Вот хоть убей - не знаю

III[1]

— Послушайте, петин-светин! В конце концов я вынужден призвать вас к порядку! Гарантирую вам крупные неприятности по возвращении на родную Мокруху! Я всегда считал, что практика набора команды в предстартовой спешке по всяческим захолустным докам вообще глубоко порочна и до добра не доведет. Вечно тамошняя администрация норовит всучить космофлоту всяческих штатских разгильдяев с липовыми знаниями! Да от вас за версту разит шпаком! Ну какой вы, посудите сами, петинсветин? Смех! Так, как вы, не ведут себя даже безусые тосины-фросины! Как вы стоите? Как вы смеете так стоять? Поднять присоски! Вы стоите, слышите ли вы, вы стоите перед Митиным-Витиным с Обеих Заглавных Букв!

Говоривший, а вернее, кричавший, огромный, грузный дядя в великолепном мундире Митина-Витина космофлота, с нашивками Обеих Заглавных Букв, еле сдерживал ярость, перекатывая скрип по всем своим грудным чешуям, пересохшим от сильнейшего негодования.

Распекаемый петин-светин неохотно и не враз принял-таки уставную стойку, подняв вольно висевшие присоски до положенного по отношению к корпусу угла: в тридцать три градуса. «Расскрипелась старая жабра!» думал он с отвращением. Петин-светин тоже еле сдерживался, изо всех сил сдерживался, опасаясь наговорить в запале непоправимо лишнего, что потом обязательно бы припомнилось ему на родимой Мокрухе. Этот тип ведь на все способен. Вплоть до рапорта о разжаловании. Сесть опять на нищенский оклад тосина-фросина? Видеть ежедневно печально-осуждающие глаза жены? Уж лучше сдержаться, ну его к черту, лучше уж перетерпеть этот начальственный скрип…

Сдерживаться-то он сдерживался, да нервы ведь не титановые, и чешуйки на петине-светине начали подсыхать. К счастью, начальство, почти исчерпав лимит подсыхания, повело беседу в более спокойном ключе.

— Теперь признайтесь: это вы за неделю до старта с той, богом забытой, планеты запирались в компьютерной и не отмыкали двери, несмотря на категорическое требование Главного Комбинатора корабля?

— Я, мой Митин-Витин с Обеих Заглавных Букв!

— И чем же, интересно, вы изволили там заниматься, ухлопав столько времени и энергии и спалив пять блоков компьютера? Что вы там рассчитывали? Что за проблема?

— Я, мой Митин-Ви…

— Ладно, — махнуло присоском начальство, — короче!

— Я пытался там рассчитать и определить формы грядущей цивилизации той самой планеты.

— Бред! А исходные данные?

— Я располагал материалами изучения пещерных людей, с которыми мы имели контакты в районе двух первых посадок: анатомия, структурограммы мозга, средства общения…

— Ясно. Тем более бред, петин-светин! Прогнозировать формы будущей цивилизации на столь мизерных исходных данных! Да ошибка возрастет до размеров галактики!

— Я подключал стимуляторы максимального охвата проблемы, мой командир с Обеих Заглавных Букв. И потом меня, как бывшего филолога, интересовали только проблемы грядущей письменности этого человечества, и я…

— Филолога?! — мгновенно высохнув на четверть поверхности, заорал начальник. — Этим сказано все! И это — корабль… Продолжайте, фил-лолог!

— Мне удалось рассчитать двести шесть типов языков, за сто восемьдесят шесть из которых я могу дать присоску на откусание. Возможно, из них в грядущем будут превалировать лишь несколько наиболее рациональных и, с моей точки зрения, наиболее красивых и изящных. Я бы сказал…

— С этим — все! — отрезал толстоприсосник. — А лазер? Шлюзовой офицер, заполнявший водой ваш скафандр, видел у вас лазер! Вы пытались вынести его с корабля! Вам известен пункт корабельного Устава, строжайше запрещающий выход с оружием без специального разрешения командира. Меня, черт вас побери! Меня, Митина-Витина с Обеих Заглавных Букв!

— А я и не думал использовать лазер в качестве оружия, начальник! — с неслыханной на флоте наглостью ответил не сдержавшийся таки экс-филолог. Меня, может, образцы пород интересовали!

— Во-о-он!! — заорал толстяк. — Властью, данной мне на корабле, лишаю вас сразу двух званий!

Огромная присоска командира метнулась к груди наглеца, сорвала с нее две лычки-птички, оставив одну — самую невзрачную:

— Марш отсюда, шурин-мурин! Вон!

…С сухим скрипом чешуй, но с гордо поднятой головой разжалованный повернулся и вышел.

— Тухлая жабра!.. — вполголоса, но достаточно внятно прошуршал он в дверях самое обидное для мокрушинцев ругательство.

Митин-Витин с Обеих Заглавных Букв без сил рухнул в кресло, выхватил из нагрудного кармана пробирку и принялся спешно поливать в области сердца свою катастрофически высохшую чешую.