Волчья шкура

ГЛАВА ШЕСТАЯ

На балконе Ира удивленно осмотрелась.

— Ты тут живешь?

— Да, а что?

— Странно, никогда не думала, что можно жить на балконе.

— Ничего странного, не под мостом же… Хотя и под мостом хорошие люди живут.

— Извини, не хотела тебя обидеть.

— Не хотела и не обидела. Я привык. Тут хорошо. А быть самому себе хозяином можно везде.

— Да, конечно.

Анчар не подозревал, что невольно задел давнюю Ирину боль.

Ира не заметила, как потеряла себя. Миша все знал, предвидел, все просчитывал наперед, все сам решал и говорил, что и когда делать. Ей оставалось верить и починяться. Споры их становились все короче. И результат их все легче можно было предсказать: будет так, как сказал Миша.

А от нее, дерзкой, своевольной, острой на язык, ничего не осталось. Даже оболочки. После родов грива непокорных с детства волос утихомирилась и свернулась под Ириными руками в послушный узел на затылке. Взгляд смягчился, его приглушили длинные, пушистые ресницы. Под ними Ира научилась прятать сначала страх и тоску первых месяцев жизни с Мишей, а потом искреннее правдоподобие лжи и уклончивое молчание в отношениях с близкими.

И с Мишей она привыкла говорить, не поднимая глаз. Так оказалось проще подчиняться тому, кто выглядел, как маленький ребенок, но обладал непреклонной холодной волей, прозорливостью и стальным характером взрослого.

— Устраивайся. Хочешь, выпей чаю, прими душ. Чувствуй себя, как дома. Мне нужно уйти. Когда вернусь, не знаю, извини. К завтрашнему дню многое нужно сделать. Не жди меня, ложись, тебе к утру нужно выглядеть на миллион, и никакого красного носа и зареванных глаз! Не горюй, поможешь мне — завтра будешь ужинать дома с Мишей. Меня не забудь пригласить. Договорились?

Андрей бросил на кресло возле скрипучего шкафа стопку постельного белья, подмигнул и, набирая номер на мобильнике, ушел. Ира слышала, как он договаривался с кем-то, спустившись во двор: «Валюха, привет! На вахте? Закругляйся и жди меня возле кассы…»

Ну, вот, испортила хорошему человеку вечер. Счастливая эта Валюха! Жаль, что завтра Андрей уйдет из ее жизни, но хоть поужинаем вместе. А потом, может, позвонит когда-нибудь: «Ирка, привет!..» И больше ничего не нужно. У него своя жизнь, у нее — своя.

Ира вспомнила мечту студенческих лет — стать, как все, на случайной койке, чтобы не чувствовать себя «белой вороной» среди подружек. Вот глупая была! И счастливая…

Никого у нее никогда не было, а скоро двадцать пять. Значит, уже и не будет. И не пригодились «волшебные» слова ни на иврите, ни по-арабски. Никто не задевал ее на улице, никто не приглашал «на чашку кофе». Наверное, и в след никто не смотрел. Горячие восточные мужчины, которыми добродушно пугала Иру Биньямина, проходили мимо, будто она часть щербатой стены или запыленная витрина. Ну и пусть, и не очень-то хочется. Завтра Миша будет дома, с ним спокойно и надежно, он все знает, и думать ни о чем не нужно, и волноваться. Завтра все станет по-прежнему.

Мысли текли, не тревожа тем, что было, и не пугая тем, что будет. Ира дождалась тишины за дверью, на цыпочках вышла в кухню, прислушалась. Темно и тихо. Можно идти в душ.

Вернувшись на балкон, Ира постояла у перил — хорошо! Такого «бездельного» вечера у нее еще не было. Если бы Андрей пришел, она бы чайку заварила, поговорили бы. Но о чем говорить? Врать и притворяться стыдно, а он, наверное, о себе не захочет рассказывать постороннему человеку, у него Валюха есть. Ничего, посидели бы молча. Скорее бы утро! Пора спать, нужно слушаться Андрея, он обещал найти Мишу.

Она протянула руку за бельем и не поверила глазам. За креслом, в самом углу, стояло то, что никогда, ни при каких обстоятельствах не должно находиться в жилище обыкновенного человека. Редкая музейная копия античной легенды… Нет, не может быть, просто привиделось; наверное, глупый кич, что-то вроде вешалки, и панама на него брошена.

Ира не заметила, как задремала. Когда пришел Андрей, она не слышала. Проснулась среди ночи, а он уже дома, возится возле шкафа, железками звякает, настольную лампу прикрыл газетой. Хотела встать, чай заварить, но он прошептал: «Спи, спи, я разбужу тебя». Она и уснула.

— Пора, Ирина, пора вставать!

В комнате горела лампа. За окнами темно.

— Давай, собирайся. Одень то, что я принес.

На дверце шкафа висело что-то удивительно блестящее, как рыбья чешуя. Ира подумала, что это зеркало, которого она не заметила вечером, но присмотревшись, поняла: платье. Или блуза? А где же юбка? Может, к ней брюки полагаются? Подошла, пощупала. Нет, все-таки платье… Странное какое: короткое, как туника, не наклонишься, на тонюсеньких бретельках. Материи пошло — кот наплакал, но она дорогущая, тонкая, как паутинка, блестками крохотными расшита. От платья очень странно пахло, будто терпкие духи смешались с запахом тела, вымытого дорогим душистым мылом, а потом разгоряченного долгой работой. Зачем работать хозяйке такого платья? Тревожный, непраздничный запах.

Ира сморщила тонкий нос.

— Может, его простирать?

Андрей засмеялся:

— Ты что, запах — это главная приманка в нашей охоте, на запах поймаем подонков. Давай, поторапливайся, еще многое нужно сделать. Я тебе не помощник, пойду кофе сварю.

В коридоре, как и вечером, никого не было. Квартира еще не проснулась.

Ира постояла под душем, умылась. Почти не глядя в зеркало, свернула волосы в узел, заколола его. Тут же, в ванной, надела кружевные трусики и нарядный бюстгальтер из подарков Елены Александровны. Очень красиво! И почти в пору, чуть-чуть тесноваты, но это даже приятно. Платье оказалось свободным, хотя Ира опытным глазом определила, что хозяйку оно обтягивало, как перчатка: швы на тонкой материи немного растянулись. Платье нежно скользнуло по коже и легло красивыми складками, спереди открывая шею, плечи, грудь и — кошмар! — кружево бюстгальтера. Ира попыталась подтянуть бретельки, но тогда сзади показалась резинка трусиков. А что делать с полоской бюстгальтера на спине? Неприлично! Разве так можно выйти из дома с утра пораньше? И куда? Кое-как удалось ей справиться с глубоким вырезом, но руку придется держать наготове, чтобы вовремя прикрыть грудь.

В кухне Андрей разливал по чашкам кофе. Не оборачиваясь, он пробормотал:

— Готова? Иди краситься, да погуще, убедительно, чтобы наповал. Сейчас кофе принесу.

В комнате на журнальном столике горой лежали яркие коробочки, тюбики, пузырьки с лаком, щеточки и кисточки. Да что же это такое! Тут и дня не хватит, чтобы разобраться! Ира склонилась над столом, с удовольствием вспоминая радость студенческих лет перед выходом «в свет». Вот бы ей тогда хотя бы малую часть этих сокровищ!

Анчар вошел, осторожно открыв плечом дверь. В руках он держал две чашки, полные кофе.

— Тебе сколько са…

Лучше бы он не поднимал глаз. Как теперь донести эти неуклюжие чашки до стола, не расплескав по дороге? Поздно. Рука дрогнула, и на черные, до блеска начищенные туфли пролился кофе с молоком для Ирины. Несколько метров до стола тянулись бесконечно, капли кофе неровными дорожками — черная справа, коричневая слева — обозначили тяжкий путь Анчара. На Ирину он старался не смотреть, но это тонкое лицо, сияющие, чуть удлиненные к вискам глаза… испуганный взмах ресниц, когда она увидела досаду на его лице, и губы, черт! Еще и губы!.. И шея, и плечи, и грудь… Дурацкое платье! И лампа дурацкая, чего светит криво, сверху вниз? Тут что угодно привидеться может! В смятении Анчар попытался найти виновника. Лампа виновата! Ему стало легче.

Кофе выпили молча. К Ире вернулось чувство хронической вины, к которому приучил ее нетерпимый к ошибкам и недостаткам Миша, а Анчар мысленно разодрал в клочья платье, вытер лоскутками заляпанные туфли, мысленно же отбросил мокрые тряпочки в дальний угол, и успокоился. Дел невпроворот, а Ирина не выполнила его просьбу. Подкрасилась, как школьница у маминого зеркала, «чтоб не заметно было», и застыла, собрав платье в кулак у горла, глупая. Не то, совсем не то нужно Анчару!

— Ты погуще, поярче можешь? Давай по второму слою. Бери вот это, это, и эти две.

Из груды разноцветного хлама Анчар выбрал персикового цвета пудру, темно-розовые румяна, тени, серебристые и сиреневые, вишневую помаду. А когда он положил рядом с тюбиком бордовый карандаш для губ, Ире стало дурно. Чуть не плача, она отодвинула карандаш в сторону, но Андрей прикрикнул на нее:

— Нет времени на сопли! Если хочешь вечером сына увидеть, слушайся, делай, как я говорю!

Белые, выше колен сапоги на «шпильке» Ира натянула молча, боясь пролить слезы, чтобы не испортить макияж «на миллион». Кружевную шаль, которую Андрей протянул ей, она приняла, как подарок судьбы.

Андрей придирчиво осмотрел ее, обошел вокруг.

— Вот сейчас то, что надо, наповал! Побрякушек побольше нацепи, чтоб звенели, вот сумочка, положи туда, что нужно для камуфляжа, и… л-лифчик сними, я отвернусь.

Теперь смело можно протянуть руку, чтобы прикоснуться к пучку ее волос и распустить их, и это совсем не страшно. Под слоем косметики из комода проститутки, под Валюхиным платьем — смех, а не платье! — надежно упрятана та удивительная женщина, которая чуть было не сорвала операцию по освобождению ее сына.

Спускаясь за Андреем по лестнице, Ирина заметила, что и он изменился. Стрижка из салона, тщательная укладка. На повороте лестницы Ира увидела, что лицо Андрея гладко выбрито. Развернутые назад плечи и без напряжения прямую спину мягко облегает рубашка из дорогого пестрого шелка, к ней идеально подходят темно-серые элегантные брюки, не Валюха ли гладила? Новые туфли, нечаянно облитые кофе, когда Андрей покачнулся, открывая дверь, снова матово блестят. И не стыдно ему идти с размалеванной, позвякивающей на каждом шагу куклой? Так ему и надо, сам командовал: «Погуще, поярче». И лифчик приказал снять, а без него оказалось удобнее, глубокий вырез сам нашел место и уютно улегся на груди.

В машине Анчар натянул на голову пятнистую панаму, в которой работал у Йоси на взрывах, Ире, не глядя, приказал запахнуть шаль и придерживать ее у горла. Что-то голос совсем сел, не хватало осипнуть, когда интонации должны стать не менее убедительным оружием, чем нож.

— Ты машину водишь?

— У нас «Москвич» был, меня папа научил водить, когда мне четырнадцать исполнилось, а что? Я с папой много ездила, но уже сто лет за руль не садилась, забыла все, наверное, и прав до сих пор нет.

— Сто лет? Значит, поедешь, когда припечет. Смотри, вспоминай.

Анчар медленно с остановками завел двигатель, сев так, чтобы Ирина видела его движения, а чтобы она лучше запомнила, он проговаривал вслух то, что собирался делать.

Ира внимательно следила за Андреем, руки и ноги сами отзывались на команды, вспоминая давние уроки.

— Кажется, помню, странно…

— А правила? Знаки?

Она с сомнением покачала головой.

— Я их и тогда не очень-то знала, папа всю дорогу подсказывал…

— Не беда, если что, поедешь за мной.

Если что?..

Крепкие руки уверенно легли на руль.

— Ну, тронулись!

Молча выехали из города. Андрей сосредоточился на дороге, время от времени покашливая. Ире показалось, что он опять сердится на нее. Знать бы, за что теперь? Может, жалеет, что опрометчиво пообещал спасти Мишу? Сомневается, что получится? Что он задумал? Ира даже не представляла, что Андрей собирается делать. Ловить каких-то подонков на странный запах? Каких? И как он может найти мальчика, которого никогда не видел, а о том, где он может быть, не знает никто, даже она. Даже она… Она-то никогда и раньше не знала, куда он уходит, где пропадает полдня, что делает, с кем встречается? Сколько вопросов! Опять вопросы, на которые у нее никогда не было и не будет ответов. Жив ли?..

Слезы защекотали в носу. Нет, плакать нельзя, Андрей опять накричит на нее. Получается, что она все время ему мешает. Лишняя, и здесь лишняя. А вот бы он стал ей другом! Даже не другом, а просто остался хорошим знакомым, чтобы хоть иногда можно было бы с ним поболтать о пустяках, случайно встретившись. Может, попытаться сейчас поговорить, лишь бы не молчать, не слышать его сердитого покашливания.

— А что это за вещь у тебя в углу?

— Какая вещь?

— Для шляпы, круглая такая?

— А, эта! Черт ее знает! Приволок сдуру со взрывов, теперь избавиться не могу. Все нет времени выбросить.

— Это очень похоже на омфалос.

Анчар чуть не подпрыгнул. Во, дает! Оказывается, эта рева-тихоня всякие слова знает!

— Какой-такой фаллос?

Ира смутилась, покраснела и отвернулась к окну. Вот и поговорили…

Анчар вздохнул: что он за человек! «Мышка» чуть ли не впервые за все время сама рот открыла, сама с ним заговорила, а он, дурак, спугнул ее. Все испортил! Фаллос, омфалос, не один черт? Теперь затаится, замолчит, каждое слово из нее вытягивать нужно будет. Еще и расплачется, опять нос покраснеет, глаза опухнут, а ему она красоткой нужна, чтобы ловить негодяев «на живца». И голос у нее хороший: тихий, чуть охрипший от вчерашних слез, и спокойный. Робкая, видно, не по годам. Пусть говорит, от такого голоса тепло на душе.

— Ир, извини, а? Что-то я не то ляпнул… Не сердись, лучше расскажи про эту штуку. Я ее в интересном месте нашел, поэтому и прихватил. А теперь не знаю, что с ней делать.

Не поворачиваясь, Ира улыбнулась. Такой сильный, уверенный, независимый, а извиняется перед ней, оправдывается. Если не ответить, опять нахмурится.

— Что ты, я и не думала сердиться, вид за окном красивый. Я здесь еще никогда не была.

Анчар понимающе кивнул. Вряд ли ты вообще за город выезжаешь при таком сыночке, разве что на рынок. Могу поспорить, что и на море ни разу не была, и в выходные не очень-то отдыхаешь. Руки выдали тебя сразу, мышка.

— Я эти места очень люблю. Смотри, совсем недалеко от города, а чувствуешь себя, как на краю света, простор, тишина и красота во все стороны. Вот найдем Мишу, повожу вас по стране, на море поедем. Любишь море?

Ира вздохнула.

Значит, угадал…

— Так что там с этой штуковиной?

— Его можно называть просто омфал. Ни один из омфалов не сохранился. Археологи нашли только мраморную копию, сейчас она выставлена в музее в Дельфах, а твоя металлом блеснула, я заметила царапины.

Анчар неопределенно хмыкнул.

Ира устроилась удобнее и начала:

— Омфал — это священный «шепчущий» камень. Он был самым почитаемым в Дельфах культовым объектом. Древние греки думали, что он упал с неба, и считали его центром Земли. Знаешь выражение «пуп земли»? Это он, омфал. Его установили во внутреннем святилище храма Аполлона. А в подземном помещении находилась жрица оракула. Она передавала Аполлону вопросы царей и героев, и он отвечал через омфал. Эти ответы принимались как пророчества, простые люди не понимали их, поэтому дали омфалу еще одно название — «камень богов», его даже на финикийских монетах изображали.

— Получается, что твой омфал — это что-то вроде рупора или рации?

— Да, многие ученые считают, что омфалы служили связующим звеном между греческим, египетским, нубийским, ханаанским оракулами и подземным миром Дуат.

Анчар втянул голову в плечи и удивленно взглянул на спутницу, не тронулась ли от всех переживаний? Со вчерашнего вечера они вместе, он многое узнал о ней, кое о чем догадался, но до конца не понимал. О сыне плакать перестала, и вообще о нем не говорит, будто и не беспокоится. А его, может, и в живых уже нет… Не похоже на мамашу, у которой пропал пятилетний малыш. Черт ее знает, точно больная. Слова какие-то странные, но рассказывает интересно, складно, со знанием дела, как хороший учитель.

А Ирина, казалось, увлеклась импровизированной лекцией. Она пряталась в полузабытые слова, в обрывки знаний, в призрачную связь с прошлым от страха перед реальностью. Совсем недавно она перестала относиться к жизни в Израиле, как к фильму, в котором ей без ее согласия и склонности отведена была роль неприятная и непонятная.

Раскрашенная, как матрешка, в наряде из арсенала проститутки, в машине с незнакомым человеком, которому доверилась импульсивно, без всяких здравых на то оснований, она, как за соломинку, схватилась за возможность забыть о безысходном своем положении, о тревоге за Мишу, о завтрашнем дне и говорила, говорила…

Уже проехали блокпост и свернули на известную Анчару дорогу в арабскую деревню, когда Ирина задумчиво сказала:

— Но, кажется, омфалы были из чистого золота, иногда их украшали изумрудами.

Анчар ухмыльнулся.

— Точно, рация, да еще и военная. Золото — лучший проводник электричества. С изумрудами тоже понятно, их давно используют в производстве лазеров. А лазер — это связь, будь здоров, какая. Так то же лазер, но не эта же «бомба», правда?

*****

Дорога, ведущая к морю, вытекает, как ручей из озера, из большой площади-проплешины, вытоптанной перед входом в Шхем. Узкие ворота, через которые не смог бы протиснуться навьюченный осел, утоплены в воронке городских стен, сложенных из тесаных камней. В предрассветную мглу из ворот выходят сонные женщины, раздраженно подгоняя хнычущих детей.

Вокруг Шхема за зарослями кактусов начинаются огороды, окантованные желтеющими полями. Потом идут виноградники, за ними — оливковые деревья. В разгар лета здесь хватает работы, а все мужчины болеют, и сегодня их женам придется тяжело.

Чего только не придумают эти бездельники, чтобы не работать! А все из-за девчонки пришлой, что Шхем прячет у себя в доме.

Позавчера Хамор собрал у себя всех мужчин, наказав женщинам сидеть по домам и детей придержать. Те, кто поближе живет, рассказали остальным, что вождь долго бубнил что-то, голос его то повышался нараспев, то затухал в шепоте. А что говорил, не разобрать, много ли услышишь через кожаный полог!

Расходились мужчины поздно ночью. Еле шли, стонали. Теперь третий день отлеживаются. Все обрезание сделали теми ножами, что бреются, и Хамор с сыновьями

первыми.

Две ночи мужья не спали, маялись. Больной муж в доме — наказание хуже, чем глупый ребенок… На третью стало им немного лучше, облегчились под утро и уснули. Но работать еще не могут, а земля ждать не будет, каждый час на счету. Вот и приходится женщинам с детьми выходить из города затемно, чтобы управиться в полях и на огородах до захода солнца.

Женщины даже не подозревают, что за ними с вершины высокой горы наблюдают двое. Оба молодые, рослые, статные. Кожа у них белая-пребелая, глаза небесной голубизны, волосы и бороды их даже в предутреннем тумане, светятся серебром с тонкими переливами бирюзового и нежно-лилового цвета. Таких красавцев в Шхеме не видели.

Один из них, с длинными волосами и густой бородой, одет в роскошную сеннаарскую одежду. Он сидит на камне, подперев голову руками. Пришел он сюда, на гору, опираясь на посох, увенчанный бронзовым навершьем с изображением гордого оленя. Небрежным движением воткнул посох в землю и забыл о нём. У второго волосы едва отросли, а борода совсем молодая. На нём легкая, короткая туника, поэтому, спасаясь от рассветной сырости, кутается он в меховой плащ красновато-коричневого цвета. Богатый плащ, на шитье его уходит ровно тридцать три каракаловые шкурки.

Серна, которая ни за что не подпустит к себе человека, спокойно щиплет траву рядом с ними, косясь на рогатый шлем, лежащий у ног того, что в плаще.

— К свадьбе готовятся… Добился Хамор своего, привязал Якова со всеми его домочадцами к Шхему. Пышная будет свадьба, всем на зависть, — нарушил молчание владелец шлема.

— Это как посмотреть, Яков тоже не прогадал. А вот свадьбы не будет.

— Ну что ты говоришь! Сегодня к вечеру мужчины Шхема поднимутся, а завтра Яков с семьей и рабами придет в город. У него уже все готово.

— Ты уверен? А я нет. Чем не повод для спора?

— Повод хороший. А условия помнишь — твоя жизнь и ожерелье? Я видел его в руках у Шхема, когда он спешил к винограднику.

— Помню и не отказываюсь. Отойди от шлема, теперь он не твой.

Наказал Яков пасти ночью коз Звулуну, брату-погодку Дины. Шимон угостил его вечером сладким вином, разрешил выпить полную чашу. Вкусно-о-о! Мальчишка уснул под кустом.

Козы и рады, перепрыгнули через хворостяные огородки и разбрелись в разные стороны. Не слышно хозяйского окрика, значит позволено всё! Нет ничего лучше сочных ночных огурцов, нежного салата на заре, хрустящей капусты, холодной от росы! Забыта жесткая трава, которая совсем недавно казалась такой вкусной. Не понять этой радости людям: у козлят первый в их жизни пир.

Но праздник, как всегда, оказался слишком коротким. Завизжали женщины, завыли в голос старухи, тряся широкими рукавами. Залились злорадным смехом мальчишки. Козы нехотя оторвались от лакомства, прислушались, подрагивая вислыми ушами. Нет, не дадут спокойно позавтракать, слишком быстро приближается толпа разгневанных женщин. Да еще и хворостины по дороге успевают они выбрать покрепче и подлиннее.

И понеслись козы по огородам, переминая все, что попадется под копыта. Что не успевает одна вытоптать, другая приканчивает. Не один десяток перепуганных животных мечется по огородам, зеленые ошметья и комья красной земли летят из-под копыт, трещат и валятся загородки, гнусавое блеяние мешается со звонкими проклятиями. Весело только детям и козлятам, они играют в догонялки.

Бедные женщины, все на их головы! Это что же такое делается? Хоть бы половину дел успеть переделать до свадьбы Шхема и Дины, а тут с козами воюй, не спавши! До полудня с ними не управиться, значит, после обеда отдохнуть не удастся.

Те, на горе, видят все. Зрение у них, как у птиц. Видят они и серого скорпиона, притаившегося между серых камней городской стены, и хамелеона, слившегося с крышей на доме Хамора в противоположном от ворот конце города, и слезу на щеке женщины, бросающей камни в коз, и щербинку во рту хохочущего мальчишки… Заметили они две тени, что скользнули в ворота, оставленные без присмотра.

Шимону и Леви не нужно тратить время, на то, чтобы осмотреться, они знают, что все дома в Шхеме расположены по кругу, а задняя стена каждого жилища — это внутренняя поверхность городской стены; в центре, напротив ворот, — дом Хамора, самый высокий в Шхеме. Знают они и то, что измученные болью мужчины сейчас спят лицами кверху, широко раскинувшись в постелях. Только храп слышен из глубины каждого дома.

В правых руках у братьев черные бронзовые мечи, обведенные желтыми полосками остро наточенных лезвий. Рукоятки в форме рыб перевиты тонкими ремешками кожи, чтобы мечи не скользили в окровавленных руках. Левые руки обмотаны овечьими шкурами мехом наружу.

Легко ступая, они расходятся в обе стороны от ворот, одновременно скрываются в дверных проемах, одновременно выходят назад и кивают друг другу перед тем, как откинуть следующий полог, оставив на нем первую полосу крови.

Один из белокожих удивленно поднял брови. Другой усмехнулся и по-хозяйски посмотрел на шлем, лежащий под оливой: «Не будет свадьбы…»

Но не могут видеть они, как братья в густо-душной полутьме вбивают в рот спящим вонючую, жесткую овчину, и засаживают клинок им в шею, поворачивая его в ране, когда выдергивают. И не могут слышать хруст внутри пронзенного горла, плеск крови из раны…

У ворот Шимон и Леви остановились перевести дух. Кровь пропитала их одежду, капает с мечей, мех слипся бурыми прядями. От дома к дому, от порога Хамора до городских ворот пролег кровавый след. Серая тишина застыла в городе. Ее не под силу растопить даже всемогущему солнцу, поднимающемуся к зениту.

На плече Шимона длинный куль. Это в одеяле, еще хранящем тепло юных тел, уносят братья Дину-невесту из дома жениха.

Нет жениха, не будет и свадьбы…

*****

Ирина увлеклась и еще что-то бормотала про омфалы, Древнюю Грецию, вспоминала какие-то полузнакомые Анчару имена богов и героев, а он уже не слушал. Нужно выманить Биляля из дому, и, если получится то, что задумал Анчар, то древняя Греция со всеми ее богами может отдыхать.

— Стоп, Ирина, достаточно про героев. Сейчас мы с тобой в героях походим. Боевики любишь?

Ира умолкла на полуслове, не понимая, чего от нее хочет этот странный Андрей.

— Какие боевики? Нет, не люблю.

— Ну, и не нужно. Значит, будешь героиней любовного сериала. Ну-ка, губки бантиком, глазки нараспашку. Увидишь незнакомую рожу, ручкой помаши так, чтобы цацки звякнули, и улыбнись. Сделаешь?

— Постараюсь, — озадаченно пожала плечами Ирина.

— Вот и молодец, постарайся, ради Миши постарайся. Не бойся, все будет хорошо. И молчи, молчи, чтобы не случилось.

Машина остановилась возле дома Биляля, Анчар посигналил. Тихо. Как бы соседей не переполошить, но придется гудеть, пока Биляль не выглянет. Анчар вышел из машины, очень надеясь, что сделал все, чтобы в палестинской деревне его приняли за араба. Еще посигналил. А вдруг спальня выходит во двор?

Штора в узком окне второго этажа отодвинулась, в щели показался заспанный Биляль. Есть!

Анчар растянул рот в приветливой улыбке, от искренней не отличить. Этому он давно научился.

Биляль протер сонные глаза, открыл окно.

Теперь рукой помахать, как всегда Анчар делал, приветствуя бригаду перед работой.

— Аллан! Помнишь, Казем спрашивал про «русскую», на которой жениться можно?

Он показал пальцем в окно машины.

Биляль заинтересованно кивнул. Чудак этот Андрей! Когда еще Казем просил его присмотреть девку с израильским гражданством, что согласится замуж пойти за араба! За деньги, конечно. И ей хорошо, и у Казема гражданство появится, и Андрей подработает. Тогда он улыбнулся, плечами пожал, как обычно, а сейчас вдруг вспомнил, прямо к дому привез. Жаль, что Казему сейчас не до этого, нужно будет, он и без Андрея обойдется, но посмотреть интересно. На «русских» девок всегда интересно посмотреть, а там как получится. Этого отправить, а девку — к брату, не домой же приглашать. Сон из глаз улетучился.

Анчар перешел на заднее сиденье и отодвинулся, освобождая место. Биляль сел в машину, захлопнул дверь, чтобы никто из соседок не увидел и жене не донес, взглянул на девку, и глаз не смог отвести. Хороша! Красавица! Улыбается робко, в скромницу играет, но, видно, что все понимает. Руку подняла, браслеты скатились к локтю, зазвенели. Пальчиками чуть повела. Сердце Биляля забилось чаще, он шумно вдохнул. И пахнет в машине так… Дома так пахнуть не может.

Можно поговорить минутку-другую и отослать Андрея домой. А он как будто не торопится, приобнял легко Биляля левой рукой за плечи:

— Как дела, как погуляли вчера? Вернулись без проблем? Ну, хорошо, хорошо…

Чего это он правую руку поднимает, как ученик за партой? Спросить что-то хо…

Анчар молниеносно завел локоть назад, схватился за свой правый рукав левой рукой и, придавив шею Биляля, резко опустил правую руку на плечо левой. Не успел Биляль сообразить, что происходит, а шея его уже зажата с двух сторон, как клещами. Левую ногу Анчар согнул в колене, и стопой, упираясь снизу, толкнул ноги Биляля к двери, повалил его на себя, откидываясь назад. Ничего не соображая, Биляль оказался на груди Андрея, взгляд его заметался по потолку. Что происхо…

На секунду Биляль успокоился, поняв, что жив и может дышать. Но в следующее мгновение на него накатила волна одуряющей ясности: «русский» вдруг сошел с ума, он больной на всю голову. Что делать?.. Машина закрыта… девка не шевелится, от нее помощи ждать нечего…

Не прошло и минуты, как он поплыл в равнодушие дремы: жесткая рука придавила сонную артерию.

Когда тело обмякло в руках, Анчар начал медленно считать до семи. Достаточно, можно разомкнуть руки и перевернуть гада лицом вниз. Осталось немного: завести руки его за спину, захлестнуть большие пальцы выше суставов тонкой полоской пластикового «хомута», дернуть, закрепляя намертво и таким же «хомутом», только длинным, перетянуть ноги пленника выше колен. Готово. Есть время не только ввинтить ему кляп и заклеить рот пластырем, но и, повернув голову, подмигнуть побелевшей Ирине: «Жива? Не бойся, все идет, как надо…»

Ира вжалась в угол: Андрей сошел с ума. Он ли это вообще? Спокойный, чуть медлительный, с иронично-ленивой усмешкой в глазах, куда делся? В какое мгновение он превратился в опасного больного? Не было этого мгновения… Ирина почувствовала, что в этом незнакомце нет ни капли жалости к боли и страданию, его не остановит мольба о пощаде, он просто не поймет, не услышит и будет, как машина, делать страшное и дико-непонятное. Этот уже не человек. Почему он посмотрел на нее? Чему улыбается? Не убежать, не укрыться.

Горло перехватило, Ира зажмурилась.

Биляль открыл глаза, моргнул, вспоминая, пережитый страх. Что за дурацкий сон под выходной? Видно, вчера слишком переволновался…

Андрей, не глядя на него, копается в кармане на спинке сиденья. Лицо его спокойно и сосредоточенно. Он совсем не похож на маньяка, руки которого внезапно в середине дружеской беседы сжали горло Биляля. Слава Аллаху, пронесло! Сейчас «русский» опомнится, освободит руки и ноги, можно будет хлопнуть его по плечу: «С кем не бывает, брат!», — и, не дожидаясь извинений, уйти. Уйти и забыть, и держаться от него подальше, может, опять накатит, больной человек! Что там звякает в кармане? Зачем ему пассатижи, ими же не перекусишь пластик? И еще одни… Зачем?! Кошмарный сон продолжался.

Сознание цеплялось за остатки надежды, но тело не обманешь: в низу живота осел липкий сгусток ужаса, от него зародилась дрожь; мелкими, как овечье блеяние, волнами она разошлась внутри, прорвавшись глухим стоном в горло.

Он не успел удивиться, когда почувствовал на коже мизинца холод металла, отозвавшийся еле слышным хрустом в тонкой косточке. И боли не было, велик Аллах, не было боли! Нет боли — нечего бояться. Биляль задышал ровнее, ожидая, когда утихнет противное «блеяние» внутри.

Этот псих опять смотрит на него, что он хочет сейчас? Хорошо уже то, что не шевелится, просто смотрит в глаза. Биляль не видел, что Андрей взялся за кончик его мизинца и не почувствовал, как от легкого прикосновения обломки кости потерлись друг о друга.

Боль ударила по мозгам внезапно, залила расплавленным потоком голову, и, не помещаясь внутри, взорвалась в глазах, брызнула из ушей, заплескалась в горле, во рту, забитом кляпом. Боль просочилась едким потом на побелевший лоб, собралась холодными каплями в волосах. Затем она перекусила ниточку дыхания и загрызла надежду на жизнь. Липкий комок зашевелился, пополз вверх и вестником смерти постучался в сердце.

Ира сидела, почти не дыша. Сил на то, чтобы открыть глаза, у нее не нашлось. Услышав стон и какое-то движение сзади, она решила, что Андрей приходит в себя после внезапного приступа. Оставалось надеяться, что неприятный знакомый его с масленым взглядом поможет, воды вынесет, и они поедут искать Мишу. А пока нужно посидеть тихонько. Мужчины сами разберутся. Ну, вот и хорошо: Андрей заговорил, значит, уже пришел в себя.

— Ты мне только головой крути на «да» и «нет». Отвечай, а то придушу и выброшу под порог. Дети проснутся, а там новая игрушка — вот радости будет! Проверка: понял?

Биляль кивнул и даже глаза прикрыл. Все он скажет, со всем согласится, только бы вырваться. Видно, насмотрелся «русский» боевиков или обкурился от одиночества, решил в свое кино поиграть.

Андрей дернул краем рта.

— Соображаешь. Вопрос первый: мальчик жив?

Услышав это, Ира широко раскрыла глаза и дернулась назад.

Мужчины сидели, повернувшись друг к другу. Араб привалился к двери, не отводит от Андрея напряженного взгляда. Лицо у него белое, почти, как у Миши, волосы мокрые. Неужели Андрей его водой облил? Ну, отвечай же!

А, вот оно что!.. Все объяснилось, и от этого Билялю стало совсем плохо. Откуда узнал? Кто сказал? Ладно, это потом выяснится. Жив мальчик, что ему сделается, слишком дорогой залог. Казем пылинки с него будет сдувать. Только Билялю жизнь дорога, у него свои мальчики, четверо, ничего он не знает. А сломанный палец заживет. Сейчас нужно перевести дух, собрать силы, чтобы пожать плечами. И псих чокнутый отпустит его. Не видел Биляль, никакого мальчика.

Биляль пожал плечами.

Ира горестно вздохнула.

Андрей улыбнулся.

— Соображаешь, но плохо. Последняя попытка. Мальчик жив?

Биляль замер. Что делать? Может, показать, что нет? Тогда он отстанет. Нет, так нет, что делать! Как же, отстанет! Вот тут-то с жизнью можно и попрощаться. Пока что он пленник, и во власти «русского» придушить беззащитного из мести или от злости, глазом не моргнув. Ничего страшного, можно кивнуть. В случае чего, на Мансура переведет, пусть он отдувается. Придется кивнуть.

Андрей толкнул Ирину локтем:

— Ты как, иврит понимаешь?

— Понимаю, спроси скорее, где Миша, где он?

От звуков русской речи Биляль опять напрягся: что они затевают? Нет сомнения, что девка сообщница. Или… неужели мать? Что она видела? Что знает? Наверное, в полицию сообщила. А пока там чешутся, дружок ей помочь решил.

Анчар перешел на иврит:

— Где он? У Мансура?

Биляль скривился. У Мансура? Ха! Кто же такую драгоценность Мансуру отдаст? Казем и на порог Мансура не пустит. Впрочем, они и не знали, где командир собирался держать мальчишку. Сначала было обидно, а теперь оказалось, что это к лучшему.

Биляль замотал головой, для убедительности еще крепче зажмурив глаза. Каждое движение отдавалось приливом боли, но можно и потерпеть, уже немного осталось. И скорее, несмотря на запрет, звонить Казему. Он сразу поймет, кто спас операцию.

Анчар развел руками:

— Значит, не больно…

И, придавив мизинец, покачал его из стороны в сторону…

— Где мальчик?

Боль, о которой Биляль уже немного забыл, оказалась совсем нестерпимой. От нее почти остановилось сердце, а бледность сменилась мраморной прозеленью. Глаза Биляля закатились. Лучше беспамятство, или притвориться, сил нет терпеть.

Анчар спокойно осмотрел лицо пленника, поднял веко и коротко ткнул кулаком под подбородок.

— Ты мне тут цирк не устраивай. Обморок еще заслужить нужно. Нет у тебя времени на обмороки. Ялла-ялла!

Ирине стало так плохо, что, забыв все предупреждения Андрея, она выскочила из машины.

И правильно сделала, то, что началось в машине, было совсем не рассчитано на нежных дамочек…

Молодая арабка, выплеснувшая ведро на обочину, с любопытством глянула на машину: кто это приехал с утра пораньше к соседям? И чего эта уродина полуголая так тяжело дышит? Ссорятся, что ли? Не забыть бы расспросить Фатму за чашкой кофе.

Когда Андрей вышел из машины, Ира уже немного отдышалась.

— Дай-ка пройти, не стой на дороге. Скоро поедем. Побудь пару минут здесь.

Открыв переднюю дверь, Андрей придержал заднюю. Он выглядел совсем здоровым, как раньше. Араб, глядя под ноги, пересел вперед. Ира заметила повязку на его руке. Поранился, или так и было?

Пропустив «хомут» за подголовник, Анчар затянул его на шее пленного. Плечи Биляля он обернул курткой, наперекрест забросил рукава назад, прикрыв черную полоску.

— Помни, Биляль, у нее револьвер, стреляет без предупреждения. Не заводи ее, сам пойми, если мать потеряла ребенка, ей больше терять нечего.

В машине Биляля пришлось недолго повозиться, не посылать же скотину домой за ключом. Но и без ключа Анчар умел заводить машины чем угодно лучше любого угонщика. Когда машина заурчала, Анчар махнул Ирине:

— Не отходи, жди меня.

Вернувшись к своей «Шкоде», бросил:

— Давай в ту машину! Езжай за мной, не отрывайся.

Выглянув в окно, сонная Фатма зевнула. Опять Биляль куда-то с утра уезжает. Никогда не предупредит заранее, а столько дел в выходной!

Поглядывая в зеркало заднего вида, Анчар выехал из деревни. Сначала Ирина суетилась, вела машину рывками, но скоро приспособилась. Вполне терпимо, Анчар боялся, что будет хуже.

По пятницам в арабских деревнях на главной дороге с самого утра начинается неудержимая торговля чуть ли не под колесами машин. Приходится ползти со скоростью пешехода, а торговцы прямо в окна лезут. Анчар поднял стекла и включил кондиционер. Магазины и лавки вдоль дороги полны покупателей. Все знают, что в пятницу арабы торгуют только до полудня, а товары «для дома для семьи» и продукты у них чуть ли на треть дешевле, чем за «зеленой чертой».

Вдруг Биляль пробормотал: «Аллаху акбар!», — и рванулся головой вперед. Жесткая полоска пластика насмерть впилась в его шею.

Анчар заматерился, зло глянув на обвисшее тело. Впереди и сзади машины, обочины забиты, ни остановиться, ни съехать с дороги, чтобы освободить от захвата и вернуть к жизни гребаную сволочь. Секунды потеряны безвозвратно. Придется продолжать движение, надеясь на поднятые стекла. Анчар снял с себя панаму и надел на голову мертвеца, поправил куртку. Теперь «пассажир» в салоне «Шкоды» не должен вызвать подозрений. Ну, спит себе человек, свесив голову, прикрыл от солнца глаза панамой.

Когда Ирина выскочила из машины, Анчар продолжил разговор «без дураков», последовательно выполняя задуманное. Подонок «сломался» гораздо быстрее, чем ожидалось, поэтому без опасений можно было сорвать пластырь. Биляль выдохнул название деревни, где жил Мансур, но как его найти в деревне, Анчар не спросил, уверенный, что Биляль сам покажет.

Интересное кино… Мелкий угонщик машин помог родственнику-педофилу украсть ребенка… Чего же он испугался так сильно, что дернулся со всей дури в петле? Полиции? Не похоже. Сколько ему светит, год-два? Его, Анчара? Тоже сомнительно. Не зверь же он: полиции не «слил», сам узнал, что нужно, грамотно поговорил, а как иначе? И закончилось уже все, даже шину наложил, специально для этого дома карандаш расщепил, бинт захватил. Мансура испугался? Ну да! Если что и было между ними, сказал бы, не мог не сказать. Значит, не это. Давай сначала. А где начало? Если в конце «Аллах акбар!», то в начале…

Думай, Анчар, все равно ползешь еле-еле, не трать зря время. Крути «кино» назад.

Вот Мансур забрасывает малыша в машину. Немного раньше, на обочине, мальчишка опускает что-то ему в ладонь. Теперь Анчар знает, что это мелкие деньги. Кто рассыпал? Мансур. Зачем? Нарочно, чтобы приманить ребенка. Какого ребенка, случайно попавшегося по дороге? Нет, в Петах Тикве таких же пацанов полно. После школы стайками и поодиночке идут, вечером гуляют. Но Мансур с Билялем поменяли по дороге маршрут. Значит, знали про Мишу, про то, что он до обеда бродит по улицам, как Ирина сказала, и где бродит. Значит, заранее приметили необычного, белокожего? И Анчара использовали, как лоха-извозчика. Пока сходится.

Кстати, как там Ирина? Не отстала без практики? Нет. Вон «Форд» с зелеными номерами. Глазищи Ирины испуганные над рулем.

Не сходится. Если бы «дернулся» Мансур, было бы понятно. За похищение ребенка ему отломится по полной и даже с добавкой. Но Биляль? И Аллаха успел помянуть в известном словосочетании… Нет, не криминал это, Тут что-то гораздо серьезнее.

Анчар почувствовал, что приближается к верному ответу, он вот-вот прояснится. Но несколько дел делать оказалось затруднительно даже для него. Вести машину в плотном потоке, отпугивать грозной гримасой и взмахом руки приближающихся торговцев, следить за Ириной… А что делать с телом? Не катать же его по арабским деревням. Неизвестно, как с Мансуром сложится. У его рабочей «Шкоды» огромный багажник-фургон, но в морг превращать его не хочется. Что придумать? Вот ковры продают. Заманчиво, но не то… А там, по ходу, кажется, то, что нужно.

Возле теплицы выставлена забавная керамика для садов и палисадников. Тут и горшки, и фонтанчики, и фигурки животных, и обязательные аляповато раскрашенные гномики. Кич откровенный, но никто и никогда не отменит его право дарить радость людям. Огромные глиняные башмаки, амфоры.

Анчар свернул с дороги и остановился возле ряда кувшинов всевозможных форм, и размеров: от крошечных, которые можно поставить на ладошку ребенка, до огромных кадов, объемом с добрую бочку, с широким, низким горлом.

«Форд» тоже нашел место. Ира повела окаменевшими плечами. Как хорошо! Можно перевести дух, пока Андрей осматривает кувшины. Тот, Биляль, кажется, сидит неподвижно, заснул, наверное, с перепугу. Страшно, конечно, жутко то, что Ира видела в машине. Лучше и не вспоминать, но Андрей все делает ради Миши. Что, и кувшин выбирает тоже для его спасения?! Ого, огромный, прямо кадка! А Андрей подхватил его легко и несет к машине, укладывает в багажник. Какой сильный! Пора двигаться, хотя шея затекла и печет невыносимо. Но нужно терпеть и слушаться Андрея. Он все знает. Похоже, эти слова для Иры стали заклинанием.

*****

Биляль поднимается над холмами. Как далеко видно! Все видно! И его деревня, и деревня Мансура, и проклятый завод. И море!.. Так и должно быть. Теперь все и начнется! Вот-вот покажутся двери рая, и девственницы встретят его у входа… Он чист перед Аллахом и братьями, он свободен. Свободен! И заслужил и радость полета, и жизнь в раю.

Там, на земле, он сразу все понял, и все правильно сделал. Нельзя было выдать Мансура. Могла бы сорваться операция, могло пострадать восстание, которое вот-вот начнется. Кто же такой, этот страшный «русский», который на заводе казался пришибленным тихоней и доверчивым простаком? Непонятно… Даже сейчас, став навеки свободным, Биляль с ужасом вспоминал пытку, в которой почувствовал руку и опыт профессионала.

Непросто решиться на уход из жизни. Биляль понял, что чувствовали братья, которым посчастливилось стать шахидами. Страшно, жутко, больно. Больно еще до рывка. Потом темная, безнадежность пустоты… И радос-с-сть… С-с-сч-час-с-стье…

Радость уходила, как воздух из дырявого воздушного шара. Но он не падал вниз, а продолжал подниматься. Зачем? Какой прок от этого? Не все ли равно?.. Тусклым стало все вокруг. Подумаешь, все видно… Рай? Ну и что?..

Полет прекратился, увяз в густом блеклом тумане. Он увидел вокруг себя серые сгустки и понял, что это такие же, как он, ушедшие по своей воле. Он застыл комочком воздуха, чуть более плотным, чем просто прозрачный. И до скончания времен висеть ему студнем в этом призрачном тумане над землей, как и те, что зависли раньше. Но и это было ему все равно… безразлично…