Возвращение в Ахен

Часть вторая. КРАСНЫЕ СКАЛЫ

Дом на Пузановой сопке действительно еще стоял. Доски крыльца подгнили, и когда великан ступил на них, провалились. Пузан завяз в трухлявой древесине. Он неловко подергал ногой, выбрался и тут же провалился снова. Пригнувшись у низкой притолоки, Синяка ступил в комнату.

Здесь царил полнейший разгром. Дом был выстроен на сваях. Одна из них прогнила, и большая беленая печь, полуразвалившись, упала. Пол словно встал на дыбы. Все ящики у старого массивного комода были выдвинуты, вещей в них не было. В полутьме Синяка наступил на катушку ниток и чуть не упал. Ситцевые занавески, серые от многолетней пыли, все еще висели на окнах, но цветочки на ткани полностью выгорели. Под окном валялась толстая книга в кожаном переплете — сборник магических формул, некогда похищенный время неугомонным этрусским демоном Тагетом у тролльши Имд. Разенна то ли не захотел брать ее с собой, утратив интерес к магии миров Элизабет, то ли забыл в суете.

Из мебели, кроме комода, оставались еще стол, скамья и большой сундук с медным окладом. Синяка уселся на этот сундук и тяжко задумался.

Впереди у них с Пузаном было целое лето. За несколько месяцев им предстоит заменить сваю, перебрать печь, настелить новый пол на крыльце. Всемогущий чародей, свесив голову, покатал ногой катушку. Пузан все еще с кряхтеньем и руганью выбирался из коварной ловушки, подстроенной крыльцом.

Неожиданно послышались цокот копыт и лошадиное ржание. Судя по звуку, всадники были совсем близко. Синяка привстал и громко крикнул:

— Пузан!..

Великан оборвал бранную тираду и совершенно другим тоном отозвался:

— Аюшки…

— Погляди, кто там едет?

Послышался треск — великан вырвался на волю. Потом доложил:

— Так никого не видать, господин Синяка.

— Лошади ржут где-то близко.

— Да нет же, не видно. Сейчас за домом погляжу.

Он тяжело затопал, приминая лопухи и крапиву своими ножищами. Из-за дома донеслось:

— Нету…

Снова заржала лошадь. Невидимки тут развелись, что ли?

— Пузан! — рявкнул Синяка, теряя терпение. — Где-то рядом лошади, ты разве не слышишь?..

После непродолжительной возни в комнате появился великан. От него остро пахло крапивой.

— Так это… господин Синяка… — смущаясь, сказал он. — Это, извиняюсь, под вами ржет. А в окрестностях никого нет-с.

— Как это — подо мной? Сундук, что ли?

Великна заморгал.

— Только не гневитесь, — умоляюще сказал он.

Синяка встал и посмотрел на сундук укоризненным взглядом.

— Что же это ты, братец, ржешь?

Из сундука вызывающе фыркнуло. Синяка взялся за тяжелую крышку, намереваясь открыть непонятную мебель. В тот же миг Пузан оттолкнул его в сторону, да так поспешно, что не рассчитал своих великанских сил, и Синяка отлетел к присевшей на угол печи. Потирая ушибленную руку, он покривился, но говорить ничего не стал.

Пузан набрал в грудь побольше воздуху, крепко зажмурился и видимо перемогая страх, откинул крышку. Лязгнули медные петли. Больше ничего не произошло. Медленно-медленно великан открыл глаза и заглянул в сундук.

— Пусто, — протянул он басом.

Синяка, наконец, подошел поближе, все еще потирая руку. Пузан только что заметил это.

— Ушиблись, господин Синяка? — участливо поинтересовался он.

Чародей в ответ только вздохнул, глядя на Пузана ясными глазами. Пузан покраснел до ушей и пробормотал, пытаясь взять назидательный тон:

— Так это… нельзя же так, не подумавши, сразу соваться. Мало ли что там ржет. Вроде, не маленький и понимать должны…

— Экий дурак, — вздохнул Синяка и, наклонившись, пошарил в сундуке. — Пусто, говоришь? А это что?

Он выпрямился, держа в пальцах прозрачный круглый камень величиной чуть меньше кулака. Камень полежал у него на ладони и вдруг захрапел, как испуганная лошадь. Пузан даже подскочил от неожиданности.

— Это магический кристалл, — сказал он. — Я его помню. Значит, этруски не взяли его с собой…

— Значит, — сказал Синяка. Сейчас он не хотел думать о том, что — или кого — этруски не взяли с собой.

Пузан сунулся лохматой головой ему под руку.

— И чего он там показывает?

— Как всегда, Ахен… Там ничего интересного, Пузан. Кавалерийский смотр на плацу. Убери башку…

— Как угодно-с.

Пузан разобиделся.

Синяка вышел из дома, держа кристалл в руке, побродил немного возле крыльца, потом сел и задумчиво уставился на ствол старой сосны, росшей шагах в пятнадцати от порога.

Вот там он и стоял в тот день, когда Торфинн по его просьбе привел сюда, на сопку, Завоевателя Косматого Бьярни. Синяка ненавидел этого Бьярни. Его и остальных вождей Завоевания — Бракеля Волка и Альхорна Рыжебородого. Если бы он мог, он бы всех их послал на растерзание Подземному Хозяину. Но Альхорн к тому времени уже ушел из города на юг, а Бракель был убит во время мятежа. Оставался Бьярни, и уж он-то получил сполна.

Синяка прикрыл глаза и снова увидел его — загорелого до черноты, коренастого человека лет сорока пяти с длинными смоляно-черными волосами. Он был связан. Рыча от ярости, он осыпал своих врагов оскорблениями, поливал их зловонной бранью, он бахвалился своей жестокостью и смеялся над их нерешительностью. А они все смотрели на пирата, и никто не мог взять на себя это, казалось бы, простое дело: пристрелить его.

Никто.

Ни этрусские боги, ни маленький демон, трусоватый и заносчивый, ни Анна-Стина Вальхейм, ни Великий Магистр Ларс Разенна…

Бьярни от души потешался над ними, а Торфинн наблюдал за всем этим отстраненно и насмешливо. Наконец, Черный Маг, встретившись с Синякой взглядом, еле заметно пожал плечами. Это было уж слишком. Юноша забрал пистолет у растерянного Ларса и, пока силы Элизабет не успели помешать ему, выпустил заколдованную пулю в своего врага. И в тот миг, когда Бьярни, заливаясь кровью, обвис на руках этрусских демонов, Синяка отчетливо понял: Косматый не умер. Он увидел это так ясно, словно кто-то дал ему книгу с картинкой. И Синяка дрогнул. В тот же миг осуждение миров Элизабет хлестнуло его, и неудержимая тошнота подступила к горлу. А Разенна подумал: это оттого, что мальчик совершил убийство, — и посмотрел сочувственно.

Вместе с заколдованной пулей Синяка выпустил в миры Элизабет большое Зло. И это Зло до сих пор бродит где-то поблизости…

Он помотал головой. Что толку об этом думать? Он ушел от людей, он расстался со всеми своими друзьями, он отказался от власти, от знания, от роскоши. Все, что у него есть теперь, — это полуразвалившийся дом, книга, которую он не может прочесть, и магический кристалл. И еще этот несчастный Пузан, прилипший к нему неизвестно из каких соображений, но вполне искренне.

Пузан вылез из хибары и прищурился на ярком свету.

— Иди сюда, — велел Синяка.

С тяжелым вздохом великан примостился поблизости.

Так они посидели немного рядом на горячей траве: полуголое чудище, мощный бело-розовый торс которого был испещрен старыми шрамами, и стройный смуглый человек в синей стеганке, ростом достигавший великану до локтя. Оба имели вид подозрительный и бродяжный; появись они в городе, их арестовали бы самое большее через час.

— Эх, — сказал, наконец, Пузан, — гляжу я на вас, господин Синяка, и удивляюсь… Великий маг, чародей, последний, можно сказать, отпрыск такой славной фамилии… Ну как вы живете? Шляетесь, прости меня Ран, как босяк какой-то. Одеты в обноски, тьфу! Питаетесь чем попало… Вон Торфинн — посмотрели бы, как живет. Вот кто умеет устроиться: и замок тебе, и слуги, и мозельское винище, откуда только берет, бочка ненасытная. А ведь вы ему не чета, вы ведь выше бери, господин Синяка. Подумали бы о себе. Вот хотя бы жилище. — Он обернулся к хибаре. — Да разве вам в таком доме надо жить? Вам же во дворце надо жить, это самое маленькое. Вы можете сотворить дворец?

— При чем тут дворец?

— Нет, вы скажите, — вцепился Пузан. Его, видимо, очень увлекла эта новая идея. — Можете или нет?

— Могу.

— Так в чем же дело? Раз-два, наколдовали бы тут чего-нибудь эдакое, с башнями. Вы же всемогущий.

— Пузан, — устало сказал Синяка, — разве всемогущество в этом: наколдовать себе замок, много еды и прислуги?

Пузан поморгал.

— А чего, — сказал он и упрямо наклонил голову. — Еда и все такое — очень даже неплохо.

— Неплохо, — согласился Синяка, — только зачем? Мы с тобой добудем все это без всякого колдовства. И дом починим.

Великан заметно приуныл. Не желая замечать этого, Синяка продолжал:

— Поверь, Пузан, к моему всемогуществу это не имеет ни малейшего отношения. Когда ты действительно можешь все, тебе не нужно за одну ночь создавать хрустальный дворец, чтобы доказывать свою силу всем и каждому.

— И то правда, — согласился Пузан, — зачем этим идиотам еще что-то доказывать? А вот просто жить в такой хоромине — это можно.

Синяка улыбнулся и хлопнул его по могучему плечу.

— А для того, чтобы просто жить, хватит и хибары.

Увязая в песке, братья шли по берегу Реки. Элизабет обмелела, и на крутом повороте намыло пространную косу. Бойкие пучки травы уже выросли в песке поближе к берегу. Дальше начинался густой кустарник, а над ним высились красные скалы, кое-где поблескивающие под солнцем влагой заключенных в камне вод. Река лениво несла мимо скал свои прозрачные темно-зеленые воды, становясь опасно глубокой лишь у противоположного, крутого берега.

Мела шел впереди, отягощенный длинным мечом Гатала. Рукоять в виде головы и растопыренных лап с перепонками торчала над его плечом. Ветер отбрасывал с мокрого лба короткие белые волосы.

Аэйт топал следом, тихо завидуя тому, как легко и уверенно ступает старший брат. Ему казалось, что Мела почти не проваливается в песок, в то время как сам Аэйт буквально тонул при каждом шаге.

Он оглянулся. По всей косе протянулись две цепочки следов. Долго еще останутся во влажном песке ямки, подумал Аэйт.

Они возвращались в свою деревню не привычной дорогой, не лесом, а берегом Реки, чтобы не встретить ненароком еще кого— нибудь из врагов. После ранения Мела не выдержал бы неравного боя. Да и равного тоже.

Через несколько миль должна показаться речушка Мыленная, которая впадает в Элизабет. Истоки Мыленной теряются в трясинах, возле которых и построена деревня морастов. Мела хотел подняться по руслу этой речки, благо она мелкая, а вода в ней летом довольно теплая.

Песчаная коса закончилась. Братья забрались на высокую пойму, заросшую очень густой, сочной и душной травой. Мела стал рубить ее мечом Гатала, прокладывая дорогу. Так они миновали луг и через некоторое время снова спустились к реке, продолжая пробираться вперед по упавшим в воду камням.

Солнце отражалось от вод Элизабет, и блики бегали по красным стенам скал, изрезанным трещинами. Это было красиво, и Аэйт, залюбовавшись, едва не упал в воду. Мела оглянулся, сердито посмотрел на него, но ничего не сказал.

Братья перешли заросший густым ивняком ручей и уселись на камнях передохнуть. Несмотря на утренний час, солнце уже припекало, и Мела с наслаждением плеснул себе в лицо водой.

Аэйт грустно смотрел на него. Ему подумалось, что теперь брат уже никогда не станет прежним. Стриженый, бледный до синевы, с выступившими скулами, брат казался почти незнакомым. Неожиданно Аэйту пришло на ум, что Мела стал похож на зумпфа. Вместо короткого акинака морастов старший брат носил теперь длинный меч. На плечах у него лежала волчья шкура, служившая недавно плащом Гаталу.

Но дело было даже не в одежде, не в коротких волосах, не в оружии. Выражение лица Мелы тоже изменилось, стало жестким, суровым. Он повернул голову, посмотрел на реку, потом оглянулся назад, на тот путь, что они уже прошли. Такие глаза вполне могли быть и у Каноба — он держал Аэйта за волосы перед вождем — и у того пленного, которого Асантао заставила послать свой голос Гаталу, чтобы прочесть мысли вражеского вождя…

Аэйт вздохнул.

— Ну что, пошли дальше? — сказал Мела.

Скалы то подступали к воде, и тогда им приходилось пробираться вплавь, то отходили, оставляя скользкую от водорослей каменную тропу. Иногда сверху сыпались камешки и, звонко булькнув, исчезали в реке. Синий лес стеной ломился к воде, продираясь сквозь красные скалы.

Аэйт потянул носом. Резко пахнуло звериным потом, и Аэйт сказал, кивнув на русло ручья, размывшего скалы и густой зеленой полосой вбегающего в реку:

— Лоси.

Они обогнули водопой. Здесь Мела остановился. Он так долго всматривался в берег, расстилавшийся перед ними до следующего поворота реки, что Аэйт даже испугался.

— Что ты там увидел, Мела? — тихонько спросил он.

— Ничего. — Старший брат прищурился. — Просто не узнаю эти места. Тут за поворотом должен быть ручей, а его не видно. И водопоя здесь отродясь не было.

Стараясь унять тревогу, они прошли еще с милю. Река по— прежнему спокойно текла среди скал, то темная и тихая, то светлая, торопливая. Но в ее облике произошли неуловимые перемены. Аэйт не мог выразить словами, в чем они заключались. То ли свет падал иначе, то ли солнце, непостижимым образом переместившись всего за несколько часов с востока на запад, стало более красным и менее теплым, то ли цвет воды изменился… Необъяснимые, едва заметные, но оттого не менее разительные, эти странности настораживали и пугали.

Лиственный лес сменился хвойным. Не было здесь хвойного леса, да еще такого старого! Девять лет назад возле ручья Косой Путь, о котором говорил Мела, случился большой пожар, уничтоживший немало деревьев. И эти высокие сосны не могли вырасти здесь за такой короткий срок. Молодой березняк — вот что на самом деле росло в этих местах. Но сколько братья ни вглядывались вперед, никакого березняка они не видели.

— Мела, — пробормотал Аэйт, совершенно сбитый с толку, — мы ведь не могли заблудиться?

Мела покачал головой.

Аэйту стало страшно, и он закричал:

— Как мы могли заблудиться, если все время шли по берегу?

Он перевел дыхание и сел, обхватив колени и уткнувшись в них подбородком. Постояв немного, Мела осторожно присел рядом. Наконец, он сказал:

— Давай вернемся назад и попробуем понять, в чем дело. Может быть, мы заплутали и свернули по какому-нибудь притоку?

Оба хорошо знали, что никаких больших притоков у Элизабет в этих краях нет. Они не могли заблудиться. Но это было хоть какое-то объяснение. Они пошли назад.

Становилось темнее. Солнце садилось, и бесконечный закат освещал им путь. Край неба, озаренный тихим сиянием, еще не погас, когда показалась луна, красноватая, низкая. И — как с ужасом понял вдруг Аэйт — какая-то незнакомая.

Они добрались до песчаной косы.

— Ну вот, — с облегчением проговорил Мела, — сейчас пойдем по нашим следам и посмотрим, где мы свернули не туда.

Он замер, не успев договорить.

В лунном свете река и берег были очень хорошо видны. Мела смотрел на мокрый песок, по которому они с братом прошли всего несколько часов назад, и изо всех сил стискивал зубы, чтобы не закричать.

Следов не было.

Пузан возился с кресалом, бормоча себе под нос проклятия. От жары и усердия физиономия великана побагровела, пот стекал по ней градом. Комары липли к его мокрой спине. Великан пытался приготовить завтрак для господина Синяки, а для этого необходимо разжечь костер, раз печка разобрана.

Они трудились над восстановлением ларсовой хибары, как называл ее про себя великан. Целыми днями таскали бревна, носили с берега Элизабет глину, а для побелки Синяка задумал взять гипс. В одном из миров Элизабет он видел в красных скалах белые жилы. Но когда он сказал об этом Пузану, великан в ужасе замахал руками.

— Господин Синяка, всем вы хороши, но разумом боги вас обделили, уж не в обиду вам будет сказано. Красные Скалы — логово скальных хэнов. Да кто ж вам позволит там что-то брать? Туда и ходить-то опасно.

— Про болотных людей ты тоже говорил, что они пьют кровь и все такое, — напомнил ему Синяка.

— А я и не отказываюсь! — с жаром заявил Пузан. — Зачем я буду отказываться? Я же не трепло какое-нибудь. И если они оказались приличными людьми, особенно тот, с конопушками, то я тут не при чем.

Синяка повесил над огнем котелок с рыбой.

— Вот приведем в порядок печь, будем варить настоящие щи,

— мечтательно сказал он.

Пузан вздохнул.

— Как скажете, господин Синяка.

Он помолчал, глядя, как булькает кипящая вода, а потом произнес задумчиво:

— Вот бы поглядеть, что они там сейчас поделывают?

— Кто?

— Ну — кто… Эти, мелкие… — Великан смутился. — Морасты.

— Можно и поглядеть, — сказал Синяка просто.

Великан посмотрел на своего хозяина с недоверием. Он знал, что после случившегося у черной речки Синяка испытывает жгучее отвращение к любого рода магии. Втайне великан даже задавался вопросом — уж не вздумал ли господин Синяка вообще отказаться от своей силы? Его утешала мысль о том, что это невозможно. Но в любом случае, раз господин Синяка колдовать отказывается, значит, «посмотреть» в его устах означает сняться с насиженного места и опять куда-то топать…

— Да ладно уж, — пробубнил великан, — не так уж интересно.

— Нет, правда, Пузан, если ты так хочешь их увидеть, мне нетрудно тебе помочь. У нас же есть кристалл.

Пузан на мгновение расцвел, но тут же снова омрачился.

— Кристалл, как же… Он на Ахен настроен, забыли?

Он посмотрел на Синяку исподлобья, как бы подозревая его в коварстве. Но Синяка и не думал насмехаться.

— Тащи его сюда, — сказал он. — Я его перенастрою.

Окончательно убедившись в том, что над ним не издеваются, великан ушел в дом и скоро вернулся, зажав кристалл в кулаке. Синяка сидел возле костра, у порога своего дома, подставляя лицо солнцу. Ему было хорошо и спокойно. Раскрыв глаза, он увидел Пузана, растроганно глядевшего на него сверху вниз. Казалось, еще немного — и великан с умудренным вздохом погладит его по волосам.

— Принес? — сказал Синяка. — Давай сюда.

Он взял кристалл с корявой пузановой ладони, положил себе на колени и склонился, вглядываясь в камень. Изображение ахенских башен помутнело, заволоклось дымкой и исчезло совсем. Некоторое время в кристалле клубился туман, сперва белый, потом голубоватый. Затем он постепенно рассеялся, и Синяка увидел Золотого Лося — око Хорса.

Ощутив притяжение волшебства, Лось вспыхнул алым, и Синяка поспешно перевел взгляд магического кристалла на деревенскую улицу. Ребятишки гонялись по пыли друг за другом, размахивая ветками, — должно быть, играли в войну. За ними надзирала девочка лет десяти. Синяку позабавил ее серьезный вид. Прошли две женщины, занятые оживленной беседой.

Потом Синяка увидел Фрат. Она сидела, скрестив ноги в ременных сандалиях, возле дома Асантао. Хмуря длинные черные брови, девушка наносила кисточкой спиральный узор на древко стрелы. Синяка заметил, что она больше не носит красных стрел в волосах. Теперь они были просто заплетены в две косы.

Пузан, которому смертельно хотелось поглядеть, что же, в конце концов, происходит, переминался с ноги на ногу, сопел, пыхтел и расстроенно моргал, однако высказываться напрямую не решался. Ждал, пока господин Синяка о нем вспомнит.

— Пузан, — сказал господин Синяка, поднимая голову. При виде великана, который извелся от любопытства, он улыбнулся и был вознагражден ответным подобием улыбки. — Погляди, тут твоя приятельница.

Пузан улегся на живот возле синякиных колен и прильнул к кристаллу. Его физиономия расплылась в глуповатой ухмылке.

— Госпожа Фрат, — прошептал он, любуясь девушкой. — И все такая же красивая, добрая, смелая…

Он осторожно погладил кристалл пальцем.

Задев плечом связку амулетов, висевших у входа, из дома вышла сама Асантао. На ней была простая рабочая одежда, и Синяка с радостью убедился в том, что колдунья выглядит вполне здоровой.

Асантао провела рукой по плечу Фрат, и девушка на мгновение прижалась щекой к ее ладони.

— Вам не кажется, — прошептал великан, — что госпожа Фрат как будто перенесла тяжелую болезнь?

Неожиданно Асантао насторожилась. Мгновение она прислушивалась, склонив голову, потом обернулась, поглядела по сторонам. Не успел Синяка сообразить, в чем дело, как маленькая колдунья уже смотрела прямо ему в глаза. Не может быть, чтобы она поняла, подумал он, это просто совпадение. Но Асантао улыбнулась, и сомнений не оставалось: она его видела. На миг Синяка задохнулся от удивления.

— Ты видишь, Асантао, — пробормотал он, — ты действительно видишь.

Асантао шевельнула губами, и Синяка уловил очень тихий голос:

— Здравствуй, чужой человек.

— И тебе доброго дня, Асантао, — отозвался Синяка.

— Это вы с кем? — встрял великан. — Это что?.. Это вы с ней?..

Он указал на кристалл. Синяка не ответил. Он был поглощен своим разговором с ясновидящей. По правде говоря, ему еще не случалось применять магические предметы. Он вообще старался не прибегать к магии. Но сейчас эта игра его увлекла, и он не сразу заметил, что великан настырно тянет его за штанину и ноет монотонно и безнадежно:

— Спросите ее, чего это госпожа Фрат такая бледная… И похудела, вроде… Спросите ее, господин Синяка, чего это госпожа Фрат…

— Асантао, — сказал Синяка, — что случилось с Фрат? Почему она сидит у порога твоего дома? Она не больна?

— Фрат больше не тень воина, — прозвучал тихий ответ.

Это было такой неожиданностью, что Синяка невольно вскрикнул:

— Не может быть!

Асантао печально посмотрела на склоненную голову Фрат. Поглощенная работой, девушка не замечала, что колдунья с кем-то разговаривает.

— Девочка нарушила закон. Она спускалась со скалы за край жизни, чтобы помочь Меле умереть.

Синяка сразу вспомнил ощущение, которое охватило его вскоре после того, как Мела, спасенный им от смерти, пришел в себя. Тогда ему показалось, что их ищут. Теперь он убедился в том, что ошибки не было, — их искала Фрат.

Он покачал головой. Ничего-то он не понял в этих странных болотных жителях, таких скрытных и гордых.

— Что же с ней сделали? — вырвалось у него.

— Фарзой, великий вождь, был сильно разгневан, — отвечала колдунья еле слышно. — Второй раз его доверие было обмануто. Своей рукой он вытащил стрелы из ее волос и переломил их, а потом велел изгнать ее.

— Почему же она еще здесь?

Синяка боялся услышать в ответ: «Она уходит сегодня» или что-нибудь в том же роде. Но маленькая колдунья спокойно сказала:

— Потому что я не позволила.

— Да благословит тебя за это ясная Ран, Асантао,

— пробормотал Пузан. Нос его постепенно разбухал от собиравшихся слез.

Но Синяку беспокоил еще один вопрос.

— Как встретил ваш вождь Аэйта и Мелу?

Теплые карие глаза колдуньи стали еще печальнее.

— Разве ты не знаешь, чужой человек, что Аэйт погиб в плену, а Мела бесследно сгинул за краем жизни?

Посеревшими от внезапно накатившей бледности губами Синяка прошептал:

— Они что, не вернулись?

— Нет, — сказала Асантао. — Они не вернулись.

Несколько секунд Синяка смотрел вверх, на проплывающие над головой тихие облака. Потом перевел дыхание.

— Я попробую найти их, — сказал он. — Прощай, Асантао.

В кристалле заклубился туман, и маленькая колдунья исчезла.

— Как вы будете их искать? — поинтересовался Пузан, все еще всхлипывая.

— Настрою кристалл не на местность, а на человека, — ответил Синяка. — На Аэйта, если быть точнее. Мальчишка видит не хуже, чем сама Асантао. А может быть, и лучше.

Пузан придвинулся ближе, и оба уткнулись в кристалл. Туман становился то гуще, то реже, он менял цвета, вспыхивал и угасал, но так и не рассеялся. Наконец, Синяка растянулся на траве, заложив руки за голову. Кристалл скатился с его колен, упал на землю и погас.

Великан поднял магический камень и повертел его в пальцах.

— Это… чего это, господин Синяка? — спросил он, недоумевая.

— Они что… умерли?

— Нет, — медленно ответил Синяка. — Если бы они умерли, мы увидели бы их тела или могилу. — Он сел и посмотрел ошеломленному великану в глаза. — Их нет в нашем мире.

Стараясь ни о чем не думать, братья развели костер поближе к полосе травы на берегу и улеглись, прижавшись друг к другу. Мела почти мгновенно заснул, а Аэйта начали терзать тревоги. Не нравилось ему здесь. Все вокруг было чужое, странно искаженное. Долгий закат горел, но не угасал. Солнце и луна, помедлив, незаметно поменялись местами. Тлеющая полоса на небе сместилась к востоку. Ночь так и не наступила.

Аэйт даже не понял, удалось ли ему поспать. Когда он открыл глаза, то увидел неподвижно сидящую на камне фигуру. Некто пристроился возле их костерка, закрыв глаза, словно в трансе, и не шевелясь, точно неживой. Однако Аэйт хорошо чувствовал, что этот некто был очень даже живой. И непонятный. А значит, мог таить в себе опасность.

Сквозь ресницы Аэйт потихоньку разглядывал пришельца. Ростом он был даже немного ниже, чем невысокие морасты. Кожа лица и сложенных на коленях рук была красновато-коричневой, из— под желтого капюшона свисала прядь огненных волос. Луч восходящего солнца пылал в них, и казалось, что существо вот-вот загорится. У него был широкий нос, рот до ушей, не улыбающийся, а недовольно сжатый, короткие светлые ресницы. От его безмолвной неподвижности делалось жутко.

— Эй, — громким шепотом окликнул его Аэйт, — ты кто?

Существо не шевельнулось.

— Кто ты? — повторил Аэйт погромче, однако так, чтобы не разбудить Мелу.

Существо шевельнулось, но по-прежнему молчало. Аэйту внезапно показалось, что сейчас оно оскалит кровавые клыки или сделает что-нибудь очень страшное. И уже не думая об усталом брате, юноша закричал во все горло:

— Кто ты? Кто?

Оно открыло глаза. Медленно, с неохотой. Глаза оказались круглые, бледно-голубые. Над ними двумя полукружиями выделялись на коричневой коже светлые брови. Скрипучим голосом оно произнесло:

— Кари.

И вновь погрузилось в молчание.

Мела тяжело вздохнул, разбуженный криком, уперся ладонями в песок и сел. Искоса глянув на странное явление, протянул руку к мечу. Нападать первым Мела не собирался, но с оружием чувствовал себя спокойнее.

Постукивая зубами, Аэйт спросил:

— Что значит «Кари», а? Ты кто?

Еще более скрипучим голосом Кари процедил сквозь зубы:

— Хэн.

Мела встал. Несмотря на все свое самообладание, он побледнел так, что на его лице внезапно проступили веснушки — обычно едва заметные, не то что у Аэйта.

— Скальный хэн? — повторил он тихо, не веря своим ушам. — В жизни не слыхал, чтобы ваше племя селилось в этих краях.

— Да что ты знаешь про эти края, — выдавил Кари.

— Невежественный бродяга. Этот мир называется Красные Скалы. Это очень старый мир. Скальные хэны всегда жили здесь.

Он протяжно вздохнул и замолчал, снова закрыв глаза.

— Мела, — зашептал Аэйт, — помнишь, Анабуза говорил о скальных хэнах, что они вампиры, что они едят мясо с живых людей? Про ловушки их рассказывал…

Лицо Мелы окаменело. Он тоже помнил разговоры об обитателях Красных Скал и все те ужасы, что говорил о них старый охотник. Кто знает, может быть, Анабуза и прав… По внешнему виду этого Кари ничего нельзя определить. Кто он на самом деле? Что у него на уме?

Как ни тихо шептал Аэйт, Кари каким-то образом услыхал его. Две голубые точки снова засветились на его коричневом лице. Наморщив свой широкий нос, скальный хэн произнес, лениво ворочая языком:

— Дурак ваш Анабуза. Помню я его. Врал про вас, будто все вы богатыри высоченного роста и в битве сущие дьяволы, а некоторые умеют превращаться в хищных зверей. Насчет роста уже сейчас вижу, что вранье, а остальное тоже брехня. — Он громко фыркнул.

Мела протянул к нему обнаженный меч.

— Поклянись, что у вас нет вампиров, ламий и прочей дряни.

Хэн поднял было руку, чтобы произнести клятву, потом осторожно погладил широкий клинок и втянул руку в рукав.

— Не могу, — сказал он. — Ни в чем не уверен.

— Значит, они у вас есть? — резко произнес Мела, поднося острие под горло скального хэна.

Кари недовольно отодвинулся.

— Милейший Как-Там-Тебя, у кого же их нет? Не так, так эдак, кто-нибудь у кого-нибудь что-нибудь да высасывает. Не кровь — так силы, не силы — так время, не время — так еду… А кое-кто… — Тут он сердито уставился прямо в глаза старшему брату. — А кое-кто и чужие нервы. Да.

Мела убрал меч и, подумав, вложил его в ножны.

— Что ж, поверю тебе, Кари-хэн.

Эти, казалось бы, миролюбивые слова, еще больше разозлили обитателя Красных Скал. Он даже забыл свою манеру цедить слова сквозь зубы.

— Чего же мне не верить, — прошипел он, — коли все сказанное

— правда, такая непреложная, незыблемая правда, словно сами Боги Азбучных Истин начертали ее на стенах в своем священном чертоге?

Он скрестил руки на груди и на мгновение застыл со склоненной головой, видимо, прося прощения у своих богов за то, что помянул их в пустой беседе с глупым чужестранцем. Потом вновь сердито сверкнул на братьев маленькими голубыми глазками.

— Прости меня, — сказал Мела. — По неловкости я сказал не совсем то, что хотел. Мы с братом оказались здесь случайно. Не знаю, как это получилось. Мы шли домой и заблудились.

— Интересно же вы шли, — каркнул хэн, — коли ТАК заплутали…

— Теперь же нам ничего не остается, как только положиться на ваше гостеприимство, — продолжал Мела. — Клянусь, за добро мы отплатим добром.

— Ну, нет уж, — заявил Кари. — Вы что, с ума сошли? Какое еще гостеприимство?..

Мела никак не ожидал такого отпора и слегка растерялся.

Аэйт, до сих пор слушавший молча, не выдержал.

— Что же это за мир, где отказывают в помощи?

Круглые глазки Кари обратились теперь к младшему из братьев. Аэйту вдруг показалось, что перед ним оживший и наделенный разумом обломок красной скалы.

— Это очень старый мир, юноша, — скрипучим голосом ответил Кари. — Это древний мир. Он называется Красные Скалы.

И замолчал, торжественно выпрямившись. В наступившей тишине стало слышно, как река проносится по стремнине.

— Мы старый народ, — снова заговорил хэн, и теперь его голос сливался с плеском воды, словно сама Элизабет взялась что-то объяснять неразумному мальчишке. — Лишь богам известно, сколько прошло столетий с тех пор, как мы пришли сюда из небытия. Нас ничто не удивляет. Нас ничто не интересует. Нам все надоело…

— Что надоело? — спросил Аэйт. Его разбирало любопытство, пришедшее на смену страху.

— Все. Река, деревья, скалы. Скальные хэны.

— Разве ты не хэн? — Аэйт снова насторожился.

— Одним хэнам надоели другие хэны, — пояснил Кари. — Мы и разговариваем-то друг с другом только с закрытыми глазами. Чтобы не видеть.

— Ну так отведи нас к остальным, — предложил Аэйт. — Раз вам так все надоело, посмотрите хоть на что-нибудь новенькое.

Мгновение голубые глазки изучающие сверлили лицо молодого воина. Потом Кари отвернулся.

— Нет, — сказал он, снова вернувшись к манере выговаривать слова словно бы через силу. — Если нам надоест что-нибудь еще, это будет совсем невыносимо.

И закрыл глаза.

Знакомо-незнакомая река текла мимо красных скал, беззвучная, полноводная. Хэн, видимо, погрузился в транс, потому что на вопросы Аэйта больше не отвечал. Потоптавшись и поскучав, юноша принялся бродить по берегу, поддавая носком камешки. Мела уселся, скрестив ноги, и стал ждать, пока хэн очнется. Такое лицо Аэйт видел у брата как-то раз, когда они сидели в засаде.

Кари медитировал добросовестно. Время от времени он принимался раскачиваться взад-вперед и бормотать что-то бессвязное, а потом опять умолкал, не открывая глаз. Казалось, упади рядом с ним скала, он не заметит.

Аэйт добрался до небольшой пещерки, вернее, расселины в скале, мимо которой они вчера прошли дважды: сперва идя, как им думалось, по направлению к речке Мыленной, а потом возвращаясь назад в надежде отыскать свои следы. Теперь в пещерке он обнаружил небольшую лодочку-долбенку. Она была сделана из цельного ствола, выдолбленного, распаренного и растянутого шпангоутами. Два гребных весла и кормовое лежали на дне. Аэйт с любопытством уставился на лодку. Вот как, значит, этот Кари здесь появился. Он тронул борт рукой. Лодка слегка накренилась, и одно из весел глухо стукнуло.

Скальный хэн мгновенно вышел из состояния транса. Вытаращив глаза, он заорал визгливым голосом:

— Не смей трогать лодку, ты!..

Аэйт сконфуженно высунулся из пещерки.

— Я только поглядеть…

— Ворюга! — вопил хэн. — Шляются тут!

— Прости меня, Кари, — сказал Аэйт, — я не хотел ничего пло…

— Распустились! Взломщики! Мало того, что забрались в чужой мир, так они еще и лодки щупают!

Мела встал и тронул Кари за плечо. Рука у старшего брата была тяжелая, и скальный хэн даже присел, прервав монолог на полуслове.

— Мальчик извинился, — сказал Мела, — и тебе лучше бы принять его извинения.

Несколько мгновений хэн, растерявшись, смотрел в сероглазое, спокойное лицо молодого воина, а потом проворчал:

— Подчиняюсь грубой силе.

Аэйт, все еще пунцовый от обиды, показался из-за скалы.

— Смотри ты, мимо пройти нельзя, — сказал он запальчиво.

— Кому она нужна-то…

Кари открыл было рот, чтобы ответить, потом посмотрел на Мелу и пришел к выводу, что настало время сменить тему для беседы.

— Приметный ты меч на себя повесил, Как-Там-Тебя, — сказал он. — Твой народ, как я погляжу, чтит Хозяина?

Мела вытащил меч из ножен. Неожиданно умелым движением Кари взял его в руки, и на мгновение Мела подумал о том, что совершил большую глупость. Но Кари поднес к глазам рукоять, любуясь чудесной работой. Две растопыренных перепончатых лапы, свитое из двух змей тело и небольшая голова с едва намеченными чертами лица и злобно горящими глазами-альмандинами — рукоять в точности изображала Хозяина Подземного Огня, с которым водили дружбу кузнецы и рудознатцы.

— Мой народ, если тебе это интересно, чтит светлого Хорса, — ответил Мела, — а этот меч — вражеский. Я снял его с тела убитого.

— Должно быть, победа далась тебе трудно, — заметил Кари, и в его тоне прозвучало искреннее уважение. Коснувшись оружия, скальный хэн как-то сразу изменился, точно оно вдохнуло в него новую жизнь.

Мела, солгавший в своей жизни только один раз, ответил правду.

— Это была не моя победа, — сказал он спокойно, как всегда. — Но я не мог оставаться без оружия, а этот меч был лучшим из всех.

— Да, да, — бормотал Кари, поглаживая клинок. — Я сразу заметил. Еще когда ты им в меня тыкал. Искусный мастер ковал его. Смотри-ка, до чего красивая сталь! Чем красивее сталь, тем она лучше, а такой красивой я еще не видел…

— Его делал Эоган, — негромко сказал Аэйт Меле. — Тот кузнец, что забрал меня к себе.

Кари уставился на братьев.

— Как, говоришь, кузнеца звали?

— Эоган, — повторил Аэйт. — Ты его все равно не знаешь.

— Лично, может быть, и не знаю, — отозвался хэн. — Но от Хозяина слыхал. Упрямец большой ваш Эоган. Хозяин им недоволен. Чем ерундой заниматься, вкладывал бы в оружие Темные Силы

— так он говорит, Хозяин-то. Впрочем, — прибавил хэн, возвращая оружие владельцу, — пусть болтает. Кто его слушает? Мы, скальные хэны, отнюдь не чтим его. — Кари подумал и добавил совсем другим тоном: — И вообще, я голоден. А вам, часом, пожевать не охота?

— Охота, — тут же сказал Аэйт. Он обрадовался тому, что Кари ожил. Теперь хэн меньше пугал его своей жутковатой внешностью. По правде сказать, Аэйт содрогался при мысли о том, что ему, быть может, придется жить среди подобных существ.

— Тут на перекате, — заговорил хэн, — живет большая рыба. Если мы навалимся на нее втроем, то есть, я хочу сказать, если вы поможете мне одолеть ее, то, о доблестные Как-Вас-Там…

— Нас-Там зовут Мела и Аэйт, — сердито оборвал его Аэйт. — И учти, Кари, что Мела — воин и он отвечает. Он тебе не я, так что будь с ним повежливее, понял?

— Что значит «отвечает»? — разозлился хэн. — Ты тоже, как я погляжу, горазд отвечать, когда не спрашивают.

— «Отвечает» — значит, что он старше, — отрезал Аэйт.

Кари махнул рукой и заковылял к лодке.

Кари со снастью сел на корму. Мелу он усадил с веслами на нос. Аэйт, вынужденный исполнять роль балласта, съежился посередине.

Раз за разом проплывали они над перекатом, выманивая рыбу. Совсем рядом с низеньким бортом лодки Аэйт видел темно-зеленую прозрачную воду, тихо закипавшую на веслах. Красные скалы и синие ели нависали над ним в необъятной высоте.

Вдруг Кари напрягся.

— Мела, — сказал он быстро, — сейчас делай, что скажу. Иди к отмели. Не спеши.

Метрах в двадцати от них вода становилась светлее — там была коса. Мела сильно налег на весла, и лодку потянуло через стремнину. Лицо Кари посветлело и словно бы озарилось. Сейчас он не казался уже Аэйту таким уродливым.

В темной воде мелькнуло что-то белое, большое, размером чуть ли не с их лодчонку. Оно бешено мчалось, влекомое снастью,

— хищное (Аэйт ощутил это сразу), могучее, злобное. Упоительно было бы перехитрить эту тварь, изловить ее и съесть.

Лодка с шипением влетела на отмель. Следом за ней там же оказалась и рыба.

— Бей! — отрывисто приказал Кари. — Аэйт, хватай ее! Падай сверху и бей!

Выскочив из лодки и едва не перевернув ее при этом, Аэйт повалился на рыбу. Его руки скользнули по склизкой чешуе, и чешуйка полоснула его под ногтем.

Как копье, свистнуло в воздухе кормовое весло, и хрустнул череп огромной твари. Кровь потекла из-под жабер, круглые глаза застыли. Серебряная, с синими и золотыми точками на теле и горбатой мордой, она лежала на песке, вытянувшись во всю длину.

Аэйта уже засосало в песок почти по колено. Вдвоем с Кари они перевалили добычу через борт лодки. Мела, сидевший на веслах, расставил ноги, и рыбий хвост улегся, упираясь в нос долбенки.

Кари вытер с ладошек рыбью кровь и чешую о штаны. Он сиял. Теперь он совсем не был похож на уставший от жизни обломок скалы, каким показался Аэйту вначале. В маленьких голубых глазках поблескивало лукавство, рот заулыбался, нос, и без того широкий, расплылся на пол-лица. Он еще раз по-хозяйски потыкал в распростертое рыбье тело обеими руками и снова обтер их.

— У меня такое ощущение, конопатый, что ты приносишь удачу,

— сказал он Аэйту. Затем барски развалился на корме, поставил ноги на горбоносую рыбью голову и небрежно махнул Меле.

— Поехали!

Минут через десять Аэйт сменил брата на веслах. Он сказал, что замерз и хочет согреться работой. На самом деле он просто боялся, что у Мелы откроется рана. Правда, ее залечивал сам Безымянный Маг, но аккуратность в обращении с раненым собой еще никому не вредила. Они осторожно поменялись в лодке местами. Судя по тому, с какой легкостью Мела отдал младшему брату весла, ему и впрямь приходилось тяжко.

Работая веслами, Аэйт уже не смотрел по сторонам, и величественные скалы, изрытые пещерами, рассеченные трещинами, кое-где словно бы забрызганные белыми пятнами гипса, больше не подавляли его воображения. Два или три раза ему показалось, что за ним следят, но вокруг все было спокойно, и юноша приписал это ощущение обычной усталости.

Наконец, молчание нарушил Мела.

— Куда мы идем, Кари?

Скальный хэн ответил на сразу, поскольку был занят созерцанием добычи. Затем он поднял голову и нехотя сказал, скорее, себе под нос, чем обращаясь к собеседнику:

— В святыню скальных хэнов.

— Боги морского берега! — вырвалось у Мелы. — Зачем?

Теперь Кари, в свою очередь, искренне удивился.

— То есть как — зачем? Ты, я погляжу, совсем невежественный варвар! Где же еще, по-твоему, умеют так превосходно готовить рыбу?

Мела ответил ему мрачным взглядом, судя по которому можно было заключить, что он опасался, не практикуют ли в этой святыне заодно и жертвоприношения чужеземцев. Но говорить ничего не стал, только положил меч Гатала на колени.

Мимо проплывали берега. То и дело были видны луга с хорошей травой. Иногда они видели заросшие сорной ольхой русла маленьких ручьев, вбегающих в Реку.

Неожиданно за поворотом открылся величественный замок, стоящий на холме. Сложенный старым, растрескавшимся от времени камнем, он был, тем не менее, еще крепок. Яркие желто— черные флаги развевались на всех восьми его башнях. Могучие стены, высокие башни, ворота, забранные решетками, — весь его воинственный облик странно противоречил тому представлению о народе хэнов, которое уже начало было складываться у Мелы.

Увидев замок, Кари сперва привстал, потом присел, потом вытаращил свои голубые глаза и разинул большой рот. Поморгал. Потрогал свою рыбу, словно ища в ней спасения, и вновь поднял голову. Замок не исчез. Тогда Кари вымолвил:

— Вот это дела, чтоб меня съели!

— Какие дела? — не понял Аэйт.

— Да вот эта штука с флагами и прочей ерундой! Ее здесь не было.

Аэйт посмотрел на замок, перестав на время грести. Лодку понесло по стремнине.

— У него такой вид, будто он стоит здесь уже не одну сотню лет.

— Прикидывается! — возбужденно сказал Кари. — Говорю вам, не было его здесь. Вчера еще не было.

— Может быть, в вашей святыне что-нибудь знают, — попытался утешить скального хэна Мела. — Есть там у вас мудрецы?

— Какие у нас могут быть мудрецы? — Кари сразу же разозлился. — Зачем нам еще какие-то мудрецы? Мы древний народ. У нас каждый сам себе мудрец.

Все трое погрузились в молчание.

Прошло еще полчаса, и открылась большая расселина в скале, куда Кари велел загнать лодку. Вместе с Аэйтом он соорудил из веток носилки для рыбы, погрузил на них добычу, и путники стали подниматься наверх по вырубленным в склоне холма ступенькам. Наконец, они оказались на вершине, и Аэйт даже рот разинул от удивления, такое неожиданное зрелище предстало их глазам.

На заросшем высокими травами лугу стояло приземистое круглое сооружение огромного диаметра. Оно было сложено тем же древним замшелым камнем, что и замок, которого, по утверждению скального хэна, еще вчера в этих краях не было. Святыня же, по словам Кари, была здесь всегда. «Во всяком случае, вы не найдете никого, кто смог бы с чистой совестью вам сказать, будто помнит времена, когда ее не было», — добавил он, и спорить с этим было трудно.

Крыши у храма не имелось. Собственно, сама святыня состояла из круглой стены, вдоль которой с внутренней стороны стояли каменные идолы. Нижняя часть статуй была испещрена письменами, однако прочесть их никто не мог, поскольку письменность была хэнами забыта столетия назад — за ненадобностью.

Кари провел своих спутников через пролом в стене. В центре сооружения они увидели большое кострище, выложенное камнями. Над ним был построен навес. Рядом стояла хижина, также каменная. Кари указал на нее подбородком.

— Это дом Алвари. Большой оригинал. Единственный хэн, который живет не в пещере.

— Он жрец? — спросил Аэйт боязливо. После знакомства с Алагом жрецы и колдуны стали вызывать у него подозрение.

Кари, не ответив, вытер лицо рукавом и сильно ударил в гонг, висевший на стене возле одного из идолов. Чтобы у Алвари не оставалось сомнений, Кари подкрепил трезвон воплями.

— Алвари! Глаза б тебя не видели! Вылезай! Это я, Кари со скалы Белые Пятна! Я поймал большую рыбу! Алвари!

Прошло несколько минут, прежде чем дверь хижины отворилась и оттуда высунулся красный капюшон. Потом через порог перевалил красный плащ. Ни лица Алвари, ни его фигуры нельзя было толком разглядеть, так плотно был он закутан в свои просторные одежды. Путаясь в подоле, он приблизился к гостям.

— Видеть тебя не хочу, Кари, — с трудом выговорил он. — Надоел. Отвернись, сядь на землю, прикрой себя чем-нибудь.

Кари натянул свой испачканный рыбьей кровью плащ на голову и присел на корточки. Тогда Алвари осторожно приподнял капюшон, и оттуда глянул глаз, такой же круглый и светлый, как у Кари. Он увидел двух незнакомых воинов и заморгал.

— Что это за пугала с тобой, Кари? — выдавил он.

Кари завозился под своим плащом и хихикнул. Алвари смотрел на него неодобрительно.

— Ишь, разрезвился, — заметил он.

— Может быть, они и пугала, — донеслось из-под плаща, — но вооружены отменно. Выбирал бы ты выражения, Алвари.

— Хэну ли скалы бояться? — ответил Алвари, видимо, пословицей. Однако цедить слова перестал и, откинув капюшон, приветствовал гостей кивком головы.

Алвари был таким же коричневым, как и его собрат, нос у него тоже расплывался на пол-лица. Но он казался более старым, чем Кари, ростом был пониже, и волосы у него были не огненно— рыжие, а желто-коричневые.

Затем Алвари увидел рыбу и ожил окончательно. Он наклонился, провел рукой по гибкому рыбьему боку, поднес пальцы к лицу и понюхал их. Наконец, глазки старого хэна заискрились. Он пнул ногой Кари.

— Вставай! — сказал он. — Может быть, я смогу выдержать два— три взгляда в твою сторону.

Вечером, насытившись, все четверо осматривали храм.

— Он так надоел мне, что я не ходил вдоль этих стен, наверное, лет пятьдесят, самое меньшее, — сообщил Алвари. — Ну— ка, что тут у нас…

Приминая густую траву, они принялись бродить от идола к идолу. Каменные, с плоскими лицами и вырезанными прямо на их плоских телах изображениями различных предметов, фигуры богов безмолвно пялились вдаль.

— Как много у вас божеств, — удивленно сказал Аэйт. — А у нас всего один — Хорс. — И добавил словами старого гимна: — Солнце — глаз его, Золотой Лось — верный его слуга…

Алвари даже остановился.

— Всего один? — переспросил он, не веря своим ушам. — Как же вы живете? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Считайте, что вам очень повезло. Здесь, в стране скальных хэнов, вы сможете, наконец, сбросить с себя иго невежества…

Алвари покосился на длинный меч Мелы и закашлялся.

— Расскажи им лучше про храм, — вмешался Кари. Он тоже с тревогой поглядывал на оружие варваров.

Сменить тему беседы было для Алвари непростой задачей. Он и разговаривать-то с кем-либо отвык. Однако, поднатужившись, старый хэн успешно справился и с этим.

— Храм этот, дети мои, был здесь всегда, — произнес он торжественным низким голосом. — Иные, впавшие в ересь, утверждают, будто его якобы — ха-ха — воздвигли наши предки, но…

Кари удивленно поднял круглые брови, и складки на его лбу поползли вверх.

— Что это за «ха-ха», неуместное в речи старца?

— Это канонический текст, болван, — совершенно другим тоном ответил Алвари.

— Так ты ортодокс? Вот никогда не знал!

— А ты что, еретик? — изумился Алвари. — Вот это новость!

Оба были потрясены тем, что открыли друг в друге что-то новое. Потом Алвари вновь взял себя в руки и продолжил:

— Итак, дети мои, на заре цивилизации нам был открыт свет Азбучных Истин. Выйдя из мрака косности и невежества, скальные хэны постигли великие откровения. Многие из этих откровений обрели воплощение в этих кумирах.

Он остановился возле одного идола. Все боги были на одно лицо и отличались друг от друга лишь предметами, словно бы прилипшими к их туловищу. У этого бога можно было заметить рыболовные снасти, вроде тех, которыми пользовался Кари.

— Покровитель рыболовства? — спросил Аэйт.

— Молчи, о неотесанный вар… То есть, я хотел сказать, неопытный юноша, коему не открыт еще свет познания. Сие есть Азбучная Истина «Без труда не вытащишь и рыбку из пруда».

Алвари принялся водить их от статуи к статуе, разъясняя на ходу:

— Вот «Скучен день до вечера, коли делать нечего», а это «Терпенье и труд все перетрут» и брат его «Глаза боятся, а руки делают».

У последнего бога действительно были испуганно выкаченные глаза и многочисленные руки, судорожно сжимающие весло, горный молоток, нож, пилу, веретено и большие ножницы.

Потом они остановились перед идолом, на груди которого примостилась вырезанная из камня птичка. Она явно готовилась вспорхнуть. За спиной у пичуги был процарапан в камне полукруг с радиально расходящимися лучами. Вероятно, это было изображение восходящего солнца.

— А это что за бог? — спросил Аэйт.

— О бедный отрок, обделенный просвещением, узнай же…

— торжественно начал Алвари и вдруг замялся. — Боги мои, и в самом деле! Кто же это? — Он уставился на божество, и впервые за многие годы ощутил давно забытое чувство — любопытство. — Птица, гм… «Всяк кулик свое болото хвалит»? Нет, какое тут болото… Да и птица-то не кулик. Это абстрактная птица. Это птица вообще, как таковая. «Лучше синица в руке, чем журавль в небе»?

Кари пошевелил бровями, поднапрягся и сказал:

— «Ранняя пташка дальше летит», вот это кто.

— И впрямь! — обрадовался Алвари. — Молодец ты, Кари-хэн. Еще не все мозги у тебя песком занесло.

Вскоре оба скальных хэна напрочь позабыли о своих гостях и принялись бродить вдоль стены, увлеченно разглядывая символы на статуях и угадывая их значение. Выяснилось, что за долгие годы хэны прочно все перезабыли, и теперь древние идолы словно бы заново раскрывали перед ними свою божественную суть.

Пользуясь предоставленной ему свободой, Аэйт забрался туда, где возле стены кучей были навалены такие же идолы, снятые с постаментов и брошенные на землю. Он рассматривал их довольно долго, не понимая, за что постигла их кара. Наконец, он решил обратиться за разъяснениями к хэнам.

Алвари прервал бурный спор с Кари и недовольно посмотрел туда, куда указывал ему мальчишка-мораст.

— Это? Это лже-кумиры, низринутые боги, возвышенные некогда по недомыслию и низвергнутые по заслугам. Я не хотел бы, чтобы ты, мой юный друг, или твой умудренный испытаниями брат судили о народе Красных Скал по этим ложным богам.

— Как их звали? — спросил Аэйт и добавил медовым голосом: — Многомудрый Алвари, от каких лукавых истин отказался твой народ?

Алвари покривился, однако назвал несколько имен:

— «Падающего толкни», «Разделяй и властвуй», «Горе побежденному»… — Он подошел поближе и с отвращением посмотрел на лже-кумиров. Одного из них даже пнул.

— Есть тут у нас и сомнительные боги, — добавил он со вздохом.

— Мы, ортодоксы, считаем, что нужно низринуть и их, но среди еретиков у них много поклонников. Поэтому они сохранены в неприкосновенности. Теологические диспуты на эту тему запрещены, дабы не вспыхнули религиозные войны, которые однажды чуть было не привели к уничтожению нашего народа. Это было в эпоху лже-кумиров, будь они прокляты! Поэтому еретики поклоняются сомнительным богам втайне. Если ортодокс увидит еретика с подношением, он должен отвернуться и забыть об увиденном. Таков закон.

Они остановились перед богом, к которому словно приклеился боком бегущий волк. Перед мордой зверя были нацарапаны схематические изображения елок. Идол лоснился, смазанный маслом, а у ног его в плетеной ивовой корзине были свежие цветы и несколько красивых кристаллов горного хрусталя.

— Вот, пожалуйста, — вздохнул Алвари. — Наиболее популярный из сомнительных богов. «Работа не волк, в лес не убежит». Не знаю, не знаю, стоило ли не ниспровергать его…

Кари выразительно кашлянул, и Алвари тут же замолчал. Оба скальных хэна выглядели теперь расстроенными. Они явно сожалели о том, что затронули столь скользкую тему. Наконец, Кари отвернулся от богов и заговорил совсем о другом.

— Послушай-ка, Алвари. Собственно, мы хотели поговорить с тобой не о религии. Тут с моими друзьями приключилась странная история…

Они снова сидели у костра и ели бледно-розовое рыбье мясо, обжигая пальцы.

— Шли, значит, берегом, — задумчиво повторял Алвари, — никуда не сворачивая… Гм… И очутились здесь…

Время было уже позднее, однако несмотря на это, вечер так и не наступил. Ясный день словно бы полуприкрыл глаза, и тени стали бледнее.

Аэйт растянулся на траве, подложив руки за голову. Ему снова показалось, что кто-то смотрит на него. Или зовет? Он опустил ресницы и прислушался, но ничего, кроме чьей-то тревоги, не ощутил.

Кари совсем разволновался. Размахивая своими короткопалыми коричневыми руками в широких рукавах, он вещал:

— Пойми, о Алвари, тупоголовый ортодокс… кхх… То есть, я хотел сказать, непреклонный хранитель устоев, нельзя дважды войти в одну реку…

— Река, о Кари, легкомысленный ере… прости, неустанный искатель нового знания, такова, что в ином месте и одного раза не войдешь, а коли войдешь, то там и потонешь, — отвечал Алвари.

— Отважным судьба помогает.

— Сомнительное божество, но пусть так.

Оба задумались.

Мела не понимал из этого жаркого диалога ни единого слова. Оба спорщика, впрочем, тоже. Наконец, Аэйт перестал прислушиваться к странному, невнятному зову и сказал вполголоса:

— Ясно одно, друзья мои: мы заблудились. Шли-то мы верно, но сдвинулись границы миров. А это значит… — Он помолчал, собираясь с мыслями и, наконец, медленно произнес: — А это значит, что некто, наделенный властью над мирами Элизабет, сместил их.

Мела резко встал и ушел к храмовой стене. Мутные речи хэнов его раздражали, но не слишком задевали; когда же родной брат начал погружаться в тот же туман, он просто не выдержал.

Три собеседника едва обратили на это внимание.

— Некто сдвинул границы миров?.. В этом предположении есть смысл, ты не находишь, Кари? Но зачем было это делать? И кому под силу такое? — пробормотал Алвари.

Хэны переглянулись с внезапным дурным предчувствием. Одна и та же жуткая догадка осенила их.

— Безымянный Маг! — прошептал Кари.

Оба сжались, надвинули капюшоны на глаза и невольно плотнее придвинулись друг к другу, хотя знали, что это ни в коей мере им не поможет. Безжалостный и всемогущий Некто или перешагнет через них, или наступит, но ни в том, ни в другом случае их не заметит.

Аэйт покачал головой.

— Вряд ли это он.

— Откуда ты можешь знать? — прошелестело из-под красного капюшона.

— Знаю, — уверенно сказал Аэйт. — Когда мы с ним расставались, он говорил, будто собирается на Пузанову сопку. Это в мире Ахен.

— Ты видел Безымянного Мага? — Из-под желтого капюшона опасливо высунулся нос Кари.

— И я, и Мела. Он… Он не такой, как вы думаете. — Аэйт подумал немного и выразился точнее: — Он не всегда такой. Во всяком случае, я уверен, что он не стал бы сейчас пользоваться такой могущественной магией.

Скальные хэны поерзали, сражаясь с искушением удрать от Аэйта куда глаза глядят. Наконец Алвари сказал:

— Если это не он, значит, это сделал кто-то равный ему по силе.

И тут за стеной храма послышались вопли. Они прозвучали так неожиданно, что собеседники подскочили. Алвари даже прикрыл голову руками. Кто-то, задыхаясь, несся по земляным ступенькам, вырубленным в склоне холма, и кричал изо всех сил, возбужденно и крайне невнятно.

— Это не может быть хэн, — сказал Кари неуверенно и покосился на Аэйта. — Кого вы привели на хвосте, чужестранцы?

Аэйт пожал плечами.

— Может быть, кто-то еще потерялся, как мы? — предположил он.

Вопли приближались.

— Это хэн, — сказал Алвари.

— Хэны так не кричат, — возразил Кари. — Хэны вообще никогда не кричат.

Вопль превратился в отчаянный вой. Алвари встал, позеленев от страха.

— Боги мои, — прошептал он, — неужели война?

В пролом в стене ворвалась фигура маленького росточка в развевающемся синем плаще. Одного взгляда хватило для того, чтобы понять: то был хэн. Растерзанный, потный, взъерошенный, с вытаращенными, бесцветными от ужаса глазами, он был весь измазан глиной. Пробежав мимо ошеломленного Мелы, он бросился к костру, споткнулся о собственный плащ и растянулся у ног Аэйта, больно ударившись головой.

— Бедняга, — пробормотал Аэйт, наклоняясь и бережно переворачивая его на спину. — Что с ним приключилось?

Он провел рукой по распростертому телу, как это делал когда-то колдун Алаг, отыскивая раны или увечья. Но хэн, по счастью, был цел и невредим. Однако когда он раскрыл глаза и увидел склонившееся над ним бледное лицо, усеянное золотистыми веснушками, он испустил такой вопль, что у Аэйта заложило в ушах.

— Я Аэйт, — сказал он недовольно. — Не кричи. Что случилось?

Хэн поморгал, осваиваясь с тем, что ужасное бледнокожее существо умеет разговаривать.

— Где Алвари? — пролепетал он.

— Здесь я, Кабари, — важно отозвался Алвари. — Восстань на ноги, хэн из Розовой Пещеры, и объясни собравшимся причины столь недостойного для хэна поведения.

Кабари с трудом сел, опираясь на руку Аэйта. Он не смог подавить дрожь, когда белые пальцы коснулись его руки.

— Кто этот незнакомец? — спросил он, не в силах говорить об ином.

— Жертва стечения обстоятельств, Кабари. Отважный мораст из болот другого мира, заплутавший в мирах Элизабет. С ним его брат, суровый Мела. Хозяин Подземного Огня хранит обоих.

Кабари тяжело перевел дыхание.

— Прошу вас извинить мою несдержанность, — сказал он наконец. — Я принесу хорошие дары оскорбленному мною богу священной Истины «На сердце горе, а рот на запоре». Ох, какое горе, о скальные хэны! Не пришлось бы нам вновь возносить низвергнутых богов, ибо с коварным и злобным врагом следует бороться коварством и жесткостью.

— С каким врагом? — нетерпеливо спросил Аэйт. Он ничего не понимал и уже начинал сердиться.

Кабари вытаращился на него из-под капюшона.

— Разве боги обделили тебя зрением, чужестранец? Разве ты не шел мимо скалы Белые Пятна?

Аэйт пожал плечами.

— Я не знаю здешних названий. Может быть, и шел.

— Разве не видел ты замка, многобашенного грозного замка, которого не было там вчера?

— Видел! — завопил Кари так неожиданно, что Аэйт даже подскочил. — Видел, как же! Стоит, проклятущий! Что ты о нем знаешь?

Кабари горестно поник.

— Он возник сам собой. Он выступил из иных миров. Беда, страшная беда подступила к нашим землям. Ибо если верны древние легенды, то к нам пожаловал сам господин Кочующего Замка — Черный Торфинн.

— Вот и хорошо, — послышался за спиной Кабари голос Мелы. Старший брат Аэйта подошел к ним, привлеченный громким спором.

— Раз этот Торфинн умеет повелевать мирами, значит, он может нам помочь.

— Помочь! — Кабари истерически рассмеялся. — Помочь он, конечно, может. Только никто никогда не слыхал, чтобы он кому— нибудь помогал. Он злой чародей, Черный Торфинн, и признает только силу. А кто сильнее его? Только Тот-Кто-Без-Имени, но о нем лучше и не думать.

Лицо Мелы передернулось.

— Ты прав, — сказал он, — о Безымянном лучше не думать. Но на всякую силу найдется хитрость, а то и другая сила. — Он указал рукой на одного из сомнительных богов, который держал в руке короткий однолезвийный меч. — Вот Истина, которую я возьму себе в помощники. «Пуля дура, штык молодец», не так ли?

Аэйт, не отрываясь, смотрел в гневное лицо брата, и ему делалось не по себе. ЭТОТ Мела казался ему совсем чужим.

Алвари тоже поежился, но совсем по другой причине. Божество, избранное Мелой в качестве своего покровителя, звалось на самом деле «Взявший меч от меча и погибнет». Но маленький скальный хэн не представлял себе, как сказать об этом.

Синяка испустил такой вопль, что великан, который как раз колол дрова, едва не отрубил себе ногу. Он ворвался в хибару с топором в руке и чуть не разнес по пути косяк.

— Господин Синяка! — вскричал он. — Что с вами?

Он выронил топор и облапил Синяку своими ручищами. В последний момент Синяке удалось подхватить кристалл, который едва не выпал из его пальцев.

— Пусти, чудовище, — сказал он, наконец.

Великан отодвинулся и обиженно проворчал:

— Чуть что — сразу «чудовище»…

Удостоверившись в том, что кристалл не разбился и никак не пострадал, Синяка объяснил надувшемуся от огорчения Пузану:

— Я нашел их!

— Да кого нашли — их-то?

Великан все еще дулся, но любопытства подавить не мог. Уж очень господин Синяка… Как бы это сказать? Неожиданный, что ли…

— Аэйта нашел и Мелу. Помнишь, мы с тобой еще думали связаться с ними через кристалл?

Разомлев от этого дружеского «мы с тобой», Пузан мгновенно простил Синяке все обиды, вольные и невольные, и придвинулся ближе. По дороге он, к несчастью, не заметил брошенного на полу топора, и, наступив на него босой ногой, сильно порезался. Великан взревел, как боевой слон, и упал, высоко задирая раненую ступню. Порез действительно оказался довольно глубоким.

Синяка расстроился. Он присел рядом на корточки, потрогал великанью ступню, потом велел Пузану не двигаться, пока он сходит за полотном и водой.

— А так залечить не можете? — плаксиво спросил великан, кривясь от жалости к самому себе.

— Как это — «так»? — Синяка посмотрел на великана строго.

Под взглядом его потемневших глаз Пузан немного смешался, но все же собрался с духом и ответил:

— Ну, магией…

— Зачем тебе магия, когда и так заживет?

Большой рот Пузана расплылся.

— Как болотную пакость всякую лечить, так за один вечер чародейством… А как слугу своего верного, так сразу «и так заживет»? По-вашему, выходит, если ты великан и из себя большой, так все стерпишь, все снесешь?

— Замолчи, — тихо сказал Синяка, и великан замолчал. Он знал, конечно, что без синякиной магии Мела бы умер и только это заставило чародея обратиться к волшебству. И все же обида жгла чудовище.

Не слушая возмущенного сопения, Синяка перевязал ему ступню и помог сесть на лавку.

— Хватит ныть, — сказал он. — Погляди-ка, где наши друзья оказались.

Пузан сунулся носом в смуглые синякины ладони, в которых светился магический кристалл. Некоторое время созерцал, не замечая, как хозяин с легкой усмешкой смотрит на его всклокоченные серые волосы и на застрявшие в них щепки. Потом удивленно произнес:

— Куда это их занесло? Река по обличью вроде бы наша Элизабет, но какая-то она незнакомая…

— Река действительно Элизабет, — проговорил Синяка задумчиво, — но только не наша. Это их Элизабет.

— Как это «их»? Кто это — «они»?

— Еще не знаю. — Синяка внимательно всмотрелся в кристалл.

— Да, это другой мир. И как это ребят угораздило?

— Видать, пока они шли, кто-то сдвинул пространство, — высказался великан, за что был вознагражден одобрительным взглядом синих глаз.

— Дело говоришь, Пузан. А я тебе даже больше скажу, друг мой. В этих мирах смещать пространства могут только двое. Во— первых, я могу, но я этого не делал, значит…

Внезапно Пузан посерел от страха.

— Значит, это сделал Торфинн! — шепнул он.

Черно-желтые флаги, щелкая на ветру, развевались на высоких башнях. Неприступные стены, сложенные древним камнем и кое-где покрытые мхом, уносились высоко в небо, впиваясь в него своими зубцами, и казалось, что низкие облака проходили сквозь них, как волосы сквозь частый гребень.

Человек тридцать стражников беспорядочно слонялись по мощеному булыжником двору. На них были островерхие шлемы поверх кольчужных капюшонов, металлические наколенники. Все носили желтый и черный цвета. Одни имели арбалеты и ножи, другие держали наплече алебарды и пики. Один, самый мощный из всех, с густыми темно-рыжими волосами и заплетенной в неопрятную косичку бородой, был вооружен моргенштерном.

Решетка в воротах донжона со скрежетом поднялась, и во двор, грохоча подкованными сапогами по деревянному настилу, вышли двое. Тот, что шел впереди, казался огромной черной тенью. Широкий плащ взлетал над его плечами, открывая блестящую черную кольчугу, на которой лежала массивная золотая цепь с рубинами. Седые волосы, схваченные золотым обручем, спускались на сильные плечи старика, а под взглядом его черных пронизывающих глаз солдаты невольно ежились. Это был Торфинн.

Второй следовал за ним, отступив на полшага. Ростом он был немного пониже чародея, но все же и он был выше остальных. Он был одет в простую темную рубаху с длинными рукавами, сапоги из хорошей кожи, темный плащ с капюшоном. Ни кольчуги, ни шлема он не носил. Темно-русые волосы слуги Торфинна были коротко подстрижены, серые глаза смотрели равнодушно, словно ничего интересного этот человек уже не чаял увидеть. В правой руке он держал кнут, левой придерживал эфес красивой сабли. Его неподвижное лицо и властная осанка делали его странно похожим на Торфинна, словно он был его сыном.

Чародей остановился, расставив ноги и упирая кулаки в бедра. Солдаты вытаращились на него, постепенно сбиваясь в кучу.

— Стадо болванов! — рявкнул Торфинн. — И это — моя гвардия в этом дурацком мире? — Он повернулся к стоящему за его спиной человеку с кнутом. — Что скажешь, Вальхейм?

Вальхейм склонил перед чародеем голову и спокойно ответил:

— Скажу, что любой из них готов отдать за вас жизнь, ваша милость.

Торфинн расхохотался и крепко хлопнул Вальхейма по плечу.

— Молодец! На такое и возразить-то нечего…

Ингольв промолчал.

Каждый раз, когда Кочующий Замок попадал в какой-нибудь новый мир, стража Торфинна меняла свой облик. Иногда это были невидимки, и капитан командовал ими, прибегая к помощи простых заклинаний, которым в хорошую минуту обучил его Торфинн. Порой солдаты чародея оказывались молчаливыми воинами в диковинных доспехах, либо, что еще хуже, изъяснялись на непонятном языке. Случалось ему управляться с ордой полуголых дикарей, и тогда в ход шел кнут. Но на сей раз перед капитаном стояли белобрысые, русые, рыжеволосые люди, тягостно напоминающие ахенцев.

— Мне нужна свита, как подобает властелину, — сказал Торфинн. — Свита, а не сборище животных, обученных только тявкать и огрызаться.

Он еще раз оглядел свою гвардию, брезгливо покривился и ушел в башню. Плащ взвился за его спиной.

Вальхейм остался стоять посреди двора, бесстрастно глядя в испуганные лица своих солдат. Они постепенно замолкали. На самом деле Вальхейм думал вовсе не о них. Он думал о том мире, где очутился Кочующий Замок.

Судя по тому обличию, которое приняло здесь жилище Торфинна, мир этот должен быть старинным, много старше Ахена. Коллекция охотничьего стрелкового оружия, которую Торфинн имел обыкновение размещать в караульном помещении, исчезла, — значит, порох еще не изобрели. Дальше арбалетов фантазия местных оружейников пока что не продвинулась.

Вальхейм знал — правда, не слишком хорошо — что Торфинн и замок каким-то образом связаны между собой. Чародей был частью волшебного замка и благодаря именно этому обстоятельству мог перемещать его из одного мира реки Элизабет в другой, подобно улитке, которая сама несет на себе свой дом.

Интересно, подумал вдруг Ингольв, как меняюсь я сам, оказываясь всякий раз в ином пространстве? На этот вопрос ответа у него не находилось. Зеркалам здесь доверять нельзя, а Торфинн никогда не скажет ему правды.

С тех пор, как Анна-Стина Вальхейм отдала своего брата во власть черного мага, прошло много лет. Анна-Стина, наверное, уже умерла, а он, Ингольв, еще жив, и ему все еще нет тридцати. Иногда он думал, что давно перестал быть человеком. В далеком прошлом остался тот день, когда он поклялся в верности Торфинну и взял из рук торжествующего чародея старинную тонкую саблю и кнут. Торфинн был первым и единственным, кому удалось сломать гордость Вальхейма, и забыть этого Ингольв так и не смог за все сто с лишним лет.

Торфинн навсегда остался для капитана загадкой. Временами Вальхейм ненавидел его, порой восхищался — его мудростью, его умной жестокостью, которая никогда не бывала бесцельной, его знаниями. Иногда старика особенно тяжко угнетало одиночество, и ему требовался собеседник и, насколько это возможно, друг. Торфинн не только был наделен блестящим даром рассказчика; умел он и слушать, внимательно, сочувственно. Им доводилось проводить за разговорами вместе целые вечера.

В такие дни Ингольв бывал почти счастлив.

Лодка остановилась у скалы Белые Пятна. Тихий свет заката ложился на спокойные воды реки, и на веслах мерцали розоватые капли. Как только они оказались на мелководье, Кари, помогая Аэйту, принялся толкать лодку кормовым веслом, как шестом. Вдвоем они быстро завели суденышко в небольшую пещерку. Мела вышел из лодки и встал сапогами в воду, потом помог выбраться вконец обессилевшему от беготни и переживаний Кабари. Что касается Алвари, то он остался дома, заявив, что ему необходимы уединение и медитация. Для такого дела, как единоборство со страшным Торфинном, нужно заручиться поддержкой богов, иначе все предприятие приобретет самоубийственный оттенок.

Кари привязал лодку и провел гостей в свою пещерку. Ее красноватые стены были испещрены белыми пятнами гипса. Здесь было сухо и довольно уютно. Лосиные шкуры, натянутые на деревянную раму, служили хозяину пещерки постелью. У входа был сложен очажок. Над входом имелась плотная занавеска из выделанной шкуры. Кари наматывал ее на палку и подвязывал к потолку.

Вчетвером они с трудом втиснулись в жилище скального хэна. Аэйт одобрительно огляделся по сторонам.

— А вы молодцы, хэны, — заметил он. — Умеете устроиться.

Кари посмотрел на него сбоку, по-птичьи.

— Знаешь, как у нас говорят о тех, кто живет в пещерах? Три вещи не грозят ему: холод — первая из них, ибо зимой он сумеет защитить себя от ветра; вторая же — летняя жара, ибо каменные стены хранят прохладу…

Он замолчал, растянув в улыбке большой рот.

— А третья? — спросил Аэйт, видя, что Кари ждет вопроса.

— Третья? — протянул Кари. — Трупа не найдут, если вся эта штуковина в один прекрасный день рухнет мне на голову…

Аэйт поперхнулся и посмотрел на скального хэна с невольным уважением.

Кари опустил занавеску, и в пещерке стало темно. Снизу доносилось нежное позвякиванье воды о днище лодки.

— Ну так что, друзья мои, — заговорил Кари страшным шепотом, как истый заговорщик, — что делать-то будем? Перед нами стоят две задачи, взаимосвязанные и в равной степени невыполнимые. Во— первых, нам необходимо изгнать из наших земель Торфинна и всю его кочующую банду, пока он не наделал дел. И во-вторых, нужно помочь нашим друзьям вернуться домой, в мир Ахена…

Был вечер. В караульном помещении сочно храпела солдатня. На третьем этаже донжона горели свечи и было тихо. Нынче замок очутился в очень древнем мире. Здесь были толстые каменные стены, надежно отгораживающие от чужой ночи; здесь пылали камины и подавалось темное вино, помогающее скоротать долгий вечер; здесь Торфинн почувствовал себя старым, одиноким и склонным к размышлению…

Ингольв Вальхейм налил себе стакан вина и откинулся в кресле. Это было тяжелое кресло, обитое коричневой, немного потертой кожей, с тусклой позолотой на подлокотниках. Над жарким камином в полумраке вырисовывалась массивная кабанья голова с оскаленными клыками.

В свете огня Ингольву хорошо был виден резкий профиль старика с глубоко посаженными черными глазами. Сейчас эти глаза, обычно холодные и насмешливые, казались грустными, почти добрыми.

— Славно сегодня, — сказал Вальхейм, потягивая вино.

— Да, пожалуй, — согласился Торфинн, не отводя взгляда от огня. — Славно.

Вальхейм налил вина во второй стакан и протянул ему. Искоса поглядев на капитана, Торфинн улыбнулся.

— В такие вечера, мой друг, я начинаю думать, что правильно поступил, забрав тебя в мой замок. С кем бы я проводил эти печальные часы, не будь тебя рядом?

— Я всего лишь армейский капитан, ваша милость, — напомнил Ингольв.

— Ты полагаешь? — Торфинн улыбнулся. — Это сто лет назад ты был «всего лишь» армейским капитаном. Но с тех пор кое-что изменилось, не правда ли?

Ингольв покусал губы, однако его голос прозвучал спокойно:

— Разумеется, ваша милость.

Тем не менее Торфинн, обычно безразличный к чувствам окружающих, уловил в его тоне нотку горечи.

— Чем ты недоволен, Вальхейм? Я дал тебе пост командира моей лейб-гвардии. А ведь вместо этого я мог и посадить тебя в подвал на цепь, как того идиота-великана.

По сравнению с судьбой великана, с которым Торфинн обходился зверски, участь Вальхейма действительно могла считаться завидной. Понимая, что есть вещи, которых гордый Ингольв не переживет, Торфинн ни разу не поднял на него руки. Ингольв нужен был ему живой. Его присутствие спасало старого мага от приступов жесточайшей депрессии.

Оба замолчали. В тишине было слышно, как по замку бродит, охая, тролльша Имд. Она, как и сам чародей и его замок, имела множество обликов и ипостасей. Сегодня тролльша казалась просто дряхлой бабкой, которую замучил ревматизм. Но Вальхейм знал, что она была могущественной ведьмой и, как и Торфинн, имела власть над мирами.

— А знаешь, Вальхейм, — сказал вдруг Торфинн и посмотрел на капитана с непонятной улыбкой, — есть один человек, которого я видел бы сейчас в этом кресле куда охотнее, чем тебя. Скажу даже больше. Если бы можно было вызвать его сюда, прибегнув к человеческой жертве, я убил бы тебя, не задумываясь.

Ингольв знал, что старик говорит правду, но не испугался. За долгие годы, проведенные на службе у Зла, он забыл чувство страха. Как забыл и многое другое.

— А что для этого нужно? — спросил он.

Торфинн вздохнул.

— Увы, мой друг, всего лишь его желание. А он упрямый и гордый и никогда этого не захочет.

— Что ж, его можно понять, ваша милость, — заметил капитан равнодушно. — Мало приятного в том, чтобы стать вашей игрушкой.

— Не так уж плохо тебе живется, Вальхейм, — ответил Торфинн. — Еще вина?

Вальхейм покачал в руке графин, в котором почти не оставалось красного мозельского вина, и позвонил в колокольчик, стоявший на каминной полке. Вошел один из стражников, дежуривших у двери, — мрачный белобрысый пикинер со шрамом на широком лбу. Он остановился в двух шагах от кресла Вальхейма и замер.

— Принеси полный графин, — сказал Вальхейм.

— Слушаюсь, господин капитан.

— А этот забери. Остатки можешь допить, — добавил Вальхейм.

— Благодарю, господин капитан.

Попивая мелкими глотками вновь принесенное винцо — на этот раз вишневую наливку, приготовленную лично тролльшей Имд, большой мастерицей по части наливочек и самогона, — Торфинн неожиданно сказал:

— Я понимаю, что ты имел в виду, Вальхейм. Но тот человек… не мог бы стать моей игрушкой. Он — не ты. Он ровня мне. И будь мы с ним вместе, мы могли бы повелевать мирами Элизабет.

Хищный нос старого мага дрогнул, узкий рот сжался. Он стиснул пальцами подлокотники своего кресла и замолчал, глядя в огонь. Отсветы бегали по его сумрачному лицу.

Вальхейм прикусил губу.

Помолчав, Торфинн словно бы через силу выговорил:

— Однако он предпочел идти своей собственной дорогой. Рано или поздно это принесет гибель и ему, и мне.

Вальхейм отставил свой стакан и осторожно коснулся руки старика. Она была крепкой, сухой и горячей.

— Его судьба — это его дело. Но при чем здесь вы, ваша милость?

Торфинн медленно повернул к нему голову.

— А, так ты все-таки не хочешь, чтобы я ушел из этих миров?

— Нет, ваша милость.

Торфинн усмехнулся.

— Верю. Слушай, Ингольв Вальхейм. Он и я — две половины одного великого Целого, черная и белая. Хотя на самом деле мы с ним почти не отличаемся друг от друга. Когда-то все было иначе. В прошлые эпохи в мирах реки Элизабет существовало множество Белых Магов. Белая Сила была рассеяна, и каждый из них, наделенный небольшой ее частью, был не так уж могуществен. Но настал срок, и Белые Маги ушли, а вся их Сила соединилась в одном. Черное и Белое должны находиться в рановесии. Поэтому, хоть мы и родились в разное время, погибнем мы одновременно. Или не погибнем никогда.

Ингольв снова откинулся в кресле.

— Вы боитесь его, ваша милость?

Прежде чем ответить, старик пошевелил в камине дрова, а потом выпрямился и прямо посмотрел на Вальхейма.

— Нет, — спокойно сказал он, и это было правдой. — Я знаю, он не преследует такой цели — уничтожить меня. А что касается самоубийства… Ощутив вкус Силы, ни один маг, даже Белый, не захочет расстаться с жизнью.

— Как его зовут, ваша милость?

— На что тебе?

Ингольв пожал плечами.

— Я должен охранять вашу милость, — пояснил он. — Думаю, мне лучше знать имена ваших врагов.

— Он мне не враг, — досадуя на прямоту армейского капитана, ответил Торфинн, — и имени у него нет. Впрочем, о чем я! Ты же его знаешь. Это Синяка.

Вальхейм, обычно невозмутимый, на этот раз поперхнулся, чем доставил Торфинну немалое удовольствие.

— Кто? — вымолвил он наконец. — Тот мальчик? Солдат из моей роты?

За сто с лишним лет, проведенных в замке, Ингольву, который никогда прежде не верил ни в какую магию, все же пришлось убедиться в ее существовании. Торфинн потратил немало сил на то, чтобы вколотить эту мысль в голову упрямого материалиста. И все же Ингольв так и не смог до конца примириться со всей этой чертовщиной. И еще меньше он был готов к тому, чтобы признать могущественного чародея, наследника Белой Магии Ахена, в Синяке.

Капитан слишком хорошо помнил тот день накануне падения города. Главнокомандующий дал ему пятьдесят человек с приказом «держать форт до последнего». Среди солдат было несколько новобранцев. Вальхейм попытался было отделаться от них, но на него наорали, и он отступился. Синяка, худой, очень смуглый, стоял в стороне от прочих, и Вальхейм сразу заметил его. Людей с таким цветом кожи среди жителей Ахена не наблюдалось, но капитан не стал доискиваться, откуда взялся странный паренек. Солдатик ему понравился. В отличие от других, он думал только о том, чтобы как можно лучше делать свое дело.

— Синяка был со странностями, — сказал Вальхейм, наконец, — но я все же не могу поверить…

— Да, он со странностями, — неожиданно согласился Торфинн.

— Думаю, это у него оттого, что он долго жил среди людей. И главная странность нашего общего друга в том, что он тяготится своей Силой.

— Но я не понимаю, ваша милость, — сказал Вальхейм, который до сих пор не оправился от удивления, — как ваша жизнь вообще может зависеть от него? Ведь вы с ним даже живете в разных мирах.

— Не напрямую, конечно. — Торфинн отбросил плед, в который кутался, и, встав с кресла, прошелся по комнате. — Все связано со всем, Вальхейм, особенно в магии. Черное и Белое должны быть уравновешены. И если этот несчастный все же найдет способ уничтожить себя, мне не придется надолго задержаться в мирах Элизабет. Я уйду вслед за ним.

Он взял с полки, невидимой в темноте, старую книгу в кожаном переплете. Ее застежки были украшены янтарными пластинами. Вальхейм заметил на нескольких пластинах сеточку трещин.

— Это книга деяний Черной и Белой магии в мирах Элизабет, — сказал Торфинн. — Она написана на языке мертвого мира Аррой, так что ты все равно не сможешь прочесть ее. Но я кое-что переведу для тебя, хочешь?

Ингольв кивнул. Торфинн снова сел, положил раскрытую книгу себе на колени и, склонившись поближе к свету, прочел стихотворные строки, стараясь подчеркнуть их своеобразный ритм:

Розно пришли вы, вместе исчезнете, друг другу не став надежной опорою.

Жди тогда смерти от руки странника, чужим оружием вооруженного…

Оба собеседника опять замолчали, глядя в камин. Неожиданно Вальхейм подумал о том, что, скорее всего, он сам погибнет вместе с Торфинном. И с удивлением понял, что не боится и этого.

Наконец, он решился разрушить тишину.

— В любом случае, ваша милость, вы знаете, чего вам следует опасаться. Хорошо, что и я это теперь знаю. Но что такое «чужое оружие»? Если подумать, моя сабля — тоже чужое оружие.

— Ты не бродяга, — сказал Торфинн. — А оттого, что я знаю предсказание, не легче, а только труднее. Появляется соблазн бежать от судьбы.

— Если вы верите предсказаниям, ваша милость, то, мне кажется, вы вполне в состоянии ускользнуть от них.

— Едва ли… — Торфинн захлопнул книгу и посмотрел в серые глаза своего слуги. — Бежать от судьбы, Ингольв, — это бежать ей навстречу.

К любому могуществу можно подобрать ключ — так считал Мела. Аэйт сильно сомневался в этом, но возражать старшему брату не решился. Мела вздумал наняться охранником в свиту Торфинна, войти в доверие к чародею или выследить его, как получится, а потом потребовать, чтобы он возвратил их в мир Ахена. План был не ахти какой, но поскольку альтернативы не имелось, братья остановились на нем.

Кари и Кабари показали им удобную тропинку, по которой они поднялись на скалу, после чего хэны распрощались со своими гостями и, шмыгая от сопереживания носами, удалились. Обернувшись, Аэйт долго смотрел им вслед, пока яркие цветные плащи и всклокоченные огненные волосы хэнов не исчезли под скалой. Теперь они с Мелой остались вдвоем перед грозными черными воротами.

Аэйт задрал голову, разглядывая надвратную башню и прибитый к ней щит с гербом Торфинна — черный крылатый конус на ослепительном золотом фоне. От этого непонятного символа у Аэйта почему-то мурашки побежали по коже. Но он не успел хорошенько разобраться в своих чувствах, потому что Мела уже вынул из ножен меч Гатала и рукоятью постучал в обитые железом ворота. Низкий звучный гул пронесся над холмом.

И вновь Аэйта кольнула чья-то чужая тревога, на сей раз так явственно, что он даже обернулся — не стоит ли за спиной насмерть перепуганный хэн. Однако на скале никого, кроме них с Мелой, не было.

Створка ворот медленно приоткрылась, и оттуда высунулась пика. Следом за пикой показался профиль с крючковатым носом, жидкой светлой бороденкой и недоверчивым глазом. Профиль был обрамлен кольчужным капюшоном.

— Чего надо? — недовольно спросил стражник и выставил пику еще дальше.

— Позволь нам войти в замок, доблестный страж, — сказал Аэйт, по возможности учтиво. Мела покосился на брата, но промолчал.

Похоже, высокопарный стиль, позаимствованный Аэйтом у скального народца, не возымел положительного действия. Страж пробурчал:

— Еще чего.

И попытался закрыть ворота.

Мела вовремя подставил ногу и задержал створку открытой.

— Чего надо-то? — повторил стражник расстроенным тоном. — Лезут тут всякие…

— Мы хотели бы предложить свои услуги твоему хозяину, Черному Торфинну, — сказал Мела. — Нам нужен покровитель, мы попали в беду. Разреши нам поговорить с ним.

— Ха, — произнес стражник, — в беду они попали, надо же! Да он на то и Торфинн, чтобы были беды. Эка новость!

Он подергал створку, но она не поддавалась. Тогда стражник толкнул Мелу кулаком в грудь.

— Убери ногу, недомерок!

За спиной у стражника прозвучал чей-то негромкий властный голос:

— Что здесь происходит?

Стражник мгновенно исчез, и до братьев донеслись его сердитые оправдания:

— Лезут, ваше благородие. Говорят, у них дело к их милости. Да где это видано, чтобы у каких-то оборванцев и бродяг были дела к их милости? Верно я рассуждаю, ваше благородие? Приструнить мерзавцев, повесить их на стене в назидание, верно я рассуждаю?

Послышался резкий хлопок и сразу же понесся вой:

— За что, ваше благородие?

— Вон отсюда, — сказал негромкий голос. После чего ворота раскрылись от резкого толчка, и перед братьями оказался рослый человек в темном плаще. В правой руке он держал сложенный вдвое кнут.

— Мы пришли к Торфинну, — сказал ему Мела, отступив на шаг. И, поскольку человек молчал, не сводя с него хмурого взгляда, продолжал: — Я Мела. Со мной мой брат Аэйт. Нам говорили о могуществе Торфинна, предостерегали от его коварства. Но мы пришли открыто.

— Продолжай, — помолчав, отозвался человек с кнутом. — Что вам нужно от Торфинна?

— Мы пришли предложить ему свои мечи, — сказал Мела.

— Торфинн не нуждается в помощи, — ответил человек с кнутом. — Уходите.

— Из-за Кочующего Замка мы оказались в беде, — упрямо сказал Мела. — Он причинил нам зло, пусть, по крайней мере, великий чародей не откажет нам в покровительстве.

Мела оглянулся на Аэйта. Теперь речь зашла о вещах, в которых младший брат понимал гораздо больше. Аэйт подошел поближе.

— Замок сместил границы миров, и мы заблудились в мирах Элизабет.

— Ну и что? — Человек с кнутом свысока посмотрел на беловолосого воина.

— Если существуют чары, забросившие нас сюда, значит, имеется способ доставить нас обратно, — отважно сказал Аэйт.

Серые глаза блеснули из-под темного капюшона. На угрюмом лице человека с кнутом показалась неприятная улыбка.

— Вы что же, бедняжки, — проговорил он, — решили, что Торфинна беспокоит ваша участь? Кто вы такие, попрошайки, чтобы тревожить покой Кочующего Замка? Откуда вас принесло?

Мела и бровью не повел.

— Если ты спросил для того, чтобы знать, а не ради пустой насмешки, я отвечу тебе.

Человек с кнутом нахмурился. Однако спокойное достоинство, с которым держались маленькие воины, казалось, произвело на него впечатление.

— Я спросил, чтобы знать, — сказал он, наконец.

Мела слегка наклонил голову, словно принимая извинение.

— В мирах Элизабет наш мир называется Ахен, — сказал он.

В тот же миг краска схлынула с лица его собеседника, и оно, и без того бледное, побелело, словно натертое мелом. Губы, которые только что кривились в усмешке, дрогнули. Он поспешно откинул капюшон и по-новому взглянул на братьев.

— Как, ты говоришь, называется ваш мир? — переспросил он.

— Ахен, — повторил Мела. — Это имя носит большой город на берегу залива. Говорят, его основал император Карл Незабвенный. Он знаком тебе?

Человек коротко кивнул. Странное выражение появилось в его глазах.

— Так ты вернешь нас домой, Торфинн? — не веря удаче, спросил Аэйт.

— Я начальник стражи Кочующего Замка, — сказал человек с кнутом. — Идите за мной.

— В чем дело, Вальхейм? — недовольно произнес Черный Торфинн, не поднимая глаз от своего широкого стола с четырьмя курильницами по углам. Из одной курильницы поднимался тонкий белый дымок, и вся комната была полна аромата сирени. Торфинн раскладывал пасьянс колодой карт Дороги и Судьбы, и золотой перстень на мизинце его левой руки то и дело вспыхивал. Синий гобелен с изображением битвы кентавра с единорогом висел за его спиной.

— Ваша милость… — начал Вальхейм.

Торфинн выложил еще несколько карт и задумался над ними, не обращая никакого внимания на своего слугу. Вальхейм терпеливо ждал.

— Говори же, я слушаю, — рассеянно сказал Торфинн.

— У ворот стучали, ваша милость, — сказал Вальхейм.

Торфинн бросил колоду на стол и вскинул глаза.

— Ну и что? — рявкнул он. — Это причина мешать мне? Если ты не знаешь, что тебе делать, могу рассказать. Отправь туда арбалетчика.

Ингольв выдержал бешеный взгляд чародея.

— Я знаю, что мне делать, ваша милость, — спокойно ответил он. — Они ждут за дверью.

На миг Торфинн опешил — такого самоуправства он не ожидал.

— Кто ждет? Чего ждет? — Он лег грудью на стол. — Великий Колаксай, какой ты дурак, Вальхейм! Зачем ты привел в замок каких-то попрошаек?

Вальхейм вдруг побледнел, но глаз не опустил и сказал, упрямо пригнув голову:

— Эти двое заплутали в мирах. Помогите им вернуться домой, ваша милость.

— Я не занимаюсь благотворительностью, — отрезал Торфинн. — А ты стал много себе позволять, Вальхейм.

— Помогите им, — повторил Ингольв.

Почувствовав, что за этим упорством кроется что-то важное, Торфинн встал из-за стола и спросил, недоумевая:

— Да что с тобой случилось, мальчик?

Ингольв ответил не сразу — боялся, что голос дрогнет. Наконец, выговорил:

— Они пришли из мира Ахен.

Торфинн оттолкнул от себя слугу и брезгливо вытер руки об одежду.

— Ты так и не оставил эту человеческую привычку — чуть что распускать сопли, — сказал он и покривился. — Ладно, пусть войдут.

Ингольв быстро подошел к двери, и стражники пропустили в комнату Мелу и Аэйта. Торфинн поглядел на них несколько секунд, а потом откинул голову и громко расхохотался. Белый дымок в курильнице метнулся, словно испугавшись. Оба брата, которые настороженно оглядывались по сторонам, вздрогнули и, как по команде, уставились на чародея.

— Нашел близкие души, а, Игольв? — вымолвил Торфинн. — Боги морского берега! Ты хоть знаешь, кто они такие?

Чародей присел боком на край стола и поманил к себе Аэйта согнутым пальцем. Оглянувшись на брата, Аэйт осторожно приблизился.

— Ну что, нежить болотная, — негромко произнес Торфинн, наклоняясь к юноше, — сказать ему, кто ты?

Аэйт пожал плечами.

— Скажи, коли знаешь.

— Смотри ты, гордый, — заметил Торфинн и снова засмеялся. — Ингольв! — крикнул он. Низкий голос Торфинна звенел, и капитан, хорошо изучивший за эти годы своего хозяина, видел, что тот от души веселится. — Ингольв Вальхейм, ну-ка расскажи мне, что ты знаешь о болотных людях, о морастах Элизабетинских трясин?

Ингольв дернул углом рта. Как и все ахенцы, он слышал о морастах немало жутких историй, но считал их просто болтовней суеверных невежд.

— Что морастов не бывает, — нехотя ответил капитан.

От этого ответа Торфинн пришел в неописуемый восторг.

— Ну, а если бывает?

— Старики много врали про болотных людей, всего не упомнишь, — сказал Ингольв с еще большей неохотой. Судя по тому, как блестели черные глаза мага, тот заранее предвкушал нечто забавное, а давать ему лишний повод потешаться над собой Вальхейм не хотел.

— Что, что врали-то? — нетерпеливо допытывался Торфинн.

— Будто живут они в гибельных трясинах. Будто нарочно сбивают людей с тропы, чтобы поживиться теплой кровью…

— А может, и впрямь? — жадно спросил Торфинн.

Вальхейм дернул плечом и равнодушно продолжал:

— Говорили еще, что морасты родятся из болотных испарений, что дыхание у них смрадное, а кровь зеленого цвета, густая и зловонная.

Полностью удовлетворенный услышанным, Торфинн крепко взял Аэйта за плечи.

— Вот перед тобой живой мораст, — объявил он торжествующе.

Ингольв прикусил губу. Он видел, что чародей не врет. И мальчишка, вроде бы, не отпирается.

— А ты думал, простота, что они люди? — Торфинн страшно веселился. — Ты пригляделся бы к ним повнимательнее. А то услышал «Ахен» и сразу голову потерял. Да разве люди бывают такого роста? У кого из людей ты видел такую поросль на голове? Это же мох! — Он растрепал белые прямые волосы Аэйта. — Да ты бы хоть в глаза им заглянул… Эх, ты! Они обманули тебя в два счета, эти хитрые маленькие болотные бестии…

Ингольв почувствовал, что краснеет, и желая скрыть замешательство, громко крикнул:

— Стража!

Двое солдат, грохнув алебардами, вошли в комнату, и замерли перед дверью.

— Уже лучше, — заметил Торфинн и снова уселся за стол. — Значит, вы, друзья мои, из мира города Ахен? Верю, верю… Заплутали, значит… Но что тут можно поделать? Не нужно было не вовремя гулять по берегу реки Элизабет… — Он откинулся на высокую прямую спинку кресла. — Вы, вроде, из разных племен, — сказал Торфинн, указывая подбородком на Мелу.

Поскольку Мела молчал, чародей выразительно перевел взгляд на Вальхейма.

— Отвечай его милости, — негромко сказал Вальхейм.

— Его милость ошибается, — ответил Мела, вкладывая в слова «его милость» столько яда, сколько мог. — Мы не только из одного племени. Мы родные братья.

Торфинн резко выбросил вперед руку с растопыренными пальцами.

— Следи за своим языком, болотный человек, — произнес он угрожающе. Золотой перстень блеснул и угас на его мизинце. — Ты у меня в замке, а не у себя на болотной кочке.

Мела дернул плечом.

— Иной раз на болотной кочке встретишь больше благородства, чем в замке.

Противу ожидания Торфинн не рассвирепел, а вновь принялся хохотать. Сквозь смех он выговорил:

— Вальхейм, проследи, чтобы его высекли.

Вальхейм сделал знак одному из солдат. Мелу схватили за руки и подтащили поближе к столу Торфинна. Аэйт потянулся было за мечом, но Ингольв заметил это и быстрым движением сбил его с ног, сорвал с него пояс, а потом вздернул на ноги, держа свою саблю приставленной к шее Аэйта под левым ухом.

Торфинн весело смотрел на братьев.

— Из одного племени, говоришь, — повторил он. — Я хорошо знаю ваш народ, мои маленькие болотные друзья. Ваши бесконечные войны доставили мне немало веселых минут. С каких это пор морасты стали стричь волосы? Может быть, ты ходил в разведку, храбрый… как тебя звать-то?

— Мела, — ответил пленник.

— Ну так что, Мела, как насчет кровушки? Лошадку высосешь или довольствуешься стражником? Могу подарить тебе кого— нибудь… Хотя бы Одо Брандскугеля, он у нас самый упитанный.

— Если ты и вправду хорошо знаешь наш народ, — сказал Мела,

— то не болтай глупостей…

Стражник, державший Мелу, сильно ударил его по лицу. Мела замолчал. Одна щека у него запылала.

— Хорошо, хорошо, — сказал Торфинн, — я понял. Ну, так в честь чего короткие волосы?

Мела не колебался ни секунды.

— Я вор, — сказал он ровным голосом. — Мой вождь Фарзой срезал мои косы и велел изгнать за край жизни.

Торфинн бесцеремонно оглядел его с головы до ног.

— Вальхейм, тебе не кажется, что это какие-то второсортные морасты?

Вальхейм не ответил. Ему было безразлично. Эти двое, которые сперва назвались людьми из мира Ахен, а потом оказались болотной нечистью, вызывали у него гадливость.

Черные глаза Торфинна остановились на Аэйте и, казалось, пригвоздили его к полу. Аэйт сжал в кулак левую руку с врезанной в ладонь разрыв-травой.

— Этого заморыша — в подвал, — распорядился маг.

Не опуская сабли, Ингольв кивнул второму стражнику, и дюжий детина (это как раз и был Одо Брандскугель) легко скрутил маленького Аэйта. Мальчик яростно отбивался, пока удар огромного кулака не погрузил его в темноту. После этого Брандскугель взял его под мышку и вынес.

Ингольв проводил стражника холодным взглядом и вложил саблю в ножны. Теперь он вновь был бесстрастным и высокомерным слугой всемогущего Торфинна.

Чародей кивнул в сторону Мелы.

— Ингольв, забери у него меч.

Ингольв молча вынул меч из ножен, висевших за спиной пленника, избегая встречаться с ним глазами, и осторожно положил его на стол поверх гадальных карт.

— Интересно, — пробормотал Торфинн, сгибаясь над мечом. — Какой сильный оружейник его ковал… От клинка просто жаром пышет. Как зовут вашего кузнеца?

— Этот меч ковал Эоган, если его имя что-нибудь говорит тебе,

— ответил Мела.

Торфинн замер.

— Я знаю всех, кто наделен темной силой, — вымолвил он, наконец, все еще не веря услышанному. — Не тот ли это Эоган с Элизабетинских болот, что отрекся от темноты, но не сумел прийти к свету?

— Возможно, — сказал Мела. — В отличие от тебя, Черный Торфинн, я не вожусь с теми, кто наделен темной силой.

Торфинн, казалось, не заметил укола. Ударив ладонями по столу, он закричал срывающимся голосом:

— Если ты мораст, то откуда у тебя меч, выкованный Эоганом?

— Я снял его с тела убитого врага, — сказал Мела. Он почувствовал на себе пристальный взгляд Вальхейма и досадливо тряхнул головой.

Торфинн, страшно побледнев, оперся локтями о стол и закрыл лицо ладонями. Мела видел, как набухли синие вены и как бьется жилка у сухого жилистого запястья чародея.

— Странник, вооруженный чужим оружием… — прошептал он еле слышно.

Ингольв быстро подошел к старику.

— Вам плохо, ваша милость?

Торфинн поднял голову и посмотрел на своего слугу сквозь раздвинутые пальцы. Огонь, пылавший в черных глазах, погас.

— Ингольв… — с трудом выговорил маг.

— Я здесь, ваша милость.

Торфинн помолчал и вдруг заговорил, задыхаясь:

— Убей, убей его, убей как можно скорее… — Он отнял руки от лица, постаревшего и осунувшегося за несколько минут. — Он — моя смерть, Вальхейм! Убей его!

Склонившись, Ингольв поцеловал его руку.

— Не беспокойтесь ни о чем, ваша милость. — Он взял меч Гатала, смахнув попутно несколько карт из колоды на пол. — Дагоберт, — обратился капитан к стражнику, который держал Мелу,

— выведи его во двор.

Стражник, широкоплечий детина почти одного роста с капитаном, кивнул и потащил Мелу к выходу. Торфинн смотрел им вслед с безнадежным отчаянием.

— Что же случилось с ним, — шептал он, обращаясь к самому себе, и Вальхейм понял, что старик говорит о Синяке. — Что же он сделал с собой? Почему ко мне пришла смерть?

— Ваша милость, — негромко сказал Ингольв, — к вам пришел всего лишь бродяга с чужим мечом. Через несколько минут он уже не сможет причинить вам никакого вреда.

С мечом Гатала в руке Вальхейм вышел вслед за стражником и Мелой.

Во дворе уже собралась толпа. Дагоберт был страшно горд возложенной на него миссией и словоохотливо рассказывал страшные истории про морастов и прочую болотную нелюдь. При этом он позволял остальным толкать своего подопечного, дергать его за волосы, смотреть, нет ли у него когтей на пальцах и клыков во рту.

Ингольв прищурился на ярком свету, не сразу отыскав в толпе Дагоберта. Затем, быстро растолкав солдат, остановился перед Мелой.

Мела поднял голову и посмотрел ему прямо в глаза.

— Холопы Торфинна страсть как любопытны, — проговорил он. — Ты что, тоже хочешь поглядеть на мои клыки?

Вальхейм, не разбирая, хлестнул его кнутом. По разбитым губам Мелы потекла кровь. Обыкновенная кровь, красная.

Вальхейм опустил руку с кнутом, заколебавшись.

— Старик дурачил меня, — пробормотал он. — Ты все-таки человек.

Мела не опустил светлых глаз.

— Нет, — сказал он упрямо. — Мы, морасты, — не совсем люди. Твой хозяин говорил правду. Он действительно кое-что знает о нашем народе.

— Неважно, — пробормотал Ингольв.

Он накинул на шею пленнику петлю вдвое сложенного кнута и дернул так, что Мела упал на колени.

— Онтлак, — сказал Вальхейм, передавая кнут стражнику, — держи.

Стражник нехотя взял кнут.

— Забрызгает своей вонючей кровью, зараза, — проворчал он, с сожалением осматривая свои новые желто-черные штаны. — Она у них ядовитая, говорят.

— Отстираешь, ничего с тобой не случится, — рассудительно сказал стоявший рядом Дагоберт.

— Так ядовитая же, — сокрушался хозяйственный стражник, — еще дырку прожжет.

Вальхейм занес меч Гатала над склоненной шеей, успев еще заметить выступающие позвонки, которые ему предстояло перерубить.

И вдруг кто-то схватил его за руку. Хватка была железная, рука уверенная, властная. Ингольв обернулся. Торфинн с разметавшимися по черной кольчуге длинными седыми волосами держал его за запястье. Черные глаза старого мага лихорадочно блестели, губы пересохли, щеки ввалились, словно Торфинн непостижимым образом одряхлел в несколько минут.

— Подожди, — пробормотал Торфинн, точно в бреду, — подожди, может быть, ему только того и надо… Может быть, это ты — странник с чужим оружием? — И тут он словно впервые увидел меч Гатала и, отшатнувшись от Вальхейма, завизжал: — Брось его!

Ингольв осторожно протянул меч Торфинну.

— Возьмите, ваша милость.

Но Торфинн не двинулся с места, глядя на меч расширенными глазами.

— Эоган! Проклятый кузнец! Он не мог вложить в оружие светлую силу, но он вложил в него зло, которое ненавидит само себя… Опасное, страшное оружие… Брось, брось, брось его!

Ингольв положил меч на землю у своих ног, перешагнул через него и подошел к Торфинну, который жадно схватил его за плечи.

— Мальчик, не прикасайся к этому мечу. Отнеси его в кладовую. Или нет, пусть лучше этот тупица отнесет… Как его? Дагоберт!

Дагоберт взял меч, вытянув руки вперед, чтобы отставить от себя опасный клинок на возможно более внушительное расстояние.

— Запрешь в оружейной, — сказал Ингольв, бросая стражнику ключи.

Второй солдат с опаской поставил пленника на ноги.

— А с этим что делать, ваше благородие? — спросил он.

— Выдери его и запри под винным погребом, — распорядился Вальхейм. И глядя на радостную ухмылку стражника, предупредил:

— Смотри, не увлекайся, Онтлак. Убьешь — отрублю правую руку и выгоню на берег Элизабет.

— Так ведь… хлипкий он… — с сомнением протянул стражник. — А вдруг подохнет — ну, случайно?

— Онтлак, мое дело — посоветовать, — сказал капитан.

Скроив обиженную физиономию, Онтлак толкнул Мелу кулаком в шею.

— Пошел! — крикнул он нарочито отвратительным голосом.

Ингольв проводил его глазами и снова повернулся к Торфинну. Старый чародей трясся, как лихорадке.

— Все, все будет ошибкой, — шептал он. — Как бы я ни поступил, это будет ошибкой. Если смерть пришла, значит, она пришла. Что же он сделал с собой, этот твой Синяка? — Торфинн вцепился в рукава капитана скрюченными пальцами и, теряя над собой контроль, заверещал ему в лицо: — Ты хорошо знал его, Вальхейм! Что он мог сделать с собой? Подумай! Что?

— Вы устали, ваша милость, — осторожно сказал Ингольв. — Позвольте, я провожу вас…

— А! — Торфинн резко оттолкнул его от себя, и беспорядочно взмахнув несколько раз рукой, в крайнем раздражении побрел в сторону донжона. Он сутулился и приволакивал левую ногу, чего никогда прежде не делал. Сейчас Ингольв был готов отдать что угодно ради того, чтобы Торфинн снова стал прежним — жестоким, властным и мудрым.

— Аэйт!

Юноша застонал и замотал головой, отгоняя назойливый голос. Он еще не до конца очнулся от полубессознательного состояния, в которое погрузил его мощный кулак Одо Брандскугеля. Вокруг царил непроглядный мрак. Пошарив, Аэйт нащупал влажные камни и полуистлевшую подстилку, источавшую нестерпимое зловоние. Он сел, опираясь спиной о каменную стену.

— Аэйт!

Голос, полный тревоги, звал и звал его, и юноша чувствовал, что начинает ненавидеть собственное имя.

— Кто здесь? — прошептал он.

Настала тишина — такая глубокая, что у него зазвенело в ушах. И вдруг голос вспыхнул прямо у него в мозгу:

— Аэйт, ты слышишь меня? Аэйт!

Аэйт сжал уши ладонями и стиснул зубы. Чужая тревога измучила его. Исподволь подбиралась она к нему все это время и, наконец, воспользовавшись его слабостью, сумела завладеть им. На несколько секунд снова стало очень тихо, а потом что-то рухнуло в мире, и Аэйт почти наяву, смутно, как сквозь взволнованную воду, различил знакомое смуглое лицо Синяки.

— Не может быть! — шепнул Аэйт.

— Это я, — торопливо сказал Синяка. Голос шелестел из немыслимой дали, но слова звучали вполне отчетливо. — Благодарение богам, ты меня слышишь.

— Ты где?

— Я далеко, в мире Ахен…

— Синяка, — пробормотал Аэйт, с трудом соображая, — скажи, где Мела?

— Не знаю. Я слышу только тебя и то с большим трудом.

— А я тебя даже вижу… Почему Торфинн так поступает?

— Я не могу увидеть Торфинна, — шептал голос. — Если я начну подсматривать за ним, он сразу это почувствует.

— Да, да… — сказал Аэйт. — Я понял.

— Опасно разговаривать даже с тобой. Аэйт, разрыв-трава при тебе?

— Она теперь навсегда при мне.

— Слушай меня. У нас почти нет времени. Выберись из подвала. Тут должна быть дверь с засовом. Только будь аккуратен. Потом найди в замке человека по имени Ингольв Вальхейм. Он тебе поможет.

Аэйт вздрогнул.

— Кто?

— Ингольв Вальхейм, — повторил Синяка. — Больше никому не верь.

— Что ты такое говоришь, Синяка?

— Я знаю, что говорю.

— Вальхейм? Ты не ошибся? — Аэйт пошевелился и скривил рот: очень болела голова. — Начальник стражи?

— Да.

— Я его видел. Это верный пес Торфинна. Жестокий, как его хозяин, а может быть, и похуже.

— Аэйт, делай, что велено. Найди Вальхейма и доверься ему. Я знаю этого человека лучше, чем ты. Добрым он никогда не был, это правда, но он не предаст тебя. В их семье все такие…

— Синяка, ты рехнулся.

— Я ухожу, — еле слышно донесся голос. — Аэйт, делай, как я сказал…

Торфинн поднял голову, слабо улыбнулся.

— Ингольв, — сказал он, стиснув хрустальные шары на подлокотниках своего кресла, — что ты знаешь о скальных хэнах?

Вопрос был жалким подобием насмешки.

— Что их не бывает, — ответил Вальхейм и тоже попытался улыбнуться.

— Да… — выдохнул Торфинн, откидываясь на прямую высокую спинку кресла, похожего на трон, и замолчал, погрузившись в мрачные мысли.

Ингольв терпеливо ждал, стоя перед ним в неподвижности. Наконец, Торфинн, казалось, принял какое-то решение. Он хлопнул ладонями по подлокотникам и выпрямился.

— Возьми кристалл, — велел он, указывая на медный треножник, служивший подставкой большому прозрачному шару.

Ингольв осторожно поставил треножник перед чародеем. Узкая ладонь Торфинна провела над поверхностью камня. Заклубился легкий белесый туман, который почти сразу же развеялся.

— Смотри, — сказал Торфинн.

Ингольв послушно склонился над кристаллом и увидел небольшую пещерку. Красные стены пещерки были испещрены белыми пятнами, словно кто-то забрызгал их молоком. У входа горел небольшой костерок, возле которого на корточках сидели два странных существа с коричневой кожей, маленькими круглыми светлыми глазками, поблескивающими в свете огня. Их волосы невероятного огненного цвета были всклокочены; тени, плясавшие на стене, казались чудовищными. В целом человечки производили впечатление забавных и вполне безобидных существ. В том, как они жались друг к дружке, безмолвно глядя на огонь, было что-то очень трогательное.

Торфинн наблюдал за своим слугой пристально, с недобрыми искрами в черных глазах.

— Это скальные хэны, — сказал он наконец.

Ингольв перевел взгляд на чародея.

— Вы смеетесь надо мной, ваша милость?

— Вовсе нет. Ты странный человек, Вальхейм. Говорю тебе, это те самые хэны, о которых в Ахене плетут столько небылиц.

— Они выглядят такими беззащитными, — вырвалось у Вальхейма.

— Внешность обманчива. Хэны — древний и в своем роде великий народ. Они так не похожи на вас, людей, что вы напридумывали про них целый воз глупостей. Ты правильно делаешь, что не веришь им. Однако хэны существуют на самом деле, и мы с тобой сейчас находимся как раз в их мире. Он называется Красные Скалы.

— Странно, — проговорил Ингольв.

— Что странно?

— Почему мы никогда не бывали здесь раньше?

Торфинн посмотрел прямо ему в глаза.

— Я отвечу тебе, Вальхейм, — медленно сказал он. — Сегодня я отвечу тебе. Раньше мы не бывали здесь по той простой причине, что этот мир — ближайший к тому, где ты родился. Следующее за этим измерение Элизабет — Ахен.

— Отсюда один шаг до… — У капитана перехватило дыхание.

Лицо Торфинна внезапно изменилось, и он со злостью подтвердил:

— Да, отсюда до Ахена один только шаг. Но ты никогда не сможешь сделать его, Вальхейм. Никогда.

Ингольв не зря провел столько лет в Кочующем Замке. Он выпрямился и ровным голосом отозвался:

— Да, ваша милость.

— Так-то лучше. — Торфинн, казалось, успокоился. — Теперь слушай. Эта пещерка находится прямо под нами. — Он притопнул ногой по полу. — Здесь, в скале. Они называют ее Белые Пятна. Отправь несколько балбесов, пусть откопают этих пещерных жителей и доставят ко мне. Учти, хэны очень верткие.

Ингольв кивнул. Пристально посмотрев на Вальхейма и, видимо, удовлетворенный выражением его лица, Торфинн добавил:

— Я уверен, что эти земляные крысы кое-что знают о бродягах и чужом оружии.

Ингольв поклонился и вышел. Торфинн глядел ему вслед, и в тоскливых глазах чародея показалась слабая, едва заметная надежда.

Не подозревая о том, что могущественный Торфинн вручил свою судьбу в его смертные руки, Ингольв раздавал приказания солдатам. Двое побежали за веревкой и вскоре вернулись, прицепив к поясу по мотку. Вальхейм взял с собой четырех лучников и Одо Брандскугеля — толстяк был чудовищно силен и при этом отличался довольно добродушным характером.

Они вышли за ворота замка и разошлись по холму. Через несколько минут лучник бесшумно подступил к Ингольву и, тронув его за рукав, показал на вырубленные в склоне холма ступеньки. Ингольв сделал знак остальным, и они тихо спустились к реке. Легкий запах дыма почти сразу же привел их к маленькой пещерке

— логову скальных хэнов. Лучники встали справа и слева от входа, Одо Брандскугель замер за спиной капитана.

Спрыгнув на землю прямо перед открытым лазом в пещерку, Ингольв ударом сапога разметал маленький костер, горевший на пороге.

— Выходите! — распорядился он.

В пещерке что-то пискнуло и дернулось. Ингольв не собирался давать хэнам время опомниться.

— Одо, давай! — сказал он, указывая на скальный карниз.

Толстый Брандскугель обрушил свой моргенштерн на скалу. Послышался гул.

— Мы выходим! — закричал насмерть перепуганный голос, и два пестрых мохнатых клубка выкатились под ноги капитану. За их спинами рухнул карниз. Одо удивленно посмотрел на сокрушенные им камни, потом перевел взгляд на командира и застенчиво улыбнулся.

Ингольв молча ждал, пока два маленьких лохматых существа, путаясь в одежде, поднимутся на ноги. Цепляясь друг за друга, хэны кое-как встали. Дрожащими руками Кабари натянул на глаза капюшон. Если к нему пришла страшная гибель в обличии рослого хэноподобного чудовища в темном плаще, то он предпочитал не видеть ее. Кабари был ортодоксом и чтил истину «Чему быть — того не миновать».

Кари же, будучи еретиком, вскинул голову и взглянул на сумрачную тень с вызовом.

— Кто ты такой? — спросил он резко и сам удивился: не ожидал от себя подобной решимости. — Зачем ты ворвался в мой дом?

Несмотря на то, что хэн был маленького роста и совершенно безоружен, его величественные манеры не показались Ингольву смешными. Но независимо от того, какие чувства вызывал пленник у капитана, скальный житель был сейчас для него врагом. Вальхейм поднес к его подбородку свою тонкую саблю:

— Посмотри по сторонам. Видишь?

Голубые глазки Кари метнулись влево, вправо; они цепко ухватили направленные на него стрелы.

— Вижу, — сказал он наконец.

— Раз видишь — зачем задаешь вопросы? — сказал Вальхейм, убирая саблю.

Хэн перевел дыхание, собрался с мужеством и плюнул ему под ноги. Неожиданно Ингольв сам себе стал напоминать Косматого Бьярни, и его даже передернуло. Слишком близко был Ахен. Слишком близко — и недосягаемо далеко. И это не давало ему покоя.

Один из лучников сказал, явно имея в виду Кари:

— Пристрелим этого заморыша, ваше благородие, а? Больно уж наглый, сил нет.

Ингольв повернулся на голос.

— Кто это высказался? — поинтересовался он ледяным тоном.

Но лучник не струсил.

— Я, — произнес он. Это был широкоплечий парень лет двадцати двух с очень светлыми, почти бесцветными глазами, в которых резко выделялись черные точки зрачков.

— Петипас, за распущенность отсидишь трое суток на одной воде.

Солдат побледнел от злости и скрипнул зубами.

— Так он, ваше благородие, не со зла, — вступился Брандскугель. — Он же только в том смысле, что для допроса и одного хватит…

— Молчать! — рявкнул Ингольв. Однако наказывать Брандскугеля не стал и, судя по тому взгляду, который Петипас бросил на толстяка, мстительный лучник отметил это про себя.

Ингольв велел связать обоих хэнов. Глядя, как Дагоберт, затягивая узлы, пыхтит от усердия, капитан покачал головой. Как бы совсем не удушить бедняг этими веревками.

Кари теперь молчал. Слезы потихоньку сползали по его коричневым щекам и исчезали в складках плаща. Кабари так и связали, не сняв капюшона с его лица, — оно и к лучшему, поскольку могильная тьма действовала на него успокаивающе.

Связанные хэны были погружены на Брандскугеля и доставлены в замок. С оглушительным грохотом захлопнулись за ними ворота.

Возле донжона Ингольв остановился.

— Дагоберт, забери у Петипаса лук. Отведешь на гауптвахту.

— В железо заковать или как, ваше благородие? — уточнил Дагоберт, с готовностью хватая Петипаса за шиворот.

— В железо не надо. Просто под замок.

Дагоберт ухмыльнулся.

Но капитан уже отвернулся от него.

— Остальные свободны. Одо, иди за мной.

Толстяк со своей легкой ношей затопал по ступенькам, поднимаясь вслед за капитаном к личным покоям Торфинна.

Они застали чародея в том же кресле и в той же позе. Казалось, с тех пор, как Ингольв вышел из комнаты, Торфинн ни разу не пошевелился. Услышав шаги и стук захлопнувшейся двери, Торфинн открыл глаза.

Повинуясь жесту командира, Одо Брандскугель свалил пленников на пол. Кари начал барахтаться, Кабари же лежал неподвижно, как полено, и, видимо, полностью покорился своей участи.

Несколько секунд капитан наблюдал за тщетными попытками Кари утвердиться на ногах, потом наклонился и подхватил его. Широкой жесткой ладонью Ингольв провел по лицу скального хэна, стирая с его щек пыль, пот и слезы и убирая с глаз огненные пряди волос.

— Хорошо, — прозвучал низкий медленный голос, и Кари невольно приоткрыл рот, глядя на громадную черную фигуру Торфинна. — Хэн. Как звать?

Кари молчал. Торфинн выжидательно посмотрел на Вальхейма, но тот продолжал удерживать Кари за хрупкие плечи и явно не собирался бить его. Торфинн еле заметно двинул плечом.

— Я спросил твое имя, хэн, — повторил чародей.

Связанный Кабари судорожно задергался на полу и придушенно завизжал сквозь капюшон:

— Не трогайте его! Он еще совсем молодой! Ему и двух сот нет, откуда умишке взяться? Кари, Кари его зовут. Кари, почему ты молчишь? Они уже убили тебя?

— Нет, — сказал Кари, не поворачиваясь в его сторону.

— Ладно, — произнес Торфинн. — Скажи мне, Кари, что ты знаешь о морастах, о болотных людях? Если ты знаешь достаточно, это спасет тебе жизнь.

— Они наши соседи в мирах Элизабет.

Торфинн с размаху хлопнул ладонями по хрустальным шарам, украшавшим его кресло, и золотой перстень зазвенел, ударившись о камень.

— Не прикидывайся глупеньким, Кари. Я спрашиваю о тех двоих, что были у тебя в гостях.

— Учтивые и отважные воины, — сказал Кари и поднял свои круглые брови, собирая лоб в складки. Судя по этому жесту, он не относил Торфинна и его подручных к той же категории.

— Кто надоумил их прийти в мой замок?

Ингольв почувствовал, как дрогнули и напряглись под его ладонями плечи Кари.

— Я, — сказал он.

— Нет! — завопил простертый на полу Кабари. — Он наговаривает на себя! Не слушайте его!

Одо Брандскугель занес над Кабари сапог из жесткой кожи и, стоя на одной ноге, вопросительно посмотрел на капитана. Ингольв покачал головой. С тяжким вздохом Брандскугель поставил ногу на место.

— Так да или нет? — спокойно спросил Ингольв.

Кари покосился на него круглым птичьим глазом.

— Это был мой совет, — повторил он. — Я хотел, чтобы все чужие ушли из мира Красных Скал. И Кочующий Замок, и морасты.

Торфинн глубоко задумался. Какое-то время было слышно лишь, как сопит преданный Брандскугель и как постукивают по деревянным подлокотникам твердые пальцы чародея. Наконец, Торфинн сказал:

— Брось их пока в железный ящик под гауптвахтой. Оттуда не сбегут. — Внезапно рот у него задергался. Прикрывая губы рукой, Торфинн невнятно прокричал: — Убери, убери их отсюда! Живо!

Ингольв махнул Брандскугелю, и они с капитаном вывели пленных из покоя. Ингольв был мрачен. Торфинн, кажется, и в самом деле серьезно болен — если, конечно, страх можно считать болезнью.

— Давай-ка их развяжем, — сказал Вальхейм и сам принялся снимать путы с Кари.

Кабари, наконец, откинул капюшон. Он казался зеленым от бледности. Растерянно моргая, он бросился к Кари и вцепился в него обеими руками, бормоча: «Перемелется, перемелется…» Ингольв не стал разлучать их.

— Одо, ты слышал, где их запереть?

— Никак нет, ваше благородие, — отрапортовал бравый Одо.

— Брандскугель, — раздельно произнес капитан, — ты был сейчас в комнате, и все разговоры велись при тебе. Как же ты мог не слышать?

Одо пожал многопудовыми плечами.

— Да вот…

— Дурака валяешь? — вспыхнул Ингольв. — Я тебе уши отрежу!

— Смилуйтесь, ваше благородие, — уныло сказал Брандскугель.

— Когда начальство между собой разговаривает, мы не вникаем…

Ингольв дал раздражению уняться и повторил вслед за Торфинном:

— Запрешь их в железном ящике под гауптвахтой.

Разом повеселевший Одо потащил спотыкающихся пленников вниз по лестнице.

Ингольв легко сбежал по ступенькам следом за ним. Был уже вечер, он хотел уйти к себе в комнату прежде, чем Торфинн найдет для него новое поручение.

В комнате Вальхейма ярко пылал камин. Жесткая кровать, накрытая лоскутным одеялом, стол светлого дерева, на котором стояли две простых сальных свечи в медных шандалах, большое кресло с потертой кожаной обивкой — вот и вся обстановка. Но Вальхейма она полностью устраивала.

Возле каминной решетки темным пятном маячила какая-то коленопреклоненная фигура. Мельком глянув в ее сторону, Ингольв признал своего оруженосца Феронта. Он положил саблю на стол, уселся в кресло, вытянул длинные ноги, закрыл глаза и постарался ни о чем не думать.

Оруженосец у камина пошевелился, и Ингольв с неудовольствием вспомнил о его присутствии.

— Сними с меня сапоги и убирайся, — сказал Вальхейм вполголоса.

Оруженосец встал и незнакомым голосом проговорил:

— Добрый вечер, Ингольв Вальхейм.

Ингольв мгновенно очнулся от своей задумчивости, вскочил с кресла, однако схватить саблю не успел — тот, кого он принял за туповатого и услужливого Феронта, успел смахнуть ее со стола. Перед капитаном стоял, улыбаясь, беловолосый Аэйт. Болотный мальчишка из мира Ахен. Откуда он взялся? Неужели магия? Но если эти морасты умеют колдовать, значит…

Заметив суеверный страх, мелькнувший в глазах капитана, Аэйт засмеялся. Вальхейм быстро взял себя в руки и снова уселся, положив ногу на ногу.

— прежде чем я позову сюда стражу, скажи мне, болотная душа, как ты здесь оказался?

Аэйт оценил его выдержку. Он перестал улыбаться и серьезно ответил:

— Мне сказали, что ты не откажешь в помощи. Иначе я никогда не пришел бы к тебе.

— Что за чушь! — Ингольв начал сердиться. — Кто мог сказать тебе такую глупость?

Ответ Аэйта заставил его подскочить.

— Синяка, — сказал болотный воин.

После этого Ингольв погрузился в молчание. Второй раз за короткий срок ему напоминают о Синяке. Торфинн уверял, будто смуглый солдатик в действительности могущественный маг, не наделенный именем. Но Торфинн — темная душа, и мир, полный таинственных сил, в котором живет чародей, всегда оставался для Вальхейма чужим. Другое дело — это белобрысое существо с конопатой физиономией. Оно, несомненно, было еще совсем юным, оно явилось из другого мира, оно не имело ни малейшего отношения к Торфинну и магии — по крайней мере, к магии Кочующего Замка. И вот оно заявляет, что знает Синяку, который, по подсчетам капитана, должен был умереть от старости в Ахене лет тридцать— сорок назад.

— Расскажи о нем, — сказал, наконец, Вальхейм.

— Что рассказать? — Аэйт растерялся.

— Сколько ему лет? Как он выглядит? Где вы познакомились?

— Ты мне не веришь, Ингольв Вальхейм?

— Не твое дело. Отвечай, если хочешь, чтобы я не звал солдат.

Аэйт вздохнул.

— Наверное, ты прав. Ну, как тебе угодно. На вид Синяке лет сорок, хотя я думаю, что на самом деле он гораздо старше. Он красивый и добрый, только грустный. У него темное лицо и светлые глаза. Он очень одинокий, и Асантао говорит, что скоро его не станет.

Ингольв вздрогнул. Если мальчишка не врет, и если Торфинн не ошибается, значит, дни старого мага и в самом деле сочтены. Скорее машинально, чем из любопытства, капитан спросил:

— Кто это — Асантао?

— О, — сказал Аэйт. — Она — варахнунт. Она видит.

— Хорошо, — хмуро кивнул Ингольв, который ничего не понял из этого невнятного объяснения. — Дальше.

— Синяка забрел в наши земли, и мы с братом подстрелили его тень.

От всей этой чертовщины Ингольва уже не первый год с души воротило. Устало глядя в ясное лицо Аэйта, он спросил:

— Что значит «подстрелили тень»? Это что, один из обрядов черной магии?

— У нас «тенью» называют спутника воина, — пояснил Аэйт. — Например, мой брат Мела — воин, а я — его тень. Понимаешь?

— Значит, Синяка был не один? Ты, кажется, только что говорил, что он одинокий…

— Он одинокий, но не один. С ним… никогда не угадаешь, кто!

— Я не собираюсь ничего отгадывать. Или ты рассказываешь все, что знаешь, или я зову сюда стражу.

На всякий случай оглянувшись на дверь, Аэйт сказал:

— Прости. Шутка не вовремя — та же грубость. С Синякой был великан. Когда-то он сидел на цепи в подвале у Торфинна, но потом Синяка его оттуда забрал. И теперь бедное чудовище помешалось на почве преданности своему избавителю.

Ингольв опять замолчал. И о великане Торфинн тоже как-то вспоминал; стало быть, болотный мальчишка действительно встречался с Синякой. С великим магом, у которого нет имени.

Аэйт терпеливо ждал, поблескивая в полумраке светлыми глазами.

— Он, наверное, очень богат? — спросил Ингольв.

— Синяка? — Аэйт заморгал от неожиданности. — Да ты что! У него ничего нет. Он явился в нашу деревню босяк босяком. И жутко голодный, к тому же.

Ингольв смерил Аэйта тяжелым взглядом.

— Да, это на него похоже… Сядь, — велел он. — Что он говорил тебе про меня?

Аэйт опустился на мягкую волчью шкуру, постеленную на полу у ног капитана.

— Сказал, что я должен тебе довериться. Что в вашей семье никогда не предавали чужого доверия.

На миг из необозримой дали времени и пространства перед глазами Вальхейма встало милое лицо Анны-Стины, полустертое, размытое, болезненно любимое до сих пор.

— Будь ты проклят, мальчишка, — прошептал Ингольв. — Что же ты со мной делаешь?

— Прости, — сказал Аэйт тихонько и потерся лохматой головой о его колено. — Я не хотел причинять тебе боль. Мне некого просить о помощи.

— Я не смогу помочь тебе, — сказал Ингольв своим прежним спокойным голосом. — Сдвигать границы миров я не умею, а заставить Торфинна не в силах.

— Отдай мне брата, если он еще жив, и позволь нам уйти, вот и все, о чем я прошу, — сказал Аэйт.

Ингольв молчал, опустив голову. Его тень неподвижно чернела на стене. Дрова трещали в камине, и в комнате было уютно и тепло. И хотелось забыть о чужом мире, расстилавшемся за стенами замка, о холодных зеленых водах, текущих сквозь ночь по всем мирам, нанизанным на реку Элизабет.

Наконец Вальхейм заговорил:

— Послушай меня, Аэйт. Я, может быть, и выполнил бы твою просьбу. Мне нужно лишь одно: чтобы вы двое никогда больше не приближались к замку… Но ты не подумал о том, что после вашего побега Торфинн почти наверняка расправится с…

Аэйт приготовился услышать: «со мной», но капитан склонился к нему и заключил вполголоса:

— …со скальными хэнами? Сегодня я схватил двоих, а завтра он может приказать мне уничтожить весь их народец.

— Уничтожить? Но за что?

— Если вы сбежите, хэны приютят вас. Для Торфинна этого будет довольно.

— И ты сделаешь это?

Ингольв промолчал. Аэйт с горечью смотрел в его потемневшие глаза.

— Неужели ты просто раб, Ингольв Вальхейм?

Ингольв не успел ответить, потому что в дверь постучали, и тенорок оруженосца Феронта вкрадчиво произнес:

— Ваше благородие, их милость велят передать, что они стоят тут за дверью и желают видеть вас немедленно.

Аэйт метнулся к столу. В последнюю секунду Ингольв поймал его за руку и подтолкнул к своей кровати.

— Полезай под одеяло, быстро, — сказал он Аэйту в ухо.

Наверное, правильнее было бы выдать Аэйта Торфинну. Это позволило бы избежать многих бед и тревог в дальнейшем. Сейчас у капитана просто не оставалось времени на раздумья. Однажды Торфинн содрал с пленного кожу — по кусочкам, с живого — и эта картина некстати встала у Вальхейма перед глазами.

Аэйт юркнул в кровать. С шумом отодвинув тяжелое кресло, Ингольв поднялся и открыл дверь.

Торфинн переступил порог, огляделся, потом упал в кресло, точно ноги отказывались держать его. После долгой паузы старый чародей сплел пальцы рук и поднял глаза.

— Хочешь знать, зачем я пришел, а?

— Как я могу спрашивать отчета у вашей милости?

Торфинн помолчал, пытаясь совладать с собой. Подбородок у него прыгал, руки тряслись. Наконец, он выговорил:

— Ингольв, мне страшно! Мне страшно, как никогда в жизни… Я знаю, я заранее знаю: что бы я ни сделал, это будет ошибкой. Нет, нужно положиться на удачу… Или нет… Я хочу, чтобы здесь все зависело не от меня… Ты простой солдат, ты ничего не смыслишь в магии… Ведь можешь же ты случайно выбрать верный путь? Скажи, Ингольв! Ведь ты можешь!..

— Буду рад помочь вам, ваша милость.

Торфинн раздраженно посмотрел на него.

— «Ваша милость, ваша милость»! Оставь этот тон… Мне нужен друг, советчик, близкий человек… Ингольв, спаси меня! Что мне делать с этими двумя?

— Я отпустил бы их, ваша милость, — осторожно сказал Ингольв. — Если вам предсказана гибель от бродяги с чужим оружием в руке, то лучше бы держать этого бродягу подальше от замка.

— Нет! — вскрикнул Торфинн, приподнимаясь. — Ты тоже… Ты… Ищешь способа убить меня? Их надо уничтожить, сжечь, а пепел утопить в реке Элизабет, чтобы он не нашел покоя ни в одном из миров… Вот единственное спасение. — Он встал. — Я ненавижу тебя. Жалкий ублюдок, я хотел сделать из тебя друга и спутника. А ты просто раб, и к тому же, подлый, как все рабы…

Торфинн пошатнулся. Ингольв хотел было поддержать его, но старик с отвращением оттолкнул его и вышел, сильно хлопнув дверью. Почти сразу же в комнату всунулся Феронт.

— Что-нибудь угодно, ваше благородие?

— Да, — ровным голосом ответил Ингольв, снова усаживаясь в свое кресло. — Сними с меня сапоги и убирайся.

Оставшись, наконец, один, капитан подошел к своей кровати и пристроился на краю. Кровать безмолвствовала. Ингольв пошарил рукой под лоскутным одеялом.

— Аэйт, ты где?

Из-под подушки показался красный от духоты Аэйт. Он молча воззрился на капитана.

— Дело серьезное, — сказал Ингольв. — Торфинн по-настоящему испуган.

— Я слышал, — сдержанно отозвался Аэйт.

Ингольв вдруг улыбнулся и погладил его по волосам.

— Похоже, я действительно стал рабом, раз вы с Торфинном утверждаете это в один голос.

— Я не утверждал, — побагровев от смущения, запротестовал Аэйт. — Я только спросил. И то в порядке отрицания.

Ингольв поднял левую бровь.

— Что? — протянул он, стараясь не рассмеяться. — Спросил в порядке отрицания?

Мотая белыми косичкам, Аэйт несколько раз кивнул. Ингольв вздохнул.

— Расскажи-ка ты мне, братец, как это тебе удалось выбраться из подвала…

Великан в волнении бегал по поляне. Наконец, он налетел на ведро с краской и опрокинул его.

— Все, — сказал Синяка. — Можешь сесть и передохнуть. На сегодня ты поработал достаточно.

Сконфуженное чудовище принялось пальцами собирать краску с травы, обтирая их о край ведра. При этом оно бубнило приглушенным басом:

— Ничего, вот мы ее быстренько, пока не впиталась, и того…

Синяка махнул рукой.

— Черт с ней, с краской. Все равно нет никакого настроения работать.

Он вцепился пальцами в волосы и мрачно задумался. Хорошо ему сидеть на Пузановой сопке и отдавать распоряжения. Он представлял себе, каково Аэйту в недрах огромного замка, полного темных тайн.

Собственно, увидеть в магическом кристалле сам замок Синяка не мог — слишком сильна была магия Торфинна. Он видел лишь сплошную тьму и на ее фоне различал крошечное светлое пятнышко. И это пятно было слабым свечением светлой силы, заключенной в маленьком воине с Элизабетинских болот. Отыскать в этой кромешной тьме Мелу Синяке так и не удалось.

Обтирая о штаны перепачканные в краске лапы, великан приблизился к своему хозяину и трусливо заморгал. Однако чародею было не до Пузана. Неожиданно он произнес, задумчиво покусывая ноготь большого пальца:

— А может, нам с тобой прогуляться до Красных Скал и разобраться с Торфинном лично?

Такого Пузан не ожидал. Лучше бы господин Синяка избил его за пролитую краску. Правда, Синяка никогда его не бил. Но тут пусть уж ударит, можно даже в нос, лишь бы не говорил таких ужасных вещей.

— Господин Синяка, — пролепетало чудовище. — Да что вы такое придумали? Какие Красные Скалы? Вот и ремонт у нас еще не закончен. Опять же, сваи надо забить толком. Как же мы отправимся, да еще в такую даль?

— Ох, — вздохнул Синяка, — хоть бы раз ты, Пузан, подумал о ком-нибудь, кроме самого себя…

Этого великан уже вынести не мог. Нос у него мгновенно покраснел, и голос задрожал от обиды.

— Да я только об вас и думаю… Вот уже сто с лишком лет, как ни об ком другом… А вы…

Он шумно всхлипнул.

— Садись, — сказал Синяка и привычным движением вытер великану сопли двумя пальцами. — Не реви. Никуда мы не идем. Останемся здесь.

— А чего пугаете?

— Прости, — сказал Синяка. — Я не подумав, брякнул глупость.

— Во-во, — поддакнул оживший великан. — Глупость вы брякнули, господин Синяка. Самое верное слово.

Синяка невольно усмехнулся. И ведь сам пригрел этого холуя, подумал он и, вздохнув, склонился над кристаллом.

Торфинн стоял у окна. Синяка сразу узнал эти широкие плечи, никогда не сгибавшиеся под тяжестью черной кольчуги, эти длинные седые волосы, схваченные золотым обручем. Но Синяка не успел как следует разглядеть черного мага и его замок. Словно его окликнули, Торфинн вздрогнул и резко обернулся. На Синяку уставились широко раскрытые черные глаза и, казалось, будто изображение Торфинна придвинулось и вышло из магического кристалла на склон Пузановой сопки.

— Ты!.. — выдохнул Торфинн, пораженный.

Синяка не мог не заметить, как осунулось и постарело его властное лицо, словно черного мага подкосил и выжег изнутри какой-то неисцелимый недуг. Но присмотревшись, он понял, что Торфинна всего-навсего снедал страх. Обыкновенный страх. И это было так удивительно, что Синяка едва не выронил кристалл.

Усевшись на траве поудобнее, он взял камень в обе ладони, бережно, точно баюкая.

— Здравствуй, Торфинн! — сказал он.

— Ты жив! — Торфинн все не мог поверить увиденному. Он выпрямился и твердо сжал губы.

— Да, — подтвердил Синяка. — Ну и что?

Оживая на глазах, Торфинн с каждым мгновением все больше превращался в прежнего господина Кочующего Замка, каким помнил его Синяка.

— А этот дебильный великан все еще при тебе? — спросил он.

— Конечно.

— И как он тебе не надоел… — Торфинн покачал головой. — Верно говорит Ингольв, ты всегда был со странностями.

— Как поживает Ингольв?

— Отлично. — Черный маг улыбнулся, широко и уверенно. Он вновь обрел себя. — Из него получился прекрасный начальник моей личной охраны. Преданный, в меру ограниченный, в меру самолюбивый.

— Я рад, что вы нашли общий язык, — сказал Синяка, не вполне искренне. — Но почему тебя удивляет, что я еще жив?

Торфинн на миг заколебался, но потом сказал:

— Пожалуй, тебе лучше знать это, сынок. Я решил, что ты мертв, потому что в Кочующий Замок явился некто, несущий гибель Черному Торфинну, согласно предсказанию, записанному в книге деяний Черной и Белой магии. Но раз ты жив, то не все еще потеряно.

— Почему же?

От синякиной улыбки Торфинну стало не по себе.

— Не вздумай делать глупости, — торопливо проговорил он. — Мы с тобой исчезнем из миров Элизабет одновременно. Будь осторожен, сынок, береги себя… — Он посмотрел Синяке в глаза и значительно добавил: — И меня. Помни: моя гибель — это твоя гибель.

Синяка немного помолчал, а потом сказал:

— Торфинн, ты держишь в плену двух братьев из мира Ахен.

Черный маг сразу насторожился.

— Ну и что? Тебя-то это не касается, не так ли?

— Отпусти их, — сказал Синяка.

— Почему я должен отпускать их?

— Я прошу тебя, Торфинн.

— Нет! — срываясь, крикнул черный маг. — Не лезь в мои дела, Синяка.

— Они мои друзья, — сказал Синяка.

— Идиот! — взорвался Торфинн. — Вспомни, кто ты такой! Откуда у тебя могут быть друзья? Ты никогда не будешь таким, как все люди! У тебя не может быть друзей. Запомни это, наконец! У тебя не может быть никаких друзей. Только подданные, только рабы, холопы и слуги!.. — Он перевел дыхание и, увидев злые глаза своего собеседника, замер от внезапно подступившего ужаса.

— Отпусти их, Торфинн, — повторил Синяка.

Торфинн закрыл лицо руками. Ему невольно подумалось, что время проходит впустую. За целое столетие Синяка ничуть не изменился. По-прежнему оборванный и бездомный, он все с тем же упорством отвергает власть и все так же забивает себе голову участью каких-то жалких, совершенно ничтожных существ. И все такой же упрямый.

— Хорошо, я объясню тебе, — глухо произнес Торфинн. — Один из них погубит меня. Если моя жизнь тебе безразлична, то ты можешь хотя бы понять, что это значит для тебя?

Синяка опустил ресницы.

— Прощай, Торфинн, — сказал он и сжал пальцы над кристаллом.

Изображение в магическом камне давно уже померкло, но низкий голос Торфинна все еще громыхал у него в ушах:

— Ты погибнешь вместе со мной! Дурак! Мальчишка! Боги морского берега, зачем вы вручили мою жизнь этому недоумку?

Синяка вскочил, размахнулся и с силой швырнул магический кристалл о камень. Сверкающие осколки брызнули во все стороны. Голос Торфинна исчез, утонув в веселом звоне.

— К черту! — закричал Синяка и схватил великана за руки. — Сваи, говоришь? А это что? Это ты краску разлил?

Великан засопел.

— Господин Синяка, — сказал он. — Ну что вы так расстраиваетесь, честное слово… Выберутся они, выберутся. Они храбрые, умные ребятки… — Он осторожно положил лапы на плечи своему хозяину и заглянул ему в лицо. — А вы… только не обижайтесь, господин Синяка… вы можете увидеть будущее?

Синяка через силу улыбнулся.

— Зачем тебе, а?

— Ну… волнительно все-таки.

— Я могу увидеть любой из вариантов будущего, — сказал Синяка. — Но никто, даже боги, не может сказать, какой из этих вариантов воплотится в жизнь.

— То есть, как это? — Великан так растерялся, что это выглядело забавным.

— А вот так, Пузанище. Существует множество вариантов будущего. Все зависит от того, какой выбор будет сделан. У большинства людей огромные возможности выбора. Даже у тех, кто связан судьбой по рукам и ногам.

— А может так быть, чтобы был только один выбор? — жадно спросил великан.

— Меньше двух не дано никому… даже мне, — сказал Синяка. — А сейчас почти все зависит от того, что решит Ингольв Вальхейм…

Ингольв сидел в своем кресле, обхватив голову руками. Устроившись на волчьей шкуре у его ног, Аэйт время от времени поднимал голову и бросал на него короткие, цепкие взгляды. Хотя душа маленького воина с Элизабетинских болот и противилась такой безоглядной доверчивости, Аэйт, тем не менее, рассказал этому хмурому человеку почти все: и о своей заколдованной ладони, и об изгнании Мелы, и о том, как Синяка убил победоносного Гатала и его воинов в лесу у черной речки, заросшей душистыми белыми цветами…

Ингольв молчал. Если бы конопатый хотя бы не был нечистью из гибельных трясин! Если бы он хотя бы был человеком!..

Ингольв скрипнул зубами. Скальные хэны тоже не были людьми. Но они и не похожи на людей. С самого начала он думал о них как о хэнах, и может быть, поэтому они не вызывали в нем отвращения. Аэйт же казался ПОЧТИ человеком.

Ингольв отнял руки от лица и встретился с ним глазами.

— Может быть, ты все-таки никакая не нечисть, Аэйт? — выговорил он почти умоляюще. — Может, ты человек, а?

Но младший брат ответил точно так же, как старший:

— Нет, Вальхейм. Возможно, и не стоит называть нас нечистью, но мы все-таки сильно отличаемся от вас. — Он помолчал немного и тихо добавил: — Неужели для тебя это так важно?

— Нет, — тут же ответил Ингольв.

Аэйт встал и оказался вровень с сидящим капитаном. В конце концов, подумал Ингольв устало, действительно — какое имеет значение, кто он на самом деле? Вот стоит мальчишка, переживший войну и плен… хорошо, пусть не мальчишка, раз он так упорно на этом настаивает, пусть детеныш. И кровь у него вовсе не зеленая и не зловонная, как говорили о его племени досужие болтуны, а обычная — горячая, красная.

Он снова вспомнил, как Мела обтирал разбитые губы во дворе замка, когда солдаты Вальхейма глазели на него, а капитан готовился его убить. Сейчас Ингольв уже не понимал, как мог взять на себя роль палача. Но стоило ему об этом подумать, и тут же, точно наяву, он увидел потускневшие глаза Торфинна, только что горевшие веселым и злым огоньком; и снова к нему на миг вернулось острое отвращение к болотной твари, которая так безжалостно нашла ключ к его душе.

Ахен.

Проклятье, лучше бы это слово никогда больше не звучало в его ушах.

— Покажи ладонь, — попросил Ингольв. — Ту, заколдованную.

Помедлив, Аэйт разжал пальцы левой руки и протянул ее капитану. Он отвернулся, и Ингольв видел его запылавшее ухо. Капитан осторожно взял крепкую, еще детскую руку, привыкшую к оружию, которое отныне запретно для прикосновения. На красноватой коже отчетливо чернел крест.

— Можно потрогать? — нерешительно спросил Ингольв. Он упорно отвергал любое колдовство, хотя и встречал его на каждом шагу. Начисто лишенный каких-либо магических талантов, армейский капитан относился к магии с опаской и по возможности обходил ее стороной.

Аэйт кивнул. Ингольв провел пальцем по кресту и ничего не ощутил. На мгновение капитану подумалось, что его опять дурачат.

Аэйт тихонько заметил:

— Ты напрасно не веришь мне.

Ингольв бросил руку Аэйта.

— Ты всегда угадываешь то, что другие не хотят говорить вслух?

Он хотел скрыть свое смущение и отделаться шуткой, но Аэйт ответил с убийственной серьезностью:

— Иногда. Я немножко читаю мысли.

Это было уж совсем невыносимо. Ингольв решил разом покончить с неловкостью. Он положил на плечи Аэйта свои тяжелые руки и прямо спросил:

— Вы, болотные морасты, все такие? Скажи уж сразу, чего от вас ожидать.

Аэйт опять покраснел.

— Н-нет, — запнувшись, ответил он. — Мела другой. Он почти как ты. Он воин. И у нас много таких, как ты. Просто я ВИЖУ. Знаешь,

— он понизил голос, — я вижу лучше, чем Асантао.

Вальхейм все пытался найти какое-то слово, которое бы ему все объяснило.

— Значит, ты колдун?

Конопатый подросток так мало подходил под это определение, что Ингольв невольно усмехнулся. Аэйт опять остался серьезен. Видимо, разговор коснулся болезненной для него темы.

— У нас так не говорят, — ответил Аэйт. — Потому что это неправильно. Я ВИЖУ, понимаешь?

Ингольв сдался.

— Видишь так видишь, — пробормотал он и пошевелился в кресле, устраиваясь поудобнее. — Теперь полезай под кровать, в темный угол, и не ерзай там, понял? И ничего не бойся.

Аэйт не стал спрашивать, зачем ему лезть в темный угол. Он просто молча подчинился, как привык подчиняться Меле, и Вальхейм отметил это про себя. Протянув руку к шнуру, висящему на стене, Ингольв резко дернул.

В коридоре затопали шаги. Из-под кровати не донеслось ни звука.

Через несколько секунд чудо услужливости по имени Феронт возникло на пороге. Оруженосец сонно моргал. Белая полотняная рубаха едва прикрывала его колени. Сапоги он натянул прямо на босые ноги. Феронт ежился и мялся, недоумевая: что понадобилось его благородию среди темной ночи? Спал бы, как все, и горя бы не видал…

Ингольв еле удостоил взглядом тощую взъерошенную тень.

— Что угодно? — хриплым спросонок голосом осведомился оруженосец.

— Принеси вина, мяса и хлеба, — велел бессердечный капитан.

— И поживей.

Но оруженосец еще медлил.

— Ваше благородие, — шепотом сказал он, видя что на него не обращают более никакого внимания.

Ингольв очнулся от задумчивости и удивленно посмотрел на оруженосца.

— В чем дело?

— Можно, я не буду разогревать мясо? Оно и холодное — очень вкусное и это… питательное. Разгоревать — это надо повара будить, а он как пить дать по шее надает. Вы же его знаете, ваше благородие, тут хоть чей приказ, хоть вашего благородия, хоть его светлости, все равно по роже-то он съездит мне и никому иному…

Стражники были такой же частью замка, как, скажем, мебель или гобелены, и в каждом новом мире они имели другой облик. Но всегда Ингольв находил в их среде вполне развитую и достаточно сложную систему взаимоотношений. Точно так же, как все люди, они умели дружить и ссориться, одни оказывались алчными, другие преданными, третьи глупыми, встречались порой изощренно— подлые, а иногда — поразительно добродушные. И даже зная наперед, что они исчезнут, когда Торфинн уйдет из этого мира, Ингольв каждый раз привязывался к ним — как это было еще в те дни, когда он командовал своей ротой в Ахене…

Сейчас неплохо бы вспомнить о том, что несчастный заспанный Феронт с острыми коленями, торчащими из-под рубахи, всего лишь мебель, вроде кресла или стола, и если ему съездят по роже, то от него явно не убудет…

— Ладно, тащи холодное, — распорядился Вальхейм, — только побыстрее.

Оруженосец благодарно улыбнулся и ушел. Он появился на удивление быстро. Бухнув на стол корзину, тяжело нагруженную провизией, оруженосец поклонился и поспешно удрал, пока его не заставили искать в этакой темени скатерть и бокалы. Вот жулик, подумал Ингольв, расставляя на столе тарелки с мясом и хлебом и кувшин вина. Обнаружив на дне корзины свои любимые оливки, капитан улыбнулся: каким бы сонным ни был оруженосец, а подлизаться к его благородию не забыл.

Ингольв тихонько свистнул:

— Эй, ясновидец…

Под кроватью зашуршало, и оттуда вылез Аэйт, покрытый пылью. При виде съестного он невольно глотнул и побледнел. Ингольв вдруг ощутил беспокойство и неловко спросил:

— Вы… ваш народ… у вас едят такое?

Аэйт молчал. У него так обильно текли слюни, что он не мог говорить. К тому же, морасту и воину должна быть присуща сдержанность. Наконец он с достоинством кивнул.

— Это все тебе, — сказал Ингольв немного более резко, чем хотел. — Ешь по-быстрому. У нас мало времени.

Аэйт не заставил себя упрашивать. С великолепным презрением к столовым приборам юный дикарь проглотил несколько кусков мяса, отчаянно морщась, сжевал одну оливку, потом глотнул вина и закашлялся. Ингольв, внимательно наблюдавший за ним, быстро отобрал у него кувшин.

— Ты когда-нибудь пил такое?

— Нет.

— Если раньше не пил, то не пей.

— А что это? — спросил Аэйт, облизывая пальцы.

— Яд, — коротко ответил Ингольв, странно напомнив юноше Эогана.

Аэйт страшно отупел от сытости и, осознав это прискорбное обстоятельство, сильно тряхнул головой и прошептал имя брата, словно призывая его на помощь.

Ингольв быстро склонился к нему.

— Что ты бормочешь?

— А? — Аэйт поднял глаза. — Нет, ничего… Ингольв, — тихо сказал он, — что ты будешь со мной делать?

— То, что ты просил. Отдам тебе брата, если он еще жив, и выведу вас из замка. Но сначала поклянись, что ни он, ни ты никогда не приблизитесь к обители Торфинна.

Аэйт заморгал.

— Нужен нам твой Торфинн… А что будет с тобой?

— Не твоя забота, — коротко ответил Вальхейм.

Аэйт все еще мялся. Тогда Вальхейм улыбнулся и неожиданно обнял юношу за плечи.

— Скорее всего, ты не поймешь, Аэйт, — сказал он, — а может, и поймешь, если ты действительно «видишь». Много лет назад Черный Торфинн отнял у меня свободу, мой Ахен, мою сестру. Потом в бесконечных мирах Элизабет я потерял и себя. И если теперь Торфинну вздумается меня уничтожить, то человеку по имени Ингольв Вальхейм это будет уже безразлично. А теперь идем.

Он оттолкнул от себя Аэйта, взял свечу со стола, и они тихо вышли из комнаты.

Святыня скальных хэнов не видела такого обилия молящихся и приносящих подношения вот уже немало веков. Пожалуй, в последний раз такой наплыв паломников наблюдался здесь в прискорбные годы гражданских и религиозных войн эпохи лже— кумиров.

Преодолев исконное отвращение друг к другу, обитатели Красных Скал стекались отовсюду, погруженные в скорбь и молитву. Алвари, не выдержав неизвестности, побежал-таки к скале Белые Пятна — поглазеть на таинственный замок хотя бы издали, а заодно посетить Кари, у которого не был в гостях лет сорок, никак не меньше. То, что предстало глазам старого хэна, вызвало в его душе настоящий ужас. Трава вокруг пещеры была безжалостно истоптана сапогами, а вход в нее завален.

Алвари самоотверженно трудился всю ночь. Он разгребал завал, плача и ломая ногти. Кричать, призывая Кари и Кабари, он боялся, потому что страшный восьмибашенный замок высился прямо над его головой, в нескольких десятках метров, — кто знает, может быть, там все слышат? Рисковать ему не хотелось. Молча глотая слезы, вспотевший, в рваной и пыльной одежде, Алвари, наконец, к утру разобрал небольшой проход и прижался к нему лицом, вглядываясь в черную пустоту пещерки. Острые осколки расцарапали ему щеку, но скальный хэн даже не заметил этого.

— Кари! — отчаянно крикнул он, уже не думая о том, что его могут услышать враги. — Кари! Это я, Алвари!..

Слезы душили скального хэна. Он даже не подозревал о том, что умеет плакать.

— Кари, чтоб глаза тебя не видели! — снова позвал Алвари, прибегая к традиционному приветствию, на которое ни один хэн, даже самый нелюдимый, не может не откликнуться.

Но ответом Алвари была мертвая тишина.

К полудню он полностью разобрал завал, кожей чувствуя, как веселится душой, глядя на него, бесспорный бог «Глаза боятся, а руки делают». Однако самому Алвари было не до веселья. Пещерка действительно была пуста. Поленья от костра, горевшего некогда на пороге, были разбросаны по всему полу, одно из них тлело в постели…

Изнемогая от усталости, разбитый горем, Алвари с трудом дотащился до своей хижины и бросился там на ложе из сухих листьев. Он проспал до трех часов ночи, когда закат сменился рассветом, после чего уселся посреди храма, скрестив ноги, и начал усиленно медитировать под пристальными взглядами застывших каменных божеств, которые взирали на него со всех сторон, облитые двойным светом заходящей луны и встающего солнца. К утру первые хэны, услышавшие мысленный призыв Алвари, уже подходили к святыне.

Взаимное отвращение превосходно помогало скальному народцу избегать различных неприятностей, вроде политики, мятежей и войн. Даже если бы у них и существовала какая-либо государственная власть, никакие заговоры были невозможны: собравшись хотя бы раз, заговорщики чувствовали такую непреодолимую скуку и так успевали надоесть друг другу, что вторично могли сойтись где-нибудь в потайном месте лишь несколько лет спустя. Таким образом, ничто не нарушало мирного течения жизни древнего народа.

Отворачиваясь и опуская капюшоны на глаза, хэны рассаживались на земле вдоль стен. Корзины с подношениями они ставили себе на колени, ибо им было невдомек, чем вызвана тревога Алвари. Однако скальные хэны умели доверять своим собратьям, поскольку каждый из них был в своем роде мудрецом и патриархом. Хотя и виделись они крайне редко, усомниться в мудрости другого хэна ни один из них не был способен. И потому никто не роптал и все терпеливо ждали разъяснений. Наконец, вышел сам Алвари. Он был без плаща, в кожаной курточке и штанах из плотной серой ткани. Растрепанные рыжие волосы торчали на его голове, как языки пламени.

— Скальные хэны! — произнес Алвари. — Несчастье бьется в наши Красные Скалы, точно река Элизабет во время половодья. Беда нависла над нами и приблизилась эпоха проклятых лже— кумиров!

При этих словах несколько хэнов откинули капюшоны и поглядели на оратора с неподдельным ужасом. Алвари подумал, увидев их, что совершенно забыл их имена. Даже лица собратьев казались ему почти незнакомыми, хотя то были его ровесники, немолодые уже хэны, для которых эпоха лже-кумиров была более чем реальностью, — все они пережили ее в юности и теперь вспоминали с содроганием.

— Черный Торфинн, сеющий семена зла в каждом из миров, где появляется его проклятый Кочующий Замок, — продолжал Алвари, — ворвался в мир Красные Скалы. Его когтистая лапа протянулась уже к пещерке в скале Белые Пятна…

— Необоснованные слухи, распускаемые еретиками, — недовольно проворчал один из более молодых хэнов и откинул капюшон. У него были совершенно желтые волосы, перевязанные на лбу бисерной лентой. — Всем известно, что Кари со скалы Белые Пятна — еретик.

Алвари пристально посмотрел на него.

— Как твое имя, достославный хэн?

— Андвари, — гордо сказал молодой хэн и выпрямился.

Несколько секунд Алвари молчал. Потом спросил:

— Прости мою назойливость, достославный Андвари, но не носит ли твоя мать имя Анди?

— Нетрудно догадаться, — фыркнул Андвари.

— Ну что ж, — сказал Алвари, расправляя плечи, — поскольку моих сестер зовут Алви и Анди, смею предположить, что ты приходишься мне племянником, о Андвари. Узнай мое имя. Я — Алвари.

— Алвари! Не может быть! — завопил хэн в черном плаще с синей каймой и, вскочив, сорвал с себя капюшон. — Это ты, Алвари? Я же помнил, помнил твое имя! Все эти годы берег в памяти! А вот лицо, извини, позабыл. Давно это было, давно…

Алвари посмотрел на хэна в черном плаще, но не сумел его узнать.

— Извини забывчивость, порожденную давностью лет, о добрый соотечественник, — сказал он, — но имя твое не приходит мне на память.

— Еще бы! — хмыкнул хэн в черном. — Тебя тогда контузило. Ты не только меня — себя, наверное, позабыл… Я Манари из Угольных Погребов. Вспомнил? Алвари, старый булыжник, так ты жив! Мы тогда решили, что ты погиб… Помнишь, в битве с еретиками у Зеленого Куста…

— Что?! — завопил, подскочив, еще один хэн. — Тупорылые ортодоксы! Вы заманили нас в ловушку, чтобы отомстить за те поражения, что мы нанесли вам?

— Кто нанес нам поражение? Еретики, для которых нет ничего святого? — завопил другой. — Братья! Защитники твердынь!

— Друзья! Ревнители свободомыслия!

Хэны постарше повскакивали, побросали корзины, их глазки загорелись. Старая, давно забытая вражда быстро развела их на два лагеря. А ведь когда-то война завершилась именно потому, что она попросту всем надоела. Но, видно, за столько лет хэны изрядно соскучились по активным действиям. К тому же, многие из них забыли, в чем конкретно заключалась война, и помнили только, что поначалу было очень интересно. Кое-кто из молодых побежал воздвигать лже-кумира «Сегодня ты, а завтра я, и пусть побежденный плачет».

Глядя на своих соотечественников, Алвари отчаянно боролся с желанием присоединиться к старым боевым товарищам. Это желание было настолько сильным, что оно превозмогло даже исконную неприязнь истинного хэна к свалкам, военным союзам и прочим проявлениям массовости.

— Остановитесь! — выкрикнул Алвари срывающимся от волнения голосом. — Андвари, чтоб тебя сожрали, брось лже-кумира! Я тебе как дядя приказываю! Остановитесь, о собратья по скалам! Я призвал вас ради поклонения бесспорному и истинному божеству, равно дорогому как для хранителей устоев, так и для бесстрашных искателей нового!

Алвари указал на бога, высившегося почти точно посередине между двумя группами ощерившихся противников. Он стоял перед ними, точно на ничейной земле. Одной рукой бог бережно прикрывал вырезанное у него на груди изображение такого же божества, только уменьшенного в несколько раз. В руку впилась стрела, процарапанная древним умельцем во всех деталях — с оперением, с длинным зазубренным наконечником. Бог носил имя «Сам погибай, а товарища выручай».

Тяжело переводя дыхание, хэны смотрели на бога и не понимали, о чем речь. Сам-Погибай был, конечно, повсеместно чтимым божеством и, несмотря на явно зловещую окраску смысла заключенной в нем Истины, остался в числе бесспорных. Однако вот уже несколько столетий почитание этого бога было в достаточной степени абстрактным.

— Не будем поддаваться злобе, от которой возрадуется черное сердце Торфинна, — продолжал Алвари. — Достаточно и того, что он захватил в плен и, несомненно, жестоко терзает наших собратьев.

Теперь уже все хэны были без капюшонов. Среди них обнаружилась и одна хэнша — Акани, старшая сестра Кабари. Сотня круглых голубых и зеленоватых глаз смотрела на Алвари, пока он, не жалея красок, расписывал все, что обнаружил в пещере Белые Пятна. Не забыл Алвари и подробно остановиться на всех своих чувствах, переживаниях и перенесенных физических и душевных муках. Глядя на его расцарапанную физиономию, на которой застыло выражение тревоги, трудно было усомниться в достоверности этого рассказа.

— Так было мне открыто, о досточтимые хэны, что Кари и Кабари оказались в руках Черного Торфинна, который ныне пытает их там раскаленным железом, ибо в пещере я не обнаружил трупов.

Акани начала погребальный плач. Она не видела брата несколько десятилетий и теперь потеря казалась ей непереносимой. Растрепав темно-рыжие волосы, почти одного цвета с кожей, она грузно рухнула на землю и, раскачиваясь из стороны в сторону, принялась громко причитать. Остальные хэны не мешали ей — пусть. Обычная хэновская терпимость взяла на этот раз верх, что несказанно порадовало Алвари.

— Хэны, — провозгласил он, — наши друзья в смертельной опасности. Мы должны спасти их или хотя бы вынести из замка их тела, дабы они были достойно погребены.

Услышав последнюю фразу, Акани зарыдала так оглушительно, что Манари из Угольных Погребов поморщился. Втайне он всегда считал себя прирожденным воином и вспоминал эпоху лже-кумиров как лучшее время своей жизни. Известие о том, что приближается новая война, заставило его сердце радостно забиться.

— Веди же нас на штурм, фронтовой друг! — крикнул он в восторге.

Алвари даже подскочил, однако быстро взял себя в руки.

— О нет, отважный Манари, испытанный боевой товарищ, — сказал он, по возможности спокойно. — Я философ. Я не гожусь на роль военачальника. Тем более, сам знаешь, — контузия… Вознесем же молитву великому богу Сам-Погибаю, дабы надоумил, что нам делать.

С этими словами он воздел свои короткопалые ручки и начал произносить слова древнего гимна, мелодия которого давно была забыта.

К вечеру Сам-Погибай, установленный совместными усилиями всех собравшихся в центре святыни, был так обильно смазан маслом, что процарапанное в камне изображение стрелы почти невозможно было разглядеть. Хэны расположились вокруг, закусывая жертвенной снедью и умоляя Сам-Погибая вразумить их и подсказать правильное решение. В конце концов, все так утомились, что заснули прямо на траве, посреди храма.

Никто не заметил, как ветеран гражданских и религиозных войн Манари из Угольных Погребов и с ним несколько решительных и воинственных хэнов, в том числе Андвари, выбрались из святыни и на трех легких лодках спустились вниз по Реке, к скале Белые Пятна. Они нашли пещерку, в которой Кари хранил свою долбенку, где и укрылись в ожидании восхода солнца.

Замок поразил Аэйта своими огромными размерами. Здесь было темно — намного темнее, чем на берегу реки. Высоким стенам, упирающимся в тихие небеса, казалось, не будет конца — черные, неприступные, они заслоняли собой весь мир. Несмотря на то, что в просторном дворе было прохладно, Аэйт начал задыхаться — совсем как в доме Эогана, когда там появлялся колдун. Удивительно, мельком подумал Аэйт, как это Ингольв Вальхейм столько лет дышит таким воздухом?

Но капитану это было, похоже, нипочем. Он вел Аэйта по двору, держась в тени стен.

Подвал, где был заперт Мела, находился под винным складом. Сообразив это, Ингольв остановился.

— Что-нибудь случилось? — прошептал Аэйт.

— Да.

Ингольв прижался к стене и осторожно выглянул за угол. Так и есть: у входа маячит невысокая коренастая фигура в островерхом шлеме. Идиот, подумал Ингольв, адресуясь к самому себе. Он сам установил здесь пост во избежание недоразумений, связанных с самовольным и чрезмерным распитием горячительных напитков. Хотя бы в одном его солдаты разительно отличались от бессловесной мебели: они все любили выпить и в нетрезвом состоянии были способны на что угодно.

— Там часовой, — объяснил Ингольв. Он уже узнал стражника. Это был Айвор, молчаливый, сдержанный человек лет тридцати, чем-то похожий на самого Вальхейма, когда тот еще служил в Ахенской армии. Несколько секунд Вальхейм раздумывал, потом велел Аэйту ждать и вышел из-за угла.

Человек в шлеме кивнул капитану. Вот сейчас самое время убить часового. Ингольв покривил рот, заранее зная, что не сможет этого сделать.

Айвор спокойно смотрел в хмурое лицо Вальхейма. Наконец он спросил вполголоса:

— Что-нибудь не так, господин капитан?

— Да, — ответил Ингольв. — Слушай, Айвор…

Он все еще колебался. Насколько самостоятельны слуги Торфинна? Может быть, при малейшей попытке Вальхейма изменить господину Кочующего Замка они должны немедленно убить его? У Вальхейма еще не было случая проверить это. Он предавал Торфинна впервые. Было сущим идиотизмом доверяться этому Айвору.

— Убирайся отсюда, — сказал Ингольв. — Иди в казарму и ложись спать. Завтра я накажу тебя за то, что ты забыл разбудить смену.

Айвор все так же спокойно кивнул.

— Вам лучше знать, господин капитан, — сказал он и ушел.

Ингольв ошеломленно смотрел ему вслед. Так просто?..

Что-то зашуршало у него за спиной. Ингольв резко обернулся и увидел Аэйта. Мальчишка стоял совсем близко и нарочно шаркал по земле, чтобы Вальхейм его услышал. Как ему удалось подобраться так бесшумно?

Аэйт весело засопел.

— Выберемся из замка — я тебе и не такое покажу, — обещал он, бесстыдно прочитав мысли Вальхейма. — Все морасты это умеют. Здесь такой воздух, что в нем не растворишься. Не то, что в лесу…

Вальхейм схватил его за шею и пригнул к земле, едва не придушив.

— Еще одна выходка в том же роде — и я тебя действительно повешу. Ты что, с ума сошел? Хочешь, чтобы тебя обнаружили? — Он выпустил посиневшего Аэйта и добавил: — И что это за «выберемся»? Ты, может быть, и выберешься, если не будешь валять дурака, а я остаюсь здесь.

Он взял Аэйта за руку и потащил к подвалу. Откатив в сторону одну из пустых винных бочек, Ингольв открыл вход в подземелье и ступил на первую ступеньку скользкой от плесени деревянной лестницы.

— Зажги свечу от факела, — приказал он Аэйту, протягивая ему свечку в медном шандале.

Аэйт взгромоздился на пустую бочку, чуть не своротив ее при этом, и поднес свечку к факелу, горевшему прямо над его головой.

— Тише ты, — прошипел Ингольв. — Давай сюда.

Он отобрал у Аэйта шандал и, держа ладонь перед огоньком, начал спускаться вниз. Аэйт бесшумно ступал следом.

В подвале отвратительно пахло. Что-то хлюпало под ногами. Ингольв старался не думать об этом, пока пробирался между низкими деревянными столбами, увязая на каждом шагу в липких нечистотах. Вокруг царило добротное средневековье. На стенах висели крючья, щипцы и какие-то неизвестные Вальхейму орудия пытки, покрытые ржавчиной и кое-где подгнившие. Аэйт жался к капитану.

Они обошли почти весь подвал, но Мелы нигде не обнаружили. Ингольв пошевелил ногой кучу истлевших тряпок, думая, что пленник, может быть, зарылся в них и спит, но его ждало разочарование: там тоже никого не было. Аэйт начинал сопеть, подозревая Вальхейма в коварстве. Он уже открыл было рот, чтобы возмутиться, но в этот момент Ингольв сунул свечку ему в руки.

— Посвети-ка мне в том углу, — распорядился он.

Аэйт поднял свечу повыше. Маленький огонек слабо трепетал в затхлом воздухе, готовый погаснуть в любое мгновение. Ингольв присел на корточки, обхватил обеими руками каменную плиту и с натугой сдвинул ее. Открылась чернота — настолько жуткая и беспросветная, что капитан поневоле отпрянул.

— Значит, и в этом мире тоже, — пробормотал он и, увидев удивленное лицо Аэйта, пояснил: — В разных мирах замок выглядит по-разному. Я не был уверен, что Торфинн опять устроил подземную темницу. Он иногда этого не делает.

Склонившись над черной дырой, капитан задумался. Лестницы здесь не было. Те, кого сталкивают в подземелье, чаще всего обречены остаться там навсегда. Ингольв прикидывал, насколько глубока пропасть.

— Ну что, — сказал он наконец, — делать-то нечего. Полезу, пожалуй. Посвети.

Аэйт вытянул руку со свечой. Ингольв сел на край зияющего провала, подмигнул мальчишке и спрыгнул вниз.

Он приземлился на четвереньки в жидкую грязь и довольно сильно ударился. Кругом был непроглядный мрак. Дав глазам привыкнуть, Ингольв поднялся на ноги, вытер руки о штаны и тихо свистнул. Высоко над ним в светлом пятне мелькнула физиономия Аэйта.

— Все в порядке, — сказал ему Ингольв. — Погаси свечу и сиди как мышь.

Он осторожно двинулся вперед и почти сразу споткнулся. В темноте послышался невнятный стон. Ингольв быстро присел на корточки и пошарил вокруг себя руками. Что-то неприятно теплое и мокрое содрогнулось под его ладонью.

— Мела, ты? — спросил Ингольв и вдруг испугался: так гулко прозвучал его голос под каменными сводами.

В ответ закашлялись и захрипели. Потом попытались высвободиться — впрочем, безуспешно. Ингольв сильно сжал чьи-то плечи.

— Кто здесь? — повторил он. — Это ты, Мела?

— Я, — сипло ответил голос. — Что тебе нужно от меня, Ингольв Вальхейм?

Ингольв прикусил губу. Если один брат умеет читать мысли, то почему бы другому не видеть в кромешной тьме?

— Как ты узнал меня?

— По хватке. — Мела дернул плечом. — За каким чертом ты явился?

— Заткнись, — грубо ответил Вальхейм. Он вдруг подумал, что найти общий язык с Мелой будет куда проще, чем с его младшим братом. — Ты будешь отвечать на мои вопросы, хорошо? А все остальное время ты будешь молчать.

Мела, казалось, погрузился в задумчивость. Ингольв решил считать ее признаком согласия.

— Ты можешь ходить?

— Не пробовал, — буркнул Мела.

— Ну так попробуй, — сказал Вальхейм и выпустил его.

Мела пошевелился в грязи и тихо охнул.

— Твои подчиненные, Вальхейм, очень исполнительные люди. Я бы на твоем месте повысил им жалованье. По-моему, этот Онтлак или как там его, переломал мне все ребра.

— Заставь дурака богу молиться… — пробормотал Вальхейм.

— К тому же, — продолжал Мела, — недавно сюда бросили еще одного. Мне показалось, что его зовут Петипас. Не знаю уж, за что ты с ним так обошелся, но крыл он тебя отчаянно.

— Петипас? Здесь? — Ингольв подскочил. Чертов Дагоберт явно перестарался. Завтра сам сядет на хлеб и воду.

— Через полчаса этот Петипас обнаружил меня, — как ни в чем не бывало, рассказывал Мела. — Сперва мы долго бранили тебя хором, а потом он попытался меня убить… Хорошо, что он ногу сломал, когда падал сюда сверху, иначе бы мне от него не уползти…

— Где он?

— Валяется где-то тут…

— Ладно. — Ингольв пока отложил мысли о лучнике и вернулся к своему делу. — Так ты можешь ходить?

Из темноты донеслось чавканье грязи и невнятная брань, потом Мела сказал:

— Можно мне держаться за тебя?

— Конечно. — Ингольв протянул руку и невольно поморщился, когда пальцы Мелы сильно вцепились в нее.

— Я стою, — сообщил Мела, — что дальше?

Вместо ответа Ингольв поднял голову и сказал, повысив голос:

— Аэйт, там, на стене, висит моток веревки. Между «испанским сапогом» и «железной кобылой».

Сверху донеслась возня, после чего голос Аэйта виновато произнес:

— Я не вижу тут никакой кобылы.

— А веревку видишь? — разозлился Ингольв.

— Сейчас.

С легким топотом Аэйт убежал.

Мела слабел. Ингольв подхватил его под мышки, потом, крякнув, поднял на руки. Для своего роста Мела оказался довольно тяжелым.

Увесистый конец веревки больно стукнул Вальхейма по макушке, так что капитан едва не выпустил свою ношу.

— Все в порядке! — сообщил Аэйт. — Я ее к столбу привязал.

Голос звучал так самодовольно, что Вальхейму страшно захотелось тут же надрать парню уши. Он потрогал веревку. У него на руках Мела становился все тяжелее, и Ингольв понимал, что его пленник теряет сознание. Он связал Меле запястья своим ремнем, повесил его себе на шею и медленно полез наверх. Прошло, как ему показалось, очень много времени, прежде чем он очутился опять в подвале пыток. После подземелья это помещение выглядело довольно уютным. Свалив Мелу на пол, капитан снял с его рук ремень и стал спускаться вниз.

— Ты куда? — встревожился Аэйт.

— Займись лучше братом, — буркнул Ингольв. — По-моему, он умирает. Я сейчас вернусь.

Аэйт склонился над Мелой. Свечка, которую он, вопреки приказанию, не потушил, горела на грязном полу и почти вся уже оплыла. Мела с трудом раскрыл глаза. Онтлак так сильно избил его, что Аэйт почти не узнавал старшего брата.

— Аэйт… — шепнул Мела. — Это действительно Ингольв Вальхейм?

— Конечно, — ответил Аэйт.

— Он что… ненормальный? — спросил брат. — Зачем он это делает?

— Он ненормальный.

В этот момент тот, о ком они говорили, вновь показался над краем пропасти. Лицо капитана побагровело от натуги. Он с видимым усилием выбрался из подземелья и упал на бок. Человек, которого он вытащил, моргал, ослепленный тусклым светом свечи. Ингольв высвободился, но развязывать ему руки не стал. Как только лучник пришел в себя, он хрипло сказал:

— Сволочь Дагоберт. Вы ему припомните, господин капитан… Он нарушил приказ… Вы же ему на гауптвахту велели, а он куда…

Ингольв, не слушая, осторожно ощупал левую ногу лучника. Она сильно распухла. Петипас взвыл от боли.

— Ладно, потерпи, — сказал Ингольв.

— Дагоберт, — выдавил Петипас сквозь слезы. — Сволочь…

Ингольв отвернулся от него и встал. У него были более неотложные дела, чем не ко времени усердный Дагоберт.

— Так, — произнес он. — Мела ходить не сможет. Аэйт, ты сумеешь дотащить его на себе?

Младший брат смотрел на капитана так тоскливо, что сомнений не оставалось. Ничего он не сумеет. Ингольв подумал еще немного. А не поручить ли это дело Одо Брандскугелю? Идеальная кандидатура: туп до святости, могуч и беспредельно предан его благородию…

В винном погребе у них над головами загремели чьи-то шаги. Ингольв замер. Неужели он все-таки допустил ошибку, оставив Айвора в живых? Стражник, небось, побежал прямо к Торфинну… Склонив голову, он прислушался. Нет, похоже, пока оснований для паники нет. Наверху бродили от бочки к бочке, видимо, в поисках вина. Потом голос Торфинна, слегка дребезжащий, но все еще звучный, произнес:

— А! Вот оно.

Забулькала жидкость, наливаясь в сосуд. Ингольв поморщился. Не в силах отогнать свои страхи, старый чародей опять впал в запой. Но в то же время капитан ощутил облегчение: сейчас Торфинн уйдет и можно будет спокойно выбраться отсюда.

— Ваша милость! — неожиданно завопил Петипас. — Ваша милость! Припадаю к стопам! Произошло недоразумение! Дагоберт, этот нерадивый пес…

— Заткнись, — прошипел Ингольв и пнул его по больной ноге. Петипас заорал и тут же затих, давясь, когда капитан вынул из ножен саблю и показал ему.

Но было уже поздно.

— Э! — сказал Торфинн, пьяно удивляясь. — А что это подвал открыт… а?

Он прошел в тот угол, откуда доносился голос, и толкнул ногой каменную плиту, служившую дверью в подвал пыток. Ингольв, который хорошо знал все интонации этого тяжелого голоса, слышал, что Торфинн уже успел достаточно набраться.

— Непорядок, — тянул Торфинн. — И стража где-то шляется… Завтра спущу с Вальхейма три шкуры. Совсем распустил своих паршивцев…

Кряхтя, старик задвинул плиту. Лязгнул засов. Стало очень тихо.

Петипас в ужасе смотрел на Вальхейма.

— Это что же? — прошептал он. — Ведь он нас запер! Почему вы не дали ему знать, ваше благородие?

— Молчи, — сказал Вальхейм.

— Почему вы не кричали? Вы прятались тут? А, измена! — завопил Петипас. — Я всегда подозревал, ваше благородие, что вы изменник. Вы заговорщик. Предатель! Вы!..

— Заткнись, — процедил Вальхейм. — Он «всегда знал»! — издевательски передразнил он лучника. — Когда это «всегда»? Ты на свет-то появился неделю назад. Ты хоть знаешь, кто ты такой?..

Лучник приподнялся, опираясь на локоть.

— Я человек, — сказал он твердо.

— Я велел тебе молчать, — напомнил Ингольв.

Петипас тяжело упал на спину и уставился в низкий закопченный потолок.

— Ненавижу тебя, — сказал он капитану. — Мразь…

Ингольв сел, обхватил руками колени. Несколько минут он слушал, как Петипас поливает его грязью, и размышлял: не столкнуть ли его обратно в подземелье. Но почему-то он не мог этого сделать.

Зато Аэйт совершенно не чувствовал никакой ответственности за жизнь Петипаса. Он выбрал подходящий момент и огрел лучника по голове дубиной, которую подобрал среди пыточного инвентаря. Солдат замолчал и закашлялся, выплевывая кровь.

Ингольв даже не шевельнулся. Завтра Торфинн обнаружит их здесь — всю компанию. Ему было даже страшно представить себе, какая судьба ждет Аэйта и Мелу. Может быть, самое лучшее — убить братьев сейчас, чтобы не отдавать их в руки Торфинна?..

Неожиданно ему стало жарко, точно за спиной у них развели костер. В тот же миг подвал озарился багровым пламенем. Ингольв резко обернулся и закрыл собой Аэйта. В первое мгновение он даже не понял, что происходит, такой невероятной была картина, представшая его глазам.

Из черной пропасти, откуда они только что выбралсь, вырывались языки пламени. Казалось, под полом развели гигантский костер. Огонь бешено вгрызался в черноту, окутавшую подвал.

— Что это? — прошептал Аэйт, но ответа не получил. Он почувствовал, как дрожит Ингольв, и ему стало дурно от страха.

Из пламени показался полуобнаженный торс. Плоское лицо с красными злобными глазками ухмылялось и скалило зубы. Царственным жестом чудовище скрестило на груди перепончатые лапы. Не узнать его было невозможно. В какой-то миг Вальхейму показалось, что ожил и запылал меч Гатала — чужое оружие, несущее смерть Черному Торфинну, жаркий клинок, в который вложены Темные Силы, искусная рукоять, посвященная Хозяину Подземного Огня…

— Здравствуй, Хозяин, — сказал Ингольв. Зубы у него все еще постукивали.

Существо расхохоталось, блестя желтоватыми клыками.

— Что ж, недурной прием. Но ты мне не нужен, человек Торфинна. Я пришел ради младшего сына Арванда. Где он?

Аэйт вздохнул и вышел вперед.

— Я здесь, Хозяин, — сказал он, опускаясь на колено и склоняя голову.

Хозяин Подземного Огня удовлетворенно хмыкнул, разглядывая белобрысого парнишку.

— Вежливый, воспитанный юноша, — пророкотал он. — Эоган был прав, о да…

Аэйт сел, скрестив ноги, перед самым костром. На его бледном лице показалась улыбка. Вальхейм с удивлением увидел, что мальчишка совершенно успокоился.

— Эоган… — пробормотал Аэйт. — Великий Хорс, как здорово…

Хозяин зашипел.

— Небесный огонь не очень-то дружен с подземным, — предупредил он, нахмурившись. — Осторожней выбирай выражения, Аэйт, сын Арванда.

— Прости меня, Хозяин, — тут же отозвался Аэйт. — Я был так рад услышать имя Эогана, что перестал следить за своей речью.

Хозяин поморгал красными глазками и, наконец, одобрительно ухмыльнулся, выпустив изо рта струю пламени.

— Да, я понимаю, понимаю, чем ты взял Эогана, этого старого упрямца, — произнес Хозяин рокочущим голосом. — То-то кузнец, позабыв свою гордость, валялся у меня в ногах, умоляя спасти тебя. Не очень-то мне по нраву бегать по мирам. Я уже не мальчик, да… Стар я для таких дел. Эоган продал мне свою душу на три года. Ладно. Ради такого дела можно и побегать. Сильная душа, старая душа… — Он смерил Аэйта взглядом. — Да, в тебе есть свет. Слишком много света. Даже смотреть больно. Я помогу тебе, Аэйт, сын Арванда. Скажи, Мела, сын Арванда, тоже здесь?

— Мела здесь, — тихо ответил Аэйт.

Хозяин приложил перепончатую лапу к глазам.

— Где?

Аэйт слегка отодвинулся, чтобы Хозяин мог разглядеть.

— А, вижу, — небрежно произнес Хозяин. — Помирать собрался. И зачем он только понадобился Эогану? В нем нет ни искры света, ни капли тьмы. Примитивный убийца, сиречь воин. Но Эоган почему-то восхищался им. Знаешь, что он говорил? «Мела, — говорил он, — сумел воспитать воина, не убив в нем чародея». Может быть, ты объяснишь мне, что это означает?

Аэйт покраснел и ничего не ответил. Глядя на него, Хозяин прищурился, его рубиновые глазки почернели, как угли.

— Вас, людей, сам черт не разберет.

— Мы не люди, — тут же поправил его Аэйт.

— Нашел, чем гордиться, — фыркнул Хозяин, разбрызгивая искры. — По мне так, вы, морасты, ничем не лучше людей. Такие же идиоты. Кем тебе приходится Эоган? Почему он так трясется из-за тебя?

— Собственно, никем, — растерялся Аэйт. — Я жил у него, когда был в плену.

Хозяин пожевал губами и спросил невнятно:

— Алага кто в гроб загнал? Ты или кузнец?

— Ни мне, ни кузнецу такое не под силу, — ответил Аэйт. — Это сделал Безымянный Маг…

— Ух! — выдохнул Хозяин. — Ну и дела вокруг творятся… Стоит, пожалуй, побегать по мирам Элизабет, чтобы послушать такое… Ладно. Я пришел сюда не ради пустой болтовни. Завтра Торфинн, мерзавец и пьяница…

Услышав, как Хозяин бранит черного мага, Аэйт удивился.

— Разве Торфинн не служит, как и ты, Темной Силе?

Глаза Хозяина полыхнули оранжевым светом.

— Рано я похвалил тебя, сын Арванда. Кто научил тебя перебивать речи старших?

— Я взволнован и испуган, господин мой, Хозяин Подземного Огня, — быстро проговорил Аэйт. — Потому и не успел уследить за своим языком. Нетерпеливый вопрос сорвался с него, опередив мой разум.

— Ну-ну, — снисходительно произнес Хозяин, но, чуть ли не против своей воли, улыбнулся, выставив желтоватые клыки. — Ты так умеешь подмаслить свою грубость, что я, пожалуй, отвечу тебе. Я старше Торфинна. Моя Сила тоже темна, но мы с ним служим разной Тьме. Тьма — не Свет, у нее много оттенков. Торфинн умрет, а я был всегда и пребуду всегда. Я не чародей, мой мальчик, — я бог.

Аэйт склонил голову.

— Я должен был догадаться, видя твое могущество.

Хозяин самодовольно похлопал себя по животу. Окрашенные пламенем, перепонки между его когтистых пальцев засветились бледно-желтым светом.

— Итак, завтра Торфинн, богохульник и заносчивый невежда, разрежет вас на куски. Таков один из вариантов будущего, весьма прискорбный. Когда Эоган вызвал меня, я разжег гадальный костер прямо в кузнице. Между языков пламени мы с ним разглядели такое, от чего он кричал, точно перепуганная девчонка. Я его таким и не упомню… — Хозяин пристально посмотрел на Аэйта. — Почему ты не спрашиваешь, что было явлено нам в огне?

— Если ты сочтешь нужным, Хозяин, ты сам расскажешь, — ответил Аэйт.

Его показное смирение не обмануло подземного бога, но он, тем не менее, фыркнул одобрительно.

— Ладно, образец учтивости, именуемый в мирах Элизабет Аэйтом, я не стану пугать тебя понапрасну. Зачем терять время? Это всего лишь один из вариантов будущего, но он не воплотится, если, конечно, у вас достанет ума. Слушай меня, младший сын Арванда. У тебя есть разрыв-трава и у тебя есть Светлая Сила. Этого хватит, чтобы сокрушить твердыню Торфинна. Будь у тебя только что-то одно, я не стал бы тратить на тебя ни минуты.

— Как я могу уничтожить Торфинна? — удивился Аэйт. — Я думал, ты пришел, чтобы помочь нам выбраться отсюда…

— Помочь? — Хозяин расхохотался. От его громового смеха едва не рухнул потолок. — Да кто вы такие, чтобы я помогал вам? Нет, друзья мои, вы должны помочь себе сами. Говорю тебе: вы уничтожите Кочующий Замок, иначе вам придется умереть страшной смертью. И ты, Аэйт, знай: ты способен раздавить Торфинна.

— Не верю, — с силой сказал Аэйт.

Он чувствовал подступающее отчаяние. Замок был огромен, он был напоен силами Зла, и маленькая светлая искорка, горевшая в душе молодого воина, терялась в беспросветном мраке. Откуда взяться надежде?

— Не веришь? — громыхнул Хозяин. — Наглец! Боги не лгут; лгут только чародеи!

— Прости, Хозяин Подземного Огня, — поспешно проговорил Аэйт. — Язык опять подвел меня. Я хотел сказать, что не верю в свои слабые силы.

— И напрасно, — все еще сердитым тоном заметил Хозяин. — На твоей стороне судьба. Торфинна ждет смерть от ладони странника, вооруженного необычным оружием. Если бы этот невежественный гордец получше знал древние языки, он не стал бы делать глупости и шарахаться от меча, выкованного Эоганом. Меч, конечно, опасный. Смертоносный меч, тут и спорить нечего. Но Торфинн так струсил, что не заметил смерть у себя под носом — и как раз там, где он ее не видит.

Хозяин вытянул лапу и когтями указал на Вальхейма.

— Ты — раб Торфинна, человек?

Вальхейм встал.

— Можешь называть меня и так, Подземный Хозяин.

— Не гордый, — проворчал Хозяин. — Хорошо. Я не собираюсь ничего делать за вас. Ты знаешь замок достаточно, слуга чародея. Ты видел его в разных мирах. Нет, я не собираюсь вмешиваться. Я

— Хозяин Подземного Огня. Зачем мне лезть не в свое дело? Зачем это я, старый бог, буду становиться между Черным Торфинном и его гибелью? Ингольв Вальхейм, проданный своей сестрой, ты видел Истинный Замок. Ты видел его, когда он находился между мирами. Я не намерен давать советы. Я ухожу.

Языки пламени стали уползать в подземелье. Заметно потемнело.

— Остановись! — крикнул Аэйт. — Стой! Хозяин, подожди!

— В чем дело? — вопросил Хозяин.

— Ты сказал, что в обмен на мое спасение Эоган отдал тебе свою душу…

— Положим… на три года…

— Что с ним теперь будет?

— Ты мне не спрос, мальчишка, — угрожающе сказал Хозяин. — Что надо, то и будет.

— Я хочу знать, — упрямо повторил Аэйт.

— Как ты смеешь! — загремел Хозяин.

— Ответь мне, — сказал Аэйт совсем тихо.

Последний сполох угас, и Хозяин, извиваясь, сполз в подземелье. И уже оттуда донесся его приглушенный голос:

— Эоган не ошибся в тебе, Аэйт, сын Арванда. Да, он не ошибся. Прощай.

Воцарилась глубокая тишина. Потом Ингольв, все еще ошеломленный, сказал:

— Послушай, Аэйт… Откуда он знал о предсказании?

— Такие вещи обычно бродят по мирам, — ответил Аэйт. — А как понимал его сам Торфинн?

— «Жди смерти от руки бродяги, вооруженного чужим оружием», — вспомнил Вальхейм.

Аэйт смотрел на свою раскрытую ладонь.

— Так вот почему он так испугался моего брата, — пробормотал он. — И меч Гатала привел его в ужас. А бояться надо было моей ладони. Но я не могу понять… — Аэйт взял Вальхейма за рукав и прижался к нему. — Ох, Ингольв… Разрыв-трава сокрушает только оружие и металл. Как я могу сокрушить Кочующий Замок?

Он с тоской оглядел замшелый влажный камень стен. Ингольв сильно вздрогнул.

— Аэйт, — сказал он, хватая мальчишку за плечи и заглядывая ему в лицо. — Истинный Замок! — Он хрипло рассмеялся. — Я видел Истинный Замок!

Аэйт в растерянности захлопал густыми белыми ресницами. Вальхейм, скаливший зубы в темноте над его головой, показался вдруг огромным и страшным. А из высоты и мрака донесся хриплый голос:

— Истинный Замок создан из металла, Аэйт. Он железный!

Манари из Угольных Погребов раздавал последние приказания своим соратникам. Столетий, проведенных в скуке, как не бывало. Старый хэн на полном серьезе собирался захватить крепость Торфинна и приступил к своему замыслу, не ведая колебаний.

— Нам нужно снять часового, — объяснял он другим решительным хэнам, пока они лежали в густой траве перед высокой каменной стеной. — Ты, Андвари, переоденешься в его доспехи, усыпишь бдительность остальных и откроешь нам ворота. Наша вторая задача — захват оружейного склада…

— Послушай, Манари, — вмешался желтоглазый хэн по прозвищу Осенний Лист. Он жил на краю леса и упорно не хотел покидать своей пещерки, хотя деревья наступали на нее с каждым годом, и стены уже покрылись трещинами. — Скажи мне, как Андвари переоденется в доспехи часового, если эти верзилы выше нас ростом ровно в два раза?

Манари смерил его высокомерным взглядом.

— Ты что, Осенний Лист, сомневаешься в моем опыте полководца?

— Спаси меня Сам-Погибай от подобных сомнений! — ответил Осенний Лист. — Но ведь доспех может оказаться великоват нашему Андвари — я это хотел сказать. Как же тогда он сумеет усыпить бдительность врагов?

Манари немного подумал.

— Ну что ж, вопрос правомерный. Я думаю, сделаем так. Доспех наденут двое. Один встанет на плечи другому. Осенний Лист, тебя я назначаю ногами.

— Но я… — начал было желтоглазый хэн, однако Манари оборвал его, повысив голос:

— Разговорчики! Приказы не обсуждают! Мы находимся в состоянии войны… Эй, а ты куда?

Этот вопрос был обращен к пожилому хэну, который вдруг поднялся и побрел вниз по склону.

— А, надоело… — проворчал пожилой хэн. — Я было забыл, что такое война, а теперь вдруг вспомнил и враз надоело. Слишком шумно. Хэны — народ одинокий, сам знаешь…

— Дезертир! — презрительно бросил Манари ему вслед и отвернулся. — Итак, я возвращаюсь к нашему первоначальному плану. Андвари и Осенний Лист усыпляют бдительность охраны…

Он не успел договорить. Холм, на котором стоял замок, загудел. Страшный звон нарастал, превращаясь в оглушительный вопль, словно кричал от невыносимой боли огромный тролль. Каменные стены замка дрогнули и затряслись.

— В укрытие! — крикнул Манари.

Поскольку никто из молодых хэнов не знал, что это такое, они просто сбились в кучу, зажимая уши коричневыми ладошками.

Замок Торфинна трясся, стонал, кряхтел, но не падал. Он размывался, становясь вязким, как тесто, и чья-то невидимая рука ухватила его и потянула вверх, сминая стены и башни, точно они были вылеплены из сырой глины.

Утратив прежние очертания, замок поднялся ввысь, и глазам перепуганных зрителей предстал грозный силуэт металлического конуса. Острый шпиль вонзался в потемневшее небо. Серый туман клубился вокруг чудовищного сооружения, скрывая его четкие, хищные контуры, и замок выступал из мглы неясной громадой, с каждым мгновением наливаясь чернотой.

Громыхнул гром. По металлическому конусу прошла судорога, и глубинный алый свет пробежал по нему снизу доверху. На шпиле вспыхнула и угасла молния. Вопль стал тише, как будто кричавший устал, и теперь с непрерывными раскатами грома сливался монотонный стон, полный муки и утомления от долгого страдания. Алый свет не угасал. Улетев с острой верхушки конуса ослепительной вспышкой молнии, он снова зарождался у его основания, все более яркий и нестерпимый. Металлические стены дрожали все сильнее, они стали изгибаться, меняясь с каждой секундой.

Манари, выглянувший на мгновение из-под капюшона, увидел, что конус превращается в гигантскую человеческую фигуру. Белый свет, срывающийся с вершины, развевался на ураганном ветру, как волосы. Шторм бушевал под облаками, не затрагивая травы. Черное, облитое металлом тело корчилось, пожираемое пламенем. Казалось, убийственная красная искра вспыхнула прямо в чреве исполина и, застав его врасплох, разгорелась и охватила его с головы до ног.

Вдруг огонь поднялся почти до небес, скрывая зловещий силуэт погибающего титана, — и тут же опал на землю и погас. Вместе с ним упал, рассыпавшись, и человекоподобный образ, мелькавший в пламени. Еще минуту доносился еле слышный смертный стон, но потом утих и он.

Огромное пространство вокруг того места, где совсем недавно горделиво высился восьмибашенный замок, было теперь густо усыпано хлопьями ржавчины. Манари смахнул ее с плаща и встал на ноги. В ушах у него до сих пор звенело.

Андвари лежал, уткнувшись лицом в землю. Наклонившись, ветеран тряхнул его за плечо.

— Все кончено, — сказал он сиплым голосом. — Можно вставать.

— Кто победил? — спросил молодой хэн, продолжая лежать с зажатыми ушами.

Манари с трудом оторвал его ладонь от уха и крикнул:

— Наши! Наши победили!

Осенний Лист пошевелился, выбрался из-под упавшего на него Андвари и сел, потирая глаза.

— Боги… — простонал он. — Никогда больше не стану воевать.. До чего же много шума! До сих пор в голове гудит…

Кряхтя и стеная, хэны кое-как вставали, мотали головами, ощупывали руки и ноги и все никак не могли поверить в то, что остались целы после такой ужасной битвы.

Неожиданно Осенний Лист пошатнулся и схватил Манари за плечи.

— Что мы наделали? — закричал он в отчаянии. — А наши друзья, наши соратники, Кари и Кабари?.. Они же сгорели в проклятом замке! Как можно было начинать операцию, не подумав заранее о последствиях победы?

— На войне всякое случается, — веско ответил Манари. — Я знаю ее не понаслышке, поверь мне, Осенний Лист. И я знаю, что могут быть и жертвы. Более того, жертвы неизбежны. Они погибли не напрасно. Они сгорели во славу отчизны!

— «И дым отечества нам сладок» — сомнительное божество, — заметил Андвари с подозрением в голосе. — Ты что, Манари, еретиком заделался?

— И-Дым — бесспорный бог, а ты, как я погляжу, у нас большой невежда, — огрызнулся Манари. — В ортодоксы лезешь, а в богах толком не разбираешься.

— Бесспорный бог — «Нет дыма без огня», — возразил Андвари. — Ты, уважаемый Манари, позабыл кое-что за давностью лет.

— Разговорчики! — рявкнул Манари, вовремя вспомнив о том, что он полководец. — Нам нужно осмотреть руины и собрать трофеи. А теологические споры оставим на вечер.

На это было нечего возразить. Все еще оглушенные, хэны поднялись по склону. Ржавчина лежала на земле огромной горой. Ничего, кроме ржавчины, здесь не было. Ни драгоценных камней, ни книг, ни оружия. Не увидели они и трупов. Рассыпалось и превратилось в ржавую пыль все: алебарды и пики, кольчуги и шлемы, камины, лестницы, столы и стулья, флаги и плащи, винные бочки и орудия пыток…

— Вс„, — горестно произнес Осенний Лист. Он сел на холмик посреди огромного ржавого поля и заплакал.

И тут холмик под ним задергался. Осенний Лист скатился с него и упал на бок. Наружу высунулась морда огромной ящерицы. Она зашипела, выплевывая струйку синеватого пламени, и тут же взвизгнула и захлопнула пасть. Чей-то надтреснутый голос, приглушенный толстым слоем пыли, прикрикнул:

— Ах, ненасытная утроба! Вылазь, кому говорят!

Царапаясь когтями, ящерица напряглась, пригнула голову и с усилием выволокла на поверхность свой длинный хвост. И тогда стало видно, что в хвост вцепилась человеческая рука. Это была старческая морщинистая рука, вся унизанная золотыми кольцами. На среднем пальце их было три, причем одно поражало своими размерами. Сверкнул изумруд, и тут же вокруг него заискрились россыпью крошечные бриллианты. Недобрым багровым светом вспыхнули на указательном пальце три больших рубина.

Ящерица карабкалась наверх изо всех сил. Наконец, появилась растрепанная голова старухи, древней и безобразной. Она ругала ящерицу, не переводя дыхания.

Если бы сейчас их мог видеть Синяка, он подивился бы, до каких чудовищных размеров можно раскормить саламандру. Его собственная ящерка была крошечной по сравнению с этим бегемотом.

Старуха похлопала огненного духа по шее, словно боевого коня, уселась, распустив свои широкие рваные юбки, и огляделась вокруг с победоносным видом, как стервятник. С ее морщинистой шеи свисали ожерелья из кабаньих клыков, перьев и игральных костей. Лохматый плащ прикрывал ее костлявые плечи.

Старуха заметила хэнов и цепко прищурилась.

— Мародеры, — определила она. — Охо-хо, ничего-то нового не встретишь. В какой мир ни попадешь, везде одно и то же…

Неожиданно для самого себя Осенний Лист выступил вперед.

— Прошу прощения, милостивая государыня, но мы вовсе не мародеры.

— Что?! — Старуха вытаращила глаза. — Да ты наглец!

— Отнюдь, — расхрабрился Осенний Лист. — Просто я указал вам, сударыня, на совершаемую вами ошибку, прискорбную для всех нас. Поспешные выводы из поверхностных наблюдений…

— Как ты смеешь! — визгливо вскричала старуха. — Взбесившийся хам! Да ты знаешь, кто я такая?

— Вы, сударыня, находитесь на руинах, как и мы, и можете с полным правом быть заподозрены… — бормотал Осенний Лист, оглядываясь на своих товарищей в поисках поддержки, но те молчали, как убитые.

Старуха тоже отметила это.

— Не рвутся что-то твои дружки выручать тебя, а? — сказала она язвительно. — Ох, несчастный день… — Она оглянулась на горы ржавых хлопьев. — Говорила я этому болвану, говорила: нельзя понимать предсказания так буквально! «Жди смерти от чужого оружия», как же! А если не «чужого»? Если, например, «необычного»? Или «присвоенного»? Без толку все разговоры мои, тьфу! И сам погиб, и замок загубил…

Она сокрушенно потрясла головой, бессвязно бормоча и, видимо, полностью погрузившись в горестную думу.

Осенний Лист почувствовал, как его тянут за плащ, и обернулся.

— Спроси ее хоть, кто она? — прошептал Манари, высовываясь из-под капюшона.

— А чего я? — дернулся Осенний Лист, но Манари подтолкнул его кулаком в спину.

— Ты уже нашел с ней общий язык. Давай.

Вздохнув, Осенний Лист приблизился к старухе и был встречен недружелюбным взглядом красных глазок.

— Что надо?

— Сударыня, — сказал Осенний Лист, — позвольте представиться. Хэн по прозванию Осенний Лист…

— А! — отрывисто бросила старуха. — Хочешь знать, кто я? — Она пошевелилась, поправляя юбки, и гордо выпрямилась. — Мое имя Имд. Не слыхал? Ну и не надо. Охо-хо…

— Госпожа Имд, — снова заговорил Осенний Лист, — я попросил бы вас растолковать неискушенному хэну, какая страшная трагедия совершилась на этих холмах.

Имд обвела рукой вокруг себя.

— А что, вы не видите? Замок Торфинна рассыпался в прах. Замок Торфинна! Кто бы мог подумать… И все, кто были частью замка, исчезли вместе с ним. И сам Торфинн тоже. Жить теперь негде… Негде на старости лет голову преклонить… Ну, попадись мне этот, хоть с «чужим» оружием, хоть с «присвоенным»! — Она погрозила костлявым кулаком неведомо кому, выставив сверкающие перстни, а потом с кряхтением встала и пнула каблуком жирную саламандру. — Вперед, ненасытная утроба!

Имд грузно уселась на ящерицу и ударила ее по бокам. Со скоростью, невероятной для такого тяжелого тела и коротких лап, саламандра побежала, оставляя за волочащимся хвостом пыльное облако. Вскоре они скрылись в густом лесу, который начинался в полумиле от того места, где стоял замок.

— Все, кто были частью замка, погибли! — возбужденно сказал Манари. — Значит, и стражники тоже! Да, друзья, вот это настоящий триумф…

Он услышал шаги и замер с раскрытым ртом.

Прямо на них шел рослый человек в темном плаще. Поначалу, глядя на его властную осанку, хэн принял его за самого Торфинна и, пискнув, присел, натягивая на голову капюшон.

Но человек этот не замечал наблюдателей. Он остановился в растерянности и стал озираться по сторонам. Через минуту он увидел, как зашевелилась пыль ярдах в десяти от него, и бросился туда. Ожидая появления какого-нибудь нового чудовища, хэны сбились в кучу за небольшим холмиком и затихли.

Рослый человек и взъерошенный белобрысый мальчик, который только что выбрался на волю, с ног до головы покрытый рыжими пятнами, принялись разгребать ржавчину и вскоре вытащили еще одного, причем белобрысый стремительно пал ему ухом на грудь, видимо, слушая сердце. Прошло несколько секунд, прежде чем он вздохнул, успокоенный, и поднял глаза.

— Все в порядке, Ингольв, — сказал он, обращаясь к рослому.

Ингольв не слышал его. Он бродил по красной пустыне, оставшейся на месте замка, то и дело наклоняясь и разрывая пыль, словно пытаясь найти еще кого-то. Он хотел было помочь себе саблей, но обнаружил, что ножны пусты, и бросил их.

Наконец, он безнадежно махнул рукой и с размаху сел на кучу ржавчины, обхватив голову руками.

Аэйт встал и тихонько подошел к Вальхейму. Капитан даже не пошевелился.

— Ингольв, — сказал Аэйт, — их никого нет, не ищи. Ведь Петипас был тогда рядом с нами…

Ингольв помолчал немного, а потом посмотрел на парнишку, и в темно-серых глазах капитана была такая бешеная ненависть, что Аэйт пошатнулся.

— Ты что, Вальхейм? — пробормотал он. — Что с тобой?

— Ты не понимаешь, — сказал Ингольв, — что такое командовать людьми и привести их на гибель.

— Но ведь их никогда не было, — сказал Аэйт осторожно.

Ингольв стиснул зубы так, что челюсти заныли. Если их никогда не было, то откуда же он знает, что молчаливый Айвор был дружен на удивление всем с простодушным толстяком Брандскугелем, что Петипас был честолюбив и заносчив, а Онтлак отличался хозяйственностью… Тоже магия Торфинна?..

Аэйт поерзал и, наконец, решился:

— Знаешь, Ингольв, тебе, наверное, лучше все-таки думать, что они погибли. А то ты точно свихнешься. В конце концов, между «уже нет» и «никогда не было» разница невелика.

— Для своего возраста ты чересчур догадлив, младший сын Арванда, — медленно произнес Ингольв.

Что-то недоброе мелькнуло в его глазах, потому что Аэйт сделал шаг назад, споткнулся и вдруг, быстро наклонившись, вытащил что-то из-под мусора. Сверкнули два альмандина, и солнце заплясало на прекрасной стали клинка. Волна жара плеснула Вальхейму в лицо, и он с удивлением понял, что теплом дохнул на него меч — длинный меч Гатала.

Аэйт держал его в правой руке, левую заложив за спину.

Капитан прищурился. А мальчишка крепче, чем кажется. Меч Гатала был довольно тяжелым, и удерживать его одной рукой непросто.

— Неужели ты думаешь, мальчик, — сказал Ингольв вздрагивающим от злости голосом, — что я стану с тобой драться?

Он встал. Он действительно был намного выше маленького Аэйта.

— Осторожней со своей железкой, — сказал Ингольв. — Смотри, не лапай. Жалко, если загубишь.

И отвернулся от Аэйта, нимало не беспокоясь о том, что на него могут напасть со спины.

— Хэны! — негромко сказал Ингольв. — Проклятье, я совсем забыл о них…

Притаившиеся за холмом наблюдатели дружно вздрогнули.

— Может, он не о нас? — с надеждой прошептал Манари.

— О ком же еще? — прошептал в ответ Андвари.

— Не знаю, — обреченно вздохнул Манари. — так… авось пронесет… Уж больно он огромный. Наверное, был в проклятущем замке самым большим начальником.

— Тихо вы, — зашипел Осенний Лист. — Он, кажется, и вправду не о нас. Может, и не заметит…

Ингольв отправился на поиски Кари и Кабари, запертых, как он помнил, в железном ящике под гауптвахтой, и нашел их довольно быстро. Оба хэна сидели, пригорюнившись, на склоне холма, измученные, недоумевающие. Они решили, что ужасная катастрофа забросила их в какой-то неизвестный мир, пустынный, покрытый пеплом и лишенный света Азбучных Истин. Они были безутешны. Оказаться в чужом мире, без друзей, без еды, без капли надежды вернуться домой!.. Им ничего не оставалось, как прижаться друг к дружке и дрожать.

Услышав тяжелые шаги Вальхейма, они разом повернулись и, вытаращив от ужаса глаза, попадали ничком на землю. Ингольв стремительно бросился к ним.

— Вы целы? — спросил он, наклоняясь над двумя плащами, красным и желтым.

В ответ послышалось отчаянное рыдание, и голос Кабари глухо произнес:

— Клянусь вам мудростью предков, ваше сверкательство! Прошу не смотреть как на попытку к бегству! Несправедливо карать арестантов, если тюрьма рассыпалась! Стены оказались слабее узников… Мы-то смирно сидели на месте, как положено…

Не зная, куда деваться от смущения, Ингольв грубо подхватил обоих и потащил к тропинке, собираясь выдворить с холма. При этом Кари молча извивался, норовя лягнуть его ногой, а Кабари свисал, как неживой, и только тихо поскуливал.

И тут сердца притаившихся в засаде хэнов чуть не разорвались.

— За наших братьев! — выкрикнул Андвари и первым выскочил из-за кочки. — Вперед!

Остальные бросились за ним следом. В одно мгновение перед Вальхеймом точно из-под земли выросли одиннадцать хэнов. С воинственными кликами они напали на растерявшегося человека, молотя его крепкими сухими кулачками. С минуту Вальхейм стоял под этим камнепадом, уворачиваясь от ударов и пытаясь прикрыть собой Кари и Кабари, а потом, оправившись от первого потрясения, вдруг сообразил, чем вызвана эта неожиданная атака. Он не стал ничего говорить, просто разжал руки. Оба его пленника упали прямо в толпу разъяренных собратьев. Ингольв получил последний пинок и был, наконец, оставлен в покое.

Красный от злости, он сел, стараясь не слушать, как Аэйт самым бессовестным образом помирает со смеху. Он даже не заметил, как хэны, топоча и издавая победные вопли, уходят с холма, как Манари грозит ему напоследок кулаком, порываясь вступить в новый бой, и как Осенний Лист утаскивает разбушевавшегося ветерана за плащ.

Когда-то Ингольв страстно мечтал избавиться от Торфинна. Власть старика порой становилась непереносимой, особенно в первое время, когда Замок кочевал в самых удаленных от Ахена мирах и все вокруг было болезненно чужим. И вот неожиданно оказалось, что без Торфинна, без его метких, злых насмешек, без его тревожащей мудрости, сомнительных афоризмов, расчетливой жестокости и чудовищных приступов меланхолии мир показался капитану пустыней.

На него упала тень. Не поднимая глаз, он сказал Аэйту:

— Уходи.

— Я не донесу брата на себе, — спокойно сказал Аэйт.

Помедлив, Ингольв стал, без всяких усилий поднял Мелу на руки и зашагал к обрыву — туда, где пряталась тропка. На краю остановился и невольно загляделся на реку, петлявшую среди красных скал и синих лесов. С холма было видно на много миль.

Элизабет лежала перед ним, такая капризная, вольная и прекрасная. И всего несколько шагов отделяли Вальхейма от города Ахен.

Вдруг у него перехватило горло. Незаметно оказавшийся рядом Аэйт тут же тихонько сказал:

— Вальхейм, ведь ты теперь свободен.

Ингольв резко повернулся к нему.

— А зачем? — в упор спросил он. — Зачем она мне, эта свобода? Что я буду с ней делать?

Аэйт не ответил, хотя на этот счет у него имелось свое мнение.

Вальхейму почудилось, что из-за плеча Аэйта ему лукаво подмигнул красный глаз Хозяина на рукояти меча.