- Родина у человека одна, - нравоучительно проговорил Коган. - Вся беда в том, что русские себя тоже богоизбранным народом считают, а наши тесниться не хотят, рядом с Богом и так места мало!
- Вы такие, - сказал густо отец Николай. - Во всем выгоду ищете. Даже в советские времена, когда у нас с Библиями плохо было, вы и на Боге норовили заработать, по таким ценам епархии литературу предлагали, в Аду не увидишь. Он махнул рукой. - Что с торгашей возьмешь?
- Ишь, раздухарились, - подал голос Коняхин. - Ничего, завтра вас помирят!
- Ссоритесь, - укоризненно сказал Магомет Магометов. - Все ссоритесь. Где трое русских сидят - там ссора, где пятеро пьют - обязательно драка начнется. Зачем ссориться? Стол накрыт, шашлык скоро будет. Надо песни петь, ссориться не надо. Уверовавшие в достатке будут, а кто не уверует - будет в недостаче.
- Уверуешь тут, - саркастически заметил Апраксин. - У тебя - Аллах, у жидов тоже свой жидовской Бог, даже у них, - он махнул рукой в сторону уфологов, - Бог вроде один, да на три лика.
- Если каждый вайнах - бандит, то каждый русский -. философ, - засмеялся Магометов. - Всё в страданиях истину ищет. Завтра нам смысл жизни откроется. А что до Бога, то все мы, по сути, одному Богу поклоны бьем, только
зовем по-разному.
Выпили еще. Потом принесли румяно-коричневые шашлыки и под них тоже выпили по паре стопок. Попробовали спеть, но песня-не пошла. Настроение не соответствовало, хотя и выпито было уже немало.
Первым засобирался Коняхин.
- Спасибо, Магомет, - поднялся он. - Но мне пора. Тепло у тебя за столом, но идти надо.
- Зачем обижаешь? - поднялся и Магомет. - Куда торопишься? Время, проведенное с друзьями за столом, Аллах не засчитывает в срок жизни.
- Пора мне, Магомет, - повторил Коняхин. - Да и Апраксина до дому доведу. Глянь на него, совсем уже никакой. Раскис мужик, голова подушки просит.
- В войну хуже было, - ожил Апраксин. - Сколько оно выпито? Мне такая доза, мужики, как слону дробина. Помню, в сорок четвертом в Польше были мы в местечке... под Белостоком... только от немцев из танковой гренадерской дивизии СС "Фельдхернхалле" отбились...
- Пойдем... мамонт, - сказал Коняхин, и подобие улыбки появилось на его темном морщинистом лице, а брежневские брови диковинно изогнулись, словно буден-новские усы. - Там небось твоя старуха уже все бивни в крошку стерла, придешь домой, она тебя маленько за хобот-то потаскает!
Как-то получилось, что все вышли во двор проводить Коняхина с Апраксиным. Солнце стояло еще высоко, но рядом с ним горели миражи, повторяющие облик светила. Три солнца горело в выцветшей синеве небес, и каждое горело не хуже основного. На востоке, там, где находились полигоны Капустина Яра, чуть выше деревьев стояла багрово-черная полоса. Косаря над Царицыном уже не было видно, теперь над городом кружилась стая летающих тарелочек, маленькими металлическими звездочками поблескивая в солнечных лучах. На назойливых мух были похожи тарелочки. Или на пчел, собирающих не- -ктар со степных цветов.
- Ворота жемчужные, - хмыкнул Ворожейкин, не отводя глаз от кружащихся в небе тарелочек. - Стены из ясписа...
Кононыкин смотрел в небо, но сейчас летающие тарелочки абсолютно не занимали его. "А ведь никто не поверит, - обожгла душу внезапная мысль. Никто. Кара небесная - да, гнев Господень - может быть. Но никто никогда не поверит, что это не кара небесная и не гнев Божий, а просто хорошо продуманное и прекрасно организованное вторжение. Никто ведь не поверит! Легче поверить в то, что сбылись пророчества, нежели в то, что эти пророчества кто-то использует в своих целях".
Коняхин и Апраксин, нетвердо ступая, двинулись по улице. Коняхин пытался придерживать воинственного ветерана, но тот вырывался, доказывая, что чувствует себя великолепно. Они уже скрылись за поворотом, когда Апраксин грянул любимую свою песню о погибших танкистах.
- И дорогая-а-я не узна-ет, каков танкиста был конец! - донеслось до стоящих во дворе.
Магомет Магометов вздохнул, покачал головой и сказал:
- За стол пошли! Махан стынет! Махан горячим хорошо есть, пока вкус мяса не пропал.
"Никто не поверит, - снова подумал Кононыкин. - Никто". - "А сам-то ты в это веришь?" - насмешливо спросил внутренний голос.
Глава десятая
Вечерние сумерки немногим уступали ушедшему дню. Солнце и его миражи скрылись за горизонтом, но набирающая желтую полноту Луна и Полынь-звезда, пылающая на небосводе, заливали мир своим светом, и остальные звезды в серых, кажущихся пыльными небесах почти не были видны. В высоте двигались стремительные разноцветные шары. Они сталкивались друг с другом, разбрасывая снопы искр, сливались, образовывая диковинные дрожащие пузыри, напоминающие мыльные, а на севере уже раскатилась на половину горизонта переливчатая аврора.
Время от времени в поднебесье проплывали помигивающие красно-зеленые звезды идущих в стратосфере самолетов, за которыми стелился характерный раскатывающийся звук, напоминающий далекий гром.
- Вторжение... инопланетяне... - Отец Николай, неожиданно сменивший рясу на легкий кремовый летний костюм и оттого ставший похожим на бородача из кубинского партизанского отряда, недоверчиво хмыкнул. - Все НЛО - суть порождение астрала. Все идет по Божьему замыслу, понимаете? Фантазия у тебя, Дмитрий, разыгралась. Таким, с позволения сказать, фантазерам волю дай, так они все ангельские проявления к инопланетным звездолетам сведут. Нет никакого вторжения, вполне нормальное воцарение Божие происходит.
Они лежали на траве среди ивовых зарослей, окружающих пруд. После гулянки у Магометова Кононыкину и отцу Николаю пришла в голову мысль освежиться, а Во-рожейкин отказался, сославшись на головную боль и давление. Вода была просто отличная, потому после купания Кононыкин и отец Николай не торопились в душный номер Дома колхозника.
- Нет, ты посмотри на все непредвзято, - горячился Кононыкин. - Земные передачи они заглушили? Факт, заглушили. Сообщение ихнее - как робот передает. Даже интонации безжизненные. Потом, музыка эта. Композиторы все сплошь знакомые: Гайдн, Бах, Шнитке, Шостакович, а музыка однообразная. Даже если бы они покойниками были и в Аду парились, все равно никто из них до такой нудятины не дошел бы! Призывы подстрекательские доносы друг на друга писать. Даже звезда эта, которая Полынь, и она больше похожа на нарисованную! А ядерные взрывы? Четыре за вторую половину дня. Это как? А истребители зачем в воздух подняли? С ангелами воевать? Или саранчу с небес ракетами сшибать? Завтра с нами и разговаривать никто не станет. Суди-ить будут! Как же! Выбросят на Луну: "Дышите, граждане, как знаете. Ваша планета нужна высокоразвитой цивилизации".
Словно в подтверждение его слов невидимый в высоте истребитель выпустил ракету, и она помчалась к какой-то цели, оставляя за собой инверсионный след, похожий на пластиковую "молнию" белой застежки. Ракета настигла цель, и в небесах вспух огненный клубок, который медленно покатился к черной ждущей земле.
- Видал? - торжествующе сказал Кононыкин.
- А чего там смотреть? - пожал литыми плечами священник. - У нас, Дмитрий, дураков всегда хватало. Да ты сам представь: генерал, власти выше головы, пока к должности шел, все заповеди нарушил... Тут на любые крайности пойдешь, Кремль бомбить станешь, ведь вечные муки впереди. Вон Борис Николаевич, когда понял,что им с Гайдаркой кранты подходят, родной парламент из танковых пушек расстрелял.
- Блин! - Кононыкин отвалился на спину, глядя в слепое серое небо, по которому перемещались огоньки. - Хотел бы я сейчас космонавтом на станции "Мир" быть. Представляешь, Николай, вся Земля видна, все, что на ней происходит!
- Кстати, о космонавтах. - Отец Николай задумчиво покусывал травину. - Я в свое время с Джанибековым разговаривал. Так вот, в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году, когда мы еще были на подъеме и запустили станцию "Салют-7", на сто пятьдесят пятый день полета на станции было шесть человек: Джанибеков, Кизим, Соловьев, Атьков, Волк и баба... Светлана Савицкая. Ну, работают, все приборы в норме, вдруг на пути станции облако оранжевого газа неизвестного происхождения показывается. Такое, что людей своим свечением ослепило. А когда зрение вернулось, они, конечно, к иллюминаторам кинулись. А там в облаке семь гигантских фигур виднеются! Натуральные ангелы, понял? И улыбаются радостно. На Земле отчет, конечно, на полку, космонавтам посоветовали язык за зубами держать. Разумеется, никто из них в психушку не захотел. Вот так. А ты говоришь, инопланетяне!
И это еще не конец. У американцев тогда телескоп "Хаббл" за одной галактикой наблюдал. Так вот, именно в то время астрономы засекли на орбите Земли появление семи ярких объектов. А когда снимки расшифровали, то увидели двадцатиметровых ангелов, летящих в открытом космосе. Я с одним американским священником переписывался, он мне про это и написал. Еще в восемьдесят восьмом году. Оказывается, они тех ангелов часто наблюдали. А меня после получения того письма в КГБ вызвали. Полковник Авруцкий со мной беседовал. Я тогда в Питере жил. С американцами, спрашивает, переписываешься? В Бога веруешь? Ну, я, конечно, говорю: "Верую.Вам-то что? У нас, слава Богу, Церковь от государства отделена, у нас еще Владимир Ильич свободу совести провозгласил". А Авруцкий мне и говорит: "Мне на вас с Владимиром Ильичом насрать, вы с ним в кого хотите веруйте, только если ты бредни эти, что в письме изложены, распространять станешь, то я вас, Чумаков- Мезозой-ченко, не только от государства, я вас от жизни отделю". Я, говорит, устал уже от вас. Одни о Земле плоской рас-сказывают про китов, на которых Земля держится, ахинею несут, другие ангелов зрят, третьи договоры с Сатаной заключают. Вас бы, говорит, собрать всех да на Новую Землю отправить и в скважину для испытательного заряда опустить! Короче, плюнул он мне в душу, взял с меня подписку о неразглашении и посоветовал священнику тому американскому написать, что настоящие советские служители культа хотя и верят в ангелов, но на провокации буржуазной желтой прессы реагируют соответственно и Бога на дешевые сенсации разменивать не станут. Писать я в Штаты, естественно, не стал, но ведь было что-то! С чего бы тому же Авруцкому меня вызывать?
- Может, все оно так и было, - лениво согласился Кононыкин. - Только с чего ты взял, что это были ангелы, а не замаскировавшиеся под них инопланетяне? Ты сам...
Он не договорил. Рядом с ними через заросли ивняка ломилось какое-то живое существо. Оно шумно с присвистом сопело, с треском раскачивая и ломая ветви деревьев. В сумерках был виден силуэт - длинный и громоздкий.
- Что это? - вскочил Кононыкин.
- Тихо! - Отец Николай прижал палец к губам. - Тебе оно нужно? Ползет себе, ну и пусть ползет!
- Посмотреть бы надо, - шепотом сказал Кононыкин. Отец Николай отрицательно помотал головой, приблизил губы к оттопыренному веснушчатому уху Дмитрия и свистяще прошептал:
Сожрет!
Кононыкин посидел смирно, однако любопытство пересилило. Осторожно, не вставая с четверенек, он подобрался ближе, раздвинул ветви, но опоздал. Неизвестное животное с шумом ушло в воду, только длинный шипа-стый, состоящий из костяных сочленений хвост тянулся по траве. Кононыкин завороженно разглядывал его. Хвост казался бесконечным, но это было не так. Неожиданно он кончился большим желтым светящимся глазом с голубым зрачком. Глаз встретился взглядом с Кононыки-ным, недоуменно моргнул, потом хвост дернулся, задрался, и глаз оказался на уровне уфологова лица. Некоторое время Кононыкин и животное внимательно разглядывали друг друга. Дмитрий боялся пошевелиться. Глаз приблизился к его лицу почти вплотную, задумчиво поморгал, покачался на кончике хвоста и замер выжидательно. Кононыкин вздохнул и закрыл глаза. Хвост существа опустился, глаз прикрылся темной пленкой века, и существо целиком ушло в воду. Два или три раза хвост плеснул по воде, оставляя на поверхности пруда круги, и все стихло.
- Блин! - Потрясенный, Кононыкин вернулся к священнику. - Что это было?
- Искушение бухого Дмитрия, - с сухой насмешкой сказал отец Николай. - Ты успокойся, нам с тобой бояться нечего. Ну, сожрет. Все равно ведь на Страшный Суд вызовут.
После появления чудовища очарование и уют полянки померкли.
- Пошли? - стараясь не смотреть в сторону воды, предложил Кононыкин. Никанор Гервасьевич уже, наверное, заждался. Чаю попьем, все равно спать ложиться уже нет смысла.
- Пожалуй. - Отец Николай встал и принялся деловито отряхивать с костюма сухую траву.Они пошли вдоль пруда. По проселочной дороге навстречу им, сгорбившись, шагал человек. Человек был в черной матерчатой куртке, в трико и резиновых сапогах. За спиной - рюкзак, на голове - соломенная шляпа. В одной руке человек нес полиэтиленовый кулек, в другой держал чехол с удочками.
Поравнявшись, уфологи узнали Степанова.
- Александр Петрович? - удивился отец Николай. - Куда это вы настропалились?
Степанов по-женски ойкнул, близоруко вгляделся в уфологов, угадал их и облегченно заулыбался.
- Да вот, - почти виновато проговорил он, - рыбки решил половить. Самое время, сазан брать начал.
- Так ведь завтра... - растерянно пробормотал Коно-ныкин.
- Так то завтра, - перебил Степанов. - Сколько еще времени впереди! С пяток сазанов все равно выхвачу. Чтобы я да последнюю рыбалку пропустил? Ведь такой клев должен быть!
Они поговорили еще немного о житейских малозначащих пустяках, Степанов покурил и, бросив окурок на дорогу, раздавил его резиновым сапогом.
- Ну, пока, - сказал он, поднимая с земли полиэтиленовый кулек и подхватывая удочки.
- Ты смотри, - предупредил Кононыкин, - мы там такую тварь сейчас видели, сожрет и сапог не останется. Степанов беспечно махнул рукой:
- Хвостоглаз, что ли? Я его вчера видел, длинный, зараза. Метров пятнадцать будет. Глаз из воды выставит и смотрит. С час за мной вчера наблюдал, потом стал рыбу носить. Больше почему-то линьков.
Некоторое время Кононыкин с отцом Николаем смотрели вслед удаляющемуся рыбаку.
- Рыбу она ему носила, - сказал отец Николай. И засмеялся.
А над неспокойной землей бушевали невидимые вихри. Опять прошел в высоте истребитель в стремительной погоне за невидимой целью. Потом пронеслась по направлению к полной Луне суетливая компания белых пятен. Аврора меж тем захватила уже почти половину небосклона и переливалась нежно всеми цветами радуги, выстраивая никому не понятный узор. На юге, прямо над горизонтом, алела полоска, напоминающая зарю. Время от времени почву сотрясала мелкая продолжительная дрожь, словно Земля просыпалась и сладко потягивалась в истоме.
- Вот будет потеха, - неожиданно сказал молчаливо шагавший по дороге отец Николай. - Поймает Петрович поутру говорящую рыбу, она ему все выскажет про рыбалки его да грехи. Отматит не хуже Апраксина!
С плотины открывался вид на Россошки. Свет горел в окнах почти всех домов, хотя время уже приближалось к полуночи. У дворов темными тенями ходили коровы и козы, у заборов похрюкивали свиньи, а куры кудахтали во сне и шумно возились, стараясь устроиться на неудобных заборах. Вся живность, привыкшая к человеческому уходу и заботе, не торопилась покинуть. своих хозяев и родные дворы. Странное дело, но собаки никого не тревожили, молча они бегали друг за другом и лишь изредка какая-нибудь из них садилась на задние лапы и задирала острую морду к Луне, чтобы излить свою тоску и непонимание мира в тревожном долгом вое.
Около колонки слышались голоса, хотя видно никого не было.
- Нажрался гад, - рублено и хрипло говорил кто-то. - Гоняет по двору. Ревет сиреной: "Порублю!" Грызанул его за ногу. Кровь красная, горькая. Губу поранил. Голова теперь разламывается. Где жить?
- М-мои пла-ачут, - отвечал странный шипящий и растянутый голосок. Ж-жалко, м-молока не да-али. М-мне кушать хочется. Корову прогна-али.
Отец Николай с Кононыкиным подошли ближе и увидели, как от колонки в разные стороны порскнули большой рыжий кот и лохматая дворняга.
- Дожили, - с горечью сказал отец Николай. - Животные и те заговорили. Какие уж тут инопланетяне!
Глава одиннадцатая
Быть или не быть - вот, оказывается, в чем скрывался вопрос.
И такая от раздумий тоска накатывала, что с каждым часом, приближающим печальную развязку, бравада с Ко-ноныкина спадала, как шелуха, оставляя место хмурой сосредоточенности. Инопланетяне это или все-таки сам Бог решил разобраться со своими непослушными созданиями, по сути дела/разницы не было. Размышлять об этом было все равно что прикидывать, от чего легче помереть: быть повешенным или попасть под электропоезд?
Ворожейкин сидел у окна, делая вид, что наблюдает за таинственными звездочками, суетливо мерцающими в высоте. Но было видно, что мысли Никанора Гервасье-вича неопознанные летающие объекты сейчас ни в коей мере не занимают. Вспоминал Николай Гервасьевич прожитую им жизнь, вспоминал и хмурился. И пил крепкий чай, заваренный по старинному зэковскому рецепту до вязкой черной густоты.
Отец Николай лежал на кровати и читал Библию. Ко-ноныкин не видел, на какой странице она открыта, но тут и гадать не приходилось - что еще священник мог читать, кроме Апокалипсиса? Николай что-то недовольно ворчал себе под нос, возвращался по тексту назад, словно хотел найти уязвимое место и с облегчением убедиться, что все написанное - просто не заслуживающая внимания фантазия человека, отчаявшегося от бесполезной борьбы за человеческие души. Изредка он что-то бормотал, то ли соглашаясь с мыслями Иоанна, то ли протестуя против них.
Кононыкин лег, глядя в потолок, и попытался представить, как будет происходить всеобщее восхождение к престолу Бога, но так и не смог, потому что внезапно вспомнился Коган с его рассказом, и Дмитрий зримо представил себе пыльную дорогу, устремляющуюся в бесконечность, миллионы усталых людей различного возраста, движущихся по ней, и улыбающихся ангелов в белых одеяниях вдоль дороги с херувимами на поводках. Морды у херувимов были львиными, и они загребали всеми шестью когтистыми лапами, нецензурно рыча на людей.
Дмитрий помотал головой, отгоняя видение, и сел. Кровать под ним жалобно вскрикнула.
Закончен бал. Погашенных свечей ряды белы, как чьи-то злые кости, хранящие изгиб былых плечей, и блеск очей еще дрожит на воске, -продекламировал он и почувствовал, как фальшиво прозвучал его голос в ночной тишине, заполненной их бессонницей.
Ворожейкин повернулся от окна, зло хлопнул себя ладонью по колену.
- Обидно, - сказал он. - Я вот все думаю: неужели через три-четыре часа все кончится? Встанет солнце над пустой землей, будут по-прежнему течь реки, стоять дома, в которых уже некому будет жить... Тогда ради чего существовало человечество? Зачем мы пришли в мир? Чтобы в один день взять и исчезнуть? Но это несправедливо! Должен ведь быть какой-то смысл в нашем существовании!
- А нас предупреждали, - пробасил отец Николай, облегченно захлопывая книгу. - Предупреждали, Ника-нор Гервасьевич! Нам объясняли, что от нас хотят. Вдалбливали тысячу лет - возлюбите, дети, возлюбите, твари! Не возлюбили. Что ж теперь дергаться? Кого винить?
Кононыкин подошел к столу, налил себе в стакан воды.
- С нами по крайней мере, - сказал он, - честнее поступили, чем мы с тараканами, скажем. Ползет таракан по своим делам, а мы его - р-раз тапком! Нет чтобы объяснить ему, дураку усатому, - не ползай по кухне, запрещено тебе это. Нет, мы его без уговоров, сразу к высшей мере приговариваем. А Бог действительно милосерднее, сам на землю спустился, за грехи пострадал человеческие, объяснил, как нам надо жить. А только потом, когда мы не поняли, он нас, значит, тапком по земле и размажет. Все по справедливости!
- Не кощунствуй, - сухо сказал отец Николай.
- Господи! - Димка принялся натягивать кроссовки. - Как мне все это надоело! Чуть что - не юродствуй, не кощунствуй, пристойно себя веди! Не прикалывайся, чти старших, они, блин, умнее! Вот с этого фарисейства и начинается падение, мужики. Думаешь одно, а говоришь совсем другое. Ненавидишь в душе подлеца, а в глаза ему - здравствуйте, Акакий, как себя чувствуете, Акакий Акакиевич? Коля, если бы тебя пьяная шпана из хулиганских побуждений сейчас бы живьем в могилу закапывала, ты все равно бы их уговаривал вести себя пристойно? Ни слова бы резкого им не сказал? - Он махнул рукой. - Тут не то что кощунствовать, тут волком выть впору!
Злоба жила в Кононыкине, ярость жила в нем. Ярость и злость от осознания собственного бессилия.
- Ты, Коля, мхом зарос. На хрен тебе Библия? Что ты там хочешь вычитать? Ну спасешься ты, спасешься! Ты же у нас верующий, ты в Царствие Небесное точно попадешь, будешь там, бляха-муха, на арфе тренькать и псалмы распевать! Ты-то чего волнуешься?
- Ты куда? - спросил отец Николай, пропустив яростные выпады мимо ушей.
- Да куда угодно! - Кононыкин торопливо зашнуровывал кроссовки. - Сидим здесь, блин, как в склепе! В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов! - Он выпрямился. - Тошно мне, понял? Не могу я здесь сидеть! Чего, спрашивается, сидим, чего ждем? - Он подошел к двери. - Да плевать мне на эти справедливые судилища! Праведник, блин, выискался. Ему бы свою морду в зеркале увидеть, тупой небось, как Клинтон!
Он вышел, захлопывая за собой дверь.
- Молодой еще, - сказал Ворожейкин. - Кому в таком возрасте умирать хочется? Вот и бесится!
- Умирать в любом возрасте не хочется, - вздохнул отец Николай. - И все равно он не прав...
- Не прав в чем? - поинтересовался Ворожейкин. - В том, что ведет себя подобным образом? А если он прав в том, что это действительно не Божий суд приближается, а всечеловеческое истребление?
- Да вам-то какая разница! - разозлился священник. - Одержание, как у Стругацких, наступает. И никто не знает, как с этим можно бороться и можно ли вообще бороться! Что мы в наших Россошках сделать сможем? Саранчу тракторами передавить? На ангелов с серпами и косами броситься? Нам и не остается больше ничего - только ждать. Ждать и надеяться. Или у вас, Никанор Гервасьевич, другие предложения есть?
- Есть, - сказал Ворожейкин. - Пойдемте, Николай, погуляем? Дмитрий был прав: у нас тут не то келья, не то казарма солдатская. Портяночный дух стоит. Пойдем, дружище, на воздух. Всего два часа осталось!
Они вышли. В небе широкими разноцветными лентами раскатывалось северное сияние и кружились в фантастическом хороводе разнокалиберные шары невероятных расцветок. Как газовые пузырьки в гигантском стакане.
Кононыкин шел по улице. Улица была довольно многолюдной, но тихой. Во многих домах горел свет. Во дворе Поликратова слышался пьяный голос хозяина:
- Вот козел! Ну, написал бы обтекаемо, так нет, к работе относился халатно, с товарищами по работе вступал в конфликты, пьянствовал на рабочем месте... Даже написал, что ворую! Это он за мешок комбикорма меня перед Господом и его ангелами опустил! Ничего, ничего, мы еще встретимся! Он думал, что в рай попадет. А хо-хо по ху-ху не хочешь? В одном котле париться будем! Я тебя, козла, еще в кипяток кунать буду! Я еще костер под твоим котлом разведу!
- Аким, Аким, - укоризненно и быстро говорила жена. - Ты бы поостерегся, Бог ведь он все слышит! Да и люди вокруг...
"Неймется ему, - подумал Кононыкин со злой веселостью. - А ведь такие, как Поликратов, и Богу, пожалуй, мозги закомпостировать могут. Вывалит в Небесной Канцелярии ворох справок, еще и звание ветерана Арма-геддона получит. Бывают же вот такие неукротимые!"
- Гуляешь, Дима? - окликнул его кто-то. Кононыкин обернулся. Тонкие, стройные, в спортивных костюмах, к нему подходили Юра и Катя Лукины,
по-детски держась за руки.
- Привет, - сказал он. - Куда это вы собрались? Лукин пожал плечами:
- Никуда. Просто дома слишком грустно. Пойдем по степи и будем идти, пока все не кончится. Бог за нас, Дима.
- Конечно, - с легкой завистью вздохнул Кононыкин. В конце концов, и в несчастье можно оставаться счастливыми. Вот эта парочка будет думать друг о друге в свой последний миг. А о нем, Кононыкине, думать никто не будет. Некому о нем думать. Анджелка небось уже вкололась, кайф щемит, и все ей по фигу, и Страшный Суд, и кара небесная, а уж сожителя своего она и не вспомнит, не до того ей будет! За них Бог, и сами они друг за друга, а вот он, Кононыкин, один, и некому быть за него. Жизнь так сложилась.
- Мы пошли? - сказал Юра.
- До свидания, - вежливо сказала Катя.
Кононыкин долго смотрел им вслед, чувствуя легкое сожаление и тоску. Легкие фигуры Лукиных скрылись в сером сумраке улицы. "Вот и все, - неизвестно почему подумал Дмитрий. - Вот и все..."
Он вернулся к Дому колхозника.
На скамеечке около забора, трещащего от разросшейся сирени, сидели двое,
- Одно мне жалко, - послышался бас отца Николая. - Плохо верил. Надо было верить истово, а я сомневался, колебания допускал. Суда я не боюсь, что мне с него? А вот сижу и думаю: правильно ли жил раб Божий Николай? Это ж тоска, а не жизнь была. Серость, Никанор Гервасьевич, такая серость, что грусть одолевает. Екклезиаст сказал: "И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, который дал его. Суета сует, все - суета".
- Да подождите, Николай, - мягко и утешающе отвечал Ворожейкин. - Я все думаю: а вдруг Дмитрий прав? Вдруг это вторжение?
- Тогда еще более обидно, - вздохнул священник. - Обуздать вожделения и помыслы, уверовать и не дождаться. Что может быть горше?
Они замолчали, и Кононыкин не стал подходить к ним. Медленно он прошел по улице и вышел на дамбу, стелющуюся вдоль пруда. Углубившись в размышления, он шел по дамбе в серую пустоту. На востоке вставали исполинские тени, но Дмитрий боялся вглядываться в них. Каждый мог представить себе в этих тенях нечто знакомое по откровениям Иоанна Богослова.
В ивовых кустах по-над плотиной послышался негромкий говор, и это привело Дмитрия в чувство. На берегу, расставив ноги в резиновых сапогах, сидел Александр Петрович Степанов. Рядом с ним, вытянув хвост и немного похожую на лошадиную голову, плескался в воде хвос-тоглаз, заглядывающий в лицо Степанова всеми тремя глазами.
- Эх ты, дурашка, - говорил Степанов. - Мелочь это все, мелочь. Здесь такие сазаны водятся, что и не вытащишь порой, но их только на закидные взять можно. На вареную картофелину.
Хвостоглаз тихо урчал. Видимо, соглашался. Кононыкин улыбнулся и продолжил путь. Он не знал, куда идет и зачем, только осознавал, что должен идти, должен двигаться, потому что движение рождало ощущение продолжающейся вечной жизни. Надо было идти, пока не кончился завод у космической игрушки, именуемой Землей.
В небе над его головой полыхали зарницы, раскатывались огненные шары, сверкали молнии - зыбко и призрачно в залитых утренним туманом сумерках, все вокруг дрожало от падающего с небес гула. Восток уже алел, высвещая четыре грозные исполинские фигуры, но точно так же горели и все остальные стороны света, словно солнце вставало сразу со всех четырех сторон. Срывались с небес, космато сгорая в атмосфере, звезды. Завывая, неслись к земле горящие обломки самолетов. И не понять было, то ли над просыпающейся Землей действительно шел бой с инопланетными силами вторжения, то ли грешники, убоявшиеся Страшного Суда, вступили в последний и страшный своей безнадежностью бой с воинством непостижимого неведомого Создателя, когда-то вдохнувшего в них столь яростный и непокорный Дух.
Волгоград, апрель 1999 года