Внизу наш дом

Глава 8. О мирском

После визита к служителю культа, завершившегося абсолютно ничем, я некоторое время чувствовал нешуточную обиду. Правда, зол я был всё же не на отца Николая, а на совершенно бестолковых чекистов. А ещё я испытывал отчаяние от невозможности повлиять на будущее.

Что я конкретно могу? В смысле – на что способен? Ну, рисовать на картах стратегические стрелочки – не готов, да и по части чёткой хронологии и конкретным направлениям наносимых немцами ударов спрашивать меня бесполезно. Зато я точно знаю, какие в этой войне потребуются самолёты, кому и какие технические задания необходимо выдать, что за проблемы возникнут при испытаниях, и даже способы их решения могу подсказать. Словом, поручи мне оснащение ВВС новой техникой – и не видать фрицам господства в воздухе.

Потому что известна мне и тактика использования авиации, и важные моменты в подготовке лётного состава и наземных служб – всё это пройдено на собственном опыте, изучено по книгам и даже в Интернете я многое находил, потому что всю жизнь интересовался военными самолётами.

И куда, скажите на милость, обратиться с этими знаниями подростку, учащемуся на моториста в одном из аэроклубов в причерноморских степях, живущему на бескрайних просторах Украины? Написать письмо товарищу Сталину? Объяснить ему всю глубину его заблуждений и ласково попенять за то, что профукал нападение Гитлера? И жизнь моя после этого станет ужасно познавательной, зато недолгой.

Ну, и признаюсь, личные качества этого вождя мне чисто по-человечески не нравятся. Не люблю я того, чего побаиваюсь. Впрочем, сколь плох или хорош этот человек – не важно. Важна высота административной пирамиды, в которой он на вершине, а я – у подножия. Чтобы достучаться, мне придётся пройти длинную череду встреч с разного рода людьми, занятыми, кроме всего прочего, заботами о своём продвижении по карьерной лестнице или борьбой за сохранение места… а то и жизни. Времена-то нынче суровые, внутри партии проходят процессы, непонятные человеку, неискушённому в политике.

На любом этапе можно упереться лбом в элементарное недоверие, поскольку дара убеждения у меня отродясь не было и даже к концу жизни толком не появилось. Разве что преклонный возраст вызывал у людей доверие. Так этого «аргумента» я нынче начисто лишён.

Что мне реально под силу – это построить самолёт, способный противостоять «мессерам» и сбивать «юнкерсы». А потом, частным порядком, рубить их, пока меня не завалят. Не знаю, одного я успею уничтожить, десяток или сотню, но разум шепчет всё-таки о десятке. Так примерно оцениваю я свои возможности. Опыт и знания у меня есть, дело за послушным летательным аппаратом, способным и догнать, и удрать, и увернуться. Хотя проблема с вооружением самолёта частным порядком не решается. Да и нормального авиадвигателя мне не раздобыть. Ну и, в конце концов, не особо напрягаясь, я могу пройти тот же путь, что и в прошлой жизни, и после окончания лётного училища получить в своё распоряжение вполне достойный истребитель. Уж всяко лучший того, который смогу соорудить в условиях аэроклубовской мастерской. Если даже он будет с дефектами изготовления – уж исправить производственные косяки легче, чем собирать машину с нуля. Тем более в условиях армейских мастерских.

На верстаке передо мной варёная картошка, которую я разминаю с солью, а Мусенька поливает сверху пахучим постным маслом.

Ложку я держу в правой руке, а в левой, как и положено по этикету, бифштекс.

– Ты ешь, давай, – подбадривает меня девочка. – А то смотреть на тебя больно – кожа да кости. И в чём только душа держится!

Уговаривать меня не надо – до обеда ещё далеко, а завтрак был давно. К тому же физические нагрузки, которым я подвергаю своё тщедушное тело на ежедневных тренировках, успешно пережигают калории, получаемые в столовой. И каши, и борщи, которыми потчуют учлётов и технический состав, не отличаются заметным содержанием белков. Попросту говоря, мясным нас не балуют. Даже хлеба выдается определённое количество кусков. А растущий организм требует своего, отчего сытым я себя чувствую только первый час после приёма пищи. Потом всё куда-то проваливается и начинается «подсос».

– Вот эти два варёных яичка скушай за ужином, – гостья выкладывает на верстак свёрнутый из бумаги кулёк. – А маслица на хлеб намажь за завтраком! – передо мной стеклянная баночка, накрытая бумажкой, перетянутой вокруг горлышка шнуром. – Хлеб вот, – из сумки появляется каравай, какие моя супруга пекла со счёту раз в жизни – обычно на свадьбы детей и внуков. Это нечто роскошное, не черствеющее несколько дней и вкусное настолько, что есть его можно, словно конфету. – Не забудь пополдничать. Икры баклажанной держи, – ещё одна банка, побольше. – Сало вот, если внезапно проголодаешься, лук, чеснок, помидорки. Колбаски домашней колечко. А это борщ. Разогрей его паяльной лампой сегодня же и съешь. Творожок вот тут и сметанки немного к нему, – на верстаке появляется закрытый той же бумажной обвязкой гранёный стакан.

Сосредоточенно работаю челюстями и послушно киваю. А сам думаю: вот, оказывается, с каких пор радость моя такая заботливая – с малолетства, считай. Она всегда отлично готовила и кормила меня хорошо. Сейчас, когда мы совсем дети, она, не зная ничего о будущей совместной жизни, кажется, уже положила на меня глаз. А может, просто пожалела? Мне без разницы.

Подруга моей прошлой жизни сейчас худенькая девчонка… что я говорю? Не худенькая она. То есть – это чисто возрастное оттого, что в этом возрасте, в одиннадцать лет, у девочек начинается бурный рост в длину – до десяти сантиметров могут прибавить за год. Вот и Муся не успевает с наращиванием поперечных размеров, отчего выглядят ужасно худосочной.

На ней сатиновые шаровары и тенниска – трикотажная рубашка с отложным воротничком, но не расстёгивающаяся до конца, а надеваемая через голову. Вещица эта для села нехарактерная и по нынешним временам не дешёвая. С другой стороны, до города отсюда недалеко – местные за день успевают обернуться на рынок и обратно на тех самых трамваях, которыми ездят наши аэроклубовские. И еще эта тенниска очень ей к лицу. Косичка у Мусеньки за спиной коротенькая, заплетённая лентой. Ну и сама она такая хорошенькая, что так и хочется потискать.

Тем не менее, голова моя занята анализом появления баклажанной икры – май месяц на дворе. Рано для баклажанов. Конечно, готовая икра могла сохраниться с прошлого урожая, если была в горячем виде закатана в стеклянную банку. Стеклянные банки в обиходе встречаются. А жестяных крышек и закаточных машинок я по прошлой жизни в это время не помню. Хотя в семье-то я не жил – многое ли видел из домашнего хозяйства? Замну, наверно, этот вопрос, тем более, что милая моя начала расспрашивать об устройстве самолёта и почему он летает.

И от этого стало как-то спокойнее на душе. Перестала глодать досада за бестолковый разговор с отцом Николаем, угасла обида на беспечных чекистов, даже намерение переквалифицироваться в контрабандиста начисто вылетело из головы. Меня всегда успокаивали два процесса: общение с Мусенькой и самолёты. Так что буду спокойно ждать, пока подрасту и смогу пойти в военное лётное училище, занимая оставшееся до этого время своими любимыми летательными аппаратами тяжелее воздуха и дружбой с этой девчонкой.

– А ты прокатишь меня на самолёте? – вырывает меня из задумчивости тихий голос.

– Прокачу, конечно. Вечером сделаю кружок над вашим домом, сяду за околицей и дождусь тебя. Только пальтишко прихвати – там, наверху, сильно дует. Шлем для тебя я возьму.

Потом провожаю гостью до края аэродрома и смотрю ей вслед – ладно она бежит, сверкая голыми пятками. Так бы и стоял, не отводя взора. Но нужно возвращаться к работе. Погода лётная – машины должны быть заправлены и осмотрены. Хоть учлёты и сами занимаются простейшим обслуживанием техники, но без присмотра эту группу оставлять нельзя – зелёные ещё. И ещё мне нужно немного подмарафетить свой аэроплан – он же у меня одноместный.

Немного места есть позади пилота под бензобаком. Вот туда и сдвигаю я сидячее место, защищая пассажира от ожога о горячий мотор спинкой кресла. А для себя кладу спереди только подушку другого сиденья от всё того же раздербаненного моими трудами У-1. То есть подруге придётся принять меня в свои объятия, обхватив со стороны спины, как обычно прижимаются к мотоциклистам их зазнобы. И, да, реально пространства здесь очень мало: будь мы взрослыми – вдвоём бы не поместились.

Рабочий день тем временем завершился. Самолёты укрыты чехлами или спрятаны под крышу. Народ расходится – кто домой, кто в казарму. А я запускаю двигатель, немного прогреваю его и почти от ворот ангара наискосок взлетаю – за небом или лётным полем сейчас никто не смотрит. Высоты особо не набираю – мне садиться через четыре минуты. Вот балочка с развилкой дорог на выезде, поле и окраина села – тут за огородами проходит дорога, по которой жители ездят редко – она не разбита, а только намечена промятой травой. Спокойненько сажусь, не делая круга над домами – меня тут уже ждут.

Упаковываю девочку в суконное пальто, оборачивая колени длинными полами, а привязные ремни прилаживаю поверх нас обоих, перекрестив их за своей спиной. Немного неудобно, но жить можно. Взлетаем.

– А для чего служит палка, за которую ты держишься? – следует вопрос буквально через минуту.

Объясняю, что я ею рулю, сопровождая свои слова демонстрацией.

– А зачем педали?

– Ими можно поворачивать самолёт. Но обычно ими только немного помогают – то есть слегка доворачивают, – снова показываю. – А для поворота нужно наклонить машину в ту сторону, куда тебе надо, и немного потянуть ручку на себя, будто хочешь приподнять нос.

– Как на велосипеде, – радуется Мусенька.

– Ну, не в точности, но кое-что общее есть.

– Надо же, как всё просто! Дай мне попробовать – я справлюсь.

– Ладно. Но я буду держать тебя за руки – не вырывайся.

Садимся, меняемся местами. Вот незадача! Где же были мои мозги? До педалей-то я, сидя позади, никак не дотягиваюсь. Да и руки могу держать только за локотки. А Муська поддала газку и катит по полю, удерживая хвост оторванным от земли. Я ни жив, ни мёртв – не знаю, как вмешаться, как поправить ошибки… но ошибок нет. Сбросив газ, девочка замедляет бег самолёта, плавно опуская хвост.

Вот мы уже не бежим, а катимся.

– А как притормозить правым колесом?

– Тот рычажок на себя, но плавно.

Начинаем поворачиваться вправо, снова приподняв хвост – радость моя слегка поддала газку, отчего он опять оторвался от земли. Отпустила тормоз – разгоняемся, замедляемся, поворачиваем влево.

Пробежки, остановки, повороты, то торможением одного колеса, то рулём, сдвигая хвост в нужную сторону. Попыток взлететь мы так и не предприняли – не разгонялись до скорости отрыва.

– Ой, Шурик! Как здорово! Но я уже устала.

– Завтра покатаемся? – сообразив, что взлетать моя подруга не собиралась, я почувствовал глобальное облегчение. Ничего не имею против того, чтобы она порулила по земле.

– Завтра не могу. И послезавтра не могу. А на третий день прилетай снова. Тоже вечером.

Вообще-то крутились мы по лётному полю аэроклубовского аэродрома, так что даму свою я домчал снова до окраины села. Естественно – по воздуху.