Воровка

Глава 2

Деревья, укрытые снегом, расступаются передо мной, открывая дорогу, ведущую к замку, который настолько огромен, что виднеется издалека. Сколько идти до него я не знаю. Лес оказывается намного больше, чем я предполагала, а вот мои силы на исходе. От холода зубы не попадают друг на друга, от усталости я едва ли не валюсь с ног. Единственное, что хочется — это упасть прямо в сугроб и уснуть. Дар забрал себе все силы и теперь глаза закрываются прямо на ходу.

— А еще говорят, что одаренные огнем не чувствуют холода! — ворчу вслух, стараясь хоть как-то взбодрить себя. — Иди, Эмма, иди, — говорю себе. — Если сдашься — умрешь. Ты у себя одна.

Прищурив глаза, я щипаю себя, чтобы держаться на границе сознания, и, ощутив отголосок боли, поморщившись, выпрямляюсь, не позволяя своей спине заваливаться вперёд и умереть от холода. Терять бдительность никак нельзя. Пусть вокруг никого нет, лишь птицы задорно переговариваются друг с другом, да еще слышится какой-то непонятный звук, который достаточно быстро усиливался.

— Одаренные! — ахаю и ныряю под пушистые лапы ели.

Звон колокольчиков и ржание лошади раздается совсем близко. Приглушенный удар сердца по ребрам сбивает дыхание. Это шанс на спасение! Нужно только лишь сделать так, чтобы эти огромные сани остановились.

— Давай же, давай! — злюсь, стараясь оторвать полоску ткани от платья. — Давай, Эмма, давай! Замерзнешь насмерть!

Ткань не поддаётся, непослушные пальцы сгибаются с трудом. А все из-за этого проклятого холода! Поджав губы, я снимаю ботинок с ноги и бросаю его далеко вперед на дорогу. Уж это наверняка привлечёт внимание! Мне всего-то и надо, чтобы мужчина остановился, ну или на худой конец, притормозил лошадь. А уж я промелькну незаметно туда и обратно и прихвачу тёплых вещей, если повезет.

Кожу на ступне обжигает холодом с новой силой. Я жмурюсь, сдерживая стон. Несмотря на покалывающую немоту в конечностях, моё тело все же сохраняет чувствительность. Видимо правду болтают об одарённых огнем, что они совсем не чувствуют холода.

— Тпрууу, — раздаётся зычный голос и возок останавливается.

На дорогу спрыгивает возница и, приподняв бровь, удивленно смотрит на одинокий ботинок. Одет он весьма непривычно, я бы даже сказала странно. Заостренные носы на легкой обуви слишком длинны, а белая рубаха, поддетая под куртку без рукавов, совсем не соответствует пронизывающему холоду. Его волосы, зачёсанные набок, неестественно стойко держатся, даже когда его обдаёт порывом ветра.

Следя за его взглядом, ахаю и с размаху опускаю ладони на лицо, отчего слышен характерный звук шлепка. Совершенно забыв про следы на снегу, которые оставила после себя, я практически приглашаю его побегать со мной в очередные догонялки, с печальным для меня концом. Мой взгляд мечется от лошади к заинтересовавшемуся следами мужчине. Понимаю, что в таком состоянии мне не убежать даже от простого человека, что уж говорить об одаренном.

— Пожалуйста, пожалуйста, огонек, помоги последний раз, — одними губами как завороженная шепчу я, направив руку в сторону лошади.

Едва заметная искра пробегает по металлу возле морды животного.

— Тише! Тише! — услышав ржание и увидев беспокойство лошади, одаренный теряет интерес к следам и спешит успокоить, готовое сорваться с места животное.

Кровь шумит в ушах, сердце срывается вниз и бьется с удвоенной силой. Кусая губы, делаю осторожный шаг и вылезаю из под лап ели. Скрип снега под ногами заглушает обеспокоенное ржание. Я стараюсь вжаться в снег, стать как можно более незаметной, но если одаренный обернется — он увидит. А уж там не трудно догадаться, что последует. Одинокая девушка, не пойми откуда взявшаяся, одетая не по погоде, да еще и в столь откровенном платье из дома для утех, непременно вызовет много вопросов. И он, конечно, поймет кто я и что за дар живет внутри меня, и вот тогда, я пожалею, что оказалась здесь в этом лесу и предпочла спутать нити судьбы и побороться за свою жизнь.

У самого возка я останавливаюсь, прислушиваюсь к монотонному успокаивающему голосу мужчины и возмущенному фырканью лошади. Голова гудит от напряжения. Быть замеченной означает быть убитой. Еще никогда я не проклинала свой дар настолько сильно, как сейчас. Он как пиявка выпивает из меня все силы, оставляя после себя безнадёжную усталость, от которой нет спасения. Сопротивляться, бороться, думать о смертельной опасности, когда внутри тебя зияет огромная дыра — невозможно. Из-за последнего выхода силы я едва остаюсь в сознании, и понимаю, что не смогу идти дальше — лишь бы успеть взять теплые вещи, надеть на себя, спрыгнуть в сугроб, закатиться под лапы ели и надеяться, что меня не найдут и что я смогу еще раз проснуться.

Глухо застонав от накатившего бессилия, я тянусь дрожащими пальцами к натянутой плотной ткани, защищавшей возок от мокрого снега, и раздвигаю её в стороны. С трудом согнув ногу в колене и подтянув к груди, неловко цепляюсь онемевшими руками за гладкое выструганное дерево и залезаю внутрь.

Темнота после слепившего своим сиянием снега приятно обволакивает, притягивает к себе, хочется тут же прилечь и забыться сном. Пузатые мешки, до верха наполненные отборными крупами, кажутся отличным укрытием для того чтобы спрятаться между ними, опустить на них свою голову и закрыть глаза.

— Нет! Нет! — яростно шепчу я и, шатаясь из стороны в сторону, отталкиваясь от мешков, прохожу немного вперед к резному сундуку. — Не спи, не спи, — уговариваю себя, опускаясь перед ним на колени и откидывая тяжелую крышку. — Да чтоб тебя! — ударяю кулаком по лбу, увидев содержимое.

От досады хочется кричать. Никакой теплой одежды, никакого приличного платья, никакой обуви — а лишь куча бесполезной ткани, которой разве что обмотаться с головы до ног можно.

Запрокинув голову вверх, тяжело дышу. Каждое движение дается все с большим трудом, от холода трясёт.

— Соберись! — бью себя по щеке и, привстав, тяну отрез атласа на себя.

Цвет беру молочный, чтобы было не столь заметно и было легче укрыться. Обматываю себя старательно, стараясь не оставлять ни одного оголенного участка кожи. Когда глаза привыкают к полутьме, примечаю в углу еще и одеяло, которое непременно заберу с собой.

Монотонное бормотание мужчины раздражает. Он будто специально убаюкивает, прознав, что к нему в сани тайком забрались. Я заставляю себя слушать его, чтобы не пропустить долгожданный момент, когда возница прекратит наконец-то разговаривать с лошадью и соизволит отправиться в путь. Заставляя себя двигаться, чтобы не уснуть, я заглядываю в каждый мешок, отметив не только отборное качество везомых продуктов, но и их разнообразие. Несколько раз подхожу к разрезу ткани, отодвигая грубую ткань из лубяных волокон в стороны и озираясь по сторонам, щурюсь от света.

Когда я уже склоняю голову вперед, не в силах более держать её прямо звучит долгожданная фраза:

— Но! Пошла! — кричит мужчина, и возки дергаются вперед.

С облегчением выдохнув, я собираю всю волю в кулак для прыжка и, задержав дыхание, неловко опускаюсь на корточки.

— Эгей, да я тебе догнал! — раздается окрик снаружи.

Вздох застревает в горле, от неожиданности падаю на спину и прикрываю рот ладошками, стараясь сдерживать рвущийся наружу кашель.

— Я просто останавливался, — невозмутимо кричит мужчина спереди.

— Как думаешь, долго в этот раз жизнь в замке продержится? Или снова все быстренько разойдемся, — басит мужчина, приближаясь почти вплотную.

— Ой нет, — вздыхает возница. — Среди них нет сильных. Скоро все пустыми будем ходить. От слабого одаренного рождается еще более слабый одаренный, а то и вовсе пустой, коли с людьми смешал кровь. Нет надежды на возрождение, лишь себя тешат, учебу им навязывают. Все скрытые от глаз возможности ищут, да пустое это все!

— И виноваты в том мы сами, да осознали поздно, — вторит ему совсем рядом всадник.

Я вслушиваюсь в странный разговор и массирую виски, которые ломит он напряжения. Как теперь выбираться?! Сразу же ведь заметят! Сил не осталось, перед глазами плывёт туман, веки столь тяжелы, что держать одновременно открытыми оба глаза слишком тяжело, чтобы продержаться еще хотя бы немного. Безразличие накатывает, мысли путаются, предметы расплываются в темные бесформенные пятна. Едва шевеля ногами, я добраюсь до сундука и, упав в него, сворачиваюсь калачиком.

— Проклятый дар! Ты забрал все силы. Из-за тебя я умру! — потянув на себя крышку, шиплю и сразу же, не в силах больше совладать с сосущей внутри пустотой, засыпаю.

Я не знаю, сколько нахожусь в беспамятстве, лишь понимаю, что слаба по-прежнему настолько сильно, что едва могу пошевелить рукой. Спертый воздух давит, обжигает легкие, если бы не небольшая щель, которую я оставила то и вовсе бы задохнулась! Затуманенные мысли ускользают, оставляя за собой темноту и спокойствие. Размеренное покачивание убаюкивает, слышатся отдаленные голоса людей. Шею саднит от неудобной позы, руки и ноги затекли, отчего мурашки неприятно покалывают, раздражая. Их хочется смахнуть, согнать с кожи, но приходится терпеть. Слишком мало места. Все что я сейчас могу — это шевелить пальцами ног, чтобы вернуть хоть какую-то чувствительность.

Запах дерева смешивается с запахом дорогих тканей. Так пахнет у зажиточных людей в их гардеробных. Мечта, а не запах. Вздыхаю глубже, провожу языком по потрескавшимся губам и прикусываю огрубевшую полоску кожи, сдирая ее.

— Вот и приехали. Смотри, даже защиту никакую не поставили. Слабая, ох слабая нынче молодежь…

Ужас пронзает тело, от сердца, которое слишком быстро стало перекачивать кровь, в ушах поднимается гул, он глушит, мешает прислушиваться, не даёт сосредоточиться, чтобы проверить, насколько я пуста, хватит ли мне сил воспользоваться даром. Медленно выдохнув, чтобы успокоиться, я сжимаю кулаки, впиваюсь ногтями в ладони. Это ж надо было угодить в такую передрягу! Благо они еще не остановились, и если повезет, получится незаметно уйти. Проклятая слабость! Она высушивает меня, пожирает изнутри, отбирает драгоценное время, которое мне необходимо, чтобы выжить! Каждый раз, когда я пользуюсь даром, мне приходится подолгу спать, приходить в себя, убирать дрожь в пальцах и бледность с лица. Но чтоб так, пролежать в бессознательном состоянии, когда смерть стоит позади и обдает затылок своим зловонным дыханием — впервые.

Рука касается гладкой, выструганной до безупречности крышки сундука. Легкие наполняются свежим воздухом, прогоняя дурман от духоты и проясняя мысли. Призвать дар не получается. Я по-прежнему была пуста. Зато из-за никчемных попыток возвращается сонливость. Безразличие и пустота внутри затягивают в темноту, тело наливается тяжестью. От бессилия хочется кричать, рыдать, заламывая руки и проклиная свое пламя, живущее в теле паразитом, питающимся моей энергией.

— Почему так поздно? Ночь на дворе! — мелодичный голос женщины отзывается прошедшим по позвоночнику колющим холодом.

Возок останавливается. Тело передергивает нервной дрожью. Снег скрипит под сапогами мужчин.

— Не ругайся, сейчас разгрузим все, — голос одаренного слышен у самого края повозки, там, где ткань расходится на две половины, образуя выход.

— Мешки с крупой в чулан, муку в амбар, — продолжает наседать женщина, — утром разберусь, — недовольно бурчит она. — Ткани тоже в чулан. Пусть там стоят, пока о них не вспомнят.

— Давай! Спасай свое пристанище дурной! — гневно шиплю, пытаясь призвать свой дар. Мои губы плотно сжаты в одну сплошную линию, на лбу выступает пот, подбородок дрожит от усилий. — Закрой этот дурацкий сундук!

Слабое, едва заметное пламя согревает металлические пластины, сковывая в одну полосу обитые железом края. Дышать сразу становится трудно. Воздух не поступает, отчего паника поднимается волной в груди и застревает комом в горле, вызывая тошноту. Стены сундука давят, кажется, будто они сужаются, стремясь раздавить, задушить. Невольно задаюсь вопросом, что лучше попасть в руки одаренным, продлить свою жизнь на несколько дней и быть замученной под пытками или скоротать свои последние минуты здесь?

Непослушные руки быстро убирают ткань в сторону, подгребают её под колени, распределяют по краям, освобождая угол. Если повезет, я смогу незаметно сделать щель, прорезать острым металлом дерево. Будь передо мной сейчас простые люди, я бы непременно сбежала. Но одаренные — это не люди. В их живет сила, которую не стоит испытывать на себе, и вряд ли в отличие от меня, они, живя в проклятом лесу, старались ее прятать. Они приняли ее, слились с ней воедино, пользуются ей каждый день, не боясь, что в глазах промелькнет ненужный цвет или с пальцев сорвется искра.

Происходящее вокруг ускользает, крутится водоворотом, смешиваясь в непонятый гул. Я из последних сил цепляюсь за ясность мысли, стараюсь прислушиваться к разговору, но ничего не получается, все внимание и силы направлены на ровную стенку сундука, в котором вот-вот появится щель.

От легкого едва слышного скрипа дерева замираю. Перед глазами кружатся цветные пятна. Большой гвоздь с пробегающим по нему свечением выходит прямо возле моих глаз, от чего крик едва не срывается с губ. Холодные пальцы тут же ложатся на холодный металл, усиливая воздействие дара, делая дыру больше, а потом еще одну и еще. Надеюсь, что одарённые не будут ночью разглядывать едва приметные отверстия в сундуке. Я заканчиваю как раз вовремя и остаюсь не замеченной. В ушах шумит, все звуки слышны, будто под толщей воды.

— Ого! — потрясенно восклицает мужчина рядом. — Да мне одному силы не хватит перенести! Это вам не мешок с зерном.

Моя голова слегка качается из стороны в сторону. Если это он про сундук, то зря. Будь он наполнен зерном — было бы куда тяжелее. Я непозволительно худа для своего возраста. Пышными формами похвастаться не могу и вешу, как мешок с мукой.

От глухого удара, я порывисто вздыхаю и, уже ничего не понимая, окончательно увязаю в терпком беспросветном мраке.

Следующее пробуждение даётся мне еще тяжелее. Картины мелькают перед глазами, сменяются одна на другую. Звук стучащих друг об друга зубов, настойчиво приводит меня в чувство. Тело изводится дрожью. Воспоминания приходят постепенно, приливами.

Прислушавшись, я прикладываю руку к прохладному металлу. Искра огня пробегается по пластинам и легко разъединяет их. Дар отзывается нехотя, с некой ленцой, он еще не успел полностью восстановиться и продолжает пить энергию своей хозяйки.

С шумом выдохнув, я медленно приподнимаю крышку сундука и смотрю в небольшую щель. Привыкшие к темноте глаза с легкостью рассматривают выстроенные вдоль стены мешки, развешенные лук, острый перец, кисти сушеных ягод и трав, освещённые узкой полоской лунного света, от небольшого окна, расположенного под самым потолком. Помещение, в котором я очнулась, небольшое и вытянутое.

От понимания, что дар отнял у меня непозволительно много времени, к горлу подступает горечь, а к лицу приливает жар.

— Проклятый огонь! — со злостью шиплю, подтягиваю затекшие ноги к груди, и растираю пальцы на ногах. — Кыш мурашки, кыш!

Онемевшие холодные ступни потеряли чувствительность, устоять на них я вряд ли смогу. Упаду сразу же — стоит только встать. Корю себя, что проспала так долго в неудобной позе, когда жизнь висела на волоске… Мне определенно, что будет вспомнить через пару лет, когда вся моя прошлая жизнь будет перечеркнута. Но я ничего не забуду, чтобы вновь не опуститься на дно, в котором кручусь после смерти отца и стараюсь выжить.

Ноги массирую долго, поднимаюсь вверх, прищипывая и поглаживая кожу, и опускаюсь вниз, царапая ногтями. Чувствительность возвращается слишком медленно, а беспокойство напротив все сильнее нарастает, требуя бежать. Я все сильнее надавливаю, проминаю затёкшие мышцы и сжимаю зубы, чтобы не разрыдаться. Реветь — это последнее что я сделаю для того, чтобы помочь себе. Слезы — это бессилие, слабость. А слабые не выживают. Хоть отец и говорил, что особенность их рода жить до последней капли крови, проверять это мне не хочется. Я боюсь боли и того, что могут со мной сделать, чтобы вытравить огонь внутри. Люди называют это очищение. С нами поступают хуже, чем с ведьмами. Хотя, тех тоже уже давно нет. Они существуют лишь в сказках, да в сказаниях о Тьме, но даже их просто сжигали на костре! Одаренные огнем же должны пройти обряд очищения. И если уж люди придумали такие зверства для них, что же делают одаренные? Отец говорил никогда не попадаться им, никогда не приезжать на земли, которые граничат с проклятым лесом. Что же… я нарушила все его запреты. Кипящее масло для моего горла уже в руках палача, стоит только сдаться.

По щеке скатывается непрошенная слеза, а затем еще одна и еще. Скулы сводит от сжатых зубов. Растираю сырость кулаком по лицу, не жалею нежную кожу возле глаз и тру их особо сильно. Поддаваться слабости не мой удел, иначе пропаду, но, несмотря на мои усилия, ненужный страх забирается в голову, рисуя непритязательные картины. Темнота, в которую погрузилась комната, пугает. Кажется, что у стен, среди мешков, сидят одаренные, такие же монстры как и я, задача которых проследить за мной, узнать, что за дар живет в моём теле. Кожей ощущаю их взгляды, чувствую их дыхание и ярость от слишком долгого ожидания. Признавать самой себе, что я слабая трусиха не просто.

Успокоить своё дыхание и встать мне стоит огромных усилий. Атласную ткань, которую обмотала вокруг себя, снимаю, если придётся бежать, она будет сковывать движения, но прихватываю её с собой на случай, если не найду никакой более подходящей одежды. Опустившаяся ночь хоть и пугает, но, весьма кстати, ведь все спят, и никому нет дела, до маленькой тени, идущей вдоль стен. Каждый мой шаг осторожен, я вступаю только на носок, мягко пружиня от пола, так чтобы не издать ни единого звука. Возле двери замираю, прислушиваюсь, прислонив ухо к дереву, и толкаю ее вперед.

Большие окна, не закрытые привычными шторами с бахромой, пропускают лунный свет. В полутьме угадываются очертания полок, уставленных какими-то предметами и широкий стол с множеством стульев. Все углы завалены кучей толи мешков, толи какого-то тряпья. В ночи не разобрать, но это было и не важно. Куда важнее полная тишина, в которой не слышно ни похрюкивающего храпа, ни пьяных голосов, ни шепота сплетниц, ни вскриков от азартных игр.

К дверному проему я крадусь, втянув голову в плечи. Руки дрожат.

Находится в замке одаренных, там, откуда следовала уносить ноги без оглядки — настоящее сумасшествие. Еще и это платье, больше похожее на ночную сорочку ужасно раздражает. Его хочется поскорее снять, выбросить, сжечь и забыть, как от стыда кровь приливает к лицу, как горечь обволакивает рот и жжёт своим едким послевкусием.

Зябко поежившись, я обхватываю себя руками. В широком коридоре гуляет ветер. Из распахнутых окон тянет холодом. Светлая гладкая плитка под ногами настолько ледяная, что красться на носочках становится невыносимо, приходится вступать на пятку, отчего походка становится нелепой, неуклюжей. От выстроенных в ряд вдоль стен колон исходит пугающая сила. Кажется, что за любой из них может таиться опасность. Их белые гладкие округлые бока выпирают вперед, давят мощью и лишний раз напоминают о том, что нужно бежать из этого замка как можно быстрее.

В гнетущей тишине слышен шорох ненавистного платья. Кожа под ним зудит. Ненужные мысли лезут, терзают своими образами воспаленный брезгливостью и страхами разум. Думаю о том, сколько распутных девок удовлетворяло в нем желания мужчин перед тем, как оно оказалось на мне, и чем пропиталась легкая прозрачная ткань. Тошнотворный запах борделя исходивший от него говорит сам за себя, он кричит о распутности и тех непотребностях которые выдержало едва прикрывавшее тело ткань. От мысли, что одаренные обнаружат меня прямо в этом обрывке ткани и с украденным атласом под подмышкой кружится голова. Наверняка, когда они узнают, что я не только обладаю силой огня, но еще и подумают, что я торгую своим телом, то разорвут меня на части, как распутную девку, отдав на потеху мужчинам.

Обрывистое сиплое дыхание, сдавливает грудь приступом удушья. Я еле сдерживаюсь, чтобы не раскашляться, не согнуться пополам от нехватки воздуха. Из-за саднящего горла приходится часто сглатывать слюну и терпеть колющую иглами боль. Нестерпимо хочется одеться, замотать шею теплым шарфом и накинуть на голову капюшон, скрывающий глаза с пробегающими в них от волнения искрами огня.

— Ох, — сдавленно выдыхаю облачко пара и, прикрыв рот ладошкой, останавливаюсь.

Каменная винтовая лестница, выросшая передо мной, закрученная по часовой стрелке и погруженная в темноту, выглядит зловеще. Медленно подойдя к ней, я прохожусь ладонью по прохладной гладкой поверхности перил и со вздохом поднимаюсь вверх. Все вокруг меня выглядит бездушно, доведенным до идеала и мрачным.

Подниматься по широким ступеням неудобно, теперь приходится ступать босой ногой на широкую ступеньку и приподниматься на носок. Оставшийся один ботинок, я несу в руке, чтобы не стучать стоптанной подошвой и не привлекать лишнее внимание.

— Стой, подожди же ты! — от раздавшегося женского голоса меня передергивает, подпрыгнув на месте, я вжимаюсь в перила и бросаюсь наверх. — Как ты не понимаешь! — продолжает женщина. — Ты разбиваешь мне сердце! И убавь свой холод! Этим ты меня не прогонишь, а заморозишь здесь всех!

Твердые тяжелые шаги, принадлежавшие мужчине и быстрые постукивания дамских туфелек, стремительно приближаются.

— В твоей комнате достаточно тепло, сиди и грейся в ней, — устало отзывается мужчина. В его голосе легко читается усталость и едва уловимое раздражение.

— Я думала, ты позвал меня сюда, чтобы мы вновь смогли быть вместе! — надрывающимся визгливым голосом продолжает наседать женщина. — Подумай! — на мгновение стук каблучков затих. — Наш союз выгоден! Наши дети родятся с сильным даром! — надрывается она.

— Я позвал тебя сюда, чтобы ты смогла обучить девочку контролировать свою силу. Ты верно подметила, что твой дар силен и именно поэтому я обратился к тебе.

— Это ведь все из-за моего характера? — наиграно всхлипывает женщина. — Тебе не нравится моя требовательность?

— Элиз, я тебе ничего не обещал. Ты сама была не против.

— То есть, — взвизгивает она, — ты меня не любишь? — потрясенно тянет с неподдельной горечью, будто на неё снизошло озарение, и бежит вверх по лестнице. — Ты мной пользовался! — уже злобно выплёвывает женщина. Раздается глухой звук удара каблука о каменную лестницу. — Я доверилась тебе! Я думала после той ночи, ты женишься на мне!

— Будь я у тебя первым — женился бы, — совсем рядом со мной невозмутимо произнес мужской голос.

— Я тебя любила! Ты предал меня! — надрываясь, причитает дамочка.

— Не забывайся, я чувствую ложь.

Стараясь не шуметь, я спешу. Голоса приближаются. От лестничного пролета на втором этаже каменный коридор раздваивается на два абсолютно одинаковых полукруглых ответвления с немногочисленными дверными полотнами, расположенных на одинаковом расстоянии друг от друга. Куда стоит повернуть, чтобы оказаться в женском крыле я не помню. Глушащая разум паника съедает все полученные знания из книг. Уже повернув налево, понимаю, что выбрала неверное направление, но чтобы вернуться обратно и найти укрытие в одной из женских комнат, уже поздно.

В дрожащем от порывов воздуха огне факелов пол и стены смотрятся неровными. Выточенные из камня скульптуры воинов с остроконечными шлемами и вытянутыми вперед руками, на каждой из которых раскрывается тот или иной дар, бросают зловещие тени, подпитывая мой страх еще сильнее. Ладони с высокими волнами воды и летящими от нее в разные стороны каплями, с цветущими персиковыми деревьями, с парящими тканями возле пальцев, тянутся ко мне. Вода, земля, воздух — три стихии, но огня среди них нет. Зато на поблескивающих витражных окнах изображены драконы, которых колют острыми пиками, сковывают лапы извилистыми лозами, ломают крылья булыжниками и гасят вырывающийся из пасти огонь водой.

Проклятый дар! Драконья кровь! Спрятаться, убежать! И никогда! Никогда не попадаться на глаза одаренным! Они хуже людей, они убивают себе подобных, тех, с кем вместе боролись с тьмой и ведьмами, тех, кому точно так же, как и им Боги даровали дар, который, к несчастью, стал для огненных смертным клеймом.

Бегу от ужасающих образов в тупик коридора, прислоняю влажную от волнения ладонь к закрытому замку и мотаю головой.

— Давай! Спасай свое пристанище, а то сгинешь вместе со мной! — сжимаю руку до побелевших костяшек на пальцах. Огонь внутри еще не успел восстановиться, отчего слушается неохотно, искры срываются с задержкой и столь слабы, что могут разве что привлечь ненужное внимание.

Шаги мужчины, смешанные со стуком туфелек, слезных причитаний и угрожающего шипения дамочки неумолимо приближаются. Из моих обветренных губ вырывается тяжелое дыхание. Еще немного и меня заметят! Этот одаренный превратит меня в глыбу льда, скует тело льдом и будет допрашивать, до тех пор, пока я буду в состоянии говорить!

Сердце колотится с такой силой, что закладывает уши. Уже не думая о лишнем шуме, я с силой дергаю дверную ручку. От безысходности внутри поднимается ярость, сдерживать ее в тисках воли и искать выход — уже не выйдет. Там, за полукруглым витком длинного коридора спиной ко мне стоит та, что уже через минуту поднимет визг, едва увидев меня. К многочисленным прозвищам одаренных огнем прибавится еще одно, предназначенное лично мне: блудница, продажная девка, шлюха. Эти и еще многие другие слова мне будут выкрикивать в лицо толпящиеся на безопасном расстоянии одаренные, когда с обручем на шее меня поведут в пыточную.

В груди тяжелеет, к глазам подступают слезы, кулак опускается на дверное полотно и обреченно скользит вниз, оставляя на коже красную полосу.

— Аарон, подумай! Тебе нужна жена с сильным даром, — надрывно произносит женщина, заламывая руки на шее мужчины. Её спина и длинное светлое платье уже виднеются за поворотом. — Одаренные гаснут, не будь эгоистом! — она делает шаг вперед, вновь скрываясь из вида. — Наши дети смогут возродить одаренных!

— Ты не единственная одаренная с которой я могу связать себя узами брака, — прерывает ее голос мужчины. — Не стоит показывать свой скверный характер. Леди непозволительно вести себя так. Ступай.

Дамочка давится громким вздохом возмущения. От ее всхлипываний меня передергивает. Сделав вздох, я жмурюсь и вжимаю голову в плечи. Еще немного и тяжелой поступью ко мне подойдет палач. Тот, с которого начнется моя пытка. Мужчина, со столь приятным бархатным голосом, станет для меня последним, с кем я смогу встретиться взглядом, ведь никто более, когда всем станет известно кто я, не рискнет посмотреть мне в глаза. А может и вовсе, помимо обруча, который по какой — то из глупых легенд не смог сдержать огонь дракона, мне оденут на голову плотный мешок.

От столь живого воображения приступ удушья сдавливает горло, на лице выступают капли пота, а по венам течёт к кончикам пальцев долгожданное тепло. Приглушенная, едва заметная искра срывается с указательного пальца и очерчивает замочную скважину, постепенно заполняя ее изнутри.

Сердце ухает вниз в ожидании, зрачок расширяется, от напряжения тело колотит дрожью. Слабое свечение от живого огня играет бликами на металлической вытянутой ручке, дразня возможным спасением. Каждый звук, раздаваемый в пустом коридоре, приближающейся пары, пульсирует в висках болью. Чтобы быть незаметнее как можно дольше, я припадаю к двери, наваливаюсь на нее всем весом, отчего, как только раздался щелчок отпираемого механизма, я с громким вздохом вваливаюсь в комнату, едва успев выставить перед собой руки, чтобы не пробороздить лицом пушистый ковер.

Боль от содранных коленей из-за бьющегося адреналина не чувствуется. Я мечусь в поисках укрытия. Просторная вытянутая комната явно жилая, да и к тому же, судя запаху горящего недавно фитиля свечки, была совсем недавно покинута своим хозяином. Прятаться кроме как в шкафу для одежды некуда, но и тот, вместо вороха различного тряпья, наполовину заполнен различными книгами, которые и без того были повсюду. Книжные полки тянутся вдоль стен, упираются в громоздкий стол, над которым нависает высокая спинка стула, которую из-за неудачно падающего на нее лунного света можно было принять за сидящего над разложенными бумагами человека.

Можно, конечно, забраться под кровать, но выбраться оттуда незамеченной будет в разы сложнее, да и находится она далеко от двери, за небольшим диванчиком, стоявшим напротив вычищенного от золы камина, скрытого по обе стороны грубыми складками не зашторенных тяжелых портьер.

Неприятное гадкое чувство тревоги никуда не уходит. Дар ведет себя странно. Не отзывавшийся прежде, он рвётся и пускает нити искр в сторону рабочего стола. Даже забравшись в шкаф и укутавшись в пропахшую хвоей и морозной свежестью одежду, я не могу его контролировать.

— Будь ты проклят! — стиснув от злости зубы, на ходу натягивая на плечи мужскую рубашку, шиплю я.

Холод внутри и огонь по венам мучает тело. Впервые дар обжигает и приносит боль, он не успокаивается даже, когда я падаю на колени и прижимаюсь грудью к холодному полу под столом. Теперь едва заметная искра тянется к услужливо распахнутой дверце одного из ящиков.

Выругавшись, я тянусь и, нащупав деревянную шкатулку, хватаю ее, прижимаю к груди, дрожащими пальцами откидывая крышку. Приятное тепло согревает руки, мерцание окутывает ладони, когда я двумя пальцами подцепляю золотое кольцо с сапфиром. Синий камень сверкает и блестит при слабом свете живого огня, нежно окутавшим металл. Необычное сочетание теплого цвета металла и холодного голубого камня.

Странное не похожее ни на что ранее воодушевление заполняет грудь. Не отрывая взгляда от кольца, я надеваю его на палец и глубоко вздыхаю. Пространство под столом вновь заполняет темнота, дар успокаивается и таится, оставив после себя усталость.

— Я никуда не уйду! — легкий удар обрушивается на дверь, возвращая мне слепой страх.

— Тебе не месте в моей спальне!

— Но все мои вещи у тебя! — возмущенно восклицает женщина. — В отведенных мне комнатах, было слишком пыльно, — презрительно фыркает она, — чтобы я оставалась там, и я распорядилась оставить мои вещи у тебя.

— И кто же тебе разрешил? — слишком холодно выдыхает мужчина, да так, что у меня бежит по спине холодок.

— Аарон, я сказала, что я твоя невеста.

— Кто? — пробирающим до самых костей голосом, уточняет он.

— Я, — запинается женщина, заметно стушевавшись, — так думала, — обреченно шепчет она.

— Я дал повод? — спрашивает Аарон, выдерживает небольшую паузу и, недождавшись ответа, продолжает: — Жди здесь, я перенесу твои вещи туда, где им следует быть.

Поймав свой вздох ладошкой, я взмахиваю рукой, наспех запирая дверь. Успеваю как раз в тот момент, когда мужчина вставляет ключ в замочную скважину.

— Аарон, — со вздохом приглушенно пытается его остановить женщина. — Ты не простил меня?

— Я просто тебя не любил, Лиз, — бросает Аарон через плечо, заходя в комнату. — Мы оба об этом знали, — добавил, направившись к кровати, где возвышалась парочка сундуков. — Не реви, — с легкостью подхватив один из них, тихо произносит он и, пройдя вдоль комнаты, выходит в коридор, захлопнув за собой плечом дверь.

Едва приглушенные шаги мужчины и тихий лепет девушки удаляются, я выскакиваю из своего укрытия и бросаюсь к сундукам с одеждой, которые не заметиоа ранее. Откинув крышку назад, запускаю руку вниз, вытаскивая на ощупь, теплое платье. Нежное, мягкое, почти невесомое, с высоким горлом и обтягивающими рукавами, оно приятно висит в руках.

Сердце колотится, сбивая дыхание. Ненавистное тряпье из дома для утех, насквозь пропахшее похотью и приторно-сладкими духами, летит на пол. Вместо него приятная ткань окутывает тело теплом, согревая покрытую мурашками кожу. Теплые меховые ботинки и светлую шубу я попросту хватаю и спешу вновь спрятаться под стол и уже там надеваю их.

Ждать долго не приходится. Аарон возвращается один. Уперев руки в бока и широко расставив ноги, устремив свой взор на ларь, он бурчит что-то неразборчивое про неугомонность женщин и проводит рукой по волосам. Широкая мощная прямая спина и мускулистые, обтянутые брюками ноги, внушают трепет. Статный и высокий мужчина был красив даже в темноте.

Будто чувствуя мой взгляд, он вальяжно разминает плечи, расстегивает пару пуговиц на светлой рубашке и решительно закатывает рукава, обнажив руки по локоть. В каждом его движении чувствуется плавная грация хищника, которая неизбежно появляется у тех, кто легко может оборвать чужую жизнь. Идеальный палач, одаренный без толики жалости к себе подобным.

Не сводя с мужчины глаз, я кусаю палец. В каждом движении одаренного мне видится злорадная усмешка и угроза. Будто он давно знает, где я прячусь и сейчас наслаждается видом дрожащей фигуры, прижатой к холодному полу под столом, и теперь играет, нарочно запугивает, играя мышцами и демонстрируя свою силу. От звука хрустнувших пальцев вдох застревает в горле, а перед глазами бегут цветные круги. Такому и никакого дара не нужно, чтобы расправиться со мной!

Нервы на пределе. Еще немного и дар будет искрить так, что его будет не скрыть за тканью платья. Зажмурившись, я задерживаю дыхание и медленно выдыхаю, собрав губы в трубочку. Терять контроль над собой сейчас, когда я могу спастись никак нельзя! Липкий страх сковывает, мысли путаются. Я борюсь с желанием вскочить, пока он стоит ко мне спиной и выбежать в коридор. Мысленно посылая мужчину куда подальше, стараюсь наладить дыхание и унять бешеное биение в груди.

Я так надеюсь на скорый уход Аарона, что когда он делает несколько шагов к сундуку, едва сдерживаю радостный порывистый шумный вздох. От вида уходящего мужчины, сердце восторженно щемит.

Не теряя времени, я вскакиваю, запускаю руку в один из ящиков, который был ранее закрыт на ключ и, схватив пару мешочков с монетами, прижимаясь спиной к книжным стеллажам, крадучись, направляюсь к прикрытой двери.

Выглядывать в коридор, в котором еще были слышны шаги одаренного, жутко. Влажные пальцы скользят по круглой ручке и, почувствовав исходящий от нее холод, медленно толкают дверь вперед.

В пустом коридоре эхом прокатывался звонкий едкий голос дамочки, невозмутимый мужской баритон, частое цоканье каблучков и четкий размеренный ритмичный стук сапог.

Мои руки скользят вдоль стен, я иду быстро, огибая каждую статую и прислушиваясь к голосам.

— Ты опозоришь меня! — шипит не хуже змеи дамочка. — Ты, — возмущенно фыркает она и тут же затихает, не находя нужных слов, и добавляет после паузы, будто опомнившись: — Будет скандал!

Что отвечает ей Аарон, не слышу из-за шума в ушах, который пульсирует и мешает сконцентрироваться. Становится слишком душно. Я понимаю, что от лестницы меня отделяет всего каких-то пару метров, но преодолеть их особенно трудно. Вглядываюсь в широкий коридор, где за поворотом слышны приглушённые голоса и решаюсь бежать, понимая, что как только мужчина пойдет обратно он увидит меня. Я несусь, перепрыгивая ступеньки, стараюсь спуститься как можно скорее, чтобы была возможность спрятаться.

Прихожу в себя при виде двери ведущей в кладовку. Мне наконец-то удаётся успокоить бешеное сердцебиение и унять дрожь по всему телу. Оглядываясь по сторонам, думаю, где может быть выход на улицу. Я знаю, что он должна быть где-то рядом, стоит лишь понять, куда идти направо или налево.

Хочу обратиться к своему дару, чтобы он заиграл огоньком на кончиках пальцев, я бы осветила им пол и поняла, откуда тащили мешки, но боюсь это сделать. Мне приходится присесть на корточки и водить рукой по холодному полу, на ощупь определяя, где больше загрязнений. Потеряв на бесполезном занятии уйму времени, стискиваю зубы. Понять куда идти у меня так и не получилось. Злюсь, и мысленно приказываю охватить ладонь пламенем. Даже с освещением не сразу нахожу, куда стоит повернуть, с трудом разглядывая едва заметные разводы от талого снега.

Заветная дверь, ведущая на улицу, оказывается за поворотом. Замок в виде головы неизвестной мне птицы, открываю хоть и с трудом, но достаточно быстро и бесшумно. Порыв холодного воздуха заставляет поёжиться. Хватаюсь пальцами за капюшон, надеваю его на голову, пытаюсь закутаться так, чтобы колкий морозный воздух не щипал кожу. Не люблю зиму.

Набираю в грудь побольше воздуха перед тем, как сделать шаг и оказаться под открытым небом, навсегда попрощавшись со стенами замка. Надеюсь, что все рассказы о проклятом лесе неправдивы и ночью меня не подкараулит разъярённый снежный монстр с клыками льдинами настолько мощными, что способны переломить напополам ствол дерева. Снег под ногами хрустит, за мной тянутся глубокие следы. Если мне повезёт, к рассвету поднимется метель, тогда одарённые не сразу поймут в каком направлении я скрылась. Вспоминаю, какие сугробы в лесу, если идти не по дороге и морщусь, понимая, что сама далеко уйти не смогу и решаюсь на ещё один отчаянный шаг — украсть лошадь.

Привыкшая в мире людей к расположению конюшен на возвышении, я внимательно осматриваюсь. Территория замка хоть и весьма обширна, но, как и полагается, все хозяйственные постройки расположены возле чёрного выхода с кухни. От окон исходит свет, чему я весьма благодарна, ведь в кромешной тьме вряд ли можно свободно ориентироваться на незнакомой территории. Нехотя отмечаю, насколько ухожены и добротны деревянные строения, нет ни одной покосившейся доски или большого зазора между ними, даже ели стоят аккуратно припорошенные снегом с развешенными на них сосульками в форме яблок, цветов и гроздей ягод. Выдыхаю облачко пара, надувая щёки, прищуриваюсь, стараясь разглядеть, куда ведёт прокатанная от полозьев саней дорога и хмурюсь. Ничего не видно. Я нервно дергаю застежку возле горла и иду по следу.

К конюшне подхожу осторожно, прислушиваюсь к звукам и стараюсь быть собранной, если что-то пойдёт не так. Двойные двери, открываю с помощью дара и замираю, прислушиваясь. Не услышав ничего, что могло бы меня насторожить, призываю небольшой огонёк к кончикам пальцев и захожу вовнутрь. По обе стороны от меня вижу много заготовленного сена, а впереди в чистых стоилах крупных лошадей. Беру сухарик хлеба из большой доверху наполненной кадки и тяну руку к одному из животных. Скармливаю лакомство, чтобы расположить к себе и прохожусь ладонью по морде, поглаживая.

— Какой ты хороший, умный конь! Тебе надо спасти меня, помочь сбежать из этого леса, — пропускаю гриву между пальцев. — Красавец! — другой рукой скармливаю второй сухарик. — Пойдём, наденем седло. Какое предпочитаешь? — открываю стоило и, выводя коня, продолжаю приговаривать: — С чёрными ремешками или красными? Какое выберешь? Молчишь? Тогда, пожалуй, это, — приподнимаюсь на носочки, достаю с широкой полки седло и устраиваю его на спине коня, поверх накинутой суконной подстилки. — Красивый! Благородный! — приговариваю, затягивая ремешки.

Коня приходится седлать в темноте, на ощупь, чтобы не испугать его пламенем, из-за чего вожусь непозволительно долго, теряя драгоценное время. К счастью, животное довольно терпимо относится ко всему происходящему и, когда все готово послушно выходит из конюшни на улицу.

Бегло оглядываясь по сторонам, я перекидываю повод на шею коню, подхожу к левому боку, ставлю ногу в стремя, правой рукой хватаюсь за противоположную сторону седла и отталкиваюсь от земли.

— Пошёл! — отдаю команду, едва сев. — Хоп!

Тронувшись с места, конь быстро набирает скорость и стремглав мчится в ночной зимний лес. Оставив позади себя хозяйственные постройки и выбравшись на тропу, с облегчением вздыхаю. Сегодня мне удалось спастись, рассвет я встречу без кандалов и не за решеткой, но для того чтобы оставить позади себя свою прошлую жизнь, мне придется вновь идти на дело в абсолютно незнакомой стране, и это не то место, в которое я бы хотела сбежать, после того, как выкуплю документы. Это будет не солнечная Агонора, а граничащий по ту сторону с проклятым лесом, Одергад.