Врагов выбирай сам. Цикл об Артуре Северном

Этого храмовника в «Звездеце»… то есть, в «Звездне», конечно, но непристойное название, прижившись в незапамятные времена, само выворачивалось, что на язык, что в мысли… одним словом, не видал Милрад раньше этого храмовника.

«Не иначе, издалека пожаловали, может из самой Добротицы», – размышлял он, и сам, не доверяя служанкам, бегал из кухни к отдельно стоящему столу, за которым пировали двое путешественников и певец, как бишь его… да не важно. Не он платит.

В том, что двое мальчишек были путешественниками, Милрад не сомневался. Такую парочку, обитай она в городе, приметил бы давно. Один – очень высокий, с волосами цвета светлого золота храмовник в орденских одеждах. Другой – жгучий красавец, чернявый, что твоя головешка, нарядившийся в вызывающие черно-багровые тона, которые, надо отдать парню должное, были ему очень к лицу. Ну и музыкантик, в обычной своей радужной рубахе и сияюще-зеленых штанах.

Милрад предположил поначалу, что чернявый красавец – отпрыск какого-нибудь богатого, а может и знатного рода, заявившийся в стольный город Шопрон поглазеть на людей и показать себя. А храмовник, известное дело, в сопровождающих. Они, храмовники-то, работой не брезгуют. Абы кого охранять, конечно, не возьмутся: не хайдуки все-таки, рыцари благородные, но если какого достойного господина или вот сопляка богатого, которому блажь стукнула без свиты в поход отправиться, так это пожалуйста.

С храмовниками, ясное дело, куда угодно без опаски можно. Они любую нечисть одной только молитвой… а если уж совсем туго, то и промеж ушей приложат. У этого вон топор какой, всем топорам топор.

Хорошо богатому: захотел – поехал. А тут сиди, жди, пока из Средеца караван с вином прибудет. Караваны, они в свой срок ходят, и хоть озолоти купец рыцарей, те до времени с места не двинутся.

Хотя деньги примут с благодарностью.

А может чернявый от пятой жены десятый сын? Тогда ясно, почему без свиты. Дома ему искать нечего, если и перепадет от наследства кусочек, так когда еще, а жизнь-то проходит. Вот и приехал в столицу. Мечтает, конечно же, не о гвардейских рядах Недремлющих – куда ему, недомерку? – но в дозволенные маги или, в крайнем случае, в чиновники метит наверняка. И чтоб выслужиться перед герцогом, удачно жениться… Хотя, в его-то годы… Нет, мечтает он не выслужиться, а подвиг совершить, и лучше не один. А еще о любви, чтобы как в сказках.

Хе-хе, а у герцога дочка подрастает.

Вообще говоря, Милрад Брюхотряс, потомственный хозяин «Звездня», повидал в своем трактире всяких, и давно уже не удивлялся ни богатым постояльцам, ни даже знатным – всякие захаживают, знаете ли, да. Просто парочка – менестрель не в счет – войдя в зал, без раздумий направилась к столу, за который без разрешения Милрада не садились даже храмовники. Над столом этим, с виду ничем не примечательным, дабы не возникало у людей несведущих желания отнестись к нему без должного почтения, висела резная табличка с четкой и разборчивой надписью. И рыцарь, увидав ее, легонько тронул чернявого красавчика за плечо. Молча. Так же молча указал на надпись.

Чернявый прочел. Что-то сказал негромко, и заржали оба так, что на них стали оборачиваться, это при том, что в «Звездне» вечерами шум стоит изрядный.

Вот тут-то Милрад гостями и заинтересовался. Потому как обиделся. Не всякий трактир может похвастаться тем, что Миротворец со своим названным братом-ангелом предпочитали его всем другим в столице. Да и в дальних землях не было ничего подобного. Милрад знал это от отца, а тот – от деда. «Звездень» – единственный.

Очень хотелось поговорить с менестрелем – уж этот-то рассказал бы, что за невежи пожаловали в стольный Шопрон. Но Брюхотряс никак не мог вспомнить имени музыканта, а окликать его простым «эй ты!» не годилось. Не абы какой певун подзаборный. Этот, если слухам верить, для самого герцога петь мог бы, с господского стола кормиться и бед не знать.

Слухам Брюхотряс верил. Не всем, конечно, правдивым только, но уж отличать их от брехни давно умел безошибочно.

И с чего бы этому… как же его звать-то, а? С чего бы ему сейчас при двух пацанах ошиваться? Да еще без гитары. Когда это было, чтоб этот и без инструмента? Народу-то в зал понабилось – сесть некуда, стоят, стены плечами отирают, ждут, чем их музыкант сегодня потешит. А он, знай, сказки сказывает, о песнях и не вспоминает. Спрашивают – смеется только: голос, мол, сорвал, палец вывихнул, живот крутит. Не до песен.

Тут было над чем подумать. Но пока что на размышления времени не находилось.

Трое служанок и забредшая на огонек шлюшка Любава, позабыв про дела, окружили троих гостей. Смеялись заливисто, ели, пили и закусывали, радуясь нежданной щедрости.

– А я слышала, из храмовника даже под пыткой монетки не выдавишь, – мурлыкнула Любава, заглядывая в ярко-синие глаза рыцаря.

– Под пыткой не выдавишь, – кивнул тот, подливая ей в кубок сладкого вина, – хотя, смотря как пытать.

– Я попробую… – чуть охрипшим голосом, проворковала шлюха.

– Позже, – согласился синеглазый.

Уже стемнело за окнами и закоптили подвешенные на цепях масляные светильники, когда храмовник подозвал Милрада к столу.

– Сколько? – спросил коротко.

Боясь спугнуть удачу, трактирщик брякнул:

– Тридцать леев.

– О! – сказал рыцарь, и укоризненно глянул на музыканта. А ты: «в два раза, в два раза». Людям верить надо. На четыре белых, это ж, считай, не обжулил, а так, побаловался.

Милрад похолодел. Проклятый храмовник, коему полагалось бы уже лыка не вязать, считал… да как храмовник считал! Дернул же бес накинуть эти проклятые четыре лея! И что теперь? Заплатит? Или, осерчав, милостиво в зубы сунет?

Рыцарь, между тем, выложил на стол две серебристых монеты по десять леев. И шесть матовых, белых.

– А это за честность, – он выудил из кошеля ма-ахонькую денежку.

«Ну, зато не в зубы», – облегченно вздохнул Милрад.

Компания поднялась и вместе с девицами отправилась наверх, в жилые комнаты.

Брюхотряс ссыпал деньги в кошель. Еще раз помянул тамплиера недобрым словом, вертя в пальцах последнюю монетку. Одна бани. Тьфу! Даже в самые плохие дни, бани сверху нельзя было считать приварком, а уж с заказа стоимостью почти в тридцать серебряных…

Правду говорят, проще выжать воду из камня, чем деньги из тамплиера.

Ладно, завтра он потребует свою долю еще и с девок. Быть не может, чтобы эти им не заплатили! Уж Любава-то дело знает.

«Завтра» дало себя знать громовым стуком в дверь Милрадовой комнаты. Трактирщик ошалело глянул в окно – небо только-только начинало светлеть, поднялся, кряхтя, и побрел открывать.

За дверью стоял давешний храмовник. Одет он был в тонкую нательную рубашку и хлопковые штаны. В руках держал страшенный свой топор.

– А…э-э… – сказал Брюхотряс, и застыл, не отводя глаз от оружия.

– Вставай, дармоед, – дружелюбно произнес рыцарь, – мне нужна вода.

– Кувшин – десять баней, – машинально сообщил Милрад.

– И давно у тебя водопровода нет?

– Почему это нет? – обиделся Милрад, – как раз есть. «Звезде…» кхм… «Звездень», может и не лучший в столице…

– Понял-понял, – парень досадливо поморщился, – водопровод есть, но у постояльцев твоих денег столько не бывает. Иди, распорядись там. Да пошевеливайся.

– Как скажете, благородный сэр, – Брюхотряс окончательно проснулся, – оденусь только, и все будет в…

– Выполняй.

Рыцарь закрыл дверь, а Милрад – рот.

Водопровод в «Звездне» действительно был. И Милрад Брюхотряс, равно как и отец его Йожеф Брюхотряс, и дед Стоян, и прадед Будай, тоже, разумеется, Брюхотрясы – спасибо далекому предку Николае за благозвучное прозвище – словом, все поколения трактирщиков, начиная с Будая, наличием водопровода в своем среднего пошиба заведении гордились необычайно. Даже не потому, что вода не из цистерны, а как в богатых домах – прямо из Ноева озера, да еще и особым образом очищенная, а потому что подводили ее к «Звездню» на деньги самого Альберта Северного, названного брата Миротворца, говорят, что самого настоящего ангела. Ей-ей, с крыльями и прочим всем, что там ангелам полагается.

Вот только пользы, кроме гордости, с водопровода особой не было. Ну, на кухне, ясное дело, а так… Прав храмовник, не часто бывают здесь постояльцы, готовые покупать воду не кувшинами, да чтоб каждый стакан сосчитан, а сразу и много. Заходить заходят, на стол посмотреть, прочитать, что так, мол, и так, сам Миротворец с братом своим за этим столом сиживали. Ну, пьют-едят, это понятно. А чего ж не есть, когда кухня хорошая? О винах и говорить не приходится, местных хоть залейся, да еще издалека привозят. Вот со дня на день из Средеца караван придет. Но чтобы остаться, чтоб хоть ночку да переночевать, на это у богатых другие гостиницы есть. Тоже, понятно, с водопроводами.

Впрочем, бывало всякое. Поэтому трубы в дорогих комнатах прочищались дважды в месяц, чтоб, если вдруг случится надобность, Милраду достаточно было просто подать воду. Но как же он, дурак, вчера-то не сообразил все сделать? Ведь весь вечер на молодого господина таращился, думал, как хорошо богатым быть, а то, что богатые моются чуть не каждый день, напрочь из головы вылетело.

Вчерашняя обида на скупого рыцаря испарилась вместе с остатками сонливости. Милрад постоял немного возле труб, любуясь блестящими вентилями и подсчитывая будущие денежки, и побрел на задний двор: раз уж разбудили до солнышка, надо убедиться, что и прислуга не спит уже.

Вспомнив по дороге, что опять пренебрег утренним правилом, забормотал было: «Господи Иисусе, помилуй меня, грешника…», открыл скрипучую дверь, да так и остановился на крылечке, глядя, что выделывает с топором золотоволосый храмовник.

Брюхотряс понасмотрелся на всяких. «Звездень» давным-давно, еще при отце его отца стал излюбленным местом постоя, гулянок и встреч хайдуков со всех концов княжества. На заднем дворе, как водится, разминались или дрались, когда дружески, а когда и всерьез. Иногда и вправду было на что посмотреть.

Но этот…

Милрад, не отводя глаз, наблюдал за размытым в утренних сумерках силуэтом, слушал свист взрезающего воздух лезвия, почесывал пузо и благодарил Бога за то, что ему, трактирщику, от дедов-прадедов достался «Звездень». А значит, не придется никогда бродить по дорогам, ночевать где попало и встречаться в бою с людьми, вроде этого. Или, того хуже, встречаться с теми, кто заставил этого выучиться так владеть топором.

Пока Брюхотряс глазел, звездная россыпь в небе погасла, лишь две или три самые упрямые искорки еще пытались мигать, словно надеялись победить бледным светом сияние поднимающегося из-за гор солнца.

Рыцарь отложил топор. Скептически глянул на Милрада. Качнул головой:

– Ладно, пока девицы спят, и ты сгодишься.

Трактирщик спал с лица и побледнел, как козий сыр.

– Прости его, Господи, за нечестивые надежды, – вздохнул храмовник. И объяснил:

– Спят девчонки, умаялись. Завтрак мне сам подашь. Вино из Средеца мы не всё вчера выпили?

– Есть ещё.

– Тогда принесешь малый кувшин «Росы» и воды со льда. Вперёд.

– А кушать что изволите?

– Ничего. Ступай.

* * *

Иляс Фортуна внимательнейшим образом прочитал отчет Ольжеха об экспериментальном пробое и еще более вдумчиво изучил короткую, но содержательную записку, сообщавшую о том, что по прихоти Артура Северного Солнце сдвинулось и идеальное взаимостояние было нарушено. По мнению Ольжеха это свидетельствовало в пользу его теории о влиянии феномена Братьев на псевдозодиакальное движение.

Почему Ольжех, несмотря на веру в Творца, отказывался признать существование сил не просто влияющих, а направляющих движение миров, профессор не понимал. Что до него, так он давным-давно уверился: так называемый «феномен Братьев» – есть четкое и недвусмысленное проявление Божьей воли.

Творцу угодно было переместить призраки светил так, чтобы Теневая Лакуна совместилась с миром людей. Творцу угодно было, чтобы Братья вернулись (иначе, зачем бы он открыл доступ к Теневой Лакуне?). А когда дело было сделано, нужда в идеальном взаимостоянии отпала и солнце «сдвинулось». Все очень и очень просто, если только не задумываться над тем, на кой черт сдались Господу двое мальчишек.

И не надо бояться Братьев: они действительно всего лишь мальчишки, которых угораздило родиться во время идеальных взаимостояний, за полгода до и полугодом после перигея. Всего лишь. Господь использует их в каких-то своих великих целях. А профессор Фортуна – в своих. Не великих. Но тоже довольно значительных.

* * *

Рыцарь появился в зале, когда Милрад наладился подремать за стойкой. Посетители скоро пойдут косяком, только успевай поворачиваться, но отчего не покемарить, пока есть несколько свободных минуток. Час ранний… Позевывая, Брюхотряс перекрестил рот: ох ранёшенько пришлось подняться. Спать бы ещё да спать, девки всё сами сделают. Им легко по утрам вставать, девкам-то – молодые, здоровые. Так ведь спят, мерзавки, и будить их не моги: храмовник заезжий, нате-ка, заботу проявить изволил. Кто бы о Милраде позаботился!

– Спишь? – поинтересовался тамплиер, подходя к стойке, – Лучше правило утреннее прочти. Дел у тебя сегодня много будет, гляди и на «Отче наш» времени не найдешь.

Милрад нахмурился: когда это он успел признаться, что еще не молился? А рыцарь, не дожидаясь ответа, выложил на стойку две серебристых монеты.

– Слушай сюда, Брюхотряс. Братец мой и музыкантик спят. Ты их не буди. Как проснутся, чтобы было им чем опохмелиться, ясно? Накормишь, напоишь. Вздумаешь обсчитать – пожалеешь. А если сделаешь все как надо, мы с тобой дружить будем. Лады?

– Ты не больно-то грозись, – буркнул Милрад, глядя на монеты. Двадцать леев? За один только завтрак? – мы, знаешь, пуганые. А брат твой тоже того, ну, моется по утрам?

Рыцарь удивленно приподнял светлые брови:

– Да. А что такое?

– Ну, так, мне резона нет его обсчитывать. Я на одной воде, знаешь ли, прокормлюсь.

– Прокормишься, – храмовник кивнул, – а помолиться все-таки не забудь.

Развернулся и ушел. Дверь негромко хлопнула. А Милрад, прибрав деньги, задумался, когда же он успел проболтаться, что пренебрег сегодня утренними молитвами?

* * *

Брат Яков проснулся до солнца, когда прислуга еще смотрела десятый сон. Эта привычка вставать к первому часу молитвы была едва ли не единственной, оставшейся со времен монастырской жизни. Брат Яков давно уже не слышал, как читаются одна за другой молитвы первого часа, третьего и полуденная – как заведено было в ордене – но, поднимаясь до рассвета, он, кроме утреннего правила, читал часы Богоматери, устремляясь душой к Небесной Владычице, а помыслами к процветанию Храма во имя спасения всех живущих в Единой Земле.

Покончив с молитвами, брат Яков возвращался к делам земным и становился Яковом Бердничеком – чорбаджи3 Его Высочества герцога Элиато меняльной конторы.

Всё на благо ордена и во славу Божию.

Всё.

Даже попавшие в немилость, высланные из столицы в далекий Сегед, лишенные права собирать налоги, храмовники продолжали контролировать обращение денег в Единой Земле.

Золото, серебро и самоцветные камни сами по себе не представляли ценности, и, согласно многочисленным суевериям, даже хранить их дома или просто держать в руках было в высшей степени неосмотрительно. К тому же, будь у тебя хотя бы и пудовый самородок или полный сундук самоцветов, ты и корочки хлеба на них не купишь, если не обменяешь на принятые в обращение монеты.

В идеале, который, к глубокому сожалению Якова Бердничека, был недостижим, все драгоценности, найденные или добытые удачливыми хайдуками, должны были пройти через меняльные конторы ордена Храма… ох, простите, разумеется – Его Высочества. Пройти и уйти, большей частью к дозволенным магам, которые использовали драгоценные металлы для создания всякого рода полезных вещиц, меньшей – т-с-с, ни слова об этом – к магам диким, иначе говоря, интуитам. Те тоже умели многое, но при этом не сковывали себя «Кодексом Разумной Полезности», давным-давно определившим границы дозволенного волшебства.

Практически же, увы, многое уходило безвозвратно к тем же самым интуитам, в преступных целях использующим добытые контрабандой материалы. Каким путем дикие маги добывали драгоценности, чорбаджи и рыцарям Кодекса оставалось только догадываться.

Хм. Яков Бердничек не любил догадываться. Он предпочитал знать.

Вот, например, есть в Шопроне человечек, через руки которого проходит большая часть контрабандных драгоценностей. Некий Ежи Цыбань. Человечишко-то так себе: пьянь и дрянь – единственный, любимый и донельзя избалованный наследничек Косты Цыбаня, старшины купеческой гильдии. Но то ли кровь сказалась, то ли дал Бог ума разгильдяю, а только все дикие маги княжества с ним дела ведут. Ну и хайдуки, ясное дело, тоже не спешат с добычей к чорбаджи Его Высочества герцога Элиато. Они сначала к Цыбаню заглядывают, и только если навар риска не стоит – кому охота из-за ерунды какой на строительство дорог загреметь? – в меняльную контору идут.

Скажете: так куда же ты смотришь, господин чорбаджи? Что ж ты об этом Ежи Цыбане Недремлющим не доложишь? Или в орден Храма, коли уж с рыцарями Кодекса дела иметь не хочешь. А господин чорбаджи мог бы ответить, что Храм давно всё знает. И про Цыбаня, и про то, что он, Цыбань, сейчас один такой на все княжество Обуда. Сидит как паучок, лапами за ниточки дергает, а прочие другие все на этих ниточках пляшут. И слава Богу, что оно так. И пусть оно так и остается. А возьмут Недремлющие Ежи Цыбаня, и что начнется? Беспорядок начнется, разброд и брожение. Свято место не бывает пусто, но пока его кто новый займет, и Храму, и Недремлющим – всем головной боли прибавится.

А так… И ведь, что хорошо: не любит маленький Ежи рыцарей Кодекса, ну просто страсть как не любит. А к ордену Храма, наоборот, со всем уважением относится, как и подобает любому жителю Единой Земли, благонравному подданному Его Высочества. Ездит он много, Ежи Цыбань. Раньше, пока простым контрабандистом был, приходилось ему из конца в конец Единой Земли мотыляться, а сейчас и надобности уже нет, а все равно ездит. Привык. Он ездит и видит, что не все так гладко в герцогстве, как люди в столице думают. Оттого и орден Храма чтит. А за что уж он Недремлющих не терпит, это его, Цыбаня, дело сугубо личное.

Раньше было не так. Давно, правда – сам Яков и не помнил тех времен – но были контрабандисты тихие, а Недремлющие не дремали, и уж точно никому не пришло бы в голову перебегать дорожку ордену Храма.

Но раньше и сам он, Яков Бердничек был бы ордену не нужен. Служил бы, конечно, с его-то головой – храмовники головастых ценят. Но будь ты хоть семи пядей во лбу, все равно без особого таланта рыцарем не станешь. А сейчас такие как чорбаджи Бердничек в ордене на вес золота – рыцари с бойцами на равных. И хранятся на маршальском складе шопронского монастыря серебряные доспехи брата Якова, и есть у него право носить особое оружие, и форма парадная: белая туника, белая гербовая котта, да белая эсклавина дожидаются того торжественного дня, когда Яков Бердничек вновь сможет в них облачиться.

Дождутся ли?

Золото, золото, золото…

И серебро. И самоцветы.

Все это появлялось в Единой Земле извне. Из Большого мира. Клады возникали и исчезали, повинуясь своим таинственным законам.

Бердничек не вникал. Откуда берется золото – не его дело.

Его делом было присматривать за драгоценностями, добытым неведомо как, неведомо от кого; менять их на деньги; принимать деньги в рост; вкладывать в дела, заметая, если такова была воля Храма, все следы; и следить за порядком.

Вот буквально сегодня, раным-рано с утра, Яков узнал, что в церковной казне начали скапливаться… излишки. Да, пожалуй, излишки – самое подходящее слово. Зачем церкви хранить у себя проклятый металл? Уж не хочет ли митрополит Шопронский сделать дозволенным магам какой-нибудь особенный заказ? Или, того хуже, не замыслил ли владыка связаться с дикими магами, желая стребовать с них что-нибудь совсем уж хитрое? Дикие маги, как известно, не слишком любят продавать артефакты, однако, если предложить им ну очень много…

Для прояснения ситуации, следовало узнать, копятся ли в церковной казне только золото и серебро, или там оседают и самоцветы? Если да, значит можно предполагать, что владыка собирается иметь дело с колдунами. Ибо всем известно, что драгоценные камни еще более восприимчивы к магии, чем мягкий металл.

Интересная работа у чорбаджи, особенно, если он подчинен непосредственно сенешалю Единой Земли. Порой думаешь: в отставку бы, ведь и годы не те уже, и в монастырь вернуться хочется, дожить последние годы в мире и покое. Но разве встретишь в монастыре даже за год столько людей интереснейших, сколько через меняльную контору за неделю проходит?

Бердничек как раз думал, стоит ли выяснять подробности о церковной казне в том же источнике, из которого уже получены сведения об излишках, или имеет смысл побыть подозрительным и опросить нескольких независимых наблюдателей, когда заявился к нему один из таких вот «интереснейших».

Храмовник.

Совсем мальчик. Однако, по нашивкам судя, рыцарь, а не оруженосец, да еще и с крылатой стрелой на рукаве: знаком гонца с особыми полномочиями. Длинный, худой, суровый. Блондин. Тут-то Яков и заинтересовался: ну откуда бы, скажите на милость, взяться в Шопроне блондину?

Парень вошел, и в конторе сразу стало тесно и светло. Золотые волосы, да глаза ярко-ярко синие – неудивительно, что вокруг посветлело. Этакое солнышко явилось.

С топором.

Бердничек встал и вежливо поклонился. Во-первых, потому что давно отвык иначе вести себя с высокомерными храмовниками, во-вторых, потому что подобной вежливости требовала роль. А в роль он вжился так, что порой забывал, кто он на самом деле, откуда, и какого обращения заслуживает.

Но, вставая и кланяясь, и бормоча приличествующие слова приветствия, чорбаджи разглядывал гостя и голову ломал: кого же это с кем свели, чтобы такое родилось? Изучение фенотипов было не более, чем увлечением. Так, от скуки, в свободное от работы время. Какие, скажите на милость, могут быть фенотипы в обществе, намертво закрытом от внешнего мира? Один, максимум, два. И все сплошь представители динарской расы… Правда, на юге не повывелись еще светловолосые потомки народов, населявших Единую Землю до Дня Гнева. А с востока, из Добротицы, не так давно приезжал в столицу некий хайдук Зако, по прозвищу Золотой Витязь, так тот, говорят, с виду типичный ариец. Бердничек хайдука повидать не успел и до сих пор жалел об этом: когда еще представится возможность зарисовать такой экземпляр?..

И вот, пожалуйста!

Сам пришел.

Разглядывая визитера, Яков завел с ним вежливую беседу. Одно другому давно уже не мешало: думаешь в одну сторону, действуешь – в другую, говоришь – в третью. Такая жизнь.

– Доброе утро, благородный рыцарь. А вы раненько, однако. Все ли благополучно в Сегеде? Не досаждают ли эльфы? Как здоровье почтенного сэра командора?

– Да. Нет. Не знаю, – коротко бросил юноша. И объяснил:

– Я давно не был в Сегеде.

– Вы пришли забрать деньги? Вложить деньги? Обменять серебро, золото, камни?

– Обменять и оставить. Это не деньги Храма.

– Понимаю.

Такое тоже случалось – рыцари отдавали в рост суммы, смешные по сравнению с вложениями ордена, зато добытые законным путем. Патрули Храма во время регулярных рейдов наталкивались на бродячие клады чаще, чем хайдуки, целенаправленно эти клады разыскивавшие. Правду говорят: нечистый ищет, где светлее. Что ему хайдуки? Лучше он святым людям проклятый металл подсунет.

Святые люди драгоценности забирали, но к искушению оставались равнодушны. Им самим денег иметь не полагалось по Уставу, а родственники и любовницы святых людей святыми не были, так что усилия Рогатого пропадали втуне.

– Сколько желае…

Яков заткнулся, когда синеглазый поставил на его стол два тяжеленных, туго набитых мешочка. Услышал спокойное:

– Десять. И десять. В старых монетах. По-нынешнему, значит, двадцать и двадцать. Всего сорок тысяч «больших львов».

Бердничек молчал.

Рыцарь развязал один из мешков, на стол вытекла тускло-блестящая золотая волна, и чорбаджи опустился на свой стул, хватаясь за сердце.

– Чистые, – храмовник понял его по-своему, – без проклятия. Три тысячи леев разменяйте на что-нибудь более ходовое, остальное я оставлю.

– Ка-а… ах. Боже мой… Какой процент вы хотите?

– Вклад не срочный. Пять годовых, как обычно.

Пять. Поди ж ты, все-то он знает! Но откуда все-таки взялся этот красавец? Золото без проклятия… да в Единой Земле уже сто лет, как забыли о проклятых кладах… Даже сказок не осталось.

Бердничек перебирал темные золотые кругляши, и понимал, что соглашаться на пять процентов никак нельзя. По крайней мере, нельзя делать это с ходу. Вздохнув, он оторвался от пересыпания монет:

– Видите ли, сэр…?

– Артур.

– Хм-м… это знаменитое имя. Видите ли, сэр Артур, появление на рынке такой суммы приведет к неизбежному…

– Слушайте, господин Бердничек, – мальчишка насмешливо прищурился, – вы кому вкручиваете? Если б вы разом бросали в дело те суммы, которые получаете от ордена, Храм давно уже нашел бы себе другого чорбаджи.

– Три, – безнадежно сказал Яков и наконец-то вошел в роль весь, без остатка.

– Пять.

– Но поймите же и меня! Пять процентов. Две тысячи…

– Тысяча восемьсот пятьдесят.

– Боже мой, ну пусть так, но речь ведь идет не о леях – о «больших львах», а это в сто раз больше, вы подумайте только – в сто раз!.. Три с половиной.

– Что вы торгуетесь, как на базаре? Можно подумать, ваш годовой доход бывает меньше ста тысяч.

– Леев! Леев, а не «львов». Между прочим, бывает. А еще налоги…

– Чего?

«Вот, зараза!» – где-то в глубине души Яков парнем восхищался. Орден есть орден. Там все такие. Дерутся за каждую бани, на одном лее наваривают по десять, или по «льву», выражаясь народным языком, а уж на льве… Хм, ну, предположим, на «льве» можно заработать «большого льва», то есть, в десять раз больше, однако добыть клад в сорок тысяч этих «львов»…

Да о такой находке должны звенеть на каждом углу!

А рыцарь неожиданно сдался:

– Шут с вами. Сойдемся на четырех.

Бердничек едва не спросил о причинах столь нежданной щедрости. Однако вовремя удержался.

Взвешивать золото он приказал двум пожилым, напрочь лишенным любопытства приказчикам. Сэр Артур терпеливо ждал, развалившись в кресле и вытянув длинные ноги. Яков подумывал, что на будущее стоит озаботиться весами вроде больших рыночных.

Время ползло. Монеты звенели.

И, что самое обидное: сумма сошлась ну просто до пылинки. Ни единой бани выгадать не удалось.

Яков отдал храмовнику два не тяжелых, но объемистых кошелька с тремя тысячами леев. Поклонился:

– Рад буду и дальше иметь с вами дело. Передавайте мой нижайший поклон командору.

– Всенепременно, – буркнул сэр Артур.

И ушел.

В конторе сразу стало просторно и темновато.

– Что в мире делается? – ошарашено вопросил чорбаджи, адресуясь в пустоту, – Артур… Интересно, м-да-а…

Сообщить о неожиданно крупном вкладе он мог и вечером, вместе с ежедневным отчетом. Но сэр Яков не зря занимал свое место вот уже три десятка лет: сэр Артур, оставивший почти сорок тысяч «больших львов» на имя Альберта Северного – это событие, определенно, требовало внеурочного доклада. И лучше выглядеть дураком, проявив излишнюю осмотрительность, чем стать таковым из-за своей нерасторопности.

* * *

«Знаменитое имя», – Артур выбирал лошадей. Придирчиво выбирал, доводя барышника до остервенения, – «знаменитое… чтоб им всем… Имя, как имя. Насочиняли сказок!» – он следил, как купец гоняет на корде серого жеребца. Мерин был бы предпочтительнее, но, в общем, и этот сойдет, – «нашли, тоже, героев…» – Артур щелкнул пальцами:

– Достаточно.

И вновь принялся тщательно осматривать скакуна. Не то, чтобы в этом была нужда: он убедился уже, что серый, во-первых, неплох, во-вторых, ничего лучше все равно не сыщется, однако барышник злился. Артур тоже злился, и ему приятно было сознавать, что в своей злости он не одинок.

Барышник злился молча. Все слова, какие были у него по поводу лошадей, он высказал в самом начале торга – как разогнался, так и не смог остановиться. Слова же, которые были у него по поводу покупателя, купец, сжав губы, пережевывал и глотал. Давился ядом, но молчал, лишь зыркал недобро.

Рыцарь, кстати, смотрел нисколько не веселее. Под льдисто-синим взглядом ежились даже лошади, что уж о людях говорить. Он, наконец, оставил серого в покое и мрачно уставился на лошадника. Оглядел с головы до ног, так внимательно оглядел, словно и его купить собрался:

– Сколько ты хочешь за этого жеребца, того гнедого мерина, и ту кобылу с чулком на правой передней?

– Ну, жеребец – полсотни львов…

– Сколько? – переспросил рыцарь таким тоном, что всякое желание торговаться пропало. Запросишь больше, храмовник ведь может и так увести. На нужды ордена. И поди с ним поспорь.

– Сорок, – сказал мальчишка, как отрезал, – сорок за жеребца. Двадцать за мерина, больше он не стоит. И тридцать львов за кобылу. Пошли кого-нибудь к шорнику за сбруей. Да, и распорядись отвести лошадей в «Звезд…» в «Звездень». Для Альберта Северного. Ясно?

– Для кого?! – купец от изумления забыл о злости.

Синева в глазах рыцаря плеснула бешенством:

– Мне повторить?

– Не надо, – барышник поднял руки, примирительно растопырив пальцы, – не надо, благородный сэр. Все сделаю.

– Ну и молодец, – буркнул тамплиер.

Барышник гладил серого жеребца по гладкой шее и смотрел вслед переборчивому покупателю. Ничего не скажешь, хорошее начало дня. Вроде, трех лошадей сразу сбыл, но ведь не за те деньги, на какие рассчитывал. Вроде, ордену Храма продал, но уж больно храмовник злой попался: даже если понравятся лошадки, все равно не доложит у кого купил.

Альберт Северный… Не переводятся дураки!

Что за люди? Думают, чтоб героями стать, одного имени хватит. Наслушаются сказок и туда же, подвиги совершать. То пьянку с дебошем, то беспорядки на кладбище, а то девок портят за раз по дюжине…

Представив себе сразу дюжину порченных девок, купец нехотя допустил, что это-то, пожалуй, за подвиг сойдет. Но тут же решил, что новоявленный Альберт Северный на такое вряд ли способен. Этаких геройств, если песням верить, даже за братцем его не водилось. А тот по бабской части силен был – не чета нынешним.

Артур же позабыл о купце сразу, как только расплатился за лошадей. Первым пунктом в списке дел на сегодня у него значилось посещение церкви, и кто же виноват, что попалась по дороге меняльная контора? И конные ряды какой-то умник из муниципалитета перенес с Навозной площади на Стеклянный пустырь, то есть, опять-таки, чтоб по пути из «Звездня» до церкви святого Михаила мимо не пройти.

Ну, строго говоря, сам виноват, сэр рыцарь: когда в храм идешь, на мирскую суету отвлекаться не следует. И скажи на милость, сэр Артур Северный, давно ли тамплиеры ходят в дом Божий с тремя пудами золота в рюкзаке?

Ладно, следовало признать, что в контору Бердничека – о ней вчера хорошо отзывались два заглянувших в «Звездень» пожилых хайдука – зайти собирался. Ну, а где одно, там и два. Семь бед – один ответ. Не согрешишь – не покаешься…

Артур с любопытством разглядывал стены домов, как знакомым улыбаясь горгульям, зевавшим на водостоках, провожал глазами редкие в этот ранний час экипажи…

Изменился Шопрон.

Вчера еще… сто лет назад… дома здесь стояли пустые, похожие на черепа с угрюмыми окнами-глазницами: стекла, едва лишь хозяева за порог, тут же вынимали предприимчивые соседи. Слишком смелые, чтобы уезжать. Или слишком глупые. А по мостовой бродили мертвяки. Безопасные днем, но до крайности неприятные. Они пахли… И они были голодны. И по ночам они убивали.

На Стеклянном же пустыре, как раз на месте конных рядов, было тогда кладбище. Хорошее кладбище, дорогое, с зелеными деревьями, которые заботливо поливались за счет будущих покойников, с мраморными усыпальницами в тени этих деревьев, с фамильными склепами. С великим множеством покойников настоящих, тоже дорогих. И тоже голодных.

Кладбище стало пустырем за одну ночь. Даже меньше, чем за ночь – за несколько часов. Не так уж много времени ушло у Артура на то, чтоб согнать в ограду всех городских мертвяков. Еще меньше потребовалось Альберту, чтобы превратить и мертвяков, и деревья, и мрамор, и даже землю в черное стекло. Прочное такое. Толстое и звонкое. Поначалу, пока было горячим, стекло шло пузырями и невыносимо воняло, воняло гаже, чем бродячие покойники. А потом застыло. Успокоилось. И стал пустырь.

Сейчас вот лошади бьют копытами в шершавую черную корку, а она звенит. И не пугаются ведь, что интересно. Или лошади стали такие, непуганые?

А ведь мог бы пойти в собор святого Георгия. То есть, мог бы пойти в любой храм, благо хватает их в Шопроне – столица все-таки – но, если так уж надо, чтобы благостно и величаво, чтоб колонны в бесконечность, и свет, словно с небес, а от дверей до алтаря не меньше двухсот шагов, то собор святого Георгия – самое то. Во-первых, от «Звездня» не на запад, мимо меняльной конторы и Стеклянного пустыря, а – на юг, мимо складов, кордегардии Недремлющих и лучшего в Шопроне дома терпимости… гхм… м-да. Во-вторых, при святом Георгии как раз и расположены казармы ордена Храма. Еще вчера следовало пойти туда и по всей форме доложить о прибытии.

Высокий тонкий крест над собором святого Михаила был уже четко различим на фоне светло-синего неба. Артур посмотрел на него, ожидая привычной радости и лучиков света, что покалывают душу как тонкие щекотные иголочки… И отвлекся. Увидел эту женщину. Она шла навстречу по другой стороне улицы, и что-то в ней было… Что-то… не так.

Одета в черное, нет, в темно-темно синее. На лице маска-домино. Это не траур, это сейчас так принято одеваться. И волосы черные, смоляные. Змеями вьются… упругими такими, блестящими. Как идет – как по ниточке ступает. Голова поднята. Плечи прямые.

Герцогиня!

Артур забыл о храме, о кресте в синем небе, о неизбежных сложностях, связанных с посещением церкви святого Георгия, и целый квартал шел следом за незнакомкой, пока не понял, что же неправильно. А когда понял, вздохнул с облегчением и огляделся: где-то неподалеку он видел цветочницу.

– Простите, госпожа…

Ирма обернулась, увидела форму храмовников и почувствовала свое сердце где-то в ямочке между ключиц. Сердце колотилось. Выпрыгнуть хотело. И убежать.

Поздно.

– …возьмите это.

Цветок. Господи-Боже-милосердный-да-будет-воля-Твоя… цветок. Майская астра – ярко-желтый шар с лепестками-лучиками.

А храмовник-то – нашла кого бояться! – совсем молоденький. И глаза у него, ох, и глаза! Не бывает у людей таких, такие – у ангелов. Синие-синие-синие… Яркие!

– Откуда ты, мальчик? – Ирма взяла цветок и постаралась не улыбнуться. Ей даже удалось подпустить строгости в голос, – разве ты не знаешь, что это невежливо – останавливать на улице незнакомую даму?

– Вежливость – для мирян.

И правда.

Ирма вернулась с небес на землю. Ангелы с синими глазами остались на небесах, а на земле был этот мальчик в форме ордена Храма. Звереныш. Пещерные львята похожи на пушистые игрушки, но зубы у них острые как кинжалы, и шкура усыпана ядовитыми шипами. С ними нельзя играть.

С этим – тоже.

Храмовник отступил на шаг, оглядел ее с головы до ног, как художник, оценивающий картину. Кивнул. Развернулся и пошел прочь. Ни тебе «до свидания», ни, впрочем, «вы арестованы», что, безусловно, приятно.

Ирма стояла с цветком в руках. Наверное, она красиво смотрелась со стороны – вся в темном, почти черном, с ярко-желтой майской астрой. Но не мог ведь этот мальчик остановить ее только для того, чтобы внести последний штрих…

В картину?

Бывает же! Ирма передернула плечами, хотела выбросить подарок в ближайшую канаву, однако не выбросила. В конце концов, выходя сегодня из дома, она и сама подумывала дополнить свой мрачноватый туалет какой-нибудь броской деталью. Если б не собиралась в церковь, так бы и поступила.

Она понюхала астру. И снова посмотрела вслед уходящему рыцарю.

* * *

Женщина была дикой ведьмой, интуиткой, но это Артура не беспокоило.

Он слегка жалел, что не увидел ее лица. Зато с удовольствием вспоминал ровную и легкую походку, и то, как взволнованно подымалась ее грудь, как переливался тонкий шелк платья. Красивая женщина. Высокая. И гордая какая! Испугалась, но виду не подала.

Идти в таком настроении в храм было немыслимо. Артур и не пошел. Вернулся в «Звездень». Хозяин, завидев его, оживился, оторвал зад от табурета и поспешил навстречу с «Утренними ведомостями» в одной руке и конвертом – в другой:

– Вам письмо, благородный сэр. Сейчас только принесли – мало в дверях вы с посыльным не встретились. Вот, извольте.

Конверт.

Печать с храмом, увенчанным куполом.

Артур молча взял письмо. Не глядя, сунул трактирщику пять баней и пошел к себе.

Добрые или злые, но события начали развиваться независимо от него.

Дверь в комнату Альберта была не заперта, сам Альберт мирно спал, уткнувшись носом в подушку и до ушей натянув одеяло. От солнышка прятался. Артур всегда выбирал для младшего спальни окнами на юг, надеясь, что солнечные лучи заставят лентяя проснуться пораньше.

И ни разу его надежды не оправдались. Ну да ладно, это дело обычное.

Пройдя в свою комнату, он запер дверь. Распечатал письмо. Ругнулся сквозь зубы, хмуро разглядывая ровные черные строки:

«Сэр Артур, – гласило послание, – до меня дошли слухи о вашем появлении в трактире „Звездень“. Может быть, закончив отдыхать после трудных и, несомненно, великих подвигов, вы соблаговолите наведаться в Сегед, дабы я лично мог встретиться с вами?»

Подписи не было. Да ее и не требовалось. Кто может вызывать рыцаря в Сегед, кроме командора Единой Земли?

– Уже донесли, – мрачно пробормотал Артур, складывая послание и доставая трубку, – Ну что за люди?!

Он закурил от подожженного письма. И сидел задумчиво, глядя, как сгорает в бесшумном рыжем пламени листок бумаги.

Итак, свершилось. Командор вызывает его в Сегед. Новый командор. Что известно ему о сэре Артуре Северном, рыцаре, без вести пропавшем сто лет назад? Многое, надо полагать, известно. Многое. Но не всё. Письмо вот прислал… Не подозревает сэр командор о том, что Артур Северный отродясь читать не умел.

Плохо.

Как, бишь, Ольжех сказал? Герои? Вот то-то и оно. О героях чего не знают, то придумают, так всегда бывает, и лучше уж правда, чем такие выдумки.

Вчера вечером Безымянный не поленился, понарассказал историй, одна другой интереснее. И все про братьев. Про Братьев, вернее. Один, понимаешь, Миротворец, посланный Заступницей, дабы защитить от зла дольний мир. А второй, того не лучше – ангел, воплотившийся в человеческом теле и творящий направо и налево чудеса, только успевай дивиться!

Слушать смешно. Вспоминать – противно.

Сто лет назад о героях речи не шло, зато много разговоров было о костре или плахе, или об арбалетном болте в голову. Последнее, впрочем, всерьез не обсуждалось. Один раз только сэр Герман, тогдашний командор Единой Земли, заикнулся, что может быть болт лучше, чем костер. Быстрее и… и вообще.

Не поняли тогда командора.

Быстрее? А куда спешить-то?

И хорошо, что совсем не улыбалось сэру Герману отдать своего рыцаря под трибунал. Отдавать пришлось бы обоих: Артура и Альберта, и неизвестно еще, кому досталось бы больше: им двоим – за колдовство, или ордену Храма – за связи с колдунами. С другой стороны, сожгли бы их с Альбертом тогда, сейчас не было бы дурацких сказок.

Опасных сказок.

Артур курил.

Он в самом деле не знал, что хуже: быть колдуном или героем.

Вчера вечером еще получалось отмахнуться от размышлений. И ночью получилось тоже. Не до того ночью было. А с утра червячок сомнений, бодрый и выспавшийся, взялся вгрызаться в грешную рыцарскую душу. И вот, пожалуйста: «соблаговолите наведаться в Сегед, дабы я лично мог встретиться с вами».

Слог изысканный до насмешливости. Видать, не терпится новому командору проявить христианское рвение.

«Может статься, не такой уж он и новый, – напомнил себе Артур, попыхивая трубкой, – сто лет прошло. Кто знает, когда орден в его руки перешел?»

Значит, старому командору не терпится. Еще того не лучше.

В какой-то степени Артур понимал главу ордена. Живешь так вот, живешь, все тихо и спокойно, и вдруг – здрасьте пожалуйста, появляется живая легенда. Вроде бы как, твой подчиненный, но кто их, легендарных, знает? Они, легенды, мертвые куда лучше, чем живые. И у большинства, кстати, хватает совести помереть вовремя. То есть, не то, чтобы они сами это делали, но, если верить сказкам, доброхотов, желающих помочь герою с переходом в лучший мир, хватало всегда.

И ведь помогали. А потом плакали и сочиняли песни.

Дурацкие.

В общем, думай, не думай, а в Сегед ехать надо.

– Второй день живу, – буркнул Артур, в последний раз затягиваясь сладковатым дымом, – а уже весело.

Лошадей «для Альберта Северного» привели, когда часы на городской башне пробили восемь.

Артур еще разок заглянул к брату – тот спал как убитый. Ну, лентяй! Ста лет ему мало.

Будить Артур не стал. Оставил на столе кошелек с деньгами, поцеловал младшего в черные вихры на затылке, да прикрыл ставни, чтоб не лезло в комнату жаркое нахальное солнце.

Ну, вот и все.

Пора в Сегед.

ДЕНЬ ГНЕВА

…Кажется он успевает. Времени предостаточно. Провозвестники по обыкновению сообщили о своих намерениях за двадцать четыре часа до акции. Они всегда давали людям время покаяться перед смертью, проститься и уладить все неотложные дела. Они также давали время и на эвакуацию. «Бегите. Рано или поздно вам некуда будет скрыться». И они всегда использовали принцип «мертвой руки».

Командир региональной группы по борьбе с терроризмом очень быстро сообразил, что не справится своими силами, и запросил помощи. Что ж, был отпуск и нет отпуска. Бывает.

Мастиф не стал поворачивать за угол. Он срезал его, пройдя сквозь стену и появившись за спинами четверых Провозвестников.

– Не двигаться! Молчать!

Сектанты, вооруженные короткоствольными пороховыми автоматами – и где только добывают такое старье? – послушно замерли, ожидая дальнейших распоряжений. Мастиф терпеть не мог работать с Провозвестниками. Почему-то, беря их под контроль, чувствовал себя так, как будто с головой погружается в липкую слизь.

А эти к тому же еще и не искомая третья группа. Просто пост, выставленный в коридоре. И, конечно же, они понятия не имеют, где их командир с активатором запуска «прыжкового» двигателя.

– Вы ничего не видели, – сказал Мастиф, – на вашем участке ничего не произошло. Меня здесь нет и не было. Повторить!

– Я ничего не видел, – заговорили все четверо в один голос, – на участке ничего не произошло.

Мастиф кивнул и пошел дальше. Уже через несколько шагов он учуял за стенами еще одну группу. Сверился с планом: раздевалка, совмещенная с комнатой отдыха. Ага. Там-то наверняка и есть искомый командир с активатором.

Когда все закончится, то есть, опять же – потом, Мастиф душу вытрясет из умника, догадавшегося пропустить в СМИ информацию о том, как спаслись остатки команды без вести пропавшего в космосе транспортника «Покровитель»…