Внук котриарха

Найденыш

В Лаборатории реставрации предметов искусства из органических материалов свет горел только над одним столом. Маргарита Владимировна Крюча, эрмитажный реставратор, заканчивала склеивать китайскую безделушку. Собирала она ее как пазл уже три месяца, искала в кладовых фрагменты, которые восполнили бы недостающие части, выискивала нужные сочленения. Наконец именно сегодня совершенно случайно нашлись две витые ручки, и когда Маргарита Владимировна приложила их к своему творению, стало ясно: оно! Правда, назначение собранной конструкции ей самой до конца понятно не было: то ли подставка под цветы, то ли чайный столик, то ли вообще часть какой-то иной, более пространной композиции. Поди разбери тайный замысел китайских мастеров, особенно если со времен создания сей штуковины минула не одна тысяча лет.

Маргарита Владимировна с удовольствием встала, отошла от стола, чтобы полюбоваться возвращенным к жизни шедевром. Теперь, когда эта штука готова, ее предстоит снова разобрать, аккуратно зачистить, покрасить и залакировать каждую деталь, а уж потом собрать снова – набело. И займет она место где-нибудь среди деревянных собратьев в Китайской коллекции. А может, отправится в ссылку – в запасники или вообще сменит место жительства с Эрмитажа на какой-нибудь провинциальный музей, дополняющий свою экспозицию. Подставка – Крюча решила именовать ее так, – высвеченная настольной лампой в полумраке лаборатории, смотрелась изысканно и богато, деревянное кружево казалось таким тонким и ажурным, что, казалось, дрожит от невидимого перемещения теплого воздуха под лампой.

– Ну что, пора домой? – сама у себя спросила Маргарита Владимировна. – Засиделась я что-то. Сколько там? Что? Второй час? Ёлки, опять на такси. Двести рублей псу под хвост. А ты куда смотрел? – обратилась она к молчаливому Будде, стоявшему на соседнем столе.

Будда надменно смотрел сквозь и вдаль. В священном лбу зияла дыра размером с яйцо: когда-то, судя по всему, там сверкал драгоценный камень, из-за которого статую из храма и сперли. Не опасаясь божественного гнева, камень выдрали, Будду бросили, потом кто-то добрый его нашел, отмыл-отчистил, привез из Китая в Петербург. Теперь Будде закажут камень по размеру, не камень, понятно, подделку, кристалл, только вот не решили еще, какого цвета: изумруд, рубин или топаз. Коллега роется в архивах, пытается найти соответствие.

Маргарита Владимировна была абсолютно эрмитажной женщиной. Существует такой совершенно особый статус служителей, которые, появившись в Эрмитаже однажды, пусть и случайно, остаются навсегда, не единожды не помыслив, что ввиду крайне скромной зарплаты (хотя с пенсией в последнее время все-таки стало полегче), огромного опыта и колоссальных знаний вполне могли бы претендовать на какое-то иное место, менее обременительное, более доходное. Эрмитаж становится их жизнью, способом существования. Не смыслом, не местом, а именно способом.

Крюча была как раз из таких.

Пришла сюда двадцатилетней девчонкой сразу после корабелки, вернее, не сама пришла, силком привели – родная тетка Кира, которая тут работала. Смысл насилия над неоформившейся Маргошиной личностью заключался в том, чтобы вырвать дитя из дурной компании. Хотя что дурного в той компании нашли? Молодые художники, музыканты, тусовки, портвейн, споры о книгах, песни, секс до упаду. Весело, ненапряжно – свобода! Пол-Ленинграда так жили. Утром скучнейшая работа в унылом почтовом ящике, вечером Сайгон, потом чья-нибудь квартира, хорошо, если утром вспомнишь – чья. И снова работа.

Маргоша в ту пору была не просто хороша – ослепительна! Небольшого росточка, изящная, будто вырезанная умелой рукой драгоценная статуэтка, длинноногая, талия – пальцем перещипи, глазищи – голубые топазы на пол-лица, румянец нежнее яблоневого цвета, несмотря на изнурительную ночную жизнь…

Как-то так вышло, что после череды загулов и, соответственно, прогулов юную Крючу с работы поперли. Ни красота не помогла, ни статус молодого специалиста. В трудовой книжке, вот же сволочной народ, оформили соответствующую запись, при виде которой кадровики немногих рабочих мест, куда Ритку заносила неверная судьба, леденели глазами и каменели спинами.

На семейном совете, в котором принимали участие Крюча-мама и ее младшая сестра Кира (Маргарите слова не давали – недостойна), решили, что непутевой девке дорога одна – под теткин присмотр. В Эрмитаж.

Ну и пришла. Пришлось. И неожиданно – прежде всего для себя самой – прижилась навсегда. С тех пор в ее жизни что только не менялось: цвет волос, квартиры, мужья, возраст, время, политический строй, мама постарела, у самой морщинки прорезались, дочка выросла, талия расползлась, кудри поседели, а место работы и способ существования оставались неизменными – Эрмитаж.

Дома, на Фонтанке, в огромной, страшно бестолковой и запущенной квартире, когда-то выгодно выменянной по случаю на две однушки, Маргариту Владимировну ждала старенькая мама (из-за ее сердечного приступа и пришлось сегодня дома задержаться), великовозрастная дочь (который год безработная) на пару с бойфрендом – компьютерным гением и шесть откормленных, безумно любимых и столь же безумно наглых кошек. Одна своя, выращенная с месячного возраста, два помойных найденыша, два тутошних, эрмитажных кота, попавших под очередную раздачу. И шестая, самая дорогая – Вовина. Черная уже очень старая Мадлен, Маргарита забрала ее, когда Вовы не стало. Кошка вполне готовилась уйти вслед за хозяином – почти месяц не пила не ела, лежала, глядя в одну точку, – страдала. Потом понемногу отошла – Маргарита своей любовью отогрела, той, что Вове в свое время по дурости недодала.

Котов и кошек Крюча считала абсолютной себе ровней, а в чем-то и умнее себя. Лучший кусок им, конечно, не доставался – маме, но по домашней иерархии сразу за мамой шли именно они. К многочисленным эрмитажным котам Маргарита Владимировна тоже относилась с почтением, знала их всех по именам, подкармливала, с каждой зарплаты-аванса непременно оставляла на специальном блюдечке в приемной небольшую денежку «на кошек», и, разговаривая с ними, всегда сетовала, что не может больше никого забрать домой: «у меня уже шестеро, если еще кого приведу – саму из дома выгонят». Выгнать ее, конечно, никто бы не посмел – кормилица, но умом она ясно понимала: даже шесть – перебор.

– Молчишь? – Маргарита Владимировна, успевшая накинуть плащ и вытащить зонт – за окнами лило уже вторые сутки, снова повернулась к надменному Будде, – не снисходишь до беседы? Ну и ладно. А то смотри, какую я подставку собрала! Если тебя на нее поставить, здорово получится. Может, кстати, ты в храме на чем-то таком и стоял. Подумай, пока меня нет.

Оглядела лабораторию: все ли в порядке? Отодвинула от края проходного стола огромную лупу – заденет кто случайно, разобьется же! Подняла с пола кусок кожаных с золотом обоев из гарема турецкого паши – кто-то смахнул ненароком. Провела рукой по длинной шее микроскопа, сбрасывая на пол каким-то образом оказавшиеся там крошки печенья, потушила свет, заперла дверь. Проскочила полутемный коридор с моргающими от недосыпа лампочками сигнализации, вошла в Египетский зал – через него к выходу – самый короткий путь.

В зале ощущалось какое-то беспокойство, вроде – полная тишина, ни сквознячка, а по щекам – холод, словно под полом гуляет ледяной ветер. Неуютно, даже жутковато. Ускорила шаг и уже у выхода вдруг споткнулась, словно кто-то сзади схватил за плащ, даже выронила зонтик. Пока сослепу в полумраке шарила под ногами, нечаянно глянула в сторону и обомлела: котенок! Маленький, жалкий, застыл как статуэтка, передние лапы вытянуты, спина выгнута, будто хочет убежать и не может. Только хвост от этого самого сквозняка из-под плит колышется.

– Господи, ты откуда? Что тут делаешь? Новенький, что ли? Нельзя тут котам, директор ругаться будет, он у нас знаешь какой строгий! – Подхватила котенка под пузо, он повис на руке, как плюшевая игрушка, не шевельнув ни хвостом, ни лапой. – Да что с тобой? Заболел, что ли? Точно заболел. Тогда тебя к остальным кошкам нельзя. И к моим – тоже. Что ж мне с тобой делать?

Осторожно прижав котенка к себе, дошла до поста охраны.

– Смотрите, кого нашла.

– Выпусти в подвал, там с ним свои разберутся.

– Нельзя, он, видно, болеет. Может, у вас до утра посидит, я коробку принесу.

– Еще чего! Кому охота работу терять?

Охранники котов не любили. Кроме всего прочего, постам вменялось в обязанность не допускать хвостатых дальше порога, а это было ох как сложно, куда сложней, чем присматривать за посетителями.

– Ну пожалуйста…

– И не проси.

– Гале позвоню, она утром заберет, ветеринару покажет.

– Звони сейчас, если надо. Пусть пристраивает.

– Так поздно уже… Второй час.

– Тогда не звони.

Выхода нет. Набрала реставратора Галю – общепризнанную «маму» эрмитажных котов, главную их опекуншу, понятно, неофициальную, принявшую это хлопотливое бремя не за деньги, а от великой любви к кошачьему племени. Быстро, смущаясь и извиняясь, рассказала далекому сонному уху о найденыше.

– Больной, говоришь, – немедленно проснулась Галя. – Маленький? Не наш? Возьми ключ от моей кандейки, там у меня уже четыре кошки в клетках сидят, к операции готовятся. Переноска пустая на полу стоит, посади найденыша. Только не забудь корма насыпать и воды налить. На всякий случай сонную таблетку запихни, там у меня в столе желтенькие мелкие в пузыречке. Нос щупала?

– Холодный, влажный.

– Глаза?

– Нормальные глаза, и зрачки обычные, нерасширенные.

– Так с чего ты взяла, что он больной?

– Не реагирует ни на что, когда нашла, стоял столбом, на руки взяла, обвис как мертвый.

– Живот проверь.

– Хороший живот, мягкий.

– Ладно, неси в клетку, завтра пораньше приеду.

В кандейке – небольшой кладовке, обитой по всей площади изнутри металлическим листом (когда, для каких целей, почему – никто не знал), в больших клетках спали кошки. На зажегшийся свет они почти не отреагировали, разве что чуть приоткрыли глаза, видно было: животные сыты и спокойны. В точности выполнив указания Галины, Маргарита Владимировна стянула с шеи теплый шарф и, свернув его вчетверо, постелила на дно клетки найденыша: на всякий случай, хотя в кандейке, пожалуй, было даже душновато. Уложила малыша, заперла клетку и только тут, облегченно выдохнув, разглядела, что котенок какой-то странный: половина туловища рыжая, половина серая, и на холке ровно по центру едва различимое белое пятнышко.

– Какой-то ты необычный, никогда такого окраса не видела. Прямо волшебный. Ладно, спи, маленький, не бойся, тут тебя никто не тронет. Утром Галя приедет, она очень хорошая, и я тебя тоже не брошу.

«Не бойся», – Мимир очень услышал эти слова. Так всегда говорила бабушка. И эта женщина тоже была как бабушка, только человечья – большая, почти такая же красивая, как Шона: волосы белые-белые, только короткие, и глаза голубые, как у бабушки. Котофанка! – облегченно вздохнул Мимир, еще не в силах двигать лапами, сумел спрятать нос в складки своей новой подстилки и закрыл глаза. Он так устал, так измучился и перенервничал, что через секунду уже спал.