Врата рая

С момента начала и до самого окончания трапезы, я чувствовал себя неловко. Джухач не говорил много, пока мы ели, он только разглядывал нас одного за другим, и у меня создалось впечатление, что он не был сильно восхищен тем, что увидел. В самом деле, казалось, что нас и не было. Я не мог представить о чем пойдет речь, пока он не заговорил. Но как только он начал развивать свою мысль, как я понял, что это не совсем то направление, которое мы намечали на Суле. Джухач решил не ждать дальнейшей помощи с Земли.

— Вы можете этому не поверить, — сказал он, — но мы не будем ждать пока "Земной Дух" придет в ответ на нашу молнию ГПП. Мы смотрим на световой переход скорее как на ритуал — поднятие флага, возвещающего о нашем успехе. Мы ожидали послание с поздравлением или же молчание. Это может показаться глупостью но мы не ожидали, что сделаем уникальное открытие. На самом же деле, у нас было предчувствие нашего маленького и длительно откладываемого триумфа, как достаточно ординарного события. Настоящее положение относительно исследования галактики заставляет удивляться. Конечно, когда капитан Аланберг изучал наше затруднение, он сразу потребовал, чтобы его разрешали силами Земли, а не своими собственными. Казалось нет причин отклонять его предложение… но вы можете догадаться почему был… и являюсь… противником этого.

Он сделал паузу, но никто не хотел комментировать его высказывание.

— Я не ожидал, что вы принесете с собой национальное разграничение и собственные интересы, — добавил он. — «Ариадна» пришла сюда в интересах всего человечества. Это мое мнение, надеюсь оно и ваше тоже, что работать здесь в интересах всей расы.

Он поглядел сначала на Везенкова, а затем на меня.

— Что он знает? — заинтересовался я. — И что он предполагает?

— Проблема, — заключается в том, чтобы узнать, в чем же состоят эти самые интересы всей расы.

— "Ариадна" и родственные ей корабли не были запущены для того, чтобы увековечить конфликты, которые были болезнью ее века, — сказал он так, словно это было своеобразное объяснение. — Она попробовала превозмочь эту болезнь. Капитан д'Орсей и я — капитан Айфер тоже — были уполномочены стать не только хозяевами корабля, но и быть творцами нового мира. «Ариадна» была создана для того, чтобы нести семена утопии, ее посадка была предназначена стать глашатаем перерождения человечества — в новое и лучшее.

— И когда прибыл "Земной Дух", — сказал я, — это было словно прошлое сошлось с вами в рукопашной схватке.

Я сказал это сухо, стараясь, чтобы это не прозвучало презрительно.

Он посмотрел на меня своими бесцветными глазами и мне стало трудно выдерживать его взгляд. С его точки зрения, полагаю, я должен казаться гостем из отдаленной эры, символизирующей много грехов, которые Мортен Джухач пытался оставить на Земле.

— Я хочу, чтобы вы понимали то, что вы будете делать здесь. Я не намерен превратить Наксос во вторую Землю. Я не позволю никому сделать его таким.

— Капитан Джухач, — спокойно сказала Ангелина. — Я думаю, каждый из присутствующих здесь будет рад разделить эту мечту, которую вы пронесли через триста пятьдесят лет и расстояние в сто пятьдесят световых лет. Я не думаю, чтобы в своеобразные задворки солнечной системы, где все ошибки земной истории могут повториться. При некотором рассмотрении можно сказать что вы проповедуете обращение в новую веру. Дело в том, что «Ариадна» не одинока во вселенной. Наксос не является некоего рода испытательным полигоном, где ваш триумвират может управлять экспериментированием в области социальной инженерии. Как вы сказали уже, это есть что-то, в чем все люди имеют ставку. Я предполагаю, конечно, что под «человечество» вы подразумеваете и "все Люди", а не некое трансцендентальное коллективное бытие?

Снова он не стал спорить, чтобы поверхностно обсуждать проблему, просто начал снова.

— Командую здесь я, — сказал он. — Капитан д'Орсей и капитан Айфер, естественно, участвуют в процессе выработки решения, но мы все единомышленники. Иной власти кроме меня нет, и пока вы вовлечены в это предприятие, вы должны принимать эту власть и ничего больше. Это понятно?

— Как незаинтересованный наблюдатель, — вставил Зено с хорошо скрытой иронией, — могу ли я сказать, что вы — существо неуважительно-оскорбительное в принятии того, что каждый из моих компаньонов имеет интересы и стремления, сродни вашему, заключающееся в дальнейшем продвижении человечества. Что касается меня, я не колеблясь беру на себя те же обязательства. Люди всегда уважали права и устремления каликосцев и цель каликосцев — работать в гармоническом содружестве с людьми. Считаете ли вы, что я здесь исключительно для того, чтобы следить за интересами моего собственного вида и шпионить, с тем, чтобы украсть этот мир у вас?

Джухач заколебался. Я мог оценить его затруднение. Может быть в таком мнении была истина. Но говоря так, тем не менее там было что-то еще. Как отметил Зено, для него было трудно определиться со своими подозрениями относительно каждого из нас.

— Никто не оспаривает вашу власть, капитан, — сказала Ангелина. Она могла остаться на этом, рассеяв все сомнения, если бы не Везенков.

— Проклятье, все не так, — сказал он резко. — Моя власть — Советы. И никто другой. Вы хотите помощи? Я помогаю. Все друзья. Никаких слуг.

Пока Джухач взвешивал, я начал действовать. Во внезапно нахлынувшем приступе безумия, я решил послать ко всем чертям дипломатию.

— Вы можете не рассчитывать и на меня, — заявил я. — Я не считаю, что вы владелец этого мира, и если вы думаете так, то вы тешитесь опасной фантазией. Это не для вас — даже не для вашей Святой Троицы — определять что есть большее добро для всего человечества. Искать, что же убило ваших людей внизу — одно дело, а подчиняться вашим приказам — другое.

Я взглянул на Ангелину, которая одарила меня кивком головы и сухой улыбкой. Джухач тоже поглядел на нее, приглашая высказать свое мнение. Она промолчала. Он не стал побеспокоить сдержанного Зено. Ни Везенков, ни я не сказали ничего такого, что не было бы очевидным, но трудность была в том, могли ли мы оставить это недосказанным, удовлетворившись тем, что заставили капитана напрячься. В конце концов он обратился ко мне.

— Советы тоже ваша власть? — с мертвенной улыбкой обратился он ко мне.

— Не совсем, — ответил я.

— Нет, — сказал он, голосом выразительно подтверждающим неприятность истины. — Ваша власть — Космическое Агентство, представляемое господином Хармаллом, который кажется — если только я правильно его раскусил — связан с некоторым безымянным союзом западных наций, но автономен до определенной степени.

— То что они именуют свободной, — вставил Везенков с необыкновенным для него отсутствием краткости, — является всего лишь незнанием, кто отдает дьявольские приказы.

Это можно было рассматривать как своеобразный остроумный комментарий, в других обстоятельствах.

— Я работаю на Агентство, — сказал я. — Так же, как и Зено. Технически, думаю, вы тоже.

Полагаю, это тоже не было самым умным из сказанного. Это был путь, объясняющий собственное положение визави Хармалла, которое гарантировало наиболее сильное сопротивление.

— Мир, из которого пришла «Ариадна», — сказал Джухач, — не ваш мир. Вашему миру мы ничем не обязаны.

Каждый за себя, это не было удовлетворительной стряпней, ни с чьей точки зрения.

Когда мы остались одни, я сказал Везенкову:

— Вы, конечно, один запутали все, не так ли?

Он глядел на меня с удивлением, возможно обидой, какое-то мгновение-другое. Затем усмехнулся, решив принять это за шутку. Похлопал меня по плечу и сказал:

— Должен найти ответ. Чертовски быстрое время. Звезды выстрелят раньше…

Затем он снова рассмеялся и стал перебрасывать себя вниз по коридору, подтягиваясь на руках по бегущей перекладине.

Когда я вернулся к своей кабинке, возле нее кто-то стоял. Очевидно, это вовсе не препятствие для меня, что они начали формировать очередь.

Он выглядел моложе меня — может быть двадцать два или двадцать три года. Он был маленьким и жилистым, с той разновидностью охотничьего выражения, которое очень хорошо подходило к интеллектуальному климату на борту корабля.

— Доктор Каретта? — с сомнением произнес он. — Я — Симон Нортон.

Я пожал его протянутую руку. Он затрясся вместе с рукопожатием… не часто пользовался нулевой гравитацией.

— Я слышал. что вы из Англии, — сказал он. Это прозвучало не очень уверенно.

— Я родился там, — сказал я ему. — Прошу прощение за банальное сравнение, но я прошел длинный путь от итальянского мороженщика. Но пока не видел темных сатанинских мельниц.

Он неуклюже двинулся и рассмеялся.

— Я родился в Нотингеме, — сказал он. — Кажется, еще только вчера я был там.

Я шире открыл дверь и пригласил его внутрь. Он неловко продвинулся мимо кровати, о которую оперся рукой.

— Неплохо бы выпить, — сказал я, — но как вы видите я живу в спартанских условиях.

— А все мы? — воспротивился он слабо.

Мне пришло в голову, что когда он говорил о своей милой старой Англии, то был более литературен, чем я предполагал. В отличии от Катрин д'Орсей, которая по расписанию дежурила, этот свеже выглядевший юноша должно быть спал в течение всех трехсот пятидесяти лет. Его последним воспоминанием должно быть было путешествие в челноке с Земли.

— А какой была Англия? — спросил я, завязывая разговор. И опустился в голове кровати, застегнув ремень безопасности вокруг лодыжек.

— В основном на опасном пути, — сказал он. — Кроме Оксфорда… и предположительно Кембриджа тоже. Два столетия они шли постоянно замедляя движение.

— Что вы изучали? — спросил я.

— Генетику.

Мои брови подскочили вверх.

— Вот что мне удивительно, — признался я. — Где же легионы глубоко замороженных ученых, сгорающих от нетерпения вкусить плоды столетнего материального прогресса? Вы — это вся делегация?

— Я не думал быть здесь, — признался он.

— О, — сказал я. — А почему?

— Приказ.

— Почему?

— Полагаю, думали, что вы будете слишком заняты. Они не желают, чтобы мы отнимали ваше время. Но…

— Но? — подсказал я.

Он наклонил голову, скрывая грубую ухмылку.

— Я хочу знать ответ на основную загадку. Полагаю, мне следовало быть математиком… тогда я бы только спросил, разрешена ли последняя теорема Ферма.

Я не имел понятия, решили ли теорему Ферма… или, что то же самое, что за дьявольщина это была. Наиболее неприятным было то, что я понятия не имел, в чем же заключалась основная загадка. Я сказал ему об этом, и он какое-то мгновение выглядел совершенно пораженным. Затем его лицо прояснилось.

— О, — сказал он, — конечно. Однажды вы расщелкали проблему, и она не является загадкой. Вы забыли как она называлась.

— Ну? — сказал я, когда он снова заколебался.

— Для вас, — сказал он, — это казалось проблемой. Она стояла долгое, долгое время… более, чем столетие. Думаю, нам следовало получить ответ, но фактически, все растянулось на два или три поколения из-за отвлечения биотехников. Коммерциализация выжимала и без того скудные ресурсы, и теория пользовалась низкой репутацией повсюду — существовал модный аргумент о конце теории… потому что мы считали, что уже убедились в большинстве того, в чем можно было убедиться с помощью человеческих чувств.

— Я знаю это, — сухо сказал я.

— Дело в том, — продолжал он, — что у нас не было настоящей связи между биохимической генетикой и анатомией. Насколько мы знали… и знанию было более ста лет — гены в ядре были точной копией протеинов: химическая фабрика. Мы знали, что изменения в генном наборе поражало грубые структуры, но не знали как. В шестидесятых годах двадцатого столетия казалось, что, связывая между собой микро- и макрогенетику, можно попасть в точку, но мы так и не получили этой точки. Брешь в эволюционной теории была очень серьезной, но как я говорил, наиболее горячей была другая теорема.

— В чем основная загадка?

Он кивнул.

— Мы даже больше отклонились от темы чем вы, — сказал я. — Мы не только не знаем ответа, мы понизили вопрос в важности. Пока вы отсутствовали, было много проблем и отчаяний. Крушение цивилизации — это одна из причин. В мое время генетики только начали преуспевать. Теперь у нас есть новый контекст для всей науки, хотя… это не совсем биология в значительной степени, это — парателлурианская биология. Вместо одной жизненной системы мы имеем дюжину. Это дает нам шанс сделать много подборок фактов и внести их в каталог — с обильным практическим объяснением, конечно. Нет еще великого теоретика, неожиданно объявившегося, который бы связал все это вместе. Вообразите, в системе только полдюжины соответствующе оснащенных лабораторий, поэтому это не удивительно. Мы — четверо странствующих рыцарей, которые прискакали. чтобы спасти вас, членов очень специализированной элиты… хотя, я не думаю, что трое ваших капитанов по-настоящему ценят этот факт.

Он глядел на меня, как на сумасшедшего. Я знал почему. После всего, едва ли это была моя ошибка.

— В ваши собственные времена, как и в мое, — напоминал я, — нации Земли боролись с проблемами значительно более существенными, чем ваша основная загадка. Об этом может быть неприятно думать, но много людей находятся в 2444 году на краю голода так же, как и в 2044, и, возможно, значительно больше, чем было в 1644 году. Временами — между 2044 и 2444, то есть, — дела обстояли всегда хуже и никогда не лучше. С тех пор, как вы оставили дом, всегда было неспокойно! Вот почему вы его оставили! Технология — особенно биотехнология — существует и всегда преуспевает. Вы должны понимать это.

— Но я не понимаю, — воскликнул он. — Как вы можете иметь технологию без науки? Если технология необходимость, наука тоже должна быть, она необходима; наука существует и всегда преуспевает. Вы должны понимать это.

— Приблизительно, — допустил я. — Но ошибочно полагать, что преимущества в технологии зависят от преимуществ в науке. Технологии, которые формируют экономику Средних веков — водяные мельницы, ветряные мельницы, тяжелые плуги и хомуты для лошадей — нисколько не зависели от любого усовершенствования научной теории. То же истинно для машин, которые произвела промышленная революция. Действительно, это было распространение теории, которая последовала за технологическими нововведениями, как обратная сторона медали. Биотехники основательно увлекаются стряпней. Их теоретическая база была заложена в тридцатых годах ХIХ века, но мы не истощили ее и сейчас и может быть никогда не истощим. Новые знания могут открыть новые технологические горизонты, но это вовсе не обязательно, ведь вы можете найти соответствующие практические достижения там, где вам уже все известно.

Он медленно покачал головой.

— Почему вы еще не получили знаний, относящихся к наследственной структуре? У вас все еще большие трудности с биохимическими отпечатками и вы еще мало знаете об эмбриональных единицах?

Я кивнул.

— Может быть тот аргумент о конце теории вовсе уж не является таким уж идиотским, — сказал я.

Мне стало интересно, а что бы чувствовал сам я, если бы был перенесен в будущее и мне сказали местные знатоки, что они и на дюйм не продвинулись в решении всех проблем, которые казались такими безотложными и такими отчаянно необходимыми мне. Не удивился бы сильно, во всяком случае. Легко стать однажды циником в отношении прогресса, когда узнаешь как долго пользовались машинами.

— Тогда вы нам не нужны, — сказал Симон Нортон. — Вы ничем не лучше нас. Когда мы обратились за помощью к Земле, мы предполагали…

— Дело в том, — сказал я, — что вы не знаете всю подноготную о любой биологии, за исключением Земли. Я знаю. Я знаю биохимию и отличия дюжины жизненных систем. Я работаю рука об руку с одним из продуктов такой системы. То что внизу, ново для меня так же, как и для вас, но это новизна иного качества. Для меня — это только часть образца. Для вас — это первое столкновение с чужаками. Вы видите различия?

Он думал над этим мгновение, допускаю, что думал.

— После всего, — заметил я, — вы действительно посвятили свою жизнь благородному поиску разрешения основной загадки, не так ли? Вы бросили ее в надежде быть повивальной бабкой нового мира. Обыкновенный биотехник.

Он оскалился.

— Кажется, хорошая идея пришла вовремя, — сказал он.

Ухмылка не была кислой или саркастической, и отвечала скорее его личным амбициям, чем отражала существующую атмосферу на «Ариадне». Но меня внезапно поразило, что его отношение отличалось от того, что было у капитанов Джухача и ДО.

— Почему? — спросил я спокойно.

— Это было большое предприятие, — сказал он. — Путешествие к звездам. Самым основным была романтика. Генный банк казался хорошей идеей, по сравнению со многими вещами, угрожавшими послать к черту все вокруг к черту. И была перспектива нахождения нового мира…

— Похоже на то, что получили обратный билет в Рай, — подытожил я за него.

— Действительно, глупо, — сказал он.

— Не так глупо, — ответил я ему. — После всего, вы пришли домой, не так ли? Мертвая точка.

— Кроме всех тех мужчин и женщин, там внизу… мертвых.

— Даже, если там внизу была причина, по который люди никогда не смогут жить на поверхности, — сказал я, — «Ариадна» проделала хорошую работу. ГПП, установленный здесь, — самый важный плацдарм, который есть у нас так далеко по направлению к центру галактики. Даже если бы мы не могли использовать Наксос, мы нуждались бы в его орбите. Ожерелье из станций-спутников с интервалом в шестьдесят градусов это то, в чем мы нуждаемся больше всего. Это могло бы изменить темп и направление нашего, так называемого, завоевания космоса. Вероятно, потребуются настоящие биотехники. Тем не менее, смертоносная жизненная система может, и наверняка будет изучаться.

Он, казалось, не думал, что что-то в этом не так. В его глазах не было блеска паранойи, того блеска, от навязчивого желания быть полубогом, взирающим на приход человека в Райский Сад.

Я думал, как обойти это и сказать ему что-то, что отличалось от того, что вдалбливали ему его капитаны, и ничего не мог придумать.

— Я не думаю, что смог бы отправиться домой, — сказал он задумчиво. Заявление казалось похожим на что-то расплывчатое, но выражение его лица было красноречивым.

— Нет, — согласился я. — Вы, кажется, намерены держаться подальше от дома. Ваше будущее здесь.

После паузы он спросил.

— Думаете, сумеете решить проблему там, внизу?

— Это зависит от того, какого рода проблема, — ответил я. Мне не хотелось возвращаться ко всей этой болтовне снова, поэтому я был сдержан.

— Ладно, — сказал он. — Желаю вам всего наилучшего.

— Удачи, — ответил я, — ничего не поделать с этим.

Про себя я отметил, что это был только способ положить конец беседе. Я, конечно, не понимал, что чертова ложь сбудется.

Всего было четыре капсулы. Одну загрузили оборудованием, пока капитан д'Орсей составляла расписание одиночных спусков, разделив поровну остальные приспособления по оставшимся капсулам. Зено и Везенков должны были спускаться вместе, а я разделил один из аппаратов с Ангелиной. Я не потрудился узнать, кто составлял распределение людей.

Капсула, которая должна была доставить нас вниз, была основательно сферической, но выпячиваясь в талии, как своеобразная юбка. Основание было экранировано, чтобы защитить внутренности от тепла, возникающего при трении, и край юбки был оснащен маленькими реактивными двигателями для изменения положения корабля. Конечно же, она не имела двигательной установки — ракетные движки были предназначены только для снижения перегрузки, возникающей в разные моменты полета.

Все проходило так, как и ожидалось. Сильная встряска. Сидения были прочно прикреплены и ремни безопасности хорошо пригнаны. Все это вместе взятое наводило на мысль, что никто не был всецело уверенным в неизбежности мягкой посадки.

Большая часть оборудования была закреплена вокруг нас. Все оно было тщательно упаковано, поэтому трудно было рассмотреть, что же там было.

Спуск прошел достаточно гладко, и я не чувствовал особого беспокойства от тяжести, которая навалилась на меня прежде, чем нас тряхнуло. Мы находились в состоянии невесомости некоторое время, и долгие дни проведенные в этом состоянии привели к тому, что оно казалось нам совершенно естественным. Мы были облачены в специально сконструированные герметические костюмы. Обычные стерильные костюмы носят на протяжении нескольких часов. Наши были рассчитаны на то, чтобы их носили три или четыре дня, и могли предохранять нас вдвое большее время без настоящей опасности для жизни. Основные модификации, конечно представляли интерес поскольку имели различные габариты и объемы годной пищи. У нас имелись легкие рюкзаки, содержащие установку очистки воды и пищевые тюбики, которые могли соединиться и разъединяться без нарушения герметичности костюма. Это требовало ловкости акробата, но это можно было проделать. Я не имел сомнений относительно этого, особенно, когда в достаточной мере проголодаюсь. Воздух внутри костюмов находился под давлением и обеззараживающий аппарат подавал его через особую дыхательную втулку. Пластик был достаточно тонок, чтобы сквозь него можно было переговариваться, но мы должны были говорить довольно громко, чтобы слышать, находясь поблизости. Радиофон в капсуле нужно было прижимать к пластику с тем, чтобы можно было вести серьезную беседу с «Ариадной». Я предполагал, что то же следовало делать с передатчиком Хармалла, который я положил во внешний карман.

Мы слышали спокойный голос техника, когда он сказал Катрин д'Орсей, что капсула открывается. Минутой позднее он послал такое же лаконичное послание Зено и Везенкову. Мы знали, что все будет в порядке, когда пришло плохое известие.

— Капсула четыре, — сказал он с болезненной ясностью, хотя и не долго оставался лаконичным. — У вас неправильное срабатывание.

Я взглянул на Ангелину. Она тоже смотрела на меня. Мне стало интересно, а был ли цвет моего лица так же ужасен, как и у нее. Я снял микрофон с его подставки и сказал:

— Какого рода неисправность?

— Вы в безопасности, капсула четыре, — ответил голос. — Неисправен один ракетный двигатель. Ошибка, которую вы не сможете скорректировать, но вы в безопасности. Пожалуйста, будьте спокойны. Парашюты откроются через десять секунд… считайте.

Он не подразумевал, что он считает. Какой-то молчаливый кристалл высвечивал прямо перед ним убегающие секунды. Я подсчитывал в уме, когда внезапно стало страшно, что все неверно и парашют не собирается открываться. Я заинтересовался, насколько жестким будет удар и сгорим ли мы прежде, чем грохнемся о поверхность, и столкновение будет считаться самой большой катастрофой, которая случалась при посадках. Это как-то обнадеживало, но не вселяло надежды.

— Парашюты открылись, — доложил техник. — Капсула четыре, спуск осуществляется нормально. Все находится под контролем.

Я посмотрел на Ангелину снова, и протянул микрофон ей в ответ на сигнал.

— Это ошибка, — сказала она быстро, — если мы не скорректируем ее, что будет?

— Все еще рассчитываем, — ответил техник. — Держитесь, пожалуйста. Капсула один, приближаетесь к поверхности. Считайте до тридцати.

К черту первую капсулу, — думал я. — Что о нас?

— Капсула четыре, — сказал голос с отчетливой ясностью, не давая намека на тревогу, — вы пропустите цель и продрейфуете. Мы попытаемся рассчитать дрейф. Опасности нет… приземление будет мягким.

— Ублюдки! — сказал я. Я попытался устроиться поудобнее, но был жестко закреплен. Мой голос был слышен Ангелине, но может быть не донесся до «Ариадны». Она не отпустила кнопку передатчика, просто опустила микрофон, чтобы поговорить со мной.

— Ты видишь? — спросил я.

— Нет, — ответила она.

— Чертова неисправность! — зашипел я словами, словно они были какой-то вонючей субстанцией. — Этот ублюдок Джухач мешает нам.

Техник говорил капсуле два, что ее посадка осуществлена, и мы слышали согласие д'Орсей.

— Почему? — спросила Ангелина. Глаза ее были широко открыты, она не верила этому.

— Из-за чертовых передатчиков Хармалла. Он знает… он не дурак, если не брать во внимание его навязчивый план. Нас поместят так, что Везенков и Зено смогут первыми найти доказательства. Таким образом Джухач получит новости раньше Хармалла. Может быть, Хармалл не получит их вовсе, это уж точно. Его волшебные грибы не попадут в запретную область, благодаря этому мы выведены из игры! Сто пятьдесят световых лет покрыть для того, чтобы разгадать тайну и у нас хлопнули дверью прямо по окровавленным лицам! Ублюдки!

Я был слишком переутомлен, чтобы попытаться забрать назад микрофон и выразить им то, что я о них думаю! Но Ангелина, всегда осторожная, вряд ли позволила мне это сделать.

— Мы не знаем этого, — сказала она. — И даже если бы это было правдой…

Она не закончила свое предложение.

Капсула три, с Зено и русским, приближалась к поверхности. Когда это подтвердили, Ангелина вновь открыла канал связи. Я должен восхититься ее спокойствием.

— Как далеко от цели мы шлепнемся? — хладнокровно спросила она.

— Еще не определили, — сказал техник. — Погодите. Мы зафиксируем точно как только вы снизитесь. Вы дрейфуете на юго-запад.

Я попытался вспомнить рельеф местности, но не смог. Одно направление казалось одинаково как хорошим так и плохим, так же как и другое. Я несколько раз выругался про себя, надеясь, что это заставит меня почувствовать лучше.

Затем мы получили предупредительный сигнал о посадке и я начал отсчитывать секунды. Это не было необходимостью, но успокаивало. Моя мать всегда говорила мне, что ругань является симптомом недостатка воображения.

Мое тело теперь наливалось тяжестью, и я ужаснулся на мгновение, ожидая удара, уверенный в том, что мои кости, ослабевшие при нулевой силе тяжести, непременно переломаются. Я сцепил пальцы и закрыл глаза…

…и мы приземлились ревя, качаясь, кренясь и закручиваясь.

Какие-то мгновения у меня возникло ощущение неправильности того, что капсула опускается и раскачивается. Затем я понял.

— Мы плывем! — сказал я слишком слабо, чтобы это могло показаться криком, — Они зашвырнули нас в чертово море!

Грохот стих, сменившись слабым звуком, напоминавшим постукивание пальцами по металлической поверхности.

— Могло быть и хуже, — добавил я на удивление спокойно, — это дождь.

— Привет, «Ариадна», — сказала Ангелина. — Как далеко мы от цели?

— У нас уже есть точные данные, — доложил техник. — Вы — в ста шестидесяти километрах.

Я снова выругался, демонстрируя свой недостаток воображения. Что еще было делать?

— Мы приземлились на воду, — доложила Ангелина.

— Вы приземлились в районе, который мы назвали заболоченным, сообщил техник. — Думаю это очевидно.

— Далеко ли от нас суша?

— Я полагаю, вы имеете в виду твердую поверхность… участок поверхности, прилегающий к цели?

Она и в самом деле хорошо владела собой. Все что она сказала, было:

— Да, я именно это и подразумевала.

— Около ста километров, — сказал он. — Возможно, чуть больше. В действительности, хотя там большая часть вода, это только лучше для вас. В капсуле находятся спасательные средства, плот. В капсуле два есть моторный глайдер, но доставить вас на нем не смогут, он рассчитан на одного человека.

Она искоса глянула на меня.

— Они упаковали с нами плот, — сказал я. — Они знали, куда они нас посадят.

Она покачала головой, все еще не веря, что мы стали жертвами подлого заговора. Она опустила микрофон, и пятьдесят секунд мы прислушивались к дождю. Тяжесть придавила меня, и без сомнения, ее тоже. Кости не были поломаны, но мне стало интересно, как же это я ухитрялся таскать такие тяжелые кости в течение многих лет своей жизни.

— Ли, — сказал новый голос. — Ты там, Ли?

Я взял микрофон и сказал:

— Привет, Зи. Я здесь. Все еще в упаковке. У вас дождь?

— Нет, — сказал он. — Небо ясное.

— Некоторым людям не везет.

— Мы можем чем-то помочь?

— Сомневаюсь, — сказал я. — Посмотри с такой точки зрения… пока вы анатомируете разлагающиеся трупы в куполе, мы будем здесь, где происходит настоящее действие, наслаждаясь предоставленными каникулами.

— Это не помощь, — сказал он.

— Может быть пока не помощь, — угрюмо буркнул я.

— Извини, — сказал он. — Не будем об этом.

— Пустяки!

"Ариадна" ждала, чтобы прийти снова. Появился новый голос. Я узнал его раньше, чем он представился. Это был Джухач.

— Доктор Каретта, — сказал он, — мы все очень расстроены. Я могу заверить вас, что перед спуском двигатели проверяли. Не могу понять, что сработало не так, и почему.

— Это уже произошло, — сказал я, поймав предостерегающий взгляд Ангелины. Ваш техник сказал, что у нас на борту есть спасательный плот. Надеюсь, он оснащен пропеллером. Из меня плохой гребец.

— Сколько времени вам понадобится, чтобы соединиться с остальными у купола? — спросил он.

— Несколько дней, — ответил я. — Хотя, возможно, несколько больше. Надеюсь, к тому времени когда мы доберемся до купола, он будет надежно стерилизован. Нас беспокоит вопрос, хватит ли нам пищи и ресурса регенерационной установки. Если один из костюмов неисправен, мы умрем. Вы понимаете, о чем я говорю?

Если он и заметил, что я чересчур агрессивен, то своим голосом этого не выдал.

— Вы будете нести с собой радио, — сказал он. — Таким образом мы сможем засечь ваше местоположение и будем направлять вас, если вы собьетесь с пути.

— Я полагаю, мы можем верить вам, поступая соответствующим образом?

— Конечно, — ответил он.

— Хармалл есть? — спросил я.

— Он возле меня.

— Привет, Ли, — раздался голос Хармалла. Он звучал совершенно спокойно и нейтрально. — Мы извиняемся за неполадки. Никто не виноват. Я уверен, вам ничто не угрожает.

— Вероятно нет, — сказал я, — но боюсь, это затруднит миссию.

Он знал, что я имел в виду, но не придал значения.

— Ничего не поделаешь, — сказал он. — Постарайтесь побыстрее примкнуть к остальным. Тем временем, я уверен, Зено и доктор Везенков сделают все, что смогут.

— Мы сможем вернуться назад вовремя, чтобы зарыть их, если они ошибутся, — прорычал я, сдерживая дыхание. Это не было своеобразной передачей другим.

Я положил микрофон назад в гнездо и повернулся к Ангелине.

— Ну, — сказал я, — по крайней мере мы уже здесь.

Мы видели множество картин, вариации на тему болотной страны, но камера никогда не подготовит вас к восприятию действительности. Мир имеет три измерения, которые камеры никогда не улавливают. И я не подразумеваю это в буквальном смысле. Когда вы смотрите фильм, вы — сторонний наблюдатель, который заглядывает внутрь. Когда же вы на месте, сцена окружает вас и полностью захватывает ваше сознание.

Казалось, вокруг больше цвета, чем можно передать в картине. Поверхность воды выглядела плоскостью, окруженной листьями, чьи края были рифлеными и покрытыми прожилками, и они, казалось, тянутся группками по три из центральных стеблей, заканчивающихся чашеобразными желтыми цветами. Разнообразные насекомые кружились над цветами по двое-трое, мечась взад и вперед, когда коротко окунались в середину цветка, из которой томно распускались лепестки.

Ближайший «остров» был в шестидесяти, или около того, метрах в стороне и состоял из огромного одинокого дерева, вокруг которого собиралась свисающая шапка растительности. Невозможно было сказать, сколько одиноких растений были перекручены в безумной путанице, но по крайней мере не менее пятидесяти видов. Большая часть цветов была белого и желтого цвета, но были также и алые, и фиолетовые. Цветы на дереве были розовыми. С расстояния острова и отмели, поросшие травой, давали иллюзию, что вода представляет собой озеро, совершенно заросшее.

Звуки сигналящих насекомых — негромкое раздражение или простое стрекотание — были внятно слышны через пластик моего костюма.

Дождь прекратился, но небо еще не прояснилось. Все выглядело так, словно он мог снова начаться вскоре, но насекомые, казалось, пытаются наверстать представившуюся им возможность.

Так называемый спасательный не был надут. Когда мы впервые глянули на него, настроение упало: это была булочка из пластика, выглядевшая тщательно сложенной дождевой накидкой. Мы ослабили проволочную петлю, державшую ее в бандаже, и стали свидетелями маленького технологического чуда. Конструкция лодки была впрессована в пластическое волокно как его молекулярная память, и прямо у нас на глазах, оранжевый материал раскатался и постепенно принял желаемую форму. Она была длинной, плоскодонной и не слишком широкой, но очень жесткой и крепкой для своего веса. В дополнительном ранце были изогнутые прутья для поддержки пластикового навеса в средней части корпуса. Спереди и на корме находились каркасы, на которые можно было натянуть резиновые мембраны для того, чтобы остановить прорывающуюся внутрь воду. Мембраны, как и чрево лодки, были окрашены в ярко оранжевый цвет. Это действительно была спасательная лодка — теоретически, любой человек был в состоянии использовать ее для своего спасения.

Ха, ха.

Были винт. Действительно, имелся и мотор, приводимый в движение электрохимическим энергетическим пакетом. Энергетические пакеты были у нас в избытке, но у меня все еще оставались сомнения относительно его конструкции. Пропеллер вращался над водой, но вопреки предохранительной петле, он выглядел ужасно уязвимым от сучков и веток в такой загрязненной воде. Я не тешил себя иллюзией, что наш мотор будет достаточно мощным, чтобы нести нас поверху, спасательная лодка была сконструирована для спасения в земноподобных морях. Довольные собой, мы забрались внутрь. Главная проблема, с которой нам пришлось столкнуться — или, чтобы быть совершенно точным, наиболее проблематичное решение, которое мы должны были принять — был вопрос, что взять с собой на лодку. Вахтенный офицер на «Ариадне» зачитал нам перечень всего, что было у нас на борту и затем мы стали торговаться. Было жалко оставлять аппаратуру, доставленную с Сула "Земным Духом", но более сложные виды приборов были слишком громоздки. У нас было достаточно энергетических пакетов и припасов для наполнения наших костюмов, и нужно было оставить место и для них. Конечно, мы должны взять радио. На всякий случай взяли пару весел, ружье и сигнальный пистолет. Мне это казалось ненужным, но, как заметила Ангелина, мало ли что встретится нам на стокилометровом пути?

Как мало она знала.

К тому времени, когда все было готово, наступил уже полдень. Следовало бы остаться и провести ночь на привязных сидениях капсулы, которые бы обеспечили нам удобный сон по сравнению с тем, который нам предстоял на протяжении будущей недели. Но мы торопились, потому что должны были достигнуть купола раньше, чем закончится автономный комплект наших костюмов. Опечатав капсулу, мы отплыли и сообщили об этом Зено… «Ариадна» была вне прямой связи.

Путешествовать на лодке было лучше, чем пешком, но и она не была достаточно быстрой, кроме того курс, который мы держали, был неопределен. Нельзя было надеяться двигаться по прямой линии — мы вползли в лабиринт и лишь один вариант был возможен, поворачивать и снова поворачивать, стремясь все время держаться к северо-востоку. Мы петляли, разворачивая румпель туда-сюда.

Мы продвигались около часа, когда винт натолкнулся на скрытую водой береговую полосу. Я предполагал, что это будет постоянной проблемой, но невозможно было предположить, как долго это будет продолжаться.

Пока лодка дергалась среди обломков веток, Ангелина наблюдала за лягушками, двигавшимися возле нас. Они были небольшими, раскрашенными в яркие цвета. Некоторые разевали морды с пульсирующими жилами, жуя листья. У некоторых глаза были расположены высоко, как у земных лягушек, так что они могли высматривать насекомых и хватать их налету клейкими языками. Я видел как одна поймала крупную муху и моментально ее проглотила. Значительно более крупные особи были на островах, мимо которых мы проплывали, они не могли жить здесь, на древесном мусоре, так как были очень тяжелыми.

— Сколько разновидностей лягушек можно увидеть с этой точки? спросила Ангелина, когда я вновь опустил винт обратно в воду и посадил двигатель на место скобами.

— Откуда, к черту, мне знать? — огрызнулся я. Очистка винта — работа не из приятных.

— Вряд ли есть хотя бы две похожих, — продолжала она свои наблюдения. — Даже когда похожа форма, отличается раскраска.

— Наши домашние лягушки имеют разную расцветку, — сказал я. — Они разнообразны по форме и меняют цвет, маскируя себя.

— Эти лягушки не маскируются под цвет окружающей среды, — возразила она. — Это, скорее, предупреждающая окраска. Хотя можно только предполагать кого они предостерегают.

— Вероятно, здесь существует большее разнообразие, — допустил я. Но цвета могут означать что-угодно: ухаживание, приближение хищника.

Как только лодка снова двинулась, лягушки попрятались, их большая часть нырнула в воду, когда увидела оранжевый нос, движущийся прямо к ним. Это была разумная программа поведения — если сомневаешься, послать все к черту.

— А знаешь, — сказала Ангелина, — здесь достаточно приятно.

Сразу после этого, конечно же, пошел дождь.

Когда стемнело, мы решили пришвартоваться к одному из ближайших островов. Мы выбрали один крупный, по-настоящему походивший на твердую поверхность, в надежде размять ноги. Я попытался провести лодку в грязный проход в тени густых веток деревьев, где на плаву не было обильных обломков. После безуспешных попыток подгрести румпелем, я взял весла, надеясь при помощи рычага направить ее в нужное направление. Опершись на свисающую ветку, я чуть не упал, так как она прогнулась. Тогда я попробовал протолкнуть весло под воду, зная, что здесь должно быть мелко. Это позволило маневрировать лодкой так, как я хотел, и Ангелина помогала мне. Когда я запустил весло в воду, то получил испуг, который трудно испытать в жизни.

— О боже! — заорал я и отшвырнул весло в сторону.

Вцепившись зубами в его конец, прямо в пластмассу, свисала штуковина, похожая на морского угря, с коричневым туловищем, длиной и толщиной с мою руку. Она безумно билась, возможно, находя не слишком приятным факт извлечения ее из грязевого мира обитания.

Весло приземлилось в воду и временно исчезло под поверхностью. Когда оно всплыло снова, я тщательно изучил его и передал Ангелине. На нем четко виднелись отметины зубов. Если бы на месте весла оказалась нога, один из нас мог лишиться герметичности своего костюма и, возможно, вынужден был бы продвигаться на одной ноге.

— Хорошо, — сказал я, — что никто не становился в воду.

Дождь слегка накрапывал. Небо было свинцово-серым, без какой-либо отметины луны или звезд. Сумерки спускались быстро, оставляя нас в стигианской печали. Мы вышли на берег, но пробиться сквозь ветки и обломки деревьев было трудно, так что нам пришлось вернуться обратно к лодке, где мы натянули мембраны таким образом, чтобы оказаться хоть в каком-то укрытии внутри.

Я в растерянности огляделся.

— Не лучшее место для сна.

— Голая земля хуже, — ответила Ангелина. — По крайней мере, оснований считать иначе у нас нет.

— Если это устроил Джухач, — сказал я, — то мы в неоплатном долгу перед ним.

— Он достаточно беспокоится о себе, — ответила она. — Даже если это подстроил он, вычеркни все это из головы. Кто-угодно может потерять равновесие, когда проведет лучшие годы своей жизни, просыпаясь каждые десять лет или около этого для того, чтобы пару недель поработать пастухом на крохотной жестянке, полной машин. Во всяком случае, я считала, что ты одобрял его действия. Твоя мать могла бы.

Я вспомнил, что говорил о прямолинейности. Как только забывчивость прошла, я пошел на компромисс. Простил ей недостойный щелчок и оставил отмщение для Джухача.

— Ночь будет долгая, — сказал я. — Может быть было бы лучше продолжить движение. Даже если мы покроем лишь несколько сотен метров, это уведет нас дальше.

— Если мы налетим на скалу, — заметила она, — то по-настоящему застрянем здесь.

Она подперла подбородок рукой. И была права. Спешка ничем не поможет, если в ближайшее время мы погибнем.

Я вызвал Зено, чтобы узнать, что происходит на месте, где мы должны были быть.

— Мы у купола, — сообщил он, — но не собираемся выступать в ночь. Нужно захватить оборудование. Пока же, просто разобьем временную палатку. Если тебе от этого станет лучше, то могу сообщить, у нас начался дождь.

Когда в зону связи вошла «Ариадна», я описал все ей. Они быстро сообщили наши текущие координаты. Мы не слишком далеко ушли от места посадки. И это было неудивительно. Но я надеялся, что визуальные впечатления могут быть обманчивы.

— Лучше попытаться уснуть, — сказал я Ангелине. — Я сейчас спать не буду. Не думаю, что что-то произойдет, но будет спокойнее, если пару часов я побуду на карауле.

Какое-то мгновение я думал, что она последовала моему совету, но вдруг она вздрогнула и уселась спиной к перегородке и взволновано задышала. Я выключил свет, присел и стал вглядываться вперед. Снаружи ничего не было видно, даже когда мои глаза привыкли к темноте. Света звезд не было видно совершенно.

В подобных условиях у любого падает чувствительность к звукам. А пластмассовый костюм вообще отрезал много звуков, по сравнению с теми, что я обычно слышал. Но все же доносились тихие шумы, полностью захватившие мое внимание. Кваканья, к которому мы привыкли на Земле, не было. Это были свистящие шумы — звуки, которые могли напоминать высококлассный свист или звук флейты — но кто их издавал: позвоночные или беспозвоночные, я сказать не мог. Ближе ко мне раздавались частые пошлепывания, издаваемые, как я предполагал, лягушками, выныривающими из-под плота. Пару раз нас мягко подталкивали снизу, я подумал, что это угреподобные существа пробуют лодку на вкус.

Наконец я позволил своим мыслям пуститься в долгий путь — в запутанную паутину воспоминаний из недавнего и отдаленного прошлого, которая нарастала постепенно и несвязно. Усталый от дневных мучений, я должен был заснуть, но мне не спалось. Когда лодка резко накренилась, я мгновенно насторожился.

Вероятно, не только я удивился. Снаружи тоже раздался необычный фыркающий звук. Нацелившись фонарем на источник звука, я включил его. Фырканье мгновенно умолкло со своеобразным гнусавым шумом, но затем вновь разразилось визгом.

Мои глаза не очень хорошо восприняли вспышку, хотя и не так, как у загадочного существа. По крайней мере я знал заранее, что это произойдет. Для него (или может быть нее) это была совершенно немыслимая ситуация. Я увидел большие вглядывающиеся глаза, скорее смешные, чем страшные, и округлый череп, выравнивающийся на краю морды. Зубатый рот находился снизу. Но в первый момент я обратил внимание на резиновые губы, морщинящиеся над зубами, и секундой позже что-то ударилось о пластик купола с резким шур-р.

Затем, существо исчезло, растворившись в грязной тьме.

Ангелина, сидя прямо, сказала:

— Что это было?

Я направил фонарь в ее направлении, заставив ее прикрыть глаза серебрящейся рукой.

— Не знаю, — ответил я. — Оно выглядело как гибрид плезиозавра и морского льва, но я видел лишь голову. Думаю, тело отдыхало на берегу, пока шея исследовала листья. Мы привлекли его необычностью линий. Чертово существо вздумало проткнуть мне глаз и было озадачено не меньше меня.

— Большое? — допытывалась она.

Я кивнул.

— Большие особи выходят порезвиться, когда темнеет, — сказал я. — Вот почему мы никогда не видели их в фильмах. У него большие глаза, хотя… оно не охотится с помощью обоняния.

Она выглянула в кромешную ночь и сказала:

— Должно быть, оно есть много морковки. — Это было скрытое упоминание древнего фольклора.

— Оно не выглядело очень уж опасным, — сказал я. — Маленький рот. Меня беспокоить лишь одна деталь.

— Какая?

— Отмель является специфическим оборонительным рубежом, на котором можно проводить большую часть своего времени, находясь под водой. На земле его обычно атакуют амфибии. Он может не быть чудовищем, охотящимся ночью.

Она мгновение подумала, затем сказала, что вскоре мы выберемся из болота и станет получше.

Я вынужденно согласился.

Как говорят знающие люди, самое темное время наступает перед рассветом. Это, как и большинство вещей, о которых «говорят», дьявольская ложь. Перед рассветом небо начинает постепенно получать освещение из-за эффекта преломления света в атмосфере. Часы перед нашим первым рассветом на Наксосе казались даже более светлыми от факта, что в облаках были просветы. Дождь ослабел и появились звезды.

Я и в самом деле проснулся, словно для того, чтобы проверить все это. Я был уже готов очнуться от дремы, когда наступила ночь из-за крайней десинхронизации между природными событиями и искусственным днем-ночью на борту "Земного Духа", который сохранялся и на «Ариадне». Ночь на Наксосе была разделена на десять земных часов. Я привык всегда спать до семи (я мог бы ложиться и после семи, если бы не опасался ночных кошмаров). Следовательно, я проснулся за час до рассвета, и загляделся на яркие звезды, чей свет просачивался сквозь щели в "лодочной кабинке".

Я хорошо все видел, это казалось самой естественной в мире вещью.

Когда я двинулся, лодка накренилась и Ангелина проснулась. Можно сказать, она была готова вскочить в любую минуту, ее рука инстинктивно легла на ружье, лежащее у меня на коленях.

— Что случилось? — прошептала она. По крайней мере, это звучало как шепот. Я слышал слова и этого было достаточно, чтобы удовлетворить ее.

Я не стал включать фонарик, просто положил ладонь на ее едва видимую руку, успокаивая.

— Ничего серьезного, — произнес спокойно. — Осмотрись. Подожди пока.

Мне стало неловко, что я говорю как Везенков. Но сказанное ее удовлетворило.

После минутного размышления, во время которого я сосредоточился на вещах практических, прежде всего человеческого сосуществования, почти забыв о традициях галантности, я передал ружье ей, прикладом вперед. Взамен оставил себе сигнальный пистолет. В нем было только два заряда, но грохот был чудовищным, не многие пугаются ружейных выстрелов, но яркой вспышкой можно обратить в бегство кого угодно, включая и тиранозавра.

Я был осторожен и не опускал ноги в воду, когда выбирался на берег. Никаких признаков моего длинношеего приятеля не было. Я постоял в тени ближайшего дерева совершенно спокойно в ожидании, пока не успокоюсь на все сто процентов, возвращая себе уверенность и бдительность. Звезды были все так же ярки, много ярче тех, что мы видим с Земли. Сеть веток, которая протянулась от ствола дерева как раз над моей головой, бросая причудливую паутину очертаний звезд на поверхности, как ореол, окружающий район темноты.

После шести или семи минут, я прошел через паутину решетчатых теней и начал двигаться через густой пролесок так спокойно, как мог.

Что-то размером с небольшую свинью, жирное и длинноногое, метнулось прочь с моей дороги по направлению к воде. Я принял это существо за крупную лягушку, хотя и не смог разглядеть ее отчетливо. Что-то еще вырвалось прямо из-под моих ног, и я тотчас ощутил зубы, вцепившиеся в искусственную кожу сапога. Но безногое существо всего лишь желало убраться с моего пути.

На всякий случай я попытался ступать более осторожно.

Посредине участка открытого пространства лежала область поверхности, где растительность была не столь буйной и запутанной. По крайней мере она выглядела почти плоской. Я направился туда, демонстрируя, таким образом, опасности разведки. Я не побеспокоился спросить себя, почему это выглядело плоским. Ответ же получил тогда, когда достиг этого места и правой ногой ступил на него. Это вовсе не была твердь, это был участок воды.

Я вскрикнул и попытался откинуться на спину, но потерял равновесие. Если бы озерцо было глубоким, я кувыркнулся бы вперед и полностью ушел бы под воду. Но на счастье мои ноги коснулись дна, я тут же вцепился рукой в траву, а левой ногой оперся о заросший травой берег.

Затем, что-то вцепилось мне в ноги, сжав их вместе, и я понял, что попал в беду. Первым делом я попытался разнять эту хватку, но не сумел даже двинуть ногами. Тогда меня начали тащить под воду и я оказался перед перспективой окунуться в грязь, беспомощно пытаясь сохранить равновесие, в то время как что-то продолжало тащить меня к себе.

Мне нельзя было стрелять из пистолета вниз из опасения, что это повредит мне больше, чем напавшей твари, поэтому я нацелился в небо и надавил на спусковой крючок. Выстрел взметнул вверх яркую желтую искру, затем распустился красным огненным цветком, опалив весь остров адским огнем.

По крайней мере вы понимаете, что на это дьявольское пламя отреагировали местные обитатели. Мой мозг сосредоточился на других вещах и обстоятельства не оставляли мне достаточно времени для регистрации окружающих, но я все же разглядел с полдюжины неуклюжих созданий, представлявших из себя помесь бычьей лягушки и черепахи. В траве образовывались извилистые полосы, когда они убегали на своих неловких перепончатых ногах. Я увидел еще что-то краем глаза… что-то, что двигалось несравненно быстрее и гораздо более непринужденно. Не могу с уверенностью утверждать было ли у него две или четыре ноги, но оно не ползло… оно бежало. Я слышал шлепанье, точно местные хозяева возвращались в свои воображаемые замки, конечно, находившиеся ниже уровня воды.

Ничего воображаемого, тем не менее, не было в штуковине, вцепившейся мне в ноги. Самым неприятным было то, что вспышка красного света не произвела на него впечатления. Я уже собирался закричать, зовя на помощь, когда на краю провала показалась Ангелина с оружием наготове. Я указал на поверхность в метре передо мной, в том направлении, куда меня тащила эта тварь.

— Пару выстрелов туда, — попросил ее.

Ангелина выстрелила и я мгновенно почувствовал облегчение. Хватка на моих лодыжках ослабла и вода забилась, как казалось, дюжиной молотящих щупалец. Я отполз и посветил фонариком, который держал в левой руке. Точно корчащиеся руки захватывали листья на поверхности, мы видели — неистовое бурление воды усиливалось.

— Смертельное ранение, — прокомментировал я. Точное определение, конечно, существо мертво.

— Идем назад? — спросила она тоном, подразумевающим, что мне не следует сидеть здесь.

— Нам, ученым, нельзя позволять себе пугаться обычных опасностей, стал внушать я ей.

— Конечно, — согласилась она, — но ты дойдешь назад до лодки?

— Да, черт побери, — ответил я. — Вернемся утром посмотреть, что же это было.

Мы вернулись как только забрезжил ранний утренний свет, взглянуть на то, что можно было еще увидеть. Озерцо все еще бурлило и было окрашено в специфический молочно-розовый цвет. Я использовал искусанное весло, чтобы вытащить существо. У него было двенадцать щупалец, каждое почти полутораметровой длины, и сложное тело, бывшее очень мягким и, вероятно, способное изменяться.

— Можно назвать это головоногим или анемоном подземного моря? спросил я. Это было не ясно.

— У этих существ красная кровь, как и у нас с тобой, предположительно сказала она.

— Да, — согласился я. — Беспозвоночные и напоминают позвоночных. Нет гемоглобина, но имеется что-то, заменяющее его. Замечательное химическое постоянство, если я правильно помню.

Она погрузила руку в молочно-розовый суп, словно испытывая строение желе.

— Тогда что-же это за гадость с кровью? Просачивающаяся протоплазма?

Я не знал и отвернулся в сторону, исследуя все, что не заметил во время ночной драмы. Я заметил его метрах в двадцати в стороне. Одно из крупных, раздутых созданий, которое не могло хорошо двигаться. Оно было, конечно, мертвым. Я приблизился, заинтересованный, погибло ли оно от потрясения, вызванного неожиданным светом.

Причина смерти была совершенно очевидной и значительно более примечательной. Существо было пригвождено к грунту, нанизано на древко из тонкого куска дерева, которого, возможно, ночью не было. Я вытащил древко и увидел, что было сделано. Пика пронзила лягушкообразное существо через шею.

И она не напоминала копье. Вне всякого сомнения это было именно копье. Я подозвал Ангелину.

— Смотри, — сказала она, глядя на сморщенный труп. — Когда эти существа истекают кровью, они не просто ее теряют, они растекаются.

Совершенно точно, под телом образовалась молочная липучка.

— Да, вероятно, — согласился я. — Но то, что у меня в руках, гораздо более примечательно.

Она изучила копье и уставилась на меня. Лицо ее выражало большее, чем она могла бы выразить словами.

— Люди-лягушки, — сдержанно хмыкнула она.

— Когда я включил фонарик, — спокойно произнес я, — что-то бросилось прочь. Я не разглядел, что это было, только сам факт движения. Нисколько не похоже на этих уродливых созданий, — указал я на убитое существо. Оно было больше похоже на жабу, чем на черепаху, но по-всему было видно, что прыгать не могло. Его члены не могли формироваться под воздействием собственного разума или служить одновременно ногами и плавниками. Они были трехпалыми, но никаких признаков костей пальцев не наблюдалось; заканчивались они веерами из ткани. Глаза были небольшими, круглыми и черными, а рыло округлое, как у свиньи.

— Это изменяющееся существо, — заметила Ангелина.

— Да, — подтвердил я. — Оно изменяет все.

Мы медленно пошли назад к лодке.

Я взял микрофон и потребовал внимания всех, кто мог слышать. Дежурный офицер с «Ариадны» ответил немедленно, но я должен был подождать Зено. Наконец, отозвался и он.

— Этот мир вовсе не так примитивен, как внешне выглядит, — сказал я. — Есть доказательство присутствия здесь разумной жизни.

— Какое доказательство? — спросили с орбиты.

Я рассказал.

— Подождите, — сказал офицер. — Я вызову капитана.

— Как, оно оставило свой ужин? — спросил Зено, не выказавший особого удивления поворотом событий.

— Я отпугнул его вспышкой света, — пояснил я. — Наше прибытие сюда, кажется, имеет травматологический эффект на все и всех.

— Как было заточено копье?

— Ничего сложного, — ответил я. — По-моему его заточили куском камня. Древко достаточно рядовое… оно растет в этих болотах. Это не говорит о высоком уровне развития технологии. Это не то место, где можно было бы надеяться на раннее развитие кремневого топора.

— Тогда, может быть, вовсе и не разумные, — сказал Зено. — Животные также используют инструменты.

— Заточка предполагает терпение и предвидение, — заметил я. Конечно, это не довод. Многие животные думают после свершения. Так или нет, но "мышь строит планы, а собака их осуществляет".

— Что там еще за пика? — спросил новый голос с более чем заметной агрессивностью. Это, конечно, был Джухач. Понятно было, что он недоволен.

Я повторил свой рассказ.

— Вы лжете, Каретта, — сказал он. — Это всего лишь уловка.

Я был поражен.

— Зачем мне это? — спросил я.

— Вы знаете чертовски хорошо, — ответил он. — Вы пытаетесь саботировать эту миссию.

Он обнаглел, — подумал я. — По всему видно, он — параноик.

— А вы действительно уверены, что посадили людей там, где нужно? спросил я его. — Я мало разбираюсь в механике, как вы знаете… вмешиваться в работу двигателей мне не по силам.

— Вы сошли с ума, Каретта.

— Теперь-то я знаю, что вы — нечестный человек, — парировал я.

— Ничто не говорит о существовании разумной жизни на Наксосе. Ни данные зондов, ни сообщения наземного экипажа. Это невозможно! Там нет ничего более привлекательного, чем амфибии — ни рептилий, ни млекопитающих.

— Ладно, — примирительно сказал я, — теперь такие данные есть. И вам не нужно насиловать себя. Наземная партия ничего не нашла потом, что она приземлилась в чертовски неудачном месте. Здесь, где развиваются события в болотах все дело. И ваша неисправность зашвырнула нас точно туда, куда и следовало. Случай разбивает маленькие трюки, не так ли?

— Это вы используете трюки! — воскликнул Джухач. — Но этот не сработает. Вы не сумеете провалить миссию подобным образом. В действительности, вы абсолютно не в состоянии ее провалить.

Я покачал головой и передал микрофон Ангелине.

— Капитан Джухач, — произнесла она достаточно слащаво, в соответствии с обстоятельствами. Это — Ангелина Хесс. Артефакт настоящий. Он совершенно недвусмысленно исполнил свое функциональное назначение. Это предполагает разум. Это не означает, что мы имеем здесь какую-то альтернативную разумную расу… но, во всяком случае, кого-то, кто может сначала думать, а потом создавать оружие. До тех пор, пока мы не узнаем больше, мы не можем говорить много об этих существах. Даже птицы и ослы на Земле могут делать фокусы в определенной последовательности. Это не может быть ничем другим. Но это не мистификация, и мы с Ли Кареттой вовсе не являемся частью заговора, направленного против вас и вашей миссии. Я прошу вас поверить в это.

— Хотел бы суметь, доктор Хесс, — ответил Джухач. — Во всяком случае, мне бы хотелось, чтобы так было.

Больше он ничего не сказал.

— Зено? — спросила она.

— Я все слышал, — подтвердил Зено. — Что я могу сказать?

— Единственный, кто его может убедить — Катерина д'Орсей, — сказала она. — А ее убедить сможешь только ты. Только ты сможешь оправдать Ли.

— Я попробую, — пообещал он.

Ангелина отключилась и посмотрела на меня. Я достал маленькое устройство Хармалла из кармана и раздраженно разглядывал его.

— Со мной такого никогда не случалось, — сказал я. — Думаю, я его исковеркал.

— Оставь, — сказала она устало. — Нам еще долго идти.

Каждый шаг, который мы делали, казалось был более длинным и более трудным. Более сложным по любым меркам.

— Только подумать, — посетовал я, — ведь Шуман предлагал мне отказаться.

Никогда, ни одно мгновение я не размышлял об этом. Почему никогда никто не избегает того, чего от него ждут?

— Я не знала, — угрюмо сказала Ангелина.

— Мы входим сейчас в жилые отсеки, — сказал Зено. Его голос, даже по радио был кристально чистым и так же прочен, как и камень. Я ничего не узнал. Он знал, что мы прислушиваемся и они с Везенковым не нуждались в любых незначительных остановках. Ангелина очищала пропеллер. Мы прошли большой путь за всю первую половину дня и вынужденная остановка была первой.

— Большинство тел в спальных мешках, — комментировал Зено. — Один у радио. Он пытался одеть стерильный костюм, но не успел. Что-то поразило их быстрее. Тела кажутся хорошо сохранившимися. Нет очевидных внешних признаков для того, чтобы строить какие-то предположения. Я заканчиваю… Везенкову нужны мои руки. Я расскажу обо всем, когда мы вернемся.

Я отвернулся от радио, чтобы выглянуть наружу.

— Не беспокойтесь об этом, — сказал я. — Нам следует вести наблюдение.

Ангелина даже не взглянула.

— Зачем? — спросила она.

— В сторону правого борта. Метров двадцать. Над поверхностью появилась пара глаз.

Я смотрел теперь в другом направлении, пытаясь не подавать вида, что я что-то заметил. Ее взгляд тоже был обычным.

— Ты прав, — сказала она. Кем же мог быть один из наших ночных посетителей?

— Глаза по правой стороне у того, что фыркнул мне в лицо, — сказал я. — Но у этого сверху, как раз, чтобы смотреть.

— Ты хочешь стрелять? — Нет. Это может быть она. Как ты думаешь, у них разумный интерес?

— Не болтай, — сказала она. Она провернула пропеллер испытывая, затем стала устанавливать двигатель в рабочее положение. — Направимся в его направлении? — спросила она.

— Он только поднырнет, сказал я. — Мне даже кажется, что он последует за нами. Он мог бы даже постепенно принять наш облик. Возможно, мы напоминаем ему еду.

— Все что у нас есть, это некоторые образцы ткани от мертвых существ на островке, — заметила она. — Я захватила их.

Ангелина завела мотор и направила лодку в сторону нашего движения. Затем я оглянулся назад, на наблюдателя. Он исчез.

— Сможем ли мы убраться с его территории к вечеру? — спросил я ее.

— Не знаю, — ответила Ангелина. — Мы можем вскоре получить новую поломку. Тебе что, не терпится прогуляться?

Особенного желания пройтись пешком я не испытывал, но перебираться вброд мне и вовсе было не по нраву. Я сказал об этом.

Небольшое создание похожее на ящерицу-василиска промчалось через плотики из листвы к бортовому отверстию, демонстрируя как можно бежать с гибким горизонтально качающимся хвостом. Разноцветные насекомые усеяли купол везде, где было пустое пространство, и отдыхали. Светило солнце, но на западе появились крупные облака, которые медленно продвигались к нам. Было очевидно, что нам не избежать и мы все равно попадем под дождь.

Ангелина открыла одну из пластиковых сумок и начала осматривать ее содержимое.

— Эта, молочного вида гадость, которая сочилась вместе с кровью, сказала она, — была необычна.

— Это выглядит как гель, который сочится из мертвых слизняков в смертельных выделениях, — заметил я.

— Существо, на которое ты наступил было беспозвоночным, не так ли? сказала она.

— Верно.

— Но другое было обычной жабой. Нет никакой связи.

— Вероятно нет.

— Беспозвоночные используют тур горное давление для того, чтобы сохранить свою форму, — сказала она. — Ты надеешься на их выделения. Не надейся, что такое же выделение у позвоночных.

— Не много мы сделаем, если будем придерживаться какой-то одной идеи об их биохимии, — отметил я.

— Есть что-то основательно странное в животном царстве их жизненной системы, — упрямилась она. Я не собирался противоречить ей.

— Разумные амфибии невозможны, — сказал я. — Взгляни на пальцы земных лягушек. Нетрудно представить их модифицированными в руки с отстоящими пальцами. Некоторые разновидности жаб очень хорошо хватают, на самом деле. Живя главным образом под водой, они обладают потенциальной возможностью развить крупные головы для того, чтобы говорить. Всматриваясь в это объективно, можно заинтересоваться, почему же лягушки не сделали этого на Земле? Как расточительно изобретать рептилий и млекопитающих, чтобы достигнуть по-настоящему вершинного образца. Если бы условия были бы верны для земных амфибий, путь, который они преодолели здесь… мы могли бы произойти от собственных жаб.

— Бородавки и все такое прочее, — добавила она.

— Не помнишь ли чего-то подобного у тритонов? — спросил я ее.

— Насколько помню, нет.

— Жаль, наше управление этими эксцентричными особями приводит их к вымиранию, — заметил я. — Было бы интересно увидеть тритонов и аксолотлей во плоти. — Еще глаза, — сказала Ангелина. — Снова по правому борту на том же расстоянии. Две пары.

Я посмотрел. Они снова маячили там. Не двигаясь. Только следили за нами и пыхтели.

— Они не используют копья, — сказал я. — Они не могут.

Я не был достаточно уверен, хотя и утверждал так.

— Зонды никогда не отмечали что-либо подобное им, — сказала она.

Мы оба знали, что это ничего не значит. Существует миллион мест на Земле, где вы можете скинуть зонд, который сидел бы годы, но так и не обнаружил бы ничего более интересного, чем насекомые. Вы можете приземлиться посреди зоопарка или национального парка и все еще ничего не увидеть.

Я вызвал «Ариадну» для того, чтобы получить новые точные координаты нашего положения. Дежурный офицер передал данные мне и успокоил меня тем, что мы приблизились к краю заболоченного района и что недалеко уже сухая земля.

— На вашем месте я попытался бы найти реку, — сказал он. — Там большие отмели, поэтому лучше передвигаться глубоководным, с тихим течением, водным путем.

— Я полагаю, вам неизвестно, есть ли поблизости удобная река? спросил я.

— Я не знаю, — сочувственно произнес он. — Но не могу утверждать, что ее нет.

Я поблагодарил его дружелюбно. Когда он попрощался, вмешался другой голос.

— Привет! — сказал он. — Это — Везенков. Заключение было неправильным. Не аллергия. Все скрыто и закончено. Нет вируса. Смерть от яда.

— Яд! — воскликнул я. — Какая разновидность яда?

— Одно исследование, — сказал он. — Я знаю, но нужно доказательство. Легко. Несколько минут. Ждите.

Я медленно опустил микрофон.

— Держите связь, — сказал дежурный офицер. — Я проинформирую капитана Джухача.

Везенков, тем не менее не стал ждать. Он ушел.

— Зено? — спросил я.

Ответа не было.

Я все еще ждал, пока не подошел Джухач. — Что за отравление? — хотел знать он.

— Я не знаю, — ответил ему я. Затем он стал вызывать Зено и Везенкова. Никто не откликался на его просьбы. Прошло только несколько минут, как Везенков приступил к работе.

Пропеллер натолкнулся на своеобразную лиану, и лодка начала крениться. Едва я вытянул ее из воды, как пошел дождь. К тому времени, когда я очистил пропеллер, Везенков все еще не отзывался. Прошел, по крайней мере, час, пока он ответил.

— Нужно использовать лабораторию, — сказал он. — Извините. Всего лишь две пары рук. Во всяком случае, это — правда. Яд в воде. Пили ее с кофе.

— Вы имеете в виду, что их водный запас стал непригодным? — пришло от Джухача.

— Да, — ответил Везенков. — Отравление нервно-паралитическим ядом. Подобным некоторым видам яда земных змей. Или земное химическое оружие. Несомненно.

— Как это произошло? — захотел знать капитан.

— Легко, — сказал Везенков. — Просто кровожадный убийца.

На мгновение нависло абсолютное молчание.

— Повторите снова, — попросил я.

— Есть убийца, — сказал он. — Нет никакого сомнения. Одна деталь. Девятнадцать мертвецов.

— Поэтому?

— Должно быть двадцать. Один ушел. Бесследно.

— Вы говорите, — медленно сказал капитан, — что один из членов команды убил девятнадцать других и, затем, оставил купол?

— Это гипотетически, — сказал русский. Была очаровательная законченность в том, как он это сказал.

— Это бессмысленно, — сказал Джухач.

— Яд в воде — факт, — сказал Везенков. — Запасы опечатаны и очищаются.

— Это невозможно, — настаивал Джухач.

— Совершенно очевидно, — доложил русский.

— Но почему?

— Это ваша проблема, — оправдываясь ответил Везенков. — Не моя. Я свое дело сделал.

Это не могло убедить Джухача поверить сказанному Везенковым. В этом случае мы ему уже были не нужны, если ужасно коварная чужеродная чума отсутствовала. Любой из его людей мог достаточно легко решить проблему.

Судьба испытывала его не менее жестоко, чем нас.

Но Джухач теперь был на пути принятия другой точки зрения.

— В таком случае, — сказал он, — мир безопасен. Завтра я смогу послать вниз другой экипаж.

— Не следует так говорить, — лаконично сказал Везенков. — Люди не умерли от болезни. Убийца мог быть больным, как еще объяснить убийство?

Я взглянул на Ангелину. Если его линия правильна, то это могло стать нашей проблемой.

— В таком случае, — сказал капитан, — вам лучше найти его, не так ли?

— Не его, — возразил Везенков. — Ее. Это игла в стоге сена. Проблема ваша, а не моя.

Раздосадованный Джухач отключился. Я откинулся назад и поместил микрофон на место, не говоря в него ни слова.

— Безумие, — спокойно обратился я к Ангелине.

— В качестве вероятного исхода мне это в голову не приходило, призналась она.

— Неужели больше нет никого, кто явился бы причиной отравления запаса воды?

— Кто знает? — сказала она. — Выше нос. Похоже, что так. Хотя может быть что-то таинственное. И нам, возможно, удастся это разгадать, когда мы доберемся на место.

— Уверен, — согласился я. — Если только нас не убьют по пути во сне.

Постоянно останавливаясь, трогаясь и возвращаясь, мы не смогли достигнуть края болот до прихода ночи, как я надеялся. Мы решили воздержаться от любых дальнейших экспедиций — облака, во всяком случае, нависали крупной массой над нами всю ночь, и дождь так и не останавливался. Все время кто-то из нас находился на страже; я спал первым, затем принял у Ангелины ружье и фонарь. Ночь прошла без инцидентов.

Мы знали, что будем продвигаться до тех пор, пока позволит дорога. Наконец, деревья стали расти гроздьями, в виде достаточно частых островков, затрудняя путь плотной растительностью. Мы вынуждены покинуть лодку, хотя до того, что я назвал бы твердой землей, было еще далеко. За те несколько часов, которые мы хлюпали, перебираясь через пруды и тростниковые клумбы, вымотавшись, мы преодолели небольшой путь, едва покрывая два километра в час. Даже выбравшись из трясины, не получили облегчения. Все изменения заключались в более густой и высокой растительности. Так что вместо перехода вброд по воде, пришлось пробиваться сквозь спрессованную траву и колючие лианы. Только вера в то, что мы были в районе, где небесный свод формировался за счет густого переплетения деревьев, защищавших от солнечного света и не дававших траве развиться, поддерживала нас. Но такие области были удивительно небольшими и лежали далеко друг от друга. Временами наша средняя скорость возрастала, но по всему было видно, что шестьдесят километров суши не будут слишком приятной прогулкой, как это могло бы показаться. Мы были уже две ночи в топях и две ночи в лесу. Мои язвительные комментарии по поводу наших костюмов уже готовы были сорваться у меня с языка, когда мы, наконец, стали разбивать палатку.

Зено, Везенков и Катерина д'Орсей, казалось, имели гораздо более приятные времена, они уже зарыли тела погибших. Зено объяснил, почему так легко удалось добавить яд в воду. Бак с запасом воды находился за внутренним шлюзом, и мог быть вскрыт простым поднятием крышки. Это не было доказательством саботажа, потому что конструкторы никогда его не предполагали. Он не был запечатан, потому что находился в месте, абсолютно стерильном и полностью защищенном. Для того, чтобы убить всех, нужно было только поднять крышку и высыпать какую-то дрянь.

Проблема в том, чтобы определить причину, приведшую к такому повороту событий. Какие мотивы могли быть у убийцы? И какое будущее его ожидало. Ведь он избежал общей развязки, а герметичный полевой скафандр защищал его не более нескольких дней? Даже если окружающая среда была безопасной и костюм можно было снять, какую жизнь она могла вести в этой чужеродной дикости?

Вероятное существование на Наксосе разума — возможно, гуманоидного не добавило по-настоящему многого к воображаемым причинам проникновения извне, на чем можно было бы построить разумное объяснение. Если, конечно, не принять посылку, что чужаки получили некий сверхъестественный вид контроля над девушкой и вынудили ее совершить убийство или, напротив, это был один из чужаков, который совершил ужасный поступок… все это казалось маловероятным.

Неизбежно, все было хуже. Тем вечером, когда мы с Ангелиной попытались обеспечить себя некой разновидностью тента, используя купола из шлюпки и перегородки, которыми покрывали носовую часть и секции на корме, которые мы навалом высыпали из «Ариадны».

— Доктор Каретта, — сказал голос, который я прежде не слышал на линии связи, хотя и узнал его владельца. — Отзовитесь, доктор Каретта.

Что-то конспиративное было в тоне говорившего.

— Я здесь, — сказал я.

— Доктор Каретта, это — Симон Нортон. Вы помните меня?

— Помню.

— Я подумал, что вы должны знать, — сказал он. — Капитан Айфер и некоторые офицеры попытались захватить управление "Земным Духом" час назад. Они потерпели неудачу, но Джесон Хармалл и капитан Аланберг под стражей на борту «Ариадны». ГПП отключен. Капитан Джухач считал, что корабли с Земли попытаются достигнуть нас… Я не знаю, правда ли это. Некоторые из наших офицеров-ученых арестованы. Не знаю, что собирается делать капитан. Я ухожу… Я здесь только временно, пока техник отлучился по нужде.

Я слышал щелчок кнопки передатчика, прежде чем смог поблагодарить его. Мне не хотелось спрашивать, слышал ли еще кто-то. Если и слышали, они ничего не сказали.

— Ладно, — сказал я Ангелине, — какие еще козни придумает дьявол, чтобы отбросить нас?

Все зависит от того, что у Джухача на уме, — значительно ответила она.

— Все, что у Джухача на уме, — сказал я, — это много пустого пространства, где раньше был мрамор. Чего нам не хватает теперь, так это обмена залпами между "Земным Духом" и «Ариадной».

Они могли испепелить себя, оставив нас в роли Робинзона Крузо. А после Везенков и капитан д'Орсей могли бы начать перестрелку за власть. И онемевший ГПП, который мог вечно вращаться вокруг планеты, пока туземцы достигли бы пространственных путешествий через восемьдесят тысяч лет или около этого. Удивились бы они?

— Принято. Ты не собираешься соперничать? — спросила Ангелина.

— За что?

— За место императора.

— К черту, нет, — сказал я. — Я не так стар, помнишь?

— Не думаю, что нам следует слишком уж беспокоиться об этом, сказала она после раздумий. — Мы не фигурируем в их грандиозных планах как бы они не были, в конце концов, величественны. Думаю, после всех нежелательных моментов он вернется назад, к "Земному Духу". Нет никакого вреда в том, чтобы отправить нас домой. Это займет триста лет, если двигаться со скоростью меньшей скорости света.

— Первое, — сказал я, — мы должны попасть на «Ариадну».

— Держу пари, — предложила она, — что к тому времени, когда мы достигнем купола, опустится первый челнок. Поскольку чумы нет, Джухач захочет работать по плану А. Вот почему, вероятно, он разругался с Хармаллом и развязал маленькую войну. Мы прибудем, чтобы найти наши бумаги на высылку подготовленными и подписанными. Мы будем высланной крупной научной оппозицией и, конечно, не очень популярной дома. Копьеносцы везде плохие новости. С другой стороны Хармалл официально назначен на должность жестянконосца. Мы сыграли свою роль на столько, насколько нам позволили.

Она великолепно выражала общие чувства, когда была в форме. В подобные мгновения, она напоминала мою мать.

— Было бы прекрасно не оставлять так много не связанных концов, заметил я.

— Всегда остаются не связанные концы, — заметила она. — Мы могли бы работать половину своей жизни здесь, чтобы связать эти концы. Но не связанные концы напоминают голову Гидры.

— Геркулес справился, — подметил я.

— Геркулес был героем. Но затем, — добавила она с ухмылкой, — Леандра тоже была в какой-то степени героем, а?

Я усмехнулся в ответ.

— Не совсем, — сказал я. — Герой был другим.

Она не поняла о чем я говорю. Все, что ей было известно, это то, что Леандра — греческое имя, со смутными аналогиями.

— Герой и Леандра были любовниками, — рассказывал я. — Она зажгла свет в своем окне ночью, чтобы он мог переплыть Геллеспонт для встречи с любимой. Она была жрицей, которой свидания запрещены. Он же утонул в эту штормовую ночь и она выбросилась из окна в отчаянии. Об этом сложены поэмы, но я не читал их.

— Милый, — сказала она, — ты хорошо плаваешь?

— Приблизительно так же, как ангелы летают.

— Я обожаю летать, — заметила она, ниспровергая шутку. Я же не стал продолжать.

— Если говорить о штормовых ночах, то лучше было бы нам подготовить безопасное убежище. Дождь льет сильнее, да и ветер усиливается, — сказал я.

Мы не могли вколотить колышки, поэтому решили закрепить навес грузом, нашли для этого с полдюжины больших округлых камней, вдавленных в грунт. Они были твердыми, но не тяжелыми, несмотря на свой внушительный вид. Они напоминали баскетбольные мячи, хотя весили менее двадцати килограммов.

Дождь шел почти весь день и погода не собиралась улучшаться. Цикл испарения и конденсации на Наксосе казался постоянным. Сложные факторы, которые проистекали в несправедливом земном перераспределении делали Наксос идеальным местом службы для ленивых метеорологов.

Как обычно, Ангелина дежурила первой. Однажды установив последовательность, мы не хотели нарушать ее. Нерегулярные привычки, говаривал мой дядюшка (бесстрашно идя на возможность самоопровержения) являются гибелью для хорошо организованной жизни.

"Палатку" трясло больше, чем это было на лодке, несмотря на то, что мы подбросили несколько использованных силовых батарей, чтобы увеличить нагрузку. В ней было едва ли достаточно места, чтобы лежать. Изнеможение, тем не менее, великий успокоитель, и я вскоре заснул. Греза, которая запомнилась, когда я проснулся, была не слишком приятной, но она не имела отношения к моим пятизвездным кошмарам. Я проснулся потому, что Ангелина лягнула меня и закричала что-то о палатке, унесенной ветром. Я вынужден был вскочить на ноги и помочь ей вытащить силовые батареи наружу, чтобы укрепить палатку в ураган.

Мы только закончили свою работу, когда мне пришло в голову, что не особенно и нужно.

— Что случилось с чертовыми камнями? — спросил я, когда мы растянулись внутри.

— Они пошли прогуляться, — без тени иронии сказала Ангелина.

— И что же они использовали в качестве ног? — саркастически спросил я.

— Это не шутка, — сказала она, впервые выявляя неуравновешенность за все это время. — Это не камни… это животные. Они отрастили головы и ноги и отправились по своим делам. Они могут менять форму, а также… кажется… строение и свойства своих тканей. По типу черепахи, если рассуждать логически.

Я начал сожалеть, что не наблюдал этого.

— Это должно быть было поразительно, когда ты включила свет, — сказал я.

— Открытие, дорогой мой мальчик. Помнишь проколотую тварь? Жидкая протоплазма. Существо, которое жило в озерце, и существа, которые выходили из воды, чтобы немного поесть, имели какую-то ограниченную способность модифицировать свою форму. Этот неплохой фокус можно повторить, если вы амфибия. Когда вы движетесь от одной среды обитания к другой, вы приспосабливаетесь. В этом так много смысла. Интересно, почему амфибии Земли не пошли по этому пути? Зачем придерживаться одного метаморфоза, когда такой талант более удобен для выживания?

— У них не было бы шанса, — пробормотал я. — Жизнь была слишком суровой для них. Они получили выгоду в участии в эволюционной игре. Неправильное мутационное наследство — и нет времени закрепить признак, прежде чем бурная окружающая среда оттолкнула их в сторону. Удивительно, как они добились этого?

— Чуда нет, — сказала она. — Зародыш может это делать. Дело только в том, чтобы сохранить непостоянные таланты во зрелом возрасте и научиться широко использовать их. Необязательна трансформация; когда ваша хромосома знает как легко изменяться.

— Аксолотли могут не раз изменять свою форму, — напомнил я. — И они могли бы задержать это изменение тоже, если бы хотели… они могли бы размножиться как подростки или взрослые. Я говорю, жаль, что мы добились их вымирания. Дьявол!

— Что случилось?

— Туземцы. Они могут быть расой кровожадных оборотней.

— Лягушек-оборотней, — поправила она.

— Нет, — сказал я, присаживаясь и пытаясь осмыслить сказанное. — Это серьезно. Если это дарование является широко распространенным в жизненной системе — своеобразная фундаментальная необычность животного царства — тогда преимущество получают те его члены, которые используют это свойство лучше.

— Не обязательно, — заявила она. — Разум есть отличительный момент применимый в целом. Вы могли бы найти, что эти особи, не способные изменять свои формы, взамен должны были развивать сообразительность. Коровы имеют три желудка, а у летучих мышей имеется сонар, но у людей нет даже когтей… их трюки заменяют их.

— Но это совсем другое! — воскликнул я. — Вся эта система отличается… не углеродная копия Земли или Каликоса. Эволюция может преступить предел биохимической судьбы. Мы всегда знали, что это возможно, но не было примера. Мы не можем потерять это из-за паранойи Джухача. Не можем.

— Ты мог бы убедить в этом своего юного друга Нортона, — сказала она, — но не нашел бы подавляющего большинства голосов… оставаясь под началом Джухача.

Я покачал головой, а затем оперся на руку.

— Лучше спи, — сказала она, — у тебя еще два часа. Завтра предстоит тяжелый день. Оставь свои размышления на свободное время.

Это был не плохой совет, если бы ему только можно было бы последовать. Но я не мог. Хотя и устал, но не мог избавиться от инерции. Я дремал, несомненно, но слабый звук прервал мои сонные грезы, и когда настала моя очередь дежурить, я встал. Хотя никакой угрозы не было, я был готов к ней. Ничего любопытного заметного размера не околачивалось вблизи нашего навеса ночью, и только одно безумное жабообразное создание я высветил как-то у камней. Деятельные, они не выглядели очень уж отличными от существ на островке, к которым несомненно относились.

Чистейший фокус, — думал я, — ухитриться отрастить ноги. Но могут ли они отрастить руки, чтобы хватать. Можете ли вы отрастить у себя на затылке глаза? Можете ли вы сделать когти или отравленные клыки? И что вы делаете, когда наступает время заниматься любовью?

Возможности в моем мозгу были бесконечными. Во плоти, без сомнения, они были гораздо более ограничены. По-всей вероятности, они не могли сделать ничего большего, чем чем превратиться в камни и обратно. Вряд ли технология местных хозяев способна на что-то еще.

Среди ночи я наполовину был уверен, что вот сейчас деревья вытащат свои корни и уйдут прочь.

На следующее утро Джухач вызвал Катрин д'Орсей для того, чтобы проинформировать ее, что челночный корабль готов и можно осуществить посадку до прихода ночи. Глядя объективно, это было тяжелое окончательное движение, но в контексте отношений, преобладающих на борту «Ариадны», это было безошибочное заявление о заключении под стражу.

Даже Катерина д'Орсей спросила, разумно ли это, и я вслушался, пытаясь узнать, означает ли это развал в трехсторонней гармонии.

— Капитан Джухач, — сказал Зено после д'Орсей, — мы пришли к заключению, что обычный наземный экипаж никогда не закончит обзор. Их безвременные смерти никак не помогут справиться с возможной негостеприимностью местной жизненной системы. Нет адекватных участков суши, чтобы надеяться на безопасность Наксоса. Мы действительно очень мало знаем о биологии этого мира.

— Наши опасения касающиеся окружения Наксоса, — ответил капитан, были основаны на предположении, что чужеродная жизнь могла очень отличаться от нашей собственной и быть крайне несовместимой с ней. Ваше нахождение там успокаивает и наводит на мысль о том, что чужеродная биология достаточно проста для того, чтобы позволить людям преуспевать на другом землеподобном мире.

— В науке, — напомнил ему Зено, — мы не обобщаем такой ограниченный факт.

Я воспользовался минутной паузой, которая последовала за этим заявлением.

— Капитан, — сказал я, — это Ли Каретта. Мы с доктором Хесс стали очевидцами того, что несходства между жизненными системами Наксоса и Землей значительно большие, чем отличия между Землей и Каликосом. Я настаиваю на необходимости обождать, пока мы не соединимся с Зено и доктором Везенковым в куполе и не изучим биологию этого мира. А пока мы еще полностью несведущи.

— Ваши возражения приняты к сведению, доктор Каретта, — сказал Джухач, — и они отвергнуты. У меня есть свои собственные люди, которые смогут провести исследования, и я сожалею, что не смогу больше использовать вашу партию. Когда вы достигнете купола, то можете помогать моим людям до тех пор, пока мы не сможем вернуть вас на «Ариадну». Затем вам и вашим товарищам будет позволено вернуться на Землю.

Я почувствовал необходимость наорать на него и сказать, каким безмозглым глупцом он является и, чтобы удержаться, я передал микрофон Ангелине и пошел упаковываться.

— У вас масса времени, капитан Джухач, — услышал я ее. — Ваше путешествие длилось более трехсот лет. Целых пять поколений. Будет очень прискорбно, если все потерпит неудачу из-за того, что вы не сумели сдержать свое нетерпение.

— Мадам, — ответил капитан, — именно потому, что понадобилось пять поколений, чтобы достигнуть цели, наше терпение так быстро иссякло. Если бы вы искренне пришли помогать нам, возможно, все было бы иначе. Но вы пришли, чтобы воспрепятствовать плану, которому мы преданы всеми своими жизнями. У нас нет альтернативы, кроме как исключить вас в самый начальный момент проведения операции, чтобы избежать осложнений.

Она просила его пересмотреть свое решение. Это не звучало особенно убедительно. Она не касалась темы разумных туземцев. Это не помогло бы.

Ангелина стала помогать мне паковать багаж, а затем я закрепил ее часть груза у нее на спине.

— Мне уже больно, — сказала она.

— Ситуация вышла из-под контроля, — заметил я. — Джухач по инерции отклонился от курса. Тормоза его осторожности вышли из строя. Я только надеюсь, что Зено занят уговариванием Катрин д'Орсей относительно того, что Святой Троице было бы лучше без их главы.

— Может быть нам следовало работать на Хармалла, — сказала она. Убедить его позволить Джухачу делать все по своему, если только ГПП может быть восстановлена. Позволить Джухачу выполнить его программу… что в том, что это займет двадцать-тридцать лет? Что более важно — планета или шагающие камни?

— Если бы мы знали, что Хармалл согласится с этим, — отметил я, — мы бы значительно проще управились бы с таким вопросом.

— Это тоже можно было бы сделать без труда, если бы мы знали, с какой стороны можно подойти к планете, — сказала она. — Очень хорошо быть хорошим экологом, чтобы угождать политикам… но к какого рода приемлемому политическому решению мы присоединимся?

Я не был готов ответить на это. Я не думал, что было возможным решиться на что-то без знания всего о жизненной системе и опознании существ, которые были бы достаточно разумными, чтобы изготавливать охотничьи копья.

Мы присели перед дорогой. Ангелина была права, боль возобновилась как только мы тронулись, и вещи легче не стали.

— Хвала всем ранним исследователям, — сказал я, когда мы отдыхали в полдень. — Они проделывали подобные вещи играючи. Месяцы двигались через непроходимые джунгли, значительно более грязные, чем эти, без пластиковых скафандров, защищающих от малярии. И они столько совершили всего!

— У них были носильщики, — фыркнула Ангелина.

— Осталась одна длинная ночь, — напомнил я ей. — Скорее всего последняя. Мы легко с этим справимся, а потом будем есть, пить и веселиться.

— Но нужно быть настороже у воды. Убийцы всегда возвращаются к месту преступления.

— Если остаются в живых, — добавил я. Мысль была слишком здравой, чтобы удивляться.

— Могу я воспользоваться радио? — спросила она.

Я вытащил микрофон и передал ей. Она вызвала Зено. Когда он ответил, она спросила:

— Сделали ли вы с Везенковым анализ яда?

— Совершенно определенно, — ответил Зено. — Вам нужна формула?

— Не совсем. Меня интересует происхождение яда. Если его составляющие известны и использовались на Земле, то его могли принести с «Ариадны». Или легко синтезировать? А может быть у него местное происхождение?

— Мы рассматривали эту точку зрения, — задумчиво сказал Зено. Причина, по которой мы не докладывали, это то, что не уверены в ответе. Компоненты те же, что одно время производили на Земле… так меня, во всяком случае уверяет Везенков… для возможной химической войны. Их синтез был бы затруднителен и рискован, но мы не можем твердо гарантировать, что он не произошел посредством некоторых химических взаимодействий, безвредных за пределами купола. С другой стороны, он весьма похож на яды, производимые змеями как на Земле, так и на Каликосе. Он может происходить из местного биологического источника.

— Если бы вам нужно было предположить, — спросила Ангелина, — какому варианту вы отдали бы предпочтение?

— Второй мне кажется более подходящим, — допустил Зено, — но возможность, благодаря которой эти люди были отравлены, казалась весьма неподходящей, и этот пример заставляет меня постоянно быть настороже. Можно легко опуститься до неправильных выводов из-за поспешного теоретизирования.

— Благодарю, — сказала она. — Я буду помнить это.

Когда она передохнула, я спросил:

— Ну и что?

— Видел ли ты что-то с ядовитыми клыками?

— Это ничего не значит.

— Животные, которых они изучали прежде, были главным образом небольшими лягушкоподобными существами и насекомыми. Я полагаю, любое из них могло содержать отраву в своих телах. Обнаружив ее, исчезнувшая женщина могла использовать ее. И это не так уж эксцентрично.

— Мы уже знаем это, — сказал я.

Она покачала головой. После паузы я сказал:

— Ты думаешь, это сделали чужаки, не так ли? Не просто народ-лягушки, но и народ оборотень. Это настоящий ад, земля разворачивается под ногами от такого отхода от вида.

— У исчезнувшей имелась возможность, а не мотив, — спокойно продолжала Ангелина. — У туземцев был мотив, но не имелось очевидной возможности. Все дело в том, чтобы найти недостающий кусок.

— Может быть это первоисточник первого впечатления, которое у меня появилось? — спросил я. — У нас есть охотничье копье и ходячие камни, плюс молочно-алая тина и вид чего-то бегущего. Из этого можно предположить миллион несуразных выводов с помощью самого заурядного воображения.

— Знаю, — сказала она.

— Мотивы для преступления это не все, что трудно найти, — сказал я, если ты веришь, что у убийцы должны быть мотивы.

— Следует вернуться к версии умопомешательства, — сказала она. И добавила: — Если это не противоречит условиям.

— Мы говорим о человеческом существе, — напомнил я ей. — Что же довело его из нормального состояния до безумия?

По взаимному согласию, мы оставили эту тему. Поспешное теоретизирование, если можно назвать такие дикие посылки благородным словом теория, не намного сдвинули бы нас от теперешнего нашего положения. Основная наша проблема заключалась в том, чтобы найти силы для дальнейшей ходьбы, а не решать загадку вселенной. Неудобство загадок в том, что они могут не решаться вечно — гарантий нет. Проблема стоит на одной ноге, но тем не менее, ухитряется убегать от своего решения. Она ограничена с одной и с другой стороны от того, чтобы быть решенной. Решишь или нет. Мой характер не позволит мне взяться за другую, более простую проблему и сосредоточиться только на ней. В этой прямолинейности есть определенное преимущество.

Но она была разрешена ангелами, которых я не принимал во внимание.

ВЫ СТОИТЕ ПО КОЛЕНИ В ВОДЕ, НО ВОДА ЧЕРНАЯ И ТАКАЯ ЖЕ ВЯЗКАЯ, КАК НЕФТЬ. ОНА ОБВИВАЕТСЯ ВОКРУГ ВАС И ТАЩИТ НАЗАД. НЕБО ЧЕРНОЕ И ДЕРЕВЬЯ БЕЗ ЛИСТВЫ — БЕЛЫЕ И ОГРУБЕВШИЕ ОСЫПАЮЩИЕСЯ, КОГДА ВЫ КАСАЕТЕСЬ ИХ. ЛУНА МЕРТВЕННО БЕЛАЯ, ТОЖЕ НАПОМИНАЕТ УКРАДЕННУЮ ВЕЩЬ ТИХУЮ И МОЛЧАЛИВУЮ, НО ВСЕГДА МЕНЯЮЩУЮСЯ.

НЕТ НИ ЗВУКА, СОВСЕМ, ТАК КАК ДАЖЕ ВАШИ НОГИ НЕ ПЛЕЩУТ В ВОДЕ, КОТОРАЯ КАК ПАТОКА, КОГДА ВЫ ПЫТАЕТЕСЬ ПРОДВИГАТЬСЯ ВПЕРЕД. ВЫ КОСНУЛИСЬ ЕЕ ПАЛЬЦАМИ И ОНА ОБОЖГЛА ИХ ТОЧНО ДЕГОТЬ. ЧЕРНЫЙ ДЕГОТЬ И БЕЛАЯ ПУДРА В СОЕДИНЕНИИ ПРЕВРАТИЛИСЬ В СЕРУЮ ГРЯЗЬ.

ВЫ ДОЛЖНЫ ДОБРАТЬСЯ ДО КРАЯ, НО НЕ ЗНАЕТЕ, ГДЕ НАХОДИТЕСЬ. ЛУНА НЕ МОЖЕТ НАПРАВИТЬ ВАС, В ПУТИ ВАС НАПРАВЛЯЕТ ЗНАНИЕ, КОТОРОЕ ВНУТРИ ВАС. ОНО ЗАСЕЛО У ВАС В ГОЛОВЕ, СРЕДИ РАСЩЕЛИН И КАНЬОНОВ ВАШЕГО МОЗГА, НО У НЕГО ЕСТЬ ЗАОСТРЕННЫЙ ШТЫРЬ, КОТОРЫЙ ПРОНИКАЕТ В ВАШИ ВНУТРЕННОСТИ, ЖАЛЯ ВАС В СЕРДЦЕ.

ВЫ ДУМАЕТЕ, ЧТО ВАШЕ СЕРДЦЕ МОЖЕТ ВЗОРВАТЬСЯ И ПРОСИТЕ ОСТАНОВИТЬСЯ, НО ОНО ПРОДОЛЖАЕТ ПОГОНЯТЬ ВАС, БЕЗ РИТМА, БЕЗ ПРИЧИНЫ, БЕЗ ЗАБОТЫ, БЕЗ СОСТРАДАНИЯ, БЕЗ НЕНАВИСТИ, БЕЗ МАТЕРИНСКОЙ ЛЮБВИ.

ОНО БУДЕТ УПРАВЛЯТЬСЯ ВАМИ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА ВЫ НЕ ПРОВАЛИТЕСЬ, ИЛИ ДО ТЕХ ПОР — ЧТО ХУЖЕ — ПОКА ВЫ НЕ ВЗОРВЕТЕСЬ И НЕ РАЗОЛЬЕТЕ СВОЕ ЧЕРНО-ГОЛУБОЕ СУЩЕСТВО В МРАЧНЫЕ ВОДЫ, ГДЕ РЫБА БУДЕТ ЕСТЬ ЕГО ДО ТЕХ ПОР, ПОКА НИЧЕГО НЕ ОСТАНЕТСЯ, КРОМЕ ХРУПКОЙ ШЕЛУХИ, РАСПЫЛЕННОЙ ПО ВЕТРУ. ТОГДА ТО, ЧТО У ВАС В ГОЛОВЕ, СМОЖЕТ РАЗРУШИТЬ ТЕМНИЦУ ВАШЕГО ЧЕРЕПА И РАСТИ…

и расти…

И РАСТИ…

НО ЭТО СОН.

ВЫ ЗНАЕТЕ, ЧТО НЕ МОЖЕТЕ УБЕЖАТЬ, ПОТОМУ ЧТО ДАЖЕ, ЕСЛИ ПРОСНЕТЕСЬ, ВСЕ РАВНО ДОЛЖНЫ ВЕРНУТЬСЯ. ВЫ МОЖЕТЕ СПАТЬ ВЕЧНО, НО ПРОСНЕТЕСЬ ТОЛЬКО НА СЧИТАННЫЕ ЧАСЫ. ПРОБУЖДЕНИЕ ЯВЛЯЕТСЯ УСТУПКОЙ СНА АМБИЦИИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДУХА, И СНОВИДЕНИЕ ЕСТЬ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ТЩЕСЛАВИЯ.

ВЫ ДОСТИГЛИ СВОИМИ РУКАМИ ЛУНЫ И ПОПРОСИЛИ ЗАБЫТЬЯ, ХОТЯ НИКОГДА НЕ СОВЕРШАЛИ ПРЕСТУПЛЕНИЯ. ВЫ ПРИЗНАЕТЕСЬ ВО ВСЕМ, ЕСЛИ ТОЛЬКО ВАС ПОДЫМУТ НА АНГЕЛЬСКИХ КРЫЛЬЯХ И УНЕСУТ ПРОЧЬ ВЫСОКО В НЕБО В ПОИСКАХ ЗВЕЗД. ВЫ НАЧИНАЕТЕ ОБВИНЯТЬ СЕБЯ ВО ВСЕХ ЧУДОВИЩНЫХ ГНУСНОСТЯХ, ПОКАЗЫВАЯ, ЧТО НУЖДАЕТЕСЬ В ЗАБЫТЬИ… ПОКАЗЫВАЯ, ЧТО ВЫ ТАК СКВЕРНЫ, ЧТО ТОЛЬКО СВЯТАЯ ЛЮБОВЬ МОГЛА БЫ ОЧИСТИТЬ ВАС… НО ОНА НЕ УСЛЫШИТ. ОНА ПОВИСЛА В НЕБЕ, КАК ПАУК НА НИТКЕ, ПОВЕРНУВШИСЬ К КАМНЮ И СВЕРКАЯ СЕРЕБРОМ.

ВЫ ТОНЕТЕ, И ЗНАЕТЕ ОБ ЭТОМ. ВЫ УЖЕ ДАЛЕКО И И СТАНОВИТЕСЬ ВСЕ ДАЛЬШЕ. НАКОНЕЦ… ВЫ ПРЕКРАЩАЕТЕ БОРЬБУ. ВЫ ПОЗВОЛИТЕ МИРУ ВАШИХ ГРЕЗ, КОТОРЫЙ ПОСЛЕ ВСЕГО ЯВЛЯЕТСЯ ВСЕГО ЛИШЬ РЕАЛЬНЫМ МИРОМ. ДРУГОЙ НЕ ВАШ… ЭТО ЧУЖОЕ МЕСТО, НАСЕЛЕННОЕ ДЕМОНАМИ, НО В СВОИХ СНАХ, ЕСЛИ ТОЛЬКО ВЫ БУДЕТЕ ПРОЩЕНЫ, СМОЖЕТЕ НАСЛАДИТЬСЯ ТЕМНОТОЙ И ЛЮБОВЬЮ… ВСЕЙ ЛЮБОВЬЮ… БОЛЬШЕЙ ЛЮБОВЬЮ, ЧЕМ ВМЕЩАЕТ МИР.

ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ПЛЫТЬ, УСТУПИТЕ, ПЛЫВИТЕ В ЧЕРНОТУ, КОТОРАЯ КАЖЕТСЯ, ЕСЛИ И НЕ ДЛИННЕЕ, ТО ВЯЗЧЕ, НО НЕБЕСА И ОБЛАКА УДРУЧАЮЩЕ ВЫРАСТАЮТ ИЗ ВАШЕГО БРЕДА, ВВИНЧИВАЯСЬ ЗА ВАШИ ГЛАЗА, ФОСФОРЕСЦИРУЯ ЗВУЧАНИЕМ, ТОЧНО СЕМЕННЫЕ КОРОБОЧКИ ЛОПАЮТСЯ ВОКРУГ ВАС, А ТО, ЧТО СИДИТ ВНУТРИ ВАШЕЙ ГОЛОВЫ СОТРЯСАЕТСЯ В БЕЗЗВУЧНОМ ХОХОТЕ.

ПОЭТОМУ ПРОСИТЕ ПОЩАДЫ И ЗОВИТЕ НА ПОМОЩЬ, И ПРИЗНАЙТЕ, НАКОНЕЦ, ЧТО ЭТО НЕ ВАША ОШИБКА, ЧТО КТО-ТО ЕЩЕ ВИНОВЕН, И ЧТО ВЕСЬ МИР ЗАСЛУЖИВАЕТ СТРАДАНИЯ. ЕСЛИ ТОЛЬКО СМОЖЕТЕ УЙТИ СВОБОДНО, ПОТОМУ ЧТО ВЕСЬ МИР ГОРИТ И ТОЛЬКО ОДИН ЧЕЛОВЕК МОЖЕТ СПАСТИСЬ. ИЗ ВСЕХ ОДИН, ОДИН, ОДИН.

ТОЛЬКО МИР ГРЕЗ МОРАЛЕН, И ТОЛЬКО ЗДЕСЬ СПРАВЕДЛИВОСТЬ МОЖЕТ БЫТЬ ЧАСТЬЮ ВАШЕГО СУЩЕСТВА, ХИМИЧЕСКОЙ СОСТАВЛЯЮЩЕЙ В ВАШЕЙ КРОВИ. ТОЛЬКО ЗДЕСЬ ВОЗМОЖНО ЧУВСТВО ВОЗНАГРАЖДЕНИЯ ЗА ВСЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ, ВСЕ ИСПЫТАНИЯ СПАСЕНИЯ, ВСЕОЧИЩЕНИЕ ОТ ВИНЫ. ЕСТЬ ЧТО-ТО ВНУТРИ ВАС, ЧТО НЕ ДАСТ ВАМ УЙТИ, ЧТО ВСЕГДА ХОЧЕТ ВОЗВРАТИТЬСЯ, ЧТО СПАСАЕТ ВАС ОТ САМОГО СЕБЯ, ЧТО ДЕЛАЕТ ВАС ТЕМ, ЧЕМ ВЫ ЯВЛЯЕТЕСЬ, И СОСЕТ ВАШУ КРОВЬ И ЛАСКАЕТ КОЖУ И ВОНЗАЕТ СВОИ ЖАЛА В ПРОСТРАНСТВО ЗА ВАШИМИ ГЛАЗАМИ.

ДЕРЕВЬЯ НАЧАЛИ ДВИГАТЬСЯ И УХОДИТЬ ПРОЧЬ, ФОРМИРУЯ ШЕРЕНГИ, ПЛЕЧИСТЫЕ РУКИ ПОЛНЫ ЦВЕТОВ, ПАДАЮЩИХ С НЕБА И ТЕКУЩИМИ КАК СЛЕЗЫ В ТУМАНЕ. ВСЯ БЕЛИЗНА МИРА УХОДИТ ПРОЧЬ, ОСТАВЛЯЯ ВАС ПОД ЛУНОЙ В БЕЗГРАНИЧНОМ МОРЕ ЧЕРНОТЫ, ГОРЯЩЕЙ В МОРЕ СЛЕЗ.

ЗАТЕМ ЛУНА СКРЫВАЕТСЯ, ГЛАЗ ПОМРАЧИЛСЯ ЗА ВЕКОМ ТЬМЫ, ВЕКОМ МИРА, ЧТО ОПЕЧАТАЛ ВАС

НАВЕЧНО

И КАКИМ-ТО ОБРАЗОМ ВЫ РАДЫ, ЧТО ЭТО ВРЕМЯ НИКОГДА НЕ ЗАКОНЧИТСЯ…

…КОГДА ЭТО ДЕЛАЮТ.

Так я проснулся, холодный и потный, и попытался стереть приторность с мокрых пальцев, проклиная одеяла, вцепившиеся в меня, точно весь мир запустил когти в мою кожу.

Голова болела и трудно было успокоиться и почувствовать себя в безопасности. Но солнечный свет всегда приводил меня в чувство и я почувствовал, что уже гораздо позже, чем мне казалось.

Я что-то забыл и, кажется, было что-то неотложное в большом черном провале моих воспоминаний, чего прежде не было. Я не мог вспомнить, где я и зачем, и усилие собирания своих рассеянных мыслей раскалывало мою голову от боли.

Я взял себя в руки, и сказал: "не будь идиотом, все будет хорошо". Мне нужно только принимать все спокойно, не вредить себе и быть уверенным, что никто не знает. Все из-за обмана и осторожности. Действительно, не дело, что я принес все это с собой, не только в солнечную систему, но и к царству холодных белых звезд. Это все еще во мне, крайне личное, до чего никому кроме меня нет дела. И пока об этом никто не знает, оно не существует по-настоящему. Оно только мое. И ничье более.

А затем я вспомнил где нахожусь, и понял, что что-то не так. Я провел рукой перед лицом, так что мог видеть растопыренные пальцы и чувствовать всем телом холод и сырость.

Я сел и увидел, что один. Вокруг меня пустыня. Исчез мой стерильный костюм и с ним все, что я нес, за исключением маленькой вещицы, зажатой в левой руке. Она выглядела абсурдно, как маковая коробочка, когда ее цветы опали, но сделана была из металла.

Я ничем не мог себе помочь.

И только выругался.

— Хармалл, — позвал я. — Это Ли Каретта. У меня неприятности. Не знаю, получите ли вы это… или, если получите, сумеете ли что-то сделать… но надеюсь, сможете. Вы — единственная моя надежда. Не знаю как эта штука, что вы мне дали, работает, но надеюсь, вы зафиксируете все. Я не собираюсь двигаться, так как не знаю, в каком направлении купол. Я могу кричать, чтобы привлечь внимание. Ангелина может быть поблизости. Но я не хочу двигаться. Передаю это сейчас, а через час или около этого постараюсь вызвать еще раз. Буду вызывать, потому что надеюсь, что эта штука работает. Попытаюсь еще что-то придумать. Мне нужна помощь, Хармалл. Чертовски. Окажите ее, если можете.

Я выключил запись, и нажал кнопку, передавая послание в виде сжатого сигнала спутнику, если «Ариадна» была за горизонтом. Я многого не знал, тем не менее попробовал. Получить сигнал было моей единственной надеждой. Мне не хотелось идти пешком, пока не будет крайней нужды. Я не знал, как далеко ушел от точки, где мы с Ангелиной разбили лагерь и в каком направлении. Последнее, что я помнил, это как мы закрепляли палатку, чтобы уберечься от дождя… Все остальное время для меня господствовала тьма и было несколько часов на то, чтобы попытаться все объяснить. Может быть большее время я засыпал, но даже в собственном сне мог ходить.

Я попытался звать Ангелину, но было далеко. Не думаю, что это следовало делать.

Я надеялся, что перед своим уходом не задушил ее. Я не думал… ничто в моих предыдущих отключениях не было связано с таким отвратительным затмением… хотя вряд ли это можно было принимать за довод. Если я убивал людей, тогда они схватились со мной.

С другой стороны, Наксос мог оказать на поведение человека такое влияние, какое меня серьезно беспокоило.

Раньше я всегда просыпался в кровати, и это успокаивало меня. Я всегда возвращался назад к обычному образу жизни и, следовательно, был способен допустить то, что никогда ничего не происходило. Может показаться абсурдным, но я никогда не пытался выяснить, что происходит во время моих необъяснимых провалов. Я никогда не спрашивал себя, почему они происходят. Единственное, что я пытался сделать, так это скрыть их. Я слышал предположения, где мог быть и что делать, но не для себя лично, а чтобы запастись правдоподобным ответом, если кто-то заинтересуется где же я был в это время. На самом деле я был заинтересован только в обеспечении себе надежного алиби.

Теперь все-таки было отличие. Я не проснулся в кровати, а оказался во враждебном лесу без гермокостюма, сапог и одежды, только в тонком комплекте, используемом как подкладочный под скафандр. Этот провал увлек меня из безопасности и оставил в отчаянном, угрожающем положении. Впервые у меня появилась мысль о провалах, как об опасном бытие. До этого я всегда молчаливо принимал их наличие, в каком-то неспецифическом чувстве благосклонности. Проблематичны, но не враждебны. Теперь они, без сомнения, были врагами.

Я мгновенно принял решение. Мне не нужны провалы, мне не хочется никаких кошмаров.

Решение — это одно, хотя… исполнение — другое.

Я сидел, прислонившись спиной к дереву. Земля была покрыта мягким лиственным черноземом, и была относительно голой. Передо мной было немного свободного пространства, накрытого от солнца ветками ближайших деревьев. Только передо мной в центре был пестрый диск освещенного места. Его занимал небольшой участок цветущих растений с вьющимися листьями и багряными цветами. Их запах был отчетливым и сладким, затмевающим другие лесные ароматы, доносившиеся в то место, где я сидел.

В тени было холодно, но температура воздуха медленно поднималась вместе с солнцем, взбирающимся вверх по небосклону. День обещал быть ясным… по крайней мере, мне не придется укрываться от ливня.

Мой мозг еще не успокоился… я был истощен и удручен, и не чувствовал необходимости встать и идти. Купол, как я догадывался, был не более чем в десяти километрах отсюда, вероятно на северо-востоке, но тогда десять километров могли, соответствовать световым годам. Земля спутала мои ноги. То, что на городских улицах отняло бы несколько часов ходу, здесь, в легких туфлях, представляло собой весьма сомнительную перспективу. Я мог бы решиться на это через какое-то время после определенной борьбы с болью и мучениями. Но ошибка в моем походе в пять-десять градусов от купола, послала бы меня в неизвестном направлении.

Так, по крайней мере, казалось. Это была пораженческая позиция, без сомнения, но оставляла время для того, чтобы собраться с мужеством. Особенно, когда я убедился бы, что послание не попало к Хармаллу или не нашло у него отклика.

Я обдумывал возможность примитивного сигнала и подумал, нельзя ли его подать при помощи огня, который можно добыть при помощи трения деревяшки о деревяшку. Попытаться можно было, но это не выглядело очень убедительно.

Голод не мучил меня. Хотя желудок был пуст, но питательная жидкость, которой я накануне заправлялся из тюбиков, поддерживала силы долго, так что я мог не волноваться. Тем не менее, мне хотелось пить — и это не способствовало долгому сидению на месте. Везде было мокро, но я колебался, стоит ли выбирать растения при высокой вероятности выжать из них несколько инфекционных капель, которые могли мне повредить значительно больше, чем принести пользы. Я находился в положении, допускавшем возможность чужеродной инфекции, порожденную обычаем принимать меры экстренной предосторожности, которых никогда обычно не хватало. Заключить сделку между жаждой и предосторожностью было нелегко, и могло быть делом долгим.

Чувство, что ко мне кто-то подкрадывается, формировалось медленно. Во-первых, это было на самом пороге понимания… Я застал себя на том, что внимательно рассматриваю занавес растительности, которая украшала кусты справа от меня, с беспокойным опасением. Успокаивая нервы, заставил смотреть себя в другую сторону, где были голые стволы деревьев и не было очевидных мест, чтобы спрятаться. Но мои глаза постепенно возвращались назад, в то время, как я снова пытался отвести их.

Однако время шло, а ничего не происходило. Когда я решил, что прошел час или около него, я достал устройство Хармалла и сказал в микрофон во второй раз:

— Хармалл, это — Ли Каретта. Это СОС. Я в беде. Зафиксируйте мое положение и пришлите кого-то на помощь. Торопитесь, вы можете успеть.

Я нажал пальцем на управление передачей, а затем морозно одеревенел, когда что-то выползло из кустарника.

Это был один из тех моментов, когда ненавидишь себя за то, что оказываешься прав.

Походка этого существа напоминала походку лягушки, но голова не была лягушачьей. Предплечья были длинными и это позволяло нести голову высоко, а глазам вглядываться вперед на мое лицо. Рот был длинным, с акулоподобными зубами, но губы трепетали и морщились точно были готовы плюнуть. Мне вспомнились небольшие лягушки и существо с длинной шеей в болотах, которые могли сбивать стрекоз хорошо нацеленной струей воды.

Оно застыло в четырех метрах передо мной, словно ожидая, что я буду делать. Это была нерешительность перед внезапным прыжком, но как то я определил, что существо не готово к нападению. Я встретился с его большими глазами, и не мог ошибиться — в них светился разум.

Еще два существа подползли к первому, заняв позицию рядом с ним.

Я сунул устройство Хармалла себе в карман и положил локти себе на колени, разведя ладони широко в стороны. Я намеревался выглядеть беспомощным, и полагаю, мне это удалось.

Их очертания стали растекаться. Линии рта и пасть начали изменяться, также как и члены. Они скорчились на своих ляжках, а затем начали выпрямляться. Формируя себя в подобие мне. Все это было невозможным, но ко времени, когда они стали на ноги это уже стало реальностью. Они перестали быть ужасными плотоядными, готовыми броситься на свою жертву и разодрать ее плоть, они стали гуманоидами с гладкой кожей, развитыми руками и уравновешенными глазами.

Средний пошевелил губами и снова я подумал, что он мог вонзить в мой глаз. Но взамен он испустил длинную последовательность звуков, похожих на флейтовые трели из щелчков и взрывов. Человеческий голос не в состоянии был издать звук, подобный этому, и я тотчас понял, что если бы мы попробовали говорить с ними, нам нужно было бы иметь синтезатор звуков.

— Остроумный трюк, — сказал я, пытаясь, чтобы это прозвучало дружелюбно. Я имел в виду изменение формы, конечно, но это не меняло дело. Я мог бы декламировать стихи или петь похабные песни… все это для них было бы пустым звуком.

Как оказалось, они даже не говорили со мной, просто это была команда начальника, а не попытка войти со мной в контакт. Это был приказ схватить чужака и крепко его держать. Так они и сделали. Они вцепились руками мне в ноги и дернули.

— Полегче теперь, — сказал я, стараясь, чтобы это звучало утешающе и, насколько возможно, приятно. Они удивились, несколько, вероятно, потому, что могли реконструировать свои мышцы и сухожилия меньше.

Вождь сделал своеобразный жест, аккомпанируя себе небольшими присвистываниями, и мои поработители начали меня передвигать, а затем просто потащили.

Я попытался указать словами и жестами, что если они хотят, чтобы я следовал за ними, я могу идти, но они продолжали тащить меня не взирая ни на что. Все попытки установить какие-то взаимоотношения не привели ни к чему.

В течение какого-то времени достижение согласия больше всего занимало мои мысли. Когда я оступился, двое держащих меня вцепились еще крепче. Кусты и жесткая трава рвали мои ноги и прежде чем мы покрыли пару сотен метров, я знал, что мои худшие страхи о возможности идти домой босиком, оправдываются.

Их ноги — в действительности, их совершенные ноги — защищены какой-то разновидностью рогового покрова темно-зеленого цвета, который контрастировал с шелковистым строением кожи, покрывавшим верхнюю часть их туловища. Может быть они думали, что я мог идти также легко, а может быть и нет. Они не останавливались и не пытались облегчить себе работу.

Через полчаса я был в абсолютной агонии и думал что это конец. Боль была ужасной. Решением сотрудничать, могла быть свобода, предоставленная мне для движения. Происходившее говорило само за себя. Куски плоти буквально сдирались с меня.

Я никогда не представлял себе первый контакт разумных существ в таком виде. Агрессивные прикосновения, непонимание рутины типа "проводите меня к своему вождю", уменьшение одного партнера в великий момент изумления, болевой шок, как следствие короткого пути в дикость.

Тем временем мы остановились. Я давно перестал обращать внимание на окружающее. Казалось, невозможно обращать внимание на что-нибудь по-настоящему, но к моему удивлению, когда меня бросили на землю, я удивился, насколько быстро мне удалось собрать свои мысли. Боль не оставила, она стала как-то тупее. Она не была больше мучением, просто стала постоянной болью, которую можно было терпеть.

Я смахнул рукавом слезы с глаз и старался не смотреть на свои израненные ноги, когда глядел вперед.

Сначала мне показалось, что наступил вечер, но я затем понял, что мы в своеобразном растительном гроте. В радиусе тридцати метров вокруг земля была чиста, сюда не доставали ветки окружающих деревьев. Существовали здесь и перегородки, сделанные из грубой «ткани», обрезанные прямоугольниками, делящими области личного пространства. Огня не было, только несколько артефактов, изготовленных из дерева. Чашки, шары, ложки, копья.

Я неуверенно огляделся на собравшуюся толпу. Их вглядывающиеся глаза излучали любопытство, и я смог понять весь их путь через биологическую бездну между нашими видами. Меня поразило то, как просты они были в этом обычном облике. Не было доказательств сексуального деморфизма. Хотя, конечно, небольшие индивидуальные отличия и были — вероятно, у детей частично. Их было свыше тридцати, но не более пятидесяти. Я точно не подсчитывал.

Встать было невозможно, но я мог привстать, поддерживая себя на одной руке при помощи поврежденных ног. Я сделал это, пытаясь занять более качественное положение. Они следили, словно ожидая своеобразного представления. Они, казалось, проявляли интерес к любому, что произошло природно.

ТЫ ЗДЕСЬ, СТРАННОЕ СУЩЕСТВО… СДЕЛАЙ СВОЙ УКУС.

— Что вам нужно? — спросил я. Мой голос не утешал и не мог бы звучать утешительно, даже если бы я захотел. — Я не могу спеть свою песню или станцевать. Я не умею делать магию, а без своего оборудования творить чудеса. Знаю, что предполагал убедить вас, что я бог, для того, чтобы спасти себе жизнь, но не могу придумать как. Я мог бы познакомить вас с чудом огня при помощи зажигалки, но у меня ее нет. Они вышли из моды четыреста лет назад. Все что у меня есть, так это вещь, напоминающая семенную коробочку. Она не делает ничего неприятного.

Я выждал и огляделся вокруг, чтобы определить какой эффект имела речь. Они не сновали в проходах, но и не бросали гнилыми овощами.

— Только у вас имеются разнообразные ухищрения, — сказал я им. — Вы самые лучшие плотоядные лягушки, даже по сравнению даже с теми, которых я видел в Музее Национальной Истории в Лондоне. Хотя там и был образец одной, вымершей миллионы лет назад. Только вы ведь не собираетесь вымирать, не так ли? Амфибии Наксоса идут своим путем. Зачем вам откладывать яйца, когда у вас есть своя приспосабливаемость, а? Изменение формы и разум — сознательное управление формированием тела. Держу пари, вы долгое, долгое время культивировали эту маленькую хитрость. Держу также пари, что разумные, вы никогда не станете цивилизованными. Вам не нужен огонь для того, чтобы готовить пищу, потому что вы можете изменить себя для того, чтобы переварить любую пищу. Вы можете стать похожими на то, что вам нравится. Вы исследовали чудеса камня. Это благодатный материал.