Пятница.
Конец трудовой недели.
The hard days night…
Хотя, какое там night — солнце ещё вовсю!
Работа давно осталась где-то там, где тихонько бормочут системные блоки и подмигивают мониторы. Дом — уборка, готовка, стирка — это немного позже. Сын придёт — сам сообразит, что к чему. Чай, не десять лет, четырнадцать в прошлом месяце исполнилось.
Первым делом — больница. Сыну сегодня некогда, тренировка. Значит, сегодня — одна.
С годами это могло бы стать ритуалом, но стало просто потребностью…
Осень-лиса помогала ленивым дворникам, мела хвостом по мостовой. Листья — жёлтые, красные, местами ещё с зеленью. А может, тут вообще нет дворников? По крайней мере — в этот сезон. С началом листопада все дружно уходят в отпуск… Хотя, с другой стороны, это и к лучшему. Красиво. Погода к тому же стоит на загляденье — тепло, солнечно…
Теперь сюда, через двор, по ковру из жёлтых листьев, срезать дорогу.
Потом — налево, ещё раз налево…
Вот и больница, громадное здание, несмотря на недолгий свой век уже здорово обшарпанное снаружи. Правда, внутри — всегда порядок, чистота.
Привычно кивает встречным — врачам, медсёстрам… Все давно уже знают её, да и она всех знает, даже некоторых больных. Не в первый раз тут, не во второй.
Халат, лифт, шестой этаж, коридор, шестьсот четырнадцатая палата, тишина, как всегда…
Присела на стул рядом с кроватью.
Родное лицо, когда-то улыбчивое, теперь — непривычно-спокойное, руки поверх одеяла неподвижны… На медицинские приборы, как там они у них называются, лучше не смотреть.
Смотрела на него. Вспоминала — как разговаривала.
Кто-то сказал, что перед смертью вся жизнь проходит перед глазами…
Не только.
Вся жизнь проходила перед глазами каждое посещение. Вся жизнь — от знакомства и до того самого дня…
Вся жизнь.
Вся.
Негромкая музыка, донёсшаяся как будто из-за стены (а может — из-за окна, с больничного двора?), вывела из задумчивости. Гитара и саксофон начали неспешный диалог друг с другом. Вопрос — ответ, вопрос — ответ… А теперь вместе, переплетая голоса, не мешая — помогая, подсказывая друг другу…
Что-то знакомое, только вот — что? Вместо названия пьесы на память пришли, казалось давно забытые строчки:
Всё слышится там, за спиной: кифара и флейта — дуэтом…
Он сам когда-то написал это стихотворение. И всегда смеялся: это я, мол, о себе! Это ведь я Одиссей, я странник, я скиталец! Профессия такая.
Она продолжала вспоминать — и слова неспешными рыбами послушно всплывали из глубины памяти…
Войной ли, волной ли, виной, иным прихотливым сюжетом нас гонит, нас манит — Бог весть… Швыряйте, досужие, камень! Мы были — мы будем — мы есть — безумцы и странники. Amen!
Командировки иногда были долгими, иногда не очень, но всегда — срочными. День ли на дворе, ночь… Звонок, полчаса на сборы — и в путь. Он никогда не рассказывал — куда, зачем. Только отшучивался, сыпал смешными байками и прибаутками, коих знал великое множество. Говорил: много будешь знать — скоро состаришься, а я не хочу, чтобы ты старилась!
Приезжал весёлый, привозил сувениры, мелочь, пустяк какой-нибудь, дескать — некогда было по магазинам разгуливать! Подбрасывал в воздух визжащего от восторга сына, целовал её, смеялся…
Вот из одной такой командировки его и привезли не домой, а в эту больницу.
Врач тогда сказал: надеяться — можно, но не очень-то рассчитывайте…
Когда это было — вчера?
Год назад?
Десять лет?
Клепсидрою каплют года…
…со всеми вытекающими последствиями, например — надеждой, которая… последней…
…взрослеют деревья и дети…
…особенно дети…
…над скалами мокнет звезда, над миром скитается ветер.
…ветер, да вот ещё некоторые… Тоже всю жизнь так и скитаются…
Где-то он скитается теперь?
Впрочем, она никогда не сетовала на судьбу. Да и сейчас не собиралась. Каждый выбирает по себе — вот и она выбрала в своё время. И не жалеет.
Сменяя снега на дожди, равно — рождества на успенья, проходит неспешная жизнь, вместившись в пределы мгновенья.
Что жизнь проходит, а может быть, уже прошла — не хотелось думать.
Круговорот рождений и смертей…
А он — между тем и другим… Для него время остановилось. Больше не движется. Не надо никуда спешить…
Хотя, кто знает — как это всё для него на самом деле?
И, может быть, это как раз для неё всё остановилось?
Кто-то неслышно вошёл в палату и остановился за спиной, прислушиваясь к её мыслям — отстранённо, без любопытства… Она не обернулась — слёзы.
Воистину, всем — исполать, чей жребий — любить и прощаться! И тем, кому выпало — ждать, и тем, чей удел — возвращаться…
Она не почувствовала. Скорее — угадала прикосновение к плечу. Обернулась, забыв, что минуту назад не хотела, чтобы посторонние видели её плачущей.
Длинный белый халат. Женщина. Незнакомая. Высокая, стройная. Молодая. Или — моложавая? Не понять. Пышные рыжие волосы, уложенные в высокую причёску, удерживает тяжёлая заколка с изображением большеголовой птицы. Глаза цвета неспокойной волны. Голос низкий, чуть хрипловатый — словно из-за моря:
— Он далеко. Но он вернётся. Жди.
Резко повернулась. Вышла.
От неожиданности она не успела ничего спросить. Слёзы не дали вздохнуть, застлали глаза. В голове зазвенело.
Я тоже когда-то вернусь: кружа облетающим садом, безвременья терпкая грусть отравит медлительным ядом и, скатерть листвы расстелив, на твёрдость испробовав оземь, антоновский спелый налив рассыплет мне под ноги Осень…
Сколько она просидела, ничего не видя и не слыша? Способность воспринимать происходящее вернулась не сразу.
Она снова почувствовала прикосновение. Рука, забывшая, что значит двигаться, искала её руку. Нашла. Не сжала, сил не хватило. Просто — прикоснулась. И — шёпот, на пределе слышимости:
— Не плачь! Я вернулся.
Антоновские яблоки гулко раскатились по палате…
Лечащий врач качал головой:
— Счастлив ваш Бог!
А она всё смеялась: не Бог — Богиня!
И удивлялась — как так, не может вспомнить имя, вместе же работаете, ну такая, высокая, рыжеволосая, заколка с изображением совы!
Ну, как — нет такой?
Да ладно, шутите-шутите!
Это — не главное…
Главное — он вернулся.