Волчий гон

Гъюрг поднес руку ко лбу, в том месте, где голова будто распадалась на части. Пальцы угодили в какое-то густое клейкое месиво. Он понюхал. Болотная гниль заполнила ноздри.

Старуха, ни слова не говоря, сунула ему в руки кружку с пойлом, дурно воняющим. Гъюрг, не противясь лечению, выпил. Потом огляделся. Ветхая глинобитная полуземлянка, где двое еле могли вместиться. Окно с кулак размером, за ним – ночь. Пылающая жаровня, солома возле стен и везде горшки. Под крышей – травяные пучки. В углу – плетеная лохань, на краю пристроилась плоская змеиная голова с внимательными рубиновыми глазками.

Гъюрг сел на тряпье, поискал рукой вокруг себя.

– Где мой мешок? – спросил грубо у старухи.

Колдунья пожевала сухими бесцветными губами и забормотала:

– Никаких мешков, никаких, только человек, пробитая голова, звериный дух, никаких мешков...

– Кто меня сюда приволок? – оборвал ее Гъюрг. – Не ты же, старая. Кто?

– Ничего не знаю, не ведаю, за ягодой ходила, здесь нашла, человек, пробитая голова, звериный дух, – лопотала сумасшедшая ведьма, переставляя свои горшки.

И вдруг повернулась к Гъюргу, глянула жгучим ведовским глазом и совсем по-другому заговорила:

– Натворил дел, милок. Не будет теперь покою. Ни тебе, ни семени твоему. Волчий голод не насытишь. Злая кровь своего будет требовать...

– Кровь своего всегда требует, – оскалился Гъюрг. – Меня судить удумала, ведьма? Нету такого закона, вольного Волка судить. Лес моя правда, добыча мой закон. Род надо мной не стоит.

– Не хвались, меченый, волей. Род над тобой не стоит, другое стоит. Над всеми стоит. Кровь первая стоит, над ней еще семь хозяев. Не будет покою. Охотники пойдут. Долго будут идти. Долго. За тобой и семенем твоим, человек, пробитая голова, звериный дух, – снова забормотала полоумная, отвернулась к жаровне.

Гъюрг ощерился, подобрался.

– Права ты, ведьма. Не до покою мне теперь. И кровью кормиться мне отныне. – Он потянулся, схватил старуху за космы, развернул к себе. – Говори, карга старая, послала уже за княжьей охотой?

Старуха затрясла головой, разинула мокрый рот:

– Охота та не княжья. Проклят меченый. Боги не заступят. Гнев упал с неба, гнев огненный. Не бог, но образом как бог взял покой у меченого. Не знаю, не знаю, ничего не знаю, – заскулила она вдруг, заслоняясь от него рукой.

Гъюрг оттолкнул ее, колдунья повалилась.

– Ну теперь и тебе, старая, покою не будет. – Он занес над ней камень, на котором старуха колдовала у жаровни. – Отправляйся к упырям.

Валун разбил голову ведьмы, как горшок со щами. Змея в плетенке зашипела, стала выползать. Гъюрг ногой прихлопнул ей пасть, втоптал в землю.

Оружие его также пропало. Он вылез из колдуньиной хибары, соскоблил клейкую лепешку со лба и брови, пощупал. Ничего, срастется. Шрам останется.

Небо было звездное. Молочно-белым шаром висела среди мигающих светляков тучная луна. Гъюрг усмехнулся. Славное начало охоты. Чья бы ни была она, он заранее презирал охотников, которые пойдут по его следу.

Крупными, быстрыми шагами уходил он от жилища ведьмы.

Граев с сомнением смотрел на себя в зеркало, мял пальцами щетину и не понимал. Чего-то не хватало. Странное ощущение. Весьма. Чего может не хватать в собственной физиономии, к которой не прикасался уже несколько дней? Немножко плескал водой и только. От этого зубы не выпадают. Хотя нет, зубы на месте. Но что-то же выпало из родимого ландшафта...

Из ванной перешел на кухню, отломил половину черствого батона, сел жевать.

И вдруг до него дошло. Чуть не подавился. Кинулся в коридор, уставился в зеркало. Точно, вот оно.

Обе брови были одинаковые, чего Граев с детства не наблюдал на своем лице. Пропала раздвоенность правой. Нет больше фальшивого шрама.

Граев привалился к стене, громко и ровно дыша. Как беременная, удивленно обнаружившая, что уже рожает.

И тут радостно забренчал телефон. Граев схватил трубку, будто спасательный канат.

– Антон Сергеевич? Это из клиники, Никитин. Приезжайте. Ваш сын хочет вас видеть. Это просто чудо какое-то...

Не дослушав, задыхающийся от счастья, он вывалился из дому...

...Этой ночью, стоя на балконе, Граев впервые за последние лет десять спокойно смотрел на круглую, сочно-желтую луну. Он больше не чувствовал себя ее пленником...

Смерть Пригорова наделала много шума. Вскрытие показало, что пуля неизвестного киллера не имела к этому никакого отношения. Он был мертв уже несколько недель.

Желтая пресса, разнюхав, начала громогласно трубить об уникальном явлении. С газетных полос мутной речкой потекли комментарии экстрасенсов, хилеров, колдунов, специалистов по тонким энергиям и прочих аномалов. Смысла во всем этом не было ни на копейку.

По телевизору сообщили, что милиция задержала одного из охранников Пригорова. Взяли его на паперти церкви, запертой до утра, – спал, сидя на ступеньке. Думали – пьянчуга, оказалось – подозреваемый в убийстве. Охранник повел себя странно. Вместо адвоката требовал священника, хотел немедленно принять крещение и уйти в монастырь замаливать грехи. Священника ему пообещали, но для начала роль духовника взял на себя следователь прокуратуры. Однако в грехе убийства Пригорова задержанный упорно не исповедовался. По его словам выходило, что убийца – какая-то говорящая страхолюдная зверюга в рост человека. Короче, монстр. Помесь Франкенштейна с гоблином. Словесный портрет расплывчат, фоторобот невозможен.

Задержанный клялся, что это был демон ада.

Священника ему все же предоставили. А заодно и психиатров.

Корреспондент разыскал этого священника, отца Сергия, и попросил прокомментировать ситуацию. Юный, румяный батюшка был суров, живописен и лапидарен:

– Искажениям мира Божия несть числа. Жалуются на зло, правящее всем. Неверно. Зло не правит. Оно лжет. Искажает истину. Люди поддаются лжи. Это противоестественно, как любое извращение. Оборотни, вампиры, колдуны, бесноватые маньяки существуют, как существуют извращенцы. Нездоровый интерес к этой «романтике» достоин жалости... Слава Богу, это лечится. Как видите, не сладким сиропом...

Второго охранника так и не нашли. Как в воду канул.

А у Граева появилась привычка потирать и теребить правую бровь, впадая в задумчивость. Того и гляди бровь лысеть начнет и снова распадется на части. Но теперь это уже не будет иметь отношения к «родовому проклятью».

Граев точно знал – одним искажением мира стало меньше.

2004 г.