Воины преисподней

Пролог ПОСЛЕДНЕЕ МОРЕ

Ловко лавируя против ветра, плавно переваливаясь с борта на борт, небольшой бриг уходил всё дальше в открытое море.

Последнее западное море, подумать только…

Читрадрива стоял около самого бушприта, крепко вцепившись в фальшборт, и смотрел в недосягаемую даль, туда, где сплошь затянутый серыми тучами небосвод смыкался с морской поверхностью, горбатившейся водяными валами. Промозглый северо-западный ветер швырял солёные брызги ему в лицо. При такой мерзкой погоде южному человеку, привыкшему к мягкому климату родины, недолго и простудиться. Но Читрадрива не отворачивался, а если оглядывался иногда, то лишь затем, чтобы проверить, на месте ли принайтованная к палубе около фок-мачты железная клетка. Разумеется, с помощью голубого камня в перстне, подаренном ему на память Карсидаром, он мог постоянно держать под контролем эмоции заключённого в клетке хана и мгновенно почуять его испуг, если бы крепление хоть немного ослабло. Однако пленник давно утратил всякий интерес к жизни, уже ничто не привлекало его внимания, и вряд ли такая «мелочь», как опасность внезапно расстаться с жизнью, способна была вывести его из состояния полнейшей апатии. Кроме того, Бату прекрасно понимал, что его вывезли в открытое море отнюдь не на увеселительную прогулку! Но даже осознание близости собственной смерти нисколько не взволновало его…

Читрадрива поморщился. Да уж, хорошенький результат дала поездка по разным странам с пленённым ханом Бату в клетке! Сколько же земель они посетили? Угорщина, Польша, Богемия, Германия, Франция, Наварра, Арагон, Кастилия. И наконец, Португалия — самая западная страна, после которой уже не было ничего, кроме безбрежного моря, раскинувшегося до края земли. И везде некогда великого и грозного хана ждало одно и то же — оскорбления, насмешки на непонятных языках, понятный и без толмача хохот в лицо, довольное улюлюканье, свист, летящие в него нечистоты… Перед покрытой налётом ржавчины клеткой, выставлявшейся на площадях многочисленных городов, люди превращались в разнузданных животных, которые потешались над беспомощным хищником, впавшим в полное уныние.

А причина всему одна — страх! Вернее, громадное облегчение от осознания того факта, что опасный зверь изловлен, связан, острые зубы у него вырваны, когти обломаны, хвост отрублен, а сам он вымазан дёгтем и вывалян в перьях. Над таким пугалом можно вдоволь потешиться. Не кусается…

Балаган, настоящий ярмарочный балаган, от которого пленник постепенно сходил с ума. Вот что озлобленное, беснующееся человеческое стадо способно сделать с отдельно взятой личностью! А великий татарский хан к тому же был личностью далеко незаурядной! Читрадрива, который, в отличие от Карсидара, не питал жгучей ненависти к ордынцам, временами даже сочувствовал Бату. Он мог представить себя на его месте, ибо и сам когда-то давно был замкнут в подобной клетке и подвергался издевательствам со стороны злорадствующей толпы. И только вмешательство мастера Ромгурфа, не забывшего об оказанной ему услуге, спасло Читрадриву от неминуемой смерти.

Да, если бы не та досадная история в Орфетанском крае и не совет умирающего мастера Ромгурфа, Карсидар ни за что не пригласил бы презренного гандзака в поход к загадочным южным горам, и Читрадрива никогда не очутился бы в Риндарии. И никогда не узнал бы, что Риндария на самом деле столь огромна и лежит так далеко от Орфетана. Как же их проволокло-то по пещере с лиловыми стенами! И главное, куда занесло? Карсидар в первую же ночь обратил внимание Читрадривы на то, что картина звёздного неба в Ральярге (как называли Риндарию чужаки-гохем) абсолютно другая, да и луна не похожа на привычную луну. Из рассказов путешественников они оба знали, что в дальних странах на небе видны иные созвездия, а знакомые робко прячутся за горизонтом; но никто никогда не говорил им, что луна тоже меняет свой облик!

А дни, а ночи… Порой и Карсидару, и Читрадриве казалось, что сутки здесь немного длиннее, чем в Орфетане, и времена года сменяются чуть медленнее. Если только это не обман чувств, тогда становится понятно, почему зимой в Риндарии слишком холодно, а летом стоит непереносимая жара. Зато непонятно, совсем уж необъяснимо другое: как это может быть?! Впрочем, занятому приготовлениями к отражению татарского нашествия и изнывающему от страсти к дурёхе-Милке Карсидару недосуг было задумываться над этим, но Читрадрива нередко размышлял о происшедших с ними странностях, отдыхая после корпения над священными книгами русичей. Однако ничего путного так и не смог придумать…

— Будем начинать, мессер Андреаш? — услышал Читрадрива голос за спиной и быстро обернулся.

Изящно облокотившись на фальшборт, дон Жайме ду Ковильян, придворный графа Португальского, подкручивал чёрный с проседью ус. На корме собрались и другие вельможи, сопровождавшие эту весьма необычную похоронную процессию на последнем отрезке её пути. В основном здесь были любопытные испанские дворяне, но между ними затесалось трое французов, один немец и один итальянец. Последний, Лоренцо Гаэтани, молодой человек лет двадцати пяти, прибыл из Неаполя и гостил в Португалии у дальних родственников. Узнав, что по окончании своей миссии Читрадрива собирается в паломничество на Святую Землю (так христиане называли Землю Обета), Гаэтани предложил составить ему компанию по пути до Италии. Читрадрива ещё не решил, принять это предложение или нет, поскольку итальянец мог уехать из Португалии не раньше, чем через неделю. Хотя что значит десятидневная задержка по сравнению с тринадцатью месяцами, потраченными на выполнение поручения Данилы Романовича…

Впрочем, ладно. Дальнейшие планы можно обдумать на досуге, а сейчас настал долгожданный миг. Пора приводить в исполнение приговор государя земли Русской, довести до конца начатое свыше года назад дело…

Читрадрива снова поморщился. Сколько времени потрачено впустую! Он вполне мог употребить этот год с куда большей пользой. Не единожды возникал у Читрадривы соблазн бросить всё, умыть руки и отправиться по своим делам, тем более что он никоим образом не чувствовал себя чем-то обязанным перед русичами, скорее даже наоборот. Однако Читрадриву с детства учили, что раз ты дал слово, то нужно его держать; и он сдержал своё обещание, столь неосмотрительно данное Даниле Романовичу, доставил хана Бату живым к последнему западному морю.

Взмахом руки Читрадрива пригласил вельмож подойти ближе, а сам подступил к клетке, широко расставляя ноги, чтобы сохранить равновесие на качавшейся из стороны в сторону палубе. Охранявшие клетку воины расступились, пропуская своего предводителя.

Бату неподвижно лежал на спине и не мигая смотрел на застилавшие небо низкие серые тучи. Можно было подумать, что хан уже мёртв.

— Эй, — негромко окликнул пленника Читрадрива.

Никакой реакции не последовало. Тогда по его знаку один из русичей слегка кольнул Бату кончиком копья. Тот вздрогнул, медленно повернул голову и мутными раскосыми глазками уставился на Читрадриву.

— Настал твой смертный час, хан Бату, — сказал он, сосредоточившись на вделанном в перстень камне.

Безжизненная обветренная маска, бывшая некогда суровым, волевым лицом великого воина, так и осталась мёртвой маской. Взгляд пленника ни на мгновение не прояснился, и вообще не было ни единого намёка на то, что хан услышал слова Читрадривы.

Без сомнения, теперь его казнь станет актом высшего милосердия. С Бату давно уже было неладно, и хоть Читрадрива всячески старался поддерживать его, пустив в ход магический камень перстня и все лекарские приёмы из арсенала анхем, какие только мог припомнить, великий хан угасал на глазах. Поэтому русское посольство не посетило Апеннинский полуостров, несмотря на настойчивые приглашения папы Целестия, преемника его святейшества Григория, приславшего когда-то к Даниле Романовичу нунция с предложением королевского титула. Пожалуй, получилось не очень вежливо, однако Читрадрива, будучи не в силах бороться с тихим безумием хана, завернул свой отряд на полпути из Парижа в Марсель и направился в Испанию. Правда, таким образом он не попадал ни в Неаполь к тамошнему королю, под чьим протекторатом находился Йерушалайм, ни в Верону, где старый Шмуль обещал ему своё гостеприимство. Но это ещё успеется. Главной задачей Читрадривы было довезти полуживого Бату до последнего западного моря.

А теперь — вот оно, море, и вот он, пока ещё живой Бату, вернее, всё, что осталось от некогда великого хана. Итак, за дело.

Подошедшие вместе с капитаном брига матросы принялись продевать конец спущенной с поперечной перекладины толстой просмолённой верёвки между верхними прутьями клетки. Затем завязали её особым узлом, отсоединили клетку от палубы, поплевав на ладони, схватились за другой конец верёвки и, дружно ухая, потянули. Скрипнули колёсики блоков, и клетка повисла в воздухе. Другие матросы налегли на деревянное колесо, перекладина развернулась, и мерно раскачивающаяся клетка повисла над волнующейся водой. Бату не пытался удержаться посередине, поэтому, когда клетка накренилась, он безвольно покатился в угол и там застыл.

Глядя на него, Читрадрива подумал, что Данила Романович явно просчитался. Не великого хана Бату казнят сейчас, а уничтожают лишь его жалкую оболочку, осколок былого величия. Хана Бату можно было убить на площади перед Софией Киевской в начале прошлой зимы, когда он бесновался, рычал и плевался от бессилия, вспоминая обрушившиеся на днепровский лёд молнии, которые сгубили половину его армии. А теперь — акт милосердия…

Хотя, возможно, именно в этом заключался жестокий расчёт государя Русского. Данила Романович не позволил врагу принять смерть достойно, как подобает воину, а решил подвергнуть его самой изощрённой пытке, какую только можно придумать для грозного властелина, некогда повелевавшего несметными ордами воинственных дикарей, — пытке унижением. Не выдержал этой пытки великий Бату. Теперь воля хана умерла, он ждал казни с полным безразличием, без страха, но и без ненависти. Ждал покорно, как ждёт изнурённый болезнью человек конца своих мучений.

Читрадрива нагнулся, проверил, крепко ли привязана верёвка к вертикальному столбу перекладины, оглядел стоявших плечом к плечу русичей, сбившихся в кучу вельмож, достал из-за пазухи пергаментный свиток и передал его Ипатию, своему заместителю, бывшему сотнику «коновальской двусотни» Карсидара. Вот уж кому действительно пошло на пользу годичное путешествие с Читрадривой! Здорово досталось храбрецу от татар на Тугархановой косе, и пусть ранен он был не смертельно, если бы не помощь «колдуна-целителя» Андрея, остался бы Ипатий на всю жизнь калекой. А так кости срослись у него правильно, все раны зажили, оставив лишь шрамы на теле, и только лёгкая хромота да ноющая боль в правой руке при сырой погоде напоминали ему о былых ранениях. Впрочем, последние два обстоятельства не слишком огорчали Ипатия: умелому всаднику хромота не помеха, а меч в его левой руке был не менее грозен, чем раньше — в правой.

Ипатий развернул грамоту с почтительным видом и принялся медленно и громко зачитывать:

— Волею государя всея Руси Данилы Романовича и его соправителя и сына Льва Даниловича!..

Толмач усердно переводил содержание грамоты на латынь — специально для присутствующих вельмож; а сосредоточившийся на голубом камне перстня Читрадрива мысленно повторял текст государева указа, чтобы и пленник понял всё до последнего слова. Но Бату не думал вообще ни о чём. Клетка покачивалась, медленно поворачивалась из стороны в сторону, и все видели, что взгляд хана совершенно безумен. Вот уж воистину, постигла разорителя Руси жестокая кара!

Грамота дочитана. Ипатий вернул её Читрадриве, обнажил меч…

И в этот миг Бату внезапно ожил. Казалось, звук извлекаемого из ножен клинка и тусклый блеск булата привели его в чувство. Он привстал, встрепенулся, шевеля ноздрями, потянул солёный влажный воздух и хрипло выкрикнул несколько протяжных слов. Но только Читрадрива понял их смысл: «Море! Последнее море! Великий Чингиз, я дошёл до него!!!»

Ипатий же решил, что вот сейчас, в момент проблеска сознания у Бату, самое время осуществить казнь, и, несильно взмахнув мечом в левой руке, перерубил обмотанную вокруг вертикального столба верёвку. Клетка обрушилась за борт, с громким всплеском вошла в воду, за ней потянулся верёвочный хвост и также исчез в пучине.

— Слышь, Андрей, что кричал этот шелудивый пёс? — угрюмо спросил Ипатий у Читрадривы.

И тогда Читрадрива неожиданно для себя самого сказал:

— Он хотел напугать всех. Говорил, что потомки Чингиза ещё отомстят за него. Можешь передать эти слова своему государю.

Мысленно же Читрадрива поблагодарил милосердного Бога, так и не вернувшего разум исстрадавшемуся пленнику. Опустевшая перекладина с блоками раскачивалась в воздухе, точно рука висельника…

Временами давая довольно крутой крен, бриг описал огромную дугу, развернулся и на всех парусах пошёл обратно к Порто, чтобы укрыться от злого норд-веста в гостеприимной гавани. Большинство вельмож и русичей, которым уже некого было стеречь, покинули палубу и укрылись в трюме.

Читрадрива вновь стоял около бушприта. Теперь его миссия выполнена, и он обратил взор к юго-востоку — туда, где в неведомой дали скрывался загадочный город Йерушалайм. Русичи вернутся в стольный Киев и доложат своему государю о казни Бату. А он, пожалуй, примет предложение молодого итальянского патриция, отправится с ним через Барселону в Неаполь, затем, уже в одиночку — в Верону, где погостит у старого купца Шмуля и, быть может, разузнает побольше о Земле Обета. А после — прямиком в Палестину, в Йерушалайм, на поиски входа в «пещеру», через которую четверть века назад маленький иудеянский принц Давид, ставший впоследствии мастером Карсидаром, скрылся от преследования кровожадных «хайлэй-абир», которые именуют себя воинством Христовым…

Читрадрива брезгливо скривил губы. Да уж, за время своих странствий он вдоволь насмотрелся и на «божьих» воинов, и на светских владык, оказывавших им всяческую поддержку. Одни поступали так по доброй воле, иные по принуждению. А германский император и вовсе был марионеткой в руках предводителя одного из рыцарских орденов, судя по всему, весьма значительной персоны. Из всех католических правителей один лишь Неаполитанский король посмел открыто выступить против претензий крестоносцев на мировое господство. Он изгнал их почти из всех итальянских земель и установил свой протекторат над Палестиной, не позволив хайлэй-абир в очередной раз «освободить» Гроб Господень.

Последнее обстоятельство радовало Читрадриву. Здешние иудеяне были родственны орфетанским анхем (гандзакам — как называли их чужаки-гохем), и он не мог оставаться безучастным к судьбе соплеменников. Оказалось, что, в отличие от Руси, где к иудеянам относились довольно мирно, хоть и настороженно, здешние правители вовсю поощряли преследования иудеян, наживаясь за счёт жертв погромов. Особенно усердствовали в этом деле французский король Людовик Девятый и кастильский Фернандо Третий, а неаполитанский Фридрих (точнее, Федериго) Второй, опять же, представлял счастливое исключение из правила. Хвала Богу, что Земля Обета находится сейчас под его покровительством, а не во власти того же Людовика, Фернандо или, ещё хуже, хайлэй-абир. Но увы, как и все люди, неаполитанец не вечен и когда-нибудь умрёт. Что будет тогда с Землёй Обета?..

Глядя вдаль на юго-восток, Читрадрива снова подумал о Карсидаре — исчезнувшем четверть века назад иудеянском принце, известном на весь Орфетанский край мастере-наёмнике, а ныне верном слуге государя Данилы Романовича. О Карсидаре, который после долгих странствий обрёл новую родину — Русь, помог защитить её от татар и теперь слышать не хочет о том, что его прежняя родина, истинная родина, также нуждается в защите.

«Эх, Давид, Давид! Как мало тебе нужно! Дом, семья, видное положение… и это всё?!»