Восьмой ангел

Сигнал вызова пришел ровно на середине тщательно спланированного тоста.

– О нет, – сказал Михаил, глянув на данные вызова.

– Что там? – недовольно спросила мать. Отец молчал, приподняв брови; гости наблюдали с интересом.

– С Капитолии, директор института. Извините, сейчас вернусь, – пробормотал Михаил и выскочил из-за стола. В два прыжка одолел прихожую, вышел на террасу, хлопнул по кнопке защитного поля, чтобы дождь не мешал.

– Замошский слушает.

Короткая задержка, неизбежная в межсистемных звонках.

– Так, – сказал директор, – немедленно возвращайся на Капитолию. Я глянул, оттуда ближайший транспорт через девятнадцать часов, будь любезен успеть.

Михаил собрался было возразить, но директор продолжил:

– Все про твой отпуск понимаю. У нас федеральный вызов для эксперта по культурной антропологии в шестнадцатый сектор. Не явишься ты – пошлю кого-нибудь из аспирантов.

Михаил лихорадочно перебрал и отсеял все аргументы, которые могли бы обосновать хоть какую-то задержку, мгновенно подсчитал, сколько раз на его заявках на исследовательский выезд в секторы дальних рукавов появлялся вердикт «Недостаточно средств»…

– Я… я буду.

Повисла очередная пауза, заполненная легким шуршанием помех.

– Куда явиться, сброшу, – сказал директор и отключился.

Михаил хлопнул по запястью, прерывая звонок, и медленно вернулся в гостиную. Челнок до врат поднимается шесть часов. Но до того челнока еще добраться надо. До города – час на флайке, если не встанешь в пробку, до космостанции – восемь часов сабом или шесть часов на самолете, но там дольше тащиться до аэропорта.

– Я должен выехать через час, – сказал он, вернувшись к застолью, – директор говорит, что это федеральный вызов, нельзя отказаться.

Мать громко всхлипнула. Гости заерзали, тетка, похоже, уже собиралась вскочить утешать маму, но тут отец громко откашлялся.

– Вань, напомни мне, – нарочито громко спросил он сидящего на дальнем конце стола своего сменщика, – скажи мне, Вань, хоть раз ты видел, чтоб сын сумел так лихо предъявить родителям, как его на работе ценят… и при стольких свидетелях?

На секунду повисла тишина, затем Иван гулко заржал, заулыбались и все остальные.

– Тост договори, – улыбаясь, сказал отец и одной рукой обнял маму. Она все-таки вытирала глаза салфеткой. Михаил планировал провести у них весь отпуск впервые за три года и успеть на ее юбилей тоже.

Михаил закусил ус, приблизительно вспомнил планировку нарратива и точку непредвиденного прерывания, мысленно откорректировал тост и набрал в грудь воздуха.

– Как вы помните, я рассказывал, как прадедушка Матвей вернулся с войны и начал строить этот дом. Но если вы думаете, что ему удалось построить дом без приключений, вы так же жестоко ошибаетесь, как когда думали, что мне удастся рассказать об этом без помех!..

***

В челноках Михаил спать не умел. Люди как-то выкручиваются с шейными подушками, он пробовал, но толку не было. До этого удалось поспать несколько часов на верхней полке саба, и в челнок Михаил сел смурной, но не совсем уж обессиленный. Самое время проверить, что там обещал сбросить на почту директор.

С маршрутом вышло удачно. Лететь через полконтинента в институт Михаилу не нужно было (ура!) а тот федеральный офис, куда ему надлежало явиться, вообще базировался на станции А2. Пропуск прилагался, данные гейта пересадки прилагались, а это значит, что вместо пяти часов челнока вниз на планету – полтора часа до станции А2. Если повезет с транспортом, то, глядишь, удастся посидеть на чем-то попросторнее кресла эконом-класса.

О том, какого рожна федералам понадобился культурный антрополог, да еще обязательно из Института истории экспансии, директор не написал ни слова. Может, сами федералы расскажут?

«Блаженны верующие», – хмыкнул про себя Михаил и все-таки невольно замечтался. В удаленных от Капитолии секторах чего только нет. При любом раскладе должно быть не скучно.

Двадцать часов спустя он стоял в одной из комнат для собеседований федерального офиса Капитолии и задумчиво разглядывал даму, сидевшую за широким столом.

Она на миг подняла взгляд, вежливо улыбнулась, предложила сесть и снова уткнулась в экраны. Он сел.

– Гражданин Замошски… Как правильно произносится ваше имя?

– Михаил. Для англофонов – Майкл, для латинофонов – Мигель.

– Зачем же, – улыбнулась она, не отрывая взгляда от экрана, – Михал так Михал…

– Это балканофонная версия, но и она годится.

Она таки посмотрела на него снова.

– Лететь далеко, я обязательно натренируюсь говорить правильно. Хм. Меня зовут Рикэннон Цо. …Две минуты, у нас неожиданно меняется маршрут… Политика. Сейчас пересчитаю.

Почти три года конкубиной Михаила была лицевая дизайнерша. Не то чтобы он сильно вникал в тонкости, но что-то в памяти оставалось. В каком же десятилетии была эта мода на крупные темные веснушки на коже цвета кофе с молоком? Да как бы не полтораста лет назад, мамочки. Идеально выверенная жесткая геометрия кончика носа, хищный вырез ноздрей, резкие скулы и рот в подчеркнутом афростиле – страшно дорогое лицо. Изящный, ровненький вертикальный шрам над левой скулой. Без цвета, без металла, только шрамирование: лаконичная демонстрация отсутствия избыточного конформизма. Легкие морщинки в углах рта (привычный мимический динамизм – сарказм, сдержанный гнев, отвращение) намекают либо на то, что последняя реювенализация была более десяти лет назад, либо на то, что офицер Цо избегает полной реювенализации из иерархических соображений.

Зачем этому дракону антрополог?

– Если кратко, – ответила она на незаданный вопрос, не отрывая взгляда от невидимого экрана, – там, в этом шестнадцатом секторе, есть одна система с чертовой кучей врат. Там, понятно, уже огромная станция, торговые потоки и дипломатическая зона. Две недели назад у них шло очень пафосное заседание нескольких враждующих сторон, систем шесть, что ли, было задействовано. Спикером выступал местный станционный религиозный чин, просил благ и добрых знамений, и тут в зону упругого торможения перед смотровым иллюминатором – зал большой, иллюминатор двадцать на три метра, красотища – влетает труп в той же форме одежды, что и у спикера, и повисает прямо посреди окна. Знамение, все дела.

Переговоры вдрызг, но они кое-как договорились свалить решение на внешних экспертов. По крайней мере, обещали не начинать стрелять, пока я не приеду и не найду виновных. Федералы там бывают редко… Так что в нас еще верят. Места там, – она скроила гримасу, – эмн… самобытные. Без специалиста не сунусь. Так… Готово.

Она отключила экран и села ровнее.

– Итак, Миха… ил, что-нибудь интересного вы узнали об этом чертовом секторе, пока летели с Китежа?

Ну а что там можно было особенного узнать? Секторами умные капитолийские галактографы обозначали степени удаленности от, собственно, Капитолии, так что сектора с номерами от пятнадцати до двадцати пяти обозначали просто «черт-те где». Разумеется, в тех секторах никакой реальной политической силы Капитолия уже не имела, но в большинстве местных конфликтов федералов использовали как независимых арбитров с заведомо хорошей подготовкой. И за то, строго говоря, спасибо. Общей чертой двенадцатого и так далее секторов было то, что обживали все эти территории уже не переселенцы из первых колоний и тем более Солнечной системы. И, понятное дело, ни о какой управляемости процессом экспансии давно не было и речи. Любая колония, едва-едва сев покрепче на планете или хорошем астероидном поясе, начинала рассылать зонды по соседним пустым системам – вдруг где найдутся врата. Вероятность найти пару врат у любой случайной звезды равняется плюс-минус одной седьмой, два десятка зондов обычно дают результат, так что поселенцы латают мэйфлауэр, на котором их прабабушки привезли в анабиозе маленьких бабушек с дедушками, обучают сотню подростков в хороших офицерских и монтажных школах второго-пятого секторов, загружают анабиозный отсек и отправляют лететь дальше. Каждые открытые и оборудованные врата – доход открывшего поселения. Если кто-то не перехватит, конечно.

– Прямо сейчас в судебной базе Капитолии открытых конфликтов шестнадцатого сектора около двухсот, – ответил Михаил, – из которых перешли в военные действия тридцать четыре. Зон, находящихся в конфликте той или иной степени с самой Капитолией, – одиннадцать. В журнал исследовательских отчетов по культурам я заглянул, но смысла смотреть подробнее не вижу, пока не узнаю направления поточнее.

– Объект Мессье тридцать восемь, – мрачно сообщила офицер Цо. – Первое заселение – четыреста семьдесят лет назад.

– Это где? – осторожно спросил Михаил.

– Астрономически – в Рукаве Персея, а логистически еще неделю назад было в одиннадцати вратах, но с тех пор вооруженных конфликтов стало из тридцати трех как раз тридцать четыре… И теперь до места двадцать врат ровно. Если опять где-нибудь чего-нибудь не грохнет.

Михаил торопливо нырнул в базу. Тем временем в комнату вошли двое с подносами, юноша расставил на столе десяток тарелок с типичной капитолийской едой (липкий рис, глазастые морские зверюшки целиком, какая-то трава… и проклятые палочки), девушка выставила большой термос и чашки. Чай. Отлично.

В полном молчании, жуя и прихлебывая, Михаил и офицер Цо провели около получаса. Он в своем экране, она в своем. Но тут он едва не выронил чашку.

– Подождите, подождите, а как это – семь врат? Так же не бывает. У одной звезды – семь врат?

– Кстати, именно туда мы и летим, – вместо ответа сообщила офицер Цо.

Михаил поднял брови и вернулся в базу. База сообщала: несмотря на то что, согласно закону Лю – Филимского, никакая гравитационная воронка не может содержать нечетное количество врат, возле одной из звезд Объекта М38 их было обнаружено (не сразу, конечно) семь. За почти пять столетий обследования системы, сначала зондами, со временем – и силами местных жителей, восьмые врата так и не были никем отысканы. Физики утверждают, что гравитационное поле звезды принципиально ничем не отличается от любых других и врат должно быть четное количество, в гравитологических журналах числится увесистое количество публикаций об этом феномене. Ответа и даже общепринятых теорий нет.

Система звезды не содержит даже условно терраформируемых планет, но ради обслуживания такого мощного перекрестка (на момент старта было известно только о шести вратах, но и это было немало) около пятисот лет назад в ту систему еще с Земли был направлен мэйфлауэр с оборудованием для станции и поселенцами. Подобравшись поближе по уже работающим вратам, корабль пошел по реальному пространству, ну и примерно три сотни лет, как станция заработала. На сегодняшний день она функционирует как крупный пересадочный узел и предоставляет услуги независимого дипломатического протокола. Население системы – семьсот тысяч человек, из которых на станции проживает половина. Почему так много?.. Обслуживание ремонтного парка, гостиниц, зон ожидания, дипломатических миссий и религиозных центров. Максимальная человекоемкость основной станции приближается к миллиону.

– Большая станция, – отметил Михаил.

– На сопоставимых перекрестках без планеты земного типа всегда так. Посмотрите статистику по шести- и восьмивратным станциям, они все растут как на дрожжах. Работы много, трафик мощный, работникам надо где-то жить, ожидающим надо где-то жить, терраформировать нечего – вот все и торчат на станции, волей-неволей начинают ее надстраивать.

– И много таких?

– Восьмивратных систем база знает семь, и одна система с двенадцатью вратами есть в Рукаве Центавра.

– Иными словами, по пальцам пересчитать, – сказал Михаил.

Офицер Цо оторвалась от экрана и впервые надолго задержала взгляд на приглашенном антропологе.

– Хм-м. Извините, а… в каком возрасте начинается специализация образования на Китеже?

– После тестов десяти лет, а что?

– Ну, вы… с таким воодушевлением воспринимаете совершенно обыденные галактографические факты.

– Появился шанс побывать – появился смысл узнавать.

– Резонно, – ответила Цо, и больше до отлета они не разговаривали.

Михаилу выдали упаковку с формой временного федерального сотрудника, шесть наклеек дополнительной памяти и изящную коробочку, в которой лежал десяток сменных каффов для стереозаписи видео. На Китеже мужчина в сережках – немыслимое дело, но за годы полевой работы в Институте на Капитолии Михаил притерпелся. Тем более что альтернативой каффам был дурацкий налобный обруч, в котором выглядишь как герой Махабхараты, и к тому же пишет он только плоское видео. Каффы были подобраны по имевшимся у Михаила проколам, на верхнюю часть уха – графитово-матовые, прямо-таки кричащие: «Я не украшение, я для работы!» Что характерно, выдача никак не фиксировалась, не говоря уж обо всем этом «посмотрите в глазок для создания личной подписи», так что, скорее всего, обратно оборудование не попросят. Что это для федералов – расходники!

А дальше было скучно. На третьей пересадке он все-таки умудрился заснуть в челноке – на коротком перегоне, всего-то пять часов от одних врат до других, не выспался нисколечко. К тому же проснулся скрюченный, шея затекла, в глазах искрило. Цо посоветовала купить спальный мешок и на следующем перегоне попроситься в лежачую зону.

– Когда больше пяти пересадок подряд, без этого не обойдешься. Ничего, у нас по маршруту три точки с ожиданием, там отоспитесь. Пока нельзя сбиться с расписания, иначе два месяца лететь будем.

Михаил с трудом кивнул. Лежачая зона, то есть случайная голая полка в багажном отделении, неожиданно показалась вполне привлекательной идеей.

Пару раз он пытался разговорить Цо, но все отработанные заходы соскальзывали с нее как с намыленной. Не то чтобы она совсем отказывалась поддерживать разговор, просто вежливо и с видимым интересом выслушивала все, что он говорил, приветливо же отвечала: «Ну, хорошо, хорошо», – и утыкалась обратно в планшет. Рисунок движений, выражение лица, мелкая моторика… Особенно манера не залипать в планшете глубоко, а проверять происходящее вокруг каждые три-пять минут, зыркая над экраном на доли секунды – в общем, ну да, федеральный дракон, самоходная боевая единица. Дают палочки – ест палочками. Дают ложку – ест ложкой. Спит в кресле, подобрав ноги под себя и чутко, как кошка: кто ни пройдет мимо – приоткрывает глаза, проверяет и мгновенно засыпает обратно. С одной стороны, под таким шефом должно быть безопасно. С другой – вряд ли там, куда такое посылают, сплошная тишь да гладь и всего лишь нелепый несчастный случай: едешь на танке – жди обстрелов. С третьей стороны, скучно не будет.

Через двенадцать капитолийских суток Рикэннон Цо и Михаил, следовавший за ней на шаг позади, вышли из челнока на станции прибытия. Поскольку офицер Цо и не подумала оповещать кого-либо о своем прибытии, их никто не встречал и сквозь толпу на широкой причальной площади они шли безо всякой помпы. Поверх формы на офицере Цо красовалась неопределенно-монтажная куртка до колен (яркая, большая, с парой сотен карманов снаружи и изнутри) – бригадир каких-нибудь ремонтников, да и только. Михаил прикупил в том же секонд-хенде, где Цо взяла куртку, длинный плащ паломника. Пришлось с помощью продавца со всем тщанием разобраться в местном значении оттенков и покроя. Плащ его гласил: «Я неофит, никаких привилегий не жду, ни на какие должности не претендую», – но, к сожалению, привлекал отовсюду торговцев сувенирами. Карманы плаща вмиг раздулись от флаеров увеселительных и утешительных заведений. С другой стороны, это только добавляло достоверности, разве нет? Паломникам к тому же рекомендовалось отпускать бороду – Михаил подумал и свою подстриг покороче, чтобы имела по возможности недавний вид. Цо заранее предупредила, что остановятся они далеко от туристических районов, чтобы не переплачивать, и перла по широким коридорам сквозь толпу как трактор по кукурузному полю. Толпа, меж тем, не редела. Просто прилавки, заваленные вперемешку куклами в оранжевых комбинезончиках и зелеными надувными рептилиями, постепенно исчезли, а оранжевое с зеленым стало преобладать в самой толпе. Навстречу Цо и Михаилу шли толпы блондинок в рабочих комбинезонах разной степени правдоподобности (иногда это были оранжевые шортики, верх от бикини и жилетка с карманами) и множество мужчин в зеленом, иногда в рептильных масках, иногда в гриме. Многие рептилоиды несли своих блондинок на руках, и далеко не всем при этом приходилось сильно утруждаться – самые младшие блондинки, в откровенно накладных волосах, вряд ли умели ходить, а те, что постарше, визжали и размахивали руками, выдували из трубочек разноцветные пузыри, сидя у (по всей видимости) отцов на закорках. Попадались и маленькие мальчики в зеленых нарядах – те шли в паре со своими подружками или торжественно тащили беловолосую куклу.

– Что тут происходит? – спросила Цо у Михаила вполголоса.

– Праздник Гели-Спасительницы, отмечается с большой помпой раз в пятнадцать лет, после благополучного расхождения с аномалией эклиптики, – оттарабанил Михаил.

– Местная история или привезенное?

– Местное.

– Обратили внимание, чем они воздух красят?

– Обратил внимание на сам факт, удивился, но…

– Это технический краситель воздуха, используется обычно для опасных сред или для измерения утечек. Он сам-то в принципе не токсичный, в легких и в стандартном воздухофильтре разлагается на кислород, углекислый газ, азот и воду… – она потянула носом. – Нет, этот еще оставляет закись азота. Шутники.

Проносимая мимо девочка лет пяти окатила их из трубочки гигантским радужным пузырем, внутри которого воздух искрился и переливался неоновыми красками. Пузырь разорвался, расплылся маленькими облачками и остался у них за спиной. Михаил перевел дух.

– Надо побыстрее добраться, пока мы еще не хихикаем со всеми наравне, – буркнула Цо и ускорила шаг.

Михаил только успевал вертеть головой – записывайся, записывайся, материал! В глубине небольшой оранжереи на длинной скамеечке сидит пожилая женщина с двумя малышами, перед ними танцуют подростки в зеленом и оранжевом. Малыши дуют в басовито звучащие дудки. А, ну да, никакого свиста и писка: очевидно, за такое станционеры вломят как за крик «пожар!» без дела.

В избранной Цо гостинице – никакой вывески, вход по звонку – хозяйка осмотрела их без восторга и критично уставилась на бороду Михаила.

– Откуда к нам, молодой человек?

– С Китежа.

– Ни разу не слышала.

– Я офицер Федеральной службы Цо, а он – мой подчиненный, – спокойно сказала Цо. – Я ведь оплачиваю номер на двоих соработников. Если не ошибаюсь, я говорю с гражданкой Стуц? Ко мне, возможно, будут приходить люди, нужен номер с внутренней гостиной.

– А, вы оставляли предзаказ, помню-помню. Ко мне лучше обращаться «сударыня Стуц». Пойдемте к терминалу, все оформим.

Михаил осмотрелся. Полная стена фотографий и голограмм, среди которых неизбежная беленькая девочка лет пяти с надувным крокодилом (так это все-таки был крокодил…), напротив – ряд дверей. У дальней двери – сетчатый ящик для грязного белья на умных колесах и палка с пушистым веничком для смахивания пыли. Сударыня Стуц, похоже, не держала прислуги. Между дверями на стенах – кашпо с ухоженными орхидеями, с каждого свисает толстый шнурок из бусин двух цветов. Сине-красный шнурок, черно-белый, желто-фиолетовый… Опять сине-красный.

– Сюда, – сказала офицер Цо, выглядывая из-за одной из дверей. – Ваша комната направо, душ общий, изнутри запирается. Кстати, у меня новости!

Михаил вошел, кинул сумку на идеально чистый коврик, плюхнулся на первый попавшийся стул.

Цо, улыбаясь, кружила по комнате.

– Пока мы добирались, они рассчитали траекторию тела с учетом системы гравитозащиты станции. Фокус в том, что первым делом система реагирует на объекты с большой массой и применяет боковой гравитовектор, чтобы крупный метеорит пролетел мимо станции. А более мелкие осколки упруго оттормаживаются в близкой зоне и очень красиво пролетают мимо основного окна. Некоторые могут случайно зависать перед окном на пару часов, потом их тоже аккуратненько сбрасывает. Никто же не ожидал, что за окном зависнет не метеорит, а предыдущий судья. Короче, они подняли логи действий всей системы, просчитали траектории и обнаружили уже довольно далеко улетевший кораблик с открытым кессоном, полностью разгерметизированный и с еще двумя трупами внутри. Наш судья, судя по следам на кессоне, лежал прямо на пороге и выпал, когда кораблик развернуло.

– И? – сказал Михаил, потому что офицера Цо так распирало явно не от того факта, что трупов стало больше.

– Один из не выпавших сидит в пилотском кресле и числится без вести пропавшим уже пятнадцать лет как. О судье пятнадцать лет назад газеты сообщили, что он покидает должность в связи с тяжелым инсультом, и потом около трех лет иногда публиковали заметки о том, что лучше ему не становится. А вот о третьем, который, что характерно, лежит в корабельном холодильнике, система не знает ничего: он не рождался, не приезжал через врата… У него дыра в боку, и весь кораблик в пятнах крови, как будто он куда-то полз. Ах да. Этот тип кораблей перестал поддерживаться системой двести тридцать лет назад.

– Убийств стало больше, как и событий, – сказал Михаил.

– Да-а.

Она прошлась туда-сюда по комнате и добавила:

– У того, что в холодильнике, в кулаке зажат какой-то невнятный древний гаджет, скорее всего, передатчик. Разумеется, разряженный. Пилоту незадолго до смерти подбили глаз. Судя по содержимому желудков, последний раз судья и пилот ели вместе. Тот, что в холодильнике, умер, видимо, от кровопотери, а эти двое от открытого вакуума. Но, пока сама не посмотрю тела, биться об заклад не буду.

– Представляю, как местные не рады, что вызвали вас, – теперь, когда выяснилось, что дипломатия и знамения ни при чем, – сказал Михаил, взял сумку и направился в свою комнату.

– Я занимаюсь контактами судьи и пилота, а ваша задача – узнать всё, что возможно, о пропавших в первое столетие станции катерах и о том, какие более-менее публичные события тут происходили пятнадцать лет назад, – сказала Цо ему вслед. – Встречаемся завтра здесь, в двадцать два по станционному времени. Местную карточку я вам оставлю на столе. Да! Насчет местных знамений я завтра тоже хочу узнать.

Ну вот, наконец-то офицер Цо начала себя вести как подобает федеральному сотруднику. Историю ей за триста лет – завтра, новости пятнадцатилетней давности – завтра, местные верования – завтра. С последним, судя по купленному плащу, неоновым вывескам священных заведений и густо шрамированному лицу мертвого верховного судьи в газетных видео, – вообще зарыться и остаться. Завтра! К двадцати двум часам!.. Пхе!

Юмор ситуации состоял еще и в том, что станция – кстати, она называлась Смоковетс – не имела ни гражданского музея, ни открытой базы исторических архивов, ни даже завалященького сайта с указанием основных дат. Новости на одной газетной площадке заканчивались двумя годами назад, дальше страница тупо не мотала. На другой новости добросовестно открывались подневно, без возможности навигации вглубь хотя бы какими-то переходами. Михаил некоторое время просто не верил своим глазам и шерстил по кругу смоковетские данные. Волшебно, блин.

В антропологии, вообще-то, блокировка исторических данных считается общим местом, если общество подверглось какому-то жестокому насилию, которое так и не было отмщено, и при этом бенефициары насилия по-прежнему продолжают присутствовать, пользуясь ресурсами общества. То есть такая блокировка кричит еще громче, чем труп судьи за окном вверх тормашками, если уметь слушать.

И естественных выводов сразу два. Во-первых, та публика, с которой прямо сейчас коммуницирует Цо, заведомо заинтересована лгать. Хотя кто их знает, может, они за давностью уже и сами толком не в курсе… А давность явно есть, иначе смысл тереть историю? Во-вторых, если хоть какие-то данные о истории станции существуют (ну что-то же должно существовать!), они тщательно спрятаны и просто так приезжему хрену с Капитолии их никто не выдаст. Верили бы в то, что федералы разберутся, – давно бы нашли способ связаться. Ну, и в-третьих, дополнительно, общий фрейм происходящего на станции автоматически окрашивается в значительно более мрачные тона. Несмотря на несомненно привлекательных блондинок – тех, что постарше, и даже несмотря на газовые пузыри.

Утром Михаил начал с простейшего обследования – повторил уже крепко заученную за время полета карту станции, взял карточку и пару часов шатался по нетуристическим зонам. Позавтракал в какой-то столовой. Купил туфли местного производства. Попытался записаться к врачу по поводу головной боли, не преуспел. Его очень лихо и даже с возмущением отфутболили в направлении причалов: «В гостиницах дают временные пропуска в лечебный корпус», – присутствовавшие местные злорадно хихикали. Нашел аптеку. Купил лекарство от головной боли и мозольный пластырь, долго кокетничал с весьма пожилой дамой-провизором, блеснул, назвав ее «сударыня», – подействовало, кстати.

Назад прямым путем не пошел, а поехал на травалаторе по большой окружности. Станция Смоковетс, если смотреть на нее извне, мало отличалась от типичной космической станции. Иными словами, больше всего она напоминала груду консервных банок, тщательно и почти аккуратно сложенных в авоську, а между банками и местами сквозь них внутри авоськи шли витки пылесосной трубы. Изнутри, на карте, все это выглядело значительно более упорядоченно – этажи, диаметры, кольцевые улицы (та самая пылесосная труба). Благополучием и безопасностью «авоськи» и, собственно, всего в ней находящегося ведала специальная служба, плакаты которой довольно густо висели в туристических районах и значительно реже там, где толклись в основном местные. «При звуке сирен немедленно найти на стене такую-то маркировку, открыть шкаф, надеть кислородную маску. При непонятных звуках, похожих на сипение или свист, немедленно найти на стене маркировку вызова службы безопасности. В случае любой непонятной ситуации разыскать человека в оранжевом комбинезоне и беспрекословно его слушаться». Все как обычно, все как везде. Вакуум не шутит, а транзитные планетники праздны и изобретательны. Михаил в юности лично присутствовал на защите коллеги, которая собрала целую книгу легенд об особо эпических станционных катастрофах, вызванных человеческой глупостью. Дама была седа, и после защиты кто-то из комиссии в шутку спросил ее, не поспособствовали ли тому собранные материалы. «Еще как», – сухо ответила она.

В общем, Михаил выбрался на нижний травалатор – три полосы разной скорости, серьезно-то как, с занятым видом воткнулся в планшет, пустил в нем двумя рядами видеопотоки с каффов. Что мы видим, собственно? Что мы слышим?

– Планировали перебраться в отсек побольше, но Стешка уперлась такая, и нет, от елочки моей никуда не…

– Пойди в седьмой, там окорочка свежие, не поленись, у них не залеживается…

– Немедленно возвращайся, у нас через два часа пересадка, я уже еду к причалу, ничего не купил, ну невозможно же дорого…

Прямо за ним минуты три стояли и толковали о чем-то техническом три угрюмых парня, даже, скорее, дядьки… У них плохо герметизировалось, никак не выравнивалось и отчаянно сбоило.

Впереди чирикала компания подростков, обсуждали, как общий знакомый блеванул, не добежав, у всех на глазах.

– Ой, у меня в классе двое блевали, – презрительно сказала крошечная девочка со вздернутым носиком. Приятелям она была почти по пояс, но по формам… вроде бы не младше, то есть явно что-то возрастное, ну-ну?

– Я вообще не понимаю, на фига нам это вообще, вообще, – нервно сказал стоявший к Михаилу спиной парнишка.

– Это-то как раз понятно, – сурово сказала девчушка, – чтобы… – тут подростки сошли с ленты и смешались с толпой, ну как всегда, на самом интересном месте.

На их место встала явно влюбленная парочка, медленно обсуждающая грядущее музыкальное выступление в каком-то кафе или ресторане. Михаил водил ушами, чувствуя себя то ли насторожившимся зайцем, то ли живым локатором.

– …прилетают с Вероники, дождись на причале, у них семь палет рассады…

– …посмотри в накладной, ну не может быть, ну куда могла пропасть нераспечатанная-то?

– …вернусь пораньше, так ей и скажи, пусть не хнычет, так и скажи, деда уже едет, едет, будем строить убежище…

– …чтоб тебя Йован возил, с такими закидонами!

– …ну свозили на Линдо, вылечили ее. А?.. Ну а для чего они нужны, эти деньги-то? Для чего еще? Кремацию пафосную делать?.. Да ладно, я не ору…

Совершенно одуревший от обилия информации Михаил вернулся к сударыне Стуц и зарылся в данные с каффов. Планшет согласился обрабатывать одновременно аудиопотоки звучащей речи и антропологию лиц, но попросил не нагружать его больше ничем. Так-то на первый взгляд и по видимой краниологии, и по отдельным именам на бейджах заметно было отклонение от условно-типичного населения поздних зон в сторону большей европеоидности – носы, рты, скулы. И как бы не бутылочное горлышко пару сотен лет назад.

Девять станций из десяти (да и девять планет из десяти) имеют условно-смуглое население, где в предках то эфиопы в смеси с иннуитами и шведами, то пигмеи с бурятами и фиджийцами, то японцы с французами и амазонцами, и все это хорошенечко перемешано и взболтано, только по генным картам и поймешь, откуда какие черты. Смоковетс беспримесно европеоидное лицо являл одно – ту самую Гелю-Спасительницу, но люди с местными темами разговоров были светлее, чем очевидные транзитники. А скулы-то прямо и вообще славянские через одного.

Наблюдения Михаил обозначил в папке «Предположения, проверить» и намекнул планшету посличать непонятные слова в аудио с восточноевропейскими языками. Это вам не Капитолия с ее лицевым дизайном эмбриона, здесь генетическая линия написана у каждого прямо на лбу, и языковые особенности могут храниться столетиями. Анализатор анализатором, а меметика в каждой локации своя, и по ней тоже много чего видно.

Озадачив планшет, Михаил подумал, нацепил свежие каффы и потащился в ближайшее к причалам, то есть самое-самое официальное, религиозное заведение. Не то чтобы он надеялся с первого же захода проницнуть там какие-то тайны. Гораздо актуальнее была задача правильно примелькаться. Вход в заведение был прямо с причальной площади: бронзовая дверища шести метров шириной, разумеется, закрытая, и в ней врезанная низенькая калиточка, сквозь которую снуют туда-сюда разношерстные прихожане и бородачи со сплошь шрамированными лицами. Сам Михаил на их фоне выглядел ни богу свечка ни черту кочерга, но тут транзитников наверняка не считают.

В помещении он накупил у пожилой дамы в полосатых дредах благовоний (надпись на пленке гласила: «Не пытайтесь поджечь! Когда вы распечатаете упаковку, реакция управляемого тепловыделения начнется сама!»). Дама строго объяснила, каковы правила утилизации мусора на станции и «во-он, стоит бокс, не перепутаете, их на всех углах полно, а лучше сохраните и принесите сюда, за каждые десять упаковок получите одно благовоние бесплатно!..»

Распихивая купленное по карманам, Михаил вытащил большой комок флаеров и попросил совета, куда из этих мест сходить, а куда не стоит.

Дама отнеслась к рекламе строго, почти все флаеры отправились в тот же ящик переработки пластика, кроме «а, это наш» и пары «о, это старинные центры, вы не пожалеете, там красиво поют, и вы бы видели их сад!». Михаил утрате флаеров огорчился не слишком – все адреса можно поднять с видео каффов, а конкуренция – это интересно.

Наконец, продавщица поинтересовалась у Михаила, какими вратами тот планирует отбыть.

Он, совершенно не кривя душой, пожаловался на строгую начальницу и ее неисповедимые планы, и сколько тут торчать, он не знает (если вы не возражаете, я еще зайду, если мы тут застрянем), и каким путем они дальше поедут, неясно… Дама решительно выложила на стол семь крошечных галогеновых светильничков.

– Вам, юноша, придется совершить приношение каждому из семи ангелов.

– Ангелов? – искренне поразился Михаил

– Хранителям врат, дорогой. Вон, посмотрите.

Внутри темного просторного помещения звучал хор (Михаил понадеялся, что в записи) и бурлило броуновское движение прихожан вдоль стен. На стенах, подсвеченные снизу, располагались семь здоровенных крылатых фигур с чем-то таким условно фаллическим в руках, у кого копье, у кого – да-да, старинная штурмовая винтовка вроде бы. Свет был уж очень неровный.

– Как узнаете, куда полетите, – строго сообщила дама и тряхнула полосатой прической, – непременно вернитесь, возьмите свечку побольше и поставьте конкретному ангелу. Очень много зависит от хорошей дороги, очень! – Михаил прочувствованно поблагодарил, сгреб в ладонь светильнички и пошел разглядывать каждого, кхм, ангела по отдельности.

Четверо из семи – ярко выраженные европеоиды. Копье, кстати, оказалось какой-то технической штангой с верньерами. Впрочем, крылья при внимательном рассмотрении тоже деликатно располагались за фигурами, не врастая в спины. Ниже полочки, где мигали светильники, на камне выбит мелкий текст, прочитать почти невозможно, ну ничего, планшет распознает. На Михаила кто-то заворчал, он быстро расставил светильнички на полки у изножий статуй и удрал, поклонившись даме с полосатыми дредами. Эх, будь у него полгода в запасе, он бы выжал досуха каждую благочестивую старушку на станции, но где ж взять те полгода?.. Где они тут берут еду? Как устроен школьный и дошкольный возраст? Как проводят время пенсионеры и, собственно, как тут решают вопросы возрастной недееспособности? Главное, не углубляться никуда слишком сильно, а то Цо по головке не погладит.

Михаил с облегчением прикинул, что среди очевидно местных попадаются небритые мужчины вплоть до вполне бородачей, так что острой необходимости бриться пока нет. На Китеже Михаил считался брюнетом, здесь едва сошел бы за темного шатена. Но все равно неплохо, на большинстве станций и планет ему пришлось бы прибегать к тональному крему, чтобы не выделяться, а тут вполне сходило.

Заскочил в заведение сударыни Стуц, отвлек планшет от анализа лиц и поискал, что тут на станции есть в смысле школ. Учебные заведения нашлись, учебные программы нашлись, гуманитарный блок неудивительным образом оказался прискорбно мал, но пакет учебников по истории, как и все остальные, валялся в открытом доступе. Так-так, а также присутствовали основы галактографии и примечательный курс «Наша система». Михаил с сожалением оторвался от учебников и все-таки отправился в религиозное заведение «с красивыми садами». Станция, конечно, функционировала без определенного цикла дня и ночи, но у каждого учреждения было расписание рабочих и нерабочих часов, и заглянуть в любое из рекомендованных мест можно было либо прямо сейчас, либо завтра. А учебники прекрасно подождут еще пару часов. В заведении с красивыми садами присутствовали сады, присутствовал алтарь Всевышнего, вполне типовой для любой зоны. Семеро ангелов стояли в рядок у довольно темной стены, и огоньков у их ног теплилось поменьше. Множество цветущих орхидей, действительно, насколько Михаил мог понять, редких и капризных сортов, издавали такое благоухание, что он начал почесывать нос еще на подходе. Освещение сада было, разумеется, искусственным, но организация пространства – выше всяческих похвал, Михаил даже не сразу понял, насколько много народу было внутри – где-то на густой траве сидела группа людей и слушала чтеца, где-то возились декораторы и садоводы, на круглых хорах, высоко наверху, кто-то неопытный, но старательный негромко играл на клавишном инструменте. На свободной стене в круге около метра диаметром наблюдался барельеф человеческой ладони один к одному. Михаил сначала подумал: отпечаток, но нет, именно выпуклое изображение. Пояснений никаких, ни тебе столика с приношениями, ничего – стена и ладошка.

Михаилу под руку толкнулся простенький мех со стопкой листков на макушке, в прозрачном контейнере. Он вытащил один листок, мех присел в чем-то поразительно похожем на книксен и удрал. Судя по листку, заведение предлагало курсы для тех, кто только обратился к вере (о, отлично), курсы по гармонизации отношений в семейной ячейке и рабочей группе, курсы медитации, курсы садоводства, курсы компактной йоги и даже начальное и продвинутое обучение игре на пианино. А где же какие-нибудь исповеди и прочая срочная помощь? Ах, на обороте. История учреждения! Ну, конечно, на листке она не излагалась, а прилагался изящный трилистник кода, по которому устройства желающих открывают ссылку. Но… пожалуй, тут в основных чертах понятно, а учебники зовут… Михаил огляделся и обнаружил под раскидистым фикусом скромный автомат по продаже светильничков. Эта церковь явно не планировала иметь существенный доход от продажи ритуальных предметов, потому-то продавщица благовоний, очевидно, и не воспринимала ее как конкурирующее заведение.

Михаил прикупил пару светильничков и направился к ряду ангелов. Декор изображений заметно отличался, крылья были больше похожи на обрамление барельефа, а лица и скафандры оказались заботливо раскрашены в правдоподобные цвета. Михаил поставил по свечке рыжебородому чернокожему ангелу с явными признаками денисовских генов и ангелице с азиатским разрезом глаз и тихо вышел. К планшету, к планшету, скорей.

Цо пришлось потрясти его за плечо.

– А?

У нее в руках была чашка. На столе стоял поднос с какой-то едой, термос и вторая чашка.

– Излагайте, – сказала она, всунула чашку ему в руку и плюхнулась напротив. Михаил тупо поглядел в чашку. Чай с молоком.

– А. М-м-м. Первое. Судья. Ну, первый труп. По смыслу должность не соответствует капитолийской, это более или менее арбитр внешних отношений и ритуальный нотариус: верификация браков, рождений и смертей, плюс еще социальный консультант по этическим вопросам. Судья на станции один, вызов его на дом или на дочернюю станцию – платный, запись на прием – платная, срочный прием – втрое дороже, штатный расписан на три с половиной месяца вперед. Можно просто подать заявку на документ, так подешевле, но там он лично, похоже, и не участвует совсем. Печать заместители шлепают – и все.

– Хм, – сказала Цо и кивнула.

– Второе. Школьные учебники все до единого рассчитаны на неграмотных.

– Как так? – нахмурилась Цо.

– Ну так. Видеоуроки ладно, но когда между разделами надо выбирать по «нажми красную кнопку, если… нажми зеленую, если… нажми синюю, если…»

– Младшая школа?

– В принципе, все учебники, которые имеются в открытом доступе. Я пока не очень разобрался в ступенях и профилировании, не могу точнее сказать.

– Дальше, – сказала Цо.

– Последнее на сегодня. Примерно триста лет назад, практически вот юбилей был, что важно – до активации хотя бы одних врат, была страшная авария. Пока не знаю ни причин, ни реальных последствий. Открытых публикаций нет. В школьном курсе излагается очень кратенько, гораздо больше внимания уделено изобретению капсульных внешних аквариумов четырьмя годами позже.

– Внешних аквариумов… кислородного или пищевого назначения? – прищурилась Цо.

– В первую очередь пищевого, – тихо сказал Михаил.

– Так-так, – сказала Цо, подняла глаза вверх и вздохнула. – Примерно могу вообразить.

– Трое из ангелов врат имеют даты жизни, заканчивающиеся в один день триста лет назад.

– Что за ангелы?

– Тут принято почитать первопроходцев врат – дело опасное, немудрено – в качестве их хранителей ну и вносить мзду как бы им лично, за благополучие перехода. Со здешним количеством метеоритных потоков чему удивляться, последняя авария с погибшими на шлюзе была года три назад. А! К одним вратам приписан в качестве ангела капитан, который заткнул шлюз своим кораблем, когда тут двести одиннадцать лет назад был вооруженный конфликт. Ну и местонахождение последних врат рассчитала молодая женщина, оператор дронов, ей пришлось довольно долго пробивать исследование, поскольку седьмые врата – этого, конечно, никто не ожидал. Собственно, первые тридцать с чем-то лет с момента прибытия поселенцев станция считалась шестивратной.

– То есть врат семь и ангелов тоже семь? Или их больше?

– Да, семь. Один пилот пробил последовательно три шлюза. Так что было два места вакантных.

– Про триста лет назад поняла, что насчет пятнадцати?

– Я пока застрял на войне два с половиной века назад, ближе не успел ничего посмотреть.

– Погибший пилот, Милан Гус, принадлежал к низкостатусной этногруппе местных, – сказала Цо, и Михаил вдруг сообразил, что она сочла нужным обмен информацией, ничего себе, – а судья – к группе достаточно высокостатусной. Предположение о том, что у них могли быть какие-то общие дела, местные отвергают с негодованием. Нынешний судья принадлежит к семье, конкурирующей с семьей погибшего, и поведал мне исподтишка, что тот, предыдущий, был нечист на руку. Генную карту всех наших мертвецов я вытрясу, но пока наблюдаю примечательное сопротивление, что-то насчет покоя мертвых и необходимости даров. Про дары слышала раза три, подозреваю, что взятку просят. Еще я тела смотрела, сейчас расскажу. Ну и, разумеется, сырая бюрократия и конкурентные бои, этого у меня ближайшие дни будет богатейше. Не могу не похвалить ваши результаты, я рассчитывала на значительно меньшее.

– А кстати, кораблик не мог быть утерян в ходе аварии? – вслух подумал Михаил. – Там, метеоритный удар, разгерметизация…

– Да ну, – ответила Цо. – Что я, ножевых ранений не видела? Парня зарезали, потом убийца ушел, сел в свой корабль или в шлюпку, задраил кессон только со своей стороны и улетел, насвистывая. Так-то с этим ранением можно было до суток даже без медицинской помощи протянуть, а он умер через минут пятнадцать, видимо, с герметичностью у автоматики что-то не удалось. И лежал он себе, очевидно, в вакууме спокойно двести с чем-то лет, ну может, и правда все триста, пока пятнадцать лет назад его не нашли и не оттащили в холодильник. Кстати, у пилота под ногтями следы чего-то отчаянно похожего на сухую кровь, вероятно, он и оттаскивал.

– Ну то есть эти двое на чем-то прилетели, вошли…

– Подрались, – с улыбкой сказала Цо. – У судьи небольшие, но оч-чень характерные следы на костяшках правого кулака, а у пилота свежий синяк. На самом деле у него сломана скуловая кость, просто он не прожил достаточно, чтобы лицо перекосило, как это обычно от таких повреждений бывает.

– Вошли, оттащили труп в холодильник, подрались…

– И тут пилот поднимает корабль с открытым кессоном, с мясом отрывая переходники, – все так же мечтательно добавила Цо.

– А судья пытается убежать к себе, но не успевает? – спросил Михаил.

– Похоже на то.

– А корабли пропадали?

– Личная гондола судьи в доке отсутствует и на сигналы автоматического вызова все пятнадцать лет не отвечает. Его семейство потому и морочило всем головы столько лет – надеялись, что найдется, ну мало ли, отлучился куда-то. Должность – и ту отдали только через два месяца после исчезновения.

– Гондола? – уточнил Михаил.

– Ну, тут же несколько подстанций – пересадка поближе к верхним вратам, ремонтные доки, большая подстанция над газовым гигантом, они там метан качают и сразу перерабатывают. Везде люди живут, везде иногда консультант нужен. Вот, у него была такая ритуальная до не могу колымага.

– Точно же. Консультация судьи с выездом – то-то она стоит таких денег… А судья сам водил?

– Личный секретарь и по совместительству пилот судьи вышел в отставку, когда того объявили больным. Протоколы допроса я видела, вроде бы ничего не знает. Я еще сама его потрясу, конечно.

Михаил помялся.

– А… а вообще, поднять корабль из сцепки с открытым кессоном автоматика же не позволит? Я… я сам не водил никогда, то есть флайку вожу, но даже в них автопилот только обматерит, если ты что-то такое самоубийственное начнешь.

– Не позволит, – подтвердила Цо, – с одним исключением. Если пилот ее сможет отрубить и начнет работать прямо в ассемблере. Я однажды вела дело с криминальным перепрограммированием, умельцы много на что могут убедить корабль с отключенной автоматикой. А у нашего пилота дома осталась целая библиотека по ассемблерному программированию. И пара маленьких изношенных в труху корабликов с очень причудливо перекомпонованными автопилотами. Талант был, денег не было.

Она помолчала.

– Только, коллега, пока о нашей версии – ни гу-гу. Если местные услышат, что судью угробил пилот, они с восторгом дело закроют, а третьего мертвеца спишут как не имеющего значения.

– А мы этого не хотим?

Цо криво ухмыльнулась.

– Меня достают со склада ненужных вещей, когда мое начальство почему-то хочет знать правду, вне зависимости от того, кому это подожжет карман. Это то, что я умею, и буду заниматься именно этим.

На следующий день к вечеру, добив школьную программу по истории станции, Михаил узнал ответ на вопрос «что было пятнадцать лет назад» и страшно досадовал на себя, потому что ответ летал вокруг них с Цо прямо по прибытии. Раз в пятнадцать лет орбита станции пересекалась с орбитой метеоритного поля, двигающегося по косой относительно эклиптики. Праздник же! Блондинка с крокодилом! Что характерно, про Гелю-Спасительницу школьная история так же, как и все обойденные Михаилом церкви, молчала, словно в рот воды набрав, а астрономический учебник упоминал, что Гелю празднуют в день окончательного расхождения с хвостом аномалии эклиптики. А вся аномалия проходит через зону станции за пятьдесят два дня, после чего пятнадцать лет станция практически не подвергается метеоритным атакам. Месторасположение выбирали по данным, собранным где-то в течение лет семи, а аномалия во время анализа болталась далеко, и ее не учли.

Михаил представил себе станцию, расположенную, по мнению жителей, в метеоритно-спокойном районе, которая на четвертый год развертывания внезапно оказывается внутри идущей наискосок аномалии, и похолодел. Как они вообще выжили? Шлюзы не активированы, ближайшие люди в релятивистских расстояниях. Но это отдельный вопрос, и отдельный же вопрос, почему они не трубят о своем подвиге (не хочу думать, что там за травмы, и не буду думать об этом сегодня. Мало данных). Зато можно легко сказать, что было пятнадцать лет назад – проходила аномалия. То-о-о есть, если судья и весь его комплект стартовали с какого-то крупного обломка в аномалии и все пятнадцать лет дрейфовали вместе с метеоритным полем, то совершенно понятно, почему кораблик не могли найти и почему пару месяцев назад он свалился на станцию – пришло очередное время встречи. Почему гондолу не ищут в аномалии? Надо спросить Цо.

Цо пришла злая как черт, отказалась есть и принялась развешивать по стенам крупные фотографии погибших анфас и в профиль, вытащила из багажа свернутый экран проектора и тоже налепила на стену в общей гостиной.

– Задаю вопросы, записывай, – буркнула она и с блаженным видом рухнула в кресло напротив проектора. Михаил притащил второе кресло и сел в него с планшетом.

– Первое. Смотри на судью. Что у него с лицом? Что у них всех с лицами? Почему они таращатся на мой шрам с таким видом, будто я у них что-то сперла?

– Не у всех, а только у верхушки, – Михаил почесал нос. – Рядовое население ходит с чистыми лицами. Я, кажется, видел пожилого мужчину с маленьким шрамиком, примерно как у вас, но в целом это только элита так развлекается. Нормальное скарирование, без окраски, без пирсинга, без инкрустаций. Почему они так статус обозначают – еще не знаю, работаю над этим.

– Да, нормальных людей я пока мало вижу, верно. Ясно, – она посопела носом. – Второе. Ты, похоже, был прав, когда предположил, что кораблик бесхозно болтается с самой аварии. Учет проезжающих и проживающих у них поставлен стандартно, мышь не проскочит, а вот данные до аварии все утеряны, то есть все, кто погиб и был впоследствии кремирован, зарегистрированы, а о тех, кто умер до аварии или пропал во время нее без вести, ничего нет. Пропавшими без вести вроде как до сих пор числятся сорок два человека. Понятно, что они по мере нахождения останков всех вносили в базу, но вот пятнадцать тел остались не опознанными – старая база тю-тю, родственники, видимо, тоже. Лиц могло не остаться вовсе, нашли там, условно, в обломках чью-то руку, генная карта есть, имени нет. Скину всю базу, скину полную кафф-запись обследования корабля, поищи какие-нибудь зацепки по личным вещам. Можно покрутить, сопоставить по спискам и генным картам, кем мог бы быть наш безымяшка.