Волчья пасть

Роман Солнцев

ВОЛЧЬЯ ПАСТЬ

1.

Станислав Иванович договорился с женой Мариной вечером пойти послушать орган, католики разрешили заезжему музыканту дать светский концерт в своем замечательном костеле. Но уже в конце рабочего дня в институт физики позвонили из приемной губернатора: Ивкин срочно созывает "тайный совет". Пришлось разыскивать по телефону жену, в ординаторской ее не оказалось, через одну из медсестер Станислав Иванович попросил передать, что музыка отменяется.

Губернатор зачастил, договаривались собираться раз в месяц, со времени последней встречи прошла всего неделя, и опять! Поездка в Москву оказалась неудачной? По слухам, он вчера вернулся оттуда взбешенный. Впрочем, чего можно ожидать ныне в столице (как он обычно острил) не под рубиновыми звездами - они уже погасли - а под красными носами старых цекистов, снова оккупировавших правительство... Видимо, не вышло у Ивкина с ними разговора.

На прошлом Совете обсуждали именно его предстоящую поездку в Москву. Обсуждали без журналистской братии, этих ныне многочисленных, тоскующих от безделья соглядатаев, которые требуют гласности в каждую минуту губернаторской жизни. Вопрос был один - и вопрос тяжелый, как топор: поддержать стачку угольщиков, чтобы центр, наконец, понял: из-за высоких тарифов местный уголь везти дальше тысячи двухсот километров невыгодно? Дальнему востоку дешевле в Японии брать за доллары, не говоря о сибирском западе - уральских заводах - к ним ближе Ростов... Или все же выплатить зарплату шахтерам из своего котла, обобрав тех же учителей и врачей? Ведь на носу зима: если угля разрезы не дадут, область замерзнет... После трехчасовых дебатов уговорились: зарплату угольщикам выдать наполовину, а Москве предъявить претензии на все сто процентов, подключив прессу. Ивкин человек мягкий, интеллигентный, не любит шума, но выхода не было. Мрачно перекрестившись (разумеется, в шутку), он буркнул своим помощникам: идите к папарацци, бейте в колокола! Пора с железной дорогой что-то решать. Обзваниваем участников "Сибирского соглашения", показываем зубы, пусть и не такие длинные и острые, как у владык "естественных монополий", половина из которых как раз и сидит наверху и, конечно, сами с себя никогда не снимут золотой пиджак.

"Может быть, журналисты перестарались - и опять пополз веселый слух об отколе Сибири от России? Что могло случиться за неделю?" - раздумывал Станислав Иванович Колесов, входя в приемную губернатора, где уже сидели рядком в ожидании члены Совета. А он-то, Станислав Иванович, возмечтал (если выгорит с Москвой) выцыганить для своих ученых у губернатора хоть полмиллиона дополнительно - иначе фундаментальная наука окончательно вся перекочует в США, Канаду и даже в Бразилию.

- Здрас-сьте! - здоровался он с коллегами, как бы весело улыбаясь. Здрассьте!.. - Эта защитная его улыбка, вымученная в детстве, перескочила и во взрослую жизнь Колесова, утвердилась и не однажды спасала его, особенно в годы "застолья", когда власти не любили печальных руководителей даже в сфере науки - весьма подозрительными казались подобные люди. Впрочем, как убеждался Колесов, его машинальная улыбка ныне хотя бы радовала людей, а некоторых приятно интриговала. Вот вскинулся со стула навстречу бледный от волнения местный писатель Титенко, приятель губернатора.

- Вы уже знаете, в чем дело? - он кусал губы и вскидывал глаза на люстру, зажженную среди бела дня. Но что ему мог ответить Станислав Иванович. Он-то думал: писатель осведомлен.

Поднялся и встал рядом, пыхтя, румяный, как увеличенный ребенок, Бабкин, директор пригородного птицесовхоза "Клич Ильича" ( или как шутили в народе - "Крылышки Ильича"), знаменитый в местных кругах певец-тенор - у него в селе до сих пор старухи пляшут и поют( как говорят злые языки - на многих улицах выросли мужики, весьма похожие на директора).

Возле окна, спиной к свету, с кулаками в карманах брюк, как у революционного поэта Маяковского, замер, гордо вскинув высоколобую голову, директор военного завода Сидоров, бывший противник нынешнего губернатора на выборах, член одной из самых красных партий. Станиславу Ивановичу он сухо кивнул.

- А, вот и ученые, в ступе толченые... - сострил, привставая и вытягивая узкую влажную ладонь еще один "тайный советник" - руководитель крупного банка Малинин. У нег сын учился в Лондоне.

- Здрас-сьте, здрасьте, - продолжал вдохновенно здороваться Станислав Иванович. - Кто знает, какая тема?

Угрюмый генерал УВД Катраев - он стоял возле телефона с трубкой - поднял и опустил плечо с блеснувшим погоном.

Помолчали.

Наконец, из кабинета губернатора степенно вышли двое гостей, явно иностранцы, - дама с надменным личиком и высокий господин с белыми, красивыми, большими зубами, которые он продемонстрировал сразу же, как увидел улыбку Станислава Ивановича.

Как только гости, распространяя запах дезодорантов, скрылись в коридоре, секретарша тихо разрешила:

- Проходите. Андрей Николаевич вас ждет.

И Андрей Николаевич Ивкин их ждал - он стоял посреди кабинета взлохмаченный, несколько растерянный, справа и слева от него на пол падали из окна желтые знамена света. Кивком пригласил всех за длинный стол для заседаний, исподлобья оглядел:

- Так. ФСБ сегодня не будет, в командировке. Законодательное собрание мы известим... К делу.

Андрей Николаевич говорил как бы уверенно, нажимая на "р", как делают все бывшие комсомольские работники, хотя сам никогда в комсомоле не работал, но манеру перенял. Станислав Иванович уже знал эти его уловки - губернатор говорить-то говорит, но про себя не избрал решения, потому что слишком быстро и не во время свалилась на него новость. Месяца два назад Ивкин был в США, в составе правительственной делегации, и там некие господа между делом спросили у него, не будет ли он возражать, если отныне будет несколько упрощена процедура усыновления американскими состоятельными, весьма благородными семьями сибирских сирот. "Мы готовы брать, - сказали они, - и даже в первую очередь - детишек, болеющих такими болезнями, какие у вас не излечиваются."

Может быть, эта их великодушная фраза и заставила губернатора радостно кивнуть. В самом деле, пусть уж лучше несчастные дети с церебральным параличом или туберкулезом, вместо того, чтобы расти никому не нужными калеками в нищей России, вылечатся и живут где хотят.

- Так вот, первая семья уже прилетела... уверенная, что мы решим все быстро... Просят показать детский приют, где они могли бы выбрать себе ребенка. - Губернатор потер пальцем лоб и, по старой привычке, как бы погрыз ноготь. В сочетании с седеющими лохмами это выглядело явным признаком, что он растерян . - Дело в том, что с ними приехала еще и целая группа от Си-Эн-Эн. Будут снимать. Нам, конечно, это все равно... Но мы сейчас должны решить главное -даем согласие на убыстренное усыновление или нет? У них рекомендательная бумага от их губернатора, подтверждающая, так сказать, их достойный образ жизни. Если даем согласие, то каких именно детей предложим?

Он чего-то не договаривал. Скорее всего потому, что здесь, на совете, сидел, как всегда, надутый, несколько в стороне (так отсаживается от стола сытый человек, которого уже раздражает пустая посуда, нечистые вилки) Иван Иванович Сидоров, которого губернатор сразу же после победы на выборах зачем-то пригласил в круг советников - конечно же, пригласил из легкомыслия, из интеллигентского желания, чтобы никто не упрекнул его в нелюбви к демократии. Вот все сейчас и повернули головы, молча глядя на чужого человека. Иван Иванович прищурился, закаменел лицом. За ним как бы маячили в дымке современные митингующие массы, разгибался легендарный рабочий, выломав из мостовой булыжник - орудие пролетариата. Сидоров (кстати сказать, своей фамилией он чрезвычайно гордился!) потянул шумно воздух носом, сейчас ляпнет какую-нибудь феноменальную глупость.

- Значит, раздаем... генофонд?

И тут, надо сказать, очень быстро и остроумно его перебил директор совхоза, сам тоже убежденный коммунист, но из другой ныне партии.

- Граммофон?

- Какой граммофон?! - сверкнул желтыми глазами Сидоров, еще далее отодвигаясь от стола. - Генофонд! Будущее нации!

Никто не улыбнулся. Если честно говорить, ведь и это правда - насчет будущего нации. За прошлый год Россия отдала тысячи полторы детишек в страны Запада. И кто знает, не ушел ли вместе с ними будущий Эйнштейн или Королев.

- Да, да... - вдруг поддакнул Сидорову генерал Катраев, просияв от трусости лицом ( кто знает, не победят ли красные на следующих выборах и не спросят ли, куда смотрел?). - Ведь им прямая там дорога - в школу ЦРУ! Лицом наши. Готовые шпионы. - Но при этих словах генерал хмыкнул, давая понять, что пошутил, что, верно, до этого уж не дойдет, и все-таки - жаль детишек.

Писатель Титенко, друг губернатора, бледный, будто его сейчас поведут на расстрел, дернул себя за галстук и проблеял:

- Но мы же христиане... и они там, хоть и протестанты, - братья наши...

Впрочем, его никто не слушал. В последнее время всё, что говорилось о вере, о церкви, более или менее всерьез воспринималось на похоронах, да при открытии нового моста или аэропорта (все мы суеверны... ежели окропить, вдруг да поможет...). А в любые иные минуты все эти слова, иконы и свечи представлялись актом лицемерия. Даже Сидоров, который на митинге перед народом размашисто крестился, здесь поморщился. Да к тому же он прекрасно знал, чей друг этот писатель.

И тут губернатор еще больше подставился - так он делал иногда, вызывая огонь на себя, - чтобы оценить побыстрее ситуацию.

- Видимо, я виноват, - буркнул он. - Да, да... эх, эх. - Сидоров мгновенно насторожился и, ожидая продолжения речи, сунул кулаки в карманы. - Я им что-то по телевидению там говорил... что генетически наш сибирский народ крепче чем любой другой... у нас и морозы, и бескормица, и радиация... я шутил, разумеется. Наверно, они восприняли всерьез?!

- Во-первых, бескормица, - тут же наставительно включил Сидоров свой луженый глас, - это результат вашей с президентом политики, милый ты мой. Он добавил еще и отческую улыбку к "милому" - мол, я-то понимаю, ты тут впрямую не виноват, но мог бы и самостоятельнее держаться. - Во-вторых, не надо заигрывать с иноземцами... они вам, может, медаль выдадут за искренность, но имидж России окажется замаран. А в-третьих, именно наших детей я бы не отдавал. Пусть москвичи отдают, у них на вокзалах и под асфальтом толпы в карты играют. Наркоманы... проститутки... Вот их и надо туда - пусть лечат. А наших нечего лечить, мы все выдюжим!

"А церебральный паралич?.. - хотел было спросить Колесов.- А ТБЦ?.." Но его опередил генерал Катраев - правда, включился он только под удивленным взглядом губернатора.

- Вы мудрый человек, Иван Иваныч, - буркнул он. - Но не знаете вы современной детворы. Она по всей стране одинаковая.

- А что гадать - такая она или не такая? - посмотрел на часы и широко, золотым зубами зеванул, словно выгрызая из воздуха сладкий комок, певец-директор. - Уж полночь близится, а гетьмана все нет. Не поехать ли нам туда и не посмотреть ли?

Губернатор нажал кнопку - вошел помощник.

- Нам две машины, - сказал Ивкин. - И туда не звони, понял?

- Понял, - отвечал помощник, незаметно подмигивая.

2.

Детдом располагался в конце Зеленого переулка, в тупике, зависнув боком над самым оврагом. Вокруг рос бурьян, вымахала лебеда толщиною в большой палец у комля, медного цвета, - не сломать, не вырвать. Когда-то Станислав Иванович на своей даче, заразив землю случайно купленным навозом, целое лето боролся с такой травой.

Двухэтажный деревянный барак, кажется, уже валился в бездну. Чтобы удержать его, поверх фундамента дом охлестнули стальным тросом и прикрутили к двум рельсам, вбитым в грунт. Стены из черного бруса были побелены известкой, штакетник валялся, проросший и задавленный зеленью - так лежат старые шпалы.

Но вот крыша у дряхлого детдома была яркой и чешуйчатой, как рыбья кожа, ее собрали из листов алюминия. Губернатор объяснил, что это - подарок мехзавода. Покрытие все время и при любой погоде тихо потрескивало - листы металла вытягивались или сжимались в зависимости от жары или холода, так уж их прикрепили, все время слышался бегающий шелест и треск. И поэтому все гости, приходящие в детский приют, удивленно с улицы поглядывали наверх, но крыша, разумеется, была на месте, сияла, как само небо.

Из форточек же барака несло карболкой, манной кашей, засохлым хлебом.

На первом этаже и был, собственно, дом ребенка - в комнатах лежали подкидыши. На втором этаже обитали ребятишки старше.

Хоть и просил Ивкин не звонить сюда, не предупреждать о приезде, но однако же на крыльце уже стояли две воспитательницы в белоснежных халатах, составлявших явный контраст с измученными лицами. Видимо, женщины надевали их в особых случаях, но не для того, чтобы пустить пыль в глаза, как в прежние времена, выслужиться перед начальством, а в надежде разжалобить, обратить внимание на бедственную судьбу приюта. Мол, даже в белое-то мы оделись, как одеваются перед смертью: денег нет на питание, здание сползает в пропасть.

- Милости просим, - бормотали они, расступаясь, и эти привычные их слова вдруг обрели - во всяком случае для Станислава Ивановича - свой первоначальный смысл. - Милости просим...

- Нина Васильевна, - представилась старшая, сухонькая женщина с быстрой улыбкой и туманным немигающим взглядом . - Врач-психолог.

- Сестра-хозяйка, - улыбнулась грудастая, помоложе.

В коридоре с обшарпанным покатым полом пахло хлоркой, даже, кажется, дустом. И несло холодом - не из щелей ли в полу? Стены здесь толсто вымазаны бурозеленой, в жабий цвет, краской. Под потолком тлеют желтые лампочки, ватт в 25.

Гости из США были уже здесь - сидели в узком кабинетике директора на низком, продавленном, как матрас, диване под портретами Макаренко и Ельцина. Увидев губернатора, сверкнули фарфоровыми улыбками, поднялись. Давя дымящую сигаретку, вскочил и директор, похожий на подростка в чужом широком пиджаке, угрюмый, скуластый, с темными щеками, которые невозможно выскоблить бритвой, но с неожиданно синим взором.

- Чаю? Кофе? - спросил он, пытаясь соответствовать "мировым стандартам".

- Нет, нет, спасибо... мы сразу... - несколько неловко отвечал Ивкин.

- Я про детей. Как исполняется четырнадцать, мы отправляем в интернат. Пусть там командуют полками, как юный Гайдар... влюбляются, как юные Ромео и Джульетта. А у нас - дети должны быть детьми, как в семье, помогать друг другу. Ревность награждается ложкой по лбу. - Он смеялся, говоря это, и трудно было понять, правду ли говорит. - Воровство - отсидкой в чулане, где мешки с мукой. Если хочет, пусть ест из мешка, пока не скрутит его. Так как насчет чаю, кофе? Тогда - туда, - директор шмыгнул носом, поднялся и как-то обреченно махнул рукой. - Только лишнего не говорите.

- В каком смысле? - театрально насупился и оглядел его с высоты своего роста Сидоров. - Они не наши, не русские? Не так поймут?

- Я хотел сказать " не обещайте лишнего...

- А-а, это верно, - закивал, расцвел Сидоров и расправил плечи, имея, наконец, возможность произнести очередную умную мысль. - Мы не кремлевские, лишнего не обещаем. Только порядок на Руси.

- И не трогайте руками, - добавила негромко Нина Васильевна, болезненно кутаясь в халат, как в купальный.

Коридор повернул влево, директор открыл дверь - и гости гуськом прошли в душную комнатку с темными занавесками на окнах. Койки были покрыты серыми одеяльцами, на столе лежали нарядные и голые, целлулоидные куклы. По стенам красовались нарисованные детьми картинки - желтое солнце вроде яичницы, синее море - как морщины на лбу, белые птицы. А сами детки - ах вот они где! - лежали распеленатые в углу, на одной кроватке, чуть крупнее голых курочек на продаже, трое шестимесячных от роду, не старше.

- Остальных мы унесли... и дети-помощники тоже... чтобы не травмировать... - Директор, отвернувшись, тихо кашлянул в кулак. - Саня, метелку-то убери. - На полу валялся забытый полынный веничек с надетым продранным носком.

Хмыкнув что-то в нос, малый лет десяти-одиннадцати кивнул, вынес веник и мигом вернулся. И встал поодаль, приоткрыв рот.

Так получилось, что Станислав Иванович оказался рядом с иностранцами, а мальчуган - за ним. То, что произошло потом, случилось, видимо, еще и из-за того, что Станислав Иванович был довольно вальяжно одет - в белый пиджак, белые брюки. Как, впрочем, и американец - тот был в белых брюках. К тому же Станислав Иванович обратился к гостю на английском:

- Вы уже знаете кого увезете?.. - он при этом, разумеется, улыбался.

- Да. Вон ту девочку. - И американец тоже сиял зубами. Его супруга длинным пальцем с синим перстнем указала на лежавшую слева малышку.

Вот тут и коснулся то ли плечом, то ли ладонью мальчик Саня локтя Станислава и Ивановича и что-то промычал. Станислав Иванович оглянулся на него - парнишка как-то странно прохрипел, и Станислав Иванович даже не услышал слов, а скорее догадался:

- Мемя воймите... (Меня возьмите.)

Директор, который в это минуту объяснял губернатору, что дети практически здоровы, в смысле - конечности целы, но вот у этой девочки - будущей американки - врожденный порок сердца, у этой - в серединке - инфицированная венболезнь, а у этой - родовая черепная травма... матери их подбросили к крыльцу детдома... Но прервавшись, он покосился на шепчущего мальчишку и вовсе не укоризненно, скорее ласково буркнул:

- Саня... потом. - И сказал Станиславу Ивановичу. - Он хороший. Но вы-то ведь наш, из нашего города.

- Конечно, - рассмеялся губернатор. - Хоть и по-английски лучше всех нас говорит. Доктор наук, Колесов. Занимается ядрами... ну, не теми, конечно, которые спортсмены толкают...

И мальчик сразу же отступил от дяденьки в белом костюме. "Он решил - я тоже из США, - понял Колесов. - Что ж, милый, я не миллионер." Но что-то заставило его еще и еще раз посмотреть искоса на мальчика - Саня был красив, как римский юноша из альбомов Леонардо. Только вот губы как-то искривил... речь... он косноязычный? А глаза - с блеском, даже когда прикрывает их ресницами. Плачет все время?"

- Нет уж, - громко заговорила Нина Васильевна. - Пусть подбрасывают... пусть рожают...только бы не убивали.

- В каком смысле? - спросил американец, когда ему губернатор перевел суть слов врача. - Зачем убивать?

- Она говорит об абортах.

- О, йес. - Американец закивал. У него в стране также борются с абортами. Да и зачем аборты, если есть пилюли... Кстати, недавно ученые в США сделали опыт - просвечивали женщину в момент операции и смотрели, когда нож приближается к зародышу... так вот, не родившиеся дети, когда к ним близится скальпель, открывают рты и беззвучно кричат...

- Господи, - перекрестилась Нина Васильевна. - С ума сойти.

- Да, да. Ну, так что, господа... - губернатор заторопился перевести разговор на более приятную тему. - Мы даем добро...

- У нас, конечно, еще дети есть, - директор мелко, униженно рассмеялся. Моя-то фамилия тоже такая - Найденышев. Я их тут всех понимаю.

Средний ребеночек захныкал. И врач зашептала:

- Идемте в кабинет...

Гости снова гуськом потянулись в кабинет к директору, Станислав Иванович, оглядываясь, шел последним - его зацепила неловкая просьба мальчика, он хотел с ним поговорить, но мальчик исчез. Да и зачем Станиславу Ивановичу бередить душу сироты. Но все же не удержался, спросил у сестры-хозяйки:

- А у этого Саши... что?

- Ничего. Здоровенький.

- Речь какая-то...

- А-а. Незаращение нёба. Ну, волчья пасть.

"Ничего себе название! - содрогнулся Колесов. - Бедный мальчик. Наверно, "волчонком" и кличут."

В детстве самого Колесова прозвали Мумия, только потому, что все время был задумчив. Кличка эта обижала его, он краснел, бесился, - может быть, еще и по этой причине был счастлив со временем покинуть родные места, поступив в К.-ский политехнический институт.

Изредка встречая на жизненных путях землячков, с раздражением ожидал - вот его снова обзовут той кличкой, и порой обзывали, но он теперь в ответ лишь смеялся - и эта его улыбка как бы небрежно превращала кличку в дым, глупость... Впрочем, у него и раньше хватало ума с глубокой серьезностью ее не опровергать... Но до чего же цепко Слово. И это не пустяк, нет, не пустяк. Бедный мальчик...

Уловив болезненное внимание гостя, женщина объяснила, что когда Саша был маленьким, ему делали операцию, но не очень неудачно. Сейчас уже поздно перекраивать гортань.

- Впрочем, мальчик хороший, хороший... а какой музыкант! На чем хочешь! Хоть на баяне, хоть на стаканах - нальет воды разной высоты... пам-пам-пам. Чайковского играл!

Их разговор прервали - директор, выскочив из кабинета в коридор, кого-то отчитывал:

- Нет и нет! Нечего им тут делать!..

- Си-Эн-Эновцев придется пустить, - сказал губернатор.

Оказалось, что местные журналисты от иностранных и узнали о визите губернатора с советниками в детдом, возле крыльца стояла толпа с телекамерами и фотоаппаратами.

- Папарацци и у нас осмелели, - сказал Станислав Иванович по - английски американцу. - Свобода.

- Свобода - это хорошо, - серьезно отозвался гость, выставляя на обозрение яркие зубы, готовый с удовольствием позировать кому угодно.

3.

Домой Станислава Иванович приехал уже поздно, в ночных сумерках. Жена сидела перед телевизором, в нарядном, сверкающем, как тысяча стрекоз, платье, в смешных - явно сегодня подкрученных - золотисто-рыжих кудряшках.

- Ты куда-то собралась? - Жена не отвечала. Неужели медсестры не передали, что поход в костел срывается? - Тебе не сказали?

Жена глотала слезы.

- Ты сейчас придумаешь. Жду, как дура. Лучше бы пошла на день рождения... у нашего хирурга юбилей.

- Марина! Да ей богу!.. - У Станислава Ивановича от досады сразу разболелась голова. Он сбросил ботинки, надел тапочки и прошел к ней, на ковер. - Марина!.. мы с губернатором к детям ездили...

Жена, не отвечая, мокрыми глазами смотрела на экран, где некий человек убивал ножом девчонку.

- Я звонил. - Он присел рядом на диван.

Нежное, пухленькое, белокожее создание, его большая Дюймовочка была сердита. Наконец, мотнула головой.

- Иди. Ужин на столе.

- А ты?

- Ты и это забыл?

"Ах, да. Она же опять голодает..." Колесов побрел на кухню. На плите стояла миска с вареной коричневой фасолью, чайник на столе был покрыт полотенцем.

"А тяжело, наверное, есть, ежели у тебя нёбо пробито... в нос лезет...о, господи, как же страдал, верно, мальчишка! А как сейчас?" Наскоро и безо всякого желания перекусив, Станислав Иванович вернулся в большую комнату к жене. Может, рассказать ей? А вот взять да и пригласить несчастного мальчишку в свой дом? Отогреть немного волчонка?..

Марина, выключив телевизор и надев очки, читала книгу. Молча посидели. Станислав Иванович смотрел на нее с любовью, смотрел, и вдруг, сам не ожидая о себя такого вопроса, тронул за коленку:

- Послушай, Маринка-малинка... А много ты сделала этих... ну... абортов в жизни?

Жена, похожая на шоколадницу с известной картины не то Рембрандта, не о Ван Дейка, замерла, как от величайшего оскорбления и даже зажмурилась. И медленно повернула головку к мужу, медленно отложила книгу, сняла очки, сложила ладошки.

- Ты что, миленький... пил со своим губернатором? - Она в минуты волнения всегда говорила очень тихо.

- Да нет, что ты. Просто вот хотел спросить. Извини. Там был разговор.

Лишь бы не заплакала, не впала в истерику. Но жена лишь растерянно проговорила:

- Ну и ну. Вопросики.

- Но ты же врач. Моя жена. Могу я спросить?

- Ну и ну!.. - Она смотрела куда-то мимо него, в дверь, которая вела в прихожую. Как будто там кто-то стоял. - Ты сам должен помнить... Это уже после рождения Машки. - Она подумала. - Раза три. Потом мы стали опять пользоваться.. да ну тебя!

Колесов вспомнил слова американца, как нерожденные дети кричат внутри женщин... и его передернуло.

- Что с тобой? - чуткая жена поняла, что вопрос был задан явно неспроста. Что-то там особенное было?

Колесов, кривя лицо, помолчал и решился - рассказал жене о об американцах, а потом о мальчике с оперированным нёбом. Он невнятно, гундосо говорит, но какой красивый и какой музыкант. Наверное, это унизительно - иметь плохо сшитое нёбо. Есть, наверное, тяжело.

- Да, - почему-то успокоилась жена. - Это бывает. "Волчья пасть". Нахмурила белый лобик. - При операции вытягивают кожицу... сшивают... Но потом всю жизнь надо помнить. Это опасно.

Он помолчали.

- А кость какую-нибудь не вставляют?

- Вставляют. Вживляют золотую пластину... Но это в совсем маленьком возрасте. И не у нас это - там. Но что касается речи - можно наладить... нужен логопед, ортодонт...

В квартире над ними плакал ребенок, внизу тренькали на пианино. Где-то справа вдали перфоратором сверлили бетон, вешали полки или картины. Дочь Маша гостила в деревне, у мамы Станислава Ивановича. Больше детей у Колесовых не было. А вот взять да и усыновить этого мальчика? Станислав Иванович тоже любит музыку, рядом появится человек, который вместе с ним будет умиляться записями опер и симфоний - недавно Станислав Иванович купил на базаре вполне неплохой лазерник. Но как это сделать? Наверное, надо его привести сюда, пусть Света посмотрит и сама загорится нежностью... Она же добрая.

- Вот мы интеллигенция, вечно что-то говорим про доброе, вечное, а делать дело боимся.

- Мальчику этому сколько? Через два-три станет хулиганом.

- Ну почему непременно хулиганом?

- А потому, что ты не строгий... и я не лучше. Мы не уследим.

В городе живем. - Давай уедем в деревню. Купим дом.

- Ради него? - поразилась и перешла на еле слышный шопот-шелест Марина. И Станислав Иванович понял - это он лишнее. - Ради больного чужого парня?

И правильно она говорила, и постыдно она говорила. У него разболелась голова, он оделся и хлопнул дверью, ушел бродить по ночному городу. Если бы в эту ночь какие-нибудь подростки избили его или даже просто оскорбили, он бы, может быть, отказался от своей затеи. Из-за вечного малодушия нашел бы причину. Но Колесов брел по городу и видел, как мальчики и девочки стоят с цветами, обнимаются, поют под гитару, смотрят на звезды... Ну не снились же ему они такие?

И он вернулся домой с твердым решением - утром снова съездить в приют. Жена оцепенело лежала в спальне на своих розовых и голубых облаках, ожидая продолжения разговора, но он быстро притворился, что устал, что спит.

4.

Директора он нашел в подвале. Владимир Алексеевич Найденышев с утра со старшими детьми резал стекло для вторых рам - зима на носу. Сизые его щеки, плохо выбритые, были задумчиво втянуты, зоркие синие глаза попрыгали и остановились на золотистом галстуке Колесова. "Надо было попроще одеться," - с досадой подумал Колесов. Но отступать было неловко, и он, хоть и весь в белом, привычно улыбаясь, взялся помогать - понес тяжелые листы стекла в указанный угол. И конечно, ребром одного из стекол резанул-таки палец когда уже ставил, оно выскользнуло из пачки.

- Ничего, ничего... - хотел поднять руку над головой, но решив, что увидят, сунул ее в карман, в платок. - Мне бы с вами переговорить, Владимир Алексеевич.

Мальчик Саша был тоже здесь, уносил обломки стекла, срезанные полосы в другой угол, где валялись сломанные велосипеды и прочий хлам. На гостя он не смотрел.

Найденышев кивнул наверх, взрослые перешли в кабинет.

- Чай? Кофе? - привычно спросил директор. И поскольку Колесов поморщился, качая головой, отнес это за презрительное отношение к его грязноватым чашкам и дешевому чаю. И холодновато добавил. - Тогда я с вашего позволения закурю.

Станислав Иванович, утыкая ноющий палец в платок, наматывая его в кармане, понимал - здесь нужно говорить прямо, но все-таки начал издалека... что вот, вчера он посмотрел на старших ребят... ведь, наверное, многих их ждет если не тюрьма, то голодное и злое существование. Когда они выйдут отсюда.

- Я их оставлю воспитателями, - оборвал гостя Найденышев. - Во всяком случае, тех, кого вы видели. - Он, кажется, уже догадывался. Оскалив мелкие зубы, погасил сигаретку в стеклянной пепельнице, закурил новую. - А у вас есть предложение, как осчастливить страну? Чтобы они в ней не пропали?

"Что-то он сегодня неласков", - подумал с горечью Колесов. Хотел было достать из кармана порезанную руку, продемонстрировать, чтобы как-то умилостивить человека, но решил - это совсем уж будет по-мальчишески.

- Видите ли, у меня есть дочь... но я всегда мечтал о сыне. Судя по всему, этого уже не будет.

Найденышев, пригнувшись к столу, спросил в лоб:

- Вам Сашка понравился?

- Да.

Найденышев помолчал, вздохнул, отвернулся - вытащил из шкафа без одной дверки папку, полистал и подал Колесову несколько листков желтоватой бумаги, скрепленных ниткою.

Станислав Иванович увидел фотокарточку совсем маленького мальчика, фамилия - прочерк, имя - Александр, отчество - прочерк. Рост... вес... Болезнь незаращ. нёба. Неквал. операция.

- Объясняю. Его уже брала лет десять назад одна семья. Люди не имели детей, сильно пили. Саша не выдержал, сбежал.

- Наверно, "волчонком" звали?

- Что? Да... конечно. Близко лежит... - Найденышев поморщился. - Они - к нам, а он бьется в руках, орет - не хочет назад... Я не уверен, что пожелает пойти к вам.

Станислав Иванович рассказал директору, как мальчишка вчера прогудел ему в спину: "Возьмите меня".

- Наверно, решил, я - иностранец, - честно пояснил он. - Я как раз по-английски что-то трёкал.

Найденышев невесело рассмеялся.

- Ну, поговорите. - Он снял трубку. - Кто? Коля? Сашка там? Ко мне.

Саша почти вбежал в кабинет директора и остановился - будто лбом стукнулся о косяк. Узкоплечий, тонкошеий, и пальцы тонкие... а вот глаза круглые, темные, как у птички, непонятно, что в них. Увидел гостя и, конечно, догадался, что пришли по его душу. Но, судя по всему, не рад.

- Я выйду, - буркнул Найденышев. - Позовете. - Он прикрыл за собой дверь.

" А не делаю ли я глупость?.. - вдруг со страхом подумал Колесов. Но отступать было некуда.

- Саша, - начал он. - Не хотите ли вы...

- Нет, - прорычал тонкий мальчонка, дернувшись всем телом. И словно сглотнул слюну, и глаза его стали словно стеклянные.

- Ты даже не хочешь послушать?..

- Эк! - Саша мотнул головой и отступил к двери, уже собираясь уйти. Жалкий, в серой, как дерюга, рубашке, в черных трико, уже коротких для него брючины поднялись до середины икр. На ногах драные тапки.

- Почему?! - едва не закричал Колесов, поднимаясь и все еще держа руку в кармане.

- Эк!.. - Саша толкнул плечом дверь, она открылась.

- Да постой же!.. - Колесов схватил его за локоть, жесткий, как велосипедный руль. Но мальчишка мгновенно ребром другой ладони больно стукнул его по руке, Колесов взвыл и машинально выдернул порезанную руку из кармана.

- Да черт тебя возьми! Ну, русский я, наш... но не алкаш, блин! Хотел в гости пригласить! Мы с женою... - И увидел, что мальчик уставился на его руку с намотанным вслепую носовым платком. Глянул сам - платок был красный. Да и через белую материю брюк кровь проступила.

- Как это?.. - испуганно пробормотал Саша. Слова были невнятны, но различить их было можно. - Порезались? Я щас... - он выбежал.

Колесов поднял руку над головой и отодрал липкую материю.

Сашка вбежал с пузырьком йода.

- Денжите (держите)...

Минут через десять, сказав директору детдома, что они в гости, просто чаю попить, Колесов и Саша поехали автобусом в Академгородок.

Саша для визита переоделся - надел белую рубашку и синие стиранные джинсики. Русые волосенки на темени расчесал назад - и они встали.

Когда вошли в квартиру, Марина вполне искренне изумилась:

- Ой, какие кавалеры... - Она, видимо, ожидала увидеть карапуза. Или калеку. - Проходите, проходите!

Но случилась непредвиденная беда - Саша второпях забыл сменить носки. А может, у него других и не было? Следуя примеру Колесова, тоже сбросил у порога обувь - разбитые, с надвязанными шнурками ботиночки, и ступил на ковер - и запашок пошел... Колесовы увидели черные концы его носок... Марина сразу сомкнула губки гузкой, вскинула возмущенно голову, как актриса Ермолова на картине Серова, и мальчик мгновенно все понял. Снова, как в детдоме, отскочил к двери и зло сузил глаза.

Марина поняла свою ошибку, фальшиво заулыбалась:

- Чай будете пить? Сейчас заварю.

- Эк, - глухо отвечал мальчишка, отрицательно мотая головой и пробуя наугад, не нагибаясь, побыстрее напялить ботинки. - Нет.

- Погоди, мы музыку сейчас послушаем, - мягко сказал Колесов. - Марина, оставь нас. Саша, да постой ты!..

Он шагнул в большую комнату, включил кассетник - в динамиках грянул волшебный Россини, стремительная увертюра к опере "Итальянцы в Алжире" - и мигом вернулся в прихожую.

Сашка стоял, зажмурившись, слушая?.. черный, как цыган, загибая пальцев ног вовнутрь, делая ступни похожими на грабельки.

- Я хочу момой, - дождавшись крохотной паузы, отрезал Сашка. - Всё.

- Нет, не всё! - сердито зашипел Колесов. - Давай по-мужски! Она любит дочь. У нас есть дочь. А я люблю мужские компании! Мы с тобой на рыбалку будем ходить. А сейчас ты в ванную... потом я... Потом мы чего-нибудь поклюем.

- Читал я эти сгазги... - Сашка задергал ручку двери. - Принц и нищий.

- Я тебя прошу! - Колесов схватил его за кисть, и вдруг Сашка, как собачонка или волчонок, нагнулся и укусил ему руку. Как раз ту, которую сегодня лечили... Станислав Иванович, матерясь, взвыл - детдомовец вылетел за дверь и - только грохот шагов по ступеням этажей.

Вышла жена в атласном халате, деланно зевнула.

- Я вам не мешала...

- Оставь меня. - Колесов обошел ее, как столб, выключил в большой комнате музыку и сел. И попытался глазами подростка посмотреть на свою квартиру. На телевизоре - узорная накидка, на проигрывателе - узорная накидка. На этажерка, на серванте - маленькие пузатые баночки из Парижа распространяют запах фиалок и роз. Под ногами ковер в оранжевых и желтых розах - без единой соринки. Медицинская чистота. И сама хозяйка - как кремовый торт, ноготки все алые, и на ногах алые. Ну, какой мальчишка поверит, что здесь могут его полюбить?

Жена что-то говорила, но он не слушал. Почему-то вспомнилось, как в детстве отец отшлепал его в хлеву за то, что курил. И курил-то Стас не папиросы мох, выдранный меж бревен бани. Правда, еще сухие нерастеребленные вершинки конопли ввертывали. Отец больно дернул за ухо и сильно толкнул - сынок упал лицом вниз в солому с вонючими коровьими лепехами и зарыдал. А отец сорвал с гвоздя какие-то старые веревки - и веревками...

- Будешь еще?.. будешь?..

Прибежала мать:

- Не обижай его!.. - обняла, защитили сыночка. - Он же единственный у нас... Ты скажи ему словами - он поймет.

Марина ни за что бы не стала защищать сына, вся ее жизнь - в дочери, а дочь - копия мамы. Такой же розовый торт, только уже и выше. С таким же нежным придыханием говорит, шепотом. Точно так же, цеременно медля, пьет чай из чашки. И уж папу она не поймет - она единственная тут всеобщая любимица, Машка-эгоистка.

5.

А утром, как будто специально для того, чтобы ускорить события, вернулась из деревни она - их дочь. Вся словно сверкающая елочка - в костяных и металлических украшениях, в мини-юбке, но в огромных кроссовках, внесла в дом рюкзак с вареньем и огурцами от бабушки, поставила на пол. Рассеянно улыбаясь, чмокнула родителей в воздух возле их щек и, ласково что-то пробормотав, прошла в свою комнатку - встала перед зеркалом. Станислав Иванович видел это через открытую дверь, проходя на кухню.

Кажется, смотрит, не слишком ли еще подросла? Или тут что-то другое? Несчастная любовь? Машка подозрительно быстро согласилась поехать к бабушке в деревню. В прошлом году никакими посулами не могли туда затащить. А нынче: да, папочка, да, мамочка... Ей 14. Черт их знает, что у них, у девочек, в душе, сладкой и зубастой.

Ах, не удалось вчера уговорить Сашку здесь ночевать. Если бы дочь застала его в семье, кто знает, может, приняла бы как данность, не стала скандалить. А теперь... понятно, ощетинится. А если все-таки отец приведет мальчика, будет хныкать. "Мои книжки трогал... фломастеры... В конце концов, мы, женщины, должны иметь свою территорию." Ведь если приводить детдомовца, то куда?.. в машкину комнату. В конце концов, ему всего одиннадцать или двенадцать. Ребенок.

Станислав Иванович весь день бродил по лаборатории, морщась, как от зубной боли, вспоминая неудачный визит мальчика в их нарядную квартиру. В обеденный перерыв, когда рядом не было лаборантов, позвонил Найденышеву, узнать, как там Сашка.

- Нормально, - отвечал директор. - Говорит, музыку слушал... кофе пил... На белых простынях ночевал.

У Колесова едва не вырвалось, что мальчик-то у него не ночевал. Выдумщик и мечтатель. Признаться, что его выгнала женщина из-за грязных носок, ни за что не мог.

А вечером так случилось, что Марины дома не оказалось - ушла к подруге на примерку ( шила платье), и Станислав Иванович застал дочку одну. Она сидела у себя в комнатке, уставясь на крохотный, но четкий цветной экран своего "Самсунга".

- К тебе можно? - спросил отец.

- А?! - дочь вяло повернула головку. - Тебе можно.

- Машуля... - Он никак не мог начать. И сев рядом на пол, принялся рассказывать издалека... что есть в детдоме потрясающий мальчишка, музыкант, одинокий... помоложе ее... но красивый. Правда, речь не очень... но это дело поправимое... Вот они с мамой и думают - не взять ли его на воспитание... но это если Маша не будет возражать.

Маша как-то странно смотрела на отца, глаза ее заморгали.

- Я что, говно какое? - спросила она. - Да я, может, от одиночества помираю... - Она бросилась в объятия к отцу. - Папочка, я как тот самый космонавт, у которого шланг оторвался, и он летит в бездну...

- Ну-ну, киска моя. Спасибо.

Поздно вечером появилась Марина, но они ей ничего не сказали. Утром вместе поехали в детский приют, в густые запахи хлорки и пшенной каши.

Какой-то беззубый подросток, завидев в коридоре потрясающую девчонку в мини, держащуюся за руку (на всякий случай) Колесова в белом костюме ( снова он, дубина, не переоделся попроще!), закричал во все горло:

- Сашка! Опять к тебе!..

Но странное дело - Сашку никак не могли найти. Говорили, что только что крутился здесь. Наконец, он вышел из туалета, мрачный, пропахший табаком. Ногти у него были черные, обломанные, он был в той самой рабочей одежде, в какой его впервые увидел Колесов. Остановившись в трех метрах перед посетителями, не здороваясь с Колесовым, он уставился на Машу, как на картинку.

- Здрасьте, - сказала польщенная девочка.

Он сглотнул и кивнул. Но продолжал молчать. Наверное, не хотел оскорблять ей слух своим гундосым голосом.

- Я - Маша. А ты - Саша, я уже знаю.

У мальчика побледнело лицо от ее ласковых, шелестящих, как шелк, слов.

- Пойдемте на минуту, зайдем к Владимиру Алексеевичу, - предложил Колесов.

Директор сегодня был рад видеть его, вскочил из-за стола:

- Кофе? Чаю? Что, Сашка, совсем уходишь?

- Эк, - привычно мотнул головой очнувшийся, наконец, мальчишка. Видимо, чтобы не сглазить.

- Что так? - улыбался Найденышев.

- Присмотрится, потом сам решит... - торопясь, пояснил Колесов. - Мы-то думаем, что подружимся.

- Документы-то готовить?..

- Конечно, конечно! - пропела Маша. - Конечно!

- Я вам дам списочек. - Синещекий директор кивнул Сашке. - Иди. Переоденься. Он был на работе.

Но Сашка вдруг упрямо опять замотал головой, теперь уже глядя в пол.

- Что такое?

Из коридора подростки - они там стояли и дышали куревом - крикнули:

- Все в печке сжег.

- Одежку?! Вот те раз!.. - огорчился директор. - Зачем, Сашка? - И полез в карман. - Я тебе сейчас дам деньжат...

- Мы сами купим, - остановил его Колесов. И в который уж раз взялся за локоть мальчишки, твердый и непокорный, - и снова тот вырвался из пальцев Колесова. - Мы сами! Маша, побудьте пока с Сашей на улице... я скоро...

Ход бы верный - разве устоит мальчишка, если такая красивая девочка уводит его. Закрыв дверь, мужчины остались одни...

Вечером после ванной - в новых черных джинсах, желтой вельветовой рубашке и пестрых носках Сашка сидел в большой комнате, аккуратно поджав ноги, и слушал музыку. Рядом же сидели все Колесовы. Маша время от времени поглядывала на нового члена семьи - он ей определенно нравился. Ногти мальчик почистил, обломки срезал. Волосы у его были короткие, над ухом розовел шрам. И конечно, мальчик на все вопросы отмалчивался как мог - лишь иногда натужно и глухо бормотал "нет" или "да", "спасибо"...

Они сидел на кухне и пытались пить чай. Мальчик стеснялся звука, с которым он хлебал горячую воду. Станислав Иванович, чтобы как-то поддержать его, громко крутил ложечкой в стакане.

Когда подошло время укладываться ко сну, жена вызвала мужа на кухню, шепотом спросила:

- Куда мы его спать-то положим? В одной комнате с Машкой?

- А почему нет?

Жена молча смотрела на него.

- Он же совсем еще маленький... - успокаивал ее ( и себя) Колесов. - И она... - Но поскольку Марина продолжала странно смотреть на него, развел руками. - Ну, давай в большой комнате. На диван.

Жена вздохнула. Придется на день убирать постель. И конечно , там будет настаиваться чужой запах. Правда, мальчик почистил зубы и буркнул, что курить больше не будет, но кто знает, не будет ли тайком, да еще не научит ли Машку...

6.

Прошла неделя. Ветер-листодер тряс и раздевал деревья по городу. Близилась осень, скоро детям в школу. Колесов оформил бумаги на усыновление, и на первом же "тайном" совете у губернатора, связанном с забастовкой учителей области, его поздравили коллеги - все уже знали и одобрили поступок известного ученого.

Бледный лицом Титенко, местный "Тургенев" ( в прежние годы лишь про рыбалку и красоту природы писал - безошибочный выбор!) попытался сострить:

- Ты занимаешься чем там?.. физикой твердого тела?.. Вот тебе твердое тело - характер современной молодежи!

- Нет, у него - ядерный резонанс, - уточнил банкир Малинин. - Посмотрим, какой будет резонанс со шпаной. - И лукаво подмигнул. - Зато теперь ни один фулюган доброго дяденьку не тронет - у них свое радио.

Катраев не согласился:

- Может быть, как раз наоборот. Все нищие начнут ловить за рукав... раз такой добрый... новорожденных подбрасывать...

- Вот вы все какие! - прогудел Сидоров и покровительственно положил руку на плечо Колесову. - Нет чтобы в ноги поклониться! И все телевидение задействовать! Человек не просто слова говорит, а дело делает! Это нравственно, это по нашему. А то все иностранцам, иностранцам... и алюминиевые заводы, и детей... Я решил гласно поддержать Станислава Иваныча. - И раздал всем газету коммунистов "Дочь правды", где на четвертом странице выделялись жирные черные буквы: "Русский ученый показывает пример".

На Совете обсудили положение в школах, Малинин пообещал дать кредит администрации для срочной выплаты зарплаты учителям за весну и лето,, и Станислав Иванович, выбросив по дорогу газету в урну, вернулся домой.

И его вновь встретила в дверях бледная, ненакрашенная жена. В глазах стояли слезы.

- Что такое?!

- Стасик... ужас... - прошептала Марина, кивая и оглядываясь. - Ты знаешь, что они творят?

- Что?! Что?! ("Курят... наркотики нюхают... - мелькнуло в голове.)

- Они - це... целуются... сама видела.

Станислав Иванович и Марина прошли в большую комнату, прикрыли дверь.

- Ну, то, что валяются рядом на паласе... вместе телевизор смотрят ладно... будем считать - дети... но вот я иду на кухню, прислушалась - а Машка ему говорит: "Маленький мой... тебе наладят... ты будешь петь, как Леонтьев..."

- Ну и что?! Я же просил тебя найти ему логопеда.

- Погоди! И слышно, как она его чмокнула... а может, он ее. Я еще не поверила. И... а в скважину ничего не видно... Я - на балкон. Оттуда, сам знаешь, можно заглянуть в окно ее комнаты... смотрю - еще зеркало мне помогло... она обняла мальчишку, потом он ее, и так лежат, целуются. С этим "волчонком".

- Не называй его так. Одетые?

- Еще бы раздетые! Ну, конечно. Но ведь целуются!..

Конечно, новость была досадная. Машка старше на два года, а может, и он не такой уж ребенок... возраст его известен неточно... может быть, тоже четырнадцать, хоть и щуплый... в детдомах недоедают... к тому же психофизически нынче дети рано взрослеют... С другой стороны - они же как брат и сестра... почему бы им не поцеловаться?

- Я понимаю, брат и сестра... - зашептала Марина, угадывая его неизбежные контр-доводы. - Но ведь они-то знают, что не так...

- Где они сейчас?

- Пошли якобы на дискотеку. Сказали, в ДК молодежи. Я уже туда позавчера бегала - их там нет! А сегодня даже боюсь проверять - вдруг опять нету! Наверное, по каким-нибудь подвалам шастают... или чужим квартирам...

- Послушай... - вспомнил Колесов. - Но у нее же паренек был... Алексей. С компьютером.

- Поссорились! Это уже давняя история. Она уже потом с каким-то Василием дружила... из музшколы. С флейтой или кларнетом, не помню.

Дети вернулись домой около одиннадцати ночи - вошли раскрасневшиеся, таинственно улыбаясь. Мать стояла в прихожей, возле телефона, глядя то в зеркало, то на дверь.

- Что так поздно? - напряженным голосом, нон как можно тише спросила она, стараясь улыбаться, как и муж, и тут же забывая о своей улыбке - улыбка свертывалась, как резиночка. - Почему?

Маша чмокнула воздух возле маминой щеки.

- Я знакомила Сашу с ребятами из его класса. - Глаза у нее при этом были честные-пречестные - такими глазами она смотрела на родителей в самом раннем детстве, уверяя, что не брала шоколадных конфет - у нее из-за них по нежной белой коже сразу бежала сыпь. - Они Саше понравились.

- Так, Саша? - почему-то спросил Колесов из-за плеча жены, не зная, что еще спросить.

- Угу, - кивнул смеющийся от счастья смуглый красивый мальчик. - Они хорошие.

Молча все вчетвером попили кефир перед сном и разошлись.

Мальчик раскинул в большой комнате выделенное ему кресло-кровать, приготовил постель, но не раздевался. Марина постучалась к нему:

- Саша, поиграем у меня?.. - и громким голосом матери, находившейся в спальне родителей. - Мам, ты ведь не будешь возражать - мы поиграем у меня в разбойников? У меня две классные программы... А то скоро в школу, некогда будет...

И поскольку Марина не нашлась, что ответить, дети быстро, хихикая, пробежали к комнатку Маши.

Станислав Иванович никак не мог уснуть. У детей горел тусклый свет, мяукало и тренькало в телевизоре, слышались выстрелы и сдавленный счастливый хохот Маши и Саши. Марина встала раза два, хотела заглянуть с балкона в детскую, но Станислав Иванович ее остановил. Помахал в темноте руками, и Марина поняла - когда-то в окне у Машки (а квартира на седьмом этаже) показалась большая птица, заглянула через стекло - и девочка закричала от страха. Ну, ладно бы - синичка... а это черт знает кто и черт знает почему - то ли ястреб, то ли ворон. Уже через день или два физик Колесов догадался, в чем была причина появления птицы, - у соседей наверху сломался холодильник, и они вывесили за форточку в авоське колбасу и прочие продукты...

Супруги лежали, слушая, не станут ли дети, забывшись, громко разговаривать. Но дети или неслышно шептались, или уже разошлись по комнатам - этот Саша умеет ходить, как вор. А может, спали у Маши, нарочно не выключив свет конспирация...

7.

Марина оплатила визиты логопеда, и отныне вечерами в комнате Маши ( чтобы не мешать отдыху родителей) грудастая усатая тетя в костюме с синим галстучком учила голосом Левитана бывшего детдомовца:

- Повторяем. "Гонимы вешними лучами..."

У Саши речь была невнятной, сиплой.

- Гомимы вешмими лусами...

- Не гомимы, а гонимы... Н-н. Н-н. Язык кверху...

- Н-нэ. Н-нэ. Маша, уйди.

Но Маша была все время рядом.

- "С окрестных гор уже снега сбежали мутными ручьями на затопленные луга..."

Станислав Иванович догадывался: У Марины тайный расчет - может быть, гундосый голос Саши дочке надоест, и она к мальчику охладеет. Но Маша принимала живейшее участи в налаживании речи мальчика, повторяла слова логопеда, расшагивала вокруг, длинногая, влюбленно глядя на своего нового братца, и сердилась, если вдруг логопед понапрасну сердилась на него.

- Не затоплеммые, а затопленные... И не рутьями, а ручьями... Вы меня слышите? Повторяйте.

Когда она предложила мальчику трудную по фонетике фразу "В дебрях джунглей жили лямуры", мальчик почему-то развеселился, забормотал невнятной журчащей скороговоркой:

- Лямур-тужур... бонжур-абажур... лямур-тужур... леже" в канаве" сам блюэ"...

Маша прыснула от смеха. Логопед осердилась:

- Что это вы такое несете?.. Будете уверять, что французский язык?! Вы сначала русский выучите!

- "Только за то, что им разговаривал Лемим?.."

Маша, хохоча, рухнула на пол. А мальчик еще и затанцевал - ну точно как Майкл Джексон - пошел вправо и влево бесподобной скользящей, лунной походкой... Талантлив, как бес.

После пятого или шестого занятия Маргарита Владимировна (так звали логопеда) закрылась с хозяйкой в большой комнате, и они долго говорили. После того как усатая тетя, сопя, ушла, Марина позвала мужа и, положив крашеные ногти на грудь, где сердце, делая трагические паузы, шепотом передала Станиславу Ивановичу их разговор.

- Рита бессильна что-то сделать. Слишком запущено... челюстной аппарат неправильный...

- Да что вы говорите?! Парень красив хоть в профиль, хоть в фас. Как римский воин.

- Ну, что-то там внутри повреждено... Нужен ортодонт... физиопроцедуры... Это, Стасик, долгая песня. Но разве я против?

Договорились, что Станислав Иванович попросит врачей академгородской больницы взяться за лечение Саши. Мальчик будет ходить туда после школы, тем более, что больница - вот она, в ста метрах, в сосновом бору...

Так и сделали. Мальчик возвращался от врачей, пахнущий эфиром, лицом черный, как цыганенок. Он стал угрюм, ничего не ел. Колесов удивился, как же быстро меняется у него настроение, как меняется даже цвет кожи. Очень впечатлительный парнишка.

Однажды ночью, встав и проходя в туалет, он услышал, как Саша навзрыд ревет в большой комнате, где он спал.

Станислав Иванович тихонько стукнул пальцем в дверь, вошел. Мальчишка в темноте мгновенно затих, уткнувшись в подушку.

- Саша?.. - шепотом позвал Колесов.

Мальчик притворялся спящим. На ощупь, при слабом свете далеких уличных фонарей, Станислав Иванович подошел к его креслу-постели, осторожно тронул волосы, щеку. У Саши лицо было мокрым. "Не может же он спать? Не почудилось же мне, что он плакал взахлеб?"

- Саша...

Мальчик не отвечал. Надо сказать, в последние вечера он и к Маше перестал заходить - то ли между ними случилась размолвка, то ли сам не хотел более со своей косноязычной речью быть предметом для веселья.

- Я тебя переверну?.. - тихо сказал Колесов и просунул руку под костлявую, влажную грудь подростка. И вдруг ощутил, как стремительно там и больно колотится сердце бывшего детдомовца - даже испугался. Как живая рыбка на берегу, когда накроешь ее ладонью... Но с таким сердцебиением не может спать человек. - Саша... не притворяйся... давай поговорим. Все у тебя будет хорошо. Я для этого сделаю все, что надо.

Мальчик продолжал молчать. Но, кажется, дыхание его стало чуть ровней...

Колесов вернулся в спальню. Марина не спала.

- Ты ходил к нему? Иногда плачет... А вот когда я плачу, ты не слышишь.

- А почему ты плачешь?

- Может, лучше бы совсем маленького взять... крошку... Но если нам сейчас под сорок, через двадцать будет шестьдесят... мы не уследим?.. Ах, вместо того, чтобы мучиться, лучше бы еще своего ребеночка завести.

- А разве же я против?

- Теперь уж чего?.. - сокрушенно вздохнула Марина, подняла и опустила руки.

Станислав Иванович обнял мягкую белую жену. Он прекрасно понимал и знал, что она понимает: это все слова. Она уже не могла более иметь детей... надо было раньше думать... Но лучше сделать вид, что это он, муж, в свое время не позаботился, он виноват. Да и что поделаешь, если не возлюбила она чужого мальчика из детдома... Называет его "волчонком". Почему же он волчонок! Только потому, что у него - болезнь "волчья пасть"? Но есть и другое название беды - "незаращение нёба". Почему бы вам не называть его "нёбчиком" или "незаращенкой". Бог знает какие странные мысли приходят иной раз в минуту засыпания...

Но и утром, когда вся семья садилась завтракать, эти мысли не покидали Колесова. Он незаметно смотрел на Сашу. Мальчик быстро пил свой чай безо всего ( без меда и печенья), довольно четко проборматывал: "Спасибо, мне сегодня надо пораньше..." и убегал в школу.

Никак он не был похож на волчонка. Разве что сутуловат во время ходьбы. Но пройди через все, что он прошел, - не так еще будешь сутулиться. Надо же как у нас, у русских... прилепится слово - и уже ищешь, насколько соответствует оно.

- А вы что, поссорились? - спросил Станислав Иванович у Маши, нарочно пройдя с ней в прихожую и глядя, как девочка застегивает новые ботинки, похожие на ботинки американской армии ( мода!).

Дочь подняла личико, невинное и светлое.

- Нет. Он сам. Может, он у меня будет спать... он же ребенок? Мы будем вместе его речь править. А то там ему скучно... он же привык в детдоме, среди сверстников...

Некоторый резон в ее словах был. Но их разговор услышала мама Марина.

- Что?! Нет!.. - Она взволнованное заколыхала нежным бюстом, складывая ладошки и подыскивая нужные слова. - Вон, была по телевизору передача!.. Тоже, мальчик... а в итоге ее и зарезал...

- Хорошо, хорошо, - буркнул Колесов.

Саша продолжал спать в большой комнате. А через день-два Маша почему-то вдруг перестала вообще разговаривать с ним.

8.

И все-таки все было терпимо в доме, да только случилась неожиданная неприятность.

Вернувшись вечером с работы, Станислав Иванович застал жену и дочь в большой комнате - они сидели по разные стороны стола, раскрасневшиеся от слез. "Тортики мои... - подумал, морщась, Станислав Иванович. - Ну что же еще у вас?"

- Стасик, - напряженным, прерывающимся шепотом начала жена. - У нас пропали деньги.

- А где Саша? - почему-то спросил Станислав Иванович. Не дай бог, если уже обидели его подозрением.

- А вот его как раз и нет! - почти обрадованно заключила Марина. - Нету!

- Постойте, постойте. - Колесов снял плащ, разулся и прошел в залу. - Какие деньги?

- Твои. - Марина объяснила, что портниха закончила работу, платье хорошее, сама принесла. Материя также была ее, из Японии. У Марины не хватило денег, и она решила взять из НЗ, который хранился у Колесовым в столе Станислава Ивановича. Но конверта с долларами там нет. - Я же помню его, обычный почтовый... только со старой еще, СССР-овской маркой сверху... Там сколько было?

- Две тысячи.

- Вот. Их нету. - И повернулась к дочери. - Ты не брала?

- Ну, конечно, нет, - улыбаясь и моргая, отвечала Маша.

- А почему ты улыбаешься?

- А что мне, опять плакать? Если я не брала? Пап, она мне дала пощечину.

- Ну, ну, - буркнул Колесов и прошел в спальню, где в углу стоял его небольшой письменный стол. Жена и дочь также последовали за ним. Станислав Иванович вытянул верхний ящичек - там лежали письма, маленькие и большие конверты от коллег из США, Германии, Украины, Прибалтики. Станислав Иванович быстро перебрал их - действительно, конверта с долларами не было. Ему эти деньги заплатили за монографию, изданную недавно в Нью-Йорке.

- Да нету, нету! - говорила Марина. - Я все перевернула! Нету! Так опозориться перед портнихой...

- Да найдем мы деньги рассчитаться... - пробормотал Колесов. "Неужели мальчик украл деньги и сбежал? Ни в жизнь не поверю." Он повернулся к дочери. - Не обижайся... чтобы к этому не возвращаться, дай честное слово, что не брала.

Маша, глядя на него ясными глазами, прошептала:

- Честное слово.

Во входную дверь позвонили. Чтобы отпереть (у Саши не было своего ключа пока не доверили), в прихожую быстро зашагала Марина.

- Только не спрашивай сразу! - успел крикнуть Колесов, идя за ней.

Но Марина не могла молчать. Впустив в квартиру чужого ей подростка, она тут же спросила каким-то рыдающим голосом:

- Саша, скажите... Вы случайно не заходили в нашу спальню?

Саша удивленно посмотрел на нее, засмеялся.

- Синица залетела? Нет, не заходил.

- А почему ты заговорил о синице?

- Да вспомнил, как мы с Машей открывали форточку у нее, и к нам синица залетала... Еле выгнали.

"Нет, не он", - уверенно подумал Колесов. Тем временем мальчик снял ботиночки, поставил их рядком там, где ему определила место Марина - на газетку, снял кожаную курточку, которую ему недавно купили, и еще раз, но теперь уже с некоторой тревогой посмотрел на Марину - та все не уходила из прохожей, стояла перед мальчиком.

- А что? - спросил он, наконец. И упавшим голосом. - Что-нибудь пропало?

- Да, да! - ледяным тоном отрезала Марина. И уже хотела произнести какие-то иные безжалостны слова, но Колесов опередил.

- Мы опрашиваем всех по кругу... и Машку... Дай мне честное слово, что ты туда не заходил.

Мальчик почернел, как, наверное, чернеет на черном дереве странное существо джунглей - хамелеон. Мгновенно стал другим. Глаза, как когда-то прежде, снова стали отчужденно-стеклянными.

- Чесмое смово, - с трудом произнес он, как будто еще минуту назад не говорил легко и правильно.

Наступило молчание. "А ведь могла украсть Машка... - вдруг подумал Колесов. - Два года назад она вынула у меня из кармана пятьсот... потом сама призналась... надо было на мороженое..." Он посмотрел на дочь - и она, словно угадывая его мысли, воскликнула:

- По моему, я тебе тоже сказала!

"Если она украла, то, понятно, что подозрения падут именно на Сашу! Тем более, что они в последнее время не очень дружат. Или он ей надоел, или она слишком лезет к нему в душу".

- Мне уходить? - хмыкнув, спросил подросток. - И много у вас пропало?

- А почему ты думаешь - пропало? - скрестила руки на груди и сузила глазки, как доморощенный следователь, Марина. - Значит, ты знаешь?

- На этом свете все горе из-за денег... - вздохнул Саша. И вдруг, быстро отворив дверь, в одних носках и без куртки, выскочил вон из квартиры.

- Саша!.. - закричал Колесов и, кое-как сунув ноги в ботинки, метнулся следом. Но подростка уже не было нигде - на улице пустынно, в подъезде без лампочки, куда вернулся Колесов, Саши также не оказалось. Да что уж тут говорить - быстрые ноги у волчонка. Неужто он украл? Но если он украл, как же он мог вернуться из школы к Колесовым? Он же должен был понимать, на кого прежде всего подумают. Нет, это не он. Но кто?!.

Колесов вернулся в квартиру, женщины смотрели телевизор. Станислав Иванович прошел к своему столу, вынул верхний ящик и высыпал на столешницу содержимое. Надев очки, стал внимательно просматривать. Копии счетов за междугородние переговоры... письма... копии рецензий... дискеты... и снова конверты - длинные, узкие, большие... с грифом "Академия наук"... "Конгресс интеллигенции России"...

- Пойдем ужинать, - позвала Марина. - Ну, заработаем мы, отдадим. А то, что украл волчонок, это совершенно ясно.

Не было нигде конверта со злосчастными долларами. Но не мог мальчик взять! Не мог!

- Маша!.. - зло позвал он дочь. Девица выросла рядом.

- Теперь ты посмотри! В конверты загляни! Может, в какой большой сунули!.. - у него разболелась голова.

- Пожалуйста... - с охотою, даже с театральным нетерпением Маша принялась вытряхивать из всех конвертов содержимое. Но тот стандартный, ненадписанный почтовый конверт с советской маркой в 40 копеек как испарился....

Бледный от тоски и злости Колесов сидел возле стола, ничего не видя перед собой.

9.

Миновало дней десять - мальчишки не было. Станислав Иванович долго не мог решиться и все-таки позвонил в детдом. Как бы небрежно-весело осведомился у директора, как дела, как жизнь. Не тоскуют ли бывшие приятели Саши по нему? Что нового?

Найденышев радостно отвечал, что особых новостей нет, на старших подростков милиция больше "бочку не катит", крыс из подвала дети выгнали громкой музыкой и отравленным зерном, а Сашка мог бы и нос показать. Что ли, загордился?

- Я ему скажу, - принужденно засмеялся Колесов и пошел по отделениям милиции. Надо сказать, для первоначального разговора у него был повод - его аспиранты, образовав научно-технический центр "Феникс" ( надо же зарабатывать на жизнь!) изобрели хорошую противоугонную схемку для машин, а также склепали ревуны на гаражи. Милиция города взяла образцы на испытание. Таким образом, Станислав Иванович был уже знаком с начальниками отделений, заглядывал к ним не однажды, поторапливая с решением, но те что-то тянули время. И вот спустя полгода, сырой осенью, угрюмый доктор наук Колесов в шляпе и длинном сером плаще входит в стандартные кирпичные здания с решетками на окнах, привычно улыбается всем, шутливо отдает честь девушкам в синей форме с погончиками.

Начал он, естественно, с Молодежного РОВД - к Молодежному району относится и Академгородок. Начальник, рыжий майор, похохатывая, только руками развел:

- У нас денег нету! Поддержать - поддержу. Все решает город. Как там скажут, так и будет. Вы к генералу идите, вы же в одном секретном совете!

Всё-то они знают.

- Ну, а как в нашем Молодежном районе... с молодежью?

Майор сменил лицо, деловито закивал. Ему уже был известно, что Станислав Иванович усыновил детдомовца... Сведя золотые бровки, начальник отделения доложил, что мальчики немного выпивают, девочки немного курят...

- Но пьют не кровь, и курят не анашу. И вообще, в центре шалят больше! - Он снова развеселился, здоровый парень с рыжими пятнышками на руках. - Рыбка гниет с головы...

Побывав в Кировском РОВД, в Свердловском, а затем придя и в Центральное, Колесов убедился, что в милиции о приборах местных молодых физиков давно забыли. Начальник Центрального отделения усатый Бойко темнить не стал, высказался прямо:

- Мы заказали иностранные. Смотрите сами! - он выложил на стол продукцию "Феникса", коробку размером с фуражку, и продукцию из Японии, со спичечный коробок. - Красота? И доводить не надо. Уже готовые.

В другой день и час Колесов мог бы сказать ему несколько горячих слов о том, что надо поддерживать своего производителя, что наша аппаратура обошлась бы государству в пять раз дешевле... Но на душе лежала тоска, как черная доска (излюбленное выражение дочери), и он стал расспрашивать о подростках. Вместе заглянули в КПЗ. Там сидели двое хныкающих мальчишек с заплетенной косой, ограбивших ночью киоск "Пепси-кола". Саши здесь не было.

Глядя, как огорчен физик, и решив, что это он лишь из-за приборов, майор, прощаясь, шепнул:

- Ну, хотите, купим несколько штук? Пускай вместе с японскими рядом поработают. Проверим на надежность. Я думаю, что в морозы-то ваши не откажут. А ихние в пластмассе, как в гандоне... еще бабушка надвое сказала.

Тронутый его вниманием, Колесов вдруг замешкался в дверях и признался слова как-то сами вырвались - что у него приемный сын пропал. То ли бандиты выкрали, то ли еще что случилось, - нету пацана вторую неделю.

- Что же вы сразу-то не объявили?! - Бойко тут же задергал усами, стал звонить по нескольким телефонам - но ни на вокзале, ни в аэропорту, ни в больнице скорой помощи и ни в морге смуглого тонкого парнишки по имени Саша с косноязычной речью не видели.

- Если позвонят, начнут требовать выкуп, дайте лично мне знать... у меня хлопцы не то что у вас в районе. Мы им матку вывернем.

Сказав о приемном сыне, Колесов вдруг почувствовал, как он устал. Но ехать домой не хотелось. Надеясь на чудо, побрел в сторону гулких радиоголосов, на железнодорожный вокзал - может быть, там с какими-нибудь бомжами сдружился. Впрочем, он мог и другим именем назваться. Очки надеть. Или наголо остричься, а то и колокольчик повесить на мочку уха, как доморощенный кришнаит...

Долго стоял Колесов на сыром перроне, вдыхая забытый запах угольной пыли ( в последние годы - только самолетом), потом, поднявшись в залы ожидания, разглядывал нищих на полу, вглядывался даже в девчонок - ему показалось, что талантливый мальчишка запросто может и девочкой переодеться. У какого-то бродяги в ватной фуфайке, но с грязным галстуком на шее, спросил доверительно, как у своего брата-интеллигента: не видел ли тот подростка с плохой речью.

Остро глянув на Колесова, бомж мгновенно ответил:

- С плохой речью - на всех каналах телевидения сидят!.. - И сам ухмыльнувшись беззубо своей остроте, пальцем показал вниз. - А там смотрел?

Колесов спустился в подвал. Но и там, где располагалась недавно открытая с помпой городскими властями ночлежка, Саши не было. Играли на гармонях исхудалые старики, лежали накрытые тряпьем бездомные тетки с черной малышней - наверное, беженцы из Таджикистана...

А может, он уехал? Взял да и укатил поездом... А что, рубашка на нем тогда и брюки были хорошие. Хоть и в носках, на бездомного в ту ночь не был похож... Придумал какую-нибудь версию... мол, ехали в поезде, папа на остановке пошел газету купить, да отстал... а он выпрыгнул, чтобы его поторопить, а папа, видно, уехал, запрыгнув в последний вагон... Вот проводницы и поверили мальчишке, подобрали... И сейчас он где-нибудь в Западной России или на Дальнем востоке.

Не зная, куда деться и что делать, Станислав Иванович забрел в грязную "стекляшку" с изысканным названием "У Моцарта", выпил стакан коньяка, отдающего ванилью, и явился домой туча тучей. Не отвечая ни на какие ласковые расспросы жены, уединился с телефонной трубкой в спальне и долго звонил разным людям домой - и губернатору Ивкину ( жена ответила, что его еще нет), и генералу Катраеву ( а генерал уже знал о случившемся - ему доложил Бойко), и своему другу и врагу, толстопузому академику Гасанову... всем жаловался.

Днем к нему на работу пришли три румяные девицы в коротких обливных оранжевых полушубках и оранжевых сапожках, представители профсоюзов, узнать, не выйдет ли Колесов в воскресенье вместе с ними и с коммунистами на площадь Революции - проводится очередная акция протеста.

- Требуем отставки Президента и правительства, - пояснила самая раскрашенная (ей не хватало лишь индейских знаков войны на скулах) и горластая. - Нам посоветовал к вам обратиться товарищ Сидоров, ваш близкий коллэга.

Колесов старательно улыбался.

- А может, хватит бузить? - сказал он как можно более душевно. - И так уж вся страна стоит и ждет каши манной. Ведь правда, красавицы?

"Красавицы" помрачнели и, не прощаясь, раздраженно хлопнув дверью, ушли.

А еще через пару дней секретарь Таня положила на стол Станиславу Ивановичу развернутую газету "Дочь правды". В ней, на второй полосе, некий журналист И. Иванов сообщал, что ученый Колесов выгнал приемного сына, босого, на улицу. А вот директор завода Сидоров, писали они, кормит на балконе всех синиц и воробьев Советского района. А недавно перевел детдому пять тысяч на подарки ко дню Октябрьской революции.

"Если ты приласкал, если приручил, - писала газета коммунистов, поместив портрет смеющегося Колесова, - даже собаку потом грех выгонять! А дружба к демократами приводит к тому, что и хорошие русские люди становятся жестокими. Выставил бедного детдомовца, сорвав цветы славы."

Какие цветы?.. какой славы?.. И откуда они узнали, что мальчишка босиком убежал? Бойко рассказал им или сам генерал Катраев, член "тайного" совета"?

В дополнение ко всему Станиславу Ивановичу позвонил писатель Титенко, приятель губернатора, и вкрадчивым голосом, с таинственными паузами ( как бы вслушиваясь в звуки телефонной линии - с прежних времен все боится, что его подслушивают) спросил, знает ли Станислав Иванович, что демократично настроенные граждане города готовят свой митинг? Не пойдет ли господин Колесов на эту анти-акцию?

Но поскольку Колесов раздраженно молчал, Титенко, угадывая возможные его мысли, извиняющимся голосом заюлил:

- Ну, что делать?.. дряхлый, старый человек... но надо же подержать? Ведь гарант... Конечно, разворовали страну, куда он смотрит?.. но когда принцип на принцип, кого еще поддерживать, верно?

Станислав Иванович простонал что-то невнятное и бросил трубку. Идите все к черту! Хотя тут же подумал, что наверняка Титенко мысленно сказал ему, Колесову: ну, смотри, у тебя люди, лаборатория... тебе жить...

А вечером того же дня - безумный день! - к подъезду Колесовых подкатили, как в иностранных фильмах про кинозвезд и наглых журналистов, две машины с телекамерами. И выскочив на асфальт, несколько молодых людей закричали наверх:

- Ученый Колесов, выйдите к народу!

С помутившимися глазами он хотел-таки выскочить на балкон и послать их на три буквы, но жена и дочь удержали.

И тогда он заорал своим:

- Ну, не верю я, не верю! Переройте весь стол! Переверните квартиру!..

- Хорошо, хорошо... - и Марина с Машей снова опрокинули на стол содержимое верхнего ящика. А потом дочка задумалась и вытянула ящичек, который был ниже - в нем лежали фотопленки, дискеты. И присев, заглянула в образовавшую двухэтажную дыру. Сунула руку - и вытащила измятый, согнутый буквой "Г" невзрачный конверт.

- Папа! Это?!

Надо же было случиться такому, что валявшийся поверху среди бумаг при постоянном вынимании и заталкивании ящичка злополучный конверт утолкался вперед, соскользнул вниз и застрял там, изогнутый, - между стенкой стола и торцом расположенного ниже ящичка.

Станислав Иванович раздраженно выдернул из рук дочери конверт. Он был немного изодран на сгибе. Но деньги - двадцать зеленых бумажек - были на месте.

- Ой, да, да... - Жена вспомнила, что как-то искала летние фотографии для сестры, и ей показалось - когда она закрывала второй сверху ящик - что там что-то застряло... ящик до конца не задвинулся... так она, помнится, еще раз вытянула его и снова с силою затолкнула. Марина обняла мужа, потерлась, как кошечка, головою об его плечо. - Ну, Стасик, ну, чего ты?.. Ну нашлись, нашлись. А он вернется... Он же знает, что не брал? А на улице холодно.

Колесов почему-то закричал на дочь:

- А ты хочешь, чтобы он вернулся?!

- Ой, да конечно... - отвечала дочь, сладко позевывая. У нее, как сообщила Марина, уже начался новый роман в школе, с неким Павликом из десятого класса, артистом КВН. - Приедет - столько порасскажет... Хотя такой скучный стал в последнее время... Говоришь с ним, а он: а вот ты сейчас врешь или правду говоришь? И вот так каждую минуту... Прямо следователь.

10.

На следующий день, уже сознательно подставляясь, как в иные минуты губернатор, Станислав Иванович выступил по телевидению. Он объявил, что пропал его приемный сын, показал телезрителям цветную фотографию мальчика (хорошо, что успели сфотографировать) и повторил несколько раз номер своего домашнего телефона. Если кто знает, где Саша, пусть позвонит. Он, Колесов, не постоит за вознаграждением...

И той же ночью, около двенадцати, ему позвонили. Незнакомый, слабый, исчезающий голос сказал:

- Ваш Сашка - уборщиком в сауне... это где плавательный бассейн, спорткомплекс "Труд", на Ленина. Поторопитесь забрать... Я сам оттуда еле выцарапался. - И трубку в ночи повесили.

Утром, еще восьми не было, Колесов поехал в центр. Надо было, наверное, прежде позвонить в милицию, но Колесов торопился, накаляясь ненавистью к неизвестным людям, укравшим или уговорившим его мальчика пойти на низменную работу. Собственно, все работы хороши, но Станислава Ивановича не могла не напугать последняя фраза звонившего: "Я сам оттуда еле выцарапался". Колесов слышал, слышал, какие царят веселые нравы в саунах, где отдыхают блатные. В этом смысле спорткомплекс "Труд" был притчей во языцех.

Огромное серое здание с фасада было заперто. Глянув на часы, Колесов поторкался еще раз в новую, из шлифованного дуба дверь и спросил случайного прохожего:

- Извините, пожалуйста... не знаете ли вы, когда открывается это заведение?

Бредший мимо высокий старик в очках и шапке-ушанке, с тяжелой политэтиленовой сумкой в руке, остановился, внимательно посмотрел в лицо Станиславу Ивановичу, как будто узнавая, и пробормотал:

- Интеллигенция наша сраная... обойди дом!

Да, конечно, только из рассеянности Колесов забыл - в нашей России, кроме парадного входа, всегда есть грязненькая дверь с боку или сзади. И Колесов обогнул здание, нашел другой вход и ступил в сырую темноту, посторонившись и пропустив на улицу рослых парней в синих спортивных костюмах.

- Вам кого? - шевельнулся за столиком лысый, как гриб, мужичок в зеленой "афганке".

- Сашку-уборщика. - Колесов улыбался радостной фирменной улыбкой.

- Сашку? У нас такого нету.

- А я знаю - есть! - вдруг от отчаяния повысил голос Колесов. И тут же попытался пошутить. - Это его первая кличка.

Слова гостя почему-то не понравились вахтеру.

- Вот придет хозяин, с ним и говорите. - Но вдруг, приглядевшись к гостю, он пробормотал. - Это вы, что ли, вчера насчет сына?.. Да?.. Я вам правду... У нас на бассейне Юрка работает и Нина.

- Где они? - и уже не дожидаясь ответа, Станислав Иванович быстро зашагал по коридору без дверей. "Господи боже мой, неужто весь народ смотрит телевизор?.." Коридор казался бесконечным. Но вот и сломанный квадрат света на стене, слева приоткрыта дверь, слышен плеск воды.

Станислав Иванович зашел в зал - у края бассейна стоял Сашка, на нем был махровый короткий сизый халат, на ногах резиновые тапочки. Возле пластмассового ведра валялась швабра.

Мальчик увидел Колесова и, дернувшись всем телом, быстро оглянулся. Но никого более рядом не было - в воде плавали люди и весело перекликались, были заняты своим.

- Пошли, - сказал тихо Колесов.

- Зачем? - Саша отступил на два шага назад и поднял швабру. - Я у вас ничего не воровал!

- Да не поэтому. Все нашлось.

- А. - Саша презрительно усмехнулся. - Ясно.

Появились два молодых человека с толстыми шеями, с кейсами, кивнули мальчику, прошли в раздевалку.

- Поехали, Саша.

- Нет.

- Почему?

- А не охота... - Станислав Иванович увидел, что у него прибавилась алая царапинка на лбу, и тлеет пятно зеленки на губе - возможно, на этих холодных каменных полах заработал простуду.

- Это от поцелуев, - перехватил его взгляд Саша.

- Тебя что, здесь целуют?

Мальчишка понял, что сказал что-то не то. Процедил:

- Я не даюсь. - Но что-то тоскливое, затравленное блеснуло в его глазах. И снова Колесов вспомнил: "волчонок". Есть в нем все-таки что-то дикое. Зубы не чищены, ногти запустил.

- Но ты же... мой сын? - как-то глупо пробормотал Колесов.

- А вычеркните! Это же недолго. У вас все схвачено.

- Саша, что ты такое говоришь?!

Не то, не то они говорили друг другу. Растерянный, серый Колесов подошел ближе к подростку. Саша не шевельнулся, он исподлобья смотрел куда-то мимо Колесова - словно там, за спиной приемного отца, кто-то еще стоял. Станислав Иванович обернулся - никого.

- Идите. А то придет Манасян, может обидеть.

- Меня?!

Мальчик усмехнулся.

- Может быть, тебя?..

- Почему? Я работаю. Он мне комнату дал.

- А школу, значит, бросил?

- Захочу - могу отсюда ходить. Тут рядом есть.

Обиделся Саша, не хочет простить.

- А мне тебя не хватает, - тихо сказал Колесов. - Можешь верить, можешь не верить.

Мальчик молчал. И вдруг вскинулся. За спиной Колесова послышались шлепающие шаги - Колесов посторонился. Подошел сутулый, как краб, широкоплечий черноликий лет шестидесяти человек, то ли осетин, то ли армянин.

- Хорошего малчика хотите забрать? - взгляд у него был масляный, кулаки мощные. - Даже за деньги не отдадим.- И потрепал Сашку по волосам.

Станислав Иванович вдруг успокоился. Ну, не убьют же его здесь!

- А за семь лет тюрьмы отдадите? - Он снова улыбался своей радостной улыбкой.

- Почему так говоришь? - нахмурился хозяин камня и воды. Он мгновенно понял: что-то произошло с этим подростком нехорошее.

Не отвечая более ни слова, Колесов схватил приемного сына за руку и потянул к выходу.

Сейчас жесткая, как велосипедный руль, рука Саши вырвется из пальцев Колесова и - мальчик останется. Но мальчик - пошел.

Только прошептал уже в коридоре:

- А на улице холодно?

- Ботинки! - хлопнул себя по лбу Колесов. - Но ты же в тапках до машины дойдешь?!.

- У меня куртка! Я заработал! - Саша тянул куда-то в сторону. Они быстро завернули за угол, Саша ключиком отпер дверь, за которой стояли белые полиэтиленовые мешки с хлоркой и раскладушка, схватил старую кожаную куртку. Ключ отдал на выходе мужичку за столом.

- Пока! - И уже в машине, дрожа от холода или от подступившего волнения. Меня брали сторожем к миллионеру, это за городом... там телевизор и вообще... Ненавижу. Недобрые они. А весной хотел в тайгу, к егерям... чтобы люди белок не стреляли...

Они ехали, сидя на заднем сиденье служебной "Волги" Колесова. От громоздкой сашиной куртки пахло ваксой и ацетоном (наверно, как купил или подарили почистил). Мальчик шмыгал носом и кусал зубами больную губу. И почему-то валился, прижимался к Станиславу Ивановичу. И еще он, выпятив подбородок, вызывающе скалил зубы, если на остановке перед красных светофором кто-нибудь из другой машины машинально заглядывал в салон этой машины. Волчонок и волчонок.

Станислав Иванович вдруг со стыдом и удивлением признался себе, что мальчик стал чем-то неприятен ему. Сцепив пальцы, зачем-то трещит ими. Пытается ногу закинуть на ногу, хоть здесь тесно. А глаза словно стеклянные - не мигают, темные, с расширенными как в темноте зрачками. А вдруг он болен какой-нибудь недоброй болезнью? А вдруг колется или курит анашу?

Но эти "красные" правы - если ты пообещал человеку, приручил его, ты должен идти с ним до конца. Если сам себя уважаешь. Нет, нет, Станислав Иванович полюбит Сашу.

И входя с мальчиком, прихлопывающим на ходу резиновыми тапками, в свою чистенькую, теплую квартиру, увидев под яркою лампой в прихожей напряженно застывших жену и дочь, Колесов уже с порога улыбался весело и победительно, как всегда улыбается Станислав Иванович. И глянув на него, Саша тоже изобразил улыбку - он теперь явно подражал своему новому отцу.

11.

Но Станислав Иванович не знал и, конечно, даже подумать не мог, что несчастный подросток, мгновенно почувствовав страх и неприязнь к себе в семье Колесовых, на следующий же день сбежит, прихватив кеды Маши и сто рублей с телефонной тумбочки.

И снова будет объявлен розыск мальчика, на этот раз негромкий, через генерала милиции, и Катраев лично позвонит Колесову, сообщая, что его люди нашли "волчонка" в Абакане, на базаре, где Саша носит ящики азербайджанцев. И мальчик будет под конвоем возвращен приемному отцу.

И Саша будет валяться в его ногах, рыдая от стыда и унижения, и начнет снова ходить в школу... Ему по настоянию Колесова выдадут ключ от квартиры, Марина будет звать мальчика Ромашкой. И он опять сбежит, правда, ничего не взяв чужого... и потом сам вернется, приползет ночью, избитый в кровь шпаной... И снова попросит прощения.

А что случится дальше, автор не ведает. Только очень хочется верить, что вырастет хороший человек. Что добро победит зло. Слово победит Слово.