Воллюсвен

Генри Каттнер. Воллюсвен

Henry Kuttner Volluswen, «Science Fiction Stories», Apr 1943

Перевод 07.2021

ПРИСЯЖНЫЕ возвращались в зал. Голт Кавендиш, с напряжеными до предела нервами, пытался и не мог ничего прочесть на лицах двенадцати человек. Оправдательный приговор был невозможен. Но признание вины было столь же невозможно. Счесть его психически невменяемым, как сказал ему адвокат, было единственно возможным решением.

Голт рассказал свою историю, ничего не скрывая, с того самого момента, как начал подозревать своего брата. Это было месяц назад. До этого, конечно, Тима Кавендиша не существовало…

— Мы, присяжные…

Голт Кавендиш наклонился вперед.

ГОЛТ КАВЕНДИШ наклонился вперед. Его немолодое и уже несколько дряблое лицо безвольно обвисло. Тим, упитанный, безобидный на вид коротышка, с неопрятно торчащими волосами мышиного цвета, плеснул содовой и протянул ему стакан. Братья, сидящие за столом в нью-йоркской квартире, были похожи на двух лавочников из небольшого городка, жизнь которых состоит лишь из взвешивания сыров, рыбалки и разговоров о погоде.

— Вот так удача, — сказал Тим и подмигнул. Это было хитрое, торжествующее, ехидное подмигивание и выглядело оно нелепо для человека его возраста и положения. Голт кивнул и выпил. Он поставил стакан и взглянул на Тима.

Когда это случится?

Это началось почти сразу. Тим осмотрел свои пухлые руки и спросил:

— Как давно у тебя был отпуск?

— Около года назад, — пробурчал Голт. — Я не слишком уж устаю от работы. Пока я занимаюсь гольфом и хожу в клуб, я считаю, что вполне достаточно расслабляюсь. Зачем спешить с отпуском?

— Не знаю, достаточно ли этого для отдыха. Мужчине время от времени нужны перемены. Почему бы тебе не поехать в Мэн и не поохотиться?

Голт взглянул на своего брата.

— А почему не тебе?

— Я хорошо себя чувствую. — Тим заколебался. — Но, может быть, ты прав.

— Последуешь за мной?

— Конечно. Почему нет?

— Что ж, ведь если я делаю что-то… — Голт облизнул губы. — Ты, конечно, всегда делаешь то же самое.

Тим улыбнулся с наигранным возмущением.

— Ага. Всегда, с детских лет. Своего рода культ, да?

— Ты делаешь то же, что и я, с некоторым количеством вариаций, чтобы сделать это немного по-другому. Ты играешь в гольф в другом клубе. У тебя другие часы — я играю с утра, ты играешь после обеда. И так во всем. У меня такое чувство, что если я умру, ты исчезнешь.

Тим рассмеялся.

Голт отпил еще глоток, для успокоения, ведь брат при прямом обвинении, конечно же, будет все отрицать.

Он изучающе оглядел Тима, и не нашел ничего особенно примечательного. Что само по себе было интригующе. Здесь нужен Шерлок Холмс.

Холмс: Я обращаю ваше внимание на необычное дело с собакой в ночное время.

Уотсон: У собак нет дел в ночное время.

Холмс: Вот это и необычно[1].

ГОЛТ, разумеется, не мог впрямую добиться от Тима ответа. Тим бы увиливал, отрицал и насмехался. И еще бы подмигивал очень многозначительно.

— Что ж, — произнес Голт после паузы, — я подумаю. Я все равно не смогу уехать на неделю, это слишком надолго.

— Что-то случилось?

— Детективное дельце, — сказал Голт, внимательно следя за его реакцией. Тим даже не моргнул глазом. Это была ошибка с его стороны. Он должен был мигнуть.

Вместо этого Тим сказал лишь:

— Надеюсь, все будет хорошо. Я сейчас очень занят.

— Я обращался к психологу, — сообщил Голт.

— О-о? Зачем?

— У меня проблемы с памятью.

— Забываешь все?

— Не все, — сказал Голт, вставая. — Кое-что помню. Ладно, я отчаливаю. Увидимся позже.

— Пока, — кивнул Тим, не вставая. — Береги себя. — И подмигнул.

Спускаясь вниз на лифте, Голт Кавендиш пребывал в смятенных чувствах и слегка напуганным. В данном случае подмигивание было не очень уместно. Кивка было бы достаточно. У него было гнетущее ощущение, что Тим догадывался. Но ни за что, и никогда Тим не раскроется, если только… если только…

Если только не будет поставлен в ситуацию, когда придется сделать это. И в этом случае результаты могут быть непредсказуемыми. Голт предпочел бы даже думать, что он, Голт, безумен. Это было бы гораздо лучше, чем постепенно приближаться к вере в существование трехмерного воплощения вездесущего Deus ex machina[2]. Книги по мнемонике тут не очень помогали найти ответ. Искусственная память была фактом и фактом научно доказанным, но — о, Боже!..

Кем является Тим Кавендиш?

Пробелы в сознании Голта возникли после несчастного случая. Сотрясение мозга, как сказали потом врачи. Падение с лестницы — нелегкое испытание для пятидесятилетнего мужчины. Но, к счастью, операция прошла удачно…

Ага, чертовски удачно! Ибо впоследствии, хотя в остальном его память не пострадала, он вообще ничего не мог вспомнить о своем брате Тиме. Память о существовании Тима была уничтожена — под корень — вплоть до одного вечера два года назад, когда оба брата обедали со своей сестрой Мэри Эллен у Сарди. С того августовского дня память Голта была полной и нетронутой.

Но перед тем званым обедом у Голта было ужасное ощущение, что Тим Кавендиш не является Тимом Кавендишем. Ipso facto…[3]

Если предчувствия Голта были верны, Тим не мог заподозрить, что план провалился. Иначе бы он предпринял меры.

ГОЛТ добрался на такси до офиса Хиллмана Абернати, психолога, психиатра и жреца великого бога «Compos mentis»[4]. Абернати — крупный, седовласый, проницательный мужчина, с ненавязчивыми обходительными манерами, располагающими к откровенности — предложил Голту сесть и осклабился сквозь дым панателы[5].

— Сразу перейдем к делу. — сказал он. — Могу заявить — вы не сумасшедший, Голт. У вас, вероятней всего, навязчивая идея. Коль это так, то это излечимо.

— Я ожидал этих слов. Когда у пациента есть некая фантастическая теория, вы мгновенно автоматом решаете, что теория ложна, и проблема заключена в мозгах.

Абернати сказал:

— Вы не совсем правы. Но продолжайте.

Рот у Голта дернулся.

— Ну, например, некоторые люди могут слышать писк летучих мышей — слишком высокий, чтобы его могли услышать все прочие. Означает ли это, что писки являются субъективным и звучат лишь в голове?

— У меня бывали пациенты, за которыми повсюду следовали маленькие красные черти, — заметил Абернати. — Ну и что?

— А вы когда-нибудь пытались сфотографировать маленьких красных чертей?

— Да, пытался, — неожиданно сказал психиатор. — Даже использовал инфракрасный и ультрафиолетовый свет. Вспомните, Голт, я сказал, что у вас может быть навязчивая идея. Но ведь может и не быть.

Голт откинулся на спинку стула, и пристально посмотрел на психиатора. Затем пожал плечами.

— Это из раздела «утешение пациента».

— Нет, не так, — очень серьезно сказал Абернати. — Вы убеждены в некой фантастической теории. Если бы я просто сказал, что вы ошибаетесь, вы бы мне не поверили и у вас могла бы развиться мания преследования. В моей работе я держу свое личное мнение в дальнем углу. Я никогда не делаю прогнозов, пока не соберу все факты, какие смогу.

— Факты? — переспросил Голт с ноткой сарказма.

— Ну, ваше трехмерное божество и тому подобное. Вы думаете, что я вам не верю. Вы пришли сюда с зачатком комплекса Бога в сочетании с глубинным стремлением к мученичеству. Как бы вы открыли нечто жизненно важное для человечества, и вы знаете, что человечество вам не поверит. В конце концов вам захочется, чтобы вас распяли. Подсознательная чушь, худшего рода.

— Погодите минуту, — сказал Голт. — Я могу и ошибаться. Я допускаю, что это все у меня может быть чисто субъективно. Может быть, у меня психическая травма?

— Нет, это — подсознательный блок — ответил Абернати. — Ваша память о вашем брате, два года назад оказалось стертой. Основной вопрос — что это означает?

— Ну, есть только два варианта. Либо Тим существовал в то время, либо его тогда не было.

— Верно. Рассмотрим первый вариант. Тогда вывод таков: по какой-то серьезной причине вы не хотите ничего о нем вспоминать.

— Какой причине?

— Вероятно, одной из тех, что сыграла злую шутку с вашим эго. Если бы мы смогли выявить ее, ваша память, скорее всего, вернулась бы. Вы когда-нибудь пытались навредить своему брату?

— Нет, по крайней мере, с тех пор, как он здесь существует. — осторожно сказал Голт.

— Угу. — Абернати забарабанил пальцами по столу. — Необходим непрямой метод. Поскольку вы ничего не можете вспомнить о своем брате, нужно собрать информацию о нем в других источниках.

— Я СОБИРАЛ ее. Я написал домой всем нашим друзьям и родственникам и нанял детективное агентство для слежки за Тимом. — И я замучил свою сестру. — Голт прикусил губу. — А что насчет прямого метода?

— Мы же пытались. Блок слишком силен. Словесные ассоциации ничего не выявили. Я…

— Ничего? Подождите минутку. Что это значит?

— Что вашего брата не существовало еще два года назад, — охотно ответил Абернати. — Что вообще-то ни о чем не говорит. За исключением того, что это просто доказывает ваше несогласие признавать его раннее существование. Эксперименты с гипнозом тоже провалились. У вашего подсознания, Голт, во рту кляп.

— Ситуация достаточно необычна, как вы считаете?

— Так и есть. Дело, может быть в том, что вы, возможно, когда-то пытались убить своего брата.

— Ха, — сказал Голт. — Наконец-то какая-то зацепка.

— Сам черт не разберет, — добродушно возразил Абернати. — Я же не детектив. Я знаю и тебя и Тима немало времени, и мне трудно представить его таким существом, каким он видится тебе. Он что, супермен?

— Не совсем. Супермен — понятие антропоморфное. Человек всегда хотел быть равным богам. Яхве, Один, Зевс — все они супермены. Проекция людского эго, если вы позволите мне выразиться в ваших терминах. Зачем ограничивать это человеческими законами?

— А супермен ничем и не ограничен.

— Мне видится несколько более широко — сказал Голт. — Представьте себе место, в другом измерении, с другими физическими законами. Мир не по правилам Хойла[6]. Пусть существо, живущее там, не обязательно было бы супер-тупицей, но оно могло бы быть обычным, рядовым для того окружения. Понимаете?

— Пусть так, — допустил Абернати.

— Вот. Предполагаемое существо из этого мира могло бы дотянуться дальше, чем способны мы.

— Не понимаю, — после паузы сказал психиатор.

— Расширяемость. Некоторые простейшие могут выпускать ложноножки, некоторые — нет. Назовите этих псевдоподии талантами, способностями, чувствами — как угодно. Мой, э-э, брат, не человек. Я не утверждаю, что он супермен. Я говорю, что он не чистокровный человек.

— Сможем ли мы засечь такое существо? Будем ли способны заметить что-то чуждое и подозрительное?

— Я заметил, — решительно сказал Голт и продолжил:

— Первобытные охотники одевались в шкуры бизонов, чтобы смешаться со стадом. Люди умнее бизонов. У моего брата есть такие таланты, о которых мы ничего не знаем. Он маскируется.

— Зачем?

— Спросите у бизонов. Нет, я не имею в виду охоту — хотя, если бы это было так, это был бы другой вид охоты, отличный от того, что мы можем себе представить. Это не обязательно должно быть связано с убийством. Есть и другие мотивы. К сожалению, все, какие я могу себе представить, в основном людские. Поэтому они не подходят.

— Это теория, а не доказательства.

ГОЛТ достал толстый конверт и вытащил пачку листов.

— Взгляните эту работу. Она еще не закончена, но представление вы можете получить.

Абернати пролистал диаграммы, графики и биографию в две колонки. Голт сказал:

— Я сравнивал свою жизнь с жизнью моего брата. Имеется странное сходство. Это еще не полный анализ, но…

— Вы конечно понимаете, что такого добра… — Абернати постучал пальцем по пачке, — я нагляделся вдоволь. Пациенты приносят разнообразные доказательства своих теорий или заблуждений.

— Я понимаю. Тут мое слабое место. Я оказался в дурацкой роли… душевнобольного.

Психиатр швырнул бумаги обратно через стол.

— Ладно. Продолжайте расследование. Если вы сможете убедить себя, что ошибаетесь в этом деле, будет отлично.

Голт вернул бумаги в конверт.

— Сегодня я получу от детективов собранные материалы. Ну и… Вас я, очевидно, не убедил, да?

Абернати молча покачал головой. Голт усмехнулся, пожал плечами и ушел. Он зашел в ближайший бар и накатил крепкую порцию ржаного виски на четыре пальца. Помогло не очень. Через некоторое время он подрулил к квартире своей сестры.

Когда он шел по тротуару к лестнице, прямо у него за спиной разбился цветочный горшок. Голт поднял глаза, и увидел голову Тима, высунувшуюся из окна тремя этажами выше.

— Берегись! — завопил Тим, и затем: — О, Голт! Мы чуть тебя не потеряли.

Голт ничего не ответил. Он стоял, запрокинув голову, облизывая губы и глядя на пухлое озабоченное лицо брата.

Исчезая в окне, Тим подмигнул. В этом не было никаких сомнений. Это хитрое, торжествующее, нелепое подмигивание — тьфу! Голту внезапно стало холодно. Тим подозревал, и — и это был его ответный, логичный шаг.

МЭРИ ЭЛЛЕН устроила вечеринку с коктейлями. Мэри была хрупкой блондинкой, неопределенного возраста, в разводе. Она терпеть не могла спиртное, но пила, потому что все вокруг пили. Квартира была полна гостей, большинство из них было незнакомо Голту. Он небрежно поцеловал сестру и спросил, где Тим.

— Вы, должно быть, только что разминулись с ним. Он вышел, буквально, минуту назад.

Голт взял напиток, который оказался не очень приятным на вкус.

— Чего он хотел?

— Ликера, я полагаю. Я спрашивала его. Я тоже тебя спрашивала — помнишь?

— Хмм.

Голту было интересно, насколько сильно человеческий облик ограничивает Тима. Сверхъестественное существо, как считалось, должно быть способно убивать чистой силой разума или, по крайней мере, разрядом лично изготовленной молнии. Но это, опять же, были путаные представления, весьма антропоморфные. Так?

— Послушай, — сказал Голт, вспомнив кое о чем. — У тебя сохранились те старые фотографии?

— Фотографии? — Мэри Эллен моргнула. — Какие именно?

— Детские фотки. Где мы все засняты. Особенно Тим.

— Ну, где-то лежат. Конечно есть. Я найду их для тебя, когда будет время.

— Сделай это сейчас, — сказал Голт. — Пожалуйста. Очень нужно.

Мэри Эллен с недовольным видом, но отвела Голта в спальню и стала рыться в ящике комода. Вскоре она откопала фотоальбом.

— Дай мне посмотреть, — предложил Голт. — А ты можешь вернуться к своим гостям.

— Ладно.

Она вышла, чтобы тут же вернуться со свежим коктейлем, который Голт с благодарностью принял. Сев на кровать, он пролистал альбом.

Там были семейные фотографии, обычного содержания, снятые на берегу моря, в парках, на лужайках, на верандах. Делал их профессиональный фотограф — как он и ожидал. На всех были пометки белыми чернилами, аккуратно подписанные под каждым изображением. Почерк принадлежал миссис Кавендиш, матери Голта, умершей восемь лет назад.

Были там и фотографии Тима разного возраста — маленьким ребенком, мальчиком, юношей и взрослым человеком. Эти фото Голт изучал особенно пристально. Если это были подделки, то весьма искусные.

Тим и Голт были очень похожи друг на друга. Они до сих пор не потеряли сходство. На одной фотографии, довольно старой, был изображен ребенок, лежащий в корзине с розами. Под ним была подпись: «Малыш Тим — два месяца».

Голт пролистал страницы и наконец нашел то, что искал. Это было очень похоже, за исключением того, что лицо младенца было немного изменено, а корзина имела другую форму и содержала хризантемы. Это могло быть связано с тщательной ретушью.

Остальные изображения Тима также имели один общий знаменатель. Ни поза, ни фон не были полностью оригинальными. Они были если не скопированы, то по крайней мере вдохновлены другими снимками в альбоме.

Голт сунул альбом под мышку и вышел, кивнув Мэри Эллен. Часы подсказывали ему, что пора встретиться с нанятым им детективом. Но в квартире его ждал сюрприз.

ТАМ уже был Тим, фальшиво подбиравший популярный мотивчик на фортепиано. Он лучезарно улыбнулся Голту.

— Привет.

— Как ты сюда попал? — спросил Голт, кладя альбом на книжную полку.

— Управляющий. Он же знает меня, не так ли? Я не мог остаться на вечеринке. У меня назначена встреча в клубе. Но я подумал, что тебе это может понадобиться. — Тим бросил Голту бумажник. — Нашел его у двери после того, как ты ушел от меня. Эти билеты в театр торчали на виду, так что я решил, что они тебе понадобятся сегодня вечером. Ну и наконец, как насчет того, чтобы пойти со мной сейчас поиграть в гольф?

Голт осторожно положил бумажник в карман.

—Я… должно быть, выронил его, — сказал он с глупым видом.

Глаза у Тима округлились.

— Вот это голова. Мне потребовался час, чтобы понять это… ну, как насчет этого?

— Чего?

Тим взмахнул воображаемой клюшкой для гольфа.

— Ну?

Прежде чем Голт успел ответить, зазвонил дверной звонок. Вошел мужчина, с напряженным нервным лицом, в руках у него был портфель. Он огляделся, увидел Тима и сказал:

— Очевидно, вы заняты, мистер Кавендиш. Я зайду попозже.

— Я как раз собирался уходить. — Тим встал. — Расскажешь мне потом, как движется шоу, Голт. Пока.— Он вышел.

Детектив спросил:

— Ваш брат, да?

Голт глубоко вздохнул.

— Да. Ну, садитесь, Харбин. Что-нибудь нашли?

— Да. Нашел ничего. Ненавижу работу во тьме.

— Я сам нахожусь в неведении. Давайте посмотрим ваш материал.

Харбин открыл портфель и разложил его содержимое на большом столе.

— Вы полагаете, что кто-то маскируется под вашего брата? Если да, то у этого кого-то нет данных, которые я мог бы выявить. Его отпечатков в деле нет. Никаких следов пластической хирургии.

— И не должно быть, — сказал Голт.

— Пусть так. Ну это все, что у меня есть.

— Подождите минуту. Я хочу, чтобы вы взглянули сюда. Вы сталкивались с поддельными фотографиями?

— Угу. Достаточно часто. Можно взглянуть?

Голт нашел альбом и указал на фотографии, которые вызвали его подозрение. Харбин внимательно изучил их. Он достал из портфеля лупу и рассмотрел снимки через линзу.

— Мне они не кажутся подделками. Не возражаете, если я тут немного поковыряю?

— Действуйте.

Харбин достал из портфеля несколько бутыльков и сделал тампон из ваты и спички. Результаты были строго отрицательными. Наконец он покачал головой.

— Некоторые фальшивки настолько хороши, что невозможно выявить что-либо неправильное. Эти, кажется, продвинулись еше выше.

— А как насчет надписей?

И опять нет доказательств. Голт поморщился. Без сомнения, Тим сделал альбом и перенес в него оригинальные фотографии и записи, добавив доказательства своего прежнего существования. Если Тим способен создавать человеческое тело, у него не возникло бы больших трудностей в изготовлении таких подделок. Может быть, он делал это до того, как принял человеческое обличье, когда его силы были безграничены. Если они ограничены сейчас…

ГОЛТ отделался от Харбина, выписав чек, и принялся изучать доказательства, которые принес детектив. В почтовом ящике лежало немного почты, и он поспешно вскрыл конверты. Большинство из них были от старых друзей и родственников, которым он писал о Тиме. Он был осторожен, чтобы не вызвать подозрений, и приложил все усилия, приводя веские причины для вопросов, которые он задавал. Таким образом, письма давали дополнительную информацию, которую он сопоставлял при помощи пишущей машинки и картотеки.

Отчет Харбина тоже оказался полезным. Он проникал в прошлое, охватывая жизнь Тима с самого рождения и далее. Результат был слишком идеальным, чтобы быть правдой.

Не было вообще ничего подозрительного — и это было важно.

Голт расположил карточки в хронологическом порядке. Это была долгая и трудная работа, и он не надеялся, что закончит ее в тот же день. Но, по крайней мере, он мог начать.

Жизнь Тима параллельна его собственной. Но никогда не была идентичной. Когда Голт в детстве перешел в 3-Б, Тим перешел в 4-А. Когда Голт завалил плоскую геометрию, Тим завалил первую алгебру. Когда Голт обручился, Тим тоже — но в другое время. Когда помолвка была разорвана…

Следовательно, Тим использовал Голта в качестве модели. Модель для своего существования, дизайн для жизни.

Голт принялся за работу над своим графиком. Отправной точкой, как для него самого, так и для Тима, было рождение. Он наметил свою собственную линию жизни, хронологически добавив необходимые факторы. Он использовал, насколько это было возможно, всю информацию, которую он получил, от незначительных заболеваний до поездок в отпуск. Затем он выбросил все, что можно было объяснить логически. Лето на побережье — не случайно и он, и Тим извлекли из этого выгоду. Но когда Тиму удалось сломать руку, Галт неделю спустя вывихнул лодыжку; обоих мальчиков забрали домой.

Примечательно, что Тим иногда опережал Голта. Едва ли это происходило за счет предвидения. Скорее, дело в мнемонике. Жизнь Тима до двухлетней давности была только записью. Записью в фотоальбоме, свидетельством о рождении (Голт это проверил) и искусственными воспоминаниями, внедренными в умы тех, кто, возможно, знал Тима в прошлом.

График, длиною в двадцать пять лет был нарисован. Голт занялся другим графиком и построил линию жизни Тима, на этот раз на полупрозрачной бумаге. Когда он закончил, он совместил две диаграммы. Линии жизни наложились точно, по крайней мере, с малыми изменениями.

Голт облизнул пересохшие губы. Некоторое время он смотрел на улики, а затем пошел выпить. Хайбол, который он смешал, был необычайно крепким.

Он тоже был отравленым.

Голт понял это как раз вовремя. Он вызвал врача и, пошатываясь, направился в ванную, где выпил много мыльной воды. Яд не остался в его желудке.

Позже, разбитый и слабый, он лежал полуодетым на своей кровати и размышлял. Он догадывался, что скажет Абернати. Люди травят себя, чтобы реализовать свою манию преследования…

Тим подозревал.

ТИМ обладал способностью внедрять искусственные воспоминания в человеческий разум. Одна конкретная цепочка воспоминаний была удалена из мозга Голта в результате сотрясения, которое он перенес. Почему же тогда Тим не повторил операцию и не вырвал клыки Голта? Почему он вместо этого пытался совершить убийство?

Голт вспомнил, что сказал Абернати. Все, чему научился мозг, он сохраняет. Независимо от того, насколько глубоко знание может быть скрыто в подсознании, его можно вытянуть с помощью гипноза или другими методами.

Ах-ах. Доказательства, спрятанные в мозгу Голта были для Тима динамитом. Возможно, их можно было бы подавить гипнотическим внушением. Но, тем не менее, существовала вероятность, что это знание вырвется на свободу — когда-нибудь, как-нибудь. Тим не мог быть уверен, что заставит Голта забыть навсегда. Перст судьбы внес запись, и, хотя книга могла быть закрыта, слова остались, постоянные, неискоренимые и каким-то образом опасные для Тима.

Но почему знание Голта опасно для него? Ведь никто не поверит…

Сейчас не поверят. А позже? После того, как Голт собрал бы неопровержимые доказательства, нашел улики. Тор когда-то выдавал себя за женщину. Если бы Великаны Вальгаллы знали, что под вуалью была борода, Тор не смог бы продолжать свой обман.

Что же тогда является сверхестественным, нечеловеческим аналогом бороды…

В Тиме должно быть нечто такое, что однозначно указывало бы, что он скрывающийся под маской неземлянин. Какие-то стигматы? Но, они вероятно таковы, что людям их распознать невозможно.

Нет, нет. Тим пытался убить Голта. Значит Голт либо знал, либо мог позже узнать что-то опасное для камуфляжа Тима.

Кем является Тим? Чего он хочет?

Может ли человеческий мозг понять мотивы нечеловеческого?

Галту стало очень холодно. Он был рад, когда явился доктор и дал снотворное.

ПОСЛЕ этого у Голта поселился страх внезапной смерти. Отравление не было серьезным, но оно напугало и выбило его из колеи. Беспокоила мысль, что Абернати, возможно, прав и Тим может быть настоящим его братом. Но эта идея блекла по мере того, как несчастные случаи следовали один за другим.

Толчок сзади в толпе в метро; незакрепленный ковер, который чуть не кувыркнул Голта вниз по лестнице; еще один цветочный горшок; ослабленная рулевая колонка в его машине — это были составные части одной цепи. Они безумно напугали Голта. И он ничего не мог сделать, чтобы защитить себя, кроме как усилить свою и без того обостренную бдительность.

Абернети уже ничем не мог помочь. Голт со все большим трудом сохранял равновесие на приемах у психиатра. Страх был слишком силен в нем.

И всякий раз, когда он встречал Тима, Тим подмигивал.

Однажды, отчаянно надеясь на отсрочку, Голт сжег все собранные им доказательства. Это стоило ему немалых усилий, но его потрясло и расстроило неудачное падение в парке. Его каблук не должен был отрываться от ботинка таким образом — если только он уже не был подрезан.

Поэтому он уничтожил улики и поспешил встретиться с Тимом на следующий день и рассказать об этом. Тим уставился на него.

— Какие доказательства?

— Параллели в нашей жизни. Совпадения хода событий. Зачем я трачу время на такие дела?

— Ну, видимо тебе интересно — ведь каждому нужно хобби. Многих людей увлекает генеалогия.

— Только не меня. Я становлюсь рассеянным. Вчера чуть не упал в озеро. Я думаю, что если я забуду о вещах, которые меня увлекли, то будет только лучше. Я не хочу провалиться в канализационный люк, из-за того что мои мысли где-то витают.

Тим закурил сигарету.

Когда, через минуту, Голт заговорил вновь, в его голосе почти проявились нотки жалкой мольбы.

— Как ты думаешь, прав я?

— Ну возможно, возможно. Мне нужно свалить. Увидимся позже.

Когда Тим выходил из квартиры, он воспользовался случаем и подмигнул. Голт с трудом подавил крик.

Он слишком, слишком взволнован. В конце концов, не было никакой реальной причины для его ужаса. Так он убеждал себя. Его разум раскачивался, как маятник, туда-сюда между крайностями. Один день он утверждался в одной мысли. На следующий день…

Так все и шло, а подозрительные несчастные случаи продолжались. Пока, наконец, Голт не провалился под лед в озеро и не заболел пневмонией. В своем бреду он отмечал, что каждый день гулял по этой укромной тропинке уединенного парка, и что кто-то сдвинул в том месте берег, и там, где не должно было быть льда, образовалась тонкая ледяная корка, и он не мог поверить, что Тим на самом деле — это дьявол.

КАК-ТО вечером он проснулся от шума голосов из соседней комнаты. Послышался звук закрывающейся двери. Голту удалось встать с кровати и достать свой автоматический пистолет из ящика бюро. Затем он вернулся под теплое одеяло и спрятал под ним пистолет.

Вошел Тим.

— Привет, — сказал он. — Что за идея купаться в ледяной воде, в твоем-то возрасте?

Голт ничего не ответил. Тим сел и закурил сигарету.

— Закуришь? Нет? Хорошо, что у тебя на уме?

— Где доктор?

— Почему я должен знать?

— С кем ты разговаривал?

— Это была твоя медсестра, — объяснил Тим. — Я сказал ей, что останусь с тобой, пока она сходит поужинать. Она еще не поела. Ну, начнем — чего бы ты хотел? Может быть, почитать тебе?

С огромным усилием Голт произнес:

— Твои секреты у меня в сохранности. Я не…

— М-м-м, — перебил Тим. — Может, мне лучше измерить тебе температуру. Секреты, говоришь? Расслабься, сынок.

— Я серьезно. Ты человек. Ты мой брат. Я знаю это. Я никогда ни о чем таком не думал. Я… я…

— Хорошо, спасибо. Я рад, что ты не считаешь меня Воллюсвеном. — Тим внезапно замолк.

Голт сказал пересохшим вдруг ртом:

— Я не слушал тебя. Я не слышал этого.

Сумерки сгущались, из парка доносились слабые звуки уличного движения. В комнате с каждой минутой становилось все темнее. Мгновенная, ужасная паника охватила Голта, и он включил лампу у кровати. В желтом свете темная фигура Тима превратилась в нечто знакомое, но не успокаивающее.

Прошло какое-то время. Тим пожал плечами и взглянул на наручные часы.

— Время твоей склянки, — сказал он. — Мой долг подать ее тебе, ты в ней нуждаешся. У тебя, должно быть, расшатались нервы.

Голт смотрел, как его брат отмерил дозу коричневой жидкости из бутылки, стоявшей на бюро. После Тим прошел в ванную и включил воду. Когда он вернулся, стакан был почти полон янтарной жидкости.

— Я не приму это, — сказал Голт. — Конечно, я не притронусь к этому. Я не полный идиот.

— О, Боже, — простонал Тим. — Медсестра сказала, что ты должен принимать эту дозу каждый час в обязательном порядке. Разве ты не принимал это уже несколько дней?

— Только не это. Это не лекарство. Это яд.

— Я сыт по горло такой болтовней, — сказал Тим, нахмурившись. — За кого ты меня держишь, кто я такой, по-твоему, черт возьми?

— Воллюсвен, — сказал Голт.

Тим подошел, держа лекарство. Его замысел был очевиден.

Голт вынул из-под одеяла пистолет и нацелил его. Даже тогда он мог и не выстрелить. Но Тим подмигнул. Это было хитрое, торжествующиее, ехидное подмигивание…

— Воллюсвен! — Голт кричал, совершенно обезумев, и снова и снова нажимал на спусковой крючок. Стекло разбилось, повсюду летели коричневые брызги. Тима отбросило пулями. Кости, сердце и мозг разорвались. Жизнь в Тиме Кавендише прервалась.

В таких случаях это обычное дело.

ГОЛТ Кавендиш наклонился вперед, ожидая приговора. В зале суда было тихо. Было доказано, что Тим не убийца, что он не пытался убить своего брата. Пролитая жидкость на ковер в спальне ничего не доказала. Это был предписанный препарат, без добавок. Конечно, передозировка означала бы смерть пациента, но количественный анализ в данных обстоятельствах был невозможен.

Об оправдании не могло быть и речи, но и об осуждении тоже. Голт не хотел умирать. В лечебнице у него будет время собрать дополнительные данные и когда-нибудь доказать, что Тим Кавендиш никогда не был полностью человеком. Это займет много времени. Что не имело значения…

Старшина жюри присяжных, худой, усталого вида мужчина в мешковатом твидовом костюме, зачитывал вердикт.

«…Признать подсудимого виновным в убийстве первой степени, и кроме того, мы рекомендуем не проявлять снисхождения».

Голт не мог поверить. Он посмотрел на старшину, и старшина в ответ посмотрел на него.

И подмигнул.