Водяной дедушка

Первые позвоночные, переселившиеся в каменноугольный период из воды на землю, произошли от костистых рыб с легочным дыханием, которые могли пользоваться грудными и брюшными плавниками как лапами для передвижения по суше.

Было уже очевидно, что времена воды миновали, вспоминал старый Офвфк. Тех, кто не боялся ступить на путь прогресса, становилось все больше. Не было такой семьи, хоть один из членов которой не обитал бы на земле, не рассказывал бы поразительные истории о материке, о широком поле деятельности, открывавшемся там, и не призывал родственников последовать хорошему примеру. Теперь уже никому не приходило в голову останавливать молодых рыб, когда они хлопали плавниками по илистому берегу, пробуя, могут ли плавники служить им лапами, как служили самым способным из рыбьего племени. Но именно в те времена все отчетливее проявлялись различия между нами: некоторые семьи насчитывали уже по нескольку поколений обитателей суши, молодежь в них ничем больше не напоминала даже земноводных и могла похвастать вполне сухопутными повадками. Встречались, однако, и такие, что не только по-прежнему оставались рыбами, но и становились ими в большей степени, нежели это было когда-то принято.

Должен сказать, что наше семейство в полном составе, с дедами и бабками во главе, гоняло по побережью, будто мы отродясь не знали другого призвания. Если бы не упрямство моего двоюродного деда Нба Нга, нас бы давно уже ничто не связывало с водным миром.

Да, у нас был двоюродный дед-рыба, родной брат матери отца, урожденной Челаканти-Девонской. Челаканти-Девонские были пресноводными и доводились… Впрочем, не стоит распространяться о степени родства, тем более что никто в этом деле все равно не разбирается. Так вот, этот самый дедушка жил на мелководье, в грязи, среди корней вековых деревьев, в той части лагуны, где родились все наши старики. Он никогда не покидал этих мест: в любое время года достаточно было забраться на ветки погибче, не утопив их при этом, чтобы самим не искупаться, и внизу, под водой, в нескольких пядях от ее поверхности, мы видели столбик пузырьков, которые пускал дед, отдуваясь по-стариковски, или облачко ила, поднятое его острой мордой, ковырявшей дно скорее по привычке, чем с целью что-то найти.

— Дедушка Нба Нга! Мы пришли навестить вас! Вы нас ждали? — кричали мы, ударяя по воде лапами и хвостами, чтобы привлечь его внимание. — Мы принесли вам насекомых, которые водятся в наших краях! Дедушка Нба Нга! Вы когда-нибудь видели таких крупных тараканов? Попробуйте, они вам придутся по вкусу…

— Можете скормить им, этим вонючим тараканам, свои паршивые бородавки! — Ответ старика неизменно звучал в подобном тоне, а то и еще грубее; он всегда нас так встречал, но мы не обращали на это внимания, зная, что он быстро отойдет, сменит гнев на милость, примет подарки и с ним можно будет разговаривать.

— Какие такие бородавки, дедушка Нба Нга? Когда это вы видели на нас хоть одну бородавку?

Историю с бородавками, этот предрассудок, выдумали старые рыбы, считавшие будто у нас от нового образа жизни высыпали по всему телу бородавки, выделяющие жидкость, так оно и было, но только у жаб, с которыми мы не имели ничего общего; напротив, кожа у нас была гладкая и чистая, рыбам такая и вовек не снилась, и дедушка превосходно это знал, однако упорно сдабривал свои речи подобными выдумками и предрассудками, среди которых он вырос.

Мы навещали старика раз в год всем семейством. Судьба разбросала нас по материку, и каждый такой визит давал нам возможность собраться вместе, обменяться новостями и съедобными насекомыми, обсудить семейные дела и нерешенные проблемы.

Дедушка принимал живейшее участие во всех наших разговорах, даже когда речь шла о делах, от которых его отделяли многие километры суши, таких, например, как распределение зон охоты на стрекоз, и становился на сторону того или иного из нас, исходя при этом из собственных представлений, а они у него всегда были рыбьими:

— Но разве тебе не известно, что охота на дне имеет неоспоримые преимущества перед охотой вплавь?

— Позвольте, дедушка, при чем же здесь плаванье, и о каком дне вы толкуете? Я живу у подножья холма, а он вот — недалеко от берега… Видите ли, дедушка, холмы…

И, однако, мнение старика оставалось для нас законом: как бы там ни было, в конечном счете мы просили его совета в делах, в которых он ровно ничего не смыслил, хоть и знали наперед, что услышим от него невесть какую нелепицу. Должно быть, его авторитет объяснялся тем, что дед был осколком прошлого; речь его изобиловала допотопными оборотами, такими, что мы и смысла-то их толком не понимали, например: «А ты, удалец, не ершись!»

Попыток переманить его на сушу мы предприняли немало и не оставляли их; в чем в чем, а в этом между отдельными ветвями нашей семьи никогда не прекращалось соперничество, ибо тот, кому посчастливилось бы заполучить деда к себе, поднялся бы, так сказать, в глазах родни. Увы, соперничество это ни к чему не приводило: расставаться с лагуной старик не собирался даже во сне.

— Дедушка, когда б вы только знали, как тяжело нам каждый раз оставлять вас одного в этой сырости, ведь в ваши годы… Знаете, мы решили…

— Знаю, всегда знал, что вы одумаетесь, — перебивал нас дедушка-рыба. — Каково плескаться на суше, вы испытали на собственной чешуе, вот и пора вам возвращаться восвояси и жить как нормальные твари. Воды здесь на всех хватит, а что до пропитания, так столь урожайного на червей года в этих краях еще не бывало. Решили, так за чем же дело стало? Прыгайте в воду, и весь сказ!

— Да нет, дедушка Нба Нга, вы нас не так поняли! Мы хотели взять вас с собой на широкий луг… Увидите, до чего там хорошо; мы выроем вам канавку, сырую, прохладную: в ней вы сможете делать, что вам заблагорассудится, все равно как здесь, а со временем попробуете пройтись вокруг нее. Вот увидите, у вас получится. Да и климат наш в вашем возрасте полезнее. Так что, дедушка Нба Нга, не заставляйте себя уговаривать. Ведь вы согласны?

— Нет, — сухо отвечал дед, ныряя вниз носом, и пропадал из виду.

— Но почему же, дедушка, что вас не устраивает в нашем предложении? При вашей широте взглядов это предвзятое отношение…

Всплеск на поверхности воды приносил последние слова, которыми дед удостаивал нас, прежде чем зарыться в песок, взмахнув не потерявшим былой гибкости хвостом:

— Пусть плавают на брюхе по грязи те, у кого блохи в чешуе!

В его времена, верно, ходило такое выражение (вроде нынешней куда более краткой пословицы: «У кого свербит, почешись!») со словом «грязь», употребляемым дедом во всех случаях, когда мы говорим «земля».

В ту пору я влюбился. Я проводил целые дни с Ллл, бегая с ней наперегонки. Такого ловкого создания, как она, никто еще отродясь не видывал: на верхушки папоротников — а они были тогда высокими, под стать деревьям, — она взлетала одним махом, и папоротники склонялись почти до самой земли, и она спрыгивала с них и мчалась дальше; медлительный и неуклюжий по сравнению с любимой, я чинно следовал за ней. Мы забирались в глубь материка, где до нас никто не оставлял следов на сухой, схваченной коркой почве; случалось, я останавливался — мне делалось страшно, что я оказался в такой дали от глади лагун.

Но ничто не казалось столь далеким от водной жизни, как она, Ллл: песчаные и каменистые пустыни, широкие луга, лесные заросли, скалы, кварцевые горы-все это было ее миром, миром, будто специально созданным для того, чтобы она изучала его взглядом продолговатых глаз и, извиваясь, скользила по нему на своих быстрых лапах. Глядя на ее гладкую кожу, можно было подумать, что на свете никогда не существовало чешуи.

Что меня несколько смущало, так это родственники Ллл: она принадлежала к одной из тех семей, что, обосновавшись на земле в более далекие времена, в конце концов внушили себе, будто они испокон веков жили здесь и только здесь; к одной из тех семей, где женщины даже яйца теперь уже откладывали на суше, и яйца эти были защищены прочной скорлупой. Все в Ллл — ее порывистость, ее молниеносные движения, — все говорило о том, что она родилась в точности такой, какой я ее видел сейчас, вылупилась из яйца, нагретого песком и солнцем, и не знала стадии плавания, никогда не была головастиком, а ведь это до сих пор обязательно в наших менее развитых семьях.

Пришло время познакомить Ллл с моей родней, и так как самым старшим и уважаемым в нашей семье был дедушка Нба Нга, я не мог не нанести ему визита и не представить свою невесту. Но всякий раз, как для этого выдавалась возможность, полный сомнений, я откладывал важную встречу со стариком: зная, в каком духе воспитывалась Ллл, я все еще не осмелился признаться ей, что мой двоюродный дед — рыба.

Как-то раз мы забрели на один из вдающихся в лагуну сырых мысков, где почва была не столько песчаной, сколько состояла из спутанных корней и сгнивших растений. Ллл по обыкновению бросила мне вызов, предложив помериться ловкостью:

— Офвфк, посмотрим, как ты умеешь держать равновесие! А ну, кто дальше пробежит по самой кромке воды?

И она устремилась вперед, но для нее это был непривычный грунт, и первый же ее прыжок оказался менее уверенным, нежели обычно.

На сей раз я чувствовал, что сумею не только не отстать от нее, но и одержать верх: для моих лап не было лучшей опоры, чем сырой грунт.

— Пока мы у самой кромки, сколько угодно! — воскликнул я. — Как, впрочем, и за кромкой!

— Не болтай глупостей! — одернула она меня. — Как можно бегать по ту сторону кромки? Ведь там вода!

Похоже, это был подходящий случай, чтобы перевести разговор на моего двоюродного деда.

— Ну и что? — спросил я. — Одни бегают по ту сторону кромки, другие — по эту.

— Скажешь тоже!

— А вот и скажу! Мой двоюродный дед Нба Нга чувствует себя в воде не хуже, чем мы с тобой на земле, и вообще с водой никогда не расставался!

— Ишь ты! А нельзя ли поглядеть на этого самого Нба Нга?

Не успела она произнести имя старика, как на мутной поверхности лагуны булькнули пузырьки, образовав небольшую воронку, и из воды высунулась голова, покрытая колючей, чешуей.

— Ну, вот он я! В чем дело? — спросил дедушка, уставившись на Ллл круглыми и невыразительными, как камни, глазами и раздувая жабры на массивной шее. Никогда прежде он не казался мне таким непохожим на нас: ни дать ни взять чудовище.

— Дедушка, если вы не возражаете, это… я хотел бы… я имею честь представить вам мою невесту Ллл, — и я указал на нее, а она тем временем для чего-то присела на задние лапы и вся приосанилась, приняв одну из самых изысканных своих поз, которую наверняка меньше всего мог оценить этот старый невежа.

— Здесь так хорошо, барышня! Вы, верно, пришли ополоснуть хвостик? — ляпнул старик.

Возможно, в его времена подобная фраза и была верхом любезности, но для нашего слуха она звучала в высшей степени непристойно.

Я посмотрел на Ллл, уверенный, что она немедленно повернется и бросится прочь, оскорбление повизгивая. Но я недооценил ее воспитанности, позволявшей ей не обращать внимания на грубость окружающего мира.

— Простите, меня интересуют эти растеньица, — начала она непринужденно и указала на огромные камыши посреди лагуны. — Не скажете ли вы, где скрываются их корни?

Вопрос из тех, какие задают обычно, чтобы как-то поддержать разговор: еще бы, нетрудно себе представить, сколь интересовали ее всякие там камыши! Но старик, казалось, только и ждал случая пуститься в подробные объяснения относительно корней торчащих из воды деревьев и о том, как плавать между этими корнями, — послушать его, так лучшие места для охоты находились там, внизу.

И пошел, и пошел. Я только пыхтел и все пытался перебить его. А что же делает тем временем моя дурочка? Небось, собирается показать ему хвост?

— Ах вот как, вы охотитесь среди плавучих корней? До чего интересно!

Я готов был провалиться со стыда.

А он:

— Не думайте, будто я сочиняю. Червяки там прямо объедение!

И, не долго думая, ныряет, да с такой ловкостью, какой я за ним никогда прежде не замечал. И не просто ныряет, а высоко выпрыгивает из воды, вытянувшись во всю длину, покрытый с головы до хвоста пятнистой чешуей, колючие плавники оттопырены веерами; описав в воздухе красивый полукруг, старик входит в воду вниз головой и мгновенно исчезает, орудуя серповидным хвостом, точно винтом.

При виде всего этого слова, которые я приготовил, чтобы тут же начать оправдываться перед Ллл, воспользовавшись его исчезновением, застряли у меня в горле, а оправдываться я собирался примерно так:

— Знаешь, дорогая, его можно понять, со своей навязчивой идеей жить по-рыбьи он дошел до того, что в конце концов стал похож на рыбу…

Откровенно говоря, я и сам никогда не отдавал себе отчета в том, насколько был рыбой брат моей бабушки.

Едва я произнес:

— Ллл, уже поздно, пойдем… — как старик снова всплыл, держа в губах гирлянду червяков и грязных водорослей.

Когда мы наконец ушли, мне не верилось, что все это происходило наяву. Молча труся за Ллл, я не сомневался, что сейчас она начнет комментировать виденное, то есть самое худшее для меня впереди. И вот Ллл, не останавливаясь, поворачивает голову в мою сторону:

— А он симпатичный, твой дедушка!

И все, и ни слова больше.

Перед ее иронией я уже не раз оказывался безоружным, но от этой реплики меня пронизал такой холод, что я скорее предпочел бы потерять Ллл, чем возвращаться с ней к разговору о моем двоюродном деде.

Однако мы по-прежнему встречались, вместе гуляли и больше.

— Послушай, а почему ты больше не водишь меня к своему деду?

— Ты шутишь? — пролепетал я еле слышно.

Как бы не так: она говорила вполне серьезно, она дождаться не могла нового случая поболтать со старым Нба Нга. Я ничего не понимал.

На этот раз наш визит был более продолжительным. Мы улеглись все втроем на покатом берегу: дед — чуть ниже, но и мы с Ллл наполовину в воде, так что глядя издали невозможно было сказать, кто из нас водный житель, а кто земной.

Дедушка завел одну из своих любимых песен — о превосходстве дыхания под водой над воздушным дыханием. «Ну, теперь-то уж Ллл не удержится и поставит его на место», — думал я. Ничуть не бывало. В тот день Ллл избрала иную тактику: она горячо спорила, отстаивая нашу точку зрения, но делала это так, будто со всей серьезностью относилась к убеждениям старого Нба Нга.

Земли, выступившие из воды, — это, по мнению дедушки, явление нетипичное, и им предстояло исчезнуть так же, как они появились, либо — и уж это наверняка — ничего хорошего их не ждало: дед предрекал им извержения вулканов, оледенения, землетрясения, образование складок, изменения климата и растительности. И наша жизнь под воздействием всех этих перемен должна была подвергаться постоянным изменениям — в результате целые племена были, но словам старика, обречены на вымирание и выжили бы лишь твари, способные изменить основы своего существования, поскольку представления о том, чем хороша прежняя жизнь, неустойчивы, и им суждено забвение.

Дед нарисовал перспективу, решительно несовместимую с оптимизмом, в духе которого мы, дети суши, воспитывались и с которой я, возмущенный, не мог согласиться. Но подлинным, живым опровержением дедовой теории для меня была Ллл: я видел в ней совершенную, окончательную форму, результат освоения выступивших из воды земель, свидетельство новых неограниченных возможностей, открывшихся перед живыми существами. Как мог, как смел этот старый хрыч отрицать воплощенную реальность, какой была Ллл? Я пылал полемической страстью, и мне казалось, что моя подруга проявляет излишнюю терпимость, что она заняла соглашательскую позицию по отношению к носителю чуждых нам воззрений.

Разумеется, и для меня, прежде не слышавшего от дедушки ничего, кроме брюзжания и оскорблений, эти его тонкие рассуждения звучали неожиданно ново, хотя, по обычаю, были основательно сдобрены старинными, высокопарными оборотами речи, да и характерный выговор деда вызывал во мне смех. Поразительно было и то, что старик выказал изрядную осведомленность — пусть даже осведомленность стороннего наблюдателя — в отношении материка.

Но Ллл, как это явствовало из ее вопросов, хотелось побольше услышать от него о жизни под водой, и уж тут-то дедушкина речь становилась еще более цветистой, а подчас и вдохновенной. В отличие от земли и воздуха, которым грозили различного рода неожиданности, за будущее лагун, морей и океанов можно было не беспокоиться. Здесь перемены будут минимальными, жизненное пространство и запасы нищи тут неограниченны, опасные колебания температуры не предвидятся-одним словом, жизнь останется такой же, какой была доныне в ее окончательных и совершенных формах, без изменений, без сомнительных новшеств, и каждый сможет познать самого себя и все окружающее. Старик разглагольствовал о будущем обитателей вод без приукрашиваний, без иллюзий, не скрывая проблем, в том числе и серьезных, которые могли возникнуть со временем (наибольшую тревогу вызывала у него проблема повышения солености вод). Но при этом ценности, в какие он верил, и соотношение вещей должны были, по его мнению, оставаться неизменными.

— Но ведь мы теперь носимся по долинам и горам, дедушка! — возразил я от своего имени и в первую очередь от имени Ллл, которая почему-то молчала.

— Эх ты, головастик, да плюнь ты на все это, ведь вернувшись в воду, ты вернешься домой! — отрезал дед, снова взяв тон, каким всегда разговаривал с родными.

— А вы не думаете, дедушка, что нам уже поздно учиться дышать под водой, даже если бы мы и захотели? — серьезно спросила Ллл, и я не знал, считать ли себя польщенным тем, что она назвала моего почтенного родственника дедушкой, или недоумевать, ибо некоторые вопросы (по крайней мере я привык так считать) даже и задавать.

— Если хочешь, солнышко, — молвил дед-рыба, — я тебя мигом обучу!

Ллл как-то странно засмеялась и вдруг бросилась бежать, да так, что за ней было не угнаться.

Я искал ее на равнинах и холмах, забрался на вершину базальтовой скалы, царившей над пустынями и лесами, окруженными водой. Ллл оказалась там. Конечно же, она хотела сказать мне — я-то ее понял! — когда слушала Нба Нга и когда.

— Мое место здесь, на земле, как место деда — там, в воде! — провозгласил я несколько театрально, и тут же поправился: — Наше место, наше с тобой! — потому что, по правде говоря, без нее мне было плохо.

И что же ответила мне Ллл? Я до сих пор краснею, вспоминая ее ответ, а ведь прошло уже столько геологических эпох! Она сказала:

— Эх ты, головастик, ничего-то ты не понимаешь!

И я не знал, вспомнила ли она дедовы слова, с тем чтобы высмеять одновременно и его, и меня, или же в самом деле усвоила манеру обращения этого старого ворчуна с внучатым племянником. Оба предположения были в равной степени удручающими, ибо и то, и другое означало, что в ее представлении я застрял где-то на полпути и не принадлежал ни к ее миру, ни к какому-либо иному.

Неужели я потерял Ллл? Охваченный сомнениями, я старался вновь завоевать ее сердце. Я совершал чудеса — в охоте на летающих насекомых, в прыжках, в рытье подземных нор, в схватках с сильнейшими из наших. Я гордился собой, но, увы, всякий раз, как я совершал очередной героический поступок, Ллл меня не видела: она то и дело исчезала неизвестно куда.

В один прекрасный день меня осенило: ну, конечно же, она ходит на лагуну, где мой почтенный дедушка обучает ее подводному плаванью.

Я увидел, как они всплыли вместе: они скользили с одинаковой скоростью, и их можно было принять за брата и сестру.

— А знаешь, — весело сообщила она, заметив меня, — лапы прекрасно действуют как плавники!

— Поздравляю, вот это, я понимаю, — шаг вперед! — не удержался я от саркастической оценки.

Разумеется, для нее это была игра. Но мне эта игра не нравилась. Я обязан был вернуть Ллл к действительности, напомнить о нашем будущем.

Как-то я ждал ее на крутом берегу в зарослях высоких папоротников, спускавшихся к воде.

— Ллл, мне нужно поговорить с тобой, — сказал я, едва увидел ее. — Ну, порезвилась немного и хватит. У нас с тобой есть дела поважнее. Я обнаружил проход в горной цепи: по ту сторону лежит необъятная каменистая равнина, еще совсем недавно покрытая водой. Мы первыми обоснуемся там, заселим безграничные просторы — мы и наши дети.

— Безгранично только море, — изрекла Ллл.

— Да перестань ты повторять бредни этого старого рамолика! Мир принадлежит тем, у кого есть ноги, а не рыбам, ты же прекрасно знаешь!

— Я знаю, что он — это он.

— А я?

— Ноги ногами, но ни одному из тех, кто имеет ноги, с ним не сравниться.

— А твои родственники?

— Я с ними поссорилась. Они никогда ничего но понимали.

— Да ты с ума сошла! Нельзя же возвращаться вспять?

— А вот я вернусь.

— И что же ты собираешься делать вдвоем со стариком из рыбьего племени?

— Выйти за него замуж. Снова стать рыбой с его помощью. И давать жизнь другим рыбам. Прощай.

И ловко, как она одна умела, Ллл в последний раз вскарабкалась на верхушку папоротника, наклонила ее к поверхности лагуны и бултыхнулась в воду… Всплыла она уже не одна: массивный серповидный хвост дедушки Нба Нга и ее хвост дружно рассекали воду.

Это был жестокий удар. Но что поделаешь? Я продолжал идти своим путем. Менялся мир, менялся я сам. Время от времени среди множества живых существ я встречал кого-нибудь, о ком можно было сказать, что «он-это он», кого-нибудь, кто предвещал будущее, — орниторинхуса, кормящего молоком младенца, вылупившегося из яйца, тощую жирафу в еще невысоких зарослях, или же кого-либо, кто свидетельствовал о безвозвратном прошлом, — динозавра, дожгпзшего до начала кайнозойской эры, пли крокодила, — о прошлом, которое сумело пройти неизменным сквозь века. Всем этим существам было свойственно нечто такое, я знаю, что делало их в чем-то выше меня и что делало меня по сравнению с ними посредственностью. И все равно я бы не поменялся ни с кем из них.