Войны и миры: Отряд "Омега" (с испр. орфографией)

Глава 1

Из воды торчали только хищные кончики металлических рогов. Татьяна и Резеда уцепились за один рог, Гюльчачай и Пурдзан — за другой. Хафизулла, Мин-хан, Василий и Ольга бултыхались рядышком. Их ноги уже не доставали до гладкой верхушки «шлема Искандера».

— Пур, ты что, плавать не умеешь?

— А где бы я научился, курпан-баши? В ручье Карджала, что ли?

Василий тоже был неважным пловцом. Тем более, ему мешала золотая улитка, которую он бережно прижимал к груди.

— Хорошо, вода теплая, эмир.

Хафизулла нырнул, проплыл под Ольгой и вынырнул с другой стороны.

— Хаф, не резвись, помоги лучше Пурдзану.

Рога окончательно ушли под воду. Девушки, отпустив спасительные рыбьи рожи, напряженно перебирали руками по-собачьи. Пурдзан поднял тучу брызг, потом, ухватившись за плечо Хафизуллы, успокоился.

— Курпан-баши, куда плывем?

— К берегу. Вон, на горизонте, видишь?

Вдали горизонт чуть изгибался, дрожал легкой неровностью, намекая на берег. Но хватит ли сил? И что там ждет?

Мрачные мысли переваливались в усталой голове Василия, мешаясь с надоедливым стрекотом мотора…

Мотора?

— Эй! Кто-то…

— Да! Катер! — подтвердила Ольга.

Все принялись кричать и размахивать руками. Пурдзан снова поднял фонтан брызг и чуть не утонул.

Стрекот мотора становился громче, перерастая в монотонное рычание. Это был мощный катер на подводных крыльях. Василий его увидел — длинный белый корпус, нелепые надстройки, красный флаг с полумесяцем и звездой. Полумесяц — значит, здесь существует какой-то вариант ислама. Можно договориться.

Василий закричал громче. Рык мотора стал ниже и тише, катер подходил, сбавляя скорость. Вот его белый крашеный бок уже под самым носом. Вот чьи-то руки тянут за одежду вверх…

Матросы переговаривались по-турецки, пересыпая речь греческими словами. И вдруг ахнули. Затараторили так быстро, что Василий перестал их понимать.

На гладкую дощатую палубу через низкий бортик свалился Пурдзан. Постучал копытами, потряс бородой, отфыркиваясь. Огляделся.

— Спасибо, братцы. Сатиры же плавать не умеют, всем известно. Я бы сейчас как вниз копытами — фьить!

Пурдзан резко махнул рукой сверху вниз и щелкнул пальцами.

— А вы бы потом за мои рога дном задевали… Эй! Я что? — Пурдзан удивленно оглядел себя, пожал плечами, — да нет, я, вроде, в штанах…

Но матросы жались к бортикам и в ужасе пялились на Пурдзана. Теперь Василий, отдышавшись, смог их рассмотреть. Обычные мужики. Небритые. В узких шароварах из синего хлопка и в клетчатых сорочках. Похоже одеваются северные германцы. Но, судя по жаре, до Турции Гогенштауфена отсюда далековато. Да и существует ли в этом мире Турция Гогенштауфена? Судя по их реакции на Пурдзана, в этом мире даже сатиров нет.

Матросы хрипло перешептывались. Василий уловил слово «шайтан» и испугался, что матросы сейчас наберутся смелости и ринутся защищать веру — от Пурдзана. Василий, кряхтя, поднялся на ноги, положил Пурдзану руку на плечо и обратился к матросам:

— Почтеннейшие, мой друг прибыл издалека…

Но Пурдзан все испортил. Он расставил ноги, заложил руки за спину. Его крупные мускулы под волосатой шкурой напряглись. Глаза превратились в щелочки.

— Ребята, все приапские сатиры — правоверные. Мы не любим, когда при нас упоминают шайтана. И совсем не любим, когда кого-то из нас…

Василия очень пугал вид раздувшихся мускулов Пурдзана. И не только возможностью предстоящей драки. Что-то еще было в этих мускулах неприятное. Даже ужасное.

И тут Василий понял.

— Пур… А где твоя жилетка? С улитками…

Пурдзан задумался. И сник.

— Я ее клал на сундуки.

— А сундуки?

— Там. Утонули.

Хафизулла почесал затылок. Ольга, широко раскрыв глаза, приложила ладонь ко рту. Три девушки тоже помрачнели. Только Мин-хан не понимал по-турецки, и поэтому был целиком занят тем, что отжимал свой длинный плащ. Шляпу он потерял.

За спиной Василия послышались неторопливые шаги. Василий обернулся. По узкой лесенке из рубки на палубу спускался худощавый человек лет двадцати восьми, гладко выбритый и почему-то абсолютно седой. Его серовато-белые волосы были подстрижены так коротко, что сквозь них виднелась загорелая кожа. Человек был одет нелепо: короткие белые штанишки — короче, чем парадные туники византийских центов, и ярко-красная шелковая сорочка. На ногах — расхлябанные сандалии.

Но несмотря на идиотский вид, человек, судя по всему, был здесь хозяином. Матросы наперебой затараторили, указывая человеку на Пурдзана.

— Вы откуда? — спросил человек по-турецки с акцентом, показавшимся Василию знакомым.

— Дир-зигун Пурдзан, срочно призван Советом Зигунов с третьего курса парковой школы в Ка-Тракзоге, Приап…

— Ясно, ясно. Вольно. Ребят, Приап — это в СНГ, к северу от Казахстана. Там все такие. Они просто раньше за границу не ездили. В Турции у вас тоже не бывали. Скоро их будет много здесь. Зря испугались. Ладно, бегите по местам, возвращаемся в Стамбул.

Успокоив матросов, человек обратился к Василию:

— Пройдемте в каюту. И вы тоже, и остальные. Не пугайте местных идиотов.

У Василия все упало внутри. Человек обратился к нему на латыни.

Тесная каюта была уставлена по периметру мягкими диванами. Хозяин уселся в дальнем конце, возле низкого резного шкафчика, и показал на диваны.

— Садитесь. Итак, я готов предположить, что вы — из Института Сенеки.

Латынь среди присутствующих знал только Василий. Он и решил отвечать. Если это Блидинг, то лучше отвечать уклончиво. С другой стороны, что он знает о каком-то Институте Сенеки? А с третьей стороны, у хозяина, кажется, русский акцент. Может, попробовать?

— Вы говорите по-русски?

— Разумеется! — улыбнулся хозяин, — это мой родной язык.

Все, кроме Пурдзана, оживились. Пурдзан не говорил по-русски.

— Послушайте, а зачем вы обратились ко мне на латыни?

— Я решил, что вы — из Института Сенеки. Меня навел на эту мысль ваш… не совсем человекообразный спутник.

Хорошо, что Пурдзан по-русски не сечет, подумал Василий. А теперь следует выяснить, какое отношение все это море с катерами и короткими штанишками имеет к Блидингу. Выяснять Василий решил «в лоб»:

— Разве в Блидинге сатиры — диковинка?

Хозяин нахмурился.

— Откуда вы знаете это слово? Хотя, нет, — он отмахнулся, — совпадение. Да, сатиры здесь не то, чтобы диковинка. Персонажи сказок. Но… Вы упомянули слово «Блидинг».

— Ваша Вселенная зовется иначе?

Хозяин снова нахмурился. Он хмурился все сильнее и сильнее, в глазах его засветилось какое-то хищное подозрение. Помолчав, он с силой хлопнул себя ладонями по голым коленям.

— Если мы имеем в виду одно и то же слово… Я был бы в ужасе просто, если бы узнал, что этим словом назвали вселенную. И вы…

Вдруг его челюсть отвалилась. Пальцы сами собой сплелись и расплелись. Потом он проговорил — неестественно чеканя слова:

— Я обратился к вам на латыни, решив, что вы — из Института Сенеки. А вы, в свою очередь, решили, что находитесь во Вселенной с названием «Блидинг». Почему?

— Именно потому, что вы обратились к нам на латыни. Насколько мне известно, латынь — основной язык обитателей Блидинга.

Тут в разговор вмешалась Ольга. Она расстелила на полу свою мокрую накидку и осталась только в шароварах и короткой курточке. Мокрые шелковые шаровары красиво облепили ее сильные ноги.

— А какой язык у вас? Русский?

— У многих. Но в большей степени распространен английский.

— Какой?..

Ольга нахмурилась. Хозяин катера расслабился, но оставался мрачным.

— Судя по вашей реакции, вы не из этой Вселенной. К тому же, в нашей Вселенной на Земле не водятся сатиры.

— Так они и у нас не водятся, — пожала плечами Ольга, — разве что, прилетают с Приапа.

— Приап — название планеты?

— Ну да…

Хозяин зацокал языком и принялся теребить рукава своей сорочки — почти, как Мвари. Василий успокоился. Это не Блидинг. Какой-то мир, не понятно, какой. Кажется, они не открыли Приап. Не видали сатиров ни разу. Что ж, потеря не большая. Главное, что это — не Блидинг… Стоп!

— А что, позвольте узнать, вы называете Блидингом?

— Компьютерную программу. Точнее — вирус. Вам знаком этот термин? Программа, которая сама себя переписывает…

— Да, да. Мы это называем заразой.

— Почти совпало. Так вот, Блидинг — это зараза.

— Верно, зараза та еще, — согласился Мин-хан.

— В данном случае «зараза» чисто компьютерная. Но с грозной перспективой. Такую «заразу» мог разработать только восемнадцатилетний юнец, которого очень разозлили всякие идиоты.

— И вы можете нас отвести к этому юнцу?

Василий почувствовал, что не просто так попал сюда, на катер к странному человеку в коротких штанишках. Хозяин развел руками, потом опять хлопнул себя по коленкам.

— Могу, конечно. Ведь что означает «Блидинг»? Аббревиатура: «Борис Леонидович Идин — Гений». А Борис Леонидович Идин — это я и есть. Будем знакомы!

Глава 2

Борю Идина не любили в Казани. И он не любил Казань, но ничего не мог с этим поделать. Его отец, преподаватель Казанского Авиационного института, настоял, чтобы сын пошел по семейным стопам, и запретил пытать счастья в Москве или хотя бы в Казанском университете.

Борины сокурсники увлекались тремя вещами: чинили старые мотоциклы, били друг другу морды и на еженедельных собраниях рассуждали об ответственности, лежащей на «будущих руководителях производства». Преподаватели только рассуждали — их не хватало даже на мотоциклы. Иногда Боря с тоской проходил мимо «сковородки», полукруглой площадки перед главным зданием университета, где на деревянных скамейках, манерно развалясь, сидели длинноволосые снобы — университетские студенты и презрительно поглядывали на «представителей низших вузов». Самое гадкое, они были правы! Боря искренне чувствовал себя неполноценным существом, обреченным пойти по стопам папы-маразматика.

По вечерам папа радостно докладывал семье об интригах на кафедре и о новинках науки и техники. Больше всего папа гордился персональными компьютерами. Их в авиационном институте было целых три. Мало того, они еще были объединены в локальную сеть!

Боря и сам видел эти компьютеры. Как-то раз его вызвали в вычислительный центр — не для работы, разумеется, а для беседы с председателем комсомольского бюро факультета. Председатель, лысоватый толстый аспирант, бодро набивал на компьютерной клавиатуре какую-то чушь, а сам в это время выговаривал Боре за неопрятную прическу и антиобщественное поведение. «Антиобщественное поведение» выражалось в том, что Боря отказался поехать на выходные в поход со своей учебной группой, объяснив это тем, что уродцев из своей группы он видит и без того слишком часто, чтобы еще с ними пить в свободное время. Сказал он это одной симпатичной девушке с соседнего факультета. Девушка оказалась не в меру болтливой.

Пока аспирант, суетясь пальцами по клавиатуре, говорил о студенческом товариществе и об ответственности «будущего руководителя производства», Боря представил себе страшную картину. Огромная сеть, в которую повязаны компьютеры, его отец, кретины-сокурсники, авиационные заводы, болтливая девушка, этот аспирант, снобы на «сковородке» — все! Нет, они не запутались в этой сети: они сами — ее ячейки. Сеть жива! И единственный, кого ловит эта живая сеть — он, Боря Идин.

И Боря решил сражаться. Стоять и выслушивать косноязычный треп аспиранта было оскорбительно, но, по большому счету, треп ничего не значил. Аспирант казался придатком своего компьютера. Или даже на самом деле был им. Вот на кого Боря решил направить первый удар — на компьютер.

Вечером того же дня Боря попросил отца принести какие-нибудь книжки по программированию. И обрадованный отец приволок целую стопку. Большинство книжек было написано по-английски, но Боря знал английский. Не знал он только, в каком направлении будет развиваться его месть.

Здесь тоже помог отец. Как-то за ужином он рассказал последнюю московскую байку. По словам отца, на факультет вычислительной математики и кибернетики Московского университета привезли новый компьютер, «трешку». На самом деле, конечно, старый, списанный из какого-то американского учреждения. Компьютер подключили к локальной сети. И вот недавно один студент выполнял на этом компьютере пустяковую учебную работу. В процессе работы требовалось вводить в память компьютера шестнадцатизначные имена — наборы букв и цифр. После того, как студент ввел очередное имя, внутри компьютера что-то натужно заскрежетало, по экрану поползли непонятные предупреждения в красных рамочках. Запахло горелой изоляцией.

Но самое интересное — такие же предупреждения замелькали на экранах соседних машин. Студент, чуя страшное, вырубил электричество в классе. Его чуть не убили, ведь работа всех, кто занимался в классе, полетела к черту. Но студент объяснил, в чем дело.

Студенты, лаборанты и преподаватели с опаской приблизились к застывшему компьютеру, от которого все еще пахло горелым. Отключили его от общей сети. И принялись изучать. Выяснилось, что раньше этот компьютер принадлежал Генеральному Штабу Военно-морских сил США. И в него была вшита плата с программой, реагировавшей как раз на то самое имя из шестнадцати знаков, которое случайно ввел студент. Программа была призвана уничтожить сеть, причем уничтожить физически: читающая головка превращалась в молоток и разбивала жесткий диск на мелкие кусочки!

Главное, что порадовало бориного отца в этой истории — очень малая вероятность подобного совпадения.

— Представляете! — причитал он, — набрать шестнадцать случайных знаков и попасть в точку! Вероятность всего в десять раз больше, чем вероятность спонтанной ядерной реакции. То есть, стул под любым из нас может сам собой превратиться в атомную бомбу! Если студент смог случайно угадать шестнадцатизначное имя, значит, и стул может взорваться! Бух!

Борю в истории отца заинтересовали, конечно, не вопросы вероятности. Плата с программой! Ее обязательно следовало добыть. И на зимние каникулы Боря отправился в Москву. Он чувствовал, что его цель важнее, чем страх перед отцом, чем жалость к матери, которая, пуская слезы по жирным щекам, названивает в морги казанских больниц — ведь Боря уехал, никого не предупредив.

В Москве он разобрался довольно быстро. Просто на улице расспросил дорогу до университета, а в самом университете — путь на факультет кибернетики. Поскольку было уже поздно, Боря заночевал в подъезде какого-то дома. Проснулся утром, часов в пять, поехал на вокзал, в туалете привел себя в порядок. И в десять часов утра явился на факультет. Как он и предполагал, многие лаборанты и самые усидчивые студенты не покинули факультет на время каникул, а, наоборот, вовсю работали, пользуясь возникшим избытком машинного времени. А Боре нужны были именно такие люди, приросшие к компьютерам. Они точно должны знать все истории, связанные с их любимой работой.

В полдень Боря уже стоял перед знаменитой машиной, ничем внешне не примечательной «айбиэмкой», и слушал знакомую историю, которую взахлеб рассказывал низенький кривобокий старшекурсник в угвазданном белом халате. Но разрушительной платы в машине уже не было — плату уволок к себе какой-то лаборант, литовец по имени Георгиас Арунасис.

Василий и Ольга, услышав это имя, одновременно вздрогнули.

— Как? — перебила Ольга Бориса, — он был здесь?

— Скорее, все-таки, двойник, — предположил Василий.

Но Ольга не могла успокоиться:

— Длинные черные волосы, подвижный рот — он так выглядел?

— Не знаю, — Борис пожал плечами, — я с ним не встречался. Я просто взломал его комнату в общаге и украл плату. Могу только точно сказать, что это был литовец, и, судя по словам старшекурсника, он выглядел именно так, как вы описали. Да какая разница, двойник или не двойник? Главное, я нашел у него плату.

Старшекурсник объяснил Борису, где живет Георгиас, но предупредил, что лаборант, скорее всего, укатил на неделю в Литву. Конечно, Георгиас мог забрать плату с собой. Но с другой стороны — зачем?

Вечером того же дня Борис вошел в грязно-желтое пятиэтажное здание на Ломоносовском проспекте. Вежливо поздоровался с вахтершей, не замедляя шага, и она приняла его за одного из обитателей общежития.

На стук в дверь никто не ответил. Но замок оказался простым, на роль ключа подошла мамина шпилька. Борис вообще хорошо запасся: в его холщовой сумке, помимо шпильки, лежала небольшая фомка, паяльник, набор отверток, несколько дискет и тестер.

За дверью находилась тесная прихожая, из которой можно было попасть в две комнатки. Обе комнатки были заперты — Борис не стал канителиться со шпилькой и выломал замки с помощью фомки.

В одной комнатке жила какая-то женщина — судя по кружевным салфеточкам, аккуратно прикрывавшим книжные полки и стол. Зато в другой комнатке обитал фанатик электроники. Стол, полки, даже пол — все было усеяно обрывками проводов и осколками развороченных плат. В шкафу Борис обнаружил кучу картонных коробочек с россыпью различных радиодеталей. И в том же шкафу лежала плата. Она была одна. Сбоку на ней стояли всякие шифры и надпись по-английски: «Опасно!» На столе, среди немытых тарелок и книжек по программированию, громоздился компьютер. Борис снял с корпуса кожух и включил питание. Полутора часов хватило, чтобы подключить плату. Покопавшись в памяти компьютера, Борис понял, что основную работу Георгиас за него уже сделал: программа платы была «взломана»!

Борис переписал данные с компьютера на свою дискету, однако решил все равно прихватить плату с собой — авось лаборант не заметил чего-нибудь интересного.

Но перед тем, как отсоединить плату, Борис не удержался и набрал шестнадцатизначное имя.

Через десять минут с компьютером было покончено. Плата работала!

На следующий день Борис уже снова был в Казани. Отец орал, мать что-то ныла ему в тон. Борис стоял, потупившись, и прятал злую ухмылку. В его сумке лежали драгоценная плата и дискета с расшифровкой. По пути от вокзала до дома он чуть не потерял свое богатство: на улице подвалила компания подростков в тюбетейках. Попросили, как водится, закурить…

Избитый, прижимая к груди сумку, Борис ковылял домой и думал о том, что в его варианте программы основным объектом должны быть не компьютеры, а люди.

Через два дня отец остыл. Когда Борис попросил пустить его поработать на компьютере во время каникул, отец с радостью согласился. И до самого конца каникул он не мог нарадоваться на примерное поведение сына. Когда отец спросил Бориса о содержании работы, Борис наговорил ему всякой чепухи. И отец поверил. Борис с самого начала предполагал, что его отец, при всей любви к «техническому прогрессу», не разбирается ни в чем, кроме факультетских интриг.

К началу семестра программа была готова. Борис пришел на Волгу, отыскал полынью и торжественно выкинул туда не нужную больше плату. Программа, которую написал Борис, была компактной и могла работать даже на «двушке». А с другой стороны, она была куда сложнее, куда изощреннее, чем бездумная «бомба», слепленная американцами. Программа Бориса сама выбирала способ и время уничтожения сети, исходя из единственной цели: уничтожение должно быть максимальным.

«Сеть» программа толковала широко — так же, как и сам Борис. В «сеть» включались не только компьютеры, но и любые люди, на компьютерах работавшие, любые приборы, питавшиеся с компьютерами электричеством из одной розетки — короче, все, до чего дьявольская программа могла дотянуться. А чтобы она могла дотянуться до максимального количества объектов, Борис снабдил ее стандартным вирусным «хвостом».

Он создал супервирус. Проглядывая строчки программы, Борис шептал про себя:

— Я — гений! Все — уроды. А я, Борис Леонидович Идин — Гений.

Сначала он не хотел никак называть свою программу. Но потом передумал. Шедевры следует подписывать. И Борис подписал свой шедевр: BLIDING.

Программа была запущена в первый учебный день нового семестра. Она до поры никак себя не проявляла. Она ждала, пока за машину не сядет кто-то, кто будет работать слишком долго, дольше трех часов, и вводить данные слишком быстро.

И когда такой человек пришел, некий неизвестный лаборант, программа стартовала.

Борис не стал проверять, хорошо ли работает его детище, и каким конкретно образом программа уничтожает все, что ему ненавистно. Он знал наверняка, что месть осуществляется. Этого было достаточно.

Но некоторые сведения до него случайно доходили, в основном — через отца. Лаборант покончил с собой — прыгнул с крыши. В лабораториях каждые три дня возникали пожары. Аспирант, распекавший Бориса, сошел с ума — убил какого-то студента, потом на улице убил случайного прохожего и, наконец, дома попытался зарезать жену. Жена спаслась, аспиранта увезли. И все это на фоне постоянных поломок: любые электрические приборы в том крыле, где был расположен вычислительный центр, регулярно выходили из строя. Только три компьютера работали исправно. Программа собиралась уничтожить все — и поэтому не могла начинать с себя.

Тем не менее, досталось и компьютерам. Во время очередного пожара в вычислительном центре обвалился потолок. Два компьютера были безнадежно повреждены, а третий отец Бориса сумел спасти. Он приволок его домой, довольно покрякивая. После пожара были списаны все три компьютера, в том числе и этот, почти целый.

Отец предложил Борису покопаться в машине, выяснить, все ли на месте. Первое, что Борис сделал — это вытащил из машины жесткий диск. Отец дал денег на новый диск, Борису удалось купить его по дешевке с рук около магазина радиодеталей.

А прежний диск отправился в полынью — вслед за американской платой.

Но оставалась еще дискета с программой. Борис хотел выкинуть и ее. Но потом решил, что в заархивированном виде программа будет вполне безобидно валяться даже в памяти компьютера. Жалко выкидывать шедевр — пусть и такой чудовищный.

Поэтому программа «BLIDING» спокойно осела в виде архива на задворках памяти бориного компьютера.

Прошло пять лет. Бывшие «будущие организаторы производства» рассосались по коммерческим палаткам, а бывшие подростки в тюбетейках регулярно наведывались к ним в гости — собирать деньги «за охрану». Отец Бориса продолжал нахваливать технический прогресс, но все больше срывался на ругань в адрес начальства, зажимающего зарплату. Сам Борис окончил институт с красным дипломом, но вместо того, чтобы писать компьютерные программы, принялся ими торговать.

Еще через год он переехал с окраин Казани, из квартиры в панельном доме, в собственный особнячок на улице Низенькая в «тихом центре» города. Особнячок представлял из себя неказистую двухэтажную избушку с тесным огороженным двориком, снизу каменную, сверху деревянную, шикарно отделанную внутри. Иногда Борис заходил в гости к родителям и, покуривая дорогие сигареты через золотой мундштук, с удовольствием слушал, как его никчемный отец жалуется на свою никчемную жизнь.

Впрочем, это было единственным удовольствием подобного рода, которое себе позволял Борис. Больше он ни на кого не злился: его жизнь неожиданно удалась. Отцу он купил новый компьютер, «пентиум», а старый забрал себе — чтобы иногда вспоминать о «тяжелом детстве». Компьютер этот стоял в углу и никогда не включался. Рядом стояли другие компьютеры, целые и развороченные — Борис любил на досуге в них копаться. Иногда он даже забывал, какой из них — тот самый.

Жизнь Бориса текла по обычной для молодого российского коммерсанта извилистой линии — пока не появились люди из Института Сенеки.

Они возникли прямо во дворе Бориса, где он драил свой новый джип. Вышли из светящегося розового облачка, вкатили за собой какой-то аппарат на колесиках, повернули на нем рычажок — и облачко исчезло. А люди остались, два приветливых старичка в длинных пестрых тогах. Они обратились к Борису на латыни — а он знал латынь, выучил ее на третьем курсе, чтобы хоть как-то приблизиться к университетским «снобам».

— В пестрых тогах? Приветливые старички? — удивился Василий.

Мин-хан хмыкнул:

— Таких блидов не бывает.

— Именно приветливые старички, совершенно милые люди, — настаивал Борис.

— Они сказали, что испытывают способ передвижения по неправильным мирам. Я согласился, что наш мир нельзя назвать особенно правильным. И почему-то я совсем не удивился, не испугался… После того, как моя программа непонятным мне способом отправила на тот свет несколько человек, я отучился удивляться. Мне только было интересно, что такое «правильный мир». Мы со старичками попили чайку, они все рассказали. Оказывается, их «правильный мир» — это Римская Империя размером с полгалактики. В вашем мире есть Римская Империя?

— Была, — коротко ответила Ольга.

— И у нас была, — добавила Резеда.

— Ну вот. И у нас была. А у них — до сих пор… Я так и не понял, почему у нас Рим сдох, а у них — наоборот. Они что-то долго объясняли про императора Юлиана-реформатора, который запретил христианство, потом пытался возродить старые культы, а перед смертью сделал государственной религией какую-то экзотику, митраизм, вроде. И старички прочли целую лекцию о том, что с помощью этого культа Рим подчинил себе половину планеты, а потом и другие планеты. Я больше в компьютерах разбираюсь, я, честно говоря, не понимаю, при чем тут религия. Но вот у нас нет митраизма — и мы дальше Луны практически не летали. А они — летали. Вы летали?

— Да. Рассказывайте дальше.

Василий чувствовал, что приближается развязка. Он даже догадывался, какая, но хотел услышать все от главного виновника собственными ушами.

— Дальше мы стали говорить о компьютерах, по моей инициативе, разумеется. Старички похвалились, что у них половина галактики повязана в сеть. Потом я им показал свои «тачки», они раскудахтались — мол, хорошо бы притащить в Институт Сенеки эти драндулеты, вот будет смех. А их Институт этот стоит прямо там, где мой дом находится. Они просто у себя во двор вышли, рычажок передвинули — и оказались во дворе моего домика.

Мин-хан тоже все понял. Лицо его стало красным, он несколько раз дернул себя за бороду.

— Так ты, гнида…

— Да, я гнида. Но не нарочно. Хотя… Я не знаю, что мной тогда управляло. Могу точно сказать, что специально я этого делать не хотел. В общем, я старичкам предложил одну из своих «тачек» в подарок, они выбрали самую неказистую. Мы еще потрепались, потом они ушли — в свое розовое облачко. Мне на память оставили грозное оружие — правда, без батареек. Я с собой ношу, вместо амулета.

Борис вытащил из кармана бластер. Пурдзан, который скучал во время всего разговора, вскочил на ноги. Мин-хан и Василий одновременно крякнули.

Это был бластер блидов.

— Сами понимаете, — закончил Борис, — старички выбрали тот старый компьютер. Я проверил, ужаснулся, но что я мог поделать?

Некоторое время все молчали. Слышен был рокот мотора, шуршание воды за бортом. Спокойная зеленоватая вода мигает сквозь иллюминатор приветливыми бликами. Но все это может исчезнуть, смениться кошмаром — очень скоро.

— Что-нибудь ты можешь поделать, я думаю, — сказал Василий, глядя Борису в глаза, — кстати, перейдем на «ты»?

— Пожалуйста.

— Ну вот. Ты эту дрянь сотворил, ты ее и разгребешь. Говоришь, милые старички? В пестрых тогах?

Борис молча кивнул. Василий встал, прошел через каюту и присел на корточки напротив Бориса.

— Теперь вместо твоих старичков там ублюдки в серых туниках. И по-моему, они не вполне живые. И, главное, они не только там. Они теперь и у нас. И к вам сюда они дорогу знают. Ты хочешь, чтобы твоя бяка снова заработала у тебя дома?

— Нет, нет, конечно!

— Тогда ты идешь с нами. Бросаешь все дела — и идешь. Иначе мы тебя убьем. Прямо здесь.

Борис и бровью не повел. Только слегка поджал губы, склонил голову набок.

— Ну?! — почти заорал Василий.

— Что «ну»? Я прикидываю, что сейчас делать.

— Сейчас обсохнуть бы, — жалобно откликнулась Гюльчачай.

Борис встал.

— Тогда пошли на палубу. Там обсохнете моментально. И скоро уже подплываем, видом полюбуетесь.

Жаркие солнечные лучи, отскакивая от гладкой воды, кидались на бетон причалов, оттуда по фасадам домов добирались до минаретов и с их острых верхушек улетали обратно в небо. Ольга стояла на носу катера рядом с Василием, их плечи иногда случайно соприкасались.

Вид набережной показался Василию очень знакомым. Судя по напряженному взгляду Ольги, она испытывала те же чувства.

Василий первым задал вопрос:

— Что это за море?

— Пролив, — ответил Борис, раскуривая сигарету, — Босфор.

Ольга широко открыла глаза.

— Значит вот это… город… Константинополь? Столица Византии?

Борис пустил струйку дыма, улетевшую вместе с ветром.

— Византии давно нет. У нас, во всяком случае. Теперь это Стамбул, Столица Турции.

— Турции?! — хором ахнули Ольга и Василий. Потом поглядели друг на друга — и расхохотались.

Глава 3

Этот мир показался Василию неприятной смесью далекого прошлого и далекого будущего. Здесь все было моложе — лет на триста: дома, одежда, техника, человеческие отношения…

А с другой стороны, и дома, и техника, и люди казались невообразимо старыми, обветшалыми — куда более старыми, чем экспонаты в музеях Империи, Конфедерации или в хранилищах треухов, больших знатоков антиквариата. Этот мир не был музеем.

Больше всего он напоминал свалку.

Старческая усталость чудилась Василию даже в глазах мальчишек, гонявших ногами какую-то гадость по узким улочкам, и даже в глазах молодых пар, прогуливавшихся по набережным Босфора.

Когда Василий сказал об этом Ольге, она энергично кивнула.

— Свалка. Где, по-твоему, могла бы вырасти такая дрянь, как Блидинг?

Василий сразу вспомнил шутливый стишок дунганского поэта Го Цзепина:

«Если бы граждане знали, Какая грязь Питает корни цветов!» Но Ольге не было смешно.

— Твой поэтишко наврал. Красивые цветы растут на здоровой почве. А здесь… Ты погляди, во что меня нарядили!

Шикарные шаровары, короткую курточку и накидку Ольге пришлось снять — Борис объяснил, что в Стамбуле так одеваются только проститутки. Теперь на Ольге были нелепые штаны до колен с множеством карманов, простая сорочка без застежки, с изображением какого-то нелепого ушастого существа в белых перчатках, и бесформенная куртка из той же материи, что и штаны — из плотного голубого хлопка. Сапожки Ольга оставила, Борис согласился, что они вполне элегантны.

Хафизулла остался в своей форме — Борис сказал, что во все черное одеваются некоторые подростки, и налепил Хафизулле на грудь несколько цветастых круглых жетонов с какими-то рожами и надписями.

Василию Борис посоветовал переодеться, но тот наотрез отказался расставаться со своей униформой. Борис не стал возражать, хотя заметил, что в Турции так ходят курды.

— Значит, сойду за курда.

— В Стамбуле, — усмехнулся Борис, — морду набьют.

— Мне?! Послушай. Ты ведь понимаешь, с чем мы боремся. Получше других понимаешь. Думаешь, с нашей стороны на эту борьбу выставили кого попало? Я был в первой тысяче по искусствам персонального боя среди янычар. Считай, это тысяча лучших бойцов в половине обитаемой Вселенной. Хаф вообще профессиональный убийца. Ольга в своей половине тоже, думаю, входит в тысячу. Пурдзан и Мин-хан, как ты бы выразился, «держали масть» в Буферах — а там живут не просто люди и не просто треухи. Там — крутые из крутых. Вот, девочки тоже оттуда. Кто на вашей свалке мне набьет морду?

Разговор происходил в просторной круглой гостиной номера-люкс отеля с неблагозвучным названием «Хилтон». Гуля, Татьяна и Резеда в своей спальне мучились, натягивая местную одежду. Для Мин-хана нашли рабочий комбинезон. Он возражал меньше всех: похожие комбинезоны в его мире носят офицеры среднего командного состава. Хуже других пришлось Пурдзану. Козлиные ноги он спрятал под длиннополым неудобным плащом, рога — под тюрбаном. Копыта Пурдзан просто обмотал тряпками.

— Пусть все думают, что я болен.

— Я буду говорить, что ты — мой сумасшедший родственник из Афганистана. На Пушту разговариваешь? — И Борис произнес несколько фраз на языке, в котором Василий признал вариант восточнотурецкого. Но Пурдзан говорил только на общетурецком и на своем родном Рджалсане.

— Ладно, — согласился Борис, — выдумаем для тебя какое-нибудь дикое афганское племя. Они там, впрочем, все дикие.

— Афганцы?! — удивился Василий, вспомнив центр вселенской науки, бывшую столицу Конфедерации, древний Гондишапур, афганский город, ставший великим еще задолго до Барбароссы.

Борис поднялся с кресла, потянулся, хрустнув суставами.

— Да, афганцы. Наши турки тоже недалеко ушли. Да и греки, в общем-то, порастеряли всю культуру, пока были под властью турок. А что до морды, Вась, то я ее набью тебе сам — в два счета. Прямо сейчас.

Василий вскочил с подушки, которую для удобства приволок из своей спальни в гостиную, но не успел принять стойку, даже не успел сориентироваться. Босая нога Бориса твердым внешним ребром подошвы врезалась ему в переносицу. Борис не приседал для прыжка — просто оказался рядом. Его нога, не опускаясь, отошла чуть в сторону, но Василий ушел от следующего удара, перекатился и принял низкую стойку. Бориса уже не было на прежнем месте.

— Где… — начал Василий, и тут получил страшный удар в затылок. Прежде, чем тряхнуть головой, привести себя в порядок, он с силой лягнул ногой назад.

Борис охнул — удар пришелся в цель, кажется — в живот. Василий прыгнул повыше прямо из низкой стойки, разворачиваясь в воздухе, и с ужасом увидел, что Борис прыгнул вместе с ним. Еще до приземления произошел обмен ударами. Противники разлетелись по разным углам гостиной.

Василий лежал у стены. Борис уже снова был на ногах, стоял, свободно свесив руки. Но Василий угадал в его мирной позе стойку боевого ожидания. Любое движение вызовет его реакцию. Значит, надо двигаться как-то по-дурному, возможно даже — подставить под удар плечо или ногу.

Василий вспомнил силовые шахматы. Жертва пешкой. Переднего нападающего вырубают, он отвлекает на себя силы противника, а в это время слон или ферзь забрасывают мяч.

Спину. Надо подставить спину. На ногу или плечо он не клюнет.

Василий толкнулся ногами и принял стойку на плечах, якобы намереваясь, изогнувшись, вскочить на ноги. По полу зашуршали босые подошвы. Удар!

Борис метил в поясницу, но Василий, обманув его, встал не на ноги, а на руки, и чуть развернулся. Удар пришелся в плечо. Василий же левой ногой, обутой в голубой янычарский сапог, нанес Борису удар в голову. Борис согнулся пополам, прижав ладони к лицу, и стал неуклюже разворачиваться к Василию спиной. Судя по всему, он перестал что-либо соображать от боли. А может, кривлялся.

Василий вскочил на ноги и сразу прыгнул, выставив правую ногу. Борис, конечно, кривлялся. Мгновенно разогнувшись, он тоже прыгнул. Василий был готов к любому встречному удару, но Борис прыгнул к стене. Сразу оттолкнувшись от стены, он оказался у противоположной стены, потом — где-то сверху, за спиной Василия. Василий крутился на месте, пытаясь уследить за движением противника, но Борис всегда оставался на самом краю поля зрения.

Открылась дверь одной из спален. Раздался изумленный крик Ольги. Было, чему изумляться. Василий не мог уследить за стремительными полетами Бориса. Где-то справа на пол упала тяжелая хрустальная вазочка и глухо покатилась по ковру. Василий рефлекторно обернулся на звук, и тут Борис нанес свой удар — вовсе не оттуда. Он обрушился сверху, видимо, очень высоко подпрыгнув и толкнувшись ногами от потолка. Василию показалось, что удар пришелся по всем точкам сразу. Шею и живот скрутило от боли, в глазах потемнело.

Когда Василий пришел в себя, он лежал на полу, лицом вниз, с руками и ногами, связанными за спиной в один пучок шелковым шнурком. Василий наощупь понял, что шнурок — типа стандартной измаилитской удавки.

Борис опять сидел в кресле, нога на ногу, и выглядел бы абсолютно цветущим, если бы половину его лица не уродовал зеленовато-желтый синяк.

— Откуда у тебя удавка? — спросил Василий.

— А ты — профи. Нет, чтобы спросить, там, каким приемом я тебя завалил. Ценю. А ты?

— Что?

— Ценишь?

— Тебя — да. А мир ваш — все равно свалка.

— Свалка. Не спорю.

— Ну тогда развяжи.

Борис, не вставая с кресла, потянулся к узлу у Василия за спиной, легонько дернул за кончик шнурка — и шнурок соскользнул на пол.

Василий встал, размял руки, потряс в воздухе ногами. Ольга все еще стояла в дверях своей спальни. Даже в мешковатой местной одежде из голубого хлопка она выглядела великолепно.

— Что пялитесь, ханум? — сердито буркнул Василий.

— Сделал он тебя, янычар. Слушай, Борис, а ты такой удар знаешь?

И Ольга сложила пальцы, как бы готовясь нанести «кре-корх». Борис кивнул и сложил пальцы тем же способом.

— Да, это «удар пьяницы». А если так, — он развернул кисть вертикально, — то получится «удар богомола».

— Но это ведь один и тот же удар! — опешила Ольга.

— Не то, Оль, не то! Разный настрой. Пьяница полностью спонтанен, он сам себя не помнит. Потому и силен. А богомол логичен, просто логика у него извращенная, противник теряется…

Василий тоже сел в свое кресло. И тоже закинул ногу на ногу.

— Так ты хочешь сказать, что у вас все так умеют? Как ты?

— Нет, вообще-то. Ну, я рассказывал, как меня побили уроды в тюбетейках, пока я плату домой тащил? Я тогда драться не любил, и сейчас тоже не люблю. Но компьютеры я тоже не любил, однако разобрался же! Вот я и решил, что драться надо подучиться. И подучился, чуть позже. В Москве есть мастер, Михаил Карловацкий. Он, в основном, не по дракам, а по медицине. У нас это называется «народный целитель». Я к нему сначала лечиться пришел, со всякими личными проблемами. А он говорит: тебе против всех твоих проблем три вещи нужны — два кулака и много денег…

— Кстати о деньгах.

Ольга медленно обошла разбитый в щепки журнальный столик, поддела носком сапога осколок вазочки и весело поглядела на остатки люстры, криво свисавшие с потолка.

Борис вскинул брови.

— Я же сказал: много денег. Подумаешь, люстра! На постоялом дворе куролесить — славная традиция российского купечества. Да, о купечестве, чуть не забыл. Телефон-то не разбили? Цел. Вот и славно.

Борис достал из-под кресла аппарат связи, примитивный, но зато сделанный в виде красивой шкатулки, покрытой турецкими узорами. Говорил он короткими фразами, по-турецки.

— Максуд? Я. Дело? Странно, я же должен был… Ага, шайтан их поймет. Но я в Стамбуле, готов ехать. А ты поедешь со мной. Как… Слушай, ты жить хочешь? А богато жить? Поедешь со мной. В восемь вечера на моем причале. Жду.

Борис положил трубку. Выглядел он обеспокоенным.

— Габдулла что-то задумал. Максуда я вычислил, он меня Габдулле продал. А плыть нам так и так надо, а для этого…

Он снова стал крутить диск. Теперь разговор шел по-русски.

— Мариночка? Свяжись с Вадиком. Боря это, не узнала? Так… Понял.

Борис поджал губы. Нажал пальцем на рычаг, продолжая держать трубку в руке.

— Итак, Вадик будет ждать. Что же… Ага. Для Максуда, наоборот, удача, что я его с собой беру. Это он так думает. Короче, собирайтесь. И оружие держите наготове. И улитку свою берегите.

— Но нам надо поднять аппарат… — попытался возразить Василий.

— Сначала надо понять, как им управлять. Сам принцип. А поможет только Карловацкий. Я в него верю, а больше — ни во что. Едем в Москву.

Пурдзана запихнули в каюту, с глаз долой. Остальные расселись на палубе. Девушки загорали на корме, Хафизулла о чем-то с ними весело болтал. Мин-хан сам вызвался помочь матросам. Василий и Ольга разместились на носу и внимательно смотрели в сторону набережной — им было интересно, как выглядит Максуд.

По набережной сновали юнцы на мотороллерах, куда-то неторопливо шагали рабочие в комбинезонах, как у Мин-хана. Но вот к самому причалу подрулил широкий темно-зеленый автомобиль с тонированными стеклами. Матросы, не переставая что-то привязывать и подвинчивать, все одновременно проверили, на месте ли оружие. Василий тоже положил руку на заранее раскрытую кобуру. Борис предупредил, что неприятности могут возникнуть самые разные. Но сам он, казалось, никаких неприятностей не ждал.

Выскочив на причал, Борис пошел навстречу автомобилю, широко улыбаясь. Сандалии его звонко шаркали по бетону. Из автомобиля выбрался невысокий толстячок в черном костюме. Воротник его белой сорочки был подвязан той самой странной штукой, похожей на песочные часы, которую Василий уже видел здесь у многих, а еще раньше — у кого-то в Буферах. Борис объяснил, что эта дрянь называется «галстук».

Толстячок тоже широко улыбнулся Борису. Они обнялись. Автомобиль подал задом с причала, развернулся и уехал. Непосредственно сейчас неприятности, очевидно, не ожидались.

Матросы перестали ощупывать оружие, Василий снял руку с кобуры. Борис и Максуд взошли на борт. Борис посмотрел на часы.

— Минута в минуту. Что ж, поехали. Бахтияр! — крикнул он человеку в рубке, — Пятый маршрут, в нейтральные — через зону Восемнадцать. Вперед. А мы с Максудом выпьем брэнди. Будешь брэнди?

— Мусульмане не пьют, — ухмыльнулся Максуд, — а я, впрочем, выпью. Пошли.

Борис украдкой встретился взглядом с Василием. Василий понял и тихонько пошел следом в каюту.

Борис усадил Максуда возле тумбочки-бара. Напротив молча сидел Пурдзан. Василий встал в дверях.

— Постой там, Вась, — сказал Борис. Потом открыл бар, налил большие бокалы брэнди себе и Максуду.

— Мои друзья, к сожалению, не пьют крепких напитков.

— У тебя теперь в друзьях курды? — брезгливо спросил Максуд, мельком глянув на Василия. Держится молодцом, отметил Василий, хотя догадался уже, наверное, что влип.

— Я и с курдами торгую. Но Василий только так одет. И этот дедушка — тоже одет не совсем правильно. Пур, сними тряпочки.

Пурдзан, не торопясь, смотал тюрбан, а потом и обмотки с копыт. У Максуда отвалилась челюсть. А Пурдзан тем временем снял плащ.

— Ш… Шайтан! — пробормотал Максуд.

— Можно, Пур, — сказал Борис, — только не убей.

Копыто Пурдзана метнулось к покатому лбу толстяка. Максуд был так ошарашен, что не успел уклониться и рухнул без сознания носом на чистый дощатый пол.

Борис вытянул из рукава свой шнурок-удавку и ловко связал Максуду за спиной руки и ноги — совсем недавно он так же связывал Василия. Василий потер затылок: вот, оказывается, как это выглядело со стороны.

Взвалив Максуда на диван, Борис выплеснул остатки брэнди ему в лицо. Максуд открыл глаза. Первое, что он увидел, это копыта Пурдзана. Пурдзан сидел, развалясь, и криво улыбался.

— Шайтан! — опять пробормотал Максуд. Капли брэнди стекали на плюшевую обивку дивана по его тугим смуглым щекам.

Пурдзан замахнулся, но Борис его остановил.

— Подожди, Пур. Максуд, хотя и пьет, и в мечеть почти не ходит, верует в Аллаха. И в шайтана тоже. Он уже догадался, с кем из этих двоих имеет дело.

Сказав это, Борис незаметно подмигнул сначала Пурдзану, потом — Василию. Василий чуть не расхохотался, а Пурдзан не смог удержаться и заржал во всю глотку. Но Максуд, видимо, воспринял его смех как проявление дьявольской кровожадной радости. Он весь дрожал, бормоча бессвязно какие-то молитвы.

— Поздно молиться, Максуд, — Борис присел на корточки около него, заглянул в глаза.

— Поздно молиться, но еще не поздно попасть в рай. Честно. Ты можешь умереть не от руки шайтана, а от моей руки, руки неверного. И твои руки при этом не будут связаны. Ты умрешь в бою, Максуд. Но…

Максуд успокоился. Кивнул. Потом вперился широко раскрытыми черными глазами в Пурдзана.

— Чем, скажи… Зачем он тебе? Возьми меня! Служи мне!

Пурдзан закинул ногу на ногу, стряхнул щелчком пылинку с копыта. Покрутил пальцем бороду. Борис за спиной показал ему украдкой кулак. Но Пурдзан всего лишь нагнетал обстановку — для большего эффекта.

— Нет, эфенди, — сказал он, наконец, — нет. Ты слишком благочестив.

— Я?! Да я…

— Аллах все знает. Я — чуть меньше. Но для данного случая — достаточно. Тебе путь — в рай, правда, скоро. Идин-ага пойдет со мной, правда, попозже. Скажи ему то, что он просит, и я тебя не трону.

Максуд помрачнел. Пожевал полными губами. Помолчал. Вздохнул.

— Спрашивай.

Борис потер ладони.

— Ну-с, каковы планы Габдуллы?

— Я не знаю, почему…

— Меня обмануть хочешь?! — заорал Пурдзан и замахнулся копытом.

Максуд снова замолчал. Потом снова вздохнул.

— Габдулла даст тебе выйти. Ты получишь железо, повезешь назад — тут он тебя и возьмет, в нейтральных водах. У него два катера, типа твоего, и по двадцать человек на каждом.

— Сам будет?

— Сам не будет. Мне сказал движок твой поломать.

— Ясно. Все?

— Все.

Борис за спиной сделал знак Пурдзану. Тот вскочил, схватил Максуда за ухо.

— Пошли, грешник.

— Нет! — крикнул Максуд, — еще скажу.

Пурдзан сел на место. Максуд торопливо заговорил.

— Трудности есть. Кесарян все еще мести хочет.

Борис беспокойно поежился.

— Скользкий? Я же ему…

— Ты ему денег дал, он взял. Но ему твоя жизнь нужна. Ты сам понимаешь…

— Теперь понимаю.

— Габдулла ему пообещал твою жизнь. Скользкий ему заплатил, он и выложил твой маршрут. Думал, заберет железо, а там и Скользкий подоспеет. Но Скользкий решил брать тебя в турецких водах.

Максуд сквозь иллюминатор глянул на небо. Небо покрылось нежно-лиловым налетом, сквозь который проступили первые звездочки.

— Скоро. Стемнеет через час, через два ты увидишь Скользкого. У него три катера, два простых, один армейский, торпедный. На торпедном будет он сам. Габдулла не сунется, будет ждать, авось ты отобьешься. Мне он поручил тебе рассказать. Предупредить. Не сразу, а когда ты обо всем договоришься и в море выйдешь. Я же и с Вадимом говорил. Там — как обычно. Это все.

— Все?

— Все.

Борис подумал и кивнул. Потом внезапно резким ударом по затылку лишил Максуда сознания. Развязал, спрятал удавку в рукав.

Вместе с Василием они отволокли тело наверх. Матросы были на своих местах — никто не удивился тому, что творит хозяин. Наверное, хозяин творил всякое, и довольно часто.

Борис оглянулся, позвал:

— Юсуф! Балласт сюда, с петелькой, скорее! И канат.

С кормы прибежал крупный лохматый парень. Он протянул Борису шлюпочную балластную болванку с приделанной к ней проволочной петлей. Борис надел петлю Максуду на ногу и затянул. Василий понял, что таких специально приготовленных болванок на катере Бориса должно быть приготовлено немало.

Борис обвязал тело Максуда канатом, поперек груди. Другой конец каната он прикрепил к крюку небольшого грузового крана.

— Помоги, Вась.

Василий и Юсуф молча перекинули Максуда за борт. Борис дернул рычаг в основании стрелы — стрела медленно повернулась, и Максуд повис за бортом, в двух метрах от края. Болванка, прикрепленная проволочной петлей к его ноге, болталась у самой воды. А вода, потемневшая к вечеру, бежала назад, за корму, туда, где остался Стамбул.

— Вода темная, — сказал Борис, — мы уже в Черном море.

Увидев, что Ольга покинула носовую палубу и пришла посмотреть на экзекуцию, Борис пояснил:

— Понт Эвксинский.

— Мы говорим — «Русское Море». Казнишь?

— Казню. Милосердно, кстати. Дай шланг.

Ольга подняла с палубы шланг, подала Борису. Борис повернул вентиль и обдал лицо Максуда струей воды.

Максуд открыл глаза. Повертел головой. Кивнул.

Борис вытащил из кармана пистолет, снял с предохранителя. Максуд забеспокоился, но Борис сказал ему:

— Ты умрешь в бою. От моей руки. Я обещал.

Из другого кармана Борис вытащил вороненый метательный нож с рукояткой, обмотанной проволокой.

— Лови.

И он кинул нож Максуду. Максуд поймал нож за лезвие и тут же метнул его назад, в Бориса. Быстро, один за другим, раздалось три выстрела. Первая пуля попала в нож, две остальные — Максуду в лоб. Тело толстяка обмякло. Нож упал к ногам Бориса. На рукоятке была вмятина от пули.

Борис поднял нож, сунул в карман. И четвертым выстрелом перебил канат. Тело Максуда, погибшего в бою от руки неверного, упало в темную воду и пошло ко дну, увлекаемое чугунной болванкой. Борис вернул стрелу грузового крана в прежнее положение, отмотал от крюка остаток каната, протянул Юсуфу.

— Убери. И передай всем приготовиться, на нас Кесарян нападет, — он глянул на часы, — скоро, через полтора часа. Беги.

Небо стало совсем черным, вода — тоже. Но в воде не было звезд. Вода казалась вязкой и одновременно упругой. Она напоминала Василию о чем-то неприятном… Да! Вода напоминала необъятное тело Васьмирукого!

Борис собрал своих гостей в каюте и объявил им о предстоящем морском сражении. Ему понравилось, что никто, включая женщин, не испугался и даже не удивился.

Мин-хан погладил бороду.

— Нам-то что делать, браток?

— Не знаю. Покрепче за стенки держаться. Кесарян на абордаж не пойдет. Попытается нас снарядами достать, или сразу торпедой.

— А чем ответить есть? — спросила Ольга, — лучевое оружие есть?

— Не бывает.

— То есть, у них тоже?

— Вообще не бывает. У них два катера с девятимиллиметровками, может, еще базуки у людей.

Василий сразу оживился.

— А у нас есть базуки?

— Есть, но мои люди с ними — так себе.

— Я зато — нормально. Ольга подтвердит.

Ольга помрачнела.

Борис нервно посмотрел на часы.

— Вы, Мин Семенович?

— Какие у тебя пушки?

— Девятка, и еще авиационная скорострельная.

— Авиационную мне. Я начинал стрелком на «крылатом коне» во флоте Золотых Баскаков. В Индии мятеж давил. Ух, мы им вставили. Значит, лечу я, внизу — джунгли…

Но Борис не дал Мин-хану похвастаться, сразу взял его под руку и повел к пушке. Вернулся минут через десять, довольный.

— Мин Семенович узнал машинку, говорит, у них дома почти такие же были. Так, Вась, привстань.

Борис откинул сидение дивана и вытащил три базуки. Такие базуки Василий видел только в музее оружия в Зобегре. Прикинул на вес — тяжеловаты. Но можно попробовать — принцип у них тот же, что и у стандартных аримановских.

— Оль, другую возьмешь?

Борис протянул принцессе базуку. Ольга потупилась.

— Я из них… Я лучше с лучевым оружием.

— Звиняйте, матку. Нема.

— Что?

— Прости. Ну нету лучевого! Не изобрели!

Тут Ольга расцвела. И вытащила из кармана штанов рыбью трубку.

— Есть.

— Такая махочка? А мощности хватит?

— Не знаю. Честно.

Тут неуверенно поднялась Гюльчачай.

— Мы с Татьяной возьмем. У нас — похожие.

— Хорошо. Хаф, Резеда и Пурдзан остались без дела. Ничего страшного.

Пурдзан вскочил с места, подошел к Борису. Помолчал. И выпалил:

— А мне — штурвал!

Борис замотал головой.

— Ты что? Ты же катер…

— Послушай. Я крейсер водил. Не чета этому. Крейсер — весь побольше вашего моря. Я в Буферах такой джихад устроил…

Борис не хотел верить.

— Вась, он может?

— Пур и Мин-хан были в Буферах основными пиратами. А сатиры вообще прекрасно водят все, что движется. Сможет, конечно. Другой вопрос — зачем?

Пурдзан с силой ударил кулаком себе в ладонь.

— Зачем? Просто. Твой этот Карась… Как его?

— Кесарян.

— Да. Он с тобой воевал? Видел, как ты воюешь?

Борис задумался.

— Видел. Много раз. Мы, собственно, на пару работали. Но он у меня женщину увел — а я его за это подставил. Даже не просто женщину. Жену. Он еле жив остался, ему хорошо, у него тогда уже был торпедный катер. А ты имеешь в виду…

Борис начал понимать. Пурдзан затряс бородой.

— Да, да! Мы его обманем. У нас разный стиль. Я видел, как ты дрался там, в Стамбуле. Я бы все делал по-другому… Прости, Гирей-ага, — вдруг осекся Пурдзан.

— Ничего, ничего… Так!

Василий, наконец, разобрался в базуке:

— Показывай, куда встать.

— На нос. Все базуки — на нос. Пушки у меня с борта и на корме. Пур, пошли в рубку.

Борис побежал наверх, Пурдзан — следом.

Борис удивился, насколько быстро, практически мгновенно, сатир освоился в рубке. Попробовал штурвал, сделал насколько крутых виражей для пробы. Внимательно пригляделся к положению звезд на небе. Проверил управление прожекторами из рубки.

Борис расстелил перед Пурдзаном карту.

— Мы сейчас вот здесь. Вот граница. Вот наш путь…

— Такой кривой? А, пограничники. Если засекут, то откуда?

— Верно. Пограничники движутся по этим линиям. Они будут здесь, где зеленые крестики. А нам надо сюда.

— Тут же чистая вода…

— Вот именно. Нейтральная. Нас будут ждать. Большой корабль. Большой — значит, раз в двадцать больше нашего.

— А пограничники на чем?

— На торпедных катерах.

— Понял. Скорость торпед?

— Узлов… Ты не поймешь. В полтора раза выше нашей средней. Но мы можем развить больше, чем у торпеды. Главное, если ты в нейтральных водах, пограничники не тронут. Но у Кесаряна тоже торпедный катер. Старый. Торпедирует только по ходу. Не дай ему встать к тебе носом.

— Ясно.

Пурдзан сделал еще пару виражей, поиграл скоростями — проверил разгон. И возвратился на курс, не глядя на карту.

— Тебе что, карта не нужна?

— Звезды…

— М-да. Ты водил у себя похожий катер?

Пурдзан замотал мохнатой головой.

— Ни разу. Я жил далеко от моря, а речного судоходства у нас нет вообще. Все речки маленькие. Я даже плавать не умею.

Борис решил остаться в рубке, на всякий случай. Пурдзан ничего не имел против. Стрелки на большом хронометре показали половину одиннадцатого. Пора было появиться Скользкому.

И он появился, сразу с трех сторон. Вспыхнули лучи прожекторов, грянули выстрелы. Пурдзан вывернул штурвал и пошел прямо на катер противника, темневший справа. Потом неожиданно развернулся и метнулся к левому. Без остановки стрекотала авиационная пушка.

— Идин-ага, крикни своим, чтобы с кормы не палили.

— Зачем… Ладно.

Борис набрал код на переговорнике.

— Юсуф, попридержи.

Силуэт левого катера тоже обозначился четко. Пурдзан включил на мгновение прожектора, направив их вперед, и сразу вырубил.

Борис обомлел.

— Ведь это… Торпедный. Носом к нам…

— Уже нет, — Пурдзан дернул штурвал вправо. Торпедный катер Скользкого остался по левому борту. Василий и девочки дали залп из базук, что-то повредили… Но главное — катер успел выпустить торпеду. Другой катер Кесаряна, шедший сзади, расцвел красивым огненным шаром. Полетели обломки.

Пурдзан довольно причмокнул.

— Мы, Идин-ага, идем прямо на их третий. Скорость торпеды я прикинул. Интересно, ваш Карасян попробует снова?

Борис помотал головой. Спохватился, дернул на себя микрофон.

— Юсуф!

Ухнула кормовая пушка. Еще раз. Пурдзан оглянулся. За надстройками из рубки плохо было видно корму, но, кажется, Юсуф попал. Торпедный катер остановился, на нем что-то горело.

А впереди ждал последний катер Скользкого. Пурдзан направил вперед луч прожектора — и сразу потушил. Он увидел, что прямо по курсу никого нет. Где же…

Прожектора врага вспыхнули спереди по левому борту. Авиационная пушка стояла справа, из кормовой — тоже не достать. Василий и девочки что-то закопались с базуками. Пурдзан принялся лихорадочно выкручивать штурвал.

Но тут навстречу прожекторам метнулся тонкий голубой луч. Ольга решилась, наконец, попробовать рыбью трубку.

Эффект был великолепен: вражеский катер разрезало пополам, обе половинки начали быстро тонуть.

— Черт! — удивился Борис, — могли с пушками не возиться!

— Никогда не знаешь, Идин-ага, через какую дырочку Аллах дунет, — сказал Пурдзан и вывел катер на прежний курс, мельком взглянув на звезды.

Далеко позади мелькал огонек — догорал Кесарян. Или… Еще огонек. И еще. Прожекторы.

— Пограничники! — ахнул Борис. — Гони!

Пурдзан выжал газ на максимум. Прожектора пограничников приближались, Пурдзан метался между длинных полос света, не давая поймать катер в перекрестие. Два пограничника задержались, вроде, возле Кесаряна, но третий продолжал преследование. Вдали загудела сирена. И послышался еще один звук.

— Это что, Идин-ага?

— Вертолет, — мрачно ответил Борис.

— Патруль?

— Да.

— И он в нейтральные воды не летает?

— Нет. А далеко нам?

— Мы уже.

Действительно, сирена смолкла, рокот в небе стал удаляться. Пограничники, упустив Бориса, решили все вместе заняться подбитым Кесаряном.

Пурдзан стоял за штурвалом, мыча заунывную песенку без мелодии. Борис, прищурившись, глядел вперед. Среди ярко-голубых звезд на небе выделялись две красненьких, у самого горизонта… Огни!

— Все, Пур, — Борис взял штурвал, — иди, мотай тряпочки.

— Приплыли?.. Да, правда.

— Спасибо тебе.

— Это тебе спасибо, Идин-ага. Мои дома не поверят. Война — на воде! Ха! Это же… Вот у вас — на чем раньше воевали? А сейчас — не воюют.

— На лошадях.

— Вот представь. Ты — воюешь на лошадях. А это что, кстати?

— Звери такие. Потом, Пур, потом. Беги за тряпочками.

Место встречи в нейтральных водах было уже совсем близко, обозначенное на вязкой темноте морской поверхности твердой громадой крейсера.

Катер тихо причалил к гладкому бронированному борту, не зажигая огней. Борис делал это множество раз и уже не нуждался в освещении. На палубу катера сверху опустился трап.

Бахтияр, седой сутулый старичок, сменил Бориса у штурвала, и Борис побежал к трапу. Поднялся наверх, о чем-то говорил несколько минут. Потом раздался его крик:

— Эй, гости дорогие! Все сюда!

Первыми поднялись три девушки, за ними — Ольга, потом Василий, Хафизулла, Мин-хан и Пурдзан. Борис стоял на палубе крейсера у трапа и всех представлял высокому длинноносому человеку в черной форме.

— А это дедушка Гаджи из Афганистана. Он немой. Видишь, Вадик, вот толпа дураков без документов, документы я им в Москве сделаю. Мои друзья. Им бы до Крыма добраться.

— Хорошо, пускай. По сотне за каждого, — охотно кивнул Вадик.

— Разумеется. Вот бабки.

Борис передал Вадику плоский чемоданчик.

— Можешь не считать. Тут за оружие и по полторы сотни за каждого, включая и меня с командой.

— Как! — удивился Вадик, — катер бросаешь? А оружие куда?

— Побереги. Надо будет, но в другом месте. И потом еще возьму. А катер… Тут за мной Габдулла охотится. Где-то рядом ждет, сволочь. Я ему решил подарить свой катер. И бомбу с часами. Даже две. Значит, нужно одну большую, как для крупного здания, сразу три катера на дно пустить. И одну мелочь, просто часы со взрывателем. Давай, мой ящик раскурочь…

Вадик пожал худыми плечами и отдал приказ. Матросы притащили длинный зеленый ящик и вскрыли его. Тем временем на борт крейсера поднялась вся команда с катера. Последним, тяжело дыша, взобрался старик Бахтияр. Борис что-то шепнул ему, и они оба полезли вниз, осторожно неся два небольших свертка.

Через полчаса они вернулись назад. Вадик, капитан крейсера, уже распорядился разместить пассажиров. На палубе Бориса и Бахтияра дожидался только Василий.

— Так ты не только программами торгуешь.

— И не столько. В основном — железяками. Ручной мелочью. Вот, Вадик это у себя тырит, мне сдает, а я уже в Турцию везу. Курды, в основном, заказывают. А сейчас я попотчую другого заказчика. Бахтияр катер развернул, мы все приготовили. Сейчас свечка веревочку пережжет…

Снизу заработал мотор катера.

— … Пережгла. Потом одна машинка сработает. так сказать, виртуальный Максуд.

— Какой?

— Липовый. Максуд должен был мне движок испортить. Там долбанет взрыватель, движок заглохнет. А потом…

— Понятно. Как бы посмотреть…

Вадик принес три бинокля ночного видения. Один взял себе, другие отдал Борису и Василию. На ядовито-желтом фоне одиноко двигался катер, сложенный из фиолетовых и зеленых пятен. Вот он остановился… Вот к нему с двух сторон приблизились два других катера… Через борт осторожно полезли люди Габдуллы.

А потом все вспыхнуло. Через несколько секунд до ушей Василия донесся глухой звук далекого взрыва.

Борис опустил бинокль.

— Все, Вадик. Поехали.

Ранним утром крейсер встал на рейд в виду берегов Крыма. Вадик связался с местными пограничниками.

— Гринь, спишь? Извини. Это я, погляди а окошко — увидишь. Тут у меня матросы сейчас в самоволку пойдут… Нет, не ловить, наоборот. Я разрешил, а бумаги всякие, жуки-пуки… Они потом в Севастополь своим ходом, я их подберу. А ты не беспокойся, ладно? Ну давай, спи.

Шлюпка медленно шла по гладкой серой воде. Казалось, что горы сами движутся навстречу. Вот уже стали видны домики, крытые оранжевой черепицей. Мансарды, башенки, полукруглые окна.

Борис с удовольствием втянул прохладный воздух. Указал на домики.

— Это Симеиз. Крымский рай. Красиво?

Василию было холодно. Глаза слипались — в тесной душной каюте на крейсере было невозможно заснуть. Он раздраженно зевнул.

— Обычная турецкая архитектура. Странно только видеть ее в Тавриде.

Глава 4

Ольга пила слишком много. Правда, не пьянела.

Пурдзан сидел, развалясь, в тесном пластиковом креслице и смотрел на море. На Пурдзана никто не обращал внимания. Ольга тоже могла бы спокойно разгуливать по Симеизу в своем наряде. Борис объяснил, что здесь — курорт, каждый бесится, как хочет.

Но никто, вроде, не бесился. Сразу за открытой кафешкой начинался пляж, на котором лениво копошились отдыхающие. Василию они напоминали мучных червей. Но Борис нервничал. Его команда, пятеро турок, сойдя на берег, сразу деловито направилась куда-то вглубь города. Бахтияр сказал — к автобусной остановке. Документы у команды были в порядке, Борис дал матросам денег и посоветовал не мешкать. Матросы спокойно кивнули и ушли — им уже не в первый раз приходилось добираться из Крыма в Стамбул своим ходом.

Девочки побежали купаться. Хафизулла не купался, но тоже спустился на пляж. А Мин-хан и Ольга пили местное вино из стеклянных стаканов с толстыми стенками. Василий ненавидел такие стаканы. Хлебнул из горлышка — чуть не поперхнулся.

— «Тамара»! Фу, гадость!

— Вылитая «Тамара», — согласилась Ольга, — папка очень любит, и меня приучил.

Борис сказал, что здесь это вино называется «Массандра». Сам он не пил, сидел мрачно на своем месте, кого-то ждал. И, наконец, дождался.

Сверху по щербатой каменной лесенке легко спускался измаилитский хаш!.. Нет, не хаш. У Василия отлегло от сердца. Никаких галлюцинаций. Просто этот парень был одет почти так же, как одеваются хаши — во все черное. Но сапоги его были не мягкие, а тяжелые, тупорылые, больше похожие на сапоги янычар. Только черные. А куртка — не парчовая, а кожаная. Самое главное, что отличало незнакомца от хашей, была прическа: с боков волосы выбриты, а сверху стоят жестким белым гребнем. Форменная стрижка шотландских мамелюков.

Впрочем, здесь, наверное, никто и не слыхал о мамелюках.

Парень присел на свободное пластиковое креслице, без спросу плеснул себе в пустой стакан «Массандры». На запястье руки, державшей стакан, Василий заметил татуировку. Рыбка! Правда, без ручек и без ножек. Просто рыбка.

— Опаздываешь, — процедил сквозь зубы Борис.

Парень усмехнулся. Залпом выпил вино, поставил стакан на стол со стуком.

— Мы с Освальдом одну штуку придумали. Рыбаку позвонили. Он одобрил. Короче, цены выросли. По два косаря за ксиву. Восемь ксив, значит, шестнадцать косарей. И еще четыре, чтоб сегодня. Всего двадцатник. Ну, как? Давай, я твоих клиентов по-быстрому щелкну, у меня аппарат с собой…

Пока парень говорил, лицо Бориса наливалось яростью. Когда он ответил, голос его был тих, но слегка дрожал от напряжения.

— Сейчас я тебя сам «щелкну», моя щелкалка прямо тебе в яйца смотрит.

Василий скосил глаза. Действительно, Борис держал руку в кармане, и дуло его пистолета, натянув материю, было направлено парню в пах.

Но парень не удивился.

— Так «щелкнуть» и наши тебя могут. На горе сидят, тебя и твоих через оптику наблюдают. Не хулигань. Гони двадцать косарей грина, и все тебе будет.

Борис покачал головой.

— Поцелуй в жопу себя и твоих селедок, рыбонька. Мы до Москвы и без бумажек доберемся, а там я сделаю дешевле. Если мне это вообще понадобится.

— Тебе это прямо сейчас понадобится, кретин. Ведь что мы с Освальдом изобрели? Мы тебя и твою компанию втихаря уже щелкнули. И если сейчас ты будешь носом вертеть, Освальд пошлет эти фотки всем ментам и всем прочим, кто честных граждан ловит, особенно — иностранных.

— Пур… — позвал Борис.

— Что, Идин-ага, снова тряпочки сматывать? — откликнулся Пурдзан по-турецки.

— Нет, — по-турецки сказал Борис, — но ножики приготовь. На всякий случай. А ты, Вась, скажи Хафу, чтобы девчонок звал. Будем пробиваться.

Парень попытался встать, но Борис ухмыльнулся.

— И не думай. Побежишь — пристрелю.

— Но мои…

— Да, а твои начнут по мне палить. Поэтому оставайся с нами, и тогда я вынужден буду с тобой миндальничать.

Парень снова плеснул себе «Массандры». Василий перегнулся через низкий парапет.

— Хаф! Девочек из воды вытаскивай.

Хафизулла поднял голову.

— Все хорошо, эмир?

— Все очень плохо.

Хафизулла кинулся за девушками. Парень снова выпил вино залпом.

— Лучше давай миром. Что тебе двадцать косарей?

— Лучше давай не с тобой. Пусть Освальд сам ко мне выйдет.

— С чего ты решил, что он к тебе выйдет?

— Он так тебя любит, симпатяга… Не дергайся. Я про вас все знаю. Это Освальд кретин, что послал ко мне именно тебя с таким базаром. И ты кретин, что пошел. Так, все в сборе.

Борис повернулся к Мин-хану.

— Мин Семенович, хватит пить. Сейчас надо в оба глядеть. Если по кому-то из нас выстрелят, этот говнюк должен умереть.

Мин-хан молча почесал живот. Борис по-турецки повторил для Пурдзана:

— Где-то сверху — снайперы. Если что, и попали не в тебя — этого сразу зарезать.

Пурдзан хищно улыбнулся.

Прошли лестницу, еще одну лестницу, пересекли аллею с разбитыми гипсовыми статуями. Опять поднимались, вышли на шоссе. Борис огляделся по сторонам. Того, кого он искал, не было среди прогуливавшихся семейных пар, пожилых дам в легких полупрозрачных пляжных платьях и длинноволосых молодых ребят. Борис сделал знак рукой — и подъем продолжился. Узкая лестница вела между высоких каменных оград и полувысохших кривобоких деревьев. Лестница оборвалась на верхнем шоссе. Кругом никого. Но Борис решил подождать.

Долго ждать не пришлось. Из зарослей, покрывавших склон горы над шоссе, стали появляться люди. Все они были одеты так же, как и первый парень — в черное. У некоторых к рукавам кожаных курток были пристегнуты ножны с широкими ножами. Двое держали наготове автоматы.

Люди стояли на шоссе, с обеих сторон, и молчали. Высокий лысый детина кивнул Борису.

— Ты держишь Гарика. Нахрена? Я Освальд, ты же знаешь — я не шучу. Ни в ту, ни в другую сторону. Ты что, думал, я буду с какого-то рожна по тебе палить? Нет. Или ты думал, я с тобой лично увижусь и скину цену? Нет. Чем же ты думал?

Борис молчал. Поглядел на часы. Улыбнулся Освальду. И ничего не сказал.

Освальд начал нервничать.

— У тебя что-то есть, Индюк. Но ты знаешь, что есть у меня. Отдай Гарика. Я ничего не сделаю, кроме того, что обещал. Я обещал сдать тебя. Или бери ксивы. Двадцать косарей. Ладно. Что молчишь-то?

Борис снова поглядел на часы. Удовлетворенно хмыкнул. И ответил, наконец, Освальду:

— Не называй меня индюком, рыбонька. У меня вообще нет погоняла. Я понимаю, по понятиям полагается. Но я на понятия срал. Мне есть, чем.

— Да? — прищурился Освальд и вдруг побледнел.

Послышался вой моторов. Взвизгнули тормоза, заскрипели шины на асфальте. Снизу по шоссе подкатили две длинных черных машины, сверху — еще две. Из машин стали выскакивать плотные чернобородые мужики в белых тюбетейках. В руках у каждого был автомат. Ни слова не говоря, мужики открыли огонь.

Борис махнул рукой и первым полез вверх по склону. Гарик попытался убежать, но Пурдзан ткнул его кинжалом в спину и заставил лезть вслед за Борисом. Василий подтолкнул Ольгу и Гюльчачай, но все и так уже поняли, что делать.

Борис остановился на выцветшей проплешинке среди сухих стволов. Присел на камень.

— Никого не потеряли? — спросил он по-турецки и кивнул Пурдзану, — кончай его.

Гарик разинул рот, но не успел издать ни звука — Пурдзан всадил в него кинжал по самую рукоятку. Быстро выдернул, снова всадил, выдернул. Вытер о траву. Поглядел на Бориса.

— Голову отрезать? Отрежем, кинем этому…

— Долго возиться. А этого уже пристрелили.

— Кто, кстати? — спросила Ольга.

Борис встал с камня. В последний раз посмотрел на часы.

— Талгат. Татарин. В местные крутые лезет. Я ему заранее сказал: ровно в полдень все рыбачьи ублюдки будут на шоссе. Я так и думал, что устроят пакость.

— А если бы без пакости?

— Тогда взяли бы паспорта. Я бы все равно потом прихватил кого-то из селедок, а с Талгатом бы перезабился. М-да. Без паспортов надо мотать как можно скорее. Зарядим тачку. Прямо до Москвы.

Через три часа гремящий всеми суставами старый микроавтобус катил в Москву. Борис договорился с водителем за пятьсот долларов.

До Москвы добрались без приключений. Только украино-российскую таможню пришлось обходить пешком. Василий смотрел через замусоленное окошко на покосившиеся домики и на строящиеся коттеджи из серого кирпича. Все это слабо напоминало шикарные загородные виллы провинции Гиперборея, так же, как и усеянное выбоинами шоссе — Трансвизантийскую Магистраль.

Ольга не интересовалась видами. Почти всю дорогу она проспала на заднем сидении. Только при подъезде к Москве она выглянула в окошко и удивленно ахнула.

— Я здесь была!

— Не мудрено, — пожал плечами Василий, — мы в Гиперборее.

— Нет, не просто была. Ведь здесь… Карту! Карта есть?

Водитель, толстый небритый коротышка в потертом коричневом костюме, не отрываясь от дороги, вытянул из бардачка карту и ткнул пальцем в какую-то точку на ней.

— Шо, заблудилась, дочка? Москва, столица бывшей нашей Родины! Вот!

Ольга несколько секунд удивленно пялилась на неправильный овал, начерченный на карте. Снова посмотрела в окно. Снова на карту.

Василий усмехнулся.

— Узнаешь родные места?

Ольга откинулась на спинку сидения.

— Столица? Интересно. Интересно, — повторила она по-турецки, чтобы не смущать водителя, — сейчас мы проезжаем мое учебное стрельбище. А дальше, у реки, будет монастырь. Я в нем росла. Монастырь Святой Параскевы.

Она снова перешла на русский, спросила у водителя:

— Монастыри в Москве есть?

— Как же не быть? Много.

— А монастырь Святой Параскевы?

— О таком не слыхал.

Однообразные белые дома, похожие на картонные коробки, сменились тяжелыми зданиями из желтоватого кирпича. Борис сказал, что его квартира — на севере Москвы. Поехали через центр.

Некоторое время двигались по набережной, потом выбрались на мост. Ольга ела глазами вывески, прохожих на улицах, даже небо, кажется, вызывало ее удивление. А на мосту она радостно вскрикнула.

— Вот же он! Монастырь!

Вдоль набережной извивалась красная зубчатая стена.

— Это не монастырь, дочка, — важно ответил водитель. — Это Кремль.

Глава 5

Хафизулла может запомнить дорогу с первого раза, даже ночью в незнакомом городе. Таким вещам специально обучают хашишеев. А Василий запутался. Он устал считать темные переулки, повороты, бульвары.

— Город без света. Пастбище воров.

— Пастбище шпаны, — поправил Борис. Он уверенно крутил руль, проносясь через узкие улочки, выскакивая на проспекты и снова ныряя в темноту. На заднем сидении Хафизулла внимательно смотрел по сторонам, запоминал — на всякий случай.

Больше в шикарной машине Бориса никого не было. Остальных он запер у себя на квартире — шестой этаж, толстенная бронированная дверь. Ольга сразу кинулась в ванную, девушки — спать, а Пурдзан и Мин-хан с любопытством засели перед телевизором.

— Ксивы. Пушки. Сначала — ксивы, — бормотал Борис себе под нос. И не переставая курил.

Василий тоже закурил. Местный табак оказался великолепным.

Миновав очередной перекресток, Борис свернул на бульвар и почти сразу — в переулок. Поставил машину носом к выезду.

— Пошли. Заведение у местной братвы зовется «Буфет». Там крымские люди, меня знают. Вась, Хаф, вы там поменьше трепитесь, больше улыбайтесь. Вы как бы для мебели. А если что… Но там, по идее, ничего такого не бывает.

У двери на стене висела табличка: «Гостиница Кубань». Тесный холл с гардеробом, коридор. В коридоре Василий уловил знакомый сладковатый запах.

— Здесь живут турки?

— С чего ты решил? — удивился Борис.

— Пахнет гашишем.

— А, это Гарик напыхтел. Он — большой любитель.

— Гарик?!

— Не волнуйся. Гариков полно.

В небольшом прямоугольном зале жмутся друг к другу столики, шумят посетители — в основном, молодые. Василий отметил, что здесь все друг друга знают. Несколько человек приветливо помахали Борису со своих мест.

Борис подошел к стойке, поздоровался с буфетчиком за руку, заказал коньяку. Василий и Хафизулла, к ужасу Бориса, попросили для себя шербета, но буфетчик, громила в ослепительно белой, как у Мин-хана, сорочке, только усмехнулся и налил два стакана какой-то коричневой бурды с пузырьками. Бурда оказалась приторной на вкус.

Василий брезгливо поставил свой стакан на стойку. А Хафизулле понравилось.

— Колу пьешь? Зря, от нее зубы гниют. Привет, Борь, ты из Крыма?

Сутулый человечек в аккуратном сером костюме пил коньяк, облокотившись о стойку.

— Здравствуй, Студент, — ответил Борис, — нет, я прямо из Турции.

— А, я, вот, завтра в Крым собираюсь. Новость слышал? У Рыбака всех крымских людей застрелили.

— Кто?

— Говорят, Талгат. И тебя там видели. Но тебя ведь там не было, говоришь?

— Нет.

— Значит, обознались.

— А кто обознался-то?

— Да… — замялся Студент, — пошли лучше к нам туда. Тебя как раз Бультерьер искал.

— Так. Он-то мне и нужен… Погоди. Восемь ксив надо, очень срочно.

Студент допил коньяк, аккуратно подвинул рюмку к буфетчику.

— Саш, еще столько же, можно?

— Тебе еще две можно, — предупредил буфетчик, — а потом ты просил тебе не давать.

— Помню, помню… Ксивы? А как срочно?

— Сейчас, — Борис поджал губы и очень серьезно посмотрел в глаза Студенту. Студент ответил таким же взглядом. Потом пожал плечами.

— Ну ладно… Звони завтра в три дня. Ксивы с нуля, или у них уже есть?

— С нуля.

— Тогда по штуке.

— Легко, — Борис поставил на стойку пустую рюмку, — а если я завтра не позвоню, значит — отбой, не надо. Пошли к Бультерьеру.

Бультерьер сидел у дальней стены с двумя высокими девушками в рыжих париках. Увидав Бориса, он сразу что-то коротко шепнул девушкам. Обиженно надув щечки, девушки встали и отошли к стойке.

Бультерьер был невообразимо толст и весел. Несколько минут он выражал свою радость от встречи с Борисом, потом начал рассказывать какой-то длинный анекдот и вдруг, не закончив, спросил:

— Калаши есть? Сто калашей нужно, позарез.

— Есть. В Крыму. Цена обычная.

— Беру! Куда идти?

Борис вырвал листок из записной книжки, написал телефон.

— Севастополь. Телефон запомни и потеряй. Сожги лучше. Спросишь Вадима, скажешь — от меня, забрать то, что я не взял. Ему ничего не давай, я уже заплатил. Все деньги — мне. Нормально?

— Не то слово!..

— Теперь у меня к тебе вопрос. Большие пушки. Ракеты. Нестандарт, по чертежам.

— Очень дорого.

— Золото и платина. Слитки без клейма. В диком количестве. А могу и просто деньгами…

— Нет. Самое оно. Вертолетный завод под Казанью. Сделают все, у них денег нет. Только через начальство не суйся. Вот, дай твою книжицу.

И Бультерьер записал Борису в книжку номер телефона.

— Это сжигать не обязательно. Спросишь Александра Ильича. Сошлешься на меня, все объяснишь — не по телефону, разумеется. Видишь, как хорошо? Да, арбалеты нужны?

— Нет, вроде…

Но тут встрепенулся Хафизулла:

— Арбалеты? Какие?

— Пистолет, стрелы металлические, убой — двадцать пять метров.

— А прицельная дальность?

— Столько же… Да пойдем, взглянешь. У меня образец в багажнике.

Борис с Василием пытались возразить, но глаза Хафизуллы загорелись. Бультерьер с трудом выбрался из-за стола и, тяжело переваливаясь, пошел к выходу. Хафизулла — за ним. Борис и Василий — тоже.

Низкая спортивная машина Бультерьера стояла не в переулке, а за углом, в абсолютно темном дворе.

— Вот, — Бультерьер откинул багажник, посветил фонариком, — игрушечка.

Арбалет оказался совсем маленьким, такой легко помещается за пазухой. Хафизулла повертел его в руках, ловко взвел тетиву.

— Стрела есть?

Бультерьер протянул короткую алюминиевую стрелу со стальным наконечником.

Хафизулла наложил стрелу.

— Во что бы попробовать?..

— Осторожно. Убьешь кого-нибудь.

— Нет. Дай-ка фонарик.

Хафизулла отошел вглубь двора, посветил фонариком на деревья.

— Вот, здесь, видишь — листок? У самого ствола? Иди сюда.

Бультерьер подошел.

— Ну?

— Буду стрелять от машины.

— Света не хватит. Фонарик слабый.

— Я без света.

— Че-го?!

Хафизулла побежал к машине. Бультерьер заторопился следом.

— Подожди, а то в меня попадешь. Потеряешь стрелу…

— Заплачу.

— Тогда давай.

Хафизулла послюнявил палец, поднял над головой, проверяя ветер. И выстрелил с бедра, вроде бы даже и не целясь.

— Пошли за стрелой.

— Пошли. Я слыхал, она в дерево воткнулась.

— Разумеется.

Стрела торчала в стволе дерева, пробив посередине тот самый листок. Бультерьер присвистнул.

— Ну, ты…

— Арбалет хороший. Очень хороший.

Хафизулла еще раз взвел тетиву, спустил ее вхолостую, прислушиваясь к звуку. Снова повторил:

— Хороший. Попрошу Бориса, пусть купит.

— Бери. Дарю.

Бультерьер хлопнул Хафизуллу по плечу. Вернулись к машине, где стояли Василий и Борис. Бультерьер чесал затылок, посмеивался.

— Это… Это класс! На!

Он полез в багажник и вытащил оттуда два колчана-браслета со стрелами.

— На. В каждом — по десять стрел, можно на руке носить, если ментов рядом нет. Ага, у тебя рукава широкие, давай прямо под рукав. Помочь?

— Сам. Спасибо.

Интересно, что бы там нащупал Бультерьер у Хафа под рукавом, подумал Василий. Ведь там уже и так целый арсенал.

— Во. Арбалет за пазуху. Главное — он у нас за оружие не считается. Найдут — конфисковать не смогут. Удобная вещь. Как тебя звать?

— Хафизулла.

— Татарин? У меня много татар знакомых…

Василий ткнул Хафизуллу локтем в бок, но Хафизулла все равно ляпнул:

— Турок.

— По-русски здорово говоришь. А откуда ты? Я Турцию хорошо знаю.

— Он турок-месхетинец, — поспешно вставил Борис.

— А… Ну, удачной охоты. Пошли, выпьем. Чтобы у нас с Борей все срослось.

Бультерьер захлопнул багажник.

Кто-то входил в дверь гостиницы «Кубань», кто-то очень знакомый… Борис резко остановился. Но человек тоже вдруг остановился, и они с Борисом встретились взглядами.

— Освальд!

Освальд остался жив. Лысая голова его была забинтована, но, видимо, пуля Талгата только оцарапала череп.

Освальд испуганно отпрянул в темноту. Хафизулла выхватил из-за пазухи свой новый арбалет, но замешкался, пока тащил из колчана стрелу.

— Туго идет, шайтан!

Застрекотал мотор. У Освальда, оказывается, здесь стоял мотоцикл. Василий прицелился из пистолета, но Освальд уже свернул за угол.

— Борь, за ним?

— Нет. По дворам уйдет. Скорей домой! Буль, пока, у нас проблемы.

Бультерьер развел руками и поплелся назад, в Буфет, где его ждали две обиженные девушки в рыжих париках.

Снова проносились за окнами темные туши домов, мелькали перекрестки, переулки выливались в проспекты, с проспектов Борис опять сворачивал в переулки и тихо чертыхался.

— Мы, значит, на минах плясали все это время. Освальд жив. В Буфет он ходил проверить, там ли я. Хорошо, мы были на улице, заметили его. А он — нас. Это плохо. Мы успели выехать от меня. Очень повезло. Но селедки уже там, ждут. Я уверен. Черт! Шайтан!

— Свиные уши! — добавил Василий.

Борис остановил машину во дворе за два квартала от своего дома.

— Вроде, никто не следил. Я бы заметил. Теперь смотрите внимательно. И пошли.

Подозрительных людей первым заметил Хафизулла. Собственно, и подозревать тут было нечего, все сразу ясно: черная кожа курток, мамелюкская прическа. Борис предупредил, что в Москве так могут выглядеть безобидные мальчишки. Но у безобидных мальчишек нет автоматов.

А у этих двоих автоматы были.

Вдали, шагов через сорок, Хафизулла углядел еще двоих. Видимо, люди Рыбака окружили дом.

— В подъезде тоже есть? — шепотом спросил Хафизулла у Бориса.

— Полагаю, даже много. А надо все сделать тихо.

— Так я — тихо.

— А они — громко. Они очень шумные. Кто-то обязательно стрельбу подымет. И тогда надо квартиру менять…

— Не надо. Я через окно влезу. Дома веревка есть?

— Есть, но… А ты влезешь?

— Влезет, влезет, — подтвердил Василий, — только во дворе надо всех убрать, и очень тихо. Сделаешь, Хаф?

Хафизулла кивнул.

В подворотне соседнего дома маячили две красные звездочки — огоньки сигарет. Самих людей не было видно. Хафизулла пальцем прикинул ветер, выдернул стрелу из колчана. Взвел тетиву на арбалете, наложил стрелу. Держа арбалет в одной руке, другой вытянул кинжал из ножен, спрятанных в складках пояса.

Стрела и кинжал полетели одновременно. Две красные звездочки неровно опали вниз — и погасли. Послышалось глухое короткое шуршание рухнувших тел. И стон.

Хафизулла бросился вперед. Стон оборвался. Хафизулла цокнул языком. Борис и Василий тоже пробежали в подворотню. Хафизулла стоял над двумя трупами в черных кожаных куртках. Кинжал он уже спрятал обратно в ножны, а стрелу снова наложил на взведенную тетиву.

— Один гуляет под окнами, еще пятеро — во дворе. Расставлены грамотно. А раз так, то там, где совсем темно, должно быть еще двое. И все друг друга видят. Значит, берите сигареты и курите. Издали они примут вас за своих. Я пошел.

Василий и Борис нервно курили. Со двора не доносилось ни звука. Вдруг совсем рядом раздался незнакомый тихий голос:

— Вань, пусто? Ждать надоело, черт, взломали бы лучше дверь. Огня дай…

Зашедший в подворотню парень не успел понять, что произошло. Василий с Борисом ударили его одновременно. Борис склонился над упавшим телом, достал из своего кармана нож (тот самый, наверное, со следом от пули, решил Василий) и несколько раз погрузил лезвие парню в горло. Вытер лезвие о штаны трупа, спрятал нож.

Со стороны двора раздалось осторожное посвистывание. Хафизулла закончил. Он стоял под окнами первого этажа над трупом и заправлял стрелу в колчан.

— Идин-ага, говорите, веревка есть?

— На кухне, белый шкафчик у окна. Там всякая снаряга. Есть и трос, альпинистский. Его хватит. Лезешь?

— А куда?

— Прямо здесь. Балкон на шестом этаже. Дверь должна быть открыта. Не напугай никого, а то ваши еще стрельбу подымут…

Цепляясь за щели между кирпичами, Хафизулла начал ловко карабкаться на стену. Вот и первый балкон. Ловко вскочив на перильца, Хафизулла подпрыгнул и уцепился за следующий балкон, сразу подтянулся…

В квартире зажегся свет. На балкон вышла старушка, поглядела вниз. Потуже запахнула халат.

— Вороны, что ли… — пробормотала она. Закурила сигарету.

Пока старушка курила, Хафизулла неподвижно висел на руках под ее балконом. Но вот окурок полетел вниз, старушка вернулась к себе. Погасила свет. Хафизулла подождал еще минут пять и полез дальше. Четвертый этаж, пятый… Шестой.

Помахав рукой, Хафизулла скрылся в квартире. Шума не было. Свет тоже не зажигали, догадались, наверное, что не стоит. Через некоторое время Хафизулла снова появился на балконе. Закрепив конец троса на перильцах, он скинул трос вниз. Длины хватило.

Первой спустилась Ольга, быстро перебирая руками. За ней — три девушки. Несколько раз загремев копытами по чужим балконам, соскользнул Пурдзан. Мин-хан долго проверял трос на прочность, зато спустился почти молниеносно. Хафизулла отцепил трос, смотал его в тугую бухту, закинул на плечо и прикрепил к своей куртке. После чего начал спускаться тем же способом, каким поднимался. На этот раз, к счастью, старушка с третьего этажа не выходила на балкон покурить.

Хафизулла мягко приземлился.

— Хороший трос, Идин-ага. Возьмем с собой, можно? Или я его назад верну?

— Не надо, — поспешно ответил Борис, — в смысле, возвращаться не надо. Пошли к машине.

Машина у Бориса была, конечно, большая, но девять человек в ней все равно поместились еле-еле. На заднем сидении уселись Хафизулла, Пурдзан и Мин-хан, а девушки — у них на коленях. Василий и Ольга втиснулись спереди, рядом с Борисом. Ольга не захотела садиться к Василию на колени, но сидели они так тесно, что Василий постоянно чувствовал левым боком ее теплый бок.

— Главное, ментам не попасться. Если что — всем женщинам по моей команде пригнуться.

Но никаких помех по пути не было. Борис старался ехать по узким улочкам, редко пользуясь проспектами. На каком-то мосту впереди показался мотоцикл.

— Прибавь-ка, — тихо сказал Василий.

Борис помотал головой.

— Да мало ли в Москве мотоциклов…

Но он и сам уже заметил белую повязку на голове мотоциклиста. Увеличил скорость…

На мотоцикле был Освальд!

Борис даже зарычал:

— Удача! Держитесь крепче.

Освальд оглянулся. Оскалился, хотел свернуть — но свернуть с моста было некуда. Борис дернул руль, машина крылом толкнула мотоциклиста. Мотоцикл ударился в ограждение моста, Освальда вышибло из седла и он, кувыркаясь, полетел в темноту.

— Жаль, мост через реку, а то если бы через железную дорогу, то можно не беспокоиться.

— Выживет? — спросила Ольга.

— Живучий, сволочь. Ну, надеюсь, не всплывет. Хотя, говно всегда всплывает.

Машина мчалась по пустым улицам. Небо потеряло мутно-черный цвет, начало голубовато светлеть.

— Куда едем-то? — поинтересовался Василий.

— К Мишке Карловацкому. Не знаю, что он скажет. Мы посреди ночи врываемся. Но ты, Вась, ему улитку покажешь — он за это нас простит.

Длинный пятиэтажный дом, где жил Карловацкий, находился в глубине дворов. Дверь на четвертом этаже оказалась не заперта.

— Не спит. Хорошо. Заходим.

В воздухе тяжело плавал сладкий дым от зажженных ароматических палочек. По стенам висели пестрые картинки — какие-то символы, кажется, индийские и дунганские, а также изображения различных богов, человекообразных и не совсем. Михаил Гаврилович Карловацкий стоял в глубине комнаты, склонившись над обнаженной дамой лет пятидесяти. Самому Карловацкому тоже было лет пятьдесят. Голый по пояс, абсолютно лысый, в длинной черной шелковой юбке он походил не столько на «народного целителя», сколько на дэва-людоеда из восточнотурецкой сказки. Это впечатление подкреплялось громадными мускулами, побольше, чем у Пурдзана, и радостно-плотоядной улыбкой.

Жертва, пятидесятилетняя дама, лежала на твердой широкой кушетке лицом вниз. Карловацкий заламывал ей руки за спину и приговаривал:

— Потерпи, Машка, сейчас, сейчас… Так, теперь сама гнись!

Дама выгнулась колесом и застонала.

— Еще добавь! Еще! — орал на нее Карловацкий. Потом сказал спокойно:

— Ну, все. Готово. Как радикулит?

— Прошел, — жалобно ответила дама. По ее морщинистым щекам пробежали сверху вниз две черные дорожки — слезы, смешанные с тушью.

Врет, наверное, тетка, решил Василий. Просто повторять боится.

Карловацкий накинул на даму халат. Оглянулся. Расплылся в своей плотоядной улыбке, показав ровный блестящий ряд искусственных металлических зубов.

— А, Боря, привет! Толпа — это с тобой?

— Со мной, — Борис развел руками, — ты извини, Миш, что поздно…

— Уже рано. Полпятого, я встал как раз, а тут Марию прихватило. Машка, давай на кухню, чайник там…

«Машка», охнув, поднялась с кушетки. Кивнула гостям, застегивая халат, и заспешила на кухню.

— Проходите, залазьте туда.

Карловацкий отошел в сторону, пропуская гостей, и тут Василий понял, что он — хромой, причем хромой, скорее всего, от рождения. Из-под юбки выглядывали высохшие скрюченные подошвы босых ног.

Все расселись, кто на полу, кто на кушетке.

— Проблемы у нас, Миш, — повторил Борис и сказал по-турецки Пурдзану:

— Смотай тряпки.

Пурдзан снял плащ, смотал тряпки с копыт и тюрбан с головы.

— Ого!.. — удивился Карловацкий. Но не испугался.

— Это болезнь такая? Ты, брат, наверное, Бога ненавидишь, поэтому…

— Это его нормальный вид. И по-русски он не понимает.

— Ясно. А то я слыхал, как один мужик решил сдуру, что он — свинья. Так у него пальцы на руках и ногах срослись, стали, как копыта. И нос загнулся, типа пятачка. Может…

— Нет, — остановил Карловацкого Борис, — Пурдзан — правоверный мусульманин. Хорошо, что он тебя не понял, а то бы за свинью начал драться. Проблема другая. Я просто Пурдзана решил тебе показать, чтобы ты въехал: тут никаких шуток.

— Понимаю.

— Вот. Смотри. Вась, покажи Мишке улитку. Не потерял?

И Василий протянул Карловацкому золотую улитку. Блики золотого света упали на лица нарисованных богов.

— Помнишь, Миш, я тебе говорил про Институт Сенеки?

— Да.

— А ты стал гнать про памирских улиток.

— Помню. Я такую видел на Памире. Залез на гору, там в пещере какой-то дед торчит, отшельник…

— Вы можете подниматься в горы? — удивился Василий.

— А что?

Карловацкий рассмеялся.

— Ты не смотри, что я колченогий. Бегать не могу, это точно. А по горам — милое дело. Так вот, дед меня не прогнал. Мы с ним поговорили. Он мне картинку показал, вот такую. Я срисовал, как умел.

Карловацкий порылся на книжных полках среди многочисленных папок и брошюр. Наконец, он вытащил клочок бумаги. А на клочке была нацарапана рыба — с четырьмя ногами, двумя руками и в шапке, похожей на византийский шлем.

— Вот, — сказал Карловацкий, — не знаю, что это. Дед говорил, что звать — Карсабала, вроде как бог путешествий. Не простых, а на золотом коне. И еще показал такую штуку, объяснил, как пользоваться. Он сам не пользовался, это только один раз можно сделать. Прикладываешь ее ко лбу и думаешь о том месте, куда тебе надо.

— А почему не пользовался-то? — поинтересовался Мин-хан.

— А она на месте остается. Ты — там, а она — здесь. Мы с дедом много говорили, он мне предложил вместо него торчать. Он улетит, куда хочет, «золотой конь» мне останется. А я подумал: нахрена я там буду торчать? А взять ее с собой — так я же деду обещать должен, что никуда не уйду.

— Обмануть… — хмыкнул Хафизулла.

Карловацкий перестал улыбаться.

— Нельзя. Отшельника нельзя обманывать. Сам потом пожалеешь.

Мария принесла поднос с чашками и чайником.

— О! Чаек! — обрадовался Карловацкий, — Борь, чайку давай…

Борис помотал головой. А Ольга с удовольствием присоединилась к Карловацкому.

— Дунганский отвар. Почему-то его больше любят в Империи. Михаил, так получается, что эти улитки — вроде чертей. Поймал черта, он твое желание выполняет. Не слишком это реально. Я не к тому… Мы сами, вообще-то, прибыли на ней. Но я все равно не понимаю.

— Чего тут понимать?

Карловацкий взял чашку и за один раз отхлебнул половину.

— Система простая. Как с обычными конями. Верхом ездила?

— Да, но…

— Ездила.

— Но лошадь надо приручить…

— А теперь представь, что это не лошадь, а черепаха. Очень пугливая. Она ползет не зачем-то, а от чего-то. И всего боится. Ты когда к ней лоб прикладываешь и думаешь о каком-то месте, она сразу тебя пугается — и оттуда ползет…

Ольга зажмурилась. Снова открыла глаза.

— Нет. Как она ползет оттуда, если она — здесь?

— Ага, вот это мне дед и объяснил. Она сразу всюду. Рождается и умирает она только где-то конкретно. Где ничего нет.

— Скорее, где нет порядка, — уточнил Василий.

— А где он есть? — скривился Карловацкий.

— Но там его вообще нет. А люди живут, и сатиры…

— У нас тоже нет. И мы живем, да еще здорово!

И Карловацкий оглушительно рассмеялся. Василию не было смешно. Он любил порядок. Мало того: он защищал порядок. Но Ольга улыбнулась — наверное, из вежливости.

— И что дальше?

— Что дальше? Дальше все просто. Эта зверюшка, то, что мы видим — как хвостик. А все тело целиком, — Карловацкий сделал круговое движение руками, расплескав остатки чая, — оно всюду. Но вот ты ее пугаешь — и одновременно показываешь мысленно какое-то место. Она оттуда ползет, а тебя, я так думаю, туда, наоборот, засасывает.

Борис мрачно чесал подбородок.

— Это тебе дед так рассказал?

— Нет. Я сам догадался.

— А как пользоваться — тоже сам?

— А вот это — дед.

— А дед?..

— Дед настоящий, — прервал Василий этот допрос, казавшийся ему непристойным.

— Рыбка на бумажке… Мы таких видели. Живьем. И Карсабалу видели.

Карловацкий до сих пор воспринимал совершенно спокойно то, что других бы повергло в шок или, как бедолагу-Максуда, в религиозное помешательство. Но тут он разволновался.

— Карсабала? Бог путешествий?!

И Василий рассказал Михаилу Гавриловичу, как на самом деле выглядит Карсабала. Карловацкий опал, сник от горя. Даже мускулы его, казалось, стали значительно меньше. Мария в ужасе прикрывала рот ладонью, когда Василий подробно описывал эстетический идеал «золотых рыбок».

И тут вмешался Мин-хан. Ласково, даже — заискивающе он поглядел на Василия.

— Ну что, браток, я пойду, наверное.

— Куда?..

И тут Василий понял. Ведь Мин-хан ввязался в эту историю только затем, чтобы вернуться к себе, в Поднебесную Российскую Империю.

Ольга тоже поняла. Но помимо этого, она поняла и кое-что другое.

— Не промажь, пират. Можно легко промазать.

— Как?

— Смотри. Если бы блиды могли двигаться с помощью улиток просто, в пространстве — но они, кажется, не могут. В пространстве эта улитка занимает свое положение, здесь, на кушетке.

— Ну?..

— Если Пурдзан, вот, вдруг захочет на Приап, а отправится отсюда, то он попадет не в свой мир, а в тот, где вместо Земли — Приап.

— Да-да, — радостно вставил Карловацкий — прилетаешь к себе домой, все как всегда, потом окно открыл — а там такое!.. — и он снова оглушительно расхохотался.

Но никто не разделял его веселья, даже Мария. Все сидели, молчали. Наконец, Мин-хан крякнул, встал с пола и пересел на тахту, где лежала улитка. Тахта чуть прогнулась под его весом.

Ароматические палочки продолжали нагружать воздух своей тяжкой сладостью, небо за окном из бледно-свинцового стало голубым. Редкие облака слегка краснели по нижней кромке — от солнца, которое еще не показалось. Блики от золотой улитки смешивались со светом восхода на пестрых лицах богов.

— Мы в Москве. У меня там тоже есть Москва. Мы, вроде, на окраине, на Западе. У меня там уже лес. Я представлю себе лесок к Западу от Москвы. У меня дома. Авось, из леска выйду — и Москва будет. Настоящая. Ну вот, пока, братки. Хорошо побузили.

И Мин-хан приложил улитку ко лбу. Пару секунд ничего не происходило. Василий не знал, огорчаться этому, или радоваться. По идее, полагалось бы огорчаться, но…

Но Мин-хан исчез. После него какой-то миг держалось облачко розового тумана — и тут же схлопнулось. Улитка упала на тахту.

Она работала.

Тут Хафизулла стукнул себя ладонью по лбу.

— Шайтан! Мы же…

— Отбыл Мин Семенович, — констатировал Борис.

— Шайтан! — повторил Хафизулла, — мы же на четвертом этаже. И его не предупредили! Он же… Ну, он, вроде, может с такой высоты прыгнуть. Но когда неожиданно…

— Пора и нам, — Ольга поглядела в окно. Из-за домов поднималось розовое, в потеках облаков, солнце.

— И тоже придется прыгать.

— Надо поднять шапку… — начал Василий, но замолчал. Сквозь приоткрытое окно слышался стрекот мотоциклов. Многих и многих мотоциклов.

Василий рванулся к окну. Это были они. Во двор въезжали мотоциклисты в черном. Их уже было человек двадцать, а мотоциклы все прибывали и прибывали, окружая весь дом плотным кольцом.

— Мы их задержим! Вы бегите! Тань! Резеда!..

— Сто-о-ой! — закричал Василий, но три девушки уже выскочили из комнаты — и из квартиры. На лестничной площадке раздались автоматные очереди и одиночные выстрелы девушек. Потом пол под ногами чуть дрогнул. Из-за двери послышались оглушительные вопли, ругань и топот ног. Василий вспомнил, что у Гули, вроде, была рыбья трубка. Но против такой толпы и трубка не поможет. Василий вскочил, чтобы присоединиться к девушкам.

— Сто-о-ой!

Теперь кричала Ольга. Она ревнует, понял Василий, просто ревнует!.. Дура! Злобная дура!

Но почему кричит Борис? И Хаф…

Живот пронзила боль, в глазах потемнело. Хафизулла ударил еще раз. Отвечать ему некогда — надо спасать девчонок… Но Василий не мог пошевелиться. Хаф ударил как-то по-хитрому, сразу в несколько точек. Василий дрожал и жадно ловил воздух. Ольга взяла его за руку. Другой рукой Ольга взяла за руку Бориса. Борис что-то сказал Пурдзану по-турецки. Пурдзан подошел к Ольге сзади и схватил ее за плечо. За другое плечо ухватился Хафизулла.

— Будем молиться, что хватит на всех. Молись, Михаил, своим богам.

Михаил молча поднес улитку ко лбу Ольги и прижал. Потом покачал головой, поставил на кушетку табурет, а на табурет положил улитку.

— На всякий случай. Мне и здесь хорошо.

Ольга склонилась, прижимаясь лбом к прохладному золотому боку улитки.

И Михаил Гаврилович Карловацкий остался один. Он зря опасался — табуретка осталась на месте. А на ней лежала золотая улитка.