Возмездие

Акт III

Вечер закутал землю в свой саван, и лес заблестел тысячью огней. Под деревьями собралось несколько сотен человек. Их факелы озаряли лес своим светом. Лица собравшихся были сосредоточенны, никто не произносил ни слова. В центре поляны стояли пять вождей варварских племен и ждали. Там были ишвен Наэвен, юный воин, подающий большие надежды, искусный фехтовальщик и бесподобный наездник; акшан Ирхам с заплетенной в косички бородой, которому удалось объединить под своими знаменами все племена Эзарета; Амон Темный, недоверчивый вождь гуонских племен; семет Шай-Най, человек с ледяной улыбкой, никогда не расстававшийся со своей шпагой, и найан Окоон, почти слепой кочевник, да к тому же, как поговаривали, одержимый духами.

На зов отозвались все. И каждый привел с собой своих лучших людей, элиту своей армии, ибо знал, что время не ждет. И каждый знал того, кто созвал их сюда. Это был не простой человек. Это была легенда. Его называли «Лайшам» — «лев».

— Ну что ж, — прогремел Амон Темный, поднимая глаза к небу. — Мы пришли. Где тот, кто должен привести нас к победе?

Он говорил больше с самим собой, чем с воинами, сидевшими в темноте вокруг него. В девственно-черном небе сверкали тысячи звезд. Пробормотав несколько ругательств, вождь гуонов провел кончиком пальца по обоим лезвиям своего топора. Рукоятью он был воткнут в землю у его ног. Это оружие сразило больше сентаев, чем было воинов на этой поляне. Но и это их не остановило.

Акшан Ирхам медленно покачал головой. Больше двадцати дней шел он со своим войском сюда от дымящихся руин Эзарета. Большинство его солдат потеряли в нем свое имущество и всех своих родных. У них ничего не осталось, кроме надежды. И Ирхаму не терпелось узнать, как же в действительности выглядит эта надежда. Из всех вождей, собравшихся на поляне, он один никогда не видел Лайшама своими глазами. Его предшественник Джадир Хасем погиб в бою несколько недель назад. Перед смертью он заставил его поклясться, что он разыщет легендарного воина. Вот почему Ирхам пришел сюда.

Найан Окоон потянул носом воздух. Он почувствовал какой-то запах. Одного глаза у него не было, второй видел все хуже и хуже, поэтому он различал лишь размытые контуры предметов, лишь приблизительные цвета. Но отличные слух и обоняние компенсировали слабость его зрения. Он мог ощутить присутствие Лайшама задолго до его появления. Приложив руку к уху, кочевник услышал где-то в чаще шорох и догадался, что это люди расступаются, чтобы дать кому-то дорогу. Семет Шай-Най рядом с ним оскалился в своей знаменитой улыбке. Наэвен запустил руку в роскошную шевелюру. По причине, которую он и сам бы не смог объяснить, каждый раз, когда он видел Лайшама, на глаза у него наворачивались слезы.

В лесу стояла полная тишина. Где-то вдалеке ухнула сова. На центр поляны вошли два человека. Один из них был акшаном. Он был одет в простую просторную тунику, перехваченную поясом с серебряной пряжкой, с которого свисала сабля, и держал в руках загадочный предмет, завернутый в черную ткань. Он вспоминал о том, как двадцать пять лет назад пришел к воротам Эзарета. Он думал о своем брате, который, как и многие, пал в бою. Он думал и о том, какая странная штука судьба: как знать, что готовит нам будущее, и мог ли подумать он, простой кочевой торговец, что когда-нибудь жизнь сложится так, что он станет настоящим воином и сегодня вечером окажется тут — он, единственный, кто по-настоящему знал Лайшама.

Его господин шел позади него. Забрало его шлема из черненого железа было опущено. Он никогда не поднимал его. Одна из его рук была обвязана окровавленной тканью. По земле за ним волочился черный, как ночь, плащ. От него веяло чем-то устрашающим, чем-то таким, что мгновенно внушало уважение тем, кто его видел. Поговаривали, что ни одно живое существо не может победить его в поединке. Амон Темный говорил, что способен на это, но и он сам, и Лайшам прекрасно знали, что это ложь. Однажды в пустыне, вооруженный одной лишь шпагой, он убил дюжину сентаев. За последние пятьдесят лет одинокий воин ни разу еще не чувствовал в себе столько сил. Жажда мести, как и прежде, горела у него в крови. Все, кто посмел встать на его пути, поплатились за это жизнью.

Много веков варварские племена каньонов вели беспрестанные междоусобные войны. Семеты против гуонов. Акшаны против найанов. А этому человеку удалось объединить их. Этот человек принес им мир, собрал их под своим знаменем. Для того, чтобы достичь этого, ему потребовалось двадцать лет. Но теперь уже никто не помышлял о том, чтобы выйти из-под его власти. Он был полноправным господином на сотни километров вокруг. Гордые азенатские города: Тагорас, Калахар, Коринф и даже Эрикс, находившийся под властью губернатора Калидана, — пали один за другим, как некогда пал Петран. Теперь настал черед Эзарета. Но он, одинокий воин, лица которого никто никогда не видел, а многие вообще считали призраком, всегда был рядом. И варвары верили в него так, как не верили никогда и ни в кого.

Он остановился в центре поляны.

Не произнеся ни слова, протянул руку к своему слуге-акшану, и тот передал ему то, что держал в руках. Ишвен отдернул ткань, и взорам собравшихся открылся меч с рукоятью из чистого золота и инкрустацией из опала. Ткань, прикрывавшая оружие, упала на землю. Лайшам подошел к затаившим в темноте дыхание воинам и медленно поднял вверх руку с мечом. Потом он обернулся к своим генералам.

— Это, — сказал он хриплым голосом, поворачивая сверкающий под светом звезд клинок, — легендарный меч. Вы все знаете его, и даже те, кто его никогда не видел, слышали о нем. Этот меч убил больше сентаев, чем вы все вместе взятые. Все, включая тебя, Амон Темный. Он принадлежал губернатору Калидану, а от него достался мне.

По рядам воинов пробежал шепот изумления. Все знали, что Калидан погиб, защищая Эрикс. И все знали об ужасном проклятии, наложенном азенатами на собственный город, чтобы тот не достался врагу. Эрикс Мертвый, к которому отныне не осмеливался приближаться никто, кроме безумцев и умалишенных. Меч Калидана!

— Я был в Эриксе, — продолжал Лайшам. — Я видел тело Калидана. Я сразился с его стражниками и победил их. Теперь этот меч принадлежит мне. Он станет символом нашей победы. Имя ему — Возмездие.

Возмездие. Легендарный клинок.

В головах собравшихся одна за другой мелькали картины.

Возмездие. Вечный символ славы азенатов. В руках дикаря.

Лайшам поднял клинок к небу, и варвары стали скандировать его имя: клич этих людей, потрясающих оружием, возносился к небесам, взгляд их был полон ярости, и их вожди, глядя на них, поняли, что они готовы отдать жизнь за этого человека, что перед ним все они — ничто.

Вождь варваров знаком потребовал тишины.

— В этот момент, — сказал он, когда все умолкли, — в этот момент сентаи движутся к Дат-Лахану, грозному бастиону азенатов. По мнению наших разведчиков, они будут там примерно через десять дней.

— Мы это знаем, — ответил Амон Темный.

— Да, — подхватил Наэвен. — Но чего ты от нас хочешь? Пусть с азенатами случится то, что должно случиться, а мы…

— Что мы? — вкрадчивым голосом спросил Лайшам, оборачиваясь к нему. — Что ты собираешься делать, ишвен? Мирно жить в твоей долине? Ты не скроешься там от сентаев.

— Наэвен хочет сказать, — заявил Амон Темный, — что нам ни к чему защищать Дат-Лахан. Город все равно падет, так или иначе.

— Ты так думаешь? — спросил Лайшам.

Гуон пожал плечами.

— Какая разница, как я думаю? Я знаю, что мы все погибнем. Но лично я не собираюсь спасаться бегством от темного племени сентаев.

— И я тоже, — фыркнул Ирхам.

— И мы, — одобрительно сказал Шай-Най.

Лайшам воткнул меч в землю и положил руку на плечо Окоону.

— А ты?

Найан улыбнулся.

— Я знаю, что жжет тебе сердце, — ответил он. — Я знаю, зачем ты все это делаешь. И я пойду за тобой. Что бы ни случилось.

Вождь варваров повернулся спиной к своим генералам.

Поднял глаза к небу.

Двадцать пять лет. Двадцать пять лет ждал он этой минуты.

Не думать. Действовать. Только действовать, не думать о прошлом.

Запахнув плащ, он взял в руку меч и сделал им несколько быстрых выпадов. Несколько секунд в тишине не было слышно ничего, кроме свиста его клинка — яростного свиста, предрекавшего смерть врагам. Воины смотрели на него. Большинству из них уже приходилось видеть его в бою, но демонстрация его искусства всегда производила на зрителей неизгладимое впечатление. Наконец Лайшам подвесил меч себе к поясу.

— Разбейте лагерь, — приказал он, уходя обратно в лес.

Предрассветная тишина.

Сидя на простом треножнике из темного дерева, сестра Наджа глядела на небо из малюсенького окошка своей кельи. На полу лежала простая соломенная циновка, у ног монахини стоял полуразбитый кувшин, наполовину наполненный водой. Наджа приближалась к тому возрасту, в котором женщины больше не могут иметь детей. И сейчас она думала о своем сыне: что он делает в этот момент? Глупый вопрос. Конечно спит, как все молодые в его возрасте. Он спит. Весь город спит.

Прикрыв лицо, Наджа поднялась и вышла из кельи. Зазвонили колокола монастыря. Три удара, еще три удара, еще и еще. Сегодня день покаяния. Каждый год одно и то же: неизменный обряд, который она безропотно сносила, потому что считала, что вина ее неискупима. Каждый год одно и то же. Но на этот раз все было по-другому. Она долго об этом думала. Час настал.

Скоро над водами озера Меланхолии встанет солнце. Опустив голову, Наджа спустилась по ступенькам большой каменной лестницы. Навстречу ей поднимались две другие монахини. Они приветствовали друг друга легким кивком. Здесь никогда не произносилось ни слова, разве что во время некоторых обрядов или если уж без слов было никак не обойтись. Молчание — еще не значит покой, думала Наджа, углубляясь в темные коридоры монастыря.

Вокруг все было серым. Стены, пол — всюду один лишь унылый камень. Когда попадаешь сюда, твоя печаль сливается с печалью этих стен. Однажды ты понимаете, что превратилась в часть своей кельи. У тебя нет больше слез. Тебя больше не преследуют воспоминания о прошедших днях. Но боль не спешит покинуть тебя — она уходит медленно, как уходят из опустевшего дома. И вот наконец остается лишь какое-то оцепенение. Твои воспоминания становятся такими же серыми, как эти стены. Чтобы это понять, нужно много лет провести здесь. Навсегда распрощаться с жизнью.

Сестра Наджа пересекла пустынный зал и стала спускаться по еще одной лестнице. Монастырь был огромен — настоящая крепость, построенная больше пяти веков назад, в уединении которой жило более двухсот монахинь. Тайны монастыря уходили в прошлое, как корни дерева в рыхлую землю. Повсюду были статуи коленопреклоненного Единственного, из ран которого сочилась окаменевшая кровь. Азенаты убили своего бога. Здесь хранили память о нем. А в недрах монастыря, вечно омываемое кровью, билось его сердце, Святое Сердце Скорбящей Матери — высшая реликвия азенатов.

Я видела, как Наджа в одиночестве идет по сырому лабиринту подземных коридоров. Она шла среди луж по узким проходам, под обросшими мхом каменными сводами. В редких полосках солнечного света танцевала пыль. Поравнявшись со мной, она протянула мне руку. Я положила в нее ключ, она сомкнула пальцы. Слова были излишни. Я даже не обернулась, что посмотреть, как она удаляется. Я знала.

Дверь отворилась и снова закрылась. Келья. Сестра Наджа опустилась на маленькую каменную скамеечку и стала ждать. Рядом с ней лежал кожаный хлыст.

Снова зазвонили колокола, и на верхних этажах молча собрались монахини. Настал час молитвы. Но сестры Наджи сегодня утром не будет вместе с другими.

Мы долго ждали так в молчании. Я на своем стуле, она в своей келье. Наконец в конце коридора появилась еще одна фигура.

Эта была Тирцея, служанка.

Она никогда не опаздывала.

Она быстро приблизилась, прошла мимо меня, даже не удостоив меня взглядом. Лицо ее покрывали глубокие морщины, в глазах была невыразимая печаль. Она в молчании подошла к келье и замерла.

Сестра Наджа молча сняла свое серое платье. Вместо груди у нее был ужасающий розовый шрам — воспоминание о прошлом, полном страха и угроз, от которого она хотела отречься. Череп ее был гол.

— Я убила твоего сына, — сказала она.

Она взяла хлыст и начала наносить себе удары по голой спине. В полутьме не было слышно ничего, кроме щелканья хлыста. Она била себя и говорила.

— Я убила твоего сына, — повторяла она. — Чтобы отомстить. Я убила твоего сына, и теперь я не смогу тебе его отдать. Единственный смотрит на меня безжалостным взглядом. Да принесет тебе облегчение моя мука.

Мне не нужна твоя мука, принцесса.

Сколько она могла сказать ей в ответ!

Наджа медленно подняла глаза.

— Я уже не та, что прежде.

«Для меня, — молча ответила та, — ты по-прежнему императрица. Ты та, что убила моего сына».

— Да принесет тебе облегчение моя мука. Я отдаю тебе все, что могу отдать. Я ничто. Я не заслуживаю жалости. Моя жизнь в твоих руках.

Старая служанка почувствовала, как против ее воли к ее глазам подступают слезы. Зачем она приходит сюда? Зачем приходила все эти годы? В память о своем погибшем ребенке? Чтобы увидеть эту женщину, тень этой женщины, чтобы увидеть как та, что была императрицей, беспрестанно бичует себя и шепчет одни и те же слова раскаяния? Зачем ей все это? Ведь она никогда не забудет.

Эта произошло двадцать лет назад.

Императрица сочеталась браком с его величеством Полонием.

Император отбыл на войну, на несколько месяцев оставив жену одну. Потом была беременность. Когда вернулся его величество, родился ребенок. Императрица Аларис вызвала Тирцею в свою комнату. Одну из своих самых верных служанок.

Да, ваше величество?

«Мне сказали, что у тебя родился ребенок, Тирцея. Это правда?»

Да, ваше величество, два дня назад. Как и ребенок вашего величества.

«Да. Так мне и сказали, Тирцея. Теперь слушай. Сейчас же принеси мне этого ребенка, ясно? Сию же минуту. Принеси мне его. Я хочу на него посмотреть».

Желание вашего величества — закон.

Желание вашего величества.

Тирцея принесла госпоже своего ребенка.

Больше она его не видела.

Страшный замысел: ее сына выдали за ребенка императрицы. А потом убили. Так, чтобы все поверили в скоропостижную смерть. Делая вид, что скорбит по сыну, Аларис на несколько недель заперлась в комнате — предварительно отдав своего собственного сына на попечение служанки.

Тирцея прекрасно помнила эти несколько дней, самые странные в ее жизни. Она наедине с незаконнорожденным сыном императрицы и страшные глаза ее мужа. Ее императорское величество осыпала их золотом. Но сломала им жизнь. Через месяц она вызвала супруга к себе в комнату и сообщила ему о своем решении: усыновить чужого ребенка. Например, ребенка служанки. «Какой служанки?» — спросил его величество. «Тирцеи, — ответила Аларис. — Ее муж ишвен (еще одна ложь)».

Полоний Четвертый чуть не лопнул от смеха. Усыновить нечистого ребенка, полуварвара? Да это же просто абсурд. Но ведь уже несколько месяцев молодая императрица упрямо отказывала ему в утолении плотского желания. И он знал, что если он не убьет ее и не возьмет в жены другую, у него не будет наследника. Он мог бы это сделать, но не сделал. Уже тогда поговаривали, что Император утратил мужскую силу. Рассказывали о его чудовищных приступах гнева. «Он говорит, что хочет изуродовать меня, — шептала Аларис. — Он хочет отрезать мне одну грудь».

— Тирцея!

Служанка покачала головой, глядя, как сестра Наджа поднимается со своей скамейки.

Та, что когда-то была императрицей, подошла к решетчатой двери и показала ей свою спину, всю в кровавых ранах. Что она могла сделать? Иногда она представляла, как просунет руки между прутьями решетки, сомкнет пальцы на шее этой женщины и будет давить до тех пор, пока у той не подкосятся ноги, а изо рта не вывалится синий язык. Но она знала, что неспособна на это. Взгляд убийцы горел каким-то странным огнем — смесью любви и отчаяния.

— Тирцея. Мы ведь, наверное, видимся в последний раз?

Старая служанка опустила веки в знак согласия. У нее слегка кружилась голова. От этого мрака. От этой тишины.

— Сентаи уже близко, мы это знаем. Нам не нужно выходить за пределы монастыря, для того чтобы понять это. С нами говорит Голос. Голос Единственного. Тсс. Разве ты не слышишь?

Тирцея покачала головой. Она избегала говорить в присутствии императрицы. Она молчала уже около двадцати лет.

— Послушай, — продолжала худая, бритая наголо монахиня — очень худая и очень уродливая. — Послушай, я хочу поверить тебе тайну. Подойди ко мне. Ближе.

Старая служанка сделала шаг к двери, но в этот момент почувствовала, как руки принцессы хватают ее руки. Она хотела выдернуть их. Она уже собиралась сделать это. Но не сделала.

Сестра Наджа начала говорить.

Оставалось только слушать.

— Довольно! — крикнул Полоний, из всех сил стараясь, чтобы его голос не дрожал.

На лице сенатора Эпидона промелькнула улыбка.

Несмотря на преклонный возраст казалось, что старик в лучшей форме, чем его величество. У него не дрожали руки и не было этого похожего на посмертную маску воскового лица, какое бывает у тяжелобольных.

Снова воцарилось молчание.

Закатные лучи окрашивали стены города в желто-оранжевые цвета.

Опершись совершенно высохшим подбородком на скрещенные пальцы, почтенный сенатор довольно мрачно обрисовал положение дел на фронтах. Несмотря на все усилия, Полонию так и не удалось предотвратить падение Эзарета. Руины некогда славного южного города оказались в руках сентаев. И лишь Единственному известно, что они с ними сотворят.

На лбу Императора выступила испарина. Теперь на пути врага оставался лишь один, последний бастион азенатов — Дат-Лахан. Десяти векам цивилизации, десяти векам процветания мог в один миг прийти конец. Войска Империи были разбиты. Как только эта новость дошла до Дат-Лахана, сотни жителей обратились в бегство. Новый исход — только на этот раз на пути беженцев была непреодолимая преграда в виде Вечных гор.

Полоний велел преследовать беглецов и силой вернуть их в Дат-Лахан — бесполезная мера, которая только увеличила смятение жителей города. Что же теперь будет? Поговаривали, что сентаи уже в нескольких днях пути от города и что им не терпится покончить с ним. На площадях города пророки с искаженными от ужаса лицами выкрикивали свои предсказания, а люди затыкали себе уши. Враг наступал, спастись от него было негде. Конец был близок.

— Восемьдесят тысяч человек, — сказал генерал Леонид, теребя остатки седой бороды. — Это все, что у нас есть, вместе с резервистами.

— Мне нужно сто тысяч солдат, — возразил Император.

Кто-то ударил кулаком по столу, и это был не Император. Все взгляды устремились туда. Человек, только что так бурно выразивший свое негодование, внушал почти болезненный страх не только всем генералам, но и Полонию. Никто из азенатов не мог сравниться с ним во владении оружием. На его совершенно мертвом лице не было ничего живого, кроме двух злых черных шариков. Все знали, что с ним произошло что-то ужасное: двадцать пять лет назад он вернулся из царства мертвых. Монахини Скорбящей Матери вырвали его из объятий вечной ночи, впрыснув ему древнее таинственное снадобье. Тело его продолжало гнить. Но сердце вновь забилось. Он стал не-мертвым. И теперь поговаривали даже, что он метит на место Императора.

— Да, генерал?

Император поднял бровь.

— Генерал Хассн устал, — вздохнул Адамант, сенатор с тонкими чертами лицами, сидевший рядом с ним. — Устал от вашей трусости и ваших уловок. Он считает, что мы должны отправиться навстречу сентаям и разбить их на Высоких Равнинах.

Некоторые из присутствующих кивнули. Адаманта в сенате и в окружении Императора боялись и уважали. Все знали, как честолюбив этот немолодой уже человек. Кроме того (и это было главным), он был верным союзником Раджака Хассна, хоть никто и не знал, какие именно отношения их связывают.

— Глупости, — возразил юный принц с матовой кожей, сидевший справа от Императора. — Мы же знаем, к чему привели подобные маневры в прошлом.

— Боюсь, что не понимаю вашего намека, — вздохнул сенатор. — До сих пор в боях на открытой местности участвовало не более нескольких тысяч человек. Сейчас же речь идет об очень масштабной операции.

— Не более нескольких тысяч? — подхватил генерал Аракс, поглаживая лысый череп. — Калахар защищали тридцать тысяч человек. А Коринф — еще на десять тысяч больше. Вы называете это «не более нескольких тысяч»? Ну и ну!

— Глупости, — машинально повторил старый советник Алкиад.

— Принц прав, — подхватил сенатор Эпидон. — Дат-Лахан окружен двойной крепостной стеной. Здесь, внутри, может быть, у нас еще есть какой-то шанс. Но на Высоких Равнинах враг просто безжалостно перебьет наши войска. Как защитников Петрана.

Раджак Хассн обвел собравшихся презрительным взглядом. Его рот приоткрылся, но он не произнес ни слова. Он повернулся к своему помощнику и что-то прохрипел. Адамант прищурился и кивнул в знак согласия.

— Генерал Раджак Хассн напоминает вам, что отныне императорская гвардия находится под его командованием. Он заявляет, что, если нужно, отправится навстречу сентаям с десятью тысячами воинов. Он спрашивает, желает ли кто-нибудь из сидящих за этим столом ему помешать.

Старик Алкиад горько рассмеялся. Они с Раджаком Хассном ненавидели друг друга. Но советник был теперь слишком слаб и измучен, чтобы вступать с врагом в конфликт. Однако в этот момент принц Орион встретился взглядом с Алкиадом и вскочил на ноги.

— Я, — сказал он. — Я хочу выступить против этой абсурдной затеи.

Император изумленно воззрился на сына и мягко потянул его за рукав туники, призывая сесть. Орион с раздражением высвободился. В его взгляде читалась отчаянная решимость. Он был единственным наследником, с его-то словами станут считаться.

— Мы что, все посходили с ума? Генерал Хассн, я испытываю к вам глубочайшее уважение. Ваша храбрость делает вам честь, и с тех пор, как погиб Калидан, вы, наверное, самый доблестный воин во всей Империи. Но мы знаем, что императорская гвардия не должна покидать Дат-Лахан. Умоляю вас, генерал: вы не должны становиться нашим новым мучеником. Нам нужно объединить все наши силы. Пусть враг сам придет к нам.

— Тем более, что мы кое о чем забыли, — добавил генерал Леонид.

Сидящие за столом притихли.

Леонид откашлялся. Полоний знаком велел ему продолжать.

— О варварах, — сказал он просто.

— О варварах? — повторил Император. — И что же?

— О человеке, которого называют Лайшам.

— Да, да, — сказал Полоний, отмахиваясь рукой от неприятного воспоминания.

— Его армию видели в нескольких днях пути отсюда.

— Может быть. И что с того?

— Мы заслали в их ряды шпиона, — продолжал старик. — Один из его генералов работает на нас.

— Мне это известно, — ответил Император. — К чему вы клоните?

— В их армии более тридцати тысяч человек, ваше величество. Это немало.

— Вы хотите предложить нам… — начал Аракс.

— Заключить с ними союз. Обычный союз, — закончил Леонид. — Лайшам одержал несколько побед над сентаями. Не спорю, мелких побед, но кто за этим столом может похвастаться тем же? Его люди отлично знают местность. Пусть они воюют вместе с нами. Атака ослабит их, но с лишними тридцатью тысячами человек мы победим. Сделаем так, чтобы первый удар они приняли на себя. Эти варвары невероятно тщеславны.

— Как и вы, — парировал Аракс. — С чего вы взяли, что они согласятся?

Леонид улыбнулся.

— Не они согласятся. А мы.

— Не понимаю, — сказал Император.

— Они собираются предложить нам сделку, ваше величество. Так нам сказал наш шпион.

— Наш шпион? — спросил кто-то из сенаторов.

— Тот, кого они называют Амоном Темным. Вождь гуонов.

— Достаточно ли он надежен?

— Надежнее не бывает. Мы купили его.

— Интересно, как это можно купить гуона, — спросил кто-то.

— На самом деле, все очень просто, — фыркнул генерал. — Мы похитили его дочь. Малютка томится в наших застенках. Стоит Амону сделать шаг в сторону, и девчонке конец.

— Великолепно! — вскричал Император.

Принц Орион хотел что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Предательства, подкуп, жестокие казни. Человек, называющий себя его отцом — желчный старик, весь почерневший от злости. И все же он любил его. Пытался любить. Это было нелегко. Конечно, у него была мать, настоящая мать, ласковая монахиня с печальным лицом. Только слишком уж редко он ее видел. Ведь на самом деле он и вовсе не должен был ее видеть.

Сборище идиотов. «Однажды ты взойдешь на трон, Орион. Если согласишься быть мне сыном».

Значит, нужно притворяться.

Юноша закрыл глаза. Генералы продолжали говорить. Постепенно их разговор превратился в еле слышное жужжание. Принц думал о своей матери. Он помнил лишь отдельные эпизоды из своего одинокого детства, лишь несколько одних и тех же лиц. Его крестный отец Аракс. Его наставник старик Алкиад — тот, кто открыл ему правду. Тайные посещения монастыря. Перешептывание в темноте. Бритый череп его матери.

— А вы, ваше высочество?

Принц Орион вздрогнул. У него спрашивали его мнение. Нужно ли заключить союз с варварами? Он не знал. Он видел лицо своей матери. Оно было у него перед глазами. И ее запах: от нее пахло пылью. Какой, наверное, она когда-то была красивой! Какие благородные черты! Советник Алкиад стоял и грозил Раджаку Хассну кулаком. Неужели они это серьезно? Ему снова задали какой-то вопрос.

— Мне кажется, что да, — наугад ответил юноша.

Варвары: сыновья земли. Они всегда жили в ущельях и долинах. Отцы их отцов любовались этими звездами. Потом пришли азенаты. Они прогнали их, рассеяли по миру, поработили. Теперь дети каньонов вернулись. Они жаждали возмездия. Но над их землями нависла новая угроза. Куда страшнее прежней.

Теперь их были тысячи.

На склонах каньонов, между кустами, теснились варварские поселения. Семетские юрты соседствовали с шатрами ишвенов. Гуоны выстроили себе хижины из хвороста. Несколько сотен найанов расположились прямо на земле. Повсюду были видны люди, которые веселились, играли, шумели. Завтра, через десять, максимум через двадцать дней придется вновь идти в бой. Многие из этих людей погибнут. Тела тех, кто сейчас радуется жизни, будут валяться в пыли. Веселые лица будут гнить под солнцем, и ястребы будут терзать их своими острыми клювами. Но сегодня вечером — сегодня вечером жизнь прекрасна.

Тут и там у скал стояли маленькие разнородные группы людей. Воины рассказывали друг другу о своих ратных подвигах. Говорили о чудесных походах, о мифических городах, затерянных среди песков. Вспоминали древние сказания и жадно вглядывались во тьму. Духи ушедших, еле видимые, витали над кострами. Воспоминания. Утраченные возлюбленные. Погибшие семьи. Что ждало этих людей? У них не было будущего. Лишь настоящее, которое неумолимо надвигалось на них. До слуха варваров уже доносилось бряцание оружия. Уже скоро, шептали голоса мертвых. Скоро.

Чуть поодаль, в большом полотняном шатре на холме, в широком обитом кожей кресле сидел Лайшам. Он положил руки на подлокотники и снял повязку, позволяя генералам любоваться плохо зарубцевавшейся раной. Вождь варваров рассказывал свою историю. Наэвен, вождь ишвенов, сидел на земле, поджав ноги. Семет Шай-Най стоял в углу шатра рядом с Ирхамом. Окоон, натянув на лоб повязку с пустой глазницы, встал во входном проеме. Только Амон Темный остался снаружи. Он долго смотрел на освещенные луной облака, потом медленно перевел взгляд на лагерь, на тысячи огней под соседними скалами. Вождь гуонов думал о своей дочери; слова Лайшама долетали до него будто очень издалека и смешивались с его собственными мыслями. Один во тьме, он глядел на бескрайнюю долину и расположившееся у его ног войско.

От города остались одни руины, которые с невероятной быстротой заросли травой. Через три года после гибели Калидана это место стало похоже на лес. Огромные каменные арки, приобретшие со временем загадочный коричневатый оттенок, и повсюду сладковатый запах тлена.

Лайшам подошел к городу по главной дороге. Вокруг него со всех сторон возвышались развалины обрушившихся дворцов. Он не бывал в Эриксе во времена его расцвета, но ему достаточно было закрыть глаза, чтобы представить, как все было: храмы с колоннами, мосты с двойными пролетами — настоящие жемчужины — что осталось от них теперь? Он думал о поверженных гигантах. А еще — о том, каковы были последние мгновения этого города.

За восемь веков своей истории Эрикс Гордый не знал поражения. Его всегда защищали лучшие генералы. Казалось, какое-то мощное заклятие отводит от города опасность и злых людей. И вдруг в один миг, по чьему-то злому умыслу, чары рассеялись.

На третий день Лайшам, нашедший пристанище среди развалин древнего павильона, проснулся от странного шума. По дороге кто-то шел. Какой-то старик. Азенат. Он шел, пригнувшись и поминутно оглядываясь, будто за ним следили. Время от времени он нагибался и что-то ковырял на земле. Он явно искал, чего бы поесть. В течение нескольких минут Лайшам наблюдал за ним. Потом, решив, что тот не опасен, он вышел из своего убежища.

От неожиданности старик подскочил.

Он упал на колени и стал что-то бормотать. Лайшам осторожно подошел к нему, объясняя, что не причинит ему зла. Азенат пал ниц и стал умолять о пощаде. Лайшам поднял его. Старик дрожал всем телом. Все в нем выдавало смертельный страх. «Демоны, — говорил он, указывая на скрытые в дымке спящие холмы. — Демоны».

Лайшам осторожно отвел старика в свое убежище и уверил его, что здесь он будет в безопасности. Тот, казалось, так и не поверил в это, но все же немного успокоился. Мужчины разговорились, и азенат рассказал свою историю. Его звали Навкрат. Сколько ему лет? Он не знает. Кажется, сентаи ушли только вчера.

Навкрат всю жизнь прожил в Эриксе.

Когда азенатские разведчики вернулись в город и сказали, что к нему приближается враг, он заплакал. Губернатор Калидан собрал военный совет. К всеобщему недоумению, он пригласил на него несколько монахинь Скорбящей Матери. В Эриксе находился второй по величине монастырь в Империи. Его монахинь обвиняли в ереси.

Покинув зал совета, Калидан на три дня и три ночи заперся в самой высокой башне своего дворца. Утром четвертого дня он приказал жителям города собраться на главной дороге. За это время по городу, как вышедшие из берегов речки, растеклись самые невероятные слухи. Монахини захватили власть. Калидан собирался бежать из города. Сентаи уже были в городе.

Однако утром четвертого дня жители города все же собрались на главной улице. За всю историю города столько людей никогда не собирались вместе, и никто не знал, что все это значит. Когда на пороге дворца появился Калидан со своим легендарным мечом, весь Эрикс замер. Лицо губернатора казалось восковым. К нему подошли несколько монахинь.

Все думали, что Калидан разразится длинной речью, станет взывать к мужеству своих подданных, раздавать приказы и призывать взяться за оружие всех, кто еще способен его держать.

Но речь его была короткой.

«У сентаев нет самок, — сказал он.

Это чудовища.

Они истязают ради удовольствия.

Когда им надоедает мучить своих жертв, они вспарывают им живот.

Они роняют на их внутренности несколько капель слюны, а потом зашивают им животы.

Через несколько месяцев у их жертв рождается сентайский ребенок. А живот их взрывается».

Над рядами остолбеневших слушателей поднялся ветер.

Люди смотрели по сторонам, не произнося ни слова. Женщины стали рыдать, дети кричать. Мужчины не шевелились. К небу стали подниматься вихри пыли. По рядам собравшихся прокатился лихорадочный гул.

«Мне очень жаль», — прибавил Калидан.

И тут началось безумие.

В мгновение ока на город обрушилась буря.

Мужчины, женщины, дети, — все упали на колени.

Магия дочерей Скорбящей Матери, нечестивая, запрещенная магия, волной нахлынула на Эрикс и его жителей. Большинство людей потеряли сознание в первые же секунды. Остальные почувствовали, как изо всех пор у них вырывается обжигающий дым. Они с ужасом видели, как, обретя форму, этот дым возвращается к ним, чтобы завладеть их телами. И тогда разум покинул их, и они обернулись к своим врагам с жестокими улыбками. Они больше не были азенатами.

Они были сентаями.

Рассказ Лайшама был окончен. Все смотрели на него, разинув рты. Наэвен провел рукой по своим длинным черным волосам. Амон Темный вошел в шатер и встал, скрестив руки. Он ничего не пропустил из рассказа Лайшама.

— Сентаи? — с улыбкой повторил Шай-Най. — Как это?

— Древние легенды, — прошептал Ирхам. — Азенаты привели сентаев с собой. Это расплата за то, что они убили своего бога.

— Я слышал об этом, — сказал Шай-Най. — Но я думал…

— Легенды не врут, — ответил Лайшам. — Навкрат не сошел с ума. Он просто был в ужасе и смятении. Но разум не покинул его.

— Ты хочешь сказать, — фыркнул Ирхам, — что внутри у азенатов живут сентаи? Так?

— В каком-то смысле. Сентаи — это проклятые души азенатов. В священных текстах говорится о восставших из бездн демонах. А ведь именно это слово употребил Навкрат — демоны.

— И что же?

— Мы поговорили еще о многом. Знания азенатов сосредоточены в руках монахинь Скорбящей Матери. В их «Смертоносном евангелии» говорится, что азенаты покинули свой мир более девятисот лет назад из-за странного проклятия. Никто точно не знает, в чем там было дело. Но все азенаты знают: бездны, о которых говорится в «Евангелии», — их бездны. Бездны у них внутри. В них живут сентаи. Они — та их часть, которую прокляли. И в любой момент они могут вырваться наружу.

— Ты хочешь сказать…

— Азенаты пришли на наши земли, потому что спасались бегством. Они убили своего бога и думали, что время сотрет их преступление. Но они ошиблись. Сентаи, как проклятие, следовали за ними по пятам. Нельзя скрыться от себя самого.

Амон Темный медленно кивнул.

— Да, это новость, — заявил Ирхам.

— И это еще не все, — ответил Лайшам.

— Постой, — вмешался Наэвен. — Кое-что в твоем рассказе от меня ускользает.

— Что именно?

— Если сентаи — это проклятые души азенатов, почему сентаи не убьют их? И тогда бы…

— Азенаты нужны сентаям, чтобы размножаться, — ответил Лайшам. — Они рожают им детей. Оказавшись в этом мире, их дети уже более его не покидают.

— Кажется, я начинаю понимать, почему у них нет самок, — тихо сказал Амон.

— Их самки — это азенаты, — ответил вождь варваров. — Монахини просто разбудили дремавших в них сентаев еще до прихода врагов.

— Что это значит?

— Это значит, что, если бы сентаи пришли раньше, они оплодотворили бы азенатов своей слюной, как объяснял Калидан. И из их животов вышли бы новые чудовища. Они бы росли на глазах. Вместо этого они воплотились в них . И вступили в бой с теми сентаями.

— Любопытная теория, — скептически заметил Ирхам. — Но кто сказал, что она верна? Мы столько лет знаем азенатов, что…

— Если ты ведешь с ними торговлю, это не значит, что ты их знаешь. Азенаты и сами себя не знают. В глубине души они знают, откуда взялись сентаи. Но и сами себе не решаются в этом признаться. Как ты думаешь, почему «Евангелие» хранится лишь в монастырях Скорбящей Матери и никто его не читал? Как ты думаешь, почему простого смертного объявляют «воплощением» Единственного? Потому что азенаты боятся, Ирхам. Нет врага страшнее, чем тот, что у тебя внутри.

Все промолчали.

Вожди племен молча переглянулись. Амон Темный машинально нащупал рукоять своего топора, как будто чтобы убедиться, что он рядом и не подведет в нужный момент. Слова Лайшама все еще звучали у них в ушах.

— А теперь, — сказал верховный вождь, — я объясню вам, откуда я знаю, что это правда.

На следующий день мужчины снова пустились в путь.

Навкрат спросил у Лайшама, что тот ищет в Эриксе, и тот ответил так, как отвечал всегда, когда ему задавали этот вопрос: «Что ты ищешь? — Не знаю. Пойму, когда найду».

Они осмотрели развалины города. Азенат держался позади и не переставая говорил. Его рассказ был запутан и полон бесполезных деталей. Но то немногое, что Лайшаму удалось понять, было ужасно. Вся его семья, все его друзья подверглись этому превращению. Их плоть, их кости, их жесты сделались похожими на сентайские — неотличимо похожими. Ну а монахини Скорбящей Матери медленно умирали где-то поодаль. Заклинание, которое они произнесли, отняло у них все жизненные соки. Когда Лайшам спросил у Навкрата, почему тот не покинул Эрикс, тот с болью посмотрел на него.

В тот же вечер в город вошли захватчики.

И начался бой.

Это было ужасное, кровопролитное сражение. Часть азенатов — те, кто не подвергся страшному превращению и не сошел с ума, — взялись за оружие. Но их число было смехотворным. Главным же образом битва была такой, какой и хотели монахини. Брат против брата. Кислота и когти.

Бой длился несколько дней и ночей.

Осаждавшие были более опытны, к тому же они сидели верхом на чудовищных монстрах, появившихся на свет в результате таинственных заклинаний. Но защитники города значительно превосходили их по количеству. Их число постоянно увеличивалось: от тел умирающих азенатов отделялось нечто вроде призраков, которые вновь возвращались в их тела. Они нисколько не боялись смерти. Он сражались так, будто ее не существовало. Они были сентаями.

Почему эти существа бились друг с другом? Навкрат не мог этого толком объяснить. Может быть, оттого, что осаждавшие боялись своих соплеменников? Их в каждый миг становилось все больше и больше, они не знали страха и были необычайно жестоки.

В конце концов враг обратился в бегство и скрылся за холмами. Азенаты, которые к тому времени еще были живы, в слезах смотрели, как те удаляются. Потом они вновь бессильно упали на землю.

На этом рассказ Навкрата заканчивался.

Лайшам положил руку ему на плечо и тут же отдернул ее, будто обжегшись.

В рыданиях старого азената, в глубине его взгляда было что-то пугающее.

В последующие дни он продолжил обследовать окрестности.

В глубине души он знал, что ищет. Он искал Калидана. Он искал знак.

Когда зашел разговор о том, чтобы проникнуть во дворец губернатора, Навкрат дал ему понять, что не сделает больше ни шага. Он сказал, что подождет Лайшама снаружи. «Прекрасно, — ответил тот. — Но если до наступления темноты я не вернусь, считай меня мертвым».

И он растворился в темноте.

Дворец был огромен. Когда он дошел до тронного зала, солнце уже заходило за холмы.

Стояла мертвая тишина.

Разрушенный алтарь, заполненный горьковатой водой бассейн, каменные головы леопардов, которые много веков испускали струи воды, а теперь, расколотые, лежали на полу. Часть потолка рухнула, и через трещины в зал пробивались лучи солнца.

Лайшам подошел ближе.

В глубине зала на троне восседал скелет и глядел на него.

Губернатор Калидан.

Сжав обеими руками меч, он нанес себе смертельный удар: клинок вошел ему в грудь, пробил ее насквозь и вонзился в камень. Но самым ужасным было не это.

Ужаснее всего была его левая рука — странная безобразная конечность гораздо длиннее другой руки. И пальцы уже не были пальцами.

Это были когти.

В мгновение ока Лайшам понял, что произошло. Как и все жители города, он начал превращаться в сентая. И не смог этого вынести. Он убил себя во время превращения, убил чудовище в себе. Даже в смерти он остался победителем.

Повинуясь внезапному порыву, Лайшам протянул руку к мечу. Возмездие! Великолепный, сверкающий клинок. Не меч — легенда с рукоятью из чистого золота.

Он коснулся меча. За его спиной раздался шорох.

Он резко развернулся.

В дверном проеме стоял Навкрат. Но это был уже не Навкрат. Это было… какое-то странное существо с непомерно длинными руками и скорбной обезьяньей улыбкой.

— Шы не дожжен шрохащь мещ, — сказал он.

— Навкрат!

— Мне ощень жажь, — продолжал тот, подходя ближе. — Шакое быфаещ. Я пышалща эшому помешащь, но оно во мне спищ, и я нищефо не моху пощелащь.

«Сентай, — подумал Лайшам. — В нем спит сентай».

По какой-то причине азенат долго сопротивлялся превращению, жил с ним. Но сейчас из-за гнева, или страха, оно снова началось. И теперь Навкрат уже не мог ничего поделать.

Лайшам одним жестом выхватил Возмездие из рук губернатора.

Скелет Калидана зашатался.

— Нет! — крикнуло чудовище, бросаясь на него.

Это был еще не сентай. У него вытянулось лицо, на пальцах появились длинные когти, а на верхушке черепа стали расти длинные черные волосы, но под маской чудовища еще был виден азенат.

— Я не хочу тебя убивать, — объяснил Лайшам, размахивая мечом. — Навкрат! Неужели ты все забыл? Навкрат. Пожалуйста, проснись.

Странное существо заколебалось. Его противник завладел мечом губернатора. Он мог причинить ему зло. Мог, но не причинял. И все время повторял это слово — «Навкрат». Что это значит?

Покачав головой, Лайшам обошел вокруг маленького каменного фонтана и присел на бортик.

— Навкрат, — повторил он.

Где-то в самой глубине у монстра вспыхнула искорка понимания.

Его звали. Его звали по имени.

Что же это такое творится?

Почему у фонтана сидит этот человек?

— Нафкраш?

Странное существо хотело подойти к нему, что-то ему объяснить, ведь оно его знало, и он тоже его знал. Ведь не было же никакого колдовства, правда ведь? Никакого призрака, никакого света — оно просто хотело подойти к нему. Но он, похоже, не понял. Он отскочил назад, и, когда оно подошло ближе, ударил его ногой прямо в лицо, и оно упало в фонтан и стало кричать, и крики его разносились по всему дворцу.

Лайшам тупо смотрел на монстра.

Это существо было Навкратом. А теперь оно умирало.

Почему?

Оно билось в агонии.

Оно кричало и билось в агонии, размахивая длинными руками, как будто тонуло, но воды было так мало, что это казалось невероятным, однако же оно тонуло, и казалось, что вода его обжигает, вода его пугает, а он ничем не может ему помочь, ведь тогда оно, наверное, раздерет его своими когтями.

Это длилось несколько минут.

Затем Лайшам подошел к тому, что еще недавно было Навкратом, и сильным ударом меча разрубил обезображенное тело пополам. Верхняя часть в последний раз содрогнулась и затихла. На лице застыла маска смерти.

Тело губернатора Калидана на троне вновь осело.

Выходит, сентаи смертельно боятся воды. Спасительные воды?

Лайшам поднял меч к темному небу.

На могучем клинке играли закатные лучи.

Возмездие.

Сидя на каменном парапете, принц Орион смотрел на закатное солнце.

Военный совет закончился очень плохо. Старик Алкиад и помощник Раджака Хассна осыпали друг друга оскорблениями и расстались, пожелав друг другу зла. Потом генерал Леонид стал в чем-то обвинять генерала Аракса. В чем именно? Орион не помнил. Император смотрел, как его генералы поносят друг друга последними словами, с ужасом переводя взгляд с одного на другого. Руки его дрожали. В конце концов, благодаря вмешательству сенатора Эпидона, генералы Императора пришли к соглашению: так и быть, они выслушают, что желают им предложить варвары. Ведь у них в руках дочь Амона Темного. Однажды это обстоятельство может оказаться весьма полезным.

На горизонте показались грозовые тучи. Солнце медленно опускалось за линию скал, птицы летали все ниже. Ночью будет гроза. Орион потянулся и слез с парапета. В его покоях была только самая необходимая мебель. Он всегда ненавидел роскошь — возможно, в память о матери, которая жила в монастыре в самой убогой обстановке.

Раскинув руки, юный принц рухнул на кровать. Он думал о битве, которая его ожидает. Думал об уроках фехтования, о взглядах других солдат, об этом странном ощущении, которое преследовало его всегда, а в последние дни особенно. «Я из другого мира». Он думал о дочке гуонского вождя. Думал об Амоне Темном, о том, что чувствует человек, у которого отобрали все и которому еще предстоит сражаться. Он думал о своем отце — о том, кого он никогда не знал и, наверное, уже никогда не узнает.

— Ваше высочество.

Орион рывком поднялся.

Кто-то яростно барабанил ему в дверь.

Натянув вышитый халат, принц бросился открывать. Перед ним стоял слуга. Вид у него был совершенно потерянный.

— Ваше высочество, ваш наставник…

— Алкиад?

Тот кивнул, утирая пот со лба.

— Что Алкиад? Говори!

— Ему грозит опасность, ваше высочество. Он послал меня за вами.

— Где он?

— Идите за мной.

Мужчины вприпрыжку сбежали по широкой каменной лестнице и помчались по коридорам. По дороге они сбивали с ног сенаторов, те оборачивались и осыпали их ругательствами, но бежавшие не слышали этого. Они спустились еще по одной лестнице, пересекли Зал Побед и вышли во внутренний сад. Старый советник Алкиад, державший в руке меч, повернулся к ним. Напротив него стоял Раджак Хассн.

— Учитель! — воскликнул юный принц, хватая старика за рукав.

— Вы будете секундантом, ваше величество, — сказал появившийся из-за дерева сенатор Адамант. — Ваш наставник велел послать за вами.

— Секундантом?

— На дуэли, ваше величество.

— Нет, постойте, — закричал принц, размахивая руками, — он слишком стар, разве вы не видите?

— Замолчи, — прошипел Алкиад. — Этот человек оскорбил меня, принц Орион. На карту поставлена моя честь. И я послал за тобой, чтобы ты помог мне защищаться, а не учил, что мне делать.

— Но, учитель…

— Ну, раз вы здесь, — улыбнулся сенатор, — мы можем начать бой.

— Нет! — закричал юный принц, взглядом ища помощи у собравшихся.

Позади него собралась группка любопытных.

Прежде чем кто-либо успел помешать ему, Раджак Хассн двинулся на своего противника, на ходу обнажая меч. Советник нанес неловкий удар перед собой. Генерал без труда отклонился и быстрым жестом вонзил меч старику в живот. Без единого звука старик упал на колени. На его тунике выступило кровавое пятно.

— Чудовище! — взревел принц, выхватывая меч из руки своего престарелого учителя и занимая позицию. — Защищайся!

Раджак Хассн секунду молча глядел на него. Затем быстрым движением выбил оружие из руки своего противника. Потом, развернувшись спиной, но не сводя с него глаз, пошел вглубь сада. По рядам присутствующих прокатился гул ужаса. Голова генерала была повернута под совершенно немыслимым углом. Помогая себе рукой, Алкиад медленно опустился на землю. Адамант знаком велел зрителям разойтись.

— Вы все будете молчать о том, что видели, — сказал он. — Ибо вы знаете, что иначе произойдет. И его высочество также будет молчать. Закон Империи запрещает дуэли.

Орион смерил сенатора презрительным взглядом и склонился над телом своего учителя.

Люди расходились нехотя, тихо переговариваясь и боязливо поглядывая через плечо. Принц чувствовал, что они боятся. Раджак Хассн метил на императорский трон. Теперь он даже не считал нужным это скрывать. Наверняка очень скоро он перейдет к действиям. И кто тогда осмелится встать у него на пути?

Адамант тоже развернулся и ушел.

Орион почувствовал, как ему на глаза наворачиваются слезы.

Алкиад по-прежнему был в сознании. Обхватив его за плечи, юный принц осторожно оттащил его в сторону. Он был почти уверен, что его отец это видит. Сверху, из одной из своих башен. Но он не станет туда смотреть. Он не доставит ему этого удовольствия.

— Орион…

Принц склонился над умирающим.

— Зачем? — спросил он, вытирая лицо. — Зачем?

— Я был очень стар, — ответил учитель, сплевывая кровь.

— Вы же знали, что он вас убьет.

— Это был единственный выход, — тихо сказал Алкиад с полуулыбкой. — Я… трус, — добавил он. — Падение азенатской Империи… Я… я не хочу его видеть. Я предпочитаю уйти сейчас, по… понимаешь?

Орион глубоко вздохнул. Вокруг было тихо. Ночь медленно разворачивала свой длинный звездный плащ, кусты трепетали от легкого ветерка.

— Орион.

— Да, учитель?

— Уходи. Уезжай, беги из Дат-Лахана. Тебе здесь не место.

— Вы хотите сказать…

Старик схватил своего ученика за руку и сильно сжал ее.

— Если бы ты знал, — прошептал он. — Если бы ты знал. Ты… ты только что сказал «чудовище».

Принц грустно кивнул.

— Мы все чудовища. Все, понимаешь? И пожалуйста, не думай, что я лучше других. Я сделал много того, о чем теперь очень жалею.

— Тсс.

— Нет, нет, послушай: когда Император предложил мне стать твоим наставником, моя жизнь… изменилась. Я почувствовал, что у меня есть шанс…

Старик остановился и закашлялся. Из угла его губ потекла тоненькая темная струйка. Орион нежно вытер ему рот.

— Твоя кожа, — продолжал Алкиад. — Цвет твоей кожи. Орион, в твоих… в твоих жилах течет варварская кровь. Ты знаешь, кто твоя мать. Но твой истинный отец… я всегда думал, что…

— Учитель!

Старик закрыл глаза и перестал шевелиться. Его пальцы, сжимавшие руку юного принца, медленно ослабили хватку. Потом его вдруг передернуло и, собрав последние силы, он попытался сесть.

— А что… что же я? — бормотал он. — Какой участи заслужили м… мы, все мы, приведшие зло на эти земли? Дитя мое, ступай, поговори со своей матерью, ступай… Варварская кровь… Я думаю… я думаю, что убил… Человека, который, возможно, был… я… возможно, был…

— Учитель! Учитель!

— Твоим отцом, — закончил Алкиад из последних сил.

Он вновь закрыл глаза, и голова его упала на бок.

— Ваше величество!

Перед ним стоял стражник с поднятым забралом.

— Ваше величество, с вами желает говорить вестник.

— Вестник?

— Разведчик, ваше величество.

Полоний Четвертый тщетно пытался унять дрожь в руках.

Он повернулся к своему трону и молча уселся на него. После этого, глядя прямо перед собой, он разразился смехом — страшным смехом, в котором не было и намека на радость. Стражник судорожно сглотнул. В последнее время, из-за слухов о заговоре и все более и более удручающих новостей с фронта, его величество, кажется, начал сходить с ума. Поговаривали, что с наступлением темноты Император отправляется в темницы нижней части города и самолично истязает узников. Что, прежде чем прикоснуться к пище, он заставляет пробовать все свои блюда трех разных поваров. Все эти мысли со скоростью молнии пронеслись в голове молодого солдата.

Резко оборвав смех, Император коснулся лба дрожащими пальцами.

— Пусть войдет. А сам уходи.

Стражник повиновался, втайне обрадовавшись.

Двери распахнулись, и вошел человек. Он был одет в пыльные лохмотья. Волосы у него на голове были всклокочены, за спиной болтался рваный плащ. В его взгляде читался сильнейший страх.

— Ваше величество… — начал он.

— Что? — невозмутимо спросил Император.

Разведчик сделал несколько шагов вперед. На вид ему было не более двадцати лет, но за это время он успел побывать в аду. Поле битвы, которое он оставил, было усеяно телами его лучших друзей. Он должен рассказать. Поведать об ужасе и абсурдности этой войны. О выжженных кислотой лицах.

— Ваше величество, наш полк — третий легион, возвращавшийся из Эзарета…

— Был разбит.

— Да, ваше величество.

— Ничего страшного.

Юноша медленно поднял голову.

Ничего страшного? Он подошел еще ближе и опустился на одно колено.

Позади него с шумом захлопнулись двери.

— Ваше величество.

По его щекам текли слезы. Бешеная скачка через равнины. Тела убитых братьев, которые ему пришлось покинуть. Страх и одиночество, которые он испытывал каждый вечер с наступлением темноты.

Опершись на подлокотники своего трона, чуда из нефрита, инкрустированного драгоценными камнями, Император осторожно поднялся и медленно спустился к нему.

— Встань.

Юноша медленно распрямился. Рядом с ним стоял его величество.

— Дай мне оружие.

Вестник посмотрел к себе на пояс, будто не понимая, о чем речь. Да, его меч — совершенно бесполезный — висел у него на поясе. Он вынул его из ножен и протянул своему государю. Тот взвесил его на ладони и замурлыкал что-то, похожее на детскую считалку.

«Пусть Изгнанье нам грозит,

Пусть на Запад путь лежит,

Пусть нам дует ветер в спину

И опасность нам сулит».

Продолжая напевать, в одной руке он зажал рукоять меча, а другую положил на плечо разведчику.

«Сами мы убили бога

Ммм-ммм-ммм-ммм»

— Сами мы убили бога, — повторил он. — Ты веришь в то, что я — воплощение Единственного?

Не зная, что ответить, солдат кивнул.

И вдруг он почувствовал, как острая боль пронзает ему низ живота. Он опустил глаза. Меч Императора насквозь проткнул ему внутренности. Другая его рука по-прежнему покоилась у него на плече.

«За что?» — спрашивал взгляд юного солдата.

Император вытер клинок краем туники и выпустил меч из рук. Разведчик зажал руками разверстую рану и почувствовал, как по его пальцам стекает кровь. Он согнулся пополам, прижимая колени к животу. Его величество ткнул его носком башмака.

— Я болен, — сказал он просто.

И снова вонзил меч в тело. Стон боли.

«Смерть, — подумал Полоний Четвертый. — Чужая смерть — это единственное, что поддерживает во мне жизнь».

У его ног бился в агонии скрючившийся разведчик. На каменных плитах пола ширилось темное пятно. Кровь заливалась в желобки между плитами. Несколько минут Император, как завороженный, стоял и смотрел на это. Потом он перевел взгляд на клинок своего меча, крутанул его перед собой, полюбовался игрой солнечных бликов. В глубине души он мечтал, чтобы все скорее кончилось.

Она не спала.

Она не спала, и когда огромные бронзовые колокола монастыря пробили двенадцать, она почувствовала облегчение. Она отбросила свое тонкое одеяло, встала и заглянула в малюсенькое окошечко на двери кельи. Дат-Лахан спал беспокойным сном. Она это чувствовала. Кое-где пустынные площади были освещены дрожащим светом факелов. Была очень темная ночь, начинался дождь: крупные усталые капли ударялись о камень.

Сестра Наджа вышла из своей кельи.

Она поговорила с Тирцеей, но легче от этого ей не стало. Она надеялась, что исповедь успокоит ее, но она ошиблась. Весь день воспоминания осаждали ее, как крепость. А ведь она всегда стремилась отгородиться от своего прошлого. И теперь, вместо того, чтобы давать успокоение, безмолвие монастыря пугало ее. Никто не мог помешать ее воспоминаниям вернуться.

Вскоре к ней присоединились другие сестры. Это был час молитвы, час прощения и размышления. Монахини шли маленькими шагами, опустив головы и спрятав руки в широких рукавах темных одеяний. Они шли в храм Скорби: помещение, в которое не проникал ни один луч света, созданное для ночных бдений. Двери святилища захлопнулись за сестрой Наджей, а она даже не подняла головы.

Дочери Скорбящей Матери опустились на колени на каменный пол. Каждая знала свое место. Сложив руки, широко раскрыв глаза, они глядели в темноту, будто пытаясь постигнуть ее тайну. Как того требовал обычай, я одна стояла, и никто из них не видел меня. Я была Голосом. Духом Единственного, который плыл по мутным водам смерти и иногда что-то изрекал моими устами. Иногда я видела. Иногда я знала. Но в нашей жизни от этого ничего не менялось. Мы были всего лишь свидетелями.

После нескольких минут абсолютной тишины, одна из старших монахинь начала молиться.

«О, Дух Единственного.

К тебе взываем мы в этот час.

Мы молим тебя за наших сестер из Эрикса, совершивших тягчайший из грехов.

Мы молим тебя за души наших братьев и наших сестер, ставших сентаями.

Мы молим тебя за тех, кто не смог изгнать демона из своей души.

Мы молим тебя за наш город и за наших сестер из Эзарета.

Да постигнет его та судьба, которой ты пожелаешь.

Дай нам мужество молча ждать смерти.

Дай нам мужество быть сильными и даруй нам благодать забвения».

Забвение, подумала сестра Наджа. Забвение, которого она так жаждала.

После этого каждая из монахинь прижала лоб к ледяному полу. Они молились за юные души павших в безвестности на полях брани в попытке защитить города Империи. За жителей Дат-Лахана, которым предстояло вместе со своим городом пережить самые темные часы его истории. За все тех, кто скоро погибнет: да не охватит ужас их души, да примет их Единственный в свою тьму.

А сестра Наджа молилась за своего мужа.

Пыталась молиться. Но это было нелегко.

Она видела себя двадцать лет назад, силилась вспомнить, каким невероятным усилием воли ей удалось заставить себя провести столько лет рядом с этим тираном, последним из бесконечного рода. Он был таким жестоким и таким трусливым. Она вспомнила, какое облегчение испытала, когда узнала, что он отправляется на войну. И о том, в какой ужас впала, когда обнаружила, что беременна. Но потом ее охватило странное чувство бесконечного спокойствия, непоколебимого мужества: что бы ни случилось, ребенок будет жить. Ребенок ишвена.

«О, Дух Единственного.

Даруй всем нашим сестрам благодать твоего присутствия

Чтобы в твоем лоне каждая нашла свой свет

И навсегда подчинилась твоей власти».

Воспоминания.

Ее муж в гневе. «Усыновить ребенка? Ты хочешь усыновить ребенка?»

Она кивнула.

В ответ он расхохотался. И пулей вылетел из комнаты.

Она бросилась за ним. «Я знаю, что ты сделал, чудовище, ничтожество! Все знают, что ты сделал! Думаешь, я еще не поняла, кто ты?»

Он резко остановился и пожал плечами. Он мог бы приказать ее убить.

«Думаешь, кого-то волнует твое мнение?»

Его единственные слова.

Она вернулась в свои покои, натыкаясь на стены.

«О, Дух Единственного.

Даруй каждой из нас

Мир, который жил в твоей душе тогда, когда умерло твое тело

И прости нам наши ошибки».

К ее величайшему изумлению, он согласился.

Но вскоре она поняла, почему. Во-первых, он уже давно утратил свою мужскую силу и способность к зачатию. А ведь ему нужен был сын. Это была единственная возможность переломить ход вещей в свою пользу. Примитивный тактический ход. Очень скоро он стал повсюду таскать его с собой. Она вспоминала, как однажды на заседании сената он потрясал им, как мечом. Его черные волосы, смуглая кожа. Все знали, что Император его усыновил. И пусть теперь умолкнут злые языки, упрекавшие его в бессердечии! Да и все полукровки Дат-Лахана будут теперь на его стороне.

Он оставил ребенка себе.

Ребенок стал его пленником, его заложником.

Он сам выбрал ему имя — Орион, сам нашел ему крестного отца.

Когда тому было всего несколько месяцев, он уже разгуливал рядом с ним. Он отобрал у нее сына.

(А разве можно забыть эти тайные приказы, которые ей удалось перехватить, — убить настоящую мать будущего наследника: к счастью, им не удалось ее отыскать).

Однажды она осознала, что не видела своего сына уже больше двух недель. Однажды она осознала, что уже не знает, любит ли его из-за него самого или из-за воплощенного в нем возмездия. Да и любила ли она его? К своему супругу она испытывала безграничное отвращение. Что-то снедало ее изнутри. Ведь что она сделала? Она подарила Императору наследника, которого иначе у того не могло бы быть. Если бы она сказала Ориону, кто его настоящий отец, и если бы об этом узнал Полоний, он немедленно приказал бы его убить. И она замолчала. Так или иначе, человек, которого, как ей казалось, она любила, погиб в Кастельском ущелье. И теперь у нее не осталось ничего, кроме этого мальчика, который взрослел и смотрел на нее с любовью.

Однажды она поняла, что еще немного, и она сойдет с ума.

Тогда она попыталась умертвить Императора, молясь, чтобы он ее убил. Он нанес ей несколько ударов в грудь. Она была при смерти, но не умерла. Как только к ней вернулись силы, она довершила то, что начал он, исполосовав себе грудь ножом. Потом она вышла из императорского дворца, побежала в ночь и рухнула на ступенях монастыря в надежде, что кто-нибудь найдет ее и вырвет из этого порочного круга. Когда двери наконец распахнулись, она уже потеряла много крови.

С глазами, полными слез, сестра Наджа отворила дверь своей кельи. И поднесла руку ко рту.

Перед ней стоял ее сын. Он подошел, хотел обнять ее. Она осторожно отстранилась, прислонилась к двери и спросила:

— Что ты здесь делаешь?

— Алкиад умер.

В лице сестры Наджи не дрогнул ни один мускул. Старый советник был одним из тех, кто ее предал. Она много лет молилась за него, но не забыла его предательства. Не забыла о том, как он хотел выдать ее гвардейцам Императора, когда она дала ему денег с тем, чтобы он разыскал ишвена. Но он был и тем, кто вернул ей ее сына. И теперь злоба уходила из ее сердца, как армия из города.

— Ты не имеешь права находиться здесь. Если тебя обнаружат…

— Он погиб на дуэли.

— Он был слишком стар для этого.

— Он это знал, матушка.

Сестра Наджа сняла капюшон. От взгляда юного принца ей становилось не по себе.

— Не называй меня так.

— Почему? Ведь ты моя мать.

— Не зови меня так. Прошу тебя.

Орион вздохнул и потер плечо.

— Я… Я долго колебался перед тем, как прийти сюда. Я знаю, что ты не рада этому. Но… Алкиад умер у меня на руках, матушка. И то, что он сказал мне перед смертью, сильно смутило меня.

Монахиня подошла к маленькому окошечку и стала глядеть вдаль.

— Что он тебе сказал?

Принц приблизился и положил ей руки на бедра. Сестра Наджа вздрогнула, но не обернулась.

— Он велел мне бежать из Дат-Лахана.

— Не стану с этим спорить.

— Он сказал, что мы все чудовища, — продолжал Орион. Потом, видя, что его мать не отвечает, добавил:

— Он сказал, что убил человека, и что этот человек, возможно, был моим отцом.

Наджа по одной убрала руки принца со своих бедер.

— Уходи, — еле слышно сказала она. — Умоляю тебя.

— Матушка!

— Заклинаю тебя, Орион. Оставь меня. Мне нужно побыть одной.

В течение нескольких мгновений юноша глядел на ее худую фигуру в сером одеянии. Она была единственным существом, которому он доверял. Он знал, что она любит его. Он это чувствовал. Но он также чувствовал и то, что она ему ничего не скажет. «Она знает, кто мой отец», — подумал он.

Он резко развернулся и вышел из кельи. Сестра Наджа долго стояла неподвижно и слушала, как замирает эхо его шагов. Когда все вновь погрузилось в безмолвие, она соскользнула по стене и рухнула на колени.

Через десять дней войска Лайшама вошли в Дат-Лахан.

Их кони поднимали в лучах рассвета облака пыли.

Варвары.

Новость мгновенно распространилась по всей столице, и зазвонили колокола монастыря. Варвары — тридцать тысяч человек, одетых в кожу и сталь, с таинственным вождем во главе, лица которого никто никогда не видел. Тридцать тысяч человек из пяти племен. Гордые гуоны со своими презрительными лучниками. Невозмутимые найаны — главным образом пехотинцы. Акшаны с осадными машинами, чистокровными скакунами и кривыми саблями. Мускулистые ишвены с обнаженными торсами и развевающимися по ветру волосами. Семеты с раскосыми глазами и свисающими с пояса сверкающими клинками.

А вперед всех — Лайшам — как говорили, самый великий военачальник за всю историю Империи.

Лайшам, за которого любой из его воинов, не задумываясь, отдал бы жизнь.

Одинокая фигура на фоне толпы.

Он был спасителем, последним защитником от сентайских захватчиков. Единственным, которого они еще не победили.

Сгрудившись на внешней городской стене, азенаты смотрели, как приближается тот, кто пришел, чтобы их спасти. Там был и Император в окружении своих генералов и толпы сенаторов. Рядом с ним стоял Раджак Хассн, сжав зубы и держа руку на своей палице. Все затаили дыхание.

Лайшам остановился у Больших Южных ворот. Его генералы держались на почтительном расстоянии. Полоний наклонился к генералу Леониду и указал подбородком на небольшую группу воинов.

— Это тот самый гуонский вождь, о котором мы говорили?

— Да, ваше величество.

Император тяжело вздохнул. Раджак Хассн опустил забрало на шлеме. Несколько дней назад он убил человека, и преступление это осталось безнаказанным. Отныне никто не смел ему перечить. Ненависть смешалась в его крови с мертвым семенем, превратившим его в чудовище.

Лайшам.

Он узнал его в тот же миг. И теперь ничто больше не имело значения.

Император махнул рукой герольдам, и они затрубили в трубы. В сопровождении своей свиты его величество взошел на каменный балкон, нависавший над воротами. Прекратившийся утром дождь опять висел в воздухе.

— Смотрите!

Оставшись один перед Большими воротами, Лайшам медленно вынул из ножен меч. Глаза азенатов округлились от ужаса.

— Это Возмездие! — громовым голосом крикнул вождь варваров. — Я нашел его в Эриксе. Он был воткнут в тело вашего губернатора. Если вы не хотите, чтобы вас постигла та же участь, советую вам впустить нас.

Император повернулся к своим генералам.

— Он был там?

— Какое нам дело? — процедил Аракс. — Сделайте, что он говорит, и посмотрим, чего он хочет.

— Только его войска пусть останутся снаружи, — посоветовал Леонид.

— Отец!

Полоний обернулся. К нему вприпрыжку бежал принц Орион.

— Я опоздал?

Император пальцем указал на одинокого всадника.

— Вот наш… гм… так сказать, спаситель. Сейчас мы его впустим вместе с его войсками.

— Простите, ваше величество? — поперхнулся Аракс.

— Вы хорошо меня слышали, генерал. Мы с вами, да и все остальные, прекрасно знаем, что так или иначе , нам придется их впустить. Так к чему терять время?

— Но ведь, — начал один из сенаторов, — реакция нашего народа…

— Извините меня, — перебил его Адамант. — Генерал согласен с его величеством. Он советует открыть все ворота.

Сенатор хотел что-то ответить, но у него по спине побежали мурашки, когда к нему повернулся Раджак Хассн.

— Ну что ж, — процедил он.

Император снова вздохнул и приказал впустить варварские войска. Генерал Аракс надулся и скрестил руки, но Полоний не обратил на него внимания. Он хотел показать, что последнее слово в любой ситуации за ним. Даже если все видели, что это не так.

— Ваше величество, — прошептал генерал Аракс. — Если позволите…

— Уйдите с глаз моих, — отрезал Император. — Приказы тут отдаю я. Или вы об этом забыли? Может быть, вы все об этом забыли? — спросил он, стараясь не глядеть на присутствующих.

По его приказу стражники потянули за массивные цепи, и ворота Дат-Лахана распахнулись. Лайшам обернулся, и пять лейтенантов двинулись вперед. После них зашевелилось и все его войско — странное извивающееся существо, одетое в металл и присыпанное пылью.

По другую сторону двойной крепостной стены варваров ждала огромная толпа, стоявшая по обеим сторонам дороги. Для сдерживания толпы сюда были отправлены гвардейцы, но люди и без того вели себя чрезвычайно тихо и спокойно.

Спустившись со стены, его величество Полоний Четвертый в сопровождении отряда солдат и нескольких генералов вышел навстречу варварскому вождю. Лайшам смотрел, как он приближается, не сходя с лошади. Он вложил Возмездие назад в ножны и сейчас обеими руками сжимал поводья.

— От имени моего города добро пожаловать, — объявил Император.

Варвар не ответил, лишь продолжал пристально смотреть на него.

— Нам нужно поговорить, — продолжал государь.

Он развернулся и знаком приказал слугам принести портшез. Затем, вновь оборачиваясь к гостю, сказал:

— Мы разместим ваши войска в нижней части города. Мы нарочно освободили склады, и я думаю…

— Склады? — повторил Лайшам. — Мои люди нуждаются в отдыхе и здоровой пище.

— Мы сделаем все, что в наших силах, — рискнул вставить генерал Леонид. — Не волнуйтесь.

— Я никогда не волнуюсь, — ответил Лайшам, отпуская поводья.

Часом позже Лайшам был уже в Зале Славы, в самом сердце Апитолия. Император хотел, чтобы при их разговоре присутствовали генералы, но его гость был против.

— Ведь моих же людей со мной нет, — заявил он. — Разве не вы хозяин Дат-Лахана?

Полонию пришлось уступить. Когда-то раньше он был уверенным в себе человеком. Но за долгие годы пребывания у власти от его самодовольства не осталось и следа. Заговоры, козни, интриги. Его былая самоуверенность с годами уступила место почти болезненной недоверчивости. А теперь даже остатки уверенности в себе грозили его покинуть. Его сердце билось слишком сильно. В голосе этого человека было что-то такое, от чего ему становилось не по себе. Почему, например, он не желает снять шлем?

И вот они остались наедине и встали на разных концах большого мраморного стола.

Лайшам в кое-как сделанных доспехах и с мечом на плече, нависал над столом как гора. Бесстрашный воин в полном вооружении. «А ведь ничто не мешает ему убить меня, — подумал Полоний, поправляя на голове венец, — а я даже не успею позвать на помощь…».

— Я слышал о ваших подвигах, — слащаво начал Император.

— В этом нет ничего удивительного, — ответил вождь варваров. — Я единственный человек в Империи, способный дать отпор сентаям.

— Единственный человек…

— Ваши войска были разбиты, — продолжал Лайшам. — Ваши гордые города пали один за другим. Петран. Эрикс. Эзарет.

— Я знаю. Не надо мне это повторять.

— Я только перечисляю факты, — ответил Лайшам. — Я здесь, потому что моя армия — единственный шанс Дат-Лахана и всей Империи. Ваши генералы знают это, и вы тоже.

— Чего вы хотите? — спросил Император. — Золота?

— Я еще не закончил, — отрезал Лайшам таким тоном, что Император невольно попятился. — Вы, азенаты… Вы настолько уверены в своем могуществе, что забываете о главном. Ведь это вы привели сентаев на наши земли.

— Что вы имеете в виду?

Лайшам положил руку на спинку кресла.

— Вы знаете правду не хуже меня. В глубине души вы все это знаете.

Император пожал плечами и повернулся к гостю спиной.

— Эти древние легенды…

Он не договорил. В полушаге от него о стену с грохотом ударилось и раскололось кресло. Лайшам подошел к нему с пустыми руками.

— Что вы делаете? — спросил монарх, съежившись.

Прежде чем он успел сказать что-то еще, тот схватил его за плечи и, без малейшего усилия подняв над землей, прижал его к стене.

— Молчи, — сказал вождь варваров из-за забрала. — Кто разрешил тебе перечить мне? Ты ничто. От твоих городов остались одни развалины. Твои воины за стенами города умирают от страха, а к столице вплотную подошел враг. Если я не помогу тебе, сентаи разрушат твой мир.

— По какому праву…

Вместо ответа варвар лишь сильнее впился пальцами ему в плечи.

— Ты ведь знаешь, кто я, верно?

Император еле заметно помотал головой.

— Что… Что вам нужно?

Лайшам горько рассмеялся и ослабил хватку.

Полоний соскользнул по стене на пол и закричал.

— Стража!

Двери распахнулись, и в комнату вбежали четыре вооруженных человека.

Лайшам обнажил Возмездие и спокойно направился им навстречу.

— Постойте! — крикнул Император.

В этот момент в зал вбежали генерал Леонид и принц Орион.

— Что тут происходит? — спросил старый воин.

— Спросите у вашего государя, — ответил Лайшам, по-прежнему держа меч в вытянутой руке. — Только попробуйте пошевелиться, и я отправлю вас на свидание к вашим предкам.

— Ничего, — сказал Полоний стражникам. — Ничего страшного.

Солдаты осторожно опустили мечи. Варвар также убрал оружие в ножны.

— Вы остались таким же трусом, — сказал он, обращаясь к Императору.

— Какое… какое право вы имеете… — вспылил юный принц.

Лайшам оглядел его с головы до ног. Орион поднес руку к мечу.

— Ты умрешь еще до того, как успеешь пошевелиться, — бросил варвар.

Принц хотел что-то ответить, но Император знаком приказал ему молчать.

— Довольно! Мы… Мы можем спокойно договориться.

— Разумеется, — ответил Лайшам, возвращаясь к столу.

Проходя мимо Императора, он поднял забрало на шлеме.

Полоний Четвертый побледнел и еле подавил крик изумления.

— Мне нужны десять тысяч женщин для моих воинов, — четко выговорил вождь варваров. — Десять тысяч девственниц на выданье. Ни одной меньше. Если до полуночи их у меня не будет, если они не будут стоять на Большой Эспланаде, мы уйдем. И пусть с вами случится то, что случится.

С этими словами он спокойно направился к выходу.

— Уйдете? — спросил Леонид. — Но куда?

— Сентаи не пойдут за нами на край света, — ответил варвар, удаляясь. — Это ведь не мы их породили.

Лайшам ехал по городу.

В сопровождении своего верного слуги и вождя найанов он двигался к площади Бойни. Шел проливной дождь, и настроение у троих воинов было самое мрачное. Их лошади пригибали головы, пытаясь спастись от дождя.

— Сколько времени? — спросил Окоон, поднимая глаза к небу.

— Два дня, — ответил Лайшам. — Может быть, три.

— Да хранит нас Великий Дух.

— Мы победим, — ответил слуга из-под шерстяного капюшона.

— Я рад, что ты так в нас веришь, Салим.

Город вокруг них спал, будто впав в оцепенение. Укрывшись в своих уютных домах, жители Дат-Лахана ждали. Мужчины тупо смотрели перед собой. Многие из их братьев, сыновей, кузенов уже отправились на войну. Большинство из них не вернулись. И теперь, когда настал их черед, их охватил страх — страх глубинный, из тех, с которыми невозможно бороться. Ну а женщины глядели на улицу. Им тоже было не по себе.

Сегодня утром варвары вошли в Дат-Лахан. Хорошо это или плохо? Трудно сказать. Кое-кто говорил, что в них единственный шанс Империи. Но разве это не бандиты и грабители, не бессовестные разбойники? Будущее покажет.

На площади Бойни Лайшам спешился и несколько мгновений не шевелился.

Два его товарища хранили полнейшее молчание.

Вождь варваров двинулся вперед прямо под дождем и остановился посреди площади.

Как все изменилось.

Он наклонился, потрогал кончиками пальцев землю, распрямился, посмотрел на своих друзей.

Резким движением он обнажил Возмездие и сделал несколько выпадов. Он был похож на сражающегося с самим собой призрака. Он сделал еще несколько выпадов, увернулся от воображаемого удара и отскочил в сторону. Затем он взобрался в седло, по-прежнему сжимая меч в руке.

Окоон, который пытался следить за ним взглядом, видел только движущееся пятно. Вот уже десять лет он следовал за Лайшамом — львом пустыни. Десять лет скакал рядом с ним. Он одним из первых вступил в его армию, и таинственный всадник, казалось, был к нему особенно привязан.

— Ты мне кое-кого напоминаешь, — часто повторял он.

Найан ничего не отвечал.

Однажды во время одного из боев с сентаями Лайшам спас ему жизнь. Окоон потерял глаз, но поклялся следовать, как тень, за вождем варваров, что бы ни случилось. Какая-то неведомая сила заставила его сделать это. Он почувствовал ее в первую же секунду: как будто это решение принимал не он, а спрятавшийся в нем совсем другой человек. Человек со своими воспоминаниями, страхами и надеждами. Человек, который очень хорошо знал Лайшама. Некоторые говорили, что найан сошел с ума. Но ни его, ни вождя варваров это нисколько не заботило. Между ними образовалась нерушимая связь.

Трое мужчин снова пустились в путь.

Вскоре они остановились перед богатой виллой в верхней части города.

Окоон и Лайшам спешились.

Хозяин виллы, молодой сенатор по имени Алавр, открыл им дверь и остолбенел. Воин в шлеме с опущенным забралом и мечом в руке. Кочевник с перевязанным глазом и лицом разбойника. Пузатый акшан с полуседой бородой. Он хотел тотчас же захлопнуть дверь, но один из воинов придержал ее ногой.

— Я ищу некоего Андрония, — заявил Лайшам.

— Я уже был здесь, — пробормотал Окоон.

— Святое Сердце, но кто вы такие? — ответил молодой человек.

— Ты его сын?

Кивок.

— Я могу его видеть? Мы с ним старые друзья.

— Друзья? Не такие уж, видно, близкие. Мой отец умер более десяти лет назад.

Лайшам секунду помолчал.

— Умер?

— Он был уже немолод, — объяснил юноша. — Вы говорите, вы его знали? Но как ваше имя? Если бы вы соблаговолили снять шлем…

— Ваш отец спас мне жизнь, — просто сказал Лайшам.

Больше он ничего не прибавил. Он повернулся спиной к недоумевающему юноше и вместе с двумя спутниками удалился.

Найан схватил его за руку.

— Он явно тебя помнит, — сказал он. — Но в тот вечер…

— Что?

— Я уже был здесь, — объяснил найан. — Давно.

Вождь варваров ничего не ответил.

Окоона часто посещали подобные видения. Найан был одержим духами. Иногда его устами говорил кто-то из мертвых. В этом не было ничего печального или пугающего. Совсем наоборот. Но сейчас делать им здесь было больше нечего.

В тот момент, когда они садились в седло, на возвышавшуюся над городом террасу Апитолия вышел Амон Темный, вождь гуонов. Император и генерал Леонид ждали его в густых зарослях. Полоний самолично приказал засадить это место редкими растениями в ту эпоху, когда казна Дат-Лахана еще не оскудела от долгой войны. Взору открывался восхитительный вид: с террасы был виден Золотой Мост и изрешеченные дождевыми каплями воды озера Меланхолии. Гигантский орел — герб Империи — защищал посетителей своими распростертыми крыльями.

Принц Орион, которого не пригласили на тайную встречу, спрятался за стеной кипарисов. Он был в крайнем возбуждении. Несколько дней назад Раджак Хассн и его сообщники, среди которых были и сенаторы, устроили заговор с целью захватить власть. Ему несколько раз удавалось подслушать их разговоры, перехватить смущенные взгляды. Император ничего не замечал или не хотел замечать. Но он, юный Орион, который был бельмом на глазу у заговорщиков, чувствовал, что жизнь их обоих в великой опасности. Человек, который называл себя его отцом, отказывался его слушать. А ведь время не ждет. Армия варваров вошла в город. Изменится ли от этого что-нибудь? Принц надеялся застать врасплох Раджака и Адаманта. Но вместо них пришел Полоний. Полоний и Леонид. Бок о бок, государь в длинном белом платье, перехваченном поясом с серебряной пряжкой, с двумя золотыми браслетами на запястьях и генерал в военной форме, кольчуге с гербом.

Амон Темный выступил вперед. У него на поясе висел его боевой топор, а темные волосы были собраны на затылке в кичку. Его глаза блестели почти черной синевой. На нем была туника и кожаная куртка.

— Вы все-таки пришли, — сказал Леонид, кланяясь. — Это хорошо.

— Что вам нужно?

— Что нам нужно? — улыбнулся генерал. — Бросьте, вы и сами прекрасно знаете. Нам нужна ваша помощь.

— Кажется, мы для этого и встретились.

Старик вздохнул и вместо ответа сделал слабый жест рукой.

— Ваш военачальник, этот…

— Лайшам.

— Да, — продолжал Леонид, — он предложил нашему государю бесчестную сделку.

— Десять тысяч девственниц на выданье.

— Он сказал вам. Амон. Поймите, что мы не можем выполнить это условие.

— Чего вы хотите от меня?

Леонид на мгновенье прикрыл глаза и стал глядеть вдаль.

— Видите ли, — начал он, — ваша дочь находится в одной из наших тюрем.

В глазах гуона блеснул огонь. Император увидел это. Он сделал несколько шагов в сторону и, не сводя глаз с Амона, захватил пальцами стебелек папоротника.

— Мы обращаемся с ней точно так же, как и с другими узницами, — покашливая, сказал он. — Вам понравится, если мы отдадим ее проходящей армии? Нет. Поэтому мы взываем к вашему здравому смыслу.

— Мы ведь говорили вам об этом несколько недель назад, — продолжал Леонид. — Помните, к вам приходил гонец? Убедите вашего начальника отказаться от этой сделки, и мы вернем вам вашу дочь.

Амон Темный хотел улыбнуться, но не находил в себе сил. Он всегда ненавидел азенатов всеми фибрами души, и стал ненавидеть еще больше, когда узнал, кто они такие на самом деле. Азенаты пришли, чтобы похитить сокровища Архана. В них жило зло, Великий Дух отверг их.

— А если я откажусь?

Генерал Леонид поднял бровь.

— Боюсь, вы не вполне поняли, — сказал он. — У нас ваша дочь. Мы вольны сделать с ней все, что пожелаем.

— Разумеется, — подхватил Император, — ни вы, ни мы не желаем ей зла. Но мы вынуждены смотреть правде в глаза, и…

Он не договорил.

Положив руку на рукоять топора, гуонский вождь уходил прочь.

Император повернулся к своему генералу.

— Что он делает?

— Не знаю, ваше величество. Он уходит.

— Задержите его.

Леонид кивнул и бросился вдогонку за варваром. Тот шел решительным шагом. В его сердце поселилось чувство, которого ни Императору, ни его генералам было не понять — абсолютная и безусловная преданность.

— Подождите! — крикнул семенивший сзади генерал.

Амон темный закрыл глаза. Он подождал, пока азенат поравняется с ним, и обернулся. Мощным ударом кулака он повалил его на землю. Леонид со стоном схватился за челюсть и попытался отползти в сторону на четвереньках. Вождь гуонов выхватил топор, сел на своего противника верхом и, прежде чем кто-либо успел понять, что происходит, вытянул вперед руку и прижал его к земле.

— Где моя дочь? — спросил он. — В какой тюрьме?

— Вы… Вы совершаете большую ошибку, — прохрипел азенат.

Вместо ответа гуон нанес ему удар топором. Кровь брызнула фонтаном, генерал закричал. Его рука лежала рядом с ним на земле, но он не мог в это поверить. В этот момент подоспели стражники, которые все это видели. Но они не решались вмешаться, поскольку у них не было метательного оружия. А старик Леонид все кричал и кричал.

Амон Темный схватил его за другую руку.

— В какой тюрьме? — повторил он.

— В… В темнице Золотого Моста, — простонал генерал.

Вождь гуонов распрямился и поднял азената в воздух. Размахивая перед оцепеневшими стражниками окровавленной культей, старик плакал, как ребенок. Кое-кто из стражников обнажил мечи. Остолбеневший Император смотрел на все это, не понимая. К нему во весь дух несся принц Орион.

— Нужно… — начал он.

Но закончить фразу он не успел. Пока не подоспела подмога, Амон Темный поднял генерала с земли и метнул его в стражников. Двое из них упали навзничь. Третьего гуон обезглавил ударом топора. Оставалось трое, не считая корчащегося на земле Леонида.

— Будь ты проклят, — прохрипел он между двумя всхлипами. — Будь ты проклят!

Гуон ударил его ногой в лицо. Раздался ужасающий хруст.

— Отец! — в ужасе вскричал юный принц.

— Убейте этого пса, — приказал Полоний бесцветным голосом.

Амон Темный пригнулся, и его топор, со свистом рассекая воздух, чуть не убил первого солдата. Два других бросились на него. Гуон уклонился от первого удара, схватил нападавшего за руку и с размаху кинул его в стену. Потом он отбил удар меча и отрубил руку другому противнику. Третий погиб, не успев нанести ни одного удара: ему в грудь вонзился кинжал, и, размахивая руками, он упал навзничь.

— Стра-а-ажа! — завопил Император.

Ни теряя ни секунды, Амон бросился к Залу Побед.

А в это время Раджак Хассн выходил на арену под одобрительные крики сенаторов. Рядом с ним шествовал Адамант, и у генерала было ощущение, будто он вернулся на сорок лет назад, во времена начала своей карьеры гладиатора. Но на этот раз он вышел на арену, не чтобы сражаться. Он пришел сюда, чтобы поставить город на колени. И убить Лайшама.

С тех пор, как Полоний назначил его генералом, Хассн лишь изредка удостаивал слуг народа своим присутствием. А теперь они собрались на каменных ступеньках цирка, как жаждущие крови дикие звери. Потому что они устали от Императора. Устали от его слабости, его колебаний, от его трусости и его поражений.

— Да здравствует генерал Хассн!

Адамант простер руки над толпой.

«Им нужна, — подумал он, глядя на своих товарищей, стоя перед своей каменной трибуной с лепными орлами, — им нужна сильная личность, тот, кто напомнит им об их былой мощи. Кто-то, кто станет воплощением чести и кем они без труда смогут управлять».

Вскоре наступила тишина.

Генерал Хассн скрестил руки и смотрел на присутствующих с презрением. Вид у него был поистине ужасающий. «Прекрасно, — подумал сенатор. — Они боятся его, и меня тоже. Никто не посмеет помешать нам».

— Я обращаюсь к вашему благородному собранию, — начал Адамант. — Как вы знаете, армия варваров сегодня утром вошла в Дат-Лахан. Эти вспомогательные войска могут быть нам полезны в борьбе против сентаев. Мы должны это признать. Но мы ни в коем случае не должны позволять дикарям диктовать нам свои условия.

Возмущенные возгласы, яростные крики. Несколько сенаторов топнули ногой. Раздалось несколько «Долой Императора!»

— Однако, — продолжал Адамант, — однако мы узнали из надежного источника, что войска Лайшама, как они его называют, собираются обосноваться на наших складах и жить в стенах нашего города с благословения Императора!

Новые крики. Кто-то вскочил, кто-то погрозил товарищу кулаком.

— Это еще не все, — продолжал сенатор. — Варвары предложили нашему государю совершенно неслыханные условия: они требуют не больше, не меньше десять тысяч юных девственниц! Более того: его величество, трусость которого лишь теперь открылась нам во всей своей полноте, готов согласиться на эту возмутительную сделку. И теперь я обращаюсь к вам, я спрашиваю вас, благородные сенаторы. Купим ли мы помощь этой банды гнусных разбойников ценой чести наших дочерей? Отдадим ли мы нашу кровь, чистых и невинных детей в жирные руки этих грязных дикарей? И наконец, позволим ли мы править нами выжившему из ума дряхлому старикашке? Я такой же чистокровный азенат, как и все вы. И мне не нужно времени на размышление. Мой ответ — нет, нет, тысячу раз нет!

Сенат содрогнулся от ярости. Адамант сделал несколько шагов назад, чтобы полюбоваться произведенным эффектом. На большинстве лиц было написано бешенство. Но партия еще не была выиграна. Сенатор знал, какая лень и трусость охватывала сенаторов тогда, когда нужно было принимать важные решения. Кто-то поднял руки. Кто-то стал задавать вопросы. Председатель собрания поднялся на деревянный помост в центре арены. Ему пришлось требовать тишины несколько раз, прежде чем все наконец умолкли. Какой-то пожилой сенатор воспользовался моментом, чтобы взять слово.

— Но разве мы не можем совсем обойтись без варваров?

Адамант кашлянул.

— Как я уже сказал, они могут быть нам полезны. Но не нужно забывать, что хозяева положения — мы. Об этом ни в коем случае нельзя забывать. Мы принесли им цивилизацию. Мы защитили их деревни от сентайских захватчиков. А теперь они навязывают нам эту гнусную сделку? И зачем? Они должны были бы быть нам благодарны за то, что мы их впустили. Ибо если бы мы не распахнули ворота, сентаи бы их перебили.

— Когда Император должен дать ответ? — спросил кто-то.

— Сегодня вечером. До полуночи.

По рядам сенаторов пробежал шепот неодобрения.

Десять тысяч девственниц, отданных на растерзание варварам. Подобной жестокости нет оправдания. Но большинство присутствующих знали, как лжив этот вещавший с трибуны человек с выщипанными бровями и напудренным лицом, как он жаждал власти. И выражая свое негодование поведением варваров и свою преданность Империи, на самом деле они чувствовали, что попали в ловушку. Как все быстро произошло!

— Что вы предлагаете? — спросил кто-то на верхних трибунах.

Адамант повернулся к Раджаку.

Генерал глядел прямо перед собой. На его обезображенном лице не отражалось никаких эмоций.

— Наш лучший генерал — Раджак Хассн, — начал Адамант. — Это очень храбрый человек. Человек простой и прямой, который сможет привести нас к победе. Я предлагаю провозгласить его Императором.

В тот же миг воздух огласился возмущенными криками.

Хоть сенаторы и не слишком жаловали Полония, капля уважения к нему у них еще осталась. Он принадлежал к императорскому роду; власть его была законна. Что же до этого человека, которого им сейчас представили, он, безусловно, был выдающимся военачальником. Но кроме его ратных дел, никто о нем ничего не знал. Трудно представить менее подходящего человека для управления целой Империей.

— Короче говоря, — крикнул кто-то, перекрывая гул толпы, — вы предлагаете устроить государственный переворот.

Адамант замахал руками, чтобы его услышали.

— Нет, нет, но ведь время не ждет.

— Давайте объявим Императором принца Ориона! — воскликнул кто-то. — Он все-таки наследник.

— Принц Орион еще ребенок, — ответил сенатор. — Мы не можем…

— А вы-то сами, Адамант — какая вам выгода от всего этого? Или вы думаете…

— Он прав! Тысячу раз прав!

— Вы сошли с ума?

— Я немедленно требую, чтобы вы…

— Тишина! — крикнул председатель собрания. — Я требую тишины!

Но никто уже не слушал его. Предложение сенатора Адаманта вызвало в рядах сенаторов настоящее смятение. Люди делились на группки и, толкаясь, спускались по ступенькам. Кто-то уже дрался. Приверженцы Полония колотили сторонников Раджака. Некоторые скандировали имя принца. Председатель продолжал кричать, но услышать его было невозможно.

Не обращая внимания на сумятицу, генерал Раджак Хассн в свою очередь подошел к трибуне и взял в руку палицу, висевшую у него на поясе. Он начал раскручивать ее у себя над головой. Те, кто увидел это, замолчали и перестали препираться с товарищами. Потом умолкли их соседи, и через мгновение над ареной повеяло холодом. Раджак Хассн спустился с помоста, подошел к одному из сенаторов и с силой пихнул его назад. Ошалевшего сенатора подхватили его друзья. Наступила мертвая тишина. Генерал обернулся к Адаманту и издал несколько сдавленных звуков. Тишина была полнейшей. Сенатор снова взял слово.

— Раджак Хассн просит вас объединиться и не тратить силы на бессмысленные стычки. Он не говорит, что он лучшая кандидатура на императорский престол. Он говорит только, что время не ждет и что Полоний ведет город к гибели. Он утверждает, что мы должны разыскать его сегодня же вечером. Он говорит, что мы должны убедить его отречься от престола и провозгласить нового Императора. Мы — сенат, решение в наших руках.

Раджак Хассн медленно вернул палицу к себе на пояс.

— Сегодня же вечером? Разыскать его? — повторил кто-то.

— Но каким образом? Мы не можем свергнуть Единственного…

— Да, но послушайте.

— Бессмыслица.

— Переговоры. Это не в наших традициях, — подхватил какой-то старец.

— Отдавать наших дочерей кровожадным варварам, — ответил Адамант, — тоже не в наших традициях.

Старик с досадой умолк.

Раджак Хассн сделал знак своему помощнику и двинулся к выходу. Люди поворачивались, чтобы посмотреть, как он уходит. По лицам сенаторов Адамант понял, что его поддерживают не все. Кое-кто явно хотел бы следовать за ними, но их было очень мало. Над собранием все еще тяготели традиции. «Очень скоро, — удовлетворенно подумал он, — все это разлетится на куски».

Призрак.

«Что такое призрак?» — спрашивал себя Лайшам.

Обыкновенное воспоминание, которое смешивается с настоящим и оттого кажется тебе реальным.

Он видел свой силуэт. Он явственно видел, как его призрак пересекает площадь и смотрит на него. Руки у него были отрублены. На щеках запеклась кровь.

Пораженный в самое сердце, он долго, не слезая с лошади, провожал его взглядом. Все было как тогда. Как больно возвращаться на двадцать пять лет назад! Прошедшая, далекая жизнь, которая была у него раньше . Теперь он вспомнил, как ему ее недоставало, вспомнил о чудовищной пустоте, которая с тех пор осталась в его сердце. Память — это чудовище, которое только и хочет съесть тебя живьем. Он увидел свои полные грусти большие глаза и больше ни о чем не думал. Салим, конечно, даже не обернулся. Но Окоон замедлил ход и встретился в Лайшамом взглядом. Некоторое время воины молча скакали рядом. Найан вытер лицо рукавом и стал смотреть перед собой.

После этого они вернулись во дворец.

Золоченые шпили дворцовых башен возвышались над крышами города. Дождь кончился, и на куполах обители Императора играли лучи робкого солнца, осыпавшие лужи топазами. Когда они оказались на улице Трех Копий, на которой отдельные торговцы уже вновь начинали осторожно раскладывать товары, к ним подъехала небольшая группа всадников. Среди них был Наэвен, вождь ишвенов, который на вид был очень взволнован.

— Мы повсюду вас искали, — сказал он, натягивая поводья.

— Что случилось? — спросил Лайшам.

— Амон, — ответил тот, поворачиваясь к дворцу.

— И что? Говори!

— Мы точно не знаем, что произошло. Думаю, он ранил одного из их генералов. Потом он скрылся. Император отправил своих людей в погоню за ним.

Не теряя ни секунды, Лайшам направил коня к дворцу.

Остальные последовали за ним.

На Большой Эспланаде он спешился и взлетел вверх по лестнице. Путь ему преградила стража. Вождь варваров вздохнул.

— Где Император? — спросил он, не поднимая забрала.

Стражники переглянулись.

Из Зала Побед вышел маленький сухонький человек, одетый в белую тогу, с кинжалом на поясе, который раздвинул солдат и схватил Лайшама за руку.

— Ваш друг совершил ужасную ошибку, — сказал он просто.

Это был сенатор Эпидон — согбенный, но все такой же подвижный.

— Что произошло?

— По мнению всех свидетелей, а они весьма многочисленны, ваш друг сошел с ума, — прошептал старик, оглядываясь. — Он отрубил руки генералу Леониду.

— Что он сделал?

— Варвар, — коротко отозвался тот. — Мы отправили за ним несколько патрулей. О, мы его разыщем, не волнуйтесь. Но это сильно осложняет наши дальнейшие отношения.

Лайшам вошел в зал. Его друзья шли за ним по пятам.

— Где Полоний?

— Его величество удалился в свои апартаменты, — сообщил пожилой сенатор. — В данный момент он не желает никого видеть.

— Я иду к нему, — сказал варвар, широкими шагами двигаясь вперед.

Эпидон засеменил за ним.

— Боюсь, в настоящий момент это не самая лучшая идея, — стал объяснять он, помогая себе жестами. — Вы бы лучше побеспокоились насчет вашего лейтенанта. Ему придется ответить за свои поступки по всей строгости за…

Лайшам резко развернулся и положил ему руку на плечо.

— Моли своего бога, чтобы с ним ничего не случилось, — сказал он.

Оставшись один, сенатор нервно рассмеялся.

Амону Темному вскоре предстояло умереть, он это знал.

Он стоял, прислонившись к стене, а напротив него стояла дюжина вооруженных людей, и образованные ими тиски все сжимались и сжимались. Убегая, он думал лишь об одном: освободить свою дочь.

Он боготворил свое дитя.

Кроме нее у него ничего не осталось.

Но мысль о том, что азенаты могут использовать ее, чтобы заставить его подчиниться их воле, была ему невыносима. Его охватила непреодолимая ненависть к захватчикам. Все, что они говорили, было чудовищной ложью. И от их угроз он тоже устал.

Несколько недель назад к нему пришел человек, сказал, что им надо поговорить. Как он нашел его? Загадка. Но он принес послание. «Твоя дочь в наших руках, варвар. Если ты не хочешь, чтобы с ней случилось несчастье, ты должен будешь нам повиноваться, когда мы тебя об этом попросим». Разрываясь между преданностью Лайшаму и безграничной любовью к дочери, гуон предпочел ничего не делать и никому ни о чем не говорить. Когда понадобится, поклялся он себе, он перейдет к решительным действиям. А потом сам вынесет себе приговор.

И вот, похоже, час настал.

Дюжина солдат, вооруженных мечами и копьями.

Дюжина солдат, преследовавших его по всему городу, до самого Золотого Моста.

В какой-то момент ему показалось, что он наконец оторвался от погони. Но они все-таки нашли его. И теперь они требовали, чтобы он бросил свое оружие, огромный боевой топор, и сдался, и поэтому ему не оставалось ничего, кроме как всех их убить.

Сжав рукоять своего меча, с растрепанными волосами и распахнутой на груди кожаной курткой, он не собирался сдаваться. Солдаты императорской гвардии медленно надвигались на него.

Он распустил кичку еще на улицах Дат-Лахана. Дождь намочил ему лицо, и он уже мысленно вверил свою душу духам и попросил прощения у своей дочери. Если ему не удастся ее освободить, он должен будет умереть. Потому что иначе азенаты убьют ее .

Вождь гуонов поднял топор.

Где-то вдалеке позади солдат он увидел юношу с матовой кожей на белом коне. Сначала он подумал, что это ишвен. Но одет тот был настолько безупречно, что мог быть только обитателем богатых кварталов.

Юноша смотрел на него.

Это был принц Орион, но Амон этого не знал, и узнать об этом ему было уже не суждено.

Он нанес первый удар.

Клещи разомкнулись, и кто-то метнул в него копье, от которого он сумел увернуться, отпрыгнув в сторону. Сильным ударом топора он разрубил копье пополам. После этого гуон схватил обломок копья и так сильно рванул на себя, что державший его солдат не успел сообразить разжать пальцы. Гуон притянул его к себе и швырнул на другое копье, которое вонзилось тому в бедро. Крик боли.

Амон обернулся и стал описывать топором круги в воздухе, чтобы отпугнуть своих противников. Он стал искать, нет ли вокруг какого-нибудь узкого прохода, в котором можно укрыться и убивать врагов по одному или по два. Но ничего подобного рядом не было. И этот юноша-полукровка в роскошной одежде, пытающийся успокоить брыкающегося коня — почему он на него смотрит? Императорский герб — золотой орел на пурпурном фоне.

Трое солдат бросились на него.

Гуон встретил первого ударом ноги в живот, а второму отрубил руку, и тот молча упал на колени. Но отразить удар третьего он не успел. Клинок скользнул по его плечу, оставив глубокую рану.

Амон сжал зубы и быстро повернулся кругом.

Солдат оставалось десять, и гуон хорошо видел по тому, как они владеют оружием, что это далеко не новобранцы. Еще несколько атак, после чего подоспеет подкрепление, и конец. Они, конечно же, попытаются захватить его в плен. Подождут, пока он бросится на них, чтобы вырвать у него оружие. Но он не доставит им этого удовольствия. Пока он жив, он мешает Лайшаму.

Один из солдат рубанул сплеча. Амон отвел удар с помощью своего топора, который направил в сторону двоих, находившихся слева. Один из них увернулся от удара, второй же повалился на землю. Кто-то прыгнул ему на спину. Он пригнулся, сбросил противника и, прежде чем тот успел встать, проломил ему грудную клетку. Потом он применил прием, которого они еще не видели: опершись одной рукой о землю, он описал в воздухе круг, на лету ударяя одного из противников ногами. Лезвие же топора вонзилось в череп другого гвардейца, который рухнул на землю с расколотым пополам шлемом.

Пока гуон вынимал топор из его головы, на него уже снова напали.

Он мгновенно развернулся, но тут кто-то нанес ему удар в предплечье.

В этот момент солдаты Империи поняли, что живым им его не взять.

Амон Темный сплюнул. Он поднял тело человека с проломленным черепом и швырнул его во врагов. Двое солдат упали на землю, но еще двое бросились на него с боков. Он уклонился от одного удара, но почувствовал, что ранен в бедро. В эту же минуту стало давать о себе знать и плечо. Его кожаная куртка была вся пропитана кровью — как его собственной, так и его врагов.

И вдруг гуон неожиданно понял, что может победить.

Он почувствовал это несколько минут назад, отправив на тот свет еще двоих противников. Но жившая в нем сила, как зверь, убралась в свою клетку, когда звук трубы возвестил о прибытии подкрепления.

Амон увидел, как юноша на белом коне разговаривает с вновь пришедшими. Это длилось несколько секунд. Потом новые солдаты спешились и побежали к нему. Они были вооружены арбалетами.

— Нет! — закричал юноша, в свой черед спрыгивая с лошади. — Постойте!

Их было десять, может быть, пятнадцать — какая разница?

Прищурившись, он направо и налево раздавал удары топором, а боль, как яд, распространялась по его членам. Амон увидел, как солдаты подоспевшего подкрепления встали на одно колено и зарядили арбалеты. Он вновь ринулся в бой. Конец был уже близок, он это чувствовал. Он сражался так, как еще никогда в жизни. Он перемещался так быстро, что его противники боялись стрелять из опасения попасть в кого-то из своих. Под его ударами пали еще трое солдат. Оставалось лишь двое.

Гуон с улыбкой распрямился и слегка перевел дух.

Его противники расступились, чтобы дать арбалетчикам возможность стрелять.

— Не стреляйте! — взмолился юноша, стоявший рядом.

Кто же он? Он не похож на других.

— Не стреляйте!

Амон Темный двинулся на солдат, потрясая топором. И вдруг бросился бежать.

В этот же миг его настигла дюжина стрел.

Он упал на колени, раскинув руки, в одной из которых он по-прежнему сжимал топор. Его тело было все утыкано стрелами. Боль заняла собой весь мир и была такой сильной, что казалось невероятной. Юноша-полукровка закричал, но из горла его не вырвалось ни звука.

Амон Темный встал.

Его последняя мысль была о его дочери.

Сколько лет сражался, чтобы избавить мир Архана от пожирающей его опухоли, и вот, последнее, что он видит перед смертью — ребенок с широко распахнутыми зелеными глазами, маленькими шажками ступающий по склону скалы.

Потом еще десять стрел вонзились ему в грудь, в шею, а одна — прямо посреди лица. Нет, не было ни черной завесы, ни спутанных воспоминаний. Ни света.

Просто небытие.

Раджак Хассн был рожден, чтобы сражаться.

Он чувствовал это, когда, напрягши все мускулы, он тяжелыми шагами шел вперед, держа руку на висящей на поясе увесистой палице. Он был рожден, чтобы сражаться, и интриги сенатора Адаманта ему уже порядком надоели. Бой — вот что ему было нужно. Зачем Адамант тратит столько времени на сенаторов? Он, Раджак Хассн, мог подойти к Императору и ударить его палицей в лицо. И водрузить себе на голову его венец: кто ему помешает?

«Нужно смотреть в будущее», — все время шептал ему сенатор. Куда смотреть? Для Раджака Хассна будущего не существовало. Его же нельзя потрогать, и узнать нельзя — так к чему о нем беспокоиться?

Раджак Хассн был рожден, чтобы убивать.

Выйдя из сената, он направился к своему личному оружейнику, на границе богатых и бедных кварталов. После этого он без свиты проехал мимо заброшенных складов нижнего города, в которых поселились тысячи варварских воинов. Он встретился с туземцами взглядом и почувствовал, как они его ненавидят.

Какой-то найан набросился на него с оскорблениями. Он спешился и подошел к нему. Вокруг них собралась группка любопытных. Найан отступил назад и прыгнул на него. Генерал Хассн сумел увернуться; он вытянул руку и сомкнул пальцы на горле дикаря.

«Ты разве не знаешь, кто я такой?»

Задыхающийся найан помотал головой; варвары подошли ближе.

Раджак разжал пальцы. Варвар упал на землю.

«Я убью твоего хозяина. Так ему и передай».

С этими словами он сел в седло.

Кто это был? Когда он уехал, никто даже не пошевелился.

Их было несколько сотен. Они легко могли его убить. Но вместо лица у него было опустошенное поле брани, кошмар смерти. И от всего его существа веяло такой мощью и жестокостью, что никто даже не подумал оказать ему сопротивление.

И он ушел так же, как и пришел.

Он направился к своему оружейнику, чтобы забрать шлем, сделанный специально по его мерке: чудо из темного металла с тысячей маленьких дырочек, заканчивающееся чем-то вроде клюва. Он надел его на себя и повернулся к кузнецу. «О, Святое Сердце Единственного», — пробормотал тот. Раджак Хассн вышел, даже не улыбнувшись.

«Я убью твоего хозяина».

Он понял это в тот миг, как увидел Лайшама.

Этот необъяснимый трепет, который охватывает человека, когда он узнает своего заклятого врага.

Сколько лет он мечтал об этом миге.

Десять лет жизни — вот что отнял у него этот человек. Десять лет тяжелого сна в ядовитых объятиях иддрама. Когда он очнулся в потайной комнате монастыря, ему сказали, что его враг мертв. Он тогда лишь со всего размаху ударил кулаком о стену, раздробив себе фаланги.

Мертв?

У него отобрали возможность отмщения. У него отобрали смысл жизни.

Но он встал. Кое-что осталось в нем неизменным, несмотря на уродства плоти. В глубине души он не поверил в эту смерть: ведь с этим человеком его связывали тайные узы, что сильнее времени и расстояний.

И наконец сегодня утром он вновь увидел его.

И все вернулось. Его лицо.

«Я сохранил тебе жизнь. Не забывай об этом».

Да, теперь он вспомнил. «Да, ты сохранил мне жизнь. И теперь ты вернулся ко мне. Не знаю, что тебе нужно. Но я убью тебя».

Раджак Хассн был рожден, чтобы властвовать.

Когда Лайшам будет мертв, никто больше не посмеет встать у него на пути.

Весь народ падет к его ногам.

Трепеща от жестокой, дотоле неизведанной радости, Раджак Хассн почувствовал, как у него на лице расходится гнилая кожа. Он поднял забрало, почесал щеку, и у него в руке остался лоскуток омертвевшей ткани. Люди расступались на его пути. Его называли мертвым всадником. Дети начинали плакать, окна захлопывались. За ним всегда кто-то шел, кто-то показывал на него пальцем. Иногда в него кидали камни. «Это генерал Хассн! Он вернулся из царства мертвых!» Но все это его нисколько не волновало.

Раджак слышал, что говорили о вожде варваров — что его невозможно победить в поединке. Исключительный воин с несгибаемым мужеством. Для некоторых — призрак. Для других — герой. Генерал перевел взгляд на высокие башни дворца. Калидан тоже был героем. И где он теперь? Наверное, его останки гниют где-нибудь в развалинах Эрикса Мертвого. Ну а призраков Раджак Хассн нисколько не боялся.

Он ведь и сам был одним из них.

Руки Императора дрожали. Все его тело дрожало. Может быть, от усталости. Или от страха.

Леонида отнесли в монастырь, где в военные времена лечили высокородных раненых. Монахини положили его на носилки, прикрыли сверху простыней и унесли в подземелья, чтобы передать в руки целительниц. Все это время он не переставал кричать. Полоний со своей свитой вернулся домой. Несколько раз он поднимал глаза к серой громаде древнего здания. Он еще ни разу не был там с тех пор, как взошел на трон. Там жила императрица. Но для него она умерла уже двадцать лет назад.

И теперь его величество сидел в парадной столовой южного крыла, стены которой были увешаны гербами. Он обедал один. Перед ним стояли большие серебряные блюда, полные дымящейся еды, которую он отправлял к себе в рот прямо руками, каждый раз странно прищелкивая языком. Еду он запивал терпким темно-красным вином, разлитым по бутылкам еще во времена его детства.

Его стража взирала на него с тревогой. Все беспокоились за здоровье его величества. За последние несколько месяцев государь сильно ослаб. Он часто забывал слова и, как древний старик, покачивал головой. Иногда он засыпал прямо посреди собрания, на глазах у своих генералов. А теперь он дрожал в своей тоге, покрытой буроватыми пятнами от соусов и напитков, и обедал, а вокруг все хотели его видеть — ведь который теперь час, наверное, уже к вечеру?

— Ваше величество.

Он сделал рукой жест, означавший «оставьте меня в покое».

Он думал о смерти. Он видел бегущих по песку насекомых, чудовищ всех мастей со щелкающими челюстями. Он вгрызался в мясо, и ему казалось, что это гниющие под солнцем трупы, а он — нечто вроде ястреба, и все вокруг дрожало, как бывает при очень сильном зное. Огромный дубовый стол засыпали вихри песка и заливали волны крови, исчезавшие как раз перед тем, как поглотить его, но он продолжал есть, кидая кости двум тощим гепардам, дремавшим у его ног.

— Ваше величество!

Полоний Четвертый подавил громкую отрыжку.

В дверном проеме стоял слуга в ливрее, тунике с гербом и кожаной куртке. Император подумал, что мог бы приказать убить этого человека. Одно только слово, и его казнят. Никаких объяснений. Слово Императора — закон.

— Что?

— Вас хочет видеть вождь варваров, ваше величество.

Государь пожал плечами, осушил рог с вином и вытер рот рукавом.

— Почему вы не заставили его подождать?

— Мы пытались, ваше величество.

Император кивнул и, раздраженный и уже изрядно пьяный, держась за край стола, поднялся. По его знаку подошел стражник и протянул ему поводок одного из гепардов. Когда государь потянул поводок на себя, зверь зарычал и оскалился. Но тут же покорился, и Полоний в сопровождении нескольких прислужников спешно покинул обеденный зал, что-то бормоча и вытирая рукавом лоб.

Лайшам ждал его в холле, рядом с фонтаном, в котором три огромных пестрых рыбины извергали струи пенящейся воды. Рядом с ними ухмылялись роскошные атланты высотой в более, чем десять шагов. Вышедшее из-за туч солнце проникало в узкие отверстия потолка и высвечивало на полу пыльные полоски. Там было еще трое варваров: вождь найанов, вождь ишвенов и толстый слуга-акшан. Его величество Император в сопровождении стражников засеменил к ним.

— Мы же договорились на полночь, — сразу же выпалил он.

— Обстоятельства изменились, — сухо ответил Лайшам. — Где Амон Темный?

— Кто это?

— Не валяйте дурака. Он подрался с одним из ваших генералов.

— Подрался? Он его чуть не убил.

— Где он? — повторил Наэвен.

Делая вид, что испуган, его величество отступил назад, натягивая поводок своего гепарда.

— Обстоятельства… гм… изменились.

— Где Амон Темный? — повторил Лайшам.

Император моргнул.

— Мы не принимаем ваше предложение, — заявил он, поднимая руки к небу. — Мы категорически от него отказываемся, и ваш друг-гуон также отказывается от него.

— Что это значит? — пробормотал вождь варваров, приближаясь.

— Не подходите! — посоветовал ему государь, а гепард сопроводил его слова тихим рычанием. — Я отдал приказы. Дворец полон гвардейцев, тут их… э-э-э… целая… гм… армия. А вы всего лишь варвары, ничего больше. Вы думаете, что у вас есть право сильного. Но в наших руках дочка… ик… гуонского вождя. Вы не знали? А ведь мы сообщили ему об этом несколько недель назад. Небольшая… хи-хи… военная хитрость. Мы хорошо хранили эту тайну. Ну а теперь о преданности. Да, мучения, мучения, вот что значит быть отцом. Но мы попросили его быть благоразумным. Как говорится. Мы ведь все должны быть благоразумными, верно?

Он по-прежнему пятился в сопровождении охраны, запинаясь, силясь удержаться на ногах, а вождь варваров с угрюмой решимостью надвигался на него, держа руку на рукояти меча.

— В последний раз спрашиваю: где Амон Темный?

— Лайшам!

Это был Салим. Вождь варваров обернулся. К нему со всех сторон спешили гвардейцы, выходившие из-за колонн с арбалетами наготове.

— Попытайтесь меня понять, — продолжал Император, который перестал пятиться, но по-прежнему дрожал, а его гепард тянул на себя поводок. — У вас нет выбора. Вы должны нам… гм… помочь. Вам так же нужна наша армия, как вам ваша, то есть, наша, а может, и еще больше. Если вы до сих пор этого не поняли… м-м-м… как ваш друг, то мы вынуждены будем з-заставить вас это сделать. К сожалению. Я знаю, как это бывает. Если вы попытаетесь что-либо предпринять, мы убьем его дочь. У вас есть дочь, вы понимаете, каково это?

Лайшам закрыл глаза. Он медленно сжал пальцами рукоять Возмездия и тут же услышал лязг направленных на него арбалетов. Он мог бы резким движением выбросить вперед меч и зарезать Императора, как курицу. Но если он чему-то и научился за все эти годы, так это терпению. Он подумал об Амоне. Он хорошо знал своего генерала и теперь понял, сколько тому пришлось пережить и выстрадать, чтобы сохранить молчание. Он догадался, и как тот отреагировал на известие — гневом, безудержной яростью. Азенаты считали, что благодаря своему уму могут подчинить весь мир. Но они не знали, что такое настоящий гнев. Не имели об этом ни малейшего понятия. Подавив тяжелый вздох, Лайшам опустил руку.

— Амон ни за что не согласится на твою сделку, — сказал он.

Лицо Императора озарилось жестокой улыбкой.

— А я уверен, что с-с-согласится.

— Даже если бы он и захотел, — продолжил вождь варваров, — этой армией командую я. Амон всего лишь мой помощник, и он будет делать то, что ему прикажу я.

— Но его дочь, — напомнил его величество. — У нас же его д-дочь. И мы… гм… не уступим.

— Десять тысяч девственниц. До полуночи, — отрезал Лайшам.

Он обернулся к своим воинам в надежде увидеть одобрительные кивки, но глаза их были пусты и тусклы. Непреклонность их господина ввергала их в растерянность. Они все ненавидели азенатов и все мечтали о том, чтобы кто-то наконец сбил с них спесь. Но десять тысяч девственниц казались непомерным, бессмысленным требованием. А еще они думали об Амоне, о его невероятном мужестве. Как бы они поступили на его месте?

— Идем, — сказал Лайшам.

Его воины поспешили за ним.

— Вы не понимаете, — снова начал Император, и звук его голоса разносился по всему холлу, — вы не понимаете, мы не остановимся ни перед чем. Если нужно, мы будем ее… п-п-пытать (и подумал: «один взмах руки — и этот человек будет мертв, чего же ты ждешь, Полоний?» — но ведь тут его армия, а еще его мучил необъяснимый страх — о, прошлое, прошлое), мы выведем ее из темницы и поставим перед ним, а потом у него на глазах сдерем ей кожу и бросим на съедение муренам.

— Десять тысяч девственниц, — повторил Лайшам. — Сегодня до полуночи.

Он больше не смотрел на своих генералов. Он больше ни на кого не смотрел. Он шел к выходу, к свету, желая поскорее выйти на свежий воздух, скорее вздохнуть полной грудью. Он пойдет к своим солдатам. Он поговорит с ними, напомнит им, что скоро им предстоит самый большой и самый важный бой в их жизни. «Я буду биться рядом с вами. Место генерала рядом с его солдатами, на передовой. Вы увидите, как я мчусь к рядам сентаев и убиваю их. Ибо мой меч — Возмездие».

Они уже выходили из дворца, не обращая внимания на угрозы Императора, когда перед ними вырос еще один отряд гвардейцев. Во главе у них был молодой сановник со смуглой кожей, которого варвар уже видел. Они посмотрели друг на друга.

— Мой сын! — воскликнул позади них Полоний, широко раскрыв объятия и бросаясь вперед, не обращая внимания на еле поспевавшего за ним гепарда.

У Лайшама округлились скрытые забралом глаза. Он? Сын Императора?

Юноша казался изможденным, обессилевшим и не стал сопротивляться, когда его величество сжал его в объятиях с преувеличенным чувством.

— Они его убили, — сказал он.

— Что? — одновременно вскричали государь и варвар.

— Гуонского воина. Они его убили.

Император посмотрел на Лайшама и дернул за поводок, заставляя гепарда приблизиться.

— Он не дался им живым, — вздохнул юноша. Потом, обернувшись к варвару, добавил:

— Я знаю, вам сейчас невероятно тяжело. Но ваш друг сам бросился на них. Все должно было быть иначе. Я заклинаю вас изменить ваше реше…

Рука варвара взметнулась вверх, как молния. Он сжал пальцами тунику и рванул ее на себя, как простую тряпку. Юный азенат оказался в воздухе. Сначала он размахивал руками, потом схватил Лайшама за запястье. Тот в прямом смысле слова держал его на вытянутых руках.

— Послушай меня хорошенько, — сказал голос из-за забрала. — Ты вместе с твоим народом заплатишь за все, что произошло. Сегодня вечером вы приведете на Большую Эспланаду десять тысяч девственниц. Если этого не будет, наши войска предадут город огню и мечу.

Железная хватка разжалась, и принц упал на землю.

Он тотчас же поднялся, отряхнул с себя пыль и бросил на Лайшама взгляд, полный ненависти.

— Вы сумасшедший, — процедил он.

Полоний, который все это видел, пожал плечами и наклонился погладить гепарда. Потом он развернулся и двинулся назад, а его свита покорно засеменила за ним, перешептываясь и звеня оружием.

К дворцу двигалась делегация сенаторов. Их было около сотни, и все они шли твердым шагом, пряча волнение за выражением гордой решимости. Они шли вперед в своих узких тогах, глядя на башни огромного здания и переговариваясь между собой. Час назад к ним пришел сенатор Адамант в сопровождении генерала Хассна и объяснил им, что добился аудиенции у Императора. «Спасительное решение», — пояснил сенатор. Его величество был готов говорить, готов обсудить с ними положения устаревшей конституции. Теперь ведь не мирные времена. Пришло время покаяться, объявить о священном единении, передать основные полномочия представителям народа.

Сенаторы внимательно выслушали своего товарища. Одни восприняли известие скептически. Другие выразили бурный восторг. Но в одном все были более или менее солидарны. Если Император готов говорить, все можно изменить. Нужно соглашаться. «К чему ждать? — сказал Адамант. — Покажем ему нашу решимость! Отправимся к нему во дворец!»

Многие кивнули. Казалось, планы мятежа решили временно отложить в сторону. Адамант сам признал: устроить восстание — значит рисковать погрузить город в пучину братоубийственной войны. Сенаторы согласились с этим, большинство с облегчением. Адамант назначил им встречу на ступеньках императорского дворца. И теперь они нестройными рядами шли туда под недоверчивыми взглядами прохожих, и на пути их открывались окна, и дети забегали вперед, чтобы объявить об их приближении. Сенаторы идут!

Они и представить не могли, что их ожидает.

Тридцатью шагами выше, в одной из башен, рядом с Императором и генералом Араксом, ликовал сенатор Адамант. Конечно, его радость была спрятана глубоко внутри. Наморщив лоб, прикрыв глаза, он пальцем указывал на делегацию.

— Вот видите, ваше величество, что я вам говорил.

Полоний Четвертый побледнел и сделал знак приблизиться слуге с большим опахалом из павлиньих перьев. Ему не хватало воздуха.

— Именем Единственного, — простонал он, — откуда вы узнали?

Сенатор хрустнул костяшками пальцев.

— У меня сохранились кое-какие связи в сенате. Надежные люди, которые никогда не подведут. К сожалению, их меньшинство.

— Кто бы мог подумать? — прошептал Аракс.

Император приложил два пальца к нижней губе. У него дрожали руки, он слышал биение собственного сердца. Весь мир рушился вокруг него, все угрожало ему. В самом городе. За его пределами. В собственном сенате. Широкие стены, которые он годами возводил, широкие стены, защищавшие его безудержное воображение от безумия и от демонов, на глазах покрывались трещинами. Государь источал страх каждой клеточкой своего тела, и страх этот вечно преследовал его, как неумолимый рок.

— Но почему? — прошептал Полоний. — Почему именно сейчас? Что я сделал?

— Теперь не время для таких вопросов, — ответил Адамант. — Вы должны как можно скорее расправиться с повстанцами.

— Что вы предлагаете? — спросил старый генерал Аракс, поправляя пряжку на поясе.

— Я предлагаю, — ответил сенатор, — немедленно атаковать их. Нужно показать другим пример.

— Это безумие, — сказал позади них принц Орион.

Все трое тут же обернулись.

— Сенаторы пришли, чтобы поговорить. Они безоружны.

— Ах да, — сказал Адамант, хмуря брови, — вы, конечно, знаете их лучше нас? От нас наверняка ускользнула какая-нибудь деталь, которая самым чудесным образом дошла до вашего сведения. Ваше величество, — продолжил он, возвращаясь к окну, — эти люди прячут под своими тогами кинжалы. Подумайте. На входе никто их ни о чем не спросит. Ваши стражники пропустят их, они ведь не возбуждают подозрений. И при первом же удобном случае они вас убьют.

— В таком случае почему не отобрать у них оружие? — спросил Орион. — Мы можем приказать их обыскать, попытаться разузнать, в чем дело. Зачем же их убивать?

— А кто об этом говорит? — вскинулся Адамант. — Мы же культурная нация. Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы не пролилась кровь. Но я заклинаю его величество как можно скорее принять решение. Через несколько минут делегация будет на Большой Эспланаде. Нужно помешать ей проникнуть во дворец.

— Наши люди начеку? — спросил Император.

— Генерал Раджак Хассн и его гвардия готовы выступить сию же минуту. Я держал генерала в курсе ситуации. Если хотите задушить это восстание в зародыше, можете рассчитывать на него.

— А вы неплохо все устроили, — процедил генерал Аракс, глядя на приближающихся сенаторов.

— Это мой долг, — отозвался Адамант.

— Да поможет нам Единственный, — нараспев сказал Император, закрывая глаза.

Через несколько минут триста вооруженных до зубов солдат выбежали из императорской казармы. У них были стальные щиты, пики и мечи. На их гибких кольчугах сверкал золотой орел на пурпурном фоне, герб Императора.

Командовал ими генерал Раджак Хассн. Он был верхом на чистокровном скакуне серой масти, а на голове у него был шлем из черного металла, заканчивавшийся чем-то вроде клюва. С палицей в руке, он походил на призрака, вышедшего прямо из ада.

Двери захлопывались на их пути, над городом дул сильный ветер, а солнце, почти полностью скрытое тучами, двигалось к закату. Генерал Хассн не повернулся к своим солдатам: лишь его голова обернулась вокруг своей оси, а затем вернулась в прежнее положение. На другом конце улицы показались сенаторы. И тут же замерли.

Раджак сделал своим людям знак начать бой. Сам он недвижно сидел на своем коне посреди металлической реки из выхваченных мечей, выставленных щитов, застывших на лицах усмешек. Он был одиноким утесом посреди разбушевавшихся волн. В момент столкновения он лишь поднял палицу к небу.

Потеряв дар речи от изумления, сенаторы не сразу поняли, что гвардия вышла на улицу ради них. Это казалось невероятным, но другого объяснения у них не было. Охваченные паникой, они начали пятиться, отпихивая друг друга, а затем развернулись и бросились в беспорядочное бегство. В их рядах царило полное смятение. Они пришли, чтобы поговорить, попытаться обсудить положение дел, и вдруг на них без предупреждения бросаются азенатские воины с мечами наголо, и среди них Раджак Хассн.

У сенаторов не было никаких шансов. Большинство из них были уже в довольно почтенном возрасте, не слишком смыслили в военном деле и уж точно не могли оказать сопротивления вооруженным людям. У них не было ни оружия, ни даже кольчуги под тогой. Некоторые упали на колени и стали ждать атаки, раскинув руки в знак капитуляции. Мечи безжалостно обрушились на них, отсекая им руки и головы, и они умерли на месте. Приказ был совершенно ясен. Для императорской гвардии эти люди были опасными повстанцами. Они покушались на жизнь его величества, и их следовало убить, прежде чем они успеют открыть рот.

Кто-то умолял о пощаде, но кровь лилась и лилась на землю. Тела валились одно на другое, кто-то пытался отползти на коленях, но тут же падал навзничь, сраженный смертельным ударом. Нескольким сенаторам удалось скрыться от первой атаки. Они бросились в соседние переулки, но были быстро настигнуты и убиты прямо там. Солдаты были повсюду.

Сам генерал Хассн, держа поводья в одной руке и палицу в другой, присоединился к нападавшим. Он обрушивал на несчастных свое страшное орудие с ужасающей точностью. Его жертвы воздевали к небу руки в надежде защититься. Но под его яростными ударами головы их буквально разлетались на куски. «За что?» — спрашивали умоляющие взгляды. Но ответом им были лишь чудовищный хруст костей и черная завеса небытия.

Император и те, кто стоял рядом с ним, в торжественной тишине наблюдали за побоищем из окна. Принц Орион прикрыл рот рукой, потому что чувствовал, как к горлу подступает тошнота. Старый Аракс, его крестный, медленно качал головой, будучи не в силах что-либо изменить. Император не думал ни о чем. По его сознанию распространялось мучительное жужжание. Он слышал какие-то голоса, сотни голосов, но не мог узнать ни одного из них.

Сенатор Адамант был неподвижен. Все произошло именно так, как он хотел. Сегодня вечером от слуг народа останется одно лишь воспоминание. Он позаботится о том, чтобы оставшиеся сенаторы были арестованы и как можно быстрее казнены. Император был не в себе. Он не переставал дрожать, не поспевая за ходом событий. Что-то из них ему нравилось, что-то нет. Поражение его армии. Смерть Алкиада. Приход варваров. Бунт гуонского вождя. И теперь еще это — его пытались свергнуть. Он боялся за свой престол. Боялся за свою жизнь.

— Мы застигли их врасплох, ваше величество. Видите? Большая часть была вооружена. Какое счастье, что мы вовремя узнали об этом заговоре.

— Что вы такое говорите? — недоверчиво спросил юный Орион. — Люди Раджака их просто-напросто перебили. А они даже и не попытались защититься. Большая часть была вооружена? (Он потряс за плечо своего крестного). Генерал, вы же все видели, разве это так?

— Не знаю, — начал Аракс, будто пробуждаясь от долгого сна. — Некоторые…

— Но ведь, — воскликнул Орион, хватая Императора за плечо, — эти люди не желали вам зла. И вы это знаете.

— Убери руку, — выдохнул Полоний.

— Наш юный принц еще не вполне понимает все тонкости политической игры, — улыбнулся сенатор Адамант. — Только подумайте: некоторые сенаторы собирались обвинить нас: генерала и меня, — в том, что мы хотим свергнуть ваше величество. Представляете? Но их грязная игра в конечном итоге обернулась против них. Но прошу вас, оставайтесь начеку: эти желчные старикашки не остановятся ни перед чем.

— Я не понимаю, что мне делать, — признался Император, поправляя на голове венец.

Адамант сложил руку козырьком и посмотрел вдаль. Солнце скрылось за горизонтом. Крики в переулках умолкли. Большая часть сенаторов была мертва. Их тела были еле прикрыты разорванными тогами, насквозь пропитанными кровью. Императорская гвардия обрушилась на них, как смерч. И теперь, когда буря миновала, осторожно открывались двери, испуганные прохожие боязливо выходили на улицу, а солдаты стройными рядами возвращались в казарму, стараясь не обращать внимания на все еще звучащий в голове гул ударов.

— Не бойтесь, ваше величество. Я рядом.

Полоний обратил на сенатора взгляд, полный надежды. Адамант, не моргнув глазом, повернулся к нему.

«Считай, что ты мертвец», — мысленно прошептал он.

Он взял своего государя за запястье и накрыл его ладонь своей.

— Доверьтесь мне.

Ночь надвигалась на город, поглощая все на своем пути. Дат-Лахан в вечернем сумраке осветился тысячью огней. С факелами, которые варвары зажгли у складов и на площадях бедных кварталов, соперничали жирандоли на виллах и дрожащая подсветка фонтанов.

Монастырь Скорбящей Матери был погружен во мрак. Укрывшись в своих кельях, прислушиваясь ко всем шорохам, монахини молились за души убитых сенаторов. Слухи о побоище успели дойти и до них: теперь об этом уже знал весь город. Сложив руки, преклонив колена подле окна, сестры невидящим взглядом смотрели на беззвездное небо. Лишь печальный, никому не нужный серпик луны вырисовывался на фоне черноты.

Наджа закрыла глаза. Сидя на своем ложе, спрятав голову между коленями, она пыталась не думать, но у нее это плохо получалось. Несколько минут она просидела так, дрожащей рукой проводя по голове, после чего медленно распрямилась, встала и потрогала скрытый под туникой шрам у себя на груди. Она отворила дверь, осторожно прикрыла ее за собой и двинулась по темным коридорам.

Час назад, несмотря на все старания монахинь, почти что у нее на руках умер генерал Леонид. Он потерял слишком много крови, и его усталое сердце в конце концов перестало биться. Его последние слова были об Императоре. «Передайте ему, что я никогда его не предавал». «Несчастный безумный старик, — думала Наджа, спускаясь по древним винтовым лестницам, — и все вы безумцы. Скоро ваша несчастная империя превратится в руины».

Она вошла в огромный подземный зал, попасть в который можно было только через потайной ход. Пол был покрыт тонким слоем сероватого пепла. Из толстых каменных стен, как из кожи больного, сочилась влага. Посередине искусственного озера возвышался небольшой храм с куполом. Внутри на нефритовой подставке покоился древний фолиант в кожаной обложке — «Смертоносное евангелие». Была мертвая тишина, и я стояла рядом с ним, положив руку на потрескавшуюся страницу.

Сестра Наджа остановилась у кромки воды.

— Я знала, что ты придешь, — сказала я.

Она на секунду замерла, а потом медленно опустилась на колени.

— Я никогда больше не смогу спать, — начала она. — Варвары вошли в город. И во главе у них Лайшам.

— Я знаю, Наджа.

Она вытянула руку, коснулась пальцами воды, затем своего лба.

— Я пришла к тебе, чтобы узнать, — прошептала она. — О Скорбящая Матерь, даруй мне покой.

Она пала ниц и прижалась лбом к каменным плитам пола. Мускулы моего лица задрожали. Глаза сузились. Глазные яблоки закатились.

— Я вверяю себя тебе, о, Дух Единственного. Тебе, лицо которого мы забыли. Я отдаю тебе мои страдания. Я живу в память о твоей муке.

«Я здесь», — ответили мои губы.

Это был низкий голос, пришедший из глубины веков. Его Голос. Содрогнувшись всем телом, монахиня подняла голову.

«Наджа».

Голос Единственного.

Лицо Наджи было очень печально. Она вонзила себе ногти в ладони, чтобы не разрыдаться, и подняла глаза к потолку.

— Ко мне приходил мой сын.

«Да».

— Он задавал мне… вопросы. А я не знала, что ответить. Потому что я сама уже ничего не понимаю…

«Правду, Наджа».

— Я… Я знаю, что должна… Но это так… о, дай мне силы… Он… он вернулся, да?

«Наджа».

— Он вернулся, — продолжала монахиня. — Я почувствовала это в тот же миг, как он вошел в ворота города. Все эти годы я пыталась не думать о нем. Потому я отказывалась верить в его смерть. Отказывалась.

«Истина в тебе самой, дитя мое. Как и в каждом из нас».

«Да, он жив. Он вернулся». Теперь она говорила быстро, не поднимая головы с пола, и слова лились потоком, рассказывая давнюю историю о том, как двадцать пять лет назад она пришла к нему, как разделила с ним ложе — без причины, может быть, для того, чтобы спасти его от самого себя, или же наоборот — причин было так много и они были спрятаны так глубоко в ее душе, что она и сама никогда их не понимала. Ей казалось, что она любила этого варвара с печальными глазами, этого безутешного кочевника, любила вкус пустыни на его губах и свободу, что была у него в крови. А потом он погиб, когда она носила под сердцем его ребенка: сына их гнева, сына их отмщения. На какие ужасные ухищрения она тогда пошла! Безумные клубки страдания, похожие на свернувшихся змей. Страдание сына. Страдание матери. И Полоний, который окончательно сошел с ума, то есть он всегда был сумасшедшим, но теперь его безумие достигло ужасающих масштабов!

Страх, страх управлял Империей, и не было ничего, кроме него.

«Страх таится в глубине каждого существа, Наджа. Всегда готовый вырваться наружу. И сентаи — лишь воплощение этого страха. Проклятие, с которым всегда боролся ваш народ. Иногда вы бежали от него. Иногда убивали ради него — чтобы держать его на расстоянии. Так погиб я. Так вы пытались рассеять страх. Но ведь это вы сами. Вы сами — свой злейший враг».

Наджа тяжело вздохнула.

Она знала.

«Теперь, когда он сумел вернуться, — продолжал Голос, — когда он выжил и вернулся, это больше, чем знак, дитя мое. Это чудо. И поэтому ты должна жить. Помня о его возвращении».

Где-то в глубине моего существа Скорбящая Матерь медленно покидала меня.

Мои уста сомкнулись. Мои глаза вновь стали глядеть, как прежде. Я чувствовала себя совершенно обессилевшей.

Наджа поднялась и стряхнула со своего длинного одеяния несколько несуществующих пылинок.

— Я должна видеть его, — сказала она. — Я должна видеть Лайшама. Я должна открыть ему правду.

— Это твое решение, — ответила я, приходя в себя.

Где-то в вышине над нашими головами зазвонили монастырские колокола.

Семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, считал про себя принц Орион, стоя на ступеньках императорского дворца, пока солдаты его отца собирали на площади девушек.

Одиннадцать часов.

Смуглый юноша со вздохом повернулся к высоким башням дворца и стал глядеть на их огни, терявшиеся в темных облаках. Мир сходил с ума. Леонид был мертв. Аракс не выходил из своих покоев. Сенат опустел после чудовищного побоища, устроенного Императором несколько часов назад. Двери монастыря по-прежнему были наглухо закрыты. Монахини молились за город. Простершись во мраке на каменном полу, они умоляли Единственного о милосердии. В нескольких километрах от города, как говорили, были замечены отряды сентаев, но это, возможно, были лишь слухи: в последнее время их стало очень много.

Лайшам вернулся к своим воинам. Он обсудил ситуацию со своими генералами. В полночь он вновь придет к дворцу: его решимость, казалось, не знала границ. Ну а пока его гордые воины при свете тусклых фонарей сновали в полумраке, точили мечи, проверяли застежки на доспехах. То, что произошло днем, занимало все умы, и все разговоры были только об этом. Пламя костров отражалось в бронзовых лицах, в намазанных маслом торсах. Чистокровные скакуны ржали, фыркали, тянули ноздри к скрытому облаками беззвездному небу.

Принц Орион перевел взгляд на Большую Эспланаду.

На площади собралось уже довольно много девушек: силой оружия выгнав их из отчего дома, усталые, озлобленные солдаты заставляли их строиться плотными рядами, а они в полной растерянности лишь дрожали на ночном ветру. Их глаза были полны ужаса. Они смотрели друг на друга, пытаясь понять. А в их вмиг опустевших домах их матери ломали руки, взывая к милосердию Единственного, произнося слова забытой много веков назад молитвы: «Умоляем тебя, о Господи, отведи от нашего сокровища гнев варваров, пощади нашу возлюбленную дочь».

Гвардейцы Императора опустили забрала и достали хлысты. Собравшиеся на площади люди наблюдали за толпой из сотен, тысяч юных девушек с растрепанными волосами, и никто не знал, что с ними будет, почему они здесь; но поговаривали, что Император собирается отдать их варварам, Лайшаму и его воинам, но что они с ними сделают, было для всех загадкой.

Принц Орион почувствовал, как его охватывает отчаяние. Он был сыном Императора и не был им. В его руках была власть, но он не мог ничего изменить. Ему было чуть больше двадцати, но он уже ощущал, как груз прожитых лет тащит его к могиле. Медленно, будто чтобы забыть лица девушек — тысячи бледных юных лиц, с тревогой вглядывающихся в ночь — он закутался в свой темный плащ и вернулся в Зал Побед. Пламя факелов исполняло на стенных фресках диковинный танец, высвечивая детали, которых он никогда раньше не замечал.

Вход во дворец теперь очень тщательно охранялся. Лайшама с его генералами ждали с минуты на минуту. Уединившись в своих покоях, Император стоял у окна и слушал все усиливающееся жужжание в своей голове. Перед глазами у него дрожал красный туман, то сжимаясь, то сворачиваясь змейкой. Государь то и дело вытягивал руку, чтобы схватить ее, но ловил лишь пустоту. Он смеялся. Тога его была расстегнута, туника порвана, и теперь он глядел на свой мужской орган, который был уже слегка напряжен. С площади до него доносились крики испуганных девушек — тысяч невинных овечек, блеющих от отчаяния — и по мере того, как к низу живота приливала кровь, на лице его ширилась злорадная улыбка.

Призрак безумия, как любовник, сжимал Полония в объятиях. Он чувствовал у себя на затылке его дыхание. «Этого ты хочешь, Лайшам? Да, тебе нужно именно это». А потом не осталось ничего, кроме красного тумана и шепота призрака.

Император провел по губам языком и обхватил свое мужское достоинство рукой.

После этого он запел.

Сестра Наджа сидела на каменной скамейке и вслушивалась в безмолвие ночи. Она находилась в змеином саду, потайном месте монастыря, спрятанном между четырех высочайших стен. Солнечные лучи лишь ранним утром проникали в это средоточие камней и колючих кустарников, старых коряг и высохших деревьев, в котором из живого было лишь несколько пожухших папоротников. Искусственная река, питаемая водами акведука, с берегами, усеянными продолговатой галькой, безучастно журчала рядом.

В саду было полно змей. Гадюки, аспиды, ленивые питоны, похотливые ужи, кобры и черные мамбы — десятки экзотических рептилий, плохо ли, хорошо ли, уживались друг с другом, иногда пожирали друг друга и нежились в вечной тьме. Иногда монахини приносили им на обед мертвых грызунов. Сестры приходили сюда с босыми ногами. Вера защищала их от укусов.

Открылась маленькая калитка. Тирцея, старая служанка, превозмогая страх, осторожно шла вперед. Ее сопровождала одна из старших монахинь, которая держала фонарь и вела ее как слепую. «Нет, я не смогу, — бормотала пожилая женщина, останавливаясь после каждого шага. — Я не смогу». Но она шла, и потревоженные змеи свистели ей вслед, иногда делая стойку и гипнотизируя ее своим мерным покачиванием. Она шла, и они не трогали ее. Опустив голову и сложив руки, сестра Наджа ждала у зарослей папоротника. Услышав, что та уже близко, она не подняла головы. Не считала себя вправе. Старшая монахиня растворилась в темноте, оставив женщин наедине.

— Мы в змеином саду, — прошептала Наджа. — Сюда приходят те, кто ищет надежду и не находит ее.

— Ужасное место, — ответила Тирцея — это были ее первые слова за двадцать лет.

— Потому что оно заброшено. Тут живут одни змеи. Но тебе нечего бояться. Они тебя не тронут.

Пожилая служанка с испуганным видом огляделась.

— Чего вы от меня хотите? Я думала, мы больше не увидимся.

— Я тоже так думала. Но обстоятельства изменились.

— Обстоятельства?

Монахиня глубоко вздохнула.

— Мне нужно попросить тебя об услуге, Тирцея.

Служанка не ответила.

— Конечно, ты имеешь полное право отказать мне. Если ты откажешь, значит, такова воля Единственного. Значит, чудес не бывает.

Тирцея подняла глаза. Бесконечные стены с узкими просветами. В саду было темно, как на дне колодца. А вокруг нее шуршали папоротники, и она представляла змей — сотни, тысячи змей. Порыв ледяного ветра ворвался в сад.

— Говорите, — сказала она. — Говорите быстро.

— Да благословит тебя Единственный, Тирцея.

Старая служанка помотала головой; ее сердце пронзила острая боль.

Сестра Наджа схватила ее за плечи.

— Он вернулся, понимаешь? Человек, о котором я тебе говорила. Тириус Бархан. Он вернулся.

— Что?

— Это он.

— Кто он?

— Лайшам.

Тирцея невольно вздрогнула. Она слыхала о Лайшаме: она не знала точно, кто он, но слышала его историю; это ведь вождь варваров, верно?

— Лайшам, — повторила Наджа. — Да, это он.

— О, Святое Сердце, — проговорила служанка, поднося руку ко рту.

— Я в этом уверена, — сказала монахиня. — Тирцея, вот моя просьба. Я хочу, чтобы ты отправилась к Лайшаму. Я хочу, чтобы ты рассказала ему — сама знаешь, что. Я хочу, чтобы он пришел повидаться со мной. Не знаю, что он сейчас замыслил, но я должна с ним поговорить. Говорят, что он велел собрать на площади всех девушек города.

— Девушек…

— Мне хочется верить, что он поступит так, как велит ему сердце, Тирцея. Но он столько выстрадал, что может… может приказать их всех убить.

— О, Святое Сердце, — снова сказала Тирцея. — Не знаю.

Сестра Наджа отвернулась. Только не плакать, не думать о прошлом. Теперь лишь одно имело значение — избавить мир от еще одной мести, еще одного бесполезного страдания.

— Делай что велит тебе сердце, Тирцея. Я не стану принуждать тебя. Все мы в этом мире получаем то, чего заслуживаем. Но если ты думаешь, что так будет лучше, если ты думаешь, что еще что-то можно спасти, тогда разыщи его, Тирцея. Скажи ему все, что хочешь. Но приведи его ко мне.

Старая служанка опустила глаза и тут же вскрикнула. У ее ног ползла молодая шелковистая кобра, черная, как смерть.

— Не шевелись, — сказала Наджа просто.

Тирцея замерла. Она стала ждать, пока змея уползет, а потом развернулась и бросилась бежать. Она споткнулась, ободрала колено, увидела, как с ветки лениво спускается питон. Потом поднялась, подобрала юбки и снова со всех ног бросилась бежать. По заросшим мхом ступенькам она поднялась к калитке, открыла ее и не стала закрывать. Ей навстречу вышла старшая монахиня, которая привела ее сюда. Она чуть не сбила ее с ног, буркнула слова извинения и скрылась во мраке.

Сестра Наджа поднялась. Она была одна. Она сделала то, что должна была сделать. В любом случае, для нее уже ничего не изменится. Через несколько часов здесь будут сентаи. Но для него — для него еще была надежда: для него было завтра и другие места на земле. Она верила в это. Она верила в него. Так же, как верила в Единственного.

Акт IV

Они приближались.

Он чувствовал это каждой клеточкой своего тела.

Когда он закрывал глаза, он видел каньоны — а сам он, как орел, кружил над необъятными просторами, над утесами и водопадами, над лесами и равнинами. Уносимый ветром, он летел над разоренными городами, над землей, превратившейся в смесь пепла и гниющих внутренностей.

Сентаи были похожи на насекомых. Они колонизовали захваченные города, обращали своих врагов в рабство и загоняли их в подземные ходы, в сточные канавы, в заброшенные храмы, а потом оплодотворяли их: оплодотворяли мужчин, женщин, стариков и детей, распространяли свое гнусное семя, чтобы взорвались животы, чтобы глотки стали кровоточить от криков, а пальцы истерлись от бесконечных попыток выбраться наружу. И все страдали, стонали от мучений. Огни меркли. Реки пересыхали. Повсюду чувствовалось дыхание смерти.

Лайшам открыл глаза.

Найан Окоон, с голыми руками на вечернем ветру, ишвен Наэвен, до сих пор не оправившийся после смерти Амона, акшан Ирхам, теребивший бороду усыпанными перстнями пальцами, семет Шай-Най со шпагой наголо и верный слуга Салим — все они были тут и скакали рядом с ним к верхней части города, к освещенному дворцу, рядом у которого их ждали обещанные десять тысяч девственниц.

— Все в порядке?

К нему подъехал Ирхам, который, выставив вперед подбородок, равнодушно глядел на собравшуюся по обе стороны дороги толпу.

Вождь варваров кивнул.

По правде говоря, он и сам не знал. Десять тысяч девственниц! Но ведь эти люди не сделали ему ничего дурного, они подчинились воле своего государя, а он отбирал у них их дочерей, самое дорогое, что у них было. Тоненькое жало совести, которое сначала было едва ли заметнее жала комара, превратилось в меч, раздиравший ему внутренности. Ее призрак повсюду следовал за ним. Она . Качающая головой.

«Не делай этого».

Он закусил губу, глядя, как солдаты Императора взламывают двери и окна, отрывают дочек от матерей, и скидывают вниз, как товар. Ее призрак был тут — смертельно раненный, с отрубленными руками, — но не из-за этого он так страдал, нет: из-за девушек, которых сгоняли на площадь, из-за животной тупости в глазах солдат, из-за бессмысленности всех этих страданий. А ведь это все из-за него.

Пятеро всадников подъехали к дворцу.

Они знали, что произошло: знали о восстании сенаторов и о том, каким чудовищным образом оно было подавлено. Лайшам не знал, что и думать. Свергнуть Императора значило избавить его от заслуженного возмездия. Но это было и свидетельством того, каким хрупким было равновесие сил в Дат-Лахане. В любой момент все могло рухнуть.

Последняя улица: он не помнил ее названия, но на ней стояли гвардейцы в больших шлемах, вооруженные копьями и хлыстами, которые должны были внушить народу страх. К их ногам, иногда попадая им в спину, падали гнилые фрукты, трупы мелких животных; это пробуждало в нем давние воспоминания, и он машинально мотал головой. Азенаты ненавидели их — их, варваров. Теперь все наоборот: они поставили азенатов на колени. «Но зачем? — снова и снова спрашивал себя Лайшам. — О, возлюбленная моя, все это я делаю лишь для тебя одной — в память о тебе».

Но правда ли это?

Народ ненавидел его, как он ненавидел его двадцать пять лет назад. Только на этот раз у него были на то причины.

Лайшам опустил голову. Он благословлял свой шлем, скрывавший его лицо от толпы и от генералов. О, если бы они видели его глаза! Он, гроза Архана; он, потрясающий Возмездием; надежда и проклятие целой империи. А он мучился сомнениями. И эти сомнения по кусочку откусывали от его души. Он уже не понимал, для чего все это затеял.

Но было уже слишком поздно. Он понял это, глядя на то, как сотни гвардейцев Императора расходятся по переулкам, стучатся в двери, с обнаженными мечами выкрикивают приказы, вытаскивают за волосы девушек из их домов. Он и не думал, что Император исполнит его просьбу. В глубине души он не верил в это. Он нарочно поставил самый невероятный ультиматум. Но Император выполнил его условия. Лайшам надеялся, что он будет упрямиться — и тогда он имел бы удовольствие унизить его, подчинить своей воле, доказать свое превосходство. Но Полоний сдался без боя. И сам того не зная, превратил свое поражение в победу.

Вождь варваров машинально провел рукой по забралу своего шлема. Азенаты что-то кричали ему вслед, но он не слышал их. Не хотел слышать. Он хотел бы ненавидеть их, как они его, но не мог. Он вспоминал об их оскорблениях, вспоминал о том, как они судили его, не зная сути дела, и как отправили на эшафот, как опасного преступника, и отдали в руки палача. Тогда он чудом остался жив. Разве этого недостаточно?

— Хозяин!

Салим держал его лошадь за поводья. Конь Лайшама сбился с пути и чуть не покалечил разгневанных горожан. Вождь варваров буркнул «спасибо» и стал сам править своим конем. На него нахлынули новые чувства, воспоминания двадцатилетней давности. О том, что было до его смерти.

Лайшам занял позицию впереди всех и оглянулся посмотреть на своих генералов.

Что они думали? Они поклонялись ему как богу, во всем ему подчинялись, потому что он привел их к победе и был для всех варваров символом надежды и отмщения. Но что они о нем знали? Готовы ли они утолить его ненасытную жажду мести? Вот эти пятеро всадников подъезжают к дворцу, чтобы потребовать несправедливой дани, а он даже не знает, что они чувствуют. О, если бы они сказали ему остановиться, встали на его пути — тогда он мог бы все это прекратить. Какое безумие.

Вождь варваров со вздохом провел рукой по плечу, чтобы убедиться, что его меч по-прежнему на месте. Потом бессильно опустил руку. Отказаться от выкупа значит потерять уважение этих людей. Его воины не поймут его. Ведь они проделали ради него огромный путь. И теперь он должен привести их к победе.

Наконец они выехали на Большую Эспланаду. Там стояли тысячи юных девушек, охраняемых вооруженными солдатами. Они были более или менее спокойны, но время от времени по их рядам, как судорога, пробегала волна паники. На площади не осталось уже ни одного свободного сантиметра.

Варвары пустили лошадей галопом.

Лайшам старался не смотреть на девушек. Они ехали по левой стороне площади и из открытых окон до них доносились выкрикиваемые во все горло проклятия и оскорбления. Девушки глядели на них, не понимая. Одно лишь чувство — страх. Их судьба отныне была в руках этих вооруженных до зубов людей в шлемах, у некоторых из которых были обнажены торсы, а волосы развевались по ветру. На какие злодеяния способны эти варвары? Некоторые пытались успокоить себя. Им случалось видеть туземцев: акшанских купцов, продававших ткани их отцам, странствующих ишвенских укротителей диких зверей, семетских наемников с безупречной осанкой, и им казалось невероятным, что эти люди могут причинить им вред. Но ведь сейчас война. А война сводит людей с ума.

Подъехав к ступенькам дворца, варвары спешились. Они велели позаботиться о своих конях; азенатские стражники повиновались. К Лайшаму бросилось несколько посланников Императора в длинных платьях. В воздухе Зала Побед витал тяжелый и пьянящий запах.

— Его величество нездоров, — объявил один из них. — Он не может сейчас вас принять.

Вождь варваров не сдвинулся с места. Вокруг него слуги снимали со стен тяжелые гобелены. Некоторые прямо на полу сворачивали их и куда-то уносили. Громкие приказы, лихорадочная суета.

— Полночь уже близко, — ответил Лайшам, не поднимая забрала. — Мы должны видеть Императора. Что это за запах? Что делают эти люди?

Он указал на слуг.

— Не знаю, господин. Что же касается его величества…

Лайшам усталым жестом оттолкнул его и велел своим людям следовать за ним. Посланник Императора поднял руку. В тот же миг раздался металлический лязг, и на них оказались направлены несколько десятков арбалетов.

Лайшам вздохнул.

— Разве вы не понимаете, что времени осталось мало?

В комнатах и коридорах, в гостиных и столовых, — везде сворачивали и уносили гобелены, сшивали их друг с другом, опрыскивали духами. Никто не понимал, что это значит. Советники Императора, даже самые близкие люди не знали, что происходит. Задействованы были все слуги: от писарей и кухарок до садовников и каменщиков. И все они снимали со стен тяжелые гобелены, громоздили рулоны друг на друга. Генерал Аракс смотрел на все это, почесывая макушку. «Почему вы так торопитесь?» — «Таков приказ», — отвечали слуги. Раджак Хассн и сенатор Адамант расступались, давая слугам дорогу. Они тоже не знали, что происходит. Император заперся в своих покоях и не желал никого видеть. Перед его дверями выстроилась дюжина стражников. Принц Орион, такой же растерянный, как и все остальные, четверть часа барабанил в дверь под равнодушным взглядом гвардейцев, пока, наконец, кто-то не положил ему руку на плечо и не попросил уйти.

Сановники сталкивались в коридорах, указывали пальцами на опустевшие залы. Гобелены складывали внизу. Люди задавали друг другу вопросы, обменивались мнениями; рождались все новые и новые слухи. Но никто и представить не мог, что замыслил Император. Стоя перед окном с пергаментом в руке, его величество слагал оду в память о девушках, собравшихся на Большой Эспланаде. Только он один знал, что произойдет. Он был хозяином этого праздника.

Варвары в Зале Побед постепенно начали выходить из себя. Арбалеты были по-прежнему направлены на них, и теперь уже все знали, как погиб Амон.

— Не нравится мне все это, — сквозь зубы сказал Шай-Най.

— Никому не нравится, — отозвался Ирхам, потирая переносицу. — Тьфу ты, ну и вонь! Вы не чувствуете?

— Это духи, — сказал Наэвен. — Вы разве не видели? Они опрыскивают ими гобелены.

— Да спасет нас Анархан, — вздохнул Окоон.

Лайшам наклонился к Салиму и что-то прошептал ему на ухо. Акшан поклонился и тут же исчез. После этого вождь варваров повернулся к своим воинам, но почти тут же метнул взгляд направо. Раджак Хассн! Генерал спускался по большой каменной лестнице в сопровождении сенатора Адаманта и нескольких вооруженных солдат. Лайшам не пошевельнулся. Они смерили друг друга взглядом. Воздух между ними накалился. Их разделял десяток шагов, но ненависть, кипевшая в них обоих, была так сильна, что, казалось, еще чуть-чуть, и они набросятся друг на друга. Вождь варваров почти с нежностью вынул из ножен Возмездие, любуясь бликами от факелов на его клинке. Генерал застыл на месте. Его голова сделала полный круг вокруг своей оси.

Азенатские посланники с тревогой переглянулись. Раджак Хассн долгое время стоял неподвижно, после чего сделал знак своей свите и направился к выходу, по-прежнему в сопровождении Адаманта. Под окнами дворца солдаты брали опрысканные духами гобелены и, развернув, укладывали на толпу девушек, полностью накрывая их. Постепенно на площади образовывалась гигантская мозаика.

— Он сошел с ума, — прошептал сенатор на ухо своему сообщнику.

Кольцо любопытных по периметру площади все больше и больше сжималось. Гвардейцы императора не давали горожанам подойти ближе. Никто не понимал, что происходит. Из дворца выходили все новые и новые прислужники и раскладывали гобелены на головах девушек, так что те почти скрылись из виду.

В тишине своих покоев Император, потирая руки, расхаживал взад и вперед. Вдруг он остановился, открыл двери и отдал приказ дежурившим у них стражникам. Солдаты исчезли и через несколько минут вернулись с тем, что потребовал Император. Его величество вернулся к окну. Гигантский гобелен становился все больше и больше. Скоро полночь. Возможно, к полуночи он не будет закончен, но сойдет и так. Беспокоиться не о чем.

Кто еще держась на ногах, кто уже упав на колени, задыхаясь, плача, вглядываясь во мрак глазами испуганных ланей, девушки всерьез начали бояться. Почему варвары приказали накрыть их этими гобеленами? Это какой-то их странный обряд в честь Великого Духа? Гобелены были тяжелыми, под ними было трудно дышать, но хуже всего был этот запах, которым была пропитана ткань. Эти благовония часто жгли во время праздничных церемоний, но сейчас запах был таким сильным, что вызывал тошноту.

Без пяти двенадцать. Около десяти тысяч юных девственниц были согнаны на Большую Эспланаду и накрыты гигантским гобеленом, похожим на необъятную пеструю равнину. На соседних улицах теснились родные и близкие, друзья и женихи, пытаясь увидеть, понять, что же произойдет. Гвардейцы Императора с опущенным забралом поначалу безжалостно их отталкивали, но это становилось все труднее и труднее: толпа напирала и грозила прорвать окружение.

В это же время Лайшам и его воины поднимались по ступенькам большой лестницы к покоям Императора. Его величество только что отдал приказ. Он был готов их принять, и теперь они шли в сопровождении отряда стражников, в окружении азенатских солдат, а за ними на почтительном расстоянии держалась группа взволнованных генералов и советников. Вождь варваров на секунду обернулся и увидел, как принц Орион (он теперь уже знал его имя) машинально поправляет рукава туники. Лайшам уже не думал о девушках. Жажда мести все еще жгла ему сердце, но теперь она была направлена не на азенатов. Он принял решение: он отправит всех девушек домой. Но он заставит Полония выступить перед народом. Он заставит его рассказать о том, что он сделал с ним, перед всеми жителями Дат-Лахана. А еще он отберет у него сына.

Варвары были уже близко.

Стражники распахнули двери в покои Императора, и варвары вошли в них с победоносным видом, сознавая торжественность момента.

В этот же миг на Большой Эспланаде несколько сотен девушек в отчаянии попытались бежать. Солдаты грубо затащили их обратно, некоторые упали на колени, и их тут же чуть не затоптали другие. В ночи послышались крики, которые вскоре заглушили колокола монастыря, возвещавшие полночь.

Все монахини замерли.

Остатки луны исчезли за облаками — длинными сероватыми облаками, не обещавшими дождя.

Лайшам вышел на середину комнаты. Император стоял к нему спиной. Рядом с ним стоял гвардеец с натянутым луком, а его подручный возился с маленькой импровизированной жаровней. Три стрелы, обмазанные чем-то, похожим на смолу, уже пылали, четвертая разгоралась.

Вождь варваров выхватил из ножен Возмездие и бросился к гвардейцам. Поздно.

Одна стрела полетела вниз.

Лайшам замер.

Подобно падающей звезде, стрела описала совершенную дугу и вонзилась в самую середину огромного полотна, которое тут же вспыхнуло.

«Нет», — зашептали тысячи губ.

В тот же миг Император выпустил еще одну стрелу.

Лайшам бросился к нему и обрушил на него удар меча, но Полоний развернулся и увильнул от удара с невероятной ловкостью. Гвардеец в свою очередь вытащил оружие. Прибежали варвары. Гвардеец отпрянул и опрокинул жаровню. Гобелен на стене моментально вспыхнул. Окоон сорвал его со стены и попытался затоптать пламя ногами; Шай-Най бросился помогать ему. К ним подбежали и гвардейцы Императора, которые все это видели. А огонь на площади тем временем распространялся с ужасающей быстротой.

Полоний на четвереньках отполз в угол комнаты.

Лайшам двинулся на него, но тут же вынужден был развернуться, чтобы отбить атаку первого гвардейца.

«Огонь», — думал он, отражая удар противника.

«Они все сгорят».

Темную площадь охватила паника. Вопли ужаса, беспорядочная толкотня и сотни юных дев на коленях, тут же затоптанные другими. Тем, кто находился с краю, удалось вырваться, но они тут же натолкнулись на стену оцепеневших стражников. У тех же, кто был в середине, не было никаких шансов спастись.

Огонь распространялся с невероятной быстротой.

Аделии было семнадцать лет, и она стояла в самой середине толпы. Стрела вонзилась в затылок какой-то незнакомой девушки, в нескольких шагах от нее, но девушка не упала, потому что ее неловко поддержали подруги. Когда Аделия поняла, что ей предстоит сгореть заживо, она попыталась развернуться и добраться до ближайшего края площади. Она споткнулась, попыталась подняться, сделала глубокий вдох, но вместо воздуха в ее легкие вошел густой черный дым. Со слезами на глазах она снова упала и почувствовала, как у нее в плече что-то хрустнуло. Ее начало рвать. Слова юного Маркуса, с которым она обручилась две недели назад, звучали у нее в голове. Ничто ни. Дыра в гобелене, увидеть небо, увидеть небо, как быстро все произошло. Когда не . Но у нее на спине была зияющая рана, и она уже не могла подняться, и ее все рвало и рвало — дышать, дышать. Разлучит нас . Увидев, как пламя охватывает чье-то лицо, она потеряла сознание.

Яркий свет пламени озарил темный город. Благовония сыграли свою роль. Огонь распространялся во всех направлениях. Люди по бокам площади некоторое время тупо глядели на пламя. И вдруг их как громом поразила ужасающая реальность происходящего. И они тоже стали кричать.

Она не хотела умирать: она хотела жить, дышать полной грудью, целоваться с мальчишками на Золотом Мосту, глядя, как лучи закатного солнца смешиваются с охрой каньонов. Ее звали Джеласина, у нее были длинные светлые волосы и нефритовые глаза. Она была настолько красивой, что это казалось невозможным. Однажды один человек сказал ей. Жизнь не имеет конца . Пламя, лизавшее ей кожу, было ненастоящим. Жар, дым и ее прекрасные волосы, охваченные огнем, — всего этого не существовало. Она стала кричать. Ее муки становились невыносимыми. Ее глаза начали плавиться. Внутренности таяли, о, мама, мамочка! Для того, чтобы описать то, что с ней происходило, еще не было придумано слов. Кинжал прямо в сердце по сравнению с этим показался бы наслаждением. Но здесь не было кинжала. Лишь царство огня и смерти.

На ступеньках дворца в ужасе пятились советники. Ничто не предвещало такого исхода. Она даже не знали, кто отдал этот приказ. Варвары? Это было единственное объяснение. Но зачем они это сделали, ведь они вошли в Дат-Лахан, чтобы защитить город? Какая им выгода от чудовищной смерти тысяч невинных дев? С округлившимися от ужаса глазами азенаты скрылись в полумраке дворца.

Она не была красива, она умоляла, висла на руке у качавшего головой солдата, который на вид был чуть старше ее. «Умоляю вас, выпустите нас, выпустите, разве вы не видите, что огонь уже близко?» Он видел. Более того — он не видел ничего другого, и его ум работал вхолостую: приказ, приказ, он должен исполнять приказ, «ни в коем случае не разрывайте оцепление», и он знал, что это значит — а теперь кто-то выкрикивал новые приказы, но до него доносились лишь их обрывки, другие гвардейцы рядом с ним тоже не шевелились, а пламя подступало все ближе и ближе. Окровавленные руки, судорожно сжатые под гобеленом — нужно его приподнять, под ним ведь столько дыма. Солдат подумал о своей девятилетней сестренке, о том, что бы он чувствовал, если бы она оказалась тут, разве может быть что-нибудь хуже ? А теперь перед ним некрасивая девушка встала на четвереньки и пыталась проползти у него между ногами, а лейтенант продолжал кричать: «Что? Я же сказал: никого не пропускать!» Подавляя приступ тошноты, солдат ударил девушку ногой в лицо, и она тут же упала на спину. Волна невероятного жара нахлынула на оцепивших площадь гвардейцев. Охваченный паникой, юный солдат вырвался из рядов, чтобы только больше не чувствовать ужасающий запах горелого мяса, к которому примешивался аромат духов, и даже не обернулся, чтобы посмотреть, как умирает девушка. Пламя охватило подол ее туники, она была некрасивой, ее звали Людимила, ей было двадцать лет.

Императора нигде не было. Услышав крики несчастных девушек, варвары и азенаты застыли на месте. Лайшам медленно подошел к окну. Он боялся смотреть на площадь. Все оказалось еще хуже, чем он думал. Гигантский гобелен, накрывавший несчастных жертв, был весь охвачен огнем. И девушки под ним стали заложницами пламени. Клубы черного дыма смешивались с цветом ночи. Запах был невыносимым.

Вождь варваров вернул меч в ножны. Император снова предал его, и притом самым жутким образом. Он не просто упредил желание Лайшама: он довел его до чудовищного, непередаваемого абсурда. Бессмысленное страдание тысяч преданных огню невинных жертв.

Лайшам повернулся к своим генералам. Гвардейцы Императора смотрели на него, не зная, как поступить. Казалось, все вокруг замерло в ожидании, и не было ничего, кроме криков, визга и треска пламени. Вождь варваров понял, что больше ни секунды не сможет выносить этого. Он направился к выходу и развернулся уже у самых дверей.

— Идите за мной, — сказал он тоном, не терпящим возражений.

Все тут же бросились бежать: варвары и азенаты, люди, которые еще несколько секунд назад, готовы были выпустить друг другу кишки. Сбежав вниз по лестницам, пронесясь через длинные коридоры без окон, они добрались до Зала Побед и остановились перед Большой Эспланадой. Их ждало ужасающее зрелище. Огонь был повсюду, теперь он уже, как страстный любовник, целовал стены домов. Мужчины и женщины в панике разбегались куда глаза глядят. Гвардейцы тщетно пытались задержать их. Девушек с одеждой в огне либо отбрасывали назад в костер, либо они сами падали на землю, превращаясь в живые факелы.

Вопли. Агония. Когда гвардейцы поняли, что единственный способ помочь девушкам избежать страшной участи — это разойтись и дать им дорогу, было уже слишком поздно. Некоторые пытались спасти несчастных, но пламя перекидывалось на них самих. Другие застыли, не в силах сдвинуться с места, глядя, как прямо перед ними умирают невинные люди. За криками и визгом слышались — вернее, угадывались — треск плоти, лопанье кожи, хруст костей. А Лайшам, который все это видел, знал, что никогда не забудет этот миг, так же как и миг своей смерти, даже если проживет еще целый век. Он оторвал от своей туники лоскут ткани и, подняв забрало, засунул его себе под шлем. После этого он ринулся в толпу.

Каждый шаг был как подвиг.

Он не знал точно, где находится, лишь чувствовал чудовищный жар и невыносимый запах. Он наугад схватил чью-то руку. Девушка с вьющимися рыжими волосами секунду тупо смотрела на него, а потом принялась кричать. Он заставил ее замолчать ударом в лицо и подхватил, когда она стала падать. Он как вещь взвалил ее себе на плечо, развернулся и пошел прочь.

Генералы Лайшама и азенаты, которые были в состоянии пошевелиться, ободренные его примером, стали делать то же самое. Стиснув зубы, прикрыв нос и рот носовыми платками, они углублялись в толпу, пытаясь спасти тех, кому еще была нужна помощь. Действия их выглядели смехотворными, ничтожными на фоне этого огненного людского моря, но они яростно продирались сквозь толпу, и несколько десятков девушек избежали смерти благодаря ним.

Спасенных складывали на обочине, и добровольцы, которых с каждой минутой становилось все больше и больше, оказывали им первую помощь. А вокруг были лишь обгоревшие тела, обуглившиеся конечности и потерявшие сознание девушки с красными от дыма глазами. Ад разверзся в центре Дат-Лахана.

Теперь уже не существовало соперничества, не было больше азенатов и варваров, история и прошлая вражда были забыты, сгорели в огромном костре — были лишь девушки, которых нужно было спасти. И все, кто видел Лайшама за работой, понимали, что он не мог отдать этот страшный приказ. Рискуя жизнью, он рвался в самое пекло. Хватая безжизненные юные тела, взваливая их себе на спину, иногда по два за раз, он отбирал их у пламени. И его генералы делали то же самое.

Но центр площади уже полностью выгорел. Сотни девушек нашли там свою смерть. Груды обгоревших тел. Огонь пожрал все. Ободренные примером варваром, азенаты выстроились в цепи, пытаясь потушить пожар, который угрожал перекинуться на соседние кварталы. Женщины хлопотали над спасенными, оборачивали их большими белыми простынями, смачивали им лицо. Мужчины шли в костер в надежде вытащить оттуда хоть пару бездыханных тел. Лица их были закрыты платками. Все молчали. Крики жертв превратились в бормотание, которое с каждым мгновеньем затихало. Казалось, это длится уже много часов, нет, много дней.

Время остановилось.

И вдруг послышались звуки трубы. Все подняли голову. На одной из улиц, ведших к Большой Эспланаде, показались всадники в доспехах и черных шлемах, с длинными мечами — личная гвардия Императора. Их было около сотни и они двигались прямо на Лайшама и его генералов.

Варвары еле успели занять позицию и выхватить оружие. Через мгновение на них обрушилась атака. Лайшам обнажил Возмездие и со всего размаху нанес удар одному из передних всадников, который тут же упал с лошади. Шай-Наю повезло меньше: еще не успев обнажить меч, он уже лежал на земле с арбалетной стрелой в груди. Окоон, Наэвен и Ирхам смогли выдержать первую атаку. Нескольких азенатов выбросили из седла и тут же разрубили на куски. Часть всадников попыталась бежать; но другие тут же снова зарядили арбалеты. Один из гвардейцев, в руках у которого был Императорский флаг, указал пальцем в их сторону.

— Сейчас уже поздно пытаться исправить зло, которое вы причинили! — крикнул он так громко, чтобы все его слышали. — Если вы так благодарите тех, кто открыл вам ворота, вы все умрете. Варварские псы!

Ни минуты не колеблясь, Лайшам и три его генерала бросились к костру. Над самым ухом у них просвистели стрелы. Вождь варваров споткнулся и чуть не упал, но тут же поднялся. С мечом в руке он исчез в гуще пламени.

Ирхам выпустил шпагу и покатился по земле. Ему в левую ногу вонзилась арбалетная стрела. Он вытащил ее и тут же тоже исчез в толпе. Несколько насмерть перепуганных девушек загородили ему дорогу. Он живо отодвинул их в сторону, и одна из предназначенных ему стрел попала в девушку. Она без единого звука рухнула на землю. Акшана же нигде не было видно.

Наэвен бежал вперед, перепрыгивая через горы трупов. Его гнал не страх, а опьянение — опьянение свободой, бегством через холмы в те блаженные времена, когда человек одним прыжком мог преодолеть каньон шириной в несколько десятков шагов. Три стрелы вонзились ему в спину. Одна попала в кость и отскочила. Но не две другие. Ишвен рухнул на землю и больше уже не поднимался.

Окоон схватил лежавший на земле меч и, держа его прямо перед собой, отступил. Звон стрел, ударяющихся о щит. Он хотел обернуться, но стрела вонзилась ему в руку, и он упал на спину. Далеко отбросив щит, он зигзагами побежал к центру площади. Жар был таким сильным, что у него все дрожало перед глазами, и он подумал, что еще чуть-чуть, и он ослепнет. Но он продолжал бежать. Увидевший его всадник бросился за ним.

Шай-Най умер так, как всегда мечтал. Вражеский клинок снес ему всю левую часть лица вместе с ухом, но он этого не почувствовал: боли уже не было. Гвардейцы в ужасе увидели, как он поднялся и с пустыми руками и странной улыбкой двинулся на них. Кровавая улыбка — еще несколько шагов. Ему в сердце вонзился десяток стрел, и он перестал дышать, даже не заметив этого.

— Где остальные? — спросил Лайшам, тряся Ирхама за руку.

Нога у акшана была в крови, а лицо все измазано липкой сажей. Варвар моргнул и помотал головой.

— Грязная свинья! — продолжил вождь варваров, переводя взгляд на дворец. — Какими же мы были наивными. Попались в ловушку, как дети.

Они были на другой стороне площади, в маленьком переулке, выходившем на более оживленную улицу. К Большой Эспланаде стекались тысячи обезумевших горожан с ведрами воды, одеялами и прочими полезными вещами, но на них, казалось уже никто не обращал внимания. Пожар удалось локализовать. Пламя продолжало бушевать, но начался дождь. Фонари отбрасывали на мостовую золотые блики. Удары грома. Ночь стала оранжевой.

— Пойду попытаюсь разыскать других, — сказал Лайшам. — А ты иди к нашим солдатам.

— Что ты собираешься делать?

Варвар поправил завязки на шлеме.

— Мы возьмем дворец штурмом. Я отыщу Императора и заставлю его встать перед жителями города на колени и признаться в своих преступлениях. После этого я убью его. И мы покинем Дат-Лахан.

— Ты серьезно?

Акшан тут же пожалел о своем вопросе.

— А как же сентаи?

— Это не наш мир, Ирхам. Мы уйдем по ту сторону гор.

— Что?

— Ты слышал. Мы покинем эти проклятые земли, друг мой. Мы не в силах победить сентаев. Их слишком много, и они слишком сильны. Их создали азенаты: так пусть захватчики исправят ошибки, которые совершили. Если сумеют.

Ирхам на минуту задумался, поглаживая бороду. Вдруг его лицо озарилось.

— Ты совершенно свихнулся, — радостно объявил он. — Никто еще никогда не переходил Вечные горы. Но я согласен с тобой: в этой части Архана нам больше делать нечего. Я пойду за тобой, Лайшам. Как всегда, — закончил он, кладя руку на рукоять меча.

Воины вышли из переулка и смешались с толпой взволнованных горожан, направлявшихся к Большой Эспланаде. Колокола монастыря пробили два. Азенатские всадники, видимо, давно уже уехали. Вождь варваров прошептал на ухо своему помощнику какие-то указания, и воины разделились: Ирхам направился в нижнюю часть города, а Лайшам — к дворцу.

Дождь, который теперь уже лил как из ведра, не сумел развеять ужасный запах. Сотни горожан с импровизированными масками на лицах складывали на телеги обгоревшие тела тех, кому не удалось спастись от огня. Семь, а может быть, и восемь тысяч девушек погибли за несколько десятков минут. Размокшие остатки необъятного гобелена: подвиги азенатов — почерневшие, рваные, обугленные — теперь валялись в лужах. Завтра, уже, может быть, через несколько часов здесь будут сентаи. «На этот раз Империи конец», — думал Лайшам, поднимаясь по ступеням дворца под непонимающими взглядами стражников.

«На этот раз Империи конец».

— Искупление! — что есть мочи кричал человек посреди площади. — Искупление! — кричал он, срывая рубашку, тряся разметавшимися волосами и бешено вращая глазами, — зло всегда жило в нас, и теперь настала пора встретиться с ним лицом к лицу!

Он бил себя в грудь, падал на колени посреди гор трупов, и никто, казалось, его не слушал, но слова его поднимались к самым высоким окнам императорского дворца, и Император Полоний, хихикая в темноте, подпевал им в такт.

— Искупление, искупление, — мурлыкал он, глядя, как его народ копошится на Большой Эспланаде, и слезы стекали у него по щекам.

Он еще что-то бормотал, когда дверь приемной, в которой он нашел убежище, отворилась, и внутрь проскользнула какая-то молчаливая, как смерть, тень. Будто что-то почувствовав, государь резко развернулся.

В зале было довольно темно. На голове у Полония по-прежнему красовался его венец, но тога его была распахнута и местами запятнана кровью; черные пятна на призрачном белом фоне. Он уже не напевал. На него, подняв палицу, медленно надвигался генерал Хассн. Император слабо улыбнулся.

— О, Раджак, милый, это вы, какой приятный сюрприз! Надеюсь, спектакль вам понравился. Все ведь прошло просто чудесно, не правда ли? Вы такой доблестный воин.

Хассн невозмутимо продолжал движение, а государь отступал в такт мелкими неловкими шажками, не переставая говорить.

— Вы знаете, а я еще помню день, когда вызвал вас, чтобы попросить принести мне, ну, в общем, вы помните. Сколько экю я вам обещал?

Вместо ответа Раджак Хассн обрушил на него свою палицу. Полоний хотел отступить, но места за ним уже не было, и он смог только отклонить голову в сторону. Ударом ему снесло пол-лица: зубы, глаз, хрящи. Император медленно сполз на землю, оставив на стене кровавый след. Он был еще жив. Генерал Хассн вновь занес палицу.

— Стой!

Голова его сделала полкруга.

В дверном проеме стоял человек с обнаженным торсом и окровавленными плечами. Его глаза горели изумрудным огнем. Его густые черные волосы были до сих пор влажными, а из затылка так и торчала стрела. Он двинулся на Хассна, выставив вперед шпагу, снятую с трупа азенатского солдата. Это был Наэвен, вождь ишвенов.

Раджак Хассн смотрел, как он приближается, с довольной улыбкой. Потом он полностью развернулся к нему.

— Я не знаю, кто ты, — сквозь зубы процедил Наэвен. — Но я убью тебя.

На самом деле, и он это знал, у ишвена было очень мало шансов победить в этом бою. Рана в спине, не говоря уж о затылке, причиняла ему страшную боль. Каждый шаг был мукой, и это было чудо, что ему вообще удалось встать. Когда, после падения, он открыл глаза, он решил, что умер и находится в аду. Прямо перед ним билась в агонии девушка с обугленным лицом. Но он нашел в себе силы, встал и огляделся. Все вокруг исчезло.

— Эй, вы, азенаты, — злобно сказал ишвен, приближаясь, и на губах у него выступила кровавая пена. — Сейчас вы все умрете.

С криком раненого зверя Наэвен бросился в атаку. Раджак без труда отразил его удар, заставив его потерять равновесие. С написанной на лице мукой ишвен поднялся и приготовился прыгнуть на противника. Азенат спокойно ждал. Второй удар меча пришелся по стене. Мощным ударом палицы Раджак выбил меч из рук своего противника и тут же навалился на него. Он не привык давать своим врагам второй шанс.

Наэвен понял, что настал его последний час. Голова болела так, что он едва стоял на ногах. С новым криком, еще громче предыдущего, он вцепился своему врагу в горло. Раджак Хассн был готов ко всему, кроме этого. Варвар был безоружен — ему не оставалось ничего, кроме бегства. И вот двое мужчин покатились по земле, и ишвен все сильнее давил генералу большими пальцами на глазные яблоки, будто хотел совсем выдавить их.

Раджак Хассн собрал все силы, сумел вырваться и прижал ишвена к полу. Теперь он был в положении сильного: схватив противника за запястья, он заставил его разжать руки. Потом он нанес ему удар ногой в лицо, после чего зажал его голову руками и стал бить о землю. Один раз. Ишвен попытался высвободиться, но это было невозможно.

— Будь ты проклят, — процедил он.

Раджак во второй раз ударил его головой об пол, но и на этот раз ничего не произошло. Взор ишвена мутился, но глаза его по-прежнему были открыты. У него перед глазами плясал красный туман. Он видел скалы своей юности. Его противник резко притянул его к себе, а затем в третий раз ударил его головой о землю. И тут его череп раскололся надвое, как перезревший фрукт.

Лайшам на цыпочках шел по внутреннему саду. Дождь шелестел по листьям деревьев, рисовал бесчисленные круги на прудах, гнул податливые камыши. Вдалеке темноту пронзало дрожащее пламя факелов. Вождь варваров насторожился, крепче сжал в руке меч по имени Возмездие. Ему послышался какой-то шорох. На мгновенье он замер, после чего продолжил свой тайный путь.

Зал Побед превратился в импровизированный лазарет. Гвардейцы с почерневшими лицами сносили туда безжизненные тела и складывали их прямо на полу, которого за сотнями лежащих людей уже не было видно. Говорили, что в монастыре уже нет места. Говорили, что Император в ужасе укрылся в потайных апартаментах. Чего только не говорили.

Лайшам поднял голову и посмотрел на верхнюю часть дворца. Полоний наверняка в одной из этих башен. Новый шорох. На этот раз вождь варваров застыл на месте. Звук донесся откуда-то справа. Он вытянулся и сделал вид, что идет дальше. Но тут же развернулся и побежал в ту сторону, откуда, как ему показалось, донесся шорох. Мелькнула какая-то фигура, попыталась бежать. Но Лайшам оказался проворнее. В мгновение ока он был уже рядом и заставил ее обернуться.

Это был принц Орион.

— Ты шпионил за мной, — начал вождь варваров.

Юный полукровка живо замотал головой.

— Я только хотел…

— Что хотел? Всадить мне в спину кинжал, как твой отец?

— Я не…

— Послушай, — перебил его Лайшам. — Я не знаю, что ты хотел сделать. Но я собираюсь тебя убить. Ты мне не нужен.

— Я хотел… помочь вам, — с трудом выговорил принц.

Лайшам воззрился на него, будто видел его впервые. В жилах у наследника текла кровь варваров: он и раньше это подозревал, но теперь был в этом уверен.

— Мой отец… — продолжал Орион.

— Твой отец — самое мерзкое чудовище, которое когда-либо порождала земля, — отрезал Лайшам. — Это он отдал приказ об избиении невинных. Я был глупцом.

— Он мне не отец, — спокойно ответил принц.

Лайшам нахмурился.

— Что?

— Он усыновил меня.

— Усыновил? А кто же твой настоящий отец?

Юный принц покачал головой.

— Не знаю.

— Он тебе не отец, — повторил Лайшам. — А он сам думает, что он твой отец?

— Нет, он…

— Иди за мной, — велел вождь варваров, глядя на острие своего меча.

— Куда? Скажите мне, что вы собираетесь делать.

— Послушай, — ответил Лайшам, увлекая его в другую часть сада. — Мне следовало бы тебя убить: потому что ты его сын, только поэтому. Так что не испытывай мое терпение.

— Но вы… Вы не убьете меня. Потому что вы не такой, как он.

— Не знаю. И ты не знаешь.

Схватив принца за запястье, он направился к двустворчатой бронзовой двери. Темноту прорезала молния, тут же раздался удар грома. Дождь потоками стекал со шлема варвара. Он хотел бы, чтобы этот дождь никогда не кончался.

Дверь оказалась открытой.

За ней стояли два вооруженных копьями стражника и тихо переговаривались. Увидев две фигуры, они с удивлением направили на них свое оружие. Узнав принца, они опустили копья.

— Ваше высочество?

— Все… Все хорошо, — успокоил их Орион неестественным голосом.

— Где Император? — нервно спросил Лайшам.

Стражники переглянулись.

— Никто не знает, — ответил один.

— Его все ищут, — добавил другой.

— Все?

— Генерал Хассн искал его. Кажется.

— Нельзя терять ни секунды, — сказал вождь варваров, бросаясь к первой попавшейся лестнице. — Отведи меня в его покои. В покои генерала.

Юный принц сглотнул и поспешил за ним вслед.

— Я не знаю…

— Мои друзья убиты, — ответил Лайшам, не оборачиваясь. — Мне следовало бы проткнуть мечом всех мерзавцев, которых я встречу в этом дворце. Но я этого не сделаю. Мне нужен только Полоний. Поэтому помоги мне его отыскать. Или уходи.

Орион промолчал.

Не менее часа мужчины обходили дворец в поисках Раджака и Императора. Здание было огромным, полным тесных коридоров, потайных комнат, секретных проходов. Они выходили на каменные террасы, забирались на вершины башен, расспрашивали стражников, которые давали им противоречивые ответы, если вовсе не пытались преградить им путь.

Орион молчал. Он шел за Лайшамом, следил за каждым его жестом. «Самый доблестный воин за всю историю Архана», — повторял он себе. В кошачьей грации этого человека, в уверенности его движений, в исходящей от него силе было что-то непостижимое. За один лишь час, проведенный рядом с ним, принц почувствовал, что он ему ближе, чем когда-либо был его приемный отец. Этот человек был добрым — несмотря на его страдания, несмотря на его тайны, несмотря на шлем, который он никогда не снимал. Принц чувствовал это. И знал, что Лайшам никогда не причинит ему зла.

А вождь варваров испытывал странную симпатию к юному принцу, который по-прежнему шел за ним и явно старался помочь. Юноша просил стражников пропустить их. Предлагал маршруты, подсказывал тайники, о которых не знал Лайшам, потайные комнаты, в которых они еще не были. Почему он помогал ему? Трудно сказать. Но так или иначе, он был рад, что тот рядом.

Колокола монастыря пробили три.

Орион и Лайшам толкнули приоткрытую дверь и вошли в приемную. За окном по-прежнему шел дождь и громыхал гром. Время от времени темноту прорезала молния. У окна, рядом со шторой, в полумраке виднелось чье-то тело. Оно еще шевелилось. Вождь варваров ткнул его носком сапога; тело ответило слабым стоном.

Это был Император.

— Принеси света, — велел варвар.

Орион подчинился. Когда он вернулся, Лайшам стоял на том же месте. С мечом в руке, устремив перед собой невидящий взгляд, он стоял, погруженный в свои мысли.

— О, Святое Сердце Единственного, — простонал Орион, с факелом в руке вставая на колени подле своего отца.

То, что Полоний был еще жив, было чудом. Удар Раджака снес ему половину лица. У него не было одного глаза. Его лицо превратилось в месиво из костей и кровавого мяса. По подбородку стекала струйка крови, и при вдохах и выдохах он издавал ужасный хрип.

— Кто это сделал? — спросил юный принц.

Император попытался что-то сказать, но вместо слов из его горла вырвалось лишь невнятное клокотание.

— Нужно позвать на помощь, — заявил Орион. — Позвать лекарей. Нужно отнести его к монахиням. Он еще жив.

Резким движением Лайшам поднял его на ноги.

— Что…? — начал было принц.

Вождь варваров сбил его с ног ударом кулака. Потом он встал на колени и схватил Императора за то, что осталось от его тоги. В руке он по-прежнему держал Возмездие.

— Ты худшее порождение этого мира, — начал он. — Сколько же лет я мечтал об этом миге.

Единственный глаз Полония наполнился ужасом.

— Жаль, что это сделал не я, — продолжал Лайшам.

В этот момент он почувствовал у себя за спиной какое-то движение. Он обернулся, выпустив из рук тело Императора. Принц Орион обнажил свой меч и, держа в одной руке факел, а в другой оружие, собирался нанести удар. Лайшам прыжком вскочил на ноги и отразил первый неловкий выпад. Искусным маневром он выбил меч из рук принца. Тот попытался сделать несколько выпадов факелом, но варвар схватил его за руку и заставил встать на колени. Факел упал на пол.

— Ты знаешь, кто я? — спросил варвар. — Иди сюда.

Он поднял своего юного противника на ноги с такой легкостью, будто это была груда тряпок, и подтащил к месту, где лежал Император. Выпустив меч, он притянул государя к себе. Оба — и отец, и сын — отныне были в его власти.

— Не двигайся, — приказал Лайшам.

Он разжал руки и поднял забрало. Потом он приблизил свое лицо к лицу Полония.

— Я тот, которого ты убил, — начал он. — Я спас тебе жизнь, и мы заключили сделку. Но ты нарушил наш уговор. Я вернулся к тебе, и ты снова предал меня. Ты послал меня на смерть. Ты замучил мою жену. Ты истребил мой народ. Ты истребил свой народ. Чтобы описать твою душу, еще не придумано слов.

— Кто… Кто… — бормотал Орион, увидев лицо варвара.

— Я тот, кто вернулся, чтобы спасти вас от самих себя. Я палач твоего отца. Ты знаешь, кто я.

— Фы… фейфяф… умьёф… — простонал Император, силясь высвободиться.

— Да нет же, глупец. Это ты сейчас умрешь.

Лайшам поднялся и схватил лежавший на полу меч. Полоний бессильно рухнул на пол.

— Я предпочел бы подольше наслаждаться этой минутой, — сказал варвар, приставив острие меча к груди своего врага.

— Не делайте этого! — прошептал юный принц.

Вместо ответа Лайшам вонзил клинок Императору в сердце, приколов его к полу как насекомое. Тело старика на секунду изогнулось, потом напряглось, как натянутая веревка, после чего его мышцы разом расслабились, и он испустил дух. Варвар вытащил меч и вновь опустил забрало на шлеме. Орион поднял на него испуганный взгляд и попятился.

— Я подарил ему самую легкую из смертей, — сказал Лайшам. — Его следовало убить еще много лет назад.

Орион подобрал факел и подошел к окну. Без единого слова он поднес пламя к занавескам из пурпурного шелка, которые тут же вспыхнули. Ничто больше не имело значения: он должен был бы оплакивать смерть своего отца, но не мог — у него внутри что-то сломалось.

— Что ты делаешь? — спросил варвар.

Вместо ответа юный принц взял свой меч и вышел.

«Император умер!»

Когда один из слуг случайно наткнулся на него, лежащего в луже крови, в приемной северного крыла дворца, слух об этом со скоростью молнии разнесся по всему дворцу, и теперь уже все только об этом и говорили. Обугленные тела в Зале Побед пришлось уже складывать друг на друга; вонь становилась невыносимой. Гроза за окном бушевала с такой яростью, что ветер задувал пламя в висящих на фасаде светильниках.

Советники и генералы собирались маленькими группками и, тревожно озираясь, вполголоса обсуждали ситуацию. Императора убили: такое за всю долгую историю Дат-Лахана случалось лишь дважды, да и то — столь давно, что никто об этом уже не помнил. Что полагается делать в таких случаях? Собирать сенат? Но сената больше нет. Совет генералов? Но кто будет его вести? И потом — самое ужасное: по последним сведениям от разведчиков, сентаи уже совсем близко, гораздо ближе, чем все сначала подумали. Все были в полном смятении.

— За мной!

В сопровождении двух офицеров и нескольких гвардейцев сенатор Адамант широкими шагами шел к северному крылу дворца — туда, где обнаружили тело государя. На фоне всеобщего смятения, от его персоны исходило ощущение спокойной уверенности в себе, которая, как он надеялся, делала его самым естественным претендентом на трон — по крайней мере, временным. «Час настал», — думал сенатор, поднимаясь по ступенькам широкой лестницы, усеянной безжизненными телами. На его лице не отражалось никаких эмоций.

— Мы должны срочно принять чрезвычайные меры. Найдите мне…

Он остановился на полуслове, и его люди тоже замерли.

В глубине коридора появился Раджак Хассн, еще более устрашающего вида, чем обычно. Его палица, которую он держал в руке, была вся в крови. Он снял свой шлем, и с его щек свешивались лоскутья омертвевшей кожи. Он медленно приблизился.

— Святое Сердце, — прошептал Адамант. — Что ты сделал?

Не удостоив его ответом, Раджак Хассн продолжал идти вперед.

Он нанес Императору удар, но внезапное появление ишвена не дало ему докончить дело. Потом ветер задул факелы, и Раджак Хассн вернулся назад (он терпеть не мог темноту), думая, что Полоний все равно умрет. После этого он пустился на поиски Адаманта.

— Ты сошел с ума, — продолжал сенатор. — Это ведь ты, верно? Это ты убил Императора!

Гвардейцы вокруг него напряглись и положили руки на мечи.

Раджак Хассн что-то пробормотал. Звуки, которые он издавал, невозможно было понять. Лишь Адамант умел обращать его мысли в слова.

— Ак… ии… иасе… о… доже… бы… умеефь…

— Так или иначе, он должен был умереть, — повторил сенатор, утирая пот со лба. — Пожалуйста, скажите мне, что это лишь дурной сон.

Новое клокотание.

«И ты был согласен».

Сжимая в опущенной руке палицу, Раджак Хассн продолжал надвигаться на Адаманта.

— Ты хочешь взойти на трон вместо него?

«Нет, нет! Мы должны были оба взойти на трон. Ты так говорил мне».

— Мы все должны… умереть ? — задохнулся от гнева Адамант. — Да будет Единственный мне свидетелем! Будьте осторожны, — предупредил Адамант сенаторов. — Он потерял последние крупицы разума, которые у него оставались.

Обезумев от ярости, генерал Хассн поднял палицу и ринулся в атаку. Сенатор тут же спрятался за спины гвардейцев, которые моментально обнажили мечи. От удара один из солдат покачнулся и чуть не упал. Но прежде чем он успел даже подумать о том, чтобы выпрямиться, у него уже был расколот череп, и он был мертв.

— На помощь! — закричал Адамант, обращаясь в бегство. — Сюда! Его величество Императора убил Раджак Хассн!

Перед генералом вырос другой гвардеец. Он сделал выпад, но Раджак отклонился и ответил ударом такой силы, что грудная клетка солдата разломилась пополам. Раджак Хассн развернулся, чтобы отразить еще один удар, раздробил руку третьего гвардейца о стену коридора и бросился вдогонку за сенатором.

Адамант продолжал кричать. Вскоре двери отворились, и на пороге появились стражники с арбалетами.

— Стреляйте! Стреляйте! — приказал сенатор.

Сбитые с толку гвардейцы секунду помедлили. Раньше генерал Хассн был их начальником. Но теперь он, казалось, не узнавал их. Один из арбалетчиков выстрелил. Выпущенная почти в упор стрела вонзилась Раджаку Хассну в живот. Тот схватил солдата за край туники и ударил коленом в живот, после чего железными пальцами сжал лицо и отбросил как можно дальше.

Вторая стрела попала ему в спину. Этого генерал даже не почувствовал. Он бросился за Адамантом, который несся вниз по лестнице, голося изо всех сил.

— На помощь!

Один лишний шаг, и сенатор потерял равновесие и покатился по ступенькам. Когда через несколько секунд он пришел в себя и со стоном поднялся, Раджак Хассн уже стоял над ним.

— Пощады! — простонал сенатор, хватая его за ноги.

Генерал без труда высвободился и сомкнул пальцы у него на горле. Ему в спину вонзились еще две арбалетные стрелы, но он даже не поморщился. Губы сенатора постепенно синели. Раджак Хассн медленно приблизил свое лицо к лицу Адаманта.

И впился в него зубами.

Окоон взглянул на девушку, которая только что наложила ему повязку, и улыбнулся. Она была азенаткой, но это не имело значения. Он был жив. Рука у него онемела, и он ее не чувствовал, но главное, что он жив. Сидя на обочине улицы Трех Копий он единственным глазом глядел на почерневшие от сажи витрины магазинчиков. У некоторых домов обрушились фасады. Магазины были превращены в лазареты. Люди ходили взад и вперед, таскали носилки, толкали перед собой тележки, груженные провизией, одеждой, одеялами.

Варвар встал на ноги. У него за поясом был метательный топорик. Он уже не помнил, где нашел его. Повернувшись к юной азенатке, он ощупал свое лицо и снова улыбнулся.

— С этой стороны все на месте, — сообщил он. Дождь, между тем, почти кончился.

— Вам нужно отдохнуть, — ласково ответила девушка, красавица с черными волосами, напоминавшая ему о прошлом. — Вы еле стоите на ногах.

— Я должен разыскать своих, — сказал Окоон, поворачиваясь лицом к дворцу. — Если они еще живы.

— Вы измождены.

Найан вздохнул и погладил перевязанную руку. У него в голове пронеслись какие-то неясные образы. Он, Лайшам и женщина его народа — женщина…

— Я должен их разыскать, — снова сказал он девушке. — Спасибо за все.

Потом он смешался с толпой и помчался к дворцу.

В углу площади перед дворцом соорудили небольшую импровизированную часовню. Никто не смотрел на него. Он на секунду остановился, приподнял одну из простыней: под ней спала молодая женщина с лицом, покрытым красными волдырями. Волосы, брови, губы, — все исчезло. Окоон вновь прикрыл ее простыней и пошел дальше своей дорогой.

На ступеньках дворца он на мгновенье остановился и обернулся, чтобы оценить, что осталось от Большой Эспланады. Площадь была покрыта отвратительной смесью грязи, пепла и обугленных человеческих останков. Дождь кончился, но издалека еще доносились раскаты грома. Найан принюхался: резкий запах, от которого к горлу подступала тошнота.

Скоро должно было рассвести. Окоон подумал, живы ли еще его друзья. Он был почти уверен, что Шай-Най погиб. Но остальные? Где найти их в этом всеобщем смятении? Как узнать, что с ними? По ступенькам, подбирая полы тоги, спускались азенатские скрибы. «Император умер», — тихо шептали все вокруг. Стражники в доспехах неслись к Залу Побед. Слуги с изможденными лицами тащили носилки в противоположном направлении. Никто здесь не мог ему помочь.

— Генерал!

Найан обернулся и чуть не умер от радости.

Рядом с распростертыми объятиями и взъерошенными волосами стоял Салим — верный слуга Лайшама.

Окоон бросился к нему и долго прижимал его к груди. Потом мужчины с тревогой посмотрели друг на друга.

— Где Лайшам?

— Не знаю, генерал. Я потерял его, как и всех остальных. А у вас что?

— Ничего. Я был с ними, когда начался пожар.

— Я тоже там был, — многозначительно сказал акшан. — Лайшам попросил меня узнать о том, что готовится. Но я вернулся слишком поздно: вы уже все ушли. Тогда я тоже отправился на Большую Эспланаду. Это было поистине ужасно.

— Другого слова нет, мой милый Салим. Но главное, что нас уже двое.

— Да. Но тут есть еще кое-кто, и…

Он указал на пожилую женщину, которая держалась в стороне, но разглядывала Салима и Окоона с большим интересом.

— Кто это?

Акшан сделал старухе знак, и та осторожно приблизилась.

— Ее зовут Тирцея, — объяснил Салим. — Она, как и мы, ищет Лайшама.

— Зачем? — спросил Окоон.

— Можете говорить все без утайки, — шепнул акшан женщине на ухо. — Это один из генералов, о которых я вам говорил.

— Хвала Единственному, — тихо сказала пожилая женщина — Меня послала сестра Наджа.

— Сестра Наджа?

— Из монастыря Скорбящей Матери. У нее сообщение чрезвычайной важности для вашего господина.

— Сообщение? И о чем же?

— Это сложно, — сказала Тирцея.

— Ну, в таком случае…

— В нем говорится о прошлом Лайшама, — вмешался Салим. — Правда ведь?

Старая служанка кивнула.

— Не могу сказать вам ничего больше. Это касается… Тириуса Бархана.

— Тириуса Бархана!

Салим скрестил руки на груди.

— Вот видите, — улыбнулся он. — Когда она мне это сказала, я понял, что это действительно важное сообщение.

— Великий Дух, — прошептал Окоон. — И кто эта монахиня, о которой вы говорили?

— Вы не знаете? — с недоверием сказала служанка.

Мужчины покачали головами.

— Это императрица, — тихо сказала Тирцея.

Найан ничем не выдал своего удивления. Его ум работал с бешеной скоростью. Он очень мало знал о прошлом своего друга. Лайшам утверждал, что однажды он уже умер, что перед этим он прожил другую жизнь — жизнь, воспоминание о которой теперь вновь возникало, как развалины из-под песка.

— Императрица, — повторил Окоон равнодушным голосом. — Как вы думаете, она бы согласилась передать сообщение, адресованное Лайшаму, мне? Дело в том, что в данный момент мы даже не знаем, жив ли он.

Старая служанка сделала рукой неопределенный жест.

— Не знаю, — ответила она. — Я и сама долго колебалась, прежде чем отправиться на его поиски.

— Почему? — спросил Салим.

— Постойте, — сказал Окоон. — Мы ведь можем попробовать, верно? Я могу отправиться в монастырь вместе с вами.

Тирцея пожала плечами.

— Да, попробовать мы можем.

— Вот и отлично, — обрадовался найан. — Салим останется здесь и будет продолжать поиски Лайшама. Если ты найдешь его, друг мой, скажи ему, что мы отправились в монастырь. Я принесу ему послание от императрицы.

Акшан кивнул.

Окоон поправил повязку и удалился вместе со старой служанкой.

Вдалеке возвышалась черная громада монастыря, а позади нее — величественные и непреодолимые Вечные горы. Салим знал, что его хозяин вполне мог погибнуть в огне. Но что-то говорило ему, что он спасся. За долгие годы, проведенные вместе, он понял: все не может закончиться вот так.

Лайшам вышел из приемной.

Принц Орион смотрел на него, прислонившись к стене.

Вождь варваров коснулся рукой забрала и остановился как вкопанный.

Она была здесь, совсем рядом. И он не видел ничего, кроме нее.

Она . Женщина его жизни, единственная, которую он по-настоящему любил. Она стояла рядом с Орионом, но юный принц явно ее не видел.

Лайшам сделал несколько шагов вперед.

Он вытянул руку, желая прикоснуться к ней. На ее губах играла странная улыбка, нежная и печальная, как осень.

И вдруг варвар содрогнулся с головы до ног.

Он хотел что-то сказать, но боялся, что видение исчезнет. Молодая женщина нежно положила руку Ориону на плечо, и губы ее зашевелились. Она шептало ему на ухо какую-то тайну.

Принц вынул руки из-за спины. В руке у него был меч.

Лайшам уронил Возмездие.

Орион сделал вид, что поднимает оружие. Он подошел к варвару, но в последний момент его пальцы разжались, и его меч также скользнул на пол. Он осторожно поставил на пол одно колено, затем другое. И заплакал. Не веря своим глазам, вождь варваров сел рядом с ним на корточки. Молодая женщина все еще стояла за спиной принца. Она глядела на них.

— Он не был мне отцом, — всхлипнул Орион.

— Я знаю, — ответил Лайшам.

— Но у меня никого больше не было. Вы и представить не можете, каково это.

— Ты думаешь? Посмотри на меня. Посмотри на меня. Я не страдаю, потому что мне больше нечего терять. Азенаты отобрали у меня все, что могли.

Принц поднял глаза.

— Вы… много страдали.

— Больше, чем простые смертные, — ответил Лайшам, поднимаясь. — Жажда мести — вот что все эти годы поддерживало во мне жизнь. А теперь…

— Понимаю, — сказал принц, поворачиваясь к женщине.

«Он не видит ее, — подумал Лайшам. — Но она его видит. И хочет мне что-то сказать».

Не в силах больше сдерживаться, вождь варваров протянул руки к своей возлюбленной. Видение тут же рассеялось. Руки варвара бессильно упали. Мираж. Призрак прошлого.

— Что с вами? — спросил Орион.

— Ничего.

— Вы тоже плачете.

— Откуда ты знаешь?

— Поднимите забрало.

Лайшам пожал плечами.

— Не проси меня об этом, — ответил он. — Я открываю свое лицо лишь тем, кто помнит его. А ты не можешь…

Он остановился на полуслове.

С нижних этажей доносились крики и возгласы. Мужчины поднялись и направились к лестнице. Лайшам машинально поднял с земли свой меч.

— Тревога! — крикнул кто-то. — Тревога!

На улице страшно завывал ветер.

— Град идет, — спокойно сказал принц.

— Это не град, — отозвался вождь варваров, подходя к окну.

На каменных плитах пола шевелились какие-то странные штуки. Их становилось все больше и больше. Шпок. Шпок . Лайшам взял одну из них в руку. У принца округлились глаза. В руках у варвара был довольно крупный богомол, который шевелил своими острыми, как лезвия, задними лапками. Это могло означать только одно.

— Сентаи, — сказал Лайшам.

Последний бой.

Окаменев от ужаса, жители Дат-Лахана глядели на небо.

Дети в кроватках, старики на смертном одре, богатые купцы из верхнего города, бродяги, уснувшие у подножия стен, ремесленники и солдаты, проститутки и пророки, раненые, целители, умирающие и монахини, — все притихли и смотрели, как огромное облако, которое еще только что виднелось на горизонте, разрасталось и извергало на землю мириады зеленоватых насекомых, десять миллионов богомолов, которые, затмевая собой все, падали и падали на крыши и мостовые.

Сентаи!

Император умер, а у ворот города стоял враг.

Обезумевшие от ужаса часовые трубили в рог, искали защиты у своих генералов, показывали пальцем на громаду вражеских войск. Сентаи пришли с юга. Они собрались на равнине, у стен, сели верхом на своих ужасных монстров и теперь, казалось, ждали какого-то сигнала, быть может, рассвета, чтобы устремиться на штурм Дат-Лахана.

Азенатские войска мгновенно приготовились к бою. Генерал Аракс взял на себя командование легионами и стал раздавать приказы всем капитанам и лейтенантам, которые ему попадались. По всему городу были разосланы гонцы. Когда прозвучал призыв взяться за оружие, большинство солдат и так не спали. В полном молчании, дрожа от страха, они тут же вскочили и надели доспехи. Потом они взяли мечи и арбалеты и стали ждать приказа.

На двойных стенах города стали разогревать масло, зажигать жаровни. В стратегически важных местах поместили лучников, а у Больших Южных ворот поставили несколько лучших отрядов. Сами ворота укрепили огромными железными поперечинами, а в ров между двумя стенами напустили мурен.

Дождь из богомолов усиливался.

И пока свирепые сентайские воины, поглаживая по шее своих дремлющих монстров с отливающими синевой животами и сверкающими клыками, с улыбкой взирали на приготовления своих врагов, пока азенатские солдаты вручали свои души Единственному и в последний раз проверяли оружие, пока Большая Эспланада и соседние улицы постепенно пустели, варвары тоже пустились в путь — и пошли навстречу своей судьбе.

Акшан Ирхам, который отправился собирать войска Лайшама, даже не поднял глаза, когда начался дождь. Ему уже случалось видеть подобное в ходе его прошлых кампаний. Это означало лишь одно: приказ Лайшама изменился. Сентайская угроза затмила все остальное. Ирхам еще не знал, что Императора уже нет в живых, но это не имело значения. Он раздраженно раздавил насекомое о землю. Затем он направился к офицерскому лагерю.

Укрывшись в одной из башен дворца, в потайной комнате, где стражники ни за что бы его не нашли, Раджак Хассн готовился убить шестого гвардейца. Он ждал только, чтобы его оставили одного. Обычно хватало одного удара палицы. Гнев удесятерял его силу. Император был мертв. Сенатор Адамант тоже был мертв. Теперь пришел черед исчезнуть юному принцу. Он хотел убить его, прежде чем заняться Лайшамом. Его он убьет не сразу. Сначала он раздробит ему все кости, потом голыми руками оторвет ему голову. Сколько страданий он перенес! Он заставит его заплатить за них сторицей. При этой мысли Хассн облизал то, что осталось от его губ. К нему приближался еще один гвардеец. Через несколько секунд его сердце остановится.

В этот же миг генерал Окоон входил в монастырь Скорбящей Матери. Внутри было темно и тихо. Несколько фигур распростерлись прямо на полу, прижав лицо к полу и раскинув руки — монахини молились. Старая Тирцея указывала ему дорогу, а я ждала их рядом у двери, ведущей в сад. Когда они подошли, я встала, и Окоон скользнул по мне взглядом. «Это Голос», — прошептала служанка, когда они чуть отошли. «Голос?» — спросил найан. «Голос Единственного, — пояснила Тирцея. — Он живет в ней». В полумраке Окоон обернулся. Его охватило странное чувство, смесь тревоги и восхищения. Голос Единственного? Вдалеке над холмами небо постепенно окрашивалось в нежно-фиолетовый цвет.

Когда насекомые с острыми лапками перестали падать на Дат-Лахан, когда последний богомол стукнулся о землю у ног азенатского солдата, более, чем на полчаса воцарилась тишина — такая, какой этот город еще не знал. Стоявшие на стенах воины переглянулись. Армия сентаев не сдвинулась с места.

Акшан Ирхам закончил сбор войск. Теперь многие тысячи молчаливых и полных решимости варваров, одетых в кожу и вооруженных топорами, мечами и хлыстами, двигались к Большой Эспланаде. Улицы были пустынны, но никто уже не спал. Земля была окутана покровом из бледно-зеленых насекомых, которые, когда на них наступали сандалией или сапогом, издавали отвратительный хруст. Ночь медленно уступала место утру, и заря окрашивала небо в нежные розовато-оранжевые тона.

Лайшам и принц Орион стояли на ступенях дворца. Вокруг них суетились несколько азенатских советников, скрибов и сенаторов. Теперь уже о смерти Императора знали все, никто не знал, кто его убил, но одно было ясно: это не вождь варваров — юный наследник подтвердил это, и все сановники Империи, казалось, были счастливы оттого, что могут вновь положиться на него — единственного, кто может защитить город.

— Что вы собираетесь делать? — спросил один из сенаторов.

— Мне никогда не случалось бывать в осажденном городе, — ответил варвар. — Но я знаю методы сентаев. Они попытаются взобраться на стены без каких-либо приспособлений.

— Что-что?

— Они на это способны. Их пальцы заканчиваются особыми крючкообразными когтями, которые позволяют им с необычайной легкостью лазать по вертикальным поверхностям. Взобраться на стены города не составит им труда. Нужно разместить на верху стены как можно больше наших людей.

— Командование войсками взял на себя генерал Аракс, — сказал кто-то.

— Я поговорю с ним, — отозвался Лайшам.

— А ваши люди? Где они? Где обещанная помощь?

— Они скоро будут.

— Какая ужасная ночь, — вздохнул кто-то. — Она навсегда останется…

— На помощь!

Все разом обернулись. В Зале Побед стоял гвардеец Императора. Он держал под руку другого гвардейца, который бился в агонии с кровавым пятном на груди. Лайшам, а за ним и азенаты, бросились к нему и подхватили раненого в тот момент, когда его товарищ отпустил его. «Я вместе с ними, — подумал варвар. — Я пришел сюда, чтобы поставить их на колени, а теперь я с ними заодно. Ведь они нуждаются во мне».

Он осторожно уложил раненого на пол, устроил его руки вдоль тела. С такой раной шансов у него было немного: у него не хватало части ребер. Солдат широко раскрытыми глазами пристально глядел на варвара. Его губы слабо шевелились.

— Одеяло! — приказал Лайшам. Потом, поднимая глаза на второго гвардейца, спросил:

— Что произошло?

— Раджак Хассн, — ответил тот. — Он спрятался в одной из западных башен. Он совершенно спятил. Он говорит, что трон принадлежит ему. Он уже убил не меньше дюжины собственных телохранителей.

— Хассн, — прошептал кто-то из сенаторов.

— Да будет проклято его имя! — вскричал другой сенатор.

— Мы не должны были доверять им, — добавил кто-то. — Ему и этому змею Адаманту.

Лайшам не слушал их. Он укрыл раненого солдата одеялом и, прикрыв глаза, держал его за запястье. В ушах у него уже звучал грохот битвы. Погибнут тысячи людей: это неизбежно. Пусть рухнет Дат-Лахан, и тогда с Империей будет покончено.

— Мы больше ничего не можем для него сделать, — вздохнул варвар, поднимаясь. — Скоро он будет вместе со своими братьями.

Стоявшие рядом фыркнули и слегка отвернулись. Лайшам медленно покинул Зал Побед и вернулся на ступеньки дворца. К нему подошел Орион. Через несколько минут из-за темной линии каньонов покажется солнце.

— О чем вы думаете? — спросил юный принц.

— О битве, которая нас ожидает. О тех, кто уже мертв, и о тех, кому еще предстоит погибнуть.

— У нас есть шансы?

Лайшам провел себе рукой по плечу и коснулся рукояти Возмездия.

— Шансы есть всегда. Главное — понять, где они спрятаны.

— Все настолько плохо?

— Все еще хуже.

С минуту оба молчали.

Внезапно на другом конце площади показался конь Ирхама. За ним по всем прилегающим улочкам скакали тридцать тысяч человек — тридцать тысяч человек, готовых до последней капли крови сражаться за родную землю. Они были объединены в несколько десятков колонн, и лишь самая большая из них остановилась. Азенаты, стоявшие у дверей домов, выглядывавшие из окон, расположившиеся на крышах, видели, что эти гордые воины пришли защитить их. Теперь уже никто не верил, что пожар на Большой Эспланаде мог произойти по вине этих людей. Разнесся слух, что страшный приказ отдал сам Император. Акшан Ирхам разослал по городу глашатаев. «Не верьте тому, что вам говорили. Мы, кочевники равнин, никогда не убиваем без причины. Мы чтим справедливость и Великого Духа, который живет в каждом человеке. Ваша беда — наша беда».

Выхватив свой длинный меч, Лайшам под пристальным взглядом азенатов пересек площадь. Ирхам спешился и пошел ему навстречу. Мужчины нежно обнялись. Акшан кусал губы.

— Я думал…

— Я знал, что ты придешь, — ответил Лайшам.

Орион так и стоял на ступеньках. Он думал о войне. Ему еще никогда не случалось участвовать в настоящей битве. Уроки фехтования — это одно. А биться за правое дело — совсем другое! «О тех, кому еще суждено погибнуть». Он знал, что его шансы ничтожны. Но это неважно. Лучше погибнуть с мечом в руке, на крепостной стене, чем ждать, пока враг сам тебя найдет. Глядя на Лайшама, он чувствовал прилив мужества.

— Шансы есть всегда, — пробормотал он.

— Ваше высочество?

Перед ним стоял пожилой советник и протягивал ему поводок. Он машинально взял его. На другом его конце был ручной гепард. Он знал его.

— Мы нашли его… вы меня поняли, — объяснил советник. — Ваш отец…

Принц кивнул.

На другом конце площади Лайшам по-прежнему беседовал со своим генералом. Потом он бегом вернулся к дворцу. Мужчины вновь обнялись, и колонна варваров продолжила путь на юг по разным улочкам.

— Скажите всем, — приказал вождь варваров, войдя во дворец, — чтобы все мужчины, которые в состоянии сражаться, отправились в казармы за оружием. Или пусть берут вилы, рогатины, молоты, ножи — все, что хотят.

Сенаторы воззрились на него непонимающим взглядом.

— Все — не только военные? — спросил один. — Сражаться будут все?

— Вы не понимаете, — сказал Лайшам, обеими руками сжимая рукоять Возмездия. — Нам нужны все наши живые силы. Если сентаи проникнут в город, они войдут в ваши дома. А если ваши жены попадут им в руки, их крики будут слышны далеко за пределами Дат-Лахана.

— Пусть гонцы скорее расскажут об этом всем! — крикнул кто-то.

— Да, да — и откройте казармы!

— Пусть раздадут оружие. Оружие!

— Мы должны объединиться, — сказал Лайшам, поднимая руку в перчатке. — Этот бой, возможно, станет последним, но пока хотя бы один из нас сможет держаться на ногах, он не закончится.

Змея, шипя, сделала стойку, но тут же опустилась на землю и исчезла в чаще.

Окоон в сопровождении старой служанки медленно подошел к маленькой каменной скамеечке, на которой была сестра Наджа. Она сидела неподвижно, в полном молчании, и даже не подняла головы при его приближении. Он остановился перед ней, вдохнул запах сада, провел рукой по своим редким волосам.

— Я друг Тириуса Бархана, — начал он. — Очень давний друг.

— Он…? — начала монахиня.

— Тот, кого звали Барханом, умер, — ответил Окоон, не сводя глаз с ее голого черепа. — Но Лайшам жив.

Сестра Наджа медленно встала. Ветви деревьев были еще плохо видны в полумраке, но скоро должно было рассвести. Монахиня повернулась к Тирцее и с величайшим почтением поклонилась.

— Родная моя, — прошептала она. — Можно мне так тебя называть? Мне не хватит и целой жизни, чтобы искупить зло, которая я тебе причинила. Но я хотела бы тебя отблагодарить. Я хочу этого всем сердцем.

— Я ухожу, — ответила старая служанка.

— Ты можешь остаться тут. Здесь время не будет над тобой властно.

— Я знаю, — вздохнула Тирцея. — Но я предпочитаю умереть там.

И не сказав больше ни слова, она исчезла во мраке. Окоон и Наджа с минуту молчали. Звук открываемой калитки, шум удаляющихся шагов, пение птиц в предрассветный час.

— Вы видели? — прошептала монахиня. — В наш сад не упало ни одного насекомого.

Окоон наклонился, провел рукой по высокой траве.

— Он жив, — продолжала Наджа. — Я это чувствовала.

— Лайшам — не простой смертный, — ответил найан, поднимаясь.

Они сделали несколько шагов вместе.

— Забавно, что вы это говорите, — сказала монахиня, опустив голову. — Я всегда так думала. Когда я узнала, что он вернулся, я сначала подумала: этого человека хранит Единственный. Может быть, это ересь. И все же. Он прошел через такие испытания.

— Вы ведь знали его тогда , верно?

Сестра Наджа остановилась и стала на колени перед змеиным гнездом: в нем были две гадюки, которые так переплелись, что казалось, что они — одно целое.

— Тогда больше нет, — тихо сказала она. — Прошлое существует лишь в нашей памяти. Но если вы хотите, чтобы я ответила на ваш вопрос — да, я знала Тириуса Бархана. Держите.

Она поднялась на ноги и протянула ему пергаментный свиток, который достала откуда-то из своего платья.

— Что это?

— Я думала, что он не придет, — объяснила монахиня. — Мое предчувствие меня не обмануло. Я написала ему это письмо. Если хотите, можете его прочитать.

— Я не стану его читать, — ответил найан, засовывая свиток себе за пояс. — Я не хочу ничего знать о его прошлом. Мне достаточно и того, что я уже знаю.

Они снова пустились в путь.

— Я пойду, — сказал кочевник. — Уже светает, и мы оба знаем, что это означает.

Монахиня знаком остановила его и посмотрела на него долгим взглядом.

— Как ваше имя?

— Окоон. Из племени найанов.

— Окоон, — повторила сестра Наджа, нежно касаясь его руки. — Но ведь есть и другое, верно? Другое имя. И другая история.

— Верно.

— Что-то внутри вас. Страдание. Воспоминания. Вы… добрый человек. Мне так кажется.

Найан пожал плечами и направился к каменной лесенке, которая вела к выходу. Поднявшись по ступенькам, он обернулся. Монахиня подняла руку.

— Да хранит вас Великий Дух, — сказала она.

— Да… Да хранит вас Единственный, — ответил найан. — Я передам ему ваше письмо.

— Окоон!

Найан обернулся.

— Передайте ему… Просто скажите ему, что я люблю его.

Он поднял руку, не оборачиваясь. Свиток.

— Я провожу вас, — сказала я, выходя ему навстречу.

— Не надо, — ответил Окоон, вытирая лицо рукой. — Я сам найду дорогу.

Он покинул монастырь в тот самый момент, когда взошло солнце.

Лайшам был главным.

Он освободил Аракса от командования войсками.

Ему не пришлось ставить его на колени. Не пришлось говорить с ним, объяснять, почему все должны поступать так, как он скажет. Когда взошло солнце, он появился на вершине одной из двух башен Больших Южных ворот, и все — и варвары, и азенаты — тут же узнали его фигуру.

Он медленно поднял меч к небу.

И его крик нарушил тишину.

Ответом ему стал крик многотысячной толпы.

Потом он повернулся к югу, и войска сентаев тут же пришли в движение.

Вопли врагов: солдаты на стенах до последнего момента не стреляли, как завороженные, глядя на их черные гривы, замысловатые шлемы, на худых воинов и насекомообразных монстров с острыми клыками, на которых они сидели верхом, на всю эту махину с обнаженными мечами и заряженными арбалетами, которая сейчас обрушится на них, как рой обезумевших пчел.

Град стрел с одной и с другой стороны. Тысячи стрел рассекли мирный утренний воздух и вонзились в глотки, в кольчуги, в обнаженные руки. Несколько сотен сентаев, сраженные на лету, рухнули вниз, а их монстры продолжили бег до самых стен и уцепились за камень своими черными клешнями.

Волна осаждающих обрушилась на равнину: море стали, зазубренные мечи, тараны, осадные машины на шести колесах, катапульты, мечущие в стены зажженные ядра. Десятки азенатских лучников (вождь варваров поместил на первую стену больше всего воинов) полетели со стены вниз, и те, кому не посчастливилось умереть сразу же, были безжалостно искромсаны. Потом на приступ двинулись сентайские пехотинцы. Прилепившись к стенам, подобно насекомым, они с ужасающей быстротой полезли наверх. Азенатские офицеры, которыми командовал лично Лайшам, получили приказ дать врагу отпор. С внешней стены вниз вывернули огромное количество кипящего масла. Сотни булыжников из наскоро разобранных внутренних стен полетели вниз, арбалетчики выпустили по врагам новую порцию стрел. Защитники города настолько боялись рукопашной схватки, что делали все возможное, чтобы оттянуть ее.

В течение примерно получаса сентаи не могли преодолеть их сопротивление.

Но вскоре у защитников иссякли силы, и первая башня попала в руки врага, а солдаты, защищавшие ее, были безжалостно перебиты. Нападавших было ненамного больше, но их техника была гораздо более совершенной, чем у защитников. Будучи под надежной защитой своей кожи и своих доспехов, они проявляли неслыханные чудеса ловкости, а их атаки были настолько непредсказуемы, что о том, чтобы победить их в рукопашной, нельзя было и мечтать.

Оказавшись лицом к лицу с противником, они нападали с ужасающей быстротой. Их оружие было смертоносно: не один десяток защитников испытал на себе действие их крюков с пятью когтями и кривых мечей, раздирающих внутренности. Сентаи нападали даже с голыми руками и сражались до последней капли крови. Их когти вспарывали животы. Шипы на кольчугах впивались в ослабевшие тела. Они нападали, издавая мерзкие крики и раскручивая над головой боевые цепы. Азенаты мужественно защищались, но большинству из них никогда раньше не приходилось иметь дело с таким противником, и Лайшам хорошо понимал, что они должны были чувствовать. Он помнил свой первый бой. Это страшное ощущение их непобедимости. Сентаи родились для того, чтобы творить зло, и этим искусством они владели в совершенстве. Победить сентая можно было, лишь убив его.

Но к страху примешивалось еще одно неприятное чувство, которое каждый азенатский воин таил в глубине своего существа. Эти исчадия ада на самом деле были не так уж далеки от них. Более того: глядя на них, они испытывали чудовищное чувство родства. Сентаи были частью их самих. В их жилах текла такая же кровь. Если бы не они, не азенаты — сентаев бы не было. И похоже, что они это знали, ведь их садистские смешки были хуже любого оружия, их кривые клинки со свистом рассекали воздух, в их узких глазах сверкала злобная радость, а глаза как будто говорили: «Мы ваши дети».

Еще одна башня пала. Чтобы убить одного сентая, нужно было четыре азенатских воина. Иногда пять, или шесть, или десять. Осаждающие сражались, не обращая ни малейшего внимания на опасность и боль, и останавливались лишь тогда, когда в жилах у них не оставалось ни капли крови. Лайшам понял, что помешать им войти в город не удастся. И лучше попытаться извлечь из этого выгоду, пока еще есть время.

— Откройте Большие ворота! — приказал вождь варваров, и гонцы уже неслись к Ирхаму, чтобы передать ему приказ.

Азенаты в недоумении переглянулись. Большинство башен были еще в их руках, и они были намерены продолжать бой. Впустить врага значило сдать Дат-Лахан. Генерал Аракс заметил это Лайшаму, который взял его под руку и указал на варварские войска, рассеянные по прилегавшим улочкам.

— Мои воины готовы к бою! — крикнул он. — На стенах мы только теряем людей. В городе они будут чувствовать себя не так уверенно. Они очень удивятся: поверьте мне!

Генерал Аракс ничего не ответил.

Не дожидаясь его согласия, Лайшам велел открыть ворота.

Азенаты повиновались. Они видели, как этот человек сражается на стене. Он видел, как подчиняются ему его войска, как они исполняются мужества и за несколько минут расправляются с целым батальоном врагов. Они видели, как он шел впереди, размахивая поверх голов мечом по имени Возмездие, и они поняли, почему этого странного варвара, не снимающего шлема, прозвали львом. Отныне они были готовы во всем ему повиноваться.

Солнце медленно плыло над полем брани, как безучастный свидетель. Колокола монастыря пробили в последний раз: десять часов.

Большие Южные ворота медленно раскрылись, и все затаили дыхание.

В ту же минуту сентаи устремились в город.

«Любимый мой!

Не знаю, как по-другому начать.

Как мне называть тебя? Тириус? Твои люди зовут тебя Лайшам, «лев».

Да, именно таким я и помню тебя: как гордый зверь, ты впервые покинул город, а гвардейцы шли за тобой по пятам. А еще я помню, как однажды утром ты во главе своей армии шел на верную смерть.

Но ты до сих пор жив.

Я не знаю, проклятие это для нас или удача. Наверное, и то, и другое. Я думаю о тебе, как о нашем спасителе: так или иначе, ты заставишь нас взглянуть правде в глаза. Подобно Единственному, ты взвалишь на себя бремя наших ошибок. Подобно Единственному, ты вырвешь из нас темную часть и отведешь нас к абсолютному свету.

Да, сентаи — часть нас.

С незапамятных времен в нас живет это могущественное зло. Мы пытаемся скрыть от себя правду. Но зло возвращается. Мы предали тебя. Я виновна не меньше других. Я пыталась, клянусь тебе. Я пыталась, когда палач Фрейдер занес над тобой топор. Я должна была сделать гораздо больше. Я должна была отправить за тобой своих людей и убить собственными руками чудовище, которое потом стало мне мужем. Но у меня не хватило храбрости. Это так.

Когда ты пришел в Дат-Лахан, тебе было лишь шесть лет. Ты был ранен, а твоя деревня стерта с лица земли. Армия Полония, который тогда был лишь юным лейтенантом и полным амбиций наследником, его армия оставалась на горе и смотрела, как враги убивают твой народ. Ты, наверное, этого не помнишь. Когда ты пришел к нам, тебя отвели в монастырь. Тебя вылечили, а еще тебе дали особое снадобье, чтобы ты забыл. Что забыл? Гордый нрав твоего народа. Кровь, пролившуюся на этих равнинах. Много веков несправедливости и лжи.

Настоящие варвары — это мы. Монахини, такие же, как я, молятся во искупление наших грехов в тиши монастырей. Но на самом деле ничто не может искупить их. Лишь ты один можешь даровать нам свое прощение. Не знаю, сможешь ли ты. Не знаю, хочешь ли ты этого. Ведь с самого начала мы лгали тебе, с самого начала мы предали тебя. С высоты нашего положения мы смеялись над твоей наивностью, над твоей стойкостью, над твоей несгибаемой волей.

Я знаю лишь одно. И я хотела бы, чтобы ты вспомнил об этом в тот миг, когда навсегда покинешь нас, живых или мертвых — теперь это не имеет значения.

У тебя есть сын, любимый».

Сражаться до последней капли крови.

Сражаться даже без оружия; спрыгивать с крыши на спину врагу; вонзать меч в бока этих монстров и умирать прямо на улице с лицом, сожженным огненной кислотой. Сражаться, как лев: брать меч павшего друга и смело бросаться в атаку, не умея, не раздумывая, со своей храбростью вместо щита. Залезать на башни: вспоминать давние уроки стрельбы из лука и выпускать стрелы по фигурам в темных доспехах. Смотреть сентаям в глаза. Не дрогнув, смотреть, как они разворачиваются и надвигаются на тебя, рассекая утренний воздух своими зазубренными мечами. Не бояться смерти. Биться за каждую улочку, каждый проход, каждый фонтан, будто он последний. Смотреть, как под ударами врага умирают твои братья, поджигать собственный дом, чтобы вместе с ним сгорели враги. Сражаться, как демон, ибо ничто больше не имеет значения, ибо другого выхода нет. Вонзать меч в живот сестре, матери, жене, чтобы она не попала в руки сентаев. А потом вновь идти на бой, и рубить, рубить, пока не отнимется рука.

Старики, дети, зрелые мужчины, даже женщины вышли из домов, чтобы встретиться с врагом и истребить его. На карту была поставлена судьба не только Дат-Лахана — нет, целой Империи, последний оплот которой не желал сдаваться.

На борьбу с врагом вышли все азенаты.

И Лайшам сражался вместе с ними. Воин, вернувшийся из царства мертвых.

Когда Большие Южные ворота отворились, он сам повел варваров навстречу сентаям. Как по волшебству, вдруг отовсюду появились ишвены, найаны с обнаженными торсами, гуоны, обезумевшие от горя, акшаны и семеты. Враг двигался вперед, кольцо вокруг него сжималось. И тогда начался настоящий бой. Очень скоро в него вступили жители города. Миллион человек — оружие взяли все, кто был в городе. Азенаты наконец поняли, что победу нужно оплатить собственной кровью, что Лайшам вознесет их к небесам, если они согласятся умереть за него. Варвары, между тем, уже это делали — как и всегда.

Став во главе небольшого отряда отборных ишвенских бойцов, к которому присоединилось несколько азенатских лейтенантов, вождь варваров сражался с таким воодушевлением, что воины вокруг него боролись за честь умереть подле него. Салим, верный слуга, следовал за ним на некотором расстоянии, готовый в любой момент передать его приказ оставшимся генералам.

— Смелее! — кричал Лайшам всем жителям города, которые попадались у него на пути. — Сражайтесь!

Сам он бежал навстречу врагу, бросался на спину всадникам, сбрасывал их на землю, отдавая на растерзание своим солдатам — пять воинов на одного сентая, иначе не победить.

Бой мало-помалу смещался к нижней части Дат-Лахана.

Войска Лайшама отодвигали сентаев к Золотому Мосту. Расчет варвара был прост: если защитникам удастся прижать врагов к стене, они смогут их победить. Широкое озеро Меланхолии было их спасением. Он знал, что сентаи не выносят воду. Те, кто упадет в озеро, погибнут.

Несколько тысяч человек сложили головы за то, чтобы обеспечить успех этому плану: одинокие беглецы — мчащаяся по улицам наживка — петляли по сложнейшему лабиринту маленьких мостов и переулков до тех пор, пока несущемуся за ними врагу, которого неожиданно атаковали с тыла, не приходилось в свою очередь бросаться в незнакомые проулки и, не понимая того, подходить к восточным кварталам.

Жители города сражались с остервенением, на которое многие из них не считали себя способными. Десятилетние мальчишки швыряли во врагов камнями с крыш. Дряхлые старики поджигали дома в тупиках. Неопытные юноши, вооруженные дубинами, отдавали жизнь, чтобы задержать врага хотя бы на несколько секунд. И все это было не напрасно. Каждый подвиг, каждый поступок, каким бы ничтожным или неловким он ни был, прибавлялся к другим, и из них всех вместе сплеталась плотная паутина, в которой враг все больше и больше увязал. Иногда нескольким горожанам удавалось захватить сентая в тупике, и тогда озлобление народа переходило в смертоубийственное безумие. Но чаще люди погибали: охваченные пламенем или с пробитым сердцем, изуродованные, ослепленные, они падали на мостовую, сваливались с крыш, катились по пыльной дороге.

Однако к полудню первая цель Лайшама была достигнута. Бой отошел от Больших Южных ворот, земля вокруг которых была усыпана трупами, и перешел в город, по которому сентаи двигались не большими отрядами, а мелкими группками, а особенно в восточную его часть, где было больше всего варваров и азенатов и где на самом деле решалась судьба Империи.

Ирхам сражался на Золотом Мосту. Он не знал, где остальные, не знал, живы ли они, но Лайшам был здесь, где-то рядом, он это чувствовал, и этого ему было достаточно, и он бился, как демон, и его двуручный топор пел над схваткой свою смертоносную песню. Под его началом сражались тысячи варваров и азенатов. Враги были повсюду, их жестокость была безгранична. Однако защитники не сдавались и терпеливо продолжали выполнять свой план. Постепенно сентаев удалось оттеснить к стенам города. Пешим бойцам пришлось подняться на дозорный путь, чтобы было удобнее сражаться. Их мечи наносили врагу непоправимый урон. Но когда один из людей падал на землю, на его место вставал другой, с такой неизменностью, что враг вдруг почувствовал, что может проиграть. Несколько сотен сентаев были оттеснены к озеру, в которое они с криком рухнули. С городских стен бескрайняя водная гладь казалась зеркалом, в котором отражались пылающие лучи солнца.

А в других кварталах защитникам пришлось иметь дело с крупными отрядами.

Сентаев было несколько десятков тысяч. Нанесенный противнику урон был огромен, невероятен. Иногда варвары и азенаты оказывались не в состоянии сдержать натиск их монстров. Странные существа с длинными черными волосами, с лицами, скрытыми причудливыми шлемами, в доспехах с шипами, существа с белой кожей, скрытой под кольчугами или же демонстративно выставленной напоказ, защищались, как демоны.

Но вождь варваров по-прежнему командовал войсками и без устали врывался в ряды врага. Он часто оборачивался к своим и, не прекращая наносить удары, выкрикивал приказы.

— Оттесняйте их ко рву с муренами! Они ненавидят воду! Они ненавидят воду!

— Они теснят нас к востоку. У нас сотни раненых!

— Забудьте! Постойте — забудьте пока о раненых!

Раздавая указания и бесконечно нанося удары мечом, Лайшам рубил головы, помогал раненым, освобождал целые кварталы, учил жителей строить баррикады, защищаться, убивать врагов и никогда ничего не бояться.

— Не останавливайтесь! Не давайте им глядеть вам в глаза.

Он носился изо всех сил. У него раскалывалась голова: от усталости, от жары, от эха нанесенных и отраженных ударов, от проглоченной пыли, от падений, от адского лязга мечей.

Но несмотря на все это, не выпуская из рук меча и полуприкрыв глаза под забралом шлема, он продолжал скакать, неуловимый как ветер.

Принц Орион долго бился рядом с ним. Спина к спине, мужчины отразили бесчисленное количество атак и убили (или помогли убить) более тридцати сентаев. Иногда солдаты останавливались, чтобы посмотреть, как они сражаются. Вдохновленный примером варвара, исполненный нечеловеческой храбрости, наследник бился с необыкновенным воодушевлением. Он дважды ломал свой меч и брал себе новый у убитого товарища. Его руки и ноги все были покрыты шрамами. Кожаный мундир превратился в лохмотья. От наколенников и вовсе ничего не осталось. Но рядом с Лайшамом он чувствовал себя бессмертным и продолжал сражаться, даже когда вокруг уже никого не осталось.

Через два часа после того, как сентаи вошли в город, бой в самом деле сместился к востоку, а широкие равнины юга превратились в необъятный погост. Каналы были заполнены трупами. Ими были завалены и внутренние сады, и стены города, и дозорные пути. Их было так много, что иногда они преграждали путь. Лайшам и принц переглянулись. Они позволили своим братьям уйти, они прижали сентаев к стене, заставили врага отступить. Они остались практически одни, и теперь они тяжело дышали и переглядывались, как двое счастливцев, вырвавшихся из ада. Вождь варваров сделал жест в сторону принца и тут же опустил руку.

Орион сел на парапет и выпустил меч из рук. Они не нуждались в словах. Он уже ничего не чувствовал, или нет: впервые в жизни он почувствовал, что он — это он. Он посмотрел на свои окровавленные руки. Цвет его рук. Они были смуглыми и не только из-за солнца. Он, юный принц-полукровка — и слова его старого наставника снова зазвучали у него в ушах. «Цвет твоей кожи. Орион, в твоих жилах течет кровь варваров. Ты знаешь, кто твоя мать. Но кто твой настоящий отец?» Он повернул голову к Лайшаму, который склонился над трупами врагов. Вождь варваров так и не поднял забрала. «Как бы я хотел увидеть его лицо», — подумал принц, вставая на ноги. Он машинально смахнул пыль со своей туники. Лайшам удалялся.

— Я чувствую себя вашим сыном, — крикнул он ему.

Вождь варваров не обернулся. Он держал в вытянутой руке Возмездие и смотрел, как на его лезвии играют полуденные лучи. Но он слышал. Ориону хотелось так думать.

Крик.

Юный принц обернулся.

На стене — один перед горой трупов — стоял Раджак Хассн и медленно двигался к нему. Его голова несколько раз обернулась вокруг своей оси, после чего он издал странный хрюкающий звук и, взмахнув палицей, бросился на принца. Лайшам стоял так далеко, что оттуда не мог ничего сделать: лишь бежать, бежать и смотреть.

Юный принц обеими руками сжимал свой меч.

Первый удар он отразил еле-еле: Раджак нанес его с такой силой, что из-под лезвия полетели искры. Орион отпрыгнул в сторону и нанес ответный удар.

Лицо его противника было в буквальном смысле все в лохмотьях. Клочья кожи свисали у него вокруг рта. Он демонстративно оторвал парочку из них и без малейшего труда отразил атаку принца. Лайшам продолжал бежать. Но все происходило слишком быстро.

Раджак бросился на своего врага, размахивая палицей. Воздух вокруг него дрожал. Он нанес первый удар и промахнулся на один миллиметр: Орион сам бросился на землю, чтобы избежать удара. После этого он рывком поднялся, но все же недостаточно быстро. Второй удар пришелся ему посреди груди. Лайшам закричал. Юный принц покачнулся, выпустил из рук меч и сделал несколько шагов по направлению к варвару. Потому он упал на колени. Раджак ногой пихнул его на землю и поднял палицу, чтобы добить его. Лайшам был еще далеко, слишком далеко, чтобы спасти его. Тогда он остановился и вынул из ножен Возмездие.

— Раджак!

Генерал поднял глаза.

На дозорном пути, шагах в двадцати от него стоял его заклятый враг и ждал его.

— Раджак!

Хассн метнул взгляд на лежащего на земле принца. Всю свою жизнь он ждал этого момента. Он с рычанием отпихнул в сторону тело юного наследника и двинулся навстречу Лайшаму. Он помнил свою агонию, запах иддрама и свои долгие мучения посреди Высоких Равнин. Бред. Горячка. Боль. А потом смерть, почти смерть и длинный, нескончаемый спуск в недра монастыря, туда, где даже свет был черного цвета. Каких мук им стоило возродить его к жизни!

И все это из-за вот этого человека. Только из-за него. Он узнал его в тот же миг, когда увидел.

Наконец-то пробил час отмщения.

Мужчины приблизились друг к другу. Они были самыми доблестными воинами, когда-либо существовавшими в этом мире, но один из них должен был умереть.

Раджак взмахнул палицей. Лайшам заметил, что его спина утыкана арбалетными стрелами, что делало его похожим на дикобраза. Он бросился в атаку. Столкновение оказалось настолько сильным, что оба бойца покатились по земле, но вскоре поднялись. Двумя руками сжимая меч, варвар стал медленно раскачиваться справа налево, как будто чтобы лучше изучить своего противника. Хассн сделал вид, что переводит дух. После этого он нанес Лайшаму удар феноменальной силы. На секунду тот потерял равновесие, но все же сумел собраться с силами и отпрыгнуть назад.

На уродливых губах генерала появилась гримаса отвращения. Он не признавал ничего, кроме грубой силы и презирал ухищрения такого рода. С гневным воплем он нанес новый удар. От стены, где секунду назад был Лайшам, оторвался кусок камня и раскололся о землю. Варвар нанес ответный удар, ранив противника в левую руку. Генерал зарычал и бросился на Лайшама. Со стены упала еще одна глыба. Каждый удар казался сильнее предыдущего, и Лайшам не мог понять, как человек с такими ранами может биться с таким остервенением.

С минуту он лишь отражал удары противника, выжидая подходящего момента для нападения. Но генерал не давал ему такой возможности: он наносил удары с такой скоростью, что между ними невозможно было вклиниться. Однако в какой-то момент он опустил руку с оружием. Лайшам воспользовался этим для того, чубы сделать выпад. К его огромному удивлению, Раджак даже не попытался уклониться от удара. Лезвие меча вошло ему между двух ребер. Руки генерала сомкнулись на клинке, и он со всей силы ударил противника ногой. Варвар попятился и выпустил из рук меч.

У Лайшама участилось дыхание. Сжав обеими руками пронзивший его насквозь окровавленный клинок, с торжествующим рыком он вытащил его из раны и поднял к небу. Он подбросил его в воздух и поймал за рукоять. После этого он двинулся на своего противника. Теперь у него были и палица, и меч. Тогда как Лайшам остался безоружен.

Генерал Хассн спокойно надвигался на него. Варвар медленно отступал. Он споткнулся о труп сентая, тут же поднялся, но Раджак уже навалился на него всей своей тяжестью, и его палица уже свистела у него над ухом. Лайшам прыжком вскочил на стену. Под ней были каналы, кишащие муренами. Раджак опустил Возмездие и варвар замер. Казалось, время остановилось. Лайшам совершил немыслимый прыжок над головой своего противника, ударяя по дороге его ногой в лицо и приземляясь на той стороне. Раджак с усилием повернулся. Варвар направил ему в лицо устрашающий удар кулаком, но генерал сумел уклониться и в ответ со всей силы всадил своему противнику локоть в живот. У Лайшама перехватило дыхание, и он был вынужден отступить.

Генерал несколько раз взмахнул Возмездием. Варвар без труда уклонялся от этих ударов, по-прежнему продолжая отступать. Вдруг Раджак распрямился и совершенно неожиданно швырнул легендарный клинок за стену. Лайшам инстинктивно обернулся. Поздно. Обхватив обеими руками палицу, Хассн нацелил ее ему прямо в лицо. Варвар сумел лишь частично уклониться от этого удара. Он ощутил силу удара на своей челюсти и, оглушенный, упал навзничь. Шлем спас ему жизнь. Он попытался подняться, но генерал ударил его ногой в лицо. Голова Лайшама стукнулась о землю. И прежде чем он успел что бы то ни было предпринять, его противник уже сидел на нем верхом, занося руку для последнего удара.

Сентаи вошли в монастырь. Когда монахини поняли, что произошло, они собрались в большом молельном зале и, держась за руки, встали на колени. Они знали, что двери их крепости не долго смогут выдерживать натиск врага, и время, которое им еще оставалось, казалось им благодатью.

Они молились. За спасение душ Дат-Лахана. За варварские народы, за Лайшама и тех, кто сражался рядом с ним, за всех тех, кто был еще жив и кому через несколько секунд было суждено погибнуть, за безвинных и виновных, за настоящее и за будущее. В складках их платьев поблескивали длинные жертвенные кинжалы. Скоро настанет время воспользоваться ими.

Бой охватил уже весь город. На Большой Эспланаде, усыпанной трупами, сентаи верхом на своих одетых в сталь монстрах отбивались от варварских пехотинцев, которые выбегали из всех прилегающих улиц. Под предводительством найана Окоона, который направо и налево раздавал мощные удары зазубренным мечом, вынутым из руки вражеского мертвеца, защитники города, превосходившие врагов по численности, мало-помалу одерживали над ними верх. Но сентаи были особенно опасны, когда чувствовали себя побежденными. Отбросив всякую осторожность, они превращались в кровожадных монстров и сражались с дикими криками, с дьявольской точностью нанося удары по голове и важнейшим органам. Монстры, на которых они восседали, обезумев от ран, извергали длинные струи огненной кислоты на все, что попадалось им на пути, включая своих собратьев. Охваченные огнем, солдаты падали на землю. Но другие тут же занимали их место. Не ожидавшие такого сопротивления сентаи вскоре поняли, что на этот раз победить им не удастся. Один из них на своем лающем языке выкрикнул какой-то приказ. Чудовища со стальной кожей развернулись и направились к монастырю.

Они двигались мощными прыжками, встав на задние лапы. Варвары и сотни жителей города, пришедших им на подмогу, попытались их задержать. Но несколькими ударами меча враг без труда проложил себе дорогу через ревущую толпу. Монастырь Скорбящей Матери притягивал их, как магнит.

Взлетев по ступенькам, несколько монстров плюнули огненной кислотой на внушительные двери здания. Монахини внутри поднялись с колен и приготовились к худшему. Повернувшись к сестрам, настоятельница одарила их загадочной улыбкой. Потом она подошла ко мне и вложила мне в руку маленький стальной ключик, который всегда хранила у себя на груди. «Ты знаешь, что нужно сделать. Ступай».

Двери монастыря недолго сопротивлялись мощным ударам врага. Очень скоро одна из створок подалась и была тут же разломана на куски. Три монстра тут же ворвались внутрь. Сидевшие на них сентаи были вооружены длинными мечами и усеянными шипами боевыми цепами, которыми они потрясали в полутьме. Настоятельница вышла им навстречу. Ей прямо в лицо попало чугунное ядро, проломив ей череп; мозг брызнул на стену. Несколько других монахинь схватили кинжалы и тоже приблизились к врагам. Монстры сентаев двинулись им навстречу. Они были черны как ночь, животы у них были цвета стали, а задние лапы стучали по земле, как металл.

Их хозяева с недоумением смотрели на десятки монахинь, которые шли им навстречу, преграждая им путь. Очень быстро они поняли, что ничего не сделают с этими женщинами: как только они попытаются овладеть ими, те убьют себя ударом кинжала. Несколько сентаев взмахнули цепами и двинулись на сестер, прижимая их к стенам, раздробляя им члены, сокрушая черепа и грудные клетки.

Нескольким обезумевшим от ужаса монахиням изменило мужество, и они попытались скрыться на верхних этажах и в многочисленных внутренних дворах, которые образовывали сложный лабиринт. Среди них была и Наджа. Подобрав подол, она бросилась бежать к змеиному саду, а за ней гнался сентай верхом на своем монстре. В последний момент она как будто что-то вспомнила и, занеся руку с кинжалом, решила принять бой. В тот же миг в монастырь ворвалось несколько десятков варваров. Во главе их был Окоон. Сентай развернулся посмотреть, кто это, и Наджа воспользовалась этим, чтобы всадить в тело его монстра кинжал. Обезумев от ярости, мощным движением челюстей животное оторвало ей руку.

Найан заметил это и сделал ей знак. Конечно, было уже слишком поздно. Впрочем, какая разница? Монахиня покачнулась и почувствовала, как все ее существо наполняет невыносимая боль. Окоон что-то кричал ей. Она вонзила в сентая кинжал, тот ответил ударом меча, которым снес ей полголовы. Она умерла еще до того, как упала на землю.

«У тебя есть сын — наш сын.

Помнишь ли ты еще ту ночь, когда я пришла к тебе? Мы были двумя одинокими душами в поисках частички тепла. Мы отдались друг другу на алтаре мести. Ты и не знал, что от этого союза родился ребенок.

Я не знаю, где он теперь.

Я не знаю, видел ли ты его. Я не знаю, жив ли он. Но думаю, что ты знаешь его имя.

Его зовут Орион, и он наследник престола Империи.

Его отец так и не узнал об этом. Это была моя месть, понимаешь? Моя месть за мою поломанную жизнь. Теперь все это кажется таким далеким; мне уже не понять мотивы моих поступков: почему я его прятала, почему убила другого ребенка, чтобы заставить всех поверить, что мой сын умер. Вскоре после его рождения, подавленная чудовищностью того, что совершила, я удалилась сюда, за высокие стены монастыря, откуда теперь пишу тебе это письмо.

Но наш сын вырос. Я несколько раз видела его: это красивый молодой человек, подающий надежды, с невинным взглядом — совсем как у тебя. Я никогда не говорила ему, кто его настоящий отец. Он знал только, что он не сын Императора. Этого мне было достаточно. Я верила в него, как верила в тебя и как до сих пор верю. Мои две великие любви — два луча света во мраке.

Я буду помнить о вас до последнего вздоха».

Закрыв глаза, Лайшам приготовился к смерти.

Но рокового удара все не было. Заслышав какой-то шум, Раджак Хассн повернул голову, и в тот же миг ему между глаз вошел клинок и пронзил ему мозг. Так он и стоял с телом, обращенным к Лайшаму, и головой, повернутой в другую сторону. Потом, с широко открытыми глазами и негнущейся спиной, он медленно опустился на колени. Он в последний раз попытался взглянуть на своего врага. Но не нашел в себе сил. Окровавленный клинок торчал у него из головы. Наконец он упал лицом вниз, а клинок вошел еще глубже.

Лайшам неловко отполз, после чего, держась за шлем, встал на ноги.

Перед ним стоял принц Орион в окровавленной кольчуге. Он протянул к нему руку и тоже упал. Варвар бросился к нему и осторожно подхватил его под руки. Юноше было трудно дышать. У него по подбородку текла темная жидкость, а глаза были налиты кровью. Спасти его не было никакой надежды.

Лайшам склонился над ним. Он прижал его голову к своей груди и нежно погладил его по волосам. Слова были ни к чему. Слова были бесполезны. Принц спас ему жизнь. А теперь он его покинет.

Вождь варваров поднял голову.

Там, на подступах к Золотому Мосту, с удвоенной силой бушевали бои. Сентаи, азенаты и варвары стояли над водопадом и безжалостно убивали друг друга. Весь город содрогался от эха этой битвы, но здесь, над Большими Южными воротами, опять воцарилась тишина. Оба дозорных пути были усыпаны трупами. И Орион тоже был при смерти.

Лайшам посмотрел на него. Юный принц провел по его руке окровавленными пальцами и сжал ее. «Ты, — говорил его взгляд. — Я всегда знал, что это ты». Впервые за долгие годы варвар почувствовал, как ему на глаза наворачиваются слезы. Он взглянул на небо: бескрайняя лазурь и несколько облачков. Десяток ястребов кружит наготове.

Орион икнул и попытался подняться. Лайшам сильнее прижал его к себе. Он испытывал к этому юноше чувства, на которые давно уже не считал себя способным. Это не имело ничего общего с дружбой, которая связывала его с его воинами, с преданностью, горевшей в их глазах. Это не имело ничего общего с угрызениями совести, с потребностью и с желаниями. Это было совсем другое.

«И поэтому умоляю тебя, подумай о нем.

Подумай о нем, когда будешь покидать нас. Подумай о нем, если решишь спасти нас, подумай о нем, если решишь уйти. У этого молодого человека очень доброе сердце, можешь быть в этом уверен.

Он — это все, что осталось мне от тебя. Моя безумная надежда. Моя память. Воспоминание о наших объятиях.

О, как бы я хотела, чтобы все было по-другому.

Но он будет жить, я уверена в этом. Он будет жить — по крайней мере, в моем сердце.

Не забывай его».

Орион умер с широко открытыми глазами.

Последним, что он видел, было лицо его отца. Лайшам поднял забрало, и его слезы потекли на лицо юному наследнику. Когда все было кончено, он осторожно положил голову юноши на землю и вновь опустил забрало. Потом он приподнял безжизненное тело, взял его на руки и пошел через весь город к Золотому Мосту.

Битва за Дат-Лахан продолжалась до самого вечера.

Лайшам сражался десять часов подряд. Теперь, когда ему пришлось заменить Возмездие обычным мечом, он чувствовал себя гораздо слабее. Теперь им двигала жажда не мести, а всего лишь справедливости. Он боролся со злом. Он боролся с несправедливым устройством мира, и снова и снова без устали наносил удары. Его мускулы стали тверже камня. Он один убил в тот день не меньше сотни сентаев: такого не удавалось совершить еще ни одному воину в истории и никому уже не удастся.

Он сбросил тело юного принца в озеро Меланхолии. Он долго глядел, как, прекрасное даже после смерти, оно несколько раз перевернулось и навсегда исчезло в темных водах. Потом он распрямился и начал направо и налево раздавать удары, уже не останавливаясь. Те, кто видел его в тот день, никогда не смогут этого забыть, и воспоминание о его доблести навсегда останется во всеобщей памяти как живой символ славы Дат-Лахана.

И вновь люди мечтали сражаться рядом с ним. Один только Лайшам стоил легиона. Люди вскакивали на крепостные стены, перепрыгивали через горы трупов, чтобы поймать хотя бы один лучик из сверхъестественного сияния, которое его окружало. Сражаться вместе с ним значило стать частью легенды. Это значило стать бессмертным, даже если в следующий миг тебя пронзит вражеский меч.

Генерал Ирхам, самый доблестный из акшанов, сам узнал эту особую честь. Он умер с оружием в руке, в одиночку сражаясь против четырех сентаев. Он испустил боевой клич, пришедший к нему из глубины веков. Монстры врагов сразу же облили его тело огненной кислотой. Лайшам бросился к ним, мощным ударом меча снес одному из них голову, и сам Ирхам с кровавой пеной на губах, превратившийся к тому времени в живой факел, приподнялся, чтобы помочь ему, и вновь упал лишь тогда, когда удостоверился, что четверо сентаев мертвы.

Генерал Аракс погиб в одном из переулков северной части города, у огромных ворот, через которые сентаи пытались прорваться, чтобы спастись от преследовавших их защитников города. Триста солдат — варваров и азенатов — все до единого погибли в ожидании подкрепления, но помешали захватчикам осуществить свое намерение. Когда Араксу в горло попала арбалетная стрела, собрав все силы, он в последний раз метнул свой топор в лицо какому-то сентаю в шлеме, который упал со своего монстра и больше уже не поднялся.

Бесчисленное множество доблестных воинов полегло в тот день в Дат-Лахане — больше, чем за всю историю Империи, — и в последовавшие за тем недели многие площади города переименовали в их честь. Но чтобы увековечить имя каждого, город должен был бы простираться на десятки километров.

Генерал Окоон был среди славных и безымянных воинов, которым Дат-Лахан был обязан своим чудесным спасением. Он погиб на ступеньках монастыря, преграждая захватчикам путь. Держа по мечу в каждой руке он с небольшим отрядом мирных жителей целых десять минут выдерживал сопротивление. Мощный удар цепа проломил ему грудную клетку, и он медленно испустил дух, прижимая руки к груди и куда-то вглядываясь единственным глазом, будто пытаясь в последний момент постичь тайну мира. «Тубальк, — прошептали его губы вместе с последним вздохом. — Тубальк».

С наступлением темноты сентаи покинули город.

Впервые в истории Империи непобедимый враг был разгромлен.

В считанные секунды десять тысяч еще живых врагов развернули своих монстров мордами к тому, что оставалось от Больших Южных ворот, и обратились в бегство. Защитники города бросились за ними и перебили еще несколько сотен. Затем, обессилев, они долго смотрели, как те исчезают за горизонтом, как опадает на дороге пыль, а потом вернулись к руинам своего города, на который стремительно надвигалась ночная тьма.

Из глоток оставшихся в живых вырвался крик, такой, которого еще не знал этот город. Четыреста тысяч убитых и многие тысячи разрушенных, опустошенных, выжженных домов. Дат-Лахан превратился в руины, но сентаи были побеждены. В едином порыве жители города повернулись к ишвенам, семетам, гуонам, найанам и акшанам и прижали их к груди. Варвары не просто помогли им защитить город: без них он оказался бы в лапах захватчиков. Для азенатской Империи начиналась новая эра. Феникс возрождался из пепла.

Около полуночи снова пошел дождь. Колокола монастыря молчали. Большинство монахинь были мертвы, а те, кто остался в живых, были слишком потрясены и слишком слабы, чтобы подняться на колокольню и зазвонить в честь победы. Ну а я спустилась к Сердцу Единственного, в темное святилище, ключ от которого дала мне настоятельница. Отныне лишь я одна знала, где оно находится. Подземелья нашего монастыря хранили много подобных тайн: секретных храмов, потайных комнат, темных лабиринтов. Но это святилище было спрятано так глубоко в недрах земли, что самые молодые из нас даже сомневались в его существовании.

И однако же я стояла перед ним. Нескончаемый спуск со свечой в руке и с исполненным спокойной уверенности сердцем, — и я у решетки, я — последний Голос Единственного, самая обычная монашка, которой ничто не предвещало такой особой доли. Причуды судьбы. У меня под платьем древний, тяжелый том «Смертоносного евангелия» с чистыми страницами, которые мне предстоит заполнить. Я осторожно вставила ключ в замок и, не закрывая двери, сделала несколько шагов по центральному проходу. Стены из тесаного камня, небольшой мраморный алтарь, несколько скамеек из красного дерева. Много лет никто не приходил сюда. Я была одна, одна — только я и тишина. А передо мной на алтаре было Сердце. Заключенное в раку из чистого золота, омытое вечной кровью — наша высшая реликвия.

И тогда, сложив руки для молитвы, я опустилась на колени.

«Ибо сказано:

Угнетенные народы породят человека,

Порабощенного, осмеянного и принесенного в жертву

По моему образу и подобию,

И его клинок станет моим возмездием».

Песнь Третья.

Теперь я знала.

Пророчество сбылось.

Пришествие Лайшама спасло нас от небытия.

Его явление было знаком. Его победа тайной. Я снова видела, как он лежит среди камней и как сентаи ищут его и не находят. Я видела, как, положив голову на плаху, он пытается понять и не понимает. Теперь все стало ясно.

Юный ишвен пришел, чтобы искупить наши грехи. Чтобы указать нам на наши ошибки.

Разве не чудо, что ему столько раз удавалось избежать смерти? Разве не чудо, что он нашел в себе силы так любить нас и не пасть жертвой своей жажды мести? Разве не чудо, что сентаи вдруг покинули город, хотя могли нас победить, хотя должны были нас победить, как и всегда?

Итак, свершилось. Наш кошмар покинули нас. С помощью человека Единственный снял с нас проклятие. Он отозвал сентаев — воплощение наших самых потаенных страхов. Сколько времени продлится эта благодать? Я не знала. Но нам был дарован второй шанс. Лайшам. Лайшам указал нам путь.

И я стала молиться.

«Благодарю тебя, о Скорбящая Матерь, чья мудрость не знает границ. Благодарю тебя, о Дух Единственного.

Благодарю тебя за Лайшама. Благодарю тебя за то, что он был с нами. Благодарю тебя за то, что он сражался за нас. Во тьме наших сердец его пришествие было как молния, раздирающая мрак».

Я поднялась с колен.

Мы убили нашего бога, но он простил нас.

Мы поработили варваров, но один из них, тот, кому мы причинили больше всех страданий, вернулся в Дат-Лахан, чтобы спасти нас от самих себя.

И теперь кто-то должен рассказать эту историю.

Я положила на каменный пол рядом с собой огромный том «Смертоносного евангелия». Медленно и уверенно я раскрыла его и стала перелистывать древние, потрескавшиеся страницы в поисках чистой.

Праздник длился всю ночь.

Странный это был праздник: четыреста тысяч человек были мертвы, а у каждого из тех, кто остался жив, был убит друг, родственник, любимый. Варвары достали свои тамбурины и затянули древние песнопения во славу Анархана. Азенаты с глазами, полными слез, запели гимны в честь Единственного, которые уже много веков никто не исполнял.

На всех площадях города разожгли костры. Дождь был не таким сильным, чтобы затушить их, а когда это все-таки происходило, их тут же разжигали вновь — под навесом, как надежду, которую ни в коем случае нельзя терять. Люди жались друг к другу. Не было больше ни варваров, ни азенатов. Лишь пляшущее перед глазами пламя костра.

Лайшама долго искали. Жив ли он? Казалось, с наступлением темноты он просто исчез. Люди хотели вновь увидеть его. Хотели в знак благодарности взять его на руки и поднять на стены, нет, к самым звездам. Хотели столько — о, сколько! ему сказать, ибо он победил не только сентаев — он победил страх, а эта победа бесценна. И его искали всю ночь, выкрикивая под дождем его имя, его прежнее имя, до самого утра, а еще пели в надежде, что, может быть, это заставит его вернуться, хоть и почему-то ясно чувствовали, что он больше не придет.

Странный это был праздник.

Лайшам нашел убежище на заброшенной вилле, где ему уже случалось бывать. Растянувшись на ложе, широко раскрыв глаза, он улыбался своему прошлому. Комната была полна призраков. Одни из них были еще маленькими, они только что родились и боязливо жались к дверному косяку. Другие, постарше, сидели в изголовье его дивана, совсем рядом с ним. И от их легкого дыхания у него шевелились волосы. А за окном пели, танцевали, кричали люди. Он часто слышал свое имя. Они звали его: «Тириус! Тириус!»

Это имя.

Дождь стучал по мостовым и по террасе тихо, как во сне. Бледный лунный свет разливался по земле как молоко. Лайшам думал обо всех тех, кто умер, но продолжал приходить к нему, жил на этой земле. Его мускулы были тверже камня. Его меч, почерневший от крови врагов, лежал на низком столике. Вождь варваров больше не чувствовал усталости. Этой ночью он наконец видел своих мертвецов, был с ними наедине, ибо кроме них у него ничего не осталось.

С рассветом они исчезли навсегда.

Лайшам нехотя встал. Он взял из вазы плод и стал задумчиво жевать его, глядя туда, где еще только что были призраки. Дат-Лахан наконец забылся сном. Завтра, послезавтра город начнет залечивать раны. Ну а пока он спал, как изможденный зверь, которого наконец покинула лихорадка.

Вождь варваров вышел на террасу. Небо было чистым, но поднялся небольшой ветерок, который гнал облака над необъятным озером. Он вспомнил фразу, которую услышал однажды, стоя над еще ярче отливавшими бирюзой водами. «Говорят, если бросить туда что-то очень для тебя дорогое, исполнится твое самое заветное желание». Озеро Вздохов: он загадал, чтобы его молодая жена никогда не умерла. Он загадал…

Сжимая в руке меч, Тириус Бархан повернулся к горам и медленно разжал пальцы. Меч упал на землю.

В небе мелькнула тень ястреба.

Пришло время покинуть Дат-Лахан.