Возвращение

Пятница.

Конец трудовой недели.

The hard days night…

Хотя, какое там night — солнце ещё вовсю!

Работа давно осталась где-то там, где тихонько бормочут системные блоки и подмигивают мониторы. Дом — уборка, готовка, стирка — это немного позже. Сын придёт — сам сообразит, что к чему. Чай, не десять лет, четырнадцать в прошлом месяце исполнилось.

Первым делом — больница. Сыну сегодня некогда, тренировка. Значит, сегодня — одна.

С годами это могло бы стать ритуалом, но стало просто потребностью…

Осень-лиса помогала ленивым дворникам, мела хвостом по мостовой. Листья — жёлтые, красные, местами ещё с зеленью. А может, тут вообще нет дворников? По крайней мере — в этот сезон. С началом листопада все дружно уходят в отпуск… Хотя, с другой стороны, это и к лучшему. Красиво. Погода к тому же стоит на загляденье — тепло, солнечно…

Теперь сюда, через двор, по ковру из жёлтых листьев, срезать дорогу.

Потом — налево, ещё раз налево…

Вот и больница, громадное здание, несмотря на недолгий свой век уже здорово обшарпанное снаружи. Правда, внутри — всегда порядок, чистота.

Привычно кивает встречным — врачам, медсёстрам… Все давно уже знают её, да и она всех знает, даже некоторых больных. Не в первый раз тут, не во второй.

Халат, лифт, шестой этаж, коридор, шестьсот четырнадцатая палата, тишина, как всегда…

Присела на стул рядом с кроватью.

Родное лицо, когда-то улыбчивое, теперь — непривычно-спокойное, руки поверх одеяла неподвижны… На медицинские приборы, как там они у них называются, лучше не смотреть.

Смотрела на него. Вспоминала — как разговаривала.

Кто-то сказал, что перед смертью вся жизнь проходит перед глазами…

Не только.

Вся жизнь проходила перед глазами каждое посещение. Вся жизнь — от знакомства и до того самого дня…

Вся жизнь.

Вся.

Негромкая музыка, донёсшаяся как будто из-за стены (а может — из-за окна, с больничного двора?), вывела из задумчивости. Гитара и саксофон начали неспешный диалог друг с другом. Вопрос — ответ, вопрос — ответ… А теперь вместе, переплетая голоса, не мешая — помогая, подсказывая друг другу…

Что-то знакомое, только вот — что? Вместо названия пьесы на память пришли, казалось давно забытые строчки:

Он сам когда-то написал это стихотворение. И всегда смеялся: это я, мол, о себе! Это ведь я Одиссей, я странник, я скиталец! Профессия такая.

Она продолжала вспоминать — и слова неспешными рыбами послушно всплывали из глубины памяти…

Командировки иногда были долгими, иногда не очень, но всегда — срочными. День ли на дворе, ночь… Звонок, полчаса на сборы — и в путь. Он никогда не рассказывал — куда, зачем. Только отшучивался, сыпал смешными байками и прибаутками, коих знал великое множество. Говорил: много будешь знать — скоро состаришься, а я не хочу, чтобы ты старилась!

Приезжал весёлый, привозил сувениры, мелочь, пустяк какой-нибудь, дескать — некогда было по магазинам разгуливать! Подбрасывал в воздух визжащего от восторга сына, целовал её, смеялся…

Вот из одной такой командировки его и привезли не домой, а в эту больницу.

Врач тогда сказал: надеяться — можно, но не очень-то рассчитывайте…

Когда это было — вчера?

Год назад?

Десять лет?

…со всеми вытекающими последствиями, например — надеждой, которая… последней…

…особенно дети…

…ветер, да вот ещё некоторые… Тоже всю жизнь так и скитаются…

Где-то он скитается теперь?

Впрочем, она никогда не сетовала на судьбу. Да и сейчас не собиралась. Каждый выбирает по себе — вот и она выбрала в своё время. И не жалеет.

Что жизнь проходит, а может быть, уже прошла — не хотелось думать.

Круговорот рождений и смертей…

А он — между тем и другим… Для него время остановилось. Больше не движется. Не надо никуда спешить…

Хотя, кто знает — как это всё для него на самом деле?

И, может быть, это как раз для неё всё остановилось?

Кто-то неслышно вошёл в палату и остановился за спиной, прислушиваясь к её мыслям — отстранённо, без любопытства… Она не обернулась — слёзы.

Она не почувствовала. Скорее — угадала прикосновение к плечу. Обернулась, забыв, что минуту назад не хотела, чтобы посторонние видели её плачущей.

Длинный белый халат. Женщина. Незнакомая. Высокая, стройная. Молодая. Или — моложавая? Не понять. Пышные рыжие волосы, уложенные в высокую причёску, удерживает тяжёлая заколка с изображением большеголовой птицы. Глаза цвета неспокойной волны. Голос низкий, чуть хрипловатый — словно из-за моря:

— Он далеко. Но он вернётся. Жди.

Резко повернулась. Вышла.

От неожиданности она не успела ничего спросить. Слёзы не дали вздохнуть, застлали глаза. В голове зазвенело.

Сколько она просидела, ничего не видя и не слыша? Способность воспринимать происходящее вернулась не сразу.

Она снова почувствовала прикосновение. Рука, забывшая, что значит двигаться, искала её руку. Нашла. Не сжала, сил не хватило. Просто — прикоснулась. И — шёпот, на пределе слышимости:

— Не плачь! Я вернулся.

Антоновские яблоки гулко раскатились по палате…

Лечащий врач качал головой:

— Счастлив ваш Бог!

А она всё смеялась: не Бог — Богиня!

И удивлялась — как так, не может вспомнить имя, вместе же работаете, ну такая, высокая, рыжеволосая, заколка с изображением совы!

Ну, как — нет такой?

Да ладно, шутите-шутите!

Это — не главное…

Главное — он вернулся.