Возвращение

ВОЗВРАЩЕНИЕ

«…18 марта 1985 года.

Итак, мы возвращаемся. Если произнести эти слова вслух, они прозвучат нелепо и торжественно. Но что поделать, — сегодня ровно тринадцать лет, как мы покинули Землю.

Мы — это Жан-Мари Летруа — второй штурман «Кассиопеи».

Алексей Соколов — астроном и биолог экспедиции, по совместительству — врач.

Хьюберт Пакстон — он ведал двигателями, и мы называли его «кочегаром».

Марта Эпрехт — инженер-радист. На ее руках были вычислительные машины и вся автоматика.

И я — первый штурман «Кассиопеи».

Пять человек — состав первой международной межзвездной экспедиции, стартовавшей тринадцать лет назад…

Сегодня наш корабль пересек границу солнечной системы. На борту двое: я — теперь единственный штурман и Вольт — мой сын. И мы возвращаемся.

Те, к кому попадет этот дневник, найдут в нем подробное описание рейса, трех планетных систем, которые мы посетили и на которых оставили Алексея, и Пакстона, и Летруа… Найдут расчеты траекторий и описание переоборудования топливных бункеров. И ни одного слова о чувствах, о людях, о себе. Правда, шестого ноября тысяча девятьсот семьдесят пятого года на страницах, моих записей о режиме полета слабой рукой Марты набросаны строчки: «Неutе hаbе 1сh еinеn Sоhn gеbогеn. Wir werdеn Ihn Wolt nеn-nеn». (Сегодня у меня родился сын. Мы назовем его Вольт).

Когда Марта волновалась, она обычно переходила на родной язык. Но слова написаны простым карандашом и их легко стереть… Я сделаю это после приземления, когда придется сдавать материалы отчета.

Сегодняшняя запись в дневнике, наверное, последняя. Мы возвращаемся. Но эти страницы я пишу для себя и вырву их из дневника тоже после приземления. После приземления и встречи… С кем?.. Кто встретит нас на планете по имени Земля?..

Мы были в трех разных звездных системах. Две планеты носили на себе следы цивилизации. «СЛЕДЫ? НОСИЛИ?» Да, это были именно следы давно погибшего. Почему? Может быть, там были войны. Рассыпавшиеся в прах сооружения заставляли трещать наши счетчики.

Жестокий мир странных планет отнял у нас Алексея. В архиве экспедиции сохранился обрывок магнитной ленты с записью его последнего сообщения: «Я остаюсь. На поиски не выходите. Материалы, собранные с поверхности планеты и загруженные в кормовой отсек, немедленно ликвидируйте. Корму подвергните многократной дезактивации. Планета населена…» На этом его сообщение обрывалось. Когда через трое суток из гнезд один за другим стали вываливаться амортизаторы приземления и рассыпалась в пыль корма, мы поняли, что произошло с Алексеем и почему он не вернулся в корабль.

Уже в полете Хью Пакстон поставил запасные амортизаторы и заварил корму.

Месяц спустя мы похоронили Пакстона на встречном метеорите.

На девятом году полета на борту оставалось уже только двое взрослых: Марта и я.

Я добавляю «взрослых», потому что Вольту к этому времени исполнилось шесть лет. Значит, нас было трое: мы с Мартой и наш ребенок Вольт — мой сын!

Зачем я пишу эти страницы, зачем снова и снова вспоминаю нелегкую историю нашей затянувшейся экспедиции именно сегодня? Не знаю. Может быть, просто для того, чтобы перед возвращением просто привести в порядок свои мысли?

Экспедиция была детищем всей Земли. Советский Союз построил «Кассиопею» и снабдил ее топливом, позволившим развить скорости, близкие к световой. Соединенные Штаты Америки поставили электронное оборудование, Япония и Германия — оптику.

Ни одной самой мощной и технически вооруженной державе в одиночку с такой задачей было бы не справиться.

Главной задачей, поставленной перед нами, была проверка парадокса времени. Действительно ли с приближением ракеты к скорости света время в ней начинает отставать от земного?

В своих расчетах с Летруа мы ориентировались на год. Год в космосе. Если учесть релятивистскую поправку, мы должны были вернуться на Землю, когда на ней пролетит десятилетие.

Первые три месяца полета показали, что на Земле недооценивали возможностей нашего корабля, и тогда мы решили раздвинуть рамки эксперимента, доведя мощность двигателей до предела.

Члены экипажа знали: это опасно. Тем не менее ни один голос не поднялся против моего предложения.

Имел ли право я рисковать? Но это был великий эксперимент, и я вправе был требовать подвига.

Тринадцать лет день за днем отмечал я в бортовом журнале. Тринадцать лет — это наше ракетное время. А земное?..

Сейчас на этот вопрос трудно ответить. Скорость «Кассиопеи» была очень близка к световой, и наше время могло идти в сотни раз медленнее земного. Все дело в том, как долго продолжался наш полет на таких скоростях? Год? Два? Пять?.. За это время Земля могла уйти вперед на тысячу лет. Мы вернемся не к внукам, не к правнукам… Разница будет больше, чем была бы она для Архимеда и Птоломея, восстань они из гроба к моменту нашего старта. Ведь развитие прогресса ускоряется.

Недавно я сказал об этом Вольту. Он спросил, а кто такой Архимед? И я не стал объяснять подробностей. Зачем? В мире, в который мы возвращаемся, наверняка, не осталось места подобным древностям. Для тех, кто встретит нас на Земле, наше время затерялось во мгле прошлого. Можем ли мы требовать от потомков, чтобы через тысячи лет они помнили нас?..

Вернись мы через пятьдесят лет, через сто, двести, наконец, — мы стали бы героями…

В детстве я часто бывал в зоологическом музее в Ленинграде на Васильевском острове. Там справа от входа в зал под большим стеклянным колпаком одиноко сидело чучело мамонта. Люди подходили и удивлялись, и уходили — спокойные, как и десять минут назад. Ископаемое. Из давно прошедшего…

Когда мы вернемся, меня, может быть, тоже посадят под стеклянный колпак?.. А Вольт?..

После смерти Марты я сам всерьез занялся его воспитанием. Ничего лишнего! Багаж точных знаний, которые смогут быть надежным фундаментом развившимся наукам будущего: биология, математика и физика. Новая физика, не та примитивная и устаревшая классика — времен Ньютона и Лейбница, а построенная на принципах квантовой механики и теории относительности.

Вместе с Вольтом я заново прошел все то, что было последним словом науки моего, двадцатого столетия. Конечно, я допускал, что многое с тех пор устарело. Обветшали аксиомы, гипотезы стали законами. И все-таки основные понятия главных наук будущего должны базироваться на прошлых достижениях. И этот фундамент знаний был заложен мной.

При этом ничего лишнего.

Я исключил историю из обязательных предметов. То, что для нас было историей, для людей будущего — легенда.

Незнаком Вольт и с художественной литературой. Через тысячелетия даже шедевры слова неизбежно превратятся просто в памятники старины, доступные немногим, владеющим древними языками.

Астрономия Мегамира заменила Вольту географию. За время нашего полета люди неузнаваемо изменят лицо Земли. Какой же смысл изучать географию несуществующей планеты?

Сейчас в десять лет Вольт знает физику так же, как студент-второкурсник, знает биологию, математику. И в то же время многое, что составляет жизнь обыкновенного земного мальчишки, ему неизвестно совсем.

Впрочем, Вольт не знает Земли. Он родился в ракете. И я не показывал ему захваченные с собой кинофильмы. Зачем? Для него это одна из планет, по которой он никогда не станет тосковать так, как тосковали мы…

Вольт будет идеальным космонавтом.

Вернись мы в наш мир, он вправе был бы обвинить меня в том, что я лишил его радостей детства. Но он должен полноправно войти в мир будущего. И я сделал все, чтобы мой сын не был «мамонтом».

Наконец, последнее сомнение. Что ждет нас на Земле? Иногда мне кажется, что нас встретит планета, повторившая судьбу тех двух страшных миров, на которых мы оставили товарищей.

Может быть, это неизбежно? Может быть, достигнув определенного уровня, цивилизация должна погибнуть, чтобы возродиться вновь?..

Тринадцать лет назад перед стартом, мы, все пятеро, подписали воззвание к народам Земли. Требование запрещения ядерного оружия. Правда, прошли века, и, Может быть, наши имена истлели в исторических архивах. А субсветовая скорость не позволила ни послать на Землю, ни принять ни одного сообщения по радио.

Кто же встретит нас, вернувшихся из тысячелетнего странствия?..»

Над пультом негромко заныл зуммер. Человек повернул рычажок, включая динамик и микрофон, и произнес:

— Слушаю.

Выносной астрономический пост — ВАП, круглая кабина которого соединялась с телом корабля полой трубой, был связан с главной штурманской рубкой телевизионным каналом. Это позволяло при снижении скорости вести наблюдения за планетами прямо из центрального помещения. Сюда же сводились и все главные органы контроля и управления режимом полета. Такая централизация управления имела особенно большие преимущества сейчас, когда на борту большого корабля остался фактически он один. Остальные отсеки соединялись обычной телефонной связью.

На экране появилась голова светловолосого мальчика.

— Отец, мы находимся в сфере притяжения звезды Солнца. Указатель курса требует начала вспышек торможения.

«Звезда Солнце» — житель Земли никогда бы не назвал так свое светило. А для Вольта Солнце-одна из звезд, примечательная только разве что богатой биосферой.

Человек вытянулся ё кресле, развернув его в направлении движения ракеты, так легче было переносить перегрузки, и пристегнул ремни. Начиналось самое неприятное — торможение. Он открыл кран подачи воздуха, и скафандр — обычная форма одежды на «Кассиопее»- наполнился воздухом, стал упругим и тесным. Опустив голову на подушки кресла, человек прикрыл глаза.

— Готов!.. А ты?

— Я тоже. — Голос мальчика звучал спокойно. Для него торможение стало привычным режимом. Он даже не особенно страдал от скачков перегрузки, организм приспособился. Эта особенность позволила передать Вольту дублирование управления кораблем в периоды разгона и торможения.

— Включай!

Голос команды утонул в грохоте двигателей. Корабль резко тряхнуло, и сразу все тело стало наливаться свинцовой тяжестью. Веки давили на глаза, глаза — на глазные впадины.

Казалось, еще мгновение -и грудная клетка не справится с навалившейся тяжестью.

Автомат торможения планомерно увеличивал отрицательную тягу, доводя перегрузку до критической.

Откуда-то из глубины сознания поднялся красный туман, застилая зрение. Предметы теряли форму, расплывались. Сознание рушилось. И в тот момент, когда казалось, что оно окончательно покинет это чужое неподвижное тело, тяжесть вдруг исчезла. Человек судорожно глотнул, несколько раз зажмурился, чтобы прогнать красную пелену, и снова увидел приборы. Первая ступень торможения была пройдена.

Вот так же, после одной из наиболее тяжелых перегрузок, сознание не вернулось к Марте. Они попали тогда в страшное гравитационное поле нейтронной звезды и Тормозили главным двигателем. До сих пор ему оставалось неясным, как вырвалась «Кассиопея» из этого плена.

Когда на борту остались лишь двое, двое взрослых, Марта включила в схему управления автомат обратного привода. Теперь, даже если бы погибли все, приборы приведут корабль в пределы солнечной системы. И там, на далекой орбите, те же приборы включат мощные радиомаяки, которые сообщат людям Земли о возвращении ракеты.

Это было четыре ракетных года назад. С тех пор каждые две недели помещения корабля заполнял низкий мелодичный звон — предупреждение о переходе на автоматическое управление. Сигнал похоронным колоколом будил память об ушедших, заставлял страдать…

Каждый раз человек выключал автомат. И ровно через две недели низкий звон вновь и вновь заполнял огромный и такой пустой сейчас корабль.

Снова загрохотали двигатели. Ступени торможения следовали одна за другой, гася скорость до заданной величины. И каждая уносила частицу здоровья, частицу жизни. А сколько их прошло за тринадцать ракетных лет?..

Он с трудом повернул голову. Из глубины никелированной стойки на него смотрело усталое лицо с резкими морщинами возле губ и на лбу. Седые волосы выбились из-под противоперегрузочного шлема и падали на глаза. Когда-то синие-синие, они выцвели, лишенные яркого цвета родного неба.

Человек усмехнулся. В год старта ему было двадцать три. Сколько ему сейчас?..

Лучевая болезнь, настигшая его в районе Крабовидной туманности, выбелила волосы, иссекла лицо складками.

Марте тоже не удалось уберечься. Их сын родился альбиносом: белые, бесцветные волосы, белые брови и ресницы. Марта горевала — это так некрасиво в сочетании с бледной матовой кожей лица, лишенного загара и красок. Она не увидела Вольта, когда тот подрос. Черты лица мальчика стали тоньше и определеннее, а строгий и немного печальный взгляд красных глаз делал его облик немного странным и притягательным.

Вольт рано повзрослел. Сейчас, в десять лет, ему можно было дать шестнадцать.

Программа торможения первого периода была закончена. Описывая огромную спираль, «Кассиопея» поглощала пространство, переходя с орбиты на орбиту.

Над астрономическим пультом мигали сигнальные неоновые лампы. Это означало, что в поле зрения локаторов попадали метеоры или далекие планеты. В ракетном корабле не были предусмотрены иллюминаторы. Объективы телевизионных камер, установленные на ВАПе, заменяли их.

Человек включил экран. На минуту мутная пелена, изрезанная темными полосами, заслонила его, но сервомоторы сменили объектив, и на стекле заиграли красно-оранжевые блики далекого и самого близкого соседа Земли — Марса. .

Человек не удержался. Он нажал кнопку вызова.

— Вольт! Иди сюда. Скорее, мы почти… у цели.

У него чуть не вырвалось «ДОМА». Вовремя остановился. Что является домом для Вольта? Да и, кроме того, зачем радоваться раньше времени? Кто знает, что их ждет там?..

Человек отвел глаза от экрана. На пульте все еще лежал раскрытый на последней странице бортовой журнал. Две строчки записей были жирно подчеркнуты — старая земная привычка выделять главное.

«Мы побывали в трех разных звездных системах. И две планеты носили следы цивилизации». Только «СЛЕДЫ» и только «НОСИЛИ». Все в абсолютно прошедшем времени…

— Можно войти?

Дверь плавно отъехала в сторону. На пороге рубки стоял Вольт. Нет, пожалуй, шестнадцать дать ему трудно, а вот четырнадцать- вполне. Невысокого роста, стройный, с хорошо развитой мускулатурой, — по раз заведенному порядку все члены экипажа три часа в день занимались специальной космической гимнастикой. Мальчик подошел к отцу.

— Помнишь, я тебе рассказывал о Марсе — соседе Земли?

— Прости, отец, ты рассказывал, что в этом районе встречаются густые метеорные потоки.

Между тем, мы не слышали пока ни одного сигнала от локаторов защиты… Не кажется тебе это странным?

Настроение было испорчено. Вместо радости прибытия он вдруг ощутил страх, как перед катастрофой.

Вольт продолжал:

— Кроме того, где загадочные спутники этой планеты? Ты о них тоже много говорил. Их должно быть два?.. Я не ошибаюсь?

— Нет, не ошибаешься…

Он еще раз сменил объектив. Теперь диск планеты занял снова весь экран и из-за его сверкающего края темным колобком выкатилось маленькое пятнышко.

— Если это Марс, то первым нас приветствует Деймос — его далекий спутник. По-древнегречески «Деймос» — «Ужас». А где же его брат «Страх»?

— Отец, почему у спутников этой планеты такие странные названия?

— Видишь ли, римляне называли Марсом бога войны А всякой войне обязательно сопутствуют страх и ужас…

Человек говорил задумчиво, не отрывая пристального взгляда от экрана. Мальчик внимательно смотрел на отца.

— А что такое «Бог», «Римляне» и «Война»?

Человек очнулся. Он взглянул на сына и ответил:

— Это старая и длинная история, Вольт. Как-нибудь я расскажу ее тебе. Но где же Фобос?..

Меняя объективы, он пытался рассмотреть красную планету. Второго спутника видно не было.

— Но ведь я не мог ошибиться. Это Марс?..

Некоторое время он внимательно разглядывал показания приборов, всматривался в изображение на экране. Потом выпрямился и торжественно сказал:

— Вот она, смотри!

Из левого угла экрана на смену красной планете выплыла небольшая голубая звездочка.

— Планета Земля?..

В вопросе Вольта проскользнули нотки заинтересованности. Отец кивнул головой. Он не мог говорить. Сколько биллионов километров осталось за кормой его корабля. Он побывал в трех разных звездных системах… И вернулся.

Мальчик еще раз внимательно посмотрел на отца. Внимательно и удивленно. Может быть, чуточку более внимательно, чем обычно…

— Твоя родина?..

— Моя и твоя! Ты же человек — сын Земли!

Чуть заметно Вольт пожал плечами. Отец

не заметил его жеста. Медленно тянулись бесконечные часы, пока голубая звездочка достигла центра экрана. И тогда, зажмурив на минуту глаза, человек включил большой телескоп.

А когда он открыл их снова, на холодном стекле экрана призрачным голубым светом мерцала странная планета, опоясанная широким светящимся кольцом.

Некоторое время он не верил глазам. Сатурновое кольцо? Этого не могло быть.

Человек вращал ручки верньеров, пытаясь рассмотреть контуры знакомых материков. Азия, Африка, Америка? Под пухлым облачным одеялом атмосферы плыли неотчетливый? пятна.

Неужели ошибка?.. Не доверяя Приборам, он сам вел прокладку обратного курса, вычислял поправки к программе…

Неужели он привел корабль в чужую звездную систему?..

Его напряженное лицо с крупными каплями пота на лбу отразилось в стекле экрана.

Кольцо? Откуда это кольцо?..

Нет, это была не Земля. Чужая планета чужой солнечной системы.

Шестьдесят часов работала электронная счетная машина, проверяя результаты его вычислений.

Шестьдесят часов человек не выходил из главной штурманской рубки.

Шестьдесят часов Вольт самостоятельно проводил программу торможения, снижая скорость.

«Кассиопея» заканчивала гигантскую спираль, приближаясь к ее центру, к странной голубой планете с круглым, как шайба, кольцом, перпендикулярным плоскости эклиптики.

И все-таки это была планета людей — Земля!

Та, с которой он стартовал тринадцать ракетных лет назад с экипажем из пяти человек и на которую возвращался один с десятилетним сыном.

Земля! Он понял это еще до того, как табулятор выбросил из своей пасти подтверждение — сводку результатов проверки, исписанную длинными столбцами цифр. Понял по волнению, которое испытывал, глядя на голубую планету, по слезам радости, которые не удавалось сдержать и которых он стыдился перед сыном. Понял тем шестым, десятым, черт возьми, чувством, чувством человека, тринадцать лет не видавшего родную планету и тринадцать лет сдерживавшего стремление переложить рули на обратный путь.

У Вольта не могло быть этого десятого чувства. Вольт родился в ракете, видел слишком много разных миров. И не видел одного- Земли. Впрочем, он сам сделал все, чтобы в душе мальчика не могла поселиться тоска по родной, но бесконечно далекой планете. Долгими сутками одиночества, когда только большие астрономические часы, включенные на Земле, говорили о том, что время не остановилось, человек начал рассказывать маленькому сыну сказки. В этих. сказках не было принцев, не было добрых злых волшебников. И все-таки они были прекрасны и поэтичны. В этих сказках жили крошечные, но могущественные частицы со звучными именами — гипероны и мезоны. Частицы дружили и враждовали друг с другом, живя в . мире удивительных законов. А еще он. рассказывал сказки про кометы и далекие звезды.

Сначала ему удавалось придумывать только самые простые истории, да и они давались, пожалуй, не очень легко. Первые сказки больше походили на запутанные до нелепости научно-популярные статьи. И все-таки мальчик слушал отца с широко раскрытыми глазами.

Постепенно истории становились сложнее, охватывая новые и новые области науки. Не раз бывало, что для ответа на вопросы мальчика человеку приходилось просматривать бесконечные фильмокопии, рыться в справочниках. Чтобы облегчить себе работу, он рано познакомил сына с основами высшей математики. И это дало совсем неожиданный результат. Математика, подкрепившая сказку неопровержимостью доказательств, навечно уложила полученные знания в кладовые памяти. А Вольт научился мыслить совершенно иными категориями. Вольт читал сложные математические выводы, как приключения. Он легко постигал те абстрактные образы, над которыми отцу приходилось напрягать мысль. Без видимого усилия усваивал сложнейшие понятия квантовой механики и теории относительности. Правда, за свои способности Вольт заплатил жизнерадостностью. Он редко радовался, еще реже улыбался и, пожалуй, совсем не умел смеяться.

Звякнул табулятор. На металлическую решетку упал бланк с цифрами. Ответ. Человек протянул руку, взял плотную картонную, карточку.

Ошибки в расчетах не было.

— Мы возвращаемся на Землю, Вольт, понимаешь?

Мальчик внимательно посмотрел на отца.

— Ты в этом убедился только сейчас?

— Да, конечно, вот результаты проверки, взгляни.

— А я был убежден, что ты знал об этом и раньше.

— Почему ты так думал?..

Вольт пожал плечами.

— Не знаю, мне так казалось. Мне казалось, что ты с самого начала был уверен в том, что эта планета, с которой вы стартовали…

— Это планета, на которой мы родились. Колыбель человечества.

— Я помню, ты мне рассказывал, что звезда Солнце имеет самую богатую биосферу. И что наиболее пригодна для существования органической жизни планета Земля.

Человеку стали неприятны слова сына, сказанные о Земле. О его Земле, родине, к которой он стремился все эти тяжелые годы.

— Подожди, дружок, а что ты знаешь о Земле вообще?

— Тебя интересуют ее астрономические данные?..

Они замолчали. Человек еще раз проверил скорость, показания контрольных приборов и, словно рассуждая вслух, произнес:

— Пожалуй, можно включать передатчик. Сигнал прибытия. Мы приближаемся к лунной орбите.

— Отец, а почему мы не включили передатчик вчера или десять суток назад? Мы могли бы получить пеленг.

— Нет, слишком велика была скорость «Кассиопеи», нас никто бы не понял. Понимаешь, по той же причине при полете на субсветовой скорости мы не могли пользоваться ни оптическими приборами, ни локаторами. Скорость радиоволн сравнима с нашей, и любая информация искажалась бы до неузнаваемости.

Он помолчал немного и добавил:

— А то, что за тринадцать лет нас не проткнул ни один метеорит, следует, пожалуй, отнести за счет твоей или моей счастливой судьбы.

Он разволновался и про себя отметил, что становится излишне словоохотливым. Но, не удержавшись, добавил:

— Будем считать, твоей.

И тут же пожалел о сказанном.

— А что такое «судьба»?..

Человек не ответил. Он включил передатчик. «ЗЕМЛЯ, ЗЕМЛЯ!» — понесся из контрольного динамика знакомый до боли голос. И сразу вспомнилось, как готовилась эта запись…

Они праздновали Новый год. Первый год, проведенный на борту «Кассиопеи». Ровно в двенадцать Марта неожиданно включила магнитофон. Она приготовила эту передачу сюрпризом. И с тех пор на каждой встрече Нового года после музыки государственных гимнов стран, представители которых были на борту космического корабля, голос Марты повторял:

«ЗЕМЛЯ, ЗЕМЛЯ! ГОВОРИТ «КАССИОПЕЯ», ПЕРВАЯ МЕЖЗВЁЗДНАЯ, СТАРТА ОДНА ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ СЕМЬДЕСЯТ ВТОРОГО ГОДА. МЫ ВОЗВРАЩАЕМСЯ. ПРОСИМ УКАЗАТЬ КАРАНТИННУЮ ОРБИТУ. ЭКИПАЖ КОРАБЛЯ…»

Дальше шло перечисление всех, стартовавших восемнадцатого августа. Это перечисление должно было явиться символом того, что они все вернутся обратно. Но прошел год, и им пришлось стереть с ленты имя Алексея. На его место добавилось, правда, имя Вольта, но ушли Пакстон, Летруа. А сутки назад, когда ему стало совершенно ясно, что они возвращаются на Землю, человек стер имя Марты. Остался только ее голос.

Ему предстояло еще подготовить Вольта к приземлению, к встрече с людьми. И это была задача не из легких.

— Отец, долго мы будем в карантине?

— Думаю, что нет. Без скафандров мы ведь не выходили. А помещение, где мы их надеваем, слишком тщательно облучается, чтобы там осталось хоть что-нибудь живое. И все-таки меры предосторожности принять, конечно, нужно.

Вольт задумчиво перелистывал энциклопедию.

— Нас встретят люди?

— Надеюсь.

— Такие же, как мы? И много?..

Что он мог ответить сыну? За атомные тысячелетия могло произойти все, что угодно.

Может быть, гибель товарищей, а может быть, и посещение мертвых планет заставили его смотреть на будущее совсем не так оптимистично.

Но, заметив пытливый взгляд мальчика, человек заставил себя встряхнуться Земля не должна была повторить ошибок других миров. Их встретят люди лучше, счастливее тех, кто снаряжал в экспедицию этот -корабль, лучше него, лучше Марты, лучше всех погибших… У них может быть другой язык, другие взгляды и понятия…

— Нам придется снова, с самого начала изучить язык людей, перенять их обычаи.

— Зачем, отец? Разве мы не уйдем больше в пространство?

И на этот вопрос не мог он ответить. Как расскажешь тому, кто родился в тесном помещении космического корабля, о бесконечной усталости от полета?

— Не знаю, если нас отпустят.

— Кто может нас не отпустить?

— Люди!

Вольт снова пожал плечами. Этого он не понимал.

Внезапно гулкий рев наполнил помещений корабля. Корабль нырнул в плотные слои атмосферы на участке последнего торможения. Снова возросла перегрузка. Воздух планеты надежно гасил лишнюю скорость. Но это продолжалось недолго. «Кассиопея» вынырнула из воздушного океана и понеслась дальше, огибая Землю по орбите искусственного спутника.

Вторые сутки кружилась «Кассиопея» вокруг планеты. Вторые сутки в эфир непрерывно поступал запрос: «Земля, Земля! Говорит «Кассиопея»…

Планета не отвечала.

Между тем она была обитаема. На разной высоте экран показывал множество искусственных сооружений, выведенных за пределы атмосферы. Несколько раз локатор защиты включал двигатели, чтобы избежать столкновения. Немало хлопот доставило им и странное пылевое кольцо, перпендикулярное плоскости эклиптики. Отраженные им солнечные лучи так нагревали обшивку, что холодильные установки не справлялись со своими обязанностями.

И все-таки Земля не отвечала.

А что если на Земле не осталось людей? Одни машины… Что если Земля повторила судьбу тех мертвых планет? По раз заведенному порядку добывают машины сырье, строят новые автоматы, бессмысленно проделывают тысячи никому не нужных теперь действий.

Может быть, именно поэтому и не отвечает Земля?..

— Ступай готовить планер.

Голос его был сух й отрывист. Вольт вышел. Человек подождал, пока шаги сына стихнут, подошел к стене и открыл тяжелый люк грузового отсека.

В помещении вспыхнул свет. Спустившись по металлическим ступеням, он подошел к длинному, герметически закрытому контейнеру, покрытому изморозью. От металла тянуло холодом. Несколько минут человек стоял молча. Потом поднял голову.

— Мы почти дома, Марта. Вольт, я и ты…

Над дверью зажглась зеленая сигнальная лампа. Сын ждал его в кабине планера.

В носовой части корабля в специальных гнездах плотно сидел «планер приземления» — маленький реактивный самолет, приспособленный к полетам в условиях атмосферы. Оборудованный автономным управлением, планер не раз служил экипажу «Кассиопеи» для вылазок.

Последним на нем вылетал Летруа… Это было на четырнадцатой планете в странной системе двух зеленых солнц. Через два часа после его вылета у них оборвалась связь. А еще восемь часов спустя, переключенный на автоматический привод, планер вернулся…

В нем были пробы воздуха из атмосферы планеты, образцы почв и… записка от Летруа. Он просил не искать его, писал об усталости, о том, что больше он не может…

Марта спрятала записку в своих вещах. И лишь совсем недавно он нашел ее там. Нашел и приложил к бортовому журналу. Хотя и не был уверен в необходимости этого шага.

— Мы возьмем большой контейнер с собой, слышишь?

— Слышу, только зачем?

— Так надо!

— Хорошо.

Двадцать минут спустя «планер приземления» покинул борт «Кассиопеи», впервые унося на себе весь ее экипаж.

Нет, он не хотел верить тому, что на Земле не осталось людей. Пока планер пробивал облачность, человек сидел в кресле, откинувшись, почти отвернувшись от иллюминаторов.

Но вот до поверхности осталось десять тысяч метров. Теперь он весь превратился во внимание.

Нет, люди не смогли изменить лицо планеты до неузнаваемости. Пусть они окружили ее сверкающей короной. Пусть в океанах поднялись новые континенты, а старые раздробились созданными морями и реками. Но это была его планета, его Земля — колыбель человечества.

Люди могли вырасти из нее, освоить новые миры, но не покинуть ее навсегда.

— Ты выбрал площадку?

Человек вздрогнул. Надо садиться. Но куда? Неожиданно он рассердился:

— Мы сядем на место нашего старта. Сядем, если даже придется проломить при этом крышу какого-нибудь завода.

Резкий свист заглушил его слова. Это свистел за бортом плотный, рассекаемый планером воздух. Первый звук, которым встретила планета возвращающихся.

— Приготовься!

Сжав зубы, человек с усилием отжал ручку от себя. Клюнув носом, планер круто пошел на посадку.

Земля!

Ему не пришлось ломать крыши. Повсюду, куда хватал глаз, простиралось ровное зеленое поле.

Они сидели в кабине, ожидая, когда автомат уравняет давление внутри планера с атмосферным. Человек оглянулся на сына. Широко раскрытые глаза мальчика были устремлены вдаль. В них отражалось небо с редкими звездами и край большого сверкающего кольца. Свет от него был настолько ярок, что хотя часы показывали час ночи — самое темное время суток, небо было синим и возле иллюминатора можно было читать, не напрягая зрение. И вдруг человек вспомнил: именно тогда, незадолго перед их стартом, в печати обсуждался чей-то фантастический . проект создания вокруг Земли пылевого кольца — ловушки для солнечных лучей. Свет, а следовательно и тепло за счет отражения от кольца, по расчетам автора, должен был коренным образом изменить климат планеты, растопить арктические льды…

Человек посмотрел вниз. Черная жирная колея лоснилась на яркой граве.

А ведь здесь была тундра… Ему впервые отчетливо вспомнился день отлета, серый туман над бетонированным полем ракетодрома, провожающие, уставшие от ожидания члены экипажа…

Вольт сдвинул колпак и первым спрыгнул на землю. Не удержавшись на ногах, он упал лицом в траву. Хотел подняться, вскочить. Но мягкие зеленые стрелки ласково забрались в ноздри и уши, защекотали, вызывая странное, незнакомое мальчику чувство.

Следовало встать. В растительном покрове планет гнездятся тысячи опасностей. Но вместо этого, он еще плотнее прижимается к земле, загребает руками, точно пытаясь обнять эту странную голубую планету… Одну из многих и такую не похожую на другие.

Еще сидя в кабине, человек услыхал судорожный кашель. Он повернул голову и увидел сына. Вольт смеялся, смеялся неумело, захлебываясь, набрав полные руки терпко пахнущей обыкновенной земной травы. Смеялся, сидя на «опасном растительном покрове планеты»…

Да, здесь право первооткрывателя с самого начала принадлежало Вольту. Он протянул руку и тихо произнес:

— Смотри, папа…

Впереди на невысоком холме темнело сооружение. Они подошли ближе и остановились.

Внутри большого прозрачного куба, на оплавленном куске метеорита, взявшись за руки, стояли пять фигур. Четверо мужчин и одна женщина. Пятеро в одинаковых легких комбинезонах. Женщина стояла в центре группы. Откинув голову назад, она крепко прижалась к плечу высокого человека, устремившего взгляд в небо.

Вольт поднял глаза, чтобы спросить отца, что означает эта группа, но промолчал. Он все понял без слов. Отец стоял неподвижно, глядя куда-то вдаль, и из его глаз текли слезы. Впервые он не стремился скрыть их перед сыном.

Сколько они так стояли?.. Если бы кто-нибудь сказал им, что они стояли молча, оба удивились бы. Разве они молчали? Нет, пожалуй, впервые за все эти годы они вели самый откровенный и нужный им обоим разговор…

Оба не слыхали приближения странного аппарата, напоминающего формой старомодный Дирижабль без гондолы.

Человек обнял сына за плечи и привлек к себе. Сердце его часто билось. Он понимал, что сейчас произойдет то, чего он так ждал и так боялся последние годы одиночества, — встреча с людьми, с землянами.

Часть белой обшивки откинулась, открывая вход в аппарат, и по ступенькам трапа на землю сбежал высокий темноволосый человек в светлом комбинезоне… Обыкновенный человек… Широко улыбаясь смуглым скуластым лицом, землянин смело подошел к пришельцам и, протянув обе руки вперед, молча остановился. Он ждал, что заговорят прилетевшие.

И это нужно было сделать, несмотря на застрявший в горле комок. Сколько раз представлял он себе эту встречу, сколько слов, хороших и важных, придумывал он. А сейчас шагнул вперед и сказал просто:

— Здравствуйте, мы — из первой межзвездной. Старт — август тысяча девятьсот семьдесят второго года. Какое сегодня число?..

В глазах землянина отразилось неподдельное изумление. И, пока человек повторял ту же фразу по-немецки и по-английски, землянин несколько раз перевел глаза на памятник, возле которого они стояли, и обратно.

— Я счастлив, — наконец произнес он,- счастлив, что именно мне поручили встретить вас в карантинном районе. Встретить и передать, что Земля приветствует вернувшихся.

Теплая волна радости залила человека. Землянин говорил чисто на его родном, русском языке.

Тот продолжал:

— Здравствуйте, все! — Он на мгновение бросил взгляд в сторону приземлившегося планёра.

Человек опустил голову.

— Мы все… здесь…

Скорбная складка прорезала лоб незнакомца. Он положил руки на плечи человека и не-, которое время помолчал.

— По прежним законам, — нерешительно, произнес человек, — мы должны были несколько недель находиться в карантине…

Землянин улыбнулся.

— Район приземления весь объявлен карантинным. Десять дней вы не сможете покинуть его.

— Но мы двое суток запрашивали по радио о карантинной орбите. И, только не получив ответа, приземлились. Почему не отвечала Земля?.

— Станции внешней связи никак не могли связаться с вашим кораблем. По-видимому, слишком отличаются наши системы связи. Потому что первую информацию о вас мы получили сразу же после пересечения вами пограничной зоны солнечной системы… Но, — он спохватился, — мы поговорим обо всем подробно, когда вы отдохнете. — И незаметно показал рукой в сторону Вольта. Мальчик едва держался на ногах.

— Хорошо, но у меня есть еще дела здесь на час, полтора.

— Вам нужна помощь?

— Нет!

Может быть, отказ прозвучал слишком резко, потому что землянин удивленно взглянул на него, но потом повернулся, подхватил на руки Вольта и понес его в свой аппарат.

Человек вернулся в планер. Он прямо подошел к длинному металлическому контейнеру, занявшему все свободное место в тесной кабине.

Несколько накидных гаек — и стальная плита, закрывавшая верхнюю часть контейнера, соскользнула вниз.

Лучи солнца, поднявшегося над горизонтом, пробились сквозь иллюминатор и зажгли блики на матовой поверхности металла. В контейнере, в герметическом пластмассовом футляре, лишенном воздуха, лежало скованное морозом тело его жены.

Там, в пространстве, четыре года назад он поклялся, что похоронит ее на родной планете.

На минуту он закрыл глаза, точно стремясь закрепить ее образ в памяти.

И в эту минуту на его плечо легла рука.

Человек резко обернулся.

— Ее нужно взять с собой, — голос землянина звучал тихо, но настойчиво. Человек вздрогнул. Он вез ее, чтобы похоронить, а не отдать для лабораторных исследований.

— Нет! Она останется здесь. Я похороню ее возле памятника. Сам…

Брови землянина сдвинулись. Он подошел ближе и долго рассматривал окаменевшее лицо, поднося к нему какой-то прибор.

— По нашим законам вопрос о предании земле не может быть решен одним человеком.

— Но она заслужила это право. Она умерла четыре года назад.

Землянин посмотрел на человека удивленно, потом, совсем, как Вольт, пожал плечами…

— Это ничего не значит…

Горячая волна гнева захлестнула человека. Он шагнул вперед и встал между пришельцем и контейнером. Так, значит здесь они просто интересный ископаемый материал, не больше. А чувства людей той далекой древности, какой в понимании этого землянина является двадцатый век, теперь просто чужды… Он заговорил с горечью.

— Ничего не значит? А что же «значит», что имеет значение по вашим, новым законам?..

Темные глаза землянина вспыхнули.

— Человек! — на мгновение у него дрогнул голос — И каждый имеет право на жизнь. Поэтому прежде всего надо попытаться вернуть ей потерянное.

Город шумел!

Нет, «шумел» — это, пожалуй, не то слово. Город ликовал!

Люди, встречая их, улыбались. Хотя никто из прохожих не оборачивался, чтобы посмотреть им вслед, никто не останавливался, не упирался любопытным взглядом. И от этого еще сильнее было ощущение, что город просто наполнен хорошими знакомыми.

Когда они неожиданно застывали в изумлении посреди странных улиц, улиц без тротуаров, улиц от берега до берега залитых разноцветной пластмассой, их обходили.

Обходили, уважая, право удивляться тому, что видишь впервые.

Город гудел!

Низко и одновременно звонко, рождая где-то в глубине сильные аккорды. Но это не было шумом моторов бесчисленных автомобилей, звоном трамваев, стуком, скрежетом — голосом металла, работающего на человека.

На улицах городов не было транспорта. Не стрекотали над головой и бесчисленные вертолеты. По городу в разных направлениях ходили люди. И они не мешали друг другу. Всем хватало места, чтобы не толкаться. Не было на улицах и подвижных лент тротуаров. Люди не торопились…

Глубоко под ногами, в километровой толще земли, пролегли грузовые тоннели. Стремительные потоки поездов не вызывали даже ряби на поверхности искусственных водоемов, заросших водорослями и лотосом.

Город пел!

Пел чудесную песню, в которой слились голоса тысяч ветров, играющих в прятки между маяками и башнями. Колоссальные сооружения из эластичной пленки, наполненные легким газом, казались струнами, протянутыми с неба. И голос города — звук — стал неотъемлемой частью его архитектуры.

Когда дождевые тучи по сигналу «бюро погоды» закрывали сияющее кольцо, чтобы притушить блеск дня, исполинские мачты, устремленные на десятки километров вверх, начинали светиться…

Белыми, похожими на рассвет, ночами ветры стихали. И тогда звонче в песне города проступал шелест бесчисленных листьев. Как незримые цимбалы, звенели капли падающей воды, журчали ее струи в фонтанах и водоемах.

Повсюду в самых причудливых сочетаниях с- живым орнаментом проглядывали творения Человеческого гения. Картины и фрески, древняя и новая скульптура. В городе не было музеев. Все, заслуживающее внимания, принадлежало каждому. Искусство вышло на улицы, украсило собой стены и арки, мостовые и площади.

Далеко в прошлое ушло то время, когда из городов люди убрали последние автоматические заводы и машиностроительные комбинаты, а учреждения бытового обслуживания опустили под землю.

Настало время, когда весь город стал большим общим домом. Как и во все века, люди любили свой дом, любили, заботились и украшали его.

Вокруг города шла незримая кольцевая трасса. Каждое утро начиналось со стремительного полета бесшумных воздушных кораблей-гравитопланов. Их двигатели использовали энергию гравитационного поля — поля притяжения. Энергию, о которой люди только начинали мечтать во времена их старта.

Новый вид энергии пришел на смену атомному веку.

Атом отступил, отступил, открыв дорогу новой силе. Точно так же, как в свое время отступили пар и электричество. Так же, как придет время и гравитону сдать свои позиции тому, что сейчас только рождалось в лабораториях и институтах.

И только человек был вечен.

Солнце заливало террасу, прикрытую двойным слоем кварцевого стекла. Люди забыли включить Штору, и воздух в помещении был накален и неподвижен. Лучи солнца дробились и падали на пол сложным узором из света и тени. Перед террасой стояло дерево, его ветви кудрявились листвой прямо над письменным столом. По полу ползла гусеница. Длинные шерстинки на ее теле вспыхивали, попадая в световую прогалинку, и снова гасли до черноты в островках тени. Гусеница подползла к препятствию и стала подниматься вверх. Выше… Выше…

Человек засмеялся, снял ее с ноги и посадил на зеленый лист. Цель ее пути была достигнута.

Человек писал. Стол перед ним был завален листами бумаги, снимками, многочисленными томами бортового журнала.

Приходилось вспоминать. Вписывать в дневники все то, чего он так тщательно избегал эти тринадцать лет и что оказалось самым ценным из всех материалов, привезенных с собой.

Об этом ему сказали люди, встретившие его в Восточном Дворце Космонавтов. Люди в ослепительно белых комбинезонах, с темными лицами и руками, обожженными светом других солнц.

В тот день на фасаде Восточного Дворца вспыхнуло яркими огнями его имя. И на всех языках планеты дикторы общей связи повторили это имя в сочетании со словом: «СЛАВА».

Он тоже получил право носить белый комбинезон. Это означало, что планета гордится им.

Окружающие сделали все, чтобы помочь прилетевшим ориентироваться в новом мире. А это было нелегко. Так много стало вокруг нового, необычного, что, останься один, он неизбежно растерялся бы, замкнулся в прошлом.

Люди Земли приняли его. Приняли как космонавта, как героя. Но, чтобы почувствовать себя равноправным членом нового общества, он должен был многое вспомнить. Вспомнить и честно рассказать людям обо всем, что случилось за эти тринадцать лет. Отдать на их суд свои ошибки, поступки, в которых он сомневался. Только тогда с сознанием выполненного долга он по праву наденет белый комбинезон.

Человек взглянул на часы. Пора было собираться. Сегодня торжественный день, последний раз они с Вольтом едут в Институт Жизни. Едут, чтобы вернуться оттуда втроем.

Он вошел в комнату и остановился у большого стереоэкрана, занимающего почти всю стену. Короткое нажатие руки, и из глубины стекла проступило изображение.

Берег широкой, полноводной реки. Здесь только что прошел дождь, и большие лужи отражали голубое, безоблачное небо. На песчаной дорожке детского городка играли ребята. Вот один из них, стройный белоголовый мальчик с темными очками на глазах, разбежавшись, шлепнул босой ногой по луже. Брызги разлетелись в стороны, и дети засмеялись. Они подбежали к белоголовому мальчику и схватили его за руки.

Человек повернул ручку прибора, чтобы приблизить изображение.

Теперь дети бежали по поляне, яркой от цветущих трав. Впереди со смехом мчались трое: темноволосые мальчик и девочка и еще один мальчик с белой незагорающей кожей и льняными волосами.

Взявшись за руки, ребята бежали, не разбирая дороги, И только белоголовый мальчик высоко вскидывал колени, обегая невидимые препятствия, словно танцуя сложный танец.

Вглядись человек повнимательнее, он заметил бы, что мальчик бежит сложным извилистым путем единственно, чтобы не мять цветы, встречающиеся на его пути. Простые полевые цветы…

Нет, его сын никогда не станет «идеальным космонавтом», безродным космическим бродягой, для которого Земля — одна из планет, служащих базой кораблю. Он родился в ракете, но остался сыном Земли. И кто бы смог отличить его среди этих ребят, родившихся тысячелетием позже.

Пройдет время, он вырастет. И, может быть, станет садовником, чтобы выращивать цветы. Чтобы сделать еще прекраснее эту замечательную голубую планету.

Было уже совсем-совсем пора ехать. Человек погасил экран и, вернувшись на веранду, на минутку задержался у стола. Он перевернул страницу и в знак продолжения работы написал:

«22 СЕНТЯБРЯ 3384 ГОДА. ЗЕМЛЯ…»