вздрагивал. Загремело железо, скрипнули петли, и в комнату ввели Ферди в помятом мундире, в наручниках. Часовой встал у дверей.

— В вашем распоряжении час, — сказал он скучающим голосом.

И уставился в потолок, будто ему совершенно не мешала эта отвратительная мигающая лампа.

Фердинанд смотрел на Марию Сюзанну с нежностью, которой она не помнила в нем прежде. Она стояла перед ним, одергивая зачем-то серую форменную куртку с эмблемой на рукаве. Ей было ужасно неловко. Надо было все-таки надеть платье.

— Вижу, тебя пристроили к делу, — выдохнул он наконец, в голосе его прозвучало отвращение и жалость. — Чем тебя заставили заниматься эти люди, Мариэтта?

— Мэри, — тихо ответила она, не зная, что еще сказать.

Он заскрипел зубами, заметался по комнате. Часовой покосился на него, но не пошевелился, полагая, видимо, что вмешиваться пока нет нужды.

— Мэри! Этот ломаный недоязык коверкает все, до чего дотянется. Как ты можешь это терпеть, Мариэтта? Ты, такая утонченная, такая прекрасная — в этом отвратительном наряде! Ты что, крестьянка? Надо же — Мэри!

— Да, — невпопад ответила она. — Я крестьянка. Я кабачки выращиваю.

— Великий Один! Какие еще кабачки!

— "Новый Вавилон", "Гордость Анчурии", "Белый гигант" и цуккини, — пояснила Мари.

Он остановился, глядя безумными глазами.

— Цуккини!.. — простонал он. — Мариэтта, я не могу дать тебе многого, я почти ничего не могу тебе дать, я всего лишь завтрашний ссыльный, но лучше быть женой ссыльного дворянина, чем крестьянкой на полях мятежников! Поедем со мной.

Мари отступила назад.

— Куда? Ферди, я не хочу…

Он стремительно оказался рядом с ней, поймал ее руки своими скованными руками, поднес их к лицу.

— Да подумай же своей хорошенькой головкой, глупышка! Я предлагаю тебе имя, уважение, статус! Никто не посмеет напомнить фрау фон Шеллерман, что она была шлюхой на Изерлоне. Тебе ничего не придется делать. Как бы ни приходилось трудно, я в лепешку расшибусь, чтобы моя фрау не держала в руках ничего тяжелее вышивальной иглы! Послушай меня, милая Мариэтта, и выходи за меня замуж. Ты самое светлое, что есть в моей жизни. Я люблю тебя!

В глазах у нее потемнело. С каждым его словом, казалось, захлопывались дверь за дверью, ставня за ставней, широкий мир выцветал и отдалялся, и сквозь серые стены комнаты свиданий проступал ненавистный розовый будуар.

Часовому было неловко все это выслушивать, и он демонстративно отвернулся.

Вот за это я тоже люблю Альянс, — подумала Мария Сюзанна.

Она отодвинулась, высвободила свои запястья из его горячих пальцев.

— Ферди, ты меня совсем не любишь. Это ты себе придумал в тюрьме. Ферди, ты ведь меня не слышишь. Я не Мариэтта. Я ненавижу это имя с первой секунды, как услыхала его. Мне нравится быть Мэри и Мэри-Сью. Люди, которые так меня называют, еще ни разу не напомнили мне, что я — изерлонская шлюха. Ты умудрился это сделать в первые же полчаса.

— Они просто не знают… — ляпнул Ферди и понял, что тем самым отрезал свой последний шанс, если он у него, конечно, был. Да сказанного не воротишь.

— Они знают, — грустно ответила Мари. — А кто не знает, те догадываются. Все на свете отдала бы за то, чтобы они не знали. — Перед глазами встало смущенное лицо Райнера. Почему он не оглох в ту минуту!

Ей стало стыдно. Она отказывает Ферди, а думает о Райнере. Некрасиво по отношению к обоим. Как будто она не хочет Ферди потому, что хочет Райнера! Не в этом же дело.

— Ферди, — сказала она почти ласково, тут же выругав себя снова: в его глазах снова засветилась надежда. — Ферди, дело не в тебе. Ты хороший человек. Да вот я — я больше не могу так. Ферди, я выращиваю дурацкие кабачки, но это в сто раз лучше, чем ложиться под того, кто заплатит, и не держать в руках ничего тяжелее швейной иглы.

Ферди, я поступила в школу, и если буду стараться, осенью закончу курс. И, клянусь тебе, я поступлю в летное училище и стану пилотом. Как Олле и Ванья. Этого ты мне не можешь дать. Ты хочешь меня любить, как привык. А не так, как мне надо.

Фердинанд задохнулся.

— Значит, эти новые мужчины из Альянса, эти твои пилоты… В них дело, Мариэтта?

Ничего не понял. Ничегошеньки.

— Мари, — сухо отозвалась она. — Для тебя — Мари. До Мэри-Сью ты еще не дорос. Прощай, Ферди. Желаю тебе счастья.

…Она стояла на галерее над ангаром и смотрела, как их ведут к трюмам транспортников. Сложив, как и все, руки за спиной, среди офицеров в черных мундирах шел и ее Фердинанд. Его золотистая шевелюра была видна издалека.

— Там ваш друг? — спросил остановившийся рядом полузнакомый парень. Где-то я видела это лицо… не помню, не важно…

— Да, — ответила она.

Я обидела его. Жаль. Но так будет лучше.

— Вам виднее, — сказал парень, и она поняла, что произнесла это вслух.

Мари дождалась, пока золотая голова Фердинанда скрылась за воротами грузового трюма «Семирамиды», и отправилась в общежитие, кивнув на прощание случайному собеседнику.

Всю ночь ей снился Райнер Блюмхарт.

Изерлон. Ремонтные мастерские

Свергнуть деспотичное правительство — наш священный долг. Объясним это гражданам и воззовем к их патриотизму. Великие свершения невозможны без некоторых жертв… На нас возложена благородная обязанность уничтожить Галактический рейх. Наш долг — спасти человечестов от угрозы этого ига.

К.Виндзор. Священная война. — Хайнессен дейли ньюс, август 796 г. к.э.

Коммодор Форк: Я полагаю эту операцию самым дерзким предприятием в истории Альянса… Наша задача — с большими силами проникнуть вглубь территории Рейха. От одного этого у жителей Рейха кровь застынет в жилах!

Вице-адмирал Ян: Я хочу знать причину, по которой было принято решение об этом вторжении.

Вице-адмирал Бьюкок: Разве дело не в приближающихся выборах?

из стенограммы заседания генштаба Космического флота Альянса свободных планет,10 августа 796 г. к.э.. — Архив министерства военных дел Баалатской автономии

Если молодой женщине приснился топор, то ее избранник будет достойным, хотя и небогатым человеком.

Толкование снов онлайн

Ну вот, они и улетели. И Олле, и Ванья, и Райнер. И даже сержант Гонсалес. Вместо нее прислали молодого человека с рассеянным взглядом и агрономическим образованием. Его не интересовало ничто, кроме растений, так что некому стало спрашивать у Мари, как продвигается ее учеба. Иногда очень хотелось полениться и не решать задачки, не писать рефераты, не заполнять таблицы и тесты — подумаешь, пропущу вечер, наверстаю завтра… Она стискивала зубы и заставляла себя учиться: она обещала Кармен в сентябре сдать экзамены. И пусть Кармен покинула станцию и не сможет проверить, сдержала ли Мари свое обещане, — она все равно будет стараться. Дальше в ее планах была летная школа, а значит — отъезд с Изерлона. Здесь такой школы не было, только курсы механиков.

Весь июнь и большая часть июля прошли в огороде и за коммом, над уроками. Что происходило в мире, Мари не слишком интересовало. Но в конце июля появились слухи и пересуды о скором наступлении на Империю. Тогда Мария Сюзанна прислушалась наконец к тому, что говорили по правительственным каналам. Риторика, действительно, была довольно хищная. Мы пойдем и свергнем Рейх! Мы пойдем и всех победим! Мы пойдем и захватим земли по ту сторону Изерлонского коридора!

А в августе стало ясно: это уже не просто риторика. Это государственная политика. С экранов не сходили члены правительства, призывавшие покарать Гольденбаумов за все их пятисотлетние грехи. Не то чтобы Мари была не согласна — у нее был довольно длинный счет к родимому Рейху, — но военные, окружавшие ее на станции, вовсе не радовались перспективе священного похода. А молодой человек с агрономическим образованием так просто выходил из себя. "Кому она нужна, эта война! Лучше бы хлеб сеяли!" — и, забывшись, крепко выражался в присутствии подчиненных женского пола. Мэри-Сью слушала и соглашалась: мир лучше. Только кто ж ее спрашивал-то.

Август перевалил за середину, и военная машина заработала на полную мощь. Двадцать второго передали репортаж о выступлении. Диктор методично перечислял уходящие с Хайнессена флоты — и сердце Мари отчаянно заколотилось, когда был назван 13-й. Они идут туда, навстречу лазерам и зефир-частицам Галактической империи. Олле, Ванья… Райнер! Глядя на телеэкран, она беззвучно шептала: "Только вернитесь. Только вернитесь живыми. Пожалуйста. Вернитесь". Промелькнуло лицо адмирала Яна. Великий Один, вот с кем я говорила тогда, провожая Фердинанда. Ну и ну. А я все гадала, где я видела этого парня… Пожалуйста, боги, сколько вас ни есть, пусть эти люди вернутся — все!

Потом на Изерлон прибыл штаб вторжения. На жизни Марии Сюзанны это не отразилось никак. Что она могла сделать? Только продолжать учиться да ухаживать за своими кабачками. И еще — слушать, не пропуская, вести с фронта. Где-то там, невообразимо далеко, шли бои. Где-то там погибали люди. Невыносимо было думать, что среди них могут быть и те, кто особенно дорог. Пока ничего страшного о 13-м флоте не передавали, но кто ее знает, альянсовскую цензуру — вдруг она замалчивает что-то серьезное.

В конце сентября она отправила в метрополию экзаменационные тесты. Теперь после работы нечем было занять голову, только телепередачами с Хайнессена и вестями с фронтов. В голосах дикторов звучало напряжение, но речи по-прежнему были бравурными. Нас встречают с распростертыми объятиями! Граждане Рейха понимают, что мы несем им процветание и гражданские свободы! В начале октября этим словам на Изерлоне не верил никто. Из уст в уста передавали: армия голодает. Все ресурсы уходят на прокорм захваченных территорий. Этих территорий слишком много. Но правительство не желает признавать ошибок, а командование подчиняется. Говорят, на окраинных планетах Империи начались бунты против союзных войск. Говорят, что кампания закончится крахом.

Хайнессен прислал аттестат. Ну что же, следовало приступать к следующему этапу — летной школе… Мари отправила по комму свои данные на Эль-Фасиль. Ответ пришел через несколько дней. Ее заявление рассмотрено и отвергнуто. Недостаточно прожить на территории Альянса четыре месяца, чтобы стать полноправным гражданином, а неграждан не берут в военные училища. Обратитесь к нам снова через пять лет.

Пять лет! И что, спрашивается, ей делать эти пять лет? Мария Сюзанна представила себе пять лет на бахче — и со всей ясностью осознала, что сельское хозяйство не ее призвание. Как временная работа — это замечательно. Как дело всей жизни — ни в коем случае. Даже год будет выдержать нелегко, а пять — невозможно.

Иногда она встречалась с Аннелизой. Та пристроилась в офицерской столовой. Подавала еду, убирала посуду, кокетничала с мужчинами — и заодно узнавала свежие сплетни из первых рук. Именно от нее Мари узнала о разгроме транспортного флота, шедшего в сторону фронта.

Они сидели на лавочке в сквере — кажется, на той самой, где она когда-то видела кошмарный сон, — и жевали бутерброды, запивая их жидковатым, зато сладким кофе из термоса.

— Парни говорят — началось, — сказала Аннелиза полушепотом, оглянувшись по сторонам. — Будет очень, очень плохо.

"13-й флот, — подумала Мари. — Райнер…" — а вслух спросила совсем о другом:

— Как ты думаешь, возьмут меня на здешние курсы механиков?

— Зачем тебе это? — изумилась Аннелиза. — Что ты забыла среди железок? Будешь ходить вся в машинном масле. Тоже мне — занятие для девушки. Это ж хуже огорода.

— Это ближе к истребителям, чем кабачки.

— А твоя летная школа?

— Накрылась. Не берут.

— Тогда, наверное, и в механики не возьмут.

— Я все-таки попробую, — вздохнула Мари. — Если не попытаюсь — потом буду жалеть.

— Не знаю, о чем тут можно жалеть, — пожала плечами подруга.

— Я хочу попасть во флот. Хоть как.

— Хоть тушкой, хоть чучелом… — хихикнула Аннелиза. — Не возьмут на курсы — нанимайся в судомойки. Глядишь, назначат на флотский камбуз.

— И наймусь.

Аннелиза поставила пластиковый стаканчик на лавку и взяла Мари за подбородок.

— Ну-ка посмотри мне в глаза. Признавайся, ради кого ты рвешься во флот. Ни в жизнь не поверю, что ты так уж мечтаешь стрелять по Империи.

— Мечтаю.

— Врешь, подруга. Дай-ка угадаю… Рыжий пилот? Нет? Аааа… знаю. Розенриттер с красивыми глазами. И нечего отворачиваться, вон как щеки-то порозовели. Послушай меня, Мари. С чего ты взяла, что тебе поможет военная специальность? Даже если ты попадешь во флот, ты можешь никогда не оказаться рядом с ним. Кораблей много, а ты одна. Ну не расстраивайся так. Что ты носом хлюпаешь? Перестань сейчас же!

— Я боюсь за него, — всхлипнула Мари. — Я боюсь, что больше никогда его не увижу.

…А на курсы ее взяли.

Когда она узнала, в каком полку он служит, в ней всколыхнулись давние детские страхи.

Розенриттеры, гроза Галактики. Демоны из страшных сказок.

Еще в школе училась — одноклассницы и соседские ребята рассказывали истории, в которых истина была спаяна с неуемной фантазией в сверкающий багровыми искрами монолит. Начиналось всегда одинаково: "воевали наши с мятежниками на планете такой-то, я точно знаю, там был сосед…." — или племянник сюзерена, или сын графа из той планетной системы, где выросла няня… — рассказчик сыпал именами и званиями, придавая достоверности своей байке. А потом появлялись розенриттеры. Они были железные. У них были зеркальные забрала, за которыми не видно лиц. Их доспехи были обагрены кровью, она не запекалась, а стекала густыми струйками под ноги, и там, где ступали их тяжелые сапоги, оставались громадные кровавые следы рубчатых подошв. В руках их свистели гигантские топоры с бритвенно-острыми лезвиями, прорубавшими любую броню, хоть стальную, хоть сталепластовую с алмазной нитью, прочней которой ничего на свете нет. Они двигались быстрее, чем это возможно для обыкновенного человека, — говорили, что в их скафандрах есть для того специальные ускорители реакции. Там, где они проходили, не оставалось никого живого. Только разрубленные на куски тела. И лишь редким счастливцам случалось затаиться, не попасться на глаза, и это было чудом, потому что за зеркальными забралами скрывались инфракрасные датчики, отслеживавшие тепло человеческого тела. Рассказывали, как уцелел некий рядовой, принятый за убитого, потому что порубленные его товарищи рядом с ним были еще теплыми, а он догадался закрыть глаза, почти не дышать и совсем не шевелиться.

Почему они назывались Рыцарями Розы, дети не знали, вокруг этого символа ходили легенды одна загадочней другой, но каждому было известно, что на левом рукаве у чудовища в доспехах непременно изображена красная роза. Рассказывали, что без доспехов розенриттера не отличишь от обычного человека, его хищные ядовитые клыки втянуты в десны, а острейшие железные когти — в пальцы, но от рисунка розы они не могут отказаться, и хоть где-то, хоть как-то она непременно будет присутствовать.

Рассказывали, что в розенриттеров людей превращают на той стороне, у мятежников, в специальных лабораториях. Вживляют зубы и когти, второе сердце, черное, все это без наркоза, чтобы чудовище было злее. Своих людей для этой операции мятежники жалеют, уродуют имперских детей, которых глупые родители увезли из Рейха. Монстры, выходящие из тайных подвалов альянсовского медицинского центра, спрятанного на засекреченной планете, непобедимы, злобны и коварны. Но бывает, что красное, прирожденное сердце розенриттера помнит милый Рейх, и тогда рыцарь Розы оставляет мятежников и переходит на сторону своей истинной родины. Увы, ни роза с одежды, ни чернота второго сердца, ни клыки и когти никуда не деваются, и обязательно однажды в таком человеке пробудится кровожадный демон, для которого нет ничего слаще, как разорвать кого-нибудь на куски. Рассказывали, что случалось иной раз имперской женщине полюбить скрытого розенриттера, не заметив розы на рукаве или в петлице фрака. Все они кончили плохо. Рано или поздно звериная сущность супруга брала верх, — говорили, что она включается от укола розовым шипом или даже от запаха розового масла, — и наутро находили лишь труп бедной дамы. Впрочем, иногда всплывал мотив ужаснувшегося содеянным розенриттера, который пришел в себя поутру над телом зверски убитой возлюбленной и покончил с собой. Разумеется, перервав себе горло собственными когтями.

Не было персонажа страшнее розенриттера в фольклоре школьников младших классов.

Иной раз демоны являлись маленькой Марии Сюзанне в ее детских кошмарах: как она лежит в своей кроватке, а в комнату врываются чудовища в кровавых доспехах, со сверкающими топорами, и как она замирает, полуживая от ужаса, и громадная металлическая фигура медленно поворачивает в ее сторону сверкающее зеркальное забрало, а на рукаве разгорается зловещим красным светом цветок розы. Она знает, что надо зажмуриться, но не может. И вот розенриттер видит ее и делает к ней шаг… тут она с воплем просыпалась. Мама прижимала ее голову к мягкой теплой груди, пахнущей уютом и безопасностью, и шептала: "Все, все, маленькая, они уже ушли".

А отчим бранился, узнав, что ей снова снились розенриттеры, и обещал выдрать глупых мальчишек, которые забивают девочке голову всякими ужасами. Потом садился рядом с ней и в сотый раз объяснял, что и скафандры не так страшны, и у наших есть не хуже, и на маленьких детей не охотятся никакие солдаты, а розенриттеры — просто солдаты, штурмовики и десантники, и они бывают только на войне. Она кивала, соглашаясь, — но в голосе отчима не слышалось убежденности: он успокаивал ее, а сам тоже боялся. Кошмар уходил ненадолго и вскоре возвращался опять, и снова она замирала, боясь дышать, а огромная окровавленная фигура с топором чудовищно медленно поворачивала голову, чуя ее в темноте.

Потом она выросла, и эти сны ушли, унеся с собой первобытный ужас, пришли другие, и нельзя сказать, что они были лучше, просто — иные. Но образ, запечатленный в детстве где-то в глубине сознания, никуда не делся, лишь затуманившись и отдалившись со временем.

Когда она прижималась к Райнеру в полутьме ресторанчика "Дикая рыба", ее пальцы коснулись нашивки на рукаве, но ей и в голову не пришло, что это — та самая роза, которой ее пугали когда-то соседские ребята. В следующий раз она встретила его при более приличном освещении и разглядела наконец роковой знак. Мари давно не верила в страшные сказки, и все-таки дыхание на секунду перехватило. К счастью, он не заметил.

Глупости какие — она же разговаривала с ним, она с ним танцевала, и ничего страшного в нем не было. Она касалась его плеч сквозь зеленый китель, ее пальцы ложились на его рукав, он дышал ей в ухо, и голова кружилась от восторга и смущения, и голос его был обыкновенным человеческим голосом, только сердце замирало при его звуке. И вообще весь он состоял из одних достоинств — от красивой внешности до светлой души. Никаких сомнений не было, что она именно светлая. А что касается топора и доспехов — так имперский десант вооружен так же. Конечно, если бы она была врагом на поле боя… Ну так и ангелы ее, рыжий Олле и белокурый Ванья, были милыми и славными в мирной жизни, а в бою взрывали имперские «валькирии», и вряд ли хоть один вражеский пилот в черной с серым форме, сгорая в адском пламени, не считал «спартанцев» чудовищами — если успевал хоть что-то подумать перед гибелью, конечно.

Гораздо позже она сообразила: возможно, если бы она попыталась выдать его криком тогда, на улице веселого квартала, у нее был бы шанс познакомиться и с его боевой ипостасью… на чем бы и кончилась ее короткая жизнь.

А теперь вернулся тот давний сон из детства. Райнер улетел со своим флотом, его не было уже… сколько? восьмого октября исполнилось четыре месяца. И чем дольше она не видела его, тем чаще он снился ей, и чем дальше, тем тревожнее становились сны. Пока не явился тот, забытый кошмар — но иначе. Снова она лежала в постели, и снова в лунном мерцании ночи возникала высоченная фигура в доспехах, и снова к ней поворачивалась, сверкая зеркалом вместо лица, стальная голова, но она больше не была ребенком, она была женщиной, и привычный с детства страх сменился лихорадочным ожиданием — и впервые в этом сне забрало поднялось, и ожидание ее завершилось.

И ведь знала про эту сторону человеческих взаимоотношений столько, что лучше б и не знать — а виделось все трепетным, нежным и сладким, будто она — сама невинность.

Если бы она встретила его наутро въяви, вот это и было бы истинным кошмаром. Но его не было на Изерлоне. Маленькая милость богов среди всеобщей немилости.

Изерлон. Вести из-под Амлитцера

Армия вторжения Альянса состояла из 8 флотов, общей численностью 200 000 кораблей и 30 227 400 человек. 22 августа 796 года армада вышла через Изерлонский коридор на территорию Галактической империи. Однако адмирал Лоэнграмм, стоявший во главе имперского флота, отступив, позволил армии Альянса захватить более 200 звездных систем и вынудил захватчиков обеспечивать снабжение оккупированных территорий. Когда же ресурсы агрессора истощились до предела, флот Галактического Рейха обрушился на него всей мощью. 10 октября началось полномасштабное сражение, завершившееся 15 октября окончательным разгромом космофлота Альянса в звездной системе Амлитцер. Из 30 мли человек погибли более 20 млн.

История галактических войн, т. V. — Серия "Популярная энциклопедия". — Хайнессен, 6 г. Новой эры

Когда ты вернешься, все будет иначе…

Старинная песня

Насчет машинного масла Аннелиза оказалась права. Оно было повсюду. Даже еда приобрела вкус машинного масла. Принципы работы двигателей и прочую теорию механизмов проходили вскользь, упор был на практику. "Разберешь и соберешь машину от начала до конца сорок раз — никогда не забудешь, что первой в двигателе дохнет вот эта фигулька, — говорил мастер, хромой ветеран Симон Горовиц. — Заводская микросхема электронного привода. Что с ней можно сделать? А?" — "Только заменить", — хором отвечали курсанты. — "То-то, — удовлетворенно хмыкал мастер. — А теперь перебираем редуктор". Или еще какой-нибудь узел, покрытый слоем грязной старой смазки.

Соскрести многолетнюю гадость, отмочить в растворителе то, что не соскребается, смазать заново, собрать. Крутится? Не заедает? ОК, положить вооон в то корыто. Не крутится? Начать с начала.

На выходе получались отлаженные двигатели, способные летать машины и насобачившиеся молодые механики.

Работу в огороде никто не отменял. Только отпускали немного раньше — шли навстречу учащейся молодежи. Так что утром Мари вскакивала в шесть, не приходя в сознание, мчалась на бахчу, до трех часов возилась с кабачками — полив, подкормка, опрыскивание, сбор урожая, — потом полчаса на обед, умывание, переодевание — и в мастерские. Приползала в десять вечера, не чуя ног и рук, смывала машинное масло, швыряла в стиральную машину рабочий комбинезон и падала на койку. Казалось бы, после такого сумасшедшего дня сон должен быть мертвым — но ничего подобного. Накопившаяся усталость почему-то проявлялась столь яркими картинами, что лучше бы их не было вовсе. Просыпалась, вспоминала, на каком она свете, вскакивала — и мчалась все по тому же замкнутому кругу.

В мастерской всегда бубнил правительственный телеканал — и мастер, и курсанты нервничали и дергались, ожидая от хода кампании самого худшего. Если раздавался сигнал экстренных новостей, его слышали даже сквозь рычание мощной дрели и визг токарного станка. Бросали все, бежали к экрану. Слушали с угрюмыми лицами. Хороших новостей не было. Плохие — бывали.

Потом произошел разгром при Амлитцере.

Вся станция гудела. Новостная программа перечисляла погибшие флоты. Мари стояла в мастерской перед экраном, вцепившись обеими руками в верстак, так что пальцы побелели, в глазах было темно, а губы беззвучно шевелились: "Только не 13-й. Только не 13-й. Пожалуйста. Только не 13-й", — так что когда прозвучал наконец номер 13, ей показалось поначалу, что и ему конец. Голова закружилась, ноги подкосились. Не упала — крепко держалась за верстак, — но шатнуло. Сердце пропустило удар. А потом сквозь туман с трудом пробилось — живы. Возвращаются.

Вот тут она и сползла на пол, бледно-зеленая, по щекам катились слезы неимоверного облегчения. Соученики, стоявшие рядом — Тино Полетти и Джейк Майнс, — кинулись к ней:

— Что с тобой?

— Все замечательно, — ответила она и засмеялась. И никак не могла остановиться. Все смеялась и смеялась. Только увесистая пощечина мастера привела ее в чувство.

— Иди домой, — проворчал Горовиц. — Сегодня от тебя все равно не будет проку.

И конечно, в своей комнате в общаге она заснула каменным сном, и не снилось ей ничегошеньки.

А потом они явились на Изерлон. Сквозь туман искусственного неба опускались их корабли, и стоявший рядом с Мари сокурсник — мастер, так и быть, отпустил молодежь на полчасика посмотреть на прибытие, — одно за другим перечислял прославленные имена. Тино знал о флоте Альянса все: как начал в детстве играть в кораблики, так до сих пор не перестал, смеялись товарищи. В охраняемую зону крепости курсантов не пустили, и Мария Сюзанна маялась до позднего вечера, мысленно рвалась бежать, искать, обнять каждого, убедиться, что действительно живые, но пришлось возиться с железом до положенного часа. И так днем гуляли, — сказал Горовиц строго. Возразить было нечего. Хотя все из рук валилось, честно говоря.

Вырвавшись наконец из мастерской, она поставила рекорд по скорости отмывания с кожи жирной черной грязи, рекорд по глажке платья (все того же, синего, еще имперского) и суперрекорд по причесыванию — и побежала к офицерской столовой в надежде встретить знакомых.

— Стой, — окликнул ее солдатик у входа. — Пилотов ищешь, небось? Они пошли в "Дикую рыбу", просили всем, кто будет искать, передавать.

— Спасибо! — крикнула Мари, разворачиваясь на бегу.

Полутемный зал, грохочущая музыка, громкие голоса. Белокурая голова Ваньи так и светится рядом с рыжей шевелюрой Олле. Мари скатилась по лестнице, споткнулась, полетела вперед — и оказалась в надежных руках Поплана.

— Ну, здравствуй, Мэри-Сью, — засмеялся тот.

— Вечно на тебя девушки так и падают, — хмыкнул Конев. — Чем ты их приваживаешь, а?

— Это секрет, которого тебе никогда не понять, — отозвался Поплан, ставя Мэри на ноги. — Обрати внимание, девушки падают на меня, даже когда влюблены в других.

Мари смутилась. Действительно, глаза ее непроизвольно шарили по залу в поисках Райнера. И этот паршивец Поплан прекрасно понял, кого ей не хватает.

— Розенриттеры подойдут попозже, — сказал он, ухмыляясь. — Придется тебе пока посидеть, побалакать с нами, скромными пилотами. Рассказывай, как живешь, как твои овощи. — Тут он картинно принюхался. — И почему от тебя пахнет машинным маслом. Подцепила механика?

— Вот еще, — фыркнула Мари. — Я сама теперь механик. Почти.

— Вау, — сказал Оливер.

Наконец явились розенриттеры, и все вокруг поблекло, — потому что разве есть вокруг еще кто-то, если пришел Райнер? Она впала в ступор и только смотрела на него — как он улыбается, как хлопает по плечу товарищей, как поворачивается к ней, — его подтолкнул Ванья со словами: "глянь, там тебя дожидаются", — подходит, щелкает каблуками, наклоняет голову: «Здравствуй». И тут она совсем лишилась разума, потому что шагнула навстречу, уткнулась лбом в зеленый китель, а руки сами легли ему на плечи, но не остановились на этом и скользнули выше, к его лицу. Он на мгновение замер, а потом обнял ее и коснулся губами ее волос. И повторил: «Здравствуй».

Больше он ничего не сказал, а она ничего не ответила. Включилась голова — великий Один, все вокруг смотрят! — хихикают, наверное. Мари отодвинулась, и он тут же ее отпустил. Наконец стал слышен шум в зале, и действительно, хихикали, подначивали, давали советы: "Блюмхарт, держи крепче! Не упусти!.. — Ну что же ты, растяпа… — И правильно, заграбастал себе одному нашу Мэри, а с ней танцевать каждому охота… — Тогда подвинься, Блюмхарт, дай пригласить девушку…" Мгновение близости, когда все будто исчезли, миновало и больше не возвращалось, оставив ноющую занозу за ребрами.

Кажется, она с кем-то танцевала, что-то пила и даже смеялась, а впрочем, уверенности никакой — голова отключилась снова. Все было как прежде, только теперь здесь был Райнер, и она все время чувствовала кожей его присутствие. Это было важнее всего на свете. И парня, которого ей представили пилоты чуть погодя, она не запомнила. Долговязый, веснушчатый, лохматый. Кивнул, ухмыльнулся, отошел. Что ей было до него! Она забыла его имя, едва его звук растаял в шуме голосов.

Только одно она и выловила из общего гула — ребята теперь здесь надолго. 13-й флот будет обитать на Изерлоне. Адмирал Ян назначен командовать станцией. Значит, Райнер Блюмхарт долго-долго никуда не улетит.

Хоть бы так было всегда.

Изерлон. Жизнь как праздник

Стойкие воины, сражавшиеся тщетно и захваченные во вражеский плен. Обещаю вам, что не стану вспоминать о вашем пленении. И отменю бессмысленную традицию считать это преступлением, достойным кары. Всем вам, тем, кто вернулся, будут выданы пенсии и выходные пособия. А те, кто желает, могут вернуться на воинскую службу без всяких ограничений. Всем будет присвоен статус первого класса. Наши солдаты. Герои. Вам нечего стыдиться. Возвращайтесь домой, высоко подняв головы. Позор лежит на трусливых командирах прежней армии, которые посылали вас на передовую, туда, где у вас не было иного выхода, кроме как сдаться в плен. Я, адмирал Лоэнграмм, благодарю вас всех и прошу у вас прощения. И, наконец, выражаю признательность Союзу свободных планет за позволение произвести этот обмен военнопленными во имя гуманных целей.

Главнокомандующий Космическим флотом Галактического Рейха

гроссадмирал Райнхард фон Лоэнграмм

Вспышка сверхновой. — Сборник документальных материалов о кайзере Райнхарде I. — Феззан, 4 г. Новой эры

Чтобы паровоз взлетел, просто доработайте его напильником.

Из непроверенных источников

Она продолжала возиться с железом, и мастер все реже фыркал на нее, все чаще удовлетворенно хмыкал: "Будет толк". Иногда удавалось встретиться с друзьями-пилотами, всегда находившими повод для развлечения. Если не было национального праздника или дня рождения бабушки, значит, была первая пятница на этой неделе или, скажем, проводы борделя мадам Берлитц. Ибо "Райская птичка" дождалась наконец исполнения своей заветной мечты — появления на станции феззанского купца.

На проводы борделя Мэри по понятным причинам не пошла, хоть ее и звали — Оливер было ляпнул: приходи, мол, будет весело, но напоролся на такой горький взгляд, что поднял руки: "Не стреляй, виноват, больше не буду", — а потом еще два раза извинялся. Пока не дошло: лучше просто не поднимать эту тему. Зато Аннелиза не пропустила великого события и, разумеется, прибежала с полным подолом сплетен и пересудов.

Торговец, некий Шаплен, пришел на Изерлон с грузом вина, консервов, тканей, сувениров, образцов оружия новейших феззанских разработок — эдакая летучая мелочная лавка. Едва появившись в порту, он был изловлен мадам Берлитц, прижат к ящику с люстрой, вокруг столпились ошалевшие от безделья разряженные девицы, сладко улыбаясь и строя глазки, — словом, устоять было никак невозможно, да еще ему намекнули, что в пути с ним будут ласковы… Мсье Шаплен задержался на станции ровно настолько, чтобы распродать свои товары и погрузить в трюм люстру мадам Берлитц — и чтобы вывести на борту своего транспортника разноцветную надпись "Райская птичка".

Ибо он был настоящий коммерсант и выгоду чуял за парсек. Отвезти бордель в Рейх? Нет ничего проще. Но куда лучше — не отвезти в Империю, а возить по Империи. Представляете, мадам, прилетаем мы на какую-нибудь недавно колонизированную планету, где баб не видали несколько лет. Снимаем сливочки — и летим дальше… и порт приписки у судна, между прочим, Феззан… а? Ударили по рукам, и вскоре, сверкая свеженарисованной вывеской, летучий бордель Берлитц и Шаплена покинул негостеприимную территорию Альянса, не признающего бизнеса определенных сортов. Хотят упускать доходы ради принципов? Их дело. Уж Шаплен и Берлитц — не упустят.

— Маргерита сказала, они уже и люстру в кают-компании привинтили, — смеялась Аннелиза. — Чтобы прибыть к клиентам, так сказать, во всеоружии. Сидят эдак колонисты в недоосвоенной дыре, и тут к ним с неба спускается это…

— С люстрой, — отозвалась Мари.

— Ага! Думаю, у них дело будет процветать.

— Да пусть процветают, скатертью им дорога. Лишь бы не здесь, — хмыкнула Мари.

Она не сразу поняла, почему с этого дня у нее спина стала прямее, а походка — легче. Будто с плеч свалился привычный и оттого прежде не замечавшийся тяжеленный груз.

Постыдное прошлое улетело в неизвестном направлении и больше не вернется.

В середине декабря на Изерлон прибыл с переговорами имперский адмирал Кирхайс. Обмен военнопленными. Залог мира? Неужели война остановится, начнется спокойная жизнь, всеобщее счастье и благоденствие? Друзья Мари сомневались, что возможен столь радостный исход. Ходили слухи — неспроста это. В Рейхе сменился кайзер, вместо прежнего Фридриха, который был "ничего, человек приличный", на трон усадили несмышленыша пяти или семи лет отроду, а править будет прежний госсекретарь, старый подковерный интриган Лихтенладе, и с ним стремительно взлетающая звезда имперского небосклона, юный и гениальный Райнхард фон Лоэнграмм. Поговаривали, что этот не успокоится, пока не сожрет всю Галактику и не выплюнет ее косточки. Если он взялся выменивать своих пленных, значит, ему это для чего-то нужно, а хорошего задумать в Рейхе не могут по определению. Но наши политики не упустят случая продемонстрировать любовь к народу любым способом — и уж пусть в погоне за лишними голосами сделают доброе дело. Свобода трех миллионов сограждан стоит чего угодно. Так что договор скорее одобряли, но опасались подвоха. Уж очень задумчив адмирал Ян, — говорили изерлонские военные. — Чует ловушку. Наш адмирал ловушки завсегда чует, ведь он сам большой мастер их устраивать, тем и знаменит на всю Галактику.

Так или иначе — а на станции впервые с мая месяца появились люди в черной форме с серыми оплечьями и зазвучала знакомая с детства речь. Мисс Беккер почувствовала, как от этих голосов в ней снова просыпается девчонка третьего сорта, пыль под армейскими сапогами, и нельзя сказать, что это ей понравилось. Теперь она старалась не появляться на улицах без сопровождения альянсовских военных — чтобы у прежних сограждан и мысли не возникло, будто у нее нет защиты. Но имперцы были тихими и вежливыми, не обращали на гражданское население Изерлона ни малейшего внимания — и сгинули после подписания договора, будто и не было.

Безусловно, это был отличный повод для праздника. По крайней мере для Мари. Пилоты же — как мысли читали. Едва исчез за пределами станционного воздушного пространства ярко-красный, игрушечно-нарядный, если б не был таким опасным, флагман Кирхайса, как Поплан провозгласил очередную гулянку все в той же "Дикой рыбе" — под лозунгом "Чтоб их еще сто лет не видать". Но вечеринка вышла скучной: Райнер не пришел. Чем уж были заняты розенриттеры в этот вечер, история не сохранила, но не было ни одного из них, и Мари ушла в общежитие рано, усталая и грустная. Танцевала, а как же — ее никогда не отпускали без нескольких туров вальса, особенно те, кто умел считать до трех. Выяснилось, между прочим, что хорошо танцует тот веснушчатый, имя которого она не могла вспомнить, а спросить было неловко: ведь Поплан его представил еще когда. Так и разговаривала с ним, обходясь обращением на «вы», к концу беседы, впрочем, перешедшим в «ты». Славный парень, и на язык остер, надо будет потом осторожненько выведать, как же его все-таки зовут. А то некрасиво.

Единственное, что было в этой гулянке хорошего — она наконец набралась храбрости и заговорила с другом Олле о своих жизненных перспективах.

— Ты меня принял в 13-й флот, помнишь? — сказала она Оливеру. — Пошутил, теперь отдувайся. Что мне нужно сделать, чтобы меня взяли механиком на корабль?

— И на который из кораблей ты целишься, дитя мое? — Поплан скосил хитрый зеленый глаз.

— На тот, где будешь ты, — без колебаний ответила она. — Ты меня будешь учить летать.

— Чтобы учиться летать, тебе не нужен конкретный корабль. Приходи, у меня тут группа зеленых юнцов, и все хотят стать «спартанцами».

— Я не военнослужащая, меня не пустят.

— Да, это проблема… Вот что. Твои курсы ведь выдают свидетельство о квалификации?

— Обещали.

— Но пока не выдали. Понятно. Сколько тебе еще учиться?

— Выпуск только весной, так что…

— Тогда учись. Как только получишь свой аттестат, приходи — я замолвлю словечко, в отряд механиков 13-го флота тебя всяко зачислят.

Мари вздохнула.

— Я боюсь, что вас снова сорвут что-нибудь завоевывать, и я не успею…

— Вот когда сорвут, тогда и будем трепыхаться. А пока пойдем-ка к ребятам, что-то они заскучали. Эй, Конев, снова серьезен, как боеголовка. Встряхнись. Я привел тебе Мэри, и хоть ты не герой ее романа, это не мешает тебе пригласить ее на танец.

И тут Мари, конечно же, сильно покраснела и невольно окинула зал быстрым взглядом, но нет, герой ее романа не появился. Иван кивнул, подал руку, и она пошла в круг. Ноги двигались машинально, привычно попадая в ритм, а мысли топтались по еще более привычной давно исхоженной вдоль-поперек дорожке. Что ж это такое, я поумнею когда-нибудь?

— Когда-нибудь, — хмыкнул Конев.

Ну вот, она опять думает вслух.

Изерлон. Новый, 797-й

Лимон — в христианстве является знаком верной любви.

Из непроверенных источников

Кружиться в вальсе — к беззаботности; все у вас хорошо, и слава Богу!

Толкование снов онлайн

А назавтра Райнер встретил ее у общежития. В середине дня. Она вернулась с огорода, — в пропотевшей рубашке и запачканном землей комбинезоне, с пятнами грязи на лице, с чернотой под ногтями, — а он стоит. В форменных белых брюках и зеленом кителе с розой на рукаве. Ей хотелось провалиться сквозь мостовую. Он пришел, а она в таком виде!

Райнер понял, что явился невовремя, извинился и уже хотел уйти.

— Подожди, — торопливо сказала она. — Я сейчас, только переоденусь.

У нее было полчаса на все про все, но она вычеркнула из обычного списка дел обед и уложилась в десять минут. Выскочила, бледная, испуганная — вдруг не дождался? Но он стоял возле подъезда и от нечего делать изучал кадку с чахлым лимонным деревом, гордость коменданта общежития. Тот буквально трясся над своим лимоном и никому не позволял даже близко подойти, но с розенриттером связываться побоялся, только нервно топтался у окна в вестибюле, не сводя глаз с опасного гостя и драгоценного деревца.

Мари встала рядом.

— Это что за растение? — спросил Райнер.

— Лимон, — ответила она.

— Ух ты, — восхитился он. — И плоды бывают?

— Да, только не дозревают.

— Осыпаются?

— Нет, обрывают. Кто быстрее — комендант или жильцы. Последний раз победили жильцы, комендант опоздал. А мы пили чай с ворованым лимоном два дня. Тоооненько так нарезали, чтобы всем хватило. — Помолчала и решилась: — Ты пришел поговорить о фруктовых деревьях?

— Нет, — ответил он, и она не поверила своим ушам, когда он продолжил: — Я пришел повидаться с тобой, а то вчера не смог вырваться в "Дикую рыбу" — генерал гонял нас в хвост и гриву, обленились, говорит, и я с вами, пахать, пахать и пахать… Ну и пахали. Тебе в мастерскую? Пойдем, провожу.

Они шли медленно-медленно, потому что идти было пять минут, а у них были все двадцать. И не разговаривали — не знали, что сказать. Просто брели в молчании, думая каждый о своем — по крайней мере она судорожно искала тему для разговора и все не находила, а уж что было на уме у него, кто знает. Наконец она остановилась и произнесла с отчаянием в голосе:

— Ну давай я тебе про лимоны расскажу, что ли.

— Зачем? — опешил он.

— Затем, что я не знаю, о чем говорить, и ты молчишь.

Он засмеялся.

— Мне интереснее было бы услышать про Мэри-Сью Беккер, но, боюсь, мы уже пришли.

Она оглянулась по сторонам — и действительно.

— А я очень хотела бы послушать о Райнере Блюмхарте, — ответила она. — Только мне пора.

И тогда он спросил, какие у нее планы на вечер.

Планы на вечер! Да если в его планы на вечер входит она, ее планы немедленно будут перекроены… тем более что их и нет.

И был вечер, и была лавочка в сквере, и краткое изложение истории семейства Блюмхарт — от момента выезда за пределы Рейха, и еще более краткое изложение истории семейства Шлезинг, с купюрами в биографии лично Марии Сюзанны, тем более что он все равно знал о ней самое худшее. И был неловкий осторожный поцелуй, и ее голова у него на плече, и шепот: "Скажи, я правда тебе нравлюсь? Честно?" — "Честно. Ты чудесная девушка. Хочешь, поклянусь?" — "Глупый, лучше поцелуй еще".

И между прочим, ничего лишнего он себе не позволил. Хотя, пожалуй, она не стала бы возражать.

Новый год на Изерлоне воистину был новым: демократическое празднование. Бывшие граждане империи привыкли к жесткому разделению по сословиям. В прежние времена высшие армейские чины, они же и самые знатные персоны, пировали отдельно, в чопорной роскоши, офицерство помельче — отдельно, рядовые — сами по себе, гражданские — сами по себе. Конечно, веселый квартал гремел музыкой и сиял иллюминацией, и даже искусственный снег украшал подоконники самых богатых домов, но в праздники, как и в будни, офицерство приходило к горожанам — и никак иначе.

А демократы пригласили горожан к офицерам. Большой зал собраний, прежде видавший лишь выстроенных четкими рядами военных, по стойке смирно выслушивавших приказы командования, с недоумением взирал на бурлящую неуправляемую толпу, половину которой составляли штатские. Разумеется, все население крепости никак не могло сюда поместиться — да и не пыталось, — но военные пригласили кого хотели, невзирая на чины и звания, и Мари, державшаяся поближе к друзьям-пилотам, оглядывалась по сторонам, то и дело натыкаясь на знакомые лица. Вон булочник герр Майзель со своей фрау и двумя дочками-подростками, вон девчонки из бывшего "Серебряного орла", переименованного (опять патриотически!) в "Золотую звезду", — кокетничают напропалую с бригадным генералом фон Шёнкопфом, вон ребята из мастерской, и мастер Горовиц тут, хромает, окидывая орлиным взором клубящуюся толпу. Тони и Джейк заметили ее, протолкались, поздоровались с пилотами, уважительно косясь на погоны — и посторонились, давая дорогу стайке молодежи в форме. Эти тоже явились засвидетельствовать почтение Олле и Ванье.

— Мои ученики, — с невыразимой гордостью произнес Поплан. — Вот с ними и будешь заниматься, когда дозреешь.

Светлоголовый юнец с большими глазами покосился на Мэри и усмехнулся, видимо, сделал какие-то выводы, и конечно же, неправильные.

— И нечего усмехаться, энсин Минц, — Поплан строго поднял палец. — Мисс Беккер достойная девушка и вовсе не моя зазноба, правда, мисс?

Мари сморщила нос.

— Конечно, нет, милый Олле, — проворковала она, состроив глазки.

Конев у нее за спиной как-то подозрительно хрюкнул.

И тут она увидела Райнера, и вся игра слетела с нее шелухой. Она не заметила, как юнец проследил ее взгляд и ехидно ухмыльнулся, как Поплан пихнул его локтем, как засмеялся, провожая ее глазами, Конев — она летела на свет бабочкой… нет, она летела по прямой, как стрела к мишени, пронзая толпу насквозь, не ощущая ее сопротивления.

— Ого, — произнес сзади энсин Минц. — Вот повезло Блюмхарту.

Но Мари все равно не услышала.

Она даже не услышала беспримерной праздничной речи командующего Яна, состоявшей из одной фразы: "Всех с праздником, желаю хорошенько повеселиться".

— Красноречив, как всегда, — прокомментировал юный энсин Минц.

— Не распыляется на мелочи. Главное-то сказано, — отозвался Олле.

Мари кружилась со своим розенриттером, отгороженная от толпы невидимым непроницаемым колпаком, под которым не было никого, кроме их двоих и музыки. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…

Новый, 797-й.

"Гиперион". На Хайнессен

13 апреля 797 года Космической эры. Мы, Военный комитет национального спасения Альянса свободных планет, взяли столицу, Хайнессен, под свой контроль. Действие Конституции Альянса временно приостанавливается. Законы и приказы Военного комитета национального спасения имеют приоритет над всеми остальными. Конституция Альянса заменена следующими эдиктами. С целью свержения Рейха учреждается система национального единства. Совет объявляется распущенным на неопределенное время. Политическая деятельность и свобода слова ограничиваются ради блага страны. На всей территории Хайнессена объявляется военное положение. Все космопорты передаются во власть армии. Приверженцы антивоенных взглядов и убеждений снимаются с занимаемых должностей. Уличенным в коррупции чиновникам и политическим деятелям выносится смертный приговор. Те, кто откажется проходить военную службу, будут сурово наказаны. С целью покарать подобные элементы гражданская полиция поступает под контроль армии. Социальное обеспечение отменяется как разлагающий фактор. Также мы ставим своей целью возродить в обществе здоровый дух… А теперь, граждане, офицеры и солдаты армии Альянса свободных планет, представляю вам председателя Военного комитета национального спасения.

Из заявления Военного комитета национального спасения. — В сборнике "Хунта адмирала Гринхилла". — Хайнессен, 8 г. Новой эры

Не это ли утверждал 500 лет назад Рудольф фон Гольденбаум? Чтобы свергнуть основанную Рудольфом империю, они готовы возродить его призрак.

Чудотворец. — Ян Вэньли в воспоминаниях соратников. — Хайнессен, 4 г. Новой эры

Оборонный пояс вокруг планеты Хайнессен — Ожерелье Артемиды — автоматически отражал любую атаку, выпуская по приближающимся целям самонаводящиеся ракеты. Наличие Ожерелья внушало уверенность в своих силах военным Хайнессена. Оказавшись перед необходимостью лишить военную хунту адмирала Гринхилла иллюзии неуязвимости, Ян Вэньли нашел неожиданное средство. Изо льда были вырезаны огромные глыбы. На них установили реактивные двигатели и запустили эти своеобразные снаряды, целя в автоматические орудия Ожерелья. Ракеты оборонного пояса оказались малоэффективны против массивных глыб, перемещавшихся с большой скоростью, — куски льда просто смели Ожерелье. Опасности же для жизни людей не было никакой: ни для нападающего флота — он не приближался на опасное расстояние; ни для планеты — даже если бы лед вошел в атмосферу, там бы он и испарился. Впрочем, ледяная лавина была нацелена тщательно.

Чудотворец. — Ян Вэньли в воспоминаниях соратников. — Хайнессен, 4 г. Новой эры.

Близилась весна, а с ней долгожданное свидетельство о квалификации механика — но ничто в этой вселенной не происходит так, как намечено. Прежде чем закончился курс, закончился мир: Альянс свободных планет вскипел по краям, забурлил, заискрил неисправными линиями связи и управления — и галактика опомниться не успела, как ей была явлена военная хунта адмирала Гринхилла. 13-й флот и лично адмирал Ян оказались силой, от которой слишком многое зависело. Собственно, они давно были таковой, но теперь это проявилось со всей очевидностью. Тот, на чью сторону встанет Ян и его флот, будет править Альянсом. Гринхилл надеялся, что это будет его сторона, но просчитался.

Адмирал Ян реагировал стремительно, а значит, Мэри нужно было действовать еще стремительнее, чем прославленный Чудотворец, и успеть-таки вписаться в уходящий флот механиком.

Старик Горовиц упирался добрый час, потом сдался и вытащил из сейфа типовой бланк, заполнил его на имя Мэри-Сьюзен Беккер, притиснул большую фиолетовую печать.

— Держи свой аттестат, — вздохнул он. — В общем-то ты и вправду уже справишься. Лети, глупый воробей. Куда тебя несет, там же стреляют…

— Вот именно, — ответила Мари. — Спасибо, герр Горовиц. — Чмокнула старика в щеку, чем сильно его смутила, и побежала к Оливеру за обещанной протекцией.

Поплан поступил просто и нагло. Он привел ее за руку прямо к адмиралу Мюраю.

— Альянса не существует, — сказал он без предисловий. — Решения о зачислении во флот по революционным временам, думаю, вы можете принимать сами.

— Кого это вы собираетесь зачислить в мой флот? — скрипуче спросил крайне недовольный Мюрай, знаменитый буквоедством и уважением к инструкциям.

— Механик Мэри-Сьюзен Беккер, — пискнула Мари. — Вот аттестат.

— Кхм! — сурово сказал Мюрай. Взял бумагу в руки, внимательно изучил подпись и печать, посмотрел на Марию Сюзанну, потом на Поплана. Помолчал, пожевал губы. — Кхм! Ну… ладно.

И убрал аттестат мисс Беккер в ящик стола.

— Спасибо, адмирал, — быстро отреагировал Оливер, подталкивая Мари к дверям. — Я покажу, где кубрик механиков «Гипериона».

Вслед им раздалось ядовитое "кхм!", но возражений не последовало.

Когда 13-й флот уходил с Изерлона, в секции малого истребительного флота флагманского крейсера «Гиперион» среди прочих вылизывала машины светленькая девушка с двумя косичками, механик Мэри-Сью Беккер.

Вас, конечно, интересует чемодан? А как же… Он ждал ее под койкой в общей каюте на восемь мест, еще более облупленный, чем прежде, а в нем — тщательно залатанное синее платье, серый рабочий комбинезон, куртка с эмблемой на рукаве, бельишко, старая потрепанная книжка и золотая ложечка.

Если бы ее спросили, зачем ее несет на войну, она теперь не смогла бы даже прикрыться стрельбой по Рейху — потому что теперь война была гражданской. Альянс воевал с Альянсом — сторонники старого Верховного совета с нынешним Советом спасения. И 13-й флот против Совета спасения — за основы демократии: личные человеческие права. На этом поле что было делать девушке, еще год назад о демократии не слыхавшей? Но, во-первых, в 13-м флоте были ее друзья, а во-вторых, ей объяснили, что Совет спасения — это как Гольденбаум. Бывшая подданная Гольденбаумов не колебалась ни секунды и встала малым кирпичиком в ту стену, которая была против.

— И если кто хочет жить при Гольденбаумах, спроси меня — как, — мрачно сказала она сослуживице Каролин Вонг, копаясь вместе с ней в потрохах забарахлившего «спартанца».

— И как? — немедленно спросила Каролин.

— Ну прежде всего, ты бы там вообще не жила, — отозвалась Мари, взглянув в узкоглазое смуглое личико, носившее явные черты неполноценной желтой расы. — Происхождение неарийское. Таких, как ты, в Рейхе давно нет.

Каролин зло прищурилась.

— А такие, как ты?

— А такие, как я, есть, да не стоят ломаного гроша.

Впрочем, чем больше она слушала разговоры окружающих о судьбах родины, тем больше склонялась к тому, что правое дело — не на стороне А, то есть Верховного совета, и не на стороне В, то есть Совета спасения, а вовсе на стороне С — то есть 13-го флота. Но сторона С хранила верность стороне А и не желала становиться самостоятельной силой. Многие об этом сожалели, некоторые вслух.

13-й флот шел к Хайнессену, собранный и опасный.

Крейсер — большой корабль, и младенцу ясно. Но насколько он велик, понимаешь только изнутри. Мари уже который день работала в ангарах «Гипериона» — и еще ни разу не встретила никого из прежних знакомых, кроме пилотов да энсина Минца. Само собой, они сталкивались возле «спартанцев». Да где им и было еще встречаться? Механики жили в своем секторе, питались отдельно от офицеров — с рядовым составом, работы было выше головы, вздохнуть некогда.

Оливер, как и обещал, записал ее в учебную группу, и на третий день пути над Мэри впервые захлопнулся прозрачный фонарь кабины. Не настоящего истребителя, разумеется, а тренажера, — но ее и это привело в веселый ужас. Поплан вовсю развлекался, глядя, как шестеро новичков путаются в экранах, циферблатах, кнопках и тумблерах, но не вмешивался. Наконец, фонарь отщелкнулся, в наушниках раздалось:

— Вылезайте, гроза Галактики. Идите полюбуйтесь, как вы летали.

Слегка позеленевшие от волнения, они столпились у экрана, напряженно вглядываясь. Шесть маленьких истребителей кувыркались по расчерченному координатной сеткой полю.

— Курсант Льюсон, как можно видеть, топчется на месте, — тоном экскурсовода комментировал Поплан. — Курсант Вагнер, вы озирались по сторонам, что ли? Иначе не понимаю, зачем вы крутились в этой плоскости вокруг вашего хвоста… Курсант Беккер, хвалю: к концу полета, похоже, вам удалось найти в кабине штурвал. Курсант Веменцгаари… ну и фамилия у тебя, Хекке, без разбега не возьмешь… неплохо, только не лупи так по клавишам, они чуткие, — смотри, как дергает твою машину. Впрочем, дело наживное… Курсант Ольтерман, уверяю вас, машина может лететь не только по прямой. Поворачивать она тоже умеет. И, наконец, курсант Гасеф…

— Гусев, — пискнул щуплый взъерошенный юноша с оттопыренными ушами.

— …благодарю за поправку, так действительно лучше звучит… Так вот, курсант Гусев. Вы летали довольно прилично, но скажите мне, ради всех чертей ада, почему — кормой вперед? Это крайне неудобно, на мой взгляд.

От двери раздалось ехидное хихиканье. Время, отведенное группе начинающих, истекало, начали подходить более опытные ученики Поплана. И это как раз явился энсин Минц — и теперь резвился за их счет.

— О, — обрадовался Оливер, — ты-то мне и нужен, Юлиан. Иди-ка сюда. Курсанты, перед вами офицер Минц. Ему весело смотреть, как вы не умеете. Он-то уже почти пилот, я даже, пожалуй, рискну вскоре выпустить его в космос. Так вот, курсанты! Довожу до вашего сведения, что энсин Минц в первом учебном полете на тренажерах — как вы сегодня, Ольтерман, — взял прямой курс на созвездие Персея и дунул, только дюзы мигнули. Мы с Коневым, помню, делали ставки, досвистит ли он за час учебного времени до столицы Рейха или только до окраин. И ничего, как видите, научился, летает. Почти. — Окинул курсантов взором заботливого дядюшки. — Курсант Вагнер, поправьте воротничок. На сегодня все. Свободны.

Ученики развернулись и двинулись к выходу.

— Мэри, — окликнул Поплан совсем другим, неофициальным голосом. — Тебе привет от нашего общего друга. Просил передать, что соскучился, но генерал им роздыху не дает.

Она остановилась, перевела дыхание. Ответила:

— Спасибо. Увидишь его — скажи, я тоже скучаю. — И поспешила вслед за остальными.

Мари потрогала одну за одной клавиши левого маневрового и нахмурилась. Опять тонкая регулировка через раз не отзывается. Где-то контакт барахлит… Снова откинула крышку на панели и повела тестером вдоль микросхем.

Нет, все в порядке. Это не здесь.

Ладно, лезем глубже…

И конечно, именно в самой неприглядной позе — голова в двигателе, попа наружу — и застал ее возглас от двери. Юлиан.

— Эй, Мэри, ты тут? Тебя Блюмхарт искал.

Тестер выскользнул из пальцев, закачался на шнурке, ударился о трубку АГРТ-привода, и та отчетливо хрустнула, а на тестере погасла лампочка индикатора. Помянув про себя всех йотунов Йотунхейма, Мари вывинтилась из недр машины.

— Я здесь, — отозвалась она.

— О, теперь вижу, — Юлиан подошел. — Так вот, тебя Блюмхарт искал, но не нашел, а теперь их уже отправили.

— Куда… отправили? — осторожно спросила Мари. В груди как-то нехорошо ёкнуло.

— Да на Шампул… ты чего? Мэри, не волнуйся ты, розенриттерам Шампул — раз плюнуть. Генерал Шенкопф взял десантные бронемашины, путчистов там мало, а население за нас.

Оказывается, разминулись на каких-то десять минут. Ну что ей сегодня втемяшилось идти разбираться с К-27, не дожидаясь начала смены? Проснулась раньше времени с ощущением — что-то не так, решила, что возня с неисправной техникой — лучшее средство от дурных предчувствий… и Райнер ее не нашел!

Глубоко вздохнула, сосчитала про себя до десяти, удерживая на языке неуместные восклицания, кивнула Юлиану и нырнула снова в потроха двадцать седьмого. Из-под приборной доски ее голос прозвучал глухо:

— А когда вернутся, не знаешь?

— Несколько дней, как пойдет. Будут новости — я скажу. — Помолчал. — А меня не взяли. Я просил генерала…

— И правильно не взяли, — проворчала Мари двигателю. — Маленький еще.

Энсин Минц услышал и, разумеется, обиделся.

— Маленький, не маленький, а стрелять, между прочим, умею получше некоторых. — Подождал немного, пожал плечами: — Ладно, до встречи, курсант Беккер. — Удаляющиеся шаги.

Ну вот. Кто ее за язык тянул? Задела мальчишку — ни за что, ни про что.

Что их там ждет, на этом Шампуле?

Стиснула зубы. Отвертка соскальзывала с шляпки винта, пальцы дрожали. Ничего, сейчас мы добудем эту сомнительную трубку, которая имела наглость хрустеть, когда не просят… Ну конечно, треснула, и хорошо, что сейчас. Бракованная, что ли… А потом разбираться с дурной сенсорикой. И тестер сломала. На весь день, похоже, хватит. Не руки сегодня, а крюки.

…Они вернулись на четвертый день с победой, но Мари так и не встретилась с Райнером. Потому что 13-й флот столкнулся с 11-м, высланным на перехват Советом спасения, и стало ни до чего. Вахта 12 часов, все время на взводе, если поступит команда на вылет — машины должны быть вылизаны до полной безупречности, предполетная подготовка, прием вернувшихся, осмотр, срочный ремонт… пока спартанцы стояли в боевой готовности, ждали, и ждала команда механиков, вся на нервах. Снаружи шел бой, где-то гибли корабли, возможно, где-то шли на штурм розенриттеры, и держал малым соединением половину флота противника тот, веснушчатый, имя которого она выучила только недавно — коммодор Дасти Аттенборо.

А может, и хорошо, что им с Райнером не удалось увидеться. По «Гипериону» прокатилась сплетня о возвращении с Шампула бесподобного генерала Шенкопфа, покрытого слоем губной помады. Если майор Блюмхарт вернулся в таком же виде, неизвестно, что бы ляпнула ему Мари в ревнивом порыве — и он мог уйти туда, где теперь смерть со всех сторон, унося с собой обиду… даже подумать об этом было невыносимо. Она и не думала. Она только порадовалась, что этого не случилось.

…Они победили, как всегда. Как будут побеждать снова и снова — если дело дойдет до пушек. Они разнесли в клочья 11-й флот, вчерашних братьев по оружию, и своротили защитный пояс спутников вокруг Хайнессена, отняв у хунты последнюю иллюзию военной мощи. Они снова были живы, а противник пал — но радости в победе не было. Сторона А, Верховный совет, вылезла, отряхиваясь, из щели, и явила миру свою физиономию — сияющую приклеенной улыбкой непотопляемого демагога Трунихта. Прежде Мари о нем как-то не слыхала — ее мало интересовало, кто у власти в Альянсе, — зато теперь услышала много, и ни одного доброго слова не было в этом потоке. Адмирал поступил правильно, говорили вокруг. Но еще лучше бы он поступил, если бы не отдавал свою победу этой гладкой роже. До чего же противно — наш адмирал и это, жмущее его честную руку перед телекамерами.

Они не праздновали победу — они собрались тесной компанией в столовой, выпили за упокой души главы хунты Гринхилла. Пусть он был сто раз неправ и опасен. Все равно он был достойным человеком.

Ни разу за эти дни не получилось остаться с Райнером наедине. И вместо самого главного — прижаться, запустить пальцы в волосы, поцеловать — она рассказывала компании друзей, как монтировали ракетные движки на ледяные глыбы. А что в этом особенного… ну присобачили абы как, лишь бы работало, — и все. Не приборы отлаживать… Рутина. Что эта рутина привела к краху Совета спасения — не заслуга механиков. Но к ней все приставали с расспросами. Когда же она в ответ спрашивала о сражении — ловко уходили в сторону и заговаривали о другом.

Предстояла увольнительная на Хайнессен.

— Мы теперь спасители демократии, — ухмылялся Поплан. — Нас теперь все девушки полюбят.

Но даже у него получалось не очень весело.

Хайнессен. Демократия банзай

Атос и д'Артаньян, расторопные солдаты и знатоки своего дела, потратили не более трех часов на приобретение всей экипировки, нужной мушкетеру.

А. Дюма

Младший брат сестер всю жизнь находится под опекой женщин и считает само собой разумеющимся, что женщины его обожают и готовы обслуживать. Если сестры чересчур руководили им, то такой мужчина может вырасти бунтарем.

Чем больше у него сестер, тем сложнее ему выбрать спутницу жизни. Лучшей парой для него будет старшая сестра братьев, которая умеет хорошо заботиться о мужчинах. Однако жена должна знать заранее: на ком бы он ни женился, сестры будут продолжать заботиться о нем всю жизнь.

Житейские советы

На Хайнессене стояла слегка растерянная последними событиями ранняя жаркая осень. Где-то по небогатым окраинам Хайнессенполиса все еще разъезжали на танках усиленные патрули, призывая граждан успокоиться и жить дружно, но в центре уже была тишина и порядок — на местный лад, разумеется. На площади Исторического согласия шуршал пожелтевшей кроной громадный каштан, сновали пешеходы, солнце жарило вовсю, так что первый выбравшийся из укрытия осторожный мороженщик пользовался бешеным успехом. Большие магазины опомнились раньше мелких частников, и стеклянные двери "Всякой всячины" с тихим шипением съезжались и разъезжались, пропуская покупателей, а у высоких витрин, насвистывая, присматривал за роботом-мойщиком подросток старшего школьного возраста.

В кармане форменных брюк лежала пластиковая карта с суммой, на которую предстояло гулять. Оливер авторитетно заявил, что должно хватить на новое платье и еще немного останется, но не учел послевоенного взлета цен. Гражданский конфликт проехался плугом по всей экономике, не пропустив и подолы с рукавами. Поэтому из "Всякой всячины" Мари вышла очень быстро, почти не обеднев.

Дасти и Оливер ждали ее на площади у фонтана. Парни вызвались показать бывшей подданной Рейха столицу демократии, но категорически отказались заходить с ней в магазин. В сухой каменной чаше фонтана возле хитро переплетенного узла труб возились двое деловитых мужчин в синих комбинезонах с непонятной аббревиатурой на спине. Их деятельность внушала некоторые надежды на грядущую игру струй и россыпь брызг — хотя, вероятнее всего, не сегодня. Приближаясь к фонтану, Мари услышала разговор своих друзей и невольно замедлила шаг — темой была она сама как представительница женского пола.

— Все женщины одинаковы, — тоном умудренного долгой жизнью циника говорил коммодор Аттенборо. — Мы с тобой тут расплавимся по парапету, прежде чем она вернется. А потом еще придется волочь необъятный ворох бумажных пакетов и пластиковых сумок, выслушивая бесконечную сагу "о том желтеньком, которое было почти как синенькое, только с бантиками".

— Слушаю тебя и диву даюсь, — засмеялся Поплан. — Со мной женщины никогда не говорят о тряпках.

— Ты для них объект охоты, а не "свое-родное-никуда-не-денется".

— Можно подумать, ты сорок лет женат.

— Нет, я всего лишь скоро двадцать восемь лет как младший брат.

Тут Дасти оглянулся и увидел Мэри, смотревшую на него с ехидным любопытством. Явно слышавшую сентенцию о женской природе. Без пакетов и сумок. Зато с тремя рожками пломбира в руках.

Сильно смутившийся коммодор Аттенборо вгрызся в мороженое. Он чувствовал, как горят уши, и тихо мечтал исчезнуть. Желательно просто растворившись в воздухе. Но прежде чем кончился пломбир, исчез Оливер Поплан, отрезав товарищу путь к отступлению. Он попросту вскочил, бросил: "Ладно, ребята, вы гуляйте, а я пошел. До встречи" — и только рыжая шевелюра замелькала среди голов прохожих, постепенно удаляясь.

— Догнал, — сообщила Мари, глядя вслед Олле.

— Мм? — отозвался Дасти из рожка с пломбиром.

— Брюнетку догнал, — пояснила Мари. — Думаю, это надолго. Вот и хорошо. Я очень хотела рассказать тебе про желтенькое с бантиком, но при нем стеснялась.

Дасти смутился еще сильнее и чуть не подавился вафлей.

— Тем более что ты для меня не объект охоты, — безжалостно продолжала мисс Беккер. — Я иду по следу майора Блюмхарта, как известно каждому зверю в наших лесах.

Титаническими усилиями проглотив наконец остаток вафельного рожка, Дасти поднял руки.

— Сдаюсь. Извини, Мэй.

Настал ее черед удивиться:

— Почему — Мэй?

— Потому что Мэри — это моя племянница шестнадцати лет от роду. Как раз такая, с бантиком на желтеньком, — ответил коммодор Аттенборо. — Чтобы имя не создавало ложных ассоциаций… И куда мы теперь, Мэй? я теряюсь. Не знаю, что показать тебе в этом городе. Может быть, тир? или поглядим, нет ли сегодня соревнований по боксу?

Мари вздохнула и взяла коммодора под руку.

— Хоть мы с тобой и договорились насчет охотничьих угодий, Дасти, честно говоря, мне очень нужно новое платье. Или хотя бы блузка. Не могу же я везде ходить в рабочем комбинезоне. Раз уж ты многоопытный младший брат — давай все-таки начнем с покупки тряпок. Здесь, в центре, уж очень дорого. Обещаю, я не буду крутиться перед зеркалом часами. А? — она заглянула ему в лицо.

— Ладно, — буркнул Дасти, совершенно дезориентированный. — Поехали в Левобережный район, там до революции было несколько недорогих лавок.

Во-первых, они ехали на такси с автопилотом. Во-вторых, вокруг вздымались небоскребы — много стекла, немного бетона. Когда выехали на мост, открылся вид на здоровенную статую отца-основателя Але Хайнессена. Он был больше, чем Рудольф Гольденбаум на Одине.

За рекой город изменился. В Левобережье было проще, беднее, грязнее. По узким улицам-ущельям свистел ветер, гоня клочья вчерашних газет. Бетон сменился кирпичом, стекла стало заметно меньше, и то какое-то пыльное. В нижних этажах часть окон была выбита и временно загорожена чем попало — фанерой, картоном, ребристым цветным пластиком. Людей на улицах почти не было, зато дважды мимо проехали танки. Издали слышался зычный голос, неразборчиво призывавший к миру и спокойствию через мегафон.

Потом дома стали ниже, появились чахлые скверы, они становились все пышнее и приятнее на вид — и начался одноэтажный зеленый район. Вернее, сейчас — зелено-желто-красный, листья на деревьях, тронутые осенью, сияли на солнце. Деревья и кустарники умудрялись выглядеть празднично и радостно, даже если стволы были опалены огнем, а нижние сучья обломаны. Здесь тоже прошлась революция — в заборах зияли дыры, три или четыре дома стояли закопченные и брошенные.

Первые две лавки, о которых помнил Дасти, не работали — двери одной вообще были заколочены досками крест-накрест. Зато третья, небольшое кубическое строение, сверкала чисто вымытым правым окном и ярко раскрашенной фанерой на левом, дверь была гостеприимно распахнута, и на пороге скучала без покупателей пожилая дама в спортивной майке и брюках. Над крыльцом в три ступеньки переливалась свежей краской вывеска "Тим Тармен" — ее явно подновили совсем недавно. Подойдя ближе, Мэри заметила аккуратно замазанные следы вмятин в колечке буквы «а».

Хозяйка расплылась в широченной улыбке, предчувствуя, что эти двое вылезли из такси ради ее товара. Когда же они подошли — глаза ее округлились, и она разразилась целым потоком невнятных радостных восклицаний. Оказывается, дама отлично помнила Дасти. Утонувший в ахах, охах и "как же ты возмужал, детка" коммодор, кажется, уже не рад был, что его принесло именно сюда. Тем более когда миссис Тармен переключилась на Мари и немедленно сделала совершенно естественные и совершенно ошибочные выводы.

— Миссис Тим, неужели и у вас тут стреляли? — Дасти попытался отвлечь даму от животрепещущей темы.

— Приходили за молодым Демекисом, а старый забаррикадировался и давай отстреливаться, — ответила миссис Тим. — Солдат нагнали, черт-те что творилось. Закидали весь район гранатами со слезоточивым газом. Мне вот окно высадили. Да дело прошлое, теперь-то пойдет на лад. Лучше представь мне скорее свою мисс.

Мари пискнула, что она сама по себе мисс, но ее не услышали. Оставалось сдаться и оставить хозяйку в ее заблуждении. Да и какая, в сущности, разница. Зато миссис Тармен моментально определила уровень запросов покупателей, и когда молодым людям удалось наконец откланяться, сорок раз пообещав непременно зайти еще, в руках у Дасти был пакет с юбкой, двумя блузками и спортивной майкой с жирной надписью "Демократия банзай!". Коммодор очень развеселился, увидев этот лозунг, и посоветовал брать майку не задумываясь.

— Не новомодно, потому недорого, — комментировала лавочница. — Модели девяносто пятого года. А так вещи хорошие, сами видите. Носите на здоровье. Дасти! Передай привет маме, Саре, Бетти, Синди, Кэнди и Тильде!

— Когда увижу, непременно передам, — отвечал коммодор Аттенборо, отступая к машине. — Всем-всем-всем. До свидания, миссис Тим.

Машина вильнула и покатила обратно в сторону небоскребов.

— Уфф, — сказал Дасти устало. — До чего ж разговорчивая особа. Хуже Поплана.

— И память как у комма, — хмыкнула Мари. — "А как ты был хорош в том беленьком костюмчике, милый!"

— Мэй, — в голосе Дасти прозвучала недобрая нотка, — если я узнаю, что ты рассказала об этом хоть одному человеку…

— О беленьком костюмчике? — поддразнила она.

— О маленьком хорошеньком Дасти Аттенборо, черт побери!

— Дети часто бывают маленькими и хорошенькими, — удивилась Мари. — Что тут такого? Тебе ж не пятнадцать лет — изображать из себя крутого. Ты же действительно крут, Дасти. Ты без пяти минут контр-адмирал. Подумаешь — пожилая особа помнит, что ты был маленьким!

— Мэй, я тебя прошу.

— Ну ладно, — она пожала плечами. — Никому не скажу.

— Вот и отлично… Давай-ка перекусим, а потом прогуляемся пешком. Идет?

Когда коммодор Аттенборо доставил Мари в гостиницу, ее уже ноги не держали, а голова гудела от впечатлений. Все-таки это был совсем другой мир. Не такой, как в империи, и не такой, как на станции. Шумный, безалаберный, горластый, не признающий авторитетов, увешанный разноцветной рекламой. Здесь на уличном экране можно было увидеть, как яростно спорят о политике какие-то важные с виду люди, входя в такой раж, что ведущему программы приходилось стучать ладонью по столу и выключать спорщикам микрофоны, — а в следующую минуту экран заполнял призыв пить какой-то особо витаминный сок и летать самолетами авиакомпании «Гамма», потому что она всегда с вами. Здесь безоружными толпами выходили протестовать против вооруженной пушками власти и швыряли камнями в танки. Здесь гордились своими свободами — и терпели на своей шее целую свору отвратительных политиков, плевались, но терпели, потому что умудрились сами их выбрать. Когда Мари попыталась представить, как это — все плюются, но выбирают! — она только совсем запуталась.

— Привыкнешь, — сказал Дасти. — Главное написано у тебя на майке: "Демократия банзай!" — и засмеялся.

Мари махнула рукой и даже не спросила, что такое «банзай». И так понятно.

"Гиперион" и Изерлон. Разлад

Любить легко. Но больно временами.

Дрожит неосязаемая нить.

И тычусь слепо: что случилось с нами?

Пойми. Почувствуй. Оглянись. Увидь…

Неизвестный автор ранней космической эры

— Нет еще такой леди, — серьезно ответил Гавейн, — которой я отдал бы мою любовь. Но не могу отдать ее и вам, ибо у вас уже есть лорд — намного более благородный рыцарь, чем я.

Роджер Ланселин Грин

…Кто я такая?

Вот уж действительно вопрос. Так было все просто поначалу. Девушка из бюргерского сословия, из небогатых, но и не бедных, с твердым, но скромным достатком. Незаконнорожденная, зато дочь барона — а это не позор, просто факт биографии.

Потом падала все ниже и ниже, пока не достигла дна… шелкового и в кружевах… нет, это еще не дно. Бывает и ниже, даже думать об этом не хочется. Но и там всегда было ясно, кто она такая.

А кто я теперь?..

Она ворочалась с боку на бок на своей койке. Соседки по каюте видели третий сон, а она все не могла уснуть.

Сегодня она встретила в коридоре нижней палубы Райнера — каждый шел по своим делам, случайно столкнулись. Рядом никого не было. Она шагнула в его руки и прижалась наконец. Он шептал ей в волосы, как он соскучился, голос его прерывался, а пальцы дрожали, — она отвечала бессвязно, перед глазами все плыло. Чертов коридор, открытый в оба конца! Она все-таки подняла голову, и его губы скользили по ее лицу, а его щека была гладко выбрита и прохладна. Время растянулось и лопнуло, рассыпалось на пиксели, крошечные мгновения перепутались и теперь никак не складывались в сколько-нибудь осмысленную картину.

А потом послышалось эхо шагов — кто-то шел по коридору, — и они с Райнером отпрянули друг от друга, тяжело дыша и вздрагивая. Мари бросила беглый взгляд в его лицо и почти увидела усилие, которым он пытался закрыться, беззащитность и растерянность постепенно уступали угрюмой замкнутости. Не поднимая глаз, он сказал глухо:

— Я провожу тебя.

И проводил до ангара.

У двери постояли еще немного.

— Райнер, я устала, — сказала она. — Я совсем тебя не вижу, это ужасно тяжело.

— Ты же сама знаешь, мы оба заняты по уши.

Они попрощались, он пошел обратно по коридору, она — к своим механизмам. Внутри противно ныло. Как-то все неправильно. Хотя, конечно, и в самом деле — заняты оба выше головы. И все-таки… если люди хотят видеться, они видятся, верно?

Работа отвлекла, а теперь вот — сон нейдет. Кто я такая?.. Может быть, в этом дело? Ну да, у нее теперь официальный статус, в послепутчевой неразберихе Мэри-Сью Беккер внесли официально в судовую роль, она теперь, о великий Один, рядовой альянсовского космофлота с настоящим удостоверением в руках. Одновременно она — курсант Беккер, ученица Оливера Поплана. Но одновременно она девушка, влюбленная в майора Блюмхарта. И подруга майора Поплана. И майора Конева. И контр-адмирала Аттенборо. И все это замечательно, но она помнит, хотя и старается забыть, кем она была до падения Изерлона.

О боги, сколько вас ни есть, а что, если это ее проклятое прошлое — и есть настоящая причина?

Она глухо застонала. Райнер, Райнер, я же не просто тебе нравлюсь, неужели у меня нет шанса, что ты примешь меня вместе с этой грязью на моем подоле? Я не могу отстирать его даже ради тебя — это от меня не зависит. Мне казалось, ты не замечаешь. Но теперь — сомневаюсь. Может быть, ты не хочешь замечать, но на самом деле все время помнишь — кто я такая.

Надо посмотреть ему в глаза и задать прямой вопрос — и принять ответ, каким бы он ни был.

Хватило бы сил.

…Но прежде чем она собралась с духом задать этот прямой вопрос, она услышала кое-что. Поймала обрывок чужого разговора. "Блюмхарт, помнится, говорил — встречу хорошую девушку, сразу женюсь".

Вопрос остался незаданным.

Потому что ответ казался очевидным — и невыносимым.

Теперь она старалась быть "своим парнем". С каждым днем получалось все лучше и лучше.

Каролин была непреклонна: только джинсы. К этой замечательной майке — никаких юбок! Нет, и форменные брюки не годятся. Что за эклектика? К этой майке — джинсы, с короткими штанинами, разлохмаченными понизу, с декоративной заплатой на заднице и шнуровкой по правому наружному шву. А поверх майки — выцветшую ковбойку, и ни в коем случае не застегивать! Завязать узлом на животе. На ноги — сандалии из ремешков.

Мари слабо отбивалась и пищала, что джинсы дырявые, ковбойка линялая, сандалии потрескались, и вообще все это не ее, а Каролин. А у Мари попа толще, штаны еле застегнулись!

— Терпи, красота требует жертв, — деловито отвечала подруга. — Конечно, еще бы и состричь твою шевелюру… К этому идеально пошла бы мальчишеская стрижка, твои кудри тут не катят.

— Не надо стричь, — испугалась Мари. — От меня и так уже ничего не осталось. Я косички заплету, ладно?

— Ладно, — смилостивилась Каролин. — Заплетай свои косички.

Когда они вышли из жилого блока на улицу, Мари твердо была уверена, что выглядит чучелом. Правда, рядом шла Каролин, одетая примерно так же, и она ни в коем случае на чучело не походила. Так то Каролин! Казалось, все взгляды сейчас упрутся в потрепанный наряд, а уж слишком тугие драные джинсы… Но никому не было до нее дела.

Зато Аннелиза ее не узнала. Скользнула взглядом и снова уставилась на дверь.

— Аннелиза, привет, — осторожно сказала Мари. — Это я. Давно ждешь?

Подруга оглянулась на знакомый голос.

— Ой… — и, после минутного замешательства: — Альянс. Ну чистый Альянс. Повернись-ка!

— Я же тебе говорила, Каролин, это не для меня, — запаниковала Мари. — Сейчас, я пойду переоденусь…

— Ни в коем случае! — хором сказали Каролин и Аннелиза. — Выглядишь классно. Просто непривычно.

А Аннелиза добавила:

— Каролин, а где продают такие штаны? Я тоже хочу.

И Мари успокоилась.

Они собирались в кино, но вместо этого отправились искать джинсы по одежным лавкам Изерлона — и, что интересно, нашли. Мари почему-то была уверена, что досюда этот стиль не докатился. Как бы не так: владельцы магазинов, даром что происходили, как и она сама, из Рейха, делали свое дело, какими бы странными ни казались им вкусы нынешних обитателей станции. Раз теперь их покупатели носят вот это в короткие часы досуга, позволяющие вылезти из формы, — значит, товар должен быть на полках.

После налета на магазины пошли в "Золотую звезду" — выпить кофе с пирожками. Здешняя выпечка славилась на всю станцию еще в имперские времена, когда кафе называлось "Серебряный орел". Правда, пирожные «Кайзерин» и «Маркиза» переименовали в "Безе с вишней" и «Корзиночку», но хуже они от этого не стали. А пирожки с мясом, с грибами и с сыром что в Рейхе, что в Альянсе оставались пирожками. Горячими, душистыми, вкуснющими. Три девицы в демократических разгильдяйских шмотках забавно смотрелись за столиком с витыми ножками, над крошечными чашечками тонкого дарзейского фарфора, при том что две из них изысканно брали чашечки за ручки двумя пальцами, а третья игнорировала эту ручку вовсе и держала чашку в ладони, под донышко. Впрочем, эта третья была совершенно неарийской, в отличие от двух остальных. Но за прошедшие полтора года на станции давно отвыкли глазеть на разноцветных альянсовцев как на инопланетян, которыми они, в сущности, и были. Приняли существование в Галактике еще и вот эдаких людей. Оказалось — люди как люди. Хотя с виду странные, конечно. Но человек ко всему привыкает. Привыкли к облику новых знакомцев и бывшие имперцы.

Еще полдня девушки развлекались, заговаривая со знакомыми и наслаждаясь реакцией. Поплан присвистнул, засмеялся и принялся отчаянно кокетничать с Аннелизой — она аж вся расцвела. Конев сообщил в пространство, что в юбках они были ничуть не хуже. Контр-адмирал Аттенборо дернул Мари за косичку и посоветовал обзавестись кольцами в ушах — для полноты картины. Юлиан Минц сказал: «Подходяще».

Райнер Блюмхарт покраснел, буркнул: "Ужасно выглядишь. Ты на себя не похожа", — и сбежал.

Мари рванулась было вслед, остановилась, побледневшая и угрюмая.

— Я пошла домой, — сказала она. — Нагулялась.

Когда Каролин вернулась в комнату, Мари лежала на койке лицом к стене. В казенном тренировочном костюме. Легкомысленные шмотки аккуратной стопкой располагались на одеяле Каролин. Сверху — майка с надписью "Демократия банзай!".

— Это же твоя майка, — осторожно сказала Каролин.

Мари не ответила.

Что-то было неладно, и окружающие начали это замечать — но пока не смели вмешиваться. Аннелиза пару раз заводила разговор о розенриттерах — и получала в ответ анекдоты про амурные похождения генерала Шенкопфа, плавно переходящие в приключения будущего пилота в тренажерном зале. Каролин подкатывала со своей стороны — безуспешно.

Наконец девушки объединили усилия и насели на Марию Сюзанну вдвоем, без дипломатических пируэтов и приседаний. Прямо, в лоб:

— Сознавайся, что у тебя с твоим майором. Поссорились, что ли? На обоих лица нет, и шарахаетесь друг от друга, как от минного поля.

— Не ссорились мы.

— А почему тогда?

— Это сложно.

— Уж объясни как-нибудь.

— Не хочу. Это наши дела.

— Нет, подруга, твой зеленый вид — наше общее дело.

— Я в нем разочаровалась.

— Врешь.

— Ну и пусть вру. Девочки, отстаньте, умоляю.

Голос ее дрожал, и они, конечно, отстали. Но продолжали озабоченно наблюдать и недоумевать.

Позже Аннелиза узнала, что и к майору подкатывались с подобными вопросами его товариши. Аннелиза флиртовала с Попланом ко взаимному удовольствию, так что до нее добирались и некоторые отголоски мужских разговоров.

А возле Мари все чаще обнаруживался веснушчатый адмирал Аттенборо. То его как бы случайно заносило в ремонтные мастерские. То он нечаянно сталкивался с ней на улице. А как-то раз разыскал ее совершенно целенаправленно.

— У меня свободен вечер, — сказал контр-адмирал, глядя в сторону. — Как ты думаешь, Мэй, если я попрошу, тебя отпустят со службы?

Мари вытерла руки замызганной ветошью. Машинное масло незаменимая вещь, но иногда действительно надоедает хуже горькой редьки.

— Наверное, отпустят, — отозвалась она. — А в чем дело?

— Сейчас, погоди. По дороге объясню.

Мастер смены только увидел адмиральскую ленту на лацкане и сразу кивнул: забирайте-забирайте рядовую Беккер, если вам надо, сэр. Так что через несколько минут они шагали к жилому отсеку механиков, представляя собой довольно забавное сочетание — Дасти был в форме, а Мари в рабочем комбинезоне.

— Я хочу пригласить тебя выпить, — сказал он, — у меня есть повод… даже два… а шумную компанию собирать не хочется.

— Я — скучная компания, — вздохнула Мари. — У меня отвратительное настроение.

— У меня тоже так себе, — ответил Дасти. — Будем наводить скуку друг на друга.

— Ну ладно… только приведу себя в человеческий вид.

— Конечно. Мне подождать в коридоре?

— Можешь и в комнате. Я сейчас.

Пока она шебуршала в ванной, он оглядывал каюту. Несколько девчонок в одной комнате — о, это знакомо. Цветочки и рюшечки в наличии. Чей-то лифчик на самом виду. У одной койки на тумбочке — целая батарея баночек и скляночек для умащивания физиономии. Неутомимы некоторые барышни в борьбе с мифическими неровностями кожи. У другой койки — стопка дисков с видеодрамами. Что там ниже, не разберешь, но на самой верхней обложке нечто розовое, с сердечками и целующейся парочкой. Наверняка слюнявая патока, неизвестно чем привлекающая иные женские сердца. Над третьей койкой вся стена увешана портретами чернокудрого Энтони Крауса в разных ролях — с плазмоганом, с арбалетом, с бокалом вина, с букетом роз, но везде с одинаковой сияющей улыбкой. А на тумбочке у Мэй засаленное руководство по ремонту двигателей, еще более засаленная рейховская книжка — корешок затерт до того, что название не разобрать, ясно только, что по-немецки, — а рядом лежат учебник астрографии и навигации для курсантов летных школ и надорванный пакетик ирисок. И лак для ногтей. Занятно, у нее ногти всегда сострижены короче некуда, зачем лак? Ну, женщина есть женщина, даже если она предпочитает считать себя не женщиной, а механиком.

Хлопнула дверь ванной, и, обернувшись, он очередной раз убедился — все-таки женщина. Потому что она надела юбку и блузку с отложным воротничком. И волосы не заплела, а заколола над ушами. Красивая девушка наша Мэри-Сью, механик и будущий пилот. А глаза невеселые. Что-то там у нее не так с Блюмхартом. И не спросишь. Ладно, адмирал, радуйся, что она совершенно свободна и может пойти с тобой посидеть в кафе в день твоего двадцативосьмилетия.

А чему там радоваться, если она несчастлива.

Не говоря уж о втором поводе.

— Ну, пойдем, — сказал он вслух.

В "Дикой рыбе" половина столиков была свободна — слишком рано. Так что они выбрали темноватый дальний угол. Подскочил официант, подал меню.

— Виски, — сказал Дасти. Вид у него был мрачный.

Мари поколебалась и заказала белое вино.

— За что пьем? — поинтересовалась она, когда перед ними появились стаканы. — За здравие… или за упокой?

Дасти медлил с ответом.

— Что случилось? — спросила она прямо.

— Я сказал тебе: у меня два повода. — Он помолчал еще. — И ты угадала. Один — за здравие. Мое. Мне сегодня двадцать восемь. Другой — за упокой. — И замолк снова.

— Так, — сказала Мари. — Давай по мере поступления. Твое здоровье, Дасти.

Чокнулись. Она пригубила, он в два глотка осушил стакан. Налил снова. Сидел, не поднимая глаз. Пришлось снова тянуть его за язык.

— Кто умер?

— Совершенно чужой человек. И даже более того — враг… только вот паршиво от этого — не могу сказать как.

Вздохнул и уронил наконец:

— Рейхсадмирал Зигфрид Кирхайс.

Мари растерялась. Ну да… она видела его на экране тогда — почти год прошел. Он прилетал на Изерлон для переговоров. С тех пор столько всего было, казалось, не год — лет десять уместилось. Красивый юноша. Говорили, талантливый. Умница. Честный человек и яркая индивидуальность, заметная даже на фоне его гениального друга, вечной головной боли всего Альянса, — герцога Лоэнграмма. Жаль, что он умер так рано… но с чего так переживать Дасти Аттенборо, ни разу с адмиралом не встречавшемуся? Или?..

— Ты его знал? — осторожно спросила она.

— Нет, — ответил Дасти. — Видел один раз… Ну, давай. Не чокаясь.

— Ладно, — недоуменно отозвалась Мари. — Давай…

Сидели, молчали. Мари ждала объяснений, Дасти подбирал слова.

— Вижу, ты не понимаешь, — сказал он, решившись. — Попробую объяснить. Это, конечно, одни догадки… но это был именно тот человек, на которого следовало бы полагаться. Разумный, а что самое важное — спокойный. Я боюсь, Мэй, что вся Галактика потеряла вместе с адмиралом Кирхайсом тормоза. Я боюсь, что Лоэнграмм начнет крушить мебель в галактических масштабах. Говорят, покойный был его близким другом… Что-то у них там назревает.

— Война? — спросила Мари.

— Сумасшедшая война, — вздохнул Дасти. — Просто война у нас сто пятьдесят лет. В последнее время она стала новой войной… но наметились некоторые шансы. То, о чем бессмысленно было говорить с Рейхом Гольденбаумов, можно было бы попробовать обсудить с намечающимся новым Рейхом. И хорошо бы именно с адмиралом Кирхайсом. А теперь — увы… И понимаю я прекрасно, Мэй, что это, в сущности, не мое дело. Но хреново — нет слов. Так что давай еще раз за покойного… и за разум оставшихся в живых.

Мари сдвинула брови.

— А чокаться за это надо или нет, Дасти?

— А черт его знает.

— Тогда разделим тост пополам. Идет? Отдельно за покойного, отдельно за разум. Чтобы не сглазить.

Дасти хмыкнул.

— Я правильно выбрал собутыльника… собутыльницу. Ну… поехали.

Выпили за адмирала Кирхайса. Выпили за разум. Потом выпили еще раз — за то, чтобы будущее было светлее, чем кажется из этого темного угла. Потом вспомнили, что был же и первый повод.

К седьмому тосту Мари усидела наконец свой стакан, а контр-адмирал Аттенборо основательно набрался и забыл о проблемах Галактики. Через какое-то время он обнаружил, что рассказывает о сестрах и племянниках, о папе с мамой и даже о том, как папа посчитал его, Дасти, реинкарнацией дедушки-адмирала и к чему это привело.

— Не так уж и неправ был папа-то, — Мэй улыбнулась, и глаза посветлели, — смотри, ты уже тоже в адмиральском чине. Дедушка-милитарист, небось, тобой гордится из Валгаллы.

— Если дедушка — это я, — глубокомысленно заявил Дасти, — то он гордится мной прямо изнутри меня. Только я почему-то этого не чувствую. Дед, ты где? — он похлопал себя по животу, оглянулся через одно плечо, через другое, потряс головой. — Не отвечает. Прячется… Да ну его… Еще захочет стрелять, а тут мирное общественное место. Как представлю, что он просыпается и вопит: "огонь!"… Думаю, ему хватит. Может, он уже пьян и спит.

"Вот и славно, что спит", — подумала Мари. У нее вдруг возникло странное подозрение, что это дедушка пил за упокой Кирхайса, — вероятно, она тоже слегка окосела. А Дасти — вот он. Язык слегка запинается, но физиономия больше не мрачная, а привычно ехидная.

— Пойдем лучше гулять, — предложила она. — Захотим напоить дедушку — зайдем еще куда-нибудь.

Но дедушку они больше не поили. Бродили по улочкам, разговаривали о пустяках, и Мари не замечала, что все чаще упоминает Райнера и что Дасти, постепенно трезвея, сникает. Когда наконец расстались у жилого блока, она помахала рукой на прощание и побежала домой, ощущая подзабытую легкость на душе. Это потом она сообразит, что сказала контр-адмиралу Аттенборо гораздо больше, чем собиралась. И не поймет, что тем самым прочно переключила его с мировых проблем на проблему совсем другого уровня.

Контр-адмирал, распрощавшись с собутыльницей, вздохнул и побрел к себе, ссутулив плечи. Но причиной уныния были вовсе не судьбы родины. Не твой кусок, парень, — думал контр-адмирал. — И нечего облизыватся. Разговаривать за жизнь — это пожалуйста, на это ты годен. Ну и ладно. Будем дружить, как дружили. А там видно будет. В конце концов, если терпеливо выслушивать девушку, глядишь, однажды она заметит и тебя.

Тут до него дошло, что его-то тоже выслушали.

Да, решено. Дружим.

Он встряхнулся и прибавил шагу.

Изерлон. Первый бой

Если у друга проблемы, не всегда ясно, что делать. Должны ли мы тактично поговорить с ним? Или может лучше оставить его одного? Или позвать кого-нибудь еще на помощь?

Житейские советы

Юлиан Минц лишился родителей в возрасте 12 лет. По программе помощи военным сиротам ему был назначен опекун из офицеров. Так мальчик оказался на воспитании у Яна Вэньли, капитана космического флота Альянса. Тем самым он получил уникальное военное образование из первых рук — от лучшего из известных военачальников последних лет существования Альянса свободных планет — и бесценный боевой опыт.

Чудотворец. — Ян Вэньли в воспоминаниях соратников. — Хайнессен, 5 г. Новой эры

Полный анализ полета шмеля включает множество факторов: угол атаки крыла, его деформацию, действующие на крыло аэродинамические силы и т. д.

Может ли шмель летать. — Сборник "Вековые заблуждения". — Эль-Фасиль, 694 г. к.э.

Мирная жизнь на Изерлоне так же хороша, как и везде. Знаешь, конечно, что живешь на военной базе, но за повседневными хлопотами и маленькими радостями и огорчениями забываешь об этом. Целыми днями не вспоминаешь, что война не кончилась, только затаилась на время. Ходили в кино — как раз шел фильм о приключениях бравого косморазведчика по прозвищу Одинокий Стрелок, называлось — "На диких планетах — VI", но вполне можно было смотреть, и не видев предыдущих пяти, а в главной роли подвизался сам Энтони Краус. Собирались привычной компанией — как всегда, Поплан был неистощим на поводы, а в ноябре снова вспомнил о своей бабушке. Забыл, видимо, что прошлый раз у нее был день рождения в конце мая.

Потом Ивану Коневу стукнуло двадцать девять, шумно гуляли целую ночь. Розенриттеры тоже приняли участие, и майор Блюмхарт пришел, и даже был весел. Мари тоже была весела. При этом они с майором настолько старательно не замечали друг друга, что это надоело даже имениннику, известному своим добродушием. Он никому ничего не сказал, но на следующий день как-то незаметно и непринужденно собрал малый военный совет в составе себя самого и главных затейников Изерлона, Оливера и Дасти.

— Прижать Блюмхарта к стенке и заставить объясниться, — предложил Иван. — Не могу видеть этих стеклянных взглядов насквозь.

— Лучше к столику. Сунув стакан в руки, — уточнил Поплан.

— Блюмхарт положительный, может не сработать, — усомнился Аттенборо.

— Попросить Линца воздействовать?

— Лучше уж сразу генерала Шенкопфа. Все-таки начальство.

— Кому тут нужен генерал Шенкопф? — раздался всем известный голос. И действительно, генерал оказался тут как тут. Легок на помине.

— О, вы-то нам и нужны, — сказал Иван, оборачиваясь. — У нас коллективная жалоба на майора Блюмхарта.

Шенкопф удивился.

— Чем вам майор-то не угодил? Хороший парень, добрый, никого не обижает… кроме противника в ближнем бою, но вряд ли вы за противника переживаете.

— Обижает, — сказал Оливер. — Генерал, он обижает хорошую девушку, в которой мы все принимаем участие.

— Как некрасиво с его стороны, — покачал головой Шенкопф. — Не по-рыцарски.

— Именно что не по-рыцарски, — подтвердил Аттенборо.

Ввели генерала в курс дела.

— О, — задумчиво сказал он. — Боюсь, это серьезно. Попробую, конечно… Но не вдруг и не сразу. Вы себе как представляете — беру я, значит, майора за белый шарфик и спрашиваю: майор, пошто обижаешь Мэри-Сью?

— Ну, примерно так, — кивнул Поплан. — Как еще-то?

— И он мне ответит: а не пошли бы вы, генерал. И будет прав. Поэтому я пойду, куда послали. Нет, парни, это дело деликатное, тут надо посидеть, поговорить о том — о сем…

— …выпить, — подхватил Поплан с энтузиазмом. — И после третьего стакана взять майора за шарф.

— Вообще-то я уже пробовал, — возразил Дасти.

— И что?

— Ну и пошел по адресу.

— Одно дело ты, другое — генерал. У Блюмхарта должна быть старая привычка вставать по стойке смирно в его присутствии.

Остальные дружно заржали.

— В мирной обстановке эта привычка испаряется, будто и не было, — вздохнул Шенкопф с деланным огорчением. — Нет чтобы уважать своего генерала в любых условиях. Как услышат «вольно», так сразу отбиваются от рук. Анекдоты, опять же…

— О, кстати, — оживился Поплан. — Есть анекдот.

Генерал картинно свел брови.

— Опять про меня?

— Вот еще. Знаете, почему адмирал Мюрай не верит в гениальность адмирала Яна?

— Ну уж — не верит… и почему?

— А если он такой умный, почему строем не ходит?

Дасти скривился.

— Этот анекдот старше Галактической империи.

— Не может быть. Адмиралу Яну только за тридцать перевалило.

— Ох, Оливер, ну что ты несешь… — застонал Конев.

— Что имею, то и несу, — огрызнулся Поплан. — Все равно нашу проблему мы не решили. Пойдем, поймаем Блюмхарта да поговорим по душам. Больше будет толку.

— Ага, и он расскажет как на духу о своих сердечных переживаниях… тебе и мне? Не смеши, Олле. Дружно все и пойдем вслед за Дасти, куда его посылали. — Конев вздохнул. — Только воздух зря сотрясаем.

— Я непременно поговорю с майором, — серьезно сказал генерал Шенкопф. — Дайте срок. Я ж сказал — не вдруг, не сразу. Подождите.

— Полагаемся на вас, — так же серьезно ответил Конев. — Жалко смотеть, как эти двое маются попусту. Или не попусту?

Но прежде чем Шенкопф выбрал подходящий момент, начался новый год — и начался нехорошо.

Сразу после новогодних празднований флот под командованием контр-адмирала Аттенборо отправился в учебный рейд. Отправились в составе флота и пилоты-курсанты, и в их числе — Мария-Сюзанна Беккер. Чего ей стоило уговорить Поплана, что она уже способна вылететь в открытый космос!

— Не доросла еще.

— Ну пожалуйста, Олле. Гусева же ты берешь, и Ольтермана, и Хекке Веменцгаари? Мне тоже надо тренироваться.

— Их беру, а тебя не возьму.

Он хотел добавить что-то еще, и Мэри вовсе не была уверена, что хочет это услышать. Но тут, на ее счастье, примчался, сияя, юный энсин Минц.

— Майор Поплан, я лечу с вами, адмирал разрешил! Честное слово!

Зеленые глазищи Поплана сощурились.

— Адмирал отпустил тебя в рейд? Ты точно ничего не перепутал, Юлиан?

— Клянусь! — мальчишка стоял смирно, но, казалось, едва не подпрыгивал от радости. — Хотите — сами у него спросите!

— И спрошу, — Поплан попытался напустить на себя суровость. Получалось плохо.

Мэри воспользовалась моментом и дернула Оливера за рукав.

— Олле, даже адмирал Ян отпустил Юлиана. Несовершеннолетнего. А я, между прочим, взрослая женщина двадцати трех лет.

— Ох, ну ладно. Трунихт с тобой. Собирайся. Чтоб в девять нуль-нуль — как штык, в полной боевой готовности. Брысь!

— Спасибо! — Мари быстро привстала на цыпочки и чмокнула майора в щеку.

Неожиданно и для нее, и для энсина Минца, и для себя самого Поплан покраснел, аж волосы по сравнению с пунцовыми щеками показались бледнее, чем были, — и рявкнул:

— Брысь, я сказал!

Надо ли говорить, что в девять нуль-нуль Мари стояла в строю тайно трепещущих от нетерпения курсантов — между Гусевым и Хекке, фамилию которого она одна выговаривала без запинки. Остальные сокращали до Веменца или перевирали, а Хекке с ангельским терпением повторял: "Просто Хекке, пожалуйста". Еще бы.

Пятого января 798 года небольшое подразделение космофлота под командованием контр-адмирала Аттенборо вышло в учебный рейд по Изерлонскому коридору — в сторону Рейха.

Разумеется, они не собирались соваться на враждебную территорию, но коридор-то считали своим. Новичков ежедневно выбрасывали в открытый космос, и они до посинения отрабатывали со старшими товарищами штатные эволюции, изученные на тренажерах вдоль и поперек. Навыки, казалось бы, до автоматизма въевшиеся в пальцы и мозг, все-таки сбоили в условиях настоящего полета. То нажмешь не на то и не вовремя. то растеряешься… а счет идет на доли секунды, и это все-таки учеба. Практические занятия, так сказать. Что же будет на боевых вылетах, Мэри, если сейчас, на тренировке, ты хронически опаздываешь со стрельбой? Собьют, и все. И кончится твоя несуразная жизнь, в которой могло бы быть… тьфу, опять задумалась не о деле, а отвлекаться нельзя. Вот когда руки научатся думать сами, без участия головы, тогда и будешь вспоминать о карих глазах Райнера, с которым вроде бы и не ссорились, и разговаривать перестали.

Она затрясла головой, пытаясь изгнать из нее слишком яркий образ Райнера Блюмхарта, и едва не врезалась в «спартанец» Гусева. В наушниках раздалась длинная сочная тирада, некоторые слова Мари слышала впервые. Ой… кажется, разбор полетов сегодня будет посвящен курсанту Беккер…

Но разбора полетов не было, потому что случилось непредвиденное. Неизвестно откуда нарисовался вдруг незнакомый флот и попер со стороны Рейха в коридор. Загудела сирена, металлический голос, проникающий во все закоулки корабля, заладил: "всеобщая тревога номер один… всеобщая тревога номер один… всем занять боевые посты… всеобщая тревога номер один…" А дальше в голове все перепуталось, потому что неожиданно обнаружилось, что руки прекрасно работают помимо мозга. Мари стреляла вовремя и даже попадала, уворачивалась от наседающих «валькирий» противника, удирала от одних и охотилась на других — и при этом не думала вовсе. Вернее, думала, но о какой-то совершеннейшей ерунде. О том, что все-таки длинные волосы под шлемом — неудобно, надо будет постричься. Но Райнеру это, наверное, не понравится. А впрочем, она вообще, кажется, разонравилась Райнеру… так какая разница? Если уцелею в этой заварушке, постригусь. Половина девушек на Изерлоне — с короткими волосами, и многим, кстати, очень идет. Буду ходить, как мисс Гринхилл, адьютант нашего адмирала, и будет это вовсе неплохо… Кончается горючее… пора возвращаться… снова вываливаюсь в черное пространство, навстречу вспышкам взрывов и мельтешению имперских истребителей. Есть… попала… точно постригусь. А челка мне пойдет? Надо будет посоветоваться с Каролин и Аннелизой. Так тебя, что ж ты лезешь прямо в прицел? Нарвался… Интересно, что скажет майор Блюмхарт, увидев меня стриженую. Помню, как его перекосило при виде моей маечки и обтягивающих штанов. Пожалуй, пусть перекосит еще. Хоть так — заметит. А то ведь в упор не видит… О все йотуны Йотунхейма! Что за… дотянуть бы хоть до кого… Зацепили, что ли? Хорошо, не спалили нахрен… какие изысканные выражения для воспитанной рейховской девушки! Впрочем, мое воспитание уникально. В конце концов, я бывшая шлюха, хотя и забываю об этом, пока не напоминают. А бывшей шлюхе не грех и выругаться… ну миленький, дотяни. «Улисс»? Счастливый корабль, все говорят. Счастье специфическое, да мне не выбирать! Дотянула. Уффф.

Когда выбралась из кабины, оказалось, что руки дрожат, зубы стучат, а половина двигателя срезана начисто. Наверное, лазерный луч. Да хоть молния Тора. Главное — цела. Жива. И даже не зря летала, кого-то все-таки сбила.

Незнакомый парень сунул в руку стакан с водой. Жадно пила, стиснув картонную посудину слишком сильно, так что стаканчик смялся. Привкус металлический. С чего бы? Тьфу, всего-то — прикусила язык, оказывается.

Жива.

Потом раздались радостные крики, кто-то кидал кверху форменный берет, кто-то даже свистнул в два пальца.

Пришла подмога.

Имперцы струхнули и удирают. Вот и славно. Все, кто уцелел — домой.

На Изерлон.

Возвращаемся.

Ничего себе учебный полет. А впрочем… сразу всему и научилась, а, Мария Сюзанна Беккер? Говорят, так учат плавать — кидают в воду, и барахтайся, как знаешь. Кто не утоп, тот поплыл. Я поплыла. Наверно, я теперь пилот? Надо будет спросить Олле. Если он жив, конечно.

Вернулись. Адмирал Ян жмет руку Дасти. Правда, это ведь Дасти, мой закадычный приятель, выиграл эту битву. И мы все. И я… Вот они, и Олле, и Ванья, и Юлиан, и Гусев (как его имя? Энтон? Надо же, забыла, вот стыд…), и Хакке… а Ольтермана нет. И Вагнера не вижу. И Льюсона.

— Мэри… это ты. — Знакомые руки, и голос знакомый до боли. Уткнуться лицом в китель. Нет, я не реву. Это так, оно само течет.

Здравствуй, Райнер.

Это завтра я вспомню, что мы с тобой не разговариваем, и буду мяться, не зная, как теперь себя вести, а ты будешь хмуриться и отводить глаза. Это завтра я выйду из каюты с короткой стрижкой, и ты ляпнешь, что раньше было гораздо лучше, а я обижусь, и мы снова ступим на эту дурацкую тропу отчуждения и непонимания. Все завтра.

Сегодня — здравствуй. Я тебя люблю.

Изерлон. Женщина как драгоценность

Ступай теперь и помни: если дама или девица попросит твоей помощи, с охотой помоги, оставив все другие дела и не требуя награды. Ты можешь поцеловать девицу, если она тебе желанна, но не принимай ничего, кроме одного поцелуя, разве только кольцо, но лишь после того, как ты наденешь свое кольцо на ее палец.

Роджер Ланселин Грин

После изучения основ прицельной стрельбы курсанту предлагаются различные усложнения — боевая стрельба в движении, с выхватыванием оружия и (или) приведением его в боевую готовность, с ограничением по времени и т. д. Вводятся различные внешние факторы — неудобное освещение, нестандартная мишень… Рассказ про обучение боевой стрельбе можно продолжать очень долго, но основные принципы, думаю, уже понятны.

В помощь преподавателю военного училища. — Хайнессен, 759 г. к.э.

Сержант Галлахер приоткрыла один глаз.

— Уходишь?

— Пора, милая, — отозвался генерал Шенкопф, возясь с галстуком. Кто, действительно, выдумал эту форму…

— Мог бы не торопиться в мирное-то время, — вздохнула сержант, открывая второй глаз. — Тем более в отсутствие нашего адмирала.

— В отсутствие нашего адмирала дисциплина особенно важна, — скривился генерал и наконец затянул узел. — В следующий раз не буду развязывать, сниму через голову. Надоело.

— Можно подумать, что адмирала интересует дисциплина, — сержант села и потянулась. Одеяло сползло, открывая много интересного. Но на генерала такие штучки действовали лишь тогда, когда он хотел этого сам. Сейчас же было не до того. Он назначил на восемь нуль-нуль стрельбы в тире, значит, без двух минут восемь должен быть на месте. Чтобы в 8:00 стремительным шагом войти в тир, окинуть розенриттеров орлиным взором и рявкнуть: "Подтянуться, сони! Что за разгильдяйство!"

— Адмирала совершенно не интересует наша дисциплина, — согласился он. — Ему плевать, когда и как мы оттачиваем свои, чтоб их, знания и навыки. Просто когда доходит до дела, он рассчитывает на нас, и мы должны быть готовы. В секунду. И работать лучше всех. Поэтому ты уж извини, Милли. Сейчас никак не могу задержаться… Хотя не буду врать, — добавил он галантно, — хотелось бы.

— Иди уж, — вздохнула Милли. — Сам знаешь — я тебе все прощу, такой уж ты человек. Пока.

— Пока, — отозвался генерал уже от двери.

Он вовсе не был обязан заниматься с парнями сам, поскольку в нынешние его обязанности начальника обороны крепости тренировки розенриттеров не входили. Но ребятам было приятно сознавать: генерал их не забывает и продолжает выделять среди прочих. Да и самому все равно надо когда-то упражняться в той же стрельбе или в рукопашной. А кроме того, отсутствие адмирала Яна было настолько неправильным и даже подозрительным, что безусловно не помешало бы развеяться.

Адмирал отбыл на Хайнессен, ничего толком не объяснив. Вызвали. Хотят допросить о чем-то связанном с прошлогодним переворотом. Взял с собой мисс Гринхилл да Машенго. Они люди надежные, и все же, все же… Зачем этой своре мелких душонок, дорогому нашему правительству, Трунихт их побери (и ведь поберет непременно, дайте только срок), понадобилось что-то выяснять у адмирала? У нашего адмирала, которому ни один из них не достоин ботинки драить? Вальтер фон Шенкопф чувствовал тревогу и неприятное покалывание под ложечкой — а этого он терпеть не мог. Насколько все было бы проще и разумнее, если бы наш адмирал скрутил уже этих шакалов в бараний рог! Шенкопф представил себе скрученных в бараний рог шакалов и усмехнулся. Интересный образ, надо сказать Поплану, пусть разовьет. Оливеру на полчаса острот хватит.

Очнулся от невеселых размышлений он уже у дверей тира. Черт, попрощался ли я с сержантом? Надо же, не вспомню. Вроде все-таки попрощался… Ничего, если вдруг и нет — Милли Галлахер умница, поймет. Славная девушка, добрая, нежная — и никакого жеманства. "Вы мне нравитесь, генерал", — по-военному прямо и просто. Ты мне тоже нравишься, Милли, хорошо, что мы понимаем друг друга.

Парни уже были на месте.

Молодец Линц, неплохо справляется. И Блюмхарт хорош… А кстати, что-то ведь мне говорил насчет Блюмхарта Ванья Конев… Конечно. Дела сердечные. Почему у некоторых всегда получается так серьезно и сложно? Когда на самом деле это просто и прекрасно. Как у меня с Милли, или с Тиной, или с Вайолет Никандров, или с той блондинкой, забыл только, как зовут… Что они умудряются себе придумать такого? Может, я чего-то не понимаю в этой жизни, но мне нравится, как она устроена на личном фронте. Истинная демократия.

Если б наша государственная демократия была бы хоть вполовину так хороша, как моя личная — во взаимоотношениях с леди… Та, что мы имеем, вызывает брезгливое желание отойти подальше. А еще лучше — вымести ее к чертовой бабушке за пределы известных звездных систем, чтобы не воняла. Да уломать нашего адмирала наладить государство как должно. Он сможет лучше всех, уж всяко не хуже Лоэнграмма, который ни одной битвы у адмирала не выиграл, как ни пыжился. Адмирал гениален, вне всякого сомнения, только в отношении к политике невыносимо упрям. Глядя на него и не скажешь, что он может быть настолько несгибаем в иных вопросах. Он же из тех, кто вроде бы не умеет говорить «нет»… а как бы не так! Стоит делу коснуться политики — и его «нет» тверже алмаза. Впрочем, и в бою тоже. Стальной стержень под тюфяком.

Хорошо стреляют, в отличной форме ребята. Да, Линц молодчина, из него выйдет замечательный командир. Собственно, уже вышел. Приятно сознавать, что передал полк в те самые руки, в какие надо. Быть тебе, Каспер Линц, генералом. Когда-нибудь. Не завтра, но может быть — послезавтра. И парень ты славный.

А Блюмхарт как брови-то сдвинул. Зол. На кого?.. Да, что ж там говорил мне Ванья…

Забавно, я тоже стал называть его «Ванья» — вслед за этой смешной девчонкой со светлыми глазами, светлыми волосами и знакомым с детства имперским акцентом, — тем самым, от которого отец не смог избавиться за все двадцать лет жизни в Альянсе. Я-то другое дело — дети быстро перенимают звучащую вокруг речь. А папа вот именно так и говорил, с этим имперским «р» и твердым «г», где не надо. Хорошенькая девочка, и так вся и светится… светилась… при виде моего майора. Действительно, что-то у них поломалось. А ну-ка… как ее зовут?

— Мэри-Сью, так, майор?

Ого! Нет, конечно, не промазал. Розенриттеры не мажут по мишеням в тире, даже если исподтишка ткнуть булавкой в мягкое место. Но едва не промазал. Даже, кажется, попал на пару миллиметров левее, чем собирался. Рука-то дрогнула.

Никуда не годится. Придется все-таки завести этот разговор, хоть и дело не мое, и вообще ничье.

— Что же, Линц, отпускайте парней. Как говорится, всем спасибо, все свободны. Майор Блюмхарт! Задержитесь. Мы с вами пойдем да выпьем немного.

— Слушаюсь, генерал.

Спиртное — великое коммуникативное средство. Как полезешь в душу человеку, если он этого не хочет? А тут — сели, разлили, и генерал, не ходя вокруг да около, провозгласил:

— За женщин, лучшее украшение нашей жизни! — и выжидающе поднял стакан.

Майор порозовел, но разве же можно не поддержать тост? Если уклониться, последуют расспросы. Кажется, они воспоследуют в любом случае, но хоть как-то оттянуть неприятную минуту…

— За женщин, — согласился майор.

Чокнулись. Выпили. Генерал разлил снова.

— За то, чтобы украшения не осложняли нашу жизнь, — сказал Шенкопф как бы слегка рассеянно.

Майор отреагировал с энтузиазмом.

— О да, — отозвался он, не раздумывая. — Не надо осложнений.

Генерал покосился на Блюмхарта, решил, что время полномасштабной атаки еще не настало, и налил снова.

— За бриллианты без изъянов, — пустил он пробный заряд. Подумал и скорректировал прицел: — Изъяны могут изуродовать самый прекрасный камень.

— Они великолепны, — ответил Блюмхарт. — За бриллианты без изъянов.

Выпил и добавил:

— Самый прекрасный камень можно испортить, даже если сам он совершенен.

— Тогда за то, чтобы у ювелиров руки росли откуда надо, — предложил генерал, наливая по четвертой.

— Хотелось бы, — помрачнел майор. — А если руки кривые, не берись за ювелирное дело.

Пора, решил Шенкопф, наливая по пятой.

— Разве у тебя кривые руки? — спросил он.

Майор мучительно покраснел и молча выпил, не дожидаясь тоста.

— Быть не может, — генерал налил майору еще. — Ни за что не поверю.

— Голова у меня кривая, — сказал Блюмхарт с отчаяньем в голосе.

— О, тогда за то, чтобы она встала на место, — предложил Шенкопф.

— Прозит, — отозвался Блюмхарт.

Выпили.

— И что же надумала твоя дурная голова? — поинтересовался генерал.

— Не могу я сейчас жениться, — Блюмхарта, кажется, наконец прорвало. — Война. В стране черт знает что творится. На пенсию я еще не заработал… почти. Мне нечего предложить порядочной девушке.

— Ну так не женись, — пожал плечами генерал. — В чем проблема?

— А в том, что если я не могу сейчас на ней жениться, мне лучше исчезнуть с ее глаз! — выпалил майор, хватаясь за стакан, как утопающий за конец лага. Генерал едва успел плеснуть ему виски. — Но мне деться некуда! Никогда не думал, что крепость Изерлон такая маленькая. И потом, у нас же общие друзья.

— Не понял, — медленно сказал генерал, изучающе глядя на майора. — Почему, если нельзя жениться, нельзя и общаться?

На щеках майора сейчас, наверное, можно было яичницу жарить. Шенкопфу пришлось приложить недюжинное усилие, чтобы не фыркнуть, представив себе скворчащую глазунью на физиономии бедняги Блюмхарта. Тьфу, наказание — живое воображение. С такими идеями — к Поплану, к Поплану! Тут у нас разговор серьезный.

Майор полыхал, но молчал.

— Господи, — вздохнул генерал. — Одних разговоров и танцев-обниманцев тебе мало, а для остального ты полагаешь необходимым законный брак. Я правильно понял проблему?

Майор не ответил и налил себе еще. Сам.

— А она об этом знает?

Блюмхарт растерялся.

— О чем?

— О твоей проблеме, чудо невинности.

В глазах майора появилась некоторая задумчивость. Ну наконец-то голова включилась.

— Майор Блюмхарт, вы эгоист, — припечатал генерал.

— Я думал не о себе! — возразил майор.

— О себе, о себе, — проворчал Шенкопф. — Если бы ты думал о ней, ты бы объяснился. Она должна читать твои возвышенные мысли? Она должна знать заранее, что ты решил отойти в сторону, не считая возможным сейчас законный брак — и не считая возможным развивать отношения без этого самого, чтоб его, брака. Она, значит, должна догадываться, а ты будешь страдать.

Майор глотнул еще виски.

— А ты подумал о том, что она, между прочим, как я слышал, бывшая шлюха?

Блюмхарт подавился выпивкой и закашлялся. Генерал хлопнул его по спине.

— При чем здесь это! — булькнул майор. — Это никакой роли не играет! Генерал, если бы не уважение к вам…

— Спокойно, — Шенкопф поднял ладони в протестующем жесте. — Я ничего плохого не хочу сказать о твоей девушке. Я только о тебе, великовозрастном идиоте. Тебе не пришло в голову, что она могла подумать, глядя на твое поведение? Майор Блюмхарт меня бросил — может быть оттого, что считает мое прошлое постыдным? И вы ходите, двое бестолковых, додумываете друг за друга — ах, какой я недостойный! ах, какая я недостойная! — а потом мой майор, блестящий офицер, мажет по мишени, потому что у него размягчение мозга на почве личных страданий! Позорище!

— Я не мазал, — беспомощно ответил Блюмхарт.

— Еще чуть-чуть — и промазал бы! — рявкнул генерал. — Извольте пойти прямым ходом к вашей девушке и объясниться наконец! Сделайте ей предложение, в конце концов! Женитесь, когда получится, — если она еще согласится, конечно, — а предложение-то сделать что вам мешает?

— Прямо сейчас? — растерянно сказал Блюмхарт и заглянул в стакан.

— Мда… Прямо сейчас, пожалуй, все-таки не стоит, — согласился Шенкопф. — На такое дело идти надо на трезвую голову. Насколько я себе представляю.

Еще бы, мне-то никогда не приходилось уговаривать леди выйти за меня замуж. И слава богу. До чего же некоторые все усложняют. Как хорошо, что я не высокоморальный майор Блюмхарт. Жениться. Брррр. Но этому дурню ничего не остается. Он, видите ли, иначе не может.

— Разрешаю сегодня предложения не делать, — сказал генерал. — Проспитесь сначала. Но чтоб в ближайшее же время… Вы меня поняли?

Майор вскочил, слегка покачнувшись, и щелкнул каблуками.

— Слушаюсь, сэр!

— То-то, — проворчал Шенкопф. — Вольно, майор.

Изерлон. Битва крепостей

Крепость Гайерсбург представляла собой искусственное космическое тело диаметром 45 километров, массой более 40 триллионов тонн. Поверхность ее состояла из композитных сплавов, керамики и жидкого металла. Крепость способна была вместить у причалов 16 000 кораблей и по огневой мощи не уступала Изерлону. Снабженный двигателями, Гайерсбург оказался способен переместиться в Изерлонский коридор и вступить в прямой бой со станцией Изерлон.

История галактических войн, т. IV. — Серия "Популярная энциклопедия". — Хайнессен, 6 г. Новой эры

Если главное изерлонское орудие выстрелит и попадет в изерлонскую броню, кто победит? Это называется «парадокс»…

Оливер Поплан

Как сделать предложение девушке. — Вообще, всё зависит от самой девушки. «Танцевать» надо от её вкусов и предпочтений. Но в любом случае, надо сделать этот момент незабываемым, чтобы и через 40 лет, даже если вы расстанетесь, она могла сказать: "Да, этот Вилли, конечно, был редким придурком, но как он мне предложение сделал!"

Житейские советы

"Ленивые сонные звезды…"

Зачеркнул. Ленивые, но бессонные.

Подумал. Нет, все ж таки звучит:

"Лениво бессонные звезды

Веками в пространстве висят…"

Только наоборот, сначала «веками», а потом «лениво». Вот так:

"Веками бессонные звезды

Лениво в пространстве висят…"

— плевать, что не висят, а летят, это художественный образ. Тут в голове щелкнуло, и он быстро дописал:

"…Я им в наказание создан,

Шальной человеко-снаряд", -

и, быстро оглянувшись, не видит ли кто, скомкал лист.

Ах ты черт, без свидетелей не обошлось. Хорошо, что это Мэй. Маячит в дверях, не решаясь войти. С тех пор, как она остригла волосы, Дасти ее спокойно видеть не мог. Потому что светленькие пряди вовсе не лежали красивой волной, как предполагал фасон стрижки ("Я хотела как у мисс Гринхилл!"), а закручивались спиралями во всех направлениях без всякой системы и порядка. Руки просто чесались потянуть за какое-нибудь из колечек да посмотреть, какой оно на самом деле длины. Дасти пару раз и не удерживался, а она просто отстранялась, и все.

И открытая шея теперь поднималась из форменного воротника невыносимо трогательно. Положить ладонь на эту шею сзади, а указательным пальцем ловить колечки волос…

"Я с ней дружу, — мрачно напомнил себе Дасти. И само собой добавилось: — Чтоб тебя, Блюмхарт, слепой ты, что ли!"

— Привет, — сказала Мэй. — Ты один? а то я Оливера ищу.

Конечно, он был один. Как раз потому и выбрал большой зал заседаний, что в это время в нем никого не бывает и некому заглядывать через плечо и издеваться: "Контр-адмирала на лирику пробило!"

— Посмотри лучше в столовой, небось они там с Коневым с утра заправляются пивом, — сказал Дасти вслух.

— Нет его там, — вздохнула Мэй. — Ну ладно. Значит, не судьба. Я хотела попросить, чтобы он разрешил мне поменяться уроком с Хакке.

— Поменяться уроком? — удивился Дасти.

— Ну да, у нас сейчас индивидуальные отработки, мне Олле назначил на шесть вечера, а Хакке на одиннадцать утра. А у меня есть на вечер планы… Ну сорвутся. так сорвутся, ничего страшного.

— Хочешь, если увижу его, передам?

— Нет смысла, Дасти, у Хекке урок уже через час.

Контр-адмирал Аттенборо посмотрел на часы и присвистнул. Ничего ж себе посидел немножко в тишине… Два часа коту под хвост, и хорошо, что непосредственного начальства на месте нет, а то б… На самом деле ничего хорошего, адмирал Ян как сгинул там, на этом клятом Хайнессене, ни сообщений, ни хотя бы теленовостей. Ну зато по шее давать некому.

— Пойдем отсюда, — сказал Дасти, вставая, — мне пора к моим ребятам, чтобы не расслаблялись. А тебе куда?

— В ангар, — пожала плечами Мэй. — Пойдем.

На развилке коридора разошлись, махнули друг другу рукой на прощанье — и Дасти даже не дернул ее за волосы. Чем и гордился целых десять минут.

Планы на вечер были тревожными и неопределенными, на самом деле Мари была, даже, пожалуй, отчасти рада, что не удастся освободиться. Уважительная причина. Занята. Извини, Райнер.

Потому что Райнер вчера поймал ее у выхода из казармы и, глядя в сторону, сообщил, что у него к ней важный разговор. Очень важный. Давай завтра вечером? пойдем куда-нибудь, хоть в ту же «Рыбу»…

Под ложечкой неприятно тянуло, сердце вздрагивало. Что он собрался ей сказать? Почему нельзя прямо сейчас? Почему смотрит в сторону? Даже в ушах зазвенело. Молчал Один знает сколько времени, избегал, а теперь ему, видите ли, поговорить… Да что ж такое…

Загудел мини-комм. Ну конечно. Это он.

— Ты сможешь сегодня вечером? — ни здрасьте, ни до свидания, ни изображение включить.

— У меня занятия по летной подготовке, Райнер.

— Во сколько?

— В шесть.

— Ну так давай в восемь…

— Я только в восемь освобожусь. А мне еще переодеться…

— Тогда в девять. Я буду ждать. Приходи обязательно.

Характерное треньканье — конец связи.

Я же собиралась сказать, что сегодня не смогу. Как же получилось, что я согласилась? Вот же дурочка.

Я боюсь этого разговора. Я уже привыкла к унылой неопределенности, старательно отведенным взглядам, ворчанию сквозь зубы — и одета не так, и прическа дурацкая, и вообще у него дел выше крыши, некогда ему со мной глупостями заниматься! Не понимаю, что он надумал за эти месяцы. Только раз и был прежним — когда я не погибла там, в том учебном полете. Целых полчаса — глаза светились, и руки вздрагивали на моих плечах, и прижимал меня крепко-крепко, и шептал в ухо чушь, от которой кружилась голова… А потом снова как отрезало.

Я боюсь. Хоть бы что-нибудь помешало нашему свиданию. Что угодно.

— Когда в следующий раз соберешься накликать беду на наши головы, подумай десять раз, — мрачно сказала Каролин, торопливо натягивая рабочий комбинезон под завывание общестанционной сирены. — Немного чересчур, тебе не кажется? Чтобы отменить неприятное свидание, Мэри, достаточно сказать молодому человеку «нет»!

— Жалею, что рассказала тебе, — огрызнулась Мари. — Теперь пожалуйста: я буду виновата в том, что имперцы навесили двигатели на космическую крепость. Готовились к моему свиданию с Райнером, ага. Ночей не спали, выгадывали дни и минуты: как бы нам так напасть на Изерлон, чтобы у Мэри-Сью Беккер свидание сорвалось?

Торопливо застегивая на ходу «молнии», бежали по коридору. В соответствии с экстренным планом, давным-давно разработанным на случай нападения на крепость, им следовало находиться в секторе RU-73 и быть готовыми к любому срочному ремонту.

Собрались в дежурке на границе 73-го и 74-го секторов, ждали. Ничего пока не происходило, сирена и та замолкла. Вилли Симмз вытащил из ящика с инструментами засаленную колоду карт. Вокруг него быстро собрался кружок игроков и болельщиков. Мари и Каролин пристали к сержанту Дегалли с расспросами о крепости Гайерсбург. Дегалли толком ничего не знал, но рассуждал со вкусом и очень авторитетно. Его можно было замечательно ловить на несообразностях. Сержант начинал горячиться, обвинять собеседников в глубочайшем невежестве и нести откровенную чушь с невероятным апломбом. Так что девушки дразнили сержанта, то прикидываясь идиотками, то задавая умные вопросы. Это было куда интереснее, чем нервничать. Все равно ничего же не поделаешь.

Смена прошла впустую. Через 12 часов их отпустили отдыхать, с тем чтобы еще через 12 часов они снова вышли на дежурство. Но отдых полетел кувырком, потому что с Гайерсбурга ударили, начисто снеся сектор RU-75. Дежурных из 73-го послали на подмогу к дежурным 75-го… и они обнаружили, что в 75-м не выжил никто.

Каролин держалась за стенку, хватая ртом воздух. Ее тошнило. Толком ничего и не увидела там, в 75-м: единственная хоть как-то работавшая поврежденная телекамера с чудовищными помехами демонстрировала рваное железо и затеки жидкой брони, никаких кровавых ошметков не осталось и не могло — но от самой мысли, что несколько минут назад здесь был здоровенный сектор с лабораториями, батареями, службами, гражданскими и военными сотрудниками — четыре тысячи человек! — от самой этой мысли становилось худо. Мари поддерживала подругу под локоть и быстро шептала: "Соберись, рядовая Вонг, живо, некогда нам сейчас раскисать!" — а Каролин молча кивала, боясь открыть рот, чтобы из него не вырвалось судорожное рыдание. Наконец выпрямилась.

— Все уже, Мэри, — сказала она хрипло. — Все. Пойдем. Куда нам?

— Дегалли велел идти к восьмому складу. Генерал Шенкопф будет делать всеобщее внушение по радио, нам следует внимать всем коллективом.

И внимали, и не дослушали, потому что враг ударил снова, и их перебросили тушить пожар. Тут уже худо стало Мари, но некогда было зеленеть и падать, и она поднимала обожженных и тащила, отворачивая лицо, носилки, кашляла от дыма, потому что не надела вовремя респиратор, — а потом они колупались в покореженном железе, помогая техникам батареи 12–72 реанимировать механизм всплытия, и уже было все равно.

Чувства притупились, осталась только работа, работа, работа. Закончили на этом участке? Переходим на следующий. На лету схватываем задачу, по мере сил выполняем. Закончили? следующий участок. Сколько вы уже на ногах, смена Дегалли? пятнадцать часов? немедленно спать. Не успели, кажется, закрыть глаза — подъем. Срочный ремонт в 32-м секторе, вашу смену перебрасывают туда.

Потом короткая передышка — только-только отоспались как следует, — и снова.

Столкнулась на бегу с Олле Попланом, спросила, не заберет ли он ее в свой отряд.

— Нет, — довольно резко ответил Олле. — У твоей тыловой команды каждые руки на счету, а пилотов мне и штатных хватает.

А потом как-то непривычно ласково, без ехидства, ухмыльнулся и потрепал по спутанной шевелюре.

Кивнула на прощанье и побежала дальше. Только падая в койку после отбоя, уже проваливаясь в сон, подумала: "Наверное, он считает, что в космосе опаснее, чем на станции, а я ж девчонка. Спасибо, конечно, за заботу, Олле, но если мы выживем. я тебе кое-что скажу насчет мужского шовинизма". Не сказала, само собой. Забыла. Не до того.

Дни сливались в гудящую усталостью череду. Лязг инструментов по металлу, иногда стоны раненых, когда санитары еще не подошли, а механики оказались под рукой. Запах гари, след от респиратора на носу и щеках. Руки в ссадинах, закопченный серый комбинезон, и стиральная машина не справляется. Волосы свалялись, потому что мыть голову я еще как-то… а расчесывать забываю регулярно. Как вовремя я постриглась. С длинными волосами вовсе была бы беда. Мы все похожи на чучела. Хорошо, что не видят меня сейчас мои замечательные друзья из командного пункта. И Райнер.

Как там Райнер? только и знаю, что жив…

Потом настал настоящий полноценный отдых, потому что «Гиперион» вышел в космос под командованием адмирала Меркатца, и механиков вернули на борт приписки. После чудовищного напряжения всех сил там, на осажденной станции, тут, в трюмах родимого флагмана, была просто райская тишина и совсем нечего делать. Подумаешь, техосмотр «спартанцев». Великий Один, я думала, это работа, а это, оказывается, курорт.

Жаль, недолго.

Честно говоря, она думала, что всем им настал конец. Хоть и трепыхались, и работали, стиснув зубы, и побитая техника оживала снова и снова — та, которая могла. И люди где-то приходили в себя по госпиталям — те, кто мог. А Гайерсбург стрелял и стрелял. А Изерлон огрызался и огрызался.

Когда позже ей сказали, что осада продолжалась чуть больше месяца, она удивилась. Никак не получалось — месяц. То казалось, что годы. То — что считанные дни. Дня три. Ну неделю. Или столетие. Но никак не неполных пять недель.

Ту минуту, когда к ним, ковырявшимся в неисправной турели, подбежал Вилли Симмз с горящими глазами и потрясающей новостью, она запомнила. Только никак не могла вычислить, который это был день осады. Вилли дернул ее за рукав, и она выругалась сквозь зубы, не хуже иного розенриттера — ключ сорвался с тугой гайки и больно ударил по пальцам.

— Сейчас парни сказали, — захлебываясь, говорил Вилли, — адмирал возвращается и вот-вот будет здесь! Наш адмирал! Девчонки, мы продержались, вы понимаете? Теперь все будет в порядке, наш адмирал их сделает, как маленьких, правда же?

И Мари сразу простила ему разбитые пальцы и сорванную резьбу.

Но гайку пришлось заменить, не без того.

Выяснилось, что чудесная новость означает новый вылет на курорт — «Гиперион» пошел в обманный маневр.

А когда вернулись, уже все кончилось.

Мари не видела взрыва вражеской крепости, разгрома имперского флота, и о гибели имперского командующего адмирала Кемпфа ей никто, разумеется, не доложил. Она знала только, что все в порядке, потому что вернулся и командует адмирал Ян Вэньли.

В космосе они болтались дольше, чем она надеялась, — она-то думала, что корабли войдут в изерлонские доки сразу же, но пришлось еще выходить в рейд вдогонку самоуправным эскадрам Нгуена и Моутона, в раже погнавшимся за отступающим разбитым флотом Гайерсбурга. Впрочем, для Мари это означало лишь, что на мостовые Изерлона она ступила неделей позже.

Она вышла под искусственное солнце Изерлона, щурясь, и увидела Райнера Блюмхарта. Как осунулся за эти безумные дни. Но не отводит взгляда, смотрит прямо ей в глаза.

— Я сходил с ума от беспокойства.

— Я тоже.

— Я люблю тебя.

— И я.

— Мэри, давай поженимся.

— Что? — она, наверное, плохо слышит. — Что ты сказал?

Он повторил.

Изерлон. Невеста

Фройляйн Мариендорф: герцог Лоэнграмм, я думаю, вы объединились с Феззаном и сознательно позволили им похитить кайзера. Я не права?

Герцог Лоэнграмм: Вы правы.

Э.Г.Крангерт. Хроники времен Райнхарда I. — Феззан, 11 г. Новой эры.

Настоящим я официально подтверждаю, что террористы похитили его величество кайзера Эрвина Йозефа. Местонахождение его величества, как и местонахождение беззаконных преступников, похитивших его величество, выяснены. Эта банда преступников — бывшие аристократы, возглавляемые прежним посланником Империи в Феззане графом Иоганном фон Ремшейдтом. Негодяи, укрывшись среди мятежников, называющих себя Альянсом свободных планет, незаконно объявили о создании правительства в изгнании. Таким образом, я заявляю: остатки аристократии, беззаконно и трусливо похитившие кайзера с целью повернуть ход истории и силой захватить права, установленные людьми, поплатятся за свое злодеяние. Честолюбцы из Альянса свободных планет, которые вместе с ними участвовали в беззаконии и планируют мятежную войну против мира и гармонии во вселенной, не избегнут той же судьбы. Этот неверный выбор должен быть исправлен подобающим наказанием. Преступникам нужны не дипломатия и не убеждения. У них нет ни способности, ни желания этого понять. Только сила способна показать им их глупость. Следовательно, неважно, сколь много крови будет пролито, принимая во внимание, что совершили эти безрассудные преступники и заговорщики.

Вспышка сверхновой. — Сборник документальных материалов о кайзере Райнхарде I. - <Феззан, 4 г. Новой эры

Дарите женщинам цветы! Цветы не просто украшают нашу жизнь, это основа целой индустрии, обеспечивающей работой ботаников и селекционеров, садовников и работников оранжерей, продавцов и дизайнеров.

Житейские советы

Теперь они строили планы на будущее.

Райнер все-таки был невозможен. Сделав предложение впопыхах, под влиянием порыва, он счел, что был недостаточно галантен. Он же собирался — по всем правилам, в торжественной обстановке, можно даже при свечах и уж непременно с шампанским. Ну или с красным вином. Поэтому он объявил, что намерен компенсировать все пропущенные пункты. Что это такое — познакомились, два раза потанцевали, поцеловались, поругались — и сразу давай поженимся. Где ухаживания? Пусть не по порядку, но ухаживания будут.

Поначалу Мари это ужасно льстило. Они встречались, чинно гуляли, шли в кафешку или в кино, жарко обнимались где-нибудь на заднем ряду кинотеатра или в тени кустов изерлонского парка, пока никто не видит. Они вместе являлись на офицерские гулянки, и Райнер не отходил от нее ни на шаг, и обнимал ее, кружась по залу, и сообщил всем и каждому, что Мэри-Сью Беккер — его невеста.

Но он был до невозможности приличен. Когда кровь начинала стучать в ушах, голова кружиться, а руки дрожать — он останавливался, извинялся и уходил. Не выдержав, однажды Мари намекнула, что она вообще-то не против добрачных отношений… ну ты понимаешь, милый, жениться нам и вправду не время, но есть некоторые радости, которых, я же знаю, мы хотим оба… так почему бы?.. Он залился краской, опустил свои невозможно длинные ресницы и буркнул, что вот для этого точно необходимо жениться. Она не могла понять его упрямства, но смирилась. По крайней мере пока.

Катилось лето, на Изерлоне было тихо, хотя работы — невпроворот. После весеннего военного кошмара — осады — станция была настолько потрепана, что и в августе еще шел ремонт. Сами изерлонцы никогда не называли отшумевшее сражение "Битвой двух крепостей", — это именование полюбилось телевизионщикам и высшим чиновникам с Хайнессена, а повторять за Трунихтом цветистые обороты было невыносимо. На станции говорили: "когда явилась мадам Гайерсбург" или, еще чаще, — "толстая мадам".

Толстая мадам поломала вооружение, снесла несколько жилых секторов, не говоря уж о производственных, лабораторных и военных. Адмирал Кассельн витиевато выражался, заказывая в метрополии детали и материалы, поскольку фонды, как всегда, урезались, поставки грешили нерегулярностью, а боеспособность Изерлона была в плачевном состоянии. Механики работали в три смены, гарнизон в передышках между учениями тоже впрягался в общую лямку, и Мари даже научилась покрикивать на солдатиков, чтобы несли тяжелое куда надо, вот тут придерживали, вот сюда подтаскивали, а вот туда не совали свои чертовы пальцы, оторвет же. Дегалли хмыкал, глядя, как она командует, и обещал замолвить словечко о ее производстве в сержанты. "Так мужиков строишь, любо-дорого, — говорил он. — Насчет полка не знаю, а со взводом управишься точно".

Но Мари надеялась однажды перейти в состав совсем другого полка. Летного.

После явления толстой мадам ряды пилотов поредели так же, как и ряды других военных специальностей. Поплан гонял в хвост и в гриву, и надо сказать, после смены в ремонтируемых отсеках это было особенно нелегко. Молчаливо подразумевалось, что все «старенькие» курсанты — а теперь Мари была уже «старенькой» и хихикала, глядя на «новеньких», чьи ошибки ужасно напоминали ее собственные, — так вот, подразумевалось, что все «старенькие» вскоре получат официальные звания пилотов и нашивки младших офицеров.

Аннелиза рассталась с Попланом и завела роман со здоровенным медбратом из второго госпиталя. Это привело к переменам в ее карьере: в начале июня она уволилась из столовой и устроилась к своему парню в отделение санитаркой. Там тоже работы было невпроворот. Лежали вперемешку свои и чужие, подобранные с обломков имперских катеров и шлюпок. Некоторые очень тяжелые. Собственно, тех, кто пострадал легко, к моменту поступления Аннелизы на работу по большей части уже выписали. Но тяжело пострадавших тоже хватало. Так что виделись теперь подружки совсем редко. При встрече Аннелиза жаловалась, что Стефан ревнует ее сразу к пяти тяжелобольным офицерам, особенно к двоим имперцам из третьей палаты. Говорит, они галантные, а она имперка, где уж тут устоять. Только то, что беднягам было ни до чего, служило Аннелизе некоторым алиби, — заживающие ожоги мучили и допекали обоих, а у Иоганна еще и сломанная нога не желала срастаться. Девушка очень жалела Иоганна и Фрица, постоянно дулась на Стефана и даже забывала иной раз спросить у Мари о Райнере — чего спрашивать, когда у них по определению все хорошо, у жениха-то с невестой?

К августу стало ясно: передышка, дарованная Изерлону после посещения толстой мадам — свыше ли, или, может быть, стараниями нашего адмирала, — заканчивается. Правительство на Хайнессене учудило очередную чудовищную глупость. И ладно бы просто приютили маленького кайзеренка, вывезенного сумасшедшими аристократами из Рейха. Поселили бы где-нибудь в системе Дагон или Гандхарва на дальней планете, в домике с садиком, да открещивались: ничего не знаем, приехали какие-то беженцы, мало ли их к нам сбежало за двести лет, всех не упомнишь. Нет, надо было объявить на всю Галактику, что вот этот пацан — кайзер Галактического Рейха, законный правитель, а вот это сборище беглых дворян — его законное правительство, и показать большую фигу герцогу Лоэнграмму.

Мари из ее трюма и то было ясно, что Трунихт сделал глупость. Но Альянс ликовал, кидая в воздух шляпки и даже некоторые черные береты с особо деревянных военных голов.

Мало того, это ублюдочное правительство сманило со станции, из-под крыла нашего адмирала, старика Меркатца. Того самого Меркатца, который, без преувеличения, спас Изерлон от толстой мадам. Не один спасал, конечно, все спасали, но его вклад был куда поболее, чем у многих. Команда «Гипериона» особенно сокрушалась по этому поводу: все помнили, как Меркатц водил их в бой, когда адмирала Яна еще не было на станции и командование коллективно пыталось уверить противника, будто на самом деле Ян на месте и руководит обороной.

Ясно было, что воинственный герцог Лоэнграмм не простит Альянсу истории с кайзеренком. По станции ходили слухи, что он сам ее и устроил. Закрыл глаза, когда надо, чтобы мальчишку украли без помех. А теперь пользуется. Любит, говорят, повоевать. Сожрет, сожрет всю Галактику, дай только срок и повод.

Что же, Трунихт дал повод.

Хлопот теперь не оберешься.

Изерлон. Жених

Воспоминания, в том числе ностальгические, не в точности воспроизводят ход прошлых событий, а включают в себя субъективные оценки и ошибки того, кто вспоминает. В этом заключается парадокс ностальгии: люди тоскуют даже по ужасным периодам прошлого.

Что на самом деле мы помним. — Сборник "Вековые заблуждения". — Эль-Фасиль, 694 г. к.э.

С милым рай и в шалаше. Но лучше, чтобы шалаш был отдельным и благоустроенным.

Прописные истины

…Бабушка вывезла из фатерлянда несколько фотографий, золотые серьги с изумрудами и дедушкины золотые часы. Папа ворчал: "Стоило рисковать из-за этого тяжеленного дорогостоящего монстра, мы из-за него чуть на корабль не опоздали!" — но с удовольствием доставал при случае монстра из кармана пиджака. Причудливый корпус, украшенный завитушками, был сильно поцарапан, а слева его уродовала вмятина, но шли часы с той же точностью, что и полвека назад, когда их изготовили на прадедушкиной механической фабрике. Кунштюки Блюмхарта, может, тебе попадались?..

Мари напрягла память, сведя брови, и от этого серьезного вдумчивого выражения ее лица сердце Райнера растаяло в очередной раз.

— Не помню, — вздохнула она. — У отчима не было. Вот у булочника, может, и ваша штуковина стояла на комоде. Механическая кукла, она танцевала под музыкальную шкатулку.

— Может быть, — сказал Райнер. — Теперь точно все равно не узнаешь.

…В электронный век механическая фабрика была осколком прошлого, достопримечательностью, продукцию выпускала небольшими партиями, зато и продавала заказчикам недешево. Мало кто задумывался, что кроме кунштюков Блюмхарта, попадавших в сувенирные отделы дорогих магазинов, фабрика изготавливала и сверхточные механические приборы, способные работать там, где электроника бессильна. В условиях повышенной радиации или в экстремальных магнитных полях. Эта продукция тихо и тайно шла на нужды армии и была основной статьей дохода Мартина Блюмхарта. Гольденбаумы не скупились, Блюмхарты процветали, а для собственного удовольствия конструировали механические игрушки, безделушки и часы. И все были довольны жизнью. Пока Леонард Блюмхарт не влез по дурости в политику. Видите ли, Леонарду не нравились некоторые законы Рейха. Так они никому не нравились, но зачем об этом говорить вслух? А уж письменно… Воистину, на него нашло какое-нибудь помрачение. Постепенно самые драконовские установления смягчались сами по себе. Вон, неполноценных детей уже несколько поколений как перестали умерщвлять. Растят потихоньку, чтобы никто не видел, — кому они дороги, конечно, — но не убивают же. Так что лет через двести все наладится, и будет лучше всякой демократии. Надо просто перетерпеть.

Тем более — ну чего не хватало самому-то Леонарду? Еще понятно, когда ропщут нищие. Но Леонард Блюмхарт был сыт, хорошо одет-обут, с блеском окончил офицерскую академию, и карьера его шла неплохо, хоть и с поправкой на буржуазное происхождение. Аристократы, конечно, быстрее продвигались по службе, ну на то они и аристократы. Никто, между прочим, не возразил, даже когда Леонард заявил, что женится на бабушке — Марте Кертнер, у которой гроша не было за душой. Бабушка до последних дней вспоминала своего Леонарда и все недоумевала: ну какая муха его укусила? И ведь не в компании спьяну сболтнул, нет — написал несколько писем старому другу по академии. Друг, даром что барон, не выдал, но один из его адьютантов нашел небрежно спрятанные бумаги и немедленно сообразил, как использовать их к своей выгоде. И барона погубил, и Леонарда. Пусть ему на том свете будет жарко. Как бы он ни жил, а теперь, даст Один, уже помер. Хорошо бы не в бою. Не место таким в Валгалле. — Тут бабушка обыкновенно начинала ругаться тихим благонравным голоском, каким привыкла говорить с детства. Когда мама слышала бабушкины ругательства, она всегда быстро отвлекала Райнера чем-нибудь занятным, но он все равно запомнил, как это звучало, и какие бабушка говорила слова, и — как это было жалко и страшно.

Только один раз Райнер попробовал заговорить с бабушкой о тех законах, которые не нравились покойному дедушке. Начала-то она сама: взялась причитать, что "если б не дурость Леонарда, жили б до сих пор в фатерлянде". И нельзя сказать, что в Альянсе они так уж плохо устроились, но, конечно, с богатой жизнью владельцев рейховской фабрики не сравнить. Вместо особняка — пусть не в аристократическом, но в респектабельном буржуазном районе, — типовой коттедж в пригороде. Сын работает на чужого дядю, а не управляет собственным производством. Внук вместо солидной частной школы бегал в муниципальную, дрался и дружил с пацаньем самого простецкого происхождения, а потом и вовсе заявил, что пойдет служить в местную армию, чтобы стать военным, как дедушка, — в армию, которой командуют невесть кто, некоторые даже черные. Райнер, воспитанный в условиях демократии, не выдержал и возразил: если бы не те самые законы, которые бабушка мечтала перетерпеть, не замечая, не пришлось бы бежать и семье провинившегося деда — какова бы ни была провинность. Но бабушка на глазах сникла и начала ругаться — и Райнер постарался понезаметнее скрыться с ее глаз, обещая себе больше никогда… Ему было тогда лет двенадцать или тринадцать.

А в армию он все равно пошел. Потому что некоторые законы Гольденбаумов ему тоже не нравились, и ему казалось, что дедушка не возражал бы. В отличие от бабушки.

А мама с папой и вовсе были не против…

Мари грустно улыбнулась, вспоминая содержимое своего чемодана. Ложечка из аристократического дома и облезлый школьный учебник… Золотые часы по сравнению с ее богатством — немыслимое сокровище. Она очень даже понимала старушку Марту Блюмхарт. Конечно, та вовсе не о старом Рейхе тосковала. А просто — по знакомому с детства укладу, по звучащей вокруг родной речи и по своему Леонарду. Если он был хоть вполовину так хорош, как Райнер, разве можно его забыть? И если у бабушки в Рейхе был Леонард, а здесь его не было и быть не могло, конечно, она хотела вернуться. Но не в сейчас, а в тогда. В то благословенное время, когда Леонард возвращался из командировок домой, неописуемо прекрасный в эффектной рейховской форме, подбрасывал к потолку Райнерова папу, смеялся и обнимал любимую жену.

Тем более что рейховская форма правда красивая. Мари вспомнила первую встречу с Райнером, когда на нем был лейтенантский мундир, и покраснела. Ведь поразил в самое сердце — сразу и навсегда.

— Райнер, — сказала она, чтобы отвлечься от чересчур жарких мыслей, ибо не подобает, — а против меня твои родные не будут возражать?

И, конечно, это был совсем неправильный ход, потому что не только не отвлеклась, а наоборот. Он же обнял ее крепко, наклонил голову — и пришлось отвечать на поцелуй, и ерошить темные волосы, и задыхаться, и хотеть гораздо большего… неподобающего, тьфу же ты.

И конечно, он опять проявил неуместную, с ее точки зрения, моральную выдержку.

Ей-богу, легче было, когда они не разговаривали. Она уже подзабыла, как маялась тогда.

Попрощались у дверей казармы. Он ушел. Она направилась к себе.

Села на койку, достала чемодан, вытащила золотую ложечку с птичкой. Интересно, жив ли еще герр Клоссе?

И где мама с сестренкой Амандой? Куда их занесло? Встретятся ли еще когда-нибудь?

Мир так необратимо изменился, что казалось — теперь это возможно. Хотя раньше и не надеялась. Думала — потеряла их навсегда.

Скорее всего, так и есть. Не потому, что с ними что-то случилось — наверняка как раз у них все в порядке. А вот доживет ли Мэри-Сью до следующей весны — никому не известно. Меньше всего ей самой.

Хватит киснуть. На Изерлоне все еще мир, хотя ясно — это ненадолго. И Райнер Блюмхарт любит ее. Хотя и упрям донельзя… не будем о грустном…

И Поплан возьмет ее в команду пилотов, обязательно!

Мари засунула ложечку на место, захлопнула облезлый чемодан и решительно открыла учебник по астрографии и навигации.

Над ним и заснула.

Сидели, склонившись над исчерканным листом бумаги, вырывая друг у друга карандаш.

— Балкончик, — горячилась Мари. — Вот тут в мансарде обязательно балкончик!

— Будет не дом, а торт с кремом! — кипел Райнер. — Как ты не видишь, что балкончик тут — мещанство и пошлость? Да что с имперки-то взять!

— Солдафон! — немедленно парировала Мари. — Если ты считаешь образцом жилья казарму, это не значит, что все должны с тобой соглашаться! У нас свободная страна!

Полковник Линц, исподтишка набрасывавший эскизы этой почти семейной сцены, перехватил карандаш и поспешно зажал себе рот. Если чересчур громко фыркнуть, его заметят, и прощай, выразительная натура… Хотя Мария Сюзанна Беккер, напирающая на гражданские права, действительно была ужасно забавна. Говорят, самые ярые фанатики — это неофиты. Судя по Мэри-Сью, в этом тезисе есть своя сермяжная правда. Язык чесался прокомментировать демократический пыл недавней подданной Рейха, но Линц все-таки пересилил соблазн и удержался. Блюмхарт не посмотрит, что перед ним командир полка, пошлет куда подальше…

— Да пойми же, Мэри, — Райнер страдальчески поднял брови домиком, — либо строгие линии, либо балкончик! Тебе же нравились эти большие окна и плоская крыша.

— Без балкончика — не нравится, — решительно заявила Мари и подняла голову.

И конечно же, увидела выпученные глаза подавившегося смехом полковника розенриттеров, пытающегося прикрыть локтем альбом с набросками.

Линц мечтал нырнуть под стол, да было поздно. Хорошенькое личико рядовой Беккер просияло, глаза заблестели.

— Вы-то нам и нужны, полковник Линц! — воскликнула она радостно, и Каспер Линц понял, что попался. — Вот кто нарисует нам с Райнером дом нашей мечты!

Блюмхарт смутился. Вопиющее нарушение субординации. Требовать от командира своего жениха — о все асы Асгарда! — нарисовать ей домик! Женщины… Даже лучшие из них. Даже военнослужащие. Даже Мэри-Сью, в которой почти нет изъянов…

Командир полка, однако, о субординации и не вспомнил. Забормотал что-то насчет недостаточности познаний в архитектуре, да и рисовать, мисс, я учился самоучкой…

— Архитектура — это потом, — прервала его самоуничижение рядовой Беккер. — Нам бы концепцию. Ну мистер Линц, ну пожаааалуйста…

Потом.

Когда закончится война.

Райнер не верил, что она закончится — по крайней мере в обозримом будущем.

А на перемирие надеялся. Хотя и не в ближайшие полгода. Но хотя бы через год… через два… нет, два много, он же не выдержит. Голова кружилась смотреть на Мэри — и ничегошеньки себе не позволять.

Иногда хотелось послать подальше твердые принципы.

Но что он за мужчина, если не может придерживаться своих собственных принципов? Он же знает, как правильно.

Иногда он не мог вспомнить, почему это правильно.

Тьфу.

Когда настанет перемирие, он возьмет отпуск длиной в Изерлонский коридор. Месяца на два. И женится наконец на своей невозможной имперской девчонке. Интересно, что скажет мама.

Маме должна понравиться Мэри. Воспитанная девушка из буржуазной семьи. Киндер, кюхен…

Кого ты обманываешь, Райнер Блюмхарт? Какой там кюхен. Она хороший механик; она пилот, причем способный, даже Поплан признает, что "до половины Оливера Поплана девочка уже доросла". Она скиснет в кухне. Впрочем, если пойдут дети… Райнер твердо намеревался приложить все усилия к тому, чтобы дети пошли. Как минимум двое. Можно больше.

Старшего назовем Леонардом.

Думать о процессе производства детей отнюдь не следовало. Хорошо, что полковник тут. Внешний сдерживающий фактор.

Только Мэри беднягу скоро замучает, и он сбежит.

Но Линц пока не выказывал признаков недовольства. Наоборот, он увлекся, набрасывая на альбомном листе фантазии мисс Беккер. Они дружно ворковали о балкончиках, слуховых окошках, дверях в сад и прочей ерунде.

Смотреть на нее, думать о ней, слушать, как она щебечет… с полковником… Даже прекрасно зная, что ревновать не о чем абсолютно, — все равно досадно. Здесь есть я, а ты воркуешь с моим командиром!

— Мэри, отстань наконец от полковника Линца, — проворчал Райнер. — Пойдем прогуляемся, что ли…

Привыкали разговаривать, не вцепляясь сразу друг в друга. Обнаружилось, что «солдафон» знает наизусть множество сентиментальных стихов и благоговеет перед теми, кому дано их слагать. ("Неужели и перед адмиралом Аттенборо?" — засмеялась Мари. — "Иногда даже перед ним, — буркнул Райнер. — Но очень редко".) Девушка же из приличной буржуазной семьи равнодушна к красивостям и вечно находит, над чем хихикнуть. Блюмхарт ей о влажном блеске росы на розовых лепестках — а она ему страшилку про розенриттеров. Райнер был трогательно чувствителен под жесткой шкурой солдата-штурмовика, порой это трогало Мэри едва не до слез, и тогда она особенно язвительно начинала дразниться. А иногда ее это пугало: парень, способный крошить врага в капусту тяжеленным штурмовым топором и одновременно повторять про себя возвышенную длинную поэму Седрика диЛеванто о трелях влюбленного соловья над ночным озером… Все ли в порядке в этой красивой голове? Ну, честно говоря, понять, какое вообще может быть удовольствие в рукопашной, ей было не по силам. Воздушный бой — да; там не видно ни крови, ни обгорелых трупов — вспышка, и нет человека. Собственно, и человека ты тоже не видишь. Только знаешь, что он там. А так — летит на тебя железная хреновина и палит изо всех орудий, больше ничего. Мишень, в которую надо попасть, иначе попадут в тебя, и вот тут уже будет и кровь, и горелый труп. Твой собственный. Умом осознаешь, что там, за непрозрачным снаружи зеркальным фонарем кабины, такой же пилот, как и ты. Понимаешь примерно, что должен чувствовать тот, кого ты убил. Но никаких жутких подробностей перед глазами. Только перед внутренним взором. А ему некогда, в боевой-то обстановке.

Поплан действительно добился включения нескольких своих курсантов в личный состав. На кителе у Мари появились капральские лычки.

Сержант Дегалли устроил маленькую прощальную пирушку в ангаре. Пили виски и кофейный ликер, заныканный Симмзом еще со времен мятежа Гринхилла, закусывали тушенкой, хлебом и местной изерлонской дыней. Дыня была не очень сладкая, зато здоровенная, мягкая и душистая. Ее вручили на знакомой бахче "бывшему овощеводу" просто так, стоило заикнуться, что Мари получила повышение и хочет отметить его с друзьями.

Райнер пришел на попойку механиков на правах жениха — и первые десять минут скромные трюмные работники косились с трепетом на блистательного офицера-розенриттера. Потом стесняться перестали.

Удивительно быстро для такого малого количества спиртного повеселели. Громко пели хором. У Райнера, кстати, оказался приятный бархатистый голос, а слух — сомнительный, но все равно. Замечательно пелось. Душевно.

Обнимая на прощание новоиспеченного пилота, сержант Дегалли совсем растрогался и сказал нечто совершенно неслыханное.

— Если захотите лично поковыряться в своей машине, капрал Беккер, — он сделал многозначительную паузу, дождался полной тишины и веско закончил: — так вам это можно.

Ангар гулко отозвался на аплодисменты.

Прощай, Изерлон

Проход через Феззанский коридор предпочтительнее других способов хотя бы только потому, что мы преподнесем врагу сюрприз. Смотрите. Первым делом мы выдвинем войска в Изерлонский коридор, как они и ждут. Гораздо больше войск, чем было под командованием Кемпфа и Мюллера этой весной. Но, само собой разумеется, это диверсия. Когда внимание Альянса сконцентрируется на Изерлоне, наши главные силы пройдут через Феззанский коридор одним быстрым маршем и вторгнутся на территорию Альянса. Ян Вэньли на Изерлоне, а остальные командующие Альянса не стоят того, чтобы о них говорить.

Вспышка сверхновой. — Сборник документальных материалов о кайзере Райнхарде I. — Феззан, 4 г. Новой эры

Командиром Изерлонского сдерживающего флота будет адмирал Ройенталь. Вторыми командирами назначаются адмиралы Ренненкампф и Лютц. Это передвижение сфокусирует все внимание на Изерлоне. Воспользовавшись этой брешью, мы захватим Феззанский коридор одним ударом и войдем на территорию Альянса.

Вспышка сверхновой. — Сборник документальных материалов о кайзере Райнхарде I. — Феззан, 4 г. Новой эры

Операция называлась — «Рагнарёк».

История галактических войн, т. V. — Серия "Популярная энциклопедия". — Хайнессен, 6 г. Новой эры

А потом, как всегда, настал день, когда жизнь полетела в тартарары, и осталась одна война. Этого дня ждали. После речи Лоэнграмма, прогремевшей на всю Галактику, никто не сомневался, что затишью конец, и все равно это случилось — вдруг. Ну, может, командование там, на мостике, и предугадало удар с точностью не до дня, так до недели. А простые военные лошадки просыпались утром, убеждались, что все еще тишина, и жили до следующего утра так, будто мир вечен. Даже если говорили при этом о грядущей войне. Пока не грянула, ну ее в болото.

И когда «Улисс» вернулся из патруля, снова таща на хвосте вражескую армию, — вот же судьба у корабля! как в патруль, так обязательно подхватит какую-нибудь гадость… "везет, как "Улиссу"… — все равно началась суета, беготня и неразбериха. Но очень короткая. Головы переключились на боевой режим, руки-ноги подтянулись — и осажденная станция заработала четко и слаженно.

Война была давно привычной рутинной работой.

В заоблачных высотах штаба и командного пункта, где принимались стратегические решения, где передвигали по экрану прямоугольники и трапеции разных цветов и где сидел на этот раз, слава всем богам, лично адмирал Ян, война, наверное, была даже интересной, как всякая головоломка. Шахматная партия. Соревнования по изобретательности. "Угадай, чего хочет враг, и сделай ему бяку". Здесь, внизу, был тяжелый труд и усталость, боевые вылеты и недосып, и гибель товарищей, и мысль, от которой потом бывает стыдно: "хорошо, что убили не меня".

Осада Ройенталя была похожа и непохожа на осаду Толстой мадам. Во-первых, когда наш адмирал с нами, вполовину не так страшно. Во-вторых, через некоторое время стало ясно, что адмирал не то что не собирается держать крепость любой ценой — он очень хочет отдать ее Ройенталю, пусть подавится, и уйти. Потому что 13-й флот был отчаянно нужен совсем в другом месте, и понимали это обе стороны, и осаждающие, и осажденные.

Имперский флот наваливался, Изерлон огрызался. Имперцы откатывались, перестраивались и наваливались снова. Плевался пламенем Торхаммер. Жидкая броня крепости колыхалась и всплескивала, как будто не металл, а простая вода, под массированными ударами чужого флота. Стреляли из-под этой «воды», взрываясь, недовсплывшие пушки. Флот высовывался, палил по противнику и нырял в броню снова. «Спартанцы» летали с методичностью сельскохозяйственной авиации — только не поля опрыскивать, а палить из лазеров. Боевой вылет. Отдых. Боевой вылет. Отдых. Посменно. День за днем. Ноябрь. Декабрь. Новый год отметили на бегу, чокнулись, глотнули, побежали дальше. Январь…

И обе стороны ждали, когда можно будет наконец отстать друг от друга. Нет, конечно, герр Ройенталь с удовольствием захватил бы крепость с боем, если бы это было возможно. И конечно, наш адмирал с удовольствием разметал бы тридцатитысячный флот противника, если бы было чем. Но и тот, и другой предпочли бы обойтись меньшими хлопотами. Так что как только появилась возможность, ею воспользовались.

Изерлонцы снялись и ушли.

Ройенталь подождал, пока они отойдут, и вошел в крепость.

Можно сказать, расстались, довольные друг другом.

Девятое января.

На Изерлоне не осталось никого. Гражданские боялись Рейха и не доверяли ему, поэтому 13-й флот вывез всех до единого. На всем, что способно двигаться.

Аннелиза эвакуировалась вместе со своим госпиталем и была занята привычным делом. Ну по крайней мере Мари так думала. Своими глазами не видела — госпиталь путешествовал на одном из транспортных судов. На борту «Гипериона» разместились несколько сотен семей горожан, потеснив обычных обитателей. Так что в этом походе Мари спала на привычной койке в кубрике механиков, и еще трое девушек-пилотов подвесили поперек каюты гамаки. Девушкам было проще: их меньше. Мужчин уплотнили гораздо суровее.

Боевой корабль, по которому бегают дети, — это сумасшедший дом. Следовательно, нужно было добиться, чтобы дети не бегали. Поэтому все, кто не был занят во время похода непосредственными обязанностями, превратились в нянек, горничных, домработниц и массовиков-затейников. Уж кто как сумел.

В ангаре шныряли подростки. Каролин бранилась, выдергивая чересчур шустрых из-под опасного инструмента. Человек двадцать хвостиком ходили за Попланом, его передвижения можно было отслеживать по восторженному галдению детей. Возгласы: "Коммандер Поплан, а расскажите!.. А правда, что?.. А можно потрогать «спартанец»? Мы осторожно!.. Ой, я тоже хочу посидеть в кабине!" — это мелкие добрались до тренажеров. Туда Олле их пустил, и на некоторое время воцарился почти порядок. Шестеро осторожно трогали кнопки, остальные наблюдали за их «полетом» на экране, и все были абсолютно счастливы.

За розенриттерами тоже бродил табунок, сплошь мальчишки.

Адмирал Кассельн пребывал в тихой панике. Пацанов и пацанок вылавливали в трюмах, в машинном отделении, на мостике, они катались на лифтах и движущихся дорожках, тыкали пальцами во всевозможную аппаратуру, играли в прятки среди труб и коммуникаций, так что отвлекаться от них не рекомендовалось.

Мария Сюзанна Беккер оказалась на подхвате. Стоило ей забиться в тихий угол совершенно одной, как ее кто-нибудь обнаруживал и с облегчением передавал ей свою группу "детского сада". Сначала она рассказывала страшилки своего детства то поклонникам розенриттеров, то поклонникам пилотов, то юным барышням, — с этими, впрочем, можно было еще поиграть в "дочки-матери", — хватало на пару часов, потом фольклор иссякал, и приходилось сочинять на ходу. Испытанное средство спасения было — столовая. К счастью, когда сказки исчерпывались, обычно наступало время обеда. Ну или ужина. Мари командовала: "Построились, курсанты! К набиванию желудка готовы?" — они всегда были готовы и радостно бежали кормиться. Тут их перехватывали ошалевшие родители и, слава всем богам, разбирали своих чад по каютам.

Восемнадцать дней до Шампула показались дольше, чем осада.

Наконец, гражданских сдали на планету, с облегчением помахали им вслед — и, не задерживаясь ни одной лишней минуты, поспешили к системе Рантемарио, где гигантский имперский флот громил огрызающийся из последних сил флот Альянса.

В систему Рантемарио пришли 9 февраля — и едва не опоздали. Имперский флот уже добивал остатки загнанных в угол альянсовцев, азартно рыча. Не добил только потому, что пришел флот с Изерлона. Их появления оказалось достаточно — почти не понадобилось стрелять. Внезапность маневра адмирала Яна спасла уцелевшие крохи героического, но слишком слабого по сравнению с армадами Рейха флота адмирала Бьюкока. Собственно, все участие в битве 13-го флота состояло в том, что он зашел в тыл господину Лоэнграмму и представился. "Здравствуйте, а что это вы тут делаете?" — "Уже ничего, — раздраженно бросил имперский флот. — Уже уходим. До свидания". И действительно ушли. А 13-й флот двинулся к Хайнессену, сопровождая своих.

До столицы шли на полном ходу четыре дня, а в столице — завертелось. Не успели оглянуться — и оказалось, что 13-й флот снова уходит воевать. Две недели на орбите Хайнессена пронеслись галопом. Мари вылизывала свой истребитель вместе с механиками, гоняла по виртуальному космосу на тренажере и аж на целых три дня получила увольнительную вниз, на планету. Удалось договориться с начальством, чтобы ее и Райнера отпустили одновременно. Поплан пожелал удачи и посоветовал не терять времени зря. При этом он до того выразительно подмигнул, что Мари покраснела.

Честно говоря, она бы с удовольствием провела эти три дня так, как намекал Олле.

И — едва так и не вышло.

Потому что, угулявшись по столице за первый день, оттопав ноги до последнего, они с Райнером вернулись в отель, поднялись на этаж — и их бросило друг к другу, и принципы несгибаемого майора — видимо, дезориентированные непривычной обстановкой и усталостью, — неожиданно поблекли и сдали свои позиции. Тяжело дыша, не в силах разжать рук, они вошли в его номер и захлопнули дверь — и снова обнялись, и плевать им было на весь свет. Почти.

Никогда еще Мари не испытывала такой ненависти, какую вызвал у нее гудок служебного комма. Всего-навсего пришло сообщение, не требовавшее немедленного ответа, но майор вспомнил о долге — и принципы вернулись, хотя их никто об этом не просил. Покраснел, отстранился, отвернулся. А потом еще и извинился за несдержанность.

— Дурак! — крикнула Мари и выскочила в коридор, придерживая распахнутый ворот форменной рубашки.

Долго не могла заснуть, ворочалась, металась. А когда наконец сморило — ей-богу, лучше бы не спала. Во сне комм молчал, как рыба, и Райнер не останавливался.

Словом, увольнительная оказалась совершенно ужасной, Мари даже хотела прямо с утра просить вернуть ее на «Гиперион», но все-таки этого не сделала. Весь второй день бродила по Хайнессенполису одна, забрела в кино, начала было смотреть какой-то дурацкий фильм, но один из персонажей напомнил ей ее майора, и она выбралась из зала, спотыкаясь в темноте о чужие ноги.

Вечером столкнулась с Райнером в гостиничном кафе и проявила истинный героизм: разговаривала, не срываясь на истерику, и улыбалась.

Так что они не поссорились, и кажется, Райнер даже не догадался, как близок он был к разрыву помолвки.

И хорошо. Потому что тихое время кончилось, едва успев начаться, и впереди замаячила смертельная битва.

Адмирал — уже который раз — повел свой флот делать невозможное.

Вермиллион

Они не имеют постоянной базы снабжения, а меняют место, где получают припасы, после каждой битвы, и перемещаются по мере того, как сражаются. Вся территория Альянса действует как их база. По существу, это партизанская война, которую ведет регулярная армия. Мы позволяем одному флоту развлекаться с нами. Но времени у нас нет. Так что мы вытащим Яна Вэньли на сцену. Мы устроим ловушку, чтобы вытащить его на открытое место, и окружим его. Проблема в том, какую приманку мы используем, чтобы его поймать?

Ф.Й.Биттенфельд. От победы к победе. — Серия "Военные мемуары". — Феззан, 9 г. Новой эры

Вы возьмете ваш флот в сектор Рио Белл, атакуете базы и будете охранять территорию. Вы поняли, не так ли, адмирал Ройенталь? Это притворство. Остальные также возьмут свои флоты и атакуют что угодно, оставив меня одного. Если Ян Вэньли увидит меня в одиночестве, он покажется. Затем мы захлопнем ловушку и поймаем его.

Вспышка сверхновой. — Сборник документальных материалов о кайзере Райнхарде I. — Феззан, 4 г. Новой эры

799/490, 5 мая, в 22:40 завершилась битва при Вермиллионе, продолжавшаяся двенадцать дней. Имперский флот потерял 87,2 %, людские потери составили 72 %. Силы Альянса потеряли 81,6 %, людские потери — 73,7 %. Обе стороны вместе потеряли два с половиной миллиона человек. Воистину это был бой насмерть.

Историки всегда будут расходиться во мнениях, кто же был победителем в битве при Вермиллионе. Стратегически выиграли имперские войска. Тактически победили силы Альянса. На поле боя силы Альянса выиграли, но за пределами поля боя выиграл имперский флот. Существовало много теорий, но ни одна не могла взять верх над остальными. Чувства всех участников были понятны. Ни одна из сторон сама не считала себя победителем. Может быть, их стандарты были слишком высоки. Каждый расценивал победу другого выше чем кто бы то ни было когда бы то ни было. Можно сказать, что обе стороны страдали комплексом неполноценности.

История галактических войн, т. V. — Серия "Популярная энциклопедия". — Хайнессен, 6 г. Новой эры

22 июня 799 г. к.э. (490 г. по рейхскалендарю) на Одине был коронован новый кайзер — Райнхард I фон Лоэнграмм. Закончилось 500-летнее царствование династии Гольденбаумов, началась эпоха Лоэнграммов.

Вспышка сверхновой. — Сборник документальных материалов о кайзере Райнхарде I. — Феззан, 4 г. Новой эры

Да адмирал Ян всегда умудрялся делать невозможное, потому так и пугал свои власти и раздражал чужие. А его люди уходили навстречу более чем вероятной гибели спокойно — с нашим адмиралом не страшно. Он что-нибудь придумает, и мы останемся живы вопреки всему.

Изматывающая долгая работа без выходных — вот что это было. Выманить один вражеский флот, ударить, разметать, исчезнуть. Выманить другой, ударить, разметать, исчезнуть. "Так, как мы, ни один флот во вселенной удирать не умеет", — говорили остряки. И правда. Во всяком случае, ни разу их не догнали и тем более не поймали.

Весь март флот дразнился, дергал кайзера за усы и за хвост, ожидая, когда же тот рассвирепеет и кинется в атаку — и наконец дождался. Собственно, для нижних чинов это означало только, что работы будет по-прежнему много.

Потом ее и вовсе стало невпроворот.

В последней трети апреля мир сорвался в штопор. Память сохранила обрывками — было ведь и краткое затишье, и передышки на тихих укромных базах, и боевые вылеты не каждый день, Мари даже успевала иной раз на бегу увидеться с Райнером. И полсуток на Рудмиле — казалось, вообще не из этой жизни. Их вспоминать было особенно больно. Она и старалась — не вспоминать. А все равно то и дело всплывало лицо майора, светлая улыбка, уверенный голос: еще одно усилие, и мы победим, не сомневайся, — и она так же уверенно в ответ: я не сомневаюсь, милый, конечно, победим, и все кончится, я верю, — и не прозвучало, но оба подумали, что после победы наконец поженятся, а то ведь сил больше нет, — но в карих глазах его стояла тревога, и у нее в груди глухо ныло: неправда, неправда… Мы не сомневались в нашей победе. Сомневались только, увидим ли ее своими глазами.

Мы знали, что идем умирать.

Конечно, надеялись, что именно мы — не умрем. Просто потому, что надежда жива всегда.

Потом наступило время чудовищного напряжения, и смерть вступила в свои права.

Бешеные скорости, лазерные вспышки, азарт погони, буйство адреналина в крови — и дрожащие от усталости руки, и злые слезы, и грохот крови в ушах при звучании имен погибших, и упорная мысль: этого быть не может, ангелов не сбивают! — но окаменевшее лицо Оливера с неизбежностью подтверждает: сбивают. Сгорают ангелы. Так, что и пепла не остается. Боль и отчаяние — и поднимающиеся из них новые силы, которым неоткуда взяться, но вот же они, и пальцы не трясутся больше, и голова не кружится, холодная, ясная, и мир перед глазами небывало четок и резок. И ты мчишься так, как в жизни еще не летала, и лупишь по истребителям противника, стиснув зубы, а в мозгу стучит: врешь, не возьмешь, я тебе припомню и тех ребят из "Джонни Уокера", и из «Эпплджека»… и Ванью Конева, который не мог погибнуть, потому что был бессмертен, и все-таки погиб, и этого я не прощу ни одному из вас… А рядом несутся парни, и каждый из них думает о том же… а может, и совсем о другом. Откуда тебе знать. Только кажется — всех нас тащит одна и та же тяжелая всесокрушающая волна.

Когда их вернули на борт, Мари выползла из кабины, бледная, взъерошенная, как доковыляла до кубрика — не помнила. Никогда не думала, что это холодное бешенство — тоже я. Да я страшный человек… — и провалилась в темноту, будто выключатель перещелкнулся.

Когда все кончилось, она просто ничего не поняла. Да вся галактика пребывала в недоумении. Мы же победили. Наши пушки смотрели прямо в глаза Лоэнграмму. Но выстрела не было, и мы проиграли. Потому что страна, ради которой мы положили тут три четверти людей и четыре пятых флота, сгинула раньше. Утонула, и настоящее сомкнулось над неумолимо погружающимся в прошлое словом «Альянс».

Оглушенные своей победой, висели рядом, приходя в чувство, чудом выжившие враги. Четверть от личного состава, пятая часть кораблей.

Стояли в ангаре, смотрели друг на друга — запомнить. Неизвестно, когда увидимся. Да увидимся ли?…

— Теперь везде будет Рейх, — сказала Мари. — Я не хочу жить в Рейхе.

— Поэтому ты и уходишь, — вздохнул Райнер. — Это правильно.

— Но я хочу остаться с тобой.

— А вот это совсем неправильно, — он протянул руку и заправил ей за ухо завиток волос. Который, впрочем, тут же вывернулся на волю. — И ты прекрасно знаешь, что тебе нечего делать на Хайнессене. Армейская статистика о тебе не знает — и пусть не узнает.

Она шагнула к нему, положила голову на грудь.

— Если бы ты мог пойти со мной.

— Я нужен адмиралу, и это тебе известно тоже.

— Адмирал выйдет в отставку.

И женится. Но этого она не сказала вслух. Он тоже. Незачем. Оба мы знаем об этом, а выговорить — как ударить. Адмирал женится, а мы с Райнером — нет. Мы не можем.

Ей в самом деле нечего делать на Хайнессене, а он нужен адмиралу.

И — она все еще пилот, а Оливер уводит истребителей прятаться в дальних малоосвоенных закоулках необъятной территории бывшего Альянса. В составе эскадры призраков. Уцелевших — но официально погибших кораблей. Подполье. Шервудский лес. Словечко, брошенное адмиралом Яном, уже звучало привычным названием, и когда успело прижиться? Это случится сегодня. Завтра может быть поздно.

Мы уходим в подполье, а наш адмирал остается на самом видном месте — и будет прикрывать нас. Чтобы о нас не вспомнили.

А Райнер остается прикрывать адмирала. И тем самым тебя, Мария Сюзанна.

И это ты тоже знаешь.

Постояли еще немного молча, прижавшись друг к другу. Потом опустили руки. Каждый сделал шаг назад.

Прощай, Райнер Блюмхарт.

Дайан-Хан

Адмирал Меркатц должен покинуть этот флот. Не могу предсказать будущее, но, как сказал коммодор Шнайдер, правительство Альянса может передать вас Империи. Я подданный Альянса. Я должен следовать идиотским приказам правительства. Однако у вас такой обязанности нет. Мне придется трудно, если вы не покинете этот тонущий корабль. Пожалуйста, возьмите с собой некоторое количество кораблей. Естественно, вы можете взять горючее, припасы и людей. Никто не может гарантировать, что Альянс, как проигравший, будет способен сохранить свою военную мощь. Чем позволить Империи разрушить корабли, лучше их спрятать. Трудно будет проверить рапорты о том, что они были уничтожены в бою или полуразрушены. Но, адмирал Меркатц, я не прошу вас отправиться в приятное путешествие. У меня на уме нечто более абсурдное. Во имя будущего, пожалуйста, сохраните остатки армии Альянса. На самом деле я прошу вас спасти его лучшую часть. Другими словами, я прошу вас возглавить движение в Шервудском лесу, как легендарного Робин Гуда в старину.

Чудотворец. — Ян Вэньли в воспоминаниях соратников. — Хайнессен, 5 г. Новой эры

— Но в этот последний день мы можем любить друг друга, — сказала она. — И тогда до конца моей жизни я буду вспоминать, что Гавейн держал меня в своих объятиях.

Роджер Ланселин Грин

Военная база Дайан-Хан была законсервирована и оставлена Альянсом свободных планет еще до Амлитцера. В этом районе космоса было тихо и пустынно, и необходимость в ней отпала.

Молчаливо висел в пространстве бывший астероид, весь изрытый ходами, снаружи — неровная каменная глыба, изнутри — обустроенные помещения, все необходимое для жизни полутора миллионов человек и обслуживания десятка тысяч кораблей. Людей в Шервудском флоте Меркатца было в сорок раз меньше, чем позволяли разместить потенциальные возможности базы, и большая часть астероида пустовала. Первое время молодежь шастала по коридорам из любопытства — а что у нас в том конце базы? а в этом? — потом надоело.

Олле Поплан особенно радовался, что для уединения с дамой не нужно изощряться. Достаточно удалиться в пустующее крыло «дельта» или «дзета». Дам, правда, было — раз, два, и обчелся.

Расселились с комфортом. Все, кто хотел жить в отдельных комнатах, воспользовались возможностью. Мари — не хотела. Так много людей, которых она знала и любила, исчезли из ее жизни по пути из переулка Веселой мельницы на базу Дайан-Хан, а Каролин Вонг все еще была рядом, и Мари старалась с ней не расставаться надолго. Связывающая девушек дружеская нить была прочной и надежной, но подсознательный страх, что и она оборвется, скребся где-то внутри.

Сначала наводили на базе порядок — от проверки машин и механизмов до элементарного мытья полов и стирки покрывал. Потом вошли в привычный ритм — ремонт и профилактика, тренировки на тренажерах и в открытом космосе, отработка маневров, все в штатном режиме, тихо, мирно и спокойно. Никто из великих мира сего не смотрел в эту сторону пространства, никому дела не было до флота, официально не существовавшего.

Хуже всего было по ночам, потому что приходили сны. Старый сон про розенриттера в сверкающем шлеме мучил предсказуемо счастливым финалом, после которого особенно одиноко было просыпаться на узкой армейской койке. Однажды явилась, казалось бы, давно забытая мадам Берлитц и предложила новый контракт. "У меня много блестящих офицеров, — сказала мадам. — Подписывай контракт, буду высылать тебе клиентуру наложенным платежом. Прямо в кокпит". Тогда Мари прыгнула в кабину истребителя и сбила с мадам шляпку точным ударом лазера. Мадам Берлитц зашипела и погасла, а от того места, где она только что была, по всему космосу пошли круги, как по воде, и звезды закачались на волнах, и из волн всплыл Райнер Блюмхарт в расстегнутом кителе. Мари хотела бежать к нему, но никак не могла откинуть фонарь с кабины, что-то заело, и оставалось только кружить вокруг Райнера и передавать ему сигналы по рации. Но он не слышал сигналов и только звал: "Мэри, Мэри!" За спиной Райнера появился имперский крейсер, он стрелял по «спартанцу» Мари и прошивал майора Блюмхарта насквозь, текла кровь, звезды качались на волнах, а в батареях кончился заряд, и тогда Мари развернулась и пошла на крейсер лоб в лоб, ожидая удара и вспышки — но движение замедлилось, потому что все пространство было заполнено киселем. Малиновым киселем, и ягоды плавали вокруг истребителя, собираясь в созвездия. Иногда в малиновых созвездиях вспыхивали новые звезды. Мари оглянулась на Райнера — но его не было, только колыхалось скопление мягких вареных ягод. Тут имперский крейсер выпалил из всех пушек, «спартанец» расплавился и разлетелся горячими каплями металла по киселю, а Мари проснулась с лицом, залитым слезами.

На соседней кровати ровно сопела Каролин, под потолком шелестела вентиляция, где-то за переборками сливался в ровный гул шум работающих агрегатов, лязганье инструмента и гудение сварки в ремонтных доках, шаги дежурной смены по металлическим полам. Звуки успокаивали — но закрывать глаза как-то не хотелось. Встала, тихо оделась, выбралась из каюты. До подъема оставалось два часа. Пошла к своей машине. Раз уж не спится, проверить кое-что…

На следующий вечер она просто боялась ложиться спать и допоздна перебирала свои богатства, высыпав их из облезлого чемодана. К главным сокровищам — ложечке и учебнику — прибавилась фотография с одной из изерлонских вечеринок, веселые лица, пластиковые стаканчики с вином, вдохновенно несущий чушь Оливер Поплан, скептический взгляд Ваньи, навсегда оставшегося в живых на глянцевой бумаге, ухмылка Дасти Аттенборо — и в центре кадра они с Райнером, сияющие, смеющиеся… Мари закрыла глаза и попыталась вспомнить, как это было. И заснула, конечно, но, слава великому Одину, в этот раз не снилось ничего.

В конце июня на базу прилетело гражданское судно со старыми знакомыми на борту — Юлиан Минц отправлялся в дальнюю экспедицию на Землю в поисках ответов на наболевшие общемировые вопросы. Он пробыл на Дайан-Хане всего-то дня два, а улетев, увез с собой майора Поплана, так что жизнь стала еще скучнее. Из давних друзей теперь осталась только Каролин, с ней Мари и проводила все свободное время — за исключением тех минут, когда их рабочие смены не совпадали, и оставалось разве что сидеть одной в каюте, обняв подушку и тоскуя.

Она уговаривала себя, что нечего биться головой о прошлое, что Райнер ее помнит и любит, что однажды они непременно встретятся — лет через… При мысли о необъятности этих лет хотелось реветь, но реветь было нельзя, и она вскакивала и бежала искать какое-нибудь дело. Вылизывала свою собственную машину, помогала Каролин с другими, стреляла в тире — получалось все лучше и лучше, но до настоящих стрелков ей было далеко.

Если не считать небольшого похода в систему Рейкъявик за списанной по Баалатскому договору техникой, развлечений, считай, и не было.

Флот увеличился на четыре с лишним сотни судов и на четыре тысячи человек, а в остальном жизнь совершенно не изменилась. Размялись немного, полетали, наводя страх на своих же соотечественников, подняли волну энтузиазма в тех, кому жаль было уничтожать свои корабли — и вернулись на базу. Засветились, конечно, — теперь по всей галактике прошел слух, что призрачный флот материален, а адмирал Меркатц жив и здоров, чего и всем желает. Собственно, и все…

Оказалось — не все, но это стало ясно немного позже.

В конце июля радиоперехват принес новости с Хайнессена. База загудела в волнении, сплетни и слухи, обрастая фантастическими подробностями, покатились по Шервуду, и под каждым кустом… то бишь за каждым поворотом станционного коридора и в каждом кубрике — добавляли от себя новые соображения, гипотезы и опасения. Вычленить истину из слухов в том виде, в каком они дошли до Мари и Каролин, было довольно трудно, но главное было очевидно. Никаких пяти лет на шастанье по лесам. Все начинается прямо сейчас — собственно, уже началось. Нашего адмирала едва удалось вытащить из западни, устроенной политиками и военными властями, и он направляется сюда. За ним по пятам идет война.

Мирная передышка оказалась длиной всего-то в неполных три месяца.

Люди встревоженно шушукались, взвешивали перспективы и строили планы. Горячие головы радовались — не придется киснуть в тылу, теперь будет стрельба, а стрелять куда веселее. Пессимисты смотрели угрюмо и задумчиво. Тревога была разлита в воздухе, казалось, вот-вот заискрит.

А у Мари кружилась голова и все падало из рук. Потому что главное — вовсе не политические возможности и военные превратности. То есть они, конечно, тоже главные, но сейчас в голове не держались ни судьбы мира, ни судьбы Империи, и даже судьба Шервудского флота отступила на второй план.

Со дня на день она увидит Райнера.

По сравнению с этим весь мир померк.

Ждала.

Наконец в порт вошли их корабли.

На причале вытянулись, отдавая честь, розенриттеры под предводительством Линца. От ворот спешили адмирал Меркатц и коммодор Шнайдер. Поодаль толпились пилоты, улыбались, махали прибывшим. Майор Блюмхарт ступил на железные плиты пирса следом за адмиралом Яном, козырнул встречающим, скользя взглядом по лицам.

Споткнулся.

Прислонясь к стене, стояла она, вся — напряженное ожидание. Потом она увидела Блюмхарта, и сквозь ожидание проступила улыбка — и разгоралась все ярче. Райнер сам не знал, как вышло, что он двинулся на этот свет, забыв обо всем — даже о долге. Уже спиной поймал оклик Шенкопфа: "Отдыхайте, майор, до особых распоряжений вы свободны", — и не понял ни тогда, ни позже, что генерал просто принял свершившийся факт и превратил движение Блюмхарта из начинающейся самоволки в законное личное время.

— Мэри, — только и сказал Райнер.

— Здравствуй, — ответила она, не сводя с него сияющих глаз.

Помолчала немного — и добавила:

— Пойдем.

И майор, не приходя в сознание, взял протянутую руку и пошел за Мари по коридору вглубь астероида, все дальше и дальше от ангаров.

Кажется, я делаю что-то не то, — мелькнуло в голове, когда за спиной, щелкнув замком, захлопнулась дверь маленькой каюты. — Я должен… — Что он должен, он подумать не успел, потому что Мари обхватила руками его талию и прижалась всем телом. Потом подняла голову и посмотрела пристально. Наклониться и поцеловать наконец. Клятая форма, это же преступление — столько застежек на девушке. Я делаю что-то не то… к черту. Все к черту.

В ушах нарастает шум, ноги не держат, ее ладошка на его спине, ее тело под руками — и дурацкая мысль о том, что грудь-то тяжелее, чем казалось на взгляд, и воздуха не хватает, потому что губ не разомкнуть, невозможно.

Жесткое покрывало на узкой койке, кожа к коже, все тело — нежность и ласка, голова пуста, руки движутся сами, и под пальцами — гладкое, горячее, вздрагивающее, льнущее, губы скользят по лицу, по шее, по плечам, ниже, ниже, в висках стучит, внутри все переворачивается от сумасшедшей нежности — и тихий стон, и бессвязный шепот, и провались хоть весь мир.

Моя.

Вот же идиот, я мог давным-давно… какие глупости мне мешали? Не помню… да неважно. Девочка, милая, смешная, любимая… наконец-то.

…Он спит, уткнувшись ей в плечо, обхватив ее поперек спины, притиснув, так что трудно пошевелиться, чтобы высвободить руку. Длинные темные ресницы лежат на щеках, пушистые, — глаз не отвести, до того красивые, мне б такие. Волосы спутались. Запустить в них пальцы, отвести прядь ото лба. Спи, милый, ничего, просто я любуюсь тобой. Не удержалась — провела пальцем по линии брови, и ресницы вздрогнули, открывая сонные карие глаза, губы шевельнулись, задели ее кожу. Большая ладонь двинулась, погладила, ухватила… да, милый, да. Конечно, милый. Подвинусь немножко… вот так, да…

Засыпали. Просыпались, не в силах разжать объятий. Шептали чушь, стукались локтями и коленками о переборку, подушку уронили и не подняли — сил не было. Засыпали снова.

Потом проснулись очередной раз — и обнаружили, что в головах прояснилось. Вставать не хотелось категорически, но зверски хотелось есть.

Обшарили каюту в надежде найти хоть что-нибудь съедобное. Нашли. Омерзительный аварийный паек, оставшийся с незапамятных времен. Как он пережил всеобщую уборку станции, бог весть. Благословляя чудовищный срок годности армейских консервов, в два счета приговорили банку автоматически разогревающегося супа, запили водой из-под крана в крошечном санузле. Втиснулись вдвоем под душ. На подгибающихся ногах выбрались из-под него только через час, чтобы снова прижаться друг к другу на неудобной узкой койке, натянув на себя одеяло, и заснуть глубоко и блаженно.

Совесть и принципы явились, покружили над двумя головами на одной подушке, покурлыкали попусту — и улетели до поры.

Само собой было ясно, что они, конечно же, поженятся, как положено и как давно собирались, дайте только срок. Тут и обсуждать было нечего.

Они и не обсуждали.

Когда-нибудь.

Мама всплакнет, любуясь красивым сыном и его очаровательной невестой, папа хлопнет по плечу, гости будут толпиться и приставать — целуйтесь, а теперь еще, и еще; первый танец — ваш, выпьем за счастье молодых… И белое платье — непременно, и ленты в волосах. И оркестр, и суматоха, и смех, ребята напьются и будут бузить, и это будет счастье.

Когда-нибудь. Не завтра и не послезавтра, но обязательно.

А сейчас — ну что же делать. Мы не выдержали, и слава всем богам, что не выдержали. Оказывается, мы не железные. Мы живые, горячие и морально неустойчивые.

И плевать.

Нет во вселенной места светлее и прекраснее военной базы Дайан-Хан. Когда бывший Шервудский, а теперь Нерегулярный флот Яна снялся и ушел тайно шастать по космосу в ожидании хоть какой-то благосклонности от звезд, Мари даже слезу утерла. Эти сумрачные коридоры, искусственный свет, вечный гул за переборками, этот дикий камень и железо, эти тесные каюты — а особенно одна… Нет места во вселенной лучше старой военной базы Дайан-Хан, подтолкнувшей нас в спины и закрывшей за нами дверь, дав короткую передышку и счастье. И пусть впереди висело темное и, по всей вероятности, страшное завтра, — каждое сегодня Дайан-Хана казалось от этого только острее и ярче.

Невозможно было замуроваться в каюте навсегда — тем более что банка консервированного супа была только одна, а здоровых желудков целых два, да притом один из них принадлежал крупному мужчине… Короче, они выбрались из своего благословенного угла и поневоле отправились к людям. Вообще-то это было нешуточное испытание. Потому что каждый встреченный сослуживец считал своим долгом прокомментировать последние события в личной жизни майора Блюмхарта и капрала Беккер. Подмигивали, показывали большой палец, хлопали по плечу, хмыкали, поздравляли, подначивали, высказывали гипотезы, делились личным опытом… Кто-то за них радовался, кто-то завидовал, кто-то одобрял, кто-то осуждал, — и все эти мнения вились и жужжали, сгущаясь за спиной, и от этого отчаянно горели уши. А что Райнер способен так зардеться, Мари раньше и не знала.

Добрались до столовой, взяли подносы с обедом, поставили их на столик. Райнер предупредительно отодвинул для Мари стул. Она села. Он встал за ее спиной, положив руки ей на плечи, окинул взглядом шушукающихся и спокойно, слегка скучающим тоном, сказал:

— Совсем, совсем ничего не происходит в этом мире. Ни войн, ни революций, ни взрывов сверхновых, ни взлетов и падений галактических империй. Просто не о чем поговорить, этак же с тоски помереть можно. Да, к счастью, есть майор Блюмхарт… ммм?

Стало тихо.

— Парни, я все понимаю, — сказал майор с искренним сочувствием в голосе. — Когда язык чешется, ничем не поможешь, только почесать. Кому-нибудь в этом посодействовать? — и выразительно размял пальцы. Красивый парень Блюмхарт, стройный, движется легко и вовсе не выглядит массивным, но если присмотреться, кулаки у него… — Ну, не хотите — как хотите, — с сожалением констатировал майор. Помолчал немного и добавил: — Мне-то что, трепитесь на здоровье. Но если хоть одна собака хоть одним словом заденет Мэри…

С нескольких сторон донеслось: "Да ты чего, мы ничего…" — и подобные столь же содержательные высказывания. Блюмхарт кивнул, сел за столик и принялся за суп.

Болтать не перестали, но интенсивность болтовни безусловно упала — в разы. А самые понятливые вспомнили предыдущую животрепещущую тему и вернулись к ней — к родословной юной Карин фон Кройцер, незаконной дочери сердцееда Шенкопфа.

— Наш полк существует, чтобы жить было веселее, — проворчал как-то Райнер, услышав очередную версию происхождения Карин. — Не мы с тобой, так генерал…

— Генерал привычный, — засмеялась Мари. — О нем всю жизнь рассказывают анекдоты. И, по-моему, он их коллекционирует.

— Кстати, это идея, — отозвался Райнер. — Будут трепаться — заведу тетрадь для конспектов. Чтобы потом перечитывать на досуге.

— И ты туда же, — Мари покачала головой. — Не флот, а клуб мемуаристов. Аттенборо вон тоже все время что-то пишет…

— Тогда не буду, — фыркнул майор. — Я уважаю адмирала Аттенборо, но брать с него пример — увольте. К черту Аттенборо. Лучше иди-ка сюда, Мэри-Сью…

Адмирал Аттенборо не знал, что его послали к черту, но и сам бы пошел с удовольствием. Закономерное развитие романа, давно следовало ожидать, что этим все кончится, и я ж давным-давно решил, что мы дружим — и не более. Что ж так хочется съязвить побольнее, чтобы физиономию майора Блюмхарта перекосило? Несправедливо, ни в чем передо мной не провинились ни она, ни он, я же сам тут хожу и дружу… так, вздохнули глубоко, прижали ирландский темперамент пальцем, чтобы не трепыхался. У нас тут война за поворотом, мы последний оплот демократии во вселенной, вот об этом и будем язвить по мере сил. Агитация и пропаганда. Встряхнем папину журналистскую наследственность. Дедушкину военную я тут и так гоняю в хвост и в гриву, уже который год.

Нам бы прибиться куда-нибудь. Мы же — если смотреть правде в глаза — горстка отщепенцев без родины, флага и порта приписки. Все, что у нас есть — это наш адмирал да мы сами. Упрямцы, которых никто ни разу не победил. Идем, понимаешь, из года в год от победы к победе… все потеряли на своем победоносном пути, кроме славы, — этой столько, что если б можно было ею заправлять пушки и кормиться, мы жили бы вечно.

Никому не нужна слава? Мы бы уступили по сходной цене. За мирную передышку в тихом углу галактики, за право жить так, как нам нравится, а не по законам Нового Рейха. За болтливое "зачем?" вместо верноподданнического "яволь!". Говорить "яволь!" мы охотно предоставим нашим выборным властям. Думаю, это всех бы устроило, в конечном счете. Наш адмирал, похоже, тоже так считает.

…А потом покупатель на их славу нашелся, и Нерегулярный флот ушел на Эль-Фасиль, чтобы стать регулярным флотом Эль-Фасильской демократической республики.

Эль-Фасиль и Изерлон

Чтобы неизменно быть опорой республики, флот-адмирал Ян отправился за 1000 световых лет и выбрал место своей последней остановки, Эль-Фасиль, своей базой. Все эти события произошли в соответствии с планами флот-адмирала Яна. В ближайшем будущем он появится на Эль-Фасиле, непобедимый и отважный, чтобы возглавить революционное правительство и призвать всю вселенную на борьбу с Рейхом.

О чем говорят на улицах. — Хайнессен дейли ньюс, август 799 г. к.э.

На самом деле, истинным намерениям Яна не отвечало объединение сил с Независимым революционным правительством Эль-Фасиля. Находиться внутри взрыва без реальной надежды на успех, с одним только воодушевлением, казалось Яну безрассудством. Но как первый шаг к сбору антиимперской армии и как база для захвата Изерлонской крепости, ему нужна была штаб-квартира.

История галактических войн, т. V. — Серия "Популярная энциклопедия". — Хайнессен, 6 г. Новой эры

Одна окраинная планета не может наводить страх, даже если они заполучили Яна Вэньли.

Ф.Й.Биттенфельд. От победы к победе. — Серия "Военные мемуары". — Феззан, 9 г. Новой эры

В сложившихся обстоятельствах я рекомендую вам признать правление кайзера Райнхарда и династии Лоэнграммов во всей вселенной и сохранить вашу автономию во внутренних делах в пределах звездной системы. Так мы сможем сохранить демократию как политический строй и подготовиться к ее будущему возрождению. Я рассматриваю Изерлонскую крепость как разменную монету на наших переговорах об этом.

Чудотворец. — Ян Вэньли в воспоминаниях соратников. — Хайнессен, 5 г. Новой эры

Теперь, когда вожжи были брошены, они ловили каждую минуту, чтобы остаться вдвоем. В походе это было большей частью невозможно. Тем слаще были короткие остановки. Каюта на одну-две ночи — вот все, что могли изредка позволить себе Мари и Райнер после отбытия с Дайан-Хана. Неудивительно, что гостиница на Эль-Фасиле показалась раем. Блаженные две недели в условиях забытого комфорта. Жизнь была прекрасна, и ничто не могло ее омрачить. Тем более что, кажется, и положение флота Яна стало определеннее. Он снова был армией на службе демократии, пусть маленькой и слабой, — само присутствие этого флота, а главное, этого адмирала, делало Эль-Фасильскую республику заметной на звездной карте. Но задача была — стать силой, с которой будут считаться. Решением был Изерлон.

Наш Изерлон. Крепость, в которой мы столько пережили. Пусть сейчас там сидит имперский адмирал Лютц, это ненадолго. Мы уже брали Изерлон однажды, возьмем и еще раз. Он ждет нас. Он скучает по нам — как и мы по нему.

Ко второму взятию Изерлона приступили накануне Нового года. И это означало разлуку — потому что Райнер уходил штурмовать крепость, а Мари оставалась. Она попробовала было напроситься в поход, но Райнер твердо сказал «нет», и она послушалась. Пилоты там были не нужны. А вот розенриттеры — необходимы.

Мари осталась на Эль-Фасиле, отчаянно завидуя Поплану и Юлиану Минцу — их-то взяли. Десантниками. Только-только они прибыли из своей экспедиции к Земле — и вот пожалуйста, первыми вернутся на Изерлон.

Конечно, она понимала, что от нее в этой операции не будет никакого проку, одни хлопоты, но мечтать ведь не запретишь…

Сидеть в гостинице и переживать за Райнера было куда мучительнее, чем лететь в атаку, забыв, на каком ты свете. Когда тебе лично ничего не грозит и, в сущности, нечего делать, только и остается, что дергаться: как он там? что с ним? Вражеские бластеры и топоры казались издали впятеро страшнее, чем на самом деле.

А на Эль-Фасиле сияло солнце, пели птицы, беспечные прохожие галдели на улицах, по фасадам домов уже вовсю развешивали новогодние гирлянды из разноцветных фонариков, в магазинах суетились местные жители, озабоченные покупкой подарков домочадцам. Мари выходила из гостиницы и пыталась слиться с толпой, подхватить ее предпраздничное настроение — иногда одна, иногда с Каролин.

Перед самым Новым годом Мари решилась и зашла в парикмахерскую на Джинджер-стрит. Постриглась совсем коротко. Буйные колечки светлых волос остались лежать на полу возле кресла. Райнер будет ворчать — он предпочитал длинные волосы. Но ей так надоел вечный беспорядок в шевелюре, и кроме того, очень хотелось хоть что-то предпринять радикальное. Раз уж нельзя прямо сейчас изменить что-то в окружающем мире — так хоть изменить прическу.

Дасти Аттенборо не собирался надолго задерживаться на новогодней вечеринке в отеле. Зайти, помахать рукой товарищам, поздравить с праздником — и подняться в свой номер. Там ждал план операции. Ничего уже нельзя было изменить, но все равно, хотелось покрутить в уме ходы противоборствующих сторон. Оценить перспективы, еще раз поискать слабые места… Записать, кстати, свои соображения. В толстой тетради на его столе были уже исписаны страниц двадцать. Когда-нибудь из этого может выйти книга. Папа-журналист вовсю соперничал с дедушкой в голове вице-адмирала Аттенборо.

Но, войдя в гостиничный холл, он забыл обо всех благих намерениях. Мария Сюзанна Беккер стояла рядом с Каролин Вонг, неузнаваемо прекрасная. Наверное, все дело в платье. Ничего в нем не было особенного, никаких финтифлюшек, блесток или оборок, обыкновенное платье, подол чуть ниже колена, да вырез углом. Ну без рукавов еще. Ну цвет красивый, синий, глубокий такой. Просто вице-адмирал давным-давно не видел капрала Беккер в штатском. А потом понял — волосы. Вместо завитков — почти ежик. И, пропади все пропадом, шея. Придется держаться изо всех сил, чтобы не положить-таки на эту шею ладонь. Аж руки чешутся. Мелькнула мысль, что вот сейчас самое время тихо смыться — но было поздно. Мари повернула голову и заметила его, и помахала рукой, и улыбнулась.

— С Новым годом, Мэй, — сказал вице-адмирал, понимая, что пути к бегству отрезаны. Потом спохватился и добавил: — С Новым годом, Каролин.

Каролин сощурила свои азиатские глаза и едва заметно усмехнулась.

Кажется, спалился, — обреченно подумал Дасти. Хорошо еще, что Мэй ничего не поняла. Так занята мыслями о своем майоре — не заметит, даже если я проболтаюсь прямым текстом.

Вот и славно.

План операции обойдется. Тем более правда — ничего не изменишь. А Мэй умеет и любит танцевать, и неизвестно, когда еще представится возможность…

Грянула музыка, Мэй кивнула и положила руки ему на плечи.

Я тебе не соперник, Блюмхарт, я только потанцую с твоей девушкой, ведь ты сейчас не можешь сделать этого сам. Она улыбается. Это куда лучше напряженного, тревожного выражения, не сходившего с ее лица все эти дни.

Справься там с нашей красавицей-крепостью поскорее, и я привезу тебе твою Мэри.

Счастливец ты, майор.

"Улисс" нырнул в броню Изерлона и пошел на посадку.

Жизнь — занятная штука. Второй раз я опускаюсь под это искусственное небо. Да только… я ли это? Что осталось во мне от той наивной девочки, прилетевшей когда-то сюда работать по контракту, который не удосужилась прочитать? Даже имя — и то изменилось. Другое имя. Другая страна. Другое образование. Профессия, слава великому Одину, тоже другая. И там, внизу, ждет меня мой розенриттер, мой рыцарь из страшной сказки, самый лучший во вселенной парень. Пусть сказка все равно осталась страшной, и я это понимаю, — я рада. Будь что будет, лишь бы мы были вместе. Пока мы вместе, я ничего не боюсь.

Я знаю, что война придет сюда. Она всегда приходит. Но пока мы вместе, ей ничего не сделать с нами. Она просто разобьется о нас и отползет, не причинив нам вреда. Твои доспехи прочнее ее топоров, мой истребитель шустрее ее «валькирий». И да, ведь еще есть наш адмирал — он умнее всех на свете, одна его мысль закрывает нас непроницаемым щитом.

Я знаю, что все это самообман. Нас мало, нам не выстоять против несметной мощи Рейха, если он обрушит ее на нас. Но я верю, что мы все-таки выстоим. И каждый из нас верит. Пусть мы глупые идеалисты и мечтатели. Мы выстоим, и каждый металлический лист в мостовых Изерлона будет сражаться на нашей стороне.

Как хорошо, что этой чуши никто не слышит. Но я так чувствую, вот же глупая девчонка. Только… вон они, опытные воины, прошедшие тысячи битв, и я вижу на их лицах свет той же неимоверной чуши, которую несу сейчас я.

Великий Один, услышь нас. Пусть эта чушь будет правдой.

Пожалуйста, что тебе стоит?

…Война всегда приходит.

Но она пришла только через три месяца. Прикатилась и встала у порога, постепенно подтягивая через необъятные пространства бывшего Альянса чудовищное тело, готовясь навалиться всем весом и раздавить нас раз и навсегда. Хвост ее еще маршировал где-то вдали, а усы — два передовых флота — уже засунулись в Изерлонский коридор и шарили по нему деловито, принюхиваясь и присматриваясь, щупая нас, проверяя на прочность.

Тогда изерлонцы дернули за особенно настырный ус, имперцы огрызнулись, и началось. Усы обломать удалось быстро, и тогда война взвыла от негодования и втиснулась в коридор. Всей передышки оказалось — три дня. Потом был непрекращающийся кошмар. Один раз удалось вынырнуть на мгновение, глотнуть воздуха, — и вся тяжесть военной машины Рейха обрушилась, давя, круша, утюжа, засыпая трепыхающегося противника железными обломками и телами солдат.

Думать было некогда. Где-то там, наверху, еще успевали не только среагировать, но и опередить, подставить подножку, отшвырнуть, ударить когтями и вцепиться зубами. Мы, зубы и когти, только били, и били, и били, ничего уже не соображая, с затуманенными усталостью глазами.

Когда дым рассеялся, оказалось, что мы все еще не побеждены. Нас можно было ткнуть пальцем, и мы бы упали, но война замешкалась и отползла назад. Поэтому мы упали сами — не держали ноги.

Райнер нашел ее в ангаре, свернувшуюся калачиком прямо возле ее собственного истребителя. Попытался поставить на ноги. Безуспешно. Тогда он подхватил Мэри, закинул на плечо и потащил.

— Врешь, не уйдешь, — сонно пробормотала Мэри. — Есть — поворот на два часа.

— Хватит уже стрелять, спи наконец, — проворчал он.

До кают слишком далеко. А вот в кафе есть диванчик…

До диванчика он дотянул. До его подушек — уже нет.

Генерал Шенкопф, обозревавший сонное царство, ухмыльнулся, увидев своего майора на полу возле диванчика. Даже во сне этот собственнический жест — мое! Мэри-Сью Беккер спала, пристроив голову на коленях у Райнера Блюмхарта, надежно прихваченная поперек плеч майорской рукой.

Эту спящую царевну есть кому будить поцелуем. Если, конечно, сначала удастся разбудить майора.

Спите, дети. Мы чудом продержались — и, кажется, теперь наконец будет мир.

Вот он вам пусть и приснится.

— Все хотят лететь с нашим адмиралом, — сказал Райнер. — Целая баталия развернулась. Новая битва в Изерлонском коридоре. Но, по справедливости, отправляться должен я.

Сидели, обнявшись, в маленькой каюте, ставшей их домом на все мирные дни после второго взятия крепости. На столике площадью чуть больше табуретки остывали две чашки с чаем. Блюмхарт машинально таскал из щербатой вазочки шоколадное печенье — миссис Кассельн поделилась. Чуть ли не единственный человек на станции, умудрившийся вспомнить, что в разгар сражения Райнеру стукнуло двадцать восемь. Он и сам забыл, и сильно удивился, когда лейтенант Минц передал ему подарок от супруги коменданта — майор и не подозревал, что она в курсе. В личное дело, что ли, заглянула?.. Но так или иначе, а теперь у них было праздничное чаепитие.

— Почему ты? — Мари потерлась носом о его плечо.

— Потому что я уже сопровождал его однажды на встречу с господином Лоэнграммом. После Вермиллиона.

— Тогда, уж если по справедливости, тебе надо уступить очередь кому-нибудь еще. Адмиралу Кассельну, например. Он ведь еще не видел кайзера.

— Ну, положим, я тоже его не видел, — хмыкнул Райнер. — Только адмирала Мюллера и нескольких сошек помельче. Нос у меня не дорос — лично встречаться с кайзером всея Галактики. Правда, кайзером он тогда не был… А Кассельн не поедет, должен же кто-то на хозяйстве остаться.

— Может, Аттенборо? — спросила Мэри.

Райнер помотал головой.

— Этого наш адмирал прочит в заместители. Аттенборо остается командовать флотом.

— Не Мюрай? — удивилась Мэри-Сью.

— Конечно, нет, что ты, — майор потянул ее за ухо. — Ну подумай. У Мюрая же нет воображения…Да можешь не перебирать. Моя кандидатура, считай, одобрена. Что ты кривишься? Разве я не заслужил экскурсии ко двору?

— Ты заслужил сто тыщ экскурсий, — отозвалась она, — не понимаю только, почему тебе развлечения, а мне шиш с маслом? Я тоже хочу посмотреть, не виснет ли у господина Лоэнграмма корона на ушах.

Райнер засмеялся и поцеловал ее в нос.

— У самого красивого парня в Галактике и с короной все в порядке. Судя по программам новостей.

— Монтаж, — фыркнула Мари. — На самом деле он одноглазый, горбатый и лысый. А самый красивый парень в Галактике… — тут она выдержала длинную паузу, искоса поглядывая на физиономию Блюмхарта, уже слегка размякшего в предвкушении комплимента, и ехидно завершила: — …разумеется, Юлиан Минц!

Майор подавился. Мари заботливо похлопала его по спине.

— Видишь, милый, как вредно разговаривать с набитым ртом, — сказала она наставительно и протянула ему чашку. — Запей.

— Просто я никак не ожидал, что ты, оказывается, заглядываешься на малышей, — проворчал Райнер, прокашлявшись и глотнув чаю. — И не стыдно?

— Ни капельки. Даже Мэри-Сью может смотреть на лейтенанта Минца.

— Нет уж, лучше смотри на меня. Я, между прочим, тоже неплохо выгляжу.

Мари обняла его за шею, прижалась.

— Уж и подразнить нельзя, — пожаловалась она ему в плечо. — Шуток не понимаешь.

— Потому что я ревнивое чудовище, — проворчал майор ей в ухо. Подумал немного и добавил: — Очень страшное. Рррррррр.

— Ррррррозенриттер, — вздохнула Мари.

— Ага, — сказал майор.

…Через три дня они улетали. Попрощались в каюте, в ангаре Мари только помахала вслед.

Прежде чем выйти из каюты, обнялись. Райнер улыбнулся и взъерошил ей волосы, снова закрученные колечками и спиралями.

— Выше нос, пилот. Я ненадолго, только туда и обратно. Что тебе привезти? Хочешь, срежу на «Брунгильде» какую-нибудь пуговицу на память? Императорскую не обещаю…

— На что мне имперские пуговицы, у меня есть демократический шарфик, - сказала Мэри. — Главное, не забудь привезти мир.

— Обязательно, — кивнул он. — Если будешь хорошо себя вести.

— Я даже не буду заглядываться на лейтенанта Минца, — пообещала она.

Райнер засмеялся:

— Надеюсь. Ну, пора. Идем.

Изерлон. Июнь

Причешись, милый. Ты идешь встречаться со вторым человеком во вселенной.

Фредерика Гринхилл-Ян

25 мая 800 года Ян Вэньли покинул Изерлонскую крепость, чтобы второй раз в жизни встретиться с кайзером Райнхардом. Его сопровождали только трое представителей от высшего офицерства. Это были заместитель начальника штаба контр-адмирал Патричев, майор Блюмхарт от розенриттеров и лейтенант-коммандер Соул, бывший адьютант флот-адмирала Бьюкока.

История галактических войн, т. V. — Серия "Популярная энциклопедия". — Хайнессен, 6 г. Новой эры

1 июня 800 г. к.э. по пути на переговоры с кайзером Райнхардом погибли адмирал Ян Вэньли и его сопровождающие.

Официальное сообщение

Если я сейчас объявлю о моем уходе, колеблющиеся уйдут со мной. "Раз такой важный офицер, как Мюрай, смывается, и я тоже". Они смогут оправдаться подобной логикой. Надеюсь, ты понимаешь, что я собираюсь сделать.

Д.Аттенборо. Из пижонства и прихоти. — Хайнессен, 7 г. Новой эры

Каролин Вонг налетела на Аттенборо в коридоре, чуть не сшибла.

— Тише, тише, — сказал вице-адмирал, не дав ей упасть. — Осторожнее.

— Сэр, там Мэри… — Каролин запиналась, тяжело дыша. — Что-то с Мэри нехорошее.

Что, что… а что может быть с девушкой, когда вчера…

— Идем, — Аттенборо взял Каролин за локоть. — Показывай.

Она сидела на койке, вцепившись обеими руками в кусок материи — Дасти не сразу понял, что это скомканный форменный шарф, — и мерно раскачивалась вперед-назад. Молча. Не заметила вошедших, даже головы не повернула.

— Мэй, — позвал Дасти.

Никакой реакции. Вперед-назад, вперед-назад.

— Давно она так? — спросил Аттенборо у Каролин.

— Все время, как узнала. Мы пытались заговаривать, тормошить — только смотрит и все. Отойдешь — раскачивается.

Дасти подошел к койке, присел на корточки, заглянул ей в лицо. Белое, неживое, пустое. А глаза — черные дыры. Радужки не видно вовсе, одни зрачки, огромные, неподвижные.

— Мэй.

Не слышит и, похоже, не видит.

Взял ее за плечи, попытался поднять с койки. Встала, как кукла. Отпустил — упала обратно.

Подхватил на руки, прижал к груди.

— Каролин, иди вперед, скажи доку — тут шок. Мы за тобой.

Не тяжелая, а все же руки оборвет, пока дотащишь… Надо вызвать санитаров с каталкой, но ждать, пока они придут… Понес сам.

Дышит как-то рвано, и сердце колотится, и не соображает ничего, и жалко ее до невозможности. Ох, Мэй, Мэй, горе мое.

Каролин не сплоховала: санитары встретили их на полпути, и молодой док Стадиакис со шприцем наготове. Взяли ее из рук Дасти, уложили на каталку. Попытались вынуть из пальцев шарф — вцепилась как клещами, отступились. Док только взглянул — закатал рукав и иглу в вену. И — без суеты, но быстро — в больничное крыло.

По-хорошему, у Дасти дел было невпроворот, некогда… теперь долго будет ни до чего… — но уйти не смог. Дошел с ними до дверей палаты. Увидел, как дыхание начало выравниваться, а ресницы задрожали и медленно опустились.

— Так-то лучше, — сказал Стадиакис. — Идите, господин вице-адмирал, не путайтесь под ногами.

Помешкал, но послушался.

Он уже выходил, когда док окликнул:

— Сэр!.. Прежде чем уйдете… это из-за «Леды», я так понимаю?

— Да. Там был ее парень.

— Погиб?

Аттенборо кивнул.

— Скверно… Впрочем, молодая, здоровая — оправится. Не сразу, конечно. Но уже завтра будет гораздо лучше… Кстати, сэр, вы случаем не в курсе… а впрочем, проверим сами.

— Не понял, — удивился Дасти.

— Не берите в голову, — ответил Стадиакис. — Завтра.

И ушел в палату, плотно закрыв за собой двери.

Голова шла кругом — столько навалилось проблем, требующих срочного разрешения, — и назавтра только к вечеру Дасти улучил минуту, заскочил в госпиталь. Она сидела на койке, бледная, заторможенная, от запястья тянулась трубка капельницы.

— Мэй, привет, — Дасти подошел, встал у кровати. Чертов Поплан, ты нужен, а тебе самому впору нос утирать…

— Привет, — ответила она глухо.

— Как ты?

— Прекрасно. — Подняла голову, посмотрела на посетителя, повторила: — Прекрасно. Честное слово, Дасти.

Врешь без запинки, только не верю.

— Что говорит док?

— Что я отвоевалась.

Может, и к лучшему. Да ей от этого не легче.

— Почему? — спросил он вслух.

— Неважно. — Подумала, уточнила: — Очень важно. Для меня. Для тебя — нет.

Он помялся, не зная, что сказать. Спрашивать? Не ответит, а время убегает — слышно, как шуршит, — собственно, и эти несколько минут он отнимает от неотложных дел… Она, кажется, поняла:

— Не волнуйся, иди, тебе некогда, я же знаю. Ты теперь главный.

— Ну, не совсем так… но действительно некогда. Прости, Мэй. Я зайду еще, позже.

— Конечно.

Когда он вышел, она сползла на подушку, закрыла глаза. Повторила тихо:

— Отвоевалась.

Странно было слышать свой голос в пустой палате.

Через несколько минут она спала.

Стадиакис настаивал, чтобы она уезжала с Изерлона. Она упиралась.

— Уезжают те, кто больше не верит. Те, кто слаб. А я верю, и я сильная.

— В вашей силе никто не сомневается, мисс. Но подумайте же как следует. Вы рискуете не только собой. В конце концов, что бы сказал…

И запнулся. Не смог выговорить.

Она кивнула.

— Вы правы, док. Я уеду.

…Вышла в коридор, увидела распахнутую стеклянную дверь, помедлила. Та, в палате, потеряла столько же. Хотя глупо сравнивать. Обе они потеряли весь мир.

— Мисс, — раздалось из палаты.

Мари взглянула — действительно, обращаются к ней, больше не к кому.

— Зз… здравствуйте, миссис Ян. Как вы?.. — смутилась. Нашла, о чем спрашивать. Будто сама не знаешь.

— Не стойте на пороге, пожалуйста. Идите сюда. Я ведь помню вас. Вы — и майор Блюмхарт…

Сели рядом на больничную койку миссис Ян, сложили руки на коленях.

— Вы были женаты целый год, а мы только собирались, — сказала Мари, не глядя на женщину рядом.

— Я любила его всю жизнь, — отозвалась та. — А вы были знакомы…

— С первого взятия Изерлона, — ответила Мари. — Четыре года. Знаете, когда я первый раз его увидела…

Язык вдруг развязался, она говорила о Райнере — а та перебивала и рассказывала о Яне. "Знаете, а он так смешно дергал бровью, когда удивлялся…" — "Знаете, один раз удалось его причесать дольше, чем на полчаса, и это было ужасно…" — "Он ворчал, что у меня мещанские вкусы…" — "А он терпел, что я совершенно не умею готовить…" — "Когда я узнала, что он любит стихи…" — "А он вечно об исторических последствиях…" — "А он…" — "А он…" На пороге появился лейтенант Минц, увидел двух женщин, прижавшихся друг к другу, всхлипывающих на два голоса, быстро шагнул обратно. Подошел доктор, окинул взглядом картину за распахнутой дверью, осторожно притворил створку, сказал тихо:

— Пусть их, лейтенант, им обеим это полезно.

Отошли едва не на цыпочках.

— Вице-адмирал, разрешите?

— Конечно, Мэй, заходи. Тебе повезло — у меня есть четверть часа.

— Вице-адмирал Аттенборо, я уезжаю с Мюраем и остальными.

— Вот как?.. не ожидал.

— Дасти, я отвоевалась. Ничего не хотела бы так, как остаться здесь, да не могу.

Он встал, обошел стол, взял ее за подбородок.

— Так и не скажешь, почему?.. я думал, мы друзья.

Голос зазвенел и сорвался:

— Ты прав… я скажу. Я узнала от дока. Понимаешь… дело в том… — замолчала снова, покраснела.

И он наконец понял. Притянул ее к себе, обнял.

— Это лучшая новость за последние дни, Мэй. Блюмхарт был бы счастлив.

Она всхлипнула.

— Я хотела мстить за него и за адмирала. Я думала — встану на ноги и сразу за штурвал. Чтобы ни один гад не ушел. Дасти, у меня руки чешутся, а теперь…

— Глупая. Ты еще лучше отомстила. Они думали — они его убили? А не вышло. Он будет жить дольше, чем они все. Так их, Мэй! Эй, не плачь. Тебе нужно быть сильной за двоих. За себя и за него. Ну? Успокоилась немножко?

Она кивнула, потерлась щекой о его китель.

— Прощай, Дасти. Может, еще встретимся.

Встала на цыпочки, чмокнула в щеку, вывернулась из-под руки. Козырнула. Он машинально вскинул руку в ответ.

Ушла.

Ох, Мэй, что ты делаешь со мной. Сколько я знаю тебя, ты всегда была его. Да я и не надеялся, что это изменится. А теперь тем более. Как ты будешь без него… да и без нас. Мы-то все остаемся тут. И будем ли живы… Мда. Выходит, мы опять живы оба. Что же, это замечательно. Рад за тебя, приятель. Ты был хорошим парнем. Ты заслужил.

Встряхнись, адмирал Аттенборо. Тебе еще воевать и воевать.

…Когда мисс Беккер улетала, он не пришел ее проводить.

Хайнессен. Лето

В июле о себе напомнит поклонник из-за рубежа.

Из гороскопа

Для женщины беременность — как ходьба над обрывом. Это завораживает, захватывает, но и пугает.

Из непроверенных источников

В космопорте на Хайнессене гудела многотысячная толпа. Изерлонских дезертиров выпускали в город тонкой струйкой — проверяли документы, сортировали прибывших. Гражданских и рядовых пропускали быстро, младших офицеров бегло опрашивали, старших офицеров мариновали, а высшего ранга — так и вовсе уводили в зал ожидания, а обратно не возвращали. Мари пристроилась в очередь среди штатских и младших чинов вслед за двумя солдатиками, смутно знакомыми — может быть, ей случалось гонять их на ремонтные работы после визита толстой мадам Гайерсбург? Они были в форме, она — в штатском. Джинсы, майка, только ботинки армейские. Рядовые покосились на нее с недоумением — мол, что уставилась? Она смутилась и отвела взгляд.

Кругом среди ровного гула разговоров хныкали маленькие дети, звонко высказывались дети постарше, кто-то натужно кашлял, кто-то всхлипывал. Замороченный имперский лейтенант хрипло выкрикивал: "Следующий!" — и очередь продвигалась еще на несколько шагов. Мари пихала ногой старый облезлый чемодан, перетянутый двумя капроновыми ремнями, — замок стал ненадежен, а пожитки были набиты плотно, — чемодан с громким шуршанием проезжал полметра по полированному граниту пола и замирал в ожидании следующего пинка.

У начала очереди произошло шевеление, но что там делалось, видно не было: спины стоящих впереди загораживали обзор. Потом движение ускорилось — чемодан приходилось толкать вдвое чаще. Оказалось, лейтенанту придали в помощь сержанта, и дело пошло веселее.

А еще через несколько пинков стало видно стол, за которым сидели регистраторы в имперских мундирах. И как раз сейчас над ними стоял, окидывая шумную толпу орлиным взором, их начальник. Кажется, полковник, если она правильно помнит знаки различия.

Он повернул голову, и Мари ахнула. Она знала этого человека.

Регистрацией прибывших комадовал дежурный офицер, и это был не кто иной, как Фердинанд фон Шеллерман.

Он перехватил ее взгляд, на лице его появилось недоуменное выражение, потом изумление — узнал! — а потом он в два шага оказался рядом. Мари опомниться не успела, а он уже подхватил ее чемодан, скомандовал: «Идем» — и двинулся к столу. Ничего не оставалось, как последовать за ним, ощущая спиной недобрые взгляды очереди.

— Садись, — сказал Фердинанд. — Давай свои бумаги. Порядок есть порядок. Не ожидал, что ты все еще на Изерлоне, я думал, там не осталось наших. — Спохватился и добавил: — Здравствуй, Мариэтта.

— Здравствуй, — ответила она.

С чемоданом пришлось немного повозиться, документы лежали сверху, но ремни и замок… Ферди терпеливо ждал. Наконец Мари вытащила вложенный в учебник аттестат механика.

— Это все, что у тебя есть? — поднял брови Фердинанд. — Тут написано «Мэри-Сьюзен».

— Ага, — вздохнула Мари. — Я лицо без гражданства. Имперский паспорт куда-то засунула и потеряла. Не думала, что он пригодится. А Альянс мне ничего выдать не удосужился, только справку об окончании школы… вот она, если надо.

— Как ты умудрилась прожить столько времени без документов? Ну и ну… Ладно, это решаемо. Давай я тебя запишу. Ты ведь гражданское лицо, правильно?

Мари помотала головой.

— Капрал Беккер, 13-й космофлот Альянса… ну или Революционная армия Эль-Фасиля, как тебе больше нравится. Девятая эскадрилья малого истребительного флота.

Фердинанд фон Шеллерман уронил ручку.

— "Спартанец"?

— Ну да.

— Великий Один, — выдохнул Фердинанд. — Первый истребитель, которого я вижу в этой толпе, и это женщина, с которой я спал!

Она не думала, что это ее так заденет. Действительно же — спал. Давным-давно, в жизни, о которой она изо всех сил забывала эти годы, во времена розовых занавесок и проклятого контракта… Как будто он оскорбил Райнера своим замечанием, напомнив, что она никогда не была по-настоящему достойна… Райнер! Мало мне, что я никогда больше его не увижу, никогда не обниму, что мне всю жизнь жить без него — так еще и это! Мари вскочила, выдернула из пальцев Фердинанда свой аттестат и прошипела:

— Нет той женщины! Понял? Нет!

Фердинанд вскочил тоже.

— Успокойся, — быстро сказал он. — Извини. Я слишком был ошарашен. Садись, люди же смотрят… Капрал Беккер, прошу вас.

Мари потрясла головой, глубоко вздохнула, пытаясь загнать внутрь гнев и обиду. Нервы ни к черту. Небось еще гормоны… Говорят, беременные женщины склонны к истерике. А мне ни к чему истерика, только этого не хватало. И маленькому вредно.

Разжала кулаки и снова опустилась на стул.

— И ты извини, — неохотно выговорила она. — Я не люблю вспоминать.

Получилось, что ей неприятно вспоминать и Фердинанда. Что поделаешь. Невежливо, но честно.

Он проглотил нелестное замечание.

— Так вернемся к бумагам… Воинское удостоверение есть?

— Увы, — ответила Мари. — Кажется, его выписали, но я забыла забрать. Наверное, осталось у командира.

— Бардак эта ваша демократия, — сказал Фердинанд. — «Кажется», "забыла забрать", "наверное, у командира"… Младший комсостав, ну надо же! Паспорта и того нет. Как вы вообще умудрялись воевать при таких порядках?

Мари пожала плечами.

— Как, как… Изерлон, Вермиллион, битва в Коридоре… Там с меня документы не спрашивали, спрашивали, скольких сбила.

Фердинанд откинулся на спинку стула, задумчиво глядя на нее.

— Вот что, капрал Беккер. Поскольку официально ты можешь подтвердить только, что ты механик, так и запишем. Понадобится обращаться за пособием или трудоустройством — не говори, что ты унтер-офицер, все равно не поверят. Или добывай свое удостоверение с Изерлона, уж не знаю, как это тебе удастся. Но, честно говоря, не советую — штатским не в пример проще. Я тебе выпишу справку, сможешь предъявлять, если что. И… Мариэтта, будут проблемы — приходи, попробую помочь. Спросишь в администрации генерал-губернатора, где найти полковника Шеллермана, тебе скажут.

— Спасибо, — искренне поблагодарила Мари. — Только не зови меня Мариэттой. Я когда-то тебя об этом просила, да ты забыл, наверное.

Фердинанд кивнул и взял из стопки бланк.

— Как писать? Мария Сюзанна или Мэри-Сьюзен?

— Мэри-Сьюзен, как в аттестате.

Перо побежало по бумаге.

— Мэри так Мэри… Неофициально — почему ты дезертировала? Просто интересно.

— Я не дезертировала, — ответила Мари. — Я вышла в отставку. — И, будто кто за язык дернул, уточнила: — По беременности.

Рука Фердинанда дрогнула, и печать на справке смазалась.

— Хель, — пробормотал полковник Шеллерман.

— Спасибо еще раз, — сказала Мари и взяла со стола справку. — Прощай.

Она уже выходила через стеклянную дверь космопорта на улицу, волоча свой ободранный чемодан, а Фердинанд все сидел и смотрел ей вслед с ошалелым видом.

— Извините, сэр, — полюбопытствовал лейтенант. — Кто это? Вы сами ею занимались…

— Женщина, на которой я едва не женился четыре года назад, — рассеянно ответил полковник, не сводя глаз с удаляющейся спины девушки в потертых штанах и дешевой майке, с растрепанными кудрями, с чемоданом, который давно следовало бы выбросить. — .Кажется, мне надо быть благодарным богам, что она отказала.

Лейтенант выпучил глаза, но благоразумно воздержался от комментариев.

На последней странице учебника физики были записаны адреса. Две старшие сестры Дасти Аттенборо, бывшая подружка Поплана, школьная приятельница Ортанс Кассельн, справочная военного министерства, ресторан "Мартовский заяц"… Мари не стала ни звонить, ни заходить. Каждому нужно было бы объяснять, кто она такая, а при одной мысли об этом становилось тоскливо и муторно. Конечно, если бы ей пришлось туго, она перевернула бы обложку старой рейховской книжки, — но не понадобилось.

Сев возле космопорта в такси, Мари задумалась, какую цель указать бортовому компьютеру. И пока она размышляла, по экрану пробежала реклама, решившая все. Таксомоторная компания "Автодрим Парк" сообщала о вакансии механика в гараже на Гринфилд Лейн.

— Вот с гаража и начнем, — пробормотала девушка себе под нос, тыча в сенсорный экран комма.

Вакансия была до сих пор свободна, потому что хозяин оказался привередлив и прижимист. Он хотел классного механика за малую зарплату. Надо ли говорить, что они с мисс Беккер нашли друг друга. Мари некуда было податься, малый заработок безусловно лучше, чем вовсе никакого, а квалификация ее после «спартанцев», хоть и не профильная, была более чем достаточной. Мистер Кравчик, расспросив соискательницу о прежнем месте работы, просиял, крякнул и сказал только:

— Не увлекайтесь, девушка, моим машинам ни к чему летать на космических скоростях… Где вы остановились? Еще нигде? Подождите полчаса, я провожу вас к моей племяннице, она сдает комнату.

Так что все устроилось.

Линор Кравчик-Джонс, замотанная тремя детьми и пьющим мужем домохозяйка, не дослушала дядюшку, сунула Мари в руки ключи и ринулась вытаскивать младшего сына из стиральной машины, крикнув на бегу:

— Пять сотен в месяц, и можете ходить через черный ход! — это было существенным дополнением, поскольку "через черный ход" означало — не через остальную квартиру, следовательно, можно было не встречаться ни с Линор, ни с ее Диком, ни с их предприимчивыми отпрысками.

Мари поблагодарила мистера Кравчика, заперла «парадную» дверь комнаты, намереваясь отпирать ее как можно реже, и занялась обустройством нового жилья.

В начале августа ей неожиданно стало плохо. Жаркий день, резкий запах горючего, разогретого металла, машинного масла, да еще пришлось нырять глубоко под капот автомобиля — и когда Мари выпрямилась, голова закружилась, в глазах все поплыло, гараж потускнел, выцвел и медленно погас. Пришла в себя от встревоженного кудахтанья мистера Кравчика.

— Уже все, — сказала она слабым голосом, — прошло уже…

— Не спорь со мной, девочка, немедленно к врачу! — сказал Кравчик. — Не то вызову скорую прямо в гараж.

— Не надо в гараж, — запротестовала Мари. — И к врачу не надо…

— Ерунды не говори! — возмутился Кравчик. — Что ты — боишься, я тебя уволю по болезни? Не волнуйся, если у тебя, конечно, не бубонная чума, не уволю. Марш к врачу! Эй, Тимми, проводи Мэри к доку.

У "Автодрим Парк" с муниципальной клиникой был договор об обслуживании персонала, так что визит оказался бесплатным. Едва глянув на зеленовато-бледное личико пациентки, сестра в приемном спросила: "Беременна? в 16-й кабинет, прямо по коридору", — оставив провожатого мисс Беккер переваривать шикарную сплетню о новой работнице. Это было интереснее даже, чем бубонная чума.

Мари вздохнула, — она подозревала, что ее все-таки уволят, — и поплелась в указанный кабинет.

За столом сидела толстая тетка с равнодушной щекастой физиономией. Спросила, не повернув головы от экрана комма:

— Имя? Фамилия? Срок? Будем рожать?

— Мэри-Сьюзен. Беккер. Не знаю. Будем, — ответила Мари.

Услышав «будем», тетка неожиданно подобрела и наконец посмотрела на пациентку.

— Вот и правильно, — сказала она, — вот и молодец. Муж-то есть?

Мари растерялась. Неужели у нее на лице написано, что у нее нет мужа?

— Деточка, — сказала тетка, — я работаю тут двадцать пять лет. Так, значит, незамужем?

— Незамужем, — ответила Мари.

— Беременность — неплохой повод наконец жениться на любимой девушке, — наставительно заметила тетка. — Так ему и передай.

— Он погиб, — сказала Мари. — Я с Изерлона, доктор.

— Ох, — тетка слегка смутилась. — Прости. — Помолчала и продолжила деловито: — Значит, анализ крови у него не возьмешь. Досадно, ну что делать. Обойдемся. Ну, рассказывай, — и вызвала на экран комма длиннющий бланк регистрационной карты.

До тискания живота и прочих медицинских манипуляций дело дошло через добрых полчаса. К этому моменту доктор Ллойд вытянула из Мари чуть не все подробности ее биографии, включая ткацкую фабрику, бордель и малый истребительный флот. Не говоря уж об Изерлонском коридоре. Покачала головой и сообщила веско:

— Иногда, деточка, я задумываюсь о существовании высших сил, непостижимых и невероятных. Множество женщин в твоей ситуации потеряли бы здоровье еще в мотальном цеху, доуродовались бы в борделе и не забеременели бы вообще. Множество здоровых женщин с куда более благоприятной биографией лишились бы ребенка на самых ранних сроках просто из-за перегрузок во время боевого вылета. А космический перелет от Изерлона! иным даже автомобиль вреден. Не говорю уже о шоковом состоянии, которое само по себе не подарок, и препараты для выведения из него не подарок тоже. Могу сказать только одно: этот ребенок твердо решил, что он родится, а там хоть трава не расти. Его же ничто не берет. Уж за что — за что, а за жизнь этого малыша я спокойна. Наша задача обойтись без осложнений.

Вручила целую пачку бумажек:

— Держи. Сдашь эти анализы, придешь через неделю.

— Спасибо… — пробормотала Мари. — Как вы думаете, меня не уволят?..

— Пусть только попробуют! — грозно ответствовала миссис Ллойд. — Пусть только вякнут! Так и скажи своему работодателю — страна, может, у нас и кончилась, но профсоюз еще никто не отменял. Поняла? Ну, иди. Удачи. Жду через неделю. А, да, на твоем месте я бы сегодня на работу не ходила. У тебя уважительная причина.

Мари выбралась на крыльцо клиники и остановилась, пытаясь собраться с мыслями.

Четырнадцать недель. В середине января…

Упрямец, значит. Твердо решил родиться, и хоть трава не расти… Он такой еще маленький, что у нее и живота-то не видно, — а уже с характером.

Будет мальчик — назову Райнером.

Потом она вспомнила, как Райнер мечтал: старшего назовем Леонардом… что же, придется давать двойное имя. Другого ребенка у нас не будет.

Только этот.

Как хорошо, что ты твердо решил, Райнер Леонард.

А может, ты девочка? Эй, ты кто, малыш? Кто бы ты ни был, ты все, что у меня есть.

Пожалуйста, будь упрям… упряма… не знаю. Просто — будь, ладно?

Хайнессен. Осень

Когда флот-адмирал Оскар фон Ройенталь прибыл на Хайнессен, столичную планету бывшего Альянса свободных планет, в качестве генерал-губернатора Новых земель, он разместил правительство в конфискованном отеле «Эфония» и приступил к своим политическим и военным административным обязанностям. Генерал-губернатор Новых земель по рангу был равен любому из руководителей министерств, а армия под его командованием включала 35 800 кораблей и 5 226 400 солдат. Его армия называлась "Народные миротворческие силы Новых земель", но также их называли, хотя и неофициально, "армией Ройенталя" — по имени командующего.

История галактических войн, т. VI. — Серия "Популярная энциклопедия". — Хайнессен, 6 г. Новой эры

1 сентября. Хайнессенполис, площадь Нгуен Ким Хоа. — Катастрофой закончился большой мемориальный митинг, организованный бывшим правительством Альянса и другими заинтересованными группировками, в том числе Обществом ветеранов армии и космофлота Альянса. К 14:00 на площади собралась двухсоттысячная толпа. Предполагалось, что мероприятие будет мирным, но среди собравшихся нашлись экстремисты, взбудоражившие граждан. Было спровоцировано нападение на солдат, охранявших митинг, в результате солдаты начали стрелять в безоружную толпу. Бунт был подавлен в течение часа, но в результате погибли 4 840 граждан и 118 солдат. Количество арестованных превысило 50 000 человек.

Срочно в номер. — Хайнессен дейли ньюс, сентябрь 2 г. Новой эры

Первое сентября было солнечным и светлым, но Мари нездоровилось, и она осталась дома. Малыш как чувстовал: не надо ходить гулять в центр в этот чудесный, совсем еще летний день. Голова кружилась, тошнило, перед глазами все плыло, в ушах звенело. Какие уж тут прогулки. Мари побродила по комнате, натыкаясь то на стул, то на стол, сдалась и легла снова, пожаловалась сама себе: выходной, а она в четырех стенах… Вечером в «парадную» дверь забарабанили нервно и испуганно, она встала, одернула старую майку, в которой дремала, и повернула ключ в замке. На пороге стояла растрепанная, с круглыми от ужаса глазами домохозяйка:

— Мэри, Мэри, там!.. там!.. а Дик ушел, и наверняка набрался, повод же, а он под мухой вспыльчив… и дядя!

— Подождите, я ничего не понимаю, — остановила ее Мари. — Заходите, сядьте, отдышитесь и расскажите толком, что случилось.

Когда из сбивчивых причитаний Линор удалось наконец вычленить масштабы бедствия, произошедшего сегодня в центре на площади Нгуена Ким Хоа, Мари опустилась на кровать рядом с миссис Кравчик-Джонс и положила ладонь на живот. "Милый, да ты провидец, — подумала она. — Спасибо, Райнер Леонард". Она-то полагала, что на мемориальный митинг сходить стоит — все-таки это ее касается непосредственно, и пусть люди, которых она потеряла, не узнают, а самой станет немного легче, — но младенец у нее в животе, видимо, боялся толпы, и оказался прав на все сто. Убитые, избитые, раненые. И арестовано невесть сколько.

И если Дик Джонс под мухой вспыльчив, как говорит Линор, скорее всего, он под арестом. Будем надеяться, что не пристрелили.

После настойчивых уговоров и двух чашек чая Линор настолько пришла в себя, что вспомнила о детях, и Мари закрыла за ней «парадную» дверь, но запирать не стала. Мало ли, вдруг придется бежать среди ночи помогать, утешать или сердечные капли какие-нибудь капать…

Не пришлось, но утро оказалось нервным. Дик не вернулся. Линор позвонила дяде и обнаружила, что мистер Кравчик не вернулся тоже. Номера справочной при администрации генерал-губернатора были безнадежно заняты — по всему Хайнессенполису тысячи встревоженных родственников, друзей и знакомых жали на клавиши коммов, надеясь выяснить, что случилось с их близкими.

День был рабочим, но какая тут работа. Линор упрашивала: посидите с ребятишками, я сбегаю, разузнаю…

— Нет уж, — ответила Мари, представив себе день в компании громогласных маленьких Кравчик-Джонсов, напуганных паникой матери. — Давайте лучше я схожу.

Вспомнила Фердинанда и добавила:

— Тем более у меня в администрации есть знакомый.

Перед «Эфонией» стояли автоматчики, настолько грозные с виду, что страшно было соваться. Но Мари все-таки подошла к одному из них, спросила, где можно разузнать о пропавших после вчерашней трагедии. Юный солдат, почти мальчишка, молча указал подбородком куда-то вправо, и она увидела объявление. Офис департамента по гражданским делам, адрес… это совсем рядом… и даже стрелка нарисована, куда идти. Но стоило завернуть за угол, и обнаруживалась длинная встревоженная очередь, так что не найти офис было просто невозможно. Мари пристроилась вслед за юношей, поминутно сдергивавшим с носа темные очки и снова водружавшим их обратно — и так с методичностью часового механизма. Перед юношей стояли две встрепанные домохозяйки, как две капли воды похожие на Линор Кравчик-Джонс, и рассказывали друг другу ужасы о вчерашнем, поминутно всплескивая руками, вытирая распухшие носы и костеря на чем свет стоит своих мужей. Они явно подогревали друг в друге и в окружающих ощущение тяжелого давящего кошмара, и вскоре на них начали шикать, какой-то пожилой мужчина заругался, кто-то закричал… Очередь загудела и забурлила, понемногу закипая — и вдруг успокоилась как по мановению руки.

Но это было никакое не магическое вмешательство. Это маленькая кругленькая бабушка сказала вроде бы негромко, но так, что услышали все:

— Люди, имейте разум.

То ли интонация у нее была какая-то особенная, то ли ей удалось вклиниться в случайную мгновенную паузу… но пауза затянулась, а старушка продолжила:

— Если мы доведем сейчас до вмешательства полиции, кому от этого будет лучше? Вашим детям, которые вас ждут дома?

Кто-то выкрикнул, что тех, вчера, тоже ждали дома, а вот теперь… но накал оказался сбит, и крикуна поддержали лишь злобным ворчанием.

Время тянулось медленно, очередь двигалась в час по чайной ложке. Где-то там впереди было окошко, за которым ждала отрывочная информация. Точно могли ответить только о тех, кто под арестом, но и это лучше, гораздо лучше, чем ничего — арестованные по крайней мере живы. Но о многих сообщали лишь: сведений нет. Мари добралась до заветного окна часа через три, и ее новости были, можно сказать, радостными: и ее работодатель, и его зять сидели в участке. Это означало, что самое позднее через два дня их отпустят — мистера Кравчика наверняка, а Дика почти наверняка, зависит от того, он разбил голову тому солдату или кто-то другой.

Кругленькая старушка стояла, прислонившись к стене возле справочной, прижимала локтем к животу потертую кожаную сумку, и вид у нее был измученный. Поддавшись порыву, Мари подошла к ней и сказала:

— Спасибо.

Та посмотрела на нее удивленно:

— Вы о чем?

Мари смутилась и объяснила сбивчиво — про магическое вмешательство, успокоившее толпу.

— А, что вы, милая, — вздохнула старушка. — Ничего бы не случилось, просто я устала от этих глупых женщин. Разузнали про своих?

— Да, — ответила Мари. — Арестованы, скоро их выпустят.

— Родственники?

— Нет, знакомые просто.

— А у меня старый друг, — вздохнула старушка. — Помоложе меня, но тоже уже дед, ну что ему не сиделось у себя в деревне на пасеке… Нет, приехал, — митинг по погибшим, я знал их, я жив, благополучный бодрый отставник, а они погибли… Разумеется, считает, что если бы погиб он, кому-то от этого было бы легче. Военачальники… дети малые, хоть головы и седы.

— Тоже арестован? — спросила Мари.

— Разумеется… да только его так просто не выпустят, он был большим человеком в армии Альянса.

— Я служила в армии, — ляпнула Мари.

Старушка окинула ее взглядом:

— И что девочкам-то дома не сидится… А где именно, если не секрет?

— Да как-то само собой получилось, — ответила Мари. — В 13-м флоте, может, слышали.

— Дитя, кто же в нашей бедной стране не слышал о 13-м флоте? — в голосе бабушки звучало искреннее изумление. — О каком другом могут и забыть… но уж этот… Когда демобилизовалась?

— Я изерлонский дезертир, — усмехнулась Мари. — В июле.

— Так, — сказала старая леди строго, — нам надо сесть и поговорить как следует. Идем.

— Погодите, — запротестовала Мари, — я должна сообщить новости моей знакомой… Она сидит там и волнуется, понимаете…

— Ясно, — кивнула старушка. — Ты права, извини. Постой-ка… — она полезла в сумку и достала блокнот. — Где-то у меня был карандаш… а, вот… — записала адрес и телефон, выдернула листок. — Держи. Приходи обязательно, я жду. Не забудь.

— Хорошо, — растерянно отозвалась Мари и сунула бумажку в карман брюк. — Непременно. До свидания…

Уже дома она достала из кармана сложенный вдвое листок, прочитала имя на нем — и почувствовала, как загорелись щеки.

Это имя знала даже она.

Мэри-Джейн Бьюкок.

Хайнессен. Мятеж Ройенталя

Райнхард фон Лоэнграмм: Если у вас есть убежденность и твердое решение победить меня, вы можете бросить мне вызов в любой момент, когда захотите.

Оскар фон Ройенталь: вы, должно быть, шутите.

Э.Г.Крангерт. Хроники времен Райнхарда I. — Феззан, 11 г. Новой эры.

Опустела без тебя Земля…

Если можешь, прилетай скорей…

Старинная песня

Хайнессен был неспокоен. То тут, то там начинало закипать, толпа закручивалась водоворотами, всплескивала, шумела, пела гимн несуществующего ныне государства, иной раз на улицах обнаруживались суровые люди, марширующие под лозунгом "Империя, убирайся вон!", и к ним спонтанно пристраивались случайные прохожие. В Хайнессенполисе вдруг оказалось очень много военных с автоматами на шеях, с насупленными бровями и колючими взглядами, в которых сквозь решимость просвечивали растерянность и страх. Толпа звериным чутьем замечала неуверенность солдат и наглела; ее загоняли в рамки, и делалось это, само собой, без особой деликатности — и градус общественного настроения поднимался все выше.

Мистер Кравчик увлекся уличной политикой. Если прежде его всегда можно было застать в гараже, то теперь он мог не показываться там сутками — у него были более важные дела. Несколько раз его загребали в участок; полицейские узнавали его, качали головой: "Все воюете, мистер, когда ж вам надоест…" — и привычно оформляли трое суток ареста за нарушение общественного порядка. Линор перестала нервничать, когда дядю арестовывали. А Дик вступил в какую-то народную дружину и бросил пить. На такое счастье его жена и не надеялась.

Правда, Мари эта дружина казалась несколько подозрительной. Уж очень воинственные речи произносил теперь на трезвую голову Дик Джонс. Пьяная драчливость — это одно, а осознанная агрессивность…

Потом вроде бы немного успокоилось, беспорядки вспыхивали все реже, мистер Кравчик снова стал регулярно появляться в гараже, ворча, — мол, распустились, пока он пекся о судьбах родины и демократии. Работники шептались за его спиной: меньше бы думал о высоком, а больше — о хлебе насущном, прибыли упали, зарплату бы повысить… Тимми и Уоррен уволились, найдя место получше.

Мария Сюзанна Беккер пока держалась, но ясно было, что надо бы искать другую работу. Хватало только на жизнь, и если придется какое-то время сидеть дома с малышом… или нанимать няньку…

Но прежде, чем она задумалась об этом всерьез, большая политика перевернулась вверх дном — и на этот раз республиканцы были ни при чем.

Мари далеко не сразу решилась позвонить миссис Бьюкок. Сперва стеснялась, потом боялась, что старушка уже забыла о ней, — но та, едва увидев лицо Мари на экране комма, просияла, назвала ее «деточкой» и мягко, но настойчиво предложила немедленно приехать в гости.

Вдова прославленного полководца жила в пригороде с уютным названием Зеленые Поляны, и дом у нее был уютный — маленький коттеджик с крохотным садом, типовая муниципальная постройка, впитавшая, видимо, мягкую решительность своей хозяйки. Калитка настоятельно советовала зайти, короткая дорожка, мощеная бетонной плиткой, — поскорее добраться до крыльца, три ступени — шагнуть…

— Здравствуй, — сказала миссис Бьюкок. — Заходи. Как раз пирожки поспели.

— Уютно тут, — повторила Мари вслух.

— При первой же возможности освободила казенную квартиру, — ответила миссис Бьюкок.

И Мари уловила непроизнесенное: "Там слишком многое напоминало".

Она представила себе, каково это — жить там, где все напоминает, и знать, что больше — никогда. Каждое утро просыпаться в той же комнате и в той же постели…

А я? Смогла бы я изо дня в день жить на Изерлоне — без него? Там, где всякая мелочь связана с тем временем, когда мы были вместе и были счастливы… как живет сейчас миссис Ян. Ох. Я тоже помню и тоже знаю — никогда больше. Но все-таки я изменила всю мою жизнь, и ребенок!

У миссис Ян и этого нет.

Старая женщина зорко посмотрела на молодую, но сказала только:

— Пей чай. И пирожки ешь, не стесняйся.

Мари отняла руку от живота — надо же, положила ее машинально и не заметила… Стало неловко и жарко.

— Не хочешь — не рассказывай, — добавила миссис Бьюкок, помолчав. — Но мне кажется, тебе нужно с кем-то поговорить. Почему бы не со мной?

…Я так его любила. Он был… не умею я объяснять. Он был лучше всех. Самый красивый, и самый сильный, и самый умный, и самый отважный, и самый добрый. Единственный. Без него пусто и холодно. Я знаю, что мне нужно жить дальше — мне есть, ради чего… ради кого. Но так иногда одиноко… Все мои друзья остались там, в крепости, держат на своих плечах что-то очень важное, доставшееся им от нашего адмирала, и я тоже хотела бы подставить плечо под этот груз — но не могу. У меня теперь другая забота, не такая великая… да важнее у меня и нет. Может быть, вот ради этого я вообще родилась на свет — ради моей заботы. Как вы думаете, я справлюсь?

— Конечно, справишься, — улыбнулась миссис Бьюкок. — Все справляются. Что ж ты думаешь — ты первая женщина во вселенной, которой предстоит воспитывать ребенка?

Разве я произнесла — ребенок? А, неважно. Она все понимает, в ее-то годы, она меня насквозь видит.

Жаль, она не помнит Райнера. Не встречалась с ним. Зато она помнит адмирала Яна, и с миссис Ян знакома, и с Кассельнами, и про Юлиана Минца ей было интересно услышать.

И — никогда прежде Мари не встречала человека, который так умел бы слушать.

Проговорили до сумерек, и только на обратном пути домой Мари сообразила, что рассказала о себе больше, чем, как ей казалось, вообще знала о своих горестях. Стало совестно: совсем заболтала старушку. Но вроде бы та не только не возражала — поощряла. Может, и ничего?

А ведь она совсем одна, у нее вовсе никого не осталось, на старости-то лет.

Если я ей не надоела за сегодня, надо будет навещать почаще.

Генерал-губернатор Оскар фон Ройенталь вызывал у бывших граждан Альянса сложные чувства. Он не свирепствовал, но кровь погибших на площади Нгуен Ким Хоа, а потом и при подавлении беспорядков по всей территории бывшего Альянса, была на его руках. Он сохранил работающие структуры управления, перехватив вожжи у сметенной Рейхом коррумпированной верхушки и одновременно не мешая привычно функционировать среднему звену, и жизнь, пожалуй, стала бы налаживаться через какое-то время… но он был враг, захватчик, ставленник победившего авторитарного режима, олицетворение погубителей республики. От него все время ждали подвоха. Он еще проявит свою черную сущность!

Когда генерал-губернатор взбунтовался против своего кайзера, добрая треть бывшего Альянса полюбила его со всей страстью. Остальные две трети составляли не полюбившие и равнодушные, но равнодушных было меньшинство.

Новые Земли кипели, кипел Хайнессен, и гараж на Гринфилд Лейн не остался в стороне. Его сотрясали ежедневные дебаты. Побросав гаечные ключи и отвертки, механики сходились вокруг самого горластого — Салли Молина — и, начисто забыв о работе, вдохновенно спорили о политике. Прибегал мистер Кравчик, полный праведного гнева, в груди его клокотал возмущенный вопль: "А ну-ка по местам и за работу, разгильдяи!" — но прежде чем хозяин успевал высказаться, он слышал чью-нибудь возмутительную реплику, с которой был категорически не согласен, и втягивался во всеобщий хай.

Мари старалась не вмешиваться в диспуты, — что она понимала в политике? — но товарищи не давали ей отмолчаться. Она особо о себе не распространялась, но и не скрывала ничего — и о ее военном прошлом, Изерлоне и погибшем женихе в общих чертах было известно. Поэтому считалось, что у нее непременно должно быть веское мнение по животрепещущим вопросам.

— Мэри-Сью, ну скажи, ведь я прав? — горячился Фил Коннор. — Не воспользоваться обстоятельствами было бы глупо и даже преступно! Мы должны все, как один, поддержать генерал-губернатора, чтобы когда он свалит кайзера, добиться от него независимости!

Разумеется, немедленно вступили несколько голосов, считавших, что нужно, наоборот, всячески подрывать позицию мятежного наместника и затем договариваться с кайзером. Волновались и шумели те, кто полагал всякие сговоры с Рейхом предательством памяти погибших за демократию: бить Ройенталя, потом добраться до Изерлона и вместе с изерлонцами побить кайзера!

— Ты в своем уме? чем ты собираешься бить рейхсфлот? гаечным ключом? на Изерлоне щепоть военных и горстка крейсеров, а Яна Вэньли больше нет! Мэри, ну скажи ты этому дурню, ты же знаешь, что там на Изерлоне!

— А я говорю вам, прожектеры несчастные, что бунт адмирала Рейха против кайзера Рейха — это дела Рейха, которые нас не касаются вообще! — кричал Морис Анго, сверкая черными глазищами. — Пусть они друг друга хоть сожрут! и поделом! А вот когда сожрут, тогда мы выйдем на сцену и скажем: пришло наше время!

— И я даже знаю, кто это будет, — фыркнул Молина. — Йоб Трунихт, предатель, тошнотворная рожа, чтоб его черти взяли, и желательно поскорее.

Но тут обнаружилось, что среди механиков есть поклонники Трунихта: пусть он сукин сын, но он наш родной сукин сын, талантливейший из политиков современности, если он вернется к власти, он обманет всех, и никакого Рейха не останется, потому что Трунихт его удавит… Да Трунихт удавит всех, кроме Трунихта! Давно пора удавить его самого!.. К этому моменту градус спора превысил все разумные пределы, кто-то стучал кулаком по ближайшему капоту, требуя слова, кто-то забрался на крышу такси и вопил оттуда. Морис взмахнул рукой, горячась, и заехал по носу Ларри Шеппарду, тот дал сдачи, Коннор отпихнул Молину, мистер Кравчик сунулся к ним и получил локтем в глаз…

Тогда Мари перегнулась через дверцу ближайшего автомобиля и надавила на клаксон. Машина заверещала неожиданно резко и громко, драчуны остановились, разинув рты.

— Надоело, — сказала Мари, отпуская клаксон. В наступившей тишине ее голос разносился по всему гаражу четко и внятно. — Делать вам нечего — только разбивать друг другу морды? Я ухожу. До свидания. — Одернула блузу на круглом животе — его уже никак было не скрыть, — и добавила: — Можете продолжать драку, я больше вам не мешаю.

Мистер Кравчик, помятый, с оборваными пуговицами и заплывшим глазом, догнал ее у ворот.

— Подожди, — сказал он. — Ты куда?

— Увольняюсь, — пожала плечами Мари. — Кстати, с вас выходное пособие и зарплата за прошлый месяц.

Какая муха ее укусила, она и сама не знала. Через какой-то месяц ее ждал положенный по закону отпуск, предоставлявшийся работающим матерям, да профсоюз обычно приплачивал, никакого резона вот так бросать работу безусловно не было — но она правда больше не могла. Ладно бы вечные политические дрязги, если бы не бесконечные упоминания об Изерлоне, наверное, это было бы даже интересно… но парни дергали и дергали за больное, не сознавая, что делают. И работать вдруг стало скучно и тяжело, да и уставала она теперь слишком быстро. Одно к одному. Может, к лучшему, что она сегодня вот так сорвалась.

Кравчик поуговаривал ее немного, но она закусила удила.

Через час она была дома, безработная, злая на весь свет. В голове было пусто и гулко, в комнате — темновато, хотя вечер еще не наступил, просто поздней осенью рано смеркается.

Райнер, какая же я дура. Райнер… Тоска навалилась, сдавила горло. Перед глазами вставало его лицо. Он улыбался, кивал, говорил что-то — слов было не слышно, но она знала: он обещает ей имперскую пуговицу с «Брунгильды». Я скоро вернусь и привезу мир, милая… Лжец!.. Комната завертелась, пришлось ухватиться за спинку стула, чтобы не упасть. Да что ж со мной такое… Ребенок в животе наподдал со всей силы. Голова кружится, малыш пинается, настроение ни к черту. Лечь надо…

Запищал комм. Не глядя, ткнула в клавишу приема. Лицо на экране расплывалось, хотя голос, кажется, знакомый… Извинилась, сказала, что сейчас не до разговоров, щелкнула «отбой» и повалилась на кровать, прижав к груди подушку. Тихо завыла. Легче не стало, только вокруг все темнело и темнело, и в ушах противный звон.

Потом дверь распахнулась, и вошла миссис Бьюкок. Откуда взялась? а, это же она, наверное, и звонила… не помню… Обняла, притянула бедную кружащуюся голову к себе на колени, провела по волосам чуть вздрагивающей ладонью, сказала что-то банальное и простое.

Слезы прорвались и смыли с губ хриплый вой.

Хайнессен. Райнер Леонард

8 августа 800 года, 2 года по новому имперскому календарю было провозглашено Изерлонское республиканское правительство. Население Изерлонской республики (против 40 миллиардов населения Галактического Рейха) — было 940 000 человек, таким образом, 1/425 000 от всей человеческой популяции все еще защищала флаг республиканской демократии. Некоторое время на Изерлон не обращали особого внимания, однако в ноябре во время мятежа генерал-губернатора Новых земель Ройенталя в связи с необходимостью прохода имперского флота через Изерлонский коридор существование республики было фактически признано. Тем самым, вплоть до июня 3 года Новой эры в галактике по-прежнему существовали два государства с разными политическими системами — Галактический Рейх и Изерлонская демократическая республика.

История галактических войн, т. VI. — Серия "Популярная энциклопедия". — Хайнессен, 6 г. Новой эры

По совокупности аргументов младенец достоин лучшей участи, чем тугой сверток.

Растим малыша. — Популярный справочник для родителей. — Шампул, 785 г. к.э.

Весь декабрь Мари жила у миссис Бьюкок в Зеленых Полянах. Поначалу она металась и дергалась, сидеть на чужой шее свесив ножки было ужасно стыдно, и она говорила себе каждое утро: так нельзя, я же всего лишь приехала в гости на уикэнд! еще день, и я вернусь на свою квартиру… у меня есть мое выходное пособие от Кравчика… я проживу, что же я объедаю старого человека… Но вечером миссис Бьюкок находила неотложное дело, которое никак не могло позволить гостье уйти. Старушке все время нужна была помощь — у тебя молодые глаза, мне нужно подшить шторы, вставишь мне нитку в иголку? мне нужно будет выйти из дому на пару часов, может заявиться водопроводчик, подежуришь? я никак не разберу рецепт пирога, погляди… и муку просей, пока я тут с дрожжами… капусту тушить умеешь? нет? давай учиться… Запас невинных хитростей был неистощим, и Мэри-Сью довольно быстро раскусила тактику старушки, но поддаваться было легче и приятнее, чем спорить, — и она осталась. Через какое-то время, вздохнув, мисс Беккер спросила прямо:

— Может, мне перевезти мои вещи?

Миссис Бьюкок просияла и ответила:

— Давно пора. Давай позвоним твоей квартирной хозяйке.

Съездили в город, забрали пожитки. Кроме битого жизнью чемодана набралось аж две пластиковых сумки. Да я тут, на Хайнессене, разбогатела. На всякий случай оставили Линор адрес дома в Зеленых Полянах — вдруг кто будет искать, хотя и вряд ли… но все же…

На улицах было людно, хайнессенцы, взбудораженные последними политическими новостями, не в состоянии были усидеть по домам. Теперь, когда бывший генерал-губернатор проиграл свою партию, его жалели — и радовались, что не вмешался Изерлон, что прежний Альянс, так ничего и не решив с поддержкой мятежа, оказался не виноват перед кайзером и Рейхом, а нам же с ними жить. И были благодарны покойному адмиралу Ройенталю за избавление от многолетней головной боли, национального наказания и позора — Йоба Трунихта. Не все, конечно. Встречались и монархисты, и воинствующие антимонархисты, и вовсе анархисты, некоторые жалели, что не взорвали генерал-губернатора, а некоторые сожалели о Трунихте. Эти чувствовали себя одураченными: им хотелось бы спросить с кого-нибудь за "гениальнейшего политика современности", да не с кого было. Из Валгаллы герра Ройенталя не вернешь.

Мари совершенно не было жаль Трунихта, ее мнение о нем сформировалось давным-давно, она прекрасно помнила, как о нем отзывался Райнер, и друзья-пилоты, и вице-адмирал Аттенборо, — не говоря уж о генерале Шенкопфе и адмирале Яне. Но, если честно, политика ее сейчас интересовала очень мало. Все-таки главное было здесь и сейчас, шевелилось у нее в животе, толкалось, напоминало о себе. А судьбы мира могут подождать… Изерлон остался в стороне от драки, значит, дорогие ей люди пока живы — да будет благосклонно к ним небо! Которое из небес, не вполне ясно… уж искусственное небо Изерлона несомненно своих не оставит. Будет ли милостиво к ним высокое небо Хайнессена?..

Впрочем, поговаривали, что кайзер признал независимость Изерлонской республики — это звучало невероятно, но было, по-видимому, правдой.

Вечером в доме у миссис Бьюкок, в комнате — теперь уже своей, — за окном которой качала голыми зимними ветвями старая яблоня, Мари откинула крышку чемодана и вытряхнула на кровать содержимое. С тихим шуршанием выскользнуло на покрывало синее платье с Эль-Фасиля и застыло небрежной горкой шелка. Ложечка с птичкой звякнула о пуговицу. Учебник, падая, хлопнул засаленной обложкой, и высунулся край фотографии. Вот они, друзья, оставшиеся на маленьком железном шарике посреди огромного пустого космоса, в котором чуть что — и не протолкнуться от имперских флотов. И те, кого не осталось и там — и нигде в этом мире. Все еще живые, всем весело.

Она сидела у окна, вглядывалась в лица, смеявшиеся ей навстречу с глянцевой бумаги, гладила пальцем щеку Райнера Блюмхарта.

Полгода, как я живу без тебя. Как ты там? видишь ли ты меня из своего непостижимого далека? знаешь ли, что у нас будет сын? Теперь уже известно, что это мальчик. Райнер Леонард, я так решила. Ты не против? Наверное, он потому и мальчик, что я все время называла его — Райнер Леонард… Глупости, конечно. Наоборот. Мальчиком он был с самого начала, еще в те дни, когда мы были вместе с тобой и не подозревали, что он уже есть. Маленькая искорка, засиявшая тайно, не сказавшись. Мы зажгли ее вдвоем, Райнер Блюмхарт, нечаянно, просто потому, что не задумывались ни о чем… как хорошо, что мы не задумывались. Могли ведь решить — рано, не время, потом, после войны… и не осталось бы у меня ничего, кроме этой фотографии, где ты счастлив. И я счастлива. И еще буду счастлива, обязательно. У меня же есть он — вот этот человек, который еще не родился, но твердо решил родиться. Упрямый. Как я хотела бы, чтобы ты увидел меня сейчас, раз уж мне не дано увидеть тебя. Еще лучше, конечно, чтобы ты вернулся. Ну ее, эту Валгаллу, там же ничего хорошего нет. Разве что — там твои друзья. Но ведь здесь тоже — твои друзья. Ну, не совсем здесь… они на Изерлоне. А тут, на этой планете, только я — и твой сын.

За окном сгущался вечер, наверное, поэтому изображение на фотографии расплывалось, и казалось, Райнер шевелит губами, отвечая. Потом она услышала и голос. И теплая, такая знакомая ладонь провела по щеке, стирая слезы. Я знаю, это просто сон. Я не хочу просыпаться, Райнер.

Не уходи.

Райнер-младший родился 1 января 801 года, опередив назначенный ему срок на две недели.

Оказалось, миссис Бьюкок была права на все сто, не давая Мэри тратить полученные при увольнении деньги. А так — хватило на самое необходимое. Кроватка, коляска, множество маленьких одежек, подгузники и бутылочки, ванночка и погремушки… Где-то далеко, за пределами очерченного лампой круга, продолжалась великая политика. Ни мать, ни бабушка — ни уж тем более младенец — не помнили о ее существовании.

В доме царил Райнер Леонард, и весь мир вращался вокруг него. Что было им до волнений, сотрясавших галактику, когда малыш хотел есть или — тьфу-тьфу, не накаркать бы! — у него болел животик? Он просыпался по ночам. Он плакал. Он улыбался. Он научился переворачиваться в кроватке. Он смеется, смотрите, миссис Бьюкок, вот как мы смеемся!

У него не было ямочек на попке и перетяжек на ручках. И щеки не такие толстые, как хотелось бы. Зато аппетит превосходный, и голос громкий.

И круглые карие глаза в окружении темных ресниц.

Миссис Бьюкок из деликатности ни разу не уточнила, который из парней на той фотографии причастен к появлению на свет Райнера Леонарда. Можно было, в общем, догадаться, но не наверняка. Теперь же карие глазищи ребенка раз и навсегда неопровержимо указали, кто именно там, на групповом снимке, майор Блюмхарт.

Если малыш пойдет в отца, он будет красив.

Впрочем, мы пристрастны. И все-таки наш мальчик — лучший мальчик в мире, правда, миссис Бьюкок? — Конечно, милая. Разве может быть иначе?

Хайнессен. Конец войны

По всей вероятности, детьми движет инстинкт, который позволяет им идентифицировать базовые человеческие эмоции (радость, огорчение, удивление, страх и т. п.). А вот оттенки этих чувств малютке предстоит еще долго осваивать на практике. Когда же начинается эта активная практика? На 4-м месяце жизни!

Растим малыша. — Популярный справочник для родителей. — Шампул, 785 г. к.э.

1 июня 801 года, 3 года по новому имперскому календарю, новость о перемирии достигла Изерлона, и около 100 000 солдат, бывших на станции, возликовали. Но когда были перечислены имена жертв, включая Вилибальта Иоахима фон Меркатца, Вальтера фон Шенкопфа и Луиса Машенго, атмосфера изменилась, став серьезной, а затем подавленной. Особенно страшной была судьба полка розенриттеров, из которого выжило лишь 204 человека, и все они были ранены.

История галактических войн, т. VI. — Серия "Популярная энциклопедия". — Хайнессен, 6 г. Новой эры

Мы передадим Изерлонскую крепость имперской армии, а взамен потребуем, чтобы они признали политическую автономию Хайнессена. И в конечном счете мы заставим Империю принять конституцию, устанавливающую парламентские институты, и сделаем всю Империю более открытым обществом. Конечно, это не будет легкой задачей. Нам понадобится много времени и продолжительные усилия.

Юлиан Минц. Перспективы Баалатской автономии. — Сборник статей. — Хайнессен, 3 г. Новой эры

Зимой в Зеленых Полянах не было ничего зеленого, разве что облупившаяся краска на калитке. Ветер свистел в голых кронах деревьев, раскачивая тонкие черные ветви, иногда сыпалась снежная крупа, а иногда плавно кружили белые хлопья; потом теплело, и тяжелый сырой снег приходилось сковыривать с дорожки. Мари скребла по бетонным плитам плоской лопатой на длинной ручке. Монотонная работа совершенно не требовала участия головы, разрозненные мысли всплывали и улетали бесследно в неизвестном направлении. С соседних участков доносилось такое же шварканье, там тоже чистили дворы. Мы летаем на световые годы по всей галактике. Наши корабли пронзают неимоверные пространства. Мы уничтожаем целые флоты энергетическими монстрами вроде Торхаммера — нажатием одной кнопки. Но когда наши палисадники заваливает снег, мы вытаскиваем из кладовок дворницкие скребки, изобретенные в незапамятные времена, чуть позже колеса, и шкрябаем вручную, как шкрябали тысячу лет назад… две тысячи… или все пять. Надо пошевеливаться, скоро проснется Рэнни и потребует маму, немедленно, потому что очень, очень хочется есть! И если дорожка не окажется расчищенной к этому моменту, миссис Бьюкок возьмется за лопату сама, а ей же восемьдесят лет… если не больше. Мари не знала точно, сколько лет бабушке ее сына, как-то не было повода уточнять, но уж что ворочать мокрый снег ей ни к чему, очевидно. А потом еще идти добывать пропитание. Сначала покормить малыша, потом запаковать его в теплый спальный мешок из искусственного меха, уложить в коляску — и в рейд.

С некоторых пор это стало проблемой. И не только потому, что мало было денег. Конечно, две женщины и младенец, живущие на одну пенсию, съеденную инфляцией, шиковать не могут, — это понятно. Как только появится возможность, нужно устраиваться на работу, хоть куда, хоть кем, — и лучше всего в гараж. Пока люди ездят на машинах, всегда найдется заработок для тех, кто умеет эти машины чинить. Но Рэнни еще нельзя было оставить надолго. Вот подрастет чуть-чуть, тогда… Собственно, Мари уже погуляла по окрестностям с коляской, внимательно читая вывески, и подходящая автомастерская нашлась всего в получасе ходьбы от дома. Но всерьез думать о работе можно будет еще не скоро. Оставалось экономить. Капуста, морковка, крупы. Мясо с костями — оно дешевле, и чаще бывает в продаже, и бульон выходит наваристым, получается и суп, и второе. Хорошо, что ребенку пока не требуется ничего, кроме маминого молока. Зато он растет, и вместе с ним растут рубашечки, ползунки, шапочки… Некоторое время обойдемся тем, что уже приобретено, но скоро придется расширять гардероб… А подгузники…

Но режим экономии — только одна сторона дела. Другая же сторона заключалась в том, чтобы вообще найти эту самую еду. Экономика, подорванная еще во времена Альянса бесконечной войной, после завоевания Рейхом не успела не то что наладиться — ей и вздохнуть не удалось. Мятеж Ройенталя, непрерывные волнения, забастовки, диверсии, мятежи и прочие беспорядки сказались на рутинном существовании самым плачевным образом. Каждый день нужно было отслеживать, где что удастся купить, немедленно бежать туда и занимать очередь. Иногда армия устраивала раздачу продуктов со складов — и надо было успеть. Из уст в уста передавались самые важные новости. В лавке Саймона появился стиральный порошок, Саймон сам хвастал, — купить пачек пять. В овощном на Рэнсом-стрит продают очень приличную картошку, а на аллее Свободы есть творог. Вы идите за творогом, миссис Бьюкок, а мы с Рэнни за картошкой, у коляски внизу удобная сетка, не волочь в руках эти килограммы, — а потом заедем к вам в молочную лавку, вместе пойдем домой…

Сведения о последних политических событиях тоже добывались в очередях, так сказать, в качестве бесплатного приложения. О чем еще говорить незнакомым людям? В конце февраля настойчиво звучало: Изерлон. Битва в Коридоре. Адмирал Вален едва унес ноги от Торхаммера. Новые власти приложили немало усилий к тому, чтобы перекрыть связь с последним островком демократии в галактике, — да когда и кому это удавалось? Каждый житель Хайнессена при удобном случае вставлял свое мнение. Слухи ходили самые невероятные, ясно было, что их нужно делить на десять, а то и на все двадцать. В конце марта на планету прибыла новая метла — и теперь все говорили о "сенокосе Оберштайна". Мало не показалось никому. Прокатилась волна арестов, хватали, похоже чуть ли не всех крикунов подряд, и даже в Зеленых Полянах были арестованы несколько человек. Мари вспомнила о Кравчиках, попыталась дозвониться, но линии, конечно, были заняты. Миссис Бьюкок тоже пробовала кому-то звонить, потом собралась и поехала в город. Вернулась молчаливая и потерянная и не хотела ничего рассказывать. Официальные новости были скупы, очереди захлебывались от фантастических версий, затем заговорили все настойчивей: жизнь арестованных предложена в обмен на капитуляцию Изелона, и тут оказалось, что именно это и выяснила тогда миссис Бьюкок, именно потому молчала. Как бы ни поступили те, на Изерлоне, это будет выбор между плохим и ужасным… может быть, они придумают что-нибудь? В апреле были беспорядки, мятеж в тюрьме и танки на улицах. В мае наводить порядок явился сам кайзер во главе нешуточного флота, и в воздухе отчетливо запахло новым витком войны. Кажется, как бы ни повернулось дело, этот виток будет и последним… и что это будет означать для тех, кто остался в Изерлонском коридоре с горсткой кораблей, для людей, запертых в неприступной, но такой маленькой крепости? Думать об этом было страшно, не думать — не получалось.

Только Рэнни, лучик счастья, освещал собой окружающий мир. Возня с ребенком, его первейшие надобности, его ясные глаза и беззубая улыбка отвлекали, и тревога разжимала судорожно сжатые челюсти. Дни проходили один за другим, лопата давным-давно отправилась скучать в кладовую до следующей зимы, — если будут снегопады, конечно, — Зеленые Поляны вновь зазеленели молодой листвой и глянцевой новенькой травкой, близилось лето, малыш делал попытки садиться, смешно заваливался кверху попой и звонко хохотал, и охотно ел с ложки банановое и яблочное пюре. Вечером, уложив Рэнии, Мари сидела возле кроватки, невидящим взглядом уставясь в окно, и вокруг возникали коридоры космической станции, звучали знакомые голоса, гудели двигатели, острил Поплан, смотрел серьезно юный Юлиан Минц, смущенно улыбался со стены конференц-зала наш адмирал, но нет, это не фотография, это экран общестанционной связи, и губы адмирала шевелятся, а рука тянется к затылку… и Райнер Блюмхарт сидел, откинувшись на переборку, на койке в маленькой каюте и таскал из щербатой вазочки шоколадное печенье, и рейхсфлот втягивался в коридор, и на экранах приборов в кокпите метались стрелки, мигали цифры, и в наушниках звучала перекличка: "Джин! — Здесь! — Виски! — Целы! — Эпплджек! — Все тут! — Конев, сколько у тебя? — Пока шесть, а у тебя?" Отсюда, из маленького пригорода, казалось — смерти нет, и все они там вместе… и отчаянно хотелось вернуться к ним, туда, и плевать, что опасно, и даже неважно, что смерть все-таки есть. Но оставалось только сидеть, и ждать, и волноваться за них, и это было невыносимо. Нервы, натянутые сверх всякой меры, звенели от каждого неосторожного касания. Мари умудрилась несколько раз даже огрызнуться на миссис Бьюкок, потом было отчаянно стыдно, к счастью, старушка все понимала и не держала обиды.

В середине мая, посовещавшись, разбили на клумбах в палисаднике маленький огород. Как ни повернется жизнь, а будут свои картошка-морковка и укроп. Выживем…

В конце мая беспокойство перешло в панику, снилась тяжелая муть, от которой по утрам ныло в висках, сердце колотилось, все падало из рук. Миссис Бьюкок, я не понимаю, что со мной, может, это оттого, что ровно год назад… но мне страшно сейчас, мне все кажется — там творится что-то ужасное, и я ничего не могу поделать, вот, реву на ровном месте… Малыш беспокоится, чувствует — мне плохо, и протестует… Что ж он так плачет, миссис Бьюкок? Если еще и он заболеет, я не вынесу.

Он вопил, потому что был голоден. Мари не сразу поняла, в чем дело. Нервотрепка не прошла даром: пропало молоко. Рэнни сердито ворчал, пытаясь выдоить из матери свою законную долю, но получал лишь жалкие капли, чавкал впустую — и негодующе орал. Ну, это поправить было легче всего, как только догадались о причине недовольства. Молочные смеси и каши решили и еще одну проблему: теперь можно было наведаться в автомастерскую Финка и спросить насчет работы.

Сообщение о перемирии и согласие Финка пришли одновременно.

Это потом, когда стали известны подробности — какой кровью добыл это перемирие Юлиан Минц, сколько знакомых и полузнакомых полегло там, при штурме той самой «Брунгильды», куда так и не долетел год назад Райнер Блюмхарт, — сердце снова сжало болью, и примешивалось странное чувство, не радостное и не горькое, а скорее растерянное. Просто — что-то кончилось. То есть понятно, что именно кончилось: война, но как это будет — и как это представить… Теперь все будет иначе. Мы еще никогда не жили совсем без войны. Иногда — вдали от нее, иногда — в ее эпицентре, но чтобы ее вовсе не было — такого не упомнит ни один человек в этой галактике. И вот теперь это случилось, и что с этим делать?

В середине июня война, не желавшая уходить, огрызнулась, издыхая, последний раз. Земля содрогнулась и тряслась несколько часов, над Хайнессенполисом поднимались облака дыма и пыли — из пригорода было видно. Великий Один, как же хорошо все-таки, что миссис Бьюкок забрала меня сюда… меня и Рэнни. Мы сидим тут, на нашей тихой улице, наш угол никому не интересен, великие мира сего и не подозревают о его существовании — и, похоже, это и есть наша защита. Мы просто никому не нужны.

Солнце припекало сильнее, маленький огород выбросил ростки, вместе с морковкой и укропом вылезли и сорняки, и теперь каждое утро начиналось с прополки. Иначе это сделает миссис Бьюкок, а ей вредно стоять над грядкой, согнувшись в три погибели. Рэнни научился уверенно сидеть, в конце июня о золотую ложечку с птичкой звякнул первый зуб. Где-то рядом решалось будущее галактики, всего в нескольких часах пути отсюда кайзер договаривался с изерлонской делегацией — ох, как хотелось бы поехать и повидаться с ними, интересно, с кем прилетел на Хайнессен Юлиан? — но Мари и ее семья не имели к этому ни малейшего отношения, и ладно.

Как решит судьба — так и будет. Увидимся — значит, увидимся. Нет — так нет.

Главная забота вот она, сидит в манеже, вынесенном во двор под липу, и вышвыривает через сетку игрушки, а потом требовательно вопит: ыыы! Это значит — дай! Приходить с работы, переодеваться в шорты и майку и проводить полчаса-час, инспектируя огород и подбирая время от времени с травы погремушки, мячик и резинового зайца с обгрызанными ушами, чтобы маленький разбойник через минуту выкинул их снова. Лето, солнце еще высоко, но уже вечер. Хватит, Рэнни, пойдем в дом.

Купаться, ужинать и спать.

Хайнессен. После войны

Эпоха Изерлона закончилась. Для меня и некоторых других он был последним местом службы, но для тебя, Юлиан Минц, надеюсь, это будет шаг в новую эру.

адмирал Мюрай

Мы не виделись с тобой сорок тысяч лет,

И я верю, в душе найдется еще тепло —

Еще не поздно.

Старинная песня

Бетти сказала, что не потерпит никаких отговорок и чтобы был, как штык, сегодня к ужину, — соберутся все-все-все, сто лет не видели непутевого младшего брата, только попробуй опоздать, мы забыли, как ты выглядишь, и не переживем, если не обнимем тебя прямо сегодня.

До ужина было еще далеко, так что Дасти, поразмыслив, решил все-таки съездить в Зеленые Поляны. Скорее всего, там такая же разруха, как по всему городу, и адрес безнадежно устарел, и все же, все же… Если действительно Мэй там больше не живет, ничего страшного: наладим справочную службу, перепишем население… предпримем что-нибудь общегосударственное, а заодно поищем Мэй. Но все же начинать надо с этого адреса годичной давности. Тем более время есть.

Служебную машину по личной надобности гонять не хотелось, и он поехал автобусом. Экспресс «Центр-Ангертон» не заезжал в Зеленые Поляны, останавливался на окраине. Там Дасти и вылез. Шел по улицам пригорода, оглядывался по сторонам, читал указатели. Все Поляны можно было обойти пешком максимум за час. Улица Джанетти оказалась тенистой аллеей, асфальт потрескался, но ям не было, что свидетельствовало об отсутствии автомобильного движения. Маленькие коттеджи, одинаковые, как куриные яйца, и такие же белые, выглядывали из-за одинаковых сетчатых оград. Только растительность в крошечных двориках росла разная — по вкусу хозяев. Адмирал посмотрел на номер ближайшего дома — 43, - пластиковая табличка у типовой решетчатой калитки, покрашенной в скучный зеленый цвет, наверное, еще при Трунихте, поскольку краска заметно облупилась, и калитка отливала ржавчиной. Что же, до Джанетти, 11 должно быть рукой подать.

Но после Джанетти, 27 деревья по сторонам улицы расступились, асфальтовая полоса разделилась на две, огибая большой сквер, этакий продолговатый остров, с дорожками, посыпанными песком, деревянными лавочками, разноцветными лесенками и качелями. В песочницах возилась малышня, дети постарше висели на металлических конструкциях, раскрашенных кричащими красками, по дорожкам, сосредоточенно пыхтя, катили малолетние велосипедисты на трехколесных агрегатах, а по лавочкам сидели мамаши и бабушки с колясками.

Совсем я отвык от таких картин, — думал адмирал, шагая по утоптанному песку, осторожно обходя велосипедистов и пешеходов ростом чуть выше его колена. Ничего, сестры обеспечат сегодня вечером семейную идиллию. Каждого племянника и племянницу надо будет облобызать, расспросить о планах на жизнь, потискать мелких, пожать руки старшим… Мало не покажется. Интересно, насколько они выросли и изменились. И есть ведь, кажется, двое или трое совсем свеженьких, которых я еще и не видел ни разу. Родились и выросли без меня.

Пока мы воевали и умирали, они жили и рождались. Я знаю, что все, что было с нами — было ради них. Но все равно мне завидно. Хотя тут тоже жизнь была не сахар, совсем не сахар. Умом понимаю, а завидую. Мирная жизнь. Штатская.

Смогу ли я теперь жить вот так? Каждый день на работу, вечером — домой, ни тебе тревог, ни маневров, ни сражений… Со скуки бы не помереть. С другой стороны, я же просто отвык. А на самом деле это и есть счастье. И это я тоже знаю прекрасно, и выйду в отставку при первой же возможности. Только пока ее все еще нет. Юлиан, конечно, главнокомандующий, но опыта у него маловато. Боюсь, мне еще долго служить родине, — если не я, то кто же? Эх, влип ты в военную карьеру, как муха в смолу, Аттенборо. Всеми лапами увяз.

— Вице-адмирал, — окликнул его незнакомый голос.

Дасти остановился и оглянулся. И замер.

На лавочке сидела бабушка. Такая же, как все бабушки вокруг. Небольшого росточка, круглая, седая, в брюках и вязаной кофте. Перед ней стояла коляска. Такая же, как все коляски. И в этой коляске сидел, сосредоточенно жуя кулачок, щекастый ребенок в желтых ползунках. Темные волосенки торчали хохолком на затылке. Со слюнявой мордахи прямо на Дасти, внимательно, изучающе, смотрели из-под длиннющих темных ресниц карие, как вишни, глаза Райнера Блюмхарта.

Дасти потряс головой. Померещилось. Просто младенец. Ну темноглазый. Ну ресницы. А так — ничего общего.

— Вы ведь, наверное, вице-адмирал Аттенборо, — сказала бабушка.

Ребенок вынул кулак изо рта и высказался:

— Абабаба.

Вице-адмирал потряс головой еще раз. И спросил:

— Как вы догадались?

— Не так много у нас осталось действующих вице-адмиралов, — безмятежно пояснила старушка. — Собственно, отставных-то пруд пруди. А действующий, да молодой… да веснушчатый — только вы. — И засмеялась: — Не смотрите на меня так. Уж кто-кто, а я перевидала всяких адмиралов во всех видах. Я миссис Бьюкок.

— Господи, — сказал Дасти.

Подошел, сел рядом на лавочку.

— Агагага, — многозначительно произнес Блюмхарт и засмеялся.

— Я перегрелся на солнце, не иначе, — беспомощно сказал вице-адмирал. — Это же Райнер.

— Ну да, — просияла миссис Бьюкок. — Рэнни, детка, познакомься с дядей.

Наконец в голове щелкнуло, и все встало на свои места.

— Вы и есть та женщина, у которой живет Мэй. В смысле Мэри-Сью Беккер.

— Конечно, милый, — кивнула миссис Бьюкок. — Мэри на работе, а я вот гуляю с малышом.

Дасти откинулся на спинку скамейки и вытянул ноги.

— Я, собственно, приехал искать Мэй. Не надеялся, что найду вот так сразу. Вы меня совершенно ошарашили.

— Так пойдемте, вице-адмирал. Напою вас чаем. Мэри вернется из мастерской только к семи. — Посмотрела искоса, помолчала и добавила: — А хотите, идите прямо к ней. Автомастерская Финка на углу Сиреневой и Домбровски. До угла, направо, а потом второй поворот налево. Тут недалеко. Поехали, Рэнни, проводим дядю немножко, а потом домой, кушать кашу.

— Абагаба, — согласился Блюмхарт.

Она похудела, синий комбинезон был ей широковат, а волосы отросли и снова закрывали шею. Она вытирала руки промасленной ветошью и щурилась, вглядываясь.

— Мэй, — сказал он.

— Не может быть, — ответила она. — Это ты.

И тогда он бессовестно воспользовался моментом: взял ее за плечи и притянул к себе. Она трепыхнулась.

— Я испачкаю твою форму, — сказала она.

— Плевать, — он прижал ее к себе и ткнулся лицом в волосы.

— Дасти, — осторожно сказала она куда-то ему в плечо. — Я очень рада тебе, но…

— Никаких «но». Я тебя больше года не видел. Могу я обнять боевого товарища после разлуки?

— Ты задушишь боевого товарища, дурень!

И ничего подобного, не так уж сильно он ее притиснул. Но, пожалуй, и вправду незачем торопить события. Будет и завтра, и послезавтра, и много-много дней потом.

Теперь все будет.

И тут он вспомнил про Бетти. На секунду мелькнула соблазнительная мысль заявиться туда с Мэй. Но вице-адмирал мужественно ее отбросил. Военачальники не прячутся за спиной женщин, даже от родных сестер.

Так что он извлек механика Беккер из мастерской (благо адмиральская форма произвела на хозяина неизгладимое впечатление), проводил ее до дому, выпил три чашки чаю, пощекотал пузо Райнеру, поцеловал в щечку миссис Бьюкок и откланялся.

Вице-адмирал шел к остановке экспресса и насвистывал.

Впервые в жизни он планировал осаду.

Хайнессен. Осада

Осада — длительная военная блокада города или крепости с намерением захватить объект последующим штурмом или заставить гарнизон капитулировать в результате истощения его сил. Осада начинается при условии сопротивления со стороны города или крепости, в случае, если капитуляция отвергается защитниками и город или крепость невозможно захватить быстро.

История галактических войн, т. II. — Серия "Популярная энциклопедия". — Хайнессен, 6 г. Новой эры

Теперь, когда Поплан переквалифицировался из «бабника» в "воспитателя детсада", не пересмотреть ли вам свой обет безбрачия, вице-адмирал Аттенборо?

Юлиан Минц

Она осознала, что это осада, позже всех. Ну заходит в гости время от времени старый друг, он же боевой товарищ. Наверное, ему тепло и уютно в нашем доме. Тем более что миссис Бьюкок привязалась к нему, специально для него печет пирожки с абрикосами и песочное печенье. Ну с Райнером охотно возится. Так ведь Рэнни — это же солнышко ясное, способен любого очаровать карими глазищами и заразительным смехом. Ну рассказывает байки, умудряясь находить забавное даже в своей нынешней занудной бумажной работе. Он же у нас военный министр… Ой, нет, смешнее. Он министр военных дел. Она вспомнила, как Дасти рассказывал о происхождении этого названия. "Сидим всем кабинетом и голову ломаем. Военный министр — не годится. Армию-то мы распускаем, перепрофилируем отдельные части для полицейских функций, с пиратами — это не война. Это уж, скорее, министерство космической безопасности или что-то в этом духе. Ну тут я взбунтовался, полицмейстером не буду, хоть режьте. Закончим с армейскими делами, вообще в отставку подам. Давно пора. Министр обороны — тем более не годится. От кого обороняться? Мы ж теперь автономия в составе Рейха. Все свои, все друг друга любят. Ладно, говорю, военные дела у нас еще остались? Так давайте честно и назовем — министерство разгребания военных дел. Мэй, я думал, я сострил. А они обрадовались и проголосовали. Но слово «разгребание» выпало. Вот так выхолащивается суть".

Ему нравится у нас, и мы всегда ему рады, вот и все.

— У него тут, на Хайнессене, родители и три старших сестры, а в свой день рождения он собирается прийти к нам, — заметила миссис Бьюкок. — Как ты думаешь, почему?

Мари пожала плечами:

— Он жаловался, что дома все его опекают и воспитывают, он же младший. А мы с вами — совсем другое дело. Мы знаем, что он давно вырос. И потом, от великого празднования с родственниками он не отвертелся, как ни пытался. Просто это будет завтра.

Миссис Бьюкок вздохнула и ничего не ответила.

Вечером явился вице-адмирал Аттенборо. В штатском, с позвякивающим пакетом в руках. Уже вкусно пах из духовки яблочный торт, уже был нарезан сыр, Мари поставила на стол курицу, приготовленную под неусыпным надзором миссис Бьюкок. Рэнни сидел в своем высоком стульчике и нетерпеливо подпрыгивал в ожидании вкусностей, стуча ложкой по столу. Дасти извлек из пакета аж три бутылки — шампанское, красное вино и бренди.

— С ума сошел, нам же столько не выпить, — укоризненно сказала Мари.

— Главное — начать, — отозвался именинник. — А там разберемся.

Сели. Ударила в потолок пробка, зашипело шампанское, брызгаясь и искря.

— Ну что же, за тебя, новорожденный, — предложила Мари. — Сколько уже? Тридцать два?

— Тридцать два, — ответил Дасти и почему-то побледнел. Веснушки стали ярче и резче. Встал. — Давайте-ка выпьем за то, чтобы мне улыбнулась удача.

— Га-ба-ба-ба, — сказал Райнер. — Ба-ба-га-га-га! — и потянулся к сыру. Мари пододвинула ближе тарелку, чтобы он ухватил вожделенный кусок. Рэнни зажал сыр в кулаке, сунул кулак в рот и заворковал от удовольствия.

— Мэй, отвлекись на минутку, — сказал Дасти. — Пожалуйста, это очень важно. За мою удачу.

— Конечно, — Мари подняла бокал. — За твою удачу. В чем-то конкретном?

— Да, — именинник смотрел на нее в упор. — Выходи за меня замуж.

Ну вот, разбила бокал. Скатерть вся в шампанском и подол тоже. Ой, и палец порезала…

— Зачем же посуду-то колотить, — укоризненно покачала головой миссис Бьюкок. — В таких случаях, если не знают, что сказать, отвечают "Ах, это так неожиданно". А посуда тут ни при чем, Мэри-Сьюзен.

— Извините, — пробормотала Мэри. — Я сейчас. — И выскочила из-за стола.

Надо замыть подол… и где-то был пластырь… И с ушами у нее точно непорядок. Или с мозгами. Он не мог этого сказать. Это же Дасти Аттенборо. Старый приятель, я ж его знаю как облупленного… или с ушами-то все нормально, а с глазами беда? я же не замечала никаких предпосылок, и вдруг — бац… Тьфу, кровь-то из пальца все капает, я собиралась найти пластырь…

Шаги за спиной, ближе. Подошел вплотную, обхватил ее руками, прижал, дышит в ухо. В висках застучало. Я правда совсем-совсем об этом не думала… но ты меня не отпускай сейчас, ладно?

— Эй, да ты же истекаешь кровью, — сказал он и все-таки ее отпустил. — Ну-ка…

Он лучше меня ориентируется на моей собственной кухне. Вот, пожалуйста, пластырь нашел сразу… А я стою, как кукла, и позволяю заклеивать мне мои царапины, и снова меня обнимать… и мне это нравится!

— Дасти, — сказала она честно, — это так неожиданно… Дай мне опомниться, ладно?

— Не дам, — ответил он и взял ее за подбородок. — Опомниться — не дам. Разве только привыкнуть.

Стремительность и натиск. Я не собиралась с ним целоваться! Я вообще ничего не собиралась… голова кругом. Дасти, бессовестный, перестань… не переставай.

Из комнаты раздался вопль Рэнни и успокаивающее бормотание миссис Бьюкок. Оказывается, мир вокруг никуда не делся.

Сколько мы стоим тут, на кухне, вцепившись друг в друга? За окном потемнело.

— Мэй, — тихо сказал он, — я пойду. А ты думай. Я тебя не тороплю, но я от тебя не отстану. Так и знай.

Вышел, попрощался с миссис Бьюкок. Хлопнула дверь.

— А торт-то, — пробормотала Мари.

Всю ночь ворочалась, трогала пальцем губы, мотала головой, вскакивала и снова ложилась, не в силах уснуть. Внутри затянулся и дергал болезненный узел. Перед глазами всплывало лицо Райнера, щеки заливала мучительная краска. Как я могла? Райнер, я не знаю, что делать. Я слишком тебя помню… и вдруг он. Я знаю, ты не вернешься, но так недавно это был ты, один ты… Я не хочу другого! Я никого не хочу… лгунья. Можно подумать, там, в кухне, была не ты. Можно подумать, это не ты замирала и таяла. Будешь прикидываться, что тебе не понравилось? Еще как понравилось. Даже слишком, и это-то и не дает покоя больше всего. Я же его не люблю, я все еще люблю Райнера. Или…

Не думать! Не думать, успокоиться, заснуть наконец, утро вечера мудренее, и вообще у меня времени сколько угодно, я ничего не должна сейчас решать… легко сказать — не думать! И снова невольно трогаю пальцем губы. Аттенборо, что ты делаешь со мной, я так спокойно и хорошо жила своей уютной устоявшейся жизнью… Чтоб тебе пусто было… Стукнуть бы тебя хорошенько…

Что ж не стукнула-то? Наоборот, прижималась, обнимала за шею, целовала и задыхалась, и в ушах шумело, и ни на секунду не вспомнила ни Райнера, ни даже Райнера-младшего. Мария Сюзанна, где твоя совесть? Не было никакой совести! А вот теперь пожалуйста — явилась и жжется, и спать не дает!

Уже светало, когда Рэнни завозился и захныкал. Тогда ее осенило. Она взяла малыша из кроватки, положила рядом с собой, обняла теплое сонное тельце и наконец ощутила, как узел внутри распускается и исчезает.

Вот оно, самое-самое главное, — подумала Мари, и сон наконец накрыл ее с головой.

Что-то снилось, но, слава всем богам, она не запомнила, что именно.

Несколько дней он не появлялся, и Мари тихо радовалась, потому что не знала, как будет смотреть ему в глаза. Потом пришел без предупреждения среди дня, когда она была в мастерской, и ушел раньше, чем она вернулась. Неожиданно для самой себя она обнаружила, что ее это задело. Как же так? Он же приходит сюда ради меня? Тогда почему не дождался? Я так хотела сказать ему, что вовсе его не люблю и предпочла бы дружить, как раньше!

Еще через несколько дней вдруг оказалось, что он ждет ее у мастерской после работы. Надо же — вполне можно сказать «привет» и не провалиться сквозь землю. Шли рядом до Джанетти, 11, и говорили о пустяках, спроси ее через несколько минут — она бы и не вспомнила, о чем. В голове крутилось нервно: что теперь будет? Сейчас мы доберемся до дома, и… И ничего. Он вошел вместе с ней, пощекотал Райнера, поздоровался с миссис Бьюкок, посидел полчаса, выпил чаю и встал: пора.

— Подожди, — неожиданно для себя самой сказала Мари и выскочила вслед за ним на крыльцо, в чем была — в домашних старых джинсах и свитере. На улице было холодно, дул резкий ветер, и ноги в тапках начали мерзнуть. Он постоял рядом с ней — в теплой куртке и ботинках, — потом расстегнул куртку и предложил:

— Ныряй сюда.

И она шагнула, прижимаясь, и полы куртки запахнулись за ее спиной, и горячие губы скользнули по виску. Она обхватила его вокруг талии под этой замечательной курткой, сказала виновато:

— Я, наверное, все-таки тебя не люблю.

Что ж ты несешь, дуреха, разве можно говорить такое, и при этом тереться щекой о его рубашку и гладить ему спину? И она подняла голову, чтобы уточнить и объясниться — но он немедленно воспользовался тактическим просчетом и не дал ей ни малейшего шанса. Стало категорически не до разговоров, очевидно было, что начало ее покаянной речи пропало зря. А продолжение невозможно: слова осыпались на мерзлое крыльцо и раскатились снежной крупой.

Пришла в себя в прихожей, в тепле, за закрытой дверью, неизвестно через сколько времени. Он просто впихнул ее в дом, чмокнул на прощание в кончик носа и ушел уже окончательно. Осталась пустота в голове и недоумение: что это было? И, кажется, я согласилась идти с ним на новогодний прием. О все йотуны Йотунхейма, я — с ним — и кстати, в чем я пойду?

— В синем платье, конечно, — отозвалась миссис Бьюкок. Выходит, опять говорю вслух.

Синее платье! То, эль-фасильское, ни разу за два года больше не надетое.

Нет, ни за что… я же купила его, чтобы быть красивой для Райнера. Как же я пойду в нем — с Дасти?

И тут она вспомнила, как в том самом платье танцевала на Эль-Фасиле именно с Дасти, а Райнера не было рядом… Второе взятие Изерлона. Он воевал, а я боялась за него. Если честно, я должна быть благодарна Дасти, что тот праздник оказался все-таки хоть немного праздником. А Райнер даже, кажется, меня в этом платье и не видел. Повода не было. Ходили в форме, и плевать нам было, что на нас надето, а уж когда закрывали за собой дверь каюты, — тем более… Изерлон. Дом, в который мне больше нет возврата. Счастье, которое теперь так больно вспоминать. Райнер!.. Я же не плакса, что ж я реву… Миссис Бьюкок, я такая дура!..

Хайнессен. Тени прошлого

И наутро все рыцари собрались на пир, и каждый занял свое место за Круглым Столом. Но некоторые места оставались пустыми, ибо несколько рыцарей за прошедший год пали в битвах.

Роджер Ланселин Грин

Говорим фразу "Веселушка-Мэри, выходи за меня замуж!" Итак: Merry Mary marry me. Повторяем до тех пор, пока не сможем воспроизвести фонетическое различие.

Упражнение для изучающих английский язык

Отель «Либава». Первый новогодний раут Баалатской автономии. Мадам президент… я помню, как мы сидели с ней в госпитальной палате. Юный премьер, хорош, как всегда, но повзрослел быстро и неотвратимо. Сколько ему? Двадцать? Здравствуй, лейтенант Минц. Я больше не летаю… и ты тоже. У тебя теперь другие горизонты… Карин фон Кройцер стоит рядом, серьезная, внимательная, красивая. Рада за тебя, лейтенант Минц. Пусть у тебя все сложится.

Лица, лица… знакомые, полузнакомые, незнакомые… Здороваются, некоторые помнят даже меня, и все без исключения знают Аттенборо. Шушукаются, пихают друг друга локтями… первые люди в государстве, но изерлонская вольница оставила на них свой неизгладимый след. Они больше, чем друзья, больше, чем единомышленники, они через такое прошли, чтобы оказаться здесь и сейчас… я знаю, я тоже была с ними, пусть случайно, пусть не до самого конца — но я тоже одна из них. Батюшки, и Олле тут! Какое касательство этот анархист имеет к государственному приему? Никакого, просто он тоже из тех, кто прошел весь путь, и раз ему взбрело в голову тут появиться, он имеет право. На миг темнеет в глазах — и кажется, все те, кого мы потеряли за эти годы, тоже здесь. Лица, лица… Ванья! И наш адмирал… и Райнер, Райнер! Райнер, это я, я здесь! Голова кружится, ноги подкашиваются. Дасти подхватывает ее, шепчет на ухо: "Эй, ты тут? Мэй, что с тобой?" Уже ничего, просто мне померещилось… пойдем отсюда куда-нибудь, ну пожалуйста.

Зимний сад отеля, широкие глянцевые листья тропических растений, тепло и влажно, пахнет землей и медом, журчит вода, из зала приглушенно доносится музыка. Сели рядом на мягкий кожаный диван. Дасти обхватил ее за плечи, притянул к себе. На мгновение напряглась, потом вздохнула — и подчинилась, опустила голову ему на плечо. Ничего не поделаешь, так — правильно, и сама это прекрасно понимаю, только что-то внутри сопротивляется по-прежнему. Не торопи меня, ты ведь обещал — не торопить. Я никак в себе не разберусь, ты же видишь.

Ты нравишься мне до дрожи в пальцах, но часть меня никогда не будет с тобой. Я отсюда, из этого круга — но в то же время уже нет. Там мои друзья, но между нами мили и парсеки.

Послезавтра Рэнни исполняется год.

— Добрый день, миссис Бьюкок.

— О, здравствуйте, вице-адмирал.

— Сегодняшнее совещание неожиданно оказалось коротким, и вот…

— Рада видеть вас, адмирал, только Мэри на работе, вы же знаете.

— Кто я такой, чтобы рассчитывать застать женщину дома в ту минуту, когда мне взбредет в голову зайти в гости? Ничего, я повидаюсь с вами и с Райнером. Эй, парень, как дела?

— Рэнни, что надо сказать дяде?

— Пока-пока? — неуверенно предположил Рэнни.

Дасти засмеялся.

— Нет, еще рано. Я только пришел. Скажи лучше «привет».

— Пивет, — покладисто сказал Рэнни.

— Вот и молодец. Миссис Бьюкок, экипируйте нас, пойдем строить крепость в песочнице.

— Конечно, — засуетилась старушка. — Ведерко, формочки, совок… Вы ведь дождетесь, когда вернется Мэри, правда?

— Куда я денусь, мэм… Должен же я сдать ей парня. Ну, собрался, боец? Идем.

— Идем, — согласился Рэнни и уцепился за протянутую руку. — Идем гулять.

Осада затянулась, застопорившись у последней крепостной стены. Парню уже стукнуло два, а Мэй все колеблется. Тени прошлого застят глаза. Мы давно прошли стадию "я, кажется, тебя не люблю" — и уперлись в "люблю, но не хочу замуж". Мы оба шалеем, стоит нам остаться наедине — и именно поэтому она ловко уворачивается, чтобы не сдать позиций. Ни ключа не подобрать к этим дубовым воротам, ни прошибить. И вот уже который месяц я разбираю стену по кирпичику. Пока без толку.

Ничего, я упрямый…

Рэнни возился в песочнице. Министр военных дел, в вытертых джинсах и вельветовой куртке, сидел рядом на лавочке и задумчиво поглядывал на ребенка из-под темных очков.

— Война — отвратительная, подлая и глупая штука, Рэнни, — сказал он, обращаясь, конечно, скорее к себе самому, чем к малышу. — Если б не война, сидел бы тут майор Блюмхарт, а не я. Полноценный папа, а не дядя Дасти.

— Смотри, дядя, куичик! — ответил Рэнни. — Я лепю куичик!

— Ух ты, — восхитился дядя Дасти. — Шикарный кулич. Продолжай в том же духе…С другой стороны, если б не война, ты бы не лепил тут куличиков. Потому что твои родители никогда бы не встретились. А с третьей стороны, я никогда бы не встретил твою маму, и, может быть, это было бы к лучшему…

— Мама? — переспросил Рэнни, подняв голову. — Де мама?

— Тьфу, — проворчал Дасти, — напомнил… Мама скоро придет, и мы пойдем пить чай.

— Тяй, — кивнул Рэнни. — Я люблю тяй. С конфетой?

— С пряником, — ответил Дасти.

Рэнни широко улыбнулся, ткнул совком в песок и запел себе под нос: "Пъяник, пъяник, Йенни будет пъяник".

— А с четвертой стороны, я ее все-таки встретил, и война с изощренной подлостью дала мне шанс, которого изначально у меня не было. Я жив, и Мэй жива, а замечательный парень, который тебя родил, — нет. И никак она не осознает, что место рядом с ней опустело. Ей все кажется… Ох, Рэнни, как было бы просто, если бы я первым успел застолбить участок. Но — это уже в-которых? — я и заметил-то ее, потому что она была с майором. С кем это у нас танцует Блюмхарт? о, какая девушка… — и понеслось. Жизнь вообще несправедливая штука, знаешь ли.

Рэнни выбрался из песочницы, подошел к Дасти и дернул за штанину.

— Дядя, пойдем.

— А? — очнулся вице-адмирал. — Куда пойдем, малыш?

— Я больсой, — возразил Рэнни. — Больсой узе. Пойдем.

— Конечно, совсем большой, — спохватился Аттенборо. — Куда ты хочешь пойти?

— Смотъеть масины, — ответил Райнер Леонард. — Масины. Уууууууу, поехали.

Вернулись только в половине восьмого. Мэй уже была дома, возилась у плиты вместе с миссис Бьюкок.

— Пивет, мы дома! — завопил Рэнни от дверей. — Мама, мы дома!

— Привет, милый. Ох, как же ты вывозился… Здравствуй, Дасти. Он что у тебя — подземный ход рыл?

— Зызнь — стука, — сообщил Рэнни.

— Что? — удивилась Мэй.

— Стука, — повторил Рэнни. — Такая больсая стука.

— Штука, — пояснил Дасти. — Это я ему голову заморочил, извини.

— Мама, тяй. И пъяник.

— Сначала придется кое-кого отмыть хорошенько, а уж потом чай и пряник. Идем, Рэнни.

Они возились в ванной, сквозь шум воды доносился звонкий голос ребенка и приглушенные ответы Мэй. Дасти стоял у окна, ссутулившись, сунув руки в карманы, и тихо насвистывал.

— Перестаньте, — вдруг сказала миссис Бьюкок, и он осознал, что именно свистит.

Похоронный марш.

Оборвал мелодию, потряс головой.

— Простите. Как-то само собой…

Миссис Бьюкок подошла, встала рядом.

— Она вас любит.

— Я знаю.

Шум воды затих, хлопнула дверь ванной. Плечи адмирала немедленно расправились.

— Тяй! — напомнил Рэнни.

Хайнессен. Капитуляция

О пенсии не думай свысока,

Настанет день — и, улыбнувшись весело,

Погоны сняв, махнешь рукой: "Пока!"

На пенсию, на пенсию, на пенсию!

Неизвестный автор ранней космической эры

Всегда искал он леди Бланчефлер и всегда был верен только ей одной. Но найти ее он не мог, пока не пришло назначенное время.

Роджер Ланселин Грин

Апрель 803-го звенел птичьими голосами и шелестел молодой листвой. Солнце еще не жарило, только ласково грело. В такой день хорошо выходить на свободу… мда, ты уж скажешь так скажешь. Но что есть отставка, как не свобода? Форму повесим в шкаф — пусть напоминает о славном военном прошлом, надоевшем до самых печенок. Министерство разгребания никуда не делось, но в общем и целом мы таки разгребли большую часть наших военных дел. То, что еще не завершено, вполне обойдется без меня. Решать, конечно, Юлиану и миссис Ян, но, думаю, они со мной согласятся — Соул отличная кандидатура на этот ассенизаторский пост. Серьезен, вдумчив, ответственен, вилы в руках удержит… А я пошел на волю. Хватит с меня. И мне, между прочим, совершенно не стыдно.

И я наконец перееду в пригород. Дом уже присмотрен, и первый взнос внесен. Хороший дом, с большой террасой и с садом. Что немаловажно — с террасы не видно ни улицы, ни соседних участков. Благодать.

Заманить бы еще туда одну особу… и лучше бы именно — одну. Без ее семьи, семья — это чуть позже.

И у меня, разумеется, есть план. Стратег я или не стратег?

Она, правда, упорный противник. Ей-богу, проще было воевать с кайзером.

Аттенборо посмотрел на часы. До начала операции сорок минут.

Конечно, ни одно сражение никогда не идет так, как намечалось. Это только наш адмирал умудрялся предвидеть все. И то не всегда. А я не гений. Но, не скромничая, — небесталанен. Будем действовать по принципу Наполеона: ввяжемся в бой, а там поглядим.

— Алло, Мэй, это Дасти. Мне нужна твоя помощь. Да, думаю, без тебя никак не обойтись. Видишь ли, я съезжаю с квартиры… собственно, уже съехал. Запиши адрес и приезжай. В жизни не обставлял домов, так что… Э нет, не рассказывай мне, как ты ничего не понимаешь в домоводстве. Мне нужен женский взгляд и совет. Ага, жду.

Действительно, отличный дом. Два этажа, холл, терраса, в кухне пока только плита и раковина. Гулкие пустые комнаты. В холле свалены коробки с барахлом. Мебели еще нет, собственно, с ней и следует определиться. Пока только несколько книжных полок, письменный стол, вертящийся стул и пожилой складной диван. И комм уже подключен, а как же — отставному адмиралу не терпится начать разбирать свои черновики. Вон он, возится возле своих пожитков, ругаясь сквозь зубы — забыл, где что лежит.

— Подвинься, — проворчала Мари. — Если ты будешь случайно совать нос то туда, то сюда, мы не найдем нужную коробку до следующей весны. Будешь отодвигать те, что пока не нужны, в тот угол. Дасти! Убери руки, мешаешь… Дасти… да погоди же ты, кажется, вот оно… Дасти!..

Картонная коробка завалилась на бок, и по полу веером разлетелись бумаги.

— Вот же!.. — с чувством сказал вице-адмирал.

Ползали по полу, собирали рассыпавшиеся листы.

— Ты бы их нумеровал хотя бы, — пробормотала Мари. — Как теперь разберешься?

— Там есть даты, — запротестовал Аттенборо. — По крайней мере на некоторых.

— Вижу, — отозвалась Мари. — Тут, и тут… А вот тут вообще ничего не прочесть, ты, наверное, пьян был, когда это писал… Ох, Дасти, ну и бардак же у тебя в твоих черновиках… ага, тут тоже дата…

И замолчала.

Адмирал взглянул на нее с недоумением.

Она сидела на полу, подогнув под себя ноги, держала перед глазами пожелтевший лист дешевой бумаги с неровно оборванным краем, беззвучно шевелила губами.

— Семьсот девяносто девять, — сказала она глухо. Пальцы разжались, и лист полетел, снижаясь по наклонной.

Дасти протянул руку и прихлопнул к полу исписанную вкривь и вкось бумажку. Да что там такое… Посмотрел. Почувствовал, как загораются уши.

— Семьсот девяносто девять, — жалобно повторила Мэй.

Дасти бросил лист в общую кучу неразобранной бумаги, встал и ушел в комнату. Уперся лбом в стекло. Глупо как. Я совсем забыл… а помню, оказывается, каждое слово. Сто раз зарекался рифмовать…

Она подошла, поднырнула под руку, обняла, прижалась.

— Прости, Дасти. Слышишь? Я не знала. Честное слово.

— Да ерунда, — выдавил он через силу.

— Конечно, ерунда, — ответила она срывающимся голосом. — Где тебе примерещился синий сполох? У меня же серые глаза.

— Знаю. Я так увидел. Извини.

— Дурак, — сказала она. — Еще дурее меня. Я ничего не замечала, а ты молчал.

— У тебя был другой, — и смотрит в сторону, и уши горят, а губы дрожат, — как я мог?

Напоминание о Райнере вызвало мгновенную боль — и только.

— Его больше нет, — прошептала Мари. — Иди сюда, глупый.

Пожилой диван жалобно скрипнул пружинами и заткнулся.

Исчерканный лист, круглый след от стакана, на обороте схема какого-то сражения, стрелки и прямоугольники, в середине схемы нарисован череп и написано неприличное слово. А на лицевой — восемь строчек.

Синий сполох случайного взгляда,

Раз увиденный, снится и снится.

Посмотри на меня. Я же рядом.

Только ты не поднимешь ресницы.

Что я сетую? Полно… не ты ли

Истребитель-спартанец со стажем?

Прострелила мне душу навылет,

А сама не заметила даже.

И дата — 799.

Эпилог

Из приведённых выше строчек я понял только, что ваша любимая ценит вас не за то, что вы рифмоплёт, а за другие достоинства. Поэтому вам нет необходимости казаться лучше, вы для неё и так хороший. И что она для вас прекраснее всех других. Больше я ничего не понял, но читать приятно.

из некоей рецензии

Наличие хэппи-энда — основная черта, отличающая мелодраму от трагедии. Известны попытки переделать известные трагедии, например Короля Лира, Ромео и Джульетту, Отелло, таким образом, чтобы персонажи вместо того, чтобы закончить плохо, помирились и переженились. Эти счастливые версии не прижились и были подвергнуты критике.

Прописные истины

Да здравствует мелодрама!

Изерлонский Кот

Солнце над Хайнессенполисом и над нашим пригородом. Весна, отцветают вишни, белые лепестки осыпаются в сад, их наметает на ступени террасы, вот и на моем столе лежат несколько крошечных белых блюдечек, хрупких и нежных. Они мне мешают, но тронуть их пальцами — значит помять, и я осторожно сдуваю их с листа. В саду звенят детские голоса — Райнер придумал новую игру, Мег и Морин, которые как всегда ходят за ним двумя хвостиками, вовсю уточняют, как будут играть.

Я перевез Мэй в свой дом сразу, как доставили мебель, и с тех пор она живет здесь, чему я несказанно рад. Тот день, когда она сдалась, от того дня, когда мы наконец поженились, отделяли полгода — веселое, скажу вам, было время. Во-первых, вся моя родня женского пола встала на уши. Каждой из моих сестер — и маме, конечно, — понадобилось немедленно явиться в гости и посмотреть, что за женщина покусилась на драгоценного сына и младшего брата. Каждая приценилась, пригляделась, обнаружила Райнера, перекосилась по этому поводу, каждая отвела меня в сторону и высказала сомнения, опасения, претензии и придирки. Ах, тебе придется растить чужого ребенка. Ах, у нее ни кола, ни двора, ей просто нужны твое положение и твои деньги. Моя пенсия, что ли? Тоже мне, миллионер. Ахов и охов я наслушался выше крыши. Наконец мне это надоело, и я сказал, кажется, Синди, а может, и Бетти: "Ты потише возмущайся, не то Мэй услышит, а стреляет она метко". По аттенборовскому цветнику пронесся тихий, но мощный ураган: "Она еще и стреляет. Видно, она принудила его к сожительству под дулом пистолета". Что интересно, это совершенно не помешало всем им явиться на свадьбу, лить слезы умиления, восхищаться Райнером в белом костюмчике и искренне желать нам всего наилучшего. Женщины!

Во-вторых, папа. Когда я официально сообщил ему, что женюсь, его глаза загорелись нехорошим светом, и я понял, что нужно принимать срочные меры. Потому что, занимаясь в основном политической журналистикой, он прирабатывал и светской хроникой, а я, как ни крути, заметная фигура в Баалатской автономии. Мне стало ясно, что у папы чешется то место, откуда растет авторучка, и если не перерезать подачу чернил немедленно, завтра вся желтая пресса будет обсуждать мои отношения с Мэй. К счастью, есть волшебное слово «эксклюзив». Мы сторговались на том, что папа молчит, как рыба, до самой свадьбы и не мешает нам получить от нее удовольствие. Зато репортаж с церемонии и последующей гулянки — только его. Конкурентам ничего не обломится. Папа проникся и действительно героически терпел. Ну, когда он увидел гостей, он аж засветился изнутри — понял, что эксклюзив роскошный. Одна миссис Ян могла украсить любой светский репортаж, тем более что она редко посещает развлекательные мероприятия, — но были ведь и Юлиан с Карин, и адмирал Кассельн с супругой, и преемник мой Соул. Кстати, Поплан явился — с кем бы вы думали? — с Каролин Вонг. Мэй так обрадовалась, что забыла даже, насколько ее угнетает всеобщее внимание. Мне пришлось даже напоминать ей, зачем мы вообще тут собрались.

Папин профессиональный стоицизм довел его, беднягу, до абсолютной трезвости. Все боялся упустить какую-нибудь мелочь и тем самым повредить репортажу. Тихий был, незаметный, небывало скромный папа, только глазами стрелял и щелкал затвором фотоаппарата.

Ну, надо сказать, статья у него получилась сногсшибательная. И Мэй на страницах "Воскресного джентльмена" волшебно прекрасна, я даже выклянчил у папы исходники и повесил лучшую фотографию у себя в кабинете. Немного отвлекает от работы, но и вдохновляет.

О, а вот и она, милая моя. Мелли сидит верхом на ее левом бедре, подпрыгивая в нетерпении и поглядывая на яркую коробку с фруктовым пюре. Прожорливая маленькая гусеница… главное, не сказать этого вслух, Мэй каждый раз обижается. "Не смей говорить девочке, что она гусеница! Она может привыкнуть и не стать бабочкой". Не знаю, как насчет бабочки, а девчонка из нее всяко получится. Уже кокетка, между прочим.

Мэй усаживает малявку в высокий стул и разводит молоком пюре из коробки. Мелли облизывается. Встать, подойти, отвлечь от ребенка, обнять и зарыться лицом в волосы… нельзя, Мелли устроит скандал. Придется подождать, пока сокровище слопает свою порцию, да потом еще потерпеть, пока сокровище уснет… если оно соизволит уснуть. Вот тогда и будем хватать любимую женщину в объятия.

Дети — это, конечно, здорово, но иногда их бывает слишком много. Хорошо еще, старшие заняты… Интересно, кстати, чем. Надо бы поглядеть, но рискованно — лучше не будить лиха, пока оно играет само с собой.

А с другой стороны, если б не малявка, была бы моя женщина дома, как же! Опять зачастил Поплан — заманивает Мэй к себе в летную школу. Да я и не против, я же понимаю. Она тоскует по полетам, просто ей некогда особо предаваться тоске. Оливер еще на нашей свадьбе закидывал удочку — мол, если я открою летную школу, ты придешь ко мне преподавать? Как она просияла! Но пока Поплан собрался завязать с охраной караванов в фирме Маринеску, да попробовал себя в роли инструктора в бывшей военной академии, да решил, что его склонностям отвечает именно частная школа, да пока собрал необходимые бумаги… Словом, за это время мы успели родить Мег, и Морин уже была в перспективе. Сколько издевок я выслушал от разочарованного Поплана по поводу женатых многодетных старцев, которым хорошо за тридцать! Можно подумать, что ему все еще двадцать девять. Впрочем, его послушать — так он вечно юн. Вечное трепло, Оливер Поплан… Когда Морин было два с половиной, он снова подкатился к Мэй со своим предложением — и снова опоздал. Теперь вот Мелли скоро год, и Оливер объявился опять. "Наконец-то я успел раньше, чем ты, — говорит. — Не вздумай заделать следующего в ближайшие пару лет! — и не преминул уколоть, паршивец: — То бишь следующую. У тебя, гляжу, получаются одни девчонки, Аттенборо". Ну и ладно, ну и пускай девчонки. Парень у меня тоже есть, да еще какой. Райнер Леонард Блюмхарт.

В метрике было, конечно, написано — Райнер Леонард Беккер. Дасти хотел его усыновить, но неожиданно запротестовала миссис Бьюкок:

— Если бы у меня где-то рос внук, я была бы счастлива знать, что он носит мою фамилию. К несчастью, мой мальчик не успел… У малыша есть дед и бабка, насколько я понимаю. Спроси-ка их мнения, Мэри-Сьюзен.

Несколько месяцев ушли на поиски старших Блюмхартов. Мари было стыдно и страшно: она понимала, что должна была сообщить им о существовании Рэнни давным-давно, но при одной мысли о том, что она ведь никто… они даже не были женаты… не подумают ли, что она чего-то хочет от осиротевших родителей Райнера? — при одной мысли об этом ей становилось нехорошо, и она тянула и тянула с этим делом, пока не вмешался Аттенборо.

— Ты теперь не мать-одиночка, а мужняя жена. Ну-ка прекрати комплексовать на ровном месте. Наша задача — найти их и поставить в известность, а дальше им и флаг в руки. Если они вздумают ссориться с тобой, иметь с ними дело буду я. Но с чего им обижаться на тебя? Я б на их месте был благодарен. Отставить нервы, капрал. Ты теперь адмиральша.

Блюмхарты обнаружились на Пальмленде, в тихом городишке под названием Салливан. Миссис Блюмхарт, все еще красивая немолодая дама, настороженно смотрела с экрана комма, и непонятно было, лицо ее кривится от волнения — или помехи искажают изображение. Мари, запинаясь, пыталась объяснить, кто она такая, и если бы не Дасти, стоявший за ее спиной, положив руки ей на плечи, неизвестно, хватило бы ей духу… наверное, нет. Женщина с той стороны экрана слушала напряженно, потом ее губы задрожали, и она оборвала Мари на полуслове:

— Ребенок? Ребенок Райнера? Девочка, да где ж ты была столько времени! Эрих, иди сюда! Эрих!…Как тебя зовут — Мария Сюзанна? Эрих, смотри, это Мария Сюзанна…

Дасти вышел и вернулся с Рэнни на руках.

— А это Райнер Леонард, — сказала Мари, принимая малыша из его рук. — Рэнни, поздоровайся.

— Пивет, — охотно сказал Рэнни, оглядываясь на мать.

С той стороны системы Баалат донеслось рыдание. Миссис Блюмхарт всхлипывала, уткнувшись в плечо мистера Блюмхарта.

Вот так выглядел бы Райнер в шестьдесят.

В декабре 803 года рутинное судебное заседание вынесло вердикт — присвоить Райнеру Леонарду Беккеру 801 года рождения, гражданину Баалатской автономии, фамилию его отца. Формально требовались показания двух свидетелей о совместном проживании и ведении хозяйства неженатыми родителями Райнера Леонарда, и вообще-то можно было бы это дело оспорить… но когда в роли свидетелей готовы выступить президент, премьер-министр и министр финансов, не считая сошек помельче, кто ж будет возражать?

Как говорит Дасти, "а это мои дети от Мэй и наш с Мэй сын от Блюмхарта".

На большой любви я поставила крест и накрыла ее могилку большим серым камнем, уверенная, что зелень на нем просто не выживет. Какая уж тут любовь — есть дела поважнее. Тут явился Дасти — и выяснилось вдруг, что это вовсе не камень, это ледяная глыба, и когда она начала таять и потекла мутными ручейками, я попросту испугалась. И с перепугу отпихивала его, шипела и брыкалась, норовила закопаться под привычный холодный холмик — а упрямец Аттенборо не отпускал рук, даже если они коченели. И лед все таял, глыба все уменьшалась, — и однажды в ушах загудело половодье, а когда вода схлынула, на месте серого могильного камня обнаружился бледный, но живой росток — и потянулся к теплу и свету.

Привычная картина мира опрокинулась, перевернулась вверх дном, рассыпалась и сложилась снова — в другой, новый для меня, незнакомый узор. Я могла бы заметить, если б хотела, давным-давно. Каролин, оказывается, знала. И Аннелиза догадывалась. И — вот уж чего никак не ожидала — Поплан. И ни один не проболтался. Это они-то, с их длинными языками. Фантастика.

Каролин сумела выбраться на нашу свадьбу, Аннелиза — нет, она все еще на Шампуле. Изредка от нее приходят весточки. Пишет, что непременно как-нибудь вырвется в гости к нам на Хайнессен, но сейчас занята по горло. Да она все время занята в своем госпитале по самое не могу. Медицина оказалась делом ее жизни, — никому в голову не приходило, что так случится, меньше всего ей самой. Со своим Стефаном она разругалась еще в 800 году, и теперь у нее роман с кем-то из врачей, кажется, с хирургом… или с рентгенологом, не помню точно. Когда-нибудь, может быть, ей все-таки повезет найти мужчину навсегда, а не на пару лет. Впрочем, не знаю, хочет ли она этого? это мне, счастливой матери семейства, хочется всех переженить.

Дасти сидит за столом и делает вид, что думает о работе. Судя по мечтательному взгляду, просто витает в облаках. На листе бумаги перед ним все еще не появилось ни строки. Ладно, притворимся пока, будто так и надо. Но если к обеду ничего не созреет, придется намекнуть, что книги сами себя все-таки не пишут. Нужно посредство человека, вылавливающего слова из эфира и складывающего их во фразы. Он умеет.

"Из пижонства и прихоти" выдержала четыре издания. Помню, как он прибежал, размахивая сигнальным экземпляром, светясь всеми своими веснушками, волосы встрепаны, в глазах восторг: "Мэй, смотри!" — прямо как Рэнни: "Мама, смотри, как я умею!" В некоторых отношениях мужчины не взрослеют никогда. Наверно, и к лучшему — на что мне нужен насквозь взрослый зануда? я бы завяла от тоски. Фотография на задней обложке смешная. Он там суров, — настоящий полководец, — с вице-адмиральскими погонами, берет набекрень. Где и нашли-то такую, обычно он на фотографиях ехиден до невозможности. И все регалии, а как же. Думаю, половину продаж сделала биографическая справка об авторе — от "самого молодого адмирала в истории Альянса" до "очевидца и участника событий", невозможно пафосная. Но на самом деле книга хороша сама по себе, несмотря на военные и политические заслуги автора. И даже несмотря на бравый вид. Я ему так и сказала.

Потом были два романа, три повести и сборник рассказов. Стихи он не издает и старается никому не показывать, ну я-то вижу и знаю… прозаик он, по-моему, очень хороший, а поэт — так себе. Хотя бывают всплески.

Сидит, смотрит на летящие по ветру вишневые лепестки, грызет ручку, мысли явно бродят где-то очень далеко отсюда. Большой соблазн подойти и помахать рукой перед глазами, чтобы очнулся. Но не буду. Сам прилетит с глаголом в зубах, и скорее всего, это будет талантливо.

Все-все, Мелли, уже готово. Ну-ка, ам!.. Как говорит наш папа, прожорливая маленькая гусеница… Можно подумать, я не слышу.

Дети растут, а миссис Бьюкок стареет — время неумолимо. Ей уже не хватает сил суетиться по дому с утра до вечера, и все чаще она задремывает посреди разговора. Что же делать.

Она любимая бабушка, к ней бегут с радостями и горестями, за лаской, за светом, за утешением и теплом, за сказками и даже за идеями для игр. Райнер советуется с ней по военным вопросам чуть ли не чаще, чем с Дасти. Мег пристает: заплети косичку, у мамы не получается так, как надо. Морин требует нарисовать ежика, бабочку и собачку. Мелли ничего не требует, поскольку еще не умеет, зато обнимает за шею и слюнявит щеку.

Что ни говори, а четверо внуков — это богатство.

Бабушкой быть хорошо. Можно просто любить их изо всех сил и баловать, не оглядываясь на педагогические принципы. Для воспитания есть родители. Бабушки созданы для любви.

Сил бы побольше, конечно, и годков бы скинуть… Десятка два, а то и три.

Жаль, Александр не дожил, порадовался бы вместе с ней.

Все-таки счастье — в детях.

Вон они, возятся у ручья под вишнями. Темная голова — Рэнни, две светлых — Мег и Морин. Обе русые и веснушчатые, как положено отпрыскам семейства Аттенборо. Мелли тоже светленькая, веснушек пока не видать, может быть, для разнообразия их и не будет?

Тепло, Рэнни в шортах и майке, Морин тоже, а Мег в белом платьице… ну, по крайней мере с утра оно еще было белым, сейчас уже наверняка все в глине. Она любит наряжаться, как положено особе женского пола, но лезть в грязь вслед за старшим братом это ей не мешает. Вот, пожалуйста, встала на четвереньки и запустила в ручей обе руки. Морин к нарядам равнодушна, надето что-то — и ладно. А покопаться в земле — вообще милое дело. Явятся к обеду три поросенка…

Что ж они все-таки там делают? Дасти встает, выходит на крыльцо, всматривается, прищурившись.

Они пускают кораблики, складывая их из бумаги. Рэнни недавно освоил это искусство. Тааак…

— Мэй, они дерут страницы из книжки, — говорит Дасти, оглядываясь на жену. — Пресечь?

Мари зачерпывает золотой рейховской ложечкой фруктовое пюре.

— А, это мой старый учебник, — отвечает она рассеянно, засовывая ложку в разинутый ротишко Мелли. — Пусть их. Я разрешила.