Вой лишенного, или Сорвать покровы с богов

Глава 19

Завывания ветра, дробь капели, стоны старого дома - мелодия, по обыкновению рвущая нутро. Ей аккомпанировали ускоренный стук сердца ипульсация крови в висках. Все как всегда! Привычно. Угнетающе. Больно.

Выбравшись из-под мехового покрывала, вопреки иступленной мольбе все также неспособного укрыть ее от прошлого, Кимала села на постели и, привалившись спиной к стене, устремила взгляд в потолок - туда, где удерживаемая вьюнами висела замызганная кукла дочери. Ее потрепанный вид не был следствием чрезмерной любви или частого использования. Не детские руки взлохматили соломенные волосы и покорежили плетеное тельце, а время - безжалостное время, постепенно стирающее блеск новизны и приводящее в упадок все, что попадает в его когтистые лапы. То самое время, которое, капризничая, играет людской памятью и по желаниювоскрешает либо яркость счастливых моментов, либо череду болезненныхвоспоминаний, таких, что сейчас терзали бывшую служительницу Алэам.Терзали по обыкновения яростно и жестко, выуживая из глубокого колодца былого самые мучительные мгновенья, посыпанные прахом разбившихся надежд. Они изводили ее кисло-сладкой пыткой, мучили терпким запахом гниения, оставляя на языке горьковатый привкус тлена: обыденность дождливой поры - привычная, но непереносимая.

Это была их первая зима в Алэамских горах. Цикла не прошло, как Кимала с близнецами поселилась в новом доме, и на земли четырех родов пришли первые заморозки. В те дни они были невидалью, погубившей урожай и оставившей люд без запасов на зиму. За три дня пики укрылись белоснежными шапками, а низины размыло дождем так, что добраться до поселения Огненных стало невозможно. Кимала с детьми оказались отрезаны от внешнего мира, замурованные непогодой в стенах собственного жилища. Именно тогда новоиспеченная мать, изыскивая способы занять приемышей, смастерила первую и последнюю в своей жизни куклу.

Она ночи просиживала у очага за непривычным для себя занятием. Вслушивалась в мерное дыхание спящих детей и мечтала однажды утром порадовать названную дочь. Надежда согревала, подпитывая веру - прощение близко. Убеждала, что дети - суть биения сердца, не только ее - мира.

В тусклом свете догорающих палений она училась быть матерью, сжигая испорченные заготовки и начиная заново. Злилась на себя, бросала и вновь принималась скручивать податливые веточки в подобие человеческого тела. Раз за разом с аппетитным чавканьем огонь поглощал кособокие фигурки, и так - пока Кимала не осталась довольна результатом.

Глаза Рианы напоминали бездонные синие озера, когда приемная матьпреподнесла ей игрушку. Маленькие пальчики ощупали плетеный стан, подергали солому торчащих волос прежде, чем девочка с сокрушающей серьезностью произнесла: "Не живая", - безжалостно растоптав угольки надежды, что теплились в душе Кималы. Ненужным хламом итог бессонных ночей остался лежать на полу, как напоминание об усердии и желании удивить, а близнецы вновь занялись друг другом и разноцветнымикамушками, принесенных в дом до того, как ненастье разверзло небеса. У Кималы же почти опустились руки.

Та зима стала для всех настоящим испытанием. Дети присматривались к ней, она - к ним. Жили как будто обособленно - Кимала сама по себе, брат с сестрой в собственном мире - только совместные трапезы и ночной сон ненадолго стирали установленные границы. Все что объединяло их -стремление бывшей служительницы Даровавших жизнь прорваться сквозь скорлупу, что стерегла непонятный для нее мирок приемышей. Занятие сложное, практически невыполнимое. Они не позволяли ей проникнуть в него, и сами не казали оттуда носа, довольствуясь обществом друг друга. Любое поползновение с ее стороны встречалось предостерегающим рычанием сестры и брата, и еще более обостряющимся отчуждением.Казалось, они проверяют ее на прочность, оценивая глубину привязанности и терпения.

Все переменилось с приходом весны. Что именно произошло, отчего близнецы изменили свое отношение к ней, Хранящая чистоту так и не узнала. В один миг они поменялись ролями, и уже не Кимала робко стучится с закрытые двери детского мирка, а приемыши, держась за руки, разыскивают вход в пределы ее души.

Долго стараться им не пришлось. Хватило единственного букета вешних цветов, чтобы навсегда завладеть ее сердцем. Дети принесли его под вечер, когда Кимала, волнуясь, поджидала их возле хижины. Уже смеркалось, и странное томление в груди выгнало ее на улицу, принудив забыть об ужине и остальных делах. Она все глаза проглядела, выискиваясредь зеленеющей поросли кустарника яркие пятна повязок. Всякий раз, выпуская близнецов из поля своего зрения, Кимала обвязывала их шеи красными лоскутами, чтобы иметь возможность быстро отыскать приемышей в случае необходимости.

В тот день она впервые по-настоящему испугалась за них. Ярких пятен не было видно на фоне серо-зеленого пейзажа, и в груди юной матери забилась тревога. Она принялась звать близнецов, ругая себя, не зная, что делать и куда бежать. Уверенность, что Алэамы присматривают за ними,вдруг исчезла, растворившись в волнах паники. Ее встревоженный зовотбивался от скал и, приправленный ехидством насмешки, возвращался обратно без ответа. Глаза заволокла пелена слез, превращая реальность в бесформенные пятна.

Именно сквозь эту грязно-серую мешанину Кимала узрела приближающихся детей. Они бежали к ней с одинаково счастливымивыражениями на лицах. Пальцы сплелись с пальцами в неизменном единстве, а в свободных руках зажаты короткие стебли, украшенные бело-фиолетовой шапкой первых крокусов с редкими звездчатыми глазками желтых подснежников.

Кимала поерзала на постели, жадно наполнив грудь воздухом, будто только что вынырнула из бездонных озер сияющих детский глаз. Ноздри щекотал душистый аромат цветов, и губ женщины коснулась грустнаяулыбка. Самое сладкое благоухание в ее жизни. Самое горькое воспоминание. Она даже отругать не смогла их тогда. Сил не хватило.Только схватила в охапку, зарывшись лицом в пахучие головки первоцвета, и плакала: от облегчения, радости, того, что они целы и рядом с ней.

Улыбка, кривящая губы женщины, стала еще печальнее. В носу засвербело от подступающих слез. Шмыгнув, Кимала потерла глаза. В ушах звенел успокаивающий шепот: "Не надо плакать, мама".

Мама… В тот момент она стала ею - милостью и проклятием Даровавших жизнь. Близнецы сочетали в себе и то, и другое: вот только благословение оказалось недолгим, а расплата растянулась на бесконечно долгое время.Сейчас от радости остались крупицы, а несчастье разрослось до неимоверных размеров. Кимала опустошила себя, отдав всю любовь и нежность, которые имела, а взамен получила лишь воспоминания: жгучие, кислые, местами с горчинкой и едким привкусом полыни, но никогда - никогда абсолютно счастливые. В любом из них обязательно присутствоваларожденная знанием печаль. Глубокая, разъедающая душу грусть - она вырастила тех, кто окончательно разрушит ее мир.

Вернее, уже разрушили. От великих четырех племен осталась лишь горстка поселений Огненных, давно забывших традиции и заповеди Даровавших жизнь. Их память оказалась слишком короткой и не выдержала испытаний, а жизнь Кималы слишком длинной, чтобы увидеть еще и это - окончательное исчезновение Алэам.

Присутствие… Едва Нерожденный вошел в святилище, оно взорвалось в нем: близкое, зовущее, волнующие, рвущее внутренности яростнее, чем когда-либо. Гул толпы на площади отошел на задний план. Предвкушение праздника - тоже. Все покрылось дымкой, потеряло значение, осталось лишь ощущение почти позабытой близости: двуликой, раздирающей, жадной.

Это было странно быть с ним, в нем, им - не только через кариал. Быть выше и одновременно растоптанным. Подавлять и оставаться распятым на столпе жажды получить большее. Ощущать единение с Рианой в каждой его частице. Не представлять… видеть, на что они способны вместе. От этого захватывало дух.

За время, минувшее с их последней встречи Риан отвык от прожорливых вспышек перетекания стихий, которые соединяли его с Рьястором, а через него с сестрой. Забыл, каково это - делиться. Сейчас близость щекочущим прикосновением пробегала по телу, вызывая желание встряхнуться, потереть ладонями кожу, чтобы разорвать связь - навязчивое напоминание о том, почему Риан изначально сторонился сына.

Тогда он боялся ослабить себя. Умник! Опрометчиво считал, что до полного проявления стихий мальчишка не заслуживает внимания. Стоило быть ближе! Неосмотрительно было вверять малыша заботам сестры! А доверять ей самой - безрассудно!

Но, в те времена он не знал об этом. Он верил, что они с сестрой едины. Навечно вместе. Считал, что ничто на свете не способно разлучить их, даже они сами. А потому Нерожденный не ожидал предательства. Был слеп! Глух! И любил тогда. Не бог - мужчина! Самый настоящий слепец!

Руки Риана дрожали, когда пламя оплетало канву и рвалось ввысь. Кончики пальцев покалывало от желания призвать. Кариал манил, приглашал и упрашивал, зазывал сиянием собственного счастья. Его радость от единения с духом плескалась через край, желание поделиться ею - слепило. Медальон требовал прикосновения хозяина. Жаждал его, но творец молчал, скрипя зубами и перебарывая себя.

Заклинанием твердя: "Не время", - Неизменный ступил на выдвижной мост.

"… сам придет…", - стучало сердце.

"… придет…", - пульсировало в висках.

"… сам…", - вторило дыхание.

- Ко мне, - шепнули губы, когда каменный уступ нырнул вниз, а приветственный вой толпы увяз в первозданной тишине.

Паря, Риан мечтал рухнуть вниз, туда, где взбрыкивал жеребец, и недоуменно расступалась толпа рианитов, готовя путь для его сына. Где хранитель Рьястора боролся с собственными страхами, которые появление Неизменного вытягивало из человеческих душ.

День Воздаяния - когда каждый пришедший на площадь человек может избавиться от болезненных воспоминаний, отпустить их. Нерожденный позволял своим подданным быть счастливым. Их счастье являлось для него залогом преданности, а преданность - отражением любви. Он давал рианитам то, о чем они мечтали, и потому имел над ними безграничную власть. Страх и воздаяние - две равноценные основы, на которых зиждились его отношения с подчиненными.

Едва увидев парящего человека, Лутарг уже не смог оторвать от него глаз. Он оказался захвачен им, коконом оплетен колышущимися белыми одеждами. В груди разрасталось впечатление, будто сам он принадлежит этому мужчине, а тот в свою очередь является его смиренным рабом.

Откуда оно взялось, Лутарг объяснить не мог, да и не хотел. Так же, как не хотел слушать Повелителя стихий, тревожно притихшего под кожей. Как ни странно, дух не искал выхода - а именно такой реакции ожидал от него Лутарг при встрече с Нерожденным. Он не рвался мстить, хотя имел для этого все основания. Не торопился проявить себя каким-либо образом, и ни в коей мере не пытался воздействовать на молодого человека. Рьястор молчал, позволяя Лутаргу все больше подпадать под гипнотическое воздействие парящей фигуры.

Эта фигура, ее зов, оплетали его воспоминаниями - теми, что Лутарг вырывал из себя с корнем. Рвал, скрипя зубами, наплевав на чувства и память. Не с ним! Не было! Никогда!

Кольца… Один к одному… Цепь… Ножка кровати…

Металл на ноге плотно прилегает. Он трет при каждом движении, давит, сплевывая кожу, жует мясо, предвосхищая новую порцию боли.

Лутарг дернулся, отступая. Внутри что-то зашипело, взорвалось, говоря, что смысл ускользает. Нечто важное. Не воспоминание - цель, потерянная в истоках памяти. Но былое продолжало затягивать.

Маленький, сжавшийся в комок силуэт, довлеющая высота стен и мягкость под коленями. Ладони, утопающие в матрасе. Пальцы ног… Пух и страх.Знакомый гул плети. Въедаясь… рядом.

Ласковое прикосновение раздвоенного языка к камню, обещание касания жгучего жала к плоти. Облачко пыли и вкус чужой страсти с солоноватым привкусом крови, легковесные вихри играющего хлыста. Жажда боли.

Погружение было настолько глубоким, что Лутарг взвыл. Гортанный вой разрезал тишину, взвился до небес и срезонировал в лучах полуденного солнца. Полосатый узор взрыхлил кожу на спине, мысль о каменной чаше звала и манила покоем. Редкие капли, срывающиеся со свода, обещали прохладу. Маленький мальчик за спиной прожженного мужчины застонал, закусив губу. Кровь растеклась по языку, ядом скользнула в гортань, жжением страха осела в глубине.

Боль, сломанные кости, синие вспышки, въедающиеся в темень комнаты. Запах пота. Тяжелое дыхание над ухом. Касание рифленого фала к коже..Грузное тело надсмотрщика возле кровати. Близость нового удара… Хватит!

Желание умереть и убить дерут на части. Внутренности распирает, а губы кривятся: "Рьясто-о-о-ор". Лутарг не желал больше этого видеть!

Энергия призыва, кольнувшая кожу, вырвала молодого человека из агонии воспоминаний. Слух, зрение, обоняние - пришли в норму. Вереница вызывающих отвращение картинок наконец-то оборвалась. Лутарг увидел небо, горы, пылающую огнем башню и Нерожденного, подплывающего к крыше храма, а также свободное пространство вокруг себя. Не менее десяти шагов отделяло его от любого из рианитов.

Именно это расстояние определил для себя Повелитель стихий, опоясав Лутарга маревом своей сути. Вспыхивая и угасая, голубые искорки кружились вокруг молодого человека, искрящейся стеной отделяя его от остальных людей на площади. В нем не было агрессии и хорошо знакомой Лутаргу жажды крови. Дух не стремился к нападению, он оберегал, и молодой человек впервые ощущал рьястора таким.

Это открытие умиротворением пробежало по венам и укоренилось где-то в глубине, в самой сердцевине его существа. Повелитель стихий вдруг перестал быть для Лутарга силой, которую постоянно необходимо контролировать. Силой стихийной, невоздержанной, жадной до боли и утверждения превосходства. Он стал другом, способным поддержать в любое мгновение, превратился в каменную стену, питающую спокойствием и удерживающую от опрометчивых поступков. Это была новая степень их единения, гораздо более глубокая, чем когда-либо, и молодой человек без капли сомнения вверил себя ей.

Благодарный за помощь, Лутарг сделал глубокий вздох. Сладость чистого воздуха вытеснила горечь от непрошеных воспоминаний. Биение сердца замедлилось, и мужчина смог увидеть происходящее со стороны. Его не боялись. Едкая вонь подавляемого страха не коснулась рианитов. Удивление - да. Любопытство - возможно. Неверие - вероятно. Но не страх. Они смотрели на него, и Лутарг читал на их лицах знание. Эти люди видели таких как он, помнили о них, сохранили в своих сердцах память об Истинных. И эта память говорила им, что бояться Рожденных с духом нет необходимости. Что у них есть тот, кто способен противостоять тресаирам. Тот, кто имеет возможности защитить их. Риан!