Часть четвертая.

Глава I. Усмирение Стамбула.

Сознание медленно возвращалось к Михаилу Павловичу, вместе с тупой болью пульсирующей по всему телу. Особо нестерпимо болела голова. Словно какая-то зловредная птица, своим крепким клювом методично стучала по черепной коробке графа, не ведая к нему ни жалости, ни сострадания. Ардатов ещё не успел разомкнуть налитые свинцом веки, как над его ухом прогремел радостный мужской бас: – В себя приходят, ваше благородие!

Звук голоса принес графу новую порцию невыносимых мучений, что заставило Ардатова болезненно поморщиться, и с огромным трудом раскрыть затекшие глаза.

Первое что увидел чудным образом оживший Михаил Павлович, это было бородатое лицо ротного фельдшера склонившегося над ним, и озирающий графа со смешенным чувством тревоги и радости.

- Слава богу!– откуда-то сбоку раздался облегченный голос майора Ширинского, и не прошло и секунды как, бесцеремонно оттеснив в сторону эскулапа, перед Ардатовым возник образ его адъютант.

- С победой вас, Михаил Павлович! Враг полностью разбит и позорно бежал с поля боя! Стамбул в панике! Ждут, что мы ворвемся в город с часу на час! Так нам греки донесли – торопливо выпалил Алексей, а затем тихо добавил – Принимайте командование ваша светлость.

От этих слов, у обрадовавшегося было графа, сразу похолодело на душе и противно заныло сердце.

- Где генерал Муравьев? – спросил граф, осторожно поворачивая голову из стороны в сторону.

- Убит! – коротко ответил Ширинский и от его слов сердце Ардатова заныло с удвоенной силой.

- Полковник Шварценберг?

- Ранен, но доктор говорит к утру преставиться.

- Полковники Розен, Трухин, Москалец? – стал перечислять Ардатов командиров русского десанта.

- Двое убиты, один ранен, тяжело. Михаил Павлович, из всех штаб-офицеров в строю остался только я и подполковник Львов. Все остальные либо ранены, либо убиты – уныло доложил своему командиру Ширинский.

- Плохо дело, Алексей Николаевич – подытожил Ардатов – а со мной что?

- Вот как раз с вами все в порядке Михаил Павлович. Фельдшер говорит у вас только две пулевых контузии. Одна в область сердца, другая в голову, а все остальное цело – адъютант на секунду замолчал, а затем смущенно добавил – вас в свалке сильно помяло.

- Ладно, бывало и хуже – тяжко молвил Ардатов, с трудом поворачивая на жестком ложе, своё основательно истоптанное солдатскими сапогами тело, а затем приказал фельдшеру и Ширинскому – Помогите, как мне подняться, раз все нормально.

Едва только заботливые руки товарищей приподняли графа, как боль с удвоенной силой стала раскалывать голову раненого, а к горлу мгновенно подкатил тугой ком, грозя в любой момент вывернуть наизнанку генеральские внутренности.

С большим трудом Ардатов смог справиться с этим неприятным ощущением и едва только ему стало легче, сразу прибег к старому солдатскому средству.

- Водки! – властным голосом потребовал Ардатов и требовательно толкнул рукой фельдшера державшего его. Медик вначале заколебался но, столкнувшись с решительным взглядом генерала, нехотя принес требуемое «лекарство».

Эскулап был в корне не согласен с подобным видом лечения и в душе очень надеялся, что Ардатова непременно вырвет, однако этого к его огромному огорчению не случилось. Вопреки всем канонам медицины, «божественная жидкость» благополучно попала в желудок и незамедлительно стала оказывать свое «лечебное» действие.

- Что с головой? – спросил фельдшера Ардатов, на минуту прикрывая тяжелые веки.

- Касательное ранение мягких тканей и возможна трещина кости, ваше превосходительство. Так что вы не сильно-то головой вертите. Не ровен час, какие-нибудь осложнения могут возникнуть – посоветовал медик, но граф пропустил его совет мимо ушей.- А, что с сердцем? Что это за контузия такая?

Вместо ответа фельдшер нагнулся над столиком и осторожно протянул Ардатову маленький предмет. При скудном освещении палатки Михаилу Павловичу понадобилось довольно много времени, чтобы узнать в покореженном пулей предмете образок святой Софии, которую ему подарила императрица во время их последнего прощания.

- Значит, все-таки отвела пулю святая заступница – медленно произнес Ардатов и на его глаза, набежала непонятно откуда взявшаяся слеза. Впрочем, быстро пропавшая. В этот момент граф никак не имел право на простую людскую слабость.

- Да, а как там моряки? Как Нахимов? Все ли целы? – спросил у адъютанта Ардатов, с трудом поднимаясь на ноги опираясь на плечо князя.

- Там тоже полная виктория, Михаил Павлович. Наши корабли все целы, хоть и побиты изрядно. А вражеские корабли потоплены все до одного. Даже паровые корветы! Представляете – радостно отрапортовал Ширинский – вот только…

- Что только!? Не тяни князь! – рыкнул Ардатов, чуя искореженным своим нутром новую гадость, и не ошибся.

- Адмирал Нахимов преставился. На теле ни одной царапины. Говорят, сердце не выдержало – произнес Ширинский.

- Как это сердце не выдержало!? Не мог он в такой момент от сердца преставиться. Что за чушь собачья! – гневно крикнул Ардатов и в один момент головная боль, немного заглушенная водкой, с новой силой, атаковала генерала.

- Может, ваше превосходительство. Сердцу человеческому ведь все едино, война идет или мирное время. Махонькое оно, – с достоинством проговорил фельдшер и, видя, что его слова не убедили Ардатова, продолжал. - Один человек несет столько, сколько положено. Другой сколько сможет осилить. А Павел Степанович видно взвалил на себя столько, что и троим, не поднять. Вот бедняга и надорвался.

- Ладно, философ. Надо дело делать – нарочито грубо сказал граф, не желая признавать правоту суждений эскулапа. Стиснув от боли зубы, он стал натягивать на себя простреленный вражеской пулей мундир.

- Подождите ваше превосходительство. Нельзя вам в таком виде идти – запротестовал адъютант, но Ардатов резко оборвал его.

– Именно в таком виде, мне и следует сейчас идти к моим солдатам, Алексей Николаевич. Именно в таком.

Ширинский ничего не понял в рассуждениях своего командира, но спорить не посмел, и осторожно поддерживая Ардатова, вывел его из палатки, одновременно рассказывая ему подробности сражения.

Его слова не сильно радовали Михаила Павловича. В сражении за турецкую столицу более двухсот русских солдат погибло на поле брани и вдвое больше, получили ранения. При этом как среди первых, так и среди вторых, было большое число офицеров. Графа ничуть не тронули слова Ширинского о том, что только одних убитых французов с англичанами было насчитано свыше шестисот человек. Количество же убитых турков не поддавалось подсчету. Широким ковром павших тел они, усыпали обе стороны ручья Али-бей-су, и одного взгляда было достаточно, чтобы понять, сколь огромны их потери.

- Никак не меньше тысячи человек, а то и все две – уверенно произнес Алексей и с этим утверждением, было трудно спорить. Столь густо лежали на земле недвижные тела солдат султана.

Стоя у подножья Козьего холма, Михаил Павлович внимательно осматривал поле сражения, и увиденная им картина не приносила радости в его душу. При виде погибшей на склоне холма батареи, лицо графа напряглось, а желваки заходили ходуном.

- Не казните себя так, Михаил Павлович. Ведь это война – сочувственно сказал Ширинский, видя состояние Ардатова – не будь у нас винтовок, число наших потерь было бы гораздо больше.

- Да ты прав. Винтовочки пруссаков очень помогли одержать нам сегодняшнюю победу, но и о своих ошибках забывать не стоит – холодно молвил граф, коря себя в душе о том, что неверно угадал планы неприятеля. Находясь на своей земле, враг мог позволить потерять сколько угодно своих людей. Для оторванного от дома Ардатова, каждый из его солдат был на вес золота.

Солнце уже поднялось из-за горизонта, и его первые золотистые лучи озарили ужасное поле брани. Глянув еще раз на неподвижные людские тела, распростертые на земле, Михаил Павлович отвернулся и приказал адъютанту построить поредевшие полки.

- Я хочу поздравить наших солдат с победой – пояснил Ардатов адъютанту и тот стремглав бросился исполнять его приказание.

Было уже ближе к полудню когда, проигнорировав требование медика об отдыхе, граф отправился на флагманский корабль. Смотр и общение с солдатами сильно измотало Ардатова, и можно было с легким сердцем потребовать, чтобы моряки явились к нему в лагерь на доклад. Однако он сразу отмел этот вариант, предложенный Ширинским. Превознемогая ломоту в теле, страшную усталость и постоянное головокружение, он отправился на «Париж», дабы отдать последние почести Павлу Степановичу.

У адмирала на теле действительно не было ни единой раны или царапины. Только усталость и тревога серой маской застыли на челе Нахимова, и стереть эту печать было не под силу даже смерти. И глядя на застывшее лицо своего боевого товарища, граф невольно подумал, о возможной правоте эскулапа по поводу причины смерти знаменитого флотоводца.

«Да, скорее всего, действительно не выдержало сердце. А я его, не окрепшего, в море с собой позвал – горестно думал Ардатов, безжалостно добавляя новую гирю в чащу своих былых грехов и ошибок, но его второе я немедленно парировало этот упрек – но так нужно было для дела. Без Нахимова мы бы никогда не вывели бы эскадру в море, не захватили Босфор и не факт, что удержались бы на его берегах».

Наклонившись над телом моряка Ардатов поцеловав его в лоб, перекрестился, а затем намеренно громко и отчетливо сказал так, чтобы было слышно каждому стоящему на палубе: - Эх, всё же настигла тебя Павел Степанович коварная пуля супостата.

- Какая пуля ваше превосходительство? – удивленно пискнул корабельный врач, имевший точно такое же мнение о смерти адмирала, как и его сухопутный коллега. Однако у Ардатова уже был готов нужный ответ. Он только холодно мазнул эскулапа властным взглядом, и тот мгновенно сжался, став вдвое меньше ростом против обычного.

- Та самая вражеская пуля, что прежде тяжко ранила нашего дорогого Павла Степановича на Малаховом кургане и злодейски оборвала его жизнь, в саму важную для нас всех минуту! – Ардатов говорил твердо и хлестко, словно молотком впечатывал стальные гвозди в палубу «Парижа». - Или вы милейший действительно думаете, что у адмирала Нахимова в бою сердце могло сдать!? Вот так просто, взяло и отказало? Так что ли, получается?

От этих слов Ардатова врача как ветром сдуло, а по матросским рядам застывших в скорбном карауле прошелся одобрительный гул. Да, именно от подлой французской пули и погиб их горячо любимый адмирал, не доживший всего каких-то несколько минут до своей самой громкой победы. Ах, как горестна и жестока судьба!

Так, в мгновения ока среди матросов родилась легенда об «истинной причине» смерти Нахимова, которая зажила своей полнокровной полноправной жизнью. Да и как ей было не родиться, если она в мгновения ока стерла со светлого имени Павла Степановича такую неблагозвучную для военного человека причину смерти как больное сердце. И к тому же, прозвучавшей из уст боевого соратника Нахимова, стоявшего на палубе «Парижа», в простреленном мундире и с кровавой повязкой на голове. Такому человеку было невозможно не поверить.

- Что вы собираетесь делать с телом Павла Степановича? Похороните в море? – спросил Ардатов вице-адмирала Новосильского, принявшего командование эскадрой.

- Согласно воле покойного, он будет похоронен во Владимирском соборе Севастополя, рядом с адмиралами Лазаревым, Корниловым и Истоминым. Для этого, тело будет помещено в бочку с винным спиртом, где и будет находиться до прибытия эскадры в Севастополь – отчеканил Новосильский и граф поддержал это решение.

- Полностью с вами согласен, Федор Михайлович. Адмирал Нахимов достоин такой почести – произнес Ардатов, а затем добавил – и вот, что еще. Мир еще не подписан, и всякое может случиться. Одним словом, я не хотел бы, чтобы в случаи чего меня здесь хоронили. Надеюсь, вы меня понимаете?

- Понимаю Михаил Павлович. И сделаю все необходимое, если сам буду, жив – заверил Ардатова адмирал.

- Вот и прекрасно. Значит, жду вас к двум часам на совет – сказал граф и, приложив руку к козырьку, отдал последний воинский долг Нахимову.

Однако начать военный совет в назначенный срок, Ардатову помешали незваные гости. Едва только подполковник Львов, исполняющий обязанности погибшего генерала Муравьева собрался приступить к докладу, как в палатку царского посланника вошел князь Ширинский и выразительно посмотрел графу в глаза.

- Что-то срочное, Алексей Николаевич? – быстро спросил Ардатов, хорошо понимая, что просто так Ширинский его не стал бы беспокоить.

- Да, ваше превосходительство. Только, что к нашим передовым постам, под белым флагом приблизилась турецкая делегация во главе с личным секретарем великого визиря. Они настойчиво просят принять их – доложил адъютант.

- Это, который личный секретарь визиря, Али Гази? Невысокий такой албанец, с горбатым носом? – спросил граф.

- Так точно, ваше превосходительство. Невысокий албанец, с горбатым носом – подтвердил Ширинский.

- Самый противный и вредный для нас человек из всего ближайшего окружения визиря – констатировал Ардатов и на минуту задумался.

- Значит, очень настойчиво, просят принять – насмешливо протянул Михаил Павлович и затем молвил – вот, что князь. Передай туркам, что ни с какими секретарями я разговаривать, не намерен. Только с великим визирем и точка. Ясно?

- Яснее некуда, ваше превосходительство – отчеканил Ширинский.

- Вот и иди голубчик. Не мешай нам Василия Федоровича слушать. Да, и вот, что ещё. Как турок спровадишь, поинтересуйся у майора Паподаки, нет ли каких вестей от его стамбульских греков.

Адъютант послушно кивнул головой и больше в течение всего заседания военного совета, в палатке командующего не появлялся.

- Каково на данный момент положение нашей эскадры, Федор Михайлович? – спросил Ардатов Новосильского, сразу после доклада Василия Львов. Положение дел в лагере он сам знал прекрасно и предоставил слово подполковнику только для того, чтобы ввести моряков в курс дела. После подсчета потерь и общения с солдатами, Ардатов пришел к твердому убеждению что, даже имея в своем распоряжении менее четырех тысяч штыков, он сможет контролировать ситуацию вокруг турецкой столицы. Именно по этому он отказал турецкой делегации в продолжение переговоров, потребовав к себе в лагерь великого визиря. Подобного смелого, но вместе с тем рискового шага не делал даже князь Паскевич, когда с горсткой солдат стоял у стен Стамбула.

Однако нынешнее положение царского посланника, имело одну слабую сторону, а именно снабжение. По своим огневым запасам, дивизия Ардатова вполне мог выдержать ещё одно сражение с врагом или в случаи необходимости при поддержке флота предпринять штурм Стамбула. Но это было бы лебединой песней русского десанта, а надеяться на скорый подвоз пополнения запасов, при нынешнем положении флота не приходилось.

- В результате сражения, больше всех от неприятельского огня пострадал флагман «Париж». На нем полностью сбита бизань-мачта и серьезно повреждена грот-мачта. Имелось так же с десяток пробоин, но на данный момент они полностью ликвидированы и угрозы затопления корабля нет.

Что же касается остальных кораблей эскадры, то у них незначительные повреждения такелажа и рангоута, и в случаи необходимости они могут выйти в море в любую минуту – коротком доложил моряк.

- Вы считаете, что такой случай в скором времени возможен?

- Я не знаю точного положения дел по ту сторону Дарданелл, но вот то, что французский флот попытается распечатать нашу пробку на Босфоре, в этом я не сомневаюсь. Данный вопрос для них подобен жизни и смерти. Так считал адмирал Нахимов, так считаю и я сам – твердо сказал Новосильский.

- Полностью согласен с вашими словами, господин вице-адмирал. Значит, в скором времени нам следует ждать гостей с севера. Каковы ваши предложения?

- Думаю, для укрепления наших босфорских позиций нам следует перебросить «Великого князя Константина» и «Владимира» оставив возле Стамбула «Париж» с «Марией». Подобное разделение необходимо, так как я не исключаю возможности подхода новых кораблей противника со стороны Дарданелл. Хотя и считаю это маловероятным в ближайшие дни.

- Я тоже так считаю Федор Михайлович. По показаниям пленных французов и англичан, у союзников в Мраморном море нет военной базы. Только в Галлиполи находятся лазареты и склады. Весь ремонт кораблей они проводили либо в Стамбуле, либо на Мальте. Кстати, прикажите Федор Михайлович, своим морякам занять стамбульские склады союзников, пока их под шумок не растащили местные прохвосты. Они на это дело большие мастера – распорядился Ардатов.

- Слушаюсь, ваше превосходительство. Вражеские запасы нам очень пригодятся для ремонта.

Граф, соглашаясь, кивнул головой и молвил.

- Да, относительно ремонта, Федор Михайлович. Скажите, ремонт флагмана обязательно производить в Стамбуле или его модно провести и на Босфоре?

- Конечно, Михаил Павлович ремонт «Парижа» желательно проводить в Стамбуле, но если нужно, то можно и на Босфоре.

- Видите ли, в чем дело. Я думаю, что вид сильно побитого флагмана, не очень поможет мне при ведении переговоров с султаном. Это конечно мелочь но, как известно из мелочей складывается целое. К тому же, в случае необходимости «Великого князя» я думаю, будет легче перебросить на Босфор, чем «Париж». Не так ли?

- Вы правы, ваше превосходительство.

- Вот и прекрасно. Значит решено. Берите все необходимое на складах и переводите корабли на Босфор. Чует мое сердце, скоро там будет жарко – молвил граф, прощаясь с моряками.

Солнце уже клонилось к закату, когда князь Ширинский доложил Ардатову о прибытии нового посольства великого султана. Теперь его возглавлял второй секретарь великого визиря босниец Ибрагим, более лояльно настроенный в отношении к русским.

- Эко их разобрало то на ночь, глядя – язвительно проговорил царский посланник – и что они говорят, на сей раз.

- Ибрагим говорит, что великий визирь недомогает и потому не может лично приехать в наш лагерь. Великий визирь нижайше просит пожаловать к нему на переговоры в Стамбул. И дабы подтвердить свое уважение к царскому посланнику, он шлет скромный подарок и просит принять его от посланника лично.

- Знаем мы, каково их недомогание. Боится великий визирь, что под горячую руку прикажу его вздернуть на суку за нарушение перемирия. Это ясно, но вот что за экивок с дарами? К чему бы это? – задумчиво произнес Ардатов.

- Вот тут как раз все более или менее ясно, Михаил Павлович – усмехнулся Ширинский – информаторы майора Паподаки сообщили, что в Стамбуле все считают вас погибшим. По многочисленным рассказам беглецов, русского пашу Ардата, сначала застрелили, а затем иссекли саблями и искололи штыками. Вот визирь видимо и хочет проверить достоверность этих рассказов.

- Узнаю, тонкий восточный приём, вызнать главное с помощью мелочей. Хитры господа азиаты, ничего не скажешь, но и мы с тобой князь не лыком шиты. Давай-ка, закрутим свою интригу супротив ихней. Значит так. Ступай к туркам и скажи, что царский посол согласен приехать в Стамбул на переговоры, но настаивает, чтобы они проходили не как прежде в старом султанском дворце Топкапе, а в новом, Долмабахче. Что же касается даров визиря, то в виду моей большой занятости, я приказываю принять их тебе, моему адъютанту и доверенному лицу. Такова моя воля и другой не будет. А если будут артачиться, то пусть возвращаются с ними обратно в Стамбул – властно молвил Ардатов и хитро, подмигнув Ширинскому, добавил - Вот пусть теперь султанские советники поломают голову на сон грядущий, жив или нет Ардат паша. Авось к утру сговорчивее будут.

Турки, как и предполагал граф, действительно провели неспокойную ночь и результатом их терзаний и томлений, стал великолепный арабский жеребец из султанских конюшен. В богато украшенной попоне и с дорогим седлом, он был присланный султаном утром следующего дня в стан русских войск, специально для графа Ардатова.

Желая как можно дольше сохранить интригу вокруг столь животрепещущего для турков вопроса, Михаил Павлович вновь не стал принимать этот дар лично, приказав Алексею Ширинскому привести жеребца к своей палатке. Обескураженные столь таинственным поведением русского генерала, турки в тревожном ожидании топтались у линии передовых русских караулов, мучительно гадая жив Ардатов, или на переговоры поедет другой человек.

Нервозность посланников султана возрастала с каждой минутой, но впереди у них был еще один сюрприз от графа Ардатова. Мало кто из турков обратил внимание на легкий шум со стороны русского лагеря. Для них стал полной неожиданностью тот момент, когда граф Ардатов в сопровождении двух казаков и адъютанта стрелой проскакал мимо них на присланном жеребце и галопом устремился в сторону Стамбула.

Посланники султана слишком поздно пришли в себя и всей толпой торопливо бросились догонять быстро удаляющихся всадников. Большая и неповоротливая посольская процессия, смогла догнать русских лишь перед самым въездом в Стамбул, когда они стали придерживать разгоряченных бегом коней. Только здесь так мучивший турков вопрос были разрешен. Царский посланник был жив, и это не подлежало никакому сомнению.

Многие, очень многие свидетели о смерти белого паши к концу этого дня лишились своих незадачливых голов в назидание другим. Ну а пока, подобно римскому триумфатору граф Ардатов величественно ехал по улицам турецкой столицы и вслед за ним тянулся гул толпы, сотканный из страха и почтения перед человеком сумевшим разминуться со смертью.

Благодаря умелому искусству доктора Гюбента, рано утром прибывшего на «Громоносце» из Херсона, рана на голове графа была отлично скрыта от пытливых взглядов людской толпы пластырем и специально пошитой большой фуражкой. Множество глаз пыталось разглядеть на Ардатове хоть какие-либо следы раны от турецких сабель и штыков, согласно многочисленным свидетельствам исколовших предводителя русских воинов и к своему огромному изумлению ничего не находили. Это открытие порождало в сердцах простодушных османов суеверный ужас и скрытую панику, вскоре охватившую все турецкое население столицы.

Новый султанский дворец Долмабахче, был создан по желанию султана по образу и подобию дворцов европейских монархов. Нынешний правитель блистательной Порты стремился не отставать от своих «просвещенных» соседей не только в плане проведения государственных реформ, но и в канонах архитектуре. Старые залы Топкапа, в которых было пролито столько крови и погублено множество жизней, давили султана, постоянно напоминая ему о темных страницах османской монархии.

Именно сюда, в светлое и тихое благолепие души правителя правоверных и прибыл для решения дальнейшей судьбы Стамбула грозный Ардат паша, вместе со шлейфом черного негатива страха и суеверия сопровождавшей его толпы.

Вопреки обычному протоколу, графа Ардатова у входа во дворец встретил сам великий визирь, с почтением препроводивший царского посланника в зал переговоров, где его ожидал сам султан. Михаил Павлович быстро оценил действия противоположной стороны и повеселел. Согласно дипломатическому этикету турок, все переговоры велись только с визирем, который информировал султана об их итогах. О согласии светлейшего принять мирный договор объявлялось только на специальном приеме, после окончания переговоров. Присутствие правителя османов непосредственно на переговорах, наглядно говорило о той растерянности, в которой прибывал султан и его подданные.

Все присутствующие в зале с огромным напряжением ожидали, что скажет им посланник белого царя на этот раз. Вновь предложит мир или объявит о своем намерении предать Стамбул огню и мечу, по праву победителя. Страх и отчаяние сковывали сердца турков в ожидании своей участи, и уже первые слова графа не предвещали им ничего хорошего.

- Прежде, чем начнется беседа, я хотел бы получить внятное разъяснение, относительно того, почему среди войск напавших на наш лагерь были воины султана? Означает ли это отказ его величества от ранее подписанного перемирия между нашими странами и между нами вновь война или же имеет место трагическое недоразумение? Если это война, то позвольте немедленно откланяться, если же недоразумение, то я готов выслушать ваши объяснения и надеюсь, что они окажутся правдивыми – властно сказал Ардатов, демонстративно отказавшись сесть в учтиво предложенное ему кресло.

– Конечно, уважаемый господин граф, присутствие наших солдат среди нападавших на ваш лагерь сил, есть трагическое стечение досадных обстоятельств – учтиво улыбаясь, пояснил великий визирь.

– Самовольно высадившиеся под Стамбулом французские и английские солдаты обманом заставили следовать за собой турецкие полки, недавно прибывшие в столицу из Албании. К нашему великому сожалению их командиры не получили вовремя фетвы великого султана и потому не знали, что между Турцией и Россией установлено перемирие и ведутся переговоры. Именно это и стало той злосчастной причиной, по которой было нарушено подписанное между нами перемирие.

Я очень надеюсь, что господин граф прекрасно понимает, что в любом деле есть нерадивые слуги, чьи действия могут поставить под угрозу своих хозяев. Смею заверить, что виновные уже понесли самое суровое наказание. Их головы выставлены на всеобщее обозрение у стен Топкапе, в назидание другим. Одновременно с этим, великий султан надеется, что эти досадные ошибки не смогут сорвать наше перемирие и помешать заключить мир между нашими государствами. Ведь именно этого желает великий султан и русский царь – с почтением сказал великий визирь.

Михаил Павлович с непроницаемым лицом выслушал витиеватую речь своего собеседника, ни на секунду не веря ни единому его слову. С какой бы радостью он приказал бы взять турецкую столицу на штык, но России был так нужен мир и потому Ардатов был вынужден сдержать свой карающий меч.

- Мне понятны причины, приведшие турецких солдат к стенам моего лагеря вместе с солдатами коалиции, однако не могу ручаться, что они вполне удовлетворят и моего императора – многозначительно произнес Ардатов, берясь за спинку стоящего перед ним кресла.

- Мы готовы полностью компенсировать кровь русских солдат, пролитую в результате этого трагического недоразумения – быстро заверил Ардатова великий визирь, главным желанием которого был отведение от Стамбула русской угрозы.

- Приятно слышать такие мудрые слова из уст достопочтимого советника блистательного султана. Я очень надеюсь, что если перемирие между нашими странами остается в силе, то его величество сможет полностью оградить нас от возможных повторных нападок со стороны английских и французских солдат. Или ему в этом потребуется наша помощь? – продолжал Ардатов, упрямо сжимая спинку кресла.

- Нет, нет. Солдаты армии великого султана сами в состоянии разрешить этот досадный вопрос, господин граф – поспешил заверить Михаила Павловича визирь.

- В письме, полученном мною сегодня утром с пароходом, мой государь, очень надеется на это.

- Однако как быстро оно пришло. Разве императора не в Москве – удивился визирь.

- Сейчас государь находится в Херсоне, откуда внимательно следит за ходом переговоров. Он искренне рад подписанному между нашими странами перемирию, однако перед подписанием мирного договора, просит уточнить с великим султаном ряд вопросов возникших в последние дни. Их я думаю, мы сможем обсудить прямо сейчас. Если конечно вы согласны – молвил Михаил Павлович и, не дожидаясь ответа, решительно сел в кресло.

Честно говоря, в письме, полученном Ардатовым от государя, никаких новых требований не имелось. Император только торопил своего старого друга с заключением мира и только высказывал пожелание о возможном послаблении для балканских славян. Таковы было содержание письма, но Ардатов, сумев поймать противника за руку, желал максимально использовать выпавший ему от судьбы шанс.

- Какие еще вопросы возникли у великого государя за столь малый промежуток времени – осторожно спросил визирь. – Наш северный сосед передумал возвращать нам Эрзерум? Или у него появились новые территориальные требования к Порте?

- Прежде чем ответить на этот вопрос, я хотел бы знать, устраивают ли великого султана наши прежние условия мирного договора – парировал выпад Ардатов, не желая раньше времени открывать свои карты.

Визирь мгновенно скосил взгляд в сторону восседающего на троне монарха и, уловив чуть заметное движение бровей, торжественно произнес: - Условия мира, предложенные нам белым царем, его величество считает вполне приемлемыми. Если только русский император не будет настаивать на новых территориальных уступках или выплаты контрибуции в любой её форме.

Ни один мускул не дрогнул на лице Ардатова, когда он услышал столь важный для себя ответ. Он только благосклонно кивнул головой и, придав себе, вид легкой озабоченности стал разыгрывать свою партию.

- Мой государь просит своего венценосного брата об одной малой уступке, которая очень важна для него. Все дело в том, что в высоких кругах Петербурга и даже среди членов императорской фамилии довольно сильно влияние сербской знати и потому, государь вынужден считаться с их мнением – доверительным тоном произнес Ардатов и сделал многозначительную паузу.

- И что просит русский император от великого султана, для сербов? Независимости сербских земель или расширения границ их автономии!? – испуганно произнес визирь, тревожно переглянувшись со своим повелителем.

- Нет, государь согласен с нынешними границами автономии сербов и не собирается изменять их. Ровно, как и не требует её независимости, хотя именно на этом и настаивает сербская диаспора в Петербурге. Единственное изменение, что он просит произвести в отношении Сербии, так это полностью вывести турецкий гарнизон, находящийся в Белграде. Большой угрозы в положении балканских владений блистательной Порты это не создаст, но позволит моему императору умыть руки перед многочисленными сторонниками сербов.

- Какие еще требования, кроме Сербии прислал нам русский император? – осторожно поинтересовался турок.

- Хочу заметить, что это было не требование, а только просьба моего государя, которая позволила бы султану надолго снять внутреннее напряжение на Балканах. Император был бы благодарен великому султану, если тот бросит эту кость сербам, но к вопросу о заключения мира, это никакого отношения не имеет – сразу уточнил Ардатов.

- А, что имеет отношение? Проливы? Стамбул? – с напряжением в голосе спросил визирь.

- Государь был согласен оставить оба пролива под скипетром великого султана при сохранении прежнего статуса судоходства через них. Однако события последних дней, заставляют сильно усомниться в том, что высокий престол сможет быть твердым гарантом сохранения этого статуса после окончания войны. Англия и Франция через своих послов прекрасно знали о заключении перемирия между нашими странами, но это не помешало им организовать военную интервенцию во владения султана и силой оружия попытаться захватить Босфор.

Видя подобные действия со стороны коалиции, я не удивлюсь, если ими не будут предприняты новые попытки захвата проливов. Нынешнее положение турецкого флота не позволит ему в ближайшие годы, в случаи необходимости помешать прорыву кораблей коалиции в Черное море. Такое положение дел не может устраивать Россию – сказал Ардатов и вновь сделал паузу, тем самым, провоцируя великого визиря на яростную реплику, которая последовала незамедлительно.

- Значит, вы намерены остаться на Босфоре, постоянно держа под боком Стамбула свои полки!? А, что вы намерены делать с Дарданеллами!? Тоже разместите там свои войска и пушки!? – гневно выкрикнул визирь и тут же осекся от холодного взгляда Ардатова. Когда было надо, Михаил Павлович умел, одним поворотом головы, показать кто истинный хозяин положения. Посмотрев на великого визиря ровно столько, сколько требовалось для приведения собеседника в состояние маленького таракана, Ардатов продолжал.

- Я повторяю еще раз позицию своего государя. Россия согласна оставить всю территорию проливов под скипетром великого султана, но при условии твердых гарантий того, что нынешний статус проливов не будет пересмотрен под давлением третьих стран. Данные гарантии мне видятся только в том, если вблизи Босфора будут постоянно дежурить русские корабли. Мы согласны уйти с берегов Босфора и не претендовать на контроль над Дарданеллами, но взамен просим великого султана передать России в аренду сроком на сорок лет земли в районе мыса Карабурун под стоянку русских кораблей. Только в этом я вижу твердую гарантию для своей страны в сохранении нынешнего статуса мореходства через проливы. Если у вас есть другие предложения, отвечающие нашим условиям, я их охотно выслушаю.

Ардатов замолчал и в огромном зале, повисла напряженная тишина. Великий визирь лихорадочно перебирал в уме всевозможные варианты ответа, но властный вид Ардатова сильно давил на турка, заставляя волноваться все больше и больше. От этого, возникшая пауза затянулась до неприличия, пока сам султан не прервал её.

- Скажите, граф. Это все ваши условия для заключения мира, или у вас есть еще дополнительные требования или условия?

- Никаких дополнительных требований или условий для заключения мира у меня нет, ваше величество. Есть только одно дело, требующее своего скорейшего завершения, для успокоения обоих сторон – холодно учтиво молвил Ардатов.

- Какое дело!? – спросил владыка правоверных и его, успокоившиеся было глазки, вновь тревожно заиграли. Было хорошо видно, что султан побаивается царского посланника. Желая усилить свое давление на правителя Порты, Ардатов встал во весь свой не малый рост и, глядя прямо в лицо султана, стал говорить.

- Не так давно великий визирь обещал достойную компенсацию крови пролитой моими солдатами в результате трагического недоразумения ваших слуг, ваше величество. Не скрою того факта, что после сражения мне стоило огромных усилий удержать своих солдат от погрома Стамбула. Потеряв многих близких, они требовали немедленного мщения за пролитую кровь. В тот день я остановил их от нападения на город именем своего государя. Однако вскоре, волнения среди солдат начались с новой силой и мне, удалось удержать их в повиновении, только прибегнув к слову Божьему. Сейчас, перед отъездом на переговоры мои войска спокойны, но я не могу поручиться, что жажда мщения вновь не овладеет их душами и я в третий раз, я вряд ли смогу удержать их от погрома городских кварталов.

Говоря о возможных погромах, Ардатов бил наверняка. Кому как не турецкому султану среди других монархов мира было хорошо известно, об опасности солдатских бунтах. Сколько раз за всю истории Порты, янычары поднимали бунты против своего государя, некоторые из которых завершались свержением сюзерена. Владыка правоверных прекрасно знал сколь трудно, удержать в повиновении солдат, когда рядом с тобой находится огромная добыча, на обладание часть которой ты имеешь полное право. Так захватив Константинополь, янычары грабили несчастный город около недели. Основательно выпотрошив столицу Византии, они милостиво оставили султану Мехмеду нетронутыми только императорский дворец и городские здания.

- Сколько денег вы хотите, господин граф – осевшим от волнения голосом спросил пришедший в себя визирь, но Михаил Павлович даже не удосужил его взгляда, продолжая смотреть в лицо султану.

- Боюсь, что дело тут заключается не в деньгах. Их вид и звон только распаляют человеческую душу и выводят из повиновения. В прошлый раз я остановил своих солдат словом Божьим и боюсь, что только им я смогу удержать их от свершения насилия над жителями Стамбула. Я могу твердо обещать, что мои солдаты не станут грабить город, если великий султан согласиться передать в распоряжение Русской патриархии храм святой Софии – промолви Ардатов, и вздох облегчения пролетел по залу. Так велико было в нем напряжение, умело поднятое им.

Великий визирь хотел, что-то пикнуть, но мелькнувшее в его воображении картина Стамбула разграбляемого русскими солдатами заставила его уста умолкнуть. Каждый человек судит о действиях другого человека исключительно по себе. Приписывая русским солдатам ту форму поведения, которой были они, сами придерживались, османы попали в хитрую ловушку, умело расставленную Ардатовым.

- Это всё, ваше величество. Никаких других требований или пожеланий у русской стороны нет – твердо произнес Михаил Павлович, стараясь ковать железо, пока оно было горячо и податливо.

– Я отлично понимаю, что вашему величеству нужно обсудить все вновь возникшие нюансы по подписанию мирного договора и потому не смею торопить с ответом. Однако, ради нашего общего блага, я хотел бы как можно скорее получить ответы на все три моих вопроса и при этом одновременно. Я не намерен обсуждать их по одиночке.

Сказав своё слово, Ардатов с достоинством склонил голову перед султаном и гордо покинул зал переговоров в сопровождении своего адъютанта, все это время стоявшего за его спиной. Напряженная тишина сопровождала уход русского переговорщика, и это было лучшей оценкой его деятельности.

Десятки глаз с негодованием и яростью сверлили спины Ардатова и Ширинского пока они покидали зал приемов и спускались по лестнице, но никто из находившихся в нем людей, не посмел подать голоса, даже после того как за гяурами закрылась дверь. Столь необычных проводов послов, во дворце султана ещё не было.

Конечно, Михаил Павлович вел переговоры с турками без соблюдения привычных канонов дипломатии, придерживаться которых, у него не было ни времени, ни желания. Сильно ограниченный во времени, князь жестко давил противоположную сторону умело, сочетая политику кнута и пряника. Пугая султана возможным погромом Стамбула озверелой солдатской толпы, он вместе с тем выдвигал минимальные территориальные претензии, которые позволяли турецкому султану сохранить свое лицо.

Прежде чем ехать на переговоры в Долмабахче, Ардатов многократно продумывал все те требования, которые он собирался озвучить перед султаном и каждый раз приходил к выводу, что поступает верно. По своей сути турецкий султан мало что терял. Дунайские княжества вот уже много лет находились под прямым протекторатом России и для Стамбула уже были отрезанным ломтем. В отношении сербского королевства у турков так же не было больших иллюзий. Получив от Османской империи автономию, такая неспокойная страна как Сербия рано или поздно, но обязательно будет добиваться своей независимости при помощи оружия. В этом не сомневались ни сербы, ни турки и весь вопрос упирался только во время. Удаление из Белграда турецкого гарнизона, по мнению Ардатова, позволяло уменьшить напряженность между двумя нациями и растянуть хрупкий мир на долгое время.

Уступка султаном нескольких закавказских городов уже захваченных русскими войсками ровно, как и сдача в аренду клочка земли у Босфора, так же нисколько не принижали его авторитет в глазах правоверных подданных. Тем более что русские возвращали туркам Эрзерум, главную крепость на всем Армянским нагорьем.

Что же касалось претензий на храм святой Софии, то после тех трудных побед одержанных русскими войсками на суше и на море, то Михаил Павлович считал невозможным уйти от стен Стамбула, не взяв с неприятеля достойной контрибуции за пролитую кровь. Ардатов бы перестал уважать себя, если бы не попробовал использовать, столь удачно выпавший ему шанс.

Храм святой Софии вот уже на протяжении двухсот лет являлся главной пропагандистской целью, ради достижения которой и затевались все русско-турецкие войны. Получение в свои руки этого религиозного центра, даже при оставлении самого Стамбула под властью султана, делало императора Николая в глазах православной России безоговорочным победителем в столь трудной войне.

Ардатов отлично понимал, как ему будет неимоверно трудно вырвать древний храм из рук религиозных турок, превративших её в главную мечеть страны. Но и здесь он получил от судьбы неожиданную помощь в осуществлении своего намерения. Зная, как причудливо может сочетаться в человеческой душе религиозная вера и языческие суеверия, Михаил Павлович решил с максимальной выгодой использовать слухи о своей гибели, свидетелем которой было чуть не половина Стамбула. Именно внезапно воскресший мертвец, по мнению Ардатова, мог потребовать от султана такой уступки, без опасения натолкнуться на бунт разъяренной толпой религиозных ревнителей.

Эта мысль совершенно случайно пришла Ардатову в голову еще в первую ночь после сражения. Когда под воздействием принятого для обезболивания алкоголя, разгоряченные мысли раненого свободно летали по волнам эфира в различных направлениях. Окончательную свою форму этот смелый замысел принял после доклада Ширинского о настроении простых жителей Стамбула и Ардатов решил попробовать во, чтобы то ни стало.

Демарш царского посланника удался на славу. Ни один из многочисленных советников султана, что обычно подобно рою пчел вьются вокруг трона властелина со своими советами, на этот раз не рискнул открыть рта. Как ни хорошо оплачивали их тайные услуги послы Англии и Франции, однако для обитателей двора своя рубашка всегда была ближе к телу.

Впрочем, сегодня султан не сильно нуждался в советах своих приближенных. Доверившись недавно их льстивым речам, он пожинал горькие плоды своего решения, дать союзникам свою дворцовую гвардию. От страшных потерь понесенных в результате сражения с русскими, солдаты султана пребывали в такой прострации, что были совершенно непригодны для использования их в ближайшее время по прямому назначению.

После ухода Ардатова, султан уединился в своих личных покоях и долгое время никого не принимал, лишь прерывая свои раздумья для совершения молитвы. Только поздно вечером, правитель правоверных позвал к себе великого визиря, дабы вместе с ним принять окончательное решение по миру с русскими.

- Каково твое мнение относительно требований гяуров? Следует ли принимать их условия мира или нет? – спросил султан, зябко кутаясь в теплый халат, обильно расшитый золотом.

- Боюсь, что в нынешних условиях мы не можем выбирать, светлейший повелитель. У меня плохие новости. Час назад во дворец вернулись соглядатаи, посланные мною к лагерю русских. Все они в один голос уверяют, что Ардат паша получил очень большое подкрепление. В расположении русских резко увеличилось количество костров и вокруг них, находятся люди.

- Значит, вместе с посланием царя и производством в княжеское достоинство, Ардат паша получил ещё и свежее войско! – с негодованием воскликнул Абдул-Меджид. – Теперь мне понятна его смелость на нынешних переговорах и особенно его слова о возможном вторжении русских солдат в Стамбул. Все верно! Всегда бунтуют не те, кто проливал кровь, а те, кто хотят пограбить под шумок!

Выкрикнув эти слова султан, стал ещё больше кутаться в свой халат, безуспешно пытаясь согреться. Картина разграбляемой русскими варварами столицы столь явственно стояла перед глазами Абдул-Меджида, что его стала бить дрожь. Видя мучительное состояние повелителя, визирь учтиво пододвинул к нему чашу с вином, которую султан выпил, мелкими нервными глотками. Прошла минута, монарх успокоился, и визирь проникновенно заговорил.

- Благодаря лживым советчикам мы оказались в безвыходном положении государь, но я непрестанно молю всевышнего бога об оказании нам помощи. И, мне кажется, у нас появился шанс с честью выйти их этой опасной ситуации.

- Да-а? – сварливо протянул султан – говори, я с интересом тебя послушаю, но только помни о тех, кто уже лишился своих слишком голов.

Визирь отлично знал, о чем говорил его правитель, но все же рискнул продолжить свою речь.

- Я исхожу из той мысли мой повелитель, что рано или поздно, лишившись постоянного подвоза, войска французского императора стоящие под Севастополем обязательно пришлют на Босфор свой флот. Это будет для них вопросом жизни и смерти.

- И что ты мне предлагаешь? Снова тянуть переговоры и терпеливо ждать, когда французские корабли изволят прийти к нам на помощь!? Отличная мысль! Но только боюсь несколько запоздалая, поскольку с большой долей вероятности в ближайшие дни я увижу под окнами своего дворца толпы русских солдат, а не мачты французских кораблей! – яростно выкрикнул Абдул-Меджид, и его снова затрясло, но на этот раз от злости.

- Прости меня государь, что не слишком ясно разъяснил тебя смысл своих слов. Я отнюдь не призываю тебя о луноликий тянуть время, а только обращаю твоё внимание на возможность скорого избавления от штыков грозного Ардат-паши и кораблей Нахим-паши. Французы появятся на Босфоре обязательно, и очень может случиться, что фортуна наконец-то повернет к нам свой божественный лик, и наши враги будут разбиты.

- Ты предлагаешь подписать договор, но не торопиться его исполнять? – спросил султан своего советчика и тот радостно кивнул головой.

- Однако это очень будет трудно сделать. Русский уже потребовал, чтобы мы разоружили остатки войска англичан и французов, которые бежали в Галлиполи.

- Тут нет ничего трудного государь. Ты пошлешь нужную фетву паше Галлиполи, однако мы не станем чинить европейцам препятствия, если они уплывут с полуострова в самое ближайшее время.

- А если не уплывут?

- Тогда Мубарек паша разоружит их, но будет обращаться с ними как с гостями и если русские собаки будут изгнаны с нашей земли, мы немедленно освободим их и принесем свои извинения.

- Умно – коротко бросил султан – но если победителями вновь будут русские, а не французы. Что тогда?

Вопрос был труден и опасен, но у визиря уже имелся на него готовый ответ.

- По сведениям моих шпионов Нахим-паша очень болен и вот уже второй день не появляется на мостике своего флагмана и этот факт, вне всякого сомнения, ослабляет силы русских моряков в новом сражении на Босфоре. Что же касается Ардат-паши, то с ним тоже может приключиться какая-нибудь беда. А другой такой фигуры как он в русском лагере нет, это я знаю точно. В этом случае, виды на победу значительно предпочтительнее у французской стороны.

- Что же ты предлагаешь предпринять против царского посланника? – осторожно спросил Абдул-Меджид.

- Его требование о передаче главной мечети правоверных в руки неверных уже вызвало бурю гнева и негодования в душах подданных вашего величества и растет с каждым часом. Поэтому я не удивлюсь, если какой-нибудь ревнитель веры не броситься на него с ножом. Это будет очень правдоподобно.

Султан некоторое время молчал, взвешивая слова визиря, а затем чуть заметно двинул правой бровью. Страх окончательно покинул его душу, и он вновь стал правителем блистательной Порты.

Утром следующего дня, в русский лагерь прибыл посланец султана, который передал царскому посланнику известие, что турецкий султан согласен заключить мир на выдвинутых Ардатовым условиях. И потому приглашает белого пашу во дворец, для торжественного подписания бумаг.

Князь, а именно такой титул согласно царскому посланию был теперь у Ардатова, очень обрадовался этому известию и в сопровождении эскорта из пять человек, покинул лагерь. Большего числа конных, Михаил Павлович не мог себе позволить из-за отсутствия лошадей.

Стамбул встретил царского посланника глухим рокотом толпы. Тайные агенты визиря уже успели поработать с простым людом. Всем уже было известно требование русского паша относительно храма, однако открыто выступить против него никто не решался. Как не любили жители столицы главную мечеть империи, но рисковать из-за неё своими жизнями и имуществом они не желали. И в этом не было ничего удивительного, ибо такова была сущность столичного обывателя, любой страны мира. Кроме того, мало кто из турков желал вступить против человека, которому явно ворожила нечистая сила.

Так, под угрюмое перешептывание турок, Михаил Павлович достиг султанского дворца. Здесь его ожидал почетный караул, с обеих сторон окруженный плотная толпа зевак, чьё любопытство сдерживала жидкая лента оцепления.

Следуя придворному этикету, Ардатов был должен спешиться и в сопровождении офицера пройти во дворец мимо застывшего строя солдат. Таковы были общепризнанные правила, и как не высоко было нынешнее положение новоиспеченного князя, их следовало неукоснительно исполнять.

Ардатов уже слез с коня и отдав поводья подбежавшему слуге, направился к почетному караулу, когда на него было совершено нападение. Щуплый, низкорослый турок, словно намыленный проскочил между оцеплением и в мгновение ока очутился возле Михаила Павловича. Короткий взмах руки и Ардатов ощутил сильный удар в правое подреберье. Нападавший фанатик бил в печень, ранение которой было смертельным для любого человека.

Все это произошло столь быстро, что никто из малой свиты Ардатова ничего не успел предпринять. Все, за исключением самого Михаила Павловича. Не обратив никакого внимания на удар кинжалом, будучи левшой, он с разворота нанес турку удар по голове, отчего тот рухнул как подкошенный, выронив из руки оружие с абсолютно чистым лезвием.

Едва нападавший был повержен, как к нему подлетел Алексей Ширинский стряхнувший с себя секундное оцепенение. Проворно вырвав из рук караульного солдата ружье, он стремительно ткнул лежавшего перед ним турка штыком и, убедившись в его смерти, швырнул оружие его хозяину.

- Как вы, Михаил Павлович!!? – тревожено вскричал адъютант, лихорадочно шаря взглядом по мундиру Ардатова в поисках пятен крови.

- Благодарю вас, все в полном порядке. Все хорошо – с нажимом произнес Ардатов. – Вот только мундир порезал паразит, а он у меня парадный.

Огромная толпа людей, находившаяся перед дворцом, с благоговейным ужасом смотрели за тем, как белый паша, небрежно одернув поврежденный мундир, как ни в чем, ни бывало, зашагал вдоль парадного строя солдат. В мистическом страхе смотрели турки на человека, который у них на глазах вновь разминулся со смертью. Отважный дервиш нанес кафиру смертельный удар, обрекавший его на верную смерть. Это знали все, однако вопреки всему, русский спокойно дошел до парадной двери и даже подождал, пока слуги трясущимися от волнения руками не распахнули её перед ним.

Подобная неуязвимость князя перед клинком фанатика объяснялась вполне прозаическими причинами. Ардатова сильно мучили боли от множества ушибов и переломов ребер полученные им, когда солдаты защищали своего командира от наседавших врагов. Желая облегчить страдания больного, доктор Гюбент надел на него специальный корсет, состоящий из плотных подвижных стальных пластин мало заметных под одеждой. Именно они встретили коварный удар убийцы и отвели в сторону кинжальное лезвие.

Обладая неплохими актерскими данными, Ардатов сумел выгодно использовать неудачное покушение при подписании мирного договора. С непроницаемым лицом слушал он голос князя Ширинского поочередно читавшего статьи мирного договора и уверенной рукой ставил подпись на каждом принесенном ему листе. В этот момент от Ардатова веяло такой стальной уверенностью, что потребуй он в этот вставить в договор какой-нибудь новый пункт, и турки согласились бы с этим. Однако Михаил Павлович хорошо знал пределы разумного. Он только настоял на подтверждении за русским императором титула покровителя православных подданных султана, а так же на немедленном исполнении статей мирного договора.

Когда подписание договора закончилось, и все необходимые формальности были исполнены, в знак наступления мира, гостям подали золотые бокалы с шербетом. Ардатов холодно принял преподнесенный ему бокал, едва лишь пригубив питье. Затем, отставив питье в сторону, он решительно обратился к султану.

- Сегодня, на пороге дворца, один из ваших подданных неучтиво испортил мне платье. Я хотел бы получить достойную сатисфакцию за подобное поведение в отношении посланца великого государя. Думаю, что ста тысяч пиастров будет вполне достаточно – отчеканил князь и, отвесив сдержанный поклон, покинул зал торжественных приемов.

Так был заключен Стамбульский мирный договор, который полностью развалил основы антирусской коалиции Европы. Отныне у англичан, французов и сардинцев не было союзника, интересы которого на берегах Черного моря нужно было защищать с оружием в руках.

Глава II. Испытание на прочность. Последние штрихи.

Поздней осенью 1855 года не только русскому десант под командованием Нахимова и Ардатова приходилось мужественно биться на берегах Босфора, за интересы своей Родины. Не менее яростная и ожесточенная борьба происходила и на северных окраинах Черного моря в районе кинбургской косы, закрывавшей вход в днепровский лиман с такими важными портами как Николаев и Херсон. Именно туда собирался адмирал Нахимов привезти свои корабли после завершения босфорской операции, и там же в этот момент находилась походная ставка государя, оставившего славный Екатеринослав.

Главным инициатором проведения боевых действий был генерал Пелесье, который, несмотря на постигшие его неудачи, не собирался бездействовать. «Африканец» отлично понимал, что только победами он сможет хоть как-то изменить незавидное положение союзной армии в Крыму и попутно сменить гнев своего императора на милость. Кроме этого, по мнению генерала, боевые действия должны были существенно приподнять моральный дух солдат, пребывающий не на должной высоте.

Уныние и неверие в победу царили в сердцах солдат коалиции, подобно кротам, зарывшимся в севастопольскую землю. После спешного ухода главных сил британского контингента на подавление восстания индийских сипаев, ранее тихо тлеющее угли недовольства между союзниками, вспыхнули ярким пламенем раздора. Французские офицеры принялись высказывать своим английским коллегам всё, что накипело в их душах за время долгой осады. А накипело ох как много.

Не желая позволить бациллам раздора разрушить остатки боевого единства союзников, генерал Пелесье специальным приказом запретил своим офицерам высказывать какие-либо претензии к союзникам по поводу действий британского кабинета. Авторитет генерала среди своих офицеров был довольно высок и потому все проявление недовольства, свелось к банальным бытовым склокам, которые англичане мужественно терпели.

Однако никто на свете не мог запретить французским офицерам, высказывать свои недовольства друг другу и уж тем более самому главнокомандующему. И уж тут-то союзникам по коалиции доставалось, что называлось по полной программе, и действие королевы Виктории никак кроме коварного предательства не именовалось.

Вот поэтому, желая убить двух зайцев одним выстрелом, в последних числах октября, главнокомандующий и собрал у себя в штабе, большой военный совет. Начал его Пелесье в своей обычной форме общения с подчиненными, обрушив поток гневных упреков на головы сидящих перед ним генералов.

- На сегодняшний день в моем распоряжении находится девяносто тысяч человек, и я не желаю! Слышите, категорически не желаю, чтобы они зазря проедали провиант и даром получали деньги из казны моего императора! Мы еще достаточно сильны и вполне способны нанести русским удар сокрушающей силы, и вы господа, это прекрасно знаете! – распекал генералов командующий.

- Вы скажите, что войск князя Горчакова увеличили свою численность, за счет подошедших из глубины страны подкреплений и будите, правы! Вы скажите, что было бы большой глупостью нападать на противника сейчас, когда он занимает сильные позиции и его солдаты, вооружены скорострельным оружьем и будите, снова правы. Но буду прав и я, требующий проведения активных действий против русских, ибо только в борьбе мы одержать победу. И ударим мы в том месте, где русские нас совершенно не ждут.

Пелесье замолчал и его торжествующий взгляд перебегал с одного генерала на другого, словно выбирая из них кандидата для выполнения своего нового замысла. Генералы мужественно ждали своего горького жребия для выполнения воли «африканца», но на этот раз, эта роль досталась не им.

- Вилье! Где сейчас находятся русский флот, который так легко покинул севастопольскую бухту исключительно только вашей нерасторопности адмирал!? – гневно спросил Пелесье. – Куда уплыл противник, для уничтожения которого император Наполеон направил такую армаду кораблей.

- Но… - робко заикнулся моряк, но командующий оборвал его.

- Молчите, я знаю, что вы можете сказать. Что часть русских кораблей все же осталась в Севастополе, не так ли? – сказал Пелесье и, не дождавшись ответа Вилье, продолжил говорить. – Я не моряк, но и для меня сухопутного человека совершенно понятно, что в Севастополе оставлены тишь те корабли, что на данный момент полностью небоеспособны и не представляют никакой угрозы для наших морских коммуникаций. А лучшая часть во главе с адмиралом Нахимовым выскользнула из мышеловки.

Красный как рак Вилье всем своим видом показывал, что он полностью не согласен с выводами командующего, но Пелесье не обращал на него никакого внимания. Противно поскрипывая новыми сапогами, он методично расхаживал по своей палатке из угла в угол, рассуждая в слух.

- Вне всякого сомнения, русские решили спасти хотя бы часть своих кораблей, отведя их в надежное место. Куда бы вы Вилье, будь вы на месте адмирала Нахимова, отвели бы свои корабли? А!? Не знаете? Этого и следовало ожидать – гневно фыркнул Пелесье. - Хорошо я помогу вам. По данным наших татарских лазутчиков, в Керчи их нет. Значит, они могут быть только в двух местах, либо Азове, либо Николаеве. Какой из этих двух вариантов вам более предпочтителен Вилье?

- Николаев – сглотнув горечь обид, глухо выдавил из себя моряк, стараясь не смотреть на своего мучителя.

- Браво, Вилье! Мне тоже так кажется! И это значит, что не позднее двадцати четырех часов вы должны выступить в поход на Николаев, чтобы я смог рапортовать нашему императору о полном уничтожении русского флота. Тем самым будет исполнена одна из основных целей этой войны. В качестве десанта, передаю под ваше начало солдат генерала Брюно. Думаю его десяти тысяч вам должно хватить для захвата крепостей, Кинбурга и Очакова, а так же разорения Николаева. За дело господин адмирал! Я жду от вас результата – воскликнул Пелесье и все присутствующие на совете, с радостью покинули негостеприимную палатку командующего.

Хмурое осеннее море, негостеприимно встретило у Кинбургской косы тридцать вымпелов французской эскадры. Бурные порывы ветра безжалостно трепетали паруса союзных кораблей, а тяжелые серые волны, раз за разом заливали солеными брызгами палубы вражеских пароходов. Плохая погода впрочем, не помешало французскому адмиралу рано утром высадить на косу морской десант. Против полторы тысячи человек под командованием генерал-майора Кохановича, Вилье двинул свыше шести тысяч солдат, создав трехкратное превосходство над гарнизоном крепости закрывавшей вход в лиман.

Впрочем, этот факт не подвиг солдат генерала Брюно к боевым действиям. Высадившись в тылу русских войск, они к удивлению моряков не устремились на штурм Кинбурга, а принялись окапываться, вежливо уступив лавры победителей морякам. Подопечные Вилье были не прочь блеснуть своим мастерством перед пехотой, но сильное волнение на море не позволило им это сделать. Все боевые действия свелись к вялой артиллерийской перестрелке между противниками, причинившей минимальный ущерб обеим сторонам.

Видя, что непогода не позволяет вражеским кораблям приблизиться к крепости, генерал Коханович рискнул отправить в Очаков катер под командованием капитан-лейтенанта Стеценкова, с известием о высадке у себя в тылу вражеского десанта. Заметив этот маневр, канонерские лодки противника попытались перехватить катер, но Стеценков сумел уклониться от встречи с пароходами врага и прорвался в Очаков. Донесение Кохановича было доставлено по назначению и сразу же ушло в Николаев, где в это время находился сам государь император.

Второй день осады Кинбурга, так же не был ознаменован активными боевыми действиями. Сильный ветер и зыбь, по-прежнему заставили союзный флот держаться в стороне от косы, а энергичный обмен депешами между Вилье и Брюно так и не подвигла пехоту к наступлению на Кинбург.

Один эпизод все же придал некоторую остроту в противоборстве враждующих сторон. Ближе к вечеру русским пароходом «Громоносец» был совершен дерзкий прорыв мимо стоявшего у горловины косы вражеского флота. Успев проскочить в Николаев до появления неприятеля, «Громоносец» в тот же день отправился в Стамбул по личному приказу императора.

Уверенность в том, что при таком волнении на море не следует ожидать активных действий со стороны русского флота, сослужила плохую службу французам. Идущий на всех парах «Громоносец» был слишком поздно замечен дозорными Вилье и потому, бросившиеся на перехват канонерки не успели его перехватить. Имея хороший ход и заметную фору во времени, русский пароход сумел уклониться от встречи с врагом, а быстро наступившие сумерки сделали его преследование невозможным.

Обозленный от неудач первых дней, французский адмирал обрушил весь свой гнев на Кинбург утром следующего дня. Когда моря успокоилось и уже ничто не мешало вражеским кораблям приблизиться к берегу и начать массированный обстрел крепости.

Первыми в дело вступили британские канонерки, которые, пользуясь спокойной водой, приблизились к гирлу косы и стали обстреливать установленные в этом месте русские береговые батареи. Одновременно с этим как по самой крепости, так и по береговым батареям ударили французские фрегаты и сопровождающие их корабли.

Ровно два часа, отводил французский адмирал на подавления русских укреплений силами союзного флота. Два часа, шла непрерывная канонада из всех корабельных орудий и все же по истечению назначенного Вилье срока, крепость продолжала сопротивляться. Русские батареи упрямо отвечали огнем на огонь, несмотря на малочисленность своих пушек и их малый калибр, против орудий французских фрегатов.

Только после полудня, вражеский флот заставил замолчать русские береговые батареи, чьи расчеты в этот день покрыли себя неувядаемой боевой славой. С первой минуты боя они храбро сражались с превосходящими их силами противника и своей меткой стрельбой сумели повредить две канонерки врага, спешно покинувших место боя. Лишь когда все орудия батарей были серьезно повреждены или разбиты, уцелевшие от вражеского огня пушкари отступили в крепость, унося тело своего командира подполковника Поливанова, смертельно раненого вражеским ядром в самом начале сражения.

Сам Кинбург к этому времени представлял собой ужасную картину. В результате непрерывной бомбардировки в крепости возникли многочисленные пожары. Горели крепостные постройки, солдатские казармы и артиллерийские склады, которые удалось отстоять от огня, только благодаря самоотверженной храбрости простых солдат под командованием капитана Седергольма. Все остальное выгорело дотла.

Черные клубы дыма были хорошо видны с палубы флагманского корабля «Викторьезе», однако напрасно искал взгляд французского адмирала долгожданный белый флаг капитуляции. Как не тяжело было положение русского гарнизона, но просить пощады у своего врага он не собирался. На каждый залп корабельных орудий, пушки крепости давали ответный залп, извещая врага о своей готовности продолжать сражение.

Часы мсье Вилье показывали ровно два часа по полудни, когда взбешенный упрямством русского гарнизона адмирал, отдал приказ английским канонеркам атаковать Кинбург с севера. Пользуясь молчанием береговых батарей косы, канонерки прошли морское гирло лимана и вскоре обрушили огонь своих пушек на многострадальную крепость.

Теперь Кинбург обстреливался с трех сторон но, несмотря на это, продолжал держаться, категорически отказываясь выбросить белый флаг. В таком яростном противостоянии берега и моря прошел один час, другой, третий и тут не выдержали нервы Вилье. Отбросив в сторону адмиральские амбиции и гордость, он сам послал в горящую крепость парламентеров с предложением сдаться.

Появление в Кинбурге парламентеров неприятеля породило маленький конфликт между его командирами. Комендант крепости генерал-майор Коханович считал положение Кинбурга безнадежным и был готов сдаться в плен ради сохранения жизни гарнизона. Однако с этим был не согласен капитан Седергольм, выполнявший в этот момент обязанности коменданта крепости в связи с выбытием Кохановича из строя по ранению. Холодно выслушав все аргументы генерала Кохановича, новый комендант Кинбурга объявил, что на его взгляд крепость еще не полностью исчерпала свои силы и потому, предложение о сдаче было отклонено.

Разъяренный подобной неуступчивостью «русских дикарей» французский адмирал поклялся стереть в порошок несговорчивую крепость и приказал возобновить бомбардировку Кинбурга из всех корабельных орудий. Еще целый час грохотали пушки врага, и каждый раз в ответ раздавались одиночные выстрелы чудом уцелевших орудий.

Быстро опустившаяся тьма, подобно невидимому рефери развела враждующие силы в разные стороны, оставив выяснения всех отношений на утро следующего дня. И в этот момент на сцену событий вышел генерал Брюно терпеливо дожидавшийся своего часа.

За день его солдаты дважды ходили в атаку на крепость хотя, по правде говоря, это были только имитации боевых действий. Генерал не желал терять своих солдат ради обладания этим крохотным клочком суши и поэтому не сильно журил своих офицеров, отводивших свои роты на исходные позиции при первых выстрелах артиллерии и пехоты противника.

Дождавшись, когда наступит ночь, и адмирал отведет в море свои корабли, генерал Брюно отправил в Кинбург своих парламентеров, с совершенно иными условиями капитуляции. Хитрый бретонец не стал требовать сдачи гарнизона в плен, как на том настаивал Вилье. Вместо этого он предложил русским оставить крепость, предлагая взамен свободный проход в Херсон с оружием, ранеными и знаменами. Подобные условия для Седергольма были вполне приемлемыми и вскоре израненные защитники косы покинули свои укрепления.

Трудно представить ярость и негодование адмирала, когда утром следующего дня дежурный офицер сообщил, что над развалинами Кинбурга развивается имперский триколор. Когда дрожащий от гнева Вилье сошел на берег, встретивший его генерал Брюно торжественно известивший моряка о благополучном взятии его солдатами Кинбурга прошлой ночью.

На все гневные упреки адмирала в том, что Брюно позволил врагу вырваться из ловушки, генерал холодно заявил, что взятие Кинбурга ему обошлось в двух убитых и восемь раненых, тогда как потери моряков были более высокими. Услышав столь некорректное сравнение раздосадованный Вилье, закричал, что Брюно просто-напросто украл моряков заслуженную победу, чем вызвал у генерала довольную улыбку. После этого высокие стороны разошлись писать победные реляции, приписывая главную заслугу по взятию Кинбурга исключительно себе.

Следующим пунктом по плану операции должно было быть взятие Очакова, однако погода на море стала быстро портиться и потому, адмирал был вынужден внести коррективы в свои действия. Очаков, как малозначимый пункт русской обороны, решено было оставить на потом, и направить все силы флота на Николаев, как самую важную цель похода.

Первыми вперед были отправлены британские канонерки капитана Булля. Их низка осадка позволяли им приближаться к берегу на максимально близкое расстояние и поражать огнем своих пушек вражеские укрепления или боевые соединения в глубине территории противника.

Подобно резвым гончим псам, радостно бегущим перед охотниками в поисках добычи, шли они впереди союзной эскадры, но на подступах к Николаеву их стремительный бег остановили русские гостинцы в виде гальванических мин Якоби. Более ста мин было установлено в днепровском лимане по личному приказу императора, сразу после получения тревожных известий от Кохановича о появлении врага и удачного прорыва «Громоносца».

Николаев еще не был виден в подзорные трубы, когда одна из британских канонерок с громким именем «Виктория» на всем ходу протаранила один из русских сюрпризов. Мощный взрыв сотряс мутные воды лимана, грузно приподняв вверх массивный корпус британской канонерки. Сила его была столь велика, что весь корпус корабля дернулся вверх и все моряки, стоявшие на палубе кораблей попадали подобно срезанным колосьям.

Множественные крики ужаса и отчаяния прокатились по всей «Виктории», когда она рухнула вниз. От взрыва мины, в носу британской канонерки образовалась большая пробоина, через которую в трюм стремительно поступала вода. Не прошло и нескольких минут, как корабль уже имел сильный дифферент на нос, который не удалось остановить, несмотря на все отчаянные усилия команды.

Вторым неудачником среди канонерок Её королевского величества был «Норфолк», умудрившийся зацепить русскую мину краем своего борта. Впрочем, в отличие от «Виктории», большая часть взрыва ушла в сторону в виде огромного водяного столба. Судна так же сильно тряхнуло, так же была пробоина, и появился заметный крен на поврежденный борт. Однако команда «Норфолка» смогла предотвратить дальнейшее проникновение воды в трюм, путем подведения к поврежденному месту, специального пластыря.

- Мины! Русские мины! – разнеслось по кораблям эскадры и сразу, весь походный ордер развалился. Стремясь избежать встречи с коварной смертью притаившейся подводой, корабли Вилье стали стремительно отворачивать в сторону, беспокоясь не столько о сохранении строя, сколько о целостность своих бортов.

Прошло много времени, прежде чем порядок был восстановлен и к поврежденным кораблям, подошла помощь. От взрыва мины на «Норфолке» вышла из строя машина, и потому его пришлось брать на буксир. Медленно, с большой осторожностью, спасатели подошли к дрейфующему кораблю и, бросив спасательный конец, стали выводить его прочь от гостинцев профессора Якоби.

С «Викторией» всё обстояло гораздо сложней. Хотя после взрыва канонерка не утратила ход и даже смогла самостоятельно развернуться, её дела были плохи. С каждой минутой дифферент на нос возрастал, и корабль неудержимо погружался в воду. Капитан Буль храбро пытался спасти свой корабль, но всем было ясно; «Виктория» обречена.

Естественно, ни о каком дальнейшем продвижении кораблей не могло быть и речи. Лишившись за одно мгновение двух канонерок, Вилье совершенно не горел желанием узнать, как далеко простирались минные поля противника. Эскадра немедленно повернула на обратный курс, не рискнув выполнить главный наказ Пелесье.

Так неудачно закончился набег союзного флота на русские порты. Из всего намеченного, удалось свершить лишь малую часть. За три дня осады взять малозначимую крепость, поскольку от штурма Очакова французский адмирал отказался ввиду сильного волнения на море. Правда, Вилье добился еще одного скромного успеха, который он не преминул раздуть в своем рапорте до значимости большой победы.

Когда корабли коалиции приблизились к Очакову, то тут их ждал приятный сюрприз. Русские полевые укрепления, прикрывавшие проход в лиман со стороны Очакова, оказались уничтоженными посредством взрыва. Как отмечал в своем рапорте царю, комендант Очакова генерал-адъютант Кнорринг, сделано было это в связи с утратой боевого значения данных укреплений после захватом врагом Кинбурга, а так же желанием не губить понапрасну христианские души. Очень может быть, что господин генерал попросту не горел желанием вступать в бой с французами, но данный поступок смог примерить обе враждующие стороны. Адмирал Вилье записал на свой счет новый боевой успех, а Кнорринг рапортовал царю об удержании Очакова.

Однако если к русскому генералу судьба была милостива, и царь одобрил его действия, то французскому адмиралу, покой только снился. Не успела союзная армада вернуться под Севастополь, как последовал новый приказ Пелесье. Вилье было предписано идти на Стамбул, дабы выяснить причину внезапного прекращение поступления провианта и очередного пополнения союзным войскам. Главнокомандующий заявил, что здесь явно не обошлось без участия русских кораблей покинувших Севастополь.

Поход на Николаев сильно подорвал здоровье Вилье. У адмирала разыгрался сильнейший приступ подагры, и было решено, что в море отправится контр-адмирал Шарнье.

- Я с удовольствием переждал бы период штормов стоя в гавани Теодор – доверительно проговорил Вилье своему товарищу, сидя в кресле с закутанными в теплый плед ногами – однако вынужден согласиться с мнением главнокомандующего. Нам нужно как можно быстрее разобраться с причиной внезапного нарушения снабжения наших войск. Скорее всего, это действительно дело рук адмирала Нахимова, чьи корабли вместо набега на Сухуми и Батум, занялись крейсерством у берегов Босфора. Право, не ожидал от Нахимова подобной прыти.

Вилье неловко повернулся в жестком кресле, и гримаса боли исказила лицо моряка. Закусив губу, он мужественно перетерпел боль в стопе и продолжил разговор.

- Довольно смелый, но вместе с тем очень рискованный ход со стороны русского флотоводца. Ведь он должен был прекрасно понимать о том, что незамедлительно последуют ответные действия с нашей стороны.

- Нахимов играет в крайне опасную игру, противопоставляя свой парусный флот нашим паровым кораблям. В условиях наступивших штормов русским кораблям будет очень трудно ускользнуть от нашей эскадры. Я бы расценил их шансы как крайне ничтожные – поддакнул начальнику Шарнье, чем заслужил одобрительный кивок адмирала.

- Я рад слышать эти слова, и полностью уверен, что скоро вы доложите мне о полном уничтожении русского флота. Для выполнения этой задачи я передаю под ваше командование все семь паровых корветов и фрегатов, способных выйти в море на данный момент – торжественно изрек Вилье и увидел разочарование на лице Шарнье. Тот явно рассчитывал на получение от адмирала большего числа кораблей.

- Не кривитесь Теодор. Этих сил вполне хватит для уничтожения всего русского флота адмирала Нахимова, при умелом командовании. Я прекрасно понимаю ваше желание иметь большее количество вымпелов, однако это совершенно невозможно. Парусные фрегаты будут только обузой для вас, а присутствие канонерок не даст ничего существенного. Большое число, как правило, приносит делу больше вреда, чем пользы, а иногда может и вовсе погубить его – нравоучительно произнес Вилье, и Теодору после этих слов оставалось только откланяться, что он и незамедлительно сделал.

За время, которое потребовалось союзному флоту для совершения плавания по маршруту Севастополь-Стамбул, Шарнье смог по достоинству оценить правоту решения своего командира не посылать в поход парусные суда. Погода на море ухудшалась с каждым часом и присутствие в составе эскадры парусников, сильно затруднило бы её плавание.

Так, мужественно борясь с сюрпризами ноябрьской непогодой, моряки Шарнье вышли к Босфору. Там их встретил непрерывно моросящий дождик, совершенно не помешавший дозорным флагманского корабля, разглядеть отсутствие турецкого флага над береговыми укреплениями.

- Босфорские береговые батареи турок разгромлены, господин контр-адмирал! – с такими словами вахтенный офицер подскочил к адмиралу, едва тот вышел на палубу из своей каюты.

- Что за ерунда, Жером!! Этого просто не может быть! – с негодованием набросился Шарнье на незадачливого вестника, но тот упрямо тыкал пальцем в сторону берега. С замиранием сердца адмирал выхватил из рук подбежавшего адъютанта подзорную трубу и яростно вперил взгляд в берег. То, что он увидел, повергло его в шок. Над главной крепостью Босфора «Европой», действительно не было османского флага, что явственно говорило, об оставлении турецкими солдатами, столь важной позиции.

- Теперь мне абсолютно понятна причина внезапного нарушения нашего снабжения в Крыму. Мы явно недооценили мастерство и упорство русского адмирала, в попытке нанести нам ущерб любым способом и любом месте. А наши штабные крысы в один голос уверяли меня, что Нахимов по-прежнему находится на излечение и дела его далеко не блестящи. Глупцы! – гневно воскликнул Шарнье.

По мере приближения флагмана к берегам Босфора, было отчетливо видно, что крепость подверглась жестокому обстрелу кораблями противника. Следы этой ужасной баталии не могли скрыть наспех проведенные строительные работы. Турки явно пытались восстановить крепость, однако как адмирал не всматривался в закопченные от пожара стены, гарнизон «Европы» он так и не увидел.

- Черт бы подрал, этих проклятых азиатов, посмевших оставить без должного прикрытия пролив! Император Наполеон немедленно бы повесил командира крепости, посмевшего свершить такую халатность во Франции – зло буркнул Шарнье, разглядывая береговые очертания.

- Скорее всего, русские корабли продолжают курсировать вдоль побережья, и гнем своих пушек, не позволяют туркам вернуть себе контроль над проливными укреплениями – высказал предположение флаг-офицер Бюли и тут же, словно подтверждая правоту его слов, дозорный доложил о появлении со стороны пролива русских кораблей.

- Вы правы Огюст! – молвил Шарнье, пытливо разглядывая серые паруса кораблей противника на темном фоне горизонта – это фрегаты господина Нахимова! Их всего двое. Значит, остальные пущены на дно турками или нашими кораблями!

- Каковы будут ваши распоряжения господин контр-адмирал? – спросил Шарье Руссель, начальник его штаба.

Шарнье на секунду замер, внимательно оценивая сложившуюся ситуацию, а затем коротко отдал распоряжение.

- Приказываю кораблям эскадры немедленно атаковать противника, пока небо благоволит нам. И клянусь богом, адмирал Нахимов очень пожалеет об этой встрече!

Адмирал был абсолютно прав. Небо действительно благоволило союзникам. Непогода, непрерывно преследовавшая эскадру от самого Севастополя, заметно усмирила свой бурный нрав, но никто из моряков не рискнул бы предсказать, как долго продлиться этот светлый промежуток.

Выстроившись в привычную для себя двойную линию, корабли коалиции уверенно пошли на сближение с русскими фрегатами, предвкушая быструю победу над своим врагом. Численное превосходство было на стороне союзников, однако к удивлению Шарнье, русские моряки не обратились в паническое бегство, а остались на месте смело, принимая брошенный им врагом вызов.

Такое поведение противника вызвало легкое удивление в душе француза. Адмирал ожидал увидеть бегущего врага, который сразу становился легкой добычей для союзной эскадры. Однако русские не желали делать противнику столь заманчивого подарка. Встав на якоря невдалеке от турецких батарей, они с упорством смертников ждали своей последней минуты.

- Что же, раздавим ежиков. Сапоги у нас крепкие – пробурчал сквозь зубы Шарнье, колючим взглядом наблюдая за парусниками адмирала Нахимова.

Строго придерживаясь выбранного порядка походного строя, позволяющий кораблям эскадры вести одномоментный огонь по врагу, союзники неторопливо приближались к русским судам.

Ничто не предвещало опасности. Дующий с берега ветер быстро относил в глубь моря черные клубы дыма атакующей эскадры, как бы подчеркивая силу и мощь кораблей союзников.

- Турки зашевелились. Видимо хотят принять участие в сражении с русскими – ехидно доложил адмиралу Бюли, заметив в подзорную трубу некоторое шевеление на берегу.

- Давно пора – холодно бросил Шарнье – эти азиаты как всегда начинают шевелиться только после хорошего пинка!

Эти слова командира вызвали смех и улыбки на лицах офицеров, ибо каждый из них был полностью согласен с мнением адмирала.

Головной фрегат «Карл Великий» поднял сигнал об обнаружении помехи движения в виде затопленного корабля и стал совершать маневр уклонения. Он был еще вне зоны поражения огня русских парусников, когда неожиданно подвергся коварному нападению. Казавшиеся до этого момента безжизненными укрепления «Европы», внезапно открыли по французскому кораблю ураганный огонь. Миг и весь берег окутался белым дымом орудийных выстрелов.

Хорошо замаскированные пушки береговых укреплений, точно и безжалостно били по французскому кораблю, находившемуся в давно пристрелянном артиллеристами месте. Град ядер и бомб, обрушившихся на «Карла Великого» нанесли кораблю такой серьезный урон, что фрегат немедленно покинул строй и стал уходить в море, прочь от губительного огня.

Судя по тому, как медленно и неуклюже выполнял корабль этот маневр, еще минуту назад проворно бежавший по морским просторам, было ясно о серьезных повреждениях его паровой машины.

- Они, что там с ума сошли!!! – гневно выкрикнул адмирал и так сжал от негодования свою подзорную трубу, что пальцы рук державшие её мгновенно побелели.

- Сигнальщик, передайте на берег: - Прекратить огонь! – приказал матросу Руссель, но не успел он выполнить приказ офицера, как Бюли потряс всех стоящих на мостике своим открытием.

- Это русские!!! – воскликнул флаг-офицер, торопливо шаря взглядом по береговым укреплениям.

- Что за глупость, Бюли!? Откуда им там взяться? – изумился Шарнье, однако последующие залпы крепостных орудий полностью подтвердил неожиданную догадку моряка. Казавшийся до поры до времени пустым и безжизненным, берег методично изрыгал в сторону кораблей коалиции град ядер и бомб, полностью развевая сомнения у моряков относительно возможной ошибки. Так могли стрелять только враги.

Поняв эту превратность судьбы с третьего раза, эскадра ответила коварному берегу недружными разрозненными залпами, которые раз за разом стали набирать слаженность и силу. Так началось сражение, получившее в последствии у союзников название «подлое», а среди русских моряков известное как «второе босфорское сражение».

Оправившись от фиаско, французские корабли принялись энергично громить береговые батареи. Быстрая подвижность пароходов и наличие мощных пушек на их борту должны были без сомнения отдать победу морякам коалиции, но в дело вмешался маленький казус в лице русских кораблей.

Согласно ранее выработанному плану обороны, они заняли такое положение, которое позволяло бы им, поддерживать берег огнем своих многочисленных орудий. Если в стамбульском сражении корабли адмирала Нахимова не имели поддержки берега и вынуждены были обороняться с противником в одиночку, то теперь против французов действовал очень сильный тандем, справиться с которым сразу было очень затруднительно.

Из уст французского адмирала непрерывным потоком слетали ругательства и проклятья в адрес русских, которые, умело поддерживали друг друга огнем, создавали союзному флоту серьёзную угрозу. Теперь уже ничто не напоминало Шарнье и его офицерам, ту легкую прогулку, на которую они совсем недавно рассчитывали.

Отличная выучка нахимовских офицеров, комендоров и матросов, находившихся как на кораблях, так и на берегу была главным козырем русской стороны. Выпестованные и взращенные покойным адмиралом моряки, имевшие за своей спиной опыт морских сражений и обороны севастопольских бастионов, стали той стальной осью, о которую разбила свои зубья, хорошо отлаженная машина европейской Антанты.

Паровые машины европейских корветов и фрегатов давали им большое преимущество перед русской стороной, однако те ядра и бомбы, которые падали вблизи их бортов и иногда поражали корабли коалиции, вызывали сильную нервозность у моряков адмирала Шарнье. И это было вполне понятно, ибо было достаточно одного попадания вражеской бомбы или ядра в паровую машину, как быстроходный корабль мгновенно превращался в обреченную мишень. Поэтому вместо хладнокровного расстрела противника, корабли эскадры были вынуждены постоянно маневрировать, что заметно влияло на результативность их стрельбы.

Так во взаимном обстреле друг друга прошло около сорока минут, которые не принесли ни одной из сторон явного преимущества. Гибла прислуга у крепостных орудий, «Париж» и «Чесма» теряли такелаж, получали пробоины, но и корабли союзников несли потери. Головной фрегат «Карл Великий» так и не смог вернуться в боевой строй и всё сражение был вынужден бороться с полученными повреждениями. Несколько прямых попаданий получила и «Императрица», на которой находился Шарнье со своим штабом. Паровая машина корвета не получила серьезных повреждений, но возникшие на корабле два пожара заставили пережить адмирала не самые приятные минуты в его жизни.

Пропахший дымом и гарью потушенных пожаров, французский адмирал угрюмо наблюдал с капитанского мостика корвета, за тем как развертывалось сражение. Он хорошо осозновал силу и мощь кораблей своей эскадры, которым никак не удавалось переломить ход поединка в свою пользу.

Шарнье мельком бросил взгляд на часы, которые показывали сорок четыре минуты от начала сражения, и зло скрипнул зубами. Русские ёжики оказались очень острыми для французских сапогов, но адмирал не собирался уступать. По своему упрямству и безжалостности к подчиненным, он мало, чем отличался от самого Пелесье.

Чувствуя спиной, немой вопрос Русселя о целесообразности продолжения сражения, адмирал хрипло бросил сигнальщику: - Поднять сигнал « Адмирал надеется на твердость своих моряков». Сражение продолжается!

Возможно, упрямство Шарнье, в конце концов, могло бы принести победу эскадре коалиции, но оказалось, что сухопутные батареи это не последний козырь противника. Адмиральский хронометр показывал сорок шесть минут боя, когда со стороны пролива показались еще два русских парусника. Это со стороны Стамбула спешили на помощь своим товарищам «Константин» и «Мария».

Появление у противника нового числа орудийных стволов полностью свело, на нет, все техническое превосходство судов Антанты над противником. Как не быстры и проворны были паровые корветы и фрегаты коалиции, эти свойства в данной ситуации были полностью перечеркнуты многочисленными пушками русских моряков.

Единственным разумным решением в этой ситуации была бы атака противника с малой дистанции как это делал адмирал Нахимов, но подобная тактика была совершенно неприемлема для европейцев. Сражение продолжалось в том же ключе, но подобная гонка на истощение не приносила успеха союзным кораблям.

Прошло ещё двенадцать минут боя. При полном перевесе над противником в вооружении, моряки Антанты никак не могли сломать дружное соединение русских батарей и кораблей, хотя прилагали к этому все силы. От огня русских кораблей Шарнье на юте «Парижа» возник сильный пожар, который с трудом удалось погасить. В результате прямого попадания вражеского ядра, на флагмане была сбита грот-мачта, которая со страшным грохотом рухнула за борт. Со стороны казалось, что линкор доживает свои последние минуты, однако даже в такой ситуации, сила огня славного корабля ни на минуту не ослабевала.

Серьезные повреждения от вражеских ядер получили «Чесма» и «Мария», однако и у господ союзников были свои утраты. «Императрица» получила четыре пробоины и на ней была сбита мачта, которая только чудом не задела при своем падении капитанский мостик со стоящим на нем адмиралом Шарнье. Так же боевой строй эскадры покинул британский фрегат «Норфолк», получивший повреждение паровой машины.

- Господин контр-адмирал! – обратился к командующему Руссель, собираясь просить о прекращении сражения, но Шарнье не дал договорить начальнику своего штаба.

- Продолжать бой! Мы обязательно раздавим русских! – не поворачивая головы, яростно рыкнул адмирал своему офицеру. Вцепившись в поручни мостика мертвой хваткой, наклонив вперед голову, он демонстрировал присутствующим свое упрямство, обличенное под крепость духа и отвагу.

Интенсивная перестрелка между противника продолжилась ещё около десяти минут, когда в ход сражения неожиданно вмешалось новое действующее лицо, капризная ноябрьская погода. Светлое окно морского спокойствия, милостиво подаренное судьбой французскому адмиралу, внезапно закончилось и по хмурой поверхности Черного моря, вновь заходили гребни серых валов. Словно по мановению руки морского царя недовольного поведением не в меру расшалившихся детей, грозная стихия принялись быстро разгонять по углам забияк и драчунов.

При виде темной стены непогоды неумолимо приближавшейся к его корабли, Шарнье глухо застонал от осознания собственного бессилия перед мощью природы. Несломленный силой противника, он был вынужден отступить перед лицом надвигающегося шторма.

- Передайте приказ, курс Севастополь! – хмуро бросил Русселю адмирал и, не сказав больше ни слова, покинул капитанский мостик «Императрицы», с трудом передвигая отяжелевшие от долгого напряжения ноги.

Ровно через полуторо суток, контр-адмирал понуро докладывал генералу Пелесье неутешительный итог своего похода; эскадре адмирала Нахимова удалось захватить Босфор, и выбить противника оттуда в ближайшее время не представляется возможным. Хорошо организованная оборона пролива с моря и суши, а так же начавшийся период зимних штормов, не позволят союзникам в ближайшее время вновь атаковать пролив.

К этим грустным известиям, Шарнье так же добавил потерю фрегата «Карла Великого». На обратном пути, в самый разгар шторма на корабле встала машина, и адмирал был вынужден отдать приказ оставить обреченный фрегат. Впрочем, и у русской эскадры были свои потери в этом бою. Разыгравшийся шторм, так же уменьшил численность русских кораблей. На «Париже» открылась сильная течь, с которой было невозможно справиться. Как не горько было адмиралу Новосильцеву расставаться с прославленным кораблем, но все же приказал затопить линкор у входа в Босфор, рядом с «Ростиславом».

В течение нескольких часов, с «Парижа» на берег моряки свозили многочисленные пушки, порох, ядра и прочие припасы линкора, которые тут же распределялись между гарнизонами береговых батарей. Затем, сильно избитый вражескими ядрами корабль был затоплен экипажем в качестве подводного заграждения перед береговыми укреплениями «Европы». С честью, отразив внезапное нападение неприятельской эскадры, русские моряки были готовы вновь вступить в бой с противником, в любой день и час. Как их учил и завещал им, последний великий флотоводец парусного флота, генерал-адмирал Нахимов.

Глава III. Потрясение Вены и Турина.

Невеселые времена настали при дворе императора Франца Иосифа. Тревожные новости неудержимыми ручейками стекались в австрийскую столицу со всех концов огромной Срединной империи, и каждая из них была хуже другой. Всё было плохо. Везде интересы венского престола подвергались ущемлению и притеснению, а тайные планы, на реализацию которых тратилось столько сил и средств, не оправдывали возложенных на них надежд.

Столь тщательно подготовленное покушение на французского императора, не принесло австрийской империи никаких выгод. Вопреки всем ожиданиям Наполеон остался живым, хотя на время отошел от дел, передав бразды правления страной своему сводному брату.

Всего чего смогли добиться австрийцы, это направить тайную полицию императора по ложному следу и основательно перессорить Париж и Лондон. Французы быстро установили, что взрывчатка, применявшаяся итальянскими террористами при покушении на императора, была британского производства. Между союзниками состоялся обмен новыми гневными упреками, которые ещё больше расшатали устои Большой коалиции Европы, и так уже изрядно пострадавшие в результате вывода британских войск из Крыма. Конечно, Лондон не был пойман за руку в нечистоплотной игре но, зная любовь Альбиона к подобным действиям, Наполеон ничуть не сомневался в возможной причастности англичан к недавнему покушению.

По большому счету от этого покушения выиграли только русские. Как только власть оказалась в руках герцога Морни, между ним и русскими поверенными в Париже, начались тайные встречи. Согласно донесениям тайных осведомителей австрийского посла, на них шло обсуждение о прекращении военных действий и скорейшем заключении мира между Парижем и Петербургом. Весь вопрос заключался в том, какую цену был готов за это заплатить император Николай.

Стремясь сорвать намечавшиеся переговоры, граф Буоль обратился за помощью к папскому престолу, глава которого папа Пий IX имел тайное покровительство со стороны французского императора. Именно заступничество Наполеона в споре за главенство в Святых местах Палестины между Римом и Петербургом стало одним из поводов к войне с Россией.

Венский двор издавна имел большое влияние в Ватикане, и нынешний блюститель папского престола охотно отозвался на призыв австрийского министра помочь в тайной дипломатии. Папскому легату в Париже было отдано необходимое распоряжение, но энергичный призыв Святого престола о недопустимости прекращения войны с Россией остался явно не услышанным. На днях стало известно о возможном приезде в Париж князя Горчакова, что было явным признаком грядущего заключения мира.

Ничуть не лучше приходили известия из Германии. Канцлер Бисмарк решив разделаться с парламентской оппозиции, распустил нижнюю палату ландтага. Вслед за этим, сенатом был принят закон о создании регулярной армии и увеличения военных расходов.

Все эти известия из Берлина были встречены Австрией крайне болезненно. Венский престол не желал ни малейшего усиления, своего главного оппонента в Германском союзе. Тем более, когда эти действия исходили от Бисмарка, чье негативное отношение к австрийской монархии было общеизвестным.

Однако самыми худшими новостями, были известия из Крыма. Русские не только удержали Севастополь, но и сумели нанести чувствительное поражение войскам коалиции. В тот самый момент, когда от них никто не ожидал проявления активности на море, они высадили десант на Босфоре и захватили Стамбул.

Граф Буоль и император Франц Иосиф с тревогой ожидали каждого нового сообщения из турецкой столицы. С радостью и надеждой приветствовали они заговор английского посла против русского десанта, но и здесь их ждало жестокое разочарование. Турки, французы и англичане оказались бессильны против храбрости и упорства русских солдат и моряков.

Казалось, что венский двор вступил в затяжную полосу невезения и поэтому, когда граф Буоль попросил у молодого императора внеочередной аудиенции, Франц Иосиф не ожидал от этого известия ничего хорошего.

Предчувствие не обмануло австрийского монарха. Уже по наклону головы своего министра, повороту его шеи и манере держать в руках папку с документами для доклада, Франц Иосиф понял, что граф вестник отнюдь недобрых известий.

- Что случилось, господин министр? – с тревогой спросил монарх, отбросив в сторону придворную церемонию доклада.

В ответ Буоль только крепче сжал отделанную золотом папку для бумаг и голосом полного трагизма произнес: - Как только что стало известно государь, турецкий султан все-таки подписал мирный договор с русскими. Согласно ему, Турция уступила русским, земли Молдавии, устье Дуная, а так же согласилась сохранить их протекторат над Валахией. Кроме того, русские добились удаления турецкого гарнизона из Белграда. Его вывод должен начаться в самые ближайшие дни. Это первый шаг к полной независимости Сербии.

Лицо австрийского императора покрылось красными пятнами, словно кто-то публично нанес ему оскорбление. Что впрочем, именно так и было. Подписание договора было хлесткой пощечиной Николая I своему августейшему брату Францу Иосифу, за его предательство двухгодичной давности. Вопреки всем стараниям Вены, русский император сумел сохранить все свои владения и даже пополнил их новыми территориальными приращениями. И одновременно с этим русский император нанес ощутимый удар по интересам Срединой империи на Балканах, способствуя появлению в этом районе земного шара второго независимого славянского государства, после Черногории.

Конечно, было рано говорить о появлении серьезной угрозе для австрийского престола, но все отлично понимали, что прецедент был создан и рано или поздно, свою независимость потребуют болгары, македонцы и прочее славянское население Балкан. А это означало полный перекрой всех нынешних европейских границ.

Австрия уже давно зарилась на европейские владения своего «больного соседа» как европейцы за глаза именовали Османскую империю. Венский двор был бы не прочь присоединить к своим хорватским владениям Боснию, Албанию, Македонию, Болгарию и таким образом выйти к берегам Эгейского моря.

Таковы были тайные планы австрийских Габсбургов, и действия русского царя сильно мешали их реализации.

- Что же мы можем предпринять, дабы свести к минимуму нежелательные для нас последствия, от подписанного турками договора? У нас найдутся такие возможности, господин граф – спросил с надеждой своего министра император.

- Боюсь, что на данный момент мы лишены такой возможности Ваше Величество – с грустью признался Буоль. – Турки капитулировали, англичане заняты спасением Индии, а французы с самого начала вели с нами дела как с временным партнером, интересами которого можно пренебречь в любой момент. На данный момент мы лишены возможности, опереться на чужое плечо, в противостоянии с Россией.

- Как!? – раздраженно воскликнул Франц Иосиф – а наши дипломатические связи, наши тайные друзья и, наконец, наша секретная агентура, на содержание которой мы тратим такую уйму денег? Неужели они ничем не могут помочь нашей империи в тот самый момент, когда она в них нуждается? Ответьте мне граф!

- Видите ли, в чем государь. Все то, что вы только что перечислили, являются инструментами нашего тайного влияния. Подобно невидимым нитям они создают крепкую сеть, с помощью которой мы можем держать в повиновении любого из наших противников. Но у этой сети есть один маленький, но очень существенный недостаток. Она хороша в мирное время, когда можно повлиять на то или иное событие в мировой дипломатии и не очень хороша, когда трещат барабаны и грохочут пушки. Особенно когда ваш противник одерживает одну серьезную победу за другой. Я отчетливо вижу на лице Вашего величества печать гнева и разочарования от моих слов. Однако поверьте мне государь, сейчас вам лучше выпить горькую микстуру правды и сохранить здравую голову, чем сладкий сироп лжи и захмелеть от него – беспристрастно произнес министр.

- Так, что же вы предлагаете делать на данный момент граф – нетерпеливо спросил монарх, полностью пропуская нравоучительную основу речи Буоля. – Что нам следует делать сейчас? Когда в нашей армии бунты и дезертирство стало столь обыденным явлением, что мои генералы говорят об этом на докладе как о вещах само собой разумеющемся. Когда делегаты чешского дворянства набрались наглости просить меня об уравнении их в правах с австрийским и венгерским дворянством. Когда наша империя оказалась преданной своими союзниками по антирусской коалиции и по сути дела брошенной на произвол судьбы в борьбе с русским медведем. Я вас спрашиваю, господин Буоль?

- Если бы в Пруссии не было бы Бисмарка, в Париже не верховодил герцог Морни, а Англия не увязла в индийской войне, можно было бы легко опротестовать итоги этого мирного договора и заставить Россию заключить новый договор, более выгодный нам. Против трех ведущих европейских стран Россия никогда не рискнула бы противостоять но, увы. Русский император сейчас на коне и европейская разрозненность только на руку ему. Правда есть один способ сорвать наметившиеся франко-русские переговоры – многозначительно произнес министр.

- Какой? Мы желаем его знать – поинтересовался мгновенно воспарявший духом император.

- Согласиться с прежним требованием императора Наполеона и открыть наши границы для прохода французской армии в Польшу. Если это будет сделано, то никакие аргументы доводы герцога Морни не смогут удержать повелителя французов от завершения войны.

- Да вы явно не в себе, Буоль. Разрешить свободный проход французов через нашу территорию, это все равно, что травить зайца волками. Неизвестно на кого кинуться волки, толи на зайца, толи на тебя. Нет, нет, это категорически исключено – решительно молвил император, чем вызвал потаенную радость в душе министра. Хитрец Буоль, специально предложил заведомо неприемлемый вариант, с тем условием, чтобы император сам пришел к нужному ему выводу.

- Значит, остается только ждать, когда наступит мир и ваша чертова сеть вновь заработает. Так, что ли? – хмуро спросил своего собеседника император.

- Вы совершенно точно попали в самое яблочко нынешней проблемы мой император – льстиво произнес Буоль – при нынешнем положении нам остается только, что делать хорошую мину при плохой игре. И утешать себя и своих союзников, что вслед за Молдавией, русские не посмели присоединить к себе Валахию, Добруджию и не потребовали от султана свободы болгарам и эпирцам. Будь я на месте императора Николая, я так бы и поступил.

- И тем самым поставили бы жирный крест на наших планах по продвижению к Эгейскому морю. Нет, слава богу, что аппетит у русского императора не столь широк как у вас господин граф – язвительно бросил монарх, а затем добавил – когда мы можем ожидать первые результаты деятельности нашей сети?

- Не раньше полугода, государь – ответил Буоль.

- Что же, ради такого дела как балканский вопрос я готов подождать. Тем более что в Бухаресте у нас достаточно своих сторонников. Не так ли, граф?

- Совершенно верно, Ваше величество. Мы уже один раз поднимали румын против русской администрации с требованием предоставления им независимости. Поднимем еще раз.

- Кстати, почему нам не удалось тогда выдернуть Валахию из русского протектората? – поинтересовался император.

- Из-за споров между так называемыми румынскими вождями. Они так основательно перегрызлись между собой в споре за власть, что было совершенно невозможно требовать от русского царя предоставления независимости этой своре.

- Вам следует как можно лучше поработать над этим вопросом, Буоль. Мы не должны допустить, чтобы Валахия была присоединена к России – наставительно произнес Франц Иосиф и министр послушно вытянул спину в знак своего полного согласия с монаршей волей.

На столь оптимистической ноте закончился этот разговор между австрийским императором и его министром иностранных дел, но жизнь продолжала вносить свои жестокие коррективы в планы Вены. Плохие новости продолжали досаждать австрийского императора.

Едва только турецкий гарнизон покинул Белград, как сербы немедленно провозгласили свою независимость, и султан был вынужден проглотить эту горькую пилюлю. Начинать войну с сербами, когда русские солдаты стоят у стен Стамбула, было чистым безумием.

- Отнесем эту потерю на счет невыплаченной нами контрибуции русским – холодно молви Абдул-Меджид великому визирю, когда тот доложил султану о событиях в Белграде – ведь всё к тому и шло.

Примерно так же оценил сербские события и Франц Иосиф, но куда более эмоциональнее были его высказывания Буолю, когда пришли новости из Валахии. Как только русские войска заняли Молдавию, в дунайском княжестве начались брожения за присоединение к России.

Напрасно бедный граф пытался доказать императору, что это только одна людская молва и ничего определенного ещё нет, и не может быть. Монарх ничего не хотел слушать и тяжкие упреки, градом падали на министерскую голову. Угрозу потери Валахии, император воспринимал как личное оскорбление и был готов биться за неё до конца.

Так, по крайней мере, казалось в тот момент Францу Иосифу, но прошло десять дней и валашские проблемы, полностью на второй план, на фоне стремительно разворачивающихся событий в Италии.

Словно по мановению волшебной палочки злого чародея, восстали приграничные с австрийскими владениями итальянские герцогства Парма и Модена. Согласно решению Венского конгресса 1815 года власть в них была отдана австрийским Габсбургам, близкой родне нынешнего императора Франца Иосифа. Дважды итальянцы восставали против деспотии и произвола своих заграничных правителей, и оба раза народные выступления были жестоко подавлены австрийскими войсками, направленные императором для защиты интересов своих родственников. Улицы Пармы и Модены покрывались трупами расстрелянных австрийцами итальянцев, а бежавшие от восставших в Ломбардию герцоги торжественно возвращались в свои дворцы.

Нынешнее выступление было очень удачно выбрано по времени. На момент восстания в обоих герцогствах у власти находились малолетние правители Роберт и Франциск, за которых фактически правили регенты. Все свободное время, они были заняты не столько интересами государства, сколько плели придворные интриги и бесстыдно грабили герцогскую казну.

Стоит ли удивляться, что власть герцогов Пармы и Модены пала в один день, когда толпы простого народа вышли на улицы городов. Укрывшись во дворцах под защитой полков наемных гвардейцев, герцоги Роберт и Франциск не долго раздумывали, когда к ним для переговоров явились представители восставших. Они не были лавочниками, разносчиками, шорниками или кузнецами. То были представители городских властей, предложившие своим правителям выехать из городов по добру, по здорову, пока разгоряченный народ не пошел брать приступом их последние прибежище.

Оба герцога прекрасно видели из своих окон, что местный люд настроен очень решительно, а верность гвардейцев, которым господа регенты уже третий месяц не платили жалование, довольна сомнительна. Поэтому оба правителя пошли на мировую, выторговав для себя хорошие отступные, в виде права вывезти из дворцов своё имущество.

Итальянцы охотно согласились на это, поскольку худой мир лучше доброй ссоры. Кроме того, им было очень важно не доводить дело до кровопролития, дабы не дать повода австрийскому монарху требовать кровавой сатисфакции с восставших городов.

Ровно сутки дали новые власти Пармы и Модены своим правителям на свободный выезд в Ломбардию. За это время шло лихорадочная погрузка в дорожные повозки обширного скарба правителей. Грузились ковры, мебель, одежда, всевозможная посуда. Франциск умудрился вывезти с собой часть придворной библиотеки, коллекцию картин, монет и даже старинное оружие. Естественно не была забыта и дворцовая казна, к этому времени изрядно похудевшая от ловких рук регентов.

Так или иначе, но герцог пармский Роберт и герцог моденский Франциск покинули свои владения, предварительно подписав акты о своем отречении от власти. Ставя подписи под предложенными им документами, австрийцы не слишком предавали значение подписываемым бумагам, свято веря в скорую помощь своего могучего венского родственника.

Данное обстоятельство в немалой степени повлияло на согласие австрийцев отказаться от власти над герцогствами. Они хорошо помнили, как спешно покидали Парму и Модену в 1831 и 1848 годах и вновь возвращались с австрийскими полками, чтобы продолжить своё правление.

Возможно, что так все и было бы, но вслед за Пармой и Моденой волнения охватили и Тосканское герцогство, где у власти так же были австрийские Габсбурги. Конечно, тосканский правитель Леопольд второй был более самостоятельной и значимой фигурой, чем Роберт пармский и Франциск моденский, однако все же он был чужаком в этой стране и правил, опираясь исключительно на австрийские штыки. Поэтому спокойной жизни у него во Флоренции не было. Почти каждый день осведомители тайной полиции доносили о ведущихся разговорах среди местной знати. Не трудно было догадаться, что ободренные примерами Пармы и Модены, тосканцы были так же не прочь избавиться от чужеродного правителя.

Не будь удачным выступление итальянцев против своих правителей, герцог Леопольд без всякого раздумья жестоко пресек всякое поползновение на его священную власть с помощью верных солдат. Но Парма и Модена капитулировали перед бушующим морем толпы, и их пример сильно охладил боевой пыл герцога. Перед возможной схваткой за тосканский престол, Леопольд решил заручиться поддержкой венской родни и тайно оправил в Австрию посланника.

Тем временем, действия в Парме и Модене разворачивались по одному и тому же сценарию. Не прошло и суток с момента отъезда бывших правителей в Ломбардию, как временные правительства, унаследовавшие верховную власть в герцогствах, срочно провели плебисцит по вопросу о дальнейшем существовании этих итальянских земель. Подавляющее большинство жителей герцогств высказались за свою полную независимость от Вены.

Как только это воле изъявление народа было получено, временные правительства сразу же обратились к Сардинскому королевству с предложением рассмотреть вопрос о присоединении к нему обоих герцогств, на тех или иных условиях.

Не нужно было обладать большим умом, чтобы заподозрить третью силу в столь слаженных действиях восставших герцогств. И она действительно была. Естественно самое первое подозрение пало на сардинского короля, чьим владениям грозило неожиданное приращение двумя великими герцогствами.

Немедленно из Ломбардии, где обосновались беглецы, понеслись бурные ноты протеста против тайных действий пьемонтцев. Аналогичные протесты поступили от монархов Вены и Флоренции, усматривавших серьезную угрозу для себя в связи с падением династий в Парме и Модене.

Однако ни премьер министр королевства Кавур, ни сам сардинский король Виктор-Эмануил не имели к этим событиям ни малейшего отношения. Главным вдохновителем и организатором выступления итальянских герцогств был второй секретарь русского посольства в неаполитанском королевстве Василий Матвеевич Вельяминов, он же по совместительству тайный посланник императора Николая Павловича в Италии.

Потерпев неудачу в деле по удержанию Пьемонтского королевства от вступления в войну против России на стороны Франции и Англии, Василий Матвеевич не сложил оружие и не стал дожидаться окончания войны, сидя у теплых вод неаполитанского залива.

Честно отписав государю о своей неудаче с господином Кавуром, Вельяминов предложил императору новый план по отстаиванию русских интересов в Италии. Не сумев использовать сардинцев в качестве южного противовеса австрийской империи, тайный посланник затеял многоходовую комбинацию, которая должна была прочно удержать Вену от военного вторжения в Россию.

Самым простым и эффективным способом было организация нового антиавстрийского восстания в итальянских провинциях империи, благо пылкие итальянцы были всегда готовы на выступление против своих ненавистных поработителей.

В начале, основное своё внимание Вельяминов сосредоточил на ломбардских городах находившихся под австрийским владением, как самый подходящий горючий материал для нового выступления. Однако по прошествии времени его планы поменялись. Оказалось, что гораздо легче и проще было вызвать новую замятню в соседних с Ломбардией землях. При внимательном изучении положения дел, оказалось, что само провидение создало все необходимые условия для вовлечения Пармы и Модены в большое восстание против австрийцев.

Этим моментом было малолетство нынешних правителей этих герцогств, что изначально подразумевало слабую власть. Ибо регентов, добросовестно исполнявших свои обязанности ради подрастающего правителя в мировой истории можно пересчитать по пальцам одной руки.

Многоходовая комбинация задуманная Вельяминовым, была довольно сложна в выполнении, поскольку действовать тайному посланнику царя приходилось через территорию папских владений и тосканского герцогства, власти которых отнюдь не жаловали русских дипломатов.

Лучшими помощниками Вельяминова оказались итальянские карбонарии, готовые действовать не ради золота, а ради идеи. Это обстоятельство, очень сэкономило бюджет императорского посланца, но вместе с этим не избавил господина второго секретаря русского посольства от постоянной проверки своих союзников на благонадежность. В том революционном бульоне, который варился на берегу неаполитанского залива, наряду с честными патриотами Италии, было много празднословов, проходимцев, а так же тайных агентов местных властей очень желавших знать о планах господина Вельяминова.

Имея за плечами солидную школу тайной дипломатии, Василий Матвеевич сразу зарекомендовал себя в глазах местного общества как мирный прожигатель жизни, имеющий в своем распоряжении некоторый капитал, позволявший ему в меру наслаждаться жизнью. В меру волочиться за жаркими итальянками, в меру кутить и одновременно в меру исполнять свои служебные обязанности. Подобное положение позволяло господину секретарю быть в курсе местных событий и иметь массу полезных знакомств, благодаря которым он мог выходить на того или иного человека.

Судьба благоволила к Вельяминову, он сумел найти нужных для своего дела людей и не стал жертвой агентов тайной полиции неаполитанского короля, хотя ходил, что называется по лезвию бритвы. Благодаря знакомству с обаятельной, но ветреной маркизой Кьянти, господин секретарь смог выйти на её двоюродного дядю представителя аристократических кругов Пармы, с которым быстро нашел общий язык. Итальянские синьоры очень сильно тяготились властью австрийской династии и готовы были заключить сделку с чертом лишь бы скинуть со своей шеи иностранцев.

Однако, как не страстно итальянцы желали обрести себе свободу просто так выходить на улицы они не желали. Одни требовали денег, другие оружия, третьи российских титулов и поместий, и Вельяминову приходилось прелагать не мало усилий, чтобы найти общий язык со своими союзниками.

Дела пошли значительно быстрее, когда в Неаполь пришло известие о провале нового штурма Севастополя и победе русской армии на реке Черной. Присоединиться к антиавстрийскому восстанию согласились высокие круги Модены, явно почувствовавшие ветер перемен в Европе. Для проведения решающих переговоров Василий Матвеевич покинул Неаполь и отправился в Романию, попробовать местные вина в поместье своего знакомого дворянина. Именно там состоялась тайная встреча второго секретаря русского посольства с посланниками Пармы и Модены.

- Скажите синьор Базиль, какую помощь нам готов предоставить император Николай в случаи нашего выступления против австрийцев? Не повториться ли печальная судьба восстания 1848 года, когда австрийцы жестоко расправились с нашим народом. Ведь всем известно как царь Николай не сильно жалует любые революции, а наши герцогства попросту не переживут нового кровопускания за эти семь лет – допытывались у Вельяминова тайные посланцы.

- Успокойтесь, господа вы излишне драматизируете фигуру моего государя императора и свершенные им деяния. Николай Павлович всегда жестко выступал против внутренних бунтов, угрожающих спокойствию нашего государства. И только. В нашем же случае дело обстоит совершенно иначе. Вы боритесь за освобождение своей родины от австрийской короны, точно так же как греки боролись за свою свободу от ига османов.

Скажу большее. Государь всегда был благосклонен к идее создания единого итальянского государства, при условии, что оно будет находиться в дружественных отношениях с нашей страной – доверительно говорил Вельяминов своим собеседникам.

- Но сама идея создание единого итальянского государства подразумевает объединение итальянских земель вокруг одного из двух королевств; Сардинского или Неаполитанского. Наше географическое положение и давняя история говорит, что нам придется обращаться с идеей объединения скорее к королю Пьемонта, чем к королю Неаполя. Однако сейчас сардинское королевство находится в состоянии войны с Россией, и их войска воюют против вашей армии в Крыму. Как можно сочетать столь прискорбные факты с согласием императора Николая на объединение наших земель с пьемонтским королевством? – осторожно спросил посланец Пармы.

- Вам не следует беспокоиться на этот счет, господин Матиолли. Государь император четко разделяет участие сардинских войск в войне и идею создания единого итальянского государства. Он дальновидный человек и видит общую выгоду для наших стран сквозь досаду сиюминутной неурядицы. Император готов оказать поддержку в стремлении объединения итальянских земель под скипетром Пьемонта в надежде, что король Виктор-Эмануил по достоинству оценит его усилия в деле независимой Италии.

- И как будет выглядеть его поддержка синьор Базиль? Как он сможет удержать от вторжения стоящие в Ломбардии австрийские полки, находясь в Крыму? – вступил в беседу мантуанец.

- Я отлично понимаю ваши опасения синьор Скьявоне, но смею заверить вас, что они совершенно беспочвенны – кивнул головой собеседнику Вельяминов, в знак того, что ему известно о том количестве знатных заложников мантуанцев расстрелянных австрийцами во время неудачного выступления 1848 года. – На нынешний момент все русские войска, что были ранее сосредоточены в районе столицы на случай высадки вражеского десанта, после отбития штурма Свеаборга по приказу императора направлены на юг. Теперь с каждым месяцем, с каждой неделей число наших солдат воюющих в Крыму и стоящих на берегу Дуная непрерывно растет. Если все будет идти, так как задумано, то к средине осени будет создана специальная группа войск не входящая в состав Дунайской армии.

Согласно плану, одобренному государем императором, сразу после восстания ваших герцогств эти войска начнутся активные действия на австрийской границе. Цель этих действий не допустить переброску в Италию находившихся в Трансильвании австрийские силы, создав у Вены иллюзию возможного вторжения на её территорию наших войск. По прогнозам нашего Генерального штаба, такое положение может продлиться четыре – пять месяцев. Этого времени вам вполне хватит для проведения плебисцита и решения вопроса об объединении с Пьемонтом.

- А каковы ваши планы относительно Тоскании? Следует ли нам ожидать вслед за нашими выступлениями выступление флорентинцев?

- Если бы это произошло я был бы несравненно счастлив за Италию и её гордый народ, однако я не стал бы обольщаться подобными надеждами. Тосканский герцог твердо держит в своих руках власть и одного восстания простого народа, боюсь, будет маловато для обретения свободы флорентинцам.

- Вы так низко оцениваете боевой потенциал нашего народа синьор Базиль? – мгновенно оскорбился мантуанец.

- Нет, синьор Червино. Если бы я сомневался, тогда бы не стоял сейчас перед вами и не обсуждал планы по изгнанию австрийцев с ваших земель. Просто я хорошо знаю численность войск тосканского герцога и смею уверять вас, что одного восстания для его свержения крайне недостаточно. Здесь нужна хорошо вооруженная и регулярная армия. Такая как армия сардинского короля, например. Вторгнись войско Пьемонта в Тосканию и вопрос о смене правителя, был бы решен незамедлительно. Однако сейчас, когда лучшие силы Пьемонта находятся в Крыму это невозможно. Так, что не будем господа строить призрачные иллюзии, которые крайне вредны для дела. Давайте, лучше ещё раз обговорим все детали нашего плана совместного восстания. И так…

Ставка императорского посланника на слабость наследной власти в Парме и Модене полностью оправдалась. Восстания грянули тогда, когда этого никто совершенно не ожидал, и увенчались полным успехом. Уповая на скорую помощь со стороны Вены, австрийцы не стали доводить дело до кровопролития и оставили мятежные герцогства.

С замиранием сердца следила Италия за действиями отчаянных смельчаков посмевших бросить вызов грозному северному соседу. Все с трепетом и испугом ждали того момента, когда для восстановления прежнего статус-кво Австрия ведет в герцогства свои полки и вновь зальет улицы Пармы и Модены потоками крови. Поэтому, все действия восставших территорий по провозглашению своей независимости, никто не воспринимал всерьез. Мало ли, что могли предпринять люди, которым оставалось жить последние месяцы.

Так считали многие, за исключением самих восставших. С полной уверенностью, что у них есть масса времени, проводили они свои плебисциты, собрания, назначения и обращения к соседним территориям. В начале это были призывы к свержению иностранных династий, затем пошли просьбы о помощи в борьбе с могущественным северным соседом за свою свободу и, наконец, обращение к сардинскому королю об объединении земель герцогств с Пьемонтом.

Последнее действие было сразу воспринято как шаг отчаяния и верный признак того, что время свободной Пармы и Модены были сочтены. И потому, когда делегации мятежных герцогств прибыли в Турин им сразу дали понять о бесполезности их миссии.

Конечно, им выказывали восторженное восхищение по поводу их смелых действий, но дальше слов никаких практических действий не было. На встречах с посланцами министры сочувственно кивали головами и предлагали дождаться короля, без монаршего слова которого они не смели сказать ни да, ни нет. Одним словом началась примитивная игра, когда утомленные хозяева пытаются спровадить засидевшихся гостей с соблюдением всех рамок приличия.

Так прошла неделя, затем другая, третья, потом наступил месяц и к всеобщему удивлению скорая на расправу с бунтарями, австрийская империя не торопилась восстановить власть изгнанных монархов в мятежных герцогствах. Вернее сказать Вена очень этого хотела, но по определенным причинам не могла сделать.

Всё упиралось в то, что вблизи Каменец-Подольска на самой границе Австрии и России, началось сосредоточение русских войск под командованием генерала Бахметьева. Аналогичное скопление воинских сил, но только в более крупных размерах было отмечено австрийской разведкой на берегу реки Серет, ставшей новой границей между Россией и Турцией после подписания Стамбульского мирного договора. Сюда, из оставленной ими Добруджии прибывали полки и дивизии армии фельдмаршала Паскевича, сделавшего Яссы своей ставкой.

В страхе австрийские генералы перечитывали донесения своих осведомителей с той стороны о планах русских. Согласно им, соседи явно собирались вторгаться на территорию австрийской империи для отторжения части её земель. Главная цель их была Галиция, исконная русская земля, захваченная в прошлом веке австрийской императрицей Марией-Терезией.

Тайно поговаривали, что генерал Бахметьев, чей корпус должен был наступать на Львов, уже вступил в секретные сношения с галичанами, на предмет большого крестьянского восстания на имперских землях. Уже назывались даты этого восстания, и одно сообщение было вернее другого. Армия же фельдмаршала Паскевича должна была прикрывать фланг и тыл наступающего на львов Бахметьева и в случаи необходимости была готова сама вторгнуться в Трансильванию. Таковы были сведения разведки и просто так, отмахнуться от них было невозможно.

На все обращения австрийских пограничных комиссаров о причине сосредоточения русских армий вблизи границы, фельдмаршал Паскевич высокомерно отвечал, что русские вольны, располагать войска на своей территории там, где сочтут нужным и в любом количестве. И для этого им совершенно нет необходимости спрашивать разрешения у Вены.

- Но нахождение такого количества войск в приграничной зоне не нормальное явление, которое нарушает спокойствие подданных австрийской короны – не соглашался с Паскевичем приграничный комиссар, открыто намекая на украинских крестьян упорно хранящих воспоминания о временах Гонты и Железняка.

В ответ на эти слова, фельдмаршал только холодно напомнил своему собеседнику, что сейчас Россия в состоянии войны с Францией и Англией и действует исключительно по военному плану, раскрывать суть которого он не собирается не только австрийскому комиссару, но и самому господу Богу. Что же касается грязных намеков о подстрекательстве к бунту австрийских подданных, то он рекомендовал собеседнику опираться на конкретные факты, а не на бабьи сплетни, которым, как известно нельзя доверять.

Австриец молча проглотил это оскорбление. В подстрекательских действиях русских действительно никто не поймал, а ссылка на агентурные данные привела бы к раскрытию австрийских осведомителей на русской стороне.

- Однако все ваши действия господин фельдмаршал сходны с приготовлением к войне с нами! – воскликнул раздосадованный австриец и услышал в ответ.

- Если между нашими государствами начнется война, вы об этом узнаете первыми – холодно молвил фельдмаршал и закончил встречу.

Словно в подтверждение этих слов, русские солдаты стали проводить промер бродов через реку Серет и усиленно ремонтировать дороги в приграничной полосе Каменец-Подольска. Эти действия вызвали тихую панику в военном министерстве Вены. Оценивая всех соседей по своему шаблону, австрийские военные и дипломаты не исключали возможность военного конфликта.

Масло в огонь подлил Бисмарк, по приказу которого, в Силезии начались маневры прусских войск. Официально это было преподнесено как первый шаг по созданию армии нового образца, но место проведения маневров почему-то было выбрано вблизи австрийской границы.

Венские стратеги моментально расценили действия прусской стороны, как воплощение секретных пунктов союзнического договора между Россией и Пруссией, подписанных Бисмарком и Горчаковым. Стоит ли говорить, что после подобных действий ни о какой посылке войск в Италию не могло быть и речи.

Вскоре о военном бессилии Австрии стало известно в Турине и столь вялотекущие переговоры между герцогствами Парма и Модена, неожиданно получили сильный импульс. Теперь на каждую встречу с послами стало приходить все более и более высокопоставленные лица сардинского королевства. Заседания стали длиться по несколько часов, и обсуждаемые вопросы стали принимать форму полноценного договора между тремя субъектами верховной власти об условиях присоединения независимых герцогств к пьемонтскому королевству.

По мере ведения переговоров менялась и позиция самого короля Виктора-Эммануила. Вначале он отрицательно относился к появлению послов восставших в своей столице. Отравив лучшую часть своей армии в угоду французскому императору в Крым, сардинский король не мог и помышлять о военном конфликте с Австрией на данный момент. Именно этим и была обусловлена игра по выдавливанию посланцев Пармы и Модены из Турина.

Однако по прошествию времени взгляды сардинского короля и его премьер министра Кавура стали претерпевать существенные изменения. Отсутствие австрийских войск в Италии придало смелости отнюдь не храбрым людям стоящих во главе Пьемонта. Ведь по сути дела, то ради чего Кавур столь беспардонно лебезил перед императором Наполеоном, ради чего Сардиния объявила войну России, само шло в руки сардинскому королю.

Правительства Пармы и Модены, на вполне законных основаниях результата плебисцита хотели стать подданными пьемонтской короны, и никаких серьезных препятствий к этому не было. Наполеон только туманно обещал отдать эти земли, Виктору-Эммануилу требуя в качестве уплаты за это герцогство Савойю. Военная помощь французского императора по изгнанию австрийцев из северной Италии была еще нужна сардинскому королю, но с присоединением Пармы и Модены, Турин получал возможность просить за Савойю новые итальянские земли, на которые положил свой глаз Наполеон. В первую очередь речь могла идти о Тоскании, которая согласно прежней договоренности отходила в сферу влияния Франции.

Конечно, не сразу Кавур и Виктор-Эммануил решились на столь смелый и ответственный шаг, как присоединение к сардинскому королевству земель находившихся под австрийским влиянием, но время, отпущенное им судьбой, для принятия решения истекало. Русские армии не могли вечно находиться вдоль австрийской границе, заставляя венский двор, большой ложкой есть черное варево страха возможной войны, как это совсем недавно приходилось делать Петербургу.

Король и премьер министр ещё долго колебались перед принятием окончательного решения и, наконец, свершилось. Двадцать третьего ноября в королевском дворце Турина, был подписан договор о добровольном вхождении двух итальянских земель в состав пьемонтского королевства.

С замиранием сердца Кавур и король ждали реакции сильных мира сего, когда пятитысячная армия сардинцев вступила на новые земли своего королевства. И к вящему их удивлению вновь ничего страшного не произошло. Вена естественно не признала эти действия итальянцев, но военных действий, которые так страшили короля, не последовало.

Париж так же отделался недовольным бурчанием по поводу излишней прыти своего младшего союзника, но никаких действий не предпринял. Зато Турин неожиданно порадовала Россия. Несмотря на наличие военных действий между двумя странами, Петербург первым среди европейских дворов признал расширение сардинского королевства.

Подписание Туринского договора сразу породило бурю восторга и ликования в кругах итальянских патриотов. Сразу пошли многочисленные разговоры о возможности дальнейшего объединения остальных земель северной и центральной Италии вокруг сардинского королевства. С удвоенной силой забурлила Флоренция не желавшая быть под скипетром австрийского правителя, а в Ломбардии восстала Мантуя. Ободренные примером Пармы и Модены, жители города изгнали австрийский гарнизон, объявив себя свободным городом. Казалось, что еще одно усилие и иноземцы навсегда покинут итальянские земли, но жизнь немедленно все расставила по своим местам.

Премьер министр Кавур и король Виктор-Эммануил не были теми героическими личностями, которые были способны повести Италию на борьбу с сильным врагом, как это сделал впоследствии пламенный революционер Джузеппе Гарибальди. Будучи циничными и трусливыми политиками, они предпочитали ждать, пока зрелый плод не упадет им в руки или когда кто-то сделает за них черную работу.

Поэтому сардинский король остался глух к просьбам тосканцев, оказать им незамедлительную военную помощь в обмен на согласие Флоренции присоединения земель великого герцогства к пьемонтской короне. Так же глух он был к призывам мантуанцев просивших принять их город в своё подданство.

- К сожалению, Пьемонт не готов сейчас рассматривать подобные вопросы – таков был ответ короля поверивших в него итальянцев. Без всякого колебания и смущения, Виктор-Эммануил хладнокровно обрек мантуанцев на смерть от австрийского штыка, что и свершилось зимой уходящего года. Таковы были реалии политической жизни, которые по своему существу мало, чем отличались не только от политики прошлого, но и от светлого будущего, в котором человечество всегда видит свою надежду на лучшее.

На дворе, стоял уже декабрь месяц, когда премьер министр Сардинии Кавур, тайно встретился в Генуе с посланником русского императора синьором Базилем. Господин премьер горячо заверил Василия Матвеевича о том, что король всегда будет с благодарностью помнить огромную роль русского дипломата в объединении итальянских земель. Так же его величество надеялся на плодотворное сотрудничество с Россией в будущем, о чем просил непременно передать своему царственному брату императору Николаю. И в качестве доказательств этих слов, господин Кавур был рад сообщить, что на днях сардинский король объявит о выходе своего королевства из антирусской коалиции, о чём любезно извещает синьора Базиля.

Сообщение графа Кавура было с благодарностью принято русским посланником со всеми подобающими тому дипломатическими этикетами, хотя к этому моменту выход Сардинии из войны, уже не имел большого значения.

Глава IV. Умиротворение Парижа.

Весь Париж, вся Франция, да и вся Европа, затаив дыхание, следили за состояние здоровья раненого императора. Сводки о здоровье французского монарха ждали с куда большим нетерпением и интересом, чем известия с других концов света. Каждое официальное коммюнике о болезни Наполеона проходило через руки графа Морни, который самым тщательнейшим образом выверял каждое слово этого документа. Да и как его не выверять, если малейший намек на ухудшение здоровья императора мог спровоцировать падение ценных бумаг на парижской бирже.

Стремясь сохранить сведения о состоянии императора в тайне, Морни специальным указом приравнял их к государственной тайне, со всеми вытекающими из этого последствиями. На время болезни Наполеона, его личному врачу был категорически запрещен выход из дворца, а с тех специалистов, что по требованию доктора приглашались на консультацию больного, брались расписки о не разглашении.

Подобное поведение брата императора была вызвана тем, что к уже имевшимся болячкам монарха присоединились новые заболевания. На четвертый день с момента покушения, у Наполеона появились сильнейшие боли в пояснице. Срочно собранный врачебный консилиум диагностировал у монарха камни в почках и назначил самое передовое по тем временам лечение. Для снятия болей эскулапы прописали больному настойку опия, которую он принимал вместе с сидячими ваннами по несколько раз в день. Все это очень плохо сочеталось с лечением уже имевшихся болезней и потому, дела императора шли на поправку не столь быстро, как того хотелось.

Оказавшись по воле судьбы в роли регента, граф Морни с достоинством нес на своих плечах тяжкий груз по управлению государством. Он учтиво обходился с банкирами, знатью, военными и дипломатами, прибывавшими во дворец Тюильри непрерывным потоком. Для всех них у регента находилась улыбка и доброе слово, которое должно было убедить визитеров в хорошем положении дел империи и скором выздоровлении августейшей особы.

Но и за стенами дворца, графа досаждали толпы любопытных, что сильно утомляло Морни. Вскоре на одном из светских приемов на вопрос одного несносного журналиста о состоянии здоровья монарха, он с улыбкой ответил, что согласно заверениям врачей больной больше жив, чем мертв. И в доказательство своих слов пообещал устроить встречу императора с членами столичной мэрии.

В назначенный день и час посланцы французского народа были проведены в малую дворцовую столовую, где их уже ждал Наполеон. Сидя за обеденным столом в простом платье, монарх учтиво приветствовал своих посетителей. Освободившись на время от сильных болей и удобно устроившись в кресле качалке, монарх довольно бодрым голосом начал беседу со своими подданными.

Перед встречей граф Морни в доверительной беседе обговорил с посланцами мэрии, какие темы можно обсуждать с императором, дабы не нанести вред его здоровью излишними волнениями. Депутаты с пониманием отнеслись к его словам, и хитрый царедворец засел за составление возможных ответов монарха своим подданным.

Стоит ли удивляться, что беседа между императором и членами мэрии протекала на редкость легко и непринужденно. На каждый вопрос своих визитеров император отвечал быстро и без особых задержек, что очень радовало парижан. Венцом этого общения стало обращение членов мэрии к императору с просьбой о выделении средств на ремонт Пантеона, находившегося в бедственном положении. Едва эти слова были произнесены, как Наполеон потребовал от Морни перо с бумагой и тут же написал министру финансов записку, в которой приказывал отпустить все нужные средства для сохранения исторического наследия французского народа в должном виде.

Вслед за этим император так же подписал заранее приготовленный Морни указ о предоставлении льгот французским виноделам, а так же утвердил наградные списки новых кавалеров ордена Почетного легиона.

В этот же день все детали этой встречи достоянием гласности и весь Париж, а затем и вся Франция принялись восторженно их обсуждать. Подобно камню, брошенному в пруд, эта встреча породила в народе массу всевозможных слухов, облекших правду в причудливую одежду домыслов. Одни говорили, что на встрече император был добр и весел и то и дело попрекал медиков, против его воли принуждают сидеть в больничном кресле. Другие утверждали, что монарх твердо обещал депутатам в скором времени появиться перед народом на дворцовом балконе, а самые горячие головы с пеной у рта доказывали, что император собирается присутствовать на параде в честь очередной годовщины победы под Аустерлицем.

Когда министр внутренних дел сообщил на регентском совете донесения своих агентов, то его слова вызвали у высоких сановников неподдельную радость и восторг. Все ликовали от одержания этой маленькой, но очень важной победы, способствовавшей объединению французов в одно единое целое в столь трудный для страны момент. Все были рады, но только не творец этого успеха, граф Морни.

В то время как члены совета улыбались и радовались докладу министра, в сердце графа царила печаль, порожденная поступавшими от французской армии известиями из Крыма. Отрезанный от родины в результате блокады черноморских проливов, генерал Пелесье рисовал безрадостные картины существования своей армии под Севастополем.

Нет, в полученных письмах не было ни капли страха или уныния. Пелесье был полностью уверен, что французская армия сможет дать достойный отпор неприятелю, если вдруг он предпримет штурм союзных позиций на Сапун горе. Он так же был уверен, что благодаря ранее полученным припасам армия сможет продержаться до весны и дождаться деблокады проливов. Однако генерал очень опасался вспышки новой эпидемии инфекционных болезней, которые, как правило, начинались с наступлением холодов. Но, самая главная тема, неизменно поднимаемая Пелесье во всех его посланиях, была целесообразность продолжения войны.

«Весь план нашей кампании против русских полностью провален. Севастополь не взят, Крым полностью в руках неприятеля и не о каком возрождении татарского ханства не может быть и речи – писал Пелесье в своих донесениях императору доставляемых в Париж окольными путями через Варну и Вену. – Британия основательно увязла в подавлении восстания сипаев и вряд ли сможет на будущий год вернуть под Севастополь свои полки. Итальянские соединения очень ненадежны и воюют исключительно из-под палки. Что касается турков, то после объявления перемирия султана с русскими они отказываются воевать и от открытого бунта их удерживает только наши штыки. Все это делает совершенно невозможным выполнение главной задачи этой войны – похода в глубь России, к Воронежу».

Чем больше граф Морни читал донесения генерала, тем лучше понимал всю сложность и опасность положения французских войск оказавшихся под Севастополем один на один с русским медведем. Дипломатические шифровки, приходящие в Париж со всех концов Европы рисовали ту же безрадостную картину. Турецкий султан не желал слышать о продолжении войны с гяурами, австрийцы были полностью нейтрализованы совместными действиями пруссаков и русских, а сардинского короля интересовали исключительно события, происходящие в северной Италии.

Сложив воедино все узоры этой сложной мозаики, граф Морни все больше и больше убеждался в необходимости скорейшего заключения мира с русским императором. С подобным предложением регент уже не раз обращался к Наполеону в своих беседах, но французский монарх был абсолютно глух к словам разума. Даже оказавшись на больничной койке, он не желал ничего слышать о прекращении войны с Россией. Каждый раз, когда Морни докладывал ему о сложном положении французской армии под Севастополем, Наполеон отвечал, что это всего лишь временные неудачи, и на будущий год, собравшись силами Франция, не только прогонит русских с Босфора, но возьмет Севастополь и обязательно отторгнет от России Крым.

Возможно, в глубине души император, и сам был не рад остаться один на один с русскими в этой затянувшейся войне, но укрепление своего авторитета как правителя, Наполеон видел только в военной победе и не в чем ином. Морни покорно выслушивал пафосные речи больного брата, с ужасом ожидая того дня, когда бурная любовь и обожание французов к своему императору сменяться не менее бурным проклятия и криками неудовольствия в его адрес. Обладая хорошей памятью, граф постоянно помнил, сколь ветрены и непостоянны, бывают подобные чувства народа к своим правителям, как в случаи с его великим дядей.

Регент безуспешно ломал голову над разрешением столь опасной проблемы, как неожиданно помощь пришла с той стороны, откуда он совершенно не ожидал. Холодным ноябрьским днем зять канцлера Нессельроде саксонский посланник граф Зеебах, привез в Тюлирии послание от русского императора.

С огромным нетерпением граф взломал сургучные печати на конверте и развернул плотный лист бумаги. Глаза Морни торопливо бегали с одной строчки письма на другую и с каждой секундой, в них все больше и больше разгоралась радость. Дочитав послание до конца, он бросился в покои императора.

- Луи ты выиграл! Русский царь официально признал тебя свои августейшим братом и предлагает начать мирные переговоры! – радостно вскричал Морни, торжественно потрясая листком бумаги перед серым от очередного приступа почечной колики лицом императора. Боли постоянно терзали тело монарха и, спасаясь от них, он погружался в специально сделанную сидячую ванну. Нахождение в обычной ванне вызывало у Наполеона сильное головокружение и рвоту, всякий раз как слуги вынимали его из воды.

Говоря монарху о победе, Морни сознательно делал главный акцент на первую строчку полученного письма, в которой Николай называл адресата братом. Луи Бонапарт очень болезненно воспринял тот факт, что в телеграмме присланной из Петербурга после провозглашения во Франции Второй империи, русский император назвал его не августейшим братом как это было принято по канонам дипломатии, а простым месье. Именно эта публичная оплеуха императору и стала той точкой отсчета, с которой отношения между странами стали стремительно ухудшаться.

Произнеси эти слова Николай хотя бы за полгода до войны и очень может быть, что она и не состоялась бы вообще. Но к этому моменту уже были пролиты реки крови и этих слов, было совершенно недостаточно для того, чтобы нынешняя вражда была забыта.

- Целых три года войны понадобилось для пробуждения чувства приличия у русского царя. Однако он опоздал, мой новоявленный венценосный брат. Этих слов было бы вполне достаточно для простого гражданина Бонапарта, но совершенно недостаточно для императора французов – с презрением молвил Наполеон, блаженствуя в теплой воде притупившей терзавших его болей – Что он там ещё пишет, это просвещенный богдыхан!?

- Я восхищен героизмом и мужеством ваших солдат и офицеров, которые по праву именуются лучшей армией Европы. Их сила и доблесть безмерна, однако не пора ли нам прекратить это долгое кровопускание друг другу и разрешить все наши вопросы мирным путем, за столом переговоров – процитировал Морни строку из письма русского царя.

- И это все!?

- Зная бедственное положение наших солдат в Крыму после закрытия проливов, он готов согласиться, чтобы турецкий султан поставлял провиант генералу Пелесье на время ведения мирных переговоров. Кроме этого в знак доброй воли, император Николай готов освободить из русского плена тысячу наших солдат и всех офицеров под честное слово не принимать участие в боевых действиях до окончания войны – торопливо произнес граф, видя, как краска гнева быстро заливает лицо монарха. Луи Бонапарт властно выкинул руку и Морни вложил в его потные от волнения пальцы злополучный листок.

Французский правитель быстро пробежал по письму взглядом, затем в ярости скомкал его и с негодованием отшвырнул прочь от себя.

- Жалкая лесть, облеченная в красивые одежды!! Я и мои солдаты не нуждаемся в милостях тирана! Да, пусть он одержал победу над англичанами и турками, но Франция ещё способна постоять этому лакированному азиату и выполнить свою историческую миссию – гневно выкрикнул Наполеон и в тот же момент, волна дурноты ударила ему в голову. В бессилии монарх откинулся на спинку ванны, со злостью сверля черными глазами стоящего перед ним графа Морни, чей облик в этот момент ассоциировался у него с обликом императора Николая.

- Может нам все же стоит сесть за стол переговоров и выслушать их мирные предложения? Положение Пелесье под Севастополем не столь блестяще как об этом говорится в сводках публикуемых в парижских газетах – осторожно спросил Морни, несмотря на столь бурное негодование брата.

- Как ты не понимаешь, что мирные переговоры нужны в первую очередь русским! Николай, пользуясь, случаем отчаянно пытается выскочить из капкана, в который он угодил с этой войной. Сейчас нам невыгодно садиться за стол переговоров с русскими, так как у нас нет возможности диктовать им свои условия. Будь в наших руках Крым или хотя бы Севастополь, я бы согласился начать переговоры со своим августейшим братом. Но пока в наших руках только часть побережья Крыма и Кинбург, а это чертовски слабые козыря в нашей игре – убежденно воскликнул Наполеон.

- Значит, передать посланнику Зеебаху наш отказ?

- Да. Но сделай это как можно вежливее. Как говорили римские цезари, оставь надежду проигравшим и они, будут более сговорчивыми при заключении мира – изрек свой вердикт Наполеон и удрученный Морни покинул покои императора. Возможно, все так бы и закончилось, как говорил французский правитель, но русские предприняли совершенно нестандартный ход. Через день копии письма Николая к французскому императору появились на первых страницах двух парижских газетах, находящихся на тайном содержании Петербурга.

Опубликование письма русского монарха произвело форменный взрыв в парижском обществе. Газеты с текстом послания расхватывались как горячие пирожки под громкие крики газетных торговцев. Во второй половине дня министр внутренних дел отдал приказ о конфискации всего тиража, но было уже поздно. Прибывшие в газетные типографии полицейские сумели изъять лишь малую часть выпуска, все остальные экземпляры было распроданы. Так парижане узнали о намерениях русского императора, незамедлительно начать мирные переговоры.

О тщательной подготовки русскими этой акции, говорил тот факт, что когда к редакторам пожаловали прокурорские чины для выяснения причин явного сотрудничества с врагом, там их уже ждали лучшие парижские адвокаты. Честно отрабатывая свой высокий гонорар, они не дали раскрыть рот своим клиентам, в два счета доказав полную невиновность газетчиков.

Оказалось, что накануне, в редакции газет поступили письма от неизвестного анонима. Их содержимое ни коим образом не подпадало под гриф секретности, и не задевала честь и достоинство французского императора. Поэтому, согласно закону о печати французской империи, господа редакторы были совершенно свободны в своих действиях. Они честно предупредили своих читателей об анонимности источника этих сведений. Правда, мелким шрифтом и внизу страницы, но это было сделано и потому, никакому судебному преследованию, они подвергнуты быть не могут.

У господ следователей еще была масса вопросов как к редакторам, и они намеривались получить на них ответы любыми путями, однако неожиданное появление у дверей редакции толпы репортеров, заставило их ретироваться. Кто позвонил в парижские редакции о готовящемся аресте их собратьев, осталось неизвестным. Репортеры подобно коршунам мгновенно слетелись к дверям редакций в ожидании сенсации, но она не состоялась. Это впрочем, не помешало газетам поместить в вечерних выпусках громкие заголовки.

Запретительные действия полиции в отношении газетчиков только разожгли бурный интерес столичной публики к громкой сенсации. И чем сильнее власти пытались замять это дело, тем большее внимание оно вызывало у парижан. Запретный плод всегда сладок.

Очень многих французов подкупал в послании уважительный тон русского императора к их стране. Особенно приятен был для сердца столичного обывателя факт, публичного признания Николаем императора Наполеона равным себе монархом, пусть хоть и запоздалый. В свое время парижане ничуть не меньше самого Луи Бонапарта были уязвлены поздравительной телеграммой русского владыки, не признавшего легитимность власти их императора.

Так же их очень подкупало готовность вернуть Франции часть пленных без всяких условий. Конечно, часть парижан понимали всю пропагандистскую подоплеку этого шага, но ни один из них не мог противиться возможности поскорее обнять своих мужей и детей, оказавшихся в страшном русском плену, о котором у французов была масса нелицеприятных воспоминаний.

Интерес столичных жителей к посланию Николая был очень высок. В эти дни стало правилом хорошего тона говорить о нем за чашкой кофе и обсудить то или иное предложение русского правителя к французскому монарху. Распроданные экземпляры газет моментально стали редкостью и как следствие этого, по Парижу стали гулять рукописные тексты письма.

Если народу интересно, то нет ничего постыдного, в желании заработать на этом. Видя, растущий интерес публики к этой теме, ведущие парижские газеты не смогли остаться в стороне и по прошествии двух дней поместили текст письма на своих страницах. Теперь о протянутой руке русского императора узнала вся Франция.

С первого же дня публикации столичный бомонд загудел подобно потревоженному рою пчел и гул их, с каждым днем все громче и громче. К исходу второго дня, граф Морни уже не мог делать вид, что ничего не произошло. Уж слишком большое количество людей, спрашивали его о послании русского царя и намерен ли императора начать мирные переговоры с Николаем. В ответ на эти вопросы регент только многозначительно вздыхал и призывал парижан не торопить события.

- Дипломатия не терпит суеты – подобно заведенному автомату говорил Морни несчетное количество раз, за эти дни, но его слова не оказывали должного воздействия. Парижане, словно маленькие дети, хотели услышать интригующую новость сейчас и немедленно.

Так, граф Морни оказался между двух огней, с одной стороны его припекал горячий азарт парижан в ожидании начала мирных переговоров, с другой стороны его остужала холодная непреклонность императора вести войну до победного конца. Его положение усугублял тот факт, что он не мог опровергнуть факт получения императором царского послания и выставить русского правителя в неприглядном свете. Попытайся Морни признать, что появление письма в газетах дело русских агентов и тот час же столицу потряс бы мощный скандал, совершенно не выгодный для власти в нынешний момент.

Регент мужественно продержался до конца ноября твердо веря, что страсти улягутся, и бомонд, успокоившись сменить тему своих досужих разговоров. Так было всегда, и интерес парижан к миру стал действительно несколько снижаться, однако у судьбы в рукаве еще были неприятные сюрпризы для императора французов.

В начале декабря пришли трагические известия из Крыма, в лагере французских войск под Севастополем возникла новая вспышка холеры. Привезенная войсками союзников из Турции, она исправно опустошала ряды экспедиционного корпуса в течение всего года и к ней, уже успели привыкнуть как к неизбежному злу этой войны.

Благодаря самоотверженным действиям врачей распространение болезни удавалось сдерживать на определенном уровне, не позволяя ей, перерасти в широкомасштабную эпидемию, однако с захватом русскими черноморских проливов все изменилось. Раненых и больных стало невозможно эвакуировать, начались проблемы с продовольствием, стала ощущаться нехватка медикаментов и зимнего обмундирования. Все эти трудности в отдельности не были столь уж смертельными проблемами для союзных войск и генерал Пелесье, с полным основанием надеялся, переждать наступающую зиму. Однако по своей совокупности, они стали тем хворостом, на котором смог вспыхнуть пожар холеры.

Первые холода подвели роковую черту под отчаянными усилиями медиков, пытавшихся сдержать хрупкий баланс заболеваемости в союзном лагере. Число заболевших резко полезло вверх, а вслед за ними увеличилось и количество смертей.

С каждым днем возле лазаретов стали, быстро расти штабеля мертвецов аккуратно завернутых в холщевую мешковину. Вначале умерших военных хоронили в отдельных могилах, затем такой чести стали удостаиваться только офицеры, но вскоре и они лишились данной привилегии. Смертность среди союзных войск стала достигать двадцать - двадцать пять человек за день и по требованию врачей их стали хоронить в больших ямах. Тела людей укладывались друг на друга рядами, и каждый из них засыпался гашеной известью. Эта мера, по мнению медиков должна была предотвратить дальнейшее распространение заразы в лагере.

Вскоре к холере прибавилась лихорадка, от которой сильно страдали французы и англичане, прибывшие в Крым в качестве очередного пополнения. В отличие от жителей юга, турков и итальянцев, они были очень восприимчивы к азиатской заразе, безжалостно опустошавшей их ряды. Наступление зимних холодов внесли некоторую справедливость в балансе смертности между северянами и южанами, и все же потери французских войск были весьма внушительны. Подобно легионам легендарного Помпея отступивших от вод Евфрата в результате болотной лихорадки, императорская армия несла потери не от пуль и ядер противника, а от воздействия невидимого врага.

Известие от Пелесье пришли в Париж не в самый лучший момент жизни французского монарха. Приступы почечных колик безжалостно мучили тело императора, который намеривался перекроить земной шар по своему желанию. Измученный острыми приступами боли, император слушал чтение графа Морни с закрытыми глазами. Его осунувшееся и посеревшее от страданий лицо мало, чем напоминало тот парадный портрет человека преобразователя Франции, что был известен каждому её гражданину. Но едва только регент закончил свой доклад, как Наполеон поднял веки и в глазах его, было видно несокрушенное упрямство по поводу правоты своих действий.

- Пелесье высказывает заботу о возможных трудностях предстоящей зимовки, и я полностью разделяю его взгляды. Прикажи военному министру, чтобы ускорил отправку войск для прорыва русской блокады Дарданелл – властно молвил император, потряхивая слипшейся от пота гривой волос.

- Министр докладывает, что на данный момент нет нужного количества солдат необходимого для снятия блокады проливов. Проведение этой операции планировалось на март месяц и пока в нашем распоряжении едва наберется половина от нужного числа – произнес Морни.

- Так пусть ускорит это дело! Пусть начнет дополнительный набор рекрутов во Франции! Пусть обратиться к испанскому маршалу О-Доннелю обещавшему мне свою помощь! Пусть, в конце концов, наймет на службу новое количество зуавов в Африке! Мне, что учить его надо!? – гневно выкрикнул Наполеон и тут же скорчился от боли вызванной неудачным поворотом тела. Морни с сочувствием посмотрел на своего августейшего брата. Ему было жалко Луи, но интересы государства заставляли его, продолжить спор с больным человеком.

- Я уже обсуждал этот вопрос на закрытой коллегии, и все наши генералы в один голос утверждали, что они смогут собрать армию для помощи Пелесье, никак не раньше февраля – возразил граф.

- Вот как они выполняют приказание своего императора!! Да я их всех выгоню, к чертовой матери! Без пенсии и права ношения мундира! Так и передай этим штабным бездельникам!! – бушевал монарх, отчаянно пытаясь перебороть нарастающую боль.

- Ты зря так кричишь, Луи. Для прорыва блокады черноморских проливов потребуется не десять и не двадцать тысяч человек. И сражаться нам придется с объединенным врагом. Сначала с турецкими крепостями на Дарданеллах, а затем с русскими на Босфоре. Прибавь сюда русские корабли, которые будут ждать наш флот в проливах и тут не будет никакой разницы парусные это суда или паровые. Для уменьшения наших потерь, военные предлагаю высадить десант в Галлиполи, а оттуда двинуться на Стамбул.

- Пока они все это будут делать, Пелесье потеряет половину своих солдат! Поэтому я приказываю начать отправку войск к началу января! Всё!!! – прорычал Бонапарт и, повинуясь жестким требованиям врачей, граф Морни поспешил закончить свой утренний доклад и оставить императора наедине с эскулапами.

Прошла неделя, затем другая, но они не принесли радости и успокоения обитателям стен Тюильри в преддверии Рождества. Войска для спасения французской армии в Крыму все ещё не были готовы, а число заболевших и умерших солдат у Пелесье, росло с геометрической прогрессией. Одновременно с этим подобно крысам бегущим с тонущего корабля, французский лагерь стали покидать бывшие союзники.

Первыми из стана Пелесье ушли турки, ставшие угрожать союзному главнокомандующему открытым бунтом. Затем в сторону Федюхиных высот потянулись подданные сардинского короля, как только русские парламентеры принесли весть о выходе из войны их страны. При этом итальянцы решили покинуть лагерь Пелесье, не дожидаясь поступления официального приказа из Турина. Столь ужасающе действовал на итальянцев вид братских могил, быстро заполняемыми телами умерших.

Уход из французского лагеря столь ненадежных солдат как турки и итальянцы с одной стороны для Пелесье было благом. Едва командир сардинцев сказал командующему о своем решении закончить войну, француз едко произнес: - Я благодарен господу Богу, за то, что он очищает мои войска от трусов, а наши кухни от прожорливых едоков.

Резон в словах Пелесье при нынешнем положении дел, несомненно, был огромен но, уход итальянцев наносил сильный деморализующий удар, по остающимся под Севастополем французам. Пытаясь поднять дух своего усталого воинства, генерал приказал начать новую бомбардировку Севастополя.

- Пусть мои солдаты очнуться от долгого безделья и покажут врагу свою силу и мощь! Пусть русские дрожат при мысли о новом штурме их позиций! Ведь адмирала Нахимова уже нет с ними – пафосно вещал Пелесье генералам на военном совете и те, покорно кивали ему головой.

И вновь загремели осадные батареи союзников, обрушив на русскую оборону град бомб и ядер. И вновь по ночам в передних траншеях неприятеля трещали барабаны и слышались громкие крики ложной атаки, стремящиеся выманить русские резервы под огонь французских пушек. Моментами казалось, что вновь возвратились времена штурмов Севастополя, но это только казалось. Русские артиллеристы немедленно ответили огнем на огонь и урон, наносимый обеими сторонами друг другу, был вполне адекватен. Кроме этого, хорошо усвоив тактику противника, севастопольцы не спешили подводить к переднему краю подкрепления, для отражения возможного штурма.

Прогрохотав ровно сутки, батареи союзников умолкли. На более продолжительное представление в условиях блокады, Пелесье пойти не мог. Он очень надеялся, что обстрел Севастополя подтолкнет противника к ответным действиям, и они пойдут в атаку на позиции французов у Сапун-горы или в направлении Карантинной или Лабораторной балки. Решись русские на этот шаг и последствия для них, были бы весьма плачевные. Союзники их уже везде ждали. К огромному сожалению французского генерала, ничего не произошло. Князь Горчаков, несмотря на активные просьбы находившегося в его ставке цесаревича Александра воздержался от активных действий, любезно предоставив неприятелю право нанесения первого удара. И в этом случаи, его медлительность оказалось благом для России.

Впрочем, обстрел Севастополя имел благие последствия для Пелесье. Его донесение о бомбардировке вражеской крепости составленное в сплошь героических и мужественных тонах, с преувеличением потерь противника, на фоне откровенного предательства союзников оказалось для Бонапарта как нельзя кстати.

В этот момент в Париж прибыла первая партия французов освобожденных из русского плена, в качестве доброго жеста русского императора. Появление в столице хорошо накормленных и одетых в новое обмундирование солдат, моментально всколыхнули в светском обществе разговоры о необходимости проведения мирных переговорах с Николаем.

Стремясь сбить накал опасных брожений внутри страны и повысить авторитет французской армии осаждающих Севастополь, Наполеон предпринял довольно смелый и неординарный шаг. В ответ на проведенную Пелесье бомбардировку русской крепости, император произвел его в маршалы. Как было сказано в наградном формуляре: «За нанесение противнику больших людских потерь».

Злые столичные языки, так же поспешили прокомментировать этот шаг августейшего монарха.

- Видимо под большим уроном противника, император имел в виду пару царапин и легкую контузию русского великого князя Константина – язвительно говорили записные острословы на светских банкетах и раутах столицы. Второй сын русского императора действительно попал под огонь осадных батарей французов, находясь в северной части крепости. Взрывом шальной бомбы упавшей рядом со свитой князя был серьезно ранен лишь конвойный казак. На долю Константина и стоявшего рядом с ним адъютанта майора Фонвизина достался только град каменных осколков.

Всю эту приукрашенную историю, поведал миру прусский корреспондент, так же находившийся в этот момент на месте взрыва. Заметку о ранении Константина вначала опубликовали берлинские газеты, затем её немедленно перепечатали венские издания и только потом, она перекочевала в Париж, где стала главной темой разговоров светских разговоров французской столицы.

Произведение Пелесье в маршалы и ранение сына русского царя, разделило столичное общество. Одна половина одобряла действия императора Наполеона, другая относилась к ним со скепсисом, глубокомысленно заявляя, что для окончания войны наверно будет достаточно убить одного русского царя.

Сам главнокомандующий союзных войск, так же был очень озадачен, когда узнал о своем внезапном повышении по службе.

- Производя меня в столь высокое звание, император скрытно намекает на то, что маршалы Франции никогда не сдавались в плен. Теперь я обязан либо взять Севастополь, либо умереть под его стенами – мрачно пошутил Пелесье, ознакомившись с письмом монарха. Дела императорской армии под Севастополем не позволяли её командующему пребывать в радостном настроении. За неполный месяц, она потеряла больными или умершими около двух с половиной тысяч своих солдат и офицеров.

- Если дело так пойдет и дальше, то к марту месяцу у меня не останется солдат для защиты своих позиций на Сапун-горе – горестно вздыхал новоиспеченный маршал. Оказавшись в сыром и промозглом климате юга России, Пелесье основательно пересмотрел свои прежние взгляды на благополучную зимовку союзной армии. Нехватка продовольствия и костлявая рука эпидемии, очень способствовали мыслительным процессам «африканца» в этом направлении.

Русский император тем временем продолжал наносить успешные удары на идеологическом фронте. В начале января 1856 года, вслед за первой партией отпущенных Николаем пленных, в Париж прибыла вторая, их основная часть. В её состав русские сознательно включили тех солдат и офицеров, что были захвачены в плен, в ходе боев на реке Черной. Замысел императора заключался в том, что эти пленные видели в действии новые русские винтовки и могли красочно рассказать об этом обывателям. Расчет Николая полностью оправдался. Первое о чем говорили отпущенный домой французы, это об убийственном огне русской пехоты, который со страшной силой опустошал их ряды.

О том же говорили и вернувшиеся из русского плена офицеры, отпущенные русским царем, под честное слово. Среди них был генерал Мак-Магон взятый севастопольцами в плен на Малаховом кургане. Храбрый офицер отказался подписывать прошение к русскому императору о досрочном освобождении. Николай по достоинству оценил поступок генерала и отпустил его без всяких условий, для восстановления здоровья по ранению.

Все это вновь возродило разговоры столичного общества о необходимости начать мирные переговоры с русскими. Одновременно с ними, среди французов поползли слухи о серьезных проблемах здоровья своего императора. Хотя Луи Бонапарт и выходил несколько раза на дворцовый балкон для приветствия собравшихся под ним парижан, на торжественном параде в честь очередной годовщины победы французских войск под Аустерлицем его не было.

Здоровье императора действительно оставляло желать лучшего, несмотря на прекращение почечных колик. Камни более не беспокоили правителя Второй империи, но как побочное явление длительных колик возникло воспаление почек.

Вначале оно протекало в малозаметной форме, но по прошествии времени очагов воспаления стало больше, и они стали набирать силу. Теперь императоров французов донимали не острые простреливающие боли в спине, а болезненное мочеиспускание и высокая температура по ночам, сопровождавшаяся обильным потоотделением. Больной постоянно менял нательное бельё, послушно принимал прописанные ему врачами пилюли и настои, но выздоровление не наступало. Медики смогли несколько облегчить состояние своего пациента, однако полностью одолеть опасный недуг они не могли. На смену высоким скачкам ночной температуры, пришла пора длительного субфебрилитета. В течение всего времени императора беспокоила головная боль и ломота во всем теле и эта пытка была во сто крат хуже прежней. Наполеон непрестанно пил лимонный сок и всевозможные морсы и не получал облегчения.

- Меня словно поджаривают на медленном огне. Медленно и беспощадно – жаловался он родным, и те охотно верили ему, глядя на исхудалый, с валившимися глазами лик больного. Для выздоровления своего августейшего пациента, врачи настаивали на срочном отъезде императора на юг, где теплый морской климат должен был помочь в борьбе с изнуряющей болезнью. Обычно покладистые и сдержанные перед желанием властителем, на этот раз эскулапы говорили с Наполеоном жестко и безапелляционно. Больному были даны сутки на принятия положительного решения, в противном случае, доктора отказывались дать гарантии на его выздоровление.

Граф Морни вошел к императору с докладом, сразу после его разговора с врачами. Измученный хворью монарх, угрюмо возлегал в кресле качалке, сраженный вердиктом медицинских светил. Его взгляд уже не горел бурной решимостью продолжить переделку мира, а был полностью занят оценкой собственной перспективы, которую во всех красках нарисовали ему безжалостные эскулапы.

- К обозначенному тобой сроку на средину января, мы не успеваем подготовить новые войска для отправки к проливам. Рекрутский набор по стране идет вяло, а тех сил, что мы имеем на данный момент, не хватит для прорыва блокады – начал говорить Морни без всяких прелюдий. Он отлично видел состояние своего брата и потому, спешил расставить все точки.

- Испанцы… – начал Наполеон, но граф не дал ему задать вопрос.

- Испанцы очень сожалеют, но не могут выделить нам ранее обещанный корпус, из-за внутренней неспокойности в своей стране. Датчане категорически не желают воевать с русскими, а шведский король Оскар требует от нас предоставление больших кредитов взамен своего участия в войне. Премьер министр Кавур тебе выражает свое огромное огорчение по поводу выхода Сардинии из войны, но его королю солдаты нужны в северной Италии – проговорил Морни, вводя монарха в курс последних дел в мире.

- Да, ранее они были готовы мне пятки лизать, а теперь не могут! – с горечью воскликнул Наполеон и его глаза, залились тоской.

- Они еще будут еще ползать перед тобой Луи, но для этого ты должен в первую очередь выздороветь – заботливо проговорил Морни.

- Да, ты прав. Надо обязательно выздороветь – повторил за ним император.

- И заключить мир с русскими – закончил граф.

- Что!? – негодующим возгласом вырвалось из груди Наполеона, но Морни не обратил на это никакого внимания. Подобно эскулапам, он намеривался жестко говорить с братом.

- В стране неспокойно, Луи. Знаешь, с чем сравнивают интеллигентные умники наше сидение под Севастополем? С осадой афинянами Сиракуз в Пелопоннесской войне и к моему прискорбию они во многом правы. Русские ведут непрерывное наращивание численности армии Горчакова, в то время как наша армия тает от болезней. Все идет к тому, что к марту месяцу нам некого будет спасать. Как только мы начнем прорыв блокады проливов, русские двинут свои полки на штурм нашего лагеря.

- Пелесье отобьет штурм русских и нанесет Горчакову огромный урон – уверенно парировал выпад графа Бонапарт.

- Возможно, Пелесье действительно самый лучший маршал в нашей армии, но даже я, не военный человек понимаю, что отразить одномоментный удар с трех разных направлений невозможно. А именно так, по мнению наших военных, и будет действовать генерал Горчаков, обладая численным превосходством – продолжал наступать Морни и Бонапарт ничего не мог противопоставить сказанным аргументам.

- Взгляни правде в глаза, Луи! Даже если мы сможет собрать нужное количество войск к началу февраля, нам не удастся быстро прорвать блокаду проливов. Сейчас англичане полностью заняты спасением Индии и в лучшем случае смогут поддержать наши действия своими кораблями, которым ещё предстоит долгий путь из Балтики. Пусть нам сопутствует безумная удача, и мы успеем прорваться в Севастополь раньше, чем русские принудят нашу армию к капитуляции. Это, к сожалению уже ничего не изменит. Все придется начинать сначала, а это слишком тяжелая ноша для Франции.

- Ты неправ. Моя империя ещё способна устрашать врага мощью и храбростью своих полков. Россия ещё содрогнется от грозной поступи французских солдат, которые, выполняя мой приказ двинуться на восток, неся на своих штыках свободу польским землям. Это будет великий поход, чье начало положит конец русской империи. Мы отторгнем от неё не только Польшу, но и Финляндию, Прибалтику, Кавказ. Заставим платить контрибуцию вдвое больше того, что мы потратили на войну сейчас – говорил Наполеон дребезжащим голосом. И в этот момент он больше всего походил не на императора, а на сварливого деревенского лавочника, в приходской книге которого аккуратно записаны до последнего сантима, все долги его заемщиков.

- Да, конечно. Так и будет. С сильной армией ты сможешь прижать австрийцев для свободного прохода на восток и подаришь Польше свободу, но это будет потом. А сначала ты должен заключить с русскими мир, на выгодных для нас условиях. Как говорят девочки мадам Бове, надо вовремя взять хорошую цену, пока на тебя у мужчин имеется спрос – подытожил разговор граф.

Наполеон недовольно посмотрел на Морни, но спорить с братом у него не было сил, и он вновь смежил усталые веки. Неизвестно, что творилось в течение нескольких минут в душе второго императора Франции, пока он предавался размышлениям. Наконец монарх открыл взор и глухо произнес:

- Хорошо, можешь начать переговоры с русскими и по поводу заключения мира. Постарайся не уронить честь Франции. Но предупреждаю тебя, если он не устроит меня, я не подпишу договор.

- Я преложу все усилия, сир, чтобы этого не случилось – заверил брата Морни и отвесил поклон истерзанному болезнями властителю, поспешно скрылся за дверью. Руки его были развязаны.

Вечером того же дня он отправил своего поверенного в дом саксонского посланника Зеебаха, где проживал специальный царский посланник Горчаков, находящийся в Париже с частным визитом. Посланник графа передал заграничному гостю приглашение на завтрашний прием в Версале, где вдали от любопытных глаз можно было спокойно вершить свои дела. Господин Горчаков любезно принял приглашение графа, и переговоры начались. Морни так же послал приглашение на прием британскому послу лорду Коули, но тот его почему-то проигнорировал.

Переговорщики быстро нашли общее взаимопонимание по вопросу прекращения войны, но очень долго торговались по конкретным условиям, на которых мог быть восстановлен мир. Морни торговался за каждый пункт договора подобно уличному торговцу, для которого лишний су, был вопросом жизни и смерти.

Француз норовил увязать заключение мира с пересмотром пунктов стамбульского договора относительно Дунайских княжеств и черноморских проливов, однако здесь Горчаков был непреклонен.

- Господин граф, эти вопросы уже полностью решены между Россией и турецким султаном и пересмотру не подлежат – жестко отвечал русский дипломат и Морни был вынужден отступить. В его арсенале не было козырей способных поколебать позицию своего собеседника. В отличие от Горчакова, сам граф испытывал сильный цейтнот. Известия приходившие из Крыма не радовали француза, численность армии Пелесье продолжала сокращаться от эпидемии холеры. Поэтому Морни проявлял все свои недюжинные способности, стремясь и честь соблюсти и выгоду приобрести.

Было начало февраля, когда граф предстал перед императором проходившего лечение на курортах Ниццы.

- Перемирие заключено, и первые транспорты с больными скоро прибудут в Марсель – сообщил Морни монарху.

- Знаю, военный министр уже доложил мне – хмуро бросил Наполеон – хотел бы я знать, во что мне это стало.

В ответ граф с достоинством поклонился и молча протянул Бонапарту папку с текстом мирного договора, но тот приказал пересказать его содержание на словах.

- Так, свобода судоходства наших судов по Дунаю, свободное плавание наших торговых кораблей по Черному морю. Согласие русских на предание Аландских островов демилитаризированной зоной. На них не будут располагаться воинские части и находиться военно-морские силы. Также жители островов не будут призываться в армию, и не будут иметь любое огнестрельное оружие, за исключением охотничьего. И самое главное, это признание за Францией главенства над святыми местами в Палестине – Морни специально выделил пункт договора, который по официальной версии и стал главной причиной возникновения войны.

- И это всё!? – возмущенно воскликнул Наполеон, судорожно вцепившись в поручни кресла.

- Конечно, нет – успокоил его граф. – Император Николай так же согласен на передачу нам острова Кипр и не возражает против нашего военного присутствия в Египте ровно, как и наших намерений построить Суэцкий канал.

- И это всё? – сварливо переспросил Наполеон.

- А так же нашу армию и флот, который ты сможешь использовать в скором будущем с большей выгодой для себя и Франции, Луи. Зря, что ты не послушался меня три года назад, когда англичане уговорили тебя на эту войну. Конечно, сатисфакция за 1812 год это могло порадовать наш народ, но ни коим образом не накормило бы их желудки. Только новые заморские колонии с их дешевым сырьем и рабочей силой помогут тебе заставить французов любить тебя – жестко ответил ему граф.

- Ты имеешь в виду свой старый проект? – спросил монарх.

- Конечно. За эти три года он не утратил своей актуальности. Нам необходимо продолжить расширение наших африканских владений и в первую очередь завершить покорение земель Алжира, а затем и западного Судана. Присоединить к империи Мадагаскар и начать покорение земель к северу от Конго. Кроме этого, необходимо утвердить свое присутствие в Индокитае, в противовес британскому Гонконгу.

На террасе, где проходил этот разговор, наступило долгое молчание, тишину которого нарушало мерно поскрипывание императорской качалки. Минута шла за минутой, а Бонапарт все взвешивал плюсы и минусы своего положения. Наконец скрипение остановилось, и монарх молвил свой вердикт.

- Я согласен. Ведь, если сматривать ситуацию в целом Шарль, русских нельзя назвать победителями в этой войне. Разве они смогли оторвать у турецкого султана значительные территории? Разве они захватили Стамбул и решили вопрос с проливами в свою пользу? Нет и еще раз нет! Их военная добыча состоит из жалких территориальных приращений, Молдавии на западе и Карс на востоке. Валахия, главный приз этой кампании по-прежнему автономна и русский сапог не перешагнул через Дунай, а это главное. Правда, мой брат император Николай получил право держать свой флот у дверей Босфора, но это только временный успех. Скоро, очень скоро поляки поднимут восстание в Варшаве и тогда, уже ничто не сможет остановить продвижение моей армии на помощь к ним! Вот тогда мы полностью смоем с наших знамен неудачу 1812 года, и если судьба будет к нам благосклонна, вновь вступим в Москву, Шарль!!

Наполеон, собирался продолжить развить перед Морни свои планы по уничтожению России, но в самый неподходящий момент он поперхнулся и закашлялся. Жизнь внесла свои маленькие коррективы в большие планы императора. Впрочем, Бонапарт быстро справился с досадным конфузом и, восстановив дыхание, продолжал.

- Всё это, несомненно, будет брат, а пока будем наполнять желудки моих подданных, а заодно и сундуки господ банкиров. Но сначала я отдам приказ Пелесье о захвате Кипра. Это будет достойный противовес британской Мальты.

Закончив разговор с братом, император французов устало откинулся в кресле, подставив свое отекшее лицо солнечным лучам. Отныне следовало быстрее набираться сил для свершения грандиозных планов и оплаты старых долгов, пусть даже отложенных в самый дальний ящик письменного стола.

Глава V. Принуждение Лондона.

Восстание сипаев подобно могучей реки раскатившейся по просторам Индии, постепенно теряло свою первоначальную силу, так напугавшую белых сахибов. Юг страны во главе с князьями Мадраса не пожелал поддержать восставших, предпочтя власть англичан, власти династии Великих Моголов. Не поддержал сипаев и север страны, чьи племена сикхов, гурков и пуштунов издревле воевали с делийскими правителями. Колебался Бомбей, колебалась Калькутта, но даже тех разрозненных сил, что находились на плоскогорье Декана, вполне хватало для борьбы с британскими захватчиками.

Главным противником восставших в этот момент стал полковник Генри Хэйвлок являвшегося на момент мятежа генерал-адъютантом британской армии в Индии. Он хорошо разбирался во всех тонкостях Востока, и за его плечами было немало военных походов закончившихся победами британского оружия. Хэйвлок воевал против афганцев, сражался с персами и приводил к покорности восставших против власти Компании индийских раджей.

Известие о восстании сипаев застало полковника на пути в Аллахабад. Оказавшись в охваченном волнениями городе, Хэйвлок принял самое энергичное участие по наведению порядка вместе с командиром гарнизона Аллахабада бригадным генералом Нилом. Жесткими действиями британских солдат выступление индийцев было безжалостно подавлено. Выведенные под Хэйвлоком на главную площадь города, англичане вначале открыли огонь по толпе горожан, а затем ударили в штыки и обратили индийцев в бегство. К вечеру улицы Аллахабада были залиты кровью, а несколько десятков отъявленных смутьянов было повешено на стенах города.

Добившись успеха в Аллахабаде, Хэйвлок не стал отсиживаться за стенами крепости в лихую годину, ожидая прихода помощи из далекой Англии. Обладая деятельной натурой, полковник начинал формировать войска для оказания помощи британским гарнизонам в городах Канпуре и Лакхнау, оказавшихся в кольце осады войск восставших сипаев. С помощью верных короне индийцев, командиры гарнизонов генералы Лоуренс и Уиллер сумели передать в Аллахабад вести с просьбой о помощи. Положение осажденных англичан было ужасным. Каждую из крепостей осаждало не менее десяти тысяч повстанцев, и все их надежды были связаны с помощью извне, которая должна была подоспеть раньше, чем у них закончатся боеприпасы и продовольствие.

Сборы были недолгими. Пользуясь своим положением, Хэйвлок быстро приглушил все «разумные голоса» сказав, что не сможет считать себя британцем, если не окажет помощи попавшим в беду соотечественникам и останется сидеть в городе.

Призыв полковника к походу услышало множество англичан проживавших в Калькутте и других прибрежных городах Бенгалии. Все они в качестве добровольцев пополнили семьдесят восьмой полк шотландских стрелков, благодаря чему, количество европейцев в отряде Хэйвлока достигло полутора тысячи человек. Кроме них к отряду примкнули четыреста солдат первого Мадрасского фузилерного полка из числа сохранивших верность английской короне индийцев, а так же артиллерийская батарея, состоявшая из восьми пушек.

Первой своей целью, полковник выбрал Канпур, дорога к которому пролегала через провинцию Ауд. находящуюся под контролем повстанцев. Хорошо вооруженные, спаянные железной дисциплиной и твердой решимостью спасти своих боевых товарищей, солдаты Хэйвлока уверенно пробивали себе дорогу среди разрозненных отрядов сипаев, действующих сами по себе.

Первым боевым крещением армии Хэйвлока стал бой с отрядом мятежников превосходивших их по численности почти в два раза. Шотландцы напали на врага в тот момент, когда те отдыхали после перехода через реку. Не выставившие вокруг лагеря часовых, сипаи были застигнуты врасплох и не смогли оказать сопротивление натиску противника. Охваченные паникой и страхом они торопливо бежали прочь, оставив англичанам одиннадцать орудий, значительно увеличивших артиллерийский парк Хэйвлока.

Новое сражение с противником произошло через два дня. Узнав, что англичане двигаются на помощь гарнизону Канпура, осаждавший город раджа Нана-Сахиб приказал своему помошнику Танти Топи задержать Хэйвлока, а сам затеял переговоры с генералом Лоуренсом. Ничего не подозревавший о приближавшейся к нему помощи, британец согласился начать обсуждение условий сдачи города.

Нана-Сахиб мастерски разыграл свою партию, сумев убедить Лоуренса в искренности своих намерений завершить осаду города миром. Вместе с другими индийскими аристократами, он гарантировал, что сумеет сдержать в повиновении своих солдат, если британцы откроют ворота города и сложат оружие.

Лоуренс поверил индусам и жестоко за это поплатился. Едва только ворота Канпура распахнулись и англичане, выйдя за стены города, сложили оружие, Нана-Сахиб подъехавший к генералу подал тайный знак сипаям. Все свершилось в одно мгновение. Выстроенные под видом почетного караула шеренги сипаев с саблями наголо набросились на безоружных англичан.

Вся злость и ненависть, десятилетиями копившаяся у индусов к белым пришельцам обрушилась на головы сбившегося в кучу гарнизона Канпура, среди которого было много гражданских лиц, в основном женщины и дети. Охватив англичан живым кольцом, сипаи под громкие крики торжества, принялись хватать безоружных людей и набрасывать на них веревки. Те, кто пытался оказать хоть малейшее сопротивление, невзирая на пол или возраст безжалостно уничтожались.

По приказу Нана-Сахиба все мужчины, захваченные сипаями в плен, были доставлены в дворцовую резиденцию, где развернулся главный акт драмы канпурского гарнизона. Англичан по трое заводили в главный зал Бибигарха и жестоко убивали перед сидевшим на троне Нана-Сахибом. Оцепеневших от страха людей ставили на колени и по знаку раджи отрубали головы.

Вначале были казнены офицеры гарнизона, затем сипаи умертвили сержантов, после чего настала очередь простых солдат. Не все англичане покорно приняли выпавший им горький жребий. Часть из них не желали встретить свой последний час подобно баранам на бойне и пытались оказать активное сопротивление своим губителям. Кто-то пытался вырвать оружие из рук врага и рассчитаться напоследок за свою жизнь, кто-то сводил счеты при помощи ударов кулаков или головы. У тех, у кого не было этой возможности, просто плевали в лица своих мучителей или поносили их бранными словами. Все они были изрублены саблями или заколоты штыками возбужденных сипаев.

Последним, над кем свершили свой скорый суд мятежники, был генерал Лоуренс, главный виновник этой трагедии. По приказу раджи, англичанина привели в тронный зал, пол которого был полностью покрыт только что пролитой кровью. Желая до конца унизить недавнего повелителя жизни, сипаи сначала поставили обезумевшего от ужасной картины генерала на колени, а затем опрокинули лицом прямо в кровь.

Насытившись униженным видом британского генерала, его стенаниями и тем отчаянием, что навсегда застыло в его глазах, Нана-Сахиб объявил, что дарует своему пленнику смерть без пролития крови. С гоготом и глумлением проволокли индусы своего пленника через весь город и вывели на крепостную стену перед городскими воротами. Повинуясь приказу раджи, они повесили генерала на наружной стене вниз головой.

Когда гарнизон Канпура был полностью уничтожен, настала очередь захваченных в плен женщин и детей. Все женщины, невзирая на свой возраст, с благословления раджи были подвергнуты истязанию в той или иной форме. Молодых девушек и женщин сипаи разделили между собой и принялись насиловать по жребию. Тех, кто был в возрасте или своим видом не прельстил туземцев, они отвели к одному из колодцев города и принялись рубить саблями или колоть копьями. Затем тела жертв были сброшены в колодец, куда уже ранее сипаи побросали живыми захваченных детей.

Насилие над англичанками продолжалось до глубокой ночи. Многие из них не перенесли надругательства над собой и испустили дух под громкие крики ликующей толпы. Кто же сумел прожить до утра, были убиты по приказу раджи, не желавшего оставлять в живых никого из тех, кто поверил его слову чести. Общее число женщин и детей погибших в результате этой бойни превысило четырехсот человек.

Кроме англичан, от рук восставших пало много и местных жителей. В основном это были индийские христиане и работавшие на компанию люди. Все они были для сипаев изменниками и предателями и потому заслуживали смерти.

Пока коварный раджа творил свое кровавое мщение, ничего не подозревавший полковник яростно штурмовал позиции войск Танти Топи закрывавшего дорогу отряду на Канпур. Вождь сипаев прошел неплохую военную выучку за время службы в компании и сумел возвести хорошо укрепленную позицию. Атакуй Хэйвлок её в лоб, и он недосчитался бы многих из своих солдат. Однако весь хитрый замысел Танти Топи был разрушен артиллерией англичан. Обрушив на мятежников массированный орудийный огонь, полковник внес сильный раздор в рядах противника. Не выдержав обстрела, сипаи стали разбегаться от падавших на них ядер и бомб, чем заметно облегчили дальнейшие действия Хэйвлока. Заметив, что враг оставил свои выгодные позиции, полковник приказал идти на штурм, завершившийся полным разгромом неприятеля.

Превосходившие британцев по своей численности повстанцы, не смогли противостоять яростному напору небольшому отряду, сокрушавшему все на своем пути подобно разрушительному тарану. Не выдержав сильный штыковой удар, индийцы в панике отступили, открыв противнику дорогу на Канпур.

К его стенам Хэйвлок вышел к средине следующего дня и с горечью понял, что опоздал. Вместо британского флага над городом развивалось красное знамя повстанцев. В этот момент перед полковником возник трудный выбор; либо повернуть назад в виду явной гибели гарнизона крепости, либо вопреки всему штурмовать Канпур, имея меньшее число солдат, чем противник.

Будь на месте полковника какой-нибудь кабинетный стратег, он был, отступил от стен крепости, сочтя свою задачу полностью выполненной, или стал бы ждать прибытия свежих подкреплений из метрополии. Однако Генри Хэйвлок был сделан из другого теста. За его плечами была долгая колониальная служба, хорошее знание противника и полная вера в силы своих солдат. Кроме этого, полковником обуревала злость, на опередивших его индусов.

Поэтому, он отдал предпочтение напасть на противника, над которым его солдаты уже одержали несколько побед. Солдаты отряда полностью поддержали решение своего командира, чем только укрепили решимость Хэйвлока разгромить противника.

Не давая противнику возможности прийти в себя, полковник уже на следующий день приступил к обстрелу крепости. Не мудрствуя лукаво, он сосредоточил весь огонь своих пушек на главных воротах города, определив их в качестве основного места будущего штурма.

В течение всего дня, двадцать пушек британцев методично крушили своим огнем окованные железом массивные ворота Канпура и прилегающие к ним стены. Тяжелые чугунные ядра дробили каменную кладку стен, сбивали настенные зубцы вместе с укрывшимися за ними сипаями и подобно невидимому долоту разрушали дерево воротных створок.

Подобно азартному игроку, сознательно отрезающему себе путь к отступлению, Хэйвлок бомбардировал Канпур без оглядки на свои запасы пороха. Все было брошено на алтарь победы, и риск оправдал себя. К концу обстрела ворота крепости представляли собой жалкое зрелище. Ворота еще держались, но многих местах в них зияли огромные пробоины, сквозь которые были видны внутренности осажденного города. Крепостные стены вокруг них были основательно разбиты, и передние ряды кладки обвалились.

Не спустись на город ночь, англичане, без всякого сомнения, бросились штурмовать крепость сегодня же, столь высоко было их желание разбить противника. С большим трудом полковник удержал своих солдат на месте, уговорив их подождать наступление рассвета.

Всю ночь по обе стороны стен горели костры и трещали барабаны. И если бой барабанов сипаев напоминал зов о помощи, то в треске британских барабанов отчетливо слышался решительный голос мстителя.

Едва только солнце взошло на небосвод, английские пушки загрохотали с новой силой, и стало ясно, что момент штурма крепости близок. Прекрасно понимал это и Нана-Сахиб, пять тысяч солдат которого находились за крепостными стенами. Проведя весь прошедший день в бесплодном ожидании того момента, когда у англичан закончиться порох, и они отступят от стен города, раджа решил перейти к активным действиям. В ответ на возобновление обстрела Канпура, вождь сипаев предпринял внезапную вылазку, в надежде привести к молчанию вражеские пушки.

Выйдя через другие крепостные ворота, сипаи нестройными рядами устремились к британским батареям, но попали под огонь шотландских стрелков. Выстроившись в каре, они смело атаковали сипаев, вдвое их превосходящих по численности.

Четко выполняя приказы офицеров, солдаты сначала дали несколько ружейных залпов по врагу, а затем бросились в штыковую атаку. Столь храбрые и стремительные действия, позволили британцам сначала остановить наступление противника, а затем, при поддержке пушкарей и вовсе обратить его в бегство.

Канониры вовремя заметили приближение к батарее сипаев и, прекратив обстрел городских ворот, стали торопливо разворачивать жерла своих пушек в сторону наступающего противника. И они успешно справились с этой задачей. Пока передние ряды шотландцев в рукопашной схватке бились с превосходящими их силами мятежников, артиллеристы громить их тыл и открытый фланг ядрами и картечью.

Встретив столь яростный и сильный отпор со стороны англичан, индийцев стали в беспорядке отходить назад. Подобно огромной морской волне разбившейся о могучую твердь прибрежного утеса, нестройная толпа сипаев многочисленными ручейками потекла обратно к стенам крепости, устилая землю телами погибших и раненых воинов.

Успешное отражение вылазки противника придало отряду Хэйвлока уверенность в своей скорой победе, и они с удвоенными силами продолжили обстрел крепости. Вновь яростно загрохотали пушки британцев, и не прошло и часа, как избитые ядрами ворота Канпура с грохотом рухнули на землю, под торжествующие крики осаждающих крепость солдат.

- Штурм! Штурм! Штурм! – радостно пронеслось по рядам воинов, заряжая их невидимым зарядом энергии и эмоций. Полковник моментально почувствовал состояние своих подчиненных. Выждав, когда душевный накал штурмующих достигнет своего апогея, он выхватил из ножен свою саблю и яростно ткнул её острием в пролом разрушенных ворот.

- Вперед!!! На штурм!!! – громко выкрикнул Хэйвлок и в тот же момент, сотни людей смело бросились в атаку на врага, вчетверо превосходившего их своей численностью. Под громкий грохот барабанов, с развевающимся знаменем, не обращая внимания на беспорядочный огонь со стен крепости, солдаты полковника ворвались в Канпур.

Теперь уже англичане были подобны морской волне, стремительно надвигаясь на ряды сипаев, и среди индийцев не оказалось той скалы, о твердь которую разбились бы наступательная мощь противника. Вождь мятежников, Нана-Сахиб был храбр только в борьбе с безоружными солдатами и женщинами. Как только солдаты полковника Хэйвлока оказались внутри крепостных стен, страх наполнил сердце раджи и он пустился в бегство, спасая свою драгоценную жизнь. Его недостойному примеру последовали и другие вожди сипаев, страшившиеся скорой расплаты за свои кровавые злодеяния.

Напрасно Танти Топи пытался остановить их, говоря, что англичан мало и сипаи смогут разбить врага внутри крепости. Все было напрасно. Никто не слушал мудрые слова воина и ему, ничего не оставалось делать, как отдать приказ воинам оставить Канпур.

То, что увидели победители во дворце раджи, потрясло их. Весь тронный зал, был по щиколотку ноги залит кровью казненных жертв. Узнав горькую судьбу своих товарищей, ради спасения жизней которых они сюда пришли, англичане стали гневно потрясать оружием, грозясь в многократном размере отомстить врагу за пролитую им кровь.

На войне любой суд бывает очень скоротечен и штурм Канпура, не стал исключением из правил. Охваченные священным гневом мести, солдаты Хэйвлока стали хватать всех индийцев подряд и предавать смерти каждого, в ком они только заподозрили участника мятежа.

Вначале англичане намеривались казнить индийцев так же в тронном зале раджи, но практицизм взял вверх над чувствами, и всех подозрительных убивали на заднем дворе дворца Нана-Сахиб. Индийцев десятками загоняли внутрь дворца и при помощи ружей, штыков и сабель, вершили скорый, но не всегда праведный суд. Горы окровавленных тел быстро выросли возле тыльной стены дворика и среди них, было трудно определить сипая или простого жителя Канпур, попавшего под руку белым сагибам.

Так продолжалось некоторое время, и вид пролитой крови несколько успокоил гнев солдат полковника. Все меньше и меньше падало у каменной стены тел казненных британцами людей и казалось, что пик мести уже миновал, но это только казалось. Новый всплеск агрессии последовал после обнаружения колодца набитого телами женщин и детей.

Теперь англичане уже не вели своих жертв во дворец, а убивали их возле колодца, на площади. Напрасно схваченные за руку индийцы молили британцев о справедливости и милосердии. Опаленные войной сердца солдат были черствы к их крикам и руки тех, кто пришел к стенам крепости ради спасения своих товарищей, без колебания вершили свою кровную месть. На этот раз, уничтожая индийцев, британцы изобрели особый метод мести, ставший в последствии особо популярный у войск короны при расправе над пленными сипаями.

Зная, сколько трепетно относятся местные жители к своей религии, Хэйвлок решил ударить по самому больному месту индийцев. Определив какой вид религии исповедует пленный, англичане вталкивали ему в рот окровавленными кусками мяса и только потом предавали его смерти. При этом мусульман насильственно кормили свининой, а индуистов говядиной, что было для несчастных смертельным грехом. Таким образом, британцы одерживали вверх не только над телесной оболочкой своего врага, но и его духовной сути.

Таковы были суровые реалии этой войны, в которой просвещенные европейцы, становились на одну нравственную ступень вместе со своим противником. Впрочем, кровавая бойня в Канпуре пошла на пользу отряду Хэйвлока. В своих пересказах индусы превратили англичан в сущих дьяволов. Когда колонна полковника покинула разоренную крепость, слух об этом моментально разнесся по всей округе, и не было ни одного индийца, который хотел бы оказаться на её пути. Все вымирало перед британцами на расстоянии дневного перехода. Крестьяне покидали свои жилища, а небольшие отряды сипаев или разбойников не смели тревожить англичан своим присутствием.

Перед тем как покинуть Канпур, Хэйвлок выстроил своих солдат на площади и обратился к ним с вопросом, что делать дальше. Идти на выручку гарнизона Лакхнау или остаться в Канпуре в ожидании прибытия подкрепления из метрополии.

Полковник был не только неплохим военным, но и отменным психологом. Едва только вопрос был задан, как сотни солдатских глоток потребовали от Хэйвлока продолжения похода.

- Запомним Канпур! Отомстим за Колодец смерти! Отомстим за Бибигарх! – ревели собравшиеся на площади солдаты, и полковник только цвел в душе от этих слов. Встав на импровизированный помост и выбросив руку в направлении Лакхнау, он громко кричал в ответ разгоряченной толпе.

- Мы вместе дойдем до стен Лакхнау и спасем своих братьев и сестер! – и люди вторили ему.

- Ты наш командир и мы вместе с тобой до конца! – неслось со всех концов площади и на глазах у многих, блестели слезы умиления и восторга.

Мрачная слава беспощадного мстителя, помогла отряду полковника беспрепятственно достигнуть окрестностей Лакхнау. Никто не желал иметь дело с солдатами, наполнившими внутренние покои Бибигарха реками крови. Однако в жизни все взаимосвязано, и если дорога к крепости была спокойна, то под её стенами англичан встретила двадцатитысячная армия сипаев под командованием Ранджи-Сахиба. Не имея большого достатка пороха и пушек, мятежники не могли захватить хорошо укрепленную цитадель, за стенами которой нашли укрытие почти три тысячи солдат, женщин и детей.

Получив отпор при попытке взять город штурмом, сипаи больше не стали предпринимать новых атак на Лакхнау. Раскинув свои походные шатры вокруг города, они сели в осаду, терпеливо ожидая, когда костлявая рука голода откроит перед ними крепостные ворота.

Верные генералу Уиллеру индусы смогли под покровом ночи покинуть крепость и благополучно пройти через лагерь повстанцев. Благодаря ним о трагической судьбе осажденного гарнизона узнал полковник Хэйвлок, узнал командующий Бомбейской армии генерал Хинч, узнал Лондон. Но, как это постоянно бывает на войне, узнав о бедственном положении гарнизона Лакхнау, высокое командование не могло оказать ему действенную помощь.

Выведенные из Крыма британские войска были еще в пути, а бомбейская армия генерала Хинча вела безуспешную борьбу с армией повстанцев на подступах к Дели. Восставшие сипаи прочно преградили англичанам дорогу на столицу, удачно отбивая все попытки противника приблизиться к ней. Ею руководил Бахт хан, один из лучших полководцев Индии. Зная, что принцы крови не блещут талантами на поприще военного искусства, Бахадур шах сознательно отошел от былых имперских традиций. Он отдал управление армией не одному из своих сыновей, как это было принято ранее, а опытному военачальнику и впоследствии нисколько не пожалел о своем выборе.

Связав англичан затяжными боями на подступах к Дели, Бахт хан тем временем совершил стремительный обходной маневр и вышел в тыл английских войск. Оказавшись между двумя огнями, генерал Хинч был вынужден отступить от индийской столицы.

Дели был спасен, но весь гнев от полученного конфуза британцы выместили на мирном населении. Весь их путь отступления, был выстлан телами казненных и замученных индийских крестьян, в которых генерал Хинч видел потенциальных союзников восставших. Так, полностью сжигая целые села по одному только подозрению в симпатиях к повстанцам, англичане вышли к побережью, где собирались дожидаться прибытия подкрепления.

Таково было безрадостное положение дел вокруг осажденного Лакхнау, за стенами которого три тысячи британцев нашли спасение от гнева восставших сипаев. Большую часть осажденных составлял гарнизон крепости под командованием генерала Уиллера. Его численность равнялась двум тысячам солдат, в число которых входило четыреста индийцев сохранивших верность британской короне. Остальные являлись гражданские лица, в основном женщины и дети.

Отрезанные от остального мира многотысячной армией повстанцев, британцы уже не надеялись на счастливый исход своей участи, когда судьба явила им свою милость, в виде прихода к окрестностям города отряда Хэйвлока.

Конечно, полутора тысячный отряд полковника не мог разгромить многотысячное войско сипаев, но даже одно его присутствие у стен Лакхнау породило бурю радости в сердцах и душах осажденных. В одно мгновение все колебания и страхи улетучились прочь при виде красных мундиров королевских солдат. Теперь все как один в крепости твердо знали, их обязательно спасут.

Появление британцев породили бурные дебаты в стане повстанцев. Одни требовали от Ранджи-Сахиба немедленно напасть на врага и, пользуясь своей численностью разбить англичан. Другие советовали вождю не торопить события и позволить противнику первым напасть на хорошо укрепленный лагерь сипаев.

Ранджи-Сахиб внимательно слушал своих советников и в душе склонялся к речам сторонников активных действий, но перед тем как отдать приказ о нападении, он решил отправить разведку. То, что поведали радже вернувшиеся из стана врага лазутчики, разом остудило его горячее желание напасть на британцев. Полковник Хэйвлок расположил свой лагерь на одном из холмов округи и успел основательно укрепить его. На плоской вершине холма разведчики заметили установленные англичанами пушки, а подступы к лагерю со всех сторон преграждали земляные насыпи и засеки. Теперь любое нападение индийцев на вражеский лагерь встретило бы яростный отпор вместе с большими потерями в живой силе.

Столь энергичные действия противника, за спиной которого была слава покорителя Канпура, сильно озадачили вождя сипаев, чем не преминули воспользоваться оппоненты штурма.

- Посмотри правде в глаза, о великий раджа. Противник наш опытен и опасен, и своими хитрыми действиями провоцирует нас на штурм. Скольких воинов мы лишимся, прежде чем сможем раздавить этого ядовитого ежа? Хватит ли тогда сил на освобождение Лакхнау от врагов? – говорили своему вождю набобы, не горевшие особым желанием проливать кровь своих солдат и тем самым лишиться своей собственной силы.

Так в дебатах и раздумьях провел Ранджи-Сахиб несколько дней, пока сама судьба не свершила за него выбор. Поздней ночью к повстанцам прибыл гонец из Дели с приказом Бахадур шаха направить часть войск на защиту столицы от наступающей на неё армии генерала Хинча.

Раджа без промедления выполнил волю императора и в тот же день, во главе двенадцатитысячного войска оставил Лакхнау, направившись на север страны. Продолжить осаду города он повелел военачальнику Магуру, главному стороннику выжидательной тактики.

Получив в свои руки командование осадой города, он упорно придерживался ранее избранного плана удушения британцев голодом. Как не храбры и отважны были защитники цитадели Лакхнау, но без подвоза провианта рано или поздно они должны были бы распахнуть ворота крепости.

Расчет Магура был абсолютно верен. Голод среди осажденных британцев уже начал давать о себе знать. Стремясь помочь женщинам и детям, генерал Уиллер приказал урезать армейские пайки, но это был лишь временный выход. На оставшихся запасах крепость могла продержаться только месяц, затем наступил бы повальный голод.

Сумевшие пробраться через позиции сипаев посланцы из Лакхнау, рисовали Хэйвлоку горькую картину страданий запертых в крепости британцев. Полковник отлично понимал, что каждый день осады это тягостное испытание для осажденных людей, но ничего поделать не мог. Идти просто так на пролом на ждущего нападения врага было смерти подобно и просто так, рисковать жизнями своих подчиненных он не собирался.

Однако просто так сидеть без дела, Хэйвлок не был намерен. Каждое его утро начиналось с тщательного осмотра позиций врага, в поиске места возможного нанесения спасительного удара. С тем числом солдат находившихся под командованием полковника, ни о каком разгроме войск сипаев не могло быть и речи. Единственное, что он мог сделать, это обеспечить временный коридор для выхода осажденного гарнизона из крепости. И тут нужна была хитрость.

Самый короткий и наиболее удобный путь к воротам цитадели был надежно перекрыт Магуром стянувшим к этому месту лучшие соединения своего войска. Наступай англичане в этом месте, их шансы на успех, даже при условии одномоментного удара по тылам сипаев со стороны крепости, были невелики. Ещё меньшими они были бы при отступлении англичан от стен Лакхнау к Аллахабаду. Связанные по рукам и ногам женщинами и детьми, они бы не смогли оторваться от преследования отрядов сипаев и пали бы под их клинками.

Существовал и другой путь. Он вел к другим воротам крепости, но был длиннее и не менее опасным для англичан, поскольку пролегал мимо холма, на котором сипаи установили свои пушки. Крутые склоны его не позволяли англичанам атаковать в привычном для себя строю, а оставленные воеводой войска делали невозможным нанесения удара с фланга или тыла. Умелое сочетание ружейного и пушечного огня позволяло стоящим здесь сипаям на время сковать наступление врага и продержаться до подхода главных сил.

Казалось, все было предусмотрено Магуром и положение англичан было безвыходным, но Хэйвлок был иного мнения. Вновь, как и при штурме Канпура полковник решил пойти на большой риск, видя в нем единственный способ, спасти осажденный гарнизон Лакхнау.

Перед тем как наступать, Хэйвлок отправил Уиллеру верного человека с письмо, где подробно описывал свой план действий. Посланный им индиец благополучно проник в крепость и в условленный час, цитадель произвела три пушечных выстрела в знак своей готовности поддержать наступление полковника.

Убедившись, что послание получено, Хэйвлок отдал приказ о подготовке атаки на позиции повстанцев, которая должна была состояться на следующий день. Проложить себе путь к стенам крепости полковник намеривался по дальнему пути. Здесь было меньше солдат противника и, следовательно, у англичан были большие шансы на успех. Однако чтобы они стали еще весомее, следовало привести к молчанию пушки сипаев.

Эту важную задачу Хэйвлок поручил подразделению гурков входивших в число сипаев, что остались верными британской короне. Ставя перед горцами столь опасную задачу, полковник разрешил им действовать по собственному усмотрению, не сковывая их никакими правилами и уставами по ведению боя. Гуркам был отдан приказа, уничтожить батарею противника любой ценой, и они с честью его выполнили.

Англичане совершили нападение ближе к полудню, когда часть повстанцев стала совершать намаз. Как только мусульмане, входившие в число мятежников, принялись молиться, по громкий грохот боевых барабанов и с криками «Канпур» и «Бибигарх» устремились солдаты под командованием капитана Симпсона. Построившись в каре, они приблизились к рядам противника, дружно дали по ним один залп, затем второй и, не обращая внимания на ответные выстрелы сипаев, стали быстро сближаться с ними.

Захваченные врасплох нападением врага, индусы пытались остановить англичан разрозненным спорадическим огнем, но мало преуспели в этом. Стройные ряды британцев непоколебимо приближались к взбудораженному войску сипаев, холодно поблескивая сталью штыков. Пушки, на которые так рассчитывал Магур, также не смогли остановить англичан. Из выпущенных в них ядер только одно поразило ряды противника, два других пролетели мимо.

Мужественно смыкая потревоженные огнем сипаев строй, британские пехотинцы остановились перед неприятелем на расстоянии двадцати шагов и, повинуясь команде офицеров, вскинули ружья. Раздался оглушительный залп, а затем англичане бросились в штыковую атаку. Завязалась яростная схватка.

Словно маленький, но сокрушительный таран, продвигалось вперед красногрудое каре сквозь ряды противника, но каждый шаг в сторону крепости давался ему с трудом. Предвидя возможный маневр врага, Магур выставил здесь лучшие силы своего войска. Противостоящие Симпсону сипаи драли отчаянно, упорно не желая отступать под натиском врага. Не имея общего руководства, они с храбростью львов бросались на штыки англичан, выказывая своё полное пренебрежение к смерти.

Как бы в подтверждение того, что первичный страх прошел, залпы батареи сипаев стали все чаще поражать ряды британских солдат. Раз за разом выпущенные пушками ядра безжалостно кромсали вражескую пехоту, раня и калеча солдат. Наступал критический момент сражения, когда храбрость и отвага англичан могла уступить численному превосходству противника. Казалось еще немного, еще чуть-чуть и оправившиеся от шока сипаи отбросят назад английский таран, но именно в этот момент из крепости пошел на прорыв генерал Уиллер.

Одновременно с этим гурки атаковали пушки мятежников. Вопреки ожиданиям сипаев, они не стали обходить холм, а устремились в лобовую атаку на его крутые склоны. Хотя какие это были крутые склоны для тех людей, что привыкли с детства взбираться вверх по отвесным горным скалам. В считанные минуты гурки поднялись на холм и, переколов прислугу, принялись выводить из строя орудия. Лихорадочно орудуя специальными молотками, горцы пытались забить запальные отверстия пушек медными заклепками, прежде чем на батареи появятся прикрывавшие её солдаты. И они успели. Когда разъяренные сипаи ворвались на холм, дело было сделано, артиллерия повстанцев была приведена к полному молчанию.

За все надо платить. Эту всем известную жизненную истину храбрецы подтвердили своим примером. Только четверо гурков смогли ускользнуть от мести сипаев. Все остальные их товарищи так и остались на холме, безжалостно поколотые и порубленные солдатами Магура.

Сам индийский воитель в этот момент пребывал в очень трудном положении. Увидев, что англичане прорываются к крепости дальней дорогой, он собирался ударить по ним всей своей силой и уничтожить белых дьяволов. Но, едва только выполняя его приказ, сипаи собрались выступить на помощь своим братьям, как сам Магур подвергся нападению.

Выждав момент, когда полки противника покинули свои позиции и уже находились в движении, по сипаям ударил отряд англичан под командованием самого Хэйвлока. Двести двадцать шотландских стрелков, с развернутым знаменем медленно и неторопливо двинулись на врага. Застывшие в изумлении индийцы, с трепетом и смятением наблюдали, как английские солдаты парадным шагом приближались к ним.

Сомкнут ряды и, выставив вперед штыки, они неотвратимо наползали на сипаев. Испуганные воины дали по ним нестройный залп, но из-за дальности расстояния, с которого был открыт огонь, потери англичан были минимальными. Часть пуль все же долетело до цели, и в передних рядах шотландцев появились просветы от павших солдат, но сейчас же они заполнялись идущими следом стрелками.

Напуганные воины Магура дали ещё один залп, затем ёщё, но противник упрямо продолжал сближение. Словно хорошо отрегулированная машина, воины в юбках заменяли своих павших в передних рядах товарищей, чем вызывали ужас среди индийцев. Не меньший страх у противника вызывали звуки волынки, под аккомпанемент которых наступали шотландцы. Одного из этих отважных музыкантов уже сразила вражеская пуля, но двое других продолжали бесстрашно тянуть протяжные звуки.

Наконец, солдаты достигли выбранного полковником рубежа и замерли на изготовке. Раздалась команда и из передних рядов пехотинцев, прогремел оглушительный залп. Не успел дым полностью рассеяться, как шотландцы дали новый залп, а затем ещё одни.

От этих выстрелов повстанцы понесли большой урон. Их передние ряды были буквально сметены штуцерным огнем шотландцев. Там, где минуту назад стояли густой строй сипаев, теперь чернела огромная дыра, в которой вперемежку лежали десятки окровавленные тела индусов.

После столь стремительного и болезненного выпада англичан, Магур не мог оставить действия противника безнаказанно и стал разворачивать войска. Сидя на коне, он принялся яростно махать своей булавой в направлении шотландцев, приказывая новым соединениям сипаев двинуться на дерзкого неприятеля.

Приказы командования не обсуждаются и вместо того, чтобы прийти на помощь своим товарищам и ликвидировать угрозу деблокады крепости, сипаи двинулись на шотландцев, посмевшим бросить вызов их воеводе.

Решив дернуть могучего тигра за хвост с целью отвлечения его внимания от места прорыва, полковник Хэйвлок посчитал ниже собственного достоинства просто так посылать своих людей на верную смерть. Поэтому он решил лично возглавить отряд обреченных, несмотря на протесты своих подчиненных.

Твердо и уверенно, обходил он боевой строй своих пехотинцев, в направлении которых уже катилось людское море под красными знаменами восставших. Личное присутствие полковника изгоняло из сердец стрелков колебания и страх, наполняя их радостью азарта скорого боя.

- Смотрите сколько их много! И всё это нам! Да, славный сегодня будет бой! – выкрикивал Хэйвлок своим солдатам, и те отвечали ему радостным смехом людей готовых рискнуть своей жизнью ради важного дела.

Желая оттянуть на себя как можно больше число врагов и при этом продержаться максимальное количество времени, полковник присоединил к стрелкам всю имеющуюся у него артиллерию, поместив пушки по флангам пехотного строя. Это была очень существенная подмога, поскольку любой выстрел из орудия наносил наступавшим сплошной массой сипаям большой урон.

Шотландцы открыли огонь по врагу с расстояния в пятьсот метров и потом уже их ружья не замолкали. Словно повинуясь невидимому метроному, они давали залп через каждые полторы минуты, равномерно вколачивая в приближающегося врага свинцовые пули.

Когда расстояние между врагами сократилось до ста шагов, в бой вступили пушки. Их чугунные ядра со страшной силой врезались в передние ряды сипаев, прокладывая настоящие коридоры в массе людских тел. Это была ужасная картина, смерть выкашивала их ряды, но несмотря ни на что индийцы продолжали наступать. Их желание победить врага ничуть не уступала стойкости шотландцев.

Расстояние между противоборствующими сторонами неуклонно сокращалось. Сипаи упорно двигались вперед, чтобы в рукопашной схватке поставить свою победную точку в этой схватке, однако огонь штуцеров англичан сделал своё черное дело. Когда до рядов противника оставалось менее двадцати шагов, атакующий строй сипаев развалился, и они стали отступать.

- Браво солдаты! Я не шотландский горец, но хотел бы им стать! – восторженно прокричал Хэйвлок, при виде бегущих врагов, но схватка была далека от завершения. Магур так же был неплохим полководцем и мог хитрить. Позволив англичанам разгромить огнем своих штуцеров и пушек передний отряд, он без помех подтянул к месту боя свои главные силы и ввел их в сражение без всякой раскачки.

Подобно могучему морскому валу, вобрав в себя остатки прежних сил, сипаи Магура стремительно надвигались на шотландцев Хэйвлока, и теперь было ясно, что рукопашной схватки не удастся избежать. Стрелки, поверившие в победу, вдруг отчаянно захотели жить, и они стали лихорадочно опустошать поясные сумки, надеясь вновь своим огнем обратить врага в бегство. Однако чуда не случилось. Усеяв поле боя телами своих товарищей, сипаи все же смогли сойтись с противником в ближнем бою.

Яростно зазвенела сталь, заскрежетало железо. Первые сипаи рухнули на землю остановленные штыковыми ударами пехотинцев, и первые шотландцы окропили своей кровью индийскую землю сраженные ударами сабель или копей.

Неизвестно как долго бы смог продержаться этот отряд смертников под натиском воинов Магура, если бы в дело не вмешался слепой случай. Случайная штуцерная пуля, выпущенная из рядов шотландцев, сразила индийского воеводу слишком близко подъехавшего к месту схватки. Подобно полковнику Хэйвлоку он посчитал ниже собственного достоинства находиться во время боя далеко за спинами своих солдат и, передвигаясь на коне, руководил атакой на врага.

Властно потрясая булавой, Магур бросал в бой легкую сипайскую кавалерию, когда вражеская пуля, пробив парадные доспехи, ударила его в бок. Некоторое время индийский воевода ещё сидел на коне, безвольно уронив руки, а затем стал стремительно сползать вниз.

- Магур убит!!! Воевода пал!!– немедленно разнеслось по рядам сипаев, вызвав среди индийцев сильное замешательство. Увидев, что фортуна улыбнулась им, и натиск врагов ослабел, шотландцы принялись драться с удвоенной силой. Так утопающих хватается за любую ветку или тростинку в слепой надежде выиграть у смерти свою жизнь. Весы судьбы заколебались, но не спешили даровать солдатам Хэйвлока победу. Многие из сипаев прошли хорошую школу у англичан и теперь демонстрировали своим учителям своё умение воевать.

Быстро и эффективно, они смогли устранить в солдатских рядах неразбериху, вызванную смертью военачальника и вскоре, сипаи вновь навалились на ряды неприятеля. С новой силой индийцы стали теснить шотландцев, вновь в атаку двинулась конница и в третий раз за день, белые сахибы взглянули в лицо своей смерти.

Теперь уже самому Хэйвлоку приходилось время от времени вступать в рукопашную схватку, и все были уверенны, что на этот раз отбросить врага не удастся. Столь многочисленны были ряды нападавших сипаев.

От верной гибели шотландцев спасли действия генерала Уиллера, чьи солдаты смогли соединиться с отрядом капитана Симпсона. Поставив все на карту, вместе с солдатами в атаку Уиллер вывел из крепости также всех гражданских лиц. Поэтому едва только враг был сброшен с дороги, а женщины с детьми получили возможность укрыться в лагере, английские солдаты обрушились на сипаев.

Теперь настала очередь генерала Уиллера тянуть тигра за хвост, и он с этим прекрасно справился. То, что вырвавшиеся из Лакхнау британцы не стали отступать, а сами напали на индийцев, полностью спутала все карты. Оказавшись между двух огней, лишенные командира, сипаи сначала замешкались, а затем стали отступать при своём численном превосходстве. В немалой степени этому способствовал тот факт, что с уходом англичан город остался полностью беззащитным и у солдат, появилось законное право его пограбить.

Так завершилась битва при Лакхнау, в которой каждая из сторон объявила себя победителем. Англичане смогли спасти осажденный гарнизон, а восставшим достался сам город. Правда, сам Ранджи-Сахиб, был иного мнения. Получив известие, что англичане пошли на приступ, он немедленно повернул войска обратно, но опоздал. Вождь сипаев появился под стенами Лакхнау ровно через два дня после ухода из города англичан. Узнав, что добыча ускользнула и Магур убит, он бросился в погоню за Хэйвлоком, но время было упущено. Пехота явно не поспевала за отходящим противником и тогда, раджа бросил в погоню легкую кавалерию.

Индийские всадники дважды атаковали отходящую колонну англичан, но каждый раз наскоки повстанцев были отбиты ружейным огнем. Выстроившись в каре и поместив в его средину женщин и детей, солдаты без особого труда обращали индусов в бегство густыми ружейными залпами.

Ранджи-Сахиб был в очень большом гневе, когда ему доложили, что беглецы все же достигли территории находящейся под контролем англичан. Единственно приятным известием для него стало то, что за спасение гарнизона Лакхнау британцы заплатили высокую цену.

Через день после битвы от ранения скончался полковник Хэйвлок. Во время второй атаки сипаев, он был ранен в живот индийской стрелой. Рана была неглубокая, и в пылу боя полковник полностью позабыл про неё. Однако острие стрелы было смазано ядом, и судьба отважного командира была предрешена.

Вслед за Хэйвлоком нашел свою смерть и генерал Уиллер, но причиной тому была не вражеская пуля или стрела, а некачественная питьевая вода. Словно мстя за удачное освобождение, судьба послала навстречу отступающему отряду родник с зараженной водой. Утомленные переходом люди пили сырую воду и в результате чего, большая часть отряда заболела дизентерией. От кровавого поноса, возле Дилькуше скончались генерал Уиллер и капитан Симпсон, а так же большое число солдат, женщин и детей. Всего же живыми в Калькутту во главе с капитаном Перкинсом пришло 632 человек, половина из которых были мирными людьми.

Именно здесь стало известно, что за взятие Канпура королева произвела полковника Хэйвлока в генерал-майоры и наградила его орденом Бани. Таков был начальный период войны в жемчужине британской империи, которой было суждено продлиться долгих три года.

В отличие от жаркой Индии, в Лондоне январь 1856 года был особенно холоден и потому слуги лорда Пальмерстона не жалели дров на растопку камина британского премьер-министра. Их хозяин переживал не лучший момент своей жизни и политической карьере. Час назад посол императора Наполеона известил тридцать пятого премьер-министра Великобритании, что Франция намеривается заключить мир с Россией. Это известие ставило жирный крест на всех планах коварного Альбиона против России. Отныне островитяне оставались один на один с русским медведем, всегда предпочитавшие воевать исключительно чужими руками.

Нельзя сказать, что лорд Пальмерстон не допускал возможности подобного коварного шага со стороны своего континентального союзника. В большой дипломатии все возможно, но он искренне полагал, что британские дипломаты в Париже всегда ранее твердо державших руку на пульсе событий смогут удержать французского монарха от измены интересам Британии. Однако британский премьер получил коварный удар в спину у себя на родине.

Министр иностранных дел лорд Абердин, неожиданно решил отойти от Пальмерстона и объединиться с его давним противником лордом Расселом. Зная от британского посла в Париже о действиях графа Морни и князя Горчакова, лорд Абердин не предпринял ничего для срыва заключения мирного договора между Франции и Россией.

Естественно, после этого известия политическая судьба Пальмерстона была решена. Не сегодня-завтра в парламенте начнутся дебаты по вопросу доверия правительству, и даже благосклонное отношение королевы Виктории к лорду не поможет ему удержаться в премьерском кресле.

- Вы представляете, сэр Томас, что ожидает меня в парламенте. Сколько грязи будет вылито там на моё честное имя, сколько упреков и оскорблений я там получу за свое беззаветное служение родине. А с каким тяжелым сердцем мне придется делать доклад королеве о французских делах. Измена императора Наполеона нашему общему делу вызовет сильнейшее расстройство душевных сил у Её королевского величества – жаловался Пальмерстон своему собеседнику, уютно сидевшему у камина и неторопливо потягивающий грог. Этот седовласый господин не был политическим деятелем и не принадлежал к британским аристократам. Но потому как властно сидел он в кресле, как снисходительно слушал хозяина кабинета и сочувственно кивал головой лорд, было ясно, что он обладает могущественной силой, и это было правдой. За его спиной стояли деньги, и сэр Томас был один из тех людей, через руки которых перетекал золотой поток страны.

- Не стоит столь сильно переживать сэр Генри. Не все так плохо как может показаться на первый взгляд. Конечно, в парламенте вас ждет неприятный удар, но его силу можно преуменьшить, если правильно расставить акценты – уверенно произнес гость, поигрывая своим бокалом.

- Посмотрите сами, при всех наших коллизиях русские так и не получили в свои руки полный контроль над проливами и Стамбулом. Согласно моим сведениям из Парижа, при всех своих победах они не рискнули изменить проливный статус, обозначенный Лондонской конвенцией от 1841 года. Ну а наличие русской базы на Босфоре это только временное явление, которому не стоит предавать слишком большого значения. Не так ли?

- Боюсь, вы ошибаетесь. Постоянное присутствие русских кораблей на Босфоре создает серьезную угрозу нашим интересам в этом районе мира. Отныне они в любой момент могут не только блокировать Босфор, но и под угрозой обстрела Стамбула заставить султана дать добро на проход их кораблей в Средиземное море – пылко возразил Пальмерстон, но собеседник не дал лорду развить его мысль.

- А вот об этом, дорогой сэр Генри постарайтесь не упоминать вообще и пресекайте всякого, кто заговорит о столь неприятном для нас аспекте. Наши жертвы в этой войне не были напрасны, ибо ими мы смогли разрушить планы России по разделу османской империи по своему усмотрению! И не случись восстания сипаев в Индии, все было по-другому, и мы никогда бы не вывели свои войска из Крыма! Убедите в этом парламент, королеву, а вместе с ними и весь английский народ. Ведь вы же политик и знаете, как это делать гораздо лучше меня! – властно прервал Пальмерстона гость и лорд не посмел ему перечить. Опытный дипломат он моментально почуял, что сейчас ему лучше помолчать и что гость сказал не всё, ради чего он к нему пришел. Насколько позволял его высокое положение и происхождение, лорд поспешил выказать гостю своё понимание и согласие, что по достоинству было оценено.

Поставив пустой бокал на каминную полку и оперевшись на неё рукой, сэр Томас стал неторопливо говорить, глядя на яркое пламя.

- Не воспринимайте свою неудачу близко к сердцу. Ваша отставка, конечно не очень приятная вещь, но далеко не смертельна. Да ваши политические конкуренты смогли переиграть вас, подставив ножку в самый трудный для вас момент, но поверьте мне, это только временное отступление. Сведя с вами личные счеты, они непременно перегрызутся между собой и ваше возвращение в большую политику, господин премьер-министр не за горами. Недовольство парламента ровно, как и недовольство толпы, это всегда было временным явлением.

Гость оторвал взгляд от огня и повернулся к лорду, на лице ещё пребывали следы разочарования и обид.

- Не стоит грустить о несбывшихся планах, хотя они были прекрасными. Просто мы не учли дикую особенность русской души сорвавшей все наши замыслы. Мы судили о своем противнике по себе, а он оказался совершенно непредсказуем. Никто предполагал, что нашему флоту не удастся захватить Камчатку и Архангельск. Ни одна армия Европы не стала бы с таким диким фанатизмом защищать Севастополь, эту горсть земли и камней. И уж никто не ожидал, что поход генерала Перовского в Туркестан завершиться победой!

Гость зло махнул рукой при упоминании о скрытой причине возникновения восстания в главной колонии британской империи.

- Ведь всем с самого начала было ясно, что это авантюра! И все наши источники при русском дворе в один голос говорили, что это сугубо отвлекающий маневр! И все же он удался, и удался исключительно чудовищной выносливости русских солдат. Кто же знал, что эти фанатики смогут совершить столь дальний поход через пустыню! – гневно воскликнул сэр Томас, но быстро взял себя в руки. Гнев всегда был плохим советчиком для таких людей, чьё состояние исчислялось шестизначными цифрами. Одернув на себе камзол, сэр Томас решительно развернул кресло и сев в него, властным жестом пригласил сесть Пальмерстона.

- Оставим в стороне эмоции дорогой сэр Генри и поговорим как деловые люди. Мы по-прежнему очень заинтересованы в русских землях и готовы поддерживать любые проекты, направленные на развал России. Русские совершенно не по праву владеют дальневосточными и сибирскими землями и это положение надо исправить как можно быстрее. К тому же теперь, когда казацкие пикеты вышли к отрогам Гиндукуша, русское вторжение в Индию стало как никого реальным. Восточная война явно не удалась, но это не означает, что следует отступать перед неудачей. Необходимо готовиться к проведению нового кровопускания нашего северного конкурента и потому, мы хотим знать, что вы намерены предпринять для этого, когда вернетесь в кресло премьера? – спросил гость лорда и тот без всякой запинки, стал быстро и четко ему перечислять пункты своего плана. Было видно, что над этим вопросом Пальмерстон провел не один час в размышлении.

- В самую первую очередь, нам следует продолжить поддерживать дружеские отношения с Францией, несмотря на её нынешнее решение о мире с Россией. У императора Наполеона очень развит дух реваншизма и это, надо использовать с максимальной для нас пользой. Повелитель французов бредит новым походом на Москву и нам следует всячески помочь ему. Необходимо все-таки заставить поляков поднять восстание в Варшаве и провозгласить независимость Польши. Пусть продержаться хотя бы несколько дней, и мы немедленно признаем их. Вслед за нами поляков признает Франция, и император Наполеон сможет на законных основаниях двинуть свои войска против русских.

Как только французские полки пересекут Рейн, Австрия уже не сможет остаться в стороне и захочет она того или нет, но будет вынуждена присоединить свои войска к нашей коалиции, как это было в войне 1812 года. Не останется в стороне и Швеция. Едва царство Польское будет оторвано от России, у короля Оскара моментально отпадут все сомнения и он введет свои войска в Финляндию. Это будет большая европейская война, в которой у России нет шансов на успех.

Гость внимательно слушал Пальмерстона и подспудно поймал себя на мысли, что все это он уже слышал несколько лет тому назад, когда нынешняя война только начиналась. Возможно, его собеседник тоже вспомнил это или прочел на лице сэра Томаса некоторое сомнение. Поэтому с удвоенной энергией поспешил продолжить речь, стремясь убедительнее продавать купцу свой товар.

- Вне всякого сомнения, в этом деле не останется в стороне и Турция. Султан непременно захочет скинуть со своей шеи русскую угрозу и попытается вернуть обратно Крым. Война с северным соседом это у турков в крови и надеюсь, это чувство у них никогда не иссякнет. Не в полной мере разыграна кавказская карта с участием горских народов. Этот горючий материал мы можно еще долгие годы успешно использовать в своих целях. Но и это еще не всё. На нашем тайном содержании находятся несколько господ социалистов, чьи революционные идеи очень популярны в России. По заверению наших экспертов пройдет несколько лет, и эти нигилистические идеи разрушат устои царского престола подобно рже, которое разъедает железо и в нужный момент колосс Россия рухнет с перебитыми ногами.

Так упоительно вещал Пальмерстон, рисуя своему тайному нанимателю красочную картину скорой гибели русского государства. Нужно только как следует подготовиться и провести работу над ошибками. И тогда фортуна обязательно улыбнется Британии, она одержит свою победу в Большой игре и во всем мире будет только одна империя, британская.

Сэр Томас со вниманием слушал речь высокого лорда. Во-первых, Пальмерстон говорил вполне разумные вещи, с которыми было трудно поспорить. Во-вторых, он слышал именно то, что в глубине души и хотел услышать. Блеск несметных богатств русских земель, вот уже двести лет, подобно мощному магниту неудержимо притягивал к себе внимание английских купцов. Гость премьер-министра не был исключением и ради обладания ими, был готов вновь войти в такое рискованное предприятие как война.

Встреча премьера и финансиста завершилась на позитивной ноте для обеих сторон. Каждый остался доволен ею и стал терпеливо ждать дальнейшего развития событий, а они не заставили себя ждать.

Через три дня господин премьер-министр получил в парламенте вотум недоверия и к великому огорчению королевы подал в отставку. Его сменил граф Эдуард Дерби, по поручению которого, через месяц, в Стокгольме начались англо-русские мирные переговоры, завершившиеся подписанием мирного договора. Неподавленное восстание в Индии и присутствие по ту сторону гор русских войск заставляло Британию искать мира.

Стремительный бросок на юг русских войск и молниеносный разгром Кокандского ханства наводил англичан на самые скорбные размышления. Завороженные столь успешными действиями армии генерала Перовского, они панически боялись возможности продолжения похода русских войск на юг. Ведь в нынешних условиях ничто не мешало наследнику Суворова направить свои победоносные соединения сначала на Кабул, а затем, миновав отроги Гиндукуша вторгнуться в северо-западные земли британской колонии. Ступи нога русского солдата на индийскую землю, и восстание сипаев обрело бы новую силу. Получив такую мощную поддержку, огонь мятежа полностью охватил бы всю Индию и тогда бы королева Виктория, несомненно, утратила главное украшение своей империи.

Из двух зол всегда стараются выбирать меньшую и потому скрепя сердцем, Лондон проглотил постоянное присутствие русского флота на Босфоре и присоединение Молдавии к России. Не имея возможность выступать от имени Турции, британцы всеми силами добивались согласие Николая на демилитаризацию Аландских островов ранее захваченных союзниками. Этот факт мог хоть как-то оправдать перед английскими обывателями дорогостоящие походы королевского флота на Балтику. Конечно, русский император мог отвергнуть эти требования британцев, но при всех своих успехах России так же нуждалась в скором мире. Поэтому государь был вынужден кинуть британскому бульдогу эту кость. Кроме этого, Петербург не выказал своего не согласия по поводу возможного захвата англичанами одного из турецких островов Эгейского моря. Жертвуя чужими землями, царь надеялся покрепче привязать к себе Турцию в качестве гаранта её целостности и основательно поссорить своих недавних врагов. Так в марте 1856 года, Восточная война стала достоянием истории.

Глава VI. Возвращение на круги своя.

И снова была зима, но на этот раз почти конец февраля, и вновь фельдъегерский возок резво мчал князя Ардатова по заснеженным дорогам империи в северную Пальмиру. Там его уже с большим нетерпением ждало множество различных людей. Ждал государь Николай Павлович. Ждал чопорный столичный бомонд, для салонного обсуждения которого, известие об успехах Михаила Павловича в Стамбуле стало темой номер один. Ждал императорский двор, состоявший из многочисленных тайных недоброжелателей и изменчивых друзей князя, могущих с одинаковой ловкостью пропеть тебе восхищенный дифирамб или коварно подставить ногу. Ждала императрица Шарлота.

Когда стало известно о ранении князя Ардатова в сражении у стен Стамбула, государыне сделалось дурно и только огромное самообладание не позволило ей упасть в обморок на глазах придворной свиты. Крепко вцепившись в подлокотники своего кресла, с окаменевшим от горя лицом она слушала фрейлину, читавшую ей послание от императора. Однако когда стало известно, что от верной гибели Михаила Павловича спас святой образок, подаренный князю при прощании, радостная улыбка долгое время не сходила с её лица.

- Это Бог, спас Мишеля! – торжественно говорила она по несколько раз за день, увлеченно обсуждая эту драматическую новость, с фрейлинами своей свиты или с гостями двора.

- Провидение моими руками отвратило смерть от этого благородного человека, столь много сделавшего на блага Отечества – убежденно заявляла императрица своим придворным и те, послушно кивали головами, не смея с ней спорить. Все знали какую слабость питала госпожа Лала-Рук к князю Ардатову.

Государь к этому времени уже вернулся в столицу и она, ещё год назад холодно отзывавшаяся о деяниях своего монарха, теперь как один человек величала его не иначе как победителем «трех императоров». В их число, петербургские патриоты вносили всех правителей Европы, кто хоть прямо или косвенно участвовал в антирусской коалиции. Как правило, начинали они турецким султаном и заканчивая королевой Викторией. Правительницу Альбиона петербуржцы откровенно не любили, помня давний отказ молодой принцессы выйти замуж за цесаревича Александра.

Стремительный вояж Николая Павловича по берегам Днепра и Черного моря завершился посещением императором героического Севастополя, к гарнизону которого он давно обещал приехать в посылаемых Нахимову письмах.

В тот момент в крепости уже не было никого из главных организаторов обороны, благодаря труду и отваги которых удалось её отстоять от вражеских полчищ. Адмирал Нахимов закончил свои счеты с жизнью у стен Царьграда, Генерал Тотлебен проходил лечение в Симферополе, а князь Ардатов продолжал нести свою нелегкую вахту на Босфоре. Мир с французами еще не был подписан, и потому нельзя было полностью исключить возможности новых попыток атак неприятельского флота на проливы, как со стороны Босфора, так и со стороны Дарданелл.

Поэтому, всем торжеством по поводу визита императора заправлял фельдмаршал Горчаков и князь Васильчиков, назначенный на пост командующего войсками севастопольского гарнизона. Командующий Крымской армии намеривались почтить приезд императора в Бахчисарай торжественным парадом, но Николай категорически запретил Горчакову делать это. Прибыв в штаб армии, он только тепло поздоровался с офицерами штаба, поблагодарил солдат почетного караула за хорошую службу, и едва дождавшись смены лошадей, отбыл в Севастополь.

Неожиданное появление государя в осажденной крепости вызвало небывалый всплеск радости и энтузиазма в рядах её защитников. Солдаты и матросы, казаки и драгуны, мастеровые и крестьяне, все высыпали на улицы северной части города, чтобы хоть одним глазком посмотреть на самого государя императора. Этому не мог помешать ни дующий с моря холодный ветер, ни моросящий дождь, нудно сеющий с небес в течение всего время пребывания царя в городе.

Медленно и неторопливо въезжал Николай Павлович в город, овеянный неувядаемой боевой славой. Утомленный, но очень довольный, император приветливо махал рукой высыпавшей навстречу ему толпе севастопольцев, и в ответ неслись радостные крики приветствия.

Вопреки всем настоятельным просьбам и рекомендациям князя Горчакова поберечь себя, Николай все же посетил южную часть крепости, желая своими глазами, увидел те героические бастионы, о стойкость которых разбились лучшие армии Европы. С большим волнением смотрел он в подзорную трубу с разбитых городских окраин на передовую линию русских укреплений, за которыми отчетливо виднелись позиции врага. Императору очень хотелось побывать на Малаховом кургане, или каком-либо другом участке обороны, но Горчаков встал грудью.

- Государь, вы можете хоть сейчас отправить меня в отставку, но пока я командующей армии, и я не позволю вам попусту рисковать своей жизнью. Она слишком дорога для России! – пафосно воскликнул фельдмаршал, и царь был вынужден согласиться с ним. Несмотря на всю опасность своего положения, противник не намеривался просто так прохлаждаться под Севастополем. Даже оказавшись один на один с русским медведем, маршал Пелесье не оставлял энергичных попыток изменить ситуацию в свою пользу.

Не имея возможность из-за скудности порохового запаса продолжать интенсивные обстрелы русских позиций, «африканец» решил применить против севастопольцев новое секретное оружие, доставленное в трюмах французских кораблей последними миновавшими берега Босфора.

Это были три громоздких аппарата предназначенные для производства ядовитого газа, вдыхание которого вызывало у человека сильное удушье с дальнейшей потерей сознания. Пройдя успешное испытание на приговоренных к смерти преступниках, оно было в свое время продемонстрировано военным ведомством императору Наполеону, как оружие способное помочь французам сломить сопротивление русских под Севастополем. Бонапарт пришел в полный восторг от столь серьезного изобретения своих ученых и без всякого колебания, отдал приказ отправить смертоносные агрегаты Пелесье, для применения их в боевых условиях.

О существовании чуда французской военной мысли, в лагере знали только капитан корабля, его старший помощник, сопровождавший груз техник-инженер и сам командующий. Хмурым ноябрьским утром, это ужасное оружие было доставлено к передовым позициям союзных войск, для нанесения удара по противнику.

В качестве места применения газовых установок, «африканец» выбрал батарею Жерве и прилегающие к ней траншеи. В случаи удачного исхода первого этапа операции и захвата русской батареи, Пелесье собирался развить успех и, нанеся фланговый удар по Малаховому кургану и захватить эту твердыню.

С опаской и тревогой смотрели изготовившиеся к атаке солдаты на диковинные машины, с помощью которых их командующий собирался навечно водрузить императорский триколор над Малаховым курганом. Грозно и яростно бурлили огромные стеклянные колбы, наполненные темным раствором, из которых образующийся в результате химических реакций газ, с шумом переходил в металлическое нутро аппаратов.

Вокруг установок непрерывно сновал инженер, постоянно контролируя процесс работы машин смерти. Убедившись, что стальное чрево агрегатов полностью заполнено и ветер дует в сторону русских позиций, инженер подал сигнал командующему о боевой готовности своего ужасного оружия. Стоявший на почтительном расстоянии от газовых установок маршал Пелесье ответил ему и скоро, через специальные шланги, в направлении русских позиций начал изрыгаться удушающий газ.

Густое синеватое марево, тяжелой стеной принялось медленно наползать на ничего не подозревавшую батарею Жерве. Первыми жертвами ядовитого газа стали полевые секреты, расположенные впереди батареи и ведущие тайное наблюдение за противником. Отважные разведчики до самого конца, мужественно боролись с внезапными приступами удушья, не желая выдать врагу своё место расположение. Когда же охотники все же решились отойти в расположение своих войск, было уже поздно. К огромной радости француза инженера наблюдавшего за действием своего детища, русские разведчики погибли так, не успев добежать до своих траншей.

Вместе с ним возликовал и сам Пелесье наблюдавший за всем происходившим в подзорную трубу. Видя столь быструю смерть вражеских секретов от ядовитого газа, он уже предвкушал скорый успех своей коварной атаки, но судьба не даровала французскому маршалу лавров победителя. В дальнейшее развитие операции неожиданно вмешался ветер, переменивший свое направление, и ядовитый газ, только, только добравшийся до передовых русских траншей, стал нехотя поворачивать обратно.

Изготовившиеся к атаке войска замерли в надежде, что капризный ветер изменит направление своего движения, и газовая атака на русские позиции все же состоится. Тревожно минуты летели одна за другой, но ветер жестко посмеялся над французами, продолжая упрямо гнать ядовитое облако в обратном направлении. Первым опасность сложившегося положения осознал господин инженер. Он бросился перекрывать клапана своего смертельного агрегата, но в это время напуганные гибелью своих солдат, русские артиллеристы открыли огонь по французским позициям. Стреляли они исключительно наугад, но одно из ядер угодило в газовую машину. Раздался взрыв, и вырвавшийся из баллонов смертоносный газ накрыл установку, вместе с его создателем.

Видя, как стремительно изменилось положение дел, находившиеся в передних траншеях штурмовые отряды, стали торопливо разбегаться в разные стороны, спасая свои жизни. При виде этой картины, стоявший на взгорке «африканец» разразился громкими проклятьями, однако он ничего поделать не мог. Удушающее людей облако неторопливо наползло на французские позиции, и стало распространяться по окопам и траншеям, медленно выкуривая находившихся в них солдат подобно тараканам.

Ударь русские по противнику в этот момент, и последствия этой газовой атаки для французов могли быть весьма плачевными. Однако комендант батареи Жерве, капитан второго ранга Бутаков ничего не подозревал о плачевном положении противника и ограничился лишь артиллерийским обстрелом позиций противника. Таковы были боевые будни Севастополя в ноябре.

Отказавшись от поездки на передовую, император посетил Владимирский собор, в склепе которого нашли последний покой три черноморских адмирала, и было готовое место для Нахимова. Со слезами на глазах, император почтил память севастопольских героев, после чего стал проводить награждение большого числа нижних чинов и офицеров.

Французы в этот день вели лишь редкую ружейную и орудийную перестрелку. Всё было относительно спокойно на протяжении всей церемонии награждения и только когда монарх, желая навестить раненых, направился в госпиталь на северной стороне, загрохотали осадные орудия неприятельских батарей. Видимо французские наблюдатели заметили оживленное движение в южной стороне Севастополя и на всякий случай открыли огонь по русским тылам. Однако к этому времени царь уже покинул опасное место.

На следующий день по случаю прибытия государя состоялся военный совет, на котором обсуждался вопрос о дальнейших действиях Крымской армии. Горчакову, за спиной которого незримо маячил образ Ардатова, очень хотелось блеснуть перед императором своим талантом полководца и организовать маленькое, но победоносное сражение. При нынешнем положении Крымской армии это было вполне возможным делом, благо свежее пополнение с севера подходило непрерывно. Теперь, по твердому мнению Михаила Дмитриевича, при нынешней численности войск, можно было смело атаковать врага, не считаясь с возможными потерями.

Однако существовал маленький, но очень щекотливый нюансец. Все время нахождения на посту командующего крымскими войсками, Горчаков упорно отстаивал чисто оборонительную тактику, целиком отдавая наступательную инициативу противнику. За это он неоднократно получал от царя упреки, но был тверд как кремень и стойко стоял на избранной стратегии. Менять же, теперь своё кредо перед императором командующему было совершенно не с руки и потому, он пошел на хитрость, которая бы помогла и честь соблюсти и выгоду приобрести.

После короткого совещания с князем Васильчиковым, было решено выдвинуть на передний план генерала Жабокритского. Именно он должен был озвучить перед государем императором наступательные замыслы командующего, а Горчаков и Васильчиков должны были поддержать эту смелую инициативу генерала. Этот ловкий ход был выгоден всем. Горчаков и Васильчиков получали лавры победителей французов, а Жабокритский выходил из мрачной тени безвестия, куда его за дела скверные задвинул князь Ардатов.

На военном совете все было разыграно как по нотам. Жабокритский с пылом и страстью изложил перед императором план наступления, которое должно было, если не сбросить врага в море, то сильно ухудшить его положение и в скором времени заставить капитулировать. Оба хитреца тут же поддержали предложенную Жабокритским инициативу. Князь Васильчиков полностью, а Горчаков с большими оговорками. Окончательное слово было за государем, но он неожиданно для затаившего дыхания триумвирата, не поддержал их намерения.

- Как говориться в Библии, есть время разбрасывать камни, и есть время собирать их, время бросать и время сберегать. Раньше я толкал вас в наступление, а теперь вынужден попридержать ваше рвение господа. Я, конечно, не видел французских укреплений на Сапун горе, но по письмам князя Ардатова знаю, что это сильные укрепления. И взятие их нам обойдется дорогой ценой – медленно проговорил Николай.

- Но, государь, это война. На ней всегда гибли солдаты. Так было до нас и так будет после – не согласился с царем Жабокритский, посчитавший его слова как колебание и жестоко просчитался.

- Вам генерал, надо больше изучать историю русского военного дела – резко осадил император собеседника.– Вспомните блестящую осаду Рущука фельдмаршалом Кутузовым. Разве вы не видите, что французы полностью находятся в том же положении, что и турки в 1812 году. Пока Пелесье прочно сидит в осаде, нам будет о чем торговаться с Наполеоном, подобно тому, как Михаил Илларионович торговался с султаном. Тогда заключили очень выгодный для России мирный договор, дай бог и мы, не оплошаем. А солдат надо беречь генерал. Война на исходе, к чему за зря людскую кровь проливать – холодно молвил Николай и повернулся к Жабокритскому спиной.

Сраженный царским отказом, генерал в страхе вытянулся в струнку и испуганно посмотрел на своих старших товарищей в надежде на их поддержку, но её не последовало. Уяснив настрой государя, генералы моментально отказались от своих прежних намерений и поспешили откреститься от столь неудачной идеи своего нерадивого подчиненного.

Брошенный на произвол судьбы своими товарищами, Жабокритский преданным взглядом принялся пожирать Николая, но это ему не помогло. Все оставшееся время, царь общался исключительно с Горчаковым и Васильчиковым, совершенно не обращая на него внимание.

Дальнейшее развитие событий полностью подтвердило правильность принятого императором решения. В стремлении заключить мир не последнюю роль сыграло желание Бонапарта вернуть домой свою армию и при этом не уронить лицо перед остальной Европой. Все должны были знать, что солдаты французского императора возвращались домой непобежденные. Что они честно выполнили свой союзный долг, но из-за коварного предательства англичан были вынуждены остановиться в шаге от победы.

Как ни странно, но примерно то же самое говорил и Лондон, для солдат которого граф Морни выторговал у русских право беспрепятственного оставления Крым вместе с французами. Тысяча солдат и офицеров, королевы Виктории, то же считали себя людьми, у которых восстание сипаев украло долгожданную победу.

Что касается Турции, ради спасения которой и началась вся эта война, то ей пришлось платить за всю разбитую посуду. Откупившись от России уступками Карса и Молдавии, потеряв контроль над Сербией, Валахией и Босфором, она получила удар в спину от своих бывших союзников.

Едва только французский флот миновал Дарданеллы, как император Наполеон отдал ему приказ следовать на Кипр и захватить этот солнечный остров. Маршал Пелесье с блеском выполнил повеление своего повелителя, за что и был произведен в командоры Почетного легиона. Успешные действия Пелесье вызвало бурю восторга в Париже. Столичные газеты в один голос стали писать, что Кипр является достойным призом для Франции, чьи солдаты спасли турецкую империю от полного разгрома в этой войне. Султан пытался гневно протестовать против захвата Кипра, но все было напрасно. Для войны с неблагодарными европейцами не было ни флота, ни войск.

Англия так же поспешили ухватить свой кусок турецкого пирога дабы компенсировать свои затраты на эту войну. Выведенные из Крыма солдаты были спешно укомплектованы на Мальте новым пополнением и вскоре уже плыли на Родос. Британцы очень рассчитывали, что захват острова не доставит им больших хлопот, и сильно просчитались.

Получив «дружеский» захват Кипра французами, султан разослал по всем островам и побережью Эгейского моря, приказ о недопущении высадки на земли Турции иностранных десантов. Поэтому, когда английский флот приблизился к берегам Родоса, его встретили предупредительные залпы турецких батарей.

Раздосадованный тем, что его тайная миссия раскрыта и, не желая рисковать транспортными судами с пехотой, контр-адмирал Дадли обрушил на берег шквал огня. Построенные в одну колонну, британские корабли принялись методично утюжить бывшую крепость госпитальеров Родоса. После часа непрерывной бомбардировки города и береговых укреплений, на воздух взлетел гроссмейстерский дворец, в стенах которого турки расположили свой главный пороховой склад.

Прекрасное здание, простоявшее в своем первозданном виде триста лет, пережившее не одну осаду острова, было уничтожено. В одно мгновение оно превратилось в руины, а на примыкающие к дворцу дома родосцев обрушился град горящих обломков. Не прошло и пяти минут, а город уже был объят пламенем пожаров, а горожан охватила сильнейшая паника. Это было на руку англичанам и под прикрытием корабельных пушек, адмирал Дадли стал высаживать на берег десант.

Более трех часов понадобилось английским солдатам, чтобы полностью сломить сопротивление турецкий гарнизон Родоса и поднять над его гаванью флаг королевы Виктории. Отныне у Британии стало два опорных пункта в Средиземноморье, Мальта и Родос.

Вслед за захватом средиземноморских островов, началось столкновение интересов недавних союзников в Египте. Заплатив большую взятку каирскому паше, французы получили разрешение на начало проведения в районе Суэца строительных работ по сооружению судоходного канала. Реализация этого грандиозного проекта позволило бы Парижу обладать новым морским путем в Индийский океан, втрое короче прежнего плавания вокруг Африки.

Естественно англичане подобные действия императора Наполеона никак не устраивали. Они бы с превеликим удовольствием силой оружия заставили бы владыку Каира изменить своё решение, но восстание сипаев полностью связывало их руки. И туманному Альбиону оставалось лишь мелко пакостить своим недавнему партнеру по антирусской коалиции. Так, закладывались устои новой, послевоенной политики Европы.

Все это время, Михаил Павлович Ардатов находился в Стамбуле. Уже был подписан мир с французами, и гордые сыны Галлии собирались покинуть Крым, однако князь не собирался покидать своего боевого поста. Не доверяя противнику ни на йоту, он терпеливо ждал прохождение вражеского флота через Босфор, готовый в любой момент открыть по ним огонь из орудий. Но и после этого он не торопился отдать приказ об отступлении русских войск от стен Стамбула. Только когда специально посланный дозорный корабль подтвердил факт полного прохождения союзного флота Дарданелл, Михаил Павлович начал готовиться к отплытию.

Перед тем как покинуть берега Босфора, князь Ардатов произвел торжественный смотр русских войск. Выстроив стройные шеренги своих чудо-богатырей, от имени государя и от себя лично, Михаил Павлович горячо поблагодарил солдат и офицеров за храбрость и мужество, проявленное в ожесточенной схватке с неприятелем.

Ответом ему было троекратное «Ура!», могучей волной прокатившееся по всему лагерю и достигшей берегов Босфора. Не успели бравые крики русских солдат утихнуть на морских просторах, как двое унтеров вынесли покрытый красным сукном походный стол, и началось награждение. Полковой писарь принялся громко выкрикивать имена награжденных и они, твердо чеканя шаг, подходили к столу, за которого стоял Михаил Павлович со своим адъютантом.

Едва только стало известно о подписании мира, и появилась возможность свободное сообщение с Севастополем, князь немедленно отправил корабль, с требованием прислать ему ордена для награждения отличившихся в боях солдат и офицеров. Зная, как бывает, медлительна чиновничья машина при награждении героев после окончания боевых действий, Ардатов желал ускорить этот процесс, пока его нынешний статус позволял награждать людей самостоятельно.

Армейские крючкотворы не посмели перечить воли князя, хорошо зная его тяжелый нрав в этих делах. Потому, все что требовал в своем письме Михаил Павлович, было исполнено полностью, и знаки воинского отличия были доставлены в русский лагерь на Босфоре.

Вместе с пехотинцами в торжественном смотре участвовали и моряки, присланные с судов вице-адмиралом Новосильцевым. Михаил Павлович считал их присутствие обязательным, говоря, что только совместные усилия армии и флота позволили одержать победу над столь сильным противником как нынешняя антирусская коалиция Европы.

Награждая солдат и матросов георгиевскими крестами, князь неизменно добавлял каждому новоиспеченному кавалеру кошелек со звонкими пиастрами, полученными от султана за свой испорченный мундир. На это дело у него ушло всё золото полученное от османов, но он об этом ничуть не жалел. Убежденный, что от верной смерти его спасло божье заступничество, Михаил Павлович с легким сердцем расстался с полученным откупом, не оставив себе ни единой монеты.

Вместе с наградами для героев Босфора, прибыл и именной указ императора о награждении Ардатова золотым Георгиевским оружием, что являлось высшим признанием воинских заслуг князя перед Отечеством. Свою награду получил он и от турков, но в весьма своеобразной манере.

За день до отплытия домой, Михаил Павлович был приглашен в Долмабахче. Повелитель правоверных не скрывал своей радости по поводу скорого ухода от стен его столицы русских войск и ради этого устроил для князя прощальный прием.

За свои деяния, свершенные во время своего короткого пребывания у стен Стамбула, он стал пользоваться у турков большим почтением и уважением. Да и как можно было иначе относиться к человеку вышедшему живым из смертельной сечи, удачливо избежавшего удара кинжала убийцы, а теперь железной рукой держал трепетное горло османской столицы. Стоит ли удивляться, что Абдул-Меджид постарался сделать все возможное и невозможное, чтобы у грозного Ардат паши не было причин задержаться на берегах Босфора.

По приказу великого султана во дворец были приглашены различные сановники и знатные жители Стамбула, которым и предстояло проводить русского пашу прощальными речами и подарками. Ничего подобного в истории Стамбула ещё не было, но что не сделаешь ради того, чтобы убрать от своей шеи остриё русского штыка и уберечь свои дома от возможности разграбления, пусть даже и гипотетической.

Одетые в праздничные нарядные одежды, они выстроились двумя стройными шеренгами по бокам от трона монарха, а за их спинами расположились слуги с подарками для русского князя.

Как только Ардатов переступил порог залы, сразу раздался грохот барабанов, гром труб в честь прибывшего гостя и побежавшие слуги, с почтением проводили его к креслу, стоявшему перед троном султана. Михаил Павлович сел и торжество началось.

В этот вечер, Ардатов услышал в свой адрес такое огромное количество похвальных речей, которое не слышал за всю свою жизнь ранее. Красивые и витиеватые слова похвальбы, быстрым ручейком лились на князя из уст придворных султана, стоявших по правую и левую руку от монарха. Сам же владыка, сидя на троне, умело дирижировал сладкоголосым оркестром своих подданных, едва заметным движением пальцев, бровей или кивком головы.

Первыми начали говорить турки стоявшие вдали от трона правителя. Выдав Михаилу Павловичу свою порцию лести и услады, говорун делал знак, и его слуга преподносил на золотом блюде подарок грозному паше. Как правило, это были кошельки с деньгами, чей объем и количество было строго пропорционально рангу дарителя.

Однако чем богаче и знатнее был даритель, тем беззастенчивее пускался он на всевозможные ухищрения, дабы сохранить свой кошелек от внезапных расходов. Так по мере приближения дарителя к трону, в качестве подарка Ардатову стали преподноситься старинные православные иконы и предметы церковной утвари, для приличия, приправленные двумя или тремя тугими кошельками с червонцами.

Все даримые иконы были греческого письма, не имели окладов и находились в довольно плачевном состоянии. Это были остатки иконостаса знаменитой церкви Двенадцати апостолов, являвшейся по совместительству усыпальницей византийских императоров. Она была разрушена после захвата турками Константинополя, по приказу султана Мехмеда. Прах греческих монархов был брошен в море, а все внутреннее убранство церкви, оставшееся после янычарского погрома, отошло в казну султана. Долгое время иконы находились в забытье и небрежении в кладовых Семибашенного замка, пока великий визирь вдруг не вспомнил о них и приказал извлечь на свет божий. Теперь византийские трофеи, спасали османские кошельки от весомых трат по поводу отбытия восвояси нового «вещего Олега».

Делая столь необычные подношения, каждый из дарителей пытался прочесть на лице Ардатова радость от полученного им подарка, но лицо князя все время оставалось непроницаемо. Принимая дары османов, Михаил Павлович только сдержанно улыбался и обещал дарителю не забыть щедрость его широкой души. Ни золото, ни иконы, ни что иное не смогли пробить броню сдержанности на лице князя.

Только единственный раз, Михаил Павлович позволил немного дать волю чувствам. Это было когда, один из придворных сановников преподнес ему большую стопку старинных книг перехваченных широким сафьяновым ремнем. Как оказалось потом, это были греческие летописи из императорской библиотеки чудом, сохранившиеся после стольких лет.

Всё, чем откупались турки от грозного Ардат паши, после его осмотра уносилось проворными слугами на широкий стол, возле которого неподвижно застыл Алексей Ширинский. Заложив руку за пояс, князь зорко смотрел, как уменьшается количество придворных ещё не выказавших своё почтение командующему.

Замыкал этот торжественный процесс провода царского посланника, великий визирь. Явно подчеркивая своё высокое положение над всеми остальными присутствующими лицами, он преподнес Ардатову, ятаган из дамасской стали в расшитых золотом ножнах, два серебряных кумгана индийской работы и великолепный ковер персидской работы.

Получив столь богатые подарки от визиря, Михаил Павлович подумал об окончании церемонии, но ошибся. Вновь застучали барабаны, запели трубы и вынырнувший из-за трона черный нубиец, вынес прощальные дары князю от самого султана. Это были украшенная бриллиантами изящная черная табакерка, а так же атласный кошелек, наполненным золотыми червонцами.

Под громкие крики придворных Ардатов встал и в знак своей признательности к монарху склонил голову, одновременно сжав правую руку на груди. Абдул-Меджид ответил милостивым кивком и дважды властно хлопнул в ладоши. В тот же момент стоявшие вдоль стен слуги пришли в движение и стали обносить гостей подносами с чашами и бокалами шербета. Хотя владыке правоверных и нравились изыски европейской культуры, но он продолжал придерживаться религиозных канонов своей страны. Вино на торжественных приемах не подавалось.

Четко следуя протоколу приема, каждый из слуг обносил своим подносом с шербетом определенную группу гостей. К Ардатову и подошедшему к нему великому визирю, легкой походкой устремилась черноволосая девушка, выскользнувшая из боковой двери.

Из одежды на ней были только полупрозрачные шаровары, узкий черный лиф, и кисейная вуаль которые не столько скрывали прелести молодой фигуры, сколько подчеркивали их. Мягко ступая по дворцовым коврам, красавица уверенно приблизилась к Ардатову и, почтительно склонив голову, протянула высоким гостям свой поднос.

Множество мужских глаз плотоядно пожирали взглядом изящно застывшую с подносом красавицу, но только не Ардатов. Князь внимательно разглядывал стоявшие на подносе чаши. Все они были сделаны из серебра и составляли скромную свиту массивному золотому кубку, обильно украшенному драгоценными камнями. Это был кубок принца крови герцога Бургундии принявшего участие в последнем крестовом походе в 1396 году. Отправившиеся на отвоевание «Гроба Господнего» объединенные силы Европы потерпели сокрушительное поражение под Никополем от турецкого султана Баязета. Сам герцог благополучно избег смерти и плена, а весь его лагерь с имуществом достался победителям.

С тех пор этот трофей был включен в личную сокровищницу султана и выставлялся на широкий показ публики, только в особо важных случаях, по повелению монарха. Этот раз не стал исключением. Кубок извлекли из сокровищницы по личному приказу султана, которого на это шаг долго уговаривал визирь.

Увидев, что Михаил Павлович заинтересовался кубком, визирь сделал учтивый жест рукой, предлагая Ардатову первому выбрать себе бокал и испить прохладного напитка. Не отведать предложенного тебе хозяином дома шербета, было бы верхом неуважением и Ардатов, не мог себе позволить подобное неприглядное поведение. Война закончилась, и России нужно было выстраивать мирные отношения со своим беспокойным южным соседом. Зная как обычно весомо влияния верховного визиря на волю султана, Михаил Павлович решил сделать небольшой реверанс в его сторону.

Князь протянул руку в направлении чаш, и девушка ловко протянула поднос с таким расчетом, что Ардатов был вынужден взять именно трофейный кубок. Девушка уже собралась протянуть поднос визирю, но Михаил Павлович протянул другую руку и взял с подноса вторую чашу. От столь неожиданных действий князя, тяжелый поднос в руках девушки чуть заметно дрогнул, а в глазах визиря мелькнуло удивление.

- Я весьма польщен тем вниманием, которое сегодня великий султан оказал моей персоне и в ответ, хочу поднять бокал за его здоровье и добрососедское отношение между нашими державами – сказал Ардатов. Зная, что согласно дворцовому этикету султану не положено пить вместе со своими подданными и гостями, князь с почтением протянул золотой кубок великому визирю.

Отдавая визирю столь дорогой кубок, и оставляя себе менее значимую чашу, Ардатов открыто ставил своего собеседника на более высокую ступень по отношению к себе. Столь публичное признание грозного Ардат паши стоило дорогого и видимо от этого, или по какой-то иной причине, визирь заметно побелел и замешкался с приемом кубка.

Однако отказ брать чашу из рук князя означало нанести оскорбление не только Ардатову, но и самому султану, и потому, справившись с охватившим его волнением, визирь покорно принял золотой кубок обеими руками. Освободив руку, Михаил Павлович тотчас поднес к губам свой бокал и стал медленно пить, смакуя прелести султанского шербета.

Великий визирь, видимо от столь неожиданной почести, вновь замешкался последовать примеру князя. Зажав в руках полученный от Ардатова кубок, он напряженно посмотрел на султана, как бы спрашивая разрешения монарха выпить вместо него. Поймав его тревожный взгляд, Абдул-Меджид властно кивнул головой и, облизнув пересохшие губы, визирь покорно отпил из кубка ровно половину его содержимого.

Затем, не глядя на Ардатова, визирь поставил на поднос кубок, но не совсем удачно. Массивная чаша почему-то выскользнула из его рук и, опрокинувшись, щедро залила поднос остатками шербета. Раздосадованный столь глупой оплошностью своего подданного, султан помрачнел лицом и гневно сдвинул брови. С побелевшим от ужаса лицом, визирь с трудом выдавил из себя некое подобие улыбки, спешно покинул прием. Вслед за ним красавица, подхватив поднос с шербетом, исчезла в толпе слуг.

Находился ли яд в выпитом визире кубке или нет, а если да, то кто распорядился его туда положить, султан или визирь навсегда осталось тайной. Но только ровно через шестьдесят дней после приема во дворце, великий визирь скоропостижно скончался, что естественно породило массу слухов и разговоров относительно его смерти. Однако можно предположить, что все это было простым стечением обстоятельств, поскольку перед самым отплытием, в качестве прощального подарка, султан прислал Ардатову золотой кубок герцога Бургундии и юную красавицу в придачу.

В ответ, решив уподобиться легендарному Олегу, прибившему свой щит на врата Царьграда, Михаил Павлович отослал султану свою боевую саблю вместе с расшитым золотом парадным поясом. Полученными же подарками, князь распорядился своеобразно. Кубок он взял с собой, решив подарить его государю, а девушку передал на временное попечение Алексею Ширинскому, который вместе со всем багажом князя ехал вслед за ним.

Повинуясь приказу императора, Михаил Павлович не стал возвращаться в Севастополь вместе с русскими кораблями. На пароходе «Владимир» вместе с адъютантом он отплыл в Николаев, откуда вместе с фельдъегерями тут же выехал в столицу для личного доклада государю.

Как и год назад, государь ждал князя Ардатова в заваленном снегом Петергофе. Все так же снеговые шапки украшали головы Самсона и прочих античных героев большого фонтана, а дворцовый канал был прочно скован льдом. Однако имелись и отличия, и весьма существенные.

Перед дворцом, князя Ардатова ждал застывший на изготовке почетный караул из солдат Преображенского полка, а когда он покинул фельдъегерский возок, раздался орудийный салют. Специально прибывшие в Петергоф гвардейские артиллеристы чинно и торжественно палили из десяти орудий по случаю прибытия дорогого гостя.

Слушая эти победные раскаты, данные в его честь, Михаил Павлович буквально молодел от этих чарующих звуков воинской славы. Дорожная усталость и все тягости жизни мгновенно исчезли прочь с его чела. Не глядя на лакеев, сбросив им на руки дорожную шубу, Ардатов молодцевато направился к стоявшему в дверях императору.

И вновь были горячие объятья, неподдельная радость от долгожданной встречи и даже скупая мужская слеза, которая нет, нет, да и предательски проскакивала в уголках глаз глазах государя и его гостя.

Весь обычный протокол личного доклада императору был безбожно скомкан и позабыт. Князь был немедленно приглашен к заранее сервированному столу в малом приемном зале. Не дожидаясь, когда прислуга подаст блюда, Николай принялся забрасывать Ардатов вопросами, на которые князь принялся отвечать неторопливо и обстоятельно.

Так за легким и непринужденным разговором пролетело полтора часа трапезы, после которой собеседники направились в императорский кабинет. Здесь, уютно устроившись на мягком диване, Михаил Павлович потребовал принести свой походный саквояж, откуда торжественно извлек золотой кубок.

- Персидский правитель, желая сохранить с тобой мир, преподнес в дар знаменитый алмаз «Шах», турецкий же султан ради того же кланяется тебе государь, золотой чашей и православным крестом на куполе святой Софии – смиренно произнес Ардатов, подавая императору свой трофей. Опытный царедворец, он хорошо знал, что нужно было подать на десерт самодержцу. Подарок князя был как нельзя кстати. В глазах императора вновь блеснули слезы, и он горячо обнял своего верного товарища.

- Ай, да Мишель! Удружил, заставив султана расстаться с такой красотой. А что касается Софии, то прими нижайший поклон от всех православных христиан и от меня лично. Уж никак не думал, что мой давний зарок будет исполнен, без покорения Стамбула. А нет, сумел же ты дорогой друг, заставить басурман расстаться со святой Софией и вместе с ней, добыл ключ от черноморских проливов! – восклицал царь и от его слов Ардатов скромно жмурился подобно коту Ваське, гревшемуся на солнышке на завалинке.

- Да, за такую услугу, крайне мало дать только орден или звание. Нужна такая награда, которая на века бы сохранила память о тебе, Мишель. У нас уже был Суворов Рымникский, Румянцев Задунайский и Дибич Забалканский. Теперь же к этой славной когорте победителей я добавляю ещё генерал фельдмаршала, князя Ардатова Стамбульского – торжественно изрек царь, сильно изумив Ардатова своей необычайной щедростью. Подавая государю кубок, Михаил Павлович очень надеялся получить звание фельдмаршала, но чтобы сравняться по славе с самим Суворовым, об этом он и мечтать не мог.

Троекратно облобызавшись и утерев выступившие от радости слезы, собеседники вновь уселись на диван полностью довольные жизнью. Однако радость людская по своей природе длиться недолго и достигнув долгожданной цели, человек начинает мечтать о новой цели.

Государь император не был исключением и, глядя на массивный глобус, стоящий на массивной подставке около письменного стола, с грустью произнес.

- Да, святая София и наша база на Босфоре это замечательно, но как прекрасно было бы, если с окончанием этой войны, мы смогли бы дать свободу нашим братьям славянам, сербам и болгарам. Ведь и ради их свободы, начиналась эта война.

В ответ свежеиспеченный князь Стамбульский только горестно вздохнул. Зная, что идея освобождения славян вторая любимая политическая тема императора, он мудро молчал, не препятствуя изливанию царской печали.

- Увы, с самого начала всё в этой войне прошло совершенно не так, как мы того ожидали. А ведь мы только собирались освободить сербов и болгар, взять Стамбул и честно поделить проливы, но Европа нас не поддержала и проблема «больного человека» так и осталась не разрешенной. Все наши славные помыслы по изгнанию осман с балканской земли пошли прахом. Болгары, сербы, греки вместе с другими православными народами по-прежнему остаются под властью султана. Как горько осознавать Мишель, что наша священная цель, так и осталась не достигнутой – с алмазной слезой в голосе говорил император.

- Не гневи господа, государь. В этой войне мы сделали для своих славянских братьев всё, что только было в наших силах. Но видимо не судьба была нам в этот раз изгнать турок с Балкан и принести свободу братьям славянам, томящихся в османской неволе. Возможно, это случиться через десять – пятнадцать лет. К тому времени у нас, и армия будет другой, флот сумеем оснастить винтовыми кораблями и разговор у нас с Европой, будет на равных – успокаивал собеседника Ардатов, в душе не горевший особым желанием проливать кровь за свободу южных славян. При всем своем уважении к Николаю, идеям славянского братства и православию, Михаил Павлович всегда ставил на первое место интересы своего государства. Все, что было за чертой этого понятия, было для него вторичным.

Заключая мир с султаном, князь в первую очередь стремился извлечь максимальную выгоду для России, а всё остальное как получиться. Если бы болгары подняли бы восстание вслед за вторжением войск Паскевича в Добруджию, то можно было бы торговаться с султаном об хотя бы куцей автономии для братьев славян. Но болгары только ждали того момента, как их освободят русские, и этот факт сильно повлиял на позицию князя на переговорах. Добившись послабления особо выделяемым государем сербам, Ардатов обошел стороной болгар.

Да и сами сербы, не вызывали у князя чувство особого восторга. Хорошо зная историю народов Балкан, Ардатов сильно сомневался, что освободившиеся из турецкого ига, южные славяне смогут объединиться с Россией в единый союз, как того желал Николай. Уж слишком разными были интересы у этих народов. Уж очень много крови было пролито между ними, на протяжении многих веков. Заставить позабыть свои старые обиды и распри, не смогли ни единая вера, ни общие корни, ни турецкая угроза, пришедшая на Балканы с востока.

Даже Косовском поле битвы, когда угроза османского рабства стала для сербов как никогда реальна, черная измена свила свое гнездо в рядах сербских вельмож на радость турецкому султану Мураду. Все это заставляло Ардатова сомневаться в славянской дружбе, но как это объяснить человеку, с младенческих лет воспитанному на этой идеи.

- Ты прав Мишель, видно не судьба мне добиться освобождения славян, как не судьба была моей венценосной бабки Екатерины, создать греческое царство со столицей в Стамбуле – сказал император, рассматривая глобус, а затем с некоторой обидой в голосе добавил – А ведь все же была у нас реальная возможность претворить их в жизнь.

- Да, возможность у нас была – поддержал монарха Ардатов – и пришли бы наши полки к Босфору, и скинули бы турок в море, если бы только господа австрийцы нам сильно не подгадили в её реализации. Не ударь австрияки в спину Паскевичу, мы бы наверняка подписывали бы мирный договор с султаном не в Стамбуле, а в Анкаре. И тогда бы на Балканах были бы другие границы и государства.

Соглашаясь с царем, Михаил Павлович довольно ловко припоминал дипломатические промахи канцлера Нессельроде. Получив высокий чин и громкое звание, князь Ардатов был очень не прочь добиться полной отставки своего старого недруга.

- Кстати об австрийцах – вспомнил царь – Карл Васильевич считает, что нам пора прекратить бряцания на границах и начать восстановить добрососедские отношения с Веной. Одновременно, он высказывает опасения что, поддерживая агрессивную политику Бисмарка, мы проявляем политическую близорукость, которая обернется для нас большой головной болью. Что ты думаешь по этому поводу Мишель? Мне кажется в словах Нессельроде, есть крупицы здравого смысла.

Услышав имя своего недруга, Михаил Павлович моментально сделал боевую стойку и заговорил. Хорошо зная нравы господина канцлера, Ардатов нисколько не сомневался в том, что после подписания мира, Нессельроде попытается под благовидным предлогом отдалить его от императора. Как говорил великий Шекспир «мавр сделал свое дело и он может удалиться». Сказанное государем полностью подтвердили подозрения князя и, используя благоприятный момент, Ардатов устремился в атаку.

- Появление объединенной Германии, за которую так ратует Бисмарк, дело не сегодняшнего и даже не завтрашнего дня. Для реализации подобной идеи любому государству понадобятся десятилетия и пруссаки не исключение, государь. Бисмарк очень способный малый, но нет полной уверенности, что у него получиться, так как он того хочет. Германия слишком разношерстна и лоскутна, и не каждый правитель княжества и королевства имеет схожие с Бисмарком взгляды на будущее немецких земель – убежденно произнес князь, наклонившись к царю.

- Но именно для быстрого и бесповоротного разрешения этих разногласий Бисмарк и формирует армию нового образца. И каково будет наше положение, когда через десять лет, мы будем иметь на своей границе прусские дивизии вооруженные новыми винтовками? Может, нам более не следует поддерживать Бисмарка в его делах и с помощью дипломатии сохранить Германию в её нынешнем состоянии? – осторожно спросил император, явно повторяя аргументы господина канцлера.

- Во-первых, из одного солдата нельзя сразу сделать двух, как и нельзя за несколько лет превратить прусский ландвер в сильную армию. Для этого нужно время, много времени и ты государь знаешь не хуже меня. Во-вторых, главным противником Пруссии в деле возрождения германской империи является Австрия и именно против неё, в первую очередь будут направлены штыки армии короля Вильгельма. И, в-третьих, у пруссаков нет к нам территориальных претензий в отличие от французов, с которыми они рано или поздно, но обязательно столкнуться. Берлин желает вернуть себе Эльзас и Лотарингию, Париж стремиться передвинуть свою границу к Рейну. При таком положении дел, спокойствие нам на западной границе лет на десять, пятнадцать гарантирован – парировал Ардатов, и государь согласился с ним.

– Поэтому, чем дольше будет немецкая заноза находиться в австрийском заду, тем больше будет выгоднее нам. Только так, мы сможем обеспечить себе лояльность Вены, двинув свои полки на Стамбул, в поход для освобождения братьев славян. Только прусская угроза удержит австрийцев от соблазна нанесения нам нового удара в спину. Или ты уже веришь, что только жуткое стечение обстоятельств заставило австрийского императора примкнуть к коалиции наших врагов. И Франц Иосиф уже друг нам? – спросил князь, удивленно вскинув брови.

Вопрос Михаила Павловича вызвал у венценосца бурю эмоций. Сомнения и тревога отчетливо читалась на его лице, и чем дольше Николай молчал, тем радостнее в душе становился Ардатова. Наконец царь прервал молчание и изрек:

- Скажу честно, я был бы рад установить прочный мир с Австрией, но я не готов назвать императора Франца Иосифа своим другом. Возможно, потом мы сможем восстановить наши прежние дружеские отношения и тогда…

- Тогда тебе государь следует навсегда позабыть об изгнании турок с Балкан и образовании славянского союза. Вена уже на деле доказала, что никогда не допустит этого так же, как и не согласиться на присоединения к нам Стамбула. Вспомни, австрийцы всегда платили черной неблагодарностью за оказанную им помощь. Тебе за подавление восстания венгров, твоему брату Александру сговором с Наполеоном, твоему отцу за освобождение Суворовым Италии от французов. Так можно ли верить коварному соседу, планируя совершить новый поход на турков ради освобождения славян? Стоит ли вновь наступать на те же грабли и поворачиваться спиной к нечистому на руку партнеру?

- Нет, нет и нет – решительно произнес император и Ардатов возликовал в душе. Идеи панславизма для Николая оказались более весомыми и важными, чем канцлер Нессельроде с его симпатией к Австрии.

- Я не имею ничего личного против Карла Васильевича, он служил все эти годы тебе государь, верой и правдой, однако он упорно продолжает путать интересы России и свои личные симпатии к князю Меттерниху. И как не прискорбно это звучит, но изменить свои мировоззрения он уже никак не может. В его года свои симпатии уже не меняют – энергично добивал своего недруга Ардатов – Единственное, в чем я с ним согласен, так это в том, что раздробленная Германия для нас более выгодна и привлекательна, чем единая, крепкая империя. Действия Бисмарка, обязательно нужно держать под контролем и, на мой взгляд, у тебя уже есть достойная кандидатура.

- Князь Горчаков? – быстро сказал император и Ардатов радостно кивнул ему.

- Ты сам, государь назвал этого человека. У него уже сложились доверительные отношения с Бисмарком, а в дипломатии это дорогого стоит.

Император одобрительно кивнул головой, и Михаил Павлович одержал ещё одну важную для себя победу. Через два дня после этой беседы Нессельроде оставил пост министра иностранных дел, а через месяц и пост канцлера. На небосклоне русской дипломатии стремительно восходила новая звезда русской дипломатии, князь Горчаков.

Пока в Петергофе велись государственные беседы, по зимним дорогам к Петербургу, медленно, но верно приближалась почтовая тройка, в которой находился князь Ширинский с живым подарком турецкого султана.

Девушка была на диво скромна, учтива и мила. Она отважно переносила тяготы походной жизни, мужественно терпела русские холода. Всякий раз, когда Ширинский обращался к ней, приветливо улыбалась и с помощью Алексея принялась учить русские слова.

Все было хорошо, но только один факт несколько смущал адъютанта Ардатова. В личных вещах своей спутницы он случайно обнаружил один предмет, совершенно не подходивший к обычному набору женской красоты. Это был короткий острый стилет с костяной рукояткой, аккуратно завернутый в простые кожаные ножны. Глядя в миловидное лицо девушки, князь никак не мог разрешить эту загадку. Был ли этот стилет оружием обороны, столь необходимый для обитательницы султанского сераля, или же являлся скрытой угрозой для жизни «Ардат паши», повергшего своими деяниями в ужас весь Стамбул.

Возможно, именно этими тревожными мыслями и был порожден сон, приснившийся Алексею на одной из остановок по пути в Петербург. В нем князь отчетливо видел гостиничный номер, заполненный трясущейся от страха прислугой и взволнованными полицейскими чинами. Все они суетно ходили и повторяли «Не может быть!», «Как так!?». Главной причиной этого переполоха являлся Михаил Павлович Ардатов, неподвижно лежавший на широкой гостиничной кровати. На нем не было следов крови или другого насилия, но для Алексея хватило одного взгляда, чтобы понять, что его командир мертв.

Но ещё большее открытие ждало его в маленькой комнате для прислуг. Там на полу, в белой ночной рубашке лежала черноволосая красавица, из груди которой торчала рукоятка найденного князем стилета. Немигающие черные глаза с немым укором смотрели Алексея, словно коря его за неведомый проступок.

Что-то мелькнуло, и перед князем предстала часовня, в которой одинокая императрица горько плакала на груди у одетого в парадный мундир Ардатова, жалобно причитая. Видел он так же и государя императора, сильно осунувшегося и поседевшего, с непокрытой головой идущего за похоронным катафалком. Когда же царь проходил мимо застывшего в испуге князя, то из его уст отчетливо прозвучало: «Теперь мой черед».

В холодном поту и испуге проснулся Алексей среди ночи. Пламя ночника яростно трепетало, отбрасывая на стены причудливые тени. Все было тихо. На соседней кровати спала служанка Ардатова живая и здоровая. Желая удостовериться в этом, князь спустил ноги с кровати и в этот момент его взгляд упал на эфес сабли лежавшей на стуле. И в тот же момент, чей-то искусительный голос стал призывать его разрешить терзавшую душу проблему. Молодой человек чуть потянулся вперед и тут, красавица повернула к нему свое лицо и улыбнулась во сне.

От этой улыбки Алексея словно обдало кипятком, и он отпрянул назад, устыдившись своих мыслей. Нет, не мог потомок славного дворянского рода быть судьей человеку, ничем не провинившимся перед ним.

Долго еще не мог заснуть этой ночью князь, вертясь на постели с боку на бок, пока сон не сомкнул его очи. Тяжко было на молодой душе, но ответ на вопрос, могло дать только время.

Загрузка...