Война на пороге. Гильбертова пустыня

Фотография на стене (1)

Когда Первый стал начальником "японского" отдела, мать была еще жива, он заехал к ней, выпил коньяк, оставшийся от его же прежнего визита. Поговорили. "Умер Улыбающийся Принц", — нейтрально сказала она. "Я повесила фотографию, вон — над пианино, ты не заметил, рад назначению — я понимаю… Но это важно!" У матери появилась привычка развешивать вокруг портрета и нескольких рисунков Второго фотографии ушедших, словно она собирала его другу на том свете достойную компанию. Был ноябрь.

Наутро на работе он прочел: "Япония в трауре. В возрасте 47 лет скоропостижно скончался принц Такамадо — двоюродный брат императора Акихито. Он играл в сквош с канадским послом на территории диппредставительства в Токио. Внезапно у принца остановилось сердце. По дороге в больницу врачам удалось его реанимировать, но ненадолго. Помещенный в палату интенсивной терапии, Такамадо вскоре скончался".

Мать всегда вмешивалась в его дела, она была миссис Марпл, и ее следовало слушать внимательно. Первый считал, что он вырос из того возраста, когда с матерями спорят. Он подшил этот факт про принца-виолончелиста к электронной японской папке, которую не вынимал из головы никогда, словно ждал момента, пока она заполнит весь предоставленный мозгу объем. И вот тогда… Марина смеялась и говорила: "Да он всегда о них думает!" И все понимали — это про женщин. А они с Маринкой знали, что это — про японцев.

"Принцесса Хисако и три дочери принца в возрасте от 12 до 16 лет сегодня получили соболезнования от императора Акихито и императрицы Митико, а также от премьер-министра Японии Дзюинтиро Коидзуми. Премьер отметил, что Такамадо хорошо знал иностранные языки и часто выполнял международные миссии доброй воли".

Да, Первый встречался с этим японцем, который не был похож на других. Как и вся эта узкоглазая братия, Такамадо был шпионом, но шпионом такой высокой пробы, что язык не поворачивался увернуться от его вопросов."Принц Такамадо играл роль императорского" министра иностранных дел", неся посреднические функции между двором и внешним миром. Он охотно принимал иностранных послов. В числе пришедших выразить соболезнования семье покойного был и посол России в Японии Алексей Панков". Первого передернуло. Он знал нескольких российских послов. Они не были шпионами. Они были никем… В Министерстве Иностранных Дел про Первого говорили, что ценят: его официально принимали, но не любили. Там не любили никого. Там была особая статья и особый лабиринт коммуникаций. Там пролегала граница между интересами, и шла она ровнехонько по индивидуальной совести людей. Но интересы оказывались государственными, а личное вкатывалось в них медленно и подспудно, — еще же, как водится, искушала местничковая власть. На поверхности лежал тот факт, что от посла ничего не зависело, он был только служакой от государства. Первый с детства усвоил диалектический анекдот-притчу: "Я не продамся! Я не продамся! Никогда и ни за какие!" — "А Вас покупали?" Потихоньку на каждого посла находился алтын. С послом для равновесия всегда посылали вице-консула по культуре или еще какого консула в уездный город. Заместитель, второе лицо государства, как правило, не щадя живота своего, по советской еще привычке болел за интересы родной державы. Так соблюдалось равновесие. Первый был охранкой. Ему не доверяли ни первые лица — проходимцы от политики, ни вторые — романтики от нее. Он был "третьей силой" и считал эту силу управляющей. "Самые слабые должны управлять, — улыбаясь, говорил он Маринке, — если нет экономического чулка и политической харизмы, нужно стать в позицию несгибаемого масона и олицетворять "мировой заговор", иначе схарчат… ну, или эти двое перебьют друг друга, то есть не дадут работать вообще. Так, если сильны в стране научники и олигархи, то, не появись между ними особистов или менеджеров каких стремных, страна выкатится в "темные века" с огромной скоростью". "Я уважаю ученых, — ругалась Маринка, — а ты служишь какому-то Шиве шестирукому". Потом он ее обнимал. Так кончались споры.

Первый чувствовал, что, когда Друг умер, он, Первый, сознательно и направленно защитился Системой, и в щекотливых ситуациях выкатывал вперед свой воинский долг. Пока это спасало от своих и от чужих. Сколько еще можно будет на этом продержаться, Первый не знал.

"Теперь у них в прессе это называется "посреднические функции", — размышлял Первый. — О великий русский язык, ты оправдаешь все что угодно. Если бы у нас в стране хотя бы кто-нибудь умел так выполнять роли Посредников, как узкоглазые, то мы навязались бы к ним в союзники и поделили бы конверсию от новой азиатско-тихоокеанской общности Азиатско-Тихоокеанского региона. И в гости к нам съехались бы не только все флаги и все деньги, но и все цивилизационные приоритеты непобедимого Края шириною в полмира". Плавающая в океане смыслов нового Средиземья молодая геокультурная плита АТР набирала свои названия. Никто не отслеживал малышку, бормочет себе отрок: "Динары, пиастррры, цунами, диктаторы, электронные демократии, ну и прочие игрушки. Желтые сборки…". Первый в детстве мечтал быть физиком, он хорошо знал про сборки топливные, тепловыделяющие… Что крылось в невинном термине "желтая сборка?" Правильно! Намек на то, что "всеобщая желтая сборка" не за горами, и девочка по имени АТР растет. У нее несколько матерей: Япония, Индонезия, Малайзия и папаша-спринтер в бегах — Китай с его чокнутой подружкой Россией, которые родили сыночка втихаря, и он тоже претендует… Зовут сынка Дальний Восток. На что в семье территорий может претендовать сын с именем Дальний? То-то же.

Поэтом из них двоих был Второй. Первый иногда просто рифмовал за него, вот и сейчас у него получались метафоры для бедных: вдруг кто-то еще в Системе видит территории как лица… Если посмотреть из Космоса на Землю, то среди старых человеческих плит, черепахами этносов лежащих на земле, можно, наверное, предсказать битву молодых гигантов и инкубатор новых детей. Но перед этим необходимо написать "группу крови на рукаве" и выступить в поход, а не стратегировать на бумаге. А как прекрасно сидеть на попе ровно и стратегировать на бумаге. Еще неплохо раскланяться с официальными лицами и с чувством наполовину выполненной миссии вернуться на родину к семье. Героем. А вторую половину засунуть сами знаете куда. Обратить в сарказм и обвинить систему, если задали неудобный вопрос на брифинге уважаемых людей. Почему-то не грело то, что все так делают. Во-первых, Первый не знал, делал ли так отец, и предполагал, что нет. Во-вторых, Первый чувствовал враждебный японский дух на расстоянии, и если у всех остальных чем-то забиты ноздри, то это не его вина.

Японцы далеко, и смешно быть начеку за десять часов лету. Нет сейчас такой "чеки" и таких "чеков". Будущее всегда право, и это право оно получает вне зависимости от нашей воли и сознания. Это-то и раздражает его Шефа. Он хотел держать руку на пульсе и не заметил, как ему подсунули труп с моторчиком…

Смерть Друга сыграла для Первого очень важную роль: он перестал бояться. Вообще. Даже за своих. Это отсутствие страха должно было создать у маленького Мальчика "ядерный щит", которого ни у кого во дворе и в садике не было. На всякий случай. Дворы теперь закрывались на решетчатые ворота с ключами. Кастовость начиналась с дворов. Сделать новую социологию у Первого с его отделом еще как-то не дошли руки. Поэтому делили по старинке на "бедных" и "богатых", отдельно фиксируя интеллигентов, чиновников и предпринимателей. Получалось шесть слоев населения: бедные интеллигенты — маргиналы, богатые интеллигенты — эксперты, бедные чиновники — служащие, богатые чиновники — ЛПРы, бедные предприниматели — бандиты, богатые предприниматели — олигархи. Между группами шла миграция вверх — вниз и редко — горизонтально… В историях о перестройке экономики страны бывало всякое: и бандиты становились олигархами, и маргиналы — экспертами, и ЛПРы сливались с олигархами, что называлось сращивание бизнеса с властью — по Марксу олигархия и есть. Обывателей, то есть само рабочее тело "игры в Россию", Первый не рассматривал. Сам он считал себя выездным экспертом, неплотно сидевшим над отделом маргиналов. Служба пока терпела их, значит, горизонтальные связи не переродились еще в России. Шел 2002 год. Новости о Японии всегда писал кто-то из причастных к событиям. Первый много поездил, прежде чем понял, что начальников посольств и консульств цивилизационные приоритеты страны Россия не интересуют напрочь. Это были местно-княжеские отношения при границах и таможнях. Интересы государства там отошли куда-то на периферию и не спешили оттуда возвращаться, процветала челночная дипломатия: "ты — мне, я — тебе, а государства сами разберутся со своими благами и границами".

Времена русских Ямамото, играющих в стратегию с огнем, канули в вечность… Его друг Второй виртуально погиб при Мидуэе, а потом он еще некоторое время тянулся за жизнью, но так и не сдюжил… до посадочных огней. Книга была издана, споры о ней умолкли, в трех японских консульствах она валялась в библиотеках, пугая русскоязычных японцев мелким шрифтом и обилием технических характеристик самолетов и кораблей. Понимание этих характеристик не входило в компетенции работников культуры. Да и зачем? Японский издатель, возомнивший было познакомить с этим творением японского читателя, вдруг умер, днем ранее получив от дружественных русских макет текста с картинками, таблицами и картами. Сотрудники и новое начальство сочли это дурным знаком и отложили издание навсегда.

"На этом погиб стратег, невольник чести, — подумал Первый уже в дороге на работу, — а на его место на фоне Восходящего Солнца вылезла кудлатая голова сумасшедшего Шляпника". Японского фашизма Первый опасался куда сильнее немецкого, хотя бы и потому, что один был в прошлом, а другой ухмылялся из Будущего.

К статье он вернулся только к вечеру после утреннего вливания по поводу приезда очередного андалузского бизнесмена: "Интересно, на кой черт это японскому аналитическому отделу или мы теперь по совместительству парадные части, регулярно встречающие…".

"Не одолели бы нас жаббервоги", — ухмыльнулся подполковник и вышел на балкон у себя в кабинете. Захотелось курить. Демократизация коснулась и офисных зданий питерской охранки, они открылись миру, и мир равнодушно махнул им — давайте… Нева булькала, серые волны гонялись друг за другом под мостом. Японская папка опять начинала пухнуть в голове. Как здорово подражать Стругацким "даже в том, добром будущем вашем…". Пока в головах у российских феэсбешников лежат синие тетради минувших надежд, Россия отобьется. "Хотелось бы только знать, у скольких они остались… надежды-то… твои", — говорил Шеф, если был в подпитии. Нетрезвый, он был добрый вояка и хороший человек. Немного слабый. Этого хватало на то, чтобы раскатывать его самого, но не докатывать до сотрудников. Ему было далеко за пятьдесят, и он недавно потерял жену. Философские настроения с тех пор разбавлял коньяком и аналитическими байками прошлых времен. Название СВР не любил. Говорил: "мы — грушники старые — не чета вам".

"По словам дипломата, — читал Первый, вернувшись с холодного ветра, — принц был частым гостем в российском посольстве. Он очень любил устраиваемые там камерные музыкальные вечера. Также он являлся поклонником японского вокального квартета "Royal Nights", который известен исполнением русских и советских песен".

"Музыкальные вечера — отличная ширма для переговоров, мы обладаем тонким слухом не только для того, чтобы воспринимать музыку, но и чтоб слушать комментарии нашего собеседника, которые так музыкально вплетаются в исполняемое произведение, что никто, кроме вас, этого не слышит. Игра. Японцы давно уже играют, а мы все тужимся…", — говорил Шеф. Первому тоже очень не понравилась эта игра в сердечный приступ, и еще не нравился ему премьер Коидзуми, который, словно "Джек из Тени", выбирался на свет лишь тогда, когда позволяла традиция, и ни на йоту раньше. При этом сам премьер устойчиво носил неяпонскую шевелюру и собирал шляпы, балансируя на грани любимца публики и почтительного слуги императора. И ему чем-то мешал Такамадо… Интернет сообщал, что "Принц сам охотно играл в футбол, а также катался на горных лыжах". "И тут кто-то возьми, да и разбей ему сердце…"

Придется унять паранойю и попросить мать собрать очередное досье на японского Гитлера. Она вечно вычитает на французских сайтах что-нибудь совершенно левое дня французов, но весьма уместное для Первого. Мать была сделана в СССР. Там была другая история и другой способ ее анализировать. Первый владел им лишь отчасти.

"За пятьдесят лет изменилось немногое" — словно в отместку своим мыслям прочитал Первый в директории "Экселенц" под ссылкой со звоночком и усмехнулся: "Почему же немногое? Я родился и выжил, родил сына и нарастил брюшко. А чокнутый Ямамото умер и утащил с собой Второго, романтика, оставив мне его книги и женщин, чтоб я тут на Земле не скучал. И с этого времени прошло меньше пяти лет".

Статья как статья. Зачем Машка ее отметила как обязательную и всенепременную? Ну что ж, понадеемся на ее интуицию. Вечер, время читать про разное. Раздумчивая статья, будто у нас впереди сто лет полеживания и почитывания, а за спиной миллионы годков технического прогресса. Автор явно не торопился донести до Первого короткие и исчерпывающие выводы. Он просто перечислял события, как желязновский Доннерджек. Уверенно и бесстрастно. Как говорят в кабинетах — с пониманием. Есть такие люди, которые из своего кресла за письменным столом предвидят рождение кораблей и королей, но, Боже упаси, если вам приходится встречать таких пророков на вокзале. Они не знают, как сделать что-то совсем обыкновенное, зато придумывают сто предложений, почему этого делать не надо.

Их можно утилизировать с сомнительной пользой, и встречаться с ними нужно исключительно в Интернете. Первый выделял их по стилю докладов, заметок, статей и книг. Автор был из таких. Но писал про важное:

"Тихий океан являлся для советского и американского командования гигантским пустым пространством, предназначенным для развертывания подводных крейсеров-ракетоносцев, основного компонента "стратегической ядерной триады" и "непременного условия" жизнеспособности доктрин "взаимного гарантированного уничтожения", "массированного возмездия" и иже с ними. Задачи надводных кораблей сводились, в сущности, к прикрытию своих ПЛАРБ, поиску и уничтожению неприятельских. Конечно, американцы, имеющие неоспоримое превосходство в малопригодных для противолодочной обороны тяжелых атомных авианосцах, ставили перед своим 7-м флотом решительные цели, вытекающие из древней геополитической доктрины господства на море: проводка конвоев, обеспечение десантных операций, удары по побережью неприятеля. К началу 1970-х годов был достигнут так называемый "стратегический паритет", и все расчеты на "правильную войну" в духе 1940-х годов потеряли смысл. Стало очевидно, что после массированного обмена ядерными ударами будет некуда вести конвои и незачем высаживать десанты. Авианосцы, впрочем, продолжали строить — видимо, по традиции".

Первый зевнул, он был согласен с традицией.

"В 1960-1980-е годы особое значение приобрела такая характеристика баллистических ракет подводного базирования, как предельная дальность. При радиусе действия в 3–4 тысячи километров ядерные субмарины приходилось развертывать вблизи неприятельских баз, там, где противолодочная оборона была наиболее сильной, а прикрытие со стороны своих надводных кораблей отсутствовало. По мере повышения боевой дальности ракет, зоны патрулирования американских ПЛАРБ смещались на восток, к Гавайям, и далее к обустроенному в военном отношении калифорнийскому побережью, а советских — в окраинные моря западного сектора Тихого океана, в то время надежно прикрытые краснозвездной базовой авиацией.

Позиционная "холодная война" на Тихоокеанском ТВДс самого начала складывалась для советской стороны трудно.

Во-первых, советский Дальний Восток был значительно хуже подготовлен в экономическом и инфраструктурном отношении, нежели Запад США. Во-вторых, скрытое проникновение подводных лодок через островные барьеры, отделяющие западный сектор Тихого океана от центральной котловины, стало проблематичным уже к началу 1950-х годов. Это ограничивало реальное пространство базирования советских подводных ракетоносцев Петропавловском-на-Камчатке. Точнее, поселком Вилючинск вблизи Петропавловска. Еще одна база АЛЛ была сооружена в Тихоокеанске на побережье Японского моря. По уровню развития обслуживающей инфраструктуры, по своим ремонтным возможностям, даже по обеспеченности жильем Тихоокеанск значительно превосходил Вилючинск, но прорыв подводных лодок из Японского моря в открытый океан был труднейшей операцией, едва ли имеющей шансы на успех в случае настоящей войны".

Первый читал уже про это, сам видел эти базы, и пьяные слезы старого командующего однажды вызвали у него, молодого офицера разведки, стыд. Первый так и не сказал Второму, что надевает погоны и что без них никак. А тот взял да и умер. Раньше, когда Первый был маленьким, он грозил небу кулаком, если был недоволен. Мама ругалась. Когда его трехлетний сын погрозил кулачком воображаемому небу, Первый смеялся до слез.

Дениска повторял его не во. всем… Например, он точно не станет военным из-за ноги. Уйдет в романтики. Он не полетит на маленьком самолетике-разведчике вкруг Итурупа, не обнаружит японский флот за полчаса до весны 2017-го года. Но он, конечно, примет участие в разгроме демократии здесь в Питере и войдет в список самых опасных "молодых взрослых", которые наспех сформируют флеш-армию и пойдут воевать за то, чтобы ленинградское белесое небо не опрокинулось и под ним не оказалось бы вдруг японского, немецкого или американского неба. Печальный прогноз. Как это противно, что будущее не зависит от нас, а прошлое нами безжалостно управляет.

Первый ждал от японцев всего. Во-первых, он был с ними накоротке знаком, во-вторых, он с детства был наблюдателен, как Шерлок Холмс. Единственное, что он себе не подобрал, так это соответствующий великому сыщику наркотик. И на скрипке не играл. Когда становилось совсем невмоготу без Второго, то он рассказывал маленькому Дениске про корабли, самолеты, Японию, Ямамото, Первого и Второго. Водил на Большую Морскую, откуда начиналась Вселенная его юности. С двух лет он пристрастил ребенка к сказкам про Восходящее Солнце. Маринка стала курить в это время на кухне. На третий день после их свадьбы сказала нейтрально: я буду ревновать тебя к твоему Второму и курить. Он пытался возражать. Она стала курить, когда сыну исполнилось два, и Первый понял, что нашел свой наркотик в сказках для Мальчика на ночь.

Первый любил классическую третью "Цивилизацию" и знал, что такое "города в углу карты". Автор статьи тоже явно играл в эту старую игрушку. У Первого играл в нее весь отдел; став начальником, он и теперь находил это весьма достойным делом. Шеф "гонял на гоночной машинке". Отличие поколений.

"По какой-то причине, обычно из-за полезных ископаемых на прилегающих территориях, вы взяли и создали поселение за тридевять земель от основной территории государства. Вы строите к нему дорогу длиной в тысячи миль — через джунгли, тайгу, болота, леса и горы, горы, горы. Оно, это ваше поселение, не желает развиваться, оставаясь и через полтысячелетия поселком городского типа. Оно не в состоянии содержать вооруженные силы, и чтобы обеспечить хоть ка- кую-то оборону, вы должны оставлять армейские контингенты на балансе столичных городов, то есть возить продовольствие и боеприпасы через весь континент. Всю прибыль, которую город производит, поглощает коррупция. Единственное, что примиряет вас с существованием этой "ахиллесовой пяты Империи" — тонкий ручеек нефти или жизненно необходимые брикеты урана", — пишет, как играет — ухмыльнулся Первый. "Юморист. Брикеты урана ему подавай. А реактор господину не нужно собрать за период перевозки, чтоб времени и ходового ресурса не терять!"

Примерно такие мысли приходили в голову и самому Первому, когда он рассматривал карту Камчатки или когда бывал там. И хотя было ему известно из курса географии, что Камчатка — полуостров, побродив там, он вместе со всей своей, якобы туристской, группой пришел к выводу, что со стратегической точки зрения Камчатка — остров, поскольку передвинуть какие-либо грузы через перешеек, покрытый скалистыми горами, прорезанный сотнями и тысячами обрывистых речных долин, кое-где погруженный в вечную мерзлоту, не представляется возможным. Ни о каком строительстве дорог в этих диких местах не может быть и речи… Здесь жизнь расходилась с игрой на компьютерных картах. Сейчас в Правительстве вообще не слишком заботились о Дальних землях, потому что "играть" еще не стало модным, а планировать дальше своего непосредственного дохода народ за 70 лет советской власти и уже скоро двадцать лет безвластия разучился. Поговорка "велика Россия" воспринималась стариками как боль, а олигархами — как ругательство.

"В отличие от Сахалина, Камчатка отделена от материка не сравнительно узким проливом, через который можно перекинуть мост или, по крайней мере, пустить в летнее время паром, а бурным и туманным Охотским морем". "И этим фактом или придется пренебречь, или плавать через него, перекрестившись", — подумал Первый. "Для полноты картины: западное побережье Камчатки лишено удобных бухт, поэтому портовые сооружения издревле создавались на восточном, тихоокеанском берегу. Иными словами, кораблям, вышедшим из Магадана или Оттека, Находки и Владивостока, требовалось выйти в открытый океан, выбирая между туманным Лаперузовым проливом и бурными Курильскими проливами. В XX веке с появлением авиации положение дел улучшилось, но еще в 1950-е годы пароход, притом океанский пароход, был единственным способом добраться до Петропавловска. Рейс из Владивостока продолжался неделю", — писал неизвестный автор с пустой типичной фамилией. Статья пришла из серой области. Серая область. Она серая и есть. Первый немало почерпнул из серой области. Там не было спама, там были либо материалы, либо шиза. Шизу он передавал Левке из информационного отдела, пока того не вырезали закавказские родственники без всякой скидки на вескую крышу. Теперь шизу было некому поставлять. На Камчатке боссов хорошей величины мочили культурно, прямо фитнесс-убийства организовывали: привозили, в радоновую ванночку окунали на время чуть больше положенного, ну и в самолетике обратно — сердечный приступ, не спасли, соболезнуем. Левку убили ножом.

"Так что и современная широкофюзеляжная всепогодная авиация не является панацеей", — прочел Первый. "Да уж, кому суждено, тому и помогут…"

"Для перевозки людей она пригодна как нельзя лучше, но доставка грузов по воздуху обходится слишком дорого. И поскольку цена на нефть не обнаруживает тенденции к понижению, такое положение дел в ближайшие годы и десятилетия вряд ли изменится". Не в нефти счастье, конечно, но все верно. Как мало народцу уже понимает, что не в нефти и не долларах счастье. Пресыщения не наступает, не манит Тибет, не хочется "в траву и в воду", и в колодец к Мураками подумать про себя и про разное — тоже не тянет. "Хроники заводных птиц" с часами "ролекс" вместо механизмов восприятия действительности виделись Первому во всех сегодняшних Субъектах, принимающих решения, разве Министр оставлял надежду на что-то из игрового мира. Западный Хейзинга давно написал, что "играющий человек" потихонечку вытеснит "человека потребляющего". В апреле 2001 года Коидзуми, дальновидный японский чудак, игрок и фармазон, даже по российским меркам, выиграл свой высокий пост, и у нас сразу ощутимо провис Дальний Восток. Вот вам и роль зарубежной личности в отечественной истории. "Тени, которые исчезают в полдень и появляются вновь, — это родные тени", — говорила мать… "Есть еще чужие, которые отбрасывают стратегические тени и потом не исчезают. А угрожают", — думал Первый. Второй был мастером отслеживать такие тени, стратегируя вслед за Ямамото в далеком и счастливом "вчера". Сейчас над российским Дальним Востоком нависла тень японского Будущего. А старые семьи прежних волхвов все ищут там китайскую угрозу.

Самое сложное в работе Первого в аналитическом отделе было самому себе формировать Приказы. Шерлок Холмс сильно выигрывал — у него был друг Ватсон, работа под заказ и брат из министерства, а Первый вечно сам себе и друг, и брат, и Командующий.

— Зачем вы это делаете, Сергей? — спросил его однажды любопытный Бог.

— Да не осталось никого, кто б хотел, — ответил он Иисусу. С тех пор Бога он не видел.

"Камчатка изолирована не только от материка. В действительности, она не связана даже сама с собой. Узкий, вытянутый к югу язык земли пересекают три параллельных хребта, поросшие мелкой березой и переплетенным жестким кустарником; местами кустарник исчезает и остаются откосы с высокой травой. К западу хребты спускаются в неприветливое Охотское море и тонут в болотистых поймах местных рек. На востоке возможности для промышленного освоения несколько лучше — лесисто-озерная местность, есть полноводные реки, богатые гидроэнергией".

Никакие деньги, ни какой человеческий или нечеловеческий труд не способны покрыть Камчатку сетью хотя бы проселочных дорог. Пенжанский район — сообщение юз- душным и морским транспортом. Олюторский и Карагинский районы — то же самое. Тигильский район — морской грузовой транспорт летом. Соболевский район: внутренние сообщения — попутным вертолетом летом, зимой — по зимнику. Лишь ближайшие к административному центру районы связаны с ним автомобильным транспортом.

"На стратегическом языке такое положение дел называется "неустранимой инфраструктурной недостаточностью" и считается приговором, не подлежащим обжалованию". Первый аж поперхнулся, словно бы жевал эти слова и выплюнул наконец: "Ух ты, загнул, расскажу нашим олухам студентам, как романтизировать текст. Что это за автор? Попросим-ка у Машеньки досье. Возьмем на заметку. Учиться — всегда пригодиться. И кадровый вопрос, опять же". Кадровый вопрос интересовал Первого в первую очередь. И Большого шефа, и шефа СВР — тоже. Начиналась пора переманивания кадров всерьез, потому что никаких кадров уже не было вовсе. Но оба шефа и Первый знали, что скоро их не останется совсем. Нигде. Нельзя будет купить или выиграть в рулетку у незадачливых партнеров. Нужно было строить человеческие машинки, отличающиеся от конвейеров и роботов и действующие по типу сменных стай. Одну такую

Первый у себя построил. На другую претендуют эти странные ребята из ниоткуда, но с именитыми отцами. У них там распределенная ответственность, а у Первого централизация вокруг Гуру. "Нужно сотрудничать, а не выяснять, кто круче. Потому что япошки не спят, а олигархи российские еще только просыпаются и медленно отряхают с себя слюни и словеса лизоблюдов. Пока они выплюнут жвачки и выгонят лакеев, достанут вилы и выйдут за околицу, пройдет пяток лет. А околица поменяет очертания. А кто-то и не встанет. Чай, не иго, чтоб будить богатыря русского…"

Первый уже неделю как поднял всю документацию на креативных ребятишек, интересующихся смертями лидеров американской "революции сознания". Не нашел ничего, кроме внеклановых отношений. А это сейчас в моде. Все ищут умных и плюют на положение в иерархии отцов. Еще полгода назад умные просили у Всевышнего послать им богатых добрых спонсоров, теперь богатые плачут. Им страшно. Ну а часть тертых калачей спрашивает хитренько: какое Будущее будем проплачивать, а, Сергей Николаевич? А Первый пока помалкивает. Он знает, что ли?

День заканчивался. Маринка будет ругаться. Он задерживался на работе, а потом придерживал работой кусочки сна. Завтра он соберет своих по анализу этого японского еще не вышедшего в свет, но уже переведенного для него с двух языков документа.

Большой разницы между английской и японской версией целей Японии в XXI веке не было, значит, узкоглазые сами переводили это для других, а не прятали особенности своей идентичности в казуистике чужого языка. Вот уж не думал Первый, что придется на свой страх и риск и, фактически, в одиночку вести стратегическую игру против целой страны, только чтобы выиграть один темп.

Это был темп речи в разговоре с Министром… В верхах замедлялось все. Там останавливалась мысль. Там процветала Административная Система в ее последней, умирающей, демократической фазе. Там было стоическое непринятие никаких решений. К этому Первый привык, к машинке управления притерпелся, сделал вид, что стал ее частью и принимал после работы обязательный контрастный душ, если иначе с чиновничьего языка на человеческий переключиться не удавалось. Так делал не он один, и это обнадеживало. У него подобрался отдел, напоминающий "шарашку" шестидесятых, сконструированную по книгам и воспоминаниям матери. Обычное КБ из пяти человек с прикрытием в виде охраны, стен, формы и шагреневой кожи паттернов поведения для начальства.

Воевать придется с теми, кого они со Вторым воспели как эталон мудрости… И теперь эти, познавшие смерть и сущность мирового сценирования, узкоглазые выдернули из Европы такого "туза, без которого смерть", и улыбаются оскалами пещер, где водятся Духи тьмы, более древние, чем наши Перуны — простоватые олухи, метеорологи из прошлого. Время всегда подводило Первого, оно было категорически нелинейно, и в связи с этой нелинейностью в российском истеблишменте и его управляющей верхушке не работало прогнозирование. Время закруглялось в петли и возвращалось "огнем и металлом". Он шутя становился рабом системы и прекрасно выносил это рабство. Вона — Второй ни в какое рабство в свое время не устроился, Горец чертов, и теперь ему крышка. В кабинетах "Большого дома" было, по крайней мере многое, — линейно, и три шага вдоль бесконечной стены у него оставалось всегда. Эта стена напоминала ему застывшую Стругацковскую Волну: писатели и социологи в один голос обзывали оное постиндустриальным барьером.

Стену можно разрушить, можно пробить брешь и проскочить, можно навесить лестниц и переползти, можно перелететь, а можно сделать вид, что мира за стеной нет и повесить на нее рекламные плакаты строящегося Города Солнца. Конечно же, просвещенная Европа выбрала последнее. Ей, старой корове, лишь бы не развиваться! Всем! Всем! Лишь бы не развиваться! Великий и ужасный Щедровицкий-младший…. всегда ты останешься сыном Шона Коннори, даже если ты сам Индиана Джонс… Так вот этот "младший" величественно считает, что развитие — это ценный дефицитный ресурс, и нечего его инсталлировать всем, кому ни попадя. А Первый точно знает, что в их ведомстве нужно прививать сей опасный вирус принудительно и утилизировать во благо государства.

Улыбка без кота (1)

Если бы Гурия была в бешенстве, она бы что-нибудь разбила, дорогое и ценное, потом поплакала бы и успокоилась. Но она была в каком-то другом состоянии, напоминающем, скорее, оледенение. Она не помнила, как пришла и открыла дверь, как сняла куртку и шапку. Ее лицо в зеркале убило бы кого хочешь наповал: старое, страшное, ледяное, напоминало труп. Она глянула на него мельком и сжалась еще больше. Гурия была дома одна. Это питерская квартира досталась ей от бабки, девушка приезжала сюда нечасто и не удосужилась последний раз убраться в комнате. Окурки на ковре раньше ее бесили. Она всегда после вечеринок приглашала тетю Альберту с третьего этажа, и та убиралась тщательно и с удовольствием. Все это раньше. Холод только прибывал к лицу и уже затормозил все ее мысли. Девушка стояла у окна, двор поднимался ей навстречу темным колодцем заледенелых луж, или это она опустила голову. "Yes! — она пошевелилась. — Столбняк метаться!" — пронеслось у нее в голове что-то похожее на привычный сленг и — счастье, что-то теплое метнулось по коже, она криво улыбнулась, угловато раскинула руки и поплелась в ванную. Внутри тихо пело: хуже не будет! Не будет! Будет! Не будет! Не будет. Будет! Только под душем она позволила себе как- то восстановить историю этого дурацкого визита в Питер.

Ася привыкла называть себя Гурией и слышать, как ее так называют. "Ася" казалось ей беззащитным, тихим именем, а она была нетихая, она не хотела быть тихой никогда, потому что иначе в этом мире сожрут и не подавятся, и тургеневских барышень не держим-с, а на муракамских кавалеров — не зарабатываем-с. Вот-с. С зеркала на потолке смотрело вполне человеческое лицо двадцати лет от роду, обрамленное темными прядями разной длины, мокрыми и пахнущими корицей. Жизнь продолжалась. Только не было клавиши перемотки назад, чтоб всего этого суточного кошмара вообще не переживать.

Ася не стала пить пиво, нашла апельсины и вкусно съела их три штуки, один за другим. В теплом халате с мокрыми волосами она забралась на пустой раскинутый диван. "Чем не проводы любви!" — подумала Ася, и сила соображать вернулась к ней окончательно.

Секс был ее главной игрушкой в последние два года. Гурия не отбивала кавалеров у подруг, потому что они ей доставались первыми. Всегда. Потом подруги иногда получали что-то в виде оливок без косточек: изнасилованных молодых мужчин с полным пренебрежением к занятиям сексом.

— Ты что, пьешь из них кровь? — спрашивала Белка с широко раскрытыми глазами. Белка была биографом, подушкой, жилеткой и встречалась с простым мальчиком из питерского Военмеха. Белка за человека не считалась. Гурия любила ее как кошку или морскую свинку, хотела — гладила, хотела — мучила. Белка была ее старше на два года. У нее был ключ от питерской Аськиной хаты и безграничный кредит. Это она оставила в холодильнике апельсины. Молодец.

До этого случая Гурия считала, что отказаться от нее — пусть и на час всего-то будет счастья — может только дурак или закомплексованный лох, не внявший своему шансу. Этих она в расчет не брала. Но чтоб нормальные парни, из общества, с машинами, папами и тараканами золотого слоя, очевидно, не гомики, поехали с ней на выходные в Питер и так странно с ней обошлись?! Это было что-то! В школе Гурия хорошо училась, задирала нос, но ненавидела умников пуще дураков. Под умниками она понимала тех, кто парится мозгами ни о чем конкретном. Еще она ненавидела жанр альтернативной истории в литературе, считая полным кретинизмом описывать события, которые не случились, а могли бы. "А вы бы все могли умереть в младенчестве и не пудрить мне мозги, однако живы!" — крикнула как-то Гурия такому сборищу, и весь класс поднял романтиков от познания на смех.

"Миром движет любовь и воля", — считала Гурия. Под любовью она понимала игру. Апельсины воли прибавили, а любви — нет. Настроение не поднималось. Это чертовы ублюдки ухитрились ее обидеть все трое, и даже не заметили, как она ушла. Хорошенькое кино! Решают там "тайны мадридского двора", а она сидит и обтекает. Белка в Египте со своим кавалером, за которого втихую внесла полцены за путевку. "Любите своих, девушки!" — всегда говорила Гурия. Свои были из своего круга. Белка была не от мира сего, несмотря на очень приличных родителей. Стоп. Отставить Белку. Начнем сначала. Плевать бы Гурии на этих пижонов было, если бы не череда пугающих совпадений и не этот маниакальный субъект у крыльца, нависший над ней, но попросивший только сигарету. Гурии сразу захотелось выстрелить, но она вспомнила, что оставила пистолет в бардачке машины в Москве. Она ответила, что не курит. "Э, девушка, да ты и не живешь вовсе", — вдруг сказал он насмешливо, потянул ее за подбородок и сильно дунул в нос. "Ладно бы, поцеловать хотел, ну это еще туда-сюда. А то как кошке в нос дунул — скотина!"

Но там, у крыльца, это ее так удивило и даже остановило сразу дать в пах и посмотреть как корчится. "Почему я так растерялась?" Гурия не знала. Вместо этого она спросила: "А тебе-то что?" Он ей ответил участливо так: "Мне — ничего, а тебе — думать".

Больше всего она ненавидела думать. Это бессмысленный процесс тормозил в богатеющем государстве процесс дальнейшего обогащения. Это Гурия знала точно. Если ей нужны были деньги, она вела эту дурацкую передачу для тех, кто не умеет жить и зарабатывала сколько надо. Или писала в журналы, или брала у турфирм заказ на пиар их услуг в высших сферах. В этих сферах слов на ветер не бросали и за вброшенное ею словцо платили кругленькую сумму. Все стоило вполне определенно, и к тому, кто этого не понимал, она не обращалась. Она снимала ренту, а кто жить не умел — свободен, следующий! Кто-то сам захотел родиться у матери-одиночки с комплексами. Как мальчик с очками у несчастной Белки.

Нет, в этот раз парни были ее круга, но проигнорировали ее класс и классность отнюдь не из классовых различий. Она всем им понравилась. Это ж было видно. Они поехали веселиться втроем, как она понимала, и одного из них, счастливчика, она потом выберет остаться. Но что-то отвлекло ее, пошло не так, поехали не туда, а потом пришел чей-то брат и принес листик с картинками, и это вышибло их настолько, что один, самый приличный, Игорь из МГИМО, 5-й курс, плоско и нелепо взял ее за плечи, навернул на них куртку, сунул в руку сапоги и шапку, буквально вынес ее со всем эти добром на лестницу и сказал: "Вызвать такси или сама доберешься?" И это только за то, что она высказалась про альтернативных уток? Придурки!!!

— Сама доберусь, — машинально ответила Гурия, зачем- то задавила поднимающуюся волну ненависти и кротко кивнула, как она делала только в случае опасности, причем чрезвычайной.

За дверью она надела сапожки, куртку и шапку, спустилась во двор, тихо толкнула калитку, притворенную для своих обманным рычажком и вышла на улицу, где ей стало нечем дышать.

Куда она дела кошелек — непонятно, возвратиться в квартиру — немыслимо, а везти за так, а не за любовь, никто не хотел, и девушка подмерзла. Наконец, великорукий бесформенный юнец подобрал ее, никакую и дрожащую, пригласил в приличный автомобиль, причем своими большими руками держал только баранку, а когда она стала что-то ему говорить кокетливо-вызывающее, включил музыку, при этом катал ее по всему городу, и когда она спросила, куда мы едем, ответил ухмыляясь: "Хороший вопрос, ты не сказала куда везти…" — "Рылеева семь!" — проговорила она четко. Около пяти утра они были, наконец, в центре… Такое впечатление, что сначала он возил ее в Парголово. Потом нарисовался этот хмырь у арки с рекомендациями… И это в пять утра… Потом не отвечал страховочный телефон отца, банка для мелочи у дверей сияла пустотой, окурки на ковре, казалось, валялись здесь с прошлого века. Сколько она простояла у окна, часа два, наверное. "Ну дела!" Гурия прописала себе сауну, солярий, бассейн и глубокий сон. Все было близко, пешком и оплачено на год.

Итак, наваждений подобного рода у нее не случалось с тех пор, как они с Белкой выкурили что-то покрепче марихуаны и до утра ползали по полу в поисках выхода на кухню. Настроение, мелко дрожа, потянулось вверх. Она вдруг поняла, что мужикам можно мешать в чем угодно, даже вмешаться в секс, но нельзя запретить им спасать или гробить цивилизацию. "Ну, я устрою вам, мальчики, Святой Грааль! Только объявитесь". Звонок мобильника, мелодичный, как японский блюз, заставил ее вздрогнуть.

Игорь был сторонником Орденов. Партии новых и старых типов, пиаровские игры во влияние его занимали мало. Слово "консалтинг" вызывало у него оскомину, а Семен Домбровский ходил у него в друзьях. Игоря интересовали катализаторы в процессах власти, потому что он не был Игроком, но хотел им стать в ближайшее время. В это же ближайшее время он и собирался проесть ржавчину в системе управления и взять на себя некий узел. Диплом должен был завершить служение. До него оставалось полгода. Это было маятно. Заграницу он в своем ощущении жизни не выделял, и здесь в России себя дома особо не чувствовал. Кому-то выпало в империи родиться, так вот ему — нет. Наверное, придется жениться на этой Гурии и приблизить себя к Семье. Он собирался позвонить ей сегодня, послушать ее вопли и подъехать, — кажется, у нее здесь приличная квартира.

"Основание" с места не двигалось. Контекст тащил за собой все новые подробности и пока не прояснял ситуацию. Расследование обрело характер некой лавины и съедало больше времени, чем поиск важных катализаторов. Узнали они чертову кучу фактов, которые не складывались в пазл никакой аналитикой. Был ли Игорь внятным лидером компании — вряд ли, но сам чувствовал, что получит от горькой истины вокруг горстки американцев больше пользы, чем все члены этого шутовского Ордена. Швамбрания, да и только. Прошлый век неправильных отцов.

Игорь понимал, что копание в прошлом — паразитное занятие. Тем паче в чужом, тем паче — в чужих смертях. Но в будущее залезать себя способным не чувствовал и предпочитал найти старый клад и там решать, как употребить оный. В школе у него была кличка Алхимик, он завел ее сам и осторожно внедрил в класс. Португалец Куэльо посильно помог нему утвердить свой статус "просветленного юноши".

Мастеровые не знают ритуалов, поэтому с девчонкой так все и вышло. Пришел этот братец-оборванец и понеслось, он даже пытался поначалу включить ее в игру, куда там! Эта — слушает только шевеление своего маленького мизинчика. Кто ее пригласил-то? Агнец, что-ли? Может, он на нее запал? То-то даже не вспомнил вчера. "К двадцати пяти тебе надоест пить, обкуривать девчонок и пробиваться к властному пирогу, у тебя будет полно сил и все они сгорят, потому что ты не знаешь куда ползешь", — говорил ему отчим Петя. Из-за отчима мать уехала в Самару, из-за отчима он перестал с ней общаться, из-за отчима у него, Игоря, осталась прекрасная квартира в Москве и поэтому он согласился на это последнее напутствие. И вот ведь, черт, помнил его, как сейчас. Двадцать пять ему исполнялось ровно через полгода. Ребята еще спали. Игорь курил. Питер напоминал ему многие города Европы, но только из окна. Учеба в зарубежье примирила его с матерью, но вырезала два года из обучения в МГИМО. Теперь он был старшим в компании. Титула отца хватало не на все, и чем дальше отступал день его гибели, тем меньше вспоминали его соратники по кабинету. Нужно было жениться. Никаких других простых ходов не предвиделось. Хотелось сделать это с удовольствием. Игорь не был монахом, даже и отнюдь. Он был Игроком и метил в Проектанты. Вместо актов и антрактов он отмечал акторов и аттракторы, и одно из ответвлений последних хотел сделать своим, потом надуть его и "выйти в шведы". Игорь улыбался, на шведа он походил внешне. Мать его была на четверть немка, а в отце водились российские региональные черти всех мастей. Сын вышел высоким, русоволосым и многолобым. Иностранцы держали его за своего и удивлялись, что русский. "Нужно свозить ее в Париж!" — подумал Игорь, погулять, к тому же там у него были дела в Архиве, и неплохо бы заглянуть к Клер. Клер — единственная француженка, чье знание английского устраивало Игоря совершенно. Потом, их отношения были непостижимы, странны и остры, как покалывания кварца на мокрую кожу. Они не были любовниками. У них была разница в возрасте, цвете кожи и всех привычках. Игорь пережил Сорбонну только два месяца, но это время было отдано Клер. "В нашем поколении таких женщин нет", — подумал Игорь, но только она может ему помочь с этими дедами, которые по очереди нажали для себя смертельные кнопки и, похоже, знали, что делают, а вот он, Игорь, не знал. И это цепляло больше, чем остальное.

"Сегодня праздник у ребят // Ликует пионерия // Сегодня в гости к нам пришел // Лаврентий Палыч Берия", — насвистывал юноша, стоя у широкого окна с видом на просыпающийся Московский проспект. В просторных спальнях, посапывая на разные лады, спали еще двое заговорщиков. Программист ушел. Он был чужой, и дальнее родство со Шредингером его не извиняло. Он работал на них, иногда слишком уж въедливо. Если бы Игорь был разведчиком, он не выносил бы на дух креативных дворецких, которые считают, что театр начинается с вешалки.

Игорь вспомнил последнее театральное убийство — просунутый под прилавок гардероба длинный стилет в момент, когда клиент забирал свое пальто и шубу дамы. В газетах писали кроваво и плаксиво. Все просто как грабли. Где были охранники? Ах… тут же. Куда смотрели? Убийца исчез. Любитель инновационных стратегий и шеф петербуржского крыла "оранжистов" умер в больнице. Вдова в трауре. Театр оцепили через 15 минут. Рекордный срок. Убийцу никто не видел. Белая мышь, гардеробщица только хлопала глазами и блеяла про то, что "если кто старушке поможет, так не станет же она ей-богу в лицо ему заглядывать, когда на номерки смотреть надо. А кто ж его знает?" Эта смерть не имела никакого отношения к Третьей мировой войне, бывшему смешному и грозному СССРу и их коллективному хобби. Оно было убийство из подлости, конкурентности и желания "не пущать" или "заткнуть". Из всех неумолимых угроз Игорь более всего боялся именно этих, маленьких партизанствующих групп, стреляющих "из принципа", или "в отместку", или "чтоб неповадно". Маховое колесо Капитала на них не действовало. Что-то их роднило с этими американскими дедами. Им тоже Капитал был впадлу. Они все были Сталкеры, таскали каштаны из огня и маскировали их под продукты потребления или рассыпали в тексты, хотели приблизить будущее. Как этот хмырь от программирования сказал вчера: "вот вам от погибшей Америки на сто миллионов чек". Цитировал. Нужно запомнить.

…Выходные катились под откос. Гурия не пошла в бассейн и злилась. Игорь и вся его тусовка не приползла извиняться, и даже не удосужилась спросить, что с девушкой. "Тепло-ль тебе девица?" — грустно улыбалась себе Ася, войдя на минутку в подогреваемую ванную, чтобы пересобраться с мыслями. Нельзя было сказать, что совсем никто не пришел. Пришел, и еще как. Она от неожиданности впустила этого самого вчерашнего брательника, который вечером все испортил, пустил под откос и сделал из нее дуру. Она даже сварила ему кофе и дала закатившийся в угол холодильника апельсин. Не то чтобы он умел ухаживать за женщинами, скорее, вызывал улыбку и напоминал ей петушистого юнца в мужском теле. И в то же время был похож на сороколетнего гнома, коряжистого, как пень с длинными ветвями. Гурия не выносила таких, но странности не кончались, и нужно было в такт им делать что-то несвойственное прежнему, то есть вышибать клин клином.

Гном при всем оказался прекрасным рассказчиком и даже в запальчивости положил ей руку на колено, покраснел и осекся. Потом пружинисто вскочил и продолжал. Ася чувствовала себя причастной к секте сумасшедших идеологов Третьего Рейха или Пятого. Про Рим и Вавилон здесь тоже звучало. И все-таки он пришел, потому что ему показалось, что "она вчера так быстро ушла".

— Сколько вам лет? — спросила Ася, чтобы прервать эту речь, зачумленную жуткими подробностями, которые, кажется, касались начала Второй мировой войны.

— Тридцать пять, — радостно ответил Гном. — Столько же было командиру, погибшему под Луцком во имя идиотизма своей Родины и во славу умирающей уже к августу "Барбароссы".

Гурия захохотала. Она представила себе Барбароссу, рыжую всклокоченную бабу, которая тонет в болоте, а корзинка с клюквой стоит на берегу. Баба ругалась матом.

Они выпили пива.

— Скажите мне, Гном, что они ищут, мне до них все равно, но скажите, чтоб я закрыла эту тему, эту улицу, этот город и век? — спросила она, приподняв отпитый бокал.

— Ну-у, — протянул Гном, — они хотят найти людей, виновных в смерти нескольких граждан, которые, в свою очередь, хотели превратить гомо-советикус, в хомо-люденс.

— Вот так мне стало совсем понятно! — покачала головой Гурия. — А ты-то тут причем? — ей было почему-то приятно говорить с этим психом, и она перешла на ты.

— Я пока тут с тобой сижу, — радостно отозвался программист и осклабился не слишком ровными зубами. — И мне тепло и уютно. А на работу только послезавтра, — словоохотливо добавил он.

Вот тут Гурия и вышла в ванную. На нее из зеркала смотрело вчерашнее лицо. "Нужно срочно возвращаться в Москву, — решила она. — Лучше дневным". Она не любила летать. "Черт! Уже время".

Когда она вышла из ванной, мужчина скороговоркой произносил в трубку складную, словно давно перечитанную речь:

— Я лишь с ужасом могу думать о том, что случилось бы, если б советские корпуса "образца 1941 года" действительно перешли бы в наступление и вырвались бы в Европу. Это ж были громоздкие, неуправляемые, перегруженные танками, страдающие от нехватки пехоты и, особенно, от не развернутых служб снабжения, в общем, беда, а не корпуса. Прошу заметить, господин редактор, — в Красной Армии автомашины, в том числе грузовые, не входили в штатную структуру мирного времени. Войска получали автотранспорт только с началом мобилизации, причем сказать, сколько его будет и когда он появится, не мог никто. Да-да, прямо как у нас сегодня. Никто не знает, кого и сколько завтра понадобиться. Проблема логистики бетономешалок в полный рост.

Гном закрыл трубку рукой.

— Прости, милая, воспользовался, вот, твоим телефоном, — и тут же заговорил в трубу снова.

"Ну нахал, — устало решила Гурия. — Вроде, хоть безобидный".

— Тыловые органы застряли бы на советской территории, — разорялся Гном, — наведенные переправы непрерывно атаковались бы с воздуха. Танки оторвались бы от пехоты (которой в корпусах в нужном масштабе просто не было) и остались бы без горючего, смазочных материалов, боеприпасов. Небоевые потери бронетехники превысили бы возможные и невозможные нормативы: вдоль всех обочин Галиции стояли бы брошенные экипажем машины.

— Девушка! Вы же редактор! Вы знаете, где Галиция? Карту посмотрите хорошо. Какую? Я вам пришлю… Так вот, в случае советского наступления на Люблин немецкая 1-я танковая группа в своем естественном движении в направлении Луцка выходила в глубокий тыл подвижных войск Юго- Западного Фронта…

— Что? Хватит вам? Откуда знаю? Да я там был. Лет сколько? Тридцать пять! Да вы не поняли меня. Играл я на этом поле не один раз. Нет, морские люблю больше. Могу написать… но не хочу. Ну, бывайте, госпожа редактор. В прошлый раз вы узнали, где Марна, а теперь — где Галиция. Всё плюс какой-то! — это он сказал уже после гудков.

— Я с детства не выносила таких умников, как ты, — нейтрально произнесла Гурия.

— Мне тоже такие тетки ни в какую, — машинально ответил он, — пора мне, однако, отлично посидели, — он подошел к двери и начал возиться с ботинками. Гурии показалось, что у него порвались шнурки. Наконец он встал, приблизился к ней и, слюнявыми губами чмокнув в щеку, произнес "Пока!" — улыбаясь во весь рот, довольный тем, что сделал все правильно, и танки все поехали куда надо. Гурия тихо прикрыла за ним дверь. Она всегда говорила всем восхищенным ею девочкам: "если с вами как-то поступают, то вы этого заслуживаете". Гурия не хотела такого заслуживать. "Это перекос. Проклятый Питер. Не пошла в бассейн и… деньги на билет".

— Ну уж нет! — она набрала Игорев мобильный и сказала без "здравствуйте": кошелек у вас оставила, красный кожаный, привезите по адресу Рылеева — 5— 27, в арку, направо.

— Как ты? — спросил он ласково, как будто не выпер ее вчера в ночь одну и без денег.

— Умираю! — грубо ответила она и нажала сброс. "Пусть только приедет. Умник".

Игорь прислал курьера. Девочку лет пятнадцати. Кошелек соплюха привезла в канцелярском пакете. Гурия выругалась. Путь в Москву был открыт.

Улыбка без кота (2)

Кирилл шел по улице Торонто, и не все ли равно, какая это была улица? Некоторые приезжие говорили, что канадская природа напоминает русскую. Кирилл вырос в русском Норильске, и ничего ему здесь стеклянные сумерки северных богов не напоминало. Он не был на родине уже пять лет, потому что отец с матерью развелся, и она укатила "на материк". Как будто Норильск — это остров! Кирилл уехал в Москву учиться и поступил в МГИМО, нелегко, не сразу, через год со взятками, так же, как когда-то вязко боролся за первое место в городском пробеге на 50 км. И все- таки победил. Читая для практики в английском Керуака, Кирилл усмехался в пушистые светлые усики, ему было легко пройти дистанцию 50 км на лыжах и построить с пацанами ледовую стену от метели, и горы его тоже не пугали. Одиночество он переносил легко и за границей выпадал из зоны коммуникации совсем. Больше всего его бесили соотечественники, они сначала лезли с объятиями, а потом тут же прятались за стенки своего зоосада. В таком темпе привязанностей и отвязанностей мы, мол, все тут за себя, но увидели тебя — и родину внезапно вспомнили… Кирилл среди этих существовать не хотел. Его английский был уже в меру канадским и он легко не признавался незнакомым русским в родстве. В консульстве Кирилл Трошев прослыл работником что надо. Его даже побаивались. Даже Федор Михайлович, консул, глава, наставник, в общем, местный воротила от политики страны за рубежом, как-то не слишком рьяно вменял ему в обязанности присутствовать на вечерних шоу для посольских и пришлых. "Жить-то надо!" — загадочно вещал он, скрепляя коллектив клейким клекотом и своими искусственными мыслеконструкциями: дык, а як же ж, ох ты, матка боска и прочим нелепым набором языковых упрощений из разных эпох и слоев. Как-то Кирилл сразу отговорился от Великого и Ужасного, и был один со своим Интернетом и звонками Елочки, сестренки, по пятницам на хитрый, незарегистрированный мобильник.

Кирилл гулял и думал. "Игорь, конечно, перебарщивает. Он скинул в кучу домыслы своих телок, казусы Второй мировой и детектив по-американски. Нужно разводить любовь и войну на разных островах". Гном Кириллу понравился. Он любил компетентность и живость ума. Гном был старше их всех и не подходил в их светскую тусовку. Но он был нужен. Держал тему. Рубил фишку — так сказал бы Федор.

Прошло двенадцать дней после этой чудовищной встречи. Первой в списке. Пристрелочной. Потом он съездил к Елочке в общагу, очаровал девиц, принес стиральную машину и пылесос. Оплатил ей все что можно на год вперед и уехал в Торонто. Отец и мать были к сестре несправедливы. Квартиру в Питере ей могли бы купить, ну студию, в конце концов. Эта уж точно не посрамит семью. Разве язык? Язык, да!!! Управлять государством Она не будет. Она будет технологом по булкам. Смех, да и только. "Хлеб всему голова", — заявила она матери; конечно, ту охватила паника за свой только что разрисованный в генеалогическое древо род. Елка была упряма как три Кирилла. И умна как один.

Отпуск кончился. Кирилл доучивался дистантно и работал в консульстве на всех должностях сразу, Потому что здесь никто не хотел работать вообще, а фасад грозил рассыпаться. Не то чтобы жалко было фасаду, но он в своем Норильске привык, что если долго не идет обещанная метель — жди беды и готовься на совесть.

Тимоти Лири умер 31 мая 1996 года от рака простаты в своем доме в Беверли Хиллз, в штате Калифорния. Незадолго до смерти он опубликовал книгу по искусству умирать. Открытые архивы ФБР показали, что условием возвращения Тимоти Лири в США и прекращение его преследований было его сотрудничество с Федеральным бюро расследований. Предполагалось, что его показания потребуются для борьбы с "новыми левыми", но на практике они оказались бесполезными. Еще там была дюжина книг и статей с названиями про будущее. Кирилл оставил их на изучение здесь, в Канаде. Трое других претендентов на исследование волновали его еще меньше.

Новым левым Кирилл считал себя. Про Тимоти Лири что-то слышал. Наркоман и психолог. Итак, его показания дня борьбы с ним, с Кириллом, оказались бесполезны. То- то он еще жив, а Лири — умер.

Однако Игорь не будет дергать друзей напрасно. А он вцепился в этих померших акторов прошлого мертвой хваткой. Словно они держали информационное поле земли, а теперь отпустили — и аут: жить осталось недолго… Все всегда начиналось с узкого круга. Их набралось трое — модераторов отдельной Реальности, и еще брательник со своей войной и девчонка, которая всех хотела, но не вовремя. Кирилл улыбнулся. Девчонка жужжала тогда весь вечер. Верный знак, что приклеится и будет все портить. Впрочем, "сопротивление полезно". Пусть побудет и девчонка… Как голос крови или той, что зовется интуицией и всегда подводит, но… вывез его, обмороженного, к жилищу старого шамана, так и теперь Кирилл слушался только этого слабого шуршания под сердцем, остальное делал без эмоций, легко, без перерывов, не оценивая результатов и удивляясь одобрению других.

Как тот бессмертный философ, нарисовавший на себе схему нового мышления, которая позволяла человеку взлететь над убеждениями ума прямо в трансцендентный колодец вертикального лифта к всевышнему, так и эти четверо американцев и, предположительно, еще один русский нарисовали своими смертями что-то важное, не успев облечь все это в стихи или формулы, но в последней конфигурации выдавшие послание следующему миру.

Заняться все равно было нечем, приходилось становиться археологом, чтобы потом кисточкой и пинцетом выиграть Четвертую мировую войну, хотя бы и за себя. Или жениться. Например, на Катрин. Красивая свадьба. Прохладная жизнь. Елка на свадьбе в костюме бэтмана. Церемонные родители. Прохладная кожа. Дозированная страсть навстречу и капризный ротик. Безукоризненный вкус и патологическое нежелание сварить что-то, кроме кофе. В Канаде было полным-полно француженок. Кирилл выучил все их сюжеты наизусть. Они хотели устроить свою жизнь и снисходили до романчиков, только чтобы снять немного денег и снова охладеть телом в шелковых тканях и железных правилах о том, что флирт без подарков — это все равно что июнь без цветов.

Хозяйка бара приветливо помахала ему рукой. Она была бельгийка и не знала правил. Только она и напоминала ему здесь Россию.

"Нас мало", — понимал Кирилл. В баре было сумеречно и кисловато, но спокойно, как в осенней стратосфере. Хозяйка, подперев полной рукой подбородок, смотрела на Молодого дипломата с тихой нежностью. Он улыбался ей. Улыбка не мешала думать. А херес тихо тек в желудок, путая ферменты. "Если совсем остаться без ритуалов — не выжить, факт", — думал Кирилл. Ритуалы, служба и прочие "ошибочные действия, принятые в обществе", коммуникация и пустая болтовня о разном занимали ровно столько времени в процентах, сколько мозгов не задействовал человек во время своей эволюции. А что приборы? 90! Эти "девяносто" куда-то девались у автора "Горного дневника", но, правда, автор сам быстро делся, как только основал безумную организацию АУМ, которую теперь они и взялись отслеживать. Новые левые. Кому-то на север, а нам-то налево. Почему не говорят олллефт? "Правый" и "правильный" звучит похоже и смысл имеет один: выполнение правил чьей-то традиционной правой власти, которая всегда права, и все там правши, как и положено. Кирилл был левшой, но где-то в далеком детстве, где все удается, стоит только скрепить сознание с желанием, он научился работать, писать и держать бокал правой не хуже, чем главной, и сильно потом преуспел в вождении машин всех типов рулей. К левым тяготели фашисты и коммунисты. Кирилл их не жаловал. Горский прислал аналитику плана Маршалла и кое-что о казусах "холодной войны". Там была одна мысль. Черчилля. О том, что "никто не знает… и каковы те пределы, если они вообще есть, в которых будет развертываться их экспансия". Коммунисты, в смысле Советский Союз, был уникальным государством, они подсадили Европу и Америку на миф о том, что никто не знает пределов, и держались 70 лет. Кирилл уважал. Но у отцов нельзя отнять больше молодости, чем они уже нам отдали. Вторичное использование "красных директоров" невозможно. "А нынешние как-то проскочили" — пел их трибун, бодро, но часто не про то и непонятно. Огромная сказка про СССР напоминала Кириллу оранжево-лимонный Сингапур бывших обломков империи. Его дед умер в один день с писателем Азимовым. Азимов красовался в списке Горского, вместе с наркоманом и дельфинщиком. Кличка у него была "Основатель". Деду и всем этим странникам во времена 50-х было по 40 лет. Расцвет и влияние. Дед до упора, почти до смерти нырял с аквалангом и вообще непонятно почему умер, он был самым неуемным адмиралом в отставке. Все прикрывали его погружения. Он мало бывал дома и больше общался с внуком, чем с высокооплачиваемым отцом Кирилла. "Все во мне от деда".

В общий зал ворвался шум голосов, Кирилл заткнул колыхнувшее было волнение, у него так бывало, еще в школе. Что случится? Что случится? Выберемся, вот что! — говорил его друг Тахир и начинал рубить лед, как будто заводил внутренний мотор, или спокойно открывал книжку на нужной странице. Тахир умер в больнице от рака. Елка не успела влюбиться в него. Бельгийка порывисто вышла в общий зал, тут же была внесена обратно нехилой толпой. Кирилл привстал. На лице женщины читался испуг. Кирилл сгруппировался и громко сказал: "Отпустите женщину и выйдите вон!" Голос у него был громкий, но он не остановил даже двух худых теток из компании бродяг. Позиция у него была неважная. Первый раунд он выиграл, легко вскочив на скамейку, когда крупный детина, грязно выругавшись, пытался задвинуть его столом. До окна было далековато. Со стола допрыгнуть туда и убежать, плевать, скандалы не нужны, вызвать полицию? Вот дурной детектив! Кирилл был в хорошем костюме, просто в лучшем, а один из этих уже лез на стол. Хозяйка уже, конечно, звала полицию, но из второго зала и вслух, кто там ее услышат, бар пустой, бежала бы к телефону, дурочка! Пришлось столкнуть ногой, грубо и отвратительно, того, кто лез, в живот ногой, вниз на пол. Ну, хотя бы оружия не видно. Провокация. Кирилл прыгнул прямо в толпу. Они не дремали. Двое расступились, он чуть не упал, девица скользнула ему в висок чем-то твердым, но мазнула, увернулся. В проеме толпились трое, а верзила окопался за спиной. Кирилл обернулся к верзиле и, чувствуя как ненависть поднимается в нем до горла, выхватил из кармана мобильник и зажатым кулаком стукнул по ближайшей голове, а потом в нокаут под дых уронил крупного. Кто-то пребольно заехал по спине так, что затрещало. Но драться не умели. Раскидав хулиганье в проеме, он вырвался в главный зал… По лестнице вниз, навстречу легко сбежал длинноногий констебль. Он мгновенно, так что Кирилл даже вздохнуть не успел, продел ему руки в наручники и вытащил из нагрудного кармана консульский пропуск. "О! Русский дипломат!" — с акцентом, но вполне уверенно произнес он. Часть тусовки куда-то рассосалась. Хозяйка жестикулировала. Попытки Кирилла потребовать телефон и адвоката возымели такое сильное действие, что он теперь полулежал в углу с разбитой скулой и молчал.

Глаз уверенно заплывал. Второй его гневный вопрос кончился, видимо, сломанным ребром, потому что дышалось теперь со свистом. Может, ребер сломалось сразу несколько. Ребра он дважды ломал в детстве. "Вот вам от погибшей Америки на сто миллионов чек" — Кирилл с усилием встал, пододвинул ногой табурет и сел, облокотившись о стену. Маньяк-полицай, куда-то звонивший, резко обернулся, но репрессий более не последовало. Дверь страж порядка запер изнутри. Выход через кухню, конечно, был, но бежать по улицам со сломанными ребрами и скрестись затем в консульство с наручниками, а Вадимыч не пустит без пропуска, хоть его режь… Хозяйка ретировалась. Уходившая последней девица плюнула Кириллу под ноги и злорадно ухмыльнулась.

…На факультете кто-то распустил обидный глагол — сгурвиться, что означало стать похожей на нее, Асю. Поездка в Ленинград точно что-то сглазила в ее жизни. С Игорем она переспала без всякого удовольствия, секс как секс. Когда она спросила его про их дурацкий вояж, он улыбнулся простодушно и ласково сказал: "Лучше не лезь, будут жертвы". Последний раз она видела Игоря вчера, он страстно прижимал к себе высокую черноволосую плачущую девицу лет двадцати и точно не из элиты. Ей даже не кивнул, точно был занят. Гурия подумала, что родственница. Вечером позвонил Гном. Он был из них единственным нормальным и то сказал что-то странное: Кирилл под следствием в Канаде. Плохо. Гурия приняла к сведению, она не слишком опасалась ментовских штучек, все они охотились за карманами их папаш и играли втемную: или им удастся снять денег, или им снимут башку. Рисковали. Честный риск Гурия уважала. Всем нужно жить. Она всегда улыбалась похитителям или ментам, прилежно вела себя и исправно уведомляла родственников. Однажды к ним в МГИМО на первый курс прорвались какие-то агитаторы от модного НЛП-центра и бойко флешмобили весь день.

— А вы когда приедете в центр эффективных лидеров, девушка? — спросил ее железный кнопчик в кепочке с надписью "ЭЛ — В", осклабившись в меру пронзительно.

— У меня это встроено с рождения! — процедила Гурия. — Поэтому Ни-ког-да. Могу вас обучить, к кому подходить бесполезно, все равно не пойдут. Но это — за отдельные деньги! Кыш отсюда!

"Нужно поговорить с отцом, — подумала Ася, — очень нужно". Когда тучи сгущались, приходилось переться в Черемушки, в городок для своих с выстроенной охраной, тишиной и медлительными женами в светло-пепельных тонах, в лоджиях с непересекающимся обзором, позволяющим, надо думать, чувствовать себя в одиночестве и безопасности.

На историю с Кириллом папан отреагировал коротко: "Вышлют с плохими рекомендациями для работы за границей! Дурак! Сам подставился. Штирлица, видите ли, насмотрелся! Он что, твой любовник?"

— Нет, — ответила Ася, — он друг, — неожиданно для себя прибавила она.

— Друзья, девочка, у такой крали, как ты, начинаются с семидесяти лет. Этот, кажется, не дотягивает! Иди к матери. У меня еще работа.

"Вот так и встретились", — подумала Ася. Мать щебетала. В светло-пепельный тон попали рыжинки и делали мать еще моложе. Они выпили мартини в лоджии, и Ася осталась ночевать. Она не садилась за руль и после грамма: "Зачем? Завтра будет лучше чем вчера!" Дом, который никогда не был ей родным, а каким-то случайным ранчо под Москвой, все-таки принес ей отдохновение. Суета куда-то отлетела и во сне воцарилась тихая пустошь из-под Астрахани, детство, первая любовь к казаху Кайрату, лошади вскачь и потом еще скорее, свобода как прыжок в синеву и многокилометровые островки бахчей со смешными завязями арбузов. Если бы всего этого не было, ей ни к чему было бы жить, оттуда она брала ту неукротимую страсть к управлению событиями и чувствовала повод в руке. Кайрат был старше ее на год и не дотронулся до нее, потому что не велел обычай. Она хотела. Ася говорила потом подружкам, что в ее жизни есть мужчина, которому есть за что сказать спасибо! и, может быть, даже люблю! Казахстан стал другим государством, степной мальчик не знал интернетовой премудрости и это меняло все, он не мог вписаться в элиты даже письменно, виртуально, и когда варварообразный лектор вещал им с трибуны про новый феодализм, Гурия думала, что это не так уж и плохо. У нее будет родовое имение на границе, трафик наркотиков в качестве обменной валюты и неуловимый друг на коне за холмом. Любовь, арбузный сок и хрустальное небо на двоих. Сказка про крах цивилизации снилась ей в лучших ее снах.

Утро принесло почту с новостями, а в Интернете красовалась помятая рожа Кирилла под броскими заголовками о поведении российской золотой молодежи за рубежом.

"Дурак! — подумала Ася, — подставился, теперь будут метелить по всем кочкам. Вот если бы он соблазнил какую местную принцессу, то — да, может помочь при трудоустройстве, а это — нет, драки в салунах нынче не в моде".

Игорь написал, что Кирилла подставили, и чтоб она была осторожна. "Идиот! — решила Гурия. — В ГБ не наигрался". Харизма "серых" кончилась двадцать лет назад, а новых не народилась. Ася сидела у них, маленькая, на коленях и выпивала с ними, взрослая, на банкетах. Они были светские люди, жестковатые до бизнеса и ревнивые до жен. Никаких шпионских страстей в этой среде не было. Общественное место по имени социализм было утоптано и застроено совсем по-другому, по-российски причудливо, но вполне удобно для нее, Аси.

Гном параноиком не был и историю с Кириллом не комментировал, он прислал ей ссылку на роман некоего Зиновьева про русских эмигрантов 70-х годов прошлого века, там Асе понравилось слово "гомосос", она решила его употреблять, звучало пошловато, но бойко.

Гурия сделала свою жуткую мини-гимнастику из пяти упражнений, потом еще повалялась на пушистом ковре. В мышцах вспыхнул азарт и она поняла — день сегодня будет что надо. Гурия редко гоняла, особенно в черте агломерации, где гоняли все. Утро летело ей навстречу с умеренной скоростью. Последнее, что она помнила, — это щит справа о радостях курения. Когда Ася очнулась, она сразу же заплакала, в палате никого не было, она плакала долго, как ей показалось, потому что не могла повернуть шею, спрятанную в жесткий воротник, уже натирающий, все было безнадежно, с ней ничего такого случиться не могло. Она пошевелила ногой, одна была строго привязана к чему-то тяжелому, а вторая — ура! — свободна. Потом она приподнялась на руках и хрипло всхлипнула: "Есть кто живой?" Вошел молодцеватый тип в белом халате:

— Здравствуйте, Анастасия Андреевна!

— Вы врач? — спросила Ася.

— Ваш доктор — Лубянская Ольга Никаноровна.

— А-а-а, — разочарованно протянула Ася, — а где мы?

— В больнице Марии Магдалины, травматологическом отделении, на седьмом этаже, у вас поврежден шейный отдел позвоночника и перелом бедра, а также сотрясение мозга средней тяжести, машина у вас хорошая, легко отделались, не приподнимайтесь без надобности, голова закружится, сейчас к вам зайдет медсестра, — все это он выпалил, как начинающий диктор на телевидении.

— Вы читали Айзека Азимова? — спросила Ася, опускаясь на подушку.

— Нет, мэм, — насмешливо ответил он.

— Его заразили СПИДом в больнице, — мстительно заявила она, — во время операции на сердце.

— Ого! — отозвался юноша. — Круто.

Он подал ей зазвонивший телефон, это была мама, она щебетала, она приедет, конечно, но вечером, она надеется, что все уже в порядке, это прекрасная больница и врачи, она в ужасе, но что-то уже не может отменить, ей позвонили, она была в шоке, все устроил папа, он гений, а что ее Асеньке, ее девочке, бедненькой привезти, она обязательно поговорит с врачом, она обнимает и надеется на лучшее.

"Лучше, чем Кириллу в кутузке, — подумала Ася, — и Азимову в гробу. Нужно поменьше есть, если я здесь надолго".

…Против Кирилла было заведено уголовное дело, несмотря на все дипломатические привилегии. Это было абсурдно и незаконно, но один раз включившись, дурная машина не собиралась останавливаться.

После трех суток ареста он попал в свою комнату в консульстве и ждал документов на выезд. Отец ничего не смог сделать, разве обещался встретить в аэропорту. Время подумать было. Кирилл прекрасно знал западное право и все свои права, теперь он узнал, чего эти знания стоят. Грош. Его адвокат, белобрысый канадец, вяловато перечислял ему детали дела и, похоже, не собирался его защищать.

Федор Михайлович проявил себя сволочью отменной. Именно благодаря ему Кирилла задержали на трое суток, притащили журналюг, и щелкнули его небритую рожу на третий день. Теперь в Интернете написали про него какую- то борзую ахинею и приклеили ярлык "золотой молодежи", которая позорит-де золотых отцов за границей и всю страну в целом. Очень по-советски. В импортном Интернете были более сдержаны, но лабуды понаписали больше.

В узкой комнатке, видимо, по-местному, камере, где он провел свой арест, по иронии судьбы валялась книжка Зиновьева с оторванной обложкой и началом, и Кирилл читал оборвыш в промежутках между вызовами, встречами с врачом и цветом полиции города Торонто. Его сфотографировали в момент чтения со вспышкой: отечное лицо, шрам на скуле, глаза смотрят вниз, то есть в книгу, но книги на фото не поместили и вышло — фото унылого юноши, который неудобно полулежит, опустив глаза вниз.

Как сюда попала эта полудиссидентская проза из прошлой жизни — непонятно. Он спросил у охранника, кто в этой комнате обычно сидит. Тот сказал, что это для русских, и книжек было больше, сейчас поубавилось, последний — год назад был, нелегал, ждал отсылки на родину, курил что-то из кисета, крутил самокрутки, молдаванин, а это в России или? — спросил веселый охранник. Ему было скушно.

— Да, — ответил Кирилл, выходя на солнышко. "Велика Россия. Если бы я писал роман, то уже глава сложилась бы… Так-то, господин Лири, не пора ли мне тестами заняться?" — грустно подумал Кирилл, он медленно, затаив зашнурованное медицинским корсетом дыхание, шел к машине с дипломатическим номером и отчаянно моргающим Венечкой за рулем. "Трусит он, что-ли?" Ходить было больно. Правда, за трое суток он попривык, и двигаться туго забинтованным стало полегче.

Гном, большой поклонник идей Лири, рассказывал ему, что тот однажды ловко досрочно освободился из тюрьмы, пройдя свой собственный тест. Кирилл тогда еще не знал, что девочка Ася заплатила за интерес к теме двумя часами реанимации, Игорь едва не сгорел в собственной квартире, Владлен, кажется, выстрелил в гражданина Японии, а Гном пропал сутки назад, уже узнавший обо всех этих злоключениях товарищей.

Кирилл вспомнил, как эмигрант Зиновьев взывал к западному обществу: "Где вы, грабители и убийцы! Ограбьте и зарежьте меня! А не то я сам от тоски кого-нибудь зарежу!" и как пришло это возмездие тютелька в тютельку при получении денег и билета в Париж. Мир ускорился. Что же такого пожелала тусовка разношерстных гениев угрюмому человечеству, что оно выплюнуло на них эдакую напасть? Карьера пошатнулась определенно, в консульстве он получил письмо от Игоря, лаконичное и невеселое. В нем не содержалось участливого "как ты?", и это почему-то давало надежду.

"Покой чьих трупов мы нарушили…? Неужто американе так ревностно охраняют свои секреты, что максвелловские демоны случайностей вползают и перекраивают жизнь любого заинтересовавшегося? А если так, то почему мы на них не работаем?"

Федор со злыми глазами, цедя сквозь зубы о позоре и доверии, вручил ему документы, и Венечка отвез его в аэропорт. Водитель все прятал глаза. Расспросить не смел, хотя они ехали одни, что было нарушением правил, но в русском консульстве вечно некомплект охраны и обслуги, а господа иностранцы, похоже, потеряли интерес к эпизоду. Бельгийке он напишет письмо — или просто так, или чтобы выяснить некоторые особенности предприятия. От жужжания моторов Кирилл в самолете провалился в сон, удобный впервые за трое суток. Ему снилось море, синее и тревожное, все в серых кораблях до горизонта.

В аэропорту отец мог бы грозно спросить: ну? И Кирилл бы не менее заносчиво ответил бы: баранки гну!

Отец вез его в офис. Спрашивал про чепуху и про здоровье. Ребра болели, Кирилл рвался заехать к Варваре Сергеевне, массажистке, которая сразу скажет про кости, связки и прочие нужные вещи. В "пробке" отец пересел к нему на заднее сиденье и, коротко улыбнувшись сказал: "С крещением! Наши мысли материальны, сынок! — ты не в Норильске, там их шаманы разгоняют и они поднимаются вверх, где теплее. Не хочешь надеть серьезные погоны? Что смотришь? Нашего ведомства, конечно. Там хотя бы получишь доступ ко всей этой своей роли японской личности в русской истории".

Кирилл с удовольствием разглядывал отца.

— Я интересуюсь американцами.

— Что смотришь? Кто-то из твоих друзей спит с болтливой девчонкой. Женщин нельзя пускать в такое дело, они становятся или Мониками, или Кандолизами. За их языками не видно настоящих слов. Она в больнице, в аварию вчера попала…

— Я знаю, — машинально ответил Кирилл. Отец набивался в союзники. В свои пятьдесят пять он был молодцеватее Кирилла и держал "улыбку без кота". Похоже, Кирилл его недооценил.

— Спасибо, папа, — запоздало ответил он, — боюсь, мой отдел по интересам нельзя укомплектовать нужными мне кадрами. А без этого мне и погоны ни к черту.

— Угу, — сказал отец, поерзал губами и, попросив водилу остановиться, пересел вперед. Кирилла передернуло, когда отец выпрямился на сиденьи, щелкнув двумя верхними позвонками как каблуками. "Это вредно!" — говорила тетка Варвара. Но впечатляло. Отец не служил строевую, но выправку имел дай Боже. Еще он танцевал лучше всех в своем поколении. О том, где учился и когда — не рассказывал.

— Умница, Киссинджер! — повторял Гном, блаженно растянувшись на койке. Единственное, что его не устраивало в больничке, так это кормежка. Вообще не давали мяса. Рыбу только вчера, а так бурда какая-то. Как в армии. Слово "больничка" он подцепил у медсестры, строгой тетеньки с пустыми глазами и огромным туловищем расширяющимся книзу. "Утка!" — мысленно окрестил ее Гном.

Санитар Петенька влюбился в него с первого взгляда. Гном это чувство сильно приветствовал, у Петеньки был всегда с собой ноутбук, не лучшего десятка, но вполне резонный. Флешку Петенька принес из гномовских "арестованных" вещей. Так что днем Гном спал, а в вечерах, когда все расходились, выходил в сестринскую и через сутки мог до утра редактировать свою "холодную войну". Редактору он сказал, что лег на обследование и будет выходить на связь с редкого больничного Интернета. Редактор сочувствовал, он недавно перенес инфаркт и просил Гнома беречь сердце. В общем, с работой все устроилось за четыре дня. Прибегала заполошная Лида, бывшая жена. Это было проблемой, но супруга, к счастью, не знала его теперешний круг дел и Редактора. Пришлось к ней выйти и сказать, что "то, о чем она мечтала — вот произошло, он безвозвратно и окончательно сошел с ума! Расскажи теперь всем, что если твой теперешний муж алкаш, то прошлый оказался вовсе психом, и твое общество будет в экстазе!" — заявил ей Гном на прощанье: у него была слабая надежда, что Лида будет молчать. Хотя, кому она скажет? Про Гурию Гном вспоминал с нежностью и объяснял невидимому оппоненту: "Удивительно четкая девица — все в ней на ура и выше". Оппонент внутри у Гнома был всегда. Шансы в этой игре с собой он придумывал себе сам, и сам понимал это. Этажи рефлексии громоздились по старой пожарной лестнице и выползали на чердак. Он всегда наблюдал за собой наблюдающим. Точнее, это делал Оппонент. Это не приносило радости, но было забавно. Петенька рассказал, что здесь, на пятом этаже здания, раньше был наркологический центр, но разбогател и выехал в пригородные хоромы, подальше от комиссий и поближе к природе. Девушка Гурия выйдет замуж за Игоря, несмотря на всю нежность Гнома. Она выберет партнера из своего круга. Так бывает всегда.

"Холодная война" шла своим чередом. Они с Редактором уже пару так лет сели на тему и держали силами одного Гнома и еще секретарши Анечки весь поток больших и малых форм. Они меняли стили и тем самым укрепляли бренд в своей редакции. Анечка, если он теперь зависал в книгах, вела его самый одиозный сайт в стране и среди трех сотен психов они стали аналитическим стандартом де-факто. Редактор был гением экспансии в информационное пространство, он ничего не понимал в войне, ни в холодной ни в горячей, но зато плавал в мире прессы как акула и мог выплатить Гному пятисотенный долларовый гонорар за коротенькую заметку, сильно им исправленную и впихнутую в журнал "Плейбой", мог не платить месяцами и орать, что тот пишет невразумительный и ненужный спам. Мог приглашать на коньяк и мило задумываться над гномовскими геополитическими пассажами. Редактор был старше на десять или неважно уже сколько лет. Иное поколение. Гном не знал, есть ли у него семья и кем он приходится многочисленным издателям, журналюгам, культурологам и экспертам всех мастей. Пахло разведкой в прошлом. И не очень удачной. С собой за границу Редактор Гнома не брал. "Арагорн хренов". Даже в "Чушку" Гному пока не удалось выехать, Лидия тянула за шмотками и в аквапарк, пока были женаты, но как-то боязно было ехать с этой психической.

О том, как он сюда попал, о прочих причинно-следствен- ных связях Гном не рассуждал намеренно. Это задача Оппонента. Псих он или нет? Ну, орал, дрался, сорвался, кричал за Россию и немного про заклепки на танках. В общем, рядовой стресс. А что вцепился в рожу этому флегматичному мерзавцу в метро, так мерзавец и был. Кто ж знал, что у этого придурка еще и папа — главный психиатр. Гном ничего не отрицал, сослался на помутнение рассудка. Здесь пока сливал таблетки и наладил работу. Психи ему не мешали. Не психи и были. Ответы на глупости всегда приходят сами собой. У него даже было ощущение, что здесь, за толстыми стенами и охранником в будочке, он в большей безопасности, чем на воле, век бы ее не видать, если бы не такие девушки, как звезды. Мобильник Гурии был отключен.

Приближалась ночь, благословенное время. Санитар Петенька уже устраивался на койке соснуть после длинного медицинского дня. Ноутбук помаргивал зеленым и звал в эпоху неистовых бурь 1946-го года — начало холодной войны.

Черчилль нравился Гному как персонаж, как политик и как мыслитель. А как писатель — нет. Гном считал, что пишет лучше. Жаль, что гонорары утекали раньше, чем он собирался поехать на Туретчину и валяться семь дней под грифом "все включено". Но все как-то. не удавалось подползать к бару по воде, протягивая номерочек на ноге, тут же получать все, что нужно для отдыха. Солнца он не любил. Наверное, поэтому Турция не образовалась, он вообще не любил туризм. Переезжая раз в году с квартиры на квартиру, он прекрасно проживал ощущения тяжести рюкзака на спине и подъема с ним на верхние этажи. Этаж всегда оказывался седьмым без лифта по черной лестнице, зато в центре. Хату он выбирал придирчиво.

Черчилль ненавидел коммунистов. Его личной ненависти хватило, чтоб завести холодную войну. Рузвельт остался "хорошим". Недавно показывали фильм о том, что Черчилль мечтал поразить ядерными бомбами все крупные города России, а Рузвельт, вот умница, его остановил. Поколения детишек теперь назовут Черчилля выродком рода человеческого, с ним падет в их представлениях Англия, а америкосы останутся такими хорошими-хорошими с резиновыми улыбками до ушей. В Англии на его, Гномов, взгляд что-то было достойное, там было искусство и искренность, там была аристократия духа, которая теперь осталась разве в узкоглазом государстве Восходящего Солнца, даром, что тоже остров.

Гному всегда мерещилась битва за Англию, поэтому его можно было считать законченным психом. Про высадку он знал все. По иронии судьбы нужно было писать про "холодную войну", про то, что случилось после, а не до. Никак было не объяснить этой высокоанглоязычной молодежи, которая вечно торчала в Америке на стажировках и сытых работах в университетах, что война никуда не делась и что по-прежнему русские и нерусские дерутся и отступают, а "кто-то подумал — совсем не осталось врагов". Несколько раз им с Редактором приписывали паранойю, мол, "разжигают национальную рознь" и "нечего тут!". Гном ничего не хотел разжигать, просто все его прогнозы об исходе торговых и политических сражений сбывались. Конечно, он играл за Россию, как за любимую фиолетовую фишку в детстве. Но когда Русый из 14-го дома хотел ее присвоить себе, маленький Гном встал и понял, что он в свои семь сейчас убьет этого девятилетнего здорового Русого, который и ходил к ним только затем, чтоб мать покормила супом, а вовсе не играть в фишки. Фишка отступала. Все меньше оставалось решений, а когда сужается выбор — нужно выходить в позицию Бога, иначе ни к черту не разглядишь продвижений войск. Бога Гном не любил. Он в него верил, но ни разу не чувствовал от этого никакой радости. В церкви и на похоронах он крестился машинально. Лидия бегала в церковь и даже картинно падала на колени перед иконой. Ей очень шло черное. Когда Гном любил ее, ему казалось, что Бог, наверное, заигрывает с ней, когда он, Гном, спит. Последнее время Лидии не везло. Спрос на фурий упал. Раньше Лидия ненавидела компьютер, холодную войну и Англию. Про фишку он ей не говорил. Странно, что она ни разу не заметила, как он носит ее с собой. Потом, когда появилась флешка, два объекта подружились, и ритуал защиты от демонов был завершен. Если становилось смутно, Гном проверял, на месте ли артефакты. Когда Лидия ушла к своему суффию, Гном за четыре месяца написал "Десант". Редактор рукопись не взял и косился еще некоторое время. Пару лет Гном побился в другие издательские тусовки. У него взяли все, что он написал раньше, он купил себе старенький фольксваген и раздал долги. "Десант" жил на флешке и более нигде. Альтернативная высадка немцев в Англии в тоскливом ноябре 1941 года никому была не нужна. Улыбка без кота. Про тоскливый ноябрь Желязны написал смешной роман от имени кошки — нежный — как смерть. Гном выложил "Десант" на сайт, равнодушно принял критику и уточнения от своих, терпеливо снес восторги молодежи и забил на это. По- чему-то здесь, в психушке, опять полезла Англия. Костистой лапкой старого Лорда — забыл, мол, что ли, за тобой должок!

Камень влетел в окно, стекла с треском посыпались, удар в шкаф, и вроде все. кончилось. Петенька вскочил, Гном сложил ноут и убрал его в ящик: "Одевайся, пошли посмотрим, что там!" — Гном был решителен. Петенька ничего такого не хотел, особенно в свое дежурство, и идти куда-то боялся. "Мало ли кто? Охранник давно ушел". Это не распространялось, но служащие знали, что охрана работает до 22.00, а потом сливается, так было заведено еще в наркушке, говорят, начмед "сам" так велел. Начмедом была тетка, изворотливая, как угорь, и наглая, как танк. В единственное незарешетчатое окно, вот это разбитое, тогда шел прием товара. "Людям тоже жить надо", — говорила начмед. Она умерла в прошлом году, не выдержав нового помещения и необходимости новой логистики трафика. Говорят, наркоманы любили ее, как мать родную. Хоронить пришли такие красавцы, что на кладбище вызвали милицию. Все это рассказывал Петенька, который крутился в санитарах с четырнадцати лет, потому что жизнь его не избаловала родителями, доходами и прочими полезными обстоятельствами. Наркотики его обошли. Что было странно. Гном это уважал.

Они спустились вниз. Там действительно стояла кучка народцу и, похоже, никуда уходить не собиралась.

— Здравствуй, братишка! — протянул Гному руку высокий, отделившись от кучки парней.

— Родители не доложили о братьях, но будьте здоровы все равно… Зачем пожаловали? — спросил Гном, чуть растягивая слова, невольно подражая этому хлыщу неведомо зачем.

"Струсил, что ли?" — проснулся внутри Оппонент. "Не-е-т, это не меня, а Петьку трясет. Столько всего попережил за жизнь безродную и надо же — трус".

— Иди, Петька! Это ко мне, — кивнул он санитару, и тот рысью скрылся в дверях, затарабанил башмаками по лестнице вверх.

Оборот был плох, как и все в жизни Гнома. Он не знал никого из этих. И нигде, кроме как в сети, да и никого, кроме сгинувших полководцев прежних войн, он не трогал. Факт. Вот только дяденьку в метро побил однажды за отсутствие патриотического чувства.

— Стекло поменять придется, — угрюмо сказал он просто так, потому что накатило безразличие от творящейся вокруг чужой жизни, в которой он ни при чем и нигде, так — специалист по "Люфтваффе" и еще по многому такому, чего не проходят в школе и что не продается на рынках по- литтехнологий.

— Стекло мы вставим, братишка, — отозвался высокий, — а с тобой будем искать место поговорить, где светлее.

Теперь Гном понял, что тусовочка при высоком имела четкий национальный признак: все низкорослые, чернявые и узкоглазые

"Корейцы, что ли? — тупо решил Гном про себя. — Ну не японцы же, в самом деле, на пятой линии Васильевского Острова среди ночи бьют стекла в городской психушке, чтоб его, Гнома, взять живым? Чудеса со знаком минус. "Ночи без мягких знаков"". В душе поднималось что-то знакомое: может быть, не надо было сливать все таблетки?

Высокий жестом пригласил Гнома пройти к фонарю на той стороне улицы, Гном поплелся, узкоглазые потянулись за ними шагах в пяти.

— Ребята! А вы меня ни с кем не путаете? — Гном даже поуспокоился мыслями и стал собой — язвительным.

— Нита, Аликсяндл Ились, ви наса осень интилисюете.

— А, — сказал Гном, — ну понятно, и на кого же вы работаете? — Ему стало весело.

— На импилатола, Аликсандл Ильись…

Малорослый с длинным что-то проговорили на восточном наречии, и у фонаря длинный протянул Гному фотографию человека, которого Гном знал уже несколько лет, только здесь Редактор был моложе, стройнее, одет в безукоризненный костюм и в очках. Он стоял, небрежно облокотившись на балюстраду, и смотрел прямо в кадр, то есть на Гнома, — эдакий Штирлиц, снятый в момент раздумий о судьбах страны.

— Не знаю такого, — ответил Гном. — А вы знаете?

— А-а-а, а окга ви поселедний раси видилиси?

— Третьего дня, — машинально ответил Гном.

— Мы ищим, ищим, осеня васно, осеняя извинити…, маленький японец почти плакал, — ему улажаись опаснось. — Тут Гном вдруг понял, что его-то опасность миновала, а также и то, что с Редактором плохо, очень плохо и, может быть, он даже погиб, и что это ужасно некстати в череде последних событий… И жалко ужасно, и ничего нельзя сделать, и даже непонятно эти-то кто: защитники или убийцы?…

— Коида ви подете домоя, Аликсия, ми будеми ради васа пригласить. — Японец совал ему визитку с тиснением.

— Я говорю по-английски. Причем сносно, — сказал Гном длинному, — скажи им, чтоб не парились.

— Я читаль васа книга, очень холосо, очень умна, осень… не зная кака сказаль…, — заявил вдруг японец, который до этого не проронил ни слова. Гном рассмотрел их всех. Они были похожи. Но уж очень нейтрально одеты. Одна из них была высоколобая японка с глазами, как у анимашки и губами в нитку, словно рот ей склеили изнутри. Недалеко стояла черная машина, ее бампер только поблескивал в темноте. У Гнома на миг возникло ощущение, что все эти одинаковые — это одна воронья стая, связанная невидимыми нитями, и если поднимаются на крыло, то вместе, синхронно. И что ему лечиться нужно от глюков. И еще нужно срочно делать такие же Стаи, потому что внутренние Оппоненты не спасут. Нужен клин. Иначе — труба дело. Гном понял, что больше всего ему не нравится этот русский, длинный. Он был неуместен. К тому же хохол, Гном уловил акцент… "или поляк какой-то". А Стая нравилась. Тревожила, но была красива. Японка, не проронившая ни слова, была их головой, маленькой такой, изящной головкой.

Оппонент сгинул. Ветер играл бумажками, загонял их под капот. Было такое впечатление, что машина сейчас медленно оторвется от земли и полетит, забыв эту беспричинную посадку на Пятой линии.

Гном поднялся наверх, протянул Петеньке стобаксовую бумажку и сказал: окно вставишь, на остатки выпьешь за мое здоровье, ухожу я. Бумажку дал длинный, официально извинившись за визит, забыл, мол, про фамильярности, и заведение такое странное. Сказал еще с нажимом, что официальные лица не успели сделать что-то официально, а он, Гном, очень уж мало доступное лицо, а тут еще и в больнице… Петенька загрустил. Гном сунул флешку в ноут и слил последний день — несколько фраз про Англию, взял у Петеньки ключ от "арестантской" и пошел одеваться. На улицах погасили фонари, потому как гражданам спать пора, и электричество экономить нужно.

Дома лежало письмо от Редактора. "Наверное, в форточку влетело", — злобно подумал Гном. Повестка в суд была заложена в книгу "Мировой кризис". Редактор обещал найти адвоката. Это было давно, на той неделе. Компьютер они забрали. Гном пожалел, что отдал Петеньке стошку. "Дурак, как есть и всегда им был", — подумал он про себя-любимо- го. После обыска квартира производила мерзкое впечатление, его словно избили связанного. Он переехал на следующей неделе, вопреки обыкновению, в спальный район, на улицу с ублюдочным названием Проспект Наставников. И с тех пор там жил.

Никто из хороших узкоглазых к нему не пришел. Спустя некоторое время Гном осознал, что внутренний страховой агент — Оппонент навсегда покинул его сознание, а Англия в его голове нехотя, но уступала место другой Островной Империи.

Плохие узкоглазые сделали свое дело три года спустя. Они убили Редактора. А Гном, получается, что не придал значения предупреждению и просто рассказал старому разведчику о встрече ночью. Тот задумался и пробормотал что-то про интересы Тайваня. "Все бы вам шутки шутить, господин Редактор".

После больницы Гном впал в депрессию. Гному надоело. Все. Даже американские дядюшки с громкими кличками: Основатель, Фантаст и Лирик.

Горский был занят и женат. На свадьбе Гном не был. Редактор уехал за границу по своим тайным делам. Не внял

Редактор и его японским событиям. Разве выглядел более усталым, чем обычно. И вместо стандартной поддержки и аванса Гном не получил ничего… Он по привычке, с верной Анечкой, поддерживал Интернет-вливания по Третьей Мировой, стал упоминать и Четвертую, угрюмо называя ее первый такт "русско-японской". Не был поддержан адептами своих книг про западные операции и совершенно сник. Пиво не утешало. Однажды позвонила Гурия, и он оживился, стал болтать, сходил в гости и заметил, что жизнь налаживается. Он рассказал ей про японскую Стаю. "Сделаем!" — пообещала дерзкая девчонка. Ох уж, эти беременные женщины! Всегда им кажется, что родят они непременно Бога или Героя.

… Гурия перебирала новости про Японию, делала теперь это всегда — из-за Гнома хотя бы и вместо Игоря, который был увлечен Сибирью и слышать не желал про Лири, его проект Нового мира, Аматерасу, суши и Сахалинский мост. Он уставал и хотел невозможного. Гурия была беременна и хотела ребенка. Она читала про Японию, потому что это было важно: вот вырастет какой-то маленький япончик и будет угрожать ее сыну. Она верила в роль личности в истории. Еще она спасла заметку и послала ее Гному, что ж он молчал, дурашка, что любит ее и скучает, могли бы что- то придумать, хотя что можно придумать? Мать с отцом не узнавали дочь, она перестала выпендриваться и высмеивать всех и вся. Она заканчивала свой вуз экстерном, чтоб успеть до родов, интересовалась проектом "государственные дети" и принимала этого странного писателя Воронина. На вопросы отвечала односложно: готовлюсь к войне. Отец усмехался. Но одобрял. Мать была в шоке. Девочка вышла из-под влияния ее рода "настоящих женщин" и ушла в какое-то зазеркалье. Частью дочь ликвидировала подруг, осталась эта "чудаковатая Белка, по-моему, лесбиянка" — печалилась мать. Свадьба была тихая. Молодые уехали во Флоренцию на пять дней, а когда вернулись, Гурия была беременна.

Фотография на стене (2)

Первый недавно съездил в Нижний, их тайную вотчину, кадровый резерв, альма-матер, и понял, что что-то исчезло из душ и голов: тела и мысли остались, а души затронула бетризация, и ни одного Второго такая структура уже не родит, не создаст и не вырастит. И тогда не с кем будет им победить Ямамото, который умер, и теперь попивает кофе на небесах, обучая Второго игре в ГО или в ГЕО. Хуже, если в ГЕО… Молодые сотрудники всячески привешивают звукоряды к этим трем левиафанам мира. Например, гео-ээээээээ, ну вот и все, друг мой, Россия, ээээээээ, это почти беееееее, словно барашек в стойле держав. Или геоппппп…ппп. Что вы сказали, господин Иванов? Пппппп… Пппп-опробуем. И на его могиле написали — он попробовал. Ну, а с геокультурой вышло совсем смешно. Гео-ку? Ку! Ку-ку, мы тута!! О-о-о, а вы где, мы вас найти не можем? Нашли? Что, легче стало? В конце балагана предполагалось изобразить настоящее "Ку" — это уже с поклоном, причем с японским поклоном, хотя бы и из российского фильма "Кин-дза-дза".

Когда Второму было плохо, он смотрел "Кин-дза-дзу" со всеми гостями или один. Ему дарили новую кассету, потому что прежняя стиралась. Теперь Первому не хватало "гравицапы", которую Второй черпал из фильма. А кассеты неуклонно вытеснялись дивидюшками.

Неделю назад, между совещаниями, пробежав японский документ о целях в XXI веке по диагонали, Первый сначала пожал плечами про очередной социализм очередной обожравшейся системы. "Индивидуальный" подход к населению не был ему близок. Он был твердо уверен, что идея — заморочить всех людей сразу — приводит к лучшим результатам. Разве все бродящие по улицам оптом просят индивидуального подхода? Нет, они просили при социализме колбасы с пивом. А сейчас бесплатного Интернета с тем же пивом. И во все времена хотелось бы не работать… Это была вечная и непроходимая мечта.

Но Первого смутили американе, они как-то возбудились в своих службах, пооткрывали башенки "умных танков", стали ими вертеть, брызгать слюною вокруг, в общем, стали дергаться, как собаки Павлова. Стало быть, японцы что-то такое разглядели через брешь этого окаянного барьера и теперь знают Волю Божью. Отчеты РЭНД-Корпорейшн давно уже стали рефлексивным зеркалом его отдела. Их сначала читала Машенька, на плечиках которой погоны не умещались, и она ходила в штатском, точнее — в детском. В ее маленькой головке рождались самые невероятные шутки про Пентагон, Рэндов и про "Японскую мать", она же Аматерасу — Первая. Маринка ревновала его к секретарше, потому что по скорости мозгов эта маленькая муха превосходила трех Маринок, и весь его аналитический отдел из трех подчиненных ему лиц и Кадета-посыльного. "Нашла в детстве клад с гравицапой", — думал Первый про Машку. До них она работала в таможне, говорила, что работать можно, но скучно, и что рост ее не внушал контрагентам уважения. Однажды он слышал, как Маша кричала, и понял, что уважения она добивалась децибелами. В ее маленьком теле жил звонкий пронизывающий вопль с таким количеством металла, что лучше было без дела не спорить. У нее было майорское звание, муж, сын и таблицы характеристик всех вооружений мира в глазах.

Документ самураев про Будущее был написан радостно и публицистично. От него веяло спокойной уверенностью составителей о том, что после короткой и конструктивной дискуссии все согласятся с их единственно верным мнением. Японцы ставили мир перед фактом: "Мы будем делать нечто, а когда вы нам понадобитесь, мы позовем вас и наймем в наш проект на наших условиях".

"Этой модели — "догнать и перегнать" — следовали не только в послевоенный период, но все время с эпохи Мейдзи. Сейчас Япония должна найти более качественную модель. Но мир больше не предлагает готовых моделей. Время, когда ответы могли быть взяты извне, прошло. Большинство обществ оказывается перед тем же самым вызовом. Глобализация, которая, как ожидают, охватит мир в двадцать первом столетии, принесет большие выгоды, но, вместе с тем, и большие проблемы, бросая этот вызов каждой стране… Без сомнения, страны отреагируют разнообразными способами. То же самое может быть сказано относительно старения общества. Япония столкнется с этим вызовом раньше любой другой страны мира. Весь мир наблюдает, как Япония собирается справиться с этим", — читал Первый. Мир действительно не предлагал готовых моделей перелезания через барьер, а вот япошки, кажется, хотят взять геотрансцедентную ренту за то, что станут мировыми сталкерами-проводниками за линию смерти. Неплохая мировая миссия, но сильно напоминает "добро над головой", с помощью которого другие культуры можно л в землю вогнать… Увести всех взрослых за барьер, а детки всех культур пусть дерутся за право жрать радиационные отходы на взорванной земле. Первый, не мог представить, что его сын окажется по эту сторону, а он, Первый, уйдет по ту. И зачем тогда жить? К ароморфозу социума Первый был не готов, значит, осталось быть на страже и погибнуть на последнем берегу по-самурайски, чтоб не стыдно. Первый всегда чувствовал, что застрял между поколениями, как Винни-Пух в- норе у Кролика. Отпуска не ожидалось. Он запланировал сделать восемь докладов "наверху", а для этого собрать восемь планерок "внизу", и уже отдал Маше распоряжение превратить слова в картинки, таблицы и тезисы, чтобы слушатели поймали один из трех якорей: "опасно", "выгодно" или "уникально". Больше аудиторию не на чем было ловить. Отцы летали в космос на якоре "интересно", и этот якорь был прибит гвоздями к высокому небу. Из серого и обездоленного деньгами Питера ни гвоздей, ни якоря в 2003-м году было не видно.

"Есть еще одна проблема, о которой нам необходимо задуматься", — гласил документ. "Слушаю, Мазуров. Так точно, буду".

"Везет узкоглазым!" — подумал Первый. "А у нас еще двадцать шесть проблем и все срочные и думать некогда — нужно стрелять…" За границей дня сегодняшнего Маша прилежно выдергивала цитаты и снабжала их образами и диаграммами. — "В мире двадцать первого века индивидуальность будет обладать несравненно большей силой, чем когда- либо. Интернет дает обычным людям легкий доступ к ресурсам всего мира. Кроме того, некоммерческие организации и деятельность добровольцев расширили масштаб деятельности людей. Разнообразные сети увеличивают индивидуальные способности. Все более распространенным явлением становится "увеличение полномочий" личности. Максимальное развитие этой способности очень важно. В то же время эти способности могут быть использованы для оживления правительства и общества. Важно, чтобы синергия сетей не только расширяла частную сферу, но и укрепляла общественную. Проблема в том, что в современной Японии реализации талантов мешает большое количество разнообразных предписаний, преград и социальных соглашений. Много скрытого потенциала остается неиспользованным. Мы должны исследовать эту обширную область. Короче говоря, предел достижений Японии теперь находится внутри самой Японии".

"Вот это-то и опасно", — подумал Первый. Нужно было бежать, прыгнуть в машину и сказать Кадету — по совместительству водителю и на все руки сподвижнику — привычный адрес. Первый считал, что как только человек говорит, будто решает внутренние проблемы, мол, отстаньте от него, то сразу дня всех окружающих вокруг образуется геморрой в квадрате. Живем — на одной планете. Все мы — социальные существа.

Кадет с удовольствием нажал на газ. Первому была близка модель возникновения социума со всеми атрибутами зараз как системы в целом, с Кадетами и умными танками в зародыше, он считал, что иначе Господь бы не справился с жесткой математикой последовательности непрямых действий. Увеличение полномочий личности раньше всегда приводило к диктатурам разного толка, вот и теперь вполне может установиться диктатура вооруженных подростков, сошедших с экрана "Королевских битв" за индивидуальные права убивать взрослых. А уж правительство оживится, и общество всколыхнется, просто любо-дорого взглянуть, но лучше бы смотреть на это из-за границы. Пока Первый опасливо посещал все открывающиеся и возникающие на месте китайских японские "точки" и с радостью отслеживал те, которыми руководили русские бандиты. Первый был своеобразным националистом, он мог представить гибель от руки местного грабителя, но его передергивало от мысли стать жертвой юного самурая. В документе про самураев не было, но что-то веяло от него плохим. Серой, в общем, пахло.

Улыбка без кота (3)

Ты сначала читай, а потом зайди к нам, — получил Кирилл письмо от Гурии, он только к ночи открыл файл с каким-то текстом и удивился, давненько, уже месяца два, от ребят не было ни слуху, ни духу. Забылись в личной жизни. Бывает.

"Роджер, вообще-то, хотел сначала осмотреться, но, по. существу говоря, никакой он уже был не Роджер. Путешествие сквозь смерть прошло волнительно в первые секунды и слишком уж традиционно дальше. Он успел оттранслировать этому своему двойнику, шалому Лири, чокнутому профессору, чтоб постарался там, на Земле, за остатний ему год облечь это все в слова. Экскурсия по новому способу существования затянулась на земные месяца три и, когда он насытился спонтанностью своих передвижений и сочетаний энергиями с другими сущностями, он вдруг обнаружил себя болтающимся все это время только на одном из уровней, а многослойка была, как это, по-земному сказать, несчетна. Первые сорок дней после смерти Роджер посетил всех нужных людей и привел в порядок их сны. Потом мироздание перетянуло в полеты и более на землю не хотелось. Если бы Роджер мог умиляться, он бы умилился от обычая хранить верность памяти о себе сорок дней и ни днем больше. В Раю Роджер болтался недолго, это был лепрозорий для поддержки мифа о Вечном блаженстве, и работать там приходилось нехило, короче — после трудов нелеталось совсем и не тянуло в беспределье. Азимова он там не нашел. Монстры, подобные Лукасовским космическим персонажам, через Вселенную не шастали, но на потоках он ездить не научился и хоронился на Големах, которые росли отовсюду, как сталагмиты, и медленно дрейфовали, нося на своем мертвом рыхлом теле путешественников, обычно новеньких, то есть, конечно, стареньких, но еще помнивших свою земную жизнь и потому не рискующих стартовать через дыры. Дыры стирали память и производили обновление. На Земле Роджер был бы сторонником эдакого прикола, а тут почему-то боязно было, и он уныло квасил энергетический квасок из сочащейся ранки старого Голема, который веков пять назад был Эгрегором и мог воспроизводить, а не функционировать, и сущности летели к нему, как к Богу. Да и люди, к слову сказать, летели, ежели он где оказывался поближе к земле, они стремились подать прошение о жизни и отдавали ее по капле, как он, Роджер, сейчас. А может, она? Роджер засмеялся и оторвался от туши. Это был первичный структуризатор. По земному — государство или оргструктура, она же система с линейной логикой.

Положительно, Роджер не мог вести себя нормально в этом небе, где плавают дрова, свистят ветры, воют дыры, а людей нет как нет. Может, обновление? Кто это ему послал CMC прямо в Ядро? Кто-то из своих… Хорошо бы? Чем он, интересно, понимает и думает? Зеркал в космосе не было.

Непонятно. Искать тут своих — целое дело. Вообще, было бы логично как-то встречать пришедших, ну, экскурсоводом побыть… Ну, вместе посидеть на облаке, ножки, эдак, свесить. Ни-че-го. Прямо, как нелюди. В Аду тоже все было призрачно и тихо: сваренный в информационном котле миф исправно подогревался и плотным облаком спускался на Землю безликими сущностями с черными ядрами. Ну хорошо, а на Юпитере что? Этим Юпитерианцам Рай и Ад не нужен. Было мною вопросов. Ответы протягивали щупальца и звали перестать мыследействовать. Российский философ В. Налимов грозил цивилизации встроенными "распаковщиками смыслов". Здесь это было как-то не принято. Можно, конечно, болтаться в пределах Рая, пока не разберешься, что к чему, но, видимо, канон был другой, и в Рай не тянуло. Воспоминания с каждым днем гасли. Противоречие шредингерского кота здесь имело троичную конфигурацию Жив — Мертв — Свободен. Сейчас он был мертв, а как попасть в "свободен", не знал. Поэтому, наверное, многие души так помыкаются и — обратно на землю, чтоб не думалось… Свободы хотелось. Ее мифа никакой Рай или Ад не транслировали, поэтому люди так четко понимают про Вельзевула и про Бога, а вот про свободу — никак. Нужно этим заняться! Вектор, прошивший ядро и заставивший перестроиться эфирную оболочку, словно бы взорвал его изнутри направлением, и через миллисекунды он уже летел, повинуясь неведомой силе, со скоростью, превышающей системность ядра и оболочки, и Лукас бы умер от восторга этих трансформаций, но теперь Роджер понял, что он окончательно мертв, потому что в таких скоростях не живут, и перекур кончился… и все пропало, если что-то, конечно, было.

Такая векторная алгебра мотала его до 2003-го и выбросила в точку близости к Земле сущность, претендующую на структурных сателлитов, изрядно пощипанную, но не побежденную. Доннерджек отдыхал на электронных страницах и компоновал влияние по образу и подобию своего небесного отца. Круг замкнулся. Скотина Азимов так ни разу и не появился. Никакой ответственности за свои Сюжеты! В информационном пространстве люди только учились "вышивать крестиком": они вышивали сети и ловили ими себе подобных. Чисто — роботы в Раю.

Однажды Желязны зазевался и опустился к Националям. Что-то внутри ему подсказывало, что так низко падать нельзя, можно "век свободы не увидать". Национали напоминали клуб картежников, которые спелись на захудалой станции, где "анизотропное шоссе" вдруг оборвалось, и им осталось играть и тихо ненавидеть друг друга за глупость. Структуры напоминали одна другую эпициклами внутри и полуоторванными щупальцами энергетических канальцев по ободу рыхлого поля. "Не умеешь летать, придурок, не суйся к низшим", — сказал кто-то близко, да так громко, что на момент "веселый Роджер" выдал в пространство сноп искр, чего до сего момента не умел. Электричества было вокруг хоть отбавляй. Грузная энергетическая бабища с лычкой — русская национальная идея — без талии и направления движения, эдакая кукла-неваляшка, шепталась с японской компактной дыркой, вогнутой вовнутрь, словно спрятавшей поверхности от присосок незадачливых свободных частиц, которые, как известно, агитируют за всеобщую структуризацию Космоса, а поймаешь их — чешется ужасно. В своем диверсифицированном сознании Роджер повесил на это место знак "Свалка" и рванулся вглубь, изничтожая по дороге в Никуда память о Земле — планете обезьян и их "придуманных Богах"…

…Ямамото был старожилом этого слоя, стратосферной крысой. Космос интересовал его слабо. Мимо периодически пролетали вновь прибывшие, они рвались к свободным энергиям, там их разносило в клочья, и на миг они обретали безумие, которого были лишены на земле. Стратосферный слой был хорош тем, что здесь складывались музыки, и можно было найти любые отпечатки любых творений, стоило только настроиться на волну той или иной структуры. Структуры болтались выше, они, как люди, хотели летать в пустоте, будто бы там безопасно. Опасно везде, где ты боишься быть. Ямамото уже давно залег в музыкальный пласт и стал им. Словно книга, в которой живет автор. На эти ухищрения ему потребовалось пять земных лет, теперь он лежал в базе и мог даже считаться эгрегором, записавшим свою мелодию и слившимся с ней. Это давало возможность наблюдать свысока голубой шарик и его благословенную точку силы и боли — страну Восходящего Солнца. Каким-то чутьем Ямамото понимал, что так не поступают, и нужно влиться в композит с более энергосберегающими созданиями, живущими "высоко над всем пережитым", но кто его тут в Космосе будет ловить и привлекать к ответу? Ясно, только свои. А своих он пока не встретил… Роль небольшого Бога Ямамото очень нравилась: он, словно ребенок, играл в ГО с игрушечным миром, и когда получалось, он на мгновение вплескивался из музыки и становился солнечным ветром, структурой наивысшей радости, и пер к солнцу, как слепой слон. Он так однажды доигрался, что забыл свое имя, и ему пришлось выдернуть с земли статистический ряд японских созвучий и выбрать популярное в текущем мире. А мир тек так медленно, что его ямамотство осталось переходящей фамилией из века в век. Как Смиты в Англии и Ивановы в России. На Земле в это время вдруг быстро вспыхнул и погас интерес к фигуре полководца Второй Мировой, который не принес Японии славы, а учил ее смерти и, казалось бы, не заслужил изъятия из памяти веков. По иронии судьбы игла небесного поиска чуть сместилась, и весь мир вдруг заговорил про Мисиму, резвого японского Калиостро. И критики мира оказались трактовщиками его виршей, словно он вновь открытый Ницше или Бертран Рассел, оставшийся в неведении. Ямамото не отследил этих частностей.

В девяностые явился этот американский придурок и застрял в Стратосфере на десять лет. Он был неловок и отвратителен, он путал мелодии и внедрялся в чужие архивы, он посылал в свою Америку такие сигналы, что однажды это едва не кончилось для Японии Цунами. Пострадали Цейлон и Малайзия с Тайванем. Ямамото спохватился поздновато и едва не обнаружил себя. В Новом Орлеане американцы вели себя как стадо глупцов, были жертвы и сгнившие газоны после урагана с русским именем Катрина, что значит Катька. У русских была такая царица. Если что творишь, вали на русских. Верное дело. В космосе не было принято открыто бороться, пищевые цепи вежливо маскировались под композитные структуры. Этот Айсик был единственный мертвый, которого Ямамото мечтал отправить на землю. Пусть бы пожил еще… Или повыше в Космос, Великий и Ужасный, чтоб там его душу сплющило и превратило в пазл чьего-то холдинга. Однажды американец списал в наглую полет его Ямамото солнечного ветерка и под своим именем послал на землю сигнал в Америку. Ну и кретин — как будто они, американе, поймут! Эта разлапистая территория с многочисленными но короткими вспышками активности, на которую этот олух еще при жизни спускал разные примочки космического разума, вообще не волновала бывшего адмирала, в ней не было спонтанности бытия, и уж тем паче спонтанности сознания: было сплошное бытие, проживание с воспроизводством, "вышивание крестиком" по линиям электропередач. Там не было дыхания океана, суша была с ним сравнима, и равновесные состояния господствовали. В общем, нечего было с этой местностью возиться. Иное дело — благословенная земля — случайный фактор горообразования, причуда умершей музыки диких божеств, слабо прорисованной, как не искал ее Ямамото среди отпечатков. Только здесь у душ был шанс еще на земле постигнуть Бога и умереть, только этот "остров в океане" был достоин солнечных ветерков, потому что если этот ветерок послать на Землю, то души людские по прямому проводу попадают на миг в объятия Бога и это называется красивым словом "озарение", и нужно только не переборщить с миллионами искорок, чтобы не случился у них потом рак легких, то есть по-местному — ожог души. Ну, если и так — счастлив тот, кто прикоснулся к Бесконечности в теле, здесь в стратосфере уже не переживешь таких ощущений, здесь все измеримо, а эстетизация пространства есть личное бремя каждого космического существа.

"Чертов Азимов гнул свою линию. Ямамото слышал о таких, которые сохраняют вечную связь со своими странами или даже отдельными людьми, и все отпущенную им бесконечность просаживают здесь, в стратосфере. Ямамото ненавидел Азимова всеми силами своей полноты и всей разреженностью своей пустоты, всем набором своих случайностей, всей своей приобретенной опытом связностью и всеми взлелеянными остатками своей памяти, потому что сам был таким же. Счастье американца, что тот не искал товарищей по созависимостям. Иначе Ямамото уничтожил бы его и был бы отправлен в черную дыру на трансформацию лишних воспоминаний и прочего мусора последнего существования души. Память разрешалось иметь до первого убийства. Ангел, которого Ямамото поймал в самодельную ловушку и допросил с пристрастием, все рассказал ему об этом в первый год бесконечности. Ямамото отпустил ангела и понял, что нечистая сила ему ближе. Странно, но черти сюда не захаживали. Живя на земле, он считал, что именно они ведают земной музыкой, ан — нет! Они всего- то лишь были альтернативой в паре к ангелам, рефлективным зеркалом, пугалкой для бедных, знакомых лишь с бинарной логикой человеков, простейшей музыкой, спущенной с небес в незапамятные времена, когда Разум нужно было создавать весь и сразу, а строить все и сразу тогда не умели даже высшие Големы, претендующие на Творчество и Сотворчество с Пустотой и Случайностью. Случайность Ямамото видел один раз, и уже даже выбрал стать ее пазлом и летать без забот сквозь безвременье, но что-то внутри структуры сжалось, и на уровне ядра пульсация навстречу монстру погасла, и так он и не догнал птицу, и теперь не жалел об этом. Жалость осталась на Земле, она исчезла из жизни еще до любви и уж точно задолго до смерти…"

Кирилл потряс головой от прочитанного и бросил ответное письмо с коротким вопросом: откуда это у вас? Зайду, я — в Питере до вечера. Вечер уже вечерел.

"Из сети… Да пробили уже, молодежь какая-то, в списках не значится…", — получил он ответ уже в машине.

Вечер сложился. Вспоминали прошлое. Как точку отсчета тусовки и начала боевых действий со стороны невидимого фронта.

Как Игорь пришел к Аське в больницу.

Как просочился тихо, присел на кровать, наклонился и долго целовал ее. И как Гурия почувствовала, что соскучилась по нему, хотя это было лишнее чувство и не отвечало ее правилам ни в какую.

— Ну уж, — отозвался Кирилл, — вы, похоже, берете меня в свидетели своего счастья? Помните, что у меня поезд в ноль. Именная пригородная электричка, в бытность — "Красная стрела".

— Нет, ты не понимаешь, — перебила Ася, — это имеет отношение к тому, дурак, что мы все выжили, так вот — я смотрела на него, и мне хотелось, чтобы он просто был. — Ты здесь надолго? — потом он спросил это так, как сейчас уже не разговаривает, словно мы были вместе вечность и теперь должны от этой вечности скрываться. А я вас всех тогда терпеть не могла, уродов. — Гурия счастливо засмеялась.

— А сейчас терпишь?

— Сейчас ничего…

— А ты что будешь делать? Это уже ты спросила, прагматик, всегда им была, — вспомнил Игорь. — А я с перепугу ответил: женюсь на тебе — по расчету, что и сделал в соответствии с законом кармы, — подмигнул он ей и Кириллу, — выкраду — больную и беспомощную — и в сельской церкви обвенчаемся… Кажется, это я тоже сказал. Ужас, до чего доводит вмешательство в чужие дела. Бежать! Только бежать!

— Романтик хренов! — у Гурии, наконец, проклюнулись знакомые и ценимые ею в себе нотки холодного сарказма. — Я тогда кричала, помнишь?

— Ну, еще бы!

— Да, орала, как раненная: "Все покойнички ваши! Живых в могилу уложат! Догрелись, умники! Нашли клад в Интернете!"

— Я и сейчас так думаю, — заявила Гурия, кокетливо поведя бровью, — будто, я не понимаю, в чем фишка… Мы просто проскочили. Могло бы быть и хуже. И карьера у Кири только начала выправляться…

— Ну, это уже ближе к делу, Интернет не дремлет, — Кирилл сам плохо вспоминал этот период. Торонто аукалось ему около года, потом демоны придремали, и он уперся в работу меж Москвой и Питером. Суетно, но денежно. Все было неплохо, и за границу больше пока не тянуло. Пространственное развитие было и здесь. Ушедший губернатор был другом отца и устроил его неплохо и неглупо.

Хорошо, что вечер воспоминаний был закончен, что-то выпито… Странную литературщину, присланную из "серой области", они не обсуждали. Просто было ясно, что интересуются вопросом не только они.

— Троица наша сделала свои первые выводы о влиянии смертных на живущих и были они неутешительны, — прощаясь, подытожил Кирилл.

— Во-первых, Азимов, царство ему небесное, конечно, закодировал западную цивилизацию на много веков вперед, и от этой программы пока хрен знает как отстраиваться, — отозвался Игорь ("как уходить тебе, так мысли текут, до этого — столбняк. И Гнома не дозваться. Деловые все").

— А во-вторых, твой верный Желязны и прочее Братство неведомого Талисмана кусочно распаковали язык будущего и подсказали, что остатки распаковки остались на том свете, — заметил Кирилл. Он нечаянно высыпал из портфеля все, кроме ноутбука, закрепленного ремнем. — Насмехаются, стало быть, — продолжил он, собирая флешки, сигареты, визитки, табачные мешочки и старый компас, который он таскал с собой везде. Гурия ему помогала.

— Знаешь, Киря, молодежь в Интернете, сколько их неизвестно, но также спокойно перебирает эти темы и факты. А возможно, и выводы делает… В качестве игрушки от скуки или… Тут моя мысль останавливается и пугается. И вообще, в-четвертых, мальчики, влияния информационных конструктов трудно избежать и, если сказать, чур меня, они (конструкты) никуда не деваются, а издеваются с новой силой. Все, что ли, собрали?

— В-пятых, мы, друзья, разбудили своим интересом к смертям великих американ что-то большое, неповоротливое и тревожное и теперь сидим и ждем, откуда грохнет, — улыбнулся Игорь и обнял Гурию, как будто соскучился пока она собирала рассыпанные вещи. — В-шестых…

— Ну ты крут! Я буду переваривать это до поезда…, - перебил Кирилл и попрощался.

"Хорошо посидели, — подумал он, — может быть, и мне жениться? Правда, Агнец сидит, как святой, и Гном тоже. Что-то у нас тетки не задерживаются. Мертвечиной, видимо, от нас тянет…" Всю ночь ему снились из-под-норильские шаманы, они же экологи по совместительству. На место в вагоне СВ напротив него никто не сел. "Так и есть мертвяк, вот и товарищи не ищут…"

Гурии снилось прошлое, бездумное и безответственное, как детство, Игорь, склонившийся над ее кроватью, шея в корсете. Прохладный слой обиды у горла, теплый слой любви около глаз.

— Ругаешься — значит выздоравливаешь!

— Ничего я не выздоравливаю, — хлюпнула носом Гурия, — у меня еще шея…

— Раз кричишь — значит выздоравливаешь!

Пришел санитар.

— А-а, у вас гости, — ухмыльнулся он, — простите, — и выскользнул за дверь с грацией Фореста Гампа.

— Он не клеится к тебе? — спросил Игорь.

— Клеется, как и все… — с досадой сказала она. — Почему ты не спрашиваешь, согласна ли я? Совсем обнаглел? Думаешь, я напугана и теперь ты мне — поддержка и опора, и мать, и отец? Ты вообще никто. Понял?

— Во-первых, ты напугана. Во-вторых, понял, — он смеялся.

— Дурак! — пробормотала Гурия и поняла, что отвернуться ей мешает шейный воротник.

Он поцеловал ее и сказал:

— На пожарный случай у меня есть еще француженка!

— Убирайся! — прокричала Гурия. У нее внутри все смеялось и плакало одновременно. Он встал.

— Куда ты, урод? Ты даже ничего мне не принес!

— Труба зовет, красавица, кажется, я надеваю погоны…

— Что? Я никогда не выйду за военного! Никогда! Слышишь! Придурок!

Он притворил за собой дверь. Санитар со щербатым ртом ввалился в палату и скороговоркой произнес:

— Ну так выходите тогда за меня, Анастасия Михайловна! Там внизу родители ваши приехали, я в окно видел, вот и познакомимся, — он противно осклабился.

— Выйди отсюда, олух, на тебе все болтается от "А" до "Икс", это не нравится женщинам, понял?

"Про икс не догнал, — подумала Гурия, — а жаль". Она проснулась. Ей уже снился этот сон. "Папа, мне просто заменили рельсы, но я все тот же паровоз! Я выхожу замуж! — сказала она отцу". Он тогда глотнул из фляжки и погрустнел. И согласился. И обнял ее. И она теперь родила ему внука.

Игорь уже ушел. Она вспомнила, что блажила тогда: "Пусть меня заберут отсюда домой и возят на процедуры". С этой самой больницы она стала очень сильно зависеть от людей и обстоятельств. "Пора с этим кончать!" — сладко потянулась она.

— Мама, папа, я выздоровела и собираюсь домой, — заявила тогда Гурия кинувшейся к ней с порога матери. — Мама, ты в трауре? Папа? Вы чего? — Ей хватило своих неприятностей, и она ничего не хотела больше слышать, видеть и переживать. А теперь гадает на облаках вместе с двумя мужчинами, из которых обоих готова любить…И третьего, отца, самого главного из них… Она снова проваливалась в сон прошлого.

— Ничего, Асенька, умерла тетя Варя, она болела очень, ты не видела ее давно, мы с похорон, вот, привезли тебе фрукты и…, - мать осеклась, — ты не волнуйся только… — Она впервые видела мать постаревшей, поняла движение времени, и через пять месяцев от этого странного события они с Игорем поженились. Давно. Малыш спал, можно еще поваляться. Гурия закрыла глаза.

Воспоминания вернули день "семь". Почему мальчишки так его называют?

Отец тогда тоже пришел и был серым. Он просто стоял и ждал, пока мать закончит свою тираду.

— Мы заберем тебя в четверг, раньше нельзя, воротник нужно сделать здесь… и нога, в общем, мы решили…

— Я что, буду с воротником ходить? Я что, ненормальная, у меня сессия, и пересдачи, и вообще…

— Будешь ходить! — зло надавил на последнее слово отец. — Вы с матерью слишком много говорите лишнего, так что слухи на все Управление. Ты, Аська, так и не усвоила правила игры, а щяс самое время… Вот женщины!

— Давайте выпьем по глотку, что ли, за здоровье, — стал сам себя примерять он. Но его уже понесло… — А мужиков себе выбирать нужно, каких нужно, а не каких можно. Не то всю жизнь проходишь в тени дурацких идей. Если человек в 25 лет не в состоянии отсидеться в консульстве за счастливое будущее полгода, то у него не хватит терпежу на жену, детей и пост, на котором надо стоять смирно. Ты понимаешь, о чем я? Потом, у него может оказаться именитый папаша с амбициями за свое чадо, который скажет, что виновата баба.

— Заткнись, — заорала Гурия, — ты что на меня катишь? Я вообще не собираюсь за него замуж. Он просто приходил меня навестить. — Интересно, тогда, когда орала, знала уже, что они поженятся?

— Ах, теперь уже замуж, вот проститутки нынче девки, — у отца уже остывал пыл, а Гурия только начинала.

— Андрюша, — мямлила мама, — я ничего не понимаю, Андрюша, девочка больна…

— На голову она, что ли, больна? — рявкнул отец. — Когда он приходил?

— Сегодня… и у него отчим…и неименитый…, — отчеканила Ася. — И он не работал в посольстве. Из Канады выгнали Кирилла, а ко мне приходил Игорь. Мне плевать на них обоих и на тебя, ясно? Я не собираюсь замуж… и ненавижу, помимо вас, еще пять трупаков, из-за которых здесь оказалась, но все они — не местные, так что советую запросить Интерпол. Я, между прочим, тебе говорила. Чем ты слушал, генерал? Ты привык раскрывать заговоры. Так помоги мне. Мне только 20 лет, и я не знаю, какие дела тянутся за этой компанией с середины прошлого века. Я напишу роман про вашу разведку и кухонные разборки. Бестселлер.

Только обеспечь мне охрану… Выйди, мама, мне надо поговорить с отцом! — Примерно так она и кричала. Мама вылетела пулей. Гурии потом было стыдно, зачем обидела зря…

Шею больно кольнуло, словно сейчас она лежала в корсете. Она проснулась и вспоминала сквозь сон продолжение прошлого мира.

Отец тогда присел на край кровати. И положил ей руку на одеяло. Андрей Сергеевич любил свою дочь, Гурия знала, что она напоминала по характеру его самого в юности.

— Что-то я запутался в твоих мужиках, дочка, — примирительно сказал он.

Малыш завозился и Гурия полезла через кровать в детскую нишу. "Весь в деда и в меня", — подумала Гурия. Ребенок кривил ротик и ждал; заплакать или засмеяться. Гурия засмеялась. "На отца ты похож, манипулятор. Скоро начнешь искать в компьютере следы великой космической лажи. Иди уже кормиться. Нет сегодня твоей няни".

Фотография на стене (3)

Первый в августе похоронил мать и в сентябре отдал сына в подготовительную группу. Неожиданно для себя он превратил неудобную и далекую от центра квартирку матери в свой рабочий кабинет, отдушину, вотчину, чил-аут. Все близкие и понимающие уходили и оставляли его, Первого, с этим жить. Японцы плодили свое культурное влияние на город, страну, людей. Они устроили экспансию. Первый ненавидел японцев, но без Второго он, как пить дать, проиграет навязанную ему войну. Марина не смогла бы этого понять, она расстраивалась и за русских, и за японцев, он любил ее и многое не рассказывал. Сын болел и слушал его воспоминания о битвах, в которых папа словно бы участвовал и погиб, осталась тень. Мальчик болел и, повзрослев рано, как все болезненные дети не знал, куда ему в этой жизни идти, если папа ушел в далекую битву и там ему больно и плохо. А бабушка просто взяла и умерла. А Мальчику так нравилось приезжать к ней и рассматривать портреты и диковинные вещички на стеллаже, как в музее. В этом мире все было так зыбко, только у мамы глаза оставались в пол-лица, как в его детстве, но в них уже нет веселых искр, а только забота. Вот море — это да. Море было больше, чем все вместе: мама, папа и учительница английского, и бабушка, и город. Группа подготовишек в пять с половиной лет Мальчику не понравилась. Узел галстука мешал и воротничок натер шею. Девочка, с которой он был посажен за один столик, который почему-то назвали партой, сказала ему снисходительно: "Подружимся, тихоня!" Он не был тихоней и не хотел дружить. "Посмотрим!" — сказал он как взрослый. Девчонка надулась. "Ты очень волнуешься за японцев, папа, — сказал как-то Первому его засыпающий Мальчик, — это неправильно, ты совсем не волнуешься за мою ногу".

Сходив к психоаналитику, Первый согласился с тем, что в нем бесповоротно поселились двое: настоящий безумец, который был всегда и боялся умереть от самурайской каши в душе, и Второй, друг, который хотел жить и, вот на тебе — умер. И уже довольно давно. Наследство Второго не кончалось. Марина безропотно сносила странные визиты этих невероятно красивых женщин его Друга, которые приходили ни за чем и оставляли устойчивое чувство, что радость, любовь, семья и работа ничего не стоят.

Это чувство ушло только на те полгода, когда они с Маринкой бросили все и вместе с мамой умотали на пять летних месяцев в Алушту, и Денискиной ноге стало легче, а Первый с легкостью прожил на частной квартирке окнами в сад, и работалось там как никогда. Он ездил в Москву всего пять раз, а в Питер — два. Немногие деньги зарабатывались сами собой. Марина устроилась в санаторий, а мама — в библиотеку. Это был сюр, последний подарок от "Русского мира", который неминуемо съедало заходящее солнце умирающего СНГ. Восходящее Солнце иного неба, вползая с добрыми намерениями и оставаясь во всех клеточках тела безысходностью движения в будущее, не позволило счастью продлиться долго. Чертова Япония! Они вернулись в Питер. И он стал работать много и уже не бывал более в отпусках.

Первый не отследил, когда в доме появился Владлен. Сначала Первый в ужасе осознал, что это Марина его приглашает, потому что он, Первый, не уделяет ей внимания. Владлен появлялся и исчезал. Он был такой противоположностью Второго, что просто жуть брала. И все же похож. За это Первый его терпел. Этот щеголеватый юноша с крупным лицом, томными глазами, рассеянным взглядом наглых глаз и учтивыми манерами оказался богатым и приносил Марине мелочи, от которых она розовела, "вот дурочка". Но приходил Владлен к нему. Первый чувствовал это, потом даже привык редко пить коньяк с молодым человеком из элиты. Однажды они встретились в кабинете — бывшей квартире матери. Гость поглазел на автопортрет Второго и ничего не спросил. Понемногу Первый начал рассказывать о Японии и обнаружил у собеседника недюжинный информационный багаж по международной политике. Поговорив так вечер, Первый сурою произнес: "В структуре, где я служу, такие посиделки не поощряются. Переходите ко мне в отдел. Я побеспокоюсь".

— Спасибо, Сергей Николаевич! Но я заканчиваю аспирантуру только через год. И погоны мне не дадут за неблагонадежность. Я хотел вас спросить про Ямамото, Сергей Николаевич! Он был одним из тех, кто "затерялся" в толпе умерших… Так он до сих пор ставит нам музыку или нет?

— Нет! Тот, кто ставит музыку, — это не ключевая фигура. Ключевые, — кто ее пишет. Пишут группы. У вас есть группа, Владлен?

— Да, Сергей Николаевич. И в меру музыкальная. Мы искали тех, "кто музыкой богат", и нам объявили войну. Один полежал — в психушке, другая — в больнице. Третий попал на международный скандал и плачет по потерянной карьере. Четвертый — я, ищу крышу… Прячу лист в лесу, так сказать.

— Ты словоохотлив, лесник… У меня умер Друг. Этого нельзя понять. Только пережить. Береги друзей. Я похлопочу за твою крышу. Как у тебя с японским?

— Это неродной язык, — широко улыбнулся Владлен.

Сергей засмеялся, впервые после острова Матуа он хохотал долго и освобожденно, как молодой.

— Неродной, говоришь? — сквозь смех произнес он.

Мальчик попрощался в дверях. Первый ходил по комнате и туповато улыбался старому зеркалу. Он наконец-то отпустил эту войну, вину и хну Лидочкиных волос. Еще оставались силы, нужно было стратегировать следующий мир. Что-то он давно не писал настоящих докладных записок на основании настоящей полевой работы. Так что, к делу, "господа юнкера!" Потому что пока мы рулез, японцы уже мар- ширен, а это не порядок-с.

В декабре пришлось срочно выехать на Украину. Это был провал и пролет. Новые погоны и дурацкий стыд. Мама ушла и некому залечить раны или по-деловому распорядиться истраченными внутри себя "войсками", Маринка, как идиотка, устроилась в пиар-отдел какого-то холдинга. Новый год начался третьим докладом "по японскому вопросу". В конце вечера Министр подошел к нему и тихо, но четко сказал: "Вы что, Сергей Николаевич, с ума сошли…". Первый поднял досье связей министра и с грустью обнаружил нити Тайваня и повышенный интерес к Сахалинской области в последние два года. Остальные доклады случились в узком кругу и прошли как "телефон для глухих". Так называлось причудливое произведение некоего фантаста, которого цитировал Владлен.

"Не взять ли нам в аренду САХЭнергу?" — сказал он Владлену, который был вызван на работу и прибыл по полной форме, но с красными глазами. Новенькие в праздники всегда так… Непонятно им, что праздники — самое время работать — нет же никого.

— Если вольно, то у меня есть выход на держателей пакета, но там закон — тайга, на держателей никто не смотрит, да и американе там хозяйничают…

"Да, — подумал Первый, — их Сахалинский харизматический лидер умер в небе, а оно молчит, куда его там направили, значит, там есть свой Первый Отдел".

— Вольно, лейтенант, ваши аспирантские дела милостиво переложили в наш образовательный питомник, там определят вам Гуру и учебный план. Как ваша группа, Владлен, нашли "времен связующие нити"?

— Никак нет, Сергей Николаевич. И группа это не моя, а Горского… Мы все сейчас пошли в карьеру, то есть с места в карьер или в гору. Оттуда лучше видно, но, правда, японцам так легче будет перебить нас. Тренировочный лагерь спецназовцев мне бы не помешал, Сергей Николаевич.

— Отказать до лета… — вот уж не думал, Марина слала вам привет, она теперь у нас леди-холдинг, — с кривой усмешкой сказал он.

— Я видел ее вчера, — замялся Владлен, — вы не подумайте…

"Я думаю про другое. Что толку ревновать Маринку, она рассмеется. Она — свободный человек и красивая женщина. Что еще нужно для счастья? Она никогда не наденет погоны и это дополнительная удача".

— А что докладываешь тогда, молчал бы, что видел, эх, молодежь…, — настроение у Первого все-таки испортилось. "Проклятые свободные люди еще более опасны, когда они молоды и красивы, как Принцы".

— Я редко вру, — ответил лейтенант, — я готов представить вам отчет по всем этим шельфам Сахалинским, вдруг и вправду разбогатеете.

— И это будет неплохо, — произнес полковник, — я бы хотел защитить эти земли, а защищать можно только собственность, иначе не поймут-с. "Тоже Арсеньев нашелся!" — в сердцах подумал он о себе.

Лейтенант вышел и, наверное, засел на Машином месте. "Во ведь, медом намазано сидеть на стуле Мухи в ее отсутствие, полное разложение секретности и дисциплины. Полная взаимозаменяемость паролей и доступов…"

На столе лежал распечатанный текст без абзацев.

Это писала Машка. У нее хватало времени думать в компьютер прямо-таки художественными текстами, хорошо, что она не составляла докладных записок в таком жанре — повесилось бы начальство. Читать ее отчеты было одно удовольствие. Или сплошной ужас. Японцы, кстати, писателей пригашают на разные серьезные правительственные сборища по составлению стратегий и сценариев развития, и ничего, жанр выдерживает…

В тексте значилось:

"Медсестра была к нему внимательна, но той отстраненной американской нежностью, которая дозировалась и измерялась мерным стаканчиком, чтоб не дай Бог что. Ее звали Катрин. Вопреки сюжету или потому что Сюжет еще не прочно сел на страну, сестричка не была необъятной негритянкой, а имела фигуру голливудской звезды. Он полулежал на подушках и осознавал свою усталость. Посетители видели его энергичным, чуть сварливым фантазером. Приходили люди. Все время. Кто-то, видимо, считал, что эти посещения для него благо. Утром он разговаривал с Богом и тот согласился с ним, что некая матрица склеена и некоторое время повисит в сознаниях людей, а далее трансформируется, но это уже будет совсем другая история. С Богом у него были приятельские отношения. Азимов отказывал ему в логике, но почитал как творца с детской душой и желаниями усовершенствовать игрушку".

В далекой России, которая почему-то диковато именовалась уже 70 лет Советским Союзом, что само по себе уже обеспечивало гибель государства просто от такого названия, жил и умер фантаст Иван Ефремов, он рассмотрел модель без роботизированного будущего мира, но тоннель перехода к нему не нарисовал. Подлец. Или не дали. Там, в тоталитарных странах, тяжело печатать то, что хочешь сказать. Название Соединенные Штаты Америки нравилось ему больше, в своих творениях он "плясал" от Гегемонии США и ее перехода к Гегемонии США же. В названии "Советский Союз" не осталось страны России, это была абстракция, государство в воздухе, без людей и земель, одни образы советикусов, летающих в космос вместе со своей коммунальной кухней. Это был эксперимент, который заканчивался крахом на виду у всех, но он, Азимов, американский провидец, тоже умирал на земле своей гегемонии, и дело его жизни было некому оставить. Страна — Хозяин мира пропустила сначала точку роста, а потом точку кипения или бифуркации, и "чудовищная российская яма перемен" вот-вот да и втянет Америку в воронку, а "Второго Основания" еще нет как нет. Азимов был страшно обижен на тупую цивилизацию, которая даже при прописанной стратегии лечения от детской кори или от этой их "левизны в коммунизме" не может сделать все как следует. Он уже не слишком хотел жить, но он был христианином и считал, что аморально желать себе смерти. Он работал по четыре часа в день, даже в больнице. Интервьюеры что- то запаздывали. Азимов ворчал про себя. Он привык чувствовать себя у тайного руля, а теперь ему дали муляж, и это злило. Где эти, черт их побери… Он не стал писать тезисы, откинулся на подушки и задремал. Во сне симпатичный робот-андроид все никак не мог принести ему кофе, приносил то сок, то молоко, то шоколад. Шоколаду хотелось. С горячей обжигающей пенкой, которую так любил этот вечный плод его, Айзека, зависти — бельгиец Эркюль Пуаро. Кто-то тихо принес газеты и положил на поворотную тумбочку и вышел. Что ему оставалось? Подать в суд на американскую медицину, которая заразила его вирусом СПИДа? Как будто он не знал, что даже в стерилизованном мире просто так ничего не бывает. Да и медицина здесь, скорее всего, не причем. Чем тупее ШЛЕМ, тем он быстрее ставит галочку "опасен" и ликвидирует, включив в Игру машинку чиновников с нечистыми шприцами. Кто ж знал, что Людены перегрызутся за правила Игры. Он был их идеологом. А считал себя Проектантом Будущего Американского Процветания. Обидно. Ефремовское расслоение на "джи" и "кжи" произошло в их верхнем слое быстрее, чем он принял тактическое решение — сменить "рамки" Игры. "Прямо, адмирал Ямамото, поданный в собственном соку", — думал Азимов. Он опоздал, как Америка опаздывала со своими "Фабриками мысли" фабриковать приемлемые модели новых форматов. Она скатывалась к Гегемонии во имя Гегемонии. Это был тупик. Это был Советский Союз. Полицейское государство с выделенной верхушкой Игроков в ничто, в статус-кво. В стагнацию. В агрессивную крутость, чтобы скрыть собственные грешки по размонтированию "Первого основания". Рональд Рейган улыбался во весь газетный лист. Как могло случиться, что его, Азимова, сняли с должности "Мастера Игры" и отправили в расход?.. Ничего себе, шуточки собственных построений! Азимов ненавидел упрощения. Вот они и настигли его самого. Все, что он удумал, было очень сложно "для цирка", власть хотела власти и еще хотела казаться демократичной. Быть! — это что-то не модное со времен Шекспира.

Интервьюэры, вошедшие вместе с этой мыслью, были безжалостно подавлены его прогнозом: "Первичное упрощение, начавшееся в нашей стране, благодаря тупости и неповоротливости наших с вами мозгов, приведет нас сначала к лавине управленческих ошибок, потом технологических сбоев и катастроф, а затем к Сюжету, подробно рассмотренному в фильме "Безумный Макс". Как не видели? А я уже смотрел".

Молоденький репортер, Джон Кляйн, которому поручили расспросить умирающего писателя, долго осведомлялся у знакомых о фильме "Безумный Макс". Фильм вышел через год спустя после смерти писателя фантаста Айзека Азимова. Джон бросил работу в газете, где числился ведущим раздела "Новое", долго скитался по средней Америке и занялся обертонным пением. В 2000-е он попал в Россию, и в маленьком зале состязался в своем искусстве с монголоидного типа русским, который просто встал рядом с ним на сцену и начал импровизировать голосом, куда более сильным, чем у Джона. Они спели вместе и сняли миллион оваций. Пили пиво потом и говорили о пустяках.

"В книжном магазине на Невском проспекте Санкт-Пе- тербурга стояло несколько десятков книг писателя Азимова. Когда Джон рассматривал пестрые обложки, то в магазине начался пожар и Джон едва не сгорел, растерявшись вконец от странных совпадений и свалки в проходе. Его буквально вытолкнул вперед русский молодой парень, при этом он успел схватить портфель Джона и больно прижать его к джоновой же груди. Так действительно легче было выползти из людской пробки, сгруппировавшись с собственными вещами. Парня звали Кириллом, он бойко говорил по-английски и совершенно не выпендривался насчет спасенной жизни гостя страны. Парню было всего 18 лет, он приехал поступать в институт и назавтра уезжал в Москву. На вопросы: знает ли он Азимова и смотрел ли фильм "Безумный Макс" — юноша ответил утвердительно. Джон сунул ему в руки визитную карточку и они расстались".

"Вот это да! Маша занимается литературными опусами в рабочее время, — подумал Первый. — Хорошенькие совпадения. Если Машка убежит к этим студентам, или, как их там — дипломатам, я…я…ничего не смогу сделать. Лучше их перетащить к нам. У них нет базы и статуса. Мы их тут прикроем, раз такие умные… Ну, что там у нее дальше? Про Щедровицкого? Точно. Почему она не публикует это все в журналах? Предана ему, Первому? Сохраняет впечатление гармонии и забывает распечатанные вирши на столе? Чушь, конечно. Если бы Второй был жив, она бы была влюблена во Второго".

"Шел 1956 год. Шел сдержанно, — так бы мог и Второй написать. — Отдавая дань своей скорой кончине, просто шел. Юлия Гиппенрейтер почувствовала оттепель не по оттаявшим взглядам бывших фронтовиков, а по чему-то другому. Фронтовиков приняли в 1946-м в Университет прямо из-под знамен, и они так и ходили под знаменами уже одиннадцать лет в науке и в жизни. Она отследила прорвавшуюся "сырость " в коридорные разговоры и в печать. Сырые, спорные, не идеологические темы потихоньку расползались и укреплялись в кружках, группах, газетах и даже толпах. Там, где раньше была изморось, начинало пузыриться что-то такое, за которое теперь, наверное, не будет наказания. Осенью 1956 года она шла навстречу этому новому по ветреной Москве, едва поспевая за стремительным философом Юрой Щедровицким, который рвался создать психологический семинар и петь там гимны неукротимой логике мышления".

Леонтьев царил на факультете психологии и был величественен и демократичен. Он гордо нес фамилию, тело и голову с огромным лбом, и далее по жизни Юлия все время натыкалась на его потомков, родственников и однофамильцев, которые широким фронтом шли навстречу жизни, подминая под себя ее значимые, красивые, но уже готовые, кем-то и когда-то бодро собранные части.

Алексей Николаевич был дружелюбен и словоохотлив, в своем обхождении со студентками был замечен в умелом обращении ко всем сразу и к той единственной, которой предназначался вопрос. "Я готов вами заняться в рамках того искусства, которым владею, ах, простите, конечно, в рамках науки и практики!" — таков был его внутренний девиз. Юлия не сразу поняла, что это за зверь, и, оказавшись в аспирантуре, в качестве отвеса от "научного обаяшки" примкнула к ершистым методологам. В эти годы ее интересовала проблема "стойкости" и "предательства", но она была вполне умной девочкой, чтоб не заявлять своего интереса в идеологизированный мир и думать о душе в свободное от учебы время. Она не боялась работы и была на хорошем счету. Она жалела Юру, который всегда ходил по краю пропасти, его выгоняли, не брали, лепили выговоры, он выплывал за счет своей неуемной харизмы и дерзкой уверенности в истинности своей картины мира. Он словно бы плавал в море по имени "мышление", и его плавание все больше расширяло и пересоздавало это море, и вот уже она, Юля, убежденный практик и, скорее, испытатель, чем исследователь, начинала потихоньку нырять в чистое братство интеллектуалов как в среду, в которой можно недолго пожить без себя, но зато наедине с тем самым чистым разумом, о котором писали философы. А их запрещали. Об этом на грани времен еще говорили оставшиеся священники. А этих убивали, потому что опиум для народа… В храмах царили склады. Народ осматривался. Теплело, несмотря на осень.

Леонтьев разрешил им семинары, но потом месяц кипел и все вскоре сам разрушил, потому что не по нему вышло. Он даже обвинил их всех в потугах на гениальность, то есть в грехе гордыни, которым, наверное, сам давно страдал. Но рефлексия великими людьми своих личных особенностей тогда была не в чести, а жертвы идеологии каялись на партсобраниях и "осознавались" лишь в том, в чем велели. Это время уже проходило, но отступало со скрипом.

Юля смотрела вперед, и это "вперед" ей нравилось. Кружок не рассосался, а перетек в куда-то. Юля то теряла, то снова находила с ними связь. Потом, когда после эры "физиков и лириков" вдруг наплыли туманные восьмидесятые, она осталась на посту и в статусе, а популярная книжка для родителей, как итог любви взрослых и мудрых к детям юным и беспощадным, сделала ее близкой к людям, не сведущим в мышлении, зато преуспевшим в чувствовании. Американцы финансировали ее исследования трех поколений семей, репрессированных в 30-е годы, и таким образом тема "предательства и стойкости" и их влияние на эволюцию поколений была привнесена из юности в текущее информационным потоком время.

"Но ее-то время когда-то взлетало в космос; мысли, если они были мыслями, а не абы как, становились материальными, и никого это не удивляло. Юру Щедровицкого обвиняли в том, что он убивает словами людей и предвидит смерть событий. Вместо "Основания" в стране к началу 80-х выстроилось уродливое партийное чудовище, с интеллигентным видом пожирающее свой собственный шлейф от ракеты. Американцы тоже не успевали. Страна Советов сумела сказать "Кораблю взлет!" и тут же забыла об улетевших. Исследования о тех, кто в эпоху охранки не предал своих, сделанные ею с большой тщательностью проживающей во времени души, были не нужны детям потребления, как выпущенные в 2000-х фолианты "Лубянка. Сталину " осели в библиотеках, опоздав к своему влиянию на материальный мир. Внуки расшифровывали реальность через модные "Коды Да-Винчи" и позировали в реалити-шоу. Юлия Борисовна иногда расстраивалась, как девочка, несмотря на весь свой опыт трех эпох цивилизации. Видимо, в свое время она заразилась методологическим мышлением, и теперь разрыв его с реальностью нужно было кропотливо заполнять. Она писала учебники. Понятные, выверенные бесконечной чередой опытов и наделенные интуицией. Создатель американского "Основания" не пережил неистового Щедровицкого и на два года. Эпоха грозилась назвать новые имена, но угрозы как-то рассосались. В Москве на каждом. углу развели солярии, подгоняя жизнь потребителей к быстрому итогу под неправильным солнцем. Родители начали покупать любовь своих детей, как и солнышко, за деньги, и "предательство "уже поползло изнутри, а не извне от государства, а "стойкость" лишилась привилегий и осталась прерогативой спорта и Пиара. Обиженное на людей "чистое мышление" поднялось повыше и перестало пересекаться с головами. Науки стали походить на вымороченную магию, а магия. вовсю понеслась использовать технологии и стратегии. Государственный ГОЛЕМ, который раньше служил упорядочиванию "Путей к коммунизму", встал в клинч и вообще перестал "ловить мышей". Решения не принимались никакие, а продавливались только нейтральные. Москва все богатела. На месте Пивного бара, где сидели и спорили юные философы, красовалось казино. Услужливое нейролингвистическое программирование возвращало людям их ответственность за содеянное, но призывало улыбаться по-американски. Люди стали искать в себе творческие струны, некоторые бегали в режиме хиппи до 60-ти лет и, не находя ни собутыльников, ни сочувствующих, повисали раздраженными интеллигентами на руках у детей, которые не хотят их слушать. Борис Стругацкий, давно похоронив брата, остался писателем, и его "основание" было тем светлым куском жизни, на котором вдруг вспомнившие отрочество пятидесятилетние братки прощали друг другу миллионные рублевые ошибки. В России, в этом Аду, всегда были островки Рая, и беда лишь в том, что они перемещались, и нельзя было подстраховать детей и внуков, что вот тут "оазис" возникнет и сколько-то просуществует. Юру Щедровицкого помнили, он тряс страну за горло и орал на страну, чтоб шевелилась. Он сорвал голос и умер. Он не владел НЛП, не берег здоровье и искал истинных сотрапезников и вообще был далек от психологии. Он создал партию нового типа, но она объелась либерализмом и переругалась в верхах по поводу "чистоты истины". Истина скользнула в высоту, потому что если орхидею окунуть в мочу, то она, конечно, перестанет быть прекрасным цветком, и не потому что была плоха орхидея, а потому, что отвратительна моча. Так говорят на Востоке. А нас относят к восточной Европе, как мы не пыжимся.

Осталась бодрая структура Московского методологического кружка, опыт организационно-деятельностных, страшных для обывателя игр в истину, и сын Петр, взявший на себя руководство наследием отца и сразу снискавший славу среди сподвижников — "не тот". Юлия знала, что тот. В роду Щедровицких было восемь левитов, а во время репрессий 30-х годов они устояли, не предали себя и других, и бешенство неуправляемого Голема их не тронуло, значит, были они защищены силой Задачи. Московский университет стоял на старом месте, и стены его помнили оттепель, даже сейчас, когда наползала изморозь. Юлия была профессором, ответственным за то, чтобы психология и философия в нем жила. Ей шел 75-й год. Она всегда исповедовала только одно убеждение: был бы ученик — учитель найдется".

"Это писала женщина, но явно не Маша. Где она отлавливает все это? Эссе, да и только! Авторша или Маша подошли бы на роль японской шпионки. Тайный просветитель его отдела! Когда она все успевает? Или ее просит Владлен? Это меняло дело. Это было бы даже неплохо, ее союз с Владленом. У них всегда возникает некая синергия, когда собираются вместе. И взаимозаменяемость паролей. Японцы что-то темнят с сетями, они и начинали с мобильной связи других поколений и сейчас у них что-то запредельное. Нужно оставить Марии запрос на исследование, а то вишь — исторические очерки она на работе изобретает".

Улыбка без кота (4)

Гном читал получившийся материал и улыбался.

"Современные СМИ настолько озабочены сенсационными формами "подачи" новостных материалов, что сенсационное содержание раз за разом оказывается вне сферы их внимания. Так, о сооружении в Сен-Назере крупнейшего в мире круизного лайнера "Куин Мэри II" мы, похоже, узнали только потому, что на стоящем у стенки завода корабле произошла шумная (то есть маленькая, но с человеческими жертвами) авария. Не было ни одного информационного канала, который не уделил бы десяти строк или даже половины страницы, живописуя подробности падения трапа и гибели пятнадцати не то заводских рабочих, не то преждевременных экскурсантов".

Когда в его жизни появился Редактор, он наконец-то увидел оправу своим размышлениям, которые до этого жили, так сказать, в застиранных джинсах и жилетках с бесконечными карманами, в общем, на дискете с выломанными защитами от записи, потому что тогда шел 2000 год и было только начало очередной электронной эры уменьшения носителей. Редактор не напоминал Веллеровского Гуру, но все равно было приятно быть кому-то жизненно необходимым, числиться неким угольщиком, без которого никак.

Гном с удовольствием грузил информационный уголь. Даже книжки — отдельная вотчина его жизни — стали писаться легче и быстрее из-за потогонной работы на этого бойкого человечка, знавшего Свет и Цвет, но почему-то предпочитающего работать с угольщиками. "Россия — страна умных наемников", — говорил он.

"Нет худа без добра, — продолжалась статья, — поскольку трагедия произошла недавно и была еще не совсем забыта ньюсмейкерами, о выходе лайнера из Сент-Назера в Суатгемптон сообщили вполне оперативно, не забыв, конечно, дать отсылки сначала к истории с обрушением трапа на самой "Королеве… "", а затем и к гибели "Титаника" — этого тоже Гном не писал, он просто язвительно отметил в разговоре про "Титаник" и конспирологические перепевы оного на TV (колдуют же, шаманы!).

"8 января состоится торжественная церемония освящения судна, в которой примет участие королева Елизавета II, а уже 12 января лайнер отправится в свой первый круиз к берегам Флориды. Самый дешевый билет на двухнедельный круиз обойдется в 3 тысячи "евро", дорогие каюты стоят десятки тысяч "евро"". А Гном бы не пожалел евриков, но загранпаспорта у него не было и прописка, подвешенная в Московской области, грозила прекратить свое существование. "Это тоже качество русских умных наемников, — говорил Редактор, — они не дружат с государством настолько, что их легко было купить за предоставление хотя бы и аномальной крыши в учреждении, но вид устного договора и аванса, на который они тут же снимут нехилую квартиру в центре Москвы, уверит их, что жизнь налаживается".

"Пока почти все "в пределах правил". Настораживает лишь строительство британского судна, принадлежащего старейшей трансатлантической компании "Кунардлайн", на французской верфи. Однако верфи Сен-Назера, на которых собирали "Нормандию" и великолепный "Франс", достойны всяческого доверия, а принципы разделения труда в рамках ЕС являются довольно путанными, но действенными" — это уже Гном писал сам, правда, без детективных вставок для читателя. Он всей душой любил корабли, а больше них — только самолеты. И погладить броню или корпус было бы для него не худшим подарком судьбы. Еще более он любил прослеживать судьбы этих птиц, будь она летящая по морю или по небу. Гном также понимал, что случайных больших кораблей в мире не строят, и вслед за Титаниковской серией многие новые птицы моря определят судьбу мира исподволь, как делают это в природе то угрюмые кукушки, то стремительные альбатросы, то сладкоголосые соловьи. А пока мир еще стоял, а не плыл, он, Гном, осторожно украшал своими измышлениями передовицу оплачиваемого издания.

"Недоумение возникает при элементарном анализе тактико-технических характеристик новой "кунардовской королевы". Лайнера, который, похоже, известен кораблестроителям и профессиональным любителям морской истории с начала 1960-х годов. Тогда его позиционировали как QIII.QI— "Куин Мэри", знаменитый трансатлантик "эпохи расцвета", обладатель Голубой ленты, вступила в строй в 1936 г. QII— "Куин Элизабет", усовершенствованная версия "Куин Мэри " и ее лайнер-партнер, была построена перед Второй Мировой войной и реально вышла на трансатлантические коммерческие трассы только в 1946 г. В начале 1950-х годов американцы ввели в строй суперлайнер "Юнайтед Стейс", который стал последним признанным обладателем Голубой ленты, установив рекорд среднерейсовой скорости, превышающий 35 узлов. Компания "Кунард" спроектировала третью "Королеву" — QII1, имея в виду борьбу с "Юнайтед Стейс" на традиционных атлантических трассах, но отказалась от этого проекта в связи с резким изменением конъюнктуры (всепогодный "Боинг-707"завоевал небо над Атлантикой). Вместо нее был построен круиз- ный лайнер "Куин Элизабет II" — QIV, вступивший в строй в 1969 г. На вопросы, что произошло бы, если вместо QIV была бы построена QIII, председатель совета директоров компании отвечал однозначно: крах".

"Внимательно рассмотрим заявленные характеристики новой "Куин Мэри"", — Гном улыбался. Когда он это писал, он хотел строить корабли…

"Водоизмещение — 150.000 тонн. Конечно, для танкера это вполне умеренные размеры (трехсоттысячники строились серийно, есть танкеры и по 500.000 тонн, некоторые проекты приближаются к 1.000.000 тонн), но среди лайнеров подобных гигантов нет. Второе место с большим отрывом занимает "Куин Элизабет I" — 83.673 т. Далее — французская "Нормандия" — 83.400 т, "Куин Мэри I" — 81.235 т, "Франс" — 66.800 т (это судно длиной 315 метров до последних дней считалось самым длинным лайнером мира), "Куин Элизабет II" — 65.000 т.

Главные измерения: длина 345 метров, ширина 41 метр, 74 метра "от киля до клотика", или 17 палуб. Пассажировместимость — 2.600 Человек (это примерно "соответствует стандарту").

Заявленная скорость соответствует трем построенным до сих пор "королевам " и составляет 29,5 узлов при мощности главных механизмов 154.000 л.с. ("Юнайтед Стейс" — 235.000 л.с. при 53.000 т. водоизмещения, "Франс", "Нормандия", первые "королевы"- 160.000 л.с., QIV- Ш.ООО л.с. при 65.000 т. водоизмещения). И здесь, пожалуй, лежит разгадка первой тайны нового лайнера: почему от построен не на традиционной для фирмы "Кунард" верфи "Джон Браун" в Клайдбенке, а во французском Сен-Назере. Форма подводной части корпуса крупного лайнера представляет собой проблему более сложную, нежели профиль крыла широкофюзеляжного самолета. Слишком много процессов протекает на границе трех сред: воды, воздуха и корпуса корабля, чтобы их можно было описать аналитически или просчитать с помощью ЭВМ. По сей день форму корпуса (особенно же — кормовой оконечности) выбирают в значительной мере интуитивно, основываясь на результатах испытания моделей в специальном бассейне и предыдущем опыте".

"Новые русские — идиоты!" — считал Гном. Вместо того, чтобы покупать отпрыску летающие и садящиеся на воду механические чудеса, нужно нанять двух инженеров, которым сейчас под 60, и они будут до вечера играть ребенком в обтекаемость корпусов и в четырнадцать лет воспитают отцу корабела, которому не будет равных. А они нанимают французского учителя и психоаналитика-извращенца, или отдают в элитную школу, где детей учат военному коммунизму под маской дипломатических приличий, потому что ничему другому научить не могут.

"Верфь Сен-Назера проспавшись умением "выжимать" за счет оптимальной формы корпуса не десятые доли узла, а целые узлы. "Франс " конкурировал по скорости с "Юнайтед Стейтс", имея на треть меньше лошадиных сил на валах! Что касается "Нормандии", то создатель этого корабля русский корабельный инженер В. Юркевич говорил: объявленная в прессе мощность турбин была завышена; если бы у нас действительно было 160.000 л.с., "Нормандия" давала бы 34 узла, а не 31,5, как "Куин Мэри". Похоже, тайна минимизации волнового сопротивления корпусов крупных кораблей была решена на российском Балтийском заводе накануне Первой Мировой Войны. Русские линейные крейсеры типа "Измаил " отличались тем, что их заявленная скорость на два узла превосходила скорость, рассчитанную по отношению мощности главных механизмов к водоизмещению корабля. Но "Измаилы" не были достроены, а основные разработчики проекта эмигрировали во Францию.

Иными словами, французы отказались предоставить англичанам методику снижения потерь на волновое сопротивление, но приняли престижный и выгодный заказ на строительство корабля".

А потом зазвонил телефон… Это был не Редактор, звавший выпить, а Владлен из Стаи со страстным голосом… и тоже про корабли.

Он говорил вроде бы спокойно, растягивая слова, но с нажимом, в чем страстность и состояла, впрочем, спросил про дела, спросил про водоизмещение, промямлил, что согласен с выводами "слишком большой", не "проходит каналами" и нам неплохо бы взять на вооружение… и замолчал.

— Ты что у нас по совместительству военный министр, а, студент? — рассердился Гном. Из всей этой троицы элитных мальчиков, интересующихся странным, плюс неизбежная Гурия, Владлен по кличке Агнец был ему непонятен, но интересен до чрезвычайности.

— Нет-т, вы меня не поняли, — отозвался Владлен, — статья прекрасная, но выводы — удручающи. Мы не успеваем-…Даже за Европой, не то что за Японией и Штатами. Так хочется жить в Самой Главной стране.

— Ты парень или обкурился, или хочешь диктатуры! — произнес Гном.

— Нет, что вы, просто я был сегодня на коллегии и виделся с вашим другом, и мне хотелось бы встретиться с вами, поговорить. Меня весьма внимательно слушали, уверяю, вас. Юродивых… у нас уважают. А вашу статью они дочитают до первой большой цифры и все… Дочитали… уже.

Гном, назначив встречу Владлену, аж вспотел. Владлен знает Редактора, был на коллегии, что он там делал, бумажки разносил? Не похоже. Происхождение? Отцы? У Гнома не было происхождения, и его никуда не звали выступать, да и не был он сильно складен в речах. И все-таки он бы сказал им однажды…

Владлен пришел раньше и пил морковный сок, Гном, чертыхнувшись про себя, заказал пиво. После их знакомства со странной встречи в Питере прошло почти три года. Гном тогда решил: забавные ребятишки, думающие, вошел в Стаю гостем и остался.

Они вместе с Владленом насчитали четыре пассажирских порта для подобных корабликов: Шербур, Суатгемптон, Нью-Йорк, Иокогама.

— Разумеется, грузовых причалов, рассчитанных на водоизмещение судов свыше 100.000 тонн, — рассказывал Гном, — довольно много, но их оборудование не оптимизировано для обслуживания пассажирских лайнеров. Чуешь?

— Так что остается вопрос "зачем?", — обрадовался Владлен.

Гном с высоты своих тридцати восьми уже знал, что это — один из тех вопросов, при ответе на которые радость не наступает никогда, а удовлетворение — редко.

— До сих пор "Кунард" предпочитал круизные лайнеры умеренного водоизмещения — 15–20 тысяч тонн, нормально "вписывающиеся" в ограниченные акватории большинства европейских портов, — согласился Гном, избегая быстрых ответов.

— А высокая проектная скорость "Куин Мэри II"? Круизные лайнеры ведь никуда не спешат.

— Да, юноша, — Гном выпрямился, потому что пиво вдруг кончилось, — перед нами техническая загадка: огромный высокоскоростной лайнер, характеристики которого совершенно не отвечают заявленным целям. Кого? Владельца!

А значит, владелец — что? Имеет внутренние цели или же ему их имеют.

— Но как же? Заказчиком и владельцем корабля является старейшая на Атлантике фирма, известная и прославленная… своей осторожностью и умением тонко предугадывать динамику рынка? — загорячился этот новомодный ставленник элит.

"Похоже, за этим ты и пришел, шпион английский".

— Но заметь! — отозвался Гном. — Я не спрашиваю твоих внутренних целей. Ты просто знаком с Редактором.

— С кем? — удивился Владлен.

— С тем, кто редактирует цели, — рассердился Гном, — слушай, ты — дурак или прикидываешься?

— Прикидываюсь, — спокойно сказал юноша, и в его улыбке промелькнуло что-то от английских королей.

Гном не знал, что мелькает у них в улыбках. На портретах они были серьезны, но он точно чуял родство Агнца с тем, чего у него, Гнома, не было.

"Иногда неплохо проснуться Черчиллем, — подумал он. — И никогда более не быть наемником".

— Ну, за Англию, — сурово предложил" он и поднял наполненную официантом кружку.

В его жилах, может быть, и текла кровь короля Артура, но у Владлена это проявлялось внешне, а Гном был "варягом из под коряги", и все это видели…

— Есть два решения, — проговорил Гном, почесывая рыжую бороду, — оба они сложны и неочевидны. — Он прищелкнул языком, потому что любил словечко "неочевидно".

— Ну-у, — аккуратно произнес Владлен, он говорил, словно подбирал предложения по высоте звука, — мы ведь можем помыслить неаналитически, правда?

Гном поперхнулся, "это он, Гном, может помыслить неаналитически, а вот остальные в компании, похоже, за то его, Гнома, и держат… Вот щенок на мою голову".

— Можем! — брякнул Гном. — Ее родимую и будем мыслить.

Далее они вполне сошлись с Владленом на том, что проект Q-III может быть оплачен военным министерством Великобритании, поскольку способен этак за неделю перебросить одну полностью оснащенную дивизию или личный состав двух дивизий на Фолклендские острова или в Персидский залив.

— Претензия ЕС на самостоятельную геополитическую роль? — отозвался Агнец, уже не заикаясь.

— Ну да, как часть "асимметричного ответа" Великобритании и Франции на геоэкономическую стратегию Дж. Буша-младшего…

— И что, Европа на это может пойти?

— Нет, — отрезал Гном, — в том-то и дело, что мы ищем в нации лучшее, а они показывают нам старую козу. Мы хотим честно играть и победить их уникальным искусством, а с нами играют втемную и берут страхом, нашим же.

— И все же новая "королева" оказывается важнейшим элементом инфраструктуры европейских "сил быстрого реагирования", — настаивал Агнец. "Говорит, как пишет, точнее, как я пишу. Как будто они тут в кабаке на Литовском решали судьбу страны! Интересно, он остановился в Астории?"

— Да, — ответил Владлен.

Гном даже не удивился.

— А сколько стоит номер? — спросил он машинально.

— Какой номер? — вытаращился собеседник, словно первый раз Гному удалось сбить его с толку.

— Проехали, — почти злобно произнес Гном, он сегодня уже дважды перепутал Реальности, сначала записал Владлена в олухи. Теперь с этой гостиницей… Поток сознания неслучившейся жизни нужно прекращать, тем более, когда речь идет о судьбах Европы…

"Возможно, военное ведомство интересуется не столько самим лайнером, сколько перспективами его использования в экспериментальных целях. Если Великобритания или Франция предполагают строить военные корабли (например, авианосцы), сравнимые по размерам с Q-III, имеет смысл сначала провести весь цикл корпусных испытаний на пассажирском судне, и в этом отношении "Куин Мэри II" представляет собой уникальный полигон, — об этом я хотел написать впрямую, но Редактор смягчил текст".

— Знаешь, Агнец, — задумчиво сказал Гном, — я годков в 60 устроюсь учить сыночков "нового русского" военно-морской стратегии, а дружка своего найму корабелом, ну мы флот-то в бассейне и отработаем, маневры, корпуса — и детишки будут довольны… И министерства, которые они потом возглавят…

— Я подумаю над этим, — серьезно отозвался Владлен, когда у меня родится сын.

"Нужно, чтоб до этого нас не убили японцы или не наняли к своим самурайчикам", — подумал Гном, но вслух ничего не сказал.

— Ладно, друг, а теперь про борьбу за Атлантический театр, слухай сюда: технические загадки разрешаются, "ели принять как факт, что "Куин Мэри II" — не круизный лайнер, а обычный линейный трансатлантик. А такие — тем рентабельнее, чем больше по размерам и чем выше его экс- плутационная скорость. Тут, конечно, есть возражение, я об этом и писал, что линейные суперлайнеры "представительского класса" не строились уже много лет. В 60-х компания "Кунард" распродала с аукциона весь свой пассажирский флот как неконкурентоспособный. В 1969 г. "Юнайтед Стейс" встал на вечный прикол. Итальянские корабли "Рафаэлло" и "Микельанджело" выведены из эксплуатации в 1974 г., великолепные корабли, кстати сказать. Мечтаю собрать макеты, да все не найти. Ну, а "Леонардо да Винчи" сгорел в 1978 г. и был отправлен на слом.

Чувствовалось, что Агнец в кораблях подкован не был, он никогда не играл в игры, не командовал флотами на склеенной карте, не терял своих авианосцев в бою за Мидуэй…, "и с такими вот нам приходится работать…", — захмелевший Гном был наверху счастья, его слушали, раскрыв рот, он был Вел- леровским Гуру и над ним вместо разрисованного в стильные кирпичи потолка было утреннее небо Перл-Харбора.

— Проблема заключена в том, мой друг, что современный морской лайнер рентабелен, если его средняя загрузка составляет 75 %. Летом корабли и самолеты загружены полностью, билетов через Атлантику не хватает. Но зимой очень трудно найти добровольцев, готовых провести несколько дней на качающейся палубе судна, вместо того, чтобы за несколько часов пересечь океан на самолете. В результате среднегодовая загрузка кораблей не превышает 50 %, чего недостаточно. Таким образом, либо фирма "Кунард" рассчитывает на резкое понижение "границы рентабельности" трансатлантического лайнера — процентов до сорока от полной загрузки, либо же кунардовские аналитики предсказывают значимое сокращение воздушного сообщения между Европой и США, — заключил Гном торжественно.

— А нефть? — спросил Агнец. — Снижение рентабельности может быть достигнуто в случае резкого снижения цен на нефть до 12–15 долларов за баррель, что маловероятно, но ведь корабли можно перевести и на атомную энергетику, пиарить, правда, трудно.

— Да можно просто цены на билеты поднять!!! Компания может на это пойти, национальные рынки упали в единую общеевропейскую систему, спрос возрос, а конкуренция перестала влиять на цены. Нет конкуренции, есть рента богатых стран или богатый пиар отдела Холдинга. Россия так и не успела пожить в капитализме.

— Интересно другое, — заявил Гном так, что за соседним столиком затихли и он понизил голос, — ты представь, что англичане разработали "за террористов", например за "Аль Каэду" или хуссейновских партизан, нормальную тактику борьбы с мировой пассажирской авиацией?

— Ясно одно, Англия не хочет, чтобы ее списали со счетов и строит свой суперавианосец в три приема., но нам вчера отказали даже в ледокольном флоте… Я бы не хотел воевать за Англию.

Потом Агнец долго благодарил за встречу.

"Я всегда воюю за Англию", — подумал Гном.

Дома Гном повесил на стенку фотографию корабля, заплатив за нее уйму денег компьютерным алхимикам из ателье. Потому что они, придурки, все уговаривали его на вид в профиль, а он желал анфас, чтобы корабль шел со стены прямо на него.

Улыбка без кота (5)

"Япония задумалась о войне. Все 47 префектур с сегодняшнего дня начинают составлять планы эвакуации и спасения мирного населения в случае вооруженного нападения на страну. Государственный министр по предотвращению стихийных бедствий и чрезвычайных ситуаций Иоситака Мурата предложил властям каждой префектуры подойти к задаче "творчески". Это означает, что особенности каждого региона должны быть использованы с учетом всех деталей", — прочла Гурия вчера, ей понравилось про "творчески".

Сегодня заметки в Интернете уже не было, а Гном звонил Игорю… "Чуют они все нутром, что ли?" Гурия читала спасенный в директории "Япония-2005", но исчезнувший из мировой сети текст:

"Приказ уже начал выполняться: власти префектур Фукуи и Тоттори озаботились обеспечением безопасности своих территорий. Для Фукуи это особенно важно, ведь там расположены 15 ядерных реакторов. Предполагается, что власти префектуры получат право отдавать распоряжения об остановке реактора в случае внешней угрозы. Это легче, чем сделать пляжи Фукуи недоступными для иностранных шпионов. Известно, что северокорейские спецслужбы похищают японских граждан: половина из них была вывезена именно из прибрежных районов Фукуи".

Прочитав абзац, она от души посмеялась…

Гном как-то комментировал что-то из истории финской войны: "Даже самое внезапное нападение финнов не застанет нас врасплох — мосты они взорвать не успеют!" Во узкоглазые, туда же… Написать, что ли, статью для обывателей и "чайников", пока мальчики в разъездах, — очередной раз удивить отца неженским делом. С появлением внука и в ожидании второго Генерал словно с цепи сорвался — охраняет ее от себя самой.

Она словно слышала голос Гнома месяц назад:

— Рано япошки обозначили информацию…

— Скрыть-то невозможно… Но объяснялка хорошая… В такт времени. Прямо из басни Крылова: "Ах, я в чем виноват? — Молчи, устал я слушать…"

Ангец, сидящий рядом с Гурией, со вздохом говорил:

— То ли мы вызвали войну, то ли она нас…

Агнец надел погоны и стал совсем плохим… Месяц назад беременность еще не была так обезоруживающе заметна.

Группу, которую она, Ася, скрепляла своей агрессивностью и нежностью, понемногу утилизировали военные, стало быть, война не за горами. Ася твердо верила, что она с детьми выживет и скажет свое веское слово в Будущем, она не будет, как мама, лежать с мигренью, она выступит в русле отца и даже наденет погоны, ежели что…

Гном пришел позже обычного. Она уже собиралась спать, уложив Мишку. Ася открыла ему и услышала его голос по мобильному, сварливый: наверное, дает интервью до жути ангажированной новостной ленте и они там морщатся.

— Нас тоже беспокоит КНДР, которая собирается напасть на всех, используя при этом три ракеты и японские вооруженные силы. Тут смайлик:).

— Но целеуказания обыкновенных китайских ракет…

— Они, конечно, оружие высокоточное, но…

— Не надо было гремлинам ладан продавать, наркобароны чертовы…

Гном обнял ее и, заглянув в компьютер, брошенный на диван в холле, тут же стал ей объяснять в чем тут фишка, не спросив про Мишку, здоровье и Игоря.

— Вот читаем: "Предусмотрительные японские чиновники в каждой префектуре создадут специальные группы реагирования еще до того, как правительство страны официально заявит о военном вторжении. Произойдет это в случае высадки десанта на японской территории или при любом другом проявлении агрессии". Ну, разве, спровоцируют его сами — и баста…

Гном был выбрит и, как мог, причесан.

— Смотрим далее… Хорошо выглядишь — молодец. А супруг где? В Караганде? Ну и дурак: Ермаков полно — Сибирь одна. Там сейчас нечего ловить. Лучше бы к Якутии подбирался. Там японцев сейчас прямо как сибиряков, и все с переговорами. Эти знают как внедриться, с середины. Про* есть ядро в центре и строить портал в нашу онтологию. Такие наши дела. Книжку издал…

— Ну ты загнул, Гном! Почему они думают как ты-то?

— Вот читай!

"Всему миру понятно, с кем готовится воевать страна Восходящего Солнца. Угроза прямого нападения со стороны КНДР исключается, но если Япония будет оказывать тыловую поддержку Соединенным Штатам в случае их вооруженного конфликта с Северной Кореей, то Япония наверняка не избежит нападения. Аналогичная угроза присутствует и со стороны КНР, чьи подводные лодки периодически заплывают в японские территориальные воды, а отдельные граждане устанавливают китайские флаги на островах — эти случаи зафиксированы совсем недавно".

— А книжку-то принес?

— Да не продают еще. Так вот, про наших бедных незащищенных самураев… Они бы еще вспомнили события до Первой Мировой, а также Сайпан или лояльность генерала Мак-Артура. Там, кстати, они против американ-то и воевали, а теперь что-то пекутся об их возможных неурядицах. Прямо, раскланялись, как болванчики. Все плохо, детка.

— Не смей меня так называть…

— Это я любя, а вот, кстати, и само предупреждение…

"Напомним, что в настоящий момент японская армия имеет статус сил самообороны. Заступая на пост премьер-министра Японии в 2001 г., Дзюньитиро Коидзуми пообещал вернуть ее на полноценный уровень и восстановить военно-воз- душные силы и флот".

— Ты видела ихние сторожевые катера? Я тебе с ними Сан-Франциско завоюю и к Москве присоединю. Ну, не хочешь к Москве, значит — к Питеру.

— Чему ты радуешься, Гном? Нас же переиграют… Пойдем есть или пить…

— Есть пойдем, сейчас кто-нибудь еще придет, ты же свободная женщина, и Мишки нет, значит, не вижу причин у тебя не собраться. Кирюша, кстати, в Питере, проездом. Давай ему позвоним, а?

— Звони, но у него теперь совещания… Всегда. Агнец теперь в погонах. А Мишка спит. Он по-военному в 9.30 засыпает. Как часы.

— Да ну? Слышишь, Агнец уже сюда рулит, точнее, рулит за него шофер: важный стал наш Владлен… Давай скорее поедим, пока они не нагрянули…

— Ну ты нахал!

Когда все были в сборе, и даже Кирилл, Гурия уже успела устать от Гнома и задремала в кресле. Она проснулась от вкрадчивого голоса Владлена:

— Можем ли мы, господа, использовать японскую "туристскую схему" для создания агентов-двойников?

— Можем, — отозвался Гном. — Легко видеть, что если японских туристов становится меньше — значит, их кареты готовы, господин Брэдли, и поздно говорить: я передумал! Если совсем исчезают туристы — завтра ждать удара.

— А если туристы твои поступают дивизиями, как в 90-е в Европу, значит, они что-то проморгали?

— Да, выгодное начало вторжения…

— Ну, прямо, как дети малые…

— Ты спрашиваешь применительно вообще к боевым действиям или к неким горячим проявлениям холодной войны?

— Пока у нас есть в раскладе двухкомпонентная локальная Югославия, она же — Косово, и большие всплески террористического типа, пятна и пятнышки по шарику… Ох, легко японцам в такой обстановке прятаться… Я бы и сам спрятался.

— Глобальная война случится разве что на изолированных театрах военных действий. Иначе, господа, в море-океане война — и мировая торговля рушится сразу, прошу учесть….

Гурия встряла к ним, держа угрожающий чайник над ладонями Гнома:

Дай налить, умник, у меня батя только что из Турции. Сейчас я тебе объясню правду жизни: никакой глобальной войны я не вижу, будет "путешествующая" война, начнется в некоем году между турками и арабами, курды сюда же… Это будет разрулено, перемирие, например, заключат. А следующий регион, где — точно не знаю, но уверяю вас, как только закончилось у турок — тут же в другом вместе начнется. И межцу войнами турецкой, иранской, польской и войной японской родится привычка воевать помаленьку, и ваша священная война в АТР совсем не сразу соберет все внимание на себя.

— Интересно, тут женщина говорит, что война будет не хаотическая, но плавающая, региональная. А кто акторы этой войны, Аська? Прыгающие инициаторы? Прямо, как в кино про этих серфингистов-грабителей….

— Это те же акторы, что и сейчас, а мы пока еще не можем стать акторами, мы только пытаемся связаться с программой развития этой ОИК, Исламской Конференции, "Русским исламом" и так далее, и со всей своей дурью будем их "планировать", вместо этого они "спланируют" нас… И будем мы болтаться в ваших великих стратегиях, пока наш Дальний Восток не начнет трясти. Отца арабы больше заботят. На то и Восток, он говорит, чтоб Запад не дремал.

— Ну, в твоей логике, получается: только Турция заглохнет, сразу Африка полезет, потом Австралазия — у них там противоречий хватает, и все наши стратеги будут заняты "чужой войной". Это и неплохо. Мы со всем опытом ведения войн на бумаге и наблюдения за ними влетим в собственную войну в АТР. Японцы на том же материале подготовились.

— Японцам хорошо: все пока воюют, они внутри страны некое пространство выброса вовне создали. Америка отвалится. Будет посылать силы, пожелания, сожаления, отмывать деньги.

— Шеф мой смерть как не любит пророка этого хохлят- ского — Карчинского, но правильно сказал пророк: "Раньше все было просто. Германия и Франция хотели Эльзас и Лотагингию, Россия хотела Босфор и Дарданеллы, Англия хотела все остальные проливы и провинции".

— Теперь в АТР все еще проще. Япония хочет обратно Империю, то есть Тайвань, Сахалин, Курилы, ну и Маньчжурию можно бы. Северная Корея хочет показать миру, что она бедненькая, но вооруженненькая. Южная Корея хочет Северную — аж жуть! Опыт двух Германий ее убедил. Россия хочет выиграть время и заманить врага вглубь страны.

— Фоном к войне региональной будет "гражданская детская война в Европе". Это война за новую веру… двенадцати-четырнадцатилетних. Они наиболее жестоки. И им надоели все взрослые… Экспорт "Королевской битвы" уже дал свои результаты… Вы в культуру смотрите, мальчики?

— Это уже было в Камбодже в 1970-е, твои детские войны…

— Японцы явно поторопились с "Битвой"…

— Да, за это время у нас подготовится своя четырнадцатилетняя армия… Игорь этим сильно озабочен. Система "Государственные дети" вроде тихо, но двигается.

— Мне-то, скептику, кажется, что будущий конфликт будет сопровождаться сохранением системы мировой торговли, геоэкономического рынка и, разве что, ознаменуется применением геоэкономружья.

— Неплохое ружьишко!

— Да, спору нет. Этим скоро научатся пользоваться китайцы… Технично наживаться на военных действиях все или уже научились или быстро учатся… Поэтому войны глобальной не будет. Это невыгодно транснациональным корпорациям…

— Ну-ну, твоим ТНК, которые, кстати, в кризисе по уши, может быть выгодна внешнеполитическая прозрачность мира?

— Для ТНК существование государства не является принципиально важным.

— Когда мы станем ТНКой, дайте мне знать, и не курите здесь…

— Для них важно существование региональных рынков, государственных рынков, а потом уже…

— А они существуют, твои хваленые ТНК-то? — наезжал Гном.

— В государствах еще можно сомневаться, а в ТНК вряд ли, — ответил Агнец, который вернулся с балкона. "Ну вот, теперь и этот начал курить. Государственная служба определенно приносит вред…"

— Существует очень немного государств, которые выполняют свою функцию как контролера национального рынка.

— Да ладно, есть геоэкономическое оружие… В рамках известного тебе механизма война есть атрибутивное свойство, как ни крути. ТНК и есть ружье национального государства для ведения этой войны… Когда это ружье хотят перехватить из одних рук и передать в другие, то получается как в Венесуэле, Ираке и, вот, теперь в Китае…

— Голословно, друг мой, ТНК не может взять на себя управление территориями… Американцы со своей market- community уже выступили — и что? Помогло им? ТНК — редуцированная структура. Можно включить познание внутри ТНК, но обучение и управление территориями и на территории — с этим полный швах. Концлагеря построят, а называется "американская деревня"…

— То есть, оставляем рабочий вывод, что при распаде Государств ТНК тоже вымрут?

— Ребята, как Игоря нет, так вы ныряете в теорию. Вам что — масоны заказали трактат обо всем?

— Ну, иногда и подумать невредно… Какими бы ни были ТНК, этот способ развития госуправления на полшага выше, чем у классического Голема, и в ТНК ведь собираются разные страны. Они (ТНК) в процессе создания создают важные системные вещи. Собрались в кучу вокруг американской идентичности, и некое самодействие, которое ищет твой хваленый Щедровицкий, сработало.

— А ты не читай его на ночь — детям вредно. Мы пока не Стратегическая Администрация — не можем тебе Будущее по дням нарисовать. Всех денег не хватит.

— Да я без тебя понимаю, что ТНК что-то там затевают… может быть, пора напомнить им про договор племен о том, что два месяца в году — перемирие, потому что, мол, свадьбы между племенами играют в это время… как в древнем мире. Существуют некие договоренности об общем… Пять столпов Ислама, например, легко запомнить. Христианские заповеди — тоже. Глобальные требования к сохранению экономики как таковой не многим сложнее. Неужели этим ТНК нужна война с Японией?

— Не нужно думать, что ТНК ничего не сделают. Перестройка — это развитие для России…, а не облом. ТНК — развитие Голема, а не фетиш.

— Такие ТНК, юноша, существует только в твоем воображении…

— Они там носят одну и ту же одежду, и у них те же правила игры каждый день. Роботы.

— Ага! Синие каски — с работы, красные — на работу. Социокультурная переработка интернационального труда в манкуртов там идет — и никакой тебе идентичности!

— Во-во, если говорить о твоих примерах, то это не ТНК, а какая-нибудь коза-ностра…

— ТНК могли добиться такого эффекта, но не добились… А я могу налить вам чай, а могу и не налить…

— Лучше виски…

— Друзья мои, геоэкономическое ружье — слишком прибыльная штука, чтоб уничтожать рынок…

— Но те, кто попали под удар геооружия, могут и пойти на это…

— Ну, у некоторых к геоэкономическому твоему оружию еще и несколько авианосцев есть…

— Неужели вы все-таки накаркаете мне глобальную войну, уроды?

— Концепция локальной войны была придумана, чтобы отмывать деньги и сохранить структуру американского экономического присутствия в Южной Америке.

— А вот общее нарастание напряженности в мире я могу себе представить. Если через цепь локальных войн никуда ничего не выплеснется, то я удивлюсь…

— Выплеснется обязательно, но не обязательно туда же, где начало плескаться…

— Так и произойдет "экспорт" войны, как я вам и говорила, — Гурия налила виски Гному и Кириллу.

Позвонил Игорь. Когда Гурия вернулась в столовую, с балкона слышалось про "части быстрого реагирования".

"Если мужчины начинают перемещать кораблики по карте океана или ставить крестики на месте попадания ракет — война будет обязательно, даже если игроки не научились строевому шагу. Почему мужчинам обязательно нужно узнать, что на войне убивают людей и рушатся не только судьбы, но и целые стаи судеб, и потом нам в нашем христианстве придется еще и долго болеть душами за тех, кто безвинно?.. У мамы на войну мигрень — может быть, мама права? Но чем их занять? Они — мужчины, они должны захватывать новые земли, трофеи и пленных. Игорь звонил и говорил, что скучает. Если ему предложить пленниц? Наверное, обрадуется. Можно выгнать их с их войнами. Она стала какая-то нерешительная. Пожалуй, лучше, если они приходят по одному".

— У нас на даче ездит "Нива" с надписью "Группа быстрого реагирования", — сказала Гурия.

— У них, японцев, в Ираке нет вооруженных сил, но есть гуманитарная миссия и группа поддержки с тяжелой техникой и прочими минометами, — не в такт ей ответил Гном и замялся.

— А как же граждане, которых мы будем защищать, они будут где?

— Да они летят в следующем самолете…

Гном засмеялся. Громко. Прикрыв рот рукой.

Старый анекдот. Их мужское братство скрепляется

анекдотами. Они смеются над одним и тем же, хотя все разные: Гном старше и неуемней. Агнец — святой. Кирилл — гиперответственный. Они все-таки уже прощались, но продолжали в дверях:

— Наверное, все начнется с хороших инициатив про ограниченный контингент армий с дальнейшей эскалацией до массового призыва и до создания крупных индустриальных воинских формирований для тех стран, которые будут принимать участие в региональных конфликтах, а остальные, кто издали наблюдают, и "ограниченным контингентом" обойдутся.

— А революция и гражданская война…? — не удержалась Гурия.

— А где у нас не будет гражданских войн? — шутовски поклонился Кирилл. — У меня поезд. Мужу привет. Запись в столовой я выключил.

— В Андорре, Монако и Лихтенштейне… И в Люксембурге, — услышала она, закрывая дверь.

Агнец куда-то позвонил, и через несколько минут стояния под фонарем машина подъехала и они уселись. Гному хотелось пива. Вот уж вечно после виски тянуло в студенчество: стол с газеткой и чтобы — жареной картошечки в общежитии у девчонок. Нужно было доучиться. Ушел. Зря. Давно было. Гном сидел впереди, и они тихо ехали на вокзал — везли Кирилла. Нужно зайти еще раз, подарить книжку Гурии, может быть, дети вырастут — полюбят море и корабли.

— К мобилизационным армиям придут все, и США тоже, — проговорил Кирилл нейтрально.

— Если США раньше не станет точкой конфликта…, — обернулся к ним Гном.

— Нацгвардия…, — улыбнулся Агнец.

— Это не федеральные вооруженные силы… Даю справку: когда шел разговор о Третьей мировой войне, Нацгвардия рассматривалась как важнейшая линия обороны американского континента. Мало кому известно, что в каждом поколении военных самолетов был самолет, который американе не продавали даже ближайшим союзникам. Так вот, такими вооружалась нацгвардия. Дельта-дарт, Дельта-даггер… И авиация нацгвардии образовывала последний рубеж обороны от баллистических ракет… Нацгвардия всегда участвует во всех учениях…

— Но они что, заказали кому-то посчитать мобилизационные планы? — не унимался Гном.

— Интересно, долго ли выживут страны только с AT группами?

— Может быть, Исландия…

— У угандийцев будет Т без А… Они террористов экспортировать будут.

— И Новая Зеландия и Исландия?

— За кого хоббиты будут воевать?

— Но в ходе Второй Мировой войны они воевали великолепно…

Поперхнулся шофер.

— И во Вьетнаме…

— Кто в хоббиты не ушел, того и пошлют…

— Но они (новозеландцы) участвовали на стороне Штатов.

— Их по наследству передали.

— Япония случайно не добралась до Новой Зеландии.

— А тут еще Антарктида…

— Малайзия, Филиппины, там нефтяные острова имеются…

— Тут есть еще выход: призывная армия из неграждан…

— Римская модель. Старо, но работать будет.

— Социокультурная переработка называется.

— Еще "Калининградский транзит…". Это — тренд, которого не было раньше. Пропускать мобилизованных или нет? Целая проблема, и в Казахстане теперь тоже, там дорога с эшелонами идет, а они забритые уже и без документов… Какой паспорт у новобранца?

— У нас тут некие приколисты в столице ратуют за разворачивание массового тренинга для народонаселения…

Приезжают, мол, бодро инструктора… И выдают ровно по половинке противогаза…

— Так было в Абхазии… Учили всех, кто хотел…

— Ладно, воевать будут массовые армии конскрипционного типа, но переход к ним случится не везде. С Владленом согласен — иностранные легионы из неграждан будут, и "вооруженный народ" — тоже. Это, типа, превращение населения в казачество: они живут, имеют оружие и знают, что делать в случае военных действий. И еще будут игровые вооруженные формирования, в которые вы, чиновники злостные, пока не верите, а зря, — Гном устал вертеть головой, зачем он уселся с водителем? Вон, нервничает парень. Это место Агнца.

— Орки или хоббиты?

— И это будут такие хоббиты! — Гном засмеялся. — Ну, ты всегда стремился к формированию вооруженных отрядов на произвольно выбранных идентичностях: батальон любителей шахмат, дивизия толкинистов, рота японутых или изучающих историю древних войн.

— Да, — ответствовал Агнец, — так я и напишу в отчете: достаточно широкое использование непрофессионалов для управления войсками или отдача на аутсорсинг неких элементов военной логистики. Кстати, в Управлении прибавилось чувства юмора. Уже можно ставить эпиграфы из "Снарка" в статьи о русских системах вооружения.

Гном захохотал: там было про плавание кормою вперед и про прочих волнительных буджумов. Кэрролла он всегда любил.

Гном заявил, что так оно и было во время Первой мировой войны, и подумал, что свои отчеты он должен камуфлировать в статьи и книжки, а сопливый Агнец формулирует свои, вернее, его, Гнома, мысли в документ с эпиграфом от кардинала Мазарини.

— Управленцев будет не хватать, — сказал он, — катастрофически. Начнется формирование полувоенизированных и полумыследеятельных отрядов от "Гвардии" до AT групп… Войны будут вестись с помощью ограниченных контингентов войск, зато в качестве конверсии все будут воевать со всеми. В 2015 году Европу и Россию захлестнет движение — поиграть в смерть: небольшие флеш-образования на одну операцию, чтобы поиграть и потом умереть по флеш-сигналу. Это разведка подхватит, и к 2017 году, после двух лет адаптации, будет очень сильное изменение всего способа военного планирования: полно народу будет готово умереть… И это будет молодежное движение… — Почему-то Гном затараторил. Досада всегда ему мешала. Он гнал из себя эту противную дамочку, но она устойчиво сидела у него в голове.

— Поздравляю с книгой, — сказал Владлен. — Черт! Даже не выпили за это.

"Во скотина, наверное, мысли читает", — досадау Гнома испарилась.

— С молодежным движением регулярная армия справится, — заметил Кирилл, — а пить будем, когда будет на что стакан поставить, где продается-то?

— Обещают. Не видел пока. В Москве купишь. Но я, кажется, не сказал, что "молодые взрослые" полезут на регулярные войска.

— Украина хочет ввести солдат в Приднестровье. А там и ждут, потому что в этом месте только ленивый и инвалид не имеет оружия и не умеет стрелять… Это к твоей теме. Да пусть хоть в партизаны превращаются. Лишь бы были…Армии не подо что собираться… Нет задачи…

— А что хохлы?

— Они что-то не додумали…

— Это, ребята, будет Парагвай. Вырезание всех пришедших до единого…

— Кому-то нужно засадить и Украину тоже… Нам это грустно и невыгодно. Как бы дочь не гуляла, все равно родная кровь.

— Очень похоже, что мы это все проговариваем не по своей инициативе, а на заказ, а они (заказчики) хотят получить нечто позитивное, доброе и, возможно, даже слюнявое. Один из истеблишмента, и вы знаете кто это, хочет гуманизацию армии… например, ему нравится, что солдаты живут дома… С нас требуют, хотят… чтобы мы обосновали, описали и вывели непреложно, что, мол, будет гуманизация, уважение к человеческой жизни, воинские контингента будут маленькие, а все наши ответы, даже у девочки Аси, беременной и лояльной, сводятся к тому, что нужно готовить страну к вторжению, развивать движение казачества, формировать аналитико-террористические группы и иметь в планах переход к массовым армиям, готовым и творчески и нетворчески убивать, уничтожать и рушить чужие дела.

— Изложить мы должны правду.

— На правду мне пока звания не хватает…

— А мне положения…

— А с меня, значит, взятки гладки: писатель, что возьмешь, — возмутился Гном. — У нас какой-то кустовой синдикат — как отвечать, так в кусты.

— Это ты хорошо сказал, Гном. Но я как раз приехал. Поезд через пять минут. Пойду достойным ускоренным шагом. Появлюсь в пятницу. Отлично посидели. — Кирилл откланялся.

Гном вышел из машины на воздух. Агнец что-то сказал шоферу и потянул Гнома прочь в сторону гостиницы Октябрьской. Гном шел и думал, что спешить некуда, и Агнец довезет, и такси, и все это пришло сегодня, а так нужно было вчера, и синдрома Мартина Идена никто не отменял, его признание вечно за ним не поспевало, но ребята были хорошие. В тихом баре он взял пиво…

— Знаете, Александр, я считаю, что раньше, планируя колониальные войны, генералы в накрахмаленных манжетах тоже считали, что "Белые" в армии будут большие гуманисты и все как один офицеры, а вот все прочие расы… Я понимаю, что сегодня стране нужно готовить часть регионов к массовому ополчению, у нас их регионов три… пока… Тех, которые не ополчение, а хоть управление какое-то индустриальное имеют. Основной вопрос — как убедить. И руководство и регионы… Тренды на западе тяготеют все к высокоточному оружию… Голову в песок — и смотрят на приборы. Но так же не будет, Александр! Сергей Николаевич это понимает, но сильно сдал после Украины. Страдает за стратегию. Корни у него там, что ли?

— Фигня, брат Влад, в том, что американские аналитики уже про это даже не кричат, я это мониторил. А Сергей ваш, Николаевич не читает по-английски или читает старое.

— Он не только по-английски, он и по-японски читает — и получше меня. Я японским так — баловался из куража…

— Ну добро, может, я в нем ошибаюсь, а делать-то все равно будем "маятник". Как это ни печально! Японец налево, Германец направо и десять осталось фанат. В последней книге я подробно описал, как играют на большой территории в логистический маятник с переброской армий на десятки тысяч километров, с эффектом, как в китайском фильме "Дуболомы". Ну, как Джеки Чан шаолиньские преграды проходил, помнишь? Молотки такие деревянные летают, а он, знай, уворачивается. Я теперь за молотки отвечаю. А Германец с японцем должны, по идее, не сдюжить. "Маятника" от нас, Владлен Оскарович, никто не ждет, потому что о нем ни Сунь Цзы, ни Клаузевиц, ни Гудериан впрямую не писали. У них не было такой дефицитности ресурсов, и в риски такие они со своей историей не играли.

— Это круто ты расписал — прочту, как выйдет. Я, кстати, еще интересуюсь демонстрацией атомного оружия на своей территории, раз нам пока не придумать ситуации использования его в военных целях…

— Цитируешь "Обитаемый остров"…

— Не читал…

— Жаль. Из куража некоторые одиозные правители своих же могут долбануть термоядерным… Туркмен какой-нибудь… Баньши. Или японец какой. И ренту пожизненную от ООН, и смерть Российскому агрессору. Или корейскому. Ну, нужное подчеркнуть… А про бактериологическое оружие— не знаю… Хочется верить, что нет…

— Вы хотите сказать, что кинут бомбу на территорию Сибири из Монголии, например?

— Во-во… Нам предложат поддержку японцы… Ввязавшись с ними в это, будет как с Гитлером. С одной стороны, мы будем в депрессии, но у нас уже к 2015 заделалась смертниками молодежь. Японцы полезут на Тайвань, а про острова наши будут говорить: да что вы, мы и не воюем совсем, берем свое… Сейчас никто в Европе реально не понимает, что и где в этом АТРе роляет. Русских, мол, надо наказать. Войну мировую забыли… Ирак с Ираном — тоже под горячую руку попались. Это будет поворотный пункт. "И я с тобой за их разделаюсь грехи!" — как писал дедушка Крылов. Это соберет вокруг себя мировую ситуацию… Хорошо бы и с Китаем нас поссорить… Вы меня научите, как бомбу через границу перекинуть, господин Ли? Конечно, сер Роджерс! Вы же веселый Рождерс и откроете нам рынок? Ну, по рукам?

— Я пока не вижу этой схемы… Но Сергей Николаевич, похоже, именно ее в голове и держит. Чудеса. Вы с ним очень разные аналитики.

— Это вполне себе реально… кинуть бомбу в Сибирь, было, но время выходит, к счастью… Закрывается окно возможностей.

— А климатическое оружие?

— Гольфстрим повернуть хочешь или речки какие мешают?

— Да нет, парочку бы тайфунов, но не умеем пока…

— Я думаю, будет некое нациосоматическое оружие- Птичий грипп — подозрительная история… Чудится мне, что эта информационная бодяга будет летать по миру еще года три: и для распила денег — ход хороший, и для отвлечения населения от классовой борьбы, как раньше говорили, и от борьбы за живучесть, что сегодня утеряна повсеместно.

— Будут спекуляции с тектоническим оружием, это к гадалке не ходи — голую задницу Дальнего Востока нужно чем- то прикрывать…

— Будет прорыв в войне киберпространства, я думаю… Скажи мне, друг— шпион на службе Родины, что-то долго мы сегодня обсуждаем военную доктрину России? Аль откажешь мне в ответе?

— Ну, как бы занять позицию надобно…

— Ах, позицию занять, — завопил Гном, — за полчаса до войны, то есть лет за десять до нее, позиции уже поздно занимать. На них уже коршуны сидят. Тут нужно собираться в стаи. Я так спросил — в каком виде должно быть оформлено то, что мы тут обсуждаем ночь-полночь? И кого из ваших запекает собирать статистику мнений? Сроду не помню в этой стране такого интереса к своей персоне. Не знаешь, кто лучше: свои или японцы?

— Это не та тема, — спокойно ответил Владлен. — Она — отдельно.

— Вот и поговорили, — ухмыльнулся Гном. — Ладно, шпион, зайдем с другой стороны. Мне вспомнилась байка в одном ЖЖ. В Японии с АЭСами странная ситуация, все течет, в смысле, вода тяжелая утекает — аж жуть, портится что-то, происходят мелкие аварии, никто не афиширует, выясняется, что кто-то спер немного урана, не жалко, но зачем? — вот вопрос. Или постиндустриализм у них не за горами и компетентность упала или… Япония у себя может украсть немного урана и отдать его своим терра-группам, а следы останутся в России, например, или там, где япошкам надо. А наш лепет никто слушать не будет… Если ты — двоечник, все равно отвечаешь за разбитое стекло и испорченный журнал, даже если в этот день болел и не был в школе.

— Я не верю, что они кинут ее нам в Сибирь, — заявил Владлен. — Ну, не играю я такое за японцев никак…

— В Тайбэй, может, они кинут… Или вовсе в Китай, там куда ни кинь — везде хорошо… Кучно.

— Себе они гадить не будут…

— Им выгодно наблюдать суету между Китаем и США или между Кореями.

— Лучше уж тогда кинуть к нам и обвинить китайцев…

— А что ты с ними сделаешь? Расследовать начнешь… Я думаю, в ступор встанешь и потеряешь два темпа для развития и войны.

— Ладно, сдаюсь… Давай переберем остальные виды оружия, мне докладную с утра писать, что там еще осталось…

— В хим, био — я не верю, это запрещено этическими нормами… Только во внутренних делах разве… Штатовцы во Вьетнаме без дураков не знали, что дефолиант имеет такие последствия… Это была техническая работа. Они не имели этого в виду… Не считали дефолиант химическим оружием. Они запросили у бизнеса "средства уничтожения джунглей", мол, деактивация, и все в порядке… Немало "американ" на этом сами пострадали… В тектоническое и климатическое ружье — верю мало. Ну, дернем мы что-то в Марианской впадине…Ничего ты не услышишь из своей Японии. Так — помехи в воздухе. У рыбака откажет плеер.

— Могут не успеть разработать…

— А успеют, так и Япония потонет, и Сахалин потонет, вот приколемся и… сами над собой. А ют ядерное оружие будет использоваться в локальных, тактических целях, но широко.

— Кем и против кого?

— Я, конечно, имею в виду не ракеты-бомбы, но снаряды — да. Но это будет не единичный случай, учти, интервьюер. Помнишь, как мы хорошо начинали. Тайны погибших в информационном пространстве человеческих личностей. Подключение к мировому Сюжету. А теперь? Кто, где и сколько тебя занимает? Скоро начнешь серийное производство.

— Да, Александр, но трупаки, как их называет Гурия, познакомили нас и связали в Стаю… Я почему-то думаю, что Европа не будет использовать стратегическое ядерное. Они не слишком гуманны. И не жалеют Россию. А просто реакцию России и отдельных россиян на эти действия предсказать нельзя… Каковы у нас шансы получить запуск с подводной лодки реально в центр Европы?

— Велики…

— Кто там, на Камчатке, самый одиозный командир, или на Северном море?

— Скорее, на Камчатке.

— А что действительно могут?

— Ну, ты им льстишь, а меня греет твоя вера в наш подводный флот. Я давно не выпивал с флотскими. Поднять картотеку могу. Но согласен, если даже это вероятность один процент и то… Европе плохо…

— А кто узнает, что это Германия? Если и та, и другая сторона стреляет из Монголии? Забросать всю Монголию?…

— Найти источник всегда можно.

— После взрыва бомбы изоляции уже не будет.

— Бьют не по паспорту… Все знают, что и откуда.

— Это маловероятная версия….

— Все нам будут сочувствовать, а сами радоваться, вот так русских засадили…

— А японцы используют оружие по густонаселенной цели в первый день войны…

— Да, и потом нужно понимать: выигрывать или проигрывать — им все равно.

— Ну да, некое "связывание своих кровью", нельзя будет потом забыть… нельзя не отомстить, вот тебе и родовая программа, как в прошлом.

— Это ты для того меня пугаешь, чтобы я понял и мир понял… сразу понял…, что некто перешел на другой уровень этики, а я и мир к этому переходу не готовы?

— Да, приятель… В течение первой недели войны будет выяснено что и как, и кому что дозволено, и кто там бык, а кто Юпитер, и начнутся боевые действия в полном масштабе. По русским городам ударов не будет. Кто в мире слышал про Южно-Сахалинск, например? Япошки с Хоккайдо разве что, так у них и когнитивности никакой там нет, единение с природой… пустой остров. Тоннель не окупается.

— Стоп, прямо роман получается, а не докладная записка. А что делает ядерно-вооруженный Китай? И по кому они будут стрелять в первую очередь, и куда вообще нацелены их ракеты, хотелось бы узнать? Если все будет, как ты сказал, то начнется настоящая полномасштабная ядерная война, потому что китайцы выпустят заряды вполне даже и по Америке.

— Оставь Китай, они, конечно, жертвы, но играть в пас не будут…

— Позволь, но зачем, если узкоглазые хотят Тайвань, им туда бомбу кидать? Разрушать свое? Не по-хозяйски… Хотя у них и на своей территории были взрывы. В нашем эссе это вполне допустимый шаг. У японцев — верю, не в хозяйстве счастье. Да и вообще, я как-то стал более спокоен относительно потребительских корзин. Гонка идет за онтологию: кто будет жить как мы. По-японски.

— Кирилл, по правде говоря, считает, что в самих Штатах будет ядерный взрыв.

— Я бы не прочь вместо пустых разговорах сыграть это в игровом режиме. Мир 2020. Война 2020. Как там твое ФСБеш- ное настоящее: не грозится нанять нас затейниками?

— У нас контора консервативная, если что-то было, то так оно и будет повторяться. Как в химической войне будет не фосген, а иприт…, например.

— А различаете ли вы, юноша, запах горчичного газа? В метро будешь его анализировать с помощью рецепторов?

— Это ты круто взял. В метро он осядет… Но что делать с территорией — неясно. Долгоиграющий теракт. Плохой ход для принимающей стороны с самого начала. Кстати, у япошек был печальный случай в метро. Сюжеты один к одному. На себе, что ли, тренируются?

— То есть, это останавливает мегаполис, я правильно понял?

— Ну, для этого его же много надо…

— Ну ладно, такт игры, а тебе все формы в своей чертовой записке отразить нужно? Давай по кофе. Два часа ночи уже, а мы с тобой все Родину продаем японцам. Как ты будешь свой иприт использовать?

— Да всего и делов-то, что защищать глаза для предотвращения пневмонии у нанятых распылителей.

— Ну да, увидел, мужик в очках что-то распыляет… Или тетки моют автобусные остановки.

— Да, сюжет: идет в метро бабушка приезжая и моет пол на ночь… Ведром иприта…

— Сколько людей в метро ночью?

— Все закрываемся, понятно, что остановить метро — можно… Но это, друг мой, не теракт, а геморрой.

— Ладно, мы паримся ерундой — цистерна тонны три — и в воздухозаборник спускаете шланг. Спускается все в вентшахту и… После этого они это метро отмывают полгода…

— Нужно распылить туда психоделики, — закончил Владлен. — Все. Этот такт подошел к концу. У меня есть еще несколько тем…

— Я понял, что вы, Владлен, маньяк, и роль фюрера пошла бы вам…Так вот, я уверен, что к 2015 всякого рода химия, разгоняющая сознание, будет распространена сильнее, чем сейчас, ряд крупных европейских стран легализирует легкие наркотики…

— Ну, пока тренд противоположный…

— В штатах — да. В Европе — нет. А в Японии — не знаю.

— Согласен, они в США по инерции борются с наркотиками… Это все старая борьба с "революцией сознания". Революцию ту давно загубили, уже новая народилась, но все не успокоится истеблишмент от страшилок 1960-х. Все трясет их от собственной младости. Да и к Союзу штатники были тогда ближе, чем мы сами к себе. Счастье для всех, вот и разошлись обиженные, — Гном погрустнел и захотел спать. На него накатывала ностальгия по поколению Редактора. Он к нему не принадлежал, но за каким-то фигом принес присягу в верности эдакому неангажированному типу мышления, которому теперь угрожала опасность быть кастрированным по-японски, по-американски или по-немецки. Никого из этих трех Гном не хотел бы предпочесть…

— Борьба "агентства против наркотиков" слишком "богатая и толстая", чтобы загубить ее демократическими методами. Все это неповоротливость геоэкономики по типу "перекормленного хомяка".

— Ладно, Владлен, вернемся к теме — я считаю, что бактериологическое оружие будет использовано только против США. Против России — не довезут. Против Индии и Китая — да не заметят они…

— А пандемии?

— В неразвитых странах она и без нас начнется. Причем, даже Индия мобилизуется и справится.

— Да в США это проигрывали несколько раз и всегда с плохим результатом. Учения показали, стало быть, что все умерли. Когда правительством будет отрефлектировано, что эпидемия началась, будет поздно. В США сама по себе отвратительная система здравоохранения. Не доктора и приборы плохие, а система… Ну понятно, что в Индии ее Союз ставил. Там — полегче, да и фаза развития попроще…

— Те, кто такое оружие применит, вряд ли захотят сделать это в Европе. Но ты обычно ссылаешься, что все планы всех террористов проистекают из Германии.

— А что, где-то еще были Генеральные Штабы и рождались Мольтке?

— Ну ладно… Кстати, опять вышло из строя лондонское метро… Зачем все списывать на теракты? Закрыли пункт. А геотектоническое это, как я понимаю, сложно для цирка…

— Точно так, объяснить генералу как оно действует — не удастся, а на постановку широкомасштабного эксперимента — денег не дадут.

— Нужно ли мне написать в отчете, что население следует готовить к возможному использованию ядерного оружия, так как оно применено, по нашему мнению, будет обязательно?

— О да! Ко всему нужно готовить! Хотя, конечно, население готовить бессмысленно… Нельзя обеспечить, чтоб население не впадало в коллапс. Впадет обязательно.

— Знаете, Гном, — Владлен называл Гнома на вы, когда хотел сказать что-то значительное, — я накопал несколько признаков будущего мира: во-первых, если народ не впадает при ядерном ударе в коллапс, то значит им есть что ловить за границами мира; во-вторых, если после третьего ядерного удара люди спрашивают на улице, чем же мы им так не угодили, то это уже постиндустриальный переход…

— Молодец, ученым станешь… Напоследок скажу тебе про экологическое.

— Джунгли и Ющенко?

— Вроде того… Например, открыть. дамбу.

— А кто-нибудь заметит?

— Что в Балтийском море стало чище? Заметят. Кстати, у нас остались еще информационные войны. Психологические. Мы как-то в бытность даже попали слегка под их удар. И было это недавно. Нельзя сбрасывать со счетов.

— Ну здесь, — вздохнул Владлен, — флеш-революции — это ресурс. Относиться к ним по-другому и планировать по-другому. Планирование операций. Операция не более суток. К 2015 году молодежи флеш-поколения будет лет по 25, и они, если попали на войну, обрадуются умереть играючи. Интернет будет использовать метафоры, или ключи сленга, их будут понимать члены домена, а остальные — ни фига. Возьмем язык и переведем его два раза с одного на другой.

— Ты говоришь про другое, далекое, а меня интересует пропаганда… Каким способом станет происходить воздействие на противника при появлении Интернет и флеш-связи, а не как будут формироваться терра-группы — это я и сам знаю.

— Как вести пропаганду, то есть?

— Да. Думаю, будут укороченные рекламы. Типа как начинали в 2000-х: "Где жена?" Косвенная реклама. Это возродится. Утроится. Это — толковое НЛП. Неформальные и нетипичные рекламы. Будут использованы детекторы правды через Интернет. Проверка сотрудников и партнеров на лояльность. Пока это фигня. Но они будут более простые. Поэтому и опасные. Встроенные детекторы на своих и чужих. По семантическому ряду можно будет вычислить наших и ваших. Эдакий мобильник с одной кнопкой. Будет много психотропных средств: эйфорики и депрессанты, можно будет или подсадить на информационные качели или распылить в виде спрея. За деньги наработать количество якорей, что нужно выпить, чтоб более никогда не заниматься классовой борьбой. Особое внимание будет к нейролептикам. Расцветет твое НЛП махровым цветом. Американе превратили эту технику в манипулятивную технологию продаж, оно вернется монстром. Психосинтез и гештальт там всякий — загнется. Все же дураки. Не до кармы и гармонии всем будет. Мир семантически кастрируется. Распределение на Джи и Кжи будет иметь место.

Владлен оживился.

"Читал! — подумал Гном. — Вот это и странно. Никто из нашего поколения уже не читал, а он читал. Сработали тру- паки. Это факт. Царство тебе небесное, Иван Антонович. Полный коммунизм во всей своей красе!!!"

— Каждый Кжи совершает самоубийство двадцати шести лет от роду, сознательно и добровольно, чтоб не мешать остальным, как ты помнишь, друг мой, по тексту. Все это информационное оружие будет действовать с двух сторон. Это рынок производителя. Придумывают и лупят. Произойдет переход к рынку потребителя. Будут скрываться в архетипическом слое… А дальше пойдет работа по формированию архетипов. Как сказал великий Юнг…

— Ну… архетип нельзя сформировать пропагандой…

— Какое житие твое, пес смердящий?..

"Вот гад, все-то он знает!"

— Это, Владлен Оскарович, уровень кодонов из "Солдат Вавилона" некоего Лазарчука. Что, это вы тоже читали, Змей Вы Горыныч?

— Вы оба правы… И Лазарчук, и вы.

— Да мы на разных позициях стоим…

— Это неважно, будет не так… Я считаю, что любая пропаганда бессмысленна. Любая пропаганда — это операция над идентичностью. И то, что сказал Лазарчук, это широкая пропаганда. Я же считаю, что всякая пропаганда против идентичности существует только при наличии трансцендентной рамки, понимаешь меня? Тридцать лет назад американцы могли воздействовать на Союз Советских…, а сейчас уже не могут, и напрашивается вывод: акторами ре- алпропаганды будут те, кто либо новую трансцеденцию нашел, либо ее живую построил.

— И с такими мыслями ты про пропаганду вражескую говоришь? Тебе на крест пора, друг мой!

— А мы не путаем здесь пропаганду и высокотехнологичную инфовойну?

— Время информационной войны закончилось. Сейчас для человека, который верит, что США защищают демократию, не нужно СиэНэНа, нужно просто сказать: "Да, защищают!!! Ату всех остальных!" Остальные находят ошибки, лезут в Интернет, и на них она работать не будет, и кризис пиар-партий как раз эквивалентен этому периоду. Жили-были пиарщики и брендмейстеры да и вымерли, так-то.

— А зачем обманывать всех все время? Та часть населения, которая дала деньги, на них пропаганда и сработала.

— Но им не нужна была пропаганда, им объясняли про интересы.

— Выходит, пропаганда вообще не нужна… Станет частью общего шума. Мы часто говорили про Пророка, я утверждаю, что он появится не как человек из плоти и крови, а как актор пропаганды в Интернете, за кем существует информационная "рамка", и он в шуме заставит слушать свою мелодию. Так люди, получившие новую трансцеденцию, станут акторами пропаганды, они заставят людей менять свою позицию. Так ведь было с "голосами свободы"?

— И что? Люди, готовые сменить позицию, ее и меняли? Нет, голоса слушали почти все. А меняли — не все. Ты берешь интеллигентскую прослойку из "шарашек", а работяга ничего не слушал: это для интеллигентов было, а он знал про "клеенки цвета беж и нахальные шпиенки с Бангладеш, поживу я, воля Божья, у румын, говорят они с Поволжья, как и мы…" Бард у нас был…Народный, аж жуть.

— Да, я слышал, Высоцким звали… В КГБ его звали — не пошел. А может быть, выжил бы… Вопрос у меня встал: можно ли оперировать с международным правом?

— Выясняли — можно…

— Но борьба должна вестись не за офисный планктон…, а за мнения…

— Психологическая война в традиционных формах умерла. Труп пропаганды был похоронен вместе с Януковичем. А то, что ребята с военной кафедры еще не знают, ну пусть их…

— Будет новая война и ее акторами будут Пророки…

— Да, будет демонстрация силы, чудак, для тех, кто не понимает — вот сила, а вот кормушка. До такого уровня сегодня упала некогда культурная Грузия, и у нас в России такое сознание у многих надолго сохранится. Примитивная такая пропаганда в лозунгах: Вперед! За Родину! Бей гадов!

— Но есть и второй уровень. Вот ты, Гном, читаешь, скажем, или слушаешь очередного "овского" политтехнолога, и тебе дурно и от отсутствия совести у оратора, и от мыслей его. А дурак-то ты. На пропаганду попался… Подействовало.

— Нет, я беру пистолет.

— "Нет" твое, это от другого уровня… Если есть сильная прослойка когнитивных людей, то для них мультимедийная пропаганда теряет смысл, для индустриальных смысл ее остается, а для традиционных народов нужен лозунговый вариант. Вот и вся история.

— Для постиндустриального мира будет работать некое трансцедентное ядро, я думаю… Но ты не слышишь меня. Не будет никакой эры Пророков. И для нашего измеримого пока сознания когнитометр пока не изобрели, а неназванного объекта не существует.

Владлен рассмеялся.

Подошла официантка с улыбкой мадонны. "Откуда Владлен знает в ночном городе забегаловки с такими девчонками? Они даже знакомы… Ну-ну".

— В ведре с ипритом волокли портативный когнитометр, — заржал Гном. Девушка вздрогнула.

— Кирилл мне как-то сказал, что существует понятие "справедливое общество" для традиционной фазы — Ислам. Там диалектика "праведно — неправедно". Индустриальное общество создало марксизм — мол, не эксплуатируй рабочего бесплатно, отозвался Владлен. "Он даже не дотронулся до девушки, смотревшей на него во все глаза. Вроде и не монах!"

— Никакая зараза, Агнец, не написала для нас ни Капитал, ни Манифест, и сами мы тоже еще прогибаемся под этой задачей. Игорь, что ли, напишет? Так что учебника мироустройства в когнитивном мире, друг мой, причем справедливого мироустройства, — нет, как нет. Хотя можно поискать, конечно, некие аналоги в глубинах китайской истории. Там, буквально, принято было мудрецам не именовать свои творения, дабы не опозориться и не прославиться — и то, и другое стыдно, — а просто передать информацию. Так, чуешь, Владлен, в Интернете скоро объявятся акторы, которые будут публиковаться анонимно, их соберется счетное число, и их и будем читать (или писать) мы, а не литературу эту массовую. И сам факт появления такого анонимного феномена будет аналогом твоего пророчества, и никто не сказал, что оно будет одно. Гляди, какой я умный к пяти-то утра.

— Скажи, пожалуйста, какое отношение все это имеет к пропаганде?

— И что, потом ты меня отвезешь баиньки? Скажу… На грани вещей литературных будет складываться образ мира, и люди будут читать то, что не авторизовано. Безярлыковое счастье для всех, так-то.

— Будет бренд "аноним", как считаешь?

— И твоя свобода, лорд, будет полдня зарабатывать на хлеб, а по вечерам писать великое…

— Фаз три, а пропаганд больше… Я ничего пока не планирую про когнитивность далекую, я имел в виду время барьера… У нас будет время, когда нельзя будет делать пропаганду фазового характера, потому что границы фаз будут проходить через одного человека. Пакистанский крестьянин с телевизором, Интернетом, "стингером", мотороллером и Аллахом…

— Он что, у тебя задумывается, твой крестьянин? Чем? Меня терзают смутные сомнения про его "думать"…

— Ну, он всегда думал об исламе…

— Нет, он думает про тетку, детей и про "пожрать" в традиционной фазе.

— У человека могут возникнуть очень постиндустриальные мысли…

— Он пойдет и выкурит гашиш, раз что-то накатило. Помнишь "Илион" Дэна Симмонса? Забавная вещица и правдивая. Не читал? Там вполне себе уверенный аграный, но воинственный полубог Одиссей пропихивает доведенным до постиндустриальной ручки людям умение жить.

— "Все это ботва: семья, род — и конец атлантизму, ура" — считают современные семнадцатилетние. Их Интернетом не возьмешь. Водопровод — не соблазняет. А Мухаммед, кстати, тоже вначале кричал: я прост! — и не хотел быть пророком. А пришлось. Так и детишкам придется что-то свое хоть из пальца высосать, хоть из атомов собрать.

— Да ладно, конкретная задача собирания исламского мира приведет к формированию исламского социума. Но относиться это будет уже к постиндустриальной фазе, и они будут пропагандировать анонимных пророков.

— "Случайный пророк!", "Внезапный пророк!" — доложу об этом шефу…

— Я бы вернулся на шаг назад. В условиях горячей войны пропаганда не изменится…Останется вечное и неделимое: "Они уничтожают женщин и детей!"

— Кстати, возможно, сделают биооружие, действующее избирательно на мужчин и на женщин…

— Уже используется — лечение лазером. Для мужчин, вроде, зеленый лазер, а женщинам — красный… Наоборот — опасно…Изменится, по всей видимости, контрпропаганда внутри государства. Глушилки останутся. Отсоединение от левого Интернета, например. Все истеблишменты завидуют опыту Китая.

— А коммерческие?

— Взорвут! А потом извинятся.

— И пришлось им рвануть несколько бомб на орбите, — патетически воскликнул Владлен.

— Во-во… И тарелку-то спутниковую за пазуху не спрячешь… Недолго назвонишься…И штраф бывает. В общем, хана постиндустриальным китайцам. Вернее, Ханьцам. Нечего впереди паровоза бежать, у них в коммунистической стране — индустриальная фаза, и точка. Можно, конечно, сделать ключевые точки выхода на западные сетки. Грохать кабель не выгодно. У кого-то нужный трафик останется. Ну, у нас в России тоже Ефремов был с Лири знаком, и переписывались они спокойно через "железный занавес".

— Что, Китай проиграет в том, что отключил, например, католиков?

— Да, друг мой, это големная реакция. Чтоб все в ногу. Запрет краткосрочный. Единицы лет. Огромное желание "поставить гидру под контроль". Я уже знаю и такую страну, которая повесила "железный занавес" сама себе.

— Что, вводим в документ понятие "новый железный занавес"?

— Да он уже есть. И их будет много… Вот США дошли до полной ручки… Девушка в ЖЖ в состоянии, мол, аффекта написала: ненавижу Дж. Буша, умер бы… Пришли дяди из ФБР и сказали: "Некрасиво…" Чем тебе не Китай?

— Это формальное противоречие к поправке.

— Она регулирует печатные издания… Они же не запретили, они объяснили… И отпустили. По схеме советского КГБ: вы читаете Солженицына, сэр? Это — плохая книга.

— Около пары месяцев назад, я читал, отменили мониторинг "запрещенных-нежелательных" книг и списки тех, кто их читает в библиотеках.

— Странно, что его отменили. Учет в полицейских странах ведется "по определению".

— В странах, где разрешено все, неэффективна пропаганда. Информационное бутлегерство…

— Стоп! Умные слова употребляешь! Молчи и послушай. Будет два сценария: сценарий сохранения глобализации — падает роль пропаганды. Разрушается глобализация — растет пропаганда. При этом структура ее изменится. Станет работать с "кодонами" — драконами информационными — и архетипами, драконами ручными.

— А как ты конкретно предлагаешь влиять на архетипы?

— Книжки с нестандартными Сценариями. Апеллирую к тому же Лазарчуку. Ну, и игры в Божий промысел на территории отдельно взятой страны.

— Это повлияет на идентичность?

— Смотря, что такое архетип в твоей редакции?

— Это метафора коллективного бессознательного, воплощенная в личности и записанная на соматику…

— Это можно менять. Музыка — один из лучших примеров. Видеоряд "Звонка"… Молодцы япошки. Закодировали весь мир. Блюз, кстати, — это стратегия поражения. Джаз — это американская модель успеха.

— Джаз — это музыка шизофрении…

— Это музыка негров…

— Это делается давно. Мы пока не создали музыку… Или не услышали, что звучит с небес. Архетип — получается такой смесью культурно-родовых программ, помноженных на эффекты территории. Причем тебя могут перевезти в младенчестве или родить в небоскребе. Еще зимние и летние роды имеют значение, а также звезды и определяемые ими пласты культурные, которые всколыхнулись, вдруг, при твоем рождении…Ну, в общем, какие Феи рядом стояли — играет роль. Архетип — это самый крупный сценарий… Или даже коридор…

— Тут я в самолете из Киева летел, читал некоего Само- хвалова "Психический мир будущего". Там воспоминание об истинном сценарии есть возвращение истинной программы, но не выход за ее пределы.

— Человека можно менять и по Лири, индивидуально, посадить в мешок и менять, но в рамках общества этого пока сделать нельзя.

— А ложный аттрактор? Если кто-то хочет проковырять ложный аттрактор, развилку и слиться в нее, и общество поманить?

— Можно — для узкой прослойки… У меня есть ощущение, что японцы давно работают в этой области. Меня это даже пугает… У нас пока нет возможности создать и социолизировать такое…

— Они играют в построение новых сюжетов или — как родиться в одном, а умереть в другом… без точки смерти. Но они существующий Сюжет пока не меняют.

— Проще показать определенному количеству людей, как из него выйти.

— В Европе Гроф близко подошел у этому. Ялом это озвучил… Красиво пишет, жулик. Гроф всю жизнь посвятил переходу в другой Сюжет: все гештальты-де нужно завершить, а жизнь оставить… Только мало кто справился с "бессмысленностью существования"…

— Ну, это т"-загнул…Они жить-то не перестают, осознав бессмысленность.

— Неправда, сударь, бесцелевой стратегией никто еще не овладел… То есть, я бы об этом знал.

— Это ты сказанул. Выходит, на наш уровень сознания "бессмысленность существования" проектируется как создание "бесцелевой стратегии"?

— Нуда… Японцы, кстати, решили еще проблемы смерти и одиночества. Ни мы со своим коллективизмом, ни американцы со своей уникальностью не держим "рамку": "человек по жизни идет один". И важно то, что он при этом живет, ест, любит, творит, решает проблемы и отступает, если ему не по зубам: Левиафан насел, "кодон" или что-то еще…

— А я вообще не считаю это проблемой… еще там у Ялома твоего значилась свобода… Никто не знает, что с ней делаешь… А что касается одиночества, то будущее человеческое мышление, на мой взгляд, коллективно, иначе, что мы с тобой делаем уже шестой час? Меня, знаешь ли, занимает, как проблему композитной психики узкоглазые решают. Они уже определились про бессмысленность, свободу. И смерть!!!

— И мы подбираемся…

— Пока у нас получается экстрасенс с неприятностями на работе… Был рад побеседовать с тобой о вечном.

Наутро Гурия проснулась в мурашках. Всю ночь она бредила японскими мультиками, в которых ей не удавалось отыскать двух одинаковых персонажей, а это было почему-то необходимо. Иначе — смерть. Она гуляла, поговорила с Игорем, встретилась с Белкой и даже пошла с ней на концерт. Чтобы уже не возвращаться в этот дом с остатками глобальных войн и полуразрушенных, но не побежденных ТНК.

Гурия любила музыку в наушниках, она хотела быть с ней одна. Видение оркестра пугало и раздражало ее с детства, когда бабушка в пять лет сказала, что она, Ася, вырастет и будет играть в оркестре. Ужас. Она видела себя только дирижером.

Она попала на этот концерт в дурацком Ленинграде. Который недолюбливала с той самой поездки… Впрочем, сейчас ее жизнь изменилась к лучшему.

Молоденькая японка, похожая на зеленую стрекозу, раскачивалась в такт виртуозному Темирканову и играла так, что у Гурии два раза наворачивались слезы, а у Владлена был отрешенный вид, словно он сам сочинил эту хачатуряновскую игрушку 40-х годов и теперь недоумевает, что сделала с ней в XXI веке маленькая японская ведьма в зеленом при полном зале…

— Я слушала японское соло с русским оркестром, — сказала Гурия вечером Игорю, — это нечто, мне показалось, что Вавилонская башня собирается под чьей-то палочкой. И это не русская дубина…

— Не фантазируй! — ответил Игорь, — Приезжай. Бубушка привезла мне Мишку, а у него какие-то пузыри на щеках. Что-то мы не то съели.

— Дураки! — сказала Гурия и повесила трубку. Владлен сидел рядом и смеялся. Белка умильно строила ему глазки. Белка работала редактором, она не вышла замуж и бросила своего мальчика из военмеха, а в остальном — не изменилась.

— Японцы скоро окучат нас всех, сударыня, вы были нашей последней крепостью…, — Владлен поклонился Гурии. Белка вытаращилась.

— Белка! Ты баддеешь! Может быть, я вас оставлю обсуждать наши японские сказки, а сама посплю и поеду с утра в Москву лечить аллергию у Мишки? Не верь ему только, Белка! Он влюблен в жену своего шефа…

гильбертова пустыня

— Это ради карьеры, — отозвался Владлен, — ничего личного.

— Паяц, — заключила Гурия, — впрочем, мне все равно, я только хочу сказать вам, Белла Арнольдовна, что манерам всю эту гвардию научила я. До этого они с женщинами не знались, собирались "голубым клубом" и говорили о трупа- ках. В общем — некрофилы…

— То-то за одного из них ты вышла замуж, — фыркнула Белка.

— Ну, это из-за карьеры, — рассмеялась Гурия. "Она, пожалуй, подойдет Гному. Владлен для нее слишком шикарно. Жаль, но — так", — подумала она.

— Дурочка! Не ходи с ним, — заявила Гурия. — Вместо личного счастия ты будешь открывать новые проблемы пресловутого Гильберта и искать критические когнитивные технологии, которые спасут нашу цивилизацию от вымирания. Этот Гильберт — не маг и чернокнижник, как ты подумала, а ученый математик, который задает людям задачки с того света.

— Вы преувеличиваете, Анастасия, — отозвался Владлен. Внутри у него все смеялось, — и роль Гильберта в истории, и нашу мужскую упертость.

Фотография на стене (4)

Еще совсем недавно, между событиями на Украине, Польшей и Нижним, в случайный счастливый выходной, Первый сидел в кресле на веранде, там пахло дымком… Непревзойденная редкость бытия. Тихо и комары. Он читал текст, подсунутый Машкой. Сама она ушла в комнаты второго этажа и затихла где-то с Маринкой в делах и детях. Ее муж, огромный немой мужик, вызывал у Первого чувство судьбы. Он возился с огнем и шашлыками во дворике. Похоже, в мужской работе всех видов он не знал себе равных. Он выбрал себе самую крошечную женщину-майора из всех знакомых Первому майоров и, похоже, совершенно доволен этим. Начальство более чем приветствовало этот союз бывшей таможенницы с известным разведчиком. Разведчик был на пенсии с 37-ми лет, и не было видно, что тяготился этим. Он был похож на тургеневского Герасима, идеальный вариант для уникальных операций, которых на его счету было три, и все успешные. Первый не знал даже того, в какой стране Герасим проявил свой немой талант.

Текст, лежащий перед ним, был странным, как, впрочем, и то начало, которое Маша показывала ему полгода назад. У Первого было такое впечатление, что он читает и в это время уже — все кончено — он не успел предвосхитить, а остальные еще что-то празднуют. Дурацкое чувство непризнанного Мага.

"Роджер был в восхищении. Он был готов возложить лавры, но не видел здесь никакого оным аналога. Он еще не забыл своего Доннерджека, потому что не знал, что по правилам здешнего миропорядка должен был забыть земную жизнь через сорок дней после того, как покинул тело. Честное слово, если бы здесь был какой-то "управляющий орган", все новички выполняли бы правила. Но управляющих он не встретил, монстров и незнакомых структур было сколько угодно. Своих — никого. Способы передвижения он плоховато, но освоил. И тут такое? Музыка сфер, завернутая в адекватную упаковку и посылаемая на землю, словно DVD какое, или какой и у них там сейчас новый стандарт? А он-то, дурак, на земле решил воплотиться в текст. Вот лох-то бездумный! И как он этими текстами с небес разговаривать будет, ждать, пока Мухаммед отыщется? Так это эпох пять прохлаждаться в стратосфере нужно. И не докричаться можно. А этот япошка, надо же. Залег в музыку и созывает своих фавнов прямо на Земле. Те пляшут, вот тебе и роль личности в истории, не чета нашим.

Процедуру знакомства и встречи Роджер еще не отработал, то есть были попытки задружить с монстрами, но искрило, жгло и отпущенная ему вечность, что-то вроде земной жизни, стремительно растрачивалась. Хотелось, прежде чем распасться, поиметь какой-то иной контакт, ну хоть взаимообмен произвести, что-ли.

Сквозь ядро потек в него джаз, бодрый, как Америка 60-х. Это был добрый знак коммуникации, если бы Роджер мог, он бы прослезился. Желязны подобрался поближе и ответил парой блюзовых композиций, решив, что такой способ общения ему приятен, и уже можно спросить музыканта "кто ты?" не таясь, потому что едва ли будет делать из этого тайну существо, не чуждое земной музыки, но уже покинувшее землю и, возможно, давно. Предчувствуя легкую беседу со смехом и искорками воспоминаний, он подлетел совсем близко к объекту: прозрачному, плотному, перевитому кольцу с хвостом, словно завязанной на манер скрипичного ключа нотной записи. "Что ж! Эстетично", — подумал Желязны и вспомнил, что о своем образе за этот земной год он так и не позаботился и торчал во все стороны сгустками волокон вокруг слабо прикрытого от воздействий ядра.

— Янки! — уловил Роджер что-то вроде речи, — Русвельта! Капута! — словно в детском дурном стишке услышалось ему, стало тревожно, оболочка вокруг ядра неплотно с зазорами, но села в оборону, обнаружив даже некоторую связность, прикрывая запасы бесконечности, включив локацию, в общем, приняв тот немудреный набор мер, которому молодой небесный объект учится рефлекторно, обнаружив вокруг плотное движение и разносортное существование, небесных тел разной тяжести, плотности и амбиций.

— Поздно! Защита сработала поздно. Нырять через время он еще не умел. Во все небо распласталось перед ним изжелта туманное облако, жуткое, как раздутый под микроскопом кишечник больного дисбактериозом. Если этот музыкальный придурок носит с собой эгрегор уровня 17, то я, похоже, сейчас умру дважды. Его приняли за Рузвельта? Вот это новость. Интересно, за какого? Масса обволакивала. его, и он вспоминал машинально, обрывками, хотя ему казалось, что он снова в теле человеческого существа. Группа Лэнгли… Вот те и Лэнгли. "Вот идет веселый Дигель… вдоль по рейнским берегам". Желязны не отреагировал на то, что отсос бесконечности включился, и отростки, ставшие его временной и полюбившейся плотью, пусть и немного электрической, мягко отрывались и уползали в область громадины вселенского желудка. Правильно! Если кровь выпускать в ванную и медленно, это совсем не больно, как уснешь. Вот гады! Неужели они оставят мне сознание и память! Сволочи! Кто ж это, черт вас возьми, и разнеси в прах эту мерзятину! Азии — и — мо-о-о-в, где ты, старый пердун, ты что нам обещал Второе, мать твою, основание и-и-и…

Эгрегор, который объект "Адмирал" 1943-го года издания, призвал на деструктуризацию зазнавшегося янки, в сущности, представлял собой японскую национальную идею, обросшую за годы пребывания в стратосфере моллюскообразным панцирем из бесконечностей случайных лохов, которые, балансируя на обрывках воспоминаний о своих жизнях на земле, стремились всю свою бесконечность утилизировать на пользу какого-нибудь знакового ряда, который вдруг да и проявится озарением на грешной планете Земля. Эгрегор собирал души без особого разбора. Национальный признак интересовал структуру в последнюю очередь. Воспоминания об американском, российском и германском прошлом падали вниз и сгорали в атмосфере, создавая в головах людей, на земле живущих, чувство обреченности за тот или иной народец. Эгрегор был коллекционером. Особливо японский. В стратосфере ему мало кто мешал. Российский брат по структуре и задачам таскался где- то по высшим сферам, возрождался и трансгрессировал сквозь черные дыры, связь с русскими душами не поддерживал и только вываливал иногда на головы несчастных "прихожан" мусорные сказки о Марсе, судьбе-индейке, миссии махатмов у Ленина и величии русского Духа.

Ямамото, став текстом музыки, давно понял, что русские победили их, японцев, и улетели полвека назад, а оставшиеся души — пусть поделят по-братски более приземленные властители. С американским нацпроектом они играли в небесный биллиард и выигрывали случайно перехваченных душ другу друга.

Азимов перестал беспокоить его. Этот четко был ориентирован на индивидуальную стратегию. А Ямамото предпочитал союзников. Он расплатился бесконечностью и стал звукорядом за то, чтобы еще раз сыграть на мировой шахматной доске этой цивилизации за Японию, и его не интересовал результат; победы и поражения казались одинаковыми выбросами энергии, а вот игра и ее ход, структура и эстетика завораживала, оставляла нечто срединное между жизнью и смертью себя и целых народов и не могло не вдохновлять, как вдохновляет развитие во имя чистоты эксперимента. Жителей нет, но законы вашего мира неукоснительно соблюдаются". Ямамото не боялся слиться в общий котел, стать половинкой чужого пазла, забыть, реструктуризироваться, он пока избегал всего этого и готовил свой план, отчетливо сознавая себя мальчишкой, сидящим в песочнице с деревянными солдатиками. В небесной песочнице. Девочка-медиум вполне сносно транслировала его музыку в управление войсками. За последние 5 лет, очень короткий для небес срок, он внедрил свою музыку в каждую из земных стай. Коллективный разум земных существ при жизни ему был чужд, но он забыл об этом. И композитная психика его вооруженных группировок воспринималась им как обычное явление. Мелочь. Должны же они достигать чего-то сами. Вот — придумали игрушку.

Азимов явился. Ямамото прятался за плотным ковром со- телодвиж'ений японского эгрегора и наблюдал, как тот осторожно пытается отщипнуть у Монстра то, что осталось от товарища".

В его "умном танке" не хватало нескольких позиций. А без них танк, вестимо, не поедет. Не было также и осмысленных команд относительно направления движения. А время разбрасывать заколдованные камни в чужие вотчины стремительно проходило. А собирать нужно было сразу несколько разных аналитических групп с их же "рабочими лошадками", то есть терра-группами. "Лошадки" должны были пастись до времени: учиться, работать, расшифровывать тексты и считать балансы, рисовать графики и лепить политические бюсты, а потом вдруг повернуться всем вместе — и в галоп, куда велят аналитики. При этом бесшумно и тайно.

Группа Горского фактически работала на него. Там только Гном гнул свою линию, и на него не было авторитета возраста или служебного положения. Не хватало пророков и менеджеров по пророчествам. Не хватало банальных адъютантов всем аналитикам, желательно "преданных без лести". Не хватало времени на латание общего информационного поля и подтягивание нижегородских, которые все время отставали. Не хватало транспортного мобильного ресурса и денег. Все время. Не хватало культуры привлечения разовых "спецов" и механизма их отправки обратно на их рабочие места без стресса: "никуда не уйду, глоток воздуха дали, сволочи, и выгоняете!" Не хватало глотков воздуха и дыхания "рот в рот" с другими группами. Не хватало других групп с другими ответственными за их жизнь и спокойствие. Не хватало спокойствия. Не хватало Машки на все города и все командировки. То есть не хватало клонирования. Не хватало узлов должностной решетки, пропускающей "свои потоки".

Была музыка. Самодействие. Игра. Юмор. Доверие и огромное количество совершенно ядерных мозговых извилин. Были книги, связи, нити, тризовские способы преобразования информации в приказы, несколько приличных должностей и статусов и несколько по-настоящему живых отцов.

Сначала умрет Шекли. За ним Лем. Китайцы устроят беспорядки, используя телефоны, и термины "мобильная революция" и "флеш-моб" станут частью демократии в действии. Демократий разовьется много: полевая, кочевая, электронная и "от сохи". В этом мире Первому останется стиснуть зубы и шагнуть вверх по служебной лестнице, бросая трофеи своим, чтоб сохранили до времени. Свой отдел он сохранит, Маша вернется, а питерская "Леди-Мэр" за- сотрудничает с Китаем, как родная династии Ли. С китайцами мы всей страной вдруг резко задружим, "н на этом мысль останавливается"… Потребуется срочно разбавить отдел, пренебречь институализацией и уйти в некое странное подполье при живых свидетелях, охране и встречах в казенных помещениях с подслушивающими жучками.

Где-то в этом междуречье структурных преобразований и должностей Сергей Николаевич как раз и сойдется накоротке с группой Горского.

В череде смертей, архивы которых приволокла эта странная компания, выделялась подгруппа тех, кто соприкоснулся с Россией и умер при странных обстоятельствах — как сказали бы детективщики. Первый считал, что все мировые сюжеты так или иначе детективны, а мелодраматичность — не обязательная их черта. Как правильно вещала Маринка, сюжет "Тристана и Изольды" и отдаленно не напоминает версии американского кинематографа, равно как и не повторяет вполне классическую "байку из склепа" про Ромео и про Джульетту. Но материал был у ребят подобран основательно и развилки всех Сценарных Теней уложены в блок- схему. Да и у Машки он давеча, в прошлом сезоне охоты на самураев, прочел про Азимова…

Итак, Пол Андерсон, написавший в свое время "Войну крылатых людей", вышедшую в бытность Первого старшим школьником и притащенную ему Вторым в бумажной обложке на предмет "происков Будущего", умер. В 2001 году, 1 августа, что подозрительно совпадает по времени с тем инцидентом в Торонто, в котором пострадал Кирилл из группы Горского. И с автомобильной катастрофой, в которой едва не погибла жена Горского… тогда они еще не были женаты? Или уже были?

Первый листал материалы и думал о новых людях, которые маячили — близко, но деликатно. Он был подозрителен. Он искал Второго в каждом партнере, но не находил, и наконец, согласился, что в нем их просто осталось двое, как в том романе Симонова "Живые и мертвые".

Этот Андерсон приехал в Россию на безумный конгресс футурологов "Странник" с молодой красавицей-женой, ящиком виски и еще ящиком отличного вина, но вскоре умер без всяких на то оснований, отравлений и японцев, причастных к этому делу. Удивительно тупо. Джордан — ветеран Вьетнамской войны, где его ранил какой-то известный летчик Лиси-Цын, — выжил, а вот Андерсон ушел, вложив в инфомационное пространство бумажку: не ходите, дети, в Россию гулять — там будущее гуляет само по себе и выбирает жертвы из приезжих.

С Шекли вообще случилась засада, напоминающая заговор. Он умер на Украине — заболел, и они не вылечили его от воспаления легких, когда вся страна была готова помочь этому русскому душой американцу за то, что он сумел победить старость своим юмором и собирался протянуть покрывало своей харизмы над Россией, заключив контракт с издателями о новой книге. Еще один ком грязи в наше пространство, а что теперь украинское оно, так что за беда — все равно нам припишут… Хохлы, конечно, нынче американам пятки лижут. Маринка расстраивается. Она выросла в Киеве.

Про Джордана этот их Гном сказал, что он, как фигура, побольше своего творчества будет. Так что если объединить в аффинную оболочку автора и творчество, то, оказывается, имеет значение, кто сильнее — человек или его инсталляция в текстах или картинках? Творчество более уязвимо, но убивают все равно человека…

"Что было странного в этих смертях, — говорил Владлен, по-ихнему Агнец (вот уж кличка для сотрудника Управления!), — у них ни у кого не завершился личный Сюжет. Так, на излете всех и взяли…"

"Все верно, друг Агнец. Иван Ефремов, вон, тоже не дописал "Чашу отравы". А написал бы, может быть, мы по другому бы смотрели на Эру потребления… Ну, хоть не окропляли бы супермаркеты, что ли".

Да и противникам Американского Будущего тоже не был выгоден некто Азимов, а был он сотрудником группы "Лэнгли" или нет — это темная история. "Лэнгли" дня СВРщика всегда было популярным брендом времен откровений Ричарда Фейнмана. Время было свободное, а ярлыки редкие. Ефремов, вроде, тоже встречался с профессором Лири, несмотря на трудности въезда-выезда и изрядные посиделки последнего в тюрьмах потребительского общества. Свои всегда находят своих. В этой фразе лежит ключ к проклятой новой японской связи. При снижении информационного сопротивления все становятся "своими", хотя бы на время, и слышат друг друга, а в идеале еще отслеживают прошлое и будущее. А с точки зрения технологии — не связь это вовсе. Спрятали лист в лесу. Грамотные. Нужно вынести этим умникам на их семинар проблему фрактальной связи, которая то — есть, то — нет, прямо по Альтшуллеру. Авось, построят технологию из лояльности к государству российскому. Нет уже мочи преодолевать проблемы сопротивления информационного. Хотя бы в своей группе ввести бы такую абсолютную телепатию: звонок и все, а после работы отключать, чтоб не открыли секреты страны. Дешево и весело.

В СССРе, в котором он, Первый, почти и не жил сознательно, тоже по сценарию "бей своих лучших" вырезалось поколение отцов. Своего отца он так и не видел, хотя предположительно этот герой честь и совесть имел, и матушка — прямо как у джедаев принято — родила сына с судьбой охраны Отечества. Смех, да и только. Но, с другой стороны, он почему-то границы информационного пространства шестой части суши нанялся охранять, а не бродячим акробатом пошел по Италии, скажем, или по югу Франции. А карьеру Робертино Лоретти ему, кстати, прочили до десяти лет. Мать говорила.

Когда-то они со Вторым болели эмберовскими Принцами. Теперь Первый понимал, что американе не простили Оберону, а вместе с ним и Роберту Желязны его снобизма. Ты никому не нравишься, если на ровном месте уже готов взлетать, проходить Лабиринты, Образы или Паттерны и водить туда желающих… Кто ж любит Сталкеров, если они не на зарплате? Тут он был с ребятами согласен: система вычисляет чужого в момент.

Владлен, как главный инициатор общих встреч, принес программу, которую Шекли обсуждал с футурологами — любящими и пьющими "стругацковскими путанниками" — в 2004 году. Итак, Шекли хотел прокатиться через Питер во Владик и далее в Сан-Франциско и, таким образом, замкнуть собою круг.

В американском кино, которое Первый бесконечно любил, сумасшедший ученый Эммет Браун замкнул собой электрическую цепь, чтобы мальчик на машине времени уехал в будущее. Пока такие дерзости прощаются лишь в кино. Проложить такую транспортную сеть — времен и цивилизаций связующую нить — было очень заманчиво, потому что могло стать модным. Но — опасно и "нашим", и "вашим". Что-то никто еще не создал кросс-культурный туризм. Так, поездочки по странам, не вылезая из кожуха своей идентичности. Весь кураж уходит на преодоление пресловутого информационного сопротивления и освоение ритуалов для галочки, будь то менеджмент или вудуизм.

— Все просто, Сергей Николаевич, — произнес Игорь, он как бы считался руководителем группы, — наши транспрофессионалы, у которых время на переключение с культуры на культуру неудержимо мало, большей частью своей не транссоциальны… Странные очень. Вот вы, например, не любите Воронина… — Гном действительно выделялся из этой компании неопрятностью вида и хамским тоном возражений.

Первый как-то записал на календаре: полюбить Гнома до 18.04. На завтрашнее утро весь отдел совещался по поводу его новой пассии и только к 14.00 они успокоились, узнав, что этот бородатый тип без допуска — писатель и внештатный сотрудник группы Горского.

Время установления истины Первого не устроило категорически. Отдел, словно специально, после знаковой встречи с элитными мальчиками работал отвратительно. Маринка смеялась, когда он рассказал. Она еще припомнила режиссера Адасинского, явного транспрофессионала — кросс-культурного и сногсшибательного, но, увы, социального аутиста. Мысль, которую известный поборник японского буто в России и Германии выказывал своим выразительным танцем, была незатейлива: в начале всегда темно. Первый был не согласен с нею с детства.

— Решающая стратегическая ошибка в позиционной холодной войне на Тихом океане была совершена советской стороной на первом же ходу, — заявил ему Гном, который приперся через неделю после их официального договора о сотрудничестве групп и отнял у него пятьдесят минут. Первый поморщился, он не любил, когда Союз ругали, потому что пока все методы, которые он для работы сумел взять на вооружение, были из того самого советского тоталитарного режима. Первый подозревал, что японская разведка тоже опечалилась размонтированием системы "знание-сила" помножить на "науку и жизнь".

Гном напористо продолжал:

— Мы отставали от Штатов в наращивании подводных ядерных сил, и советское военное руководство решило, стало быть, строить лодки серийно… Какая была лучшая на тот момент баллистическая ракета — вокруг нее и строилось все проектирование. Просто и быстро.

Первый знал, что именно это решение позволило в свое время быстро развернуть производство ядерных субмарин, но срок их реальной боевой службы не превышал десяти лет. Появлялось новое поколение ракет и приходилось строить новое поколение лодок. Система рухнула на нединамичности управления. И мы проиграли темп, потом два темпа… Это были годы, когда Первый учился в интернате и не знал про загнивание аппарата и нокаут в Третьей мировой войне. Гном был, фактически, его ровесником, а казался сильно старше. Такие люди словно дождались к началу века своей очереди. Все меньше оставалось мыслящих, все больше становилось пилящих средства и не принимающих решения. Кадровый голод подступал. Дошла очередь и до них, странствующих маргиналов. Вот и повылезли. Все они ходили в джинсах и про все-то они знали, но сообщали свое знание неудобоваримым тоном. Их выслушивали и никуда не брали. Плодилось отчуждение. Умные и коммуникабельные остались героями детских книг. Японский опыт научил Первого эстетизировать пространство кабинета и мысли, Второго он когда-то прощал, но этим — никогда. Бесплатное приложение к материалу — вот они, эти люди. Без блеска и формы никакая западная держава не сможет нас уважать. А уважения хотелось, потому что если его не получать, то остается уезжать в Португалию и жить в домишке на каменистой террасе, дышать океаном, читая естественному волнорезу стихи или документы на трех, скажем, языках. И от Японии далеко и от Средиземья. "Без уважения Стаи не будет, — нашептовал ему внутренний Бог. — Уважение — это признание важности данного человека на земле, а не потертость его брюк". — "Сам знаю, — ругнулся Первый. — Не хватало только голосов!"

Гном напоминал ему гнома. Из Толкиенской эпопеи.

— Американские подводные ракетоносцы были дорогими, капризными, они даже уступали нашим в надежности, но они были сделаны как бы "на вырост", и они допускали размещение ракет новых поколений. Практически, США начали и кончили "холодную войну" с ПЛАРБ типа "Джордж Вашингтон" и ПЛА типа "Лос-Анджелес", — Гном говорил совершенно не чувствуя неприязни собеседника. Или ему было все равно. Он увлекся, критикуя и тех, и этих. — Строительство в 1980-е годы подводных линкоров класса "Огайо" было явным "усердием не по разуму", — усмехался он, — недаром создатель американского подводного флота адмирал Риковер как-то сказал, что в мире было только три абсолютно бесполезные вещи: египетские пирамиды, супердредноуты серии "Ямато" и подводные лодки "Огайо". Русские не остались в долгу, они развернули в ответ аналогичный проект "Тайфун", ибо при их доктрине "лодки делаются для ракет", другого решения было не найти…

"Что знает этот Гном о том, как меняются доктрины? За счет кого и за счет чего это происходит? Только блестящие рекомендации помогают таким типам прийти в Управление". Слушая Гнома, Первый понял, почему Советский Союз проиграл. За неумение посмотреть на себя со стороны, за страх формы, за свободу первой степени — гордо сбросить седока, чтобы потом быть больнее пришпоренным.

— Так или иначе, к середине 1980-х годов стратегическое положение на Тихом океане оставалось стабильным. Соединенные Штаты сохраняли некоторое преимущество за счет лучшей системы базирования, превосходства в авианосцах и наличия союзников на ТВД, но оно было меньше, чем когда-либо, тем более что СССР, наконец, привел в относительный порядок свой главный "приз" во Вьетнамской войне 1964–1971 гг. — военно-морскую базу Кам- ранг в Индокитае — я закончил, Сергей Николаевич, — сказал Гном. — Если у вас нет вопросов…

— Спасибо! — откликнулся Первый. — Я жду статью в "Военное обозрение". Я услышал вашу концепцию. Она нам очень пригодится. Я дам вам знать. Отметьтесь в бухгалтерии, пожалуйста. — Гном улыбнулся, раскланялся и вышел.

Первый вспомнил, как познакомился с Гномом заочно год назад. Однажды поздним вечером сидел на работе и машинально открыл чью-то недописанную статью, присланную ему курьером из тусовки Горского. Игоря он считал незадачливым дипломатом, но для начинающего управленца у него был пана и мозги. И принцип двух слабостей к нему не подходил. Владлен хвалил Горского. Автор статьи погиб при странных обстоятельствах — сообщалось на полях. Ничего не шевельнулось тогда у Первого. Погиб и погиб.

— Что ж, поглядим, — решил он пустынным вечером, когда управление засыпало перед завтрашней утренней беготней, а Первый оставался один на час "подумать о делах, о сургуче и так далее…". Время медленных чтений, спокойной аналитики. Рай. Праздники.

"Кроме нефти и газа, Сахалинская область — это уголь, редкозельные металлы, это "морские пастбища" невиданной биологической продуктивности. Это земля невероятной, фантастической даже для Дальнего Востока красоты! Наконец, это зона взаимодействия русского, японского и американского постиндустриальных проектов и область контакта трех великих цивилизаций.

Достаточно для того, чтобы считать это "географическое понятие" одним из бриллиантов российской императорской короны".

"Эко загнул! Имперские идеи! "Корона Российской Империи, или снова неуловимые". Поймать ребяток Горского в ступе — раз плюнуть. Пока они просто еще никому не помешали", — думал разведчик Первый, переживший за свою жизнь уж три-то провокации точно. Автор статьи потом оказался хорошо известным Первому, причем Первый доподлинно знал, что в смерти этого человека замешаны японцы, а те, кто его оплакивали, принадлежат к элитам трех держав. И Статьи Редактора были маленьким хобби, даже не прикрытием. Чудеса! Он сидел в кабинете и читал, словно оторванный от реальной картины. Затмение, что-ли, нашло… Или Провокация? Фредди Крюгер придет за тобой, он вылезет через Интернет и превратится в нидзя-черепашку, которая вовсе не горит желанием тебя защищать, потому что ты, Полковник, — олух царя небесного, и все твои казематы — не помеха японским девочкам, которые лезут из телевизора и от которых стынет кровь".

"Восхищаться Сахалином можно бесконечно. Это остров, в реках которого до сего дня не только водятся, но и ловятся таймени". Тут Редактор, Первый даже вспомнил, какая у него была кличка…, конечно, цитировал Джерома. Кто читает сейчас Джерома? Кто знал, что разведчику Афанасьеву Георгию Константиновичу было к шестидесяти, и то — по последнему паспорту, а они у него не совпадали по датам и местам рождения.

"Последняя статья, что ли? Точно… Вот черт! Что она делала у Владлена? Причем здесь Гном и его больница? Лучше б этот лейтенант допивал свои праздники… и не бередил мою душу. Как все плотно спутано! Еще не поздно расформировать эту детскую группу", — подумал тогда Первый. Но группа выжила. И вот он сейчас ищет, как бы ему поточнее направить свои усилия на ее пересоздание во имя. Эх!

"Остров, где тонкая цепь дюн отделяет теплые лиманные озера от холодных вод Охотского моря, так что при минимальном желании можно купаться "контрастно". Остров, где, как и в Японии, почти вся природа носит "местный" эндемический характер.

Но это также остров без местного населения, без промышленности и без границ…"

Вот это точно. Первый был на Сахалине всего пару раз, но подолгу, и понимал про виртуальную реальность этого мира, который, не смогли захватить пока ни живущие там русские, ни японцы, ни униженные в нем то гордые, то хитрые корейцы.

"Освоение Сахалина во все времена носило колониальный характер. Как следствие, сложилась особая "колониальная", а в нашем случае — еще и островная колониальная психология. Я уже писал, что человек может прожить на острове двадцать лет, находясь каждый год в полной уверенности, что уж этот год — последний".

"Он уже знал, когда писал…Черт… Как скручиваются судьбы мертвых и живых, и эти жгуты не развязать…"

"Изменить эту психологию мог бы вахтовый метод работы (конечно, здесь вахты измерялись бы пластами исторического времени — пять, десять, пятнадцать лет), возвращение старшего поколения "на материк" и строительство Моста, соединяющего Сахалин с Хабаровским краем и являющегося символом присутствия России на Востоке".

Документы по мосту Первый собрал еще будучи майором, они медленно работали на себя и на мост. Осталось подтянуть парочку государственных программ и запугать военных.

"Построят Мост, дружок, построят, я пройдусь по нему за тебя, вот ведь романтик транспортных сетей…", — усмехнулся Первый. В душе у него и тогда, и сейчас поднималась тихая ярость. Он это состояние любил, он на нем работал, последний доклад он сделал на такой вот ярости, а на Украине не смог ее вызвать, была апатия и вязкий безнадежный гамбит. Он отыграется. Он был мастер отыгрываться. Зачем они убили разведчика Афанасьева? Он всю жизнь занимался Балканами, а на Востоке был недолго и по любопытству. Зачистку, что ли, начали?

"Необходимо, наконец, сменить железнодорожную колею на Сахалине, уравняв ее с российской (откровенно говоря, для меня было полным потрясением выяснить, что эта простейшая и необходимая из стратегических соображений работа не была выполнена ни при И.Сталине, ни при Н. Хрущеве)".

"Еще один зазыватель Берии на наше Управление… Королевых и Космоса все хотят, да не склонны нынешние гробить сердце за "ненужные камни с ненужных планет"… Я и сам не готов…" Но ярость уже проходила… Что толку воспроизводить прошлые эмоции? Но зачем-то он перечитывал статью.

"И, конечно, Сахалин — Курилы — прежде чем эти области станут центрами международного и внутреннего туризма (а прогнозы в этом отношении более чем благоприятны), прежде чем будет развернута добыча и переработка полезных ископаемых рудной зоны, прежде чем развернется проект "вращающиеся двери", предусматривающий кадровое насыщение российского Дальнего Востока — должны получить прикрытую и обустроенную морскую границу, подчеркивающую и защищающую суверенитет России".

Вот тут Первый был согласен на все двести…, почему они все уходят и оставляют ему, Первому, свои недоделанные мечты?

"По Сеньке, стало быть, и шапка".

Улыбка без кота (б)

С начала года Гном все еще сильно маялся без Редактора. Все, кто пришел после, так же и уходили, оставив его безучастным к полученным деньгам или брошенным проектам. Анечка вышла замуж и уехала в Венгрию. Он перестал обрабатывать в Интернете Мировые войны, несмотря на изобилие читателей и почитателей. Он остался волком- одиночкой и появлялся у ребяток только затем, чтоб видеть Гурию. Она стала респектабельной молодой мамашей, ждала второго и, конечно, сына. Ничуть не располнела, ела суперполезные продукты и поила его невероятным джином. Однажды даже горько плакала у него на руках, потому что "все они сволочи". Вот с этим Гном был абсолютно согласен. Сознавая, что встречи "про трупаков", а потом и "про японцев" являются его единственным волнительным выходом в мир, Гном ходил перед визитами в парикмахерскую, вычищал ногти от машинной грязи и надевал выстиранные джинсы.

Последний раз они виделись перед летом, и вчера Гном ужасно обрадовался приглашению "на обочину". Мальчики возмужали. Устаканились в должностях. Нашли себе кумиров и частично женились, кроме Владлена. Агнец надел погоны, но в них ни разу не являлся. Когда-то именно он свел Гнома с мужиком, своим Шефом, на "поговорить", и Гном ощутил смутное беспокойство, какое случается у героев Агаты Кристи, когда они въезжают в незнакомый дом, а там, оказывается, много лет назад… Это тоже было вначале лета. Гном закончил очередную книгу и сменил очередную машину. Этот форд бутылочного цвета, старенькая, плохая, в сущности, машинка, понравился Гному невзрачностью окраски.

За это лето случилось все-таки несколько полезных встреч. Сейчас, после Владленова шефа, Гном понимал, что все визиты выстраивались в причудливую цепочку нужных кому-то трансакций. Внутренний Черчилль стремительно указывал на Восток. Молодая японка с профилем Багиры, шеф с японской книжкой про романтику старых боев, погибший Редактор, вечное суши на всех столах, старушечка Гиппенрейтер, сказанувшая ему про их методологического лидера и его смерть, и немедленное всплытие потом этой деятельной философии в Японии, тут же воткнутой в производство Будущего и военной техники. Вроде как за одно. Все они за одно, а вот он Гном — за другое.

У Гнома сложилось такое впечатление, что "наши узкоглазые сушиеды" тянут из европейской цивилизации все что ни поподя, и уже собрали свой пасьянс мирового господства, чтоб Америка только и сумела развести руками "Здесь нечисто играют!". А Россия грустно погибла с мыслью: дык, мы это все сами знаем, эх-ма! Россию было жалко. А наблюдать заокеанского островного монстра — противно. У Гнома была своя эстетика, и японской он не хотел. "Идею с Великим Щедровицким можно бы и ребяткам подсунуть, вдруг он еще задаст нашим "трупакам" там на небесах? Интересно, что там делает Черчилль? Разобьют нас японцы, — пообщаемся", — подумал Гном. Назавтра у него была назначена парикмахерская, баня и поход в магазин "Джинсы". Ночью ему приснился неистовый Щедровицкий, который вполне конструктивно возражал Азимову на его "Второе Основание". А днем можно сходить в Шереметьевский послушать японских фиф на молодежной встрече антианимашников.

На этой встрече Гном был ранен, депрессию как ветром сдуло, но здоровье подорвалось конкретно.

У Игоря должен был родиться сын, уже вот-вот. Счет шел на дни. В прошлом году он понял, что научился по-настоящему ненавидеть Будущее, которое сделал сам, построил мир для сына. Приложил усилия и удержал рычаг. Он остался в стороне от публики, и его не убьют подонки, которые охотятся за настоящим и присаживают оное везде, хотя оно уже сдохло и корешки отвалились. ФСБ оказалось способной к выживанию структурой. Они сейчас шагнут в будущее при оружии и осмотрительности. Но было тошно. Программе "государственные дети" исполнилось в этом году два года. Вполне способна, чтобы почистить грядущему ботинки.

"Детский век" внедрялся в мир с опозданием. Впереди маячили японцы со своим познанием смерти. Гурия стала капризной и просиживала у постели раненого Гнома все дни напролет. Тот был счастлив, а вот Игорь — нет. Не пристало беременной женщине таскаться в больницу к олуху, которого не возьмет ни одна система за неорганизованность и несвоевременность интересов. Еще и преступника. Конечно, японцы подыграли им. Иначе все пошло бы прахом. Затаскали бы всех и, причем, свои. Старинное братство русских евреев-обналичников спасло их с помощью старой занавески и собственной старости. Еще Игорю не нравилось, что Гурия посещала эти собрания прогосударственников. "Декабристка, блин! С цепи просто сорвалась! Уроды!" Стало модно посылать выпуски дипломатических корпусов на практику по уходу за младенцами. Страны умилялась фотографиям бравых лейтенантов с трехмесячными чадами. Красный Крест пел им гимны на всех языках. Телевидение возмущало умы не тем-де, качеством бетона. Но пока падали только аквапарки. Ни один кондоминиум не рухнул. А города-миллионники построили свои муравейники без разрешения в рамках местных бюджетов и тем решили проблемы гастарбайтеров. Заодно и прихватив на обслуживание ремитанс. Это — после кризиса недвижимости и реформы ЖКХ. Как раз тогда Игорь и пробил этот региональный проект, несмотря на угрозы "этиков", "антимашек" и "антипетек", гуманитариев, либеральных интеллигентов и просто старую сволочь. Но было поздно. Государственники уже сделали все сами и, притом, типичное НЕ ТО. И стоило ли терять безвозвратно кормушки и кадровые перспективы?

Демократы обсиживали их со всех сторон про незаконность и фашизм. Дети переписывались СМСками с такими скоростями, что Игорь стал бояться не успеть к пункту собственного Призыва; похоже, Гурия освоила этот флеш-метод и теперь дразнила его по вечерам играми в СМС-ассоциации. Мир ускорялся. Умер Петя. Мать переехала в Москву, но у них бывала редко и с Гурией не сошлась. Елка уехала в Стокгольм и писала Гурии, а не ему. Значительное время занимали дела денежные. Почему-то они, кроме него, вообще никого из семьи не интересовали. Он подустал быть справедливым и креативным, ласковым и предприимчивым одновременно. Владлен стал его раздражать. Игорь подумывал об отъезде в Европу: житие рядом с Этной казалось ему вполне приемлемым делом. Старушка Европа звала на последний пир, и почему не принять участие в Крестовом Походе в последнюю очередь? У него все хорошо с совестью, он все сделал для своей страны дураков и сталинских соколов, они вырастут и выстоят против самураев, но он бы не хотел при этом присутствовать, он лучше прогуляется с сыном на Этну, и древние боги покажут ему теплое небо земли. Гурия говорила, что вулкан — это рот. Да, только от его огненного поцелуя умирают. Группу нужно было распускать. У Игоря назрел кризис. Тем более, что Сергей Николаевич, фактически, определил им харизму, которая до этого формировалась коллективным мнением.

Игорь любил Питер. А Гурия — Москву. Они жили на два дома — московский и ленинградский. За ними числилось даже две няни. Жаркий ветер над Фонтанкой нес пушистую пыль. В машине было легче. Идти в Фонтанный дом, да еще с Гномом, не хотелось, история с японскими детьми только что всплыла и было невыносимо переложить руку с условного аппарата "Золотой газели" на новую тему, чтоб она съела еще год его усилий. Арабы были ему ближе и понятнее, несмотря на их пророков, вождей, чудовищные экономические ритуалы и каверны в индустриальном развитии.

Пусть Гном сходит сам, в конце концов — его идея, и вообще он, Игорь, не слишком верил в эти японские штучки. Ну, вооружаются. Так у нас тоже кое-что обновили. Гном, был единственный, к кому Игорь совершенно иррационально ревновал Гурию. Вот не ждал от себя таких глупостей, но это как началось с женитьбы, так вкраплениями и разъедало его сердце. Он знал, что Гурия посмеивается над Гномом и принимает его раз в месяц, а то и реже. Знание факта не помогало.

Но упрямый вояка Гном как-то умудряется на нее влиять; и на Игоря тоже. И вот уже Игорь, рискуя своими связями, медленно, как по минному полю, вкрапляет в докладные записки эту "детскую японскую тему". И государство со скрипом отплевывается, потому что оно ждет выборов и больше ничего, и за год до выборов нечего соваться с инновациями, ведь кто на них — "дурак такой" — отреагирует? Разве Гурия? Собственная ревность развеселила его. Он, как мальчишка, сбежавший с лекции, нажал на газ, промчался по набережной, словно Шереметьевский на самурайской тойоте мог кинуться и догнать его.

Вчера он ждал чего-то непонятного. Это входило в его обязанности, и он никогда не тяготился ожиданиями, читал эти "восемь могил, холмов" и прочую японскую куролесь из прошлого в настоящее. Сейчас все авторы пишут обо всем, находят параллели, вспоминают древних богов, толкуют от их имени, наделяют героев то бессмертием, то бесстрашием, а чаще — мракобесием, и плавают в этих картинках вместе с читателями, пока не утопят их конкуренты или не схватят за жабры социальные комплексы и управляющие ими, как повозками раскрашенных лошадок по дорожкам обывательских мирков, увезут на них читателей. Сначала постмодерн и стиль "от вечности до бесконечности" очень нравился Игорю. Но надоел. Смертельно. Хотелось делать словами, а не делать слова. Говорил он все меньше. Читал — реже. "Ты замкнутый! — кричала Гурия. — Ты не разговариваешь со мной, ты скоро превратишься в меня, какой я была пять лет назад". Он обнимал ее и отвечал что-то нейтральное. Зато сын болтал без умолку, и ему было просто и весело отвечать. Мужское братство крепло.

Гурия поглаживала живот, ощущала толчки и хмурилась. Игорь, наверное, хотел девочку, а будет снова мальчик. Ее старший сын Михаил яростно откручивал огромную гайку от металлического валика. Эту штуку когда-то принес ему Гном. Гурия смеялась до слез, однако мальчишка превратил железину в любимую игрушку и порушил ею весь свой пластиковый арсенал. Он был в своем праве, прожив на земле почти три года. Когда мужчины Игорь, Кирилл и Агнец заговорили про войну, она вышла и заплакала на кухне. Никто не пришел ее утешать. Они даже не заметили. Как всегда. Агнец потом извинился. Ему очень шла новая форма. Так хорошо сидела, что даже хотелось с ним переспать, какой он был святой и патриотичный, бегающий по утрам в Таврическом саду и улыбающийся женщинам не обещающей улыбкой. Агнец и есть. Отец хвалил его. Хотя они были в разных ведомствах. Связи переплелись. Их группа позиционировалась, как встреча друзей. На нее приглашался обычно Гном и иногда даже приходил Первый суховатый военный, Шеф Владлена, почему-то называвшийся числительным именем. Все они приносили подарки ей и ребенку, говорили ей обольстительно-обходительные слова и начинали — про "трупаков" и про японцев. Далее, как в заведенном сценарии, переходили на текущую Реальность и скрепляли "союзы четырех или пяти". Так родились последовательно "Дело о пустоте", "Беспорядки в Лондоне", "Сказка о золотой газели". Японский вопрос начался невинно с "Дела о детских страшилках". Теперь это тихо перерастало в подготовку страны к войне. Их философские и культурологические беседы, текущие в ее прошлую беременность, весьма куртуазно переросли в сводки о передвижении "японских лихтеровозов" и характеристики самурайских торпедных катеров. Гном, казалось, катался на них с детства. Выдавал цифры на память, мог зарисовать в карандаше корпус со всеми примочками. Оживлялся, когда говорил, начинал даже тараторить. Он не сообщал почему, но люто ненавидел японцев. Гном был хороший, но странный. Принес ребенку деталь от машины! Игорь смеялся: он бы еще карданный вал приволок! Гном как-то пообсуждал с Первым вопрос трудоустройства в отдел, но потом это как- то протухло. У него не было образования — не то высшего, не то среднего. А сейчас вот лежит в больнице, японцы в него стреляли, и все про военную технику спрашивает.

Никто не вдумывался, что со времени первой притирки прошло пять лет.

Везде были трудности, в японской стороне они тоже случались, как говориться, что наколдуешь… Зачем они написали про "Королевскую битву", и нет гарантии, что не создали такого на островах? Выжившие в катаклизме создали такое движение за будущее, что прошлому ой как не поздоровится. Там пять школ было разгромлено то ли учениками, то ли полицией. Интернет сообщал, не все, но можно было понять, что старикам неспокойно в Токио. В общем, кто кого пострелял — не ясно, но, похоже, что японский рай сменяется японским же адом с приличной скоростью. Полковник Первый много бывал в Японии и утверждал, что у них там "иное небо". Полковник Первый готовился к войне и иногда напоминал Игорю героя бардовской песни. Он подкинул им этого Ямамото в список пятерых, а Игорю, как руководителю группы, сначала показалось, что этот самурай им ни к чему. Игорь интересовался ценностями Европы и посмеивался над Америкой. Война на Дальнем Востоке, пусть и шестидневная, как предсказывал Гном, его не занимала. Война всегда сулила ускорение решений и оборотов. Обороты денег и мыслей шли параллельно. Когда какой-то кретин из правительства потребовал кинуть атомную бомбу в Казахстан, чтоб американе занялись, наконец, нами всерьез, его кинули вместе с американами, хотя те предлагали неплохой откат. Все-таки есть устойчивость в системе. Игорь не хотел никаких бомб, и вообще он не был сторонником политических и экономических убийств, тем паче — осквернения войной целых территорий. Он хотел креативного мира и управления своей колесницей, которая зависит от дороги и от его, Игоря, искусства быть здоровым. Он был не против привязать на небе какого-нибудь верблюда, чтоб Аллах не дремал. У Гурии среди этих казахов обнаружилась какая- то детская любовь: тем более не повод кидать туда бомбу, дерись потом с радиоактивной плотью обидчика. Игорь с удовольствием вернулся домой, обнял жену и выключил телефон, разрешив себе пять часов отпуска. На утро он улетал в Москву.

— Жаль, что телепатию нельзя распылять из флакончика — так, чтобы некоторая взвесь некоторое время держалась в воздухе, — заявил Владлен со своей убийственной вопросительной интонацией…

— А еще чего тебе жаль? — спросил усталый Кирилл де- журно, как в юности, с которой прошло пять лет, и вот надо же, черт, многое изменилось! Игорь запаздывал, а Гурия сидела с детьми, кто-то болел. Гном мерно бил в компьютер свою очередную книжку. Внешне он менялся мало. Хотя… Эта история с японкой все-таки как-то сделала его… Он шутил: меня спасло мировое масонство. Еще у него завелась подружка. И он немного смотрелся счастливым.

Ресторанчик был тихий, и объемистые диванчики создавали легкое впечатление комфорта арабского: расточительного для тела, тайного для души. Они были здесь одни. Тусовку позвал Игорь, а сам не явился. По канону, раз и навсегда установленному в группе, каждый имел право на четыре таких встречи в году, скажем так, по своим личным делам без учета общей палитры. В общей палитре Гном работал с Владленом под его Шефом, а Игорь с Кириллом пересекались по службе, часто спиной к спине разыгрывали комбинацию добрый — злой следователь, благо близкие ведомства позволяли. Гурия покровительствовала Владлену, но работала с Игорем и Кириллом. С Гномом она не на шутку дружила, была поверенным его тайн и молчала, как скала. На сплетни не было времени. На левых девушек — полномочий. Так сложилось, что у Игоря только что родился второй сын. Кирилл встречался с итальянкой бальзаковского возраста, работающей в галерее Уфиццы. В основном, встречался в Интернете. Владлен был всеобщим ангелом-хранителем, танцором и другом всех сердец света, но о его романах ничего нельзя было узнать. Трепались о том, что он влюблен в жену Шефа. Идей Шефа на этот счет никто не знал. Прошлый раз Первый явился к ним в Клуб, его пригласил Владлен. Оказалось — к делу. Потом Гном подумал, что без Сергея Николаевича они бы не справились, а время поджимало. Первый был въедливым до математики должностной тактики. Благодаря ему три стратегии были похоронены за двадцать минут, прежде чем выплыл сценарий "войны штабов" — медленный, поступательный, но, как ни странно, опережающий. Кутузовщина, конечно, бубнил Гном, но крыть было нечем. Когда-то они бодро начинали с четырех смертей мировых фантастов. Как говорила Гурия: "Трупаки".

— С чего начинается Родина?

— Правильно! С проветривания мумий врагов, вдруг среди них были нечаянные союзники…

— Зацепиться за свое в чужом прошлом — не такая уж плохая идея…

— Если своего маловато, можно поискать корни в чужом, но есть риск не сохранить лояльность и нашим, и вашим.

— Интеграция и ассимиляция — это не одно и то же… Латвия, например, на своей шкуре это испытала. Да и шкуры не осталось, по правде говоря…

— Украина тоже чуть-чуть не довыпендривалась. Я, кстати, удивляюсь, а что американе или европейцы не забросили в сознание хохлов, что, мол, украинцы — это белая кость Европы, а русские, значится — быдло, азиаты… А мазанки — древнее изобретение хеттов. Историю-то сколько раз переписывали. Теперь ее мало кто знает.

— Сошло бы на фоне метеоритов и глобального потепления, зеленой и желтой угрозы…

— Немыслящее большинство в своем ведомстве, дружок, надо контролировать и зомбировать на свой лад. Невелики интегралы. Они тебе признают и "реактор — в каждый дом", и нового Бога в каждый угол, и приоритет индустриальных знаний, и смерть гуманитариям — если тебе так выгодно.

— Да, Гном, учись работать с людьми… Ты все правду ищешь.

— Я не правду ищу, а такты считаю, не успеваем, хоть тресни…

Как-то это так само собой получилось, что все четверо оказались на службе у государства, которому не собирались служить в юности, а понятие "прорываться" ни у кого не связывалось с дебрями информационных лесов, разве у Гнома. Вот он и строчил свои "приключения стратегии".

Игорь пришел мрачный. Назавтра он вылетал на Восток, и вопрос у него был несколько экзотический. Не про стратегию, в общем. Он хотел странного. Говорил просто, и от этой простоты холодало. Он не более — не менее был готов, дернув за нить логистики Сахалинского туризма, выстроить на Востоке новую общность — мобильный гарнизон по подготовке "Бог знает, что случится" и спрятать все это в обучение географии, геодезии, картографии, океанологии и прочей психологии глубоководных рыб. Учение плюс обучение, плюс стрельба на поражение вплоть до полного уничтожения.

— Ничего себе, год заканчивается, — захохотал Гном. Он уже открыл нужную карту и маневрировал по ней войсками сам с собой.

— Ты что, сменил министерство? — изящно поинтересовался Владлен.

— Нет, оно сменило задачи, — ответил Игорь, — я бы хотел сейчас впитать некий коллективный разум, а в самолете определиться с тактикой.

— Понятно! Операцию называем: "Что, не ждали, сволочи?" Сокращенно — "Сволочи".

Гном посчитал какие-то цифирки и выдал их спустя минуту: идеологии чуть-чуть не хватает, а так все "бьется", вот, сливаю график работ, и еще вот что: у меня нет "их" мелких транспортных судов и времени спуска двух девочек…

— Каких девочек?

— Деревня! Так дразнят два новых заказа Балтзавода — "Наташка" и "Маришка"…

— Понял… А что там акторы?

— Ну, двух главных коммерсантов замкнуть друг на друга — пусть играют в ролевую игру "чей сторожевик лучше" — в открытую, пусть играют японцам на потеху. Чем больше правды, тем лучше. Лист прячут в лесу.

— Остальные там — шизофренические царьки, сильно боятся новостей, с ними справляется наша сахалинская операционная.

— Серьезных по-настоящему акторов там четверо. Им нужно открыться и обеспечить их лояльность или нейтралитет, но только после того, как сняты тайваньские связи. Тут нужно действовать в ущерб здоровью респондентов. Нет разницы, что там они когда-то у них купили. В собственность играли в прошлом веке. Вплоть до громкого процесса об измене родине.

— И так дойдет… Государство всегда сильнее отдельного хитреца, а тем паче труса.

— Отследить японские корни этого тайваньского атташе и его боссов, если таковые есть…

— Не трогать рыбников, им скоро не до рыбы станет, пусть оторвутся в старом мире.

— Послушай, он же — не президент и не диктатор региональный…

— "То, что сделал предводитель сего, сделано по моему приказу и на благо государства…"

— А кто у нас за Ришелье?

— Есть такой…

— Понял, не дурак, к чему тогда паника и сбор всеобщий?

— Отставить. Канон и закон.

— Ну, мы увядали от Дали.

— Остряк..

— Нефтяники подвешиваются на своей же медлительности. Очухаются, начнут паниковать — берите их тепленькими. Они — наши, будут делать, что ты хочешь, лишь бы не война и не потеря места.

— Иностранцы там подзапуганные: ну, побегают, позвонят консулам, примем ноты, ответим, будем лояльны, сошлемся на форс-мажор, революцию, Королеву Мать, просто русскую Матушку, не обязательно Волгу — смайлик рисую J.

— В общем, объявляй, Игореша, на весь Дальний Восток некий ирландский образовательный проект — перенимаем, значить, опыт прогрессивной Европы, жаждем его интеграции с американским, который там прижился и тянет наш антропоток…

— Работай с кем есть, наших там немного… До выборов недолго, под них нужно спрятать активность.

— Пока еще девочку эту плавучую к Итурупу подведут — два года ждать. Или шесть. А самураи не ждут.

— Я к ним на полгода учиться еду, на менеджера, стало быть… Готовьте мне связь, как Штирлицу, желательно нового поколения, — заявил Владлен, — Шеф посылает, так что следующая встреча — моя, прощальная с колыбельными и танцами до утра…

— Слепи мне в Хабаровске команду, Игорь. Морские эти порты мне не в кайф, я плавать не люблю, люблю старинное купеческое основание….Ну, ты знаешь…

— Смотри, сторонись японок моложе восемнадцати. Зарежут на раз.

— Вестимо. Давай, Гном, твои книжки на японский переведем — пусть читают и знают врага в лицо.

— Ладно, менеджер, Бога не забывай…Опять ж, Сергей Николаевич твой — голова, конечно, но шеей не вышел. Тут у нас тоже кулуарные игры. Не застрянь там очарованным странником! Яд принимай помаленьку…

— Купите мне, друзья, виллу в Египте, что у того футболиста итальянского, будем мы там в старости попивать виски и писать японские детективы для инопланетян, что пирамиды построили. А то они скучают…

гильбертова пустыня

— Кстати, "тарелыциков" тоже привлекай, они держат край одеяла спонтанности, а других-то и нет там близко, а что китайцы в Тибете баз понастроили, так они две тысячи лет не выплывали из своих границ, теперь надоело. Эти пока нашим песням про неведомого Бога не помеха. Желтые в индустриальной фазе сидят. Не наелись прогрессом. Так что подавай людям идеал.

— Да еще сценарными фокусами в обществе не торгуй. Дороже выйдет объясняться. Этому с кандачка нельзя обучить. Ни ученых, ни писателей, ни рыбников, тем паче. Сиди в роли наставника или Фюрера или попеременно…

— Да не говори никому, что "кубик" наши не делают, хоть режь, а японцы свои "мини-бэры" шесть на два метра уже имеют. Говори наоборот.

— Да, я вот все думаю, почему не мы их нанимаем, а они нас? Из-за отставании в "кубиках"?

— Нет, тем, что воюем… Начало моей командировки — это артподготовка. Далее — Владлен. Пять лет все это продлится. Поседеем усе…

Фотография на стене (5)

Тот год был проще и понятнее нынешнего, до Украины оставалось несколько больших размашистых месяцев. Однажды Первый сидел в конференц-зале и слушал знакомый голос, но не узнавал лица, кто-то из своих был, солидный, но он не мог вспомнить кто.

"Итак, в полном согласии с законом демографической деградации индустриальной фазы развития в Японии резко сократилась рождаемость, исторически довольно высокая. В перспективе это приведет страну к тяжелому промышленному кризису, поставив перед тяжелым выбором между поэтапным демонтажом экономики и привлечении в страну значимых количеств китайских иммигрантов", — вещал докладчик.

Первый тогда даже заскучал. И не узнал. Или не хотел, боялся узнать. Его отдел категорически не волновали тогда эти "куклы для взрослых", изобретенные япошками, чтобы переключить свои доходы на взрослого покупателя, раз намечается "дырка" в поколениях. Зачем начальство собирает их на эти публичные форумы с публицистами от сохи? Докладчик ему не нравился уже тем, что проходил по ведомству иностранных дел, а теперь вдруг подался в независимые "лекторы под заказ". Годом раньше Первый был в Японии и видел это коммерческое чудо, машинку мечты японского шестидесятника. "Да и про китайцев все не так однозначно".

Все аргументы докладчика Первый тогда угадал и, наконец, вспомнил, где его видел. Этот тип носил ту самую кличку Редактор, и в свое время долго бомбардировал прессу "распадом ЕС", причем массированно и остервенело, печатая во всех источниках материалы для всех электоратов, словно разыгрывая гигантскую избирательную компанию, но не "за", а "против". Причем никакой Березовский, Павловский, Островский и какой там еще псковский за ним и близко не стояли. Это был опасный чудак, снятый с дипломатической работы за неявные обстоятельства, выживший при этом, оставивший себе связи за границей и неоднократно выезжающий туда частным лицом. "Наш департамент не ловит мышей, а ловит лохов, — говорил Шеф. — Скоро у нас в системе будут преподавать отсидевшие срок бандиты". Демократизация процесса его угнетала. Гуманизация органов уже не веселила. Шефу, видимо, хотелось в Бусидо. В Кодекс. А Первому — на море. Он не узнал Афанасьева и не сложил дважды два. Он не ловил мышей. Он поддался системе, которая отвергает…

А лектор разливался ироничным соловьем:

"Взросление человека обычно сопровождается развитием его эмоционально-волевой сферы. Это, в свою очередь, формирует социальные убеждения, картину мира и выстраивает схему взаимодействия сознания с бессознательными психическими процессами. "Упаковывая" свое бессознательное в приемлемую для общества форму, человек социализируется.

Другими словами, взрослея, индивид повторяет историю формирующей его культуры — от глубочайшей древности до индустриальной современности. Само собой, этот процесс идет не очень гладко, и подобно тому, как в замкнутых горных долинах, находящихся в стороне от торговых путей, на века могут застыть реликтовые формы экономической жизни, где- то в мышлении "застревают " реликтовые формы психической жизни. Обычно, такие "островки " изолированны и не оказывают заметного влияния на поведение человека. Они даже выполняют социально полезную роль, помогая ему поддерживать контакт со своими детьми".

"Ну, не дурак, конечно!" — подумал тогда Первый, сбросил невежество системы и вспомнил сына. На миг ему показалось, что если бы Второй был жив, Мальчик привязался бы к нему и ходил бы за ним как привязанный. Второй связывал людей с собой, а потом взял и ушел, предатель! Он ревновал Мальчика к ушедшему Второму. Чудно. Опять пора к психиатру.

"Собственно, "фабриканты" игрушек всегда ориентируются на контакт не столько с самим маленьким ребенком (который неплатежеспособен), сколько с теми детьми, которыми когда-то были его родители. Однако до сих пор такие обращения к абсолютному прошлому в психике человека носили сбалансированный характер и не влияли на структуру личности. В конце концов, отец лишь испытывал мгновенную радость от покупки, а играл в машинки (паровозики и т. п.) его ребенок".

"Хорошо говорит, собака!" Да и сотрудники кивали головами в знак согласия с простым стилем изложения, усталые сотрудники от путаных докладных записок и голословной аналитики, — и Первый понемногу отключился от теплого дыхания воспоминаний о сыне, от холодного дыхания воспоминаний о Втором и вернулся в тему. Воспоминания ложились на электронный текст голосовыми файлами, словно Афанасьев говорил все это вчера.

"… направлена непосредственно на изменение психического баланса потребителя, на принудительное пробуждение во взрослом маленького ребенка", — тут он, кажется, перебил лектора, но запись не отразила….

"Это опасно с точки зрения личностного роста, поскольку обращение к реликтовым формам психической жизни приведет, скорее, к возрождению детской деструктивности (асоциальности), нежели детской креативности", — что-то такое сформулировал Первый вслух.

Лектор не удивился реплике с места и поддакнул: "Да- да… Маньяк — это человек с "взрослыми" возможностями и "детской" эмоционально-волевой сферой".

Лекция длилась еще 15 минут, потом они поговорили с Редактором в курилке, тот был доволен, протянул визитку с инициалами, без департамента и профессии, зато на трех языках. И там Первый все понял. И узнал… И склонился в воображаемом поклоне, хотя нынешнее начальство, похоже, не жаловало бывшего. Тот недолго и прожил… Остался легендой. И теперь какой-то Гном подсовывает ему статейки. А Первый и рад ворошить "японский детектив".

…Когда страну тряхнут оранжевые революции неуемных бывших республик, Первый вспомнит про синергию японских сетей и чертыхнется. В Киеве он поднимется на холм, "откуда начинается русская земля", и плюнет в сердцах на исторический камень. Ему присвоят полковника за бездействие по Приказу. Он попробует начать побольше пить. Все восемь докладов про то, как "тревожно восходит нынче солнце над Хоккайдо", будут выслушаны с вниманием и забыты. Маша родит второго, и отдел на время остынет без ее гравицапы. Президент потеряет в рейтинге, украинского Шрека будут лечить западные доктора, которые куда как хуже местных, зато — за евро.

Полтора года назад, в июле 2005 года, Первый, словно виноватый за приверженность к системе, которая выталкивает настоящих, составил докладную записку:

""Короткое замыкание" сознательного и бессознательного приводит к деградации высших и, в частности, социальных психических проявлений во всех практически значимых случаях. Исключением является психика с очень высокой внутренней дисциплиной мысли. Такая ("авторефлексивная") психика может возникнуть при сочетании у человека четкой методологической позиции, высокой познавательной активности и хорошего знания психологии. Это — большая редкость". Первый имел в виду свой отдел и некоторых японских полководцев прошлого, хотя и методология у последних была несколько отличная от сегодняшней.

"Это опасно в рамках социального разделения ролей, так как провоцирует потерю "позиции взрослого" и окончательное разрушение "нормальной "социально-половой структуры общества. Резкое усугубление демографических проблем станет лишь одним из проявлений работы данного психосоциального механизма, может быть, не самым значимым. Необходимо иметь в виду, что развертывающиеся процессы носят уникальный характер: история не знает примеров искусственного пробуждения детских психоструктур у взрослых людей. Соответственно, практически невозможно предсказать сколько-нибудь отдаленные результаты. Наши выводы опираются, в основном, на общие системные соображения", — со вздохом закончил он и датировал записку. Так появились в его сознании "Детские войны". Когда это было? Всего-то полгода назад. Иногда Первому казалось, что если события жизни располагаются по времени петлями, тогда получается, что в большой петле они еще встретятся со Вторым.

Смерть Редактора, случайно узнанная от вновь приобретенного в отдел Владлена, потрясла его тогда. Этой смертью и сейчас никто не занимался. Она дышала тайной и никак не обрастала мхом. Первый навел самые въедливые справки. Отравление. Болел. Врач. Вскрытие. Врач выехал в Польшу к родственникам. А что права не имеет? "Ну вы даете, Сергей Николаевич, у вас паранойя! Ваш японский ангажемент под угрозой! Отдохните!" А похороны были такие, что им могла позавидовать мертвая английская королева.

"Просто дыра и все. Японская черная дыра, которая слизывает незаметно то, что плохо и хорошо лежит…"

И вот теперь еще друг Владлена по кличке Гном принес какой-то фрагмент статьи, вроде бы с редакторского компьютера:

"Это еще более опасно с социальной точки зрения, поскольку возможность физически "опредметить" детские мечты 1970-х годов опрокидывает социум в абсолютное прошлое.

Последнее обстоятельство может (должно? — выделено курсивом, сомневался, что ли, не похож был на сомневающегося) привести к существенным социальным последствиям".

Далее значился пропуск с исправлениями…

"Японский социум уникален по очень большому числу параметров. Колоссальное усилие революции Мейдзи привели страну к "потере настоящего " в еще большем масштабе, нежели это случилось в России 1917 года. Нужно было быть японцами, чтобы как-то пережить это и построить феодальное, по сути, общество, динамически развивающееся в индустриальной фазе.

Япония заплатила за успехи своих, невозможных с обыденной точки зрения, преобразований перманентной нестабильностью. Прошлое и будущее сражалось на земле Ямато, и страна развивалась через войны — внешние и внутренние. Путчи "молодых офицеров" — неотъемлемая часть японской истории Нового Времени.

Первый этап индустриального развития Японии завершился Тихоокеанской войной и национальной катастрофой, которая, насколько можно судить, была прекрасно спроектирована японской элитой. К 1960-м годам, через столетие после Мейдзи, страна консолидировалась во времени, превратившись в "обычную" индустриальную державу. Завершение этого процесса маркируется "игрушечным путчем" и самоубийством Ю. Мисимы 26 ноября 1970 года".

"Да, не дожил автор до триумфа самурайского Ницше из Золотого Храма. Все критики будут в гости к нам! — призвали японские казуисты, как им откажешь: мировая культурная общественность радостно стряхнула пыль со страниц забытого Герострата и выделила критиков для осмысления безумных творений Юкио Мисимы. Чудны дела твои, Господи!" — подумал Первый. Гном при встрече ему активно не нравился, но информацию поставлял, значит, в чем-то прав.

"К 1990-м годам Япония исчерпала возможности индустриальной фазы, и в стране начинаются поиски новых решений. Для элит очевидно, что речь идет о новой "революции Мейдзи". Понимание масштабов предстоящих перемен дает стране огромное преимущество как по отношению к Европейскому Союзу, где возобладала позиция бескризисного перехода к постиндустриальному обществу, так и по отношению к не определившимся в новом мировом проектном пространстве Соединенным Штатам". Где ж он, бедолага, хотел это все печатать?

Гном, со слов Владлена, вообще мало что прояснил в смерти Редактора, он-де тогда находился в психушке по случаю развода или раздрая какого, тут японцы и пришли. Странно все это. Пришли искать, потом одумались и убили через два года. Первый не понял, а Владлен говорил намеками, словно ему, Первому, все понятно про их замысловатую конспирацию.

"Сначала десятилетия Япония начинает свой глобальный, полностью закрытый для внешнего наблюдателя проект "Компьютер пятого поколения". Лишь косвенно мы можем следить за успехами этой колоссальной социальной работы. Во всяком случае, японцам удалось не только создать совершенно новые смыслы, но и закодировать эти смыслы в приемлемых для восприятия формах. Сейчас не время останавливаться на этой теме подробнее, скажу лишь, что странной "витриной" японского национального проекта являются вышедшие на российские экраны фильмы "Звонок", "Спираль", "Королевская битва"". Тут была ссылочка Маши: "Достаточно обратить внимание на очень высокий процент японских фильмов, восприятие которых амбивалентно. Речь идет об инсталляции у части зрителей новых (когнитивных) психических структур. Ну, и конечно есть двадцать пятый кадр — теперь можно "Японцы, в отличие от европейцев, пришли к выводу, что "постиндустриальная революция" потребует переформатирования психики и много (и успешно) работают в этом направлении". Первый не давал сыну смотреть "анимашки", к счастью, Маринка не любила этих кукол, одетых в роботов, и мальчиков "помогаев на все руки" с велосипедами, рюкзачками и улыбками пятидесятилетних хиппи из провалившейся "революции сознания".

Время подбиралось к полуночи. Статья заканчивалась: "Но новый "большой скачок" не мог не породить соответственной "волны прошлого". И в тех же 1990-х годах Япония порождает последовательность коммерческих проектов, свидетельствующих о разрушении психического здоровья нации, о глубоких и пугающих социальных патологиях. Выпуск детских машинок для взрослых — последний акт этой исторической драмы, первый был связан с истерией "Тамагочи" в бумажной обложке, а между ними лежит еще один японский кибернетический проект, а именно — производство электронных домашних животных и специальных роботов — протезов для общения.

Во всяком случае, появились основания утверждать, что Япония вновь, как и сто лет назад, активно "теряет настоящее", причем на сей раз граница прошлого и будущего пролегает не по сословиям, но внутри психики каждого японца. В условиях надвигающегося постиндустриального кризиса это должно привести к сильнейшему "социальному перегреву".

Мне представляется, что в ближайшее десятилетие на японских улицах и площадях, в здании Парламента, внутри сил самообороны развернется настоящая гражданская война, которая будет интерпретирована внешними наблюдателями как схватка между сторонниками неоиндустриализации Японии и адептами постиндустриального развития страны. Я склонен думать, что эти эксцессы не положат конец амбициозному японскому проекту, но приведут к существенным изменениям характера политической жизни в стране.

Япония вновь вернется к паттернам поведения 1880–1945 гг.

И, если уж быть последовательным, надо предсказывать, что эпоха нестабильности сменится периодом экспансии, одним из этапов которой может быть столкновение на Тихом океане двух держав, первыми в мире вступивших в когнитивную (постиндустриальную) эру — Японии и России".

"Вот тебе и Редактор". Как-то тогда со смертью коллеги и чудесами чужой разведки он особо не вчитывался. Слова словами… Первый со вздохом внес в докладную записку часть этих мыслей и понял, что очередная петля времени захлестывает его все туже. Одной яростью тут не обойдешься. Придется укреплять фасад, а там и бастионы.

Начиналась война.