Война теней

ГЛАВА 1

После сумрачного коридора прикрытые плафонами стоваттные лампочки казались ослепительно-яркими. Молодая белокурая женщина в форме военного летчика замерла у входа и украдкой бросила взгляд на своего спутника: «Боже, как он постарел!»

— Проходи, девочка моя…

— Только после вас, мой фюрер.

Он чуть улыбнулся и слабо качнул головой:

— Оставим эти условности. Сегодня ты — моя гостья.

Электрический свет беспощадно подчеркивал каждую морщинку на неузнаваемо обрюзгшем лице — казалось, это совсем другой человек. Только черная щеточка усов да глаза, изредка вспыхивавшие странным лихорадочным блеском, напоминали о прежнем вожде.

— Садись, Ханна, — вяло махнул он рукой. Женщина заметила, как сильно дрожит его кисть.

— Благодарю вас.

Шаркающей походкой ссутулившийся человек в измятом кителе пересек комнату, почти упал в просторное кожаное кресло. Ханна осторожно присела напротив, поближе придвинув стул.

«Старик! Совсем старик, а ведь ему всего пятьдесят шесть!»

Он слабо улыбнулся:

— Я очень рад видеть тебя, моя девочка… Выпьешь чаю со мной?

Взгляд из-под полуприкрытых век казался еще живым, но Дряблая, почти землистого оттенка кожа и мешки под глазами говорили о полном физическом и моральном истощении. «Жизнь в бункере не идет ему на пользу», — с горечью подумала женщина.

Старик словно прочитал ее мысли и вздохнул:

— Ты не представляешь, как я устал…

Он закрыл глаза. Ханна терпеливо ждала. Через минуту, будто спохватившись, он искоса глянул на нее и забормотал:

— Все предали меня, Ханна!… Кругом трусливые ничтожества… Никому нельзя верить! — Он говорил отрывистыми фразами, точно ему не хватало дыхания. — Я не могу…

Лампы мигнули и притухли. Задребезжала о стекло серебряная ложечка в стакане с чаем. Сквозь многометровые бетонные перекрытия отдаленными толчками, как при землетрясении, донесся грохот разрывов. Потом стало тихо, и погас свет. В наступившей темноте Ханна с тревогой вслушивалась в хриплое неровное дыхание фюрера.

«Его надо вывезти отсюда. Во что бы то ни стало! Даже если его пощадят бомбы и снаряды, жизнь в этом крысином логове доконает его сердце…»

Спустя минуту лампы вспыхнули опять, только теперь вполнакала — заработала автономная силовая установка.

— Бедная страна, бедный народ… Если со мной что-нибудь случится — кто встанет во главе государства? Этот боров с фельдмаршальским жезлом?! Да, я сам назначил преемника, но то было еще в месяцы побед… — Серое лицо покраснело, и в голосе старика вдруг прорезалась яростная сила — сила ненависти: — Они украли у меня победу… Генералы! Все сплошь бездари и предатели! Даже этот Лис Пустыни, которого я велел похоронить с почестями… Слышишь, моя девочка, я открою тебе истину — даже он был предателем! И если бы он не принял яд, его бы обязательно вздернули! Вместе с остальной сволочью!

Закрыл глаза. Помолчал. Глухо добавил:

— Я, властелин величайшей империи, посреди собственной столицы прячусь в бункере от вражеских бомб. И это после того, как нашей армии было полшага до победы… Предательство! Если бы не предательство…

На несколько минут воцарилась тишина. Потом он тихо спросил:

— Почему ты не пьешь чай, девочка? Отличный чай на горных травах. Когда я пью, мне кажется, я снова вижу заснеженные вершины…

Ханна взялась за серебряную ручку подстаканника. И отдернула пальцы, будто обожглась.

— Вам не надо тут оставаться! Только прикажите — я доставлю вас в Альпийскую крепость. Страна не должна вас лишиться!

Последние сутки она думала только об этом. Раз за разом мысленно прокручивала весь маршрут. Немногие на ее месте сумели бы прорваться и через зенитный заслон, и через эскадрильи вражеских истребителей. Но Ханна знала: она — хороший пилот. Один из лучших во всем люфтваффе.

Старик успокаивающе взял ее руку. Заглянул в глаза прежним, будто в самое сердце проникающим взглядом:

— Милая девочка, ты из тех, кто пойдет за мной до конца. Я знаю. Но пойми, я — тоже солдат… Я должен подчиняться своему же приказу — защищать столицу. Главная наша битва именно здесь. Я все еще надеюсь, что армия Венка подойдет с юга…

— Но мой фюрер, если танки прорвутся к аэродромам…

— Мы будем сражаться! И даже если нам суждено погибнуть — мы уйдем как герои!

Ханна вздрогнула, прикусив губу и каждой клеточкой тела словно впитывая тепло его прикосновения.

Да, по-другому он ответить не мог. Даже сейчас, раздавленный горечью поражений, он оставался великим. Он держал ее за руку, Ханна слышала его голос. И пока это длилось, — огонь и смерть не имели значения…

Четырнадцать лет назад она была еще совсем зеленой девчонкой. Ясным мартовским днем невысокий человек во френче взошел на трибуну и заговорил о простых и понятных вещах… Но как он говорил!

После темных лет Веймара, когда память об отце, умершем от ран, ежедневно втаптывалась в грязь, после существования впроголодь на скудный заработок матери — это было как свет новой жизни, как надежда и откровение!

Ханна слушала, затаив дыхание. А потом этот удивительный человек, склонившись с трибуны, вытянул руку, и толпа девушек хлынула, чтобы коснуться его ладони. Ханна бросилась вперед, остервенело, беспощадно расталкивая своих подруг локтями, и в последнем отчаянном рывке сумела-таки дотянуться, поймать протянутую кисть, ощутить ее тепло…

Тот день навсегда связал их судьбы.

Ради мгновений, когда фюрер держал ее за руку, когда пристальные его глаза заглядывали в ее душу, стоило жить и стоило рисковать жизнью, прорываясь на самолете в осажденный город… Снова теплая волна пробежала по всему телу Ханны. Усталость и отчаяние последних дней таяли, словно остатки кошмара. Силы возвращались.

«Великий, великий человек!» — слезы выступили у нее на глазах, и сквозь эти слезы даже бледность вождя казалась ей сиянием. Она знала: вот тот, за кого без раздумья, без тени колебания отдаст она свою жизнь…

Ханна не выдержала, быстро склонилась и поцеловала эту небольшую, обтянутую сухой пергаментной кожей кисть.

— Ну-ну, девочка моя… — Старик осторожно высвободил руку и с нежностью провел ладонью по ее белоснежным волосам: — Моя валькирия…

Минуту длилось молчание. Наконец Ханна подняла глаза и увидела, что взгляд вождя, устремленный в пространство, как и четырнадцать лет назад, сверкает неукротимым блеском. Она поняла: ему эта встреча была необходима не меньше, чем ей. Опять прикоснулась губами к его руке и закрыла глаза. На душе у нее было покойно и светло, словно не дымилась там наверху разбитая бомбами рейхсканцелярия. И будто не русские танки охватывали столицу империи железными клиньями, а неудержимые панцер-дивизионы в победном лязге гусениц двигались к Парижу и Москве.

— Извини, моя девочка, я должен идти.

«Все еще может измениться, — затеплился у нее в душе огонек надежды. — Все может повернуться. Главное — не терять волю к победе. Коалиция врагов распадется, и тогда гений фюрера поднимет родину из пепла».

Дверь за ним закрылась.

В одном из дальних концов бункера автоматчик щелкнул каблуками. Старик слабо кивнул и вошел в просторную комнату с низким потолком и стенами, облицованными белой плиткой.

— Так и не заговорили? — спросил плотного здоровяка в расстегнутом мундире с закатанными рукавами.

— Нет, — буркнул тот, снимая очки в тонкой оправе и акккуратно протирая их уголком несвежего носового платка. — Ни один из них. Прикажете продолжать? — У эсэсовца непроизвольно вырвался усталый вздох.

Старик не ответил. Внимательным, ненавидящим взглядом пронзил распростертое на кафельном полу тело, едва прикрытое остатками офицерского мундира.

Казалось, это лежит труп — покрытый ожогами и запекшейся кровью, с изуродованным до неузнаваемости лицом… Нет, все-таки он дышал — грудь иногда вздымалась. А еще можно было понять, что это не европеец. Индус со смугловатой кожей и наголо обритым, словно у буддийских монахов, черепом.

Два вспотевших дюжих эсэсовца молча ждали в стороне, готовые возобновить допрос.

Старик криво усмехнулся и ковырнул носком ботинка неподвижное тело:

— За предательство приходится дорого платить…

Взгляд его упал на уныло расслабленные фигуры экзекуторов, и усмешка внезапно пропала. Мутноватые зрачки зло сверкнули, правая рука дернулась, будто разрубая невидимых врагов:

— Мы должны быть твердыми как сталь! И тогда азиатские орды здесь, у стен Берлина, сломают себе шею!

Эсэсовцы испуганно одернули мундиры и замерли по стойке «смирно», готовые выслушать очередную речь фюрера. В последние дни он разражался ими по любому поводу.

Только человек в очках будто не обратил на это внимания. Глянул на часы и, извинившись, быстро достал из металлической коробки шприц, уже наполненный прозрачной жидкостью. Прямо сквозь ткань одежды он сделал индусу укол. Объяснил:

— Колем каждые полчаса. Иначе он может стать опасным.

— Даже в таком состоянии? — недоверчиво нахмурился вождь.

— Лучше не рисковать. Вы же знаете, на что они способны.

— Приведите его в чувство!

На голову узнику опрокинули ведро ледяной воды. Тот шевельнул разбитыми губами и глухо застонал.

— Очнись, падаль! — заорал фюрер, склоняясь над лицом индуса. — Да поднимите же его, усадите на стул!

— Не может он сидеть — кости переломаны. Нам пришлось… Я докладывал: «сыворотка правды» на них не действует, электрошок тоже. Слишком мало времени, мой фюрер…

— Это не я дал вам мало времени, болваны! Это русские танки диктуют нам расписание!

Эсэсовец затих и больше не пытался возражать.

Старик опять склонился над раненым и крикнул, дрожа то ли от ненависти, то ли от нетерпения:

— Ты слышишь меня?

— Слы…шу, — отозвался наконец истерзанный человек. Веки его приоткрылись. Во взгляде сквозь мутную пелену просвечивало странное спокойствие.

— Даю тебе последний шанс! Слышишь, последний! — Правая рука вождя угрожающе сжалась в кулак, левая висела плетью. — Скажи, где находится Амулет. Этим ты спасешь себя и остальных монахов. Несмотря на то что вы предали меня — я обещаю вам помилование!

Человек молчал, продолжая смотреть в пространство — сквозь вождя и белые кафельные стены.

— Я даю слово, что сохраню вам жизни! — повторил старик, постепенно наливаясь болезненной краснотой.

Узник будто только теперь заметил его. Разбитые губы приоткрылись:

— Даете слово?..

— Да! — нетерпеливо дернул головой фюрер. — Если вы вернете Амулет. Слово вождя!

На изуродованном лице монаха появилась тень улыбки. Раздался хриплый смех.

— А чего теперь стоит… ваше слово?

Физиономия старика от ярости обрела багровый оттенок, но индус продолжал говорить — тихо и очень спокойно:

— Вы не сможете сохранить даже собственной жизни… Без нас вы — ничто. Прах под солнцем… И скоро действительно станете прахом… Махатмы уже сделали выбор. — Все шире улыбаясь почерневшими губами, едва различимо он добавил: — Слышишь их голоса?

Что-то ужасное произошло с вождем. Два рослых экзекутора испуганно и изумленно таращились на своего хозяина.

Никогда еще не видели они его в таком состоянии. Старик дрожал как в лихорадке, правая рука то судорожно сжималась в кулак, белея, то безвольно тряслась. Широко раскрытые глаза готовы были выпрыгнуть из орбит и светились одновременно ненавистью и страхом.

Фюрер приоткрыл рот, но не сразу смог заговорить. Наконец, пятясь к выходу, прохрипел полузадушенно:

— Р-расстрелять их всех!.. Расстрелять!!!

Эсэсовцы торопливо потянулись к висевшим в углу автоматам, залязгали затворами, но он, продолжая пятиться, трясущейся рукой остановил их. Глухо забормотал:

— Не здесь… Наверху, под небом Германии… Той Германии, которую они предали! Я сам исполню приговор…

Штандартенфюрер тревожно сверкнул линзами очков:

— Мой фюрер, это опасно!

Тяжелая стальная дверь захлопнулась. Эсэсовец недоуменно качнул головой.

— Ханна, — простонала серая шатающаяся тень на пороге комнаты.

Женщина поднялась навстречу, но не сразу смогла его узнать — казалось, всего за полчаса вождь постарел еще на три десятка лет. Утратившие блеск глаза чернели мертвой пустотой.

— Пойдем наверх, Ханна. — Он оперся на плечо женщины. Уже в коридоре та сумела разобрать его едва слышное бормотание: — Все кончено, моя девочка… Кончено…

Спустя несколько минут они стояли во дворе полуразрушенной рейхсканцелярии. Старик болезненно щурился: глаза отвыкли от дневного света, даже такого, едва пробивавшегося сквозь низкие облака. Свежий ветер играл белокурыми волосами Ханны. После спертого воздуха бункера это было особенно приятно. Но сейчас ничто не могло разогнать охватившей ее тоски.

Эсэсовцы выволокли наверх пятерых узников с одинаково обритыми головами — троих со смуглой кожей, двоих по виду европейцев. Все пятеро — в изорванных, пропитанных кровью остатках одежды. Ни один из пяти уже не мог ходить.

Ханну на мгновение замутило — с тридцать девятого года она так и не смогла привыкнуть к виду крови. Из пилотской кабины война выглядит иначе.

— Здесь, — взмахнул рукой вождь, и эсэсовцы бросили тела у изуродованной осколками бомб стены. Щурясь и прикрывая лицо ладонью, старик взглянул вверх. Тихо проговорил: — Жаль, что облака. Я давно не видел синего неба, Ханна…

«Если бы прояснилось, скорее всего началась бы бомбежка, — с горечью подумала она. — Берлинское небо уже не принадлежит нам…»

— Дайте мне автомат, — сказал вождь, и штандартенфюрер торопливо протянул ему «МП-40». Но старик вдруг заколебался, кашлянул нерешительно. В эту минуту он был похож на провинциала, попавшего на большую распродажу в дорогом столичном универмаге, — жалкий сутулый старичок в жалком поношенном кителе и измятых брюках. Ханна передернула плечами и отвернулась. — Нет… Лучше пистолет. — Он тронул ее за рукав: — Дай мне свой пистолет, девочка.

Ханна медленно расстегнула кобуру и протянула ему новенький «вальтер», из которого не успела еще сделать ни единого выстрела. Вождь трясущейся рукой взял оружие и ближе подошел к узникам.

Эсэсовцы-экзекуторы, более привычные к спокойной работе под сводами подвалов, нетерпеливо переминались, оглядываясь по сторонам. Они чувствовали себя как на иголках — в любую минуту канцелярию могли накрыть снаряды дальнобойной артиллерии.

Ханна расстегнула верхнюю пуговицу мундира и глубоко вздохнула.

И только искалеченные, полуживые люди у стены казались спокойными, и взгляды их оставались незамутненными — словно фюрер с пистолетом, так же как и весь дымящийся Берлин, был лишь частью декорации, за которой они могли разглядеть Вечность…

Старик одернул серый китель. Кашлянул, напрасно пытаясь придать голосу твердость и торжественность, невнятно забормотал:

— Я, вождь германского рейха, Адольф Гитлер… Данной мне властью… Приговариваю эту банду предателей к смерти… — Он поднял руку с оружием, но спустя секунду безвольно ее уронил. Дернул головой: — Нет, не могу… Рука дрожит… — Он обернулся и с надеждой посмотрел на женщину: — Сделай это, Ханна… Для Германии… и для меня.

Ханна молча приняла «вальтер» из его трясущейся ладони. Спустя пару секунд сухие отрывистые хлопки раскололи тишину во дворе рейхсканцелярии…

Низкое небо над Берлином брызнуло каплями дождя.